Шерлок Холмс и доктор Ватсон

ЗАГАДКА ТОРСКОГО МОСТА

В подвальных кладовых акционерного банка «Кокс и Компания» на Чаринг-Кросс хранится заслуженного вида дорожная сумка с надписью: «Джон Х.Ватсон, доктор медицины, офицер Индийской армии в отставке». Она битком набита моими записками, главным образом с описанием казусов и загадок, которые в свое время достались на долю Шерлока Холмса. О некоторых из них, как это ни обидно, рассказывать не придется, – расследование закончилось неудачей, а кого заинтересует загадка без разгадки – разве что узкого специалиста, реакцией же любого нормального человека будет лишь досада. А жаль! Чего стоит, например, к сожалению не имеющая конца история Джеймса Филлимора. Этот человек забыл зонтик, вернулся за ним домой, и с тех пор ни одна живая душа его не видела. А тендер «Алисия», который бесследно растворился в узкой полосе речного тумана, причем вместе со всем экипажем! Чисто академический интерес представляет и досье известного журналиста и бретёра Исидора Персано – жертвы загадочной мании: он ни при каких условиях не расставался со спичечным коробком, в котором якобы заключался экземпляр червя, еще не описанного в биологической литературе.

Есть в сумке и совсем другого рода дела, которые также никогда не попадут в печать. Это дела, связанные с личными и семейными тайнами. От одной мысли, что они могут выплыть на свет, многих высокопоставленных особ пробирает дрожь. Но все записки, относящиеся к этой категории, будут уничтожены, как только у моего друга Шерлока Холмса найдется время отобрать их.

Тем не менее остается немало дел, которые я мог бы опубликовать и раньше, если бы не боязнь показаться читателю навязчивым. Это могло бы бросить тень и на репутацию человека, которого я уважаю безгранично. В распутывании некоторых узлов я участвовал лично и могу быть рассказчиком-очевидцем, о других делах я имею право говорить только в третьем лице, потому что не принимал в них участия или оно было ничтожно малым.

Этот рассказ я по праву веду от первого лица.

В это октябрьское утро ветер неистовствовал, и на единственном платане, видном из моего окна, оставались считанные листики. Спускаясь завтракать, я заранее рисовал себе депрессию, в которую погружен Холмс. Будучи натурой артистичной, он чутко и даже болезненно реагировал на подобные капризы погоды. Но на этот раз я ошибся. К моему приходу он уже успел позавтракать и пребывал в состоянии очевидного душевного подъема: веселость с небольшой примесью зловещего воодушевления.

– Новое дело, Холмс? – спросил я.

– Склонность к дедуктивным умозаключениям – заразительная штука, Ватсон, – усмехнулся Холмс. – Вы легко разгадали мое состояние. В самом деле, после целого месяца скучных пустяков у меня появилось настоящее дело.

– А меня вы к нему привлечете?

– Почему бы и нет? Но мы еще успеем все обсудить, сначала позавтракайте. Наша новая кухарка решила сегодня побаловать нас крутыми яйцами. Однако вчера на столе в прихожей я видел журнал «Семейное чтение». Боюсь, что роман, опубликованный в этом, без сомнения, почтенном еженедельнике, отвлек ее внимание и, таким образом, был нарушен режим, необходимый даже в таком незначительном деле, как варка яиц. Впрочем, о степени их пригодности к употреблению судите сами.

Уже через пятнадцать минут со стола было убрано, и мы с Холмсом остались вдвоем. Вытаскивая из кармана письмо, он спросил:

– Вам знакомо имя Нила Гибсона, по прозвищу Золотой Король?

– Это американский сенатор?

– Вот именно. Он в самом деле когда-то был сенатором от какого-то из западных штатов, но это в прошлом, а сейчас он самый крупный золотопромышленник в мире.

– А, теперь вспомнил! Он ведь уже несколько лет живет в Англии? Кажется, он довольно известен и здесь?

– Все верно. Он обзавелся большим имением в Хэмпшире, это было пять лет назад. А широкую известность он приобрел после того, как трагически погибла его жена.

– Вот оно что! Конечно, я встречал это имя в газетах. Но никаких подробностей я не помню.

Только сейчас я заметил, что одно из кресел погребено под грудой газет. Холмс кивнул в ту сторону и сказал:

– Знай я, что это дело мне достанется, так разобрался бы в газетных статьях, пока они были свежими, и даже выписки мог сделать. Вся сложность в том, что дело, хотя и сенсационное, выглядит совсем простым. Доказательства ясны, и даже личность обвиняемой не может их поколебать. Таково решение и присяжных при коронерском расследовании[23], и полицейского суда. А теперь им будет заниматься суд присяжных – выездная сессия в Винчестере. Честно говоря, Ватсон, сейчас положение обвиняемой кажется мне безнадежным. Я нахожу факты, но я бессилен их изменить. Так вот, если не обнаружатся какие-то дотоле не известные факты, которые позволили бы рассматривать происшедшее под новым углом зрения, похоже, моему клиенту не на что надеяться.

– Вашему клиенту?

– Черт возьми, Ватсон, я же вам ничего не сказал. Тут уж я от вас заразился – ведь это вы обычно начинаете с конца и при этом умудряетесь все перепутать. Начните лучше с этого.

И он протянул мне письмо. Мое внимание привлек твердый, отчетливый почерк.

– Прочли? – спросил Холмс. Пока я читал, он успел выколотить трубку и снова набить ее. – Теперь мы с вами ждем этого джентльмена. Ну, а о самом деле... Вы все равно не успеете прочесть всю эту груду, вот вам краткое резюме. Гибсон – человек незаурядного характера и необузданных страстей. О его жене, которой суждено было стать в этой трагедии жертвой, я знаю только, что она была уже не очень молода и глубоко страдала после появления в доме весьма привлекательной гувернантки. У Гибсонов двое детей. Вот вам список действующих лиц, а сцена – большая старинная усадьба и ее окрестности.

Теперь о пьесе.

Миссис Гибсон в одиннадцать часов вечера нашли мертвой в полумиле от дома. Покойную увидел лесник, труп осмотрели полицейский и врач, который и засвидетельствовал смерть от огнестрельного ранения в голову. Затем ее перевезли в дом. Она была в вечернем туалете, на плечи накинута шаль. Ни при ней, ни вокруг нее не нашли никакого оружия, никакого, подчеркиваю, Ватсон. Следов убийцы также не обнаружили. Судя по всему, трагедия произошла поздно вечером. Я достаточно ясно говорю или нужны подробности?

– Да нет, пока ясно. Но при чем здесь гувернантка?

– К сожалению, в деле имеются прямые доказательства. Во-первых, из черепа погибшей извлекли револьверную пулю, а револьвер этого самого калибра, без одного патрона, нашли на дне чемодана мисс Данбар, под бельем...

Тут взгляд Холмса остановился и как бы обратился вовнутрь, а сам он несколько раз медленно и раздельно повторил: «Да, на дне чемодана... чемодана». Затем его лицо приобрело и вовсе отсутствующее выражение, и я почувствовал, что не надо задавать ему вопросы, чтобы не помешать ненароком этому напряженно работающему мозгу. Внезапно он взглянул прояснившимися глазами и продолжал:

– Итак, Ватсон, в ее белье нашли револьвер. Оба состава присяжных сочли это неопровержимой уликой. Вы согласны? Во-вторых, в руке у покойной миссис Гибсон была записка, в которой гувернантка назначила ей свидание – в том самом месте, где все и случилось. Ну как, вам этого достаточно? Если нет, вот вам третий довод – мотив преступления. Мистер Гибсон завидный кандидат в мужья. По слухам, он был неравнодушен к этой молодой особе и не скрывал этого. Если бы он овдовел, какие возможности открылись бы перед ней: любовь, богатство, власть. И на пути к ним стоит рано постаревшая женщина, которую давно не любят. Некуда податься, Ватсон.

– В самом деле, некуда.

– И алиби у нее нет. Напротив, она сама призналась, что примерно в то самое время, когда погибла миссис Гибсон, она была у Торского моста. К тому же ее видел там какой-то прохожий.

– Ну, если так, то дела ее плохи.

– Хуже плохого, Ватсон, хуже... Но слушайте дальше. По мосту идет дорога к усадьбе. Мост однопролетный, каменная арка, перекинутая через самую узкую совершенно заболоченную часть Торского озера. По краям довольно высокий гранитный парапет. Покойная лежала прямо на въезде... А вот, кажется, и наш клиент. Приехал даже немного раньше одиннадцати.

Однако, когда наш рассыльный Билл отворил посетителю дверь и доложил о нем, его имя – мистер Марлоу Бейтс – оказалось нам обоим совершенно незнакомым.

Мы увидели небольшого человека, с испуганными глазами и робкими манерами. Лицо его время от времени передергивало – типичный пример того, что обыватель называет «комком нервов», а профессионал – «человеком, находящимся на грани полного нервного истощения».

– Садитесь, прошу вас, мистер Бейтс, – Холмс старался придать своему голосу успокаивающую интонацию. – Чем вы так взволнованы? Боюсь, что в нашем распоряжении всего несколько минут, в одиннадцать у меня деловое свидание.

– Знаю я! Мистер Гибсон явится. Хозяин мой. – Слова вылетали короткими отрывистыми залпами, будто его душили. – Я у него управляющий. Это ужасный тип, мистер Холмс. Негодяй! Мерзавец!

– Сильно вы выражаетесь, мистер Бейтс.

– Вынужден, мистер Холмс. Поторопимся. Чтоб он ни в коем случае не застал меня у вас. А он сию минуту явится. Я только нынче утром узнал, что он к вам собирается. Фергюсон мне сказал – его секретарь. А раньше мне было не вырваться. Я человек подневольный.

– Вы его управляющий, я правильно понял?

– Я уже заявил об уходе. Две недели осталось мне терпеть его грубость. Это рабство! Он груб со всеми. Вся его хваленая благотворительность – это маска. Лишь бы скрыть, что творится в доме. И миссис Гибсон – первая жертва. Уж не знаю, как она погибла, но что жизнь ее была мученьем – это точно. Она из Бразилии. Нежное и хрупкое тропическое растение. Орхидея. Вы это знали?

– Нет, об этом мне ничего не известно.

– Южанка – этим все сказано. Южное происхождение, южная натура. Любила его, как только такие женщины и любят. Но южные женщины и блекнут рано. И ей уже было его не удержать. А говорят, она была необычайно хороша. Мы все ее любили. А его ненавидели. Он позорно с ней обращался. А мы сочувствовали. Но я не это хотел сказать. Я хотел предупредить. Он лицемер. Он умеет завоевывать доверие. Не дайте себя обмануть, не верьте ему! Все. Мне пора. И не удерживайте меня. Он уже близко.

Взглянув в последний раз на часы, наш странный посетитель испарился.

– Что за преданные слуги у этого бедняги Гибсона! – Холмс покрутил головой. – Ну что ж, всякая информация полезна. Посмотрим теперь на хозяина.

Ровно в одиннадцать мы услышали уверенные шаги на лестнице, а мгновением позже увидели воочию миллионера Нила Гибсона. При одном взгляде на него многое становилось понятным: и нервные подергивания управляющего Бейтса, и нелестные отзывы конкурентов-бизнесменов. Скульптору, который пожелал бы изваять воплощение духа делового мира, обладателя стальных нервов, лишенного при этом признаков совести, невозможно было бы найти лучшую модель, чем Нил Гибсон. Высокорослый, угловатый, с длинными руками и ногами, с сухим удлиненным лицом, он был бы похож на Авраама Линкольна, если не было бы очевидно, что этот великий человек преследует низменные цели. Лицо как гранитная скульптура, жесткое, беспощадное, не знающее сомнений и колебаний, иссеченное морщинами – следами житейских бурь. Из холодных, стального цвета глаз этого богача до сих пор не исчезло выражение голода и неутоленной алчности. Он скользнул по нашим лицам проницательным взглядом и, когда Холмс представил меня, слегка кивнул. Затем, не обращая более на меня внимания, он придвинул стул и уселся напротив Холмса, почти касаясь его колен своими мослами.

– Я буду прям, мистер Холмс, – заявил он. – Деньги для меня в этом деле не имеют значения. Если нужно делать из них факелы, чтобы осветить путь в тумане, – пожалуйста. Девушка невиновна, и я готов на все ради ее спасения. Вся моя надежда на вас. Назовите сумму вашего гонорара.

Лицо Холмса стало холоднее обычного.

– У меня постоянная ставка, – сказал он. – Бывают, правда, случаи, когда я ничего не беру.

– А слава? В случае удачи ваши портреты будут на первых полосах всех английских и американских газет. О вас долго будут говорить и в Старом и в Новом Свете.

– Должен вам заметить, мистер Гибсон, что я не любитель всей этой суеты и предпочитаю выступать инкогнито. А к вашей задаче у меня чисто спортивный интерес. Не будем же тратить время зря и пересмотрим заново факты.

– Но основные факты вы, безусловно, знаете из газет. Ума не приложу, что бы еще я мог добавить. Впрочем, я здесь для того, чтобы ответить на ваши вопросы. Я вам уже писал, что полностью нахожусь в вашем распоряжении.

– Пока я хочу задать вам только один вопрос.

– Какой?

– Каковы ваши подлинные отношения с мисс Данбар?

Золотой Король почти подскочил на стуле, но взял себя в руки.

– Допускаю, что я дал вам право задавать такие вопросы, мистер Холмс, а может быть, это даже ваша обязанность?

– Будем считать, что так, – обронил Холмс.

– Тогда я отвечаю вам официально, что это чисто деловые отношения между хозяином и наемной служащей. Они никогда не выходили за эти рамки. Я даже никогда не разговаривал и не виделся с мисс Данбар иначе, как в присутствии детей, ее воспитанников.

Холмс встал и выпрямился.

– Мистер Гибсон, – сказал он, – мне дорого мое время, и я никогда не трачу его на пустые разговоры. Будьте здоровы.

Собеседник тоже встал. Он был много выше Холмса и склонился над ним, как Пизанская башня. Из-под густых нависших бровей вылетели маленькие молнии гнева, а на желтоватых впалых щеках появились пятна румянца.

– Черт побери, мистер Холмс, вы что – отказываетесь от дела?

– Да, отказываюсь, мистер Гибсон. Если не от дела, то, во всяком случае, от клиента. Надеюсь, вы поняли?

– Не совсем. Я не понял, в чем дело? Цену вы себе набиваете или боитесь не справиться и попортить свою репутацию? А может, еще что-нибудь? Я плачу и вправе требовать объяснений.

– Ну что ж, – сказал Холмс, – я вам объясню понятнее. Во-первых, дело и так бесконечно запутано, и дополнительные ложные сведения могут только...

– Вы хотите сказать, что я лгу?

– Я старался довести это до вас как можно более вежливо, но вы сами сформулировали иначе. Я не возражаю.

Я вскочил со стула и стал рядом с Холмсом, над головой которого любезный собеседник занес свой внушительный кулак. На скулах Гибсона играли твердые желваки.

Но Холмс только улыбнулся и взялся за трубку.

– Успокойтесь, мистер Гибсон. После завтрака люди становятся необычайно вспыльчивы. Моцион на свежем воздухе и спокойные размышления в этом случае необычайно полезны.

Нелегко было Гибсону совладать со своим гневом. У меня вызвало невольное восхищение то, как он мгновенным усилием воли подавил приступ бешенства. Спокойным и высокомерным тоном он сказал:

– Вам, мистер Холмс, конечно, виднее, как вести свои дела. Не собираюсь принуждать вас браться за это расследование, если вы этого не хотите. Но предупреждаю: вам это может дорого обойтись. Я подчинял людей и покрепче вас. Никто из вставших мне поперек дороги не выходил победителем.

– Я не раз такое слышал, но пока жив и здоров, – в голосе Холмса звучала ирония. – Прощайте, мистер Гибсон. Желаю вам всего лучшего. Жизнь без конца преподносит нам свои уроки.

Дверь за Золотым Королем захлопнулась с такой силой, что, казалось, весь дом вздрогнул. Затем наступила полная тишина. Холмс, раскурив свою трубку, невозмутимо разглядывал потолок.

– Как вам это все показалось, Ватсон? – вымолвил он наконец.

– По-моему, он сметет любое препятствие у себя на пути, а жена именно таким препятствием и была, если верить Бейтсу... И когда я все это сопоставил, то подумал, что...

– Я тоже.

– А что же было между ним и гувернанткой, и откуда вы об этом узнали?

– Я просто захватил его врасплох, Ватсон. Вы же читали его письмо. Когда я сопоставил его удивительно неофициальный, страстный тон со сдержанностью и властностью его облика, я понял, что обвиняемая для него отнюдь не только жертва судебной ошибки. Нет, его чувства к ней гораздо глубже. Но нам и шагу не сделать, если мы не будем знать истинных отношений в этом треугольнике. Вы видели, как невозмутимо он воспринял мою лобовую атаку. И тогда я дал понять, будто мне все известно. Это-то и повергло его в растерянность. А ведь на самом деле у меня были только подозрения.

– Вы думаете, он еще вернется?

– Конечно, вернется. У него нет выбора. Не бросит же он это дело. А, вот и он. Слышите, звонок? А теперь шаги на лестнице. Вот и вы, мистер Гибсон. Я как раз говорил доктору Ватсону, что вы запаздываете.

Наш клиент был настроен более миролюбиво, хотя признаки возмущения и уязвленной гордости были также заметны. Безусловно, возобладал здравый смысл, который учит в важных делах идти на компромисс.

– Я погорячился, мистер Холмс, я не так вас понял. Теперь я все спокойно обдумал и убедился, что вы вправе знать все, каковы бы ни были факты. Поверьте, после этого инцидента мое уважение к вам только возросло. Но, честное слово, я не понимаю, при чем тут мои взаимоотношения...

– А это уж мне виднее.

– Наверное, вы правы. Я перед вами, как перед врачом. Уточняйте все симптомы и ставьте диагноз.

– Ну что ж, это удачное сравнение. Но ведь есть больные, которые и про свою болезнь не все расскажут, а как быть обманутому врачу?

– Скорее всего, это так, но, мистер Холмс, не будете же вы спорить, что у любого мужчины внезапный вопрос о его отношениях с женщиной вызовет внутренний протест – особенно, если чувство существует и оно серьезно. Я привык думать, что у каждого в душе есть святое святых, недоступное посторонним. А вы с ходу, без предупреждения – прямо туда. Но я вас ни в коем случае не осуждаю, вы преследовали благородную цель – спасти близкого мне человека, близкую душу. Ну что ж, я все ставлю на кон, открываю вам свою душу – можете исследовать ее любым инструментом. Что же мне рассказать вам?

– Правду.

С минуту Гибсон собирался с мыслями. Решение далось ему нелегко. Его глубокие морщины как будто отвердели, суровое лицо еще посуровело.

– Я буду краток, мистер Холмс, – проговорил он наконец задумчиво. – Расскажу только то, что необходимо для дела. Даже это бесконечно тяжко. Когда в молодости я искал золото в Бразилии, я познакомился с Марией Пинто, которой суждено было стать моей женой. Она была дочь чиновника высокого ранга в Манаусе и необычайно хороша собой. В то время во мне кипела горячая кровь, но и сейчас, когда я умудрен годами, я не могу забыть ее редкостную красоту. По сравнению с американками – а только этих женщин я до тех пор знал – она поражала глубиной и страстностью своей натуры, искренняя, причудливая, чуть капризная – словом, южанка, женщина до мозга костей. Мы поженились по любви, но моей любви хватило на несколько лет, и тут я понял: ничто больше не привязывает меня к этой женщине. Все было бы гораздо проще, если бы и она ко мне охладела. Но знаете ли вы женщин, созданных для единственной любви?! Я пытался помочь ей избавиться от этого чувства; даже если бы она воспылала ненавистью ко мне, нам обоим было бы легче. Именно поэтому я был груб и даже иногда жесток с ней, однако несмотря на это, в туманной Англии ее любовь оставалась такой же пылкой, какой была двадцать лет назад на знойных берегах Амазонки. Мои выходки не производили на нее впечатления.

Тут на нашем горизонте появилась мисс Грейс Данбар. Мы искали гувернантку для детей и дали объявление. По объявлению пришла девушка удивительной красоты – вы, конечно, видели ее фотографии в газетах. Не буду лицемерить: невозможно жить под одной крышей с таким созданием и оставаться равнодушным. Новая любовь захватила меня. Вы смотрите на меня с осуждением?

– Любовь неподсудна. Вот если бы вы стали навязывать ее лицу, находящемуся от вас в зависимости!..

В ответ на этот невысказанный упрек Гибсон, метнув на собеседника недобрый взгляд, взволнованно продолжал:

– А хоть бы и так! Я такой, какой я есть, и никогда не притворялся паинькой. Я привык добиваться, чего хотел, а сейчас больше всего на свете я хочу быть с этой женщиной. И она это знает.

– Вы ей сказали? Как вы могли?

Холмс и не пытался скрыть овладевший им гнев.

– Да, я сказал ей, что если бы был свободен, то немедленно просил бы ее руки. Но я не был свободен. И я предложил ей все остальное, что только можно сделать для счастья и спокойствия любимой женщины, не считаясь при этом с деньгами.

– Вы полагаете, что вели себя как благородный человек? – интонация Холмса была очевидно саркастическая.

– Мне казалось, мистер Холмс, что вы собирались задавать мне вопросы, а не читать нравоучения. Поверьте, я в них не нуждаюсь!

– Я взялся за ваше дело не ради вас, а ради мисс Данбар. Преступление, в котором ее сейчас обвиняют, не многим тяжелее того, к чему вы ее, по собственному вашему признанию, склоняли. И как, по-вашему, я должен оценивать вашу попытку обесчестить женщину, которая живет в вашем доме и полностью от вас зависит?

Поведение Золотого Короля было поистине непредсказуемым: этот резкий упрек оставил его совершенно спокойным.

– Так, как оно того заслуживает, мистер Холмс, – ответил он. – Теперь и я смотрю на это другими глазами. Мои намерения, слава богу, не осуществились. Она отказалась и потребовала расчет.

– Почему же она не уехала?

– Прежде всего потому, что на свое жалованье она содержит мать и двух младших сестер. Если бы она отказалась от этого места, они остались бы без всяких средств к существованию. Мы объяснились, и я торжественно пообещал никогда не обнаруживать свое к ней чувство. Тогда она согласилась остаться. Но было еще одно соображение: мисс Данбар к этому времени убедилась, что ее предназначение в том, чтобы использовать свое на меня влияние (а оно было огромным) во благо людям.

– Что вы имеете в виду?

– Она помогала мне в моих делах и неплохо в них разбиралась. А дела у меня, честно говоря, незаурядные. Обычному человеку даже трудно представить себе этот масштаб. Я могу строить и разрушать, и чаще разрушаю. От меня зависят не только отдельные люди, но и компании, а значит, города и даже страны. В бизнесе никого не жалеют, слабого – давят. Меня эта игра всегда захватывала. И я никогда не жалел ни себя, ни других. Она же смотрела на это иначе, и теперь я думаю, что она была права. Она была убеждена, что человек, потребности которого удовлетворены, не должен приумножать свое богатство, оставляя без хлеба и крова десятки тысяч других людей. Она верила, что на свете есть более надежные ценности, чем деньги. Она видела, что я начал меняться, и надеялась, что с ее помощью я буду служить миру. Словом, она осталась в нашем доме, и тут-то все и произошло...

– Что же это было, по-вашему?

Золотой Король отвечал не сразу. Все это время он сидел, спрятав лицо в ладони.

– Что я могу сказать? По-моему, это тупик. Уму непостижимо, что могут натворить женщины, – их внутренняя жизнь скрыта от нас. Происшедшее так меня ошарашило, что я сначала допустил было мысль, что кто-то вовлек ее в это страшное дело, заставив, уж не знаю как, изменить самой себе. Но потом мысли мои пошли по другому руслу. И над этим стоит подумать, мистер Холмс. Буду откровенным, жена моя сгорала от ревности. Думаю, она понимала, что для физической ревности оснований нет. Но ведь духовная ревность ничуть не менее жестока. Она не могла не видеть, насколько я нахожусь под влиянием мисс Данбар. Она такого влияния на меня не имела даже в лучшие наши годы. И впереди ее ничто подобное не ожидало. И как бы ни было благотворно влияние другой женщины, ей от этого было не легче. Вся ее южная кровь клокотала от ненависти. Она вполне могла решиться убить соперницу или хотя бы угрозами вынудить ее уехать. В таком положении недалеко и до драки, а в драке выстрел не всегда достается тому, кому предназначался.

– Я об этом тоже думал. – Холмс был очень серьезен. – На данный момент это единственная версия, исключающая умышленное убийство.

– Но мисс Данбар эту версию категорически отрицает.

– Давайте пока не будем принимать эти ее показания в расчет. Представьте себе женщину, попавшую в такое кошмарное положение. Куда она бежит? Домой, в растерянности даже не избавившись от револьвера. Дома она видит его у себя в руке и прячет в белье. Скорее всего, она не думает в этот момент, что делает. А когда револьвер находят, она уже опомнилась и понимает, что любые ее объяснения будут выглядеть неправдоподобно, и поэтому все отрицает. Ей этот путь кажется единственным шансом на спасение. Разве не логично? У кого есть возражения?

– У мисс Данбар.

– Да, возможно.

Холмс взглянул на часы:

– Сейчас мы позаботимся о разрешении на свидание с мисс Данбар в тюрьме и немедленно выедем в Винчестер. Хотелось бы думать, что после этого свидания от меня будет больше пользы, но не буду вас обнадеживать: быть может, выводы, к которым я приду, вас совсем не устроят.

Нам не удалось получить пропуск сразу, поэтому вместо Винчестера мы отправились в Тор-Плейс – хэмпширскую усадьбу Гибсона. Он с нами не поехал, но адресовал нас к сержанту Ковентри, местному участковому инспектору полиции. Именно он вместе с врачом освидетельствовал труп миссис Гибсон и предпринял первые следственные шаги.

Он был высок и невероятно худ, просто живой труп. В разговоре напускал легкого тумана, создавая впечатление, что рассказывает далеко не обо всем, что знает или подозревает. Да еще вдруг переходил на шепот, и только вы настраивались узнать что-нибудь важное и очень секретное, как тут же слышали очередной пустяк. Но, несмотря на все эти провинциальные ухищрения, человек он был честный и порядочный. Он даже не пытался скрыть, как рад нашей помощи в этом непосильном для него деле.

– Я очень рад сотрудничать с вами, мистер Холмс, а не со скотленд-ярдскими всезнайками. Когда в дело вмешиваются эти столичные штучки, на нас, провинциалов, сыплются все шишки. Поневоле впадаешь в апатию. А вы, говорят, надежный партнер.

– Я предпочел бы не фигурировать в отчетах, – заявил Холмс. Наш новый знакомец явно повеселел, а Холмс продолжил: – Если истина нам в конце концов откроется, то имя мое прошу нигде не упоминать.

– Это очень великодушно, честное слово! Ну, а доктор Ватсон, я уверен, умеет хранить секреты. Так вот, мистер Холмс, я хотел бы обсудить с вами один вопрос, пока нас никто не слышит. Но только с вами! Тс-с! – шептал он, оглядываясь. – Не приходило ли вам в голову, что дело надо возбуждать против самого Гибсона?

– Я рассматривал такую возможность.

– Вы еще не видели мисс Данбар! Она настоящая красавица. Ради такой женщины можно пожелать избавиться от жены. Особенно если ты американец – они ведь чуть что хватаются за оружие. Револьвер-то был его!

– Вы это точно знаете?

– Да, сэр. Понимаете, у него была пара...

– То есть два одинаковых револьвера? А где второй?

– У Гибсона полно оружия, не дом, а арсенал. Ужас! Любое, какое хотите. Но мы все перерыли, а второго точно такого же не нашли, хотя ящик изготовлен для пары одинаковых револьверов.

– Вы уверены, что если бы он там был, вы бы его определили?

– Конечно. Впрочем, может быть, вы сами хотите взглянуть? Сейчас все оружие сложено в одном месте.

– Это лучше отложим на потом, а сейчас пройдем на место происшествия.

От скромного коттеджа, где помещался полицейский участок сержанта Ковентри, до боковых ворот Торского парка идти надо было около полумили через продуваемую всеми ветрами вересковую пустошь. За воротами находился вольер для фазанов, и с этого места уже был виден большой дом, деревянный, на каменном фундаменте, широко раскинувший два крыла по гребню холма. Холм плавно переходил в поляну, и от этой поляны нас отделял длинный, весь заросший камышом водоем. Он резко сужался посередине, именно здесь был каменный мост, по которому проходила подъездная аллея. По обе стороны от моста водоем вновь расширялся, образуя как бы два небольших озера.

У самого въезда на мост сержант ткнул пальцем вниз:

– Этим камнем я отметил место, где лежала убитая.

– Труп унесли при вас?

– Да. За мной послали сразу же, как поднялась тревога.

– Кто послал?

– Мистер Гибсон. Он прибежал сюда вместе с остальными, приказал ничего не трогать до прихода полиции и послал за мной и врачом.

– Ну что ж, разумно. В газетах писали, что стреляли в упор.

– Да, сэр.

– В правый висок?

– Чуть позади.

– Как она лежала?

– На спине, сэр. И никаких следов борьбы, ни просто следов, ни отпечатков, ни орудия убийства. Только в левой руке записочка от мисс Данбар.

– И она не выпала из руки убитой?

– Что вы, сэр! Она была крепко зажата. Мы еле разжали пальцы, чтобы забрать ее.

– Вы представляете себе, как это важно? Значит, никто не мог сунуть записку в руку покойной, чтобы пустить следствие по ложному пути. Эта версия исключена. Так, прекрасно! Правильно ли я запомнил записку? Она была весьма краткой:

– Все так, сэр.

– Мисс Данбар не отрицала своего авторства?

– Нет, она его подтвердила.

– Как она этот факт объясняет?

– Никак. Она заявила, что все объяснения даст суду присяжных во время выездной сессии.

– Да, чем дальше, тем любопытнее. Смысл записки не очень-то понятен – что вы скажете, сержант?

– Наверное, вы правы, сэр. А впрочем, не знаю, – отвечал полицейский. – Осмелюсь доложить, мне эта записка представляется единственным ясным моментом во всей этой неразберихе.

– Предположим, мисс Данбар действительно написала это письмо, а миссис Гибсон получила его примерно за час до смерти. Ну подумайте, почему она не выпускала его из рук? С какой стати ей понадобилось брать его с собой и так крепко держать? Даже если бы она вздумала сослаться на него при объяснении... Вас это не настораживает?

– Теперь, сэр, после ваших слов, и мне это кажется странным и непонятным. – Сержант в недоумении пожимал плечами.

– Я немножко тут посижу и подумаю, – сказал Холмс.

Я отошел и со стороны смотрел, как, сидя на каменном парапете, он бросает по сторонам внимательные взгляды. Вдруг серые глаза его оживились, он соскочил со своего парапета, перебежал к противоположному, извлек из кармана брюк свою неразлучную лупу и стал тщательнейшим образом изучать каменную кладку.

– Очень интересно, – молвил он.

– Да нет там ничего интересного, – заметил сержант. – Думаете, мы не обратили внимания на этот скол? Какой-нибудь мальчишка набезобразничал.

Камни парапета давно потемнели от старости и были ровного серого цвета; свежее белое пятно чуть больше шестипенсовой монеты было хорошо заметно. Как следует приглядевшись, я убедился, что каменная поверхность выщерблена одним резким и сильным ударом.

– Чтобы так набезобразничать, нужно было приложить немалое усилие. – Холмс говорил задумчиво и одновременно с силой ударял своей палкой по парапету. Тот оставался невредимым. – Удар был очень резкий, и направление у него странное – снизу вверх. Поглядите, скол на нижнем краю парапета.

– Но убитую нашли в пятнадцати футах отсюда.

– Да, конечно. Очень может быть, что это чистая случайность и к делу никак не относится. Так вы сказали, что никаких следов не было?

– Какие тут могут быть следы, сэр?! Земля утоптанная и укатанная, твердая как камень.

– Ну, попробуем зайти с другой стороны. Для начала посетим дом и полюбуемся на оружие. А уже потом поедем в Винчестер. Думаю, мне необходимо поговорить с мисс Данбар, прежде чем продолжать расследование.

Хозяина Тор-Плейса еще не было дома, но нервный мистер Бейтс, управляющий, с которым мы познакомились утром, находился на месте. Он со злорадством продемонстрировал нам огромную коллекцию огнестрельного оружия разных типов, изготовленного разными фирмами в разное время. Можно было смело заключить, что жизнь владельца этой коллекции была весьма насыщена приключениями.

– У мистера Гибсона всюду враги. Да и как иначе, с его-то характером и стилем работы, – болтал управляющий. – Перед сном он всегда кладет заряженный пистолет в ночной столик. Это страшная фигура, сэр, мы все его боимся. А покойную хозяйку он просто терроризировал.

– Он бил ее? Вы можете засвидетельствовать?

– До этого не дошло. Но я не раз слышал, как он оскорблял ее словесно, чуть ли не нецензурной бранью, и даже при слугах.

– Похоже, наш клиент не блещет благородством и хорошими манерами, – так начал разговор Холмс, когда мы, уже вдвоем, шли на станцию. – В нашем распоряжении, Ватсон, немало интересных фактов, в том числе и совсем новых. Но не будем спешить с выводами. Как ни ненавидит Бейтс своего хозяина, однако он, безусловно, подтвердил, что, когда поднялась тревога, тот был у себя в библиотеке. Из-за стола встали в половине девятого, все было как обычно. Хотя о несчастье узнали поздно вечером, трагедия разыгралась, скорее всего, в девять, как указано в записке. Гибсон вернулся из города в пять часов, и никто не видел, чтобы он после этого выходил из дома. Ну а мисс Данбар, как вы слышали, подтверждает, что это ее записка. Дальнейшие объяснения и показания она, по совету адвоката, приберегает до судебной сессии. Есть несколько очень существенных вопросов, на которые, кроме нее, никто нам не ответит. Был момент, когда я совершенно отчаялся, но одна деталь вселяет надежду.

– Что за деталь?

– Револьвер, который обнаружился в ее чемодане под бельем.

– Помилуйте, Холмс! – вскричал я. – Разве это не самая серьезная улика, не основание для обвинения?

– Как раз нет, Ватсон. С самого начала это обстоятельство показалось мне чудовищно нелепым, необъяснимым. Теперь, когда я уже многое знаю, я смотрю на этот факт, вернее на его нелогичность, как на единственный якорь надежды. Где не хватает логики – ищи ложь.

– Вы говорите загадками.

– Ну попробуйте себе представить, Ватсон, что бы вы делали, будь вы женщиной, которая спокойно и обдуманно решила устранить соперницу. План ваш составлен заранее, подчеркиваю: расчетливо и хладнокровно. Вы посылаете жертве записку, и она приходит туда, где вы ждете ее с оружием. Вот она уже убита, все прошло гладко, и никто ничего не видел и не слышал. Неужели, так тщательно обдумав и подготовив преступление, вы вдруг ни с того ни с сего поставите себя под удар и понесете орудие убийства к себе домой, в свою комнату, и спрячете в собственном чемодане? Ведь всякому понятно, что обыск начнется оттуда. Когда проще всего и логичнее всего было бы бросить револьвер с моста в камыши – там он был бы похоронен гораздо надежнее. Конечно, никто из ваших друзей, в том числе и я, не считает вас, Ватсон, опытным преступником, но все равно я убежден, что вы не могли бы наделать таких глупостей.

– Но вы не принимаете в расчет естественного волнения.

– Это чепуха, Ватсон! Когда преступление тщательно и хладнокровно разрабатывают, поверьте, не менее тщательно обдумывают, как уйти от преследования. Вот эта логическая неувязка и дарит мне надежду.

– Очень уж многое нуждается в объяснении.

– Попробую объяснить. Не забудьте: наша точка зрения изменилась. В этом новом освещении по-новому видятся факты, хотя бы этот револьвер. Обвиняемая утверждает, что не знала о нем. Мы теперь считаем, что она говорит правду. Что это означает? Револьвер подброшен. Кем? Скорее всего, самим убийцей, который стремился отвести подозрения от себя и направить их по ложному пути. Видите, версия кажется многообещающей.

В тот вечер вопрос о пропуске в тюрьму еще не разрешился, и мы были вынуждены провести ночь в Винчестере. Но на следующее утро с формальностями было покончено, и в сопровождении мистера Джойса Каммингса, барристера[24], блестящего молодого адвоката, взявшего на себя защиту мисс Данбар, мы вошли в следственную камеру винчестерской тюрьмы. Я знал, что меня ждет встреча с очень красивой девушкой, но действительность превзошла все мои ожидания. Теперь я понял, почему даже Гибсон – человек, чья природная властность поддерживалась огромным богатством, почему он готов был признать за ней право направлять его действия и подчиниться ее руководству. Ее черты выражали волю и нежность одновременно, и, глядя на нее, вы были уверены, что любой ее шаг, даже необдуманный, все равно будет направлен к добру, – столько в ней было врожденного благородства.

Белокурая, высокая, с превосходной фигурой; злоключения не отразились на ее манере держаться, но синие глаза смотрели с такой отчаянной беспомощностью, какую можно увидеть во взгляде безнадежно запутавшегося в сетях животного. Когда Холмс представился и она поняла, что может рассчитывать на его помощь, ее щеки чуть порозовели, а глаза оживила надежда.

– Я думаю, мистер Гибсон рассказал вам о наших с ним отношениях? – голос ее звучал глуховато и взволнованно.

– Разумеется, – отвечал Холмс необычайно мягко. – Но сейчас мы будем говорить не об этом. Зачем сыпать соль на раны? Как только я вас увидел, мои последние сомнения в чистоте ваших отношений с мистером Гибсоном отпали. И я верю ему, когда он говорил о благотворности вашего на него влияния. Но почему вы молчали на следствии?

– Обвинение казалось мне таким нелепым! Я и подумать не могла, что его можно подтвердить. Надеялась переждать, пока все само собой разъяснится, чтобы не пришлось раскрывать перед чужими людьми неприглядные стороны жизни семьи. Но ничего не разъяснилось, наоборот, положение мое только ухудшается.

– Сударыня, – воскликнул Холмс, – дорогая моя! Прошу вас, не обольщайтесь относительно своего положения. Мистер Каммингс подтвердит мое мнение: сейчас у нас нет доводов в вашу пользу, и чего только нам не придется еще сделать, чтобы выиграть ваше дело в суде. Думать иначе – значит отдаваться во власть опасной иллюзии. Но если вы решитесь во всем помогать мне, быть может, нам вместе удастся установить, что же случилось на самом деле.

– Хорошо, мистер Холмс, обещаю ничего от вас не скрывать.

– Прежде всего мне нужно знать, каковы были ваши истинные отношения с миссис Гибсон.

– Она меня ненавидела, мистер Холмс. Вы знаете, она была южанка, необузданная и пылкая натура. Любой своей страсти она отдавалась целиком и ненавидела меня с такой же точно силой, с какой обожала своего мужа. Скорее всего, наши отношения рисовались ей в ложном свете. Не хочу плохо о ней говорить, но она был так ослеплена своей физической любовью к мужу, что была не в состоянии представить себе ту интеллектуальную и духовную связь, которая была между нами. Вполне возможно, она вообразила, что себялюбивые и корыстные соображения, а вовсе не стремление направлять его силы на добрые дела заставляют меня оставаться в доме. Теперь-то я понимаю, какую страшную ошибку совершила. Я не имела права оставаться там, где стала причиной семейных ссор, хотя разлад начался до моего появления и, без сомнения, продолжался бы и после моего отъезда.

– Теперь, мисс Данбар, по возможности точно опишите весь тот горестный вечер.

– Я правдиво расскажу вам все, что знаю, но многого я из-за своего положения не могу доказать, а многое кажется мне необъяснимым.

– Не придавайте этому значения и излагайте факты. Будем надеяться, кто-нибудь их истолкует.

– Вас, наверное, интересует, зачем я пошла в тот вечер к Торскому мосту. Утром я нашла на своем столе в классной собственноручную записку от миссис Гибсон. Она просила меня прийти туда после обеда: ей необходимо было сообщить мне нечто важное. Ответ я должна была оставить на солнечных часах в саду, а ее записку уничтожить, чтобы наша встреча осталась в полном секрете. Я подивилась такой таинственности, но исполнила ее просьбы: свою записку положила в условленном месте, а ее кинула в камин. Я объяснила себе все эти предосторожности ее безумным страхом перед мужем. Он бывал невозможно груб с ней, я не раз его упрекала. Вот я и решила, что она боится, как бы он не узнал о нашем свидании.

– А между тем вашу записку она сберегла.

– Я была поражена, когда узнала, что она скончалась с моей запиской в руке.

– Ну, продолжайте.

– Когда я пришла на мост, она была уже там. Я знала, что она меня ненавидит, но до той минуты не представляла себе всей силы этой ненависти. Она показалась мне тогда одержимой – может быть, и вправду рассудок ее был слегка помрачен? Откуда иначе такая способность к лжи, такое коварство, какими только маньяки и наделены? Как могла она, с таким зарядом ненависти, ежедневно встречаться со мной? Слов ее я повторить не могу. Они были отвратительны, жгли меня! И выглядела она ужасно. Сначала я просто онемела, а потом зажала уши и кинулась бежать, а вслед мне неслись оскорбления и угрозы.

– Она осталась стоять на том самом месте, где ее потом нашли?

– В двух-трех ярдах оттуда.

– Если она погибла вскоре после вашего ухода, как же случилось, что вы не слышали выстрела?

– Не слышала, мистер Холмс. Я была в таком ужасе, что мной владело только одно стремление – скорее оказаться дома, в тишине, успокоиться. Я не была способна что-нибудь услышать.

– Итак, вы вернулись в свою комнату и до утра ее не покидали?

– Нет, когда поднялась тревога и сказали, что бедную миссис Гибсон нашли убитой, я побежала туда вместе с остальными.

– Мистер Гибсон там был?

– Я встретила его, когда он уже шел от моста к дому. Он послал за врачом и полицией.

– Он был взволнован?

– У мистера Гибсона, что называется, стальные нервы, и он очень сдержан во внешнем проявлении своих чувств. Но, зная его достаточно близко, я поняла, как глубоко он потрясен.

– А теперь нам нужно выяснить очень важный вопрос. Этот револьвер, который у вас обнаружили, – вы его раньше когда-нибудь видели?

– Никогда, даю вам слово.

– Когда его нашли у вас?

– Назавтра, при обыске.

– В вашем чемодане?

– Да, под бельем, на самом дне.

– Можете вы хотя бы предположить, сколько дней он там пролежал?

– Накануне его там не было.

– Почему вы говорите так уверенно?

– Я перекладывала все содержимое чемодана в тот день.

– Так. Остается только одна версия: кто-то вошел к вам в ваше отсутствие и сунул револьвер в чемодан, чтобы навлечь на вас подозрение в убийстве.

– Наверное, так.

– А когда, по вашему мнению, это легче всего было сделать?

– Только во время ланча или когда я была в классной с детьми.

– После того как вы получили записку, проводили ли вы время у себя в комнате?

– Я почти весь день туда не заходила.

– Большое спасибо, мисс Данбар. Может быть, вы хотите сообщить еще что-нибудь, что могло бы оказаться полезным следствию?

– По-моему, я все сказала.

– Да, еще один вопрос! Там, на парапете моста, как раз напротив места, где обнаружили покойную, есть совсем свежий скол, видимо, след от удара. Что вы думаете о его происхождении?

– Что я могу думать? Совпадение, наверное.

– Разве вас не удивляет, мисс Данбар, что скол появился как раз в том самом месте, где произошло убийство, и в то самое время?

– Я не могу даже предположить, отчего он мог появиться. Ведь нужен очень сильный удар...

Но Холмс уже не поддерживал диалог. Его бледное энергичное лицо стало неподвижным, и на нем появилось хорошо мне знакомое отсутствующее выражение – свидетельство напряженной работы мысли и предчувствия счастливого озарения. Эта внутренняя сконцентрированность была так очевидна, что ни один из нас не решался произнести хоть слово. И барристер, и мисс Данбар, и я – все трое мы не сводили с него глаз. Вдруг Холмс вскочил, весь наэлектризованный нервным возбуждением и полный жажды немедленно действовать.

– Идем, Ватсон, идем! – воскликнул он.

– Куда вы, мистер Холмс?

– Не волнуйтесь, вы все узнаете, моя юная леди. Мистер Каммингс, вас я тоже немедленно извещу. С моей и божьей помощью вы получите такое дело, которое взбудоражит всю Англию. Мисс Данбар, потерпите до завтрашнего утра и поверьте мне, тучи, собравшиеся над вашей головой, рассеются. Я уже вижу, как сквозь них пробивается светлый луч правды.

От Винчестера до Торского моста вроде бы недалеко, но мне, изнывавшему от любопытства и нетерпения, путь показался невыносимо длинным, а уж Холмсу просто бесконечным. Клокотавшая в нем внутренняя энергия не давала ему и минуты усидеть на месте, он расхаживал взад-вперед или выбивал пальцами дробь на вагонном сиденье. Но на последнем перегоне он вдруг уселся напротив меня, положил обе руки мне на колени, а в глазах у него прыгали бесенята – мне уже не раз случалось наблюдать его в таком настроении.

– Ватсон, – произнес он вкрадчиво, – вы ведь не ходите на дело безоружным?

Конечно, отправляясь с Холмсом по его делам, я всегда брал с собой револьвер и делал это главным образом ради него: если он захвачен задачей, соображения безопасности перестают для него существовать.

Бывали случаи, когда мой револьвер оказывался совсем не лишним, и я ему об этом напомнил.

– Да, конечно. Простите, дорогой друг. Ну, а сейчас он у вас с собой?

Небольшой, короткоствольный и потому очень удобный для ношения в заднем кармане брюк, но при этом абсолютно надежный револьвер был и сейчас при мне. Холмс взвесил его на ладони.

– Увесистый предмет, что и говорить, – заметил он.

– Солидное изделие.

Тут Холмс вынул барабан и высыпал патроны, на минуту призадумался, а затем весело улыбнулся и сказал:

– Похоже, Ватсон, что именно ваш револьвер поможет нам разгадать эту загадку.

– Полно, Холмс, что за шутки!

– Все вполне серьезно, дорогой друг. Вскоре мы с вами проведем так называемый следственный эксперимент. Я надеюсь, что он все поставит на свои места. Впрочем, это зависит от поведения вашего револьвера. Пять патронов вставим на место, а один для нашего эксперимента лишний. Вот он сразу и потяжелел. Прекрасно – так мы довольно точно воспроизведем обстоятельства гибели миссис Гибсон.

Как ни ломал я голову, мне было не догадаться, что он имеет в виду. Сам он сидел молча, погруженный в раздумье. Приехав наконец на станцию Хэмпшир, мы наняли какой-то разваливающийся от старости экипаж, и через четверть часа он остановился у дома сержанта Ковентри.

– Вы говорите, вы нашли ключ к разгадке, мистер Холмс? – спросил наш знакомец. – Но каким образом?

– Сначала посмотрим, как поведет себя вот этот револьвер доктора Ватсона, – ответил Холмс. – От этого очень многое зависит. А пока, сержант, раздобудьте-ка шпагат, метров десять.

Моток шпагата мы купили в сельской лавке.

– Этого вполне достаточно, – заметил Холмс. – Теперь вперед, думаю, что перед нами будет разыгран последний акт трагедии.

Солнце потихоньку катилось вниз, и в его мягком свете поросшие вереском хэмпширские холмы сияли сочными красками осени. Сержант Ковентри плелся рядом с нами, всем своим видом демонстрируя недоверие не только к идее, но и к умственным способностям моего друга. Чем ближе мы были к нашей цели, тем труднее было Холмсу скрывать под напускным спокойствием обуревавшее его волнение.

– Еще бы, – сказал он, когда я дал ему понять, что вижу его состояние, – вы ведь свидетель моей первоначальной ошибки, Ватсон. Обычно я интуитивно чувствую подобные штуки, а на этот раз чутье меня подвело. Эта идея осенила меня во время свидания в тюрьме, и тогда я был готов считать предположение фактом. Но что поделаешь с собственным умом, который не может успокоиться и подсовывает новые объяснения, а они могут навести и на ложный след. Однако, Ватсон, попробуем, игра стоит свеч.

Еще на ходу Холмс закрепил конец шпагата на рукоятке револьвера. Когда мы пришли к мосту, он необычайно тщательно с помощью сержанта Ковентри уточнил место, где лежала миссис Гибсон. Другим концом шпагата он обвязал подобранный тут же камень и перекинул веревку через парапет так, что камень висел над водой. Потом, держа в руке револьвер, привязанный к другому концу веревки, он ступил на роковое место и крикнул: «Внимание!», поднес револьвер к виску, а потом разжал пальцы.

Не удерживаемый более натянутой веревкой камень увлек вырвавшийся из руки Холмса пистолет, и тот, стукнувшись сначала о парапет, перелетел через него и исчез в воде. Не прошло и мгновения, как Холмс уже обследовал, стоя на коленях, кладку парапета и тут же обнаружил то, что ожидал увидеть. Мы услышали его торжествующий крик:

– Теперь вы видите, как оно было на самом деле?! Ну, как демонстрация – достаточно убедительная? Я говорил вам, Ватсон, что вашему револьверу предстоит решить загадку?

Тут уже и мы с сержантом увидели на нижнем краю парапета второй скол, по форме и размеру совпадающий с первым. Холмс встал и сказал сержанту, который никак не мог опомниться:

– Уже темнеет. Нам придется переночевать в гостинице, а вам с утра следует пошарить стальной «кошкой» в этих камышах и извлечь оттуда два револьвера с веревками и камнями. Эта несчастная хотела не только свести счеты с жизнью, но и обвинить бедную девушку в убийстве. Мистеру Гибсону передайте, что я зайду к нему завтра и мы займемся освобождением мисс Данбар.

А вот резюме, которое сделал Холмс, когда мы с ним вдвоем уже совсем поздним вечером курили у камина в сельской гостинице:

– В этом деле, Ватсон, я проявил себя далеко не лучшим образом. Если вы намерены включить его в свои записки, знайте, оно не принесет мне славы. Воображения не хватило, а ведь именно переплетение воображаемого с реальным составляет основу моего искусства. Мне следовало сразу ухватиться за ту нить, которую предоставлял нам скол на каменной кладке. Мне стыдно, что, имея такую нить, я не сразу пришел к правильному решению. И то сказать, эта несчастная все продумала и разыграла с редкостным коварством, так что разобраться в этой головоломке было нелегко. Я не помню, чтобы нам с вами в наших предыдущих делах приходилось сталкиваться с подобными последствиями патологической любви. Будь мисс Данбар связана с Гибсоном физическими узами или только духовными, она не могла стерпеть этого соперничества ни в том ни в другом случае. К тому же эта чистая девушка была невольной свидетельницей грубостей и оскорблений, которыми осыпал ее муж, стремясь «излечить» ее от безумной к нему любви.

И вот приходит решение – покончить с собой. Потом она эту мысль развивает: заодно подстроить сопернице такую ловушку, что та будет жизни не рада.

Теперь мы можем по этапам проследить этот замысел во всем его коварстве. Очень хитро она выманивает у мисс Данбар записку, которая должна стать главной уликой. Но миссис Гибсон так заботилась, чтобы записка непременно была обнаружена, что допустила перебор. То обстоятельство, что она не выпускала ее даже в момент смерти, должно было насторожить меня с самого начала.

Вы видели, сколько оружия в этом доме. Но из всего этого она выбирает парные револьверы, один берет себе, а другой в первой половине дня подбрасывает мисс Данбар, предварительно избавившись от одного патрона. Если выстрелить утром в лесу, никто не обратит особого внимания. Вечером отправляется на назначенное место и успевает до прихода мисс Данбар обеспечить исчезновение револьвера после выстрела. Та появляется, попадает под яростный залп угроз и проклятий и убегает. Когда она уже ничего не может слышать, миссис Гибсон выполняет последний пункт своего кошмарного плана. Смотрите, как встало на свое место каждое звено в этой цепи улик.

Конечно, найдутся, особенно среди пишущей братии, охотники спросить, почему сразу не прошлись драгой по дну озера. Но все эти умники, они умные на следующий день, а кроме того, поди-ка обыщи сплошь заросшее камышом озеро, не имея представления, что ты ищешь.

Ну вот, Ватсон. Мы с вами помогли двум незаурядным людям. Если в будущем они будут действовать сообща (а я думаю, это вполне возможно), то станет ясно, что и такой финансовый воротила, как Нил Гибсон, может кое-чему научиться в той школе скорби и печали, где уроки дает сама жизнь.