Шкура неубитого

I

Сыщик покачал головой.

– Нет, нет, нет. Я не поеду в Петербург, и не уговаривайте.

– Вот как? Вы прямо с порога распознали мои намерения? – насторожился Николай Игнатьев, дипломат из министерства иностранных дел.

– Нетрудно догадаться. Нас связывала всего одна история, да и та случилась больше года назад. За это время вы успели съездить в Константинополь, вернулись оттуда, избежав ареста по обвинению в шпионаже. Промчались галопом по Европам, посетив самых влиятельных монархов. Потом началась война с турками, вас назначили в Государственный совет, руководить комитетом по изобличению вражеских лазутчиков. И вдруг вы неожиданно появляетесь на пороге, говорите: «Здравствуйте, Родион Романович. Давненько не виделись!» При этом фальшиво улыбаетесь…

– Скажете тоже… Фальшиво, – насупился посетитель. – Я ведь могу и обидеться.

– Это вряд ли, Николай Павлович. Сотрудники вашего ведомства лишены эмоций, и обижаться не умеют. К тому же я не в упрек говорю. Вы просто не замечаете, как напряжено ваше лицо. Улыбка на нем смотрится так же нелепо, как шутовской колпак на похоронах.

– Не замечаете, – передразнил Игнатьев, поправляя пенсне. – А вы, выходит, все замечаете, г-н Мармеладов?!

– Может быть и не все, – пожал плечами сыщик, – но достаточно для того, чтобы сделать вывод. Я снова понадобился вам, чтобы изловить шпиона, а поскольку в Москве турецким засланцам делать нечего, вы пришли позвать меня в Петербург. Стало быть, давний сообщник Мехмет-бея[1] нанес новый удар. Как его называл торговец пряностями? Бейаз айы[2]?

– Именно так. Белый медведь вредит на всех фронтах, а вычислить предателя мы так и не сумели, Позвольте, я присяду, – дипломат кивнул на оттоманку в углу, – и расскажу все по порядку.

– Чувствуйте себя, как дома, – Мармеладов привычным жестом подвинул к себе чистый лист и обмакнул перо в чернильницу, чтобы делать пометки.

– Не нужно записывать, – вежливо, но твердо предупредил Игнатьев. – Сведения, которые я сообщу, хранятся в строжайшем секрете.

– Как прикажете, – сыщик откинулся в кресле, демонстративно скрестив руки на груди.

– Ну вот, теперь вы обиделись! Родион Романович, не поймите превратно. Вам я могу довериться, бумаге – никогда. Если враги Отечества завладеют хотя бы обрывками записей нашей беседы, случится страшное. Мы… – дипломат перекрестился, глядя в окно на купола церкви. – Не приведи Господь! Мы проиграем войну.

– Все газеты пишут о сражениях на Балканах и подвигах русской армии, – возразил Мармеладов, – причем так много и часто, что я совсем перестал их читать.

– Перестали? Вас что же, не волнует, выиграем мы войну или проиграем?

– Честно говоря, ни капельки не волнует, – признался сыщик. – Война – это жестокая схватка двух бездушных убийц. Какая разница, кто победит? Будь я судьей, отправил бы предводителей обеих армий на эшафот, причем триумфатора вперед проигравшего, ведь триумфатор погубил куда больше людей – и своих, и чужих.

– Не подозревал в вас подобного чистоплюйства. И наивной веры, что в газетах печатают одну только правду, тоже не ожидал. Газеты сообщают то, что им позволено. Каждая буква на каждой странице дотошно изучается цензорами. Народу нельзя знать, насколько скверно идут дела, – Игнатьев помолчал с минуту, перекатывая неприятное слово на языке. – Скверно… Скверно… Да, лучше и не скажешь. Изначально наш Генштаб строил весь план войны на внезапном вторжении. Тайно проводим армию по территории Румынии, молниеносно форсируем Дунай, переходим через Балканские горы, а там уже и до Константинополя рукой подать. Пока турки сообразят, что к чему и стянут войска на защиту столицы, мы схватим султана за горло, и этот трусливый щенок подпишет капитуляцию. А для того, чтобы запутать противника, первым должен был выступить Кавказский корпус – пошуметь, обстрелять пару крепостей и убедить военачальников Османской империи, что русские идут на Карс и Эрзурум. Идеальную кампанию замыслили, но вмешался Белый медведь и спутал все карты! Он сообщил Надир-паше[3], что основные силы русских двинутся в Болгарию, а на Кавказе мы готовим дымовую завесу. И что вы думаете? Османские агенты подняли мятеж в Абхазии. Пришлось спешно менять планы. Наши войска выдвинулись к Сухуму, отбили его малой кровью. А ночью подошли пять турецких броненосцев, обстреляли город из пушек, и кровь пролилась великая. Прозевали мы налет османской эскадры.

Дипломат вздохнул и закашлялся. Сыщик протянул стакан воды.

– Это лишнее… Кх-м! А, впрочем, благодарю.

Игнатьев пил медленно, поглядывая на собеседника из-под прикрытых век.

– Мы понадеялись, что на том злоключения кончатся… Пустые надежды, Родион Романович. Беды только начинались. Когда армия подошла к Дунаю, там ждала речная флотилия турок. Это был жестокий удар, ведь про неприметный брод у Зимницы османцы прежде не знали. Наша разведка доложила, что этим путем часто пользуются болгарские контрабандисты, именно потому, что он совершенно безопасен, – дипломат барабанил пальцами по донышку пустого стакана. – А тут вражеские мониторы[4] с пушками. Но отступать и искать другие пути – невозможно, это означало бы провал всей кампании. Решили прорываться на вражеский берег с боем. Дождались безлунной ночи, переодели солдат в зимние мундиры – они черные, в темноте не так приметны. Турки эту хитрость быстро раскрыли. Дали несколько залпов картечью. Тысяча убитых за полчаса, представьте себе… Но это еще не самое страшное.

– Что может быть страшнее гибели тысячи людей за раз? – бесцветным голосом спросил Мармеладов.

– Да я не о людях говорю, Родион Романович, ну как вы не поймете?! Судьба государства нашего на волоске. Ведь карту намеченной переправы через Дунай видели избранные офицеры Генерального штаба. Столпы Отечества. Герои былых сражений. До сих пор не верится, что турки завербовали кого-то из них… Ради чего генерал может предать империю? Даже если плюнуть на честь мундира и дворянскую кровь, – к сожалению, для многих это пустые слова… Но на армию сейчас льются миллионы казенных денег. Армейские начальники закормлены до состояния осоловевших свиней и почивают в лужах из чистого золота. Куда им еще?!

– Иуды, обычно, серебром берут, – пробормотал сыщик.

– А? Что? Какое серебро? – прищурился Игнатьев. – Не понимаю, о чем вы…

– Для предателя обычно не так важна ценность чеканной монеты, – пояснил Мармеладов. – Не думаю, что Иуда заявлял первосвященникам: “За тридцать сребреников продам Христа, а за двадцать девять – не стану, маловато платите”… Он хотел совершить деяние, а такие люди обычно не торгуются за каждый грош. Ваш предатель также вряд ли печется лишь о том, как набить карманы.

– Чего же он хочет?

– Это вам виднее. У вас ведь во дворце султана тоже полно доносчиков…

– Полегче, сударь! – Игнатьев вынул из кармана платок, чтобы протереть стеклышки пенсне. – Мне больше нравится называть их “корреспондентами”.

– Как угодно. Но вы не станете отрицать, что среди константинопольских корреспондентов не все продают секреты за золото. Кто-то обижен на султана или его приближенных и жаждет отомстить, других вы держите на крючке за какие-нибудь мерзкие делишки…

– Всякие есть, – согласился дипломат, – и обстоятельства разные.

– Наверняка есть и те, кто искренне верит, что Абдул-Гамид[5] тиран и если он проиграет войну, то это пойдет на пользу Османской империи. Эти люди мнят себя не предателями, а спасителями родной страны. Вот и наш генерал может пребывать в подобных заблуждениях.

– Ловко вы это вывернули, Родион Романович. Не зря я приехал именно к вам! – Игнатьев нацепил пенсне и встал с дивана. – Едемте в Петербург, сегодня же.

– Не поеду, – отрезал Мармеладов.

– Полноте, что за неслыханное упрямство! Разве вы откажетесь послужить государю и Отечеству? Во всей империи нет более важной задачи, чем охота на этого проклятущего Белого медведя. Что за дело удерживает вас в Москве?

– Вы не так поняли, Николай Павлович. Никаких дел у меня нет, но я поклялся, что больше никогда не появлюсь в столице, и не намерен отказываться от этого решения.

– Ах, вот как… За что же вы так ненавидите Петербург? – заинтересовался дипломат. – Или боитесь некстати встретить там кого-то?

– Долгая история, – отмахнулся сыщик.

– История у него! – вспылил Игнатьев, грохнув кулаком по столу. – История пишется на Балканах. Русской кровью пишется! – он отошел к приоткрытому окну, выглянул на улицу, плотно задвинул раму, щелкнул шпингалетом и заговорил уже гораздо спокойнее. – Понимая, что план нашего наступления известен туркам, мы разделили армию и пошли двумя разными путями – один отряд отправился штурмовать горный перевал, как и предполагалось изначально, а другой двинулся на Плевну. Сей неожиданный маневр должен был застать неприятеля врасплох. Мы бы захватили крепость, спустились в долину и окружили вражеское войско с двух сторон. Зажали бы их как орех в дверной щели, чтобы осталось лишь нажать посильнее и раздавить, – он хрустнул пальцами, вскочил с дивана и нервно прошелся по крохотной комнате. – Но предатель успел предупредить нечестивцев. Осман-паша[6] с большей частью своего войска двинулся к Плевне, укрепился там, и встретил нас во всеоружии.

– Зато турки оставили перевал, который охраняли с самого начала. Кажется, он называется Шипка? – Мармеладов достал из стопки бумаг на столе пожелтевший выпуск “Современных известий”. – Да, верно. Наши войска взяли Шипку без особого сопротивления.

Игнатьев медленно вытянул газету из его рук, скомкал и отшвырнул в угол.

– К черту газеты! Я скажу вам то, чего не сообщали никому из гражданских лиц, да и в армии не каждому дано это знать. Мы действительно сумели захватить Шипкинский перевал без больших потерь и разбили турков наголову. Но три дня спустя туда подошел резервный отряд Сулейман-паши[7]. Двадцать тысяч сабель! Отборное войско. Свирепые башибозуки, не ведающие страха и не чувствующие боли. Они бросались голой грудью на русские штыки, только чтобы прорвать защитный строй и дать возможность своим товарищам ворваться на наши позиции. Этих головорезов перебросили из Албании, потому что Белый медведь успел отправить депешу султану. Мы отбились чудом, да еще болгарское ополчение пособило. Но к тому времени османцы подтянули сотню пушек и заперли нас на перевале. И вот мы тратим время и силы на осаду Плевны и оборону Шипки. Не двигаемся с места. Оно и понятно: снимем осаду и перебросим войска к перевалу – турки в спину ударят и уже русская армия окажется в положении расколотого ореха. Оставим горные вершины и усилим натиск на крепость – потеряем проход через горы… Застыли враскорячку. Уже сентябрь наступил, а мы до сих пор не сдвинулись с места. А самое неприятное, мы ни на йоту не приблизились к разгадке – кто же скрывается под шкурой Белого медведя.

– А что говорит Мехмет-бей? – спросил сыщик. – Турецкий шпион в ваших руках, сидит в секретном каземате. Прижмите его хорошенько, может, выдаст имя подельника.

– Не получится, – посетовал Игнатьев. – Упустили мы старого плута.

– Сбежал?

– От нас разве сбежишь? Хотя, пытался. Много раз пытался применить этот свой чудо-гипноз, но после вашего предупреждения его на допросы водили с повязкой на глазах и связанными за спиной руками. И вот однажды зимней ночью он перегрыз себе вены и умер от кровопотери. Про Белого медведя так ни слова и не сказал. Зато мои… Км-м! Мои корреспонденты сообщили из стана вражеской армии, что там всерьез обеспокоены – русский генерал, продающий столь важные сведения, ранен. В связи с этим, он временно отправлен из театра военных действий на лечение в Петербург. Представляете? Коварный ублюдок здесь. Пьет вино, играет в карты и ходит по театрам, как ни в чем не бывало! А я гоняюсь за ним на всех фронтах, – дипломат тяжело оперся о столешницу обеими руками и устало договорил. – Я спешно прибыл в столицу и обнаружил в офицерском собрании дюжину генералов, которые поправляют здоровье и вскоре уедут обратно, к войскам. Один из них предатель, но как его вычислить?

– Арестуйте всех, чтобы уж точно не промахнуться, – посоветовал Мармеладов.

– Что вы, что вы! Скандал будет. Армия взбунтуется… Нет, если до конца недели не удастся вычислить предателя, то иного выхода не останется. Но эту головоломку еще можно решить без лишнего шума…

– Оставьте ваши дипломатические хитрости, Николай Павлович, – усмехнулся сыщик. – Вам не удастся меня завербовать.

– Не понимаю, о чем вы.

– Сперва вы пытались надавить на мои патриотические чувства, когда не сумели нащупать ничего подобного – подсунули головоломку.

– Сами же прежде обмолвились, что жить не можете без всевозможных загадок, – пробурчал в усы Игнатьев.

– Да, а вы запомнили! – одобрительно кивнул сыщик. – Уверен, по долгу службы вы постоянно развиваете свою память, и если потребуется, сумеете восстановить наши прошлые беседы с феноменальной точностью.

– И вы тоже, Родион Романович.

– И я тоже, Николай Павлович. Потому прошу вас запомнить и то, что твержу вам уже битый час: оставьте меня в покое. Я не намерен ехать в Петербург. Разве что вы арестуете меня и увезете в цепях.

– Зачем же сразу – в цепях? Есть еще один способ, вполне приятный для договаривающихся сторон, – подмигнул дипломат. – Я готов компенсировать ваши неудобства, связанные с поездкой в Петербург. Знаете, во время войны у нашего ведомства полномочия практически безграничны. Поэтому могу предложить тысячу рублей. А если мало – то две, пять, десять, сто – сколько попросите.

– На эти деньги вы сможете нанять сотни агентов, более искушенных в выслеживании шпионов.

– Толку-то с тех агентов… Они год ловили Белого медведя, но ничего не вышло. В нашем ведомстве все думают одинаково, а мне нужен тот, кто способен мыслить оригинально. Не по общей выкройке!

Сыщик поднялся со своего кресла и холодно произнес:

– Нет, увольте. Я лучше поеду с вами на передовую, в Балканские горы или к осажденной крепости, но в Петербург – ни ногой.

– Надеюсь, не слишком утомил вас пустяками, Родион Романович! – в тон ему ответил дипломат и вышел, но через секунду его лысина вновь блеснула в дверном проеме. – Буду ждать вашего окончательного ответа в столице, в гостинице «Знаменская». Не приедете сами, так уж не затруднитесь телеграмму отправить.

Мармеладов не ответил. Он поднял скомканную газету, развернул на подоконнике и стал перечитывать заметку про взятие Шипки.