Шестнадцать зажженных свечей

Глава пятнадцатая

Да, он сказал ей: «Все. Все кончено. Мы не будем встречаться. Прощай». Именно так, несколько театрально, он сказал ей по телефону: «Прощай! Прощай навсегда!» И в ответ Лена засмеялась: «Какой ты глупый». И положила трубку.

Все? Неужели все? Костя твердил себе: «Все, все кончено».

Разговор по телефону состоялся в тот самый вечер, когда ребята отстояли липу. Костя тогда приготовил длинный монолог, монолог молодого влюбленного человека, хладнокровного, мудрого, если хотите. Да, он скажет ей, что любит ее, что будет любить ее всегда, всю жизнь. Пусть она выйдет замуж за другого человека. Он все равно будет любить ее, свою жизнь он посвятит ей. И по первому зову… О! По первому зову, если только она скажет: «Приди», — он придет.

Так должен был начинаться этот гордый и трагический монолог, но Лена сказала: «Какой ты глупый», — и положила трубку.

Что же делать? Все кончено? Однако он не сказал ей самое главное: «Свою жизнь я посвящаю тебе». Надо сказать, и это будет последняя точка. Ведь до похода под парусами остается всего два дня.

Если позвонить по телефону, она опять положит трубку.

Значит… Написать письмо. Но удивительно! Костя никак не мог заставить себя написать это письмо — первое и последнее, единственное. Несколько раз он садился за стол, но ручка застывала над чистым листом бумаги.

Вот и сейчас Костя сидел у себя в комнате, и перед ним лежал белый чистый лист бумаги. Ведь так просто! Написать первое слово: «Лена!» или «Здравствуй, Лена!».

В дверь позвонили. Костя взглянул на часы — было без двадцати семь. Он прошел в переднюю, открыл дверь — перед ним стояла Лена.

— Ты? Зачем?..

— Ты один? — перебила Лена и вошла.

Костя закрыл дверь, и теперь они стояли друг против друга.

— Костя, я всего на минутку. Проститься…

— Проститься?

— Да. Такси уже у подъезда.

— Куда ты едешь?

— А! В деревню свою. Маман везет. На свежий воздух и парное молоко. Терпеть не могу парное молоко.

— Лена! Я тебе буду писать письма. Можно?

— Конечно, можно! Люблю получать письма. И пусть в них будут стихи.

— Стихи?..

— Да! Про любовь. Записывай адрес.

За летние каникулы — из похода под парусами, с дачи — Константин Пчелкин написал Лене Макаровой восемнадцать писем. В них постоянно было одно: «Я люблю тебя! Я люблю тебя… Я люблю тебя… Моя жизнь принадлежит тебе». На эти письма он не получил ни одного ответа.

…Такси проохало под сумрачной аркой, и первое, что увидел Костя в своем дворе, была старая липа: она встречала, приветствовала его — двигалась под ветром зеленая густая крона, в которую были вкраплены первые желтые листья; открыв дверцу машины, Костя услышал шелест листвы, азартное воробьиное чириканье, и все эти звуки слились в одно: «Лена! Лена! Лена…»

Они поднимались в лифте, ему что-то говорили родители, он, кажется, отвечал, но думал о другом: «А вдруг ее нет дома? Что если она еще не вернулась из деревни, и я ее не увижу…»

Как только открылась дверь, Костя бросил в передней баул, ринулся в большую комнату к телефону.

Лариса Петровна и Виталий Захарович молча смотрели на сына. Потом Виталий Захарович осторожно закрыл дверь, и Костя остался один.

Телефонный аппарат был покрыт тонким слоем пыли. Костя сразу не смог набрать номер, будто неведомая сила удерживала его, он написал пальцем на желтом корпусе: «Лена», — наконец, чувствуя, как учащенно начинает биться сердце, стал набирать номер ее телефона и, странно, эти семь цифр, пока вращался диск, светились в его сознании раскаленными красными знаками.

Длинные долгие гудки. Там, в ее квартире, к телефону никто не подходил.

«Неужели ее нет?..»

Щелкнуло, кто-то взял трубку, совсем рядом Костя услышал легкое дыхание.

— Да? — спросила она.

— Лена? — Костя задохнулся и больше не мог произнести ни слова.

— Кто это?

— Лена, это я…

— Пчелка! — Радость, радость прозвучала в ее голосе. Неподдельная радость! — Как хорошо, что ты позвонил! А то я уже собиралась уходить.

— Куда?

— К Соньке. Есть у меня подружка по училищу. Хотели вместе идти. Ты свободен?

— Да, Лена.

— Слушай! Сегодня в «Красном пролетарии» открытие сезона в дискотеке. Я звонила. Там у меня механик знакомый. Новых кассет полно. Вот натанцуемся! Пошли?

— Конечно! Когда?

— Через четверть часа я тебя жду под липой. Начало в восемь, пока доберемся…

— Хорошо, Лена, — перебил он. — Я только переоденусь.

…Он пришел под старую липу раньше Лены. У самого ствола — древнего, темного, в порезах и трещинах — стояли два пустых ящика из-под венгерских яблок. Один из них был застелен газетой, Костя прочитал название статьи: «Нет дыма без огня», — и сел на эту статью.

— «Нет дыма без огня», — повторил он почему-то, и тяжкое ожидание неминуемого, страшного, всесокрушающего, которое случится сейчас, через несколько минут, через несколько мгновений, обрушилось на него. — «Нет дыма без огня…»

— Привет! — сказала Лена.

Костя вскочил, и теперь они стояли друг против друга. Лена была в белой короткой куртке, на открытой шее поблескивала золотая тонкая цепочка, и Костя невольно задержал на ней взгляд. Лена заметила это, улыбнулась:

— Нравится? Подарок маман. Ведь мне девятнадцатого аагуста исполнилось семнадцать лет. Что с тобой, Пчелка?

— Со мной все в порядке.

— Почему ты на меня так смотришь?

— Я смотрю на тебя обыкновенно.

— Ты загорел. И вообще…

— Что вообще?

— Я не знаю. Изменился. И худой какой-то. Ты здоров?

— Здоров. Лена, я…

— Пчелка! — Она легко тронула его за руку. — Ведь мы можем опоздать. Пошли?

Кончался август, но осень совсем не ощущалась в Москве: было тепло, даже душно. Наступал уже вечер, уставшее за лето солнце ушло за крыши, зажигались первые огни. Улица была полна движения, пахла фруктами и бензином. На углах продавали цветы, полосатые астраханские арбузы. Люди шли еще в летних одеждах. Но ведь все это обманчиво, правда? Где-то рядом притаилась осень, и через несколько дней, — начато учебного года, здравствуй, десятый класс!..

— Ты почему молчишь, Пчелка?

«Я люблю тебя! Я люблю тебя…»

— Это ты молчишь.

— Мы оба молчим.

«Скажи, что мне сделать для тебя? Скажи: „Умри“. И я умру. Хочешь, брошусь под этот автобус?»

— Почему ты не отвечала на мои письма?

Они остановились у перекрестка. Перед ними лежал широкий проспект, и сейчас по нему с ревом катил поток машин, а на той стороне проспекта предупреждающе горел красный глаз светофора.

— Ты так много их написал, Пчелка… Потом… Чудные какие-то письма. Если честно, я половину не поняла, чего ты в них написал. И не знала, как отвечать. — Лена посмотрела на Костю. — Пчелка! В общем, мне все это до фени. А не отвечала… Не люблю я писать письма. Получать их — другое дело. А писать — про что? Как в нашей скучной деревне идет дождь?

— Неужели тебе совсем нечего…

— Подожди, Пчелка. — Лена вдруг взяла Костю за руку, став серьезной и замкнутой, в ее взгляде он прочитал все — и улица, машины, люди, огни поплыли перед ним в пестром крутящемся хороводе. — Послушай… Я тебе скажу, и все станет понятным. Там, в деревне, я получила письмо от Мушки. Одно-единственное… Ведь он в армии, служит. Господи! Да не смотри же на меня так! Я буду его ждать, Пчелка. Потому что я… Ну, ты понимаешь… Ой, смотри, давно зеленый свет! — Лена выпустила Костину руку и ринулась к переходу.

Костя стоял на месте, и пестрый, яркий, праздничный хоровод кружился перед ним: машины, люди, огни, небо, окна. Все быстрее, быстрее, быстрее!..

Лена успела пробежать только половину проспекта — впереди светофор, коротко полыхнув желтым, зажег красный глаз, и тотчас два потока встречных машин, взревев моторами, окутавшись серыми облаками, ринулись по гладкому асфальту, шурша шинами.

Лена оглянулась — Костя стоял на краю тротуара и смотрел на нее.

Лена помахала ему рукой: «Чего же ты? Иди!»

Костя, не двигаясь, смотрел на нее.

Лавина стремительных, могучих, бездушных машин разделяла их.

И разлучала их — навсегда, навсегда, навсегда…