Город вечных туманов. Шкатулка

Глава 1. Письмо из тумана.

Конверт пах лавандой.

Этот запах, едва уловимый для обычного человека, для Мэтта Мердока был ярким, болезненно знакомым — как вспышка света в кромешной тьме, которая прорезает мир, оставляя после себя фантомные следы на сетчатке. Её парфюм. Лаванда с нотками бергамота и чего-то металлического, как следы крови, оставшиеся на клинках её саев. Невозможный, немыслимый аромат, который не имел права существовать в реальном мире — не после того, что случилось с Электрой. Не после того, как он держал её остывающее тело на руках, чувствуя, как жизнь покидает каждую клетку, как замирает сердце, отсчитывая последние удары.

Конверт лежал на пороге его квартиры, неестественно белый в предрассветной полутьме, когда он вернулся после ночного патрулирования. Он знал, что конверт там, задолго до того, как приблизился — ощутил аномалию в привычном узоре своего дома. Ни шагов почтальона, ни дыхания курьера, ни отпечатков пальцев на бумаге — ничего, что могло бы объяснить его появление. Просто был, словно возник из пустоты.

Паук тревоги медленно полз вверх по позвоночнику Мэтта. Что-то было не так с этим конвертом, с его физическими свойствами, с самим его существованием. Мэтт знал, что не следует прикасаться к нему, знал, что должен просто уйти. Шестое чувство, которое много раз спасало его жизнь, сейчас визжало как пожарная сирена. Но его пальцы уже скользили по шероховатой бумаге, впитывая каждую её особенность — тонкая, но с неестественной плотностью, словно между волокнами бумаги была зажата субстанция, которую его чувства не могли идентифицировать.

Внутри — одинокий лист, сложенный втрое. Бумага была холодной, холоднее, чем должна быть после лежания в коридоре, холоднее окружающего воздуха, словно источала собственный мороз. Пальцы Мэтта дрожали, когда он развернул его. Шрифт Брайля был выбит с безупречной точностью — каждая точка идеальной глубины и диаметра, с математической правильностью, невозможной для человеческой руки.

"Я жду тебя в нашем особенном месте. В городе, где туман никогда не рассеивается. Найди меня, Мэтт. Я всё еще там. Я всё еще живая. Электра."

Его сердце сжалось, пропустив удар. Их особенное место... маленький мотель на окраине, с ржавой вывеской и скрипучими кроватями. Место, куда они сбежали, когда всё стало слишком сложно. Где они впервые позволили себе обнажить не только тела, но и души.

Семь недель. Семь бесконечных недель он расследовал деятельность странного культа, который, согласно обрывочным данным, поклонялся каким-то древним существам, существующим за пределами человеческого восприятия. Отчаянно цепляясь за работу, чтобы не думать о ней, о пустоте, зияющей в его груди. Следы вели в маленький городок, затерянный среди озер и лесов — Сайлент Хилл. Имя, которое даже на вкус было как пепел, как туман, просачивающийся под дверь. И теперь это письмо, невозможное письмо, пахнущее её духами и смертью.

* * *

Мэтт не помнил, как принял решение, не помнил, как шёл сквозь ночной город. Время словно съёжилось, сплющилось, и он просто был — перед невзрачным серым зданием на окраине Адской кухни, в самом забытом богом её углу, где даже местные бандиты старались не задерживаться. Его источники указывали, что культисты использовали это место как один из своих филиалов. Заброшенная офисная постройка, ничем не примечательная — выщербленный кирпич, потрескавшийся бетон, тусклое стекло с налётом городской копоти. Обыденное место для маскировки необыденного зла.

Но его чувства говорили об обратном.

Воздух вокруг здания колебался, словно марево над раскаленным асфальтом, но с противоестественной регулярностью, как дыхание спящего существа. Мэтт чувствовал эти колебания кожей — то ледяные, то обжигающие. Звуки доносились искаженными — как будто проходили через толщу воды или через записанную и ускоренную наоборот плёнку. Он слышал обрывки разговоров, которые не имели смысла, детский смех там, где не могло быть детей, шипение, словно от короткого замыкания. А запахи... запахи были "неправильными". Сырость, ржавчина, что-то гниющее и еще что-то сладковатое, похожее на мясо, слишком долго пролежавшее в духовке, с нотками озона и аммиака. Запах, который его инстинкты не могли классифицировать, но который вызывал иррациональный ужас, щекотал примитивные участки мозга, пробуждая древний, до языковый страх.

— Что здесь происходит? — прошептал он, не ожидая ответа, и вдруг осознал, что звук его собственного голоса изменился, приобрёл эхо, которое, казалось, звучало за долю секунды до его слов, а не после.

Входная дверь была не заперта, словно ждала его. Петли скрипнули, когда он потянул её на себя, и этот звук отразился эхом, слишком долгим, слишком многослойным для обычного помещения — словно дверь открывалась одновременно в десятке разных мест. Воздух внутри был густым, как сироп, с привкусом пыли и чего-то ещё, похожего на смесь ладана и сгоревшей электроники.

Внутри пространство... менялось. Мэтт чувствовал это каждой клеточкой своего тела, каждым окончанием нервов. Стены словно дышали — медленно сжимались и разжимались, почти незаметно для обычного глаза, но для его сверхчувств это было так же очевидно, как биение сердца под кожей. Полы под его ногами время от времени казались мягкими, поддающимися, будто он шел по живой плоти, которая слегка прогибалась от его веса и затем восстанавливала форму. Коридоры растягивались и сжимались произвольно, нарушая все законы физики — он чувствовал, как расстояния меняются, как углы перестают быть прямыми, как искривляется сама ткань реальности.

Его радарное чутье фиксировало движения — быстрые, неестественные, с неправильными траекториями — на периферии восприятия. Что-то скребло стены изнутри, словно пытаясь вырваться наружу. Что-то тяжело волочилось по полу этажом выше, с влажным чавкающим звуком, как если бы тело без костей тащили по бетону. Он слышал шепот, бессвязный и пугающий, словно множество голосов вели беседу, не предназначенную для человеческих ушей — слова на языке, который никогда не существовал на Земле, произносимые гортанями, не предназначенными для человеческой речи.

Лестничный пролёт вился спиралью вверх, хотя Мэтт точно знал, что в обычном здании лестницы были прямыми. Ступени под его ногами мелко вибрировали, словно что-то огромное дышало под полом. Перила были тёплыми и гладкими, с неприятной маслянистостью — металл не должен ощущаться так, словно он покрыт тонким слоем жира.

Но его не трогали. Ничто не пыталось напасть. Словно он был невидим для существ, населявших это место. Или словно они знали, что он идет туда, куда ему и следует идти. Эта мысль пугала больше всего — что его появление здесь было ожидаемым, предсказанным. Что он всего лишь марионетка, послушно идущая по предначертанному пути.

Четвертый этаж. Коридор, пахнущий сыростью и ржавчиной, гнилыми яблоками и затхлым страхом. Панели на стенах были покрыты чем-то, что напоминало плесень, но двигалось слишком целенаправленно для грибка — микроскопическое шевеление, едва различимое даже для его чувств. Ковровое покрытие под ногами хрустело, словно посыпанное измельчёнными костями.

Дверь с номером 302. Обычная дверь, ничем не примечательная, за исключением того, что цифры, казалось, были выжжены на дереве изнутри, проступая сквозь краску. Мэтт замер перед ней, вслушиваясь. Внутри — тишина. Абсолютная, неестественная тишина, словно комната существовала в вакууме, отрезанная от всего мира. Не просто отсутствие звука — отсутствие возможности звука.

Воздух вокруг двери был неправильным — он ощущался на коже как статическое электричество, покалывал и вызывал ощущение, будто тысячи крошечных насекомых ползают прямо под эпидермисом.

Дверь поддалась легко, без сопротивления, словно потеряла всякий вес. Внутри его чувства захлестнул шквал информации — медный запах крови, такой сильный, что он почти чувствовал её вкус на языке; влажный звук капель, падающих на пол с неестественно правильными интервалами, как метроном, отсчитывающий время в искажённой реальности; ощущение вязкости в воздухе, словно молекулы сгустились, стали тяжелее.

Пол и стены были покрыты чем-то липким, что его трость определяла как подсохшую кровь — слои её, как геологические пласты, говорили о том, что это место видело смерть много раз. Под слоем крови он ощущал еще что-то — органический материал, который, казалось, был вплавлен в поверхности, словно кто-то решил декорировать комнату частями человеческих тел. Мебель — минимальная и старая — словно подверглась разложению, стала частью общего гниения. Стул в углу, с обивкой, пропитанной влагой и чем-то ещё, слишком густым для воды. Стол с выдвинутыми ящиками, в которых что-то слабо шевелилось. Кровать с матрасом, продавленным по центру, словно на нём лежало что-то невероятно тяжёлое — и простыни, некогда белые, теперь покрытые бурыми пятнами в узорах, слишком правильных, чтобы быть случайными.

А в центре комнаты, на маленьком столике красного дерева, стоял предмет, не вписывающийся в окружающий хаос своей геометрической правильностью, своей чуждостью.

Шкатулка. Небольшая, кубической формы, сделанная из какого-то темного дерева, которое он не мог идентифицировать — оно не пахло как дерево, скорее как что-то органическое, но не принадлежащее ни растениям, ни животным. Металлические вставки на гранях были холодными даже на расстоянии — их температура ощущалась как аномальная зона в тепловой карте комнаты. Искусная резьба покрывала каждую грань шкатулки — геометрические узоры, которые, казалось, движутся, перетекают друг в друга, когда Мэтт концентрировал на них внимание. Его радарное чутье не могло полностью охватить этот предмет — словно шкатулка существовала одновременно здесь и где-то еще, в месте, недоступном обычному восприятию, как объект, частично смещённый в другое измерение.

Мэтт осторожно подошел ближе. Теперь он чувствовал то, что исходило от шкатулки — энергия, вибрация, сила. Не электричество, не тепло, не радиация — что-то иное, для чего в человеческом языке просто не существовало определения. Эта сила не имела начала и конца, она была как бесконечный колодец, уходящий в измерения, которых не должно существовать.

Рациональная часть его сознания кричала, что нельзя прикасаться к этому предмету. Но руки уже сами тянулись к шкатулке, пальцы скользили по резным узорам, ощущая каждый изгиб, каждую грань. Поверхность была теплой, почти горячей, и, казалось, пульсировала в такт с его сердцебиением.

Что-то щелкнуло под его пальцами. Одна из секций шкатулки сдвинулась, обнажая сложный механизм внутри. Еще одно движение — и другая грань изменила положение. Шкатулка перестраивалась, перетекала, словно была живым существом.

Внезапно из ниоткуда донесся звук — отдаленный звон цепей, тяжелых и массивных, словно кто-то тащил их по металлическому полу. Воздух в комнате стал плотнее, тяжелее. Дышать становилось все труднее.

Шкатулка в руках Мэтта вспыхнула синим светом, который он мог ощутить каждой клеточкой своего тела. Пространство вокруг него начало искривляться, растягиваться, рваться по невидимым швам.

А цепи звенели все ближе и ближе.