Школа адвокатуры

Г-н Рычало поворачивается в сторону спрашивающего; его громкое ворчанье звучит еще грубее после ласкающего тона вопроса; он опускает кулак на решетку и отвечает:

Вовсе нет!

Вслед за тем он делает полуоборот в сторону присяжных, как бы говоря: «Раз!» За этим предполагаемым возгласом следует предполагаемое предостережение в сторону почтенного адвоката:

У меня с этими штуками далеко не уедешь, будьте покойны!

Мне казалось, что вы должны его знать,— кротко произносит старший с уже покрасневшим лицом.

Мне кажется, ваши сведения не совсем точны,— немедленно вставляет поверенный противной стороны. Поощренный этим, Рычало начинает мотать головой с таким видом, как будто собирается ею лягнуть.

Старший заглядывает в свои заметки и шепотом спрашивает вручившего их ему стряпчего.

Это и есть Рычало?

Стряпчий вскакивает в сильном волнении, делает несколько судорожных движений и с невероятной быстротой произносит:

Он самый, он; осторожно; я вам говорил; страшно трудно, необычно трудно; как можно осторожней, как можно мягче; единственный свидетель.

Тише, тише, не волнуйтесь,— успокаивает его старший.

Ему разъяснили, что это действительно Рычало; теперь надо разъяснить это самому Рычало. Старший говорит:

Так вы — г-н Рычало?

Я-то? — произносит тот с некоторым сомнением в голосе.

Ну да, вы или нет? — спрашивает старший, на этот раз не без некоторой иронии, потому что в зале стоит хохот, хотя смеяться нечему; но председатель сам подал пример.

Допустим, что я. Что ж из этого будет?

Свидетель, предлагаю вам отвечать на вопросы г-на поверенного. Мы так никогда не кончим,— говорит председатель.— Пойдем дальше, г-н Рычало; я надеюсь, что мы скоро поймем друг друга.

Это говорится таким вкрадчивым голосом, какого вы никогда не слыхали; почтенный адвокат достиг совершенства в этом обращении во дни давно, давно минувшие и в более сладкие минуты.

Что же? Я готов,— произносит свидетель, хватаясь за решетку с таким видом, как будто следующий выстрел угрожает сбить его с ног.

Вы знаете этот водосток с некоторого времени, не правда ли?

Знаю, да не весь.

Не весь? — повторяет старший. Судья разъясняет недоразумение:

Видите ли, м-р, этот свидетель в высшей степени точный свидетель; вы спрашиваете, знает ли он этот водосток, и он естественным образом предполагает, что вы разумеете все его протяжение, потому он и говорит: «Нет, не знаю»; «Знаю, да не весь».

Рычало кивает головой и скалит зубы с торжествующим видом.

Ну хорошо, г-н Рычало; но ту часть, которая вам знакома, вы ее очень давно знаете?

Нет, не очень давно,— говорит Рычало,— лет двад цать, а может, и двадцать два; еще мальчишкой знал.

Ну, вот видите,— говорит старший; в нем опять проснулись надежды.— Вот мы и добрались, куда надо. Теперь все пойдет ладно.

А этого я не знаю,— возражает свидетель.— Я прав ду должен говорить.

Хорошо, хорошо, г-н Рычало. Скажите, пожалуй ста, известно ли вам такое время, когда этот водосток шел в другом направлении, чем теперь?

Очень известно.

Эти слова произносятся очень громко. Свидетель бросает в сторону спрашивающего злобный взгляд. Поверенные ответчиков потирают руки и качают головой: «Сами видите: мертворожденное дело». («Я вам говорил, что с ним надо быть осторожным»,— шепчет стряпчий.)

Подождите, сэр, подождите; не прерывайте допроса,— возражает старший,— так нельзя.

Он наклоняется в сторону стряпчего: «На кой вы привели этого свидетеля? Он нас топит».

Где это было, что сток шел в другом направлении? — спрашивает он у свидетеля.

Где было? — повторяет Рычало.

Да, сэр, где это было? Не виляйте со мной, сэр, по трудитесь отвечать. Вы для того вызваны судом, чтобы показывать правду, и я добьюсь ее.— Старший как будто начинает горячиться.

Да я уже сказал,— говорит Рычало.

Это ваш свидетель,— говорит вполголоса поверенный ответчиков.

Где это было, что сток шел в другом направлении?

Он шел вкос через луг сквайра Стукки; а потом сквайр отвел его вдоль луга к углу Фэрмайль и пустил по соседнему болоту вниз к...

Да помилуйте, свидетель, ведь это несколько миль от нашего участка. Это совсем не то.

А я в этом не виноват. Как было, я так и говорю. Мне скрывать нечего.

Да выслушайте же меня, сэр. Скажите, вдоль сада истца, разве этот сток не шел всегда там же, где и теперь?

Судья останавливает поверенного. Это наводящий вопрос. Почтенный адвокат сделал маленький промах; он немного — самую малость — раздражен бестолковыми ответами свидетеля.

Я вас спрашиваю, где шел сток, и не сойду с места, пока не получу ответа, хотя бы пришлось стоять тут целый день. Вы вызваны сюда, чтобы давать показания суду, и обязаны отвечать; здесь не место шутить. Шел он так, как идет теперь, или шел в другом направлении?

Как где шел, так и шел.

Не имею вопросов! — восклицает старший, окончательно выбившись из сил.

Вот свидетель для перекрестного допроса, юный друг; и это не слишком трудно, если иметь в виду два-три простых правила.

Дайте простор его крючкотворству; его уклончивые ответы пригодятся вам; за каждым его словом скрывался определенный ответ: и если бы поверенный истца сумел до него добраться, он мог бы что-нибудь сделать; он, в сущности, придирался к словам, как придираются иногда законники.

Если вам нужно, чтобы он удостоверил факт, спросите так, чтобы он дал нужный ответ наперекор вопросу: не забывайте, что этот человек «отродясь ни с кем ни в чем не соглашался». Вы знаете, что он не пойдет за вами; так наложите ему все, что нужно, на спину: он будет пятиться и втащит на гору самую тяжелую ношу, только бы не сделать шага вам навстречу.

Если вы повторите вопрос, на который он случайно дал поверенному истца благоприятный ответ, он ответит вам решительным отрицанием того, что ранее признавал: он считает унижением согласиться с мнением другого человека.

А ведь вы, кажется, говорили, что это было так и так, г-н Рычало?

Никогда я этого не говорил! — Он придирается к какой-нибудь незначащей разнице в словах.

Судья, вглядываясь в свои заметки:

Насколько помню, вы показывали именно так, г-н Рычало. Сейчас посмотрим — вот оно: вы утверждаете, что не говорили этого; мы должны восстановить ваше показание.

Поверенный ответчиков:

Простите, милорд, здесь, видимо, произошла ошибка.

Ну, так это вы ошибаетесь,— заявляет свидетель,— а не я.

И этого достаточно: его показание уничтожено,— ничего больше ему тащить на гору не приходится. Поверенный имеет полное основание сказать стряпчему: «Угораздило же вас выставить такого свидетеля! Он провалил дело».

18. КАТОРЖНИК

Представляется далеко не лишним сказать, что если в качестве свидетеля вызван человек, осужденный за тяжкое преступление, то нет смысла подрывать доверие к его показанию на основании его опороченного прошлого. Молодой адвокат всегда готов ухватиться за это; соблазн, конечно, велик. Но нечего идти на приступ, когда крепость сдана. Перед вами человек, коего полное нравственного падение признано и оглашено; было бы излишней жестокостью напоминать ему каждую ступень его на пути разврата и преступлений; среди присяжных это могло бы только вызвать некоторое сочувствие к нему. Они сами сумеют учесть показание такого свидетеля; но они также знают (и это именно то, что вам не следует забывать), что последний негодяй не лишен способности говорить правду. Мне случалось видеть каторжников, которые своими ответами на вопросы поверенного умели вызвать в присяжных расположение к себе и предубеждение против адвоката.

Такие обращения к присяжным, как: «Кто поверит присяге такого негодяя?» — суть жалкие остатки давно устаревших адвокатских приемов. Ответ на это — поверит всякий, потому что он дает показание против такого же низко павшего человека, присяги не принимавшего, и в этом показании заключаются те или иные улики; поверит, если вы не опровергнете этих улик; а этого, как бы вы ни старались, вы никогда не достигните личными нападками.

Он, может быть, покажется присяжным столь же малопривлекательным, как и вам; но подсудимый может оказаться еще менее привлекательным; и когда им приходится выбирать между двумя негодяями, из коих один — за свидетельской решеткой, а другой — за решеткой подсудимых, они в большинстве случаев отдадут предпочтение первому: он, хоть на этот раз, служит государству.

Личные нападки в вопросах сейчас же переходят в оскорбления; и если только свидетель обладает ловкостью, свойственной большинству профессиональных преступников, он окажется сильнее вас и будет «резать» вас, сколько захочет. Я так часто наблюдал это, что предлагаю здесь читателям не отвлеченные соображения, а просто факты.

Нет большего заблуждения, как думать, что человек, отбывающий наказание за совершенное им преступление и дающий свидетельское показание на суде, не может заслуживать доверия ради своего прошлого. Вы убедитесь, напротив того, что появление его вызывает некоторое сочувствие к его положению. Присяжные будут тщательно взвешивать его объяснения, и внимание их, естественно, сосредоточится на том, что в них покажется вероятным. Если вам не удастся подорвать его показание в этих частях, ваши постоянные напоминания о его преступном прошлом пропадут без следа.

В его положении соображения, побудившие его к даче показания, не могут внушать доверия. Допустим, что он руководится местью. Что из этого следует? Если мстительность не отразится на его показании, в усилении красок или в преувеличении, она останется незамеченной присяжными, и это нимало не поможет вам. Его показание может быть основано на расчете освободиться от законной кары (соучастник, изобличающий своих товарищей по преступлению, так называемый свидетель короны, в некоторых случаях освобождается от наказания), но и это обстоятельство не имеет большого значения. В обоих случаях вам все-таки придется считаться с приведенными им уликами; присяжные видят их, и надо разбить их или выслушать решение в пользу вашего противника.

Но если под влиянием скрытых побуждений он искажает факты, и искажение очевидно или весьма вероятно, тогда можно устранить из дела его свидетельство. Тогда, собрав вместе его запятнанное прошлое, возможные побуждения, преувеличенные или лживые объяснения, противоречие и вероятность, вы можете бросить их на весы против наружно правдивых частей его показания. Присяжные будут смотреть на него, как на рынке смотрят на плута, у которого оказались одна или две поддельные монеты среди других, с виду настоящих. С ним не торгуют не потому, что у него нет настоящих денег, а потому, что все, какие есть, кажутся подозрительными.

Повторяю, вам надо считаться не с личностью, а с показанием такого свидетеля. Несчастье остается несчастьем, в чем бы ни был его источник: в избытке добродетели или зла; и жестокость остается жестокостью, кто бы ни страдал от нее: святой или грешник. Чтобы справиться с ловким негодяем, нужно умение, а не крик.

19. СЫЩИК ПО ПРИЗВАНИЮ

Сыщик по призванию принадлежит, строго говоря, к свидетелям профессионального типа. Здесь, в противоположность предыдущему примеру, необходимо помнить, что значение его показания будет зависеть целиком от нравственной оценки его личности в глазах присяжных. Если оно вполне беспристрастно, с ним очень трудно справиться на перекрестном допросе; но если этому свидетелю постоянно приходится давать показания на суде по своим профессиональным занятиям, его слова уже допускают сомнение. То, что делается каждый день, иногда делается машинально, не задевая работы рассудка.

«Я применил,— говорит свидетель,— обычные способы исследования и не нашел следов яда». Никому и в голову не приходило, пока это не обнаружилось перекрестным допросом, что эти следы были созданы самим испытанием.

Существуют профессиональные свидетели, и не подозревающие того, что от их слов зависит жизнь человека, его семейное благополучие, его имущественное благосостояние. Они видят только научный интерес дела.

Остерегайтесь любителя частных дознаний. Его занятие не внушает сочувствия, но его показания еще не много теряют от этого. Если вам удастся установить перекрестным допросом, что он живет тем, что создает дела, а потом является в них свидетелем, вы сделаете все, что нужно, не причинив ему особой обиды. Вам надо только оживить краски его показания, и, при некотором умении, вы придадите его картине тот блеск, которым поражают нас чудеса искусства, продаваемые на толкучке, где вы можете получить пастушка в красных штанах и пунцовом камзоле с густейшими тучами на великолепнейшем небе, все это в готовой золоченой раме, за полтинник.

Когда любитель частных розысков объясняет вам, что делал свои наблюдения посредством буравчика и острого взгляда, видел сквозь замочную скважину то, что происходило за дверью, или чутким слухом расслышал то, что говорилось шепотом за каменной стеной, как будто скрывшиеся за ней шептались только для того, чтобы выдать ему свою тайну, этого будет достаточно, чтобы показать присяжным, что он обладает пламенным стремлением к истине, но еще не достиг совершенства в ее изображении. Об этом говорят пастушок и тучи своим великолепием.

Я всегда восхищался поразительной смелостью этих господ и их верой в человеческую простоту. Они считают, что всякий готов поверить в чудеса, явленные нарочито для того, чтобы содействовать их расследованиям.

Категорическая определенность показаний этого свидетеля составляет один из козырей в вашей игре; другой козырь — это совершенная невозможность ошибки с его стороны: просто потому, что присяжные не признают человеческой непогрешимости в телесном мире. А если свидетель и не причисляет себя к непогрешимым существам, они все-таки не поверят ему. Обстоятельства, при которых доброволец-сыщик сделал свое открытие, представляют хороший материал для упражнения вашего искусства. Для него подозрение есть почти виновность, и почти каждое обстоятельство в его глазах подозрительно.

Разительным примером такого частного дознания по подозрительным фактам может служить дело об одном сапожнике, обвинявшемся в поджоге с целью получения страхового вознаграждения. У него была маленькая лавка, состоявшая из одной комнаты и расположенная отдельно от других строений села.

Днем он работал в этой мастерской, а на ночь, уходя домой, запирал ее. Находившийся в лавке товар стоил около 50 фунтов стерлингов, но был застрахован на сумму 70 фунтов. Однажды ночью, после его ухода из мастерской, в ней показался огонь, и происшедший пожар уничтожил часть товара на сумму около 12 фунтов. Полиция прибыла на место, но никаких подозрений против хозяина лавки не было. Он не мог объяснить причину пожара; никто не мог проникнуть в лавку, ибо ключ был у него.

Рьяному полицейскому нужен преступник; он находит следующие улики:

во-первых, страховой полис, взятый хозяином в самый день пожара;

во-вторых, запах парафина в лавке;

в-третьих, увоз из лавки ящика на квартиру матери подсудимого в день пожара;

в-четвертых, показание глухого человека, слыхавшего слова подсудимого: «Надо же было вам видеть, как я выносил ящик; полиция уже подняла тревогу».

Эти подозрительные обстоятельства объяснялись следующим образом. Страховая премия была уплачена подсудимым за несколько месяцев до пожара; в день пожара он зашел в контору страхового общества по другому делу, и один из служащих сказал ему: «Захватите, кстати, ваш полис».

Парафин употреблялся для освещения мастерской и для чистки мебели; в самый день пожара мебель чистили парафином. Тряпка, употреблявшаяся при этом, лежала на одном из ящиков магазина; от нее и шел запах.

В день пожара в мастерской топился камин.

Ящик, отвезенный к матери подсудимого, был ее собственностью; она просила, чтобы сын вернул его ей; было доказано, что ящик был пуст.

Глухой свидетель не выдержал перекрестного допроса, несмотря на то, что при опросе его полицейским дал самые убедительные показания; выяснилось, что он был несколько запуган почтенным служителем порядка.

Судья Стефен сказал в своем заключительном слове:

«Если исходить из предположения, что подсудимый совершил преступление, тогда многие подробности события кажутся подозрительными; но, если не делать такого предположения, эти обстоятельства не представляются подозрительными, ибо каждое из них легко находит объяснение».

Мне кажется, что в этом заключается истинная мерка для оценки многих фактов, обнаруживаемых как сыщиками-добровольцами, так и чинами сыскной полиции. Скажите себе, что человек виновен, и всякое малейшее обстоятельство станет подозрительным; многие факты будут бессознательно преувеличены, сначала в представлении свидетеля, потом в его показании: словом, подозрения превратятся в факты, а факты — в виновность. Нет более опасных показаний, чем те, которые дают добровольные сыщики, но нет и таких, которые легче разбить умелому адвокату, если только их не подтверждают самостоятельные показания других свидетелей.

20. ОЦЕНЩИК НЕДВИЖИМОГО ИМУЩЕСТВА (г-н Однобокий)

Известно, что различные условия климата и почвы создают неодинаковые породы деревьев; подобно тому разные виды судебных тяжб создают многообразные типы свидетелей.

Вот образец, который вы встретите на почве железнодорожной компании или общественного учреждения. Роскошная, тучная почва! Нельзя не восхищаться ее великолепными произрастаниями. Нельзя не удивляться быстроте, с которой ничтожнейшее зернышко вырастает в широковетвистое дерево. Крестоцвет и горчица почти не растут по сравнению с этой волшебной флорой. Она скорее напоминает гороховый стебель в старых сказках. Проще говоря, присмотримся поближе к особенностям важного и почтенного класса свидетелей, именуемых оценщиками недвижимых имуществ. Класс этот распадается на два подразделения: оценщики и те, кто их оценивает; иначе говоря, оценщики и те, которые спорят против их оценок. Один утверждает под присягой, что дом стоит пятнадцать тысяч фунтов стерлингов, другой — что он стоит всего полтораста фунтов: оба — добросовестные люди, оба дают свои заключения по крайнему своему разумению и с большим пониманием дела! Оба — добросовестны, и стоят они почти на одном и том же месте, с которого производят свои измерения, но они стоят спиной друг к другу и, естественно, видят вещи под разными углами зрения.

При оценке земель, зданий, арендных прав, торговых предприятий и всякого рода доходностей определение рыночной ценности не представляет в действительности никаких затруднений. Если два человека условятся встретиться в Лондоне в назначенное место и время, они встретятся; но, если бы они стали искать друг друга, не условившись о месте и времени, они нашли бы немало всяких затруднений на пути к цели; пришлось бы производить всякие розыски, и, по всем вероятиям, понадобилось бы содействие какого-нибудь третьего лица, чтобы свести их вместе. Так бывает и в жизни господ оценщиков; стороны обращаются к противоположным направлениям, и проходит немало времени, пока они встретятся.

Возьмем случай, где одна сторона предлагает 250 фунтов стерлингов, а другая требует 3 950 фунтов стерлингов. Следует ли думать, что обе стороны не знают очень хорошо, что эти цифры не означали ничего, кроме разве того, что присяжные иногда складывают обе цифры и делят сумму пополам?

В этом случае, как и во всяком подобном, вы увидите, что почтенные свидетели (по-нашему — эксперты) стоят каждый на своей стороне в полной боевой готовности, начиненные основательными соображениями, подробными измерениями и точными цифрами. Самый искусный человек, проверяя тончайшие аптекарские весы, не мог бы быть более осторожным в движениях и точным в вычислениях, чем эти два спорящих между собой джентльмена.

Свидетели со стороны железнодорожного общества принесли свой отчет и указывают стоимость имущества с точностью до последнего шиллинга; каждая статья оплачивается самым широким образом, как счет в гостинице с щедрыми «чаями». Никто не смеется. Разве можно смеяться? Свидетель сделал простое сложение нескольких сумм; складывайте их, как хотите, сверху вниз, снизу вверх, ошибки нет.

В какой сумме определяете вы убыток от преграждения доступа к участку, г-н Односторонний?

Ага! вот дельный вопрос! Он может вызвать некоторое разногласие; будем ждать ответа как можно спокойнее, ибо г-н Односторонний так же спокоен, как будто только что закурил свою утреннюю сигару.

Ну, знаете,— произносит свидетель с очарователь ной железнодорожной улыбкой. При этой улыбке вы за бываете не только ответ, но и самый вопрос.— Знаете...— И в своей величественной невозмутимости перелистывая свой отчет, он с неотразимой грацией и убедительностью качает благообразной головой.

Вот где надо показать себя молодому адвокату! И ничего он не сделает, если не приобрел некоторого знания людей. Мыслимо ли взяться за перекрестный допрос головы, которая раскачивается и улыбается столь обольстительным образом. Это все равно, что плохому стрелку попасть в голову носовой фигуры корабля в бурю.

В эту минуту ваш противник вставляет какое-нибудь незначительное замечание, и свидетель продолжает улыбаться или, может быть, дает ответ, не отвечая на ваш вопрос, а уклоняясь от него. Не выпускайте его из рук.

Так насчет преграждения доступа, г-н Односторонний?

Насчет преграждения?

Он как будто и не слыхал вашего вопроса и отвечает очень медленно:

Видите ли — сэр — едва ли здесь можно... (Он перелистывает свой отчет с изящной небрежностью, как тетрадь с дамскими рисунками.) Я не знаю,— я решитель но — не могу — понять — какие — тут могут — быть — убытки — от — преграждения — доступа — к участку.

Может быть, есть выгоды?

Он пожимает плечами и улыбается, как бы предоставляя вам на выбор то и другое: я вызван сюда, чтобы высказать присяжным мое мнение, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону; если вы можете извлечь из моих слов что-нибудь для вас благоприятное,— пожалуйста, не стесняйтесь.

Это показание он дает своим обращением с вами, и показание это окажется не лишенным значения, если вы не разобьете его перекрестным допросом.

Вместо ответа он говорит: «Я пришел сюда не для шуток, сэр!» — Железнодорожной улыбки уже нет.

Вот когда надо ухватиться за это замечательное северо-северо-восточное или юго-юго-западное железнодорожное создание. Вы видите, что свои вычисления он может отстаивать хоть до бесконечности, но доказать, что им соответствуют действительные убытки, не может ни на минуту. Я не хочу, конечно, сказать, что оценщик вообще не принимает в расчет убытки от преграждения доступа; я беру исключительные случаи, чтобы пояснить общие правила; чтобы свалить это дерево, лучше подрубить корень, чем тянуть за верхушку. Мне приходилось наблюдать применение обоих способов, но успех бывал только при одном. Вы сразу видите, что он весь погнулся в сторону; в эту сторону и надо свалить его. Если в его заключении все оказывается совершенно обесцененным,— а он постоянно стремится именно к этому,— вы очень плохой адвокат, если не сумеете обесценить и его заключения в глазах присяжных.

Это один прием. Есть и другой, иногда не менее успешный. Он заключается в том, чтобы навести этого сведущего человека на заключение о вещах, в которых он ничего не понимает. Он будет отвечать общими местами о большой доходности и о ничтожной доходности, смотря по тому, что выгоднее для его стороны.

Для вычислений этого последнего рода применяется иногда специальный «технический» прием; я узнал о нем со слов дешевого человека, часто появлявшегося в роли оценщика по маловажным искам. Кто-то спросил его в частной беседе, каким образом мог он давать свои заключения суду с такой уверенностью, не имея при себе никаких цифровых заметок.

«Это дело привычки,— сказал он.— Немножко практики, и все идет как по маслу. Прежде-то я немало времени тратил на всякие местные осмотры и расчеты; а теперь это другие за меня делают — те, кто с противной стороны выступает; я слушаю их объяснения, беру их цифры,— считаю, что эти цифры для них хорошие,— и скидываю с них три четверти; выходит и для нас неплохо».

Мне пришлось однажды прослушать перекрестный допрос одного кирпичного заводчика, вызванного в качестве сведущего лица со стороны железнодорожного общества, по поводу отчуждения земельного участка, занятого кирпичным заводом. Привожу некоторые из ответов этого «эксперта»: «Я пришел сюда, чтобы удостоверить убытки, понесенные истцом вследствие отчуждения земли, занятой его кирпичным заводом; я живу в NN. у меня там большой кирпичный завод; железная дорога, которая является ответчиком по этому делу,— один из крупных моих покупщиков; могу почти сказать, что я на нее только и работаю; истец выделывает свой кирпич в Мидл-Эссексе; между его кирпичом и кирпичом, который выделывается в NN. нет ничего общего: разная выработка; я о выработке кирпичей в Мидл-Эссексе ничего не знаю; знаю только, что там их работают не так, как у нас. Мне не приходилось наблюдать выработку кирпича в Мидл-Эссексе. Хуже, чем у истца, я кирпича не видал. Он ничего не стоит. В этом году хороший кирпич не дает барыша; за последние три года барыша не было; в будущем году будет убыток. Если истец будет утверждать под присягой, что имел в этом году прибыль от своего завода, и докажет это своими торговыми книгами, я не поверю ни ему, ни его книгам, не поверю ничему, что бы он ни представил суду. Я не верю ему, когда он удостоверяет под присягой, что затратил деньги на устройство завода на его земле. Я считаю, что для истца было выгодно, что его земля и завод отошли под железную дорогу; это положит ему деньги в карман помимо всякого вознаграждения за отчуждение».

Этот господин много раз появлялся в суде по делам об отчуждениях со стороны одного железнодорожного общества с целью сбить оценку, хотя ни один судья, дороживший своим достоинством, не мог придавать его объяснениям ни малейшего значения. Нет нужды прибавлять, что он умел делать кирпичи без соломы; соответственно этому в его заключениях не хватало некоторого качества, необходимого для их прочности. Не всякий кирпичный заводчик говорит правду на суде.

21. ГРАФОЛОГ

Разбирается дело о предумышленном убийстве. За свидетельской решеткой появляется господин с умным лицом и проницательными глазами. Его уверенный взгляд сразу внушает вам доверие. В нем есть что-то ученое и даже философское. Это, вероятно, и есть тот самый человек, которому дано умение читать «проповедь по камням, убийство по любовным письмам и развод по всяким неодушевленным предметам»?

Взгляд его обращен в сторону адвоката, приступающего к перекрестному допросу, и в этом взгляде можно прочесть приблизительно такой монолог: «Посмотрим-ка, что это за птица. Сейчас увидим. Ага! молокосос. Много мы таких видели. Посмотрим, посмотрим. А! вот ты с чего начинаешь? Ну, это не страшно. Я с первого слова вижу, что в нем есть. Мне только взглянуть — и прочел, что у него на лице написано: почерк виден».

«Сколько времени я занимаюсь каллиграфической экспертизой, сэр? Как сказать? Я уже привык к этому вопросу; раз тысячу слыхал его в этом зале.— Невзирая на это обстоятельство, он, однако, не спеша складывает свои выхоленные руки над книгой, которую держит перед собой, прикрыв левую правой, смотрит в потолок, как если бы никто никогда не задавал ему столь глупого вопроса, и ему приходится заняться вычислениями сроков.— Тридцать пять лет, сэр».

Он вынимает свое pince-nez, притрагиваясь к нему с осторожностью человека, привыкшего обращаться с хрупкими вещами. Золотой кончик покоится на средней фаланге среднего пальца и слегка придерживается большим; указательный палец грациозно прикасается к ободку стекол. Эти стекла существенный элемент в его заключении, и он с язвительным, ученым, почти математическим видом помахивает ими в сторону молодого адвоката. Берегитесь этой благодушной улыбки, о мой юный, доверчивый друг! Казалось бы, дно насквозь видно, а до дна очень далеко! Знакомы вы с такими местами, где над омутом поросла пушистая травка и мелькают голубые незабудки и желтенькая куриная слепота? Смотрите под ноги, молодой друг; у вас в руках ценная ноша: человеческая жизнь.

Да, подсудимого обвиняют в убийстве, и улика — почерк. Эксперт должен установить виновность. «Нет, нет,— говорит он про себя,— отнюдь не я. Мне дают образцы почерков и спрашивают моего заключения; я говорю: это почерк подсудимого. Вы говорите: если это писал он, он виновен. Так скажут и присяжные». Тонкое различие! Но позвольте спросить, г-н Непогрешимый, прежде чем высказать свое заключение: знали вы или не знали о том, к чему оно должно было привести?

Опасный вопрос. Посмотрите: эксперт по-прежнему изящно играет своими незаменимыми стеклышками; но он вместе с тем следит за вами, как врач за выражением лица своего пациента; он уже приводит свои «научные основания» в боевой порядок. Можно ли задать ему столь существенный вопрос в такой форме? Нет! Он видит, что вам нужно,— он прочтет вашу мысль в этих словах, как сквозь хрусталь. Надо утаить ее от него так, как будто вы через него пересылаете присяжным шифрованную телеграмму, которой он не должен прочесть. Ответ на этот вопрос, если вы сумеете предложить его в надлежащей форме, может быть, лежит у самого основания вашей защиты.

Знал ли он о том, к чему должно было привести сличение почерков? Если вы не умеете задать вопрос в иной форме, лучше не спрашивайте вовсе; он категорически ответит: нет. Он принимал присягу и рассуждает по научным данным, а не как-нибудь иначе. Не забывайте этого. Одна точка над «1» может решить да или нет. Он из такой точки умеет извлечь убийство, как из черты буквы — прелюбодеяние.

Вам надо выяснить, что именно могло оказать влияние на него и толкнуть в определенную сторону его заключение о петле в букве «С» или о загибе в букве «У». Откуда родилось у него предположение, что это мог быть почерк подсудимого? Знал он о том, что совершено убийство?

«Да, но не знал, что оно составляло предмет исследования по настоящему делу».

Заметьте себе этот ответ и повторите свой вопрос. Никто, конечно, не говорил эксперту про убийство, когда ему вручили образцы почерка; ему не сказали, что это почерк обвиняемого, что ему предстояло сличить его с роковой запиской. Я могу сказать вам, почему никто не говорил ему об этом, ибо вам надо иметь это в виду с самого начала перекрестного допроса. Нет ничего легче, как найти сходство в почерках людей, принадлежащих к одной общей группе лиц, в почерках мальчиков и девочек, учащихся в одной школе, и даже в почерках лиц, служащих в одном учреждении, и потому вы легко можете признать рукописи двух или трех разных лиц за описание одного человека. Мальчики подражают своим учителям, девочки — учительницам; младшие писцы подражают старшим. Не забывайте также, что в этих случаях люди подражают именно так называемым особенностям, эксцентричностям почерка.

Никто ничего не говорил г-ну Непогрешимому; но он, вероятно, читал газеты и, следовательно, знал два факта: во-первых, что убийца оставил на месте преступления записку, в которой называл виновником другое лицо; во-вторых, что в последний раз перед убийством убитого видели в обществе одного торговца; а когда ему вручили книги, в которых имелись записи, сделанные этим торговцем, для сличения этих записей с запиской убийцы, эксперт не мог не узнать и третьего факта.

Выходит, таким образом, что г-н Непогрешимый имел довольно определенное представление о том, что от него требовалось. Вот что надо установить с самого начала: как — это уж ваше дело, вместо того чтобы спрашивать его, сколько лет он занимается своими экспертизами.

После этого надо выяснить приемы, которыми велось исследование этого знатока почерковедения. И вы изумитесь перед хитроумной системой, изобретенной наукой для переливания из пустого в порожнее. «Я начал с изучения несомненного почерка подсудимого»,— говорит он. Это одно из его научных выражений: «несомненный почерк подсудимого»; он искал в нем «характерных особенностей письма» — это также научное выражение.

Но в этом уже есть логическая ошибка, (предвосхищение основания (лат.). Есть ли это действительно особенности? Он их так называет и читает по ним: убийство. Затем он усматривает «в тринадцатой строке сверху, на странице четырнадцатой, милорд»,— почтительно кивая в сторону председателя. «Строка тринадцатая на странице четырнадцатой»,— повторяет председатель, считая изо всех сил: вот оно, вижу. «Милорд изволит усмотреть,— лукавый взгляд в сторону адвоката: послушай-ка любезный, что сейчас будет,— в букве "к" в слове "дурак" имеется в высшей степени замечательный угол пересечения жирной черты с волосной, угол в сорок пять градусов с половиной, милорд. Такие углы встречаются не более как один раз среди пятидесяти четырех миллионов почерков. Обращаясь к записям в предъявленной мне книге, на четвертой странице, двадцать вторая строка сверху, я усматриваю в той же букве "к" в слове "заказ" такой же угол и то же, если можно так выразиться, крюкообразное закругление». Эксперт делает паузу в сознании, что это мощное выражение должно вызвать молчаливый восторг среди слушателей. Заметьте это научное открытие для перекрестного допроса, потому что в нем ровно ничего нет; вы найдете такие же крюки и «характерные особенности» в почерке девяти из десяти человек того круга людей, к которым принадлежит подсудимый. Это новый симптом, а все новые симптомы служат к вашей выгоде, если вы умеете ими пользоваться.

«Если вы изволите обратиться, милорд,— продолжает г-н Непогрешимый. Он нагнулся над книгой и то поднимает глаза к председателю, то опускает их на наблюдаемое насекомое; он дважды встряхивает стеклышками через правое плечо, когда смотрит вверх, и дважды прикладывает левую ладонь к раскрытой книге, когда смотрит вниз, как бы поймав бабочку.— Если милорд изволит взглянуть на пятую строку на четвертой странице снизу — та же страница, милорд,— вы изволите усмотреть чрезвычайно характерную особенность: это — изгиб волосной линии, соединяющей букву "Р" с буквой "В"; он придает букве "Р" несколько горбатый вид, милорд. (Пауза.) Милорд изволил усмотреть, что этот излом или, лучше сказать, это искривление позвоночника у буквы "Р", если можно так выразиться, милорд (Судья одобрительно кивает головой. Разве для науки могут существовать запреты?), встречается не менее двух раз в несомненной рукописи подсудимого, милорд». Движение в публике. Эксперт поднимает глаза к судейному столу; лицо его сияет умом, pince-nez закинуто за левое плечо; он имеет вид акробата, сделавшего труднейший прыжок и принимающего гром аплодисментов.

Далее следует буква «Т» с перекладиной под небывалым углом, которая также встречается в рукописи подсудимого; потом «конволюция в букве "В", милорд».

Как-с?

Конволюция, милорд; иначе говоря, общее закругление; эта конволюция встречается не менее пяти раз в записке, найденной на месте преступления, и пять раз среди записей в книге; в высшей степени замечательное совпадение, милорд.— Это говорится под углом в сорок пять градусов.

Далее, милорд, имеется прописное «I»; я обращаю ваше особое внимание на перпендикулярность этого «I» или, вернее сказать, если выражаться с более научной точностью, на недостаточную перпендикулярность этого «I». («I» действительно имеет такой вид, как будто бражничало целую ночь.) Этот недостаток перпендикулярности повторяется три раза в несомненном почерке подсудимого и не менее двух раз в оспариваемой записке. Далее, милорд, на пятой странице, семнадцатая строка снизу, имеется право- окружное «О».

Как-с?

Правоокружное «О», милорд. Я, может быть, выражусь понятнее, если скажу, что это опрокинутое «О». Затем, милорд, здесь есть очень замечательная и резко выраженная особенность в букве «р»; вы изволите усмотреть, что петля или конволюция этой буквы представляется удлиненной. Это на странице 6, строка 2, сверху, милорд; эта особенность встречается два раза в записке и один раз в несомненном почерке подсудимого.

Следующая буква, на которую я обращаю внимание суда, милорд, это «XV», на странице 7, строка 8, в книге; она встречается три раза в записке. Милорд изволит усмотреть, что ее черты представляются зазубренными (обращаясь в другую сторону) наподобие пилы, г-да присяжные заседатели. Они зазубрены, милорд. И такие же зазубренные черты замечаются в букве «М» в несомненной рукописи подсудимого, милорд.

И это продолжается через весь алфавит: крючки, петли, перекладины, конволюции, лево- и правоокружности, горбы, искажения, искривления и т. д.; буквы делаются похожими на убийц, громил и тому подобных негодяев с палачом во главе.

Но стоит вам обратиться к здравому рассудку, и с его помощью перекрестный допрос низведет все эти чрезвычайные особенности к естественной склонности людей подражать чужому почерку. Подражание так свойственно нам, что мы подражаем чужим людям бессознательно и часто даже наперекор своему желанию.

Я нахожу,— продолжает этот фельдмаршал крючков и петель,— совершенно необходимое сходство...

Остановите его, дорогой друг!

Одну минуту, г-н Непогрешимый!

Виноват? — восклицает буквовед, встряхивая стеклышками на самонадеянного адвоката.

Я очень извиняюсь,— умоляет тот,— но позвольте узнать, куда вы изволите смотреть?

Я смотрю в книгу, сэр!

А где именно, сэр?

Я прошу меня извинить, сэр. Если меня будут пере бивать на каждом шагу, я не могу продолжать, милорд.

Но милорд вовсе не склонен помогать обвинению или г-ну Непогрешимому.

Вы сравниваете с запиской те записи в книге, которые указаны вам судом, как несомненно сделанные подсудимым, или нет?

Я сравниваю, сэр, записи в книге, которые я сравнил с несомненными записями подсудимого, и нахожу...

В таком случае будьте любезны закрыть эту книгу.

Но позвольте, сэр, если мне не дают говорить так, как того требует... Я тогда ничего сказать не могу, ми лорд...

Председатель:

Если вы сравниваете записи, сделанные неизвестной рукой, с записями, сделанными подсудимым, и находите таким путем сходство с особенностями почерка в записке убийцы, я не могу допустить такой экспертизы.

Тогда мне нечего говорить, милорд.

Он шумно захлопывает книгу. Это все, что требуется.

Его заключение устраняется из числа улик, и все его хитроумные теории, построенные на воображаемом сходстве, разлетаются как дым.

Покажите присяжным, что жизнь подсудимого зависит от нажима в букве «О», или наклона в букве «С», или в черте буквы «Р», или в точке над «І», и он уйдет от петли. Люди не только умеют писать, но и подделывать чужие особенности почерка. Почерку редко можно верить, даже в тех случаях, когда он говорит правду.

Встречаются, конечно, свидетели и сведущие люди с другими особенностями душевного склада и характера; читатель без труда подметит их отличия по своим собственным наблюдениям; но, мне кажется, при внимательном разборе он убедится, что большинство их подходит под тот или другой из указанных выше общих типов.

Впрочем, к какому бы типу они ни относились и как бы ни отличались между собой, у всех без исключения есть одна общая слабость — тщеславие. Нет человека, свободного от нее; и один человек отличается в этом отношении от другого только предметом своего тщеславия и мерой влияния его на другие свойства его характера. У одного тщеславие стремится к короне английского пэра, у другого ограничивается тем, что он носит шляпу набекрень и держит большие пальцы в проймах своего жилета.