Шесть рассказов об исчезновении и смертях

Структура повседневности

«Краткое жизнеописание Дхармокирти — учителя философии» — так должна была называться книга Йозефа Негрели, анонсированная ежедневником «Богемия» в январе 1910 года. Нет смысла рассказывать, с каким нетерпением ждали работы, тем более что последняя вещь того же автора, «В Индии ты был бы Богом», достаточно смелая и одновременно увлекательная, стала любимым чтивом пражан. Читателям весьма импонировали безусловные достоинства прошлых сочинений замечательного ориенталиста: стиль, лишённый трюизмов, парадоксальность выводов, подкреплённых могучим багажом аргументов, умение глядеть на вещи непредвзято, без снисходительного апломба доктора гонорис кауза, способность рассказывать о вопросах, достаточно тонких, с интересом и лёгкой иронией подлинного мыслителя, в то же время, оставаясь доступным для гимназиста, капеллана, вагоновожатого и пражской профессуры. В академических кругах «В Индии ты был бы Богом» вызвала самые диаметральные мнения. Свинарский назвал её научной спекуляцией одарённого графомана. Клима ответил на публикацию статьёй «Благородный проигрыш», где защитил автора от обидных, а порой и оскорбительных нападок Свинарского, упрекнув Негрели в спорности постановки вопроса и похвалив за смелость. А такой корифей, как Млынарчик, выразил автору своё горячее одобрение. К нему присоединились доктор Борн и доктор Шпет.

Книга представляла собой развёрнутое исследование жизни Будды, Махавиры, Шанкары. Успеху сугубо научного сочинения способствовали многочисленные маргинали и сноски, обширный глоссарий и, конечно, чудесно выполненные виньетки в каллиграфической манере Бердслея. Словом, все, кто когда-либо видел книгу, говорили, что её типографский аромат действовал на них, как дым гашиша на наркоманов. Странно, но факт: этот человек, чьё творение разошлось в три дня, внешне был мало кому знаком. В Праге того времени узнавали сразу только двух людей — императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа и Макса Линдера. К слову сказать, Негрели чем-то напоминал блестящего Макса: он одевался по моде — брюки в полосочку, цилиндр, чёрный, прекрасно сшитый пиджак. Но в отличие от Линдера он никогда не носил усов, предпочитая быть до конца бритым. В нём было больше фата, франта, чем учёного, а порой Негрели казался учителем танцев, праздношатающимся по бульварам — лишь немногие знали, что именно так, на ходу, рассеянно глядя по сторонам, он сочинял свои книги и приходил домой измождённый после многочасовых прогулок, чтобы ещё часа два потратить на записи. Его любимым местом была кондитерская «Херц Блат», где он подолгу, механически поглощал наполеоны, марципаны, кнедлики, корзиночки. Но была ещё одна, пламенная страсть, придававшая последним годам жизни (он прожил всего 35 лет) лёгкий мелодраматический налёт — бульварная пресса не раз выливала на него ушаты грязи, смакуя подробности романа Негрели с певичкой из кафешантана «Банзет» Катажиной Гаевской. В хор этой травли иной раз включались и младочехи, рисовавшие на учёного ядовитые, пошлые карикатуры, стараясь всякий раз задеть его австро-венгерский патриотизм. Но не было случая, чтобы Негрели ответил своим хулителям, даже когда известный адвокат князь Шварценберг, являвшийся поклонником автора, предложил отомстить обидчикам, Негрели спросил аристократа: «Разве собакам отвечают укусами на укусы?» Идея создания «Краткого жизнеописания Дхармокирти...» созрела давно — как раз в тот год (примерно семь лет назад), когда автор занял место приват-доцента на кафедре буддологии.

С энергией самоубийцы он бросился в библиотеку Климентинума и словно обезьяна взлетел по лестнице, ведущей на самую вершину стеллажа, где находилось самое таинственное, непонятное, словом, то, до чего не доходят руки остальных. Можно считать, что из этой схватки с информационным валом он вышел победителем, если бы не невралгия, заработанная на ценных указаниях привратников. Кроме набегов на библиотеку Негрели вёл большую частную переписку с ведущими центрами — она занимает четыре чапендейловских шкафа.

В 1847 году совместные раскопки, проводимые доцентом Томасом Стэмфордом Рэфлсом (Бенгальское Азиатское общество) и Ван Хувелом (Батавское общество искусств и науки) на острове Ява (основание для проведения исследования — реляция № 585540 за подписью вице-губернатора нидерландской Индии Ван Дейка, участника Ватерлоо на стороне французов), увенчались долгожданным успехом (по странной случайности это произошло в день рождения Негрели, но 30 лет спустя). Цивилизованный мир ошеломила весть о находке в индонезийских джунглях величайшего буддийского святилища. Так, из небытия всемирной памяти был возвращён чудесный Боробудур — храм множества Будд.

Эти гордые слова, исполненные глубокого скепсиса, высечены на позеленевших камнях, открывшихся взору одного из землекопов, когда он расчищал рельефы основания, изображавшие сцены грандиозных изощрённых пыток буддийского Ада. Шесть строк принадлежат Златомирцу, он же Дхармокирти — так звучит на санскрите его вечное имя.

Спустя пятьдесят лет после случившегося открытия великий мертвец вновь напомнил о себе: во время реставрации в монастыре Цяньфодун (Китай, провинция Ганьсу), отбивая штукатурку, монахи случайно наткнулись на заложенную кирпичами дверь, которая вела в книгохранилище, полное древних манускриптов. Один почти истлевший трактат лежал у входа, открытый на последней странице.

Родство двух поэтических фрагментов не вызывает сомнения. Аверал Стейн высказал предположение, что оба отрывка являются вариантами более древнего, утраченного текста, автором которого действительно является Дхармокирти[21]. Леви Саливен со ссылкой на профессора Млынарчика («Пепел буддизма») позволил себе не согласиться с выводами Стейна, назвав их «отнюдь не бесспорными», он доказал с помощью текстологического анализа оригинальность отрывков, авторство, а также непреходящее значение. Его отдельные выводы получили щедрую похвалу приват-доцента Негрели, в целом занимавшего в этом вопросе центристскую позицию, за что неоднократно подвергался критическим разгромам со стороны парижской школы. Надо со всей откровенностью признаться, что вопрос авторства и по сей день остаётся сложным, идут затяжные баталии, переходящие в склоки, а порой в сведение счётов, но конца сражению не видит никто, единственное, что признают все (это самое общее положение): Дхармокирти — последний логик золотого века индийского буддизма — является создателем семи обширных сочинений, одни из которых утеряны, другие известны лишь в китайском, тибетском, древнеяванском переводе, причём на древнеяванском текст глобально искажён.

Точные даты жизни Дхармокирти неизвестны. Эта ситуация позволила дилетантам из так называемого «кружка Кемпелена» выдвинуть смехотворный тезис о «легендарности», и только железнодорожная катастрофа в Брюне (Брно), погубившая всех членов этого общества, не позволила завершить скандальный сборник «Дхармокирти — человек-утопия». Купец, влюблённый в географию, или географ, увлечённый торговлей, подданный Жёлтой империи Хуанг Тчанг, покидая края философа в 600 году, ещё не упоминает о мудреце; его соотечественник паломник Сюань Цзан (мирское имя — Чень Хуэй) в «Записках о странах Запада» с горечью произносит в 660 году, что «светоч истины, поражавший глубиной самых искушённых, давно угас».

Остаётся только предположить, что годы существования Дхармокирти умещаются в шестидесятилетний промежуток, а это слишком символично. Свинарский, поражённый биографической эпидемией времени, произвёл расчёты, однозначно показав, что рождение философа приходится на 609 год, но дотошный Негрели опроверг выводы коллеги в 1909 году. Безусловно, если правы члены «кружка Кемпелена», тогда достаточно правдиво звучат первоисточники, единогласно сообщающие, как в тот неизвестный день рождения Дхармокирти «в мире ни одна река не вышла из берегов, не свирепствовали ураганы и эпидемии, не случилось даже лунного затмения — словом», отсутствовали все какие-либо стихийные бедствия и аномалии, обычно сопровождающие появление на свет мудрецов, гениев или полководцев. «Стояла гробовая тишина — только крик журавлей нарушил её ненадолго».

В трёх совершенно разных биографиях Дхармокирти, известных в сжатом изложении Таранатхи, сообщается об отце Величайшего — в одной Дхармокирти назван внебрачным сыном правителя острова Суварна, в другой — его родитель — отбельщик хлопка из предместий Мадраса, в третьей — брахман из Трималая. О детстве героя мы не знаем ничего, словно жизнь начинается там же, где и духовный путь, — среди равнинных лесов, гущу которых прорезала одинокая скала. Пришелец-чужак пройдёт мимо неё, погоняя нагруженных поклажей ослов. Грязный гуртовщик скота остановится в её тени ненадолго, согнав стадо в кучу. Беглецы с нечистой совестью поспешат удалиться в суеверном страхе, внушаемом неразумным одним лишь видом чёрного камня, достигшего небес. Эта скала — монастырь Ноланда. Надпись, выбитая на каменной стеле у входа, сообщает, что храм основан Буддой. Столетиями пробивали аскеты запутанные ходы, вгрызались в толщу породы, чтобы там, внутри, узреть сокровенное, растить смену и достигать последнего предела вдали от мира. Что побудило юношу искать прибежища за базальтовой твердью скалы? Безуспешно гадая о множестве причин, мы всё равно придём к одному неизменному следствию — монастырю, вставшему неприступной твердыней в окружении лесов, в которых вечерами так ревут обезьяны. Это самая великая обитель, название которой переводят как «дающая продолжение», — там Будда пребывал в дни нирваны в окружении восьмидесяти тысяч архатов, там пятьсот виднейших учителей, удостоенных почётного звания «шри», разъясняют суть «совершенной чистоты», там Ишварасена воспел этапы «срединного пути», Дхармопала преподавал медитацию, а факультет логики возглавлял величайший Дигнага. В этом столь просвещённом месте Дхармокирти принял посвящение, а три месяца спустя, в день, когда была преодолена вторая ступень благородного пути отшельников, ученик вошёл в пещеру Дигнаги, когда тот писал на пальмовых листьях новые тезисы для нового диспута. Их глаза встретились, как глаза врагов. Жёлтый, немощный старец увидел в юнце-головастике свою смерть, но и продолжение, первое привело его в ярость, второе — в восторг. Разговор двух касался причины и следствия — каждый стоял на своём. На риторический вопрос: «Что было раньше, яйцо или курица?», Дигнага ответил: «Курица», Дхармокирти: «Раньше было раньше». Это разногласие вылилось в драматический конфликт между учителем и учеником, последний скоро оказался за воротами монастыря. (Последние изыскания Негрели показали, что Дигнага умер задолго до появления в монастыре своего ученика[22].

Дальнейший путь отшельника полон чудес настолько невероятных, что они вряд ли могли войти в жизнеописание: белые львы, выходящие из белых лотосов, охраняют его путь, женоподобные птицы в ночных джунглях предлагают ему себя, но, получив интеллигентный отказ, жалостно рыдают, бодхисатва ведёт с ним разговор о полёте летучей мыши, в водах священной реки Дхармокирти тридцать лет смывает с себя лицо, и, достигнув невозможного, он сочиняет три мистические формулы бессмертия, во время голода мудрец превращает камни в яства, за что люди племени маллал избивают его палками. Кульминацией этих чудес и мытарств становится момент озарения, следующий за избиением: «Всё померкло на миг, остановилось время, стихли звуки. Но вдруг из земли, чёрной тверди заструился в небеса свет яркими снопами, свет ослепляющий, густой свет!»[23]

После потрясения Дхармокирти лишил себя сна и отправился на поиски холма. На вершине одного из возвышений он обнаружил потухшее костровище, что счёл благим свидетельством. Тут же сев, мудрец стал писать. Он не заметил, как вокруг появились стены, как пришли ученики, как сухой сезон сменял влажный. Лишь камыш для письма да листья пальмы, покрытые буквами, застилали ему глаза.

Сохранилось любопытное свидетельство учеников, утверждавших, что, когда трактат «Праманавартика» был закончен, учитель стал читать его вслух. Он был так увлечён процессом, сосредоточен, возвышен! Дойдя до экстаза, учитель постепенно потерял свои очертания. Его образ сделался расплывчатым, а наблюдавшие это были потрясены и пали ниц, когда он вновь материализовался.

Отдавая должное мастерству логика, можно сказать, что мир Дхармокирти, представший в «Праманавартике» (о которой мы знаем со слов Девендрабудхи), почти непостижим.

В начале трактата мудрец рассказывает о пожиравшем кобру павлине, рисунок которого висел на стене в его родном доме (в каком из возможных трёх?). Эта смелая птица всегда завораживает его, её царственность равняется, по Дхармокирти, миру, её пронзительный голос действует как удар бамбукового шеста.

«Мне было двадцать лет. Я скитался в горах один, собирал небольшие камни: агаты, яшму, сердолик. На мне была грубая ткань, подаренная благодетельным стариком. Я жёг костры в холодных горах, спал в ямах и брёл без цели. Но вдруг среди тишины высокогорья раздался павлиний голос. Он долетел из пещеры, возле которой я отдыхал. Услыхав звук, мне захотелось увидать птицу. Но, обойдя пещеру, я не нашёл её. Её не было там — обманчивый мир пошутил надо мной. Павлин исчез, исчез голос птицы, осталась только иллюзия. Именно тут я понял — в мире сменяющихся видений павлин вполне может стать... пещерой. Пещера одна из его форм, но не самая удивительная».

Доктрина позволяет сделать ещё одно предположение: в пещере действительно находится павлин, но не конкретная птица, смертная, как всё живое, а идеальное существо — павлин высших непреходящих достоинств, бессмертное, недоступное разуму извечное создание. Грубая конкретизация пера, крыльев, чешуек ног — словом, всё, что характерно для земного животного, здесь уступает место величайшему, чьи свойства доведены до кристаллической прозрачности и постигаются лишь «открытым разумом».

Но есть третье толкование: почему это крик павлина, а не скрежет жерновов или испускание газов? Почему всё это происходит в пещере, а не в саду раджи или в спальне шлюхи? Откуда знать, что павлин — это павлин, а пещера — это пещера? Ведь я никогда раньше (если не считать неудачного рисунка птицы) не видел ни того, ни другого. И если бы павлин назывался ослом, а пещера напёрстком, неужели и тогда следовало бы искать истину на его дне?

Представляя мир таким образом, Дхармокирти утверждает: окружающее состоит из определений — слов, обозначающих предметы, причём звуковое название более изначально, чем сам предмет (как тут не вспомнить: «В начале было слово»). Как следствие этого возникает идея — мир — плод нашей необузданной фантазии. Человек есть продукт мышления других, не только окружающих, но и предшествующих, и будущих поколений, бесконечное множество тех, кто о нём знает или предполагает его на основе заключений, — всё это делает возможной жизнь человека. Если предположить, что этот мир постигнет тотальный склероз, по Дхармокирти, исчезнет цивилизация и всё остальное.

(Этот средневековый релятивизм вызвал особое негодование Негрели, считавшего подобные взгляды не свойственными, по крайней мере, не главенствующими идеями Дхармокирти. Приват-доцент даже подверг сомнению истинность пересказа слов учителя Девендрабудхой.)

— Твой мир слишком хрупок. Он зависит от памяти, но не от творца, — бросил мудрецу в негодовании индуистский пандид Кала Наг[24], ознакомившись с тезисами мудреца.

— Когда тебя покинет память, тебя покинет и твой творец, — ответил Дхармокирти.

Печальная судьба Кала Нага впоследствии как бы подтвердила эти слова. В конце жизни он потерял рассудок и уже не мог выйти даже из своей комнаты. Забытый всеми, заблудившись в четырёх стенах, он бился головой о камни дома и умер, истекая кровью, струившейся из семи отверстий.

В те далёкие годы учение Шакья-Муни угасало на земле Индостана, но просветлённые правители часто устраивали логические диспуты между индуистами и поклонниками Будды, заканчивавшиеся не в пользу последних. После чего побеждённых били и подвергали всяческим унижениям. Дхармокирти однажды принял участие в таком споре, произошедшем при дворе раджи, повелевавшего городом Гаджамом. Это случилось в прохладных покоях, украшенных мрамором, резьбой и лазурью.

В центре зала восседал повелитель. Справа от него десять искушённых языкастых пандидов, закалённых в «боях мудрости». Слева на ветхом коврике примостился Дхармокирти. Не успел он открыть рот, как пандиды набросились на него, вырвали из рук пальмовые листья с тезисами, с безмолвного согласия раджи привязали книгу к хвосту бездомной волосатой собаки и погнали дворнягу по улицам, сообщая жителям, что дурные мысли не смутили тех, кто чертит на лбу три линии.

Дхармокирти возвратился к стенам своей обители, сопровождаемый бранью. На пороге он сказал врагам с безразличием: «Подобно тому, как эта собака пробежит по всем улицам, труд распространится по всему миру».

Он умер в дни летнего зноя, сидя на солнцепёке, обратившись к светилу лицом. Смерть его обнаружилась через день, после того как ученики попытались впихнуть в рот сидящему трупу варёный рис. По традиции Дхармокирти был подвергнут очищающей кремации.

«Ученики сожгли его тело и разошлись. Прах развеяло ветром, а кости растащили бездомные волосатые собаки. Теперь трудно отыскать то место, известно только, что это один из окрестных пустырей, там всегда чем-то смердит, потому что люди из касты птицеловов и нищих собираются здесь на ночлег, устраивают отхожие места и свальные оргии, попирая своими нечестивыми задами священный пепел Дхармокирти».

Так повествует в «Истории» мудрый всезнающий Таранатхи о том, как погребли великого логика Индостана, одно из «шести украшений буддизма».

Его последователи, те, кто жил за монастырскими стенами, рассеялись по свету: Девендрабудха написал главу «О восприятии», которую своевольно включил в книгу наставника, трактат «Праманавартика», Шакьябуддхи написал комментарий к главе «О восприятии», где приказывает потомкам понимать все мысли мудрецов буквально, Прабхабуддха написал комментарий к творению Шакьябуддхи, дополнив его в конце таблицами и диаграммами, аллегорически изображающими «благородный восьмеричный путь», этот предыдущий труд уже через три года прокомментировал Винитадева, убежавший вскоре от чумы и террора брахманов на остров Ява, где успел сочинить работу по тантрическому ритуалу, воспев в ней храмовое соитие на вульгарном санскрите и разбавив весь труд цитатами друзей и предшественников в самых неожиданных местах. Появившийся сто лет спустя талантливый Дхармоттара, прочитав все перечисленные сочинения, назвал их лживыми и поверхностными. Взамен им он создал новый текст — «Великий комментарий», где сложностью мысли и глубиной выводов почти достиг самого Дхармокирти. Однако сегодня можно сказать, что Дхармоттара, создавая шедевр, высказывал свои мысли не о самом труде великого логика, а о том, что он думает по поводу нескольких комментариев, дошедших в неполном виде из-за пожаров, наводнений, жучков-вредителей и ко всему прочему значительно сокращённых переписчиками, часто путавшими «дхарму» с «драхмой». Ещё один выдающийся адепт Гье-шаб написал около ста книг (!), разобрав все предшествующие сочинения (!) и предшествующие предшествующим (!), толкуя каждую мысль в мистическом духе, на отрывистом языке тибетцев, указав, что любая буква Дхармокирти есть заклинание и мантра, способные приводить в транс.

Так первоначально должна была (в черновике именно так) кончаться книга Негрели. Выше были продемонстрированы некоторые выдержки, пусть не всегда исчерпывающие. За месяц до смерти Негрели, по словам Катажины Гаевской, стал критически относиться к своим идеям, построениям, а в конце концов, полностью пересмотрел план книги, всерьёз подумывая о новом финале.

«Очевидно, что изучение жизни Дхармокирти, — писал приват-доцент, — выдвигает несколько проблем, интересовавших ранее исследователей лишь постольку поскольку. Первая сводится к тому, является ли жизнь никогда не существовавшего человека предметом научного изучения (вспомним Гомера, Пенелопу, Ромула и Рема и т. д.). Вторая: если человек действительно существовал, но всё, что о нём известно, дошло до нас за многие столетия либо сильно преувеличенным, либо ловко фальсифицировано, то можно ли, опираясь на эти отдельные факты, создать объективную картину действительности? И третье, наиболее важное: если весь этот процесс состоит в накоплении лжи, преувеличенной лжи, непроверяемых фактов, натяжек, если каждый новый день несёт в себе опровержение предыдущего, то как мне устоять в потоке заблуждений, соглашаясь только с одним — ведь в прошлом что-то было, ведь это что-то разорвало мой мозг. Но что это?»

Эти строки были написаны на манжете в вагоне пассажирского поезда Прага — Вена. Со своей любовницей Катажиной Гаевской Негрели спешил в столицу Австро-Венгрии для встречи с душеприказчиком «кружка Кемпелена» Абрамом Блюмом, хранившим ценные бумаги. Блюм при встрече долго торговался, не показывая материалы и не соглашаясь на цену, предложенную за отдельные статьи конкретных авторов, советуя купить всё оптом. После этого предложения дело застопорилось, купец и клиент расстались. Но в два часа ночи 15 июля Негрели поднял Блюма с постели, чтобы вручить ему требуемую сумму.

Утром Блюм узнал, что Негрели умер от разрыва стенки аорты в одиннадцать часов вечера 14 июля, что подтвердили врач, Гаевская и горничная гостиницы «Бенарес». Более того, бедняга умер, составляя положительный отчёт по материалам «кружка Кемпелена», купленным только в два часа ночи 15 июля.