Схожу-ка я замуж!

ПЕСЕЦ, КОТОРЫЙ ЕДВА НЕ РАССТРОИЛ СВАДЬБУ

Август на Командорах был в шквальных ветрах, то и дело нападающих злых мелких дождях. Кепку приходилось натягивать на манер ушедших в прошлое беспризорных — но самые уши, а под пиджак надевать толстый свитер. Море огорчало рыбаков злым накатом, когда невозможно спокойно пришвартоваться и высадить шлюпку. Быстрые ватные облака деловитыми бесконечными полчищами обтекали скалы, спеша куда-то, и стоило оторвать взгляд от земли, как серые шапки гор немедленно трогались с места и плавно устремлялись в океан.

Мы сидели у самых скал, неподалеку от бухты, и ожидали погоды. На минуту прорвалось солнце, скалы вспыхнули фантастично изумрудным цветом, пахнуло теплом, геолог Миша скинул пиджак, положил его на замшелую глыбу и продолжал свой неторопливый рассказ о старой лоцманской карте, на которой не были помечены рифы, едва не сыгравшие с ним страшную шутку…

Подошел, посасывая коротенькую трубку, бородатый рыбак, прибывший с материка, и передал Мише письмо от невесты, которое Миша заботливо спрятал в боковой карман, набросил, было, пиджак на плечи, но раздумал и опять положил на глыбу. (Забегая вперед, скажу, что он потом долго будет вспоминать этот незначительный момент, ахая и разводя руками…)

Итак, положив пиджак на глыбу, Миша небрежно поправил рукав, отошел и с жаром продолжил свой рассказ. А я вскоре заметил, что к рассказу прислушиваемся не только мы. То здесь, то там из-под камней высовывались любопытные мордочки песцов, по-летнему облезлых, грязновато-серых и поджарых.

— Тут их тьма! — пояснил Миша, который, пробыв на островах месяц, считал себя аборигеном. — Зимой они красавцы, а сейчас — побирушки.

Солнце исчезло, налетел дождичек, и Миша потянулся за пиджаком. Однако камень был пуст. Миша недоуменно огляделся.

— Ребята, тут был мой пиджачок…

Лицо его вдруг покраснело, глаза выкатились…

— Держи и-и!! — заорал он, кидаясь к скале.

А мы все покатились со смеху, хотя, честно говоря, ситуация сложилась скорее трагическая. Низкорослый песец, держа в зубах Мишин пиджак и отчаянно работая лапами, взбирался на скалу по тоненькой тропинке все выше и выше…

— И когда он успел?! — восхищенно сказал кто-то из ребят. — Кинокамеру бы сейчас!

— Вот ворюга! — жалобно стонал Миша. — Зачем тебе пиджак?!

Потерпевший подбежал к скале, а следом за ним и мы. Но скала была настолько крута, что все остановились. А песец скрылся за выступом и вскоре показался на высоченной площадке, метрах в семидесяти от нас, недосягаемый и поэтому уже неторопливый.

Несколько секунд он смотрел на нас, не выпуская пиджака из зубов, потом небрежно бросил поклажу и уселся рядом.

— Отдай пиджак!! — умолял Миша, стуча по скале кулаком. — Отдай немедленно, слышишь, хулиган! Что ты купишь на мои деньги?! А паспорт тебе зачем?

— А письмо тем более, — пробормотал рыбак с трубкой, и Миша, вспомнив, что было еще и письмо, схватился за голову.

— В норе у одного песца, — вспомнил кто-то, — нашли золотые часы и пять серебряных ложек…

Слова эти доконали Мишу, он замолк и стал наблюдать. Песец же тем временем перевернул мордой пиджак, покопался в карманах, ловко вытащил бумажник и, придерживая лапой, стал его потрошить. Мелькнуло и упало на камни заветное письмо, рассыпались деньги. Не найдя ничего подходящего, песец совершил еще одно надругательство над пиджаком, которое едва не повергло впечатлительного Мишу в обморок.

Позже, в теплой избе, мы составили протокол, которому, наверное, суждено быть единственному в своем роде. «Мы, нижеподписавшиеся, сего числа удостоверяем, что неизвестным песцом украден бумажник у гражданина К. вместе с пиджаком и унесен в недоступное место, причем в бумажнике находилось: 127 руб. 40 коп. денег, паспорт на имя гражданина К. и нераспечатанное, только что доставленное почтой письмо от невесты К. — гражданки С.».

Миша убедительно просил напечатать три экземпляра протокола: один в бухгалтерию для возмещения украденных денег, второй в милицию для получения паспорта, третий — для невесты…

— Я же не знаю, что она мне написала! — жалобно говорил Миша. — Я ее просил день свадьбы назначить! А вдруг она назначила, а я буду здесь! Лопнула свадьба! Да что свадьба — жизнь под откос пошла! Вот ведь проклятый песец!

Позже мы узнали, что третий экземпляр протокола возымел свое действие, хотя и не сразу… Свадьба состоялась.

ДОЛГАЯ ПОЛНОЧЬ

Задумывались ли вы когда-нибудь, дорогие товарищи, как несправедливо коротка встреча с Новым годом? Какие-то секунды, всего-то один удар часов, долгожданный двенадцатый удар! Все чокаются, все кричат «ура!», кто-то успевает кого-то поцеловать, пожелать что-то приятное…

И все.

Добежал до нас Новый год, но не успели мы его как следует разглядеть, как уже затихают вдалеке звуки его шагов. Миг — и их уже не слышно.

А вот мой приятель Иван Кузьмич зашел ко мне в канун Нового года и рассказал небывалый, просто фантастический, можно сказать, случай, когда год назад он лично общался с Новым годом несколько долгих часов.

Так уж как-то у него случилось, что незадолго до Нового года он оказался в самолете, которому предстояло совершить очередной длительный перелет с Крайнего Севера до нашей столицы.

Учитывая, что Новый год был на носу, Иван Кузьмич прихватил с собой бутылку шампанского, и, когда командир корабля торжественно объявил, что Новый год настиг самолет, предусмотрительный пассажир открыл бутылку и наполнил бокалы.

— С Новым годом! — сказал Иван Кузьмич, чокаясь с соседями. — С новым счастьем!

Соседи, разумеется, отвечали ему тем ясе, и всем было необычайно весело, потому что встреча происходила на недосягаемой высоте.

Когда вино было выпито, командир корабля сделал новое объявление:

— Граждане пассажиры, дорогие товарищи, — весело сказал он, — не спешите выпивать свое шампанское. Наш самолет увеличил скорость, догнал Новый год, и теперь мы идем у него на плечах. Так что часы ваши, какое бы время они ни показывали, должны теперь показывать двенадцать ноль-ноль. Советую всем поставить стрелки на этой цифре, остановить часы и продолжить тосты. Время, граждане пассажиры, дорогие товарищи, остановилось. Поэтому в эти минуты все мы бессмертны!

— Урррааа!!! — закричали пассажиры, которые до этого объявления считали себя смертными. Надо сказать, что все они, как минимум, имели среднее техническое образование и поняли, в чем дело. Правда, насчет бессмертия им как-то раньше в голову не приходило, но это было тем более прекрасно.

Иван Кузьмич пожелал соседу долгой счастливой жизни и творческих радостей. Тост этот немедленно вернулся к нему бумерангом, так как все, кто находился в салоне, имели на это право. Потом Иван Кузьмич, с сожалением поглядев на пустую бутылку, повторил свой тост соседу, а сосед ему.

Вскоре все тосты были сказаны, а вино, если оно и оставалось у кого-то, было выпито. Но Новый год по-прежнему взглядывал во все иллюминаторы.

— Что будем делать? — печально спросил Иван Кузьмич.

— Будем спать, — ответил сосед и резонно добавил: — Потому что за окном ночь.

— Чепуха! — так же резонно возразил ему Иван Кузьмич. — Сколько бы ночь ни стояла, она теперь всегда будет полночью. А полночь — время детское. Спать нельзя!

Однако усталость и ровный рокот моторов взяли свое, и вскоре пассажиры уснули, хотя, как известно, никто еще не засыпал, когда часы под Новый год бьют двенадцатый раз.

Один только Иван Кузьмич героически боролся со сном. Он смотрел на прикорнувших пассажиров и думал о том, что, наверное, хорошо, что Новый год приходит и уходит с двенадцатым ударом. Так уж повелось, и не надо ничего переделывать. Потому что мимолетный визит Нового года защищает и его самого и всех нас от опасной будничности, в эту неповторимо прекрасную новогоднюю ночь, когда каждый раз начинаешь жить по-новому.

— С Новым годом! — словно подтверждая его мысли, произнес командир корабля, который по долгу службы не мог ни поднять бокал, ни уснуть.

— С новым счастьем! — отвечал ему Иван Кузьмич, который страдал бессонницей и не мог спать в самолетах.

КАК СОРВАЛАСЬ РЕВИЗИЯ

То воскресенье запомнилось всем надолго. С утра командированный в лесничество бухгалтер Марамызов, осматривая местность, подошел к колодцу, нагнулся к ведру водицы испить, а после, вытирая губы платочком, ощутил вдруг в боковом кармане зловещую пустоту. Торопливо залез в карман и страшно побледнел: командировочного удостоверения и пятидесяти рублей как не бывало. Судорожно заглянул в колодец и где-то далеко, как показалось, у центра земли увидел кусочек отраженного неба и черную точку — свою голову.

Страшно закричал командированный, замахал руками и схватился за голову. Народу на тот крик набежало отовсюду, и, узнав, в чем дело, стали охать и ахать. Кто-то позвонил в район и, объяснив ситуацию, уговорил приехать пожарных. Раз человек в беде, надо помогать, тем более ответственный человек, приехавший ревизовать, мало ли что он наревизует, ежели у него голова другим будет занята.

Примчались пожарные, трубу резиновую в колодец закинули, включили машину, полилась студеная струя. Все обступили машину, ждут, когда из струи выпадут удостоверение и деньги. Кто-то из бывалых людей шепотом совет командированному дает, дескать, отблагодари парней, они же свое свободное время тратят, отвали им половину пропавших денег. Бухгалтер торопливо машет рукой, дескать, о чем разговор, нашлось бы удостоверение!

Четыре часа гудела пожарная машина, и уставшие пожарные сновали взад и вперед. И все лесничество, позабыв про воскресный отдых, наблюдало за их работой, утешая бухгалтера.

Через четыре часа последняя капля упала на трубы. Колодец, казавшийся бездонным, был пуст. Тотчас же соорудили люльку, и смелый доброволец из лесников-ветеранов спустился на дно с фонарем. А когда его вытащили, он только руками развел — нет там ничего, только голыши. И тут бухгалтер сорвался и закричал, что доброволец утаил его деньги. Все зашумели, стали возмущаться, кто-то из родственников ветерана замахнулся даже на бухгалтера… Оскорбленный доброволец вывернул карманы, из которых выпали старая авторучка и засохший бутерброд.

Пожарные свернули свое имущество и укатили, народ стал медленно расходиться. А бухгалтер со словами: «Нет, я это дело так не оставлю!» — полез в карман брюк, вытащил записную книжку, чтобы внести туда фамилию добровольца для дальнейшего разбирательства в милиции, раскрыл книжку и увидел в ней свое командировочное удостоверение и пятьдесят рублей.

Все замолчали, а командированный бухгалтер зашелся краской, повернулся и быстрыми шагами пошел к конторе. Говорят, что ночью он вышел к шоссе с чемоданом и укатил восвояси.

Ревизия не состоялась.

ПЕЧАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК С ПОРТФЕЛЕМ

На рынке появился немолодой, печального вида человек с большим портфелем. Грустными глазами окинул он обильные дары природы, лежавшие на прилавках, и медленно побрел меж рядов.

Он шел и вглядывался в лица торгующих граждан. Вскоре можно было заметить, что особое внимание вызывали у него женщины в возрасте около семидесяти… Возле стайки таких вот женщин, сидящих перед горами отборных яблок, он и остановился.

— Жена преставилась, — тихо сказал незнакомец, пронзительно глядя на насторожившихся колхозниц. — Девятый день уже пошел… Поминки надо справлять…

Оторвавшись от своих яблок, женщины с сочувствием внимали слабому голосу вдовца.

— А одному-одинешеньку, дорогие бабоньки, ах как трудно… Помогите, женщины, горю!

Колхозницы инстинктивно стали загораживать от незнакомца свою выручку, — а тот, заметив их жесты, горько улыбнулся:

— Не затем я подошел к вам, милые мои, и не супостат я вовсе, а только хотел пригласить вас всех на поминки, как ровесниц моей покойной Аннушки. Думал я, компанию мне составите, а заодно и покажете, как поминки надо справлять, ибо Аннушка моя перед смертью просила меня соблюсти все крестьянские обычаи, а память своей супружницы я свято, бабоньки, чту…

Он смахнул слезу, а женщины возбужденно загалдели:

— Несчастненький… Горе-то какое!..

— Ах, как убивается, сердешный!.. Кто бы по нас так убиваться стал!

— Спасибо, бабоньки… — выдавил незнакомец. — В ресторан приглашаю всех… А по домам на своей машине развезу.

Через несколько часов, когда весь товар был продан, женщины подошли к вдовцу, который терпеливо ожидал, сидя на скрипучем ящике, и уважительно сказали:

— Если вы не передумали, то мы всем миром готовы вам помочь.

— Тогда пошли, — кивнул вдовец, — для вашего сведения: зовут меня Эрнест Опанасович. Рад, что вы не бросили в беде одинокого…

В ресторане, как и положено, было шумно и весело. С эстрады неслась модная песня про лебедя, который не оставил в беде свою подругу и сам погиб. Невольно напрашивались ассоциации, и. Эрнест Опанасович поспешил заказать батарею водки, причем, как видно, по рассеянности, тотчас же убрал пару бутылок в портфель, а на стол выставил пустую посуду.

— Каждой гостье — по восемь самых дорогих блюд, чаевые прямо пропорционально усердию, — приказал он официанту.

— Горемычный… — прошептала сердобольная и самая опытная в ритуальных делах Агриппина Ивановна и, опрокинув рюмку, запела на высоких нотах песню из поминального репертуара.

— Вот-вот! — оживился Эрнест Опанасович и судорожно всхлипнул. Потом вновь по рассеянности сунул в портфель несколько бутылок водки, а на стол поставил батарею пустых чекушек. Хотели было женщины, которые были уже навеселе, посмеяться над ним, да не посмели, учитывая трагичность момента.

Потом, после восьмого блюда, окончательно захмелевшая компания запела нестройными голосами что-то совсем из другого репертуара, но Эрнест Опанасович даже не обиделся, а решил уважить общество шикарным десертом из ананасов, жаренных на французском коньяке, и опять же по рассеянности, захватив портфель, пошел искать официанта.

Где-то он разминулся с ним, потому что официант вскоре подошел сам и потребовал оплатить счет.

Официант объяснялся очень долго, так как компания ничего не могла понять, и только вмешательство милиционера заставило всех с неохотой оторваться от драгоценного стола.

Счет был так велик, что на погашение его не хватило выручки от продажи яблок и пришлось потом взыскивать деньги через сельсовет…

И хотя следы печального человека с портфелем затерялись навсегда меж ресторанных столиков, поминки эти запомнятся всем надолго…

ГДЕ ТЕРЯЮТСЯ ЧАРЛЬСТОНЫ?

Когда оркестр взорвался чарльстоном, Ганс проворно вскочил из-за столика, подбежал к озорно улыбающейся Гретхен и галантно упал на одно колено. Напор его юношеского обаяния был так велик, что, невзирая на строгий взгляд супруга, Гретхен вспорхнула со стула, как весенняя бабочка с цветка, и в следующую секунду они уже неслись по залу, выделывая ногами немыслимые па, но сохраняя при этом подчеркнуто невозмутимую осанку, и если бы какой-нибудь шутник поставил им на плечи по кружке с пивом, то ни один кусочек ватной пены не упал бы на костюмы, кстати, так ладно подчеркивавшие их фигуры.

Словом, это был чарльстон по всем тем строгим правилам, которым, помните, учила строгая бабушка свою легкомысленную внучку, заведя по ее просьбе «свой старый граммофон».

Мнение было единодушным: Ганс и Гретхен — король и королева чарльстона, и это было нетрудно предвидеть ну хотя бы потому, что новоявленная «королевская чета» была удивительно молода — Гансу едва перевалило за семьдесят шесть, а Гретхен за семьдесят.

Но когда оркестр заиграл славное, старых еще времен танго «Брызги шампанского», из-за столика поднялась Матильда и первая, поскольку танго объявили «голубым», подошла к Курту, супруга которого, учитывая ситуацию, ничуть не возражала или по крайней мере делала вид, что не возражает, и зал стал свидетелем нового прекрасного танца.

Здесь уже чувствовался некоторый опыт танцоров: как-никак Матильде было восемьдесят семь, а Курту девяносто два.

Тра-та-та! Прямой, как струна, Курт, вытянув руку, кружит даму, четко, по-тореадорьи, чеканя шаг. «Тра-та-та-та-та-та!» — обворожительно улыбается Матильда, подчиняясь мягким, но настойчивым приказам ведущего.

Вы улыбаетесь… А вот вы даже смеетесь! Думаете, шутка? Думаете, я вас разыгрываю? А вот и нет. Все это было наяву совсем недавно в крупнейшем берлинском рабочем Доме культуры «Пратер», где по инициативе симпатичнейшего Доната Вах-телЯ, который более похож на студента, чем на директора, праздновался очередной «Семейный вечер», и участниками его были только бабушки и дедушки, которым предлагалось в качестве входного билета сбросить груз прожитых лет и превратиться в веселых и чуточку легкомысленных молодых людей, и билеты эти были нарасхват.

А Центральное телевидение ГДР с удовольствием вело прямую передачу, включив «Семейный вечер» в свою еженедельную популярную программу «Берлин-оригиналь», и надо было видеть, как задорно светились глаза операторов, когда они, пританцовывая, катали по залу свои камеры.

Наверное, самым скучным человеком на этом вечере был один из почетных гостей, автор этого рассказа, который по просьбе ведущего — известного берлинского юмориста Йохана Петерсдорфа — мрачно готовился ответить на несколько глобальных вопросов, касающихся юмора как такового. Обдумывая их, он невольно, с тихой грустью, противопоказанной программе, вспоминал своих бабушек и дедушек, коротающих время с вязаньем перед телевизорами или скучающих на скамейках возле подъездов. Вспоминались также деловые дети и внуки, видящие в стариках только зорких нянь, сторожей и кухарок.

И автор подумал: где, на каких километрах жизненной дороги теряются эти огненные чарльстоны и танго и куда уходит та самая замечательная молодость, которая никуда не должна исчезать, ибо, оказывается, никто не умеет так задорно веселиться, как жизнерадостные молодые люди, которым всего лишь за семьдесят!