Школа опричников.

ВЫБОРЫ. СТОПРОЦЕНТНОЕ «ЗА»

Задолго до шести часов утра у дверей помещения для голосования собрались «энтузиасты» в количестве пяти-шести человек. Это были избиратели по наряду: им было подсказано «проявить воодушевление»… К шести часам подоспел уже (также заранее подготовленный) партийно-советский актив. В рассветной синеве был разыгран пролог к комедии, ставшей кое для кого трагичной без единой улыбки.

Фоторепортеры, конечно, вертелись тут же. Уже назавтра газеты запестрели портретами, групповыми снимками и – якобы непроизвольными, а в действительности тщательно срепетированными – сценками. Эти аксессуары оживляли мертвые столбцы передовиц, схожих одна с другой, как сиамские близнецы. Слово, в котором подсоветский каторжанин (по конституции – «советский гражданин») не ощущал ничего, кроме обязательного ярлыка, – слово «Сталин» торчало в строках, в заголовках, над картинками, – всюду и везде, без всякой надобности. Это были молитвословия, славословия в честь Сосо Джугашвили, отказавшегося от своего имени ради жестко, завоевательно звучащей партийной клички «Сталин».

Не так уж много потребовалось времени, чтобы пропустить через избирательный участок актив. Ушел последний лицедей, и наступила пауза: избиратели не появляются. Комиссия нервничает. Туда-сюда посылаются требования: поторопить! Мобилизуются советские учреждения, управляющие домами, по квартирам всего участка рассылаются «толкачи» (напоминатели). Они скромно стучатся в двери, застенчиво напоминают хозяевам о необходимости «исполнить долг». Они говорят, что нельзя же, чтобы наш участок отстал от других – он рапортует вышестоящим организациям ежечасно. Толкачи так строят план своих уговоров, что вы слышите угрозу. Тогда вы спешите, мысленно бранясь: «Будь она проклята, эта комедия!»

Начали прибывать серьезные, задумчивые люди – эти люди играют «торжественный момент»! Иного способа скрыть злость и раздражение нет, ибо весело ухмыляться, как утренние активисты, далеко не каждый советский раб умеет… И он играет – как может.

Оперуполномоченный проявляет «чекистскую бдительность» (его выражение). Он заглядывает избирателям в глаза и ехидно спрашивает: «Ну, что вы так поздно?» Переодетый курсант сопровождает получившего бюллетень избирателя до самой кабины. Оперуполномоченный сигнализирует сидящему за столом курсанту, чтобы он записал фамилию вот этого и вон того: значит они уже под подозрением.

Я случайно замечаю: на некоторых бюллетенях стоит микроскопический номерок – под этим номером вписан в книги голосовавших тот, кто этот бюллетень получил… «Так-так, – думаю я, – вот она тебе, тайна выборов!» Впоследствии я узнал, что номеровал один из членов комиссии – тоже чекист и чином выше оперуполномоченного. А мы и не знали, что не одни представляем тут «сталинское недремлющее око» – НКВД.

Сопровождающий курсант галантно предлагает избирателю «карандашик». Избиратели – разные: один берет и благодарит, другой отвечает: «У меня есть», третий (он-то и оказывается сообразительным), отказывается говоря: «Да зачем же? Наш кандидат…» – что-нибудь в похвалу кандидата.

Имена избирателей первого и второго типа записывались оперуполномоченным – на всякий случай, потому что они, подлецы, могут, пожалуй, вычеркнуть имя кандидата или написать на бюллетене непотребность.

Так оно и было: перечеркивали бюллетени крестом, вписывали: «Накормите людей!» – «Долой советскую каторгу!» – «Все вы…» – это уже для печати не годится – то, что следовало дальше.

Сколько в СССР наивных людей! Никакая, видно, выучка не идет им впрок. Большевизм измолол 30-40 миллионов людей, вклинился в семью, в школу, в церковь, отравил и заразил любовь и дружбу, а простаки еще думают обмануть самого сатану. Шарахаясь от вывески НКВД, люди доверчиво и невнимательно приближаются к тем зданиям, над которыми висит обозначение «Суд», «Учетно-статистический отдел», «Отдел кадров лесопильного завода имени тов. Дзержинского», «Районное управление милиции» и т. п. Но эти учреждения – заготовители сырья для фабрики убийств и истязаний, именуемой НКВД. Эти учреждения консультируют, исследуют, свидетельствуют.

Сопровождающий курсант, как бы в избытке чувств, дернул занавеску кабины. Тотчас извинился. Но он успел заметить: может быть, избиратель вертел карандаш в руках, когда в этом нет надобности, ибо фамилия кандидата отпечатана в типографии и он один-одинешенек, этот кандидат; может быть (если избиратель отказался от карандаша), сдвинул с места тот карандаш, который положен в кабине (в каждой кабине лежал карандаш – символ свободы воли избирателя).

Умный избиратель находу заклеивает конверт, мгновенно входит и мгновенно же выходит – всякому ясно, что он ни в чем не сомневается, со всем согласен и «голоснул», как приказано. Мы учитывали все…

Председатель избирательной комиссии водит пальцем по избирательным спискам: там-то и там-то живут – гражданин НН, ему восемдесят лет, гражданин ММ с парализованными ногами… Это же клад! Вот в чем избирательная комиссия может проявить себя.

– Ну, что там?.. Послали за НН машину? Где тот тип, который должен привезти ММ в шарабане?

Умилительно? – да, советская власть форсит: вот какая у нас невиданная в истории забота о людях, – даже расходы по доставке списываем в пассив государственного бюджета.

Свозили калек и немощных также по принципу соревнования между толкачами – кто больше навезет. Навезли с дюжину. Кое за кого голосовали курсанты, т. е. заклеивали готовые бюллетени в готовые конверты. Иные и сами были еще в состоянии осилить задачу: дрожащие руки тыкали в конверт листок, серые сухие языки заклеивали. Привезли старушку лет 70 – не самую старую, но самую слабую. Ее внесли на руках, и председатель был в восторге. Он сам совался к ней с бюллетенем и уже надо было поплевать на обрез конверта, чтобы расплеваться с долгом по отношению к товарищу Сталину и (почему, собственно?) – к народу. Разбинтовали похожую на шелковичный кокон избирательницу и… нашли – там, под шалями и одеялами, – трупик. Извозчик ткнул кулаком правой руки в ладонь левой и сокрушенно сказал:

– Сейчас ведь была жива… Подъезжали сюда, спрашивала, куда, мол, меня везут… Вот ты ведь, дело какое!

Иначе реагировал председатель избирательной комиссии (и этим, кажется, оправдал себя в глазах оперуполномоченного). Председатель развернул плечи, как бы набирая духу, и торжественно произнес:

– Вот, товарищи, подлинная патриотка советской власти! Мертвая, а пришла голосовать!

«Дурак!» – пронеслось в моем мозгу. Нет, реплика председателя пришлась по сердцу оперуполномоченному, и он подкрепил:

– Кабы все такие!.. Старуха была что надо!

На следующий день газеты расписывали: «Акулина Тимофеевна Редькина, будучи тяжело больной, потребовала, чтобы ей дали возможность осуществить право свободного избирателя самой свободной страны мира. В царские, темные и глухие времена, она ничего не знала, кроме кухни… Трясущимися от радости руками она взяла бюллетень… Благородное волнение охватило ее, но силы Акулины Тимофеевны, надорванные лишениями дореволюционного времени, не выдержали».

Наконец, поздно ночью, закончилась демонстрация «единения партийных и беспартийных» вокруг «лучших людей страны», якобы выдвинутых народом в кандидаты Верховного Совета. Оперуполномоченный отпустил милицейскую охрану, оставив лишь часть постов. Курсанты школы НКВД остались на месте в полном составе. Комиссия по подсчету голосов приступила к работе, усевшись в конце стола. Мы сели группой на другом конце.

Перетащили урну. Оперуполномоченный стал за спинами курсантов, переходил вправо, влево, следя, как курсанты (а не члены комиссии) вынимали из урны конверты, вскрывали их, разглядывали бюллетени. Подавляющее большинство бюллетеней свидетельствовало о благоразумии избирателей – бюллетень девственно чист. Но вот – один, другой… третий…

Курсанты молча откладывают бюллетени – перечеркнутые, целиком, с угла на угол, с зачеркнутой фамилией, с надписями вроде вышепривиденных.

Этих бюллетеней сидящая далеко на противоположном конце стола комиссия не видит. Мало того, члены комиссии будто и не замечают, что на их конец стола перебрасываются не все бюллетени, что то один, то другой курсант затормозил поток.

Итак, отложенные бюллетени скапливаются. Кто опустил их в урну? – Прошло ведь столько народа!.. Но сыск в СССР образцов, едва ли есть еще хотя бы одна страна, обладающая подобным всеохватывающим сыском. Бюллетени идут в судебную экспертизу, в лаборатории, в картотеки. Действует дактилоскопический метод, графология. Избиратели-протестанты наивны: они не научились менять почерк, они брали бюллетени голой рукой, всеми пальцами.

Первый этап – УСО, учетно-статистический отдел, обладающий великолепным шифровальным отделом и лабораторией опознавания. Почти немедленно (группировка отпечатков пальцев гениально проста) 40 % бюллетеней были разгаданы. Трудней с надписями. На отыскивание виновных было потрачено немало времени. Наша работа оправдала себя в том отношении, что мы имели список всех мало-мальски подозрительных избирателей. Это сузило круг лиц, которых надо разоблачить. Использованы были записки и формы, на которых можно было найти ту же руку, – в конторе, на складах, на производстве, где тот или иной подозреваемый работал. На заводе, например, почти каждый рабочий подавал когда-нибудь заявление, если он, по роду работы, даже и не пишет там никогда и ничего. Допустим, что избиратель АБ нигде не оставил своего почерка. Тогда надо за ним поохотиться. Пошлите к нему якобы агента по проверке электропроводки и пусть агент придерется к чему-нибудь. Протестующему АБ он предложит жаловаться: «Напишите заявление». Неубранный снег на крыше или перед домом, помойка, вывешенное во дворе для просушки белье – все это годится для шантажа и выманивания «заявления». Мы, в качестве представителей НКВД, свезли бюллетени в УСО, руководимые и надзираемые оперуполномоченным. Кто-то доставил в УСО образцы почерков, привлекалась судебная экспертиза (как окончательная квалифицированная агентура), и все меньше становилось неопознанных «врагов народа». Аресты длились, минимум, с полгода после дня выборов.

Надо заметить, что все эти бюллетени просто не шли даже и в валовый подсчет. Отсюда обычная для советских выборов цифра участвовавших в голосовании: 96, 97, 98 процентов. Отсюда же и стопроцентное голосование «за».

Наш опыт и наш кругозор весьма расширились – спасибо выборам в Верховный Совет СССР! Впрочем, ни один из курсантов не сказал: «Счастливейший день моей жизни». А многие избиратели говорили именно так – те, которых снимали фоторепортеры.