Шерлок Холмс в России

[Г. С.] НОЖ ТАНЦОВЩИЦЫ Последние приключения Шерлока Холмса

Накануне я долго занимался, перебирая старые бумаги, потому и проспал утром свой обычный час вставанья.

Громкий стук в дверь разбудил меня.

— Вставайте, мистер Ватсон, — услышал я знакомый голос хозяйки, миссис Пэгги Уорнер, — к вам пришел мальчик от мистера Холмса с запиской.

— Пошлите его сюда.

Записка моего друга была чересчур лаконична:

«Я приехал. Вы мне нужны. Приходите сейчас».

Меня изумило появление Холмса в Лондоне. Не более трех дней, как он уехал на остров Уайт, усталый после большого дела, которым он занимался долгое время. Он намерен был целый месяц отдохнуть на острове и неожиданно вернулся обратно через три дня.

«Несомненно, что-нибудь важное заставило его так поспешно возвратиться в Лондон», — решил я и, быстро одевшись, отправился к моему другу.

Я нашел его, курящего трубку, в обычной позе у камина.

— Я был уверен, что вы придете. Вы мне нужны.

Мое любопытство по поводу его неожиданного возвращения усилилось, я не мог удержаться от вопроса:

— Скажите, Холмс, какая причина побудила вас прервать ваш отдых и вернуться сюда?

Чуть заметная усмешка пробежала по губам моего друга; он ничего мне не ответил, молча вытащил из кармана вчерашний номер «Таймс» и указал на небольшую репортерскую заметку, подчеркнутую синим карандашом.

Она была озаглавлена так:

«САМОУБИЙСТВО В СТОКГОЛЬМЕ БАРОНЕТА КОКСВИЛЛА»

«Из Стокгольма нам телеграфируют: баронет Эльджернон Коксвилл, член палаты лордов, один из самых богатых земельных собственников Соммерсета, неожиданно для всех покончил жизнь самоубийством. Он уже делал несколько попыток самоубийства, но, благодаря чистой случайности, их удавалось предупредить. Последний раз он взобрался на народном гулянье Скансен на башню Бредаблик, хотел броситься вниз с верхней площадки, но вовремя был удержан сторожем. Еще раньше он выстрелил себе в грудь из револьвера, но тот дал осечку. Не так счастливо отделался баронет в третий раз. Хотя за ним следили, сэр Эльджернон улучил время и, обманув бдительность тех, кто за ним наблюдал, исчез из отеля. Кто-то видел, как он на небольшой лодке, взятой, как оказалось, на пристани у Норрборо, быстро греб по направлению к выходу из залива в открытое море. Пустую перевернутую лодку нашли на другой день прибитой к стенам Ваксхольма. Настойчивое желание баронета переселиться в лучший мир наконец исполнилось. Титулы баронета и все его огромные поместья, которые он унаследовал не более года назад по смерти своего отца, лорда Реджинальда, переходят к его младшему брату Арчибальду. В настоящее время молодой баронет оканчивает Кембриджский университет».

Прочитав заметку, я возвратил газету моему другу.

— Очень грустная история, Холмс, тем более, что мы оба отлично знали баронета. Да успокоится его мятежная душа!

Из волн табачного дыма показалось сосредоточенное лицо Холмса.

— Вы уверены, Ватсон, что баронет Эльджернон переселился в лучший мир? — пытливо спросил он.

— Мне кажется, Холмс, никаких сомнений быть не может, баронет желал умереть — это видно из его неоднократных попыток покончить с собой.

— Я начинаю думать, Ватсон, что, несмотря на нашу многолетнюю с вами дружбу и ту массу разнообразных дел, которые мы вместе вели, вы мало что усвоили из моей системы и по-прежнему больше разбираетесь в том, как пичкать людей различными «целебными» отравами, чем…

Холмс неожиданно умолк и, выпустив большой клуб дыма, ушел в себя.

Зная характер моего друга, я понял, что он случайно напал на какую-то мысль и не хотел дальнейшим разговором прервать ее течение.

В комнате наступило молчание; от духоты и табачного дыма у меня заболела голова и запершило в горле.

Осторожно, не желая тревожить Холмса, я подошел к окну и открыл его. В комнату ворвался уличный шум.

— Ватсон, — услышал я громкое восклицание моего друга, — идемте же!

— Куда? — изумленно спросил я.

— Гросвенор-сквер, двадцать шесть, к баронету Арчибальду Коксвиллу.

Мы отдали наши карточки слуге, он понес их.

— Сэр Арчибальд просит вас, джентльмены, пройти к нему, — сообщил он, возвратившись, — он у себя в кабинете.

Мы прошли анфиладу прекрасно убранных комнат. Старый лорд Реджинальд, отец обоих братьев, был страстный любитель редкостей, и потому комнаты были заставлены всевозможными вещами, представляя собой скорее лавку антиквара или музей, чем жилые апартаменты знатного человека.

На пороге кабинета мы остановились перед опущенной тяжелой портьерой, но, услышав звонкий юношеский голос нового баронета: «Войдите!» — приподняли ее. Я вошел первым.

Из-за старинного стола красного дерева поднялась высокая тонкая фигура сэра Арчибальда, он пошел к нам навстречу.

— Вот приятная неожиданность, — приветливо проговорил он, крепко пожимая нам руки. — Мистер Холмс, я думая, что вы хорошо проводите время на Уайте, а вы, мистер Ватсон, кажется, предполагали уехать в Швейцарию, подышать горным воздухом! Во всяком случае, дорогие друзья, я чрезвычайно рад вас видеть, в особенности когда меня постигло такое горе, смерть Эльджернона!

На глазах молодого человека заблестели непритворные слезы.

— Я знаю ту тесную дружбу, которая связывала вас с братом, — проговорил Холмс, опускаясь в большое кожаное кресло около стола.

— Да, мистер Холмс, я очень любил брата, весть о его смерти поразила меня, как громом. Но разве можно было думать, что такой жизнерадостный человек, каким был Эльджи, мог решиться на самоубийство! — воскликнул баронет.

— Я был поражен не меньше вас, милорд, — согласился я с хозяином. — Трудно предположить, чтобы человек, имеющий возможность пользоваться всеми благами жизни, не встречающий ни в чем себе преграды, так скоро утомился жить. Если не ошибаюсь, вашему покойному брату было не более тридцати лет.

— О нет, ему шел всего двадцать восьмой год, а мне скоро будет двадцать два.

Холмс, продолжавший молчать, безучастным взглядом окидывал роскошный кабинет, его, по-видимому, не интересовал наш разговор; в продолжение последнего он только один раз что-то записал карандашом на своей левой манжете.

На громадном столе покойного баронета находилось множество всевозможных редких вещей. Они ярко блестели на темно-красном плюше, покрывавшем поверхность.

Рука моего друга совершенно машинально перебирала эти изящные предметы. Один из ножей почему-то особенно обратил на себя его внимание, Холмс взял его и стал рассматривать.

— Вот странно, мистер Холмс, вы, как нарочно, выбрали любимую вещь моего брата, — сказал хозяин. — Я очень редко заходил к нему в кабинет: в университете так много дел, что дома оказываешься нечасто.

Я невольно улыбнулся, отлично зная, что все эти занятия английской молодежи заключаются в непрерывных спортивных тренировках, и не более того.

— Представьте себе, — продолжал баронет, — каждый раз я замечал у Эльджи вот этот самый нож. Не правда ли, странно, мистер Холмс? Мне кажется, будь вы на моем месте, вы, наверное, увязали бы эту непонятную привязанность к ножу с самоубийством моего брата?

— Вы меня заинтересовали этой вещью, милорд, — заметил Холмс. — Если бы я попросил вас дать мне этот нож на некоторое время?

— Возьмите его совсем, мистер Холмс, на память об Эльджи, с которым вы были так дружны.

Холмс небрежно опустил подарок в карман.

— Кстати, вы теперь надолго останетесь в Лондоне? — спросил его баронет.

Мой друг вопросительно взглянул на хозяина.

— Это не праздное любопытство, — поправился покрасневший хозяин, — я сделал распоряжение, чтобы тело моего брата было во что бы то ни стало найдено, и обещал наградить рыбаков и водолазов. Когда его привезут сюда, надеюсь, вы отдадите ему последний долг?

— Едва ли это будет для меня возможно, сэр, так как я завтра намерен уехать в Алжир, — спокойно ответил Холмс.

— А, теперь понимаю ваше возвращение с Уайта. Доктора нашли, что вам необходим более жаркий климат?

Холмс неопределенно ответил:

— Да, другие широты.

Распрощавшись с хозяином, мы ушли.

— Ватсон, теперь скорей за дело! Едем, — решительно сказал Холмс, когда мы вышли на улицу.

— Куда? В Алжир, с вами? — изумленно спросил я.

— В Швецию, в Стокгольм. Узнайте, когда отходит пароход, и закажите нам отдельную каюту.

Привычки моего друга были мне известны, я не стал возражать и, позвонив в пароходную компанию, узнал все подробности.

Ближайший пароход «Титания» отходил из Гулля сегодня, в среду, в восемь часов вечера.

Холмс посмотрел на часы.

— Поезд идет через два часа, у нас достаточно времени, чтобы позавтракать и уложить багаж.

Из вещей Холмс взял только два револьвера, мягкую дорожную шапочку и узкий кожаный футляр, который он засунул в боковой карман.

Этот загадочный предмет сопровождал Холмса во всех его экспедициях.

— Посмотрю я на вас, сэр, — недовольно ворчала почтенная миссис Пэгги, — какой вы непоседа: не успели еще только сегодня утром вернуться домой и опять уезжаете! Куда это вас теперь несет?

— Мы с моим другом Ватсоном отправляемся в Африку охотиться на львов, — удовлетворил любопытство хозяйки Холмс.

— Но ведь это чрезвычайно опасно, мистер Холмс! Уговорите его, мистер Ватсон, не делать такой глупости, ведь мистер Холмс не мальчик, чтобы прыгать по скалам за какими-то дикими кошками!

— К сожалению, миссис Пэгги, я не могу исполнить вашего желания, — иронически ответил Холмс, — на меня возложено это поручение.

— Я не знаю, кто поручил вам такое, но хочу выразить мое негодование по этому поводу, — проговорила миссис Пэгги, возвращаясь из кухни с аппетитной яичницей на сковороде.

— Стакан виски с содовой не помешает нам, Ватсон, — сказал Холмс, пододвигая ко мне бутылку.

Мы быстро позавтракали.

— Ждите меня, я вернусь сюда, — коротко бросил мне Холмс, — мне еще нужно сделать кое-какие распоряжения.

С этими словами он вышел.

Я остался один, стараясь привести в порядок свои мысли, чтобы найти логическое объяснение странному поведению моего друга. Миссис Пэгги оставила меня в приятной компании — с бутылкой старого шерри; в ее обществе я незаметно провел время до прихода Холмса.

Лицо его было более озабоченным, чем раньше.

— Узел затягивается еще крепче, — сказал он.

Но я не понял его слов.

— Через пять минут можем ехать, — добавил он. — Миссис Пэгги, пошлите Дика за кебом.

Скоро мы уже катили на железнодорожный вокзал.

— Вот ваша каюта, джентльмены, — указал нам помощник капитана, искоса взглянув на скудный багаж, который я держал в руках. «Титания» своевременно отчалила от пристани. Вскоре после отплытия колокольчик стюарда пригласил пассажиров к вечернему чаю в общую столовую.

Отправились и мы с Холмсом; но едва мы только вступили в ярко освещенную электричеством большую каюту, мой друг, окинув пытливым взглядом присутствующих, быстро повернулся к выходу, прошептав мне:

— Вы оставайтесь здесь, Ватсон, а я велю подать себе чай в каюту, у меня вдруг закружилась голова.

Хорошо зная Холмса, я понял, что среди пассажиров оказался кто-то, кого он избегал. Меня это заинтересовало, и я остался в столовой. Пассажиров первого класса, исключая нас, было всего пять человек: две дамы и трое мужчин.

Когда путешествуешь на пароходе, как-то быстрее сближаешься с людьми, предназначенными тебе в спутники на несколько дней, тем более что с ними приходится встречаться три раза в день за общим столом.

Общество оказалось очень приятным: отставной капитан из Кейптауна, ехавший в Упсалу, где жила его замужняя дочь; сотрудник большой спичечной фабрики в Стокгольме, Сэнберг, серьезный, глубокомысленный швед, приезжавший в Лондон по делам своей фирмы, и атлет Джонни Эдерсон, ехавший в Копенгаген на международные соревнования борцов.

Одна из дам, пожилая шведка, была женой бургомистра из Мальмё, другая, очень красивая шатенка с темными глазами и загадочным взглядом, — артисткой, выступавшей в одном из лондонских варьете. Звали ее Акка Субитова, она была русской по происхождению.

Чрезвычайно веселым рассказчиком оказался капитан: он точно из мешка вытаскивал массу различных анекдотов, темой которых была преимущественно его жизнь в южноафриканских колониях. Хвастовство «чемпиона мира», как себя называл Эдерсон, превосходило пределы возможного — даже угрюмый швед не мог не улыбнуться, выслушав его рассказ о схватке врукопашную с североамериканским гризли. Смеялась и артистка. Ее смех поразил меня — он был какой-то особенный, в нем не чувствовалось веселья. Жена бургомистра, очень болтливая дама, с любопытством стала расспрашивать меня о моих ост-индских впечатлениях, когда я сообщил ей, что состоял там раньше на службе.

Составив мнение о своих собеседниках, я никак не мог понять, кого из них решил избегать Шерлок Холмс.

— Уверяю вас, Ватсон, что у меня действительно закружилась голова, — сказал он мне, когда я вернулся в нашу каюту и задал ему этот вопрос. Холмс сидел у маленького столика и продолжал делать в записной книжке какие-то заметки. Возле него на столе лежал подаренный лордом Коксвиллом нож. Не желая мешать моему другу заниматься, я взял нож в руки и стал рассматривать.

Сталь оказалась превосходного качества. Меня поразило странное клеймо завода — оттиск был сделан на незнакомом мне языке.

— Кстати, Ватсон, откройте иллюминатор, я так здесь накурил, что нам будет не уснуть, — сказал Холмс.

Я выполнил его просьбу. Возвратившись к столу, я заметил, что ножа там уже не было.

— Я знаю, Ватсон, что вы привыкли выпивать на ночь стакан доброго красного портвейна, и уже позаботился об этом, — смеясь, произнес он, вытаскивая из-под стола бутылку. — Ах да, я совершенно забыл вам рассказать, кого я посетил в то время, пока вы ожидали меня дома!

Я насторожился.

— Мне пришло на память, что я не успел выразить своего сожаления по поводу кончины баронета Коксвилла леди Ферфакс, чья дочь Маргет была объявлена невестой баронета. Бедняжка так любила своего жениха, что я застал ее в слезах. Она была одета в глубокий траур. И, нужно прибавить, он чрезвычайно шел к бледному личику блондинки.

— Что же она думает по поводу самоубийства жениха?

— Она отказывается верить тому, что покойный баронет мог с собой покончить: «Он слишком любил жизнь… и меня» — так она говорит.

— Значит, вы, Холмс, подозреваете, что дело здесь идет не о самоубийстве?

— Вполне уверен, что наш добрый друг не сам ушел из этого мира.

— Вы предполагаете убийство?

— Ватсон, к чему преждевременные предположения и гипотезы? Нужно все исследовать на месте и тогда уже…

Холмс, не закончив фразы, вынул из кармана загадочный нож.

— Мне кажется, что в этом предмете и есть разгадка. Однако поздно, давайте спать.

Холмс рассердился, когда узнал, что наш пароход довольно долго простоит в Копенгагене.

— Я бы рад перебраться на другой, идущий в Гетеборг, оттуда по железной дороге мы скорее доехали бы до Стокгольма, но обстоятельства заставляют нас продолжать путь на этом пароходе.

Он по-прежнему не выходил из каюты, а если появлялся на палубе, то только ночью, когда все пассажиры уже спали.

— Знаете, Ватсон, при дневном свете я совсем не могу находиться на палубе, голова кружится, — говорил он.

Когда мы вышли в Балтийское море и были уже недалеко от столицы Швеции, Холмс, ввиду каких-то ему одному известных обстоятельств, все-таки выбрался при дневном свете на палубу. Моего друга трудно было узнать: его лицо было повязано платком, точно он страдал зубной болью, на плечи накинут дорожный плед, в который он ушел по самые уши, дорожная шапочка плотно надвинута на лоб, и из-под нее блестели зоркие глаза, будто Холмс за кем-то следил.

Заметив появление так странно одетого Холмса, капитан-«африканец» с любопытством спросил меня:

— Вероятно, ваш друг очень болен, что он весь так закутался?

— Да, его страшно мучает невралгия.

— Куда вы с ним едете?

— Мы направляемся в… — уже хотел было я назвать цель нашего путешествия, но внимательно слушавший нас Холмс вовремя помешал моей болтливости.

— Мы следуем в Энчопинг, к доктору Лунквисту, — страдальческим, совершенно чужим для меня голосом проговорил Холмс, — мне так много о нем рассказывали, что я решил обратиться к нему за врачебной консультацией.

Появление мнимого больного на палубе привлекло к нему внимание и других, не сошедших в Копенгагене пассажиров. Русская артистка серьезно посоветовала моему другу ехать куда-то на юг России и брать там грязевые ванны.

— Спасибо вам за совет, — ответил ей Холмс, — я, несомненно, воспользуюсь им в скором времени.

Пароход вошел в группу красивых шхер и теперь скользил извилистыми проливами меж скалистыми, покрытыми зеленью островами.

Скоро мы приблизились к серой угрюмой крепости, точно выступавшей из воды.

— Это Ваксхольм, — указал швед русской артистке на массивное здание.

Безучастно смотревший на красивую панораму Холмс чуть заметно вздрогнул и взглянул на суровую крепость. Сотрудник спичечной фабрики что-то оживленно говорил по-шведски жене бургомистра; я случайно уловил в его рассказе имя баронета Коксвилла и хотел сообщить об этом моему другу, но заметил, что Холмс, умевший, когда нужно, предельно напрягать слух, сам не упускал ни слова из их разговора.

Узнав о намерении моего друга отправиться в Энчопинг, сотрудник спичечной фабрики любезно сообщил нам, что мы сейчас вряд ли застанем знаменитого доктора.

— Я знаю, что в конце июля он всегда ездит отдыхать в свое имение около Упсалы.

— Очень жаль, — со вздохом промолвил Холмс, — в таком случае нам придется подождать его здесь, в Стокгольме.

— Вы ничего не потеряете, если осмотрите город и окрестности, — с гордостью сказал швед, — они достойны внимания каждого путешественника. Недаром Макс Нордау[69] так восторженно писал о них!

— Благодарю вас, сэр, может быть, вы подскажете нам, где лучше всего остановиться?

— Хороших отелей в Стокгольме очень много, но я бы посоветовал вам «Grand Hotel», — ответил швед, явно довольный нашей просьбой. — Мадемуазель тоже там останавливается, — сообщил он.

Пароход входил в Стокгольмскую бухту. Навстречу нам неслись маленькие белые пароходики, полные народу. Оттуда звучала духовая музыка.

— Сегодня воскресенье, — пояснил сотрудник фабрики, — наши горожане отправляются гулять на острова.

«Титания» начала причаливать к набережной.

Мы сошли на берег и пешком отправились в «Grand Hotel» — его красивое здание с развевающимся флагом горделиво отражалось в водах фьорда.

Акка Субитова раньше нас поехала туда в экипаже.

— Теперь мы на месте, пора за дело, — заметил Холмс, когда мы остались вдвоем в отведенном нам номере.

Немного спустя мы снова вышли в вестибюль отеля.

На доске, где записывались имена приезжих, против нашего номера стояло: «Чизвинг, нотариус» и «Джон Фокс, доктор из Гулля».

Из какой-то странной предосторожности Шерлок Холмс не желал сообщать наши настоящие имена. Не знаю, была ли это случайность, но русская артистка поселилась в соседней с нами комнате.

— Ватсон, оставайтесь здесь, в вестибюле, курите, пейте виски с содовой, здесь не жарко и расставлены такие удобные кресла. Задача ваша будет состоять в том, чтобы следить, не придет ли кто-нибудь к нашей соседке. Это легко будет исполнить, потому что посетитель наверняка обратится к портье.

— А вы уйдете?

— Да, мне необходимо осмотреться на местности. Вы можете разговориться вон с тем важным портье, похожим скорее на лондонского банкира, и как бы случайно вынудить его рассказать вам, что он знает о покойном баронете.

Я начинал понимать план моего друга.

— Помните только, Ватсон, вы должны точно выяснить время, когда покойный баронет находился в отеле и когда его там не было.

Я отлично сознавал, что задача, порученная мне, не из легких, и решил употребить все усилия, чтобы справиться с ней как можно лучше.

Холмс ушел.

Я уселся в удобное мягкое кресло, как будто предназначенное для размышлений, и задумался. Новое дело меня весьма заинтересовало, но я не очень понимал смысл поручения, которое дал мне Холмс.

«Какая логическая связь между самоубийством баронета и русской артисткой — танцовщицей из варьете? Почему Холмс так тщательно избегал ее на пароходе?» Теперь я убедился, что именно эта женщина вызывала у него какие-то подозрения.

Важный портье, заметив мою небрежную позу, сам подсел ко мне и на хорошем английском языке сказал:

— Если джентльмены желают осмотреть Стокгольм, то в отеле имеется превосходный выезд с выносной упряжью и одетыми в красную ливрею грумами.

Прежде чем я успел что-либо ответить, он продолжил:

— Надеюсь, сэр, я доставлю вам большое удовольствие, сообщив, что этим экипажем пользовался для осмотра Стокгольма сам принц Уэльский, когда инкогнито посетил наш город. Кроме него, много знатных англичан, останавливавшихся в нашем городе, постоянно пользовались этим выездом. Одним из последних был баронет Эльджернон Коксвилл…

Портье сразу замолчал, видимо, не решаясь сообщить о его самоубийстве.

— Это тот, который бросился в залив? — спросил я моего словоохотливого собеседника.

— Увы, сэр, действительно, это был достопочтенный джентльмен! Мы не вольны, сэр, в нашей жизни. Судьба, помимо нашей воли, распоряжается нами по-своему. Со мной она тоже зло пошутила: я, кандидат юриспруденции, должен был заняться работой, совершенно не подходящей к моим знаниям, — продолжал портье, забывая, что любой юрист охотно поменялся бы с ним местом, принимая во внимание его немалые доходы, — отель процветал.

С лестницы спускалась наша спутница по пароходу, русская артистка; заметив меня, она приветливо кивнула мне и спросила:

— Ну что, знаменитый доктор еще не приехал?

— Нет, — отозвался я, невольно любуясь стройной фигурой танцовщицы и ее красивым лицом. — Нам придется подождать его здесь несколько дней.

— А я спешу в театр, — сказала она, хотя я ее не спрашивал. — Мне нужно поговорить с пригласившим меня директором. — Еще раз кивнув, она исчезла из вестибюля.

Портье, все это время молчавший, снова заговорил.

— Может быть, вам, сэр, угодно будет пройти позавтракать, ресторан у нас тут же, внизу?

— Нет, я подожду своего друга, — ответил я и, стараясь навести моего собеседника на прежнюю тему о самоубийстве баронета, добавил:

— В газетах пишут, если я не ошибаюсь, что покойный баронет Коксвилл дважды покушался на самоубийство и, между прочим, один раз у вас здесь, в отеле.

— Это ошибка репортера, сэр, он стрелял в себя вовсе не здесь, а там, наверху, на Мозебакене, в ресторане. Все время, пока баронет жил у нас, он был чрезвычайно весел, шутил со мной.

— Его посещал кто-нибудь? — продолжал я расспросы.

— К сожалению, нет — у баронета не было друзей, но он и без них весело проводил время.

В вестибюль вошел какой-то бритый господин, с виду похожий на актера.

— Скажите, пожалуйста, госпожа Акка Субитова приехала? — спросил он.

— Да, но ее сейчас нет в отеле, — ответил портье.

На лице бритого показалась довольная улыбка.

— Хорошо, я зайду позже, — сказал он и ушел.

— Этот господин и еще другой ежедневно, вот уже несколько дней, справляются о госпоже Субитовой, — пояснил портье.

— Вероятно, ее сослуживцы-артисты, — заметил я спокойно, хотя был поражен тем, что Холмс предвидел это посещение. Судя по имеющимся фактам, наша экспедиция обещала быть чрезвычайно значимой.

— Представьте, сэр, — разболтался портье, польщенный моей с ним откровенностью, — после самоубийства вашего соотечественника две его комнаты продолжают пустовать, потому что новые постояльцы не хотят в них селиться. И зря! До чего прелестные апартаменты!

— Интересно было бы на них посмотреть!

— О, пожалуйста, сэр! Пока вы ждете вашего друга, можете осмотреть комнаты!

Он позвал одного из мальчиков-слуг, дежуривших при лифте.

— Оскар, проводи господина во второй номер.

Я уже стал подниматься с моим провожатым по лестнице, как услышал голос вернувшегося Холмса:

— Постойте, я с вами.

Звонко щелкнул замок двери, и мы вошли в богато обставленную комнату.

— Это была приемная баронета, а здесь он спал, — указал мальчик.

Холмс бегло окинул взглядом обе комнаты.

Взор его остановился на колпаке электрической лампы, стоявшей на столике у кровати.

На нем висел со стороны кровати обрывок почтовой бумаги, который почему-то не тронули при уборке комнаты.

Вероятно, постоялец имел привычку читать в кровати и, чтобы защитить глаза от яркого света лампы, устроил этот импровизированный абажур.

— Какой прекрасный вид из окна, — быстро проговорил Холмс, — а что это за пароход пристает к набережной?

Услужливый Оскар посмотрел в окно, и этого времени было достаточно, чтобы мой друг быстро схватил обрывок почтовой бумаги и зажал его в руке.

Спустя минуту мы вышли из номера.

Мальчик с благодарностью поклонился, ощутив пальцами монету, которую я поспешно сунул ему в руку.

Холмс, вернувшись в номер, сел у стола, положил на него смятую бумажку и начал ее разглаживать. Она оказалась начатым, но недописанным письмом.

Заинтересовавшись этим обрывком, я наклонился через плечо Холмса и прочитал:

«Стокгольм, восемнадцатое июля тысяча девятьсот… Обожаемая Маргет! В последнем отправленном тебе письме я сообщил, что вернусь в Англию не раньше, чем через две недели, но меня охватило такое страстное желание тебя увидеть, что я решил выехать отсюда через два дня. Эти два дня необходимы мне для того, чтобы съездить на один из островов, куда меня приглашает владелец редкой коллекции древнего оружия, — хочу кое-что купить у него. К сожалению, с островом нет пароходного сообщения, и мне придется плыть на лодке…»

На этих словах письмо прерывалось: по-видимому, писавший раздумал его дописывать и отправлять.

— Заметьте, Ватсон, письмо это от восемнадцатого июля, сегодня у нас двадцать пятое, а самоубийство произошло девятнадцатого, — проговорил Холмс. — Трудно предположить, чтобы мысли баронета так резко изменились всего за одни сутки, и вместо того, чтобы оказаться в объятиях любимой невесты, он решил умереть.

— Но я до сих пор не могу понять, Холмс, какое отношение имеет к этой таинственной драме русская танцовщица?

Легкая усмешка пробежала по лицу моего друга.

— Я вижу, Ватсон, что ваша сообразительность становится уже не такой, как прежде!

Насмешка Холмса меня немного обидела, что он тут же заметил.

— Не сердитесь, друг мой. Кстати, расскажу вам, что успел сделать. Я был в Скансене, видел сторожа на Бредаблике, он сказал мне, что действительно пятнадцатого июля один англичанин хотел броситься вниз с башни. Ему удалось остановить его, об этом инциденте было заявлено в контору, и покушавшийся на самоубийство назвал себя баронетом Коксвиллом. Я попросил сторожа описать мне его внешность. Она вполне совпадает с наружностью Коксвилла. Меня только поразила одна маленькая подробность.

— Какая?

— У баронета Коксвилла были темно-серые глаза, а сторож уверяет, что они сверкали, как угли. Насколько я знаю, уголь никогда не бывает серого цвета.

— В такую тревожную минуту сторож легко мог ошибиться и принять один цвет за другой.

— Не спорю, очень может быть. Но чем объясните вы, Ватсон, следующее: из Скансена я отправился на Мозебакен и, поднявшись на подъемнике, вошел в ресторан, где случилось второе покушение нашего друга на самоубийство. Найти свидетелей оказалось нетрудно. Но есть одна странность. Вероятно, вы помните, что у Коксвилла были превосходные белые зубы, но люди, удержавшие его от выстрела, все, как один, уверяли меня, что у баронета недоставало в верхней челюсти правого резца.

— Неужели, Холмс, вы не допускаете, что он мог его выбить за это время? Вы сами знаете, каким отважным боксером был Эльджернон.

— А вы узнали что-нибудь от портье?

Я передал ему наш разговор с несостоявшимся юристом и заодно сообщил о бритом посетителе, приходившем к танцовщице.

— Что же вы раньше мне ничего не сказали! — вскричал Холмс.

— Вы об этом меня не спрашивали.

Холмс закурил, по обыкновению, трубку и погрузился в раздумье.

Спустя некоторое время он резко повернул ко мне голову:

— Ступайте, дружище, снова в вестибюль и не пропустите давешнего посетителя; если он войдет в комнаты русской, немедленно сообщите мне.

— Удобно ли мне будет оставаться внизу? Не возбудит ли это подозрение?

— Какой вы непонятливый, Ватсон: рядом с вестибюлем на три ступеньки вверх находится ресторан; займите стол у двери и прикажите подать вам завтрак. Оттуда весь вестибюль как на ладони.

Я спустился, и портье поприветствовал меня как старого знакомого.

— Какие есть красивые женщины на свете! — заметил он, подмигивая. — Сейчас вернулась русская и несколько минут разговаривала со мной. Я рассмотрел ее! Красавица! Но, Боже мой, как она была недовольна, что тот, бритый, не застал ее в отеле.

Я занял свой наблюдательный пост за столом.

Бритый мужчина не показывался.

Я позавтракал и, желая протянуть время, медленно курил сигару и пил пунш. Мои ожидания были не напрасны. Незнакомец явился и, задав привычный вопрос портье, стал подниматься по лестнице. Я быстро вернулся в номер, поднявшись на лифте, чтобы опередить «бритого».

— Пришел? — встретил меня вопросом Холмс.

Я молча кивнул. Холмс бросился к двери, соединяющей нашу комнату с соседней, и приложил глаз к отверстию, проделанному им за время моего отсутствия. Потом он приставил к двери ухо и слушал долго и внимательно. Лицо его от неудобной позы покраснело.

— Я мало что понял, они говорят по-немецки на особом диалекте, — недовольно заметил мой друг.

Разговор в соседней комнате продолжался довольно долго, пока щелчок замка не дал нам понять, что таинственный посетитель ушел.

Холмс заторопился, надел повязку на лицо и быстро выбежал из номера, бросив мне в дверях:

— Разузнайте точное время прихода и ухода баронета из отеля.

Узнать точное время, когда баронет бывал в номере и когда покидал его, представлялось мне чрезвычайно трудным, почти невозможным делом. Кто же мог это знать и намеренно следить за знатным человеком, — ведь он ни в чем таком не был замечен, что давало бы на это право.

Случай мне помог — я совершенно неожиданно вспомнил об Оскаре. К тому же, мальчик недурно говорил по-английски, и я решил этим воспользоваться.

— Мой молодой друг, — сказал я, фамильярно взяв шустрого мальчугана за пуговицу его форменной курточки, — у меня к вам одна просьба, только обещайте мне, что не будете надо мной смеяться!

Оскар вытаращил глаза от изумления.

Тяжелодумы-шведы плохо понимают шутки и иронию.

— Дело в том, что мне и моему другу не хотелось бы обедать за табльдотом; мы можем обедать в номере?

— Понимаю, сэр, — отозвался мальчуган. — Вы не хотите обедать с другими. Некоторые из наших постояльцев тоже обедают у себя…

— А покойный баронет Коксвилл? — перебил я его.

— Да, сэр, ему подавали обед в номер ровно в пять, он к этому времени возвращался в отель и до восьми часов никуда не уходил.

— Прекрасно! Мы будем обедать в то же время, — поспешил я ответить, обрадованный тем, что часть поручений Холмса мне уже удалось выполнить.

— Баронет был очень добр ко всем нам, — продолжал мальчик, — а в особенности к Ингеборге, — указал он на стройную шведку, продававшую сигары в уголке за прилавком. — Он каждое утро брал у нее сигару и платил ей вдвойне.

Я тут же сообразил, что нужно сделать. Подойдя к продавщице, я взял у нее сигару и вместо кроны уплатил две. Шведка просияла. Еще один щедрый господин!

— Баронет каждый день, уходя после завтрака на прогулку, брал у меня сигары, а у маленькой Герды, которая вон там, у двери, — цветок в петлицу.

— Разве лорд Коксвилл был так педантичен в своем распорядке дня?

— Да, пунктуальность его была изумительной. Наш метрдотель говорил, что можно было проверять часы по его уходам и возвращениям.

Нас положительно преследовала удача, все было так, как планировал Холмс!

— Меня только один раз поразило, что к такому аристократу подошел какой-то невзрачный господин, и баронет с ним дружелюбно беседовал, — сказала девушка, поощренная мною покупкой второй сигары. — Я стояла у двери и видела, как этот невзрачный человек, очень смуглый такой, похожий на румына или цыгана, подошел к нему.

Миссия моя была выполнена, и я отправился немного пройтись по набережной в ожидании возвращения моего друга.

Оживленная жизнь Стокгольма, красивая панорама раскинувшегося амфитеатра города, множество пароходов, быстро бегавших по заливу, — все это, залитое горячим, не похожим на северное солнцем, заставило меня совершенно забыть о нашем деле и залюбоваться этой чудной картиной.

Я спустился к самой воде и сел на скамейку около Норрборо.

Тут меня и нашел явившийся спустя некоторое время Холмс.

Я изумился, как он отыскал меня.

— Ватсон, вы совершенно теряете память! Разве вам было неизвестно, что именно на этой пристани Коксвилл взял лодку для прогулки, с которой он более не возвращался? Я вас вовсе не разыскивал, а пришел сюда, чтобы все разузнать.

Воспользовавшись случайной встречей с Холмсом, я поспешил передать ему, что услышал от Оскара и продавщицы сигар.

Холмс сосредоточенно задумался.

— Если сопоставить это время с происшествием на Бредаблике и шестью часами вечера — когда Коксвилл находился в ресторане, то возникает сомнение, что в обоих случаях это был именно он.

Я изумленно посмотрел на Холмса.

— Как? Значит, на лодке, отплывшей от этой пристани, находилось другое лицо?

— Об этом я ничего не могу сказать, нужно сперва расспросить свидетелей.

Мы обратились к лодочнику.

Тот отлично помнил несчастливый отъезд баронета и подробно, до мелочей, описал сэра Эльджернона.

— Сомнений здесь не может быть никаких, на этот раз это был настоящий баронет Коксвилл, — заметил Холмс.

— Значит, сомневаться в том, что он утонул, больше нельзя?

— Любезный Ватсон, — шутливо заметил мой друг, — теперь я уже не сомневаюсь… что он жив.

Лодочник указал нам лодку, на которой уплыл лорд Эльджернон и которую потом нашли перевернутой в водах фьорда.

Холмс тщательно осмотрел ее, ничего не упуская из виду и изумляя своим любопытством шведа-лодочника, приписавшего подобную дотошность английскому чудачеству.

Никаких следов на лодке найти не удалось.

— Время отъезда баронета вполне согласовывалось со временем его отсутствия в отеле, — заметил Холмс. — Мне чрезвычайно интересно было бы осмотреть оставшиеся после Коксвилла вещи, но они находятся в полиции до выдачи их законным наследникам, и я, не открывая своего инкогнито, ничего не смогу поделать.

— Отчего бы вам, Холмс, не сообщить шефу полиции, кто вы такой?

— Это не входит в мои планы, Ватсон. Оставаясь здесь инкогнито, я могу расследовать преступление гораздо лучше.

— Вы все еще уверены, что здесь имело место преступление, а не несчастный случай?

— Это очень тонко продуманный замысел, жертвой которого стал наш друг.

— Но позвольте, Холмс! Преступление мог совершить только тот, кто получал от него явную пользу?

— Совершенно верно, Ватсон, явная польза от него была для младшего брата Эльджернона, Арчибальда. После смерти своего брата он становился баронетом и владельцем громадного состояния, — спокойно проговорил Холмс.

— Значит, вы его подозреваете в убийстве брата?

— Ни одной минуты, мой дорогой Ватсон! Молодой человек в этом деле невиннее новорожденного ребенка.

— Но в чьей же голове созрел этот злодейский план? Кому было выгодно убить жизнерадостного баронета?

Холмс загадочно улыбнулся.

— Мне кажется, что разгадать эту тайну нам поможет нож, который я получил от баронета Арчибальда. На сегодня мы достаточно узнали и остальное время можем посвятить осмотру города, — заключил Холмс, и мы, перейдя мост Норрборо, спустились в узкие улицы города.

Хорошо зная моего друга, я не вполне был убежден, что он действительно хочет посвятить оставшееся время простому развлечению.

Холмс никогда не бросал дело незаконченным, понимая, что каждый потерянный час может уничтожить найденный след и оборвать нить разматываемого клубка фактов и предположений.

Я оказался прав.

Пройдя в конец улицы, мы завернули в какой-то невозможно темный переулок, скорее дыру, и вошли в лавчонку торговца-старьевщика.

Меня поразило то обстоятельство, что Холмс, никогда не бывавший в Стокгольме, мог так отлично в нем ориентироваться, но я вспомнил те долгие часы, когда он, оставаясь один в каюте парохода, прилежно изучал карту шведской столицы с лупой в руке.

— Нет ли у вас старинных национальных шведских костюмов? — спросил Холмс юркого, угодливого торговца.

Торговец, видимо, едва понявший моего друга, на ломаном английском языке ответил, путая английские слова со шведскими, что, хотя сейчас у него нет таких костюмов, через несколько дней он может приготовить их для господина англичанина, если тому угодно.

— Откуда вы узнали о моей торговле? — спросил хозяин.

— Один из моих знакомых пользовался не так давно вашими костюмами для маскарада, — ответил Холмс.

— Ах да, — вспомнил торговец, — я еще изумился подобному обстоятельству, тем более что летом у нас, в Стокгольме, не бывает костюмированных праздников. Этот человек хотел удивить одну даму, загримировавшись под ее знакомого. Он выбрал подходящий костюм, и я сводил его к моему приятелю-парикмахеру, который загримировал его по фотокарточке.

Холмс крепко сжал мою руку, чтобы удержать меня от невольного восклицания.

— Сколько хлопот и неудобств пришлось испытать моему приятелю, чтобы выиграть это сумасбродное пари! — шутливо заметил Холмс.

— Пари? Какое пари? — с любопытством спросил торговец.

— Он заключил пари с тем человеком, под которого загримировался, что явится, разумеется вечером, к его невесте, и та примет его за своего жениха.

— И выиграл?

— Ну конечно, хотя для этого ему пришлось, как вы знаете, сбрить бороду и усы, которыми он так дорожил.

— Да-да, он явился ко мне совершенно бритым, — засмеялся торговец.

Мы распрощались с ним, пообещав ему зайти через несколько дней.

— Откуда вы могли узнать, Холмс, что человек, загримировавшийся под баронета, обращался именно к этому старьевщику? — спросил я, когда мы вернулись в отель.

— Это было вовсе не так трудно, как кажется, смотрите!

С этими словами он вынул из кармана грязный кусочек картона, на котором резиновым штемпелем было оттиснуто: «Самуэль Экберг, большой выбор подержанного платья. Ульрихсгаттан, 4».

— Эта карточка выпала из кармана ловкого мошенника, когда кельнер, удерживая его от выстрела, боролся с ним. Кельнер передал мне ее, когда я сообщил ему, что погибший — мой близкий знакомый.

— Но это чистая случайность, Холмс, вам благоприятствует сама судьба!

— Мой дорогой Ватсон, я смотрю на это немного иначе: человеку, который к чему-нибудь упорно стремится, мысль которого постоянно занята одним и тем же делом, а желание настойчиво направлено на то, чтобы довести это дело до конца, невольно все помогает. Назовите это везением, силой воли или еще чем, но это так! Совершенно как магнит притягивает к себе железо и сталь, так и человеческая воля заставляет все мелочи, все ничтожные обстоятельства слагаться в ту общую картину, которая в конце концов станет очевидной и поможет выявить преступника.

Холмс посмотрел в отверстие в двери и прислушался.

— Нашей соседки нет дома! Воспользуюсь этим обстоятельством и расскажу вам, как я напал на первый след. Борьба предстоит жесткая, и вы, Ватсон, должны знать все подробности на всякий случай, если со мной что-нибудь случится.

— Я уверен, Холмс, что вы выйдете победителем и ничто вам не угрожает, — попытался я его успокоить.

— Кто знает, будущее сокрыто от нас! Но, судя по той дьявольской хитрости, с которой они старались замести все следы преступления, мы имеем дело с опасными негодяями.

— Но кто они?

— Пока я знаю только одного из этой компании.

— Кого именно?

Он молча указал на соседнюю комнату.

— Русская танцовщица? Но она-то тут при чем?

— При том! Сперва выслушайте меня, и вам все будет ясно.

Я приготовился слушать.

Пуф-пуф — выпускал клубы дыма один за другим, удобно устроившись в мягком кресле, мой собеседник.

Накурившись, он начал:

— Помните, как я рассматривал ножи в кабинете баронета Коксвилла? Один из них невольно обратил на себя мое внимание.

— Помню, это был тот, который вы получили тогда же в подарок от молодого баронета.

— Меня поразило клеймо фирмы, вытисненное на незнакомом мне языке; рассматривая его пристально, я заметил на толстой стороне лезвия нацарапанные чем-то острым четыре буквы. «Акка», — прочел я про себя таинственное слово. Мысль моя сейчас же стала усиленно работать, я начал припоминать, хотя с трудом… Когда мы с вами завтракали, Ватсон, я случайно вспомнил, что в лондонском варьете танцует уже несколько лет, пользуясь громадным успехом, некая Акка Субитова. Этого было вполне достаточно, чтобы я сейчас же бросился в это варьете, дабы узнать о ней подробности еще до нашего отъезда. Там мне сообщили, что она получила месячный отпуск и уезжает в Россию, на родину. Накануне она танцевала в последний раз перед отъездом. Все это давало недостаточно материала для начала расследования. Порой я начинал думать, что имя, выцарапанное на лезвии, не имеет никакого отношения к артистке. Увидев танцовщицу, сидевшую за столом в общей каюте, я сейчас же узнал в ней ту красивую даму, которая была вместе с баронетом Эльджерноном на скачках. Когда же вы, вернувшись в каюту, сообщили мне ее имя, мне все стало ясно. Мне тут же пришла на память скандальная лондонская хроника, сообщавшая о связи молодо-го баронета с русской артисткой. Ее неожиданное присутствие на пароходе, идущем в Стокгольм, я сейчас же приписал тому факту, что она имеет отношение к самоубийству баронета.

— Опять счастливая случайность привела танцовщицу на один пароход с нами, — возразил я.

— Вовсе нет, Ватсон! Следуя чьему-то приказанию, она поспешила в Стокгольм, а так как отпуск ее начался только в ту среду, то ясно, что первый пароход, на котором она могла отправиться в путь, был «Титания».

— Что же вы намерены предпринять дальше, Холмс?

— Мне необходимо выяснить степень участи я Акки Субитовой в этом путаном деле, выявить ее сообщников, а главное — узнать, убит ли ими действительно баронет Эльджернон. Все это я оставил на завтра, а теперь давайте отдыхать.

Спустя полчаса мы уже спали.

Сон Холмса продолжался недолго — в пять часов он уже был на ногах. Первой его заботой было посмотреть, что происходит в комнате танцовщицы. Кровать ее стояла у ближней к нам стены, и видеть ее из отверстия в двери было нельзя. Холмс приложил к нему ухо и стал прислушиваться. В соседней комнате была гробовая тишина.

— Не слышно даже дыхания! — изумленно прошептал он. — Неужели она так тихо спит? А если… если ее там нет?

Он быстро разбудил меня.

— Вставайте скорее, спуститесь в холл и узнайте, тут ли еще Акка Субитова.

Я удивился такой его просьбе.

— Дорогой друг, как-то странно слышать от вас такое… Во-первых, слишком рано…

— А во-вторых, у вас отсутствует сообразительность, — перебил меня Холмс, — бегите и скажите кому-нибудь из прислуги, что мы напуганы стонами из соседней комнаты!

Мне оставалось только исполнить его поручение.

Заспанный слуга с тупым выражением лица выслушал меня и недоумевающе заметил:

— Кто же мог туда забраться?

— А госпожа, прибывшая вчера?

Слуга ухмыльнулся:

— Она еще вчера вечером уплыла на пароходе в Петербург. Вероятно, это храпит толстый немец, ваш сосед с другой стороны, он…

— Да-да, похоже, — перебил я слугу, бросился в номер и сообщил неприятную новость Холмсу.

— Как жаль, что вчера с вечера я не позаботился узнать об этом, — с легкой досадой заметил он, услышав мои слова.

— Мы отправимся вслед за ней?

— Сперва нужно узнать, когда отходит следующий пароход в Россию.

Он посмотрел лежавшее на столе расписание.

— Только завтра вечером в Або! Она успеет опередить нас на два дня — это много, в особенности для страны, которую не знаешь и где говорят на непонятном для тебя языке! — проворчал Холмс. — Нет ли другого парохода, пораньше?

Но такого не было.

— Придется плыть на этом, — прошептал он, — кстати, нужно узнать, уехал ли «бритый» вместе с нею?

Он закурил и погрузился в задумчивость.

Через четыре часа мы вышли из отеля. Мой вчерашний собеседник легким наклоном головы попрощался с нами и шутливо сказал:

— А красавица-то недолго у нас погостила, уехала в Россию.

— Одна? — наивно улыбаясь, спросил Холмс.

— О нет. Тот господин, что навещал ее здесь, отправился с ней вместе, наш комиссионер видел их обоих на пароходе.

— Ватсон, вам нужно во что бы то ни стало ехать сегодня, иначе следы будут утеряны, — заметил мне Холмс.

— Но как? — с недоумением спросил я его.

Портье отеля ничего не знал об отходе других пароходов.

— Нужно спросить у кого-нибудь из моряков, — заметил Холмс, и мы, рассчитавшись в отеле, к изумлению важного портье отправились на набережную Рейсен.

— Поезжайте в Даларэ, поезд туда отходит каждый час, — посоветовал нам старый матрос с седой бородой, тянувшейся узкой каемкой под подбородком, настоящий морской волк, — там вы всегда найдете охотников, которые доставят вас на парусном боте на Аландские острова, а оттуда до Або пароходы идут регулярно.

Времени терять было нельзя. Мы с Холмсом чуть не бегом бросились к маленькой станции железной дороги, приютившейся под угрюмой скалой Мозебакена, и едва поспели к отходу поезда.

Он сейчас же нырнул в темный тоннель, затем вынырнул снова на свет Божий и, оглашая бойким свистом мирно дремавший фьорд, понесся вдоль его берега, прорезая каменные массивы.

Мелькали станции за станциями. Меньше чем через час мы очутились на приморском курорте Сольтэбаден, где успели пересесть на маленький пароход, доставивший нас в небольшой лоцманский городок Даларэ.

Следуя совету старого матроса, мы, не теряя времени, отправились отыскивать парусный бот.

— Вам в Мариягамн? — спросил один из моряков в ответ на вопрос Холмса. — Вот если бы в Гангэ, я взялся бы вас доставить, мне туда.

Холмс чуть не подпрыгнул от радости: попадая в Гангэ, мы значительно сокращали наш путь.

Но все-таки решил уточнить у моряка:

— А как скоро мы доберемся туда?

Старый моряк посмотрел на солнце, затем вынул часы и уверенно ответил:

— Теперь десять. Если сейчас отправимся, то к вечеру поспеем: дует норд-вест, он нам попутный.

Довольный Холмс не стал торговаться, согласившись с первой же названной ценой, и не прошло получаса, как рыбачий бот, распустив все паруса, нырял в сердитых волнах Ботнического залива.

Не скажу, чтобы путешествие наше было из приятных. Волны нередко захлестывали за борт крохотного суденышка, и мы рисковали потонуть каждую минуту. Шум их мешал разговаривать. Моряк крепко держал румпель, умело направляя судно, а его сын-подросток ловко справлялся с парусами, и мы бешено мчались, точно в каком-то водяном аду.

Холмс оставался спокоен даже в самые опасные минуты; он предусмотрительно запасся бутылкой коньяку, который нам очень пригодился. Я промок до нитки и, должен сознаться, чувствовал страшный упадок сил, но твердый, уверенный взгляд Холмса невольно ободрял меня.

Спускалась июльская ночь, легкий сумрак заволакивал водное пространство, по которому мы неслись.

— Далеко еще? — спросил Холмс у моряка.

— Нет, скоро будем в Гангэ, — ответил тот. — Вон, смотрите, — добавил он через некоторое время, — уже виден огонь маяка.

Действительно, в темноте блеснул яркий свет.

Холмс нажал пружину репетитора — часы пробили половину одиннадцатого.

— Около двух, а может быть, и раньше, мы будем там, — подтвердил моряк.

Он не ошибся: после часа ночи мы незаметно проскользнули в темноте мимо сторожевых таможенных судов, и в два часа с небольшим бот вошел в маленькую гавань между скал.

— Я вижу, приятель, вы хороший контрабандист! — шутливо заметил Холмс, щедро расплачиваясь с хозяином бота.

— All right, сэр! — весело откликнулся моряк, прощаясь с нами.

До железнодорожной станции было недалеко.

Поезд в Петербург отправлялся ровно в пять часов утра, у нас оставалось два с половиной часа, которые я решил употребить на сон.

— Спите, Ватсон, я вижу, вы устали, — сказал Холмс, — не бойтесь, я разбужу вас вовремя.

Усталость сказалась на мне, я сейчас же крепко заснул и проснулся, только почувствовав, что кто-то меня толкает.

— Пора, поезд сейчас отходит, — услышал я голос Холмса и вскочил.

Мне достаточно было взглянуть на моего друга, чтобы убедиться, что, хотя он не спал, бодрость по-прежнему не покидала его, он был таким же свежим, как и раньше.

Удобства прибытия на боте были очевидными: мы обошлись без паспортов и консульской визы — этой утомительной процедуры, которая требуется для въезда в Россию. Мы прибыли сюда незаметно, чего не удалось бы сделать, если бы мы отправились из Стокгольма на пароходе. Поезд шел очень медленно. Какие-то пятьсот километров мы ехали более семнадцати часов. Я невольно вспомнил переезд из Дувра в Лондон — двести километров в два часа.

— Где мы будем ночевать, Холмс? — спросил я. — Мне говорили, что в России без паспорта никуда не пускают.

— Мы отправимся прямо в британское посольство, там нам все устроят — я не могу допустить, чтобы где-то в мире нарушались права англичанина.

— Вы забываете, Холмс, что мы в России, — значительно возразил я ему.

— Пустяки! Мне все равно!

Я предвидел большие трудности, связанные с незнанием русского языка, но гениальная способность Холмса ориентироваться в любой обстановке давала мне уверенность, что и здесь нам удастся все устроить. Небольшой вокзал, в который вкатил наш поезд, мало свидетельствовал о грандиозности и богатстве российской столицы.

— Значит, прежде всего мы пойдем в посольство? — спросил я, когда мы вышли на улицу.

— Нет! — резко ответил Холмс. — Мы не можем терять времени, необходимо сейчас же узнать, где остановилась танцовщица со своим спутником. Опросите по телефону, Ватсон, все лучшие гостиницы в городе.

Я уже направился обратно в здание вокзала, как Холмс одним прыжком догнал меня.

— Подождите, мне пришла в голову мысль: мы же не узнали еще, когда прибыл пароход из Стокгольма.

— Но у кого это узнать так поздно ночью?

— Начальнику станции это известно, я думаю: у него ведь есть расписание пароходных рейсов.

— Пароход из Стокгольма приходит в семь утра, — сообщил служащий на плохом английском языке.

— Сколько времени он идет до Петербурга? — спросил Шерлок Холмс.

— Два дня, с остановками в Гангэ и Гельсингфорсе на несколько часов.

— Значит, пароход, отошедший из Стокгольма третьего дня вечером, еще не прибыл?

— Да, он прибудет только завтра утром.

Глаза Холмса блеснули.

— Мы встречаем, сэр, одного нашего друга, прибывающего на этом пароходе, но, как иностранцы, не знаем, где пристают эти пароходы.

Служащий написал нам по-русски на клочке бумаги адрес, любезно прибавив:

— Покажите эту записку извозчику или городовому, он вам укажет, куда надо направляться.

— Теперь я не упущу их из виду, — сказал Холмс, когда мы снова вышли на улицу. — Хорошо, Ватсон, что вы по-спали в дороге, так как сегодняшнюю ночь мы проведем без сна.

Мы взяли пролетку и поехали по указанному адресу.

Погода стояла ветреная. До прибытия парохода оставалось еще семь часов. Уходившая вдаль набережная, на которую мы ступили, была совершенно пустынна, газовые фонари едва освещали ее.

От зорких глаз моего спутника не укрылась груда ящиков и мешков, прикрытая брезентом.

— Мы отлично тут устроимся, Ватсон, — заметил Холмс, — здесь уже наверняка никто не потребует от нас паспорта.

Мы незаметно проскользнули под громадный брезент и улеглись на каких-то мягких мешках.

— Самое удобное место для наблюдений, — пошутил Холмс, — мы как раз напротив пристани.

Не знаю, удалось ли моему другу уснуть, но я, несмотря на неудобства, проспал довольно долго.

— Ватсон, давайте выбираться отсюда, — услышал я голос Холмса, — стало светло, и нас может заметить сторож.

Я последовал его совету и ползком выбрался из-под тяжелого брезента. Меня изумило лицо Холмса: с приклеенной узкой бородой и усами, в темных очках, мой друг был совершенно неузнаваем.

— Мне кажется, Ватсон, вам нужно также немного преобразить вашу наружность. Акка вас неоднократно видела и может узнать.

Через минуту у меня «выросла» борода, а густые седые брови, приклеенные опытной рукой Холмса, делали меня просто неузнаваемым.

— Мы должны встретить их при выходе с парохода и неотступно следить за ними.

На небольших часах пристани было еще только шесть, нам нужно было ждать около часа, но пароход появился значительно позже. Смешавшись с ожидавшей его прибытия публикой, Холмс и я наблюдали за обстановкой, не спуская глаз. Пришлось ожидать долго. Осмотр багажа и таможенные формальности заняли очень много времени.

Наконец-то пассажиров выпустили на берег! Я сейчас же заметил танцовщицу — она шла по трапу, опираясь на руку своего бритого спутника.

Норд-вест сильно укачал людей. Большинство выглядели бледными и больными. Передавая багаж комиссионеру, «бритый» что-то сказал ему по-русски. Мне удалось уловить слово «Angleterre». Они сели в карету и быстро поехали.

Предусмотрительный Холмс уже позаботился о другом извозчике. Мы вскочили в экипаж, но не знали, как объяснить, куда ехать. Я вспомнил о подслушанном названии и крикнул кучеру:

— Angleterre!

Кучер кивнул и погнал лошадей. Холмс, следивший из окна за ехавшей впереди каретой, заметил, что она остановилась у какого-то дома; не доезжая до него, встал и наш экипаж. По счастью, я поменял на какой-то станции, где мы долго стояли, шведские деньги на русские, а потому мог теперь расплатиться с кучером.

Когда спустя некоторое время мы вошли в отель, то увидели на доске приезжающих имена «Акка Субитова» и «Натан Розенкранц».

Мы взяли номер в этом отеле. На этот раз он был не рядом с помещением танцовщицы. Холмс, поручив мне следить за интересующей нас парой, поехал в посольство для получения паспорта, и до его возвращения я не должен был никому сообщать наших имен.

— Достаточно танцовщице и ее спутнику узнать, что я в Петербурге, — сказал Холмс, — как они исчезнут, и тогда найти их будет почти невозможно.

Я и здесь применил ту же тактику, что и в Стокгольме. Правда, на этот раз портье оказался не таким разговорчивым, но мне все-таки удалось у него кое-что выпытать.

— К сожалению, госпожа Субитова останется у нас не так долго, как ей бы хотелось, — сообщил он мне. — Она получила телеграмму из Москвы, где ее ждут на гастроли.

— Она едет одна?

— О нет, сэр, господин Розенкранц тоже приглашен ту-да, он известный иллюзионист и фокусник.

Внутренний телефон внезапно зазвонил, и портье стал разговаривать по нему с кем-то.

— Госпожа Субитова велела послать человека за билетами в Москву, — сказал он, повесив трубку.

— Когда же она едет? — нетерпеливо вырвалось у меня.

— Сегодня вечером экспрессом.

Я сейчас же передал эту новость Холмсу, когда он вернулся. Он был изумлен неожиданным решением танцовщицы.

— Мы должны ехать вслед за ней.

Так никому и не сообщив своих настоящих имен и не ожидая, когда от нас потребуют паспорта, мы покинули гостиницу. В посольстве нам без всяких проволочек выдали удостоверения личности.

Несмотря на расспросы служащих, Холмс не стал сообщать им об истинной цели своего приезда в Россию. Билеты, которые мы купили на московский экспресс, были последними — надо заметить, и тут удача не отвернулась от моего друга.

Холмс воспользовался свободным временем до отхода поезда и поменял сто соверенов на русские рубли.

— Отчего бы вам не взять, Холмс, приказа от шефа русской полиции на арест Акки Субитовой и ее спутника?

— Оттого, что пока арестовывать их нет необходимости, — загадочно ответил он.

Сказать по правде, мой друг с пользой употребил свое свободное время: он прекрасно ознакомился с Петербургом и сделал много важных для себя наблюдений.

В десять часов экспресс помчал нас и танцовщицу с ее спутником в древнюю столицу России.

Московский экспресс вполне оправдал свое название: в девять часов утра мы были уже в Москве. В нашем спальном вагоне ехала и Акка. Шерлок Холмс из опасения быть узнанным снова наклеил бороду себе и мне, но предосторожность эта оказалась излишней — танцовщица и ее спутник всю дорогу спали.

На перроне их встретил красивый мужчина, очень смуглый, с курчавыми волосами. Нетерпеливым взглядом он окинул проходившие вдоль платформы вагоны; на лице его показалась довольная улыбка, когда он заметил танцовщицу, но появление «бритого» заставило его гневно нахмурить брови.

Нужно было видеть моего друга в эту минуту! Он весь сделался само внимание, глаза его впились в незнакомца, казалось, что Холмс желает навсегда запечатлеть его в памяти. Смуглый незнакомец сказал что-то непонятное Субитовой, и она, быстро обернувшись к шедшему позади нее «бритому», изумленно проговорила по-немецки:

— Verschwunden!

— Verdammt! Wie und wo?[70] — пробормотал он недовольно.

Танцовщица прижала палец к губам, показывая взглядом на проходивших мимо пассажиров. Смуглый мужчина стал что-то тихо рассказывать ей по-русски.

Тщетно прислушивался к ним Холмс, стараясь уловить среди непонятных слов знакомое имя.

Незаметно следуя за ними, мы вышли с перрона на улицу. У «смуглого» был приготовлен открытый экипаж, в который они все трое уселись и быстро поехали. Боясь потерять их из виду, Холмс вскочил в первый же экипаж, я — за ним. Кучер понял, что мы следим за ехавшим впереди экипажем, и погнал лошадь, стараясь не отставать от него.

Город нам был совершенно незнаком, экипаж ехал по какой-то очень длинной улице, потом пересек большую площадь с фонтаном и через белые ворота в стене продолжил свой путь по узкой улице. Вскоре он остановился у подъезда фешенебельной гостиницы. Наш кучер хотел подъехать туда же, но Холмс энергично дернул его за рукав, показывая, чтобы он не делал этого. Мы остановились чуть подальше и стали наблюдать за приезжими.

Спустя долгое время мы вошли в гостиницу и сняли номер. На доске приезжих были указаны имена танцовщицы и ее спутника.

«Третий живет отдельно», — подумал Холмс.

На этот раз удача опять вернулась к нам. Наша комната была в одном коридоре с номером Акки, хотя и не рядом, но это давало возможность тщательнее следить за ней.

«Смуглый» долго оставался у Акки, и Холмс все это время, сидя у открытой двери нашего номера, незаметно наблюдал, не открылась ли дверь комнаты танцовщицы.

— Оставайтесь здесь и продолжайте следить за ними, — сказал он мне, когда «смуглый» вышел от Акки. — Я пойду за ним.

С этими словами он бросился вслед за «смуглым».

Ожидать возвращения Холмса мне пришлось довольно долго. Он вернулся только часа в четыре, и по его лицу нельзя было понять, произошло ли что-то важное или нет. Я бросился к нему с расспросами, но он настойчиво повторил:

— Следите, Ватсон, он сейчас должен прийти.

Этого было достаточно, чтобы я остался на своем посту у двери. В конце коридора показалась знакомая фигура «смуглого», он проскользнул в комнату танцовщицы, за ним щелкнул запор.

— Пришел? — тихо спросил Холмс. — Идите сюда, Ватсон, вы мне нужны.

Я знал, что он мне скажет, но умирал от голода — нам не удалось в тот день даже позавтракать.

— Мне кажется, Холмс, недурно было бы пообедать, — нетерпеливо заметил я.

— Бедный мой друг, я совершенно об этом забыл! Мы не пойдем в общую залу, позвоните, пусть принесут сюда.

Когда слуга накрыл наш стол и отправился за едой, Холмс, не теряя времени, кратко рассказал мне, что произошло.

— Выйдя из отеля, «смуглый» быстро направился вдоль этой улицы, свернул направо и, спустившись вниз, прыгнул в вагон трамвая; мы еще раз пересели в другой вагон и наконец добрались до большого белого здания. «Смуглый» несколько минут ходил около решетки, затем вошел во двор. Я следил за ним издалека, но видел, как он разговаривал со служителем, несшим ведро. Насколько я понял, это здание было или богадельней, или больницей — в больших окнах мелькали колпаки постояльцев или пациентов. Я также подумал, что это тюрьма, так как на некоторых окнах были толстые металлические решетки. «Смуглый» долго разговаривал со служителем, в чем-то убеждая его, и тот, по-видимому, согласился. Оттуда мы отправились пешком по каким-то кривым улицам и вышли почти за город. «Смуглый» быстро нырнул в один из маленьких деревянных домиков. Мне пришлось долго ждать его. С ним вышли двое невзрачно одетых мужчин, и все они снова пошли к тому большому зданию. Оживленный разговор между ними продолжался недолго. «Смуглый» указывал им на двор, на небольшую калитку у ворот и на высокий каменный забор, тянувшийся позади двора. Расставшись с ними, «смуглый» направился в торговые ряды, зашел в один магазинчик и купил там большой кусок толстого полотна, пучок тонких веревок и мягкую шапку очень большого размера. С этими покупками он свернул на одну из длинных улиц, довольно пустынную, где, по-видимому, он жил. Дольше всего мне пришлось ждать его здесь. Похоже, он обедал и оставался дома около двух часов. Затем мы оба вернулись сюда. Вот и все.

Я подумал, что все эти таинственные манипуляции «смуглого» не имеют никакого отношения к нашему делу, которое окончилось убийством баронета, вне всякого сомнения, утонувшего в стокгольмском фьорде, но высказать своего мнения Холмсу я не решился — не хотел обижать его своими сомнениями.

Нелегкий труд — выслеживать людей, да еще если ты делаешь это в чужой стране и совершенно не знаком с местностью. Меня всегда поражали энергия моего друга, его целеустремленность и упорство, бывшие ключом к успеху, но на этот раз я был почти уверен, что наша экспедиция окажется неудачной.

«Смуглый» пробыл у танцовщицы не больше часа.

Холмс сейчас же пошел вслед за ним, поручив мне скучную обязанность следить за танцовщицей.

На этот раз Холмс скоро вернулся, убедившись, что «смуглый» отправился домой и дальше ожидать его появления нет смысла.

— Сегодня мы славно поработаем ночью, Ватсон, — уверенно заявил он. — Приготовьтесь.

В девять часов скромно одетая Акка вышла из своей комнаты в сопровождении «бритого».

— Ватсон, превратитесь в само внимание и не теряйте их из виду.

Они отправились пешком, но шли недолго: недалеко от площади, на которой высилось здание театра, их ожидал двухместный закрытый экипаж.

Холмс, сделав мне знак следовать за ним, ловко устроился на задворках экипажа. Мне удалось быстро взять небольшую открытую коляску и жестом приказать кучеру следовать за двухместным экипажем. Через час экипаж остановился. Я, не расплачиваясь с кучером, тоже велел ему встать в некотором отдалении. Холмс, незаметно соскочивший с задка экипажа, быстро подбежал ко мне и сел рядом.

Из экипажа никто не выходил.

— Вот тут и должна произойти развязка всей истории, — уверенно прошептал Холмс.

В темноте он не заметил моей улыбки, выражавшей некоторую беспомощность и сомнение.

— Вы подождите меня здесь, Ватсон, я сейчас…

С этими словами Холмс исчез в темном переулке, ведущем к большому дому. Мой кучер что-то спросил у меня: вероятно, интересовался, сколько времени ему придется ждать. Я отрицательно покачал головой, потому что не знал языка и не мог ему ответить.

Где-то далеко часы звонко пробили двенадцать. Я услышал какой-то шум в переулке и, незаметно выйдя из коляски, пошел на этот шум. Когда я приблизился к экипажу, три человека поспешно впихивали в него какой-то белый предмет, затем один из троих вскочил внутрь, затворил дверцы, и экипаж бешено помчался вперед.

Сзади меня раздался стук колес. Холмс!

— Ватсон, нельзя терять ни минуты! Скорей за ними!

Мы покатили по узкому переулку, едва поспевая за экипажем. Безлюдность улиц и ветхие деревянные постройки явно указывали на то, что мы находимся на окраине города. Экипаж подкатил к уже знакомому Холмсу дому, где жил «смуглый». Мы издали видели только, как промелькнул белый объект, на этот раз внесенный в дом танцовщицей и «бритым». Наш кучер с изумлением посматривал то на меня, то на Холмса, стараясь угадать, что мы делаем и кто мы такие.

Окна в доме были закрыты ставнями, но сквозь прорези в них, сделанные в форме сердца, можно было видеть, что делается внутри. Мы оба с Холмсом наблюдали за происходящим с замиранием сердца. Мы увидели, как танцовщица вместе с «бритым» поспешно высвобождали из белого полотна что-то замотанное в него. Ужас! Это была человеческая фигура!

Человека этого высвободили из ткани и поставили на ноги. К сожалению, он оказался к нам спиной, но было заметно, что руки и ноги его связаны, а на лицо нахлобучена большая шапка, не позволявшая ему ничего видеть. Он изгибался всем телом, стараясь ее сбросить, и тут «бритый» подскочил и сдернул с него шапку. Оказалось, что роста эти двое были почти одинакового.

Акка что-то спросила у «смуглого», и тот недовольно покачал головой. Связанный человек, пытаясь избавиться от веревок, упал на пол. «Бритый» и «смуглый» подняли его и посадили на стул у стола, так что свет теперь падал прямо ему в лицо.

Я чуть не вскрикнул от изумления: это был баронет Эльджернон Коксвилл — в натуральном виде и собственной персоной. Шерлок Холмс, к моему удивлению, даже никак не отреагировал на происходящее, только тихо прошептал.

— Ватсон, бога ради, ни звука! Иначе все пропало.

Я с трудом сдерживал себя, чтобы не вскрикнуть, а Холмс пребывал в совершенном спокойствии и, по-видимому, решал, что ему делать.

Положение наше действительно было отчаянным. Что мы могли предпринять, тем более ночью, в чужой стране, законов которой даже не знали! Прежде всего нужно было заручиться содействием полиции, чтобы арестовать преступников и освободить баронета, но как? Нас бы сразу заметили и убили как ненужных свидетелей. Нам оставалось только ждать и зорко следить за шайкой.

Мы по-прежнему наблюдали за домом из своего укрытия, стараясь не производить ни шороха и замечать все малейшие детали.

— Я не могу остаться здесь на ночь, — услышали мы голос танцовщицы, которая обратилась к «бритому» по-немецки. — Мне нельзя рисковать. Меня хватятся в отеле и неизвестно что подумают. Это вызовет подозрения!

— Я один останусь, — ответил «бритый».

— В таком случае Рураду надо поторопиться, — добавила она. — С утра начнутся поиски, и едва ли он, — она кивнула на баронета, — будет тут в безопасности. Как жаль, что Рурад не устроил это дело до нашего приезда! — И она что-то сказала «смуглому» по-русски.

— Он уверен, что здесь искать не будут, — снова произнесла она «бритому» по-немецки, — завтра все это надо закончить, и, как только все будет оформлено, скрываться больше не придется.

Она опять перешла на русский. Тем временем мужчины уложили связанного баронета на диван, «смуглый» проделал над его лицом какие-то движения руками и вместе с танцовщицей вышел из дома.

Мы с Холмсом вовремя успели прислониться к стене. Акка со своим спутником села в карету и уехала.

— Разве мы не поедем за ними? — спросил я Холмса, указывая на ожидавшую нас вдалеке коляску.

— Нет больше никакой нужды за ними следить, — спокойно ответил мой друг. — Ватсон, револьвер при вас?

— Странный вопрос, Холмс! Разве я когда-нибудь расстаюсь с ним?

— Отлично. В таком случае попытаемся уладить все сейчас же. Посмотрите в прорези ставни и скажите, что вы видите.

— Баронет лежит на диване и, кажется, спит. «Бритый» составляет кресла, приготовляя себе постель, — сообщил я.

— Продолжайте наблюдать, я перелезу через забор и попытаюсь найти другой вход.

Холмс с ловкостью кошки перелез через забор. Я слышал, как он мягко спрыгнул на землю. Прошло несколько томительных минут. «Бритый» улегся на импровизированной постели из кресел и потушил свечу. Засов калитки еле слышно звякнул, она отворилась.

— Идите, Ватсон, — прошептал Холмс, — я нашел вход.

Осторожно прокравшись по двору, мы добрались до небольшой ветхой двери. Холмс бесшумно оттянул ржавый запор, и мы оказались внутри домика. Добраться до комнаты, где спал «бритый» и где находился баронет, не представляло затруднений. Холмс приблизился к спящему «бритому» и, прежде чем тот успел опомниться, ловко накинул на него поднятую с пола простыню — то самое полотно, в котором тащили баронета, после чего мы надвинули на голову «бритого» шапку баронета, чтобы он не видел, кто мы. Рот его я туго завязал платком и зажег свечу.

Холмс бросился к лежащему без движения баронету, стараясь его растолкать, но тот не подавал никаких признаков жизни, словно оцепенел.

— Они погрузили его в гипнотический сон, — пояснил Холмс. — Но это даже лучше, он пока не будет нам мешать. Вы останетесь здесь караулить этого типа и наблюдать за баронетом. И глаз не сводите с этого молодчика! Да сидите тихо, а то прохожие могут заметить с улицы, что здесь происходит.

Он поднял валявшуюся в углу газету, разорвал ее и начал заталкивать бумагу в прорези ставен, чтобы снаружи не был виден свет.

— Главное, Ватсон: «бритый» не должен убежать. Попытается — пристрелите его… Я вернусь часа через два.

Он уехал в коляске. Я слышал, как стучали колеса о камни мостовой. Я остался один на один с негодяем, не раз уже пытавшимся освободиться от покрывала и шапки. Как нарочно, огарок свечи был такой маленький, что спустя четверть часа я оказался в полной темноте и вынужден был часто зажигать спички, чтобы убедиться, что связанный «бритый» никуда не делся.

Ему как-то все-таки удалось сдвинуть со рта повязку, и он попытался закричать, но я тут же завязал ему рот снова. В каком положении очутился бы я, если бы на его вопли сюда ворвались посторонние люди! Вместо него сочли бы преступником меня, и, пока я объяснялся бы с ними, тем более не зная русского языка, «бритый» успел бы скрыться.

Баронет по-прежнему спал почти без движения. При свете вспыхнувшей спички я внимательно посмотрел на его лицо; от долго не бритой бороды оно казалось похудевшим.

Комната, в которой я находился, была почти пустой. Кроме дивана, на котором спал баронет, нескольких кресел и стульев, служивших постелью «бритому», и стола никакой другой мебели я не заметил.

В глухом переулке лишь вдалеке слышались шаги прохожих.

Я томился ожиданием, мне казалось, что прошла уже целая вечность, но стрелка часов убедительно свидетельствовала: после ухода Холмса не прошло и часа. Мне стало жутко в этом невольном одиночестве, хотя в комнате со мною были два человека. Странные мысли приходили мне в голову: «А что, если Холмс заблудился в незнакомом городе? Сколько времени я проведу тут один, в заброшенном доме, в обществе преступника, который продолжал метаться, силясь сорвать повязку?»

Спящий баронет глухо застонал. Я начал прислушиваться. Он произносил какие-то фразы, слова, не имевшие никакого смысла, даже голос его изменился — он казался мне совершенно чужим.

«Не ошиблись ли мы с Холмсом и не приняли ли чужого человека за баронета Коксвилла?» — встревожился я.

Я снова чиркнул спичкой и начал с беспокойством вглядываться в лицо спящего.

— Нет, это он, — сказал я сам себе, заметив небольшую родинку в верхней части его правого уха, — но почему с ним такая странная перемена?

В окно громко постучали. Я вздрогнул и сжал револьвер.

И напрасно — в окно стучал Холмс, вернувшийся с несколькими полицейскими. Снова удача — мой друг убедил начальника местной полиции дать ему людей!

И еще везение: один из полицейских недурно говорил по-английски, прекрасно понимал нас и переводил все, что мы говорили, своим товарищам. Имя Холмса было хорошо известно в Москве, поэтому начальник полиции доверился моему другу и поручил ему арестовать всех подозрительных лиц.

«Бритого» развязали и под стражей отправили в полицейский участок. Арест танцовщицы был отложен на утро. В доме засели несколько городовых, чтобы схватить «смуглого», как только он заявится.

Разбудить баронета не удалось, и, не желая переносить его сонного, мы решили оставить его здесь под наблюдением полицейского.

— Теперь пойдемте, Ватсон, в гостиницу — мне необходимо составить подробный отчет по этому делу, чтобы оправдать доверие, с каким отнесся ко мне глава здешней полиции.

Я очень устал за сегодняшний день, и только что вошел в номер, как сейчас же лег и заснул. Холмс принялся писать, и, когда я проснулся спустя много времени, мой друг по-прежнему работал за столом.

Наутро выяснилось многое, чего я даже не мог и предположить. Баронета местная полиция знала: некоторое время назад его задержали на улице, потому что он вел себя очень странно. Странность его заключалась и в том, что ни на одном языке, на котором его просили назвать свое имя и место жительства, он не смог ничего вразумительно объяснить. Подозревая в нем психически нездорового человека, полиция отправила его в психиатрическую клинику, чтобы врачи установили, не притворяется ли он.

Арестованная утром в гостинице Акка Субитова выразила бурный протест, заявив, что не имеет никакого отношения к этому делу и что полиция нарушает ее права. То же самое твердил и «бритый».

— Какое право вы имеете арестовывать меня, я получила ангажемент в московском варьете и знать ничего не знаю, — кричала танцовщица.

Таинственная история с напрочь позабывшим свое имя английским баронетом не могла остаться без последствий, тем более что Холмсу удалось известить обо всем английского консула. Против трех сообщников не было никаких явных улик: только одно похищение ими помешанного баронета представлялось очень странным — никто не мог понять причин и цели такого проступка. И только благодаря сообразительности Холмса удалось все выяснить. Он был прав, подозревая, что баронет Коксвилл находится под гипнозом.

В Москве нашелся какой-то гипнотизер, и после нескольких сеансов странности баронета, заключавшиеся в полной потере памяти, совершенно исчезли. Он сейчас же узнал Шерлока Холмса и меня и подробно объяснил, что с ним случилось.

— Вы знаете, Холмс, что еще при жизни моего отца у меня была связь с Субитовой. Я был так пленен красавицей-танцовщицей, что готов был для нее на все… Однажды я зашел к ней в гримерную в театре и стал уверять, что влюблен в нее без памяти…

«Если вы меня действительно так сильно любите, то женитесь на мне», — услышал я ее вкрадчивый голос.

«Непременно!» — шутливо ответил я ей, не придавая особого значения ее словам.

«Чтобы вы не забыли своего обещания, — продолжила Акка, — вот, возьмите этот нож; каждый раз, глядя на него, вы будете вспоминать о своем обете».

С этими словами она отцепила от пояса клинок русской работы, который постоянно носила с собой, нацарапала острием булавки свое имя на лезвии и передала мне.

— Вот он, — проговорил Холмс, вынимая из кармана нож и показывая его баронету.

— Да, он самый, — изумленно прошептал сэр Эльджернон. Затем продолжил свой рассказ: — Я совершенно позабыл об этом разговоре, тем более что вскоре я познакомился с дочерью леди Ферфакс, Маргет, которой был так очарован, что сделал ей предложение. Мои посещения варьете стали реже, разумеется, сократились и ужины с танцовщицей. Она ревниво расспрашивала меня о моей личной жизни, но пока о нашей помолвке с Маргет не было официально объявлено в газетах, Акка ничего не подозревала и довольствовалась моими выдумками. Однако достаточно было появиться в «Тайме» официальному сообщению, как страшная буря разразилась над моей головой. Несмотря на массу слуг, находящихся в моем доме на Гросвенор-сквер, Акка ворвалась в мой кабинет и осыпала меня градом упреков, их сменила истерика, перешедшая в просьбы, мольбы, слезы…

«Только не женись на этой девчонке, — упрашивала она меня, — этого я перенести не в силах!»

Но я был непреклонен и твердо выразил намерение вступить в брак с Маргет. Тогда она схватила со стола вот этот нож и хотела меня убить, но я вовремя удержал ее руку; тем не менее, она успела нанести мне рану, вот сюда, — указал баронет на незаживший еще шрам в нижней части шеи. — Мне удалось ее наконец обезоружить. После новой истерики она попросила у меня прощения, и мы расстались с ней мирно. Как вы знаете, Холмс, мне передалась страсть моего отца к коллекционированию старинных вещей. Как-то мне прислали по почте предложение из Стокгольма приобрести несколько древних редкостей. Я давно уже собирался совершить поездку в Швецию, а этот случай только укрепил мое желание. О моем предполагаемом путешествии раструбили все газеты. Автор письма ожидал меня в Стокгольме и, когда я явился туда, сейчас же стал возить меня в разные места города, где находились раритетные вещи, выставленные на продажу.

— Вам удалось быстро сделать все, что вы планировали, и вы решили вернуться в Лондон раньше назначенного срока, — спокойно прокомментировал Шерлок Холмс.

— Вы и это знаете? — изумился баронет.

Холмс показал найденный обрывок письма к его невесте.

— Смысла нет рассказывать дальше! Я прекрасно провел время в шведской столице, везде побывал, повеселился…

— Немного странный способ развеселиться — два раза покушаться на самоубийство! — иронически сказал Холмс.

— Я? Покушался на самоубийство?! — вскричал Кокс-вилл. — Вы шутите, дорогой друг!

Вместо ответа Холмс протянул ему номер газеты, где сообщались все подробности о его попытках покончить с собой.

— Да это чушь и явный подлог, — с негодованием заметил баронет, — у меня никогда не было даже мысли расстаться с жизнью, в особенности теперь, когда она мне улыбается и сулит счастье. Но кто так бесчестно поступил со мной?

— Я сейчас приведу его сюда, — вмешался я в разговор и сделал знак полицейским.

В комнату тут же ввели «бритого».

Он опустил голову, чтобы не смотреть в глаза баронету.

— Натан Розенкранц! — с изумлением воскликнул сэр Эльджернон, делая шаг назад. — Иллюзионист и фокусник из варьете?

Несмотря на сбритую бороду, баронет сейчас же узнал своего обидчика. Тщетно пытался Розенкранц оправдаться, изображая из себя невинную жертву, — его выдал «смуглый» Рурад, который оказался цыганом по происхождению. И немало этому разоблачению способствовал Шерлок Холмс, который еще на перроне заметил, что «смуглый» ревнует танцовщицу к «бритому». Разумеется, упускать такую возможность было нельзя! Вот почему Холмс, улучив момент, подкараулил «смуглого» и сказал ему:

— Вам нечего скрывать правду, Рурад, Розенкранц уже признался нам, что они с Субитовой задумали убить баронета, чтобы воспользоваться его деньгами и потом убежать вместе.

— Значит, они меня обманывали, — вскричал цыган, и темные глаза его блеснули, — когда говорили мне, что я должен во что бы то ни стало заботиться о знатном англичанине!

Чуть заметное изумление, как тень, промелькнуло на лице Холмса, но объяснять что-либо ему не пришлось: ревнивый Рурад сам подробно рассказал весь коварный план танцовщицы.

— Я ведь тоже работал в варьете, хотя и недолго. Акка мне очень нравилась, я начал за ней ухаживать, и она поощряла это. В последнее время она была все время какая-то задумчивая, я спрашивал почему, но Акка каждый раз отвечала уклончиво… Однажды она случайно проговорилась, что у нее есть враг, смертельно ее оскорбивший, и что она готова всем пожертвовать, чтобы отомстить этому человеку. Я сейчас же выразил готовность помочь ей. Она изложила мне свой план, который был столь чудовищным, что я чуть было не отказался от его исполнения, но бешеная страсть к этой женщине в итоге заставила меня согласиться.

Слушавший рассказ Рурада баронет нервно вздрогнул.

— План был такой. Акка знала о поездке баронета Коксвилла в Стокгольм. Я вместе с Розенкранцем, тоже посвященным в этот заговор, последовал за ним, чтобы похитить его в Швеции и незаметно перевезти в Россию. Мы разыграли сцену самоубийства. Все вышло превосходно. Далеко от города, на пустынном островке фьорда, куда мы заманили баронета подложным письмом, мы захватили его, пользуясь тем, что было уже темно. Розенкранц, как гипнотизер, должен был внушить баронету, что он не помнит, кто он такой, как его зовут и откуда он. Это тоже вполне удалось, и баронет, ставший совершенно беспомощным, был привезен мною в Москву. Здесь я поместил его в заранее снятый дом, но однажды недосмотрел за ним, и он убежал. Остальное вам известно, — закончил Рурад.

— А как вы объясните то, что Акка Субитова запретила убивать баронета Коксвилла?

— Она рассчитывала обвенчаться с ним, пока он находился в состоянии невменяемости, затем я должен был вернуть ему память, предварительно внушив, что он сознательно женился на Субитовой. На другой день утром, после того, как вы меня арестовали, должен был состояться обряд венчания.

Мне и Холмсу наконец-то стал ясен хитроумный план танцовщицы. Вопреки нежеланию баронета жениться на ней, она все-таки хотела сделаться его законной женой. Тем более что, находясь под гипнозом, он не мог сознавать, что этот брак заключается против его воли и желания.

Я не знаю, что сталось в дальнейшем с этими тремя преступниками — они были гражданами России и их должны были судить по законам этой страны.

Мы же втроем — Холмс, я и спасенный нами баронет — вскоре возвратились в Лондон.

Младшему брату пришлось уступить «воскресшему» Эльджернону его законный титул и обширные поместья, а самому довольствоваться прежним скромным положением.

Вскоре после возвращения в Англию баронет Коксвилл женился на Маргет Ферфакс, которая не сразу поверила глазам своим, увидев «умершего» жениха живым и здоровым.