Школа опричников.

ВОЕННЫЙ ТРИБУНАЛ

На 2 июня, в 9.00, мне назначен суд. Прибыл. Примерно через час суд сделал перерыв. Все выходят во двор. Впереди идет председатель суда Мироненко, за ним заседатель из работников НКВД, потом второй заседатель с прокурором. Я плетусь за прокурором и вдруг слышу разговор. Прокурор говорит заседателю: «Надо припаять хорошенько»… Услышав эти слова, я останавливаю их и говорю: «Как же так? Вы же знаете, товарищ прокурор, что по советским законам суд подчиняется только закону. Какое же вы имеете право влиять на заседателя военного трибунала? Я не доверяю данному составу военного трибунала, так как вы, государственный обвинитель, влияете на судей».

– Ах, вы столь грамотны? Хорошо, поговорим позже.

После перерыва прокурор просит слово.

– Я получил дополнительные материалы по обвинению Бражнева, – заявляет он, хотя никаких дополнительных материалов не было. – Прошу суд отложить и, чтобы не помешать ходу следствия, Бражнева необходимо изолировать.

Трибунал согласился. Я был арестован и «черным вороном» доставлен в харьковскую тюрьму, находящуюся на Холодной Горе.

Ровно в половине двенадцатого меня завели в так называемую этапку. Поставив меня лицом к стене, начальник конвоя доложил обо мне начальнику этапа.

– Ага, значит наш бывший? – говорит начальник этапки.

Он подходит ко мне, берет меня за плечи и поворачивает:

– Ну, что же ты?.. Тебе форму доверили, а ты опозорил ее, да и не только опозорил, а смазал честь чекиста. С врагами спутался. Они нашу кровь сосут, а ты им задумал помогать. Да что тебя агитировать? Подними руки вверх. Дай-ка я тебе сделаю шмон.

Перещупав до единого рубца мою одежду, он взялся за туфли.

– Туфли-то хорошие, но им сейчас хана.

Он возвратил мне туфли с оторванными подошвами и без каблуков.

– На тебе твои туфли, да тут тебе ходить некуда. Хорош будешь и в этих. Отведите его, – обратился он к рядовому.

Солдат меня повел по коридору.

– Куда же теперь, гражданин начальник? – спросил я солдата.

– В общую этапную.

Я вошел в общую этапную комнату. На полу, у стен, сидело человек 40 арестованных, середина комнаты была свободна от людей, завалена мусором и оплевана сплошь. Несколько человек поднялись. Подошли ко мне.

– Ну, за что попал, браток?

– За халатность. Кобылу украл, а кнут забыл. Догнали проклятые.

– Свой в доску. Закурить есть?

9 июня, в 7 часов вечера, меня вызвали на допрос и «черным вороном» привезли в управление НКВД, в ту же самую комнату № 221. За столом сидел Яржевский, недалеко от стола, пересматривая мое дело, Яневич.

– Садитесь, товарищ сержант государственной безопасности, – с ехидной усмешкой обратился ко мне Яржевский.

– Благодарю вас, гражданин начальник.

– Ах, вы уже привыкли называть «гражданин начальник». Ну, как дела?

– Спасибо. Хорошо.

– Но мы постараемся сделать похуже, если вам и в тюрьме хорошо.

– Дело ваше.

– Молчать! – крикнул Яржевский. – Ну, что там, товарищ Яневич?

Яневич пододвинул стул к столу.

– Ну, что теперь?.. Будешь сознаваться? Контра, которой ты помог, уже поймана, – начал Яневич.

– Я никаких контр не знаю.

– Ну, если не знаешь, то мы попробуем заставить тебя знать. На всю жизнь. Курсантов здесь нет. Защищать тебя некому. Встать! Руки вверх! – заорал Яневич и начал надевать мне на ноги путы. – Вытянуть руки вперед! – надел на руки браслеты.

На полу лежал ковер, длина его метра два с половиной и ширина в один метр. Меня поставили спиной к стене. Расстояние между мной и стеной было около 70-80 сантиметров.

– Становись, сволочь, на конец ковра! – крикнул Яржевский. Яневич дернул ковер за противоположный конец. Со всей высоты своего роста я сел на пол, а головой ударился о стену. Опоры не было, так как руки, скованные браслетами, были впереди.

– Поднимайсь! – командует Яржевский. – Будешь, гадюка, признаваться?

Молчу.

– Завязать глаза, – говорит Яржевский Яневичу.

– Есть, товарищ начальник.

Меня посадили еще раз пятнадцать, с завязанными глазами. Кровь хлынула изо рта. Яневич дал холодной воды.

– Ну как, теперь хорошо? – ехидничал Яржевский. – Выносишь, гадюка?.. Ладно, мы не таких ломали. Я думаю, сломим и тебя.

В поясной части позвоночника я почувствовал невыносимую боль. Ноги подкосились. Упал.

– А, придуриваешься, гадина? – подскочил Яневич и стал снимать с меня туфли. Яржевский подошел со столовой металлической ложкой. Начали меня бить по пяткам. Я потерял сознание.

Не знаю, через сколько времени я очнулся. Открываю глаза. Я сижу в кресле, передо мной стоит Яневич. Яржевского в комнате нет.

– Вы, может быть, сознаетесь, товарищ Бражнев, а то вам будет очень плохо!..

– Вы мне не товарищ, палач Яневич, – вырвалось у меня.

– Ах, так…

В комнату вошел Яржевский.

– Встать, гадина! – завопил он не своим голосом.

Яневич поднял меня с кресла и отошел.

– Не признаешься, гадина? – Яржевский сжал кулаки и стал бить меня по лицу: справа и слева… Если я падаю влево, он ударяет правой, а если вправо – левой.

Но палачам показалось, что этого эксперимента недостаточно. Яневич ударил меня рукоятью пистолета в нижнюю челюсть, под передние зубы. Во рту осталось четыре зуба. Яржевский, очевидно целясь ударить рукояткой пистолета в диафрагму, попал немного выше и правей. Затрещали ребра, и я потерял сознание.

Очнулся я, лежа на койке тюремной больницы. Выбито четыре зуба, сломаны два ребра и вывихнут девятый позвонок.

В час ночи 22.06.1941 военный трибунал войск НКВД по Харьковской области приговорил меня, за связь с контрреволюционным элементом, к 7-ми годам заключения в отдаленных лагерях Советского Союза без права переписки и к 5-ти годам лишения политических и гражданских прав после отбытия семилетнего наказания