Шоколадная принцесса

XIII Я выполняю обязательство (пренебрегая другими) и позирую для фотографии

Во время рождественских каникул мы с Вином сели в поезд, ведущий в Олбани, чтобы нанести визит Гейблу Арсли в центре реабилитации. Я говорила Вину, что отлично справлюсь самостоятельно и что будет странно, если нынешний парень будет сопровождать меня в поездке к тяжело больному парню бывшему. Вин возразил, что знает этот район лучше, и я смягчилась. Не суть важно. Поезд шел долго, а мелкая и грязная река Гудзон не радовала обилием красивых видов.

В сочельник Гейбл прислал мне сообщение, в котором просил приехать. Думаю, что Рождество настроило его на задумчивый лад, ну или он был просто одинок. Он писал, что болезнь дала ему временя на размышления и он понял, что дурно вел себя со мной. Доктора считают, что он может скоро вернуться в школу, и он хотел бы увериться, что между нами к этому моменту все будет в порядке.

Я уже раньше была в Озерном центре реабилитации, потому что после ранения туда ненадолго отправили Лео. Это было чудесное место, если подобного рода заведения вообще можно считать чудесными. Я посетила свою долю больниц и реабилитационных центров, и больше всего в них пугало не то, что ты видишь, а то, как они пахнут. Ужасный запах химических чистящих средств с парфюмерной отдушкой скрывает под собой болезнь, слабость и смерть. Забавно, что рядом с Озерным центром не было озера — только большая лужа грязи, где когда-то была вода.

— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — спросил Вин, когда мы вошли в фойе. Мы были достаточно далеко от дома, так что могли спокойно держаться за руки, но сейчас я отняла свою руку — родители Гейбла, родственники или друзья могли быть поблизости.

Я покачала головой:

— Нет, со мной все будет в порядке.

— Все же думаю, что мне нужно пойти с тобой. Разве он не тот самый парень, который пытался принудить тебя силой?

Я пожала плечами.

— Честно говоря, Вин, я не знаю, как он сейчас, но нутром чувствую, что твое присутствие в его комнате, — я подыскала верное слово, — будет раздражать. Кроме того, я далеко не девочка и способна сама о себе позаботиться.

— Я знаю, что ты смелая, и мне это очень нравится в тебе. Просто порой мне хочется облегчить тебе жизнь.

— Тебе это удается, — сказала я и быстро поцеловала его в нос. Я планировала остановиться на этом, но потом снова поцеловала его, уже в губы.

Он кивнул.

— Ну хорошо, смелая девчонка. Я подожду тебя тут. Если ты задержишься больше чем на полчаса, я пойду за тобой.

Я сообщила свое имя регистраторше за столом; она сказала мне номер палаты Гейбла, 67, и направила меня в коридор.

Я постучала в дверь.

— Кто это? — услышала я голос Гейбла.

— Это Аня.

— Входи! — Его голос казался странным, но в чем именно была странность, было сложно определить.

Я открыла дверь.

Гейбл сидел в инвалидном кресле лицом к окну. Он развернулся, и я увидела его лицо. Вся кожа была в язвах, а на левой щеке выделялся неестественно выглядящий участок пересаженной кожи от скулы до угла рта, из-за которого ему было трудно говорить. Несколько пальцев были замотаны бинтами. Все его тело выглядело ужасно истощенным и слабым. «Почему он сидит в кресле?» — подумала я и опустила глаза на его колени и ниже, к ступне. Да, к ступне — у него осталась только одна. Правая была ампутирована.

Гейбл смотрел на меня, пока я изучала его. Его серо-голубые глаза остались прежними.

— Я выгляжу отвратительно? — спросил он.

Я честно ответила:

— Нет.

Обстоятельства моей жизни не позволяли мне роскошь брезгливо относиться к ранениям.

Гейбл рассмеялся дребезжащим невыразительным смехом.

— Значит, ты врешь.

Я напомнила ему, что мне приходилось в жизни видеть худшее.

— Да, конечно, приходилось. Правда в том, что я выгляжу отвратительно в своих глазах, Анни. Что ты на это скажешь?

— Я могу понять, почему ты так чувствуешь. Ты всегда так заботился о внешности. Как в тот день в школе… Я знаю, что больше всего тебя раздражало то, что соус от спагетти попал на твою рубашку. — Я замолчала и посмотрела на Гейбла. Он кивнул и, странно, даже слегка улыбнулся, припоминая.

— Но то, как ты выглядишь сейчас… Никто не будет отрицать, что ты сильно изменился, но я подозреваю, что все не так плохо, как ты думаешь.

Смех Гейбла походил на жалкое блеяние.

— Я только и слышу ото всех, что я не должен говорить такие вещи. Но не от тебя. Поэтому я тебя и люблю, Анни.

Я не собиралась отвечать — он по-прежнему врал.

— Долгое время я хотел умереть, — сказал он. — Но больше не хочу.

— Это хорошо, — ответила я.

— Подойди поближе, сядь на кровать.

Все время, пока мы беседовали, я стояла у двери. Даже несмотря на то, что Гейбл был прикован к креслу, я все еще опасалась его. Когда мы были наедине, случалось плохое.

— Я не кусаюсь, — сказал он с вызовом.

— Хорошо.

Так как стульев в палате не было, я подошла к кровати и села на нее.

— Знаешь, почему мне отрезали ногу? Сепсис. Я никогда о таком не слышал. Это когда тело перестает работать и начинает убивать само себя. Я также потерял кончики трех пальцев. — И он махнул в мою сторону рукой в бинтах. — Но доктора сказали, что мне повезло. Я буду ходить и даже печатать. Разве я не похож на счастливчика?

— Да, похож, — я подумала о Лео, о маме и папе. — Ты выглядишь как выживший после чего-то ужасного.

— Я не хочу так выглядеть. Я ненавижу выживших, — он выплюнул последнее слово.

— Мой отец говорил: главное, что человек может сделать в жизни, — это выжить.

— О, поделись со мной жемчужинами преступной мудрости! Ты думаешь, мне хочется слушать, что говорил твой отец? Все время, пока мы были вместе, я слышал от тебя «папа то» и «папа се». Твой отец давным-давно умер. Пора вырасти, Аня.

— Я ухожу, — сказала я.

— Нет, подожди, не уходи, Анни! Я не привык к компании и прошу прощения, — сказал он тонким детским голосом. Думаю, мне стало жаль его.

— По правде говоря, ты все еще красив, — сказала я. И это было правдой. Его кожа заживет, он снова научится ходить и снова станет старым ужасным Гейблом; будем надеяться, что чуть более добрым и склонным к сочувствию, чем предыдущая версия.

— Ты так думаешь?

— Да, — уверила я его.

— Ты чертовая врунья! — расхохотался он. Он подкатил кресло к окну и тихо сказал: — Я думал о тебе каждый день, Анни. Я каждый день ждал, что ты придешь, но ты все не приходила. Я думал, что ты обязательно это сделаешь, учитывая то, что ты сыграла кое-какую роль в моей судьбе, но ты не пришла.

— Мне очень жаль, Гейбл, — сказала я. — У нас были не лучшие отношения, когда это случилось, но я действительно хотела приехать. Не знаю, слышал ли ты, но меня отправили в исправительную колонию «Свобода». И потом я сама была некоторое время больна. А после, думаю, я просто потеряла чувство времени. Мне надо было прийти.

— Надо было прийти. Собиралась прийти. Могла бы прийти. Не пришла.

— Мне очень, очень жаль.

Гейбл ничего не сказал и продолжал сидеть лицом к окну. Через несколько секунд молчания я услышала, как он хлюпает носом.

Я подошла к нему. По его обезображенному лицу текли слезы.

— Я так плохо обращался с тобой, — простонал он. — Я говорил о тебе ужасные вещи. И пытался тебя…

— Все забыто, — солгала я. Я никогда не забуду того, что Гейблу почти удалось сделать, но он и так был уже достаточно наказан.

— И ты меня любила! Как ты на меня смотрела. Никто больше на меня не будет так смотреть.

Я его не любила, но сейчас было бы жестоко и некстати об этом говорить.

— И ты была моим единственным другом. Никто больше для меня ничего не значил. Мне очень стыдно. Ты можешь меня простить, Аня?

Его было действительно жалко. Я решила, что в самом деле могу его простить, и так ему и сказала.

— Мне будут нужны друзья, когда я вернусь в Школу Святой. Троицы. Мы можем быть друзьями?

— Да, конечно.

Он протянул ко мне свою здоровую руку, и я пожала ее. Он потянул меня к себе, и это движение было настолько неожиданно, что я споткнулась и налетела на него. И тогда он поцеловал меня в губы.

— Гейбл, нет!

Я вскочила и оттолкнула его кресло с такой силой, что его задние ручки с грохотом ударились о подоконник.

— Что? Я думал, мы снова будем друзьями.

— Я не целуюсь с друзьями.

— Но ты сама наклонилась ко мне! — пробормотал он.

— Ты с ума сошел? Я упала!

Я повернулась, чтобы уйти, но он с удивительной силой и скоростью двинулся на меня на своей коляске, и я упала на кровать. И тут в комнату вбежал Вин и оттолкнул кресло Гейбла от меня.

— Отвали от нее! — закричал он и занес кулак.

— Нет! Не бей его! — сказала я.

Вин опустил руку.

— Кто это, черт возьми? — спросил Гейбл.

— Мой друг, — ответила я.

— Могу побиться об заклад, что это друг из таких, с которыми ты целуешься. Да, теперь мне все стало ясно. Как зовут твоего друга? Он кажется мне знакомым.

Мы с Вином переглянулись.

— Меня зовут Вин, но ты можешь думать обо мне как о друге Анни, который не любит, когда мужчины применяют силу к женщинам.

И мы ушли.

Я не говорила Вину ни слова, пока мы не дошли до поезда.

— Тебе не надо было врываться туда.

Он пожал плечами.

— У меня все было под контролем, — уверила я его.

— Я знаю это, милая. Ты самая смелая девчонка, что я когда-либо знал.

— Милая? Откуда это?

— Не знаю, просто захотелось тебя так назвать. Тебя смущает?

Я обдумала его вопрос.

— Ну, звучит по-девчачьи, но нет, думаю, нет. — Я положила голову ему на плечо. — Ты ждал у двери все время?

— Да.

— Гейбл узнает, кто ты, а когда узнает он, узнают и все вокруг.

— Может быть, все будет не так уж плохо? Я не боюсь, если все всё узнают. Кроме того, Гейбл может решить придержать информацию.

— С какой стати?

— Ну… шантажировать нас или что-то вроде того?

— Может быть.

Но я знала, что шантаж не в стиле Гейбла Арсли. Шантаж требовал планирования и терпения, а Гейбл был импульсивен до мозга костей.

Когда мы сошли с поезда в Нью-Йорке, нас немедленно окружили папарацци.

— Эй, детки! Посмотрите сюда! Улыбочку!

— Думаю, что Гейбл все рассчитал, — шепнул мне Вин.

— Аня, это твой парень?

— Он мой школьный друг! — закричала я. — Мы работаем в паре над лабораторными исследованиями.

— Ну да, конечно.

На следующее утро все газеты пестрели фотографиями. Они подловили, как мы целовались, сходя с поезда. Заголовки гласили: «Несчастные влюбленные? Принцесса мафии и сын помощника окружного прокурора встретили в городе свою любовь».

Вин позвонил мне после полудня.

— Ты звонишь, чтобы сообщить, что мы должны расстаться? — спросила я.

— Нет, — ответил он удивленно. — Папа хочет, чтобы ты приехала вечером к нам на ужин.

— Он злился?

— Он никогда не просил меня не встречаться с тобой. Он просил тебя, помнишь?

— Так, значит, ты считаешь, что он зол на меня? Думаю, мне не стоит приходить, спасибо.

— Ты испугалась? На тебя не похоже.

Я спросила его, во сколько мне надо быть.

— В семь. Я зайду за тобой, если ты не возражаешь против еще одной фотосессии, — пошутил он.

— Почему ты говоришь так, словно очень рад?

— Ну, я немного рад, что люди знают, что ты моя девушка.

— Что мне надеть? — угрюмо спросила я.

— Я неравнодушен к твоему красному платью.

Я надела свое верное красное платье и поехала на автобусе к дому Вина. Их квартира была гораздо лучше той, которую мог позволить себе помощник окружного прокурора (или сам окружной прокурор). Либо мать Вина заработала огромные деньги на сельском хозяйстве (вполне возможно), либо это были деньги семьи.

Я даже не успела позвонить, как Чарльз Делакруа открыл дверь. Видимо, он меня ждал. Казалось, в своей квартире он стал гораздо меньше ростом, чем был в тот день в «Свободе» и на борту парома, словно обладал способностью быть выше или ниже в зависимости от ситуации.

— Выглядишь хорошо, Аня, гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи.

— Да, я чувствую себя неплохо, — сказала я.

— Вин с моей женой добывают какой-то жизненно важный ингредиент для обеда. Почему бы нам не пройти в мой кабинет и не скоротать время за разговором?

Я прошла за ним в кабинет с бордовыми стенами, коврами и полками красного дерева, уставленными бумажными книгами.

— Вы собираете книги?

Он покачал головой:

— Отец моей жены собирал.

Все стало ясно. Мать Вина была из тех, что с деньгами. На экране компьютера у Делакруа находилась одна из статей о Вине и обо мне.

— По правде говоря, поиск ингредиента срежиссировал я, — признался Чарльз Делакруа. — Я хотел, чтобы мы встретились наедине, так что сразу перейду к делу. Вин сказал, что влюблен в тебя. Это правда?

Я кивнула.

— А ты его любишь? Или ты слишком практична, чтобы совершать такой неблагоразумный поступок?

— Мы не так долго друг друга знаем, — начала я, — но, думаю, это возможно.

Чарльз Делакруа потер шею своими тонкими пальцами без следов физической работы.

— Хорошо. Что есть, то есть. — И он вздохнул. Мне показалось, что он будет продолжать, но он замолчал и наполнил свой стакан из хрустального графина.

— И это все? — спросила я.

— Как невежливо с моей стороны. Не хочешь ли тоже выпить?

Я покачала головой:

— Я имею в виду, это все, что вы можете сказать по этому поводу?

— Послушай, Аня, я отговаривал тебя от свиданий с моим сыном, и для меня было бы гораздо проще, если бы ты пошла в другом направлении. Но я не чудовище. Если мой сын влюблен… — Он пожал плечами. — Все так, как есть. Ты мне нравишься, Аня. И я был бы худшим из лицемеров, если бы винил тебя в твоем происхождении. Никто из нас не может избежать обстоятельств нашего рождения. Ну а если ты решишь выйти замуж за Вина, это уже другая история. Мои советники говорят мне, что моя избирательная кампания — которая пока существует только в теории, и напомню тебе, ничто еще не решилось, — может пережить, если Вин будет встречаться с тобой, но насчет брака они уже не так уверены.

— Обещаю вам, мистер Делакруа, что я не собираюсь в ближайшее время выходить за кого-либо замуж.

— Отлично, — рассмеялся Чарльз, но потом лицо его стало печальным. — Вин когда-нибудь рассказывал тебе о своей старшей сестре, Алексе? Она умерла примерно в твоем возрасте. Я не хотел бы больше об этом говорить.

Я кивнула. Я понимала, почему люди не хотят говорить о таких вещах.

— Я имею в виду, что, несмотря на мои слова в тот день на пароме, я хочу, чтобы мой оставшийся в живых ребенок был счастлив. Но также я хочу, чтобы он был в безопасности. Единственное, о чем я прошу, — если ты хотя бы подумаешь, что мой мальчик может подвергнуться опасности из-за твоих семейных связей, пожалуйста, приходи ко мне. Мы поняли друг друга?

— Да, — сказала я.

— Отлично. И конечно, если ты когда-нибудь совершишь незаконный поступок, мне придется преследовать тебя изо всех сил. Меня не должны подозревать в фаворитизме.

Это было сказано в максимально возможной дружелюбной манере, в какой только можно говорить о таких вещах, так что я ответила, что да, я понимаю.

Потом домой пришел Вин с матерью.

— Чарли! — позвал женский голос.

— Мы в кабинете! — откликнулся тот.

Они вошли в комнату. У матери Вина были длинные, черные как смоль волосы и яркие зеленые глаза; она была приблизительно такого же роста и сложения, как и моя мать.

— Меня зовут Джейн, — сказала она, — а ты, должно быть, Аня. Ой, ты очень хорошенькая.

— Вы… — И тут мне пришлось остановиться, так как я почувствовала, что могу заплакать. — Вы напоминаете мне кое-кого, кого я знала раньше.

— О, спасибо. Полагаю, надо спросить тебя, был ли это тот, кто тебе нравился, или тот, кто не нравился, — рассмеялась она.

— Тот, кто мне нравился, тот, по кому я очень скучаю, — сказала я. Я знала, что это звучит неловко, но я не хотела говорить ей, что она напомнила мне мою маму.

После ужина Вин проводил меня домой. Папарацци уже разошлись по домам или, быть может, потеряли интерес к этой истории. Вин хотел узнать, не был ли его отец груб со мной. Я сказала ему, что нет.

— В основном он хотел удостовериться, что я не позволю тебя убить.

— А что ты ответила?

— А я сказала, что постараюсь, но не могу дать гарантий.

После чего мы зашли в мою комнату.

Мы не занимались сексом и даже не подходили близко к этой грани, но я бы соврала, если бы сказала, что такая мысль не приходила мне в голову. Я чувствовала, что раскрываюсь навстречу ему, словно роза в оранжерее.

Но я просто не могла. Я думала о моих родителях на небе или в аду, и я думала о Боге. Когда-то папа сказал, что если ты не знаешь, во что веришь, то будешь пропащей душой. И этой ночью я поняла кое-что очень важное. Легко было защищать свою девственность от Гейбла, потому что я никогда его не хотела; другими словами, не было искушения. Но в случае с Вином было гораздо сложнее придерживаться своих принципов.

Той ночью мы говорили о сексе, о моих религиозных воззрениях и так далее. И я сказала ему, что я не хочу заниматься сексом до тех пор, пока не выйду замуж, и он сразу же ответил:

— Так давай поженимся.

Я в шутку ударила его:

— Ты так сильно хочешь секса?

— Нет, он у меня уже был.

— Мне шестнадцать! И мы едва знаем друг друга.

Он взял мое лицо в ладони и посмотрел мне в глаза:

— Я знаю тебя, Аня.

Возможно, он был серьезен, но я решила пошутить:

— Ты женишься на мне, только чтобы позлить твоего отца.

Он ухмыльнулся.

— О да, это будет приятным дополнением.

— Почему ты его не любишь? Он кажется неплохим человеком.

— Если видишь его не больше пяти минут, — пробормотал он. — Думаю, ты заметила, что он ужасно честолюбив.

— Верно. И мой отец тоже был таким, правда, в другом направлении. Но я все же любила его.

— Он… — начал Вин, но остановился. — Я восхищаюсь отцом. Он вышел ниоткуда, вырос в сиротском приюте, его родителя погибли в автокатастрофе, но он выжил. Он думает, что я слишком слаб, но кто может тягаться с человеком с такой судьбой?

Он посмотрел на меня:

— Ты могла бы, верно? Моя бедная смелая девочка.

И он поцеловал меня в лоб.

Я сказала, что не хочу говорить о себе.

— Почему он считает тебя слишком слабым?

— Потому что давным-давно у меня были неприятности… глупая подростковая фигня. Я бы рассказал тебе, но мне стыдно.

— Теперь ты точно должен мне рассказать!

— Нет, мне стыдно, милая, и в любом случае это не слишком интересно. После смерти моей сестры я был полностью измучен, это было худшее время в моей жизни. Отец счел это слабостью, а мать меня оправдала.

— Как твои родители ладят друг с другом?

— Папа говорит, что единственный человек, который когда-либо любил его, это мама.

— Она кажется очень милой, — сказала я.

— Так и есть. Но отец высмеивает ее. Она не обращает внимания, но я так не могу. Я имею в виду, как я могу уважать такого человека?

И он спросил меня, смеялся ли мой отец над моей матерью.

Несмотря на многие недостатки моего отца, невозможно было и вообразить, чтобы он так себя вел. Я сказала Вину, что я точно не знаю, что я была слишком мала, но я сомневаюсь.

— Он верил в брак, — сказала я.

— Отец тоже верит, но это не удерживает его от такого поведения. Я никогда не буду обращаться так с тобой, Анни.

Я это и так знала. В таких вещах он был идеален.

Я могла бы говорить о Вине часами, но честно говоря, меня тошнило от болтовни. Папа всегда говорил, что если человек встретил свое счастье, лучший выбор — сохранить его только для себя. Вин, похоже, был самым счастливым событием за всю мою жизнь. (Пойдите в туалет и засуньте два пальца в рот, если хотите.) Но да, в то время я была счастлива. Я словно стала одной из тех девушек, которых всегда презирала, и поняла, что единственная причина, по которой я их ненавидела, — зависть. Клише? Да, несомненно, но все же это было правдой.

(В сторону: должно быть, вы спрашиваете, а что с работой Лео? Что там дальше с отравленным шоколадом? А что с татуировкой на лодыжке? А как здоровье бабули и кошмары Нетти? У Ани появился новый классный парень, но это не значит, что надо забыть обо всем и всех в этом мире!

По правде говоря, на заднем плане происходили совершенно определенные (и важные) вещи, но в то время я не обращала на них внимания. Даже когда я заново прокручивала в голове все, что случится в последующие месяцы, я бы не отказалась от этих глупых, счастливых, милых, одновременно бесконечных и конечных дней, когда моя голова была словно в тумане.

Поправка: один раз я подумала о татуировке на моей лодыжке. Мы были в моей комнате, Вин поцеловал ее, сказал, что она довольно милая, и спел мне песню про татуированную женщину.)