Шесть голов Айдахара

Глава пятая

Не напрасно последние дни правления Джанибек-хана были омрачены тревогой. Во всех частях когда-то громадного, а ныне распавшегося на части, подобно расколотому зеркалу, Великого Монгольского ханства крепли, набирали силу тюркские роды. Еще недавно покорные, растоптанные туменами Чингиз-хана, они все чаще выдвигали из своей среды эмиров, готовых взять бразды правления в свои руки.

Османские тюрки крепко оседлали земли, прилегающие к Средиземному и Черному морям. Тюркские племена все настойчивее диктовали свою волю ханам Золотой Орды.

Первым из повиновения потомкам Чингиз-хана вышел Джагатаев улус – на землях Восточного Туркестана, Мавераннахра и Семиречья правили эмиры тюрки. Особенно чувствовалось их влияние в Мавераннахре.

В свое время, как и все потомки Чингиз-хана, Джагатай получил от отца четыре тысячи монгольских воинов вместе с семьями. Воины были представителями родов жалаир, барлас, каучин и арлат.

Аулы рода жалаир стали кочевать вдоль побережья Сейхун-дарьи, не удаляясь далеко от города Ходжента. Только много лет спустя часть рода ушла в Семиречье – в долину реки Аксу и к озеру Алаколь. Барласы избрали местом своей кочевки степи близ Шахрисабза, по Кашкадарье вплоть до селения Джизак. Арлаты и каучины расселились по берегам Джейхун-дарьи.

Шли годы, и обстоятельства заставили эти роды объединиться. Так появились каучин-жалаиры и арлат-барласы. Эмиры этих родов, ссылаясь на то, что их предки наравне с чингизидами в свое время покоряли эти земли, стали чаще претендовать на власть. Раздоры между знатью привели к разорению земель по восточному берегу Сейхун-дарьи, городов Семиречья и Восточного Туркестана.

Когда бывшим Джагатаевым улусом стал править дервиш Халел, принадлежащий к одной из ветвей Чингизова древа, влияние мусульман усилилось, а на кочевые монгольские роды обрушились немилость и гнев.

Монголы не захотели мириться с таким положением. Отступив из Мавераннахра, на востоке когда-то подвластных Джагатаю земель они образовали свое ханство Манглай-субе[11], названное впоследствии Моголистаном. В его состав вошли южная часть Семиречья, земли от Иссык-Куля до городов Кашгар и Куча в Восточном Туркестане.

После смерти Казан-хана монгольский бек Болатши из города Кульджи привез в Аксу семнадцатилетнего юношу Тулук-Темира, сына одного из монгольских эмиров. Но Болатши объявил людям, что юноша рожден от сына Тубы – Эмель-ходжи, а следовательно, является прямым потомком Чингиз-хана. Причину того, что до этого никто не слышал это имя, бек объяснил тем, что Тулук-Темир родился через несколько месяцев после смерти своего отца Эмель-ходжи.

Поверили ли монгольские эмиры рассказу Болатши или нет, но появление потомка Чингиз-хана устраивало их, и они подняли Тулук-Темира на белой кошме, объявив его ханом Манглай-субе.

Тулук-Темир оправдал ожидания. Он оказался грозным ханом. Воспользовавшись распрями между тюркскими эмирами, он вновь подчинил себе Мавераннахр.

Неведомы пути, которые уготовила судьба каждому, и ни один из живущих на земле никогда не может знать, где и с кем пересекутся его дороги. Судьба иль случай, обстоятельства или время свели в эти годы в Мавераннахре людей, непохожих и разных по своим устремлениям: Асыгата – сына бунтаря Акберена, улема Ардака и Хромого Тимура.

Асыгату было три года, когда умерла его приемная мать Бубеш. Следы отца и матери после их бегства из Семиречья затерялись где-то в горах и долинах Восточного Туркестана. Шайка бродяг-разбойников, которых в те годы было много на дорогах Золотой Орды, подобрала сироту и продала его на невольничьем базаре Хорезма бездетному караванбаши.

Так начиналась новая жизнь Асыгата. Когда мальчик подрос, караванбаши стал брать его с собою, и он увидел Кашгарию и Кульджу, столицу Золотой Орды – Сарай-Берке и множество других чужеземных городов. Уже в двадцать пять лет Асыгат самостоятельно водил караван по Великому Шелковому пути в Иран и Ирак.

Однажды среди невольников, которых гнали в Багдад, он увидел светловолосого, голубоглазого мальчика лет десяти. Тот был истощен, едва брел за караваном, и ясно было, что ему не осилить пути. Асыгат не был богатым человеком, но он сумел уговорить хозяина, чтобы тот продал ребенка ему. Мальчик оказался орусутом, и звали его Арсением.

В Багдаде за умеренную плату, договорившись с муллой, выходцем из Дешт-и-Кипчак, Асыгат устроил Арсения на учебу в медресе. Чтобы скрыть, кто он и откуда, мальчику дали новое имя, созвучное с прежним, – Ардак.

Потянулись годы. Ардак оказался сообразительным – ум его был быстр и цепок, легко усваивал книжные премудрости. Бывая с очередным караваном в Багдаде, Асыгат навещал Ардака. Мальчик давно превратился в юношу. Он свободно владел арабскими и кипчакскими языками, знал на память многие священные мусульманские книги, читал книги по астрономии и математике.

Кипчаки говорят: «У беды сорок лиц». Случилась беда с Асыгатом. На караван, который он вел, напали разбойники. Разграбив товары, убив купца, оставшихся в живых погонщиков и самого караванбаши они продали на невольничьем базаре.

Можно было считать, что Асыгату повезло: его купил один из жителей Багдада. Не было предела горю Ардака, когда он узнал об этом. У молодого улема было много знаний, но, как это часто бывает в жизни у таких людей, совсем не было денег. Рассчитывать на выкуп не приходилось, и тогда они решили бежать.

Только благодаря Асыгату, который знал дороги и тропы, ведущие в Дешт-и-Кипчак, им удалось уйти от погони.

Безрадостную картину увидел юный улем в Ферганской долине. Города лежали в запустенье, ремесленники разбрелись, бросив свои мастерские, обезлюдели базары. Дехкане, возделывающие поля, были изгнаны с насиженных мест тюрками-скотоводами, и там, где еще недавно зеленели хлеба и раскрывали свои белые коробочки кусты хлопчатника, паслись стада баранов. Кочевникам требовался простор, а поскольку на их стороне была сила, они уничтожали каждого, кто вставал на их пути.

И тогда Ардак направился в Самарканд. Но и здесь было неспокойно. Весь Мавераннахр напоминал большой котел, в котором начинает закипать вода, – между потомками Джагатая и тюркскими эмирами завязывалась жестокая и яростная борьба. Все чаще произносили люди имя Хромого Тимура.

В Золотой Орде не сходили с языка три имени: Урус, Тохтамыш и Едиге-батыр. Все они были равными, и еще ни один из них не проявил себя настолько, чтобы стать первым среди равных, но каждый был отмечен перстом судьбы и каждому было предначертано то, ради чего появился он на земле.

Урус принадлежал к чингизидам, ему недавно исполнилось двадцать семь лет. Высокий, быстрый в движениях, скорый на поступки, он был в полном расцвете сил.

Тохтамыш по происхождению тоже чингизид. Он на десять лет моложе Уруса и пока еще напоминал молодого сокола, только что оперившегося и готового подняться в небо. Но первые самостоятельные дела его и поступки говорили за то, что сокол будет смел и добычлив.

Едиге-батыр был моложе Уруса на целых одиннадцать лет и происходил он из рода ак-мангит, предки которого преданно служили ханам Золотой Орды. Несмотря на молодость, имя его уже было хорошо известно в Дешт-и-Кипчак. Коренастый, широкогрудый, он прославил себя в борцовских поединках. Но не только на богатырскую силу юного Едиге обращали внимание, но и на светлый ум.

В год смерти Джанибека Урус стал правителем золотоордынского улуса Белая Орда. Еще задолго до этого эмиры Белой Орды все чаще стали оставаться на зимовку в окрестностях городов Отрар, Сауран, Женди, Барчкент. Местные жители постепенно привыкли к ним, и когда правителем улуса сделался Урус, он без всяких осложнений превратил город Сыганак в свою ставку, объединив вокруг себя кипчакские роды, кочевавшие от гор Улытау до Аральского моря. Укрепившись, Урус все реже оглядывался на Сарай-Берке.

Бердибек, сев на трон Золотой Орды, старался не замечать своеволия Уруса. На севере зашевелились булгары, башкиры, мордва, да и из орусутских земель приходили новости неясные, противоречивые, но чудилась хану в них скрытая угроза. Поэтому, когда на Москве умер князь Иван, Бердибек, боясь дальнейшего усиления этого княжества, дал ярлык на княжение во Владимире суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. В Москве это вызвало недовольство, но выразить его вслух пока никто не решился. Все, казалось, оставалось по-прежнему. Крепкой и могучей выглядела Золотая Орда, но изнутри ее ядро грыз червь по имени смута, и все чаще скрещивали свои сабли соперники, стараясь или приблизиться к трону, или, наоборот, уйти от него подальше, чтобы не чувствовать на своем затылке ханского подозрительного взгляда.

Иноходец с черной блестящей шерстью неслышно скользил средь высоких трав. Всадник, рыжий, с загоревшим до красноты угрюмым лицом, беспрестанно подхлестывал его камчой, торопил. Порой он беспокойно оглядывался по сторонам, объезжал кусты и подозрительно прислушивался к топоту коней его личной стражи, которая мчалась вслед за ним, отстав на расстояние, равное половине полета стрелы. Человек верил своим нукерам и не верил. Последнее время подозрения все чаще овладевали им, и потому глаза человека всегда оставались настороженными, а поступки делались странными, непонятными для близких ему людей.

Кто этот человек, бегущий от своей тени? Куда и зачем спешит он? Разве может спасти от смерти стремительная скачка? Разве не на земле рожден он и разве ему не известно, что предначертанное судьбой происходит быстрее, чем мчится лучший в степи тулпар, и стремительнее, чем летит стрела?

Знает все это хан Золотой Орды Бердибек, только не хочет верить. Разум его словно охвачен огнем, а в сердце поселился страх, который не покидает его ни днем ни ночью.

Вот и сейчас спешит он с верными своими нукерами в низовья Итиля, туда, куда совсем недавно откочевала со своим аулом младшая жена его отца Джанибека – Тайдолла с восьмимесячным сыном. У Бердибека и у мальчика матери разные, но отец один, а значит, в жилах их течет одинаковая кровь – кровь великих чингизидов. Не на смотрины торопится хан. Страшный замысел гонит его вперед. Чудится ему, что восьмимесячный брат его растет не по дням, а по часам и скоро наступит время, когда он захочет сесть на золотой трон. А разве может отдать его Бердибек кому-нибудь, если сам он заплатил за него смертью отца – мудрого Джанибека?

Мальчик совсем маленький. Ну и что из этого? Хан хорошо знает, что бедняк может разбогатеть, а ребенок вырасти. И тогда… Нет, во всем следует слушаться тюбе-бия Тюре. Этот хитрый человек умеет видеть сквозь землю и напрасно не бросит слова на ветер.

Сразу же после того, как Бердибек задушил отца и сел на трон Золотой Орды, Тюре сказал Бердибеку:

– Крепость или слабость трона зависит от хана, который на нем сидит. Смерть же хана в руках его родственников и потомков. Коль хочешь спокойно сидеть на троне, уничтожь всех, кто ведет свою родословную от Узбек-хана. Только тогда сон твой будет спокоен.

Долго думал Бердибек над словами бия. И выходило так, что Тюре прав. Разве не доказывало правоту его слов то, что он сам ради трона не остановился перед тем, чтобы убить родного отца? Страх черной змеей вполз в душу хана и больше не покидал ее.

Вскоре он пригласил на праздничный той во дворец двенадцать двоюродных братьев – отпрысков пятерых сыновей Узбек-хана от младших жен: Тынышбека, Ырынбека, Туктыбека, Тайтибека, Даулетбека. Ни одному не суждено было уйти с тоя. На рассвете их вынесли из дворца с отрубленными головами.

Замыслив недоброе, Бердибек был последователен. Каждый, кто доводился ему хотя бы дальним родственником, один за другим уходили в потусторонний мир. Смерть у каждого была разной. Один ломал позвоночник, упав с коня на охоте, другому доставалась чаша кумыса с ядом, третий исчезал вообще неведомо куда. Наконец наступило время, когда уже некого было убивать, и тогда снова появился Тюре-бий. Он-то и напомнил, что у младшей жены Джанибека есть восьмимесячный сын. Отступать было некуда. Оставалось убить и младенца.

Сквозь угарный кровавый туман, который застилал разум Бердибека, пробивалась иногда мысль: для чего так упорен в своих советах Тюре? Ему-то какая корысть от того, что хан уничтожит всех своих родичей? Бий уже немолод, он получил то, что хотел, и ему пора было успокоиться. Бердибек гнал от себя сомнения. Тюре всегда был предан ему, и разве не он научил, как стать ханом?

Откуда было знать Бердибеку, опьяненному пролитой кровью, что замыслы Тюре черны как ночь и простираются они так далеко, что даже страшно подумать? Бий один знал о всех делах хана, и не беспокойство о его благополучии толкало Тюре давать ему советы. Бердибек и не заметил, что давно похож на быка, которого ведут на волосяном аркане, привязанном за железное кольцо, продетое в нос. От бия невозможно было уйти, скрыться. Советуя, он давно повелевал.

Однажды, мучимый кошмарами, Бердибек решил убить всех, кто хотя бы что-то знает о его расправах с родственниками. На Тюре-бия обратил он свой взор. Но, когда решил исполнить задуманное, вдруг почувствовал, что сила и ярость покидают его, а на место них приходит страх перед этим человеком.

Вот и на этот раз, незадолго до нынешней поездки в низовья Итиля, все решил за Бердибека бий. Он без приглашения явился во дворец, без доклада, открыв дверь огромным животом, вошел в ханские покои. Крохотные глазки на заплывшем жиром лице настороженно глянули на Бердибека. Но едва Тюре успел сделать шаг, как черный щенок впился зубами в его ногу. От неожиданности бий взвизгнул, попятился к двери, едва не упал. Хан зло захохотал. Страх Тюре обрадовал его. Толстый, большой, хитрый бий испугался маленького щенка.

Раздосадованный Тюре, стараясь скрыть растерянность, выхватил из-за пояса камчу и замахнулся на щенка. Стоящий у дверей на страже туленгит прикрыл собаку своим телом, подставив спину под удар. Щенок принадлежал хану. Схватив его на руки, туленгит выскочил за дверь.

Бердибек продолжал хохотать. Бию сделалось не по себе. Он не любил и боялся, когда смеялся хан, особенно так, как сейчас, – лицо все в морщинках, а глаза холодные и пустые.

– Оказывается, и всесильный бий может испугаться? – сказал Бердибек.

– Еще бы… – Тюре уже овладел собой и пытался происшедшее свести к шутке. – Испугаешься, если в твою ногу вцепится ханский волкодав.

Но не за тем пришел к Бердибеку бий. Последнее время его тревожили поведение и поступки хана. Нутром, привыкший изворачиваться и лгать, Тюре почувствовал грозящую ему опасность. Надо было запутать следы, заставить Бердибека думать о другом, и поэтому, присев на почетное место, рядом с ханом, бий вкрадчиво сказал:

– Щенок – это щенок… Каким он будет, когда станет большой собакой? Сегодня он кусает за ноги, а завтра вцепится в горло…

Бердибек насторожился.

Тюре заметил это и не подал вида. Он продолжал:

– Все зависит от того, чему учат щенка, пока он маленький… Младшая жена твоего отца Тайдолла-хатун… Каким молоком станет кормить она своего сына? Не вырастет ли из него волчонок? Не наступит ли такое время, когда начнет он подстерегать тебя, чтобы вцепиться в горло? Тайдолла-хатун, наверное, думает о мести, ведь она любила Джанибека, а ты…

– Замолчи! – крикнул хан. Глаза его потускнели, он облизнул пересохшие губы. Перед мысленным взором встало давнее, но не забытое.

Это случилось в год, когда он стал правителем Ширвана и Аррана. Бердибек хорошо помнил это время. Он велел тогда привязать голову Мелик Ашрафа на высокий шест и воткнуть его возле главной мечети Тебриза. Знать приходила к новому правителю, чтобы сказать слова почтения, преподнести богатые подарки. Должен был состояться большой той по случаю удачного похода, но Джанибек, сославшись на нездоровье, не остался в Тебризе, а повернул своих коней в сторону Дешт-и-Кипчак. Вместо себя хан оставил свою младшую жену Тайдоллу-ханум – дочь черкесского князя.

После того как закончилось празднество, Бердибек решил уйти из Тебриза в богатые травами степи Деркамазума, так как близ города не оставалось кормов для кипчакской конницы. Обычай велел попрощаться с младшей женой отца. Тайдолла-ханум готовилась к возвращению в Сарай-Берке, но Бердибека встретила приветливо. Он и раньше обращал на нее внимание, но сейчас, в полумраке комнаты, молодая женщина показалась ему прекрасной. Не в силах скрыть проснувшееся в нем желание, Бердибек шагнул к Тайдолле-ханум, протянул руки, чтобы обнять ее, но она, стройная и гибкая, отступила в сторону, сорвала висящую на стене камчу и хлестнула ею по ковру у ног ханского сына.

Тайдолла-ханум не хотела ссоры, но побледневшее ее лицо было гневным и непреклонным и большие темные глаза сделались совсем черными. Пересилив себя, женщина с трудом улыбнулась:

– Я хотя и моложе вас, но по мусульманским законам являюсь одной из ваших матерей.

Бердибек опомнился. Ему, трусливому по натуре, сделалось очень страшно. Что, если о том, что хотел он сейчас сделать, узнает отец?

– Простите, ханум, – сказал он просительно. – Я зашел к вам только для того, чтобы попрощаться. Пути наши расходятся, и, быть может, надолго. Велики владения Золотой Орды, длинны степные дороги…

Они еще поговорили немного, и ни один из них ни словом не напомнил другому о том, что произошло.

Нет, не забыл Бердибек те минуты позора, тот страх, который он пережил тогда в присутствии Тайдоллы. Сейчас память услужливо напомнила ему все детали того события. Ярость тугим комом подступила к горлу. Как смела она, дочь черкесского князька, хлестнуть камчой ковер у его ног?! У ног будущего хана Золотой Орды! Как смела она не допустить его к себе?!

Тюре-бий, наблюдая за Бердибеком, понял, что стрела его попала точно в цель и теперь хан будет думать только об этом. Он мысленно возблагодарил аллаха и старую Токай-хатун за то, что она напомнила о Тайдолле. Бий понимал, что мать хана сделала это не из-за того, что действительно верила, что восьмимесячный сын Тайдоллы когда-нибудь станет угрожать Бердибеку. В это мог поверить только сам обезумевший хан, а потому она и мстила сопернице.

Джанибек взял Токай-хатун в жены, когда ей было пятнадцать лет. Тогда она была чиста лицом, светла и красива. Сорок лет прожили они вместе. Хан брал молодых жен, но по-прежнему любил ее и за советом шел к ней. Так было до тех пор, пока не появилась юная Тайдолла. С этого времени сердце Джанибека больше не принадлежало ей. Очень хорошо поняла это Токай-хатун, когда Джанибек метался в бреду во время болезни. Только имя соперницы повторял он сухими губами, словно напрочь забыл, что у него есть жена, которая подарила ему наследника. И после, когда все-таки пришел в себя, все спрашивал, не приехала ли Тайдолла.

Трудно было не полюбить прекрасную горянку. Юная, стройная, с огромными черными глазами, где бы ни появлялась она, повсюду слышался звонкий и веселый смех. Как мог не полюбить ее хан, в жилах которого уже начала остывать кровь, и желания все реже нарушали его долгий, похожий на осень сон.

Но то, что нравилось мужчине в Тайдолле, не могло нравиться женщине-сопернице, тем более что Токай-хатун видела, что горянка искренне любит Джанибека. Страшная смерть хана потрясла его младшую жену.

Нет давно Джанибека. Забыть бы старое, потушить в душе ненависть, но не может сделать этого Токай-хатун: ведь недаром она из рода чингизидов, где не знают пощады и не умеют прощать. Задумала она подослать убийцу к молодой женщине, но узнала, что та сама хотела наложить на себя руки, когда погиб хан, и отказалась от этой мысли: разве можно унизить человека смертью, если он сам ее ищет?

После смерти Джанибека аул Тайдоллы откочевал в низовья Жаика. И только через год встретились женщины на берегах Итиля. Неприятной новостью стало для старой ханши известие о том, что за это время Тайдолла родила сына. Жизнь вернулась к горянке, и она снова обрела радость.

Токай-хатун не хотела верить, что ребенок рожден от Джанибека. Она высчитывала сроки, но все было верно. И тогда с новой силой вспыхнуло желание мстить. Теперь Тайдолла была уязвима. Надо было или убить ее сына или разлучить ее с ним.

Вот тогда-то и позвала к себе старая ханша Тюре-бия:

– Слышал ли ты, достопочтимый бий, что у нашего сына хана Бердибека появился брат?

Тюре кивнул, но ни радости, ни печали по этому поводу не выразил, ожидая, что скажет дальше Токай-хатун. Старуха никогда не звала его для праздных пустых разговоров.

– В тринадцать лет мужчина, бывает, создает семью, – вздохнув, сказала ханша. – Не успеешь оглянуться, как сын Тайдоллы станет взрослым джигитом. Родственники его по матери – коварные и смелые черкесы… Не захотят ли они увидеть его на троне Золотой Орды? Что тогда станет с Бердибеком? – глаза Токай-хатун, мутные от старости, не мигая смотрели на Тюре.

– Все так, моя госпожа, все так… – поддакнул бий.

– И быть может, поэтому не выходит Тайдолла замуж… – продолжала ханша. – Если сын станет ханом… Разве радость замужества сравнится с такой радостью?

Тюре-бий хорошо понимал, что Токай-хатун недоговаривает многого. Едва ли ее так пугает восьмимесячный ребенок. Пока мальчик вырастет и захочет стать ханом, хвост козла, как говорят кипчаки, дорастет до неба, а хвост верблюда упрется в землю. Да и будут ли они сами и хан Бердибек к тому времени еще живы? Нет. Не страх за завтрашний день заставил старуху говорить, а месть, которая подобно горячим углям от уже погасшего костра, все еще жжет ее душу. И все же Тюре-бий был рад тому, что сегодня услышал. Совершенно случайно мать хана подсказала ему, куда теперь следует направить Бердибека и тем самым обезопасить себя.

Сейчас, сказав все это хану, Тюре ликовал в душе, видя, что брошенное им зерно упало на благодатную почву.

Глаза Бердибека помутнели, и казалось, что он видит что-то такое, чего не видит бий.

Мысль об убийстве сына Тайдоллы завладела им без остатка. Тюре знал эту особенность хана. Сейчас его можно было просить о чем угодно, и он, не в состоянии вникнуть в суть, легко поддастся уговорам и согласится на все, о чем ни попросишь его. Давно уже пугали бия события, происходящие в крымском улусе. Там крепли, набирали силу люди, которые со временем могли стать помехой его честолюбивым замыслам.

– Великий хан, дошел слух, что мангытский бий Муса выдал свою внучку Суюмбике за одного из сыновей тверского князя Александра, которого в свое время твой дед Узбек велел обезглавить.

– Ну и что? – Глаза хана блуждали. Он был весь во власти своих мыслей. – Я дал на это свое согласие…

Тюре вздохнул:

– А в прошлом году ты, великий хан, отдал Крым в управление Гиассидин-оглану. А ведь дочь его сына Хаджи-Керея взял себе в младшие жены муж твоей дочери Мамай…

Хан досадливо махнул рукой. Откуда ему было знать, что Тюре-бий давно с вожделением посматривал на Крым, мечтая прибрать этот улус к своим рукам. Бий только никогда не говорил об этом вслух, ожидая благоприятного момента. Заводить об этом разговор было рано, так как Гиассидин-оглан сидел в Крыму крепко, да и был он из рода чингизидов.

– Выходит, потомкам рода Мусы стоит еще породниться с литовскими князьями, и тогда…

– Что будет тогда?! – досадливо перебил Бердибек.

– Тогда… Тогда могут объединиться княжества Литовское, Тверское, Крым и Саксин. А это большая сила…

– А разве мне следует их бояться? Разве Золотая Орда обессилела и не может справиться с непокорными родами?

– Кто возьмется сказать, как все может произойти, великий хан? Сила ломает силу… В Крыму окреп Мамай. Эмиры слушаются и охотно выполняют его приказы. Ну, а если их поддержат османские тюрки, тогда…

– Разве мы заняты ловлей мышей и глаза наши смотрят в землю? – раздраженно перебил Бердибек. – Мы всегда вовремя видим тучу, если она осмелится подняться над Золотой Ордой.

– Все правильно, великий хан, – с сомнением в голосе сказал Тюре. – Но Муса – твой сват, а Мамай – муж твоей дочери…

– Разве я не расправился даже с самыми близкими, когда они осмелились замыслить против меня недоброе? В любой день готов я обнажить свой меч против того, кто посягнет на величие Золотой Орды.

– Великий хан, разве ты не чувствуешь, что опасность уже не за горами?

Бердибек зло отмахнулся от слов бия:

– По-твоему, куда ни повернешь голову, повсюду ждут меня враги?

Тюре понял, что разговор пора заканчивать. Бердибек не забудет того, что сегодня услышал. Нужно только ждать и в нужный момент подбросить огонек в сухой хворост.

– Я не говорю так… Крым, конечно, далеко от Сарай-Берке, а мощь твоя велика и сила не знает равных… Сын Тайдоллы – главный твой враг сегодня…

Зеленые глаза хана сузились.

– Вели готовить коней, – приказал он, и вздрагивающая ладонь его легла на рукоять сабли…

Летит, словно птица, стелется своим длинным телом в высоких травах иноходец Бердибека. Уже и ночная роса пала на травы, и бока коня сделались черными и блестящими от ее крупных капель. Близок аул Тайдоллы. Чуткий слух воинов улавливает, как лают собаки, а ноздри слышат запах кизячного дыма.

Не останавливаясь, не прячась, проскакал хан к самому большому шатру аула, без труда угадав, что именно Тайдолле принадлежит он. Спрыгнув с коня, бросив повод подскакавшему следом за ним нукеру, он рывком откинул расшитую узорами занавеску, закрывавшую вход в шатер…

Неярко горел светильник, и молодая женщина, сидя на подстилке из белых войлоков, кормила грудью ребенка. При виде Бердибека кровь отлила от ее лица: материнское сердце подсказало ей, что не напрасно приехал в ее аул хан – быть беде. Тайдолла крепко прижала к себе ребенка, закрыла его хрупкое тельце руками.

Бердибек медленно подошел к ней. В безумных, расширенных глазах его играли отсветы пламени светильника.

Он протянул вперед руку с камчой и брезгливо спросил:

– Это и есть твой сын?

– Он твой младший брат… – губы женщины вздрагивали, лицо кривилось.

– Где твоя камча? – вкрадчиво спросил Бердибек.

Тайдолла не поняла вопроса:

– Какая камча?

– Та, которой ты угрожала мне?

Женщина опустила голову:

– Прости меня, великий хан…

– А если не прощу?

Тайдолла молчала.

– Ты станешь моей рабыней…

– Да…

– Дай мне ребенка.

Женщина еще крепче прижала сына к себе.

– Зачем он вам, великий хан? – взмолилась женщина. Она знала: рассчитывать ей на чью-то помощь не приходилось.

Бердибек засмеялся:

– Я убью его.

Тайдолла увидела глаза хана – расширенные, безумные – и поняла, что пощады не будет.

– Ради аллаха!.. Не трогайте моего сына!.. У вас один отец, одна кровь течет в ваших жилах!.. Лучше убейте меня!..

– Ты мне нужна живая.

Бердибек шагнул к женщине и рванул из ее рук ребенка. Малыш громко заплакал. Хан поднял крошечное тельце над головой и со всей силы бросил его себе под ноги.

Казалось, Бердибек не слышал дикого крика Тайдоллы. Он стоял бледный, крупные капли пота стекали по его вискам, а бескровные губы шептали:

– Это тебе за то, что ты хотел стать ханом, это тебе за то…

Потом, словно очнувшись, Бердибек сказал:

– После того как справишь сорокадневные поминки, я заберу тебя к себе.

Хан повернулся и, нетвердо ступая, пошатываясь, пошел из шатра.

Прижав к себе безжизненное тельце сына, Тайдолла до рассвета просидела в юрте. Слез уже не было, только сухо и страшно блестели большие глубоко запавшие от горя глаза.

После семидневных поминок молодая женщина, бросив свой аул, тайно бежала с преданными ей людьми в низовья Жаика в улус Науруза Мухаммеда. Эмир, потомок Джучи, когда-то был близок к Джанибеку.

Будут ли деяния человека добрыми или злыми, порой не зависит от него самого. Трудно бывает человеку, держащему в своих руках повод власти. Все стремятся приблизиться к подножью его трона и, поскольку нелегко отличиться в ратных делах, стараются стать заметными, говоря громкие и льстивые слова. Горе правителю, если в душе его поселилась черная змея тщеславия и он не может отличить, где правда, а где грубая лесть. Постоянно думая о своем величии, правитель жадно ловит сплетни и слухи, и сердце его начинает изнывать от подозрений, а решения становятся случайными и несправедливыми.

Таким был Хан Бердибек, и потому самыми близкими для него сделались самые лукавые.

«Отца убивший не бывает ханом. Коль будет им, не проживет и года…» Бердибек, задушивший отца своего, правил уже два года. И чем дольше сидел он на троне, тем меньше мысли его были заняты делами Золотой Орды. Помня о своем преступлении, он постоянно был объят страхом за свою жизнь, оттого по малейшему подозрению, без раздумий и жалости, рубил голову каждому, кто казался ему подозрительным.

Льстецы, окружившие трон, славили справедливость и мудрость хана, не забывая при этом прибирать к рукам пастбища и множить свои стада. Но незаметно копили силы те, кто видел неразумность правления Бердибека, кто боялся, что в один день может рухнуть могучая Золотая Орда, развалившись на части, подобно дереву, у которого сгнили корни.

Но пока Бердибек крепко сидел на троне, потому что с одной стороны его подпирал Тюре-бий – глава совета эмиров, а с другой – муж его дочери Мамай с сильным войском ногайских татар. Какой волкодав осмелится в одиночку напасть на стаю волков? Вот почему до времени было тихо в орде, вот почему никто не решался столкнуть хана. Каждый пока был сам по себе и пристально следил за делами, происходящими в Сарай-Берке.

А дела, происходившие там, были суетливы и мелочны, и всякий разумный человек сказал бы, что заниматься ими недостойно хана Золотой Орды.

…Хмур и суров лицом Бердибек. Велев позвать к себе Тюре-бия, Мамая и Урак-батыра, он заговорил о новом походе на Иран. Не интересы Орды заставили его решиться на это, а старая обида на Ахиджук-эмира.

Еще тогда, когда Джанибек, завоевав Арран и Ширван, отдал их в управление Бердибеку, он, прослышав, что убитый Мелик Ашраф спрятал в городе Маранду свой знаменитый халат, обшитый драгоценными камнями удивительной красоты, послал туда эмира Ахиджука. Эмир должен был найти халат и привезти Бердибеку.

Ахиджук уехал. Но в это время стало известно о болезни Джанибека, и Бердибек, бросив подаренные ему земли, помчался в Сарай-Берке, чтобы не потерять трон.

Эмир нашел то, что ему было поручено найти, но отправлять драгоценный халат хану не спешил. Приехав в Тебриз, он собрал вокруг себя преданных людей и объявил себя султаном Аррана и Ширвана.

И вот сейчас, вспомнив о событиях трехлетней давности, Бердибек разволновался. Не ради возвращения завоеванных отцом земель Орде собирался двинуть он свои тумены – перед глазами стоял знаменитый халат Мелик Ашрафа в дорогих камнях.

Хан не спрашивал тех, кого пригласил к себе, готово ли к походу войско и согласны ли они с тем, что он им говорит. Помимо дорогого халата, хочется Бердибеку получить и выкуп с Ахиджука за убитого тем сына Мелик Ашрафа – Темиртаса.

В свое время привез Бердибек в Сарай-Берке заложниками Темиртаса и его сестру Султанбахит, но в прошлом году им удалось бежать. Брат и сестра с трудом добрались до города Ахлата и попросили убежища у Хизыршаха.

Темиртас, стремясь вернуть себе власть над Арраном и Ширваном, начал собирать вокруг себя тех, кто когда-то служил его отцу эмиру Мелик Ашрафу.

Ахиджук, узнав про это, собрал войско и двинулся к городу Ахлату. Недаром говорят, что своя шкура дороже. Хизыршах, боясь мести султана, велел схватить Темиртаса и выдать его Ахиджуку. Голову сына Мелик Ашрафа привезли в Тебриз на острие копья.

Лихорадочно, горящими глазами смотрел хан на сидящих перед ним Тюре, Мамая и Урака.

– Темиртас был заложником Золотой Орды. Ахиджук, зная об этом, убил его, вместо того, чтобы вернуть мне. Пусть теперь заплатит за беглеца – вернет его сестру Султанбахит и халат Мелик Ашрафа. Если же он не сделает этого, вы двинете тумены Орды на Иран.

Присутствовашие молчали. Что можно было сказать безумному хану? Разве поймет он, что не о перечисленных им мелочах необходимо думать, а о том, что Иран нужен Золотой Орде, чтобы не прерывался Великий Шелковый путь. Иной, чем при Узбек-хане и Джанибеке, стала Орда. Это видел всякий, кроме Бердибека. Не просто было собрать войско, способное противостоять красноголовым иранцам, потому что эмиры улусов, чувствуя близкие новые смуты, станут искать разные причины, чтобы не посылать к хану своих джигитов.

– Стоит ли, великий хан, из-за мелочей начинать поход в Иран? Быть может, следует подождать удобного случая… – неуверенно сказал Урак.

Руки Бердибека беспокойно задвигались, худые длинные пальцы словно искали потерянную нить.

Мамай, желая смягчить ярость хана, спросил:

– Если Ахиджук заплатит за Темиртаса, вернет Султанбахит и расшитый дорогими камнями халат, то станем ли мы воевать с Ираном или нет?

– К чему нам тогда Иран?

Мамай нахмурился. Снова мелькнула давняя, затаенная от всех мысль, что хан не в своем уме и пора всерьез подумать о том, чтобы покинуть его. Для этого надо отделить Крым и Сакистан и объявить себя ханом нового государства, а там, если удастся собрать сильное войско, без труда сесть на золотоордынский трон. Чем быть одной из ног огромного вола, не лучше ли жить самостоятельным теленком? Пройдет время, и теленок может превратиться в быка.

Бесстрастным, красивым было лицо Мамая, и никто бы не догадался в этот миг, о чем он только что подумал.

– Надо скорее посылать человека к Ахиджуку, – серьезно сказал он.

– Ты сказал правильные слова, – согласился хан.

Когда наконец ушли Урак и Мамай, Тюре-бий вкрадчиво сказал:

– Эти два ногайских батыра готовы и в слове, и в деле идти в одной упряжке…

– Они родственники, – возразил Бердибек. – Чему здесь удивляться?

– Чтобы без опасений править Ордой, нельзя допускать этого. Два эмира, имеющие войско и думающие одинаково, в любой миг могут стать твоими врагами.

Бердибек и без Тюре-бия хорошо знал это, но упрямо тряхнул головой, давая понять собеседнику, что право решать принадлежит только ему.

Тюре-бий приблизился к хану и, не отводя взгляда от его лица, сказал:

– Если объединятся между собой ногайские батыры, то смерть твоя, хан, придет от них.

Многое мог предвидеть хитрый и коварный бий, но на этот раз он ошибся. Смерть уже шла к Бердибеку, но нес ее другой человек.

Кельдибек – сын Ырынбека – был светел лицом, кареглаз и как две капли воды походил на покойного хана Золотой Орды Джанибека. Всякое бывает в жизни, и все-таки его отец являлся средним сыном Узбек-хана, и люди знали случаи, когда внук или правнук рождался похожим даже на своего далекого предка. Но здесь говорили о другом. Людская молва называла Кельдибека сыном Джанибек-хана. Трава не колышется без ветра. Наверное, все так и было, потому что давным-давно, когда Ырынбек был в далеком походе вместе с Кутлук Темиром, частым гостем в ауле его жены Ай-Кортки бывал Джанибек. Ырынбек не вернулся из похода, но это не помешало молодой женщине родить сына. Недолго вдовствовала молодая, красивая Ай-Кортка. Не прошло и года, как эмир Тайкожа с Мангышлака взял ее в жены и увез на берега Хазарского моря.

И вот теперь, через двадцать пять лет, Кельдибек вернулся в Золотую Орду. В Сарай-Берке на троне сидел Бердибек и уничтожал всякого, кто являлся прямым потомком Узбек-хана. Юноша, не желая оказаться в числе несчастных, скрылся в низовьях Жаика, где жила его дальняя родня.

Родственники хорошо приняли Кельдибека. Они выделили ему земли под пастбище, дали скот, юрты и разрешили жить отдельным аулом. Не только внешне был похож Кельдибек на своего отца. Он унаследовал его ум, обаяние, и вскоре к юноше потянулись те, кто был недоволен жестоким правлением Бердибека.

Однажды на тое, устроенном Наурузом Мухаммедом, Кельдибек встретился с Тайдоллой. Произошло это неожиданно, потому что юноша не знал, что она находится в этих краях.

Гости давно были в сборе, давно подали на низенькие круглые столики бесбармак, сваренный из мяса молодой яловой кобылицы, и ароматный кумыс лился рекой. Что и говорить, эмир Науруз Мухаммед любил увеселения, а жены его были одна красивее другой. Кельдибек залюбовался ими. Но когда в юрту вошла молодая женщина и произнесла традиционное приветствие: «Мир вам!» – юноша потерял дар речи.

Много видел он красавиц, но подобная встретилась ему впервые. Тайдолла, несмотря на то, что совсем недавно пережила страшное горе, была прекрасна. Молодость брала свое, и тело ее было стройным, гибким, а губы снова налились алым соком жизни.

Сразу померкла в глазах Кельдибека красота жен эмира. Подобно редкой жемчужине, излучала сияющий матовый свет Тайдолла. И, когда глаза их встретились, юноша больше не мог ни о чем думать, кроме как о ней. Ему хотелось остаться наедине с молодой женщиной, но до конца тоя этого не удалось сделать.

И только тогда, когда гости стали садиться на коней, чтобы разъехаться по своим аулам, Тайдолла сама подошла к Кельдибеку. Она, видимо, не знала, что он сын Джанибека, а считала его двоюродным братом погибшего хана.

– Кайным[12], – сказала Тайдолла, – я не смогла сегодня поговорить с тобою.

От звука ее голоса сердце Кельдибека задрожало и сладко обмерло.

– Страшные наступили времена. Даже близкие люди стали бояться друг друга, и никто не уверен, доживет ли он до завтра. Возьми вот это кольцо,-Тайдолла сняла с пальца серебряное колечко. – Пусть оно напоминает тебе, что есть на свете несчастная женщина, жена твоего старшего брата, сына которой убил кровавый хан Бердибек.

Кельдибек видел, что те, кто еще не уехал, внимательно прислушиваются к их разговору. И, как полагается настоящему мужчине и воину, он не позволил себе сказать лишнего слова. Когда женщина дарит кольцо со своей руки мужчине – это значит, что она верит в него и сердце ее расположено к нему.

– Я буду помнить, – твердо сказал Кельдибек и неторопливо тронул своего коня.

Никто не догадывался, что творилось в душе юноши, никто не знал, что самым сильным желанием его в этот миг было повернуть коня и снова увидеть прекрасное и печальное лицо Тайдоллы. Но он пересилил себя и, хлестнув камчой коня, помчался в степь.

Четыре желания движут поступками человека, четыре желания, подобно вечно не гаснущим кострам, согревают его. Приходя в жизнь, человеку хочется быть счастливым, богатым и любимым. И о славе Кельдибек мечтал. Счастье представлялось ему в виде золотого трона, на который он рано или поздно сядет, одолев Бердибека. И если до нынешнего дня все помыслы были связаны только с этим, то отныне в его жизнь властно вошла любовь к Тайдолле. Он искал встречи с молодой женщиной, а тот, кто ищет, найдет непременно.

Снова, совершенно случайно, увиделись они в ауле Науруза Мухаммеда. По обычаю степняков, Кельдибек не стал откладывать разговора и сразу же сказал Тайдолле о своих чувствах.

Женщина словно ждала этого разговора. На щеках ее вспыхнул легкий румянец, она открыто и прямо посмотрела в лицо Кельдибека.

– И я полюбила тебя с первого взгляда, – сказала Тайдолла. – Но я не могу выйти за тебя замуж, потому что дала клятву…

– Кому ты дала клятву и о чем она?

Женщина помолчала.

– Я поклялась себе. Замуж отныне я могу выйти только за того, кто убьет ненавистного Бердибека.

– А если его убьет другой?

– Его должен убить ты.

– А вдруг аллах не захочет, чтобы это совершил я?

– Значит, он против нашей любви… – упрямо сказала Тайдолла.

– Но ведь ты сказала, что любишь меня!

– Да. Но ради того, чтобы увидеть Бердибека мертвым, я пожертвую и собой, и своей любовью!

Кельдибек понял, что убеждать, спорить с упрямой горянкой бесполезно, тем более что их желания видеть хана Золотой Орды мертвым совпадали.

– Хорошо, – сказал он. – Я сделаю все, чтобы ты была довольна.

Ох как трудно осуществить задуманное! И все-таки пора было начинать. Вокруг достаточно людей, готовых поддержать Кельдибека в его борьбе против хана. Промедление могло обернуться поражением, потому что в степи очень часто люди меняют своих хозяев и не гнушаются совершить донос, если кто-то заплатит больше.

Можно было попытаться напасть на ставку Бердибека ночью и совершить убийство тайно, но не случится ли так, что смертью хана воспользуется кто-нибудь из чингизидов другой ветви и не займет золотоордынский трон раньше.

Нет. Убить Бердибека надо днем, так, чтобы все знали, кто это сделал и на чьей стороне сила. Тогда, увидев в Кельдибеке человека смелого и решительного, его поддержат многие эмиры, беки и бии.

Решив для себя, как ему надо действовать, Кельдибек с этого дня начал подстерегать хана. Его отряд из отборных воинов теперь постоянно кружил близ ставки хана, надеясь встретить того, когда он будет возвращаться с охоты или из какой-нибудь поездки.

Бердибек словно почувствовал надвигающуюся на него опасность. Он почти не выезжал из своего аула, а если и делал это, то его сопровождали многочисленные воины. Кельдибеку приходилось откладывать месть.

Но, видимо, так устроено: от того, что предначертано судьбой, нельзя убежать, нельзя укрыться в высоких горах, спрятаться на дне глубокого моря.

Бердибеку стало известно, что Тайдолла-ханум скрывается в ауле Науруза Мухаммеда. Снова встала перед глазами хана красавица горянка, и в больном его мозгу смешались два желания – овладеть ею и мстить. Неведомая сила заставила Бердибека торопиться, и он велел седлать коней.

Новость в степи летит быстрее, чем самая быстрая птица. Скоро Наурузу Мухаммеду было известно, что к его аулу идет отряд во главе с ханом.

Эмир хорошо знал, приютив в свое время Тайдоллу, чем это ему грозило. Но ненависть к Бердибеку победила благоразумие. И вот теперь выбора не оставалось. Хан заберет женщину и в отместку разорит аул, а самого эмира предаст смерти.

Науруз Мухаммед срочно послал гонца к Кельдибеку, велев передать ему: «Встреть хана в степи и убей. Второго такого случая не будет». Сам же, не надеясь на благоприятный исход, вместе с женами и детьми укрылся в камышовых зарослях Жаика, велев приближенным, если Бердибек придет в аул, сказать тому, что он уехал на охоту.

Неожиданной, но желанной оказалась для Кельдибека весть, которую принес гонец. Решили встретить хана в глубокой низине, заросшей кустами таволги. Здесь можно было спрятаться и до поры до времени оставаться незамеченными.

Нападение было внезапным. Многие воины из отряда хана даже не успели схватиться за оружие, как на головы их обрушились тяжелые дубинки и кривые сабли. Недолгой была битва. Обезумевшие кони, волоча за собой застрявших в стременах мертвых воинов с пронзительным ржанием уносились в степь.

Нахлестывая своего иноходца Тулпаркока, мчался прочь от поля битвы Бердибек. Не было в степи коня, равного Тулпаркоку, и не страшна была ему любая погоня, но на быстроногом коне сидел человек, участь которого была предопределена судьбой. Угодив передней ногой в сурочью нору, ударился о землю Тулпаркок, и хан, вылетев из седла, долго катился среди кустов, обдирая в кровь руки и оставляя клочья одежды на острых колючках. И едва он вскочил на ноги, налетел на него широкогрудый конь Кельдибека, и снова Бердибек оказался на земле. Он поднял руки, пытаясь закрыть лицо, но Кельдибек, привстав на стременах, с силой опустил на его голову сверкнувшую на солнце саблю. Рыжая голова Бердибека глухо стукнулась о землю и откатилась в сторону. Большие льдисто-зеленые глаза хана подернулись мутной дымкой…

Подскакал воин, проворно спрыгнул с коня, поднял за волосы голову с земли и, прежде чем положить ее в хуржун, потер большим пальцем веки хана и умело закрыл ему глаза.

Во все ближние и дальние аулы были посланы гонцы, чтобы объявить народу о смерти хана Золотой Орды Бердибека. После короткого отдыха отряд Кельдибека двинулся в сторону Сарай-Берке, и отовсюду спешили к нему навстречу, просили взять с собой: и простые воины, и эмиры, и бии, и батыры. Все выражали почтение и готовность служить верой и правдой.

– Голову хана вправе снять только хан. Кельдибек достоин быть ханом! – говорили они.

Встречать нового хана вышли из города в степь бии Тюре и Мангили. Еще вчера верой и правдой служили они Бердибеку, сегодня же кричали надоедливо и визгливо о том, сколько притеснений они от него выдержали и как рады, что будут отныне служить справедливому хану.

Самые знатные и уважаемые эмиры, взяв Кельдибека под руки, как велел обычай, усадили его на золотоордынский трон.

Нет на свете большего горя для народа, чем то, когда счастье вдруг улыбнется недостойному человеку и возвысит его над ним. Нет того числа несчастьям и невзгодам и никто не может помочь людям, потому что их правитель думает только о своей славе и благополучии.

Неузнаваемо вдруг переменился Кельдибек. Не было больше прежнего веселого, умного, отчаянного джигита. Сев на трон Золотой Орды, он сделался похожим на стервятника, подозрительно оглядывающегося вокруг. И, так же как и убитый им Бердибек, новый хан тоже стал питаться падалью – повсюду ему мерещились враги и заговоры, и он без устали рубил головы тем, кто казался ему подозрительным.

Отныне Кельдибек был глух к словам эмиров, которые помогли ему возвыситься. Ему казалось, что все они только и думают о том, чтобы убить его. Далекой и совсем ненужной казалась теперь ему Тайдолла, которой он еще недавно говорил о своей любви.

Неожиданно и, казалось бы, без особой причины закачалась Золотая Орда, затрещал ее остов. Если при Бердибеке только отдельные эмиры делали попытки выйти из ханского повиновения, то сейчас вдруг в разных концах Орды начались смуты. Кельдибек попытался подавить недовольство, взнуздать непокорных – и ничего не мог сделать. Вместо того чтобы собрать вокруг себя эмиров и с их помощью держать народ в кулаке, он продолжал натравливать их друг на друга.

Тот, кто поднял тяжелый меч и не смог удержать его, непременно ранит себя.

Первым почувствовал слабость хана эмир Мамай. Джанибек отдал в свое время Крым в управление потомству Токай-Темира, одного из отпрысков Джучи, но, когда на золотоордынский трон сел Бердибек, Мамай сумел выпросить этот улус себе. Он перевел свою главную ставку из Азак-Тана в Крым и стал осторожно и неторопливо прибирать к своим рукам земли в низовьях Итиля. Когда же ханом стал Кельдибек, Мамай окреп настолько, что почти вышел из подчинения Орды.

В Золотой Орде еще во многом придерживались законов, установленных великим Чингиз-ханом, и потому, не являясь потомком Потрясателя вселенной, Мамай не мог объявить себя ханом. Поэтому, по его желанию, ханом стал Абдолла – внук одного из потомков Джучи. Государством правит тот, кому подчиняется войско, а оно было в руках Мамая.

Полный желания добиться своего и зная, что, кто бы ни правил Золотой Ордой, любой хан станет противиться отделению Крыма и Сакистана, Мамай начал искать себе сильных сторонников. Взор его сразу обратился в сторону Литвы, где князем сидел Ольгерд, женатый на его дочери. Желая укрепить связь с орусутскими князьями, Мамай помог нижегородскому князю Дмитрию Константиновичу получить в управление великое княжество Владимирское, отобранное у малолетнего московского князя Дмитрия Ивановича. Исподволь, незаметно стал Мамай готовиться к походу на Сарай-Берке.

Распри в Орде ширились. Булат-Темир, сына Тугана, из потомства Джучи, объединился с булгаро-татарами и захватил верховья Итиля. Тогайбек, из потомства Сибана, подчинил себе мордву и даже осмелился чеканить собственные деньги. Он отправился походом на город Рязань, плативший дань Золотой Орде, но был разбит орусутскими воинами.

Неспокойно было и в Хорезме. Когда шкуру барана тянут со всех сторон, она начинает трещать, и никто не может заранее знать, какая ее часть оторвется. Неспокойно было у лезгин Северного Кавказа, что-то затевало обиженное Московское княжество.

Словно черная пелена закрыла глаза хана Кельдибека – он не желал ничего видеть. Даже у подножья его трона было неспокойно. Эмиры, окружавшие его и постоянно пребывавшие в страхе быть убитыми своим повелителем, разделились. Во главе одной группы оказался Тюре-бий, в другой находились эмиры Хаджи-Тархан, Хаджи-Черкес и Науруз Мухаммед.

Тюре-бий, как и при прежнем хане, был любим и уважаем Кельдибеком. Он научил его стравливать между собой эмиров, но бий забыл, что могилы для всех одинаковы.

Однажды хан позвал Тюре к себе и сказал ему:

– Вчера в моем шатре был Мангили. Он сказал, что это ты учил Бердибека убивать преданнейших эмиров и что если я не избавлюсь от тебя, то скоро стану похожим на прежнего хана.

Этой же ночью Мангили, вышедший по нужде из своей юрты, исчез. Только через несколько дней его случайно нашли далеко от аула в глубоком овраге. У старого бия был сломан позвоночник. Кельдибек велел похоронить Мангили с подобающим ему почетом и над могилой поставить мазар.

Хан был молод, но постоянный страх потерять золотой трон сделал его ум изощренным. Ему нравилось, когда неугодного для него человека убивал кто-нибудь другой, а не он сам. Через несколько дней Кельдибек пригласил в свою ставку горячего и своенравного Софы – сына Жарака, брата Мангили-бия, а затем велел позвать Тюре.

Ничего не подозревавший бий спокойно вошел в ханскую юрту, но когда увидел сидящего здесь Софы, темное лицо его, похожее от старости на днище закопченного казана, покрылось смертельной бледностью, а глаза, как две испуганные мыши, заметались в орбитах. Ответив на приветствия Тюре, хан сказал:

– Софы, я недоволен тобой. Пусть свидетелем нашего разговора будет почтенный аксакал Тюре-бий…

Софы вздрогнул, тело его напряглось. Он хорошо знал, что бывает с тем, кем недоволен Кельдибек.

– Великий хан, я не знаю за собой никакой вины. Ни словом, ни делом я не обидел вас…

Хан медленно покачал головой, пошевелил губами:

– Не мне нанес ты обиду, а своему благодетелю покойному – Мангили-бию. Говорят, ты долго жил подле него, и почтенный старец учил тебя мудрости…

– Я ничего не сделал ему плохого…

Кельдибек вздохнул, на лице его появилось выражение досады.

– Ты его родственник и уже хотя бы поэтому должен уважать дух покойного. Почему ты до сих пор не отомстил за его смерть?

– Я не знаю, кто убил его.

– Убийца сидит напротив тебя, – скучающе сказал хан. – Мангили убил Тюре.

– Великий хан! – в отчаянии крикнул бий, но Кельдибек не дал ему говорить.

– Убийца Тюре, – жестко повторил он. – Это говорю я, хан Золотой Орды. Мангили открыл мне тайну, а я поделился ею с бием, потому что всегда считал его верным и преданным человеком. Он же, думая о своих интересах, приказал джигитам убить достойнейшего человека, почтенного Мангили. – Хан повернулся к Тюре.

– Быть может, я говорю неправду? – высокомерно спросил он.

Бий стоял на коленях, протягивал к Кельдибеку руки, моля о пощаде. Он не мог сказать, что хан лжет, потому что это было бы еще большее преступление, чем убийство Мангили.

– Прости меня, великий хан!..

Но Кельдибек словно не слышал Тюре. Он, не отрываясь, смотрел на Софы:

– Я разрешаю тебе отомстить.

Софы метнулся к бию, рывком схватил его за седую бороду и запрокинул голову. Тускло сверкнул нож…

Хан неподвижно сидел на троне, спокойно наблюдая за происходящим. Софы стоял перед ним в одежде, залитой кровью.

– Ты посмотри, Софы, – брезгливо сказал Кельдибек, – какая черная, грязная кровь текла в жилах Тюре-бия. Вели своим джигитам, пусть тело этого кабана они завернут в кошму и ночью увезут подальше в степь.

Хан был в хорошем настроении. Легко и просто убирал он со своего пути врагов, убирал чужими руками. С каждым днем крепло убеждение, что никого подолгу нельзя держать у подножья трона, потому что обязательно наступит такое время, когда смотрящий снизу захочет сам стать ханом. Люди должны приходить и уходить. Всегда найдутся такие, кто мечтает стать подстилкой под ногами повелителя Золотой Орды, кто готов служить за жирную кость и с подобострастием заглядывать в глаза.

После того как Софы убил Тюре-бия, прошло не более месяца. Кельдибеку вдруг пришла мысль, поразившая его своей простотой. Не могло ведь так быть, чтобы Тюре оказался последним врагом. Непременно где-то должны были быть другие. Надо только хорошо подумать, перебрать в памяти слова и поступки близких к нему эмиров. Что-то уж очень тихо сидят в своих улусах Науруз и Хаджи-Черкес. Когда тихо – это тоже плохо. Тихие принимают неожиданные решения.

Чем больше думал хан о своих эмирах, тем больше сомневался в их преданности. Больное воображение его рисовало картины одну страшней другой, и вскоре он твердо верил, что жизни его грозит опасность.

Надо было свести вместе Науруза Мухаммеда и Хаджи-Черкеса и заставить их вцепиться друг другу в горло. Особенно страшным и ненавистным казался Кельдибеку Науруз Мухаммед. Эмир помог ему в свое время сесть на трон. Значит, он чувствует за собой силу, и кто знает, не захочет ли он завтра сделать ханом другого.

Кельдибеку вдруг вспомнилась Тайдолла. Все это время он не думал о ней и сейчас бы, наверное, не вспомнил, если бы Науруз Мухаммед не взял ее себе четвертой женой. Как посмел эмир это сделать, если в свое время ей говорил о любви сам хан? Почему он не спросил разрешения у него, Кельдибека?

Хан был недалек от истины. Видя несправедливость и жестокость по отношению к близким и преданным ему людям, Науруз Мухаммед все чаще думал о том, что он совершил ошибку, когда помог Кельдибеку.

Пользуясь тем, что в Орде постоянно лилась кровь и ханское окружение было занято распрями и ссорами, эмир начал исподволь копить силы, потому что был уверен: наступит такой день и час, когда жестокая рука хана дотянется и до него. Науруз Мухаммед искал себе опору среди других эмиров, так же, как он, недовольных правлением Кельдибека. Их был в Орде немало. И первым откликнулся Хаджи-Черкес.

И когда эмир услышал, что хан вызывает их обоих в Сарай-Берке, и, зная, как умеет Кельдибек расправляться с неугодными, натравив их друг на друга, он послал своего человека к Хаджи-Черкесу со словами предостережения. Еще он предлагал не откладывать устранение хана. Хаджи-Черкес во всем согласился с Наурузом Мухаммедом и даже брался сам убить Кельдибека. В согласии эмиров на союз уже крылась будущая вражда. Каждый из них хотел стать ханом и стремился обогнать соперника, прийти к трону первым.

Хаджи-Черкес приехал в Орду раньше, чем добрался сюда Науруз Мухаммед. Хан встретил его приветливо и, оставшись один на один, сказал:

– Меня беспокоит то, что Науруз Мухаммед самовольно присоединил к своему улусу земли, которые я ему не давал. Есть слухи, что он собрался сделать то же самое и с твоими землями. Этим слухам можно поверить, потому что эмир коварен и жесток.

Хаджи-Черкес знал, что такое вполне может случиться: эмиры никогда не отказывались взять то, что можно было взять у ослабевшего соседа, но сейчас Наурузу Мухаммеду, как и всем остальным, было не до этого. Каждый с тайным вожделением смотрел на золотоордынский трон.

Хаджи-Черкес сделал вид, что поверил словам Кельдибека.

– Если Науруз действительно задумал такое, – сказал он, – я лишу его жизни.

Кельдибек обрадовался. Враги легко втягивались в привычную для него игру.

– Я скажу об этом Наурузу Мухаммеду, как только он приедет, в лицо. Ты сможешь сам убедиться в правдивости моих слов.

– Я утоплю его в крови! – свирепо сказал Хаджи-Черкес. – Если, конечно, будет на это ваше разрешение, великий хан.

Не отводя от эмира возбужденно горящих глаз, Кельдибек шепотом произнес:

– Разрешаю. Коварный должен быть наказан. – Он провел по лицу ладонями.

Сердце хана ликовало. Он забыл обо всем на свете. Мысленно он видел обоих эмиров мертвыми.

С нетерпением ждал Кельдибек приезда в Орду Науруза Мухаммеда, и, когда тот наконец появился во дворце, он встретил его, сидя на троне, весь напряженный, словно тетива лука.

Кроме Хаджи-Черкеса и двух сопровождающих его батыров, в зале, где хан обычно принимал гостей, никого не было. Даже личной страже он велел выйти за дверь.

Науруза Мухаммеда сопровождал только один воин – высокий, темнолицый, с глубоко упрятанными под нависающими бровями глазами.

Гости переступили порог и остановились в глубоком поклоне.

– Я рад гостям, – хрипло сказал Кельдибек. – Приблизьтесь.

Науруз Мухаммед и воин подошли к подножью трона.

– Ассалам агалейкум, – произнес эмир, по степному обычаю протягивая к хану руки.

Кельдибек с холодной усмешкой ответил на рукопожатие. Науруз Мухаммед отступил в сторону, уступая место сопровождающему его воину.

Необъяснимое беспокойство охватило хана, но руки уже были протянуты, и он не успел их отдернуть. Железные пальцы стиснули его запястья. Кельдибек рванулся, хотел крикнуть, но в это время Науруз Мухаммед бросился на него и, схватив за горло, прижал хана к спинке трона.

Через некоторое время, когда все было кончено и тело хана обмякло, эмир отступил в сторону.

– Все, – сказал он шепотом и оглянулся вокруг.

Хаджи-Черкес и сопровождающие его воины по-прежнему спокойно сидели на своих местах.

– Аминь, – сказал Хаджи-Черкес.

– Аминь, – повторили, как эхо, воины.

Наступила гнетущая тишина, и первым ее нарушил Хаджи-Черкес:

– Приподнимите Кельдибека. Усадите его ровнее на троне…

Воины бросились исполнять приказ, сам же эмир неторопливо подошел к двери, широко распахнул ее и громко сказал:

– Пусть войдут все, кто пришел к хану…

За дверями, видимо, ждали этих слов. Торопливо входили эмиры и беки, бая и бии. Коротко взглянув на трон, они без труда понимали, что произошло, а потому, не задавая лишних вопросов, усаживались на ковер у его подножья. Собравшиеся были одеты празднично: в дорогие халаты, подпоясанные золотыми и серебряными поясами, головы их украшали бархатные шапки-борики, отороченные мехом выдры и соболя…

Хаджи-Черкес пристальным взглядом обвел присутствующих:

– Ушел из жизни Кельдибек – хан, проливавший кровь дорогих нам людей… Тих и спокоен сидит он теперь в последний раз на троне… – голос эмира окреп, и в нем зазвучала властность. – Снимите богом проклятого с трона, положите его в угол и накройте чем-нибудь…

Воины торопливо бросились исполнять приказ. Ухватив мертвого хана под руки, они волоком утащили его в дальний конец зала и прикрыли парчовым халатом.

– Я думаю, – сказал Хаджи-Черкес, – что самым достойным, кто бы теперь мог занять трон, является Науруз Мухаммед. Есть среди вас такие, кто захотел бы возразить мне?

Таких не нашлось. Собравшиеся дружно закивали головами, заговорили.

Торопливо, спотыкаясь, словно боясь, что кто-нибудь задумает раньше него сесть на золотоордынский трон, бросился вперед Науруз Мухаммед.

Собравшиеся торопливо вставали со своих мест и, склонившись в низком поклоне, мелкими шажками приближались к помосту, на котором стоял трон. Вперед вышли самые старые и почтенные из эмиров.

– Пусть будет благословенным ваше правление, великий хан! – сказали они в один голос.

Науруз Мухаммед благодушно улыбался в усы и милостиво кивал головой.

Хаджи-Черкес поклонился Наурузу Мухаммеду.

– Разреши, великий хан, оповестить народ о твоем избрании…

– Да будет так! – важно согласился новый хан.

Эмиры благословили его на золотоордынский трон, но, видимо, проклятие тяготело над самим троном, и всякий, кто становился его владельцем, был обречен. Не прошло и года, как Хаджи-Черкес, велев схватить Науруза Мухаммеда, передал его вместе с Тайдоллой в руки Хизыра – сына хана Саси-Буги, двинувшего свои тумены на Золотую Орду. Саси-Буги велел умертвить пленников. С его помощью на трон сел сам Хаджи-Черкес. Но не прошло и года, как его зарезал Хизыр. Через такой же срок Хизыра убил его собственный сын Темир-Ходжа. Но ему повезло еще меньше, чем его предшественникам. Пять недель правил Темир-Ходжа, потому что именно в это время, в год барса (1362), Мамай сделал ханом Крыма Абдоллу и с большим войском начал поход против Золотой Орды. Темир-Ходжа бежал в итильские степи, и здесь, на пыльной степной дороге, чья-то рука прервала нить его жизни.

За прошедшие пять лет после смерти Джанибека восемь ханов садились на золотоордынский трон, и каждый последующий убивал предыдущего. В междоусобной борьбе погибли многие эмиры, беки и бии. Народ обнищал от постоянных грабежей, и кровь обильно полила степи Дешт-и-Кипчак. Мамай, подобно стервятнику, напал на столицу Золотой Орды, сжег и разграбил.