Шизо и Цикло

Феномен гениальности, а если говорить шире – исключительной интеллектуальной одаренности, занимал человечество испокон веков. Относительно того, откуда берутся гении и что они собой представляют, ясности не было никогда. Диапазон оценок более чем широк. Очень часто гениальность рассматривалась как нечто потустороннее, иррациональное, внеприродное, подвластное только высшим силам. «Гении падают с неба», – писал французский ученый-энциклопедист Дени Дидро. Соотечественник Дидро, выдающийся натуралист Жорж Бюффон, с ним не был согласен: гений – это прежде всего бесконечное терпение и необыкновенная выдержка. А вот слова немецкого философа Артура Шопенгауэра: «Сутью гения является способность видеть общее в частном, беспрестанно влекущее вперед стремление к изучению фактов и ощущение подлинно важного». Шотландский историк Томас Карлейль был предельно прост: «Гениальность – это необычайная способность преодолевать трудности». В связи с этим можно вспомнить и Альберта Эйнштейна, одного из величайших физиков всех времен и народов: «У меня нет никакого таланта, а только упрямство мула и страстное любопытство». Очень похоже, что создатель теории относительности не думал шутить и говорил совершенно серьезно. Большой энциклопедический словарь, как и полагается всякому словарю, сух и строг: он определяет гениальность как наивысшую степень проявления творческих сил человека. Но наиболее удачной, на наш взгляд, представляется следующая дефиниция, устанавливающая вдобавок своеобразную табель о рангах: «Талант поражает цель, в которую никто другой попасть не может, а гений – которую никто не видит». Лаконизм здесь счастливо сочетается с точностью и неочевидной глубиной.

Продолжать в таком духе можно бесконечно. Давайте перестанем растекаться мыслию по древу и попытаемся расставить точки над «i».

Итак, что же такое есть гений? Обычно в это слово вкладывается два переплетающихся смысла. Один из них – социально-исторический: гений – это тот, кто совершает нечто исключительно ценное и сверхзначимое. Поворотный пункт, эпохальное открытие, новые горизонты... Другой – психофизиологический. Человек с возможностями, неизмеримо превосходящими средние. Блеск, оригинальность, поражающая воображение способность увидеть неявное в давно привычном и вместе с тем небывалые простота и естественность. Высшая степень одаренности, загадочный психический феномен.

Волею судеб способности распределяются среди людей до обидного неравномерно, и общепризнанные гении здесь вовсе не исключение. В зависимости от удельного веса так называемых специальных способностей и волевых качеств Владимир Леви в свое время предложил разделить всех гениев на гениев от бога и гениев от себя. «Гении „от бога“, – пишет он, – Моцарты, Рафаэли, Пушкины – творят, как поют птицы, страстно, самозабвенно и в то же время естественно и непринужденно. Они, как правило, вундеркинды; в начале жизненного пути судьба им благоприятствует, и их обязательное трудолюбие сливается воедино со стихийным, непроизвольным творческим импульсом. Огромная избыточность „специальных“ способностей проявляется у них на фоне сравнительно скромных волевых качеств».

С Леви трудно не согласиться. Насколько можно судить, волевые качества, скажем, Моцарта были более чем скромными, чтобы не сказать больше. Работа служила для него исключительно удовольствием, неизбывным и непрерывным. Но зато через всю его биографию проходит мощное волевое влияние отца, который был образцовым отцом вундеркинда – учитель, воспитатель и импресарио сына.

В категорию гениев «от бога», вне всякого сомнения, попадает великий французский математик Эварист Галуа (1811—1832), положивший начало развитию современной алгебры и убитый на дуэли двадцати одного года от роду. Его научное наследие – буквально несколько работ, написанных весьма коротко. Из-за новизны содержащихся в них идей они были не поняты современниками и опубликованы впервые только в 1846 году. Труд, обессмертивший имя Галуа, был закончен за 13 часов – в ночь перед дуэлью. Его исключительные способности проявились очень рано. Достаточно сказать, что «Начала» Евклида (в современном изводе это геометрия за 5-й и 6-й классы) он освоил за неполную неделю. Школьный учитель юного Галуа писал своему приятелю: «В моем классе учится математическое чудовище».

Некоронованный шахматный король Пол Чарлз Морфи (1837—1884) тоже был вундеркиндом. Обыграв еще в очень нежном возрасте всех американских мастеров, он отправился покорять Европу. На протяжении неполных трех лет, с 1857-го по 1859-й, он играл с неизменным успехом, легко побеждая именитых европейских шахматистов. Англичанин Стаунтон, считавшийся первым среди равных, уклонился от встречи с юным американцем. Немец Адольф Андерсен, заслуженно получивший титул гения шахматной комбинации, победитель первого в истории шахматного международного турнира и объективно сильнейший шахматист Европы в то время, поднял брошенную перчатку и проиграл с разгромным счетом – семь поражений при двух победах. После этого Морфи заявил, что готов играть с любым шахматистом планеты, давая вперед пешку F7. Оскорбленный до глубины души шахматный синклит ответил гробовым молчанием на эту дерзость. Не дождавшись соперников, Морфи вернулся в Америку, отошел от шахмат и вскоре умер. Причиной смерти стала душевная болезнь.

Выдающийся французский поэт Артюр Рембо (1854—1891) блистательно дебютировал в шестнадцатилетнем возрасте. Enfant terrible[4] французской поэзии писал стихи ровным счетом три года. За это время он успел исколесить едва ли не всю Европу, подружиться и рассориться с Верленом и по праву заслужить титул лучшего поэта Франции. К девятнадцати годам ему все смертельно надоело, и в поисках приключений он уехал в Абиссинию. До конца жизни Рембо без особого успеха работал коммивояжером и никогда больше не писал стихов. Умер в Марселе, в госпитале для бедных, в полнейшей нищете.

Создатель евгеники, английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон (1822—1911) в возрасте двух с половиной лет научился читать, а к четырем годам знал наизусть таблицу умножения. Французский философ Огюст Конт (1798—1857) в пятнадцать лет выдержал экзамен в Парижскую политехническую школу, а в двадцать лет стал одним из виднейших философов своего времени. Великий Рене Декарт (1596—1650) придумал свои знаменитые координаты в семнадцатилетнем возрасте, а во время службы в армии (22—23 года), в промежутках между боями и походами написал несколько блестящих философских произведений.

Гении «от себя» – совсем другой коленкор. Развитие у них медленное, иногда запоздалое, а судьба нередко складывается сикось-накось. В исторической веренице людей этого типа мы видим косноязычного Демосфена, сделавшегося величайшим оратором и трибуном: превозмогая свой дефект, он выходил на морской берег и, набив рот галькой, часами произносил речи, стараясь перекричать шум прибоя. Здесь наш соотечественник Михайло Ломоносов, пришедший пешком в Москву из Холмогор и мучительно преодолевавший свою великовозрастную неграмотность; здесь болезненно самолюбивый Джек Лондон, поднявшийся с полууголовного дна и написавший несколько сборников очаровательных рассказов; здесь душевнобольной Ван Гог, научившийся живописи к тридцати годам и создавший за семь отпущенных судьбой лет сотни полотен и рисунков, ставших классикой постимпрессионизма после его смерти (при жизни он продал одну-единственную картину); здесь, наконец, композитор Вагнер, овладевший нотным письмом лишь в двадцать лет.

Многие из этих людей в детстве производили впечатление малоспособных и даже тупых. Изобретатель паровой машины Джеймс Уатт и блестящий сатирик Джонатан Свифт учились в школе из рук вон и считались законченными лентяями и бездарями. Исааку Ньютону плохо давались школьная физика и математика, а про Вальтера Скотта профессор университета сказал: «Он глуп и останется глупым». Чарлзу Дарвину отец говорил: «У тебя только и есть интерес, что к стрельбе, возне с собаками и ловле крыс, ты будешь позором для себя и своей семьи». Самохарактеристику Альберта Эйнштейна мы уже цитировали. Как известно, творец теории относительности тоже учился ни шатко ни валко – что в школе, что в университете...

Гениев «от себя» отличают огромная воля, колоссальная жажда знаний и феноменальная работоспособность. Владимир Леви пишет: «Работая, они достигают вершин напряжения, преодолевают свои физические и психические недуги, и на самом творчестве их, как правило, лежит отпечаток какого-то яростного усилия. Им не хватает той очаровательной непринужденности, той великолепной небрежности, что свойственны гениям "от бога": на уровень гениальности их выносят страсть и мастерство, рождаемое требовательностью к себе. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов исходный заряд дарования, и у них что-то должно питать веру в себя: может быть, какое-то смутное чувство нераскрытых возможностей... Но бесспорно: на этом полюсе впереди всего саморазвитие и самоопределение».

Биографии некоторых гениев «от себя» могут создать у простодушного читателя своеобразную иллюзию вседозволенности. Дескать, нужно вкалывать по полной, не щадя живота своего, и трудолюбие вкупе с прилежанием рано или поздно вынесут тебя на гребень успеха. По-своему это даже справедливо, потому что, как известно, под лежачий камень вода не течет. Но если говорить о достижениях высшего порядка, то, очевидно, одного голого усердия здесь недостаточно. Против природы не попрешь. Чтобы в живых образах проиллюстрировать водораздел, разграничивающий гениев и простых смертных, имеет смысл обратиться к биографии одного из самых великих деятелей истории нового времени – Наполеона Бонапарта.

Наполеон Бонапарт (1769—1821) заслуженно снискал себе славу гениального стратега. В первой половине XIX века ему просто не было равных. Русский военный историк генерал Драгомиров писал о Бонапарте: «У него была чисто демоническая способность заглянуть в душу противника, разгадать его духовный склад и намерения». Речь идет о вдохновении особого рода, о поразительной, поистине дьявольской интуиции. Этим совершенно необходимым для всякого полководца качеством Бонапарт был наделен в полной мере. Сам он часто любил повторять: «Вдохновение – это быстро сделанный расчет». Интуиция – загадочная штука. Мыслительный процесс здесь свернут, неочевиден, а переработка информации происходит на подсознательном уровне. Поскольку промежуточные звенья этого акта не осознаются, «наверх» всплывает готовое решение в виде озарения. С подобными вещами приходилось сталкиваться практически любому мало-мальски опытному шахматисту. Бывает так, что позиция на доске не поддается до конца расчету (или на это просто нет времени), и тогда игрок действует по наитию. При беглом взгляде на расположение фигур возникает ничем не мотивированная уверенность, что нужно сделать вполне определенный ход, который обязательно приведет к выигрышу. И хотя анализа ситуации не было, принятое решение, как правило, оказывается безошибочным.

Отечественный психолог Б. М. Теплов в своей блестящей работе «Ум полководца» подробно разбирает проблему так называемого практического интеллекта. До сих пор, пишет он, психологию в основном занимали вопросы абстрактного мышления, за единственный образец принималась работа ученых, философов и вообще теоретиков. Между тем в жизни мыслят не только теоретики, и любая война – это прежде всего война интеллектов. Теплов убедительно показывает, что ум полководца – одно из самых сложных проявлений человеческого ума, потому что ответственные решения должны приниматься в условиях жесткого дефицита времени. Понятно, что роль интуиции возрастает в таких случаях колоссально.

Мы не ставим перед собой цели обстоятельно разобрать все военные кампании Бонапарта. Коротко остановимся только лишь на одной из них – кампании 1814 года, которую военные теоретики полагают одной из самых блистательных с точки зрения стратегического творчества императора. К началу 1814 года союзники вторглись во Францию и обложили Наполеона со всех сторон. У него было только 47 тысяч солдат против 230 тысяч у неприятеля, да еще почти столько же двигалось союзникам на подмогу. Император действовал как всегда – стремительно и безошибочно. По мере возрастания опасностей у него только прибавлялось энергии и решимости. Он провел не меньше десяти сражений и во всех одержал победу, имея каждый раз в 4-5 раз меньше войск, чем его противник. Историк Е. В. Тарле пишет: «Эти изумительные, следующие одна за другой блестящие победы уже совсем погибавшего, казалось, Наполеона и заставляли их с тревогой думать о том, что же будет, если этот человек, которого они единодушно и уж давно считали первым полководцем всемирной истории, останется на престоле, отдохнет, соберется с новыми силами? Кто справится с ним тогда, через год, через два?»

Растерявшиеся союзники заговорили о перемирии. Дважды они обращались с этим предложением к Бонапарту, но император отклонил их. «Я взял от 30 до 40 тысяч пленных; я взял 200 пушек и большое количество генералов», – писал он Коленкуру и заявлял при этом, что может примириться с коалицией только на основании оставления за Францией ее «естественных границ» (Рейн, Альпы, Пиренеи). Даже по отзывам неприятельских наблюдателей и мемуаристов, Наполеон в этой, казалось, совсем безнадежной кампании 1814 года превзошел самого себя. Он нетерпеливо подгонял своих маршалов: «Какие жалкие оправдания вы мне приводите, Ожеро! Я уничтожил 80 тысяч врагов с помощью новобранцев, которые были еле одеты... Если ваши 60 лет вас тяготят, сдайте командование!» Один из его генералов впоследствии вспоминал: «Император никак не желал понять, что не все его подчиненные – Наполеоны».

К началу марта у Наполеона уже было больше 75 тысяч солдат, а союзники продолжали терпеть поражение за поражением, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы они не прислушались к мудрому совету корсиканца Поццо ди Борго, давнего и смертельного врага Бонапарта. «Цель войны – в Париже, – сказал он. – Пока вы будете думать о сражениях, вы рискуете быть разбитыми, потому что Наполеон всегда будет давать битвы лучше, чем вы, и потому что его армия, хотя и недовольная, но поддерживаемая чувством чести, даст себя перебить до последнего человека, пока Наполеон около нее. Как бы ни было потрясено его военное могущество, оно еще велико, очень велико, больше вашего могущества. Но его политическое могущество уничтожено». Не сражайтесь с Бонапартом в поле, говорили другие знающие люди, сколько бы у вас ни было войск, победить его вы все равно не сможете...

А теперь, уважаемый читатель, взвесьте все pro et contra[5] и решите для себя самостоятельно, всегда ли трудолюбие и усердие могут быть залогом успеха.

Существует необозримое море литературы о высшей психической одаренности. Расходясь в трактовках и истолкованиях этого загадочного феномена, почти все исследователи единодушны в одном: за все время существования человеческой цивилизации насчитывается примерно около четырехсот бесспорных гениев, творчество или деяния которых оказали решающее влияние на ход мировой истории. Эти люди – своего рода бродильный фермент (или необходимый витамин), обеспечивающий поступательное движение социума. Именно они совершают открытия, пишут великие книги, создают новые смыслы и предлагают нетривиальные технологические решения. Стоит только вынуть из живого тела всемирной истории этих творцов и подвижников, как величественное здание человеческой культуры зашатается, подобно карточному домику, и немедленно рухнет.

Выдающийся отечественный генетик доктор биологических наук В. П. Эфроимсон (1908—1989), автор серьезного труда «Биосоциальные факторы повышенной умственной активности», много занимался проблематикой психической одаренности и тоже пришел к выводу, что история мировой культуры сохранила имена примерно четырехсот гениев.

Причем среди этой разношерстной публики тоже имеется своя табель о рангах. Первые позиции в этом списке займут так называемые общепризнанные гении, имена которых у всех на слуху. Это Шекспир и Гёте, Александр Великий и Наполеон Бонапарт, Моцарт и Бах, Пушкин, Гоголь и Толстой, Дарвин и Мендель, Ньютон и Эйнштейн... В зависимости от пристрастий, интересов и профессиональных склонностей каждый читатель сверстает свой список, но вряд ли в нем будет больше полутора десятков имен. За гениями первого ряда следует приблизительно сотня деятелей и творцов высочайшего уровня, но несколько менее известных. Подножие этой пирамиды образуют около трехсот несомненно гениальных личностей, прославившихся в более специальных областях.

Эфроимсон пишет, что в ходе своих исследований он неожиданно натолкнулся на такой примечательный факт: среди великих мира сего достаточно часто встречаются некоторые наследственные болезни. Во всяком случае, плотность этого признака среди выдающихся персон несопоставимо выше, чем в среднем в популяции. Эфроимсон назвал эти особенности «стигмами» гениальности и выявил их ровным счетом пять. Слово stigma в переводе с греческого означает «клеймо, пятно»; в древности так называли специальные метки или клейма на теле рабов и преступников. Возможно, некоторым из наших читателей доводилось также слышать о стигматах христианских фанатиков: у ревностных верующих с истерическим складом психики накануне Пасхи открывались на ладонях и стопах кровоточащие раны. Перечислим эфроимсоновские стигмы высшей психической одаренности.

Во-первых, у гениев в десятки раз чаще, чем в среднем в популяции, отмечается наследственно обусловленный повышенный уровень мочевой кислоты в крови. В своем клиническом выражении повышенное содержание уратов (так называют соли мочевой кислоты) приводит к их отложению в тканях с последующим развитием воспалительных и деструктивно-склеротических изменений. Механизм действия этого фактора и его связь с высокой умственной активностью достаточно хорошо изучены и будут подробно изложены ниже.

Во-вторых, это редчайший и опять же передающийся по наследству синдром Марфана (его еще иногда называют «синдромом Авраама Линкольна»), частота которого в обычной популяции не превышает одного случая на тысячи и даже десятки тысяч людей. А вот среди тех самых четырехсот выдающихся деятелей им страдали по крайней мере пятеро. Механизм его действия и тип наследования также хорошо изучены.

В-третьих, это так называемый синдром тестикулярной феминизации, или наследственный синдром Морриса («синдром Жанны д'Арк»), а также весьма близкое к нему по механизму биохимического действия повышенное содержание мужских половых гормонов (андрогенов) – гиперандрогения.

В-четвертых, это отличающая многих гениев психофизиологическая особенность – так называемая гипоманиакальная депрессия, в некоторых случаях доходящая до психической патологии. Читатель должен помнить, что в начале этой книги мы немало внимания уделили циклоидам и циклотимикам – людям с волнообразными колебаниями настроения и эмоционального тонуса, а также описали конституционального гипоманьяка – фигуру редкую, феерическую, наделенную чудовищной, бьющей через край энергией. Гипоманиакальность – дефиниция сугубо медицинская и означает состояние, промежуточное между маниакальностью и нормой. Таким образом, конституциональный гипоманьяк – это человек, для которого подобное состояние является обычным, «рабочим». Механизм действия четвертого фактора в общих чертах понятен, однако работы тут еще непочатый край, поскольку интимная механика протекания психических процессов изучена крайне недостаточно.

Пятый фактор, пишет Эфроимсон, строго говоря, трудно назвать фактором. Это, скорее, чистой воды стигма. Речь идет о часто встречающейся большой или даже огромной высоте лба у гениев. В чем тут дело, не вполне ясно, поскольку очевидно, что сам по себе высокий лоб никак не может быть причиной выдающихся умственных способностей. По всей вероятности, это всего лишь внешнее проявление неких морфологических особенностей строения головного мозга, что каким-то образом связано с творческими потенциями человека.

Прежде чем перейти к подробной характеристике эфроимсоновских стигм, необходимо сделать два небольших отступления.

Когда мы говорили о гипомании выдающихся личностей, находящейся на грани с психической патологией, то не имели в виду поставить знак равенства между гениальностью и безумием. В конце XIX века итальянский судебный психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо (1835—1909) выпустил книгу под названием «Гениальность и помешательство», в которой попытался обосновать весьма сомнительную идею, что выдающиеся умственные способности и психические болезни растут из одного корня. В свое время книга имела шумный успех, но в наши дни теоретические выкладки бойкого итальянца безнадежно устарели. Разумеется, не подлежит сомнению, что процент «странных» людей среди великих умов выше среднего в популяции, но само по себе наличие радикала с любым знаком (шизо– или цикло– в данном случае значения не имеет) еще не дает оснований говорить о психической ненормальности гениев. Нам уже приходилось писать о том, что так называемая средняя норма – не более чем математическая абстракция, и практически у каждого субъекта можно без особого труда выявить те или иные радикалы в самых разных пропорциях и смешениях. Не будем спорить: удельный вес акцентуантов, психопатов и даже душевнобольных среди общепризнанных гениев ощутимо превышает средние показатели, но это еще не повод заявлять, что душевная болезнь и выдающиеся умственные способности – по сути одно и то же. Проблема не так проста, как кажется на первый взгляд, поэтому примитивный лобовой подход Ломброзо грешит излишней прямолинейностью (как, кстати говоря, и его знаменитая некогда теория о врожденном преступнике).

Другая распространенная ошибка – недооценка достижений древних и отказ им на этом основании в праве именоваться великими. Нелепо предъявлять претензии, скажем, Пифагору, что он решал задачи, понятные и доступные сегодня школьникам. Любые оценочные критерии следует помещать в конкретный социально-исторический контекст и соотносить с уровнем знаний определенной эпохи. Как и все мы, гении живут не в безвоздушном пространстве. Точно так же нас не должны удивлять цинизм Никколо Макиавелли или бешеный нрав и явно уголовные наклонности Бенвенуто Челлини, поскольку этих людей сформировала вполне определенная социальная среда. Не следует ждать от титанов Возрождения подлинного демократизма или строгой политкорректности. Нам представляется, что это вещи элементарные и самоочевидные, поэтому лучше оставить в покое «аморализм» и «пороки» наших предков и перейти к обстоятельному рассмотрению пяти стигм В. П. Эфроимсона.

1 Подагра. Подагра – хроническое заболевание, обусловленное нарушением обмена пуринов и характеризующееся отложением солей мочевой кислоты (уратов) в тканях с развитием в них воспалительных и деструктивно-склеротических изменений. Подагра была прекрасно известна еще Гиппократу, что вовсе не удивительно, поскольку от всех прочих артритов ее отличают характерные признаки: легко определяемые на ощупь отложения кристаллов уратов в тканях, воспалительный процесс в очаге поражения и часто возникающие острые боли в большом пальце ноги. Древнеримский врач Гален полагал, что подагрой страдал легендарный Эдип; по некоторым данным, подагриками были Александр Македонский, Птолемей и многие другие выдающиеся деятели античности.

Давным-давно было подмечено, что приступы подагры провоцируются обильной мясной пищей и употреблением вина. Поэтому в XIX веке ее стали считать болезнью обжор и пьяниц. С другой стороны, неоднократно отмечалось, что подагрой часто болеют короли и принцы, выдающиеся полководцы и просто умные люди. В 1739 году француз Мошерош даже издал брошюру под названием «О благородной подагре и сопровождающих ее добродетелях». Но только в 1927 году английский историк Г. Эллис попытался объективно разобраться в непростых связях этого недуга с творческой активностью его носителей. В своей книге «История английского гения» он самым тщательным образом проанализировал биографии 1030 выдающихся англичан и нашел среди них 55 больных подагрой. Именно Эллис выявил своеобразный набор характерологических черт, присущих выдающимся подагрикам: «Они подчеркнуто мужественны, глубоко оригинальны, очень энергичны, упорны, не знают отдыха и спешки вплоть до решения своей проблемы. Их общую физическую и умственную энергию можно назвать прямо замечательной».

Однако вплоть до середины XX столетия эта загадочная связь между выдающимися творческими достижениями гениев и подагрой, которой они болеют несравненно чаще простых смертных, оставалась неясной. И только в 1956 году были обнародованы два фундаментальных факта: во-первых, выяснилось, что мочевая кислота, избыточное содержание которой в крови приводит к подагре, по своей химической природе чрезвычайно близка к таким общеизвестным стимуляторам умственной деятельности, как кофеин и теобромин, в избытке содержащимся в чае и кофе, а во-вторых, было показано, что мочевая кислота отсутствует в крови почти всех млекопитающих, так как расщепляется специальным ферментом – уриказой. Но у обезьян и человека уриказы или очень мало, или совсем нет, в результате чего содержание мочевой кислоты в крови может достигать значительных величин. Было даже высказано предположение, что исчезновение уриказы сыграло заметную роль в прогрессивной эволюции приматов и становлении человека, поскольку накопление мочевой кислоты стимулировало психическую активность и способствовало наращиванию мозговой мощи.

Организм человека в норме содержит около 1 грамма мочевой кислоты, а вот у подагрика ее количество доходит до 20—30 граммов. Понятно, что постоянное присутствие такого мощного биостимулятора не проходит для организма бесследно. Необходимо отметить, что повышенный уровень уратов в крови, как правило, наследуется; если он при этом не сопровождается подагрой, то такое состояние принято называть гиперурикемией. Женщины обычно подагрой не болеют, а общее содержание уратов у них в среднем меньше, чем у мужчин, но предрасположенность к гиперу-рикемии (и подагре в том числе) может передаваться по наследству и через женщин. Частота подагры среди мужского населения в странах с достаточным потреблением мяса и алкоголя не превышает 0,3 % (то есть три человека на тысячу), а вот среди 1030 выдающихся англичан Эллиса эта цифра больше почти в 200 раз – 5,3 %.

Эфроимсон пишет, что история Европы буквально пестрит именами выдающихся подагриков и Россия тут не исключение. Подагрической характерологией обладали создатель Московского централизованного государства Иван III, оба его сына и внук Иван Грозный. Можно как угодно относиться к этим персонам, но не подлежит никакому сомнению, что они были выдающимися историческими деятелями, особенно Иван III Великий – фигура во всех отношениях замечательная.

Имеются прямые указания на подагру Бориса Годунова, да и вся его характерология свидетельствует об этом совершенно недвусмысленно. По всей видимости, этот недуг его и погубил, а пресловутые «мальчики кровавые в глазах» пусть остаются на совести А. С. Пушкина, разделявшего заблуждение своей эпохи. С легкой руки Романовых Годунов вошел в историю как бесчестный интриган, карьерист и убийца, что весьма далеко от истины. Вся его беда и вина заключается в том, что в свое время он постриг в монахи будущего патриарха Филарета, отца Михаила Фёдоровича, вступившего на престол в 1613 году. «Горе побежденным» – так говаривал галльский вождь Бренн еще в IV столетии до рождения Христа, взявший Рим штурмом и бросивший при подсчете выкупа на чашу с гирями свой тяжелый меч... Здесь не место разбирать заслуги Бориса Годунова перед отечеством, достаточно только сказать, что он был одним из величайших государственных мужей в истории России и достоин стоять в одном ряду с такими фигурами, как Иван III и Пётр Великий. Современник о нем писал: «Во всей стране не было равного ему по мудрости и уму».

Между прочим, имеются свидетельства, что амстердамский плотник и первый российский император Пётр Великий тоже страдал подагрой, а среди других участников Северной войны печатью этого недуга были отмечены шведский король Карл XII и Август II Сильный, курфюрст саксонский и король польский. Если обратиться ко временам более близким, можно без особого труда отыскать еще несколько подагриков. Так, например, страдали подагрой Людвиг ван Бетховен и Иван Сергеевич Тургенев. Резюмируя, следует сказать, что самой по себе гиперурикемии, взятой в чистом виде, для великих свершений определенно недостаточно – необходима еще и одаренность. Можно перечислить сколько угодно биологических и социальных факторов, которые сведут практически к нулю гиперурикемический стимул, но выявленная закономерность тем не менее наводит на определенные размышления.

2 Синдром Авраама Линкольна. Синдром Марфана, или синдром Авраама Линкольна, – наследственная болезнь, обусловленная аномалией развития соединительной ткани и характеризующаяся сочетанием поражений опорно-двигательного аппарата (очень длинные конечности, арахнодактилия, то есть «паучьи» пальцы и др.), подвывиха хрусталиков и вегетативно-сосудистых расстройств. Эту болезнь иногда еще называют наследственным диспропорциональным гигантизмом, и на примере Линкольна аутосомно-доминантный тип ее наследования просматривается особенно наглядно – мать выдающегося американского президента и три его сына тоже страдали синдромом Марфана.

Эти люди сразу обращают на себя внимание. У них чрезвычайно тонкие и длинные руки и ноги при относительно коротком худощавом теле, длинные и тонкие «паучьи» пальцы, легко отгибающиеся назад, крупные кисти и стопы. Нередко отмечается аневризма аорты – тяжелая сердечная патология. Но высокий рост, диспластичность, непомерно длинные конечности – это всего лишь кажимость, мелкая рябь на поверхности неподвижных вод, внешнее проявление подспудных потаенных процессов. Куда как важнее физиология и биохимия. Все дело в том, что при синдроме Марфана в крови повышено содержание катехоламинов – физиологически активных веществ, некоторые из которых (адреналин, норадреналин) являются гормонами коры надпочечников. Катехоламины принимают важное участие в приспособительных реакциях организма, а особенно мощный их выброс происходит при стрессе – универсальном психофизиологическом ответе организма на действие сильных внешних раздражителей. За счет катехоламиновой подпитки мобилизуются все внутренние ресурсы, и человек в таком состоянии способен переносить колоссальные психические и физические нагрузки. Слово «стресс» в буквальном переводе с английского означает «напряжение», а автором учения о стрессе является знаменитый канадский физиолог Ганс Селье (1907—1982). В наши дни принято говорить об общем адаптационном синдроме.

Но если при стрессе происходит одномоментный выброс катехоламинов, то при синдроме Марфана их содержание в крови повышено постоянно, поэтому одаренные носители этого синдрома отличаются редкой работоспособностью, чрезвычайно деятельны и способны к длительному и напряженному интеллектуальному труду.

Прислушаемся к современникам Авраама Линкольна. При его исключительной худобе и типичном для синдрома Марфана слабом развитии мускулатуры он обладал невероятной физической силой и выносливостью – был и борцом, и лесорубом. Мы имеем полное право предположить, что его блестящий ум, находчивость, красноречие и остроумие, его замечательные интеллектуальные и физические данные не в последнюю очередь связаны с высоким уровнем адреналина в крови. В давней и не очень давней истории мы без особого труда обнаружим немало людей сходного типа.

Сразу же приходит на память великий датский сказочник Ханс Кристиан Андерсен – непомерно длинный и нескладный субъект с огромными кистями и стопами. Костлявая громадина Шарль де Голль, участник движения Сопротивления в годы Второй мировой войны и президент Франции в 1958—1969 годах, человек необычайной физической силы и выносливости, – тоже достойный представитель этого племени. По мнению Эфроимсона, можно считать почти доказанным наличие синдрома Марфана у величайшего военного теоретика, историка и писателя Базиля Лиддела Гарта, сухощавого гиганта со сплюснутым с боков лицом (о таких людях говорят, что у них нет фаса, а только два профиля) и длиннющими руками и ногами. Имя Гарта у нас не очень известно, хотя его перу принадлежит более тридцати книг. Это был глубокий и тонкий стратег, теоретически обосновавший решающую роль крупных механизированных соединений в грядущей войне. Во всяком случае, знаменитый Гудериан, осуществивший танковый блицкриг во Франции в 1940 году и глубокие танковые рейды на восточном фронте в 1941-м, называл его своим учителем, а Лиддел Гарт позже с горечью писал, что его рекомендации были реализованы не соотечественниками, а смертельным врагом Британии.

Очень подозрительными на предмет синдрома Марфана Эфроимсон полагает Корнея Ивановича Чуковского и его поразительно одаренную дочь Лидию Корнеевну, а также русского поэта и участника восстания на Сенатской площади Вильгельма Карловича Кюхельбекера, друга Пушкина и человека отчаянной храбрости. Этот список при желании легко продолжить. В него, без сомнения, попадет немецкий физик-оптик Эрнст Аббе, автор теории микроскопа и руководитель оптических заводов Цейса в Йене. Мы смеем надеяться, что цейсовская оптика не нуждается в дополнительном представлении. Более чем достойное место займет в этом списке Никола Тесла, прославившийся пионерскими работами в области высокочастотной техники и отмеченный печатью несомненной и подлинной гениальности. Его именем названа единица магнитной индукции.

Имеются серьезные основания полагать, что синдромом Марфана страдал великий и непревзойденный Никколо Паганини, итальянский скрипач-виртуоз и композитор. Некоторые современники всерьез считали, что он заключил сделку с дьяволом, потому что только в аду можно научиться этим невообразимым исполнительским приемам. Болезненная худоба и демоническая внешность артиста только усиливали впечатление. Итальянцы вообще увлекающаяся публика. Они очень любят пугаться. За четыреста с лишним лет до рождения фра Никколо прохожие на улицах Флоренции точно также отшатывались от создателя «Божественной комедии». Едва только завидев его острый профиль под низко надвинутым капюшоном, они шарахались в сторону, бормоча в священном страхе: «Господи, помилуй, он был в аду!»

Менее показателен в этом смысле наш соотечественник Лев Давидович Ландау, блестящий физик-теоретик, нобелевский лауреат и человек во всех смыслах замечательный.

Двадцати трех лет от роду, вырвавшись из Советской России в Западную Европу, он на равных дискутирует с величайшими физиками своего времени, настоящими небожителями – Бором, Гейзенбергом, Паули и Дираком. Вернувшись в Россию, он с 1932 года заведует теоретическим отделом Украинского физико-технического института и одновременно руководит кафедрой теоретической физики Харьковского механико-машиностроительного института. Молодой профессор резок и бескомпромиссен. Через мелкое сито его знаменитого теорминимума могут просочиться только единицы.

Лучше всего непростой характер Ландау характеризует, на наш взгляд, следующий эпизод. В конце двадцатых годов директор Ленинградского физико-технического института (ЛФТИ) А. Ф. Иоффе занялся проблемой тонкослойной изоляции. Прикладные выходы этой работы обещали в ближайшей перспективе миллионы рублей экономии. Но тут, как на грех, из заграничной командировки вернулся аспирант Лев Ландау и в два счета, на пальцах доказал теоретическую несостоятельность предложений Иоффе. Абрам Фёдорович смертельно обиделся и однажды в присутствии других сотрудников заявил Ландау, что не видит никакого смысла в его последней работе. Ландау был совершенно невозмутим. «Теоретическая физика, – сказал он, – сложная наука, и не каждый может ее понять». Понятно, что после этой эскапады Ландау пришлось уйти из ЛФТИ.

Ландау не был особенно высок (его рост составлял 182 см), но благодаря своей исключительной худобе (у меня не телосложение, а теловычитание, говорил он) казался значительно выше. Так или иначе, но на фоне своих малорослых и крепко сбитых коллег он очень долго выглядел тощим неуклюжим подростком. Не исключено, что «виноват» тут не синдром Марфана, а подчеркнутая шизоидная астеничность, поскольку отчетливый шизорадикал в случае Льва Давидовича сомнений практически не вызывает. Впрочем, о вкладе шизоидов в мировую культуру мы поговорим отдельно.

Синдром Марфана встречается исключительно редко – один раз на сто тысяч рождений. По логике вещей, у нас не было ни единого шанса отыскать его среди четырехсот хрестоматийных гениев, но, против ожиданий, мы без труда обнаружили по крайней мере девять бесспорных случаев. Такая плотность признака среди нескольких сотен выдающихся личностей – феномен сам по себе весьма примечательный, а если учесть, что адреналиновый «допинг» – это сильнейший стимулятор физической и интеллектуальной активности, то тут есть о чем задуматься.

3 Синдром Жанны д'Арк. У не склонных к лирике медиков название этого синдрома звучит куда как суше – синдром тестикулярной феминизации, или синдром Морриса. Трехтомный энциклопедический словарь медицинских терминов определяет его так: синдром тестикулярной феминизации – это форма ложного гермафродитизма, характеризующаяся развитием наружных половых органов по женскому типу, наличием рудиментарных матки и маточных труб в сочетании с недоразвитием яичек, локализующихся в брюшной полости или в толще больших половых губ; при этом синдроме сохраняется мужской кариотип и не обнаруживается половой хроматин.

Переведем дух и разъясним простыми словами, о чем здесь идет речь. Синдром тестикулярной феминизации – это редкий наследственный синдром (по разным оценкам, один случай на 20 или 50 тысяч рождений), вызываемый наличием мужского набора хромосом (тот самый вышеупомянутый мужской кариотип), который приводит к формированию семенников, обычно легко прощупывающихся у женщин (в виде небольшой паховой грыжи). Казалось бы, мужской набор хромосом должен соответствующим образом воздействовать на соматические ткани; в норме так оно и получается. Но при синдроме Морриса этого не происходит из-за наследственной невосприимчивости соматических тканей к мужским половым гормонам. Поэтому в результате вырастает сильная и красивая женщина с хорошо выраженными внешними половыми признаками и половым влечением по женскому типу, но с отсутствием менструаций и бесплодная. У носителей синдрома Морриса отмечаются деловитость, высокая психическая активность, физическая выносливость и сила. Другими словами, это мужской ум, помещенный волею судеб в женское тело.

Имеются серьезные основания полагать, что синдромом Морриса страдала героиня Столетней войны и освободительница Франции Жанна д'Арк. Этой женщине посвящены тысячи исторических и поэтических сочинений. Родившаяся в 1412 году в селении Домреми, расположенном на границе Шампани и Лотарингии, девушка начиная с 1425 года стала слышать «голоса», сулившие ей высокое предназначение. На простую неграмотную крестьянку была возложена миссия освободить прекрасную Францию, попираемую жестокосердными чужеземцами. Жанна добилась аудиенции у Карла VII, и пребывавший в отчаянии дофин, хватающийся за соломинку, объявил ее в 1429 году «руководительницей военных действий». Результаты не заставили себя долго ждать: в том же году пал Орлеан, и французская армия, ведомая Орлеанской девой, двинулась к Реймсу, освобождая по пути провинцию за провинцией. В Реймсе Карл был коронован.

Дальнейшее хорошо известно. В 1430 году в сражении при Компьене Жанна попала в плен и была перевезена англичанами в Руан. Ничтожный Карл, обязанный Жанне всем, не пошевелил даже пальцем, чтобы ее спасти. На допросах она держалась мужественно и разумно, чем немало удивила видавших виды руанских судей, никак не ожидавших от неграмотной крестьянки такой трезвости и взвешенности. 24 мая 1431 года Жанна д'Арк была сожжена по приговору руанского суда.

Сегодня время от времени приходится читать, что Жанна была галлюцинирующей психопаткой, истеричкой и кликушей. С одной стороны, нелепо было бы отрицать экстатическую религиозную одержимость средневековой европейской публики. Умерщвлявшие плоть в уединенных обителях монахи и юродивые, жившие подаянием, «аки птицы небесные», пользовались в то далекое время колоссальным авторитетом. Можно вспомнить и о бесоодержимых монахинях Луденского монастыря, из которых страшными голосами кричали демоны Исаакарум и Бегемот, а на коже выступали красные и белые кресты, имена святых и хульные слова. К сожалению, все, что мы знаем о Жанне, свидетельствует о прямо противоположном. Конечно, она была глубоко религиозной девушкой (немногочисленные атеисты и агностики тогда помалкивали в тряпочку), но при этом отличалась трезвым умом, замечательным здравым смыслом и сильным характером. Она прекрасно ездила верхом, любила оружие и отлично им владела. Мужества ей тоже было не занимать. «Это не кровь течет, а слава», – сказала Жанна, выдергивая вонзившуюся в ее тело стрелу. Чтобы управляться с разношерстным воинством родовитых головорезов и авантюристов, никого ни во что не ставивших, нужно было иметь порывы, как вы думаете? Между прочим, ее поведение на судебном процессе в Руане тоже было выше всех похвал.

На нашу мельницу льют воду и исторические источники. Например, в хрониках деликатно сказано, что Жанне «никогда не пришлось испытать периодических недомоганий, свойственных ее полу». Сказано, конечно, скупо, но в соединении со всем прочим (особенности телосложения, психики, характера) позволяет достаточно уверенно поставить диагноз – синдром тестикулярной феминизации.

В медицинской литературе девушки и женщины с синдромом Морриса характеризуются как исключительно практичные, деятельные, неутомимые, отличающиеся острым умом и проницательностью. В спорте они очень быстро достигают блестящих результатов, настолько обгоняя обычных женщин, что для рекордисток в последнее время пришлось даже ввести специальный экспресс-метод на предмет установления мужского набора хромосом, чтобы исключить обладательниц синдрома Морриса из женских соревнований.

Исключительные физические и интеллектуальные качества носительниц этого синдрома объясняются, по всей видимости, тем, что соматические ткани остаются «глухими» к действию мужских половых гормонов, которые в избытке продуцируются собственными семенниками. Поэтому гормоны в свободном состоянии циркулируют в крови, активно подпитывая умственную и физическую энергию. Отсюда, между прочим, следует, что повышенное содержание андрогенов вообще может оказывать своего рода допинговый эффект. Этот эффект можно без особого труда обнаружить, изучая биографии великих мира сего.

Какой бы закрытой ни была сексуальная жизнь знаменитых исторических деятелей, кое-что в хрониках отыскать можно. Например, хорошо известно, что Юлия Цезаря античные историки называли мужем многих жен и женой многих мужей (здесь, кстати говоря, содержится еще и намек на бисексуальность выдающегося полководца, что, впрочем, было обычным делом в греко-римском мире). Безудержной сексуальностью отличались Пётр I, Байрон, Пушкин, Лермонтов, Альфред де Мюссе, Бальзак, Гейне, Лев Толстой. У многих из них высокий сексуальный тонус сохранялся до глубокой старости – те же Толстой и Гёте. И даже если биографии некоторых великих свидетельствуют о полном их равнодушии к прекрасному полу, то это, как правило, говорит всего лишь об элементарной сублимации – переводе сексуальной энергии в творческую активность, как это было у Канта и Бетховена. В свете сказанного крайне любопытно отметить высочайшую творческую продуктивность у многих аскетов-подвижников. Впрочем, «тонкие властительные связи» между воздержанием при высокой половой силе и творческим вдохновением были подмечены еще в незапамятные времена: «Из пророка, познавшего женщину, семьдесят семь дней не говорит Бог».

4 Гипоманиакальная депрессия. Правильнее здесь было бы вести речь о циклотимии в духе Эрнста Кречмера – периодических колебаниях физического и психического тонуса. (Помните знаменитую ось «шизо – цикло»?) Люди подобного склада никогда не живут ровно и безмятежно. Периоды высочайшего душевного подъема, необыкновенной легкости и беспрерывной кипучей деятельности, когда все вроде бы получается само собой, вдруг сменяются угнетенным состоянием духа и глубочайшей тоской. Настроение отвратительное, все валится из рук и вообще свет не мил – хочется лечь и умереть. Такие фазовые переходы могут дать в пределе картину маниакально-депрессивного психоза, когда без помощи психиатра уже не обойтись. Но откровенная клиника нас в данном случае не занимает. Между душевной болезнью и усредненной нормой существует множество промежуточных состояний, когда циклорадикал звучит все же несколько под сурдинку, не срываясь в крайности. Поэтому применительно к циклоиду или циклотимику (в отличие от страдающего маниакально-депрессивным психозом) правильнее говорить о гипоманиакальности и субдепрессивности – выраженной патологии здесь нет и в помине.

Маниакальная фаза истинного психоза, как правило, непродуктивна, а вот гипомания у творческих натур сопровождается фейерверком идей, сыплющихся как из рога изобилия. Мир гостеприимно распахнут, все его потаенные взаимосвязи обнажены и прозрачны, слова и мысли бегут наперегонки – только успевай записывать. Такое состояние вдохновенного подъема прекрасно описано А. С. Пушкиным:

Между прочим, Александр Сергеевич был, вне всякого сомнения, циклотимиком с сезонными колебаниями тонуса. Именно у циклотимиков в противоположность большинству людей настроение и работоспособность падают весной, отчетливо поднимаясь осенью. В только что процитированном стихотворении «Осень» он сам пишет об этом совершенно недвусмысленно:

Весьма примечательно, что кроме циклоидности у Пушкина и многих его ближайших родственников отмечался так называемый «артритизм», под которым в то время могли подразумеваться и полиартрит, и ревматизм, и подагра. А поскольку ни ревматизм, ни полиартрит не наследуются надежно в нисходящем ряду нескольких поколений, то сей загадочный «артритизм» был, по всей вероятности, именно подагрой, тем более что подагра была диагностирована у племянника Пушкина. Таким образом, в случае Александра Сергеевича мы имеем сочетанное действие сразу трех биологических стимулов, трех стигматов по Эфроимсону (гипоманиакальный, гиперурикемический и андрогенный), счастливо наложившихся на его исключительную одаренность, что и дало в результате высочайшую творческую продуктивность.

В родословной Пушкина мы находим целое созвездие величайших гениев и ярких талантов. Типичным гипоманиакально-депрессивным гением был Л. Н. Толстой – дальний родственник А. С. Пушкина. Исследователи творчества Толстого еще полвека назад подметили эти маятникообразные колебания психофизического тонуса великого писателя – от безудержной активности до глубочайшей скорби, уныния и отчаяния. Начиная с первого творческого подъема в 28 лет и до самого конца жизни Толстой периодически то сваливался в депрессию, то взлетал на гребне гипомании. Эти подъемы и спады продолжались по 2—3 года, иногда по 5—7 лет. Эти периоды жуткой апатии и тяжелейшей неизбывной тоски очень хорошо описала Софья Андреевна: «Первые две недели я ежедневно плакала, потому что Лёвочка впал не только в уныние, но и в какую-то отчаянную апатию. Он не спал и не ел, и сам буквально плакал иногда». Такие субдепрессивные состояния могли продолжаться у Льва Николаевича годами, сменяясь фазами феноменальной работоспособности.

Классическим циклотимиком был и Николай Васильевич Гоголь. Практически все им написанное (кроме, пожалуй, «Выбранных мест из переписки с друзьями») создано в возрасте 20—33 лет, причем половину этого времени, а именно весну и лето, он проводил, как свидетельствуют его письма, в состоянии тяжелейшей депрессии. Сожжение второго тома «Мертвых душ» как раз и было следствием такой депрессии, принявшей уже откровенно клинические формы.

Среди одаренных творческих людей всегда было традиционно много циклотимиков. Некоторые из них, например Ван Гог и Дизель, балансировали на грани с тяжелой патологией: одержимый и бесноватый Ван Гог не единожды оказывался в психиатрической лечебнице, и оба они покончили с собой. В менее остром варианте циклотимия была свойственна Фрейду, Рузвельту и Черчиллю. Гипоманиакально-депрессивным циклотимиком был, по всей видимости, и Гёте. Мы знаем об отчетливых семилетних циклах спада активности немецкого классика, сопровождавшихся тяжелыми депрессивными состояниями (вплоть до суицидальных мыслей). Дополнительным аргументом в пользу наличия циклотимии у Гёте может служить длительная и крайне тяжелая депрессия, которой страдала его сестра Камила. Эфроимсон пишет, что документально доказана гипоманиакальная природа Линнея и Колриджа, Гоголя и Пушкина, Льва Толстого, Шумана, Сен-Симона, Огюста Конта, Гаршина, Диккенса, Хемингуэя, Лютера.

В среднем в популяции гипоманиакально-депрессивная циклотимия встречается у четырех человек на тысячу, а вот у творчески одаренных людей эта цифра больше по крайней мере в 10 раз – четыре человека из ста.

5 Ума палата. Нам остается рассмотреть последний эфроимсоновский стигмат – высоколобость. Осевая линия эволюции – наращивание мозговой мощи. Допотопным гигантам с чудовищной мускулатурой и крошечным мозгом рано или поздно приходилось уступать дорогу своим более сообразительным собратьям. Столбовая дорога из прошлого в будущее пролегла мимо туповатых исполинов; равнодушная природа безжалостно спихнула их на обочину.

Хотя человек по относительному весу мозга и не стоит на первом месте среди млекопитающих (по этому показателю нас опережают, например, дельфины), тем не менее у Homo sapiens самая большая относительно всего мозга кора и самая богатая сеть связей между нейронами. Вдобавок природа нас снабдила уникальным корковым инструментом – лобными долями. Конечно, лобные доли имеются и у приматов, но у человека их архитектоника и удельный объем несопоставимо превосходят обезьяньи аналоги. Лобные доли – это своего рода мозг над мозгом. Они организуют нашу сложную и гибкую оперативную память и обеспечивают глубину и целенаправленность внимания. Они являются органом самосознания, критичности и социального интеллекта, наконец, по единодушному мнению едва ли не всех нейрофизиологов, с ними связаны творческие потенции человека. Одним словом, лобные доли – это средоточие того, что выдающийся русский психиатр Корсаков в свое время назвал «направляющей силой ума».

В случаях так называемой лобной недостаточности (при болезнях, оперативных вмешательствах, травмах, когда разрушаются связи между лобными долями и другими отделами головного мозга) сразу же пропадает то, что принято называть творческой жилкой. Такой человек может прекрасно справляться с прежней привычной работой, сохранять и даже совершенствовать профессиональные навыки, но принципиально новая задача окажется ему не по зубам. Новую специальность он не освоит и никогда ничего не откроет и не изобретет. Всяческая оригинальность и нетривиальность улетучиваются без следа.

Легкую лобную недостаточность можно наблюдать у так называемых «салонных дебилов». Эти люди могут иметь прекрасную память, быть прилично образованными, практичными, расчетливыми и хитрыми. Нередко они без особого труда получают высшее образование и обладают неплохими узкоспециальными способностями, например шахматными или музыкальными. До поры до времени они даже могут производить весьма выгодное впечатление на окружающих, пока вдруг неожиданно не обнаруживается блистательная трафаретность и банальность их мышления во всем, что требует сколько-нибудь нестандартных решений. Одним словом, это недалекие люди, напрочь лишенные всякой оригинальности, без конца повторяющие общеизвестные трюизмы. А иногда весь дефект сводится к недостатку чувства юмора.

По мнению многих антропологов, как раз более совершенная организация лобных долей помогла людям современного типа победить в эволюционной борьбе палеоантропов, больше известных под именем неандертальцев. При изучении эндокранов (отпечатков борозд и извилин на внутренней поверхности черепной крышки) выяснилось, что, несмотря на точно такой же или даже больший, чем у современного человека, головной мозг, лобные доли у неандертальцев были гораздо примитивнее, что не могло не сказаться, в частности, на стабильности их социального поведения. По всей видимости, неандертальские коллективы были более неустойчивы и «атомизированы», чем аналогичные сообщества Homo sapiens.

Как бы там ни было, но вряд ли нужно доказывать, что сам по себе большой лоб еще вовсе не гарантирует высокого интеллекта. Однако выявленная нами тенденция преимущественного развития головного мозга и особенно его лобных отделов позволяет заподозрить статистически значимую корреляцию между высоколобостью и уровнем интеллекта. Изучая портреты выдающихся исторических деятелей, ученых, писателей и музыкантов, нелегко игнорировать очевидное гигантолобие Бетховена, Мольтке, Листа, Наполеона Бонапарта, Шекспира, Вольтера, Гёте. И хотя Декарт, Мюссе или Гегель были низколобы, но зато отчетливо высоколобыми предстают перед нами Гумбольдт и Кант, Дарвин и Пастер, Ломоносов и Мендель.

Эфроимсон рассказывает об исследовании, которое он провел, просматривая пятитомную монографию В. Зейдлица «600 портретов выдающихся людей», составленную в 80-х годах позапрошлого века. Отбраковав негодные изображения (когда нельзя было однозначно определить высоту лба), он разделил всех оставшихся на пять групп: низко-, средне-, высоко-, очень высоколобые и гигантолобые. Далее Эфроимсон пишет: «Низколобым из всех персонажей В. Зейдлица оказался лишь Альфред де Мюссе. Оставшиеся 204 портрета включали 33 человека (15 %) среднелобых, и среди них исключительно одаренные люди: Моцарт, Шуман, Лессинг... Некоторые просто высоколобы (56 человек). Среди них – Пётр I, Паскаль, Джордж Вашингтон, Байрон, Гейне... Однако подавляющее большинство (96 человек) – очень высоколобы. В гигантолобые «попали» Альфиери и Сервантес, Монтень и Вольтер, Дидро и Гюго (всего 18 человек). Следовательно, гигантолобых и очень высоколобых на эту «выборку» пришлось больше половины.

Сходный результат дал просмотр почти 500 фотографий «Энциклопедического музыкального словаря». Неплохим «контролем» оказалась книга немецкого исследователя Е. Раквица «Помогшие изменить мир». Среди 26 героев этой книги высоколобы Леонардо, Т. Мюнцер, Парацельс, Лессинг, Руссо; гигантолобы Дарвин, Циолковский, Ломоносов. Правда, у шести лоб закрыт...»

Таким образом, остается сделать вывод, что, хотя нам известны выдающиеся персоны с невысоким лбом и легким мозгом (например, Эдгар По или Анатоль Франс, объем мозга которого сопоставим с мозгом питекантропа), статистически среди гениев и ярких талантов все-таки преобладают высоколобые. Их удельный вес среди великих ощутимо превосходит аналогичный показатель для популяции в целом. Между прочим, в народе высокий лоб всегда считался признаком большого ума. И наверное, совсем не случайно в Англии интеллектуалов зовут «высоколобыми», а в Америке – «яйцеголовыми»...

Повторим, что абсолютизировать высоту лба и вес мозга не надо хотя бы потому, что крайние пределы объема черепа младенцев определяются размерами женского таза. Но некая статистически достоверная корреляция здесь все же присутствует. Эстеты начинают кривиться и морщить нос, когда фантасты рисуют им облик человека далекого будущего с громадной головой, субтильной фигурой и укороченным позвоночником. Такая эволюция не по душе многим, хотя не следует сбрасывать со счетов соответствующую трансформацию эстетических норм. Прекрасные лбы большинства гениев достаточно красноречиво свидетельствуют, куда клонит природа.

В заключение нам хотелось бы немного расширить пятичленную конструкцию В. П. Эфроимсона. Рассмотрев достаточно подробно выдающихся циклотимиков, он почему-то ни слова не сказал о шизоидах, располагающихся на другом полюсе кречмеровской шкалы. Между тем их вклад в мировую культуру трудно переоценить. Людей с шизоидной организацией психики можно без особого труда в избытке обнаружить практически в любой сфере человеческой деятельности.

Прежде всего вспомним, что шизоид – это ни в коем случае не душевнобольной, а вполне нормальный субъект. Наличие так называемого шизорадикала означает только одно: если его носителю будет суждено психически заболеть (что, разумеется, вовсе не предопределено фатально), то с высокой степенью вероятности это будет психоз шизофренического круга. Другими словами, шизоидность (как, впрочем, и циклоидность) – это особенности характерологии, особый тип организации психики и постижения мира, некая потенция, могущая при неблагоприятном развитии событий увенчаться душевной болезнью – шизофренией в первом случае и маниакально-депрессивным психозом – во втором.

В психиатрии есть такое понятие – философская интоксикация. Это нормальное состояние юного ума, на который в один прекрасный день обрушиваются все проклятые вопросы мироздания. Что есть мир и человек в нем? Было ли у мира начало и будет ли у него конец? Конечна ли Вселенная? Есть ли жизнь по ту сторону смерти? Подобный возрастной кризис переживают многие, и плох тот ум, который хотя бы раз не попытался объять необъятное. Но с течением времени жизнь входит в накатанную колею, и высокие абстракции вытесняются на периферию сознания. Реальный мир с его весомой и зримой вещностью начинает заявлять о себе все более властно. Излишне затянувшуюся философскую интоксикацию некоторые психиатры считают одним из ранних симптомов латентной шизофрении.

Но кто определит необходимую дозу? У Эйнштейна философская интоксикация началась лет с шести и продолжалась до конца жизни. Отчетливый шизорадикал в психике величайшего физика почти не вызывает сомнений, но человечество от этого только выиграло. Надо сказать, что без шизотимиков и ярких шизоидов величественный храм мировой культуры вообще изрядно бы потускнел. Возможно, он даже не был бы закончен. Гениальные философы Спиноза, Кант и Фихте были классическими астениками и типичными шизотимиками. Несомненным шизотимиком был Гегель, а Ницше – ярким шизоидом. А Паскаль, сказавший: «Вечное безмолвие этих бесконечных пространств более всего на свете пугает меня»? А великий Ньютон с его «длинноруким мозгом», кончивший шизофреническим психозом и толкованием «Апокалипсиса»?

Галерея шизоидных типов разнообразна. Среди них мы находим фанатиков от религии и политики вроде Кальвина, Робеспьера или Лойолы и мыслителей-пророков, как Тейяр де Шарден, написавший блестящую книгу «Феномен человека». Бесспорными шизоидами были физики Поль Дирак и Лев Ландау и гениальный австрийский философ XX века Людвиг Витгенштейн. А вот у Лермонтова, Скрябина, Шумана и Суворова был отчетливо шизоидный почерк...

Мы уже писали о нашем соотечественнике, полубезумном и поразительно одаренном поэте Велимире Хлебникове, напоминавшем большую нахохлившуюся птицу, что-то бормочущую себе под нос еле слышным шепотом. Не имея ни своего угла, ни денег, он бесконечно скитался по стране, а все его имущество состояло из старой наволочки, набитой стихами. Поэт Дмитрий Петровский, сопровождавший Хлебникова в одном из таких странствий, рассказывал, как однажды он тяжело заболел и вдруг увидел, что Хлебников поднимается, чтобы продолжать путь.

«– Постой, а я? – спросил Петровский. – Ведь я могу тут умереть! – Ну что ж, степь отпоет, – ответил Хлебников».

В третьей главе мы достаточно подробно писали о том, почему среди величайших революционеров в науке и ниспровергателей основ так много людей этого психофизиологического типа. Коротко повторим самое главное.

Классический шизоид – это человек кривой логики, склонный к бестрепетному сопоставлению далековатых понятий. Его ассоциации причудливы, неожиданны и поражают воображение. В запутанном и неясном он чувствует себя как рыба в воде. Он смотрит на мир через очки своих схем, и очевидная рассогласованность собственных умозрительных построений с общепринятым его ничуть не беспокоит. Он негативистичен, упрям и всегда знает, как надо. Давления среды для него не существует. Даже в мелочах он никогда не испытывает потребности быть «как все». Коротко говоря, шизоид по самой своей природе не умеет мыслить стереотипно, и если это счастливое свойство соединяется с интеллектуальной одаренностью, на выходе может получиться продукт исключительно высокого качества.

Возвращаясь к стигматам В. П. Эфроимсона, отметим еще один любопытный феномен – присутствие у одного человека сразу нескольких факторов, способствующих повышенной умственной активности. Например, некоторые гипоманиакальные гении имели еще и подагрическую стимуляцию – Лютер, Линней, Пушкин, Гёте, Диккенс, Дизель. Частота гиперурикемии в нормальной популяции, как мы помним, составляет не более четырех человек на тысячу и частота гипоманиакальности точно такая же, поэтому вероятность случайного совпадения этих признаков не превышает четырех случаев на миллион, тогда как среди выдающихся деятелей истории, науки и культуры таковых не менее десятка. Другими словами, обнаружение десяти «бистигматиков» среди четырехсот великих уже более чем в тысячу раз превышает ожидаемые по статистике цифры, что совершенно невероятно, если бы это было всего лишь простой случайностью. А ведь кроме двойного механизма существует и тройной – Дарвин, например, или Пушкин...

Остается сказать, что мало болеть подагрой или обладать неустойчивой психикой, чтобы сделаться гением. Мы надеемся, что это достаточно очевидно и без подробных объяснений. Высокая психическая активность и феноменальная работоспособность – это, конечно, замечательно, но сами по себе они вряд ли в состоянии обеспечить исключительный результат. Нужны талант, одаренность, вдохновение – называйте эти вещи как хотите. Можно поднять температуру в паровозной топке до максимальных цифр, но если угля в тендере чуть да маленько, пламя погаснет очень быстро. В жизни нередко так и бывает – блестящий и многообещающий дебют очень скоро сходит на нет и заканчивается ничем. Кто-то удачно сравнил таких вундеркиндов с падающими звездами, которые светят столь же ярко, сколь и недолго.

С другой стороны, любые биологические «допинги», любая самая яркая индивидуальность могут быть легко загублены при неправильном обучении и воспитании. Психофизиология – не панацея, нелепо было бы отрицать огромную роль социальных факторов во всем их многообразии. Вопреки распространенному убеждению, даже очень одаренным людям бывает нелегко состояться. Блестящие способности и умение преодолевать трудности далеко не всегда шествуют рука об руку. Потенциальная гениальность может остаться нереализованной – подобным примерам несть числа. Отсюда понятно, какую исключительно важную роль приобретают воспитание и обучение.