IV

Толстяк подкатился к ним на пару секунд раньше долговязого.

– Какая радость! Счастье и ликование! – причитал он, хлопая себя ладонями по широченным ляжкам. – Г-н Кузьмин, собственной, так сказать, персоной. Давно, давно мечтал познакомиться. Пожать вашу руку!

Он потряс ладонь сыщика своими пухлыми пальцами и попытался обнять Полину, но та отшвырнула его возмущенным воплем. Ничуть не смутившись, Холодзяжко продолжал рассыпаться в любезностях:

– Ох, батенька, что же вы устроили в Париже. Варьете а-ля рюс. Грандиозно! Божественно! Самому посетить не довелось, но наслышан, наслышан.

Недовольный Пьетро перебил его дребезжащим баритоном.

– Это как же понимать, Иван Яковлевич? Вы отправили телеграмму мне, а потом позвали конкурента?

– Ха! Конкурент? Будто бы нам есть, что делить, – тоненько завизжал толстяк. – Петербург – город большой, певичек на всех хватит. А мне вы написали, что ищете деву особенную. Или, может статься, уже отыскали?

Он покосился на Полину и панибратски подтолкнул Мармеладова локтем.

– Нет, сударь, это mademoiselle[9] Авелин, – сочинил на ходу сыщик. – Она почти не понимает по-русски, но весьма расторопно управляет труппой в моем варьете.

– Понимаю, пони-и-има-а-аю, – Холодзяжко облизнулся. – Я тоже люблю таких… Молоденьких, так сказать, и расторопных. Чую, мы с вами найдем общий язык.

Пьетро нахмурился еще сильнее.

– Я требую объяснений, г-н Кузьмин! Вы присылаете телеграмму, обещаете мне щедрый гонорар за то, что помогу отыскать певицу для осеннего сезона во Франции. Просите встретить вас на вокзале, и я бегу сюда, бросив все дела, из уважения к вашей…

– Щедрости, – толстяк захохотал, отчего его щеки задрожали, словно холодец на блюде. – Сто рублей-то на дороге не валяются.

– К вашей репутации, – сурово продолжил импресарио. – Но вижу, что вы затеяли какую-то сомнительную игру, допустив в наш тесный круг этого шарлатана.

– Шарлатана? Смеете меня оскорблять? Немедленно извинитесь или я вам губы откушу!

Мармеладов примирительно вскинул руки.

– Господа! Гос-по-да! Зачем же ссориться? Я призвал вас обоих потому, что крайне ограничен во времени. Завтра вечером я уезжаю, и, стало быть, завтра утром мне нужно послушать, как поют ваши пташечки.

– Завтра послушать? Но почему не сегодня? – все еще сомневался Пьетро.

– Сегодня я обещал mademoiselle Авелин ужин в лучшем ресторане Петербурга и балет в Мариинском театре. Она обожает балет, а я не могу ей ни в чем отказать. Но давайте же обсудим все детали нашего соглашения за обедом.

– Куда поедем? – оживился “итальянец”. – В «Лейнер»[10] или к братьям Пивато[11]?

– Видали идиота! – цыкнул Холодзяжко. – Сказано же: в лучший ресторан г-н Кузьмин собирается вечером. А пока и кухмистерская[12] сгодится. Я знаю пристойную, на Двенадцатой линии.

Он сноровисто подхватил саквояж сыщика и поволок к выходу, приговаривая:

– Вообразите, блюда высочайшего сорта по доступным ценам. Вообразили? Скоро сами убедитесь, что там именно такие и есть. Волшебство! Пир Валтасара! И не придется, так сказать, лишних денег тратить, – толстяк споткнулся о чей-то узелок, отшвырнул его ногой и обматерил незадачливого пассажира, кинувшегося за своими пожитками, после чего продолжил елейным тоном. – Если есть лишние деньги, лучше мне отдайте. Да вы все отдадите, батенька, когда певицу мою услышите. Соловей! Что там – райская птица и та не возьмет столь высоких нот…

Идущий позади всех Пьетро скрежетал зубами от злости.

Холодзяжко не умолкал всю дорогу, разглагольствуя о разных пустяках. Утомив всех собеседников, он перебрался на козлы извозчика и стал собачиться с ним.

– Здесь сверни! Ты что, дороги не знаешь? Через канаву-то быстрее.

Он выскочил из коляски, проявляя неожиданную прыть, и первым спустился по ступенькам в подвал.

– Извольте видеть, г-н Кузьмин, как и обещал вам – столовая фон Дервиза! За этой неказистой дверью ждет роскошный обед на любой вкус, лишь бы только этот вкус в организме присутствовал. А то ведь у некоторых, так сказать, нет ни вкуса, ни совести, – толстяк покосился на Пьетро.

– Мамма миа! Вы все не уйметесь? – взвился тот. – Я вам ребра пересчитаю! Если, конечно, доберусь до них через раздутый мамон.

Сыщик плавно вскинул руки, словно дирижер в опере.

– Господа, предлагаю перемирие. Давайте отложим острые стрелы на время обеда и делового разговора. Сегодня вы не конкуренты, а союзники. Ваши таланты будут прославлять Россию на парижской сцене. А чтобы никто не беспокоился по поводу вознаграждения, и того, кому именно оно достанется, – Мармеладов понизил голос до доверительного шепота, – я заплачу вам обоим.

– Великие слова! – восхитился Холодзяжко. – По таким словам постигаешь, что перед тобой поистине великий человек. Человечище!

– Но заплачу после прослушивания, – добавил сыщик.

– Само собой, – вздохнул Пьетро и шагнул вслед за ним в дверной проем, пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку.

Кухмистерская разделялась на большую комнату с общим столом, где как раз сейчас обедали студенты и писари из окрестных контор, и четыре отдельных кабинета. Холодзяжко повел всех в дальний уголок.

– Ближе к кухне, – пояснил он, – а значит, суп не остынет, пока будут нести, и остальное, так сказать, тоже.

Мармеладов любил подобные трактиры с простой кухней и шумной компанией, в другой день он сел бы за длинным столом – побеседовать с незнакомцами, послушать байки и сплетни. Но приходилось изображать владельца варьете, приехавшего из Парижа, поэтому он придирчиво изучил меню, отказался от обеда из общего котла и заказал цыпленка, запеченного целиком, а для Полины – фрикасе из кролика. Девушка играла роль безукоризненно и с большим воодушевлением, она игнорировала сальные остроты толстяка и пристальный взгляд Пьетро, изредка перебрасываясь короткими фразами на французском языке со своим спутником.

– Вот вы, Иван Яковлевич, говорите: заплачу обоим, – подхватил разговор с нужного места Холодзяжко, когда заказы были сделаны и половой убрался восвояси. – Но ведь певица-то вам требуется одна, так сказать, в единственном экземпляре. За что же тогда второму платить?

– Опять началось?! – взревел Пьетро.

– Успокойтесь, мой дражайший друг! Я же спрашиваю, держа в уме наш совместный интерес. Ведь если второму платить, по сути, не за что, зачем обещать деньги? Г-н Кузьмин не из тех, кто сорит ассигнациями попусту. Вот я и подумал, – щелочки глаз подозрительно сощурились, сомкнувшись в тончайшую линию, – а нет ли здесь какого обмана?

Импресарио задумчиво теребил булавку с фальшивым брильянтом.

– Вы намекаете, что…

– Я не намекаю, а говорю прямо, никуда не сворачивая с пути истинного. Допустим, в парижском варьете появится певица, приехавшая из Петербурга. При хорошем репертуаре это может вызвать ажиотаж. Публика обожает все свежее и горячее, – толстяк прервался, чтобы попробовать грибной суп. – Да-с, горячее и свежее. Но подумайте, мой несчастный простачок Пьетро… Зачем для этого везти певицу из Петербурга? Ведь можно любую девку из кордебалета обрядить в сарафан, нахлобучить на темечко кокошник – вот вам и певица из Петербурга. Кто проверит? Публика – не жандарм, она документ спрашивать не станет. Верно я говорю, Иван Яковлевич?

Сыщик округлил глаза, изображая бескрайнее удивление.

Холодзяжко довольно хихикнул:

– Угадал, вижу, что угадал! Потому что все мы так делаем, и это вовсе не обман. В этом и заключается соль нашего искусства, так сказать, высочайшее мастерство перевоплощения. Заставить парижского буржуа поверить в сказку, которую ему показывают на сцене. Также и для нашей публики мы придумываем своим мармозеткам французские имена: очаровательная Козетта, проездом из Парижа в Берлин. Никто не задается вопросом, а за каким чертом эта краля делает крюк в две тысячи верст, чтобы спеть перед захмелевшими гусарами или матросами? На том и держатся все кафе-шантаны, что тамошняя публика пьет без удержу, что в Петербурге, что в Париже, да хоть бы и на острове Мадагаскар!

– Но если певица не нужна, – Пьетро заблудился в лабиринте рассуждений коллеги и никак не мог найти выход, – зачем же тогда г-н Кузьмин ехал в такую даль?

– Спросите меня «Ззачем?» и я отвечу! Мы соберем самых успешных певиц столицы, он послушает их лучшие песни и украдет весь репертуар наших кафе-шантанов.

Мармеладов шумно отодвинул тарелку с нетронутым цыпленком и потянулся к графину, чтобы налить воды. Толстяк истолковал этот жест по-своему, затараторил испуганно:

– Нет, нет, только не уходите! Вы уж простите меня, Иван Яковлевич, я не рискнул бы вас обидеть столь резким словом. Не смог подобрать ничего иного, по смыслу подходящего. Украдет – это я, так сказать, с глубочайшим почтением. Преклоняюсь перед вашим замыслом. Восхищен и раздавлен! Как же я сам ничего эдакого не придумал. Одним махом собрать все песни и уехать с ними в Париж. Гениально! Божественно!

Холодзяжко лил елей через край, умасливая парижского гостя. Сыщик притворно нахмурил брови, и поднес салфетку к губам, чтобы скрыть улыбку.

– Как же он запомнит столько всего? – изумился Пьетро. – Романсы, куплеты, водевильчики…

– Мой доверчивый недотепа! Скольких певиц вы хотели показать завтра нашему парижскому гостю? Дюжину?

– Вроде того. Всех, кто совпадает с приметами из телеграммы…

– Дюжину или вроде того. Поверьте, и я бы привел не меньше. Выходит, две дюжины, – толстяк умудрялся есть суп в перерывах между возгласами и стенаниями, тарелка его почти опустела. – Две дюжины, как вам это нравится?! Каждая споет по две песни, ведь любая из них мечтает уехать в Париж. А сколько он обещал заплатить?

– Сто рублей.

– Сто рублей вам, сто рублей мне. Выходит двести рублей. За эти крохотные деньги г-н Кузьмин услышит полсотни песен. Полсотни! Этот репертуар принесет ему многие тысячи! А запоминать уважаемому гостю не придется. Запоминать будет она, – пухлый палец устремился к лицу Полины, девушка брезгливо поморщилась и отвернулась. – Слыхал я, что есть такие уникумы. Память у них с секретом. Услышат раз песню – и могут повторить дословно. Причем на любом языке, даже когда языка этого совсем не знают.

– Возможно ли такое? – лицо Пьетро покрылось испариной.

– Еще бы невозможно! – Холодзяжко откинулся на спинку стула и сделал знак половому принести котлеты. – Заметьте, что г-н Кузьмин не спорит и не пытается оппонировать мне. Сей факт доказывает, что я категорически прав. Не правда ли? Признайте, что моя проницательность, так сказать, впечатлила вас и заставила отказаться от вероломных намерений.

Мармеладов покаянно опустил голову:

– Вы раскусили мой замысел.

– Замысел? Да это мошенничество! – Пьетро вскочил, возмущенно потрясая кулаками.

– Ну-ну-ну, мой славный мальчик, не нам с вами размахивать лилейным знаменем добродетели! – увещевал толстяк, пожирая котлеты. – Сами не без греха, но ведь на раскаявшихся, так сказать, грешниках весь мир стоит, и стоять будет. Ныне, присно и во веки веков. А в том, что г-н Кузьмин раскаивается, я уверен, как в том, что эти котлеты нарубили из телятины. Не желаете попробовать и убедиться? – он наколол кусочек на вилку и помахал перед лицом импресарио. – Нет? И прекрасно, мне же больше достанется. Но они из телятины, уж поверьте на слово.

– Что вы привязались со своей телятиной! – продолжал яриться долговязый. – Жрите хоть жабу болотную. Нам-то что теперь делать?

Сыщик не успел ничего сказать, Холодзяжко накинулся на него, размахивая вилкой, будто шпагой:

– Мы будем делать ровно то, для чего нас наняли, а вот г-ну Кузьмину придется раскошелиться. Да, да, вытрясайте все из своих карманов! Знаменитый петербургский репертуар стоит гораздо дороже двухсот рублей, слышите? Придется вам заплатить по тысяче каждому! И не станем обижать друг друга презренными векселёчками или банковскими билетиками – сами знаете, их легко подделать. Охота вам получить расчет, так сказать, фантиками от конфет, мой алчущий соратник? Ни Боже мой! Вы желаете забрать свою тысячу полновесным золотом. И я тоже желаю этого, всем сердцем желаю. А сердце у меня, осмелюсь доложить вам, огромное и страстное.

– Погодите, Тарас! – зашикал Пьетро. – Меня совсем запутали ваши езуитские выкрутасы! Вы предлагаете привести певиц на завтрашнее прослушивание, как мы и собирались сделать это с самого начала, и отдать наши песни этому парижскому франту. Так?

– Так, именно так и только так!

– Но вы же сами возмущались и клеймили г-на Кузьмина…

– Клеймил? Я? – фыркнул Холодзяжко в стакан с клюквенным морсом. – Ну, пусть клеймил, если вы так это расценили. Надеюсь, наш достопочтенный гость имеет на сей счет отличное от вашего мнение. Ибо, поверьте, Иван Яковлевич, я никогда не осмелился бы клеймить столь благородного представителя нашего круга. Я лишь смиренно умолял прислушаться к голосу справедливости, и если справедливость избрала, так сказать, мой голос – пусть будет именно так. Главное, что ни вы, ни я, ни г-н Кузьмин, – никто не останется внакладе. Видите, как замечательно я все уладил?

– Мамма миа, что за балабол! Я ни хрена не понял.

– Да что же тут понимать? Ступайте, мой непонятливый строптивец, и готовьте вашу дюжину к выступлению. А уж я позабочусь, чтобы нам выплатили все до последнего грошика.

Долговязый Пьетро кивнул и поспешно вышел из кухмистерской. Ему настолько опротивело словоблудие толстяка, что к горлу подкатила тошнота. Но уже на улице предвкушение щедрого вознаграждения, которое нежданно-негаданно выросло в десять раз, вызвало у него ощущение полнейшего счастья, и к стрелке Васильевского острова импресарио подходил, уже беззаботно насвистывая.

Загрузка...