Шесть дверей страха

Глава пятая

Тем временем, в королевском дворце Тарантии, прекрасная королева Зенобия никак не могла унять тревогу. Она допоздна гуляла по темному саду, пытаясь развеять грусть, но лунный свет, стрекот цикад и аромат цветов только усиливали беспокойство. Она чувствовала, что в молчании короля, в его ночном уединении скрыта какая-то мрачная тайна, и, как всякая женщина, была уверена, что только ее любовь может отвести беду и спасти любимого от смерти. В том, что королю в это мгновение угрожает смерть, она не сомневалась. Но Конан не сказал ей ничего, велел только дождаться утра, и она, поднявшись на галерею, с тоской смотрела на темные окна его опочивальни.

Придворные дамы, не понимая причины грусти своей королевы, напрасно пытались целый вечер ее развеселить. Ее не трогала ни нежная музыка, ни забавное пение крошек-щеглов, она как будто ничего не видела и не слышала. В конце концов, она отослала всех, кроме двух служанок, и отправилась в свои покои. Поглощенная печалью, Зенобия не замечала молчаливой тени, следовавшей за ней весь день и весь вечер.

Готнар по-своему истолковал настроение королевы. Он был уверен, что между ней и королем произошла размолвка, и решил, что его час настал. Он был готов на все, чтобы завоевать любовь прекрасной дамы, хоть на миг, хоть на час, а там – что угодно, пусть даже смерть! Какой-то лукавый голос нашептывал ему, что он молод, красив, его нежная кожа не покрыта рубцами и шрамами, а о своей любви может говорить бесконечно, не то, что неотесанный варвар! А какими глазами королева смотрела на него вчера! Глаза эти звали, манили, обещали…

Король сейчас у себя в спальне, и королева не сводит глаз с его окон. Наверняка ее сердце полно обиды и гнева, а в такие мгновения женщины совершенно беззащитны. Уж он-то знает, какими словами разжечь если не пожар любви, то пламя мести!

Вот придворные дамы удалились, и Зенобия пошла к себе со своими служанками. Какая удача! Та, рыженькая, за приличное вознаграждение всегда сообщала ему, в каком настроении проснулась королева, каких желает развлечений, и сейчас молодой Готнар, очень рассчитывал на помощь рыжей служанки.

Зенобия задумчиво сидела перед зеркалом, ожидая, пока девушки причешут ее на ночь. Она любила смотреть на себя при теплом золотом свете факелов, когда ее кожа, казалось, тоже изучала золотистый свет и черные глаза глядели так маняще-загадочно. В это время обычно входил Конан и медленно приближался к ней, любуясь волной длинных волос и пытаясь встретиться взглядом с ее отражением. Но сейчас никто не заглядывал в ее глаза, никто не подходил неслышными шагами…

Вздохнув, Зенобия встала и, велев оставить один факел, подошла к ложу. Служанки упорхнули, тихо перешептываясь, а она еще посидела на ложе, ни о чем не думая. Наконец, грустно, покачав головой, опустилась на подушки, и крепкий сон тут же сомкнул ее усталые веки.

Рыжеволосая служанка с плутовскими глазками сначала испугалась, когда услышала, чего на этот раз хочет от нее сиятельный вельможа. Она долго притворялась, что не понимает, о чем речь, потом наотрез отказалась, боясь рисковать головой. Но увесистый кошелек и кольцо с изумрудом, в конце концов, развеяли все колебания. Служанка велела настырному придворному ждать на галерее. Когда путь в опочивальню госпожи будет свободен, она даст ему знать.

Готнар, сознавая все безумие своей затеи, уже не мог отступить. То молодому человеку казалось, что Зенобия в тиши своей опочивальни думает о нем, то чудились копья стражников, протыкающие его грудь, повинуясь гневному приказу королевы…

Но вот он услышал тихое покашливание, и на галерею выглянула лукавая мордашка. Куда рыжая умудрилась спровадить стражников, было поистине загадкой, но путь оказался свободен, и Готнар, неслышно приоткрыв дверь, оказался в опочивальне королевы.

Раздвинув тяжелые занавеси, он заглянул в узкую щель. Тихо. Потрескивает и дымится ароматной смолой единственный факел. Узорный полог у изголовья ложа опущен, виднеется лишь край легкого, как пена, ночного одеяния…

С гулко бьющимся сердцем Готнар тихо подошел к ложу и прислушался к ровному дыханию спящей королевы. Он уже собрался откинуть полог, чтобы разбудить ее дерзким поцелуем, но тут узорная ткань колыхнулась, как будто за ней кто-то стоял, охраняя сон Зенобии.

Первая мысль молодого Готнара была о сопернике. Рука потянулась к кинжалу, он лихорадочно соображал, кто посмел перебежать ему дорогу. Но долго размышлять Готнару не пришлось – полог сорвался с колец и упал ему на голову, складками плотной ткани забив рот, не давая, ни вздохнуть, ни крикнуть. Молодой человек отчаянно боролся с невидимым противником, но все больше запутывался в тугих складках. Через несколько мгновений на полу лежал большой вздрагивающий кокон.

Все произошло быстро и беззвучно. Королева вздохнула и чему-то улыбнулась во сне. А тяжелый, отливающий шелком сверток поднялся в воздух и, как огромная ночная птица, вылетел в открытое окно. Несколько подвыпивших бродяг, с песнями возвращавшихся домой из харчевни, шарахнулись в сторону от чего-то огромного, со свистом и стонами пролетавшего над их головами. Немного поспорив, померещилось им это или не померещилось, они снова запели свою пьяную песню и, шатаясь, пошли дальше по улице.

А колдовской полог нес свою извивающуюся и мычащую ношу все дальше, на окраину города, к смрадным пустырям и свалкам. Над одной из канав, полной нечистот, пузырящихся и блестящих в тусклом лунном свете, сверток остановился, и ткань начала раскручиваться. Встряхнув краями, как птица встряхивает могучими крыльями, кусок ткани взмыл к небесам, а скрюченное тело с воплем полетело вниз, в канаву.

Зловонная жижа сомкнулась, но через мгновение из потревоженных нечистот поднялась облепленная грязью фигура. Цепляясь за осклизлые края канавы, скользя и снова сползая в хлюпающую жижу, человек отчаянно старался выбраться, ругаясь и всхлипывая. Он несколько раз чуть не захлебнулся, погрузившись с головой, но отчаяние и ужас перед такой гнусной смертью придали ему сил. В конце концов, несчастный выполз из канавы и долго лежал, приходя в себя, среди черепков и прочего городского мусора. Потом поднялся на ноги и, шатаясь, как пьяный после тяжелой попойки, скрылся в темноте.