Шоумэнъ

— Не волнуйся, — говорю, — тебе и делать ничего не нужно.

— Сломанную жизнь травмой не признают, — негодовала она. — Но я вышвырну из себя все, что он изгадил.

— Например?

— Душу!

У меня еще оставалась початая бутылка рябины на коньяке, и я предложил ее несчастной. Марина залпом выпила полстакана. Поморщилась:

— Как ты ее пьешь?

— Без удовольствия.

Выпив еще столько же, она вроде бы смягчилась:

— А если он перебесится? Подцепит какой-нибудь трепак и вернется?

— Уж это тебе решать.

— Прости, — вздохнула Марина, — я была не права: ты — не вполне законченный подонок.

— И на том спасибо.

— Есть у меня один знакомый, — продолжила она, — администратор Людвиг. Невообразимый кекс! Ему нужен ведущий на девятое мая. Запиши его телефон. Но имей в виду: не пытайся испортить ему настроение.

— Боже упаси! А почему?

— Потому что оно у него всегда отличное. И даже гадости он делает весело и задорно.

— Спасибо, что предупредила.

— Не за что. И запомни: когда не козлят, мое добро всплывает наружу.

По телефонному разговору мне показалось, что Людвиг чего-то нанюхался или накурился. Его нездоровый смех нещадно клокотал в моих перепонках:

— Чудесненько! Марина мне о вас говорила только хорошее. К примеру, что вы — весьма жизнеспособный негодяй, этакий верх низости!

"На себя бы посмотрела, — думаю, — дочь поролона и пенопласта".

— Это изумительно, — хохотал он в трубку. — Завтра в полдень в кафе на Старом Арбате я намерен выпить чашечку кофе. Там варят грандиозные кофейные зерна. А вы?

— Я тоже грандиозен, — отвечаю. — Особенно, когда выпью.

— Кофе? Вот и договорились. Непременно приходите, буду рад…

В условленное время я сидел в кафе за столиком, а напротив меня громоздился солидных размеров лысый толстяк в отутюженном коричневом костюме. Его круглое лоснящееся лицо излучало неземное блаженство; небесного цвета глаза светились райским счастьем, а певучий тенорок щебетал на тему погоды:

— Неподражаемая весна, Александр, исключительно великолепная погода. Вы не находите?

— Нахожу, — растерялся я. — Роскошная погода с восхитительными тучами и потрясающей грозой.

— Как только я вас увидел, мое настроение тут же приподнялось, — сообщил он. — Поэтому зовите меня свободно: Людвиг без отчества.

— А меня, — говорю, — можно просто свистнуть при наличии работы.

— Кстати, о ней. В День победы в сквере у Большого театра будет концертная программа. Деньги, правда, небольшие, но замечательные. Я готов вам поручить провести этот концерт. Там будут удивительные "звезды", колоссальные ветераны и умопомрачительные прохожие! Начало в одиннадцать утра. Что скажете?

— Бесподобно! — Меня заразила его манера восхищаться. — Но хотелось бы узнать, насколько обворожительна предлагаемая вами сумма?

— Не обижу, Александр, не обижу! — Людвиг дернулся на стуле, но тут же вернулся в привычное состояние. — Вот вам симметричный ответ на конгруэнтный вопрос: исключительно достойные купюры!

— А какова программа? — спрашиваю.

— О! Программа бескомпромиссно праздничная и антифашистская. Там будут даже цыгане! — Он произнес это с такой смелой гордостью, будто мы собирались выступать перед Геббельсом.

— Убедили, — согласился я, — тем более что мы в долгу перед ветеранами.

— В абсолютно неоплатном, — уточнил он. — Моему деду, например, повезло — не то, что мне: его сразу убили.

— Простите?..

— Он воевал в армии Власова и, погибнув, избежал плена.

— А вы что же, отсиживались в тылу?

— Я тогда еще не родился. Меня пленили в семьдесят восьмом, — торжественно произнес Людвиг. — Но кто виноват, что в СССР выпускали хреновые джинсы? Теперь все вокруг торгуют, а мне пришлось за это сидеть. Кстати, вы курите?

— Грешен, — отвечаю.

— Сделайте одолжение, закурите! Обожаю, когда кто-то рядом курит. У меня тут же поднимается настроение: курящий гробит свое здоровье, а я — нет. Отлично, не правда ли?

— Куда уж лучше…

Позже выяснилось, что джинсы он украл на барахолке, где его и повязали. Но Людвиг оправдался:

— Никакой я не вор. Просто люблю брать в руки разные вещи…

Девятого мая с утра шел дождь, но тучи разогнали согласно постановлению мэра. Столичное начальство вообще любит повелевать погодой, и в случае внезапных катаклизмов хлещет по сусалам синоптиков. Нездоровый интерес к метеослужбам подогревается обилием государственных праздников. Чудовищные суммы, в прямом смысле слова выбрасываемые на ветер, бодрят москвичей, вселяя уверенность в сегодняшнем дне. Ненависть жителей Подмосковья, на чьи головы обрушиваются сверхплановые осадки — не в счет.

Людвиг встретил меня у выхода из метро лучезарной улыбкой. Создалось впечатление, будто у него внутри тоже разогнали облака:

— Какое счастье, что вы прибыли!

— Разумеется, приехал: мы же договорились…

И тут же мне интимно признался:

— Так давно не ходил по большому…

— Есть слабительные средства, — говорю сочувственно.

— Я имею в виду театр. А он тут, рядом. Это чудо!

Осмотревшись и не обнаружив поблизости сценической площадки, я задал глупый вопрос:

— А где, собственно, все будет происходить?

— Искрометные цыгане прибудут с минуты на минуту, — уклончиво ответил Людвиг, сохраняя истошный оптимизм.

— Где сцена? — настойчиво переспросил я.

— Сцены не будет. Деньги перевели, но куда-то не туда.

— В каком смысле?

— Это благотворительный концерт, — зажурчал Людвиг, героически вскинув голову. — Некоторые "звезды" отказались выступать, и я их теперь не уважаю. Согласились только вы и цыганский коллектив. Точнее, они еще не в курсе. Поэтому идемте, я отведу вас в милицию.

— Уж лучше сразу к психиатру, — сказал я, но он не расслышал:

— Там изумительный сержант! Он согласился предоставить комнату, где вы сможете переодеться.

Вообще-то, воровство чиновников в России не смущает никого. Скорее, наоборот: кристальная честность вызывает пристальный интерес, чреватый прокурорским подозрением. Начальник, не замеченный в махинациях, рискует оказаться на скамье подсудимых гораздо быстрее, нежели отъявленный ворюга. Поэтому красть заводы и эшелоны гораздо безопаснее, нежели их охранять. Но положить в карман деньги, предназначенные для ветеранов войны — это, я полагал, — слишком. Одно дело — "распилить" оборонный заказ, хотя и это безнравственно, и совсем другое — лишить стариков праздника. Впрочем, быть моралистом — нудное занятие…

Дежурный сержант встретил меня мрачной физиономией:

— Ты, что ли, артист?

— Похоже на то. Правда, в паспорте об этом не написано.

— У меня ориентировка, — пояснил он. — Один маньяк уж больно на тебя похож. Правда, у него двух пальцев на руке не хватает.

— У Ельцина, — отвечаю, — тоже не хватает, и что?

Сержант присмотрелся к моим рукам и пожал плечами:

— Все равно похож. Ладно, давай, не стесняйся…

Переодевшись в концертный костюм, я предстал перед Людвигом. Тот оценил:

— Шикарно! Хочется на вас жениться.

— Не разделяю вашего желания, — говорю.

— Цыгане меня тоже предали, — изобразил огорчение Людвиг. — Сказали, что раз такой форс-мажор, то не приедут. Все продались!

— Вообще-то, это не дело: работать бесплатно, — робко начал я, но был прерван:

— А как же праздник? Радость со слезами? Здравствуй, мама?..

— Развратились они все. Я имею в виду правительство.

— То есть, вы тоже отказываетесь? — С негодованием спросил администратор, пронзая меня взглядом, как чекист — врага.

— Просто не вижу смысла. — Я пытался разумно аргументировать. — Допустим, выйду я к ветеранам, и что им скажу: "Простите, друзья, но деньги за ваше веселье скоммунизжены руководством"?

Людвиг на меня зашипел:

— Это целенаправленное заблуждение на уровне государственной тайны! Теперь мне все ясно. Вы — всего лишь приятный в общении хапуга.

Я вернулся в комнату хмурого сержанта.

— Что, так быстро? — удивился он.

— Да, — говорю, — уже отманьячил, пора переодеться и замести следы.

— Валяй, — махнул рукой он. И добавил: — Не шути, а то задержу.

Людвиг растворился в толпе, исключив возможность с ним попрощаться. Денег, разумеется, мне никто не заплатил, да и не за что. Валечка, услышав эту историю, тяжко вздохнул:

— Ненавижу Зыкину…

— Она-то тут при чем?

— Могла бы и выступить…

Любой спор лишен природного смысла, ибо истина существует сама по себе. Я ушел в свою комнату и включил телевизор. В выпуске новостей показывали народные гуляния. Седовласые ветераны в сквере у Большого театра энергично развлекали сами себя: какой-то баянист, увешанный орденами, аккомпанировал их пению. Бодро звучала "Катюша". Камера выхватила из толпы самое счастливое лицо, а корреспондент расторопно поднес к нему микрофон. Это было лицо Людвига.

— Непревзойденное по размаху торжество! — Захлебывался он. — Состоялась плановая встреча истории с действительностью!..

Больше я с ним никогда не общался…

ПЯТКИ ЕЛЬЦИНА

Кандидат в президенты Зюганов наступал на пятки Ельцину, и даже обгонял его по рейтингам. Все перепугались: и демократы, и телевизионщики, и сами коммунисты.

Валечка смотрел телевизор и повсюду подозревал заговор. Дошел до того, что совершил публичный акт презрения: купил бисер, вышел на Пушкинскую площадь и метнул его в народ. После чего стал собирать компромат на соседей: подслушивал у их дверей, рылся в мусорных баках, в итоге решил, что все они — одна кремлевская шайка. На этом Валечка не успокоился, и стал подозревать меня. Щурясь, заявлял:

— Ты — олигархический прыщ!

Приходилось уточнять:

— Я не прыщ. Я — пролежень на теле страны.

— А я? Я тогда кто? — Продолжал допытываться он. — Подзаборная пьянь?

— Нет. У тебя сложная алкоголическая конституция.

— Дык… — Терялся Валечка. — Дык я вообще знал одного американца, у него в паспорте было написано: Пью! А мне как не пить, если я скоропостижно родился на седьмом месяце?

Это означало, что у Валечки снова болит душа и "горят трубы". Однажды он допился до того, что пришел в местный храм и потребовал чуда. Батюшка долго уговаривал прихожанина отказаться от ультиматума Всевышнему, но в итоге явил ему чудо в образе старшего лейтенанта милиции Мордашова. На следующее утро изрядно помятый Валечка, жадно глотая портвейн, убеждал меня:

— Это происки Кремля и Зыкиной. Значит, я на истинном пути!

— А не боишься ли ты в поисках истины наткнуться на психдинспансер? — Осторожно спрашивал я, начиная всерьез опасаться за его здоровье.

От Валечкиной активности меня спасла организация Литераторов. Я состоял в ней с начала девяностых. Мне позвонил председатель Зеленчук и чуть ли не шепотом проинформировал:

— Борис Николаевич в тяжелом положении.

— Когда, — спрашиваю, — похороны?

— Не смешно. Я имею в виду политическую ситуацию. От интеллигенции требуется помощь. Приезжайте вечером в "Президент-отель". Вы же понимаете: ваше участие будет отмечено…

Надо же, вспомнили!..

Часа два я мучился: во мне шла ожесточенная борьба аристократических принципов со скотским карьеризмом. Я представил себя, обласканного властью, осыпанного благодатями и увенчанного титулами. С другой стороны, совесть грызла меня изнутри, настойчиво твердя о подлости политиков и что-то там про наивность. В итоге был найден компромисс в виде банального любопытства. Отчего бы не сходить и не послушать, что говорят и предлагают?..

В назначенное время я пришел в здание отеля на Большой Якиманке, куда меня без проблем пропустили по удостоверению организации Литераторов. В просторном холле уже толпились бородатые писатели в строгих пиджаках и не менее обросшие барды в джинсовках и с гитарами. Из их приглушенного разговора я разобрал несколько фраз:

— По результатам составим список претендующих на премии…

— По указу президента писателю положен рабочий кабинет. Кто отвечает за исполнение?..

Я постарался органично влиться в толпу. Тут же меня взял в оборот какой-то лысый дядька в синем вельветовом костюме и желтом платке, повязанном на шее:

— Вот, господа, представитель талантливой молодежи!

Полтора десятка литераторских голов повернулись в мою сторону. Лысый продолжал:

— Как вы думаете: ехать или не ехать?

— А у вас виза временная или на ПМЖ? — Спрашиваю.

— Какая виза! Речь идет об агитации. Нас просят поездить по стране, поговорить с народом… Вы любите Ельцина?

— Да. У нас завтра свадьба.

— А Чубайса?

— Обожаю! Я полигамист-извращенец.

Нашу пикировку прервал высокий энергичный человек лет пятидесяти пяти, представившийся организатором встречи:

— Стрельцов Сан Саныч. Помощник Государственной думы. — Он так и сказал. — Прошу всех в конференц-зал на третий этаж.

Пока мы ехали в лифте, я внимательно рассматривал Сан Саныча. Его бледное лицо, изрытое глубокими морщинами, было мрачным. Иногда оно на секунду перекашивалось в нервном тике, словно чья-то невидимая рука надевала на него маску и тут же срывала. В эти мгновения казалось, что Сан Саныч абсолютно счастлив, ибо такой широкой улыбки я никогда ни у кого не встречал.

Лифт остановился. Выходя из него, я заметил на кнопочной панели таинственную надпись: "спецезда". Вероятно, по особым случаям лифт мог двигаться не только вверх по зданию, но и горизонтально.

Сан Саныч резко рванул вперед, правой рукой указывая дорогу, как Ильич. Мы шли вдоль широкого коридора по красной ковровой дорожке в абсолютной тишине. В "Президент-отеле" все было стерильно: отсутствовал даже запах. Мне рассказывали, что в Кремле атмосфера идентичная.

Наконец, Сан Саныч остановился у темно-коричневой дубовой двери и, распахнув ее, торжественно изрек:

— Прошу вас, господа!

Я почувствовал себя видным государственным деятелем, прикоснувшимся к таинству подковерных интриг.

Мы вошли в ярко освещенный зал. В центре его размещался солидных размеров тяжелый круглый стол; на стенах, отделанных красным гобеленом с причудливым золотым узором, горели хрустальные светильники; окна были занавешены тяжелыми бордовыми шторами; справа от входа висел триколор, а над ним — портрет президента. На фото Ельцин расплылся в медвежьей улыбке, сжав кулак в знак какой-то солидарности.

Нас рассадили по периметру стола. Сан Саныч предупредил:

— Курить нельзя: пожарники вас поубивают.

Присутствующие понимающе закивали. Спустя минуту из другой двери, расположенной слева от нас, в зал вошел Зеленчук. Его черная густая борода стояла дыбом, как частокол. Вероятно, он только что имел серьезную беседу. Войдя, поздоровался со всеми молчаливым кивком головы, и взволнованно произнес:

— Друзья, все очень серьезно.

Я решил, что в следующую минуту речь пойдет о расстреле или как минимум о философском пароходе. Однако Зеленчук опроверг мои ожидания.

— Народ выберет Зюганова, — мучительно выдавил из себя председатель, и грузно опустился на стул. — Наша задача — разъяснить людям, что это приведет к гражданской войне.

Лысый, сидящий рядом со мной, заерзал на стуле:

— Лично мне положен рабочий кабинет, тринадцать метров!

— Михал Амосыч, — устало сказал Зеленчук, — все будет, но не сразу. Нам надо только убедить…

— Мы уже пять лет это слышим, — недовольно пробубнил Михаил Амосович.

— Администрация в курсе кабинетов.

— А премии? — спросил кто-то справа.

— Обещаю.

— А бардам что? — Донеслось слева.

— А сатирикам?.. — Это уже откуда-то из центра…

Торг продолжался минут десять. Все это время я никак не мог понять: почему эти люди называют себя интеллигенцией? Неужели им мало бумаги и чернил, нотного стана и голоса души? Зачем заигрывать с властью, надеясь оторвать для себя куски почестей и огрызки привилегий?

Наконец, я не выдержал, привстал со стула и громко заявил:

— Предлагаю потребовать у Ельцина гарантию всенародного ржания для сатириков, сбора макулатуры с дальнейшей ее переработкой с целью издания книг каждого из присутствующих, и новый бардовский фестиваль имени Джордано Бруно!

— Почему Бруно? — Возмутился один из бардов, тучный рыжий усач.

— Ну, Жанны Д'Арк! Какая разница?

За столом неодобрительно зашумели. Зеленчук поднял правую руку:

— Тихо, друзья! Александр, я люблю молодежь, и сам иногда упражняюсь. Но смотреть правде в глаза не столько смешно, сколько больно… Вы-то сами для себя что решили?

— Двадцать восемь лет назад за меня это сделали родители, — говорю. — Возможно, они и правы.

Присутствующие вновь заерзали на стульях. Зеленчук вытер со лба испарину:

— С вами невозможно. Лично вы поедете или нет?

— Куда?

— К примеру, в Екатеринбург. Я для себя уже решил, что — орел.

— Да, — согласился я. — Вы — важная птица.

— Я в смысле города.

— Но зачем?

— Буду читать стихи и разъяснять.

Рыжий бард снова не выдержал:

— Что вы с ним как с маленьким? Он же издевается!..

— Именно так и надо пропагандировать, — прервал его Зеленчук. — Даже среди нас не все понимают, что чем чревато. — Он вновь обратился ко мне: — Вы это понимаете?

— Понимаю. Смена власти — естественный процесс во всем цивилизованном мире.

— Ельцина сменить на Зюганова? — Зашипел рядом лысый.

— А почему бы и нет, если это выбор народа…

С мест раздались крики, имитирующие проклятия. Я почувствовал себя смертельно больным грешником в компании воинствующих архиереев. Еще немного, и рыжий бард превратил бы гитару в бейсбольную биту. Однако Зеленчук вновь проявил председательский талант, усмирив протестующую толпу:

— Друзья мои! — Воскликнул он, воздев короткие руки к высокому потолку. — Вот наглядный пример принципиального заблуждения. Не будем осуждать, а поможем коллеге. Вы, Александр, никогда не были на Урале…

— Вообще-то, я там родился…

— Ах, да, — спохватился Зеленчук. — Тем лучше. Кому же, как не вам прикасаться к корням и говорить с земляками? И, наконец, дорога, гостиница и питание оплачиваются, а пятьсот долларов за выступление — не так уж и плохо!..

И принципы рухнули под натиском ветра, гуляющего в кошельке.

После собрания рыжий бард подошел ко мне в коридоре и признался:

— Мне тоже деньги нужны, а политика — по фигу. Извини, если что не так. Кстати, мы едем вместе со Стрельцовым. Я — Роман Ампелонский.

— А Эразм поблизости? — Спрашиваю.

Тут же подбежал Сан Саныч и, играя лицевой мускулатурой, затараторил:

— Завтра к десяти утра принесите документы в гостиницу "Россия", я встречу вас в холле, и не опаздывать…

…Валечка устроил мне истерику:

— Вот и ты продался! Я подозревал, кого пригреваю! Знай же: я не лыком шит!

— А чем?

— Шиком лыт!..

Так что я опоздал. Сан Саныч был категоричен:

— Мы все в опасности, а вы ее олицетворили.

Рыжий бард подтвердил:

— Действительно, не мешало бы соответствовать…

— Действительность, — говорю, — мешает. Вот мои документы, берите и копируйте. И расклейте мое фото на столбах позора…

— Вылетаем завтра! — Резюмировал Сан Саныч.

…Уже на взлете выяснилось, что выступление намечено в Алапаевске, так что после приземления нам предстоит тряска в машине в течение трех часов. Сан Саныч признался:

— Я и сам узнал об этом пару часов назад. Поймите меня правильно: в воздухе сложно отказаться от полета. Маресьев, например, любил взлетать, а Гастелло — со всего маху приземляться. — И тут же перешел к пересказу собственной биографии: — Я, к примеру, спокойно жил, а в двадцать пять лет осмыслил себя и ушел в длительный запой. Очнулся в психбольнице. А в это время шли годы, менялись власть и убеждения. И вот, наконец, жизнь вернулась к смертельной схватке!

— Схватке за что? — Попытался уточнить я, начиная опасаться за свой рассудок.

— За свободу выражений. Я, между прочим, тоже рассказы пишу!..

"Этого еще не хватало", — подумал я, а вслух спросил:

— И о чем же?

Сан Саныч процитировал:

— "Сергея разбудил телефонный звонок. Сергей зевнул и круто поднял трубку…"

— Понятно, — говорю, — а помимо этого?

— "Звенящую тишину взорвал звонок в дверь…"

— А правда, что в психушках мучают уколами? — Встрял в разговор дремавший до этого бард.

— Не помню, — вздохнул Сан Саныч. — Поймите: у меня была душа, опухшая с похмелья. Зато теперь прозрение возвысило ее, и вот мы здесь, на высоте восьми тысяч метров…

Ампелонский дико посмотрел на меня:

— Ты что-нибудь понял?

— Понял, — говорю, — единственное: у тебя несколько чакр, а у него — одна, и та во рту, и та не закрывается…

Над нами возвысилась стюардесса:

— Нельзя ли потише, господа: многие пассажиры спят…

Сан Саныч отмахнулся:

— Стюардессы сродни прокурорам: и те, и другие желают мягкой посадки. А России пора бы и проснуться!

Бортпроводница растянула губы в нервной улыбке и настойчиво произнесла:

— Право на отдых — гарантия стабильности. Может, коньяку?

Сан Саныч оживился и, отключив левое полушарие, взвизгнул:

— Вау! Йес!

Бард философски молвил:

— Судьба — всегда история, жизнь — всего лишь жизнь, так что не откажусь.

Я же воздержался, поскольку и так накануне не выспался…

В аэропорту нас встретил жизнерадостный плюгавый мужичонка, представившийся Петровичем. Ведя нас к машине, весело сообщил, что народ уже собрался, и концерт состоится через час.

— Нам же ехать три часа! — Обалдел я.

— Подождут. А что делать? — Резонно ответил Петрович, и обратился к Сан Санычу: — Как там президент?

— Зашунтирован как живой! Кардиолог работу знает, — отозвался Стрельцов, словно сам подавал хирургу скальпель.

— А что Зюганов? — Не унимался Петрович, садясь за руль.

— А кто он такой? Халдей, разбуженный Герценом, — смело характеризовал Сан Саныч, устраиваясь рядом с водителем. — Эй, ямщик, гони-ка к МКАДу!..

Петрович ехал быстро. Дважды мы едва не врезались во встречные машины. Ампелонский дергался:

— Прилететь на Урал, чтобы сдохнуть — это непрактично.

На въезде в Алапаевск нашу машину остановил патруль ГАИ. Петрович показал сержанту какую-то бумажку и резко нажал на газ, задорно напевая:

— Если где-то человек упал в еду…

У одного из старых домов Петрович притормозил. Гордо сказал:

— Это историческая достопримечательность. Видите мемориальные таблички?

Табличек было две. Первая гласила, что в этом доме нехорошим большевиком "таким-то" был расстрелян один из великих князей Романовых. Вторая сообщала, что в этом же месте белогвардейской сволочью был зверски замучен все тот же, но уже "верный большевик". России свойственна двойственность исторических оценок…

Наконец, мы прибыли. Местный народ, толпящийся у входа в ДК, насчитывал порядка сотни человек. Почти все плевались семечками и матерились. Увидев нас, заржали:

— Вон, артисты приехали! Самим жрать нечего!..

Сан Саныч выбрался из машины и, подняв вверх правую руку, возвестил:

— Концерт начнется через пятнадцать минут! Спешите не опоздать!..

Впервые мне пришлось читать со сцены свои рассказы. Публика реагировала вяло. В это время Ампелонский нервно переминался за кулисами: в воздухе пахло провалом, чреватым помидорами. Наконец, отчитав последнюю страницу, как поп-расстрига — покойника, я предоставил слово барду.

Ампелонский занял место у микрофона и, тяжело вздохнув, взял первый аккорд. Глаза исполнителя при этом закатились, как мечта декабриста о свободе:

— Друзья! Мои песни высоко ценят в Москве…

— А нам-то что? — Цинично донеслось с первого ряда.

Бард, затаив обиду, торжественно продолжал:

— И этот романс я дарю вам на память!..

В песне пелось что-то о Руси, куполах, крестах и прочей церковной утвари. Я всегда считал, что любое чувство, поднятое на государственный уровень, естественным образом впадает в коллапс. Ампелонскому удалось умертвить его дважды: в процессе творчества и исполнения. Сам текст был пронизан нелепой самоуверенностью:

Опасно вороны кружатся

Над нашей русскою судьбой.

Россия будет возрождаться,

Как возродимся мы с тобой!..

Далее следовали смелые сентенции:

НТР, мастурбируй турбиной,

Изнасилуй, прогресс, города!

Лишь Россия — останься Россией,

Я ж останусь с тобой навсегда!..

Вероятно, некоторые авторы рождены для создания гимнов. Впрочем, в этом вопросе я — полная бездарность…

Бард сорвал овации. Его вынесли со сцены на руках. Зал поднялся, скандируя "Рос-си-я! Рос-си-я!"…

Сан Саныч выбежал на авансцену, стараясь вовремя вплести в процесс единения политическую составляющую "Ель-цин! Ель-цин!", но публика его не поддержала, продолжая выкрикивать свое…

…На обратном пути в самолете Стрельцов вещал:

— Народ — орган подъема страны. В том смысле, что ему — по х…

Выборы Ельцин выиграл — по крайней мере, так говорят. Ампелонский теперь поет частушки по телевизору. А Сан Саныча уволили со всех постов, обвинив в том, что он развесил мокрое нижнее белье в коридоре гостиницы "Россия":

— Хоть бы носки сняли! — Упрекнули его.

— Хорошие носки — сухие носки! — Парировал он, и пригвоздил обвинителей репликой: — Привыкших к неволе тошнит на свежем воздухе!

А я, между прочим, с ним согласен!

НОС В СМЫСЛЕ ВЕТРА

Родясь в России, бессмысленно ожидать, что тебя назовут как мачо. Имена Марчелло и Бенвенутто непопулярны. К Рональдам относятся скептически. Адольфов готовы линчевать. Полстраны заселено Сашами. Я уже привык к странным диалогам по телефону. Например:

— Здорово, Санек!

— Привет.

— Узнал?

— Не совсем…

— Ну и нажрался ты вчера!

— Что-то не припомню…

— Еще бы!

— Простите, вы кто?

— Ой, ой, ой!..

— А если подумать?

— Сань, что с твоим голосом? Барабанов, это ты?

— Не угадал!

И короткие гудки…

Илья Маркович Блинцовский обладал прекрасным нюхом и искрометным чувством юмора. Он работал нюхачом на парфюмерной фабрике. Оценивал новые ароматы. Однажды его попросили дать название свежеизобретенному продукту. Этот продукт был придуман польскими друзьями. Илья Маркович выдал: "Может быть". Начальник нахмурился:

— Попахивает блядством…

— Может быть, — подтвердил Блинцовский.

Зато и аромат, и название понравились Галине Брежневой. Она лично приехала на фабрику и, решив, что Илья Маркович и есть автор новых духов, расцеловала Блинцовского в обе щеки. Он даже учуял, как пахнут ее брови, пообещав раскрыть эту тайну перед смертью своим детям. Чуть позже Блинцовский напрягся еще раз, и дал название другим духам: "Быть может".

А потом жена родила ему девочку, но получился скандал:

— Девочка — это прекрасно, — обрадовался Илья Маркович. — Назовем ее Радиолой.

— А сына как? Магнитолом? — Возмутилась жена.

— Быть может…

Сошлись на имени Люся. А еще через год у них родился мальчик. Тут Блнцовский настоял на своем, и нарек его Рикардо. Поначалу супруга бесилась, а потом привыкла — тем более что смуглый малыш действительно чем-то напоминал латиноамериканца.

К юбилею Клары Цеткин Блинцовскому поручили дать имя очередному пахучему творению: случай с Галиной Брежневой начальство не забыло. И тут Илья Маркович взорвался названием: "Да пошел ты". Возможно, в нем взыграла ненависть к режиму. Нюхача уволили с фабрики. Его имя предали партийной анафеме, запретив упоминать даже в местных курилках. Блинцовский не без труда устроился сторожем автобазы. Начальник-интернационалист им гордился:

— У еврея не сопрешь…

Материальное положение Блинцовских переживало дефолт. Илья Маркович предрекал:

— Я поднимусь, когда все грохнется.

— Страна на подъеме, — возражала супруга.

— Тем лучше, — таинственно улыбался Блинцовский.

Дети, между тем, подросли: Люся уже училась на журфаке в МГУ, а Рикардо все маялся. Его постоянно избивали пьяные незнакомцы, подозревая в наличии ума. Виной всему было его оперетточное имя и манера передразнивать собеседника. К тому же, впереди маячила советская армия и прочий антисемитизм. Рикардо устроился работать грузчиком, и за полгода скопил достаточную сумму для того, чтобы убедить военкома в наличии у себя хронического плоскостопия. Тем более что у него появился шанс поступить в ГИТИС на эстрадное. Окончив ВУЗ, Рикардо стал пародистом. Его пародии отличались особой злобностью, поскольку тексты он придумывал самостоятельно. В эпоху горбачевской гласности Рикардо распоясался настолько, что нес со сцены отсебятину, не боясь начальства из Москонцерта. К примеру, пародия на певицу Толкунову звучала так:

Я живу с бомжами да уродами:

Выхожу на двор, а под сугробами

Носики-курносики сопят…

При этом манера певицы передавалась идеально. Зрители выли от восторга. Утомившись от старой репризы, Блинцовский написал новую:

Стою на полустаночке

И пью портвейн из баночки…

Толкунова не обиделась и на это — тем более что зачастую они выступали в одном концерте. Но когда пародист заменил портвейн на "мочу" — не выдержал какой-то родственник певицы. Он поймал имитатора в гримуборной, где порвал ему нижнюю губу. Блинцовский воспринял это как должное:

— Шрам придал мне шарм!..

К его шарму потянулись поклонницы. Их были сотни — пленительных красавиц, и просто девушек. Рикардо не отказывал никому. Его любвеобильность была масштабной, как своды Кафедрального собора. Просыпаясь утром с очередной жрицей любви, он восторгался:

— Богиня! Я славлю нашу ночь…

Богинями он называл всех возлюбленных: это избавляло его от труда запоминания имен. Правда, утренние расставания были чреваты истериками. Иные девицы возмущались:

— Ты же обещал увезти меня в Москву!

— О, страсть, насколько ты фальшива! — Сокрушался Рикардо, артистично вскидывая голову.

Девушка из Череповца так избила его пуантами, что Рикардо и сам удивился. В Челябинске на набережной реки Миасс его подстерег матрос речного флота, и с криком "вот тебе за Ксюху!" едва не столкнул в воду: нападавшего вовремя оттащили прохожие.

Но однажды судьба отомстила артисту: Рикардо влюбился. Не так, чтобы уж очень, а окончательно. Его избранницей стала поэтесса из Барнаула. Чернявая лупоглазая бестия Рената вскружила голову ловеласу посредством интеллекта. Ее речь была витиеватой и загадочной. К примеру, она никогда не употребляла глагол "говорю", предпочитая "транслировать", "озвучивать" и "повествовать". Зато постоянно смеялась над Рикардо. К примеру, утверждала:

— Ты — ретранслятор глупости, интеллектуальный оборванец, и лишь в гробу будешь выглядеть прилично.

— Во мне зреет страсть, истощенная похотью, — парировал Рикардо.

— Великосветский холоп! — Линчевала его поэтесса.

— Ты для меня — обзорная экскурсия по раю! — Продолжал восторгаться он. — Хочешь, я изображу влюбленного опоссума?

— Заостренный тупица! Думаешь, что прочел меня как книгу? Да ты освоил только первую главу!

— Какую? — Терялся Рикардо.

— Введение в меня как в личность!

Пародист, поглощенный чувствами — это почти трагедия. Рикардо притащил свою избранницу в Москву и представил родителям. Мать сказала:

— Проходите, проходите, в нашем доме любят русских. В честь вашего приезда я зажарила утку. Кстати, с чем рифмуется слово "утка"?

— Проститутка? — Шутливо предположил Блинцовский-старший.

Словом, отношения у них не сложились, и Рикардо пришлось снять квартиру в Колокольниковом переулке. Даже по его доходам это было дорого, но Рената наотрез отказалась жить в другом районе. Пародист подсчитывал ущерб, но крепился. Правда, в его творчестве появилась неслыханная дерзость. Начитавшись Ницше, он проникся мыслью, что для стяжания собственной славы необходимо оскорбить как можно больше знаменитых людей. И он стал прямо со сцены обзывать известных артистов. Пуга Алычова и Полип Киркодлов, Угорь Неканаев и Урина Аллергентова, Фанерий Ремонтьев и Сосия Вротару стали венцом его умственных способностей. Прототипы скрежетали зубами, но в суд почему-то не подавали. Распоясавшись, Рикардо нарек патриарха эстрады Кобзона "Кобздюком". К нему подослали широких размеров секьюрити с просьбой узнать, что именно остряк имел в виду. Охранник интеллигентно поинтересовался:

— Говорят, ты борзеешь в корягу?

— Крик души не заткнешь! — Образно молвил Рикардо.

Тогда же он сотворил пародию на группу "Божья коровка", спев:

Он тебя не поцелует, не простит:

У него банальный гнойный простатит.

Спустя пару дней поклонники вышеназванной группы встретили его у служебного входа в Москонцерт…

Между тем до влюбленного стали доходить слухи о похождениях его прекрасной пассии. Однажды ему позвонил на съемную квартиру доброжелатель и сообщил, что избрал Ренату "Мисс оргазм — 98". Рикардо попытался устроить скандал. Рената сделала вид, что собирает вещи. Певец встал перед ней на колени:

— Я так тобою болен! О, где найти врача?!..

— У меня есть один патологоанатом, — бессердечно ответила поэтесса.

Потом были бессонные ночи в поисках возлюбленной по клубам и казино, и вновь скандалы, вещи и театральщина…

Она ему даже не лгала. Рикардо возмущался:

— Зачем ты таскаешься к дрессировщику Ращупкину? У него же, кроме ежиков, за душой ничего нет!

— Зато у нас с ним отношения, — отвечала Рената.

— Близкие?

— Герметичные, — уточняла она.

Или:

— Тебя снова видели на улице с клоуном Первищевым.

— Это ты клоун, а он — мастер экстремальных наслаждений!

— Например? — Не унимался ревнивец.

— Пописать в кредит!..

Потом она перестала ему готовить еду. Пищевой рацион свелся к аскетическому минимуму: на завтрак — скандал, на обед — истерика, на ужин — развод. Даже когда Рикардо спал, Рената умудрялась отвешивать ему оплеухи со словами:

— И во снах ты бездарен!

В итоге они расстались. Рената выпустила в свет сборник стихов "Желанье ядерной войны" и вышла замуж за гитариста с длинными черными дредами. Гитарист исполнял "рэп", в перерывах между песнями ненавидя страну. Супруга разделяла его убеждения.

Рикардо же катастрофически не повезло: дефолт 98-го обрушился на него насколько неожиданно, настолько и беспощадно. Расплата за экономические просчеты переплелась с банальной бытовухой. Сначала инфляция "съела" его сбережения, потом прекратились гастроли, и, наконец, его так сильно прищемило дверью лифта, что пришлось прибегнуть к госпитализации в связи со смещением позвонка. Блинцовский-старший нанял на последние деньги костоправа, но тот оказался обычным шарлатаном, исповедующим переломы как панацею от инсультов. Рикардо с трудом поднялся на ноги, но стал ходить, кренясь набок. Впрочем, он не утратил своего прежнего лоска: костюм с медным отливом, синяя бабочка и лаковые ботинки выдавали в нем господина, готового к неожиданному обогащению.

Именно таким и предстал Рикардо в вечер нашего с ним знакомства. Стоя за кулисами театра на Таганке, где проходил эстрадный концерт, пародист признался:

— Вам хорошо: вас Розенбаум не ищет. А мне не сегодня — завтра морду набьет.

— За что? — Спрашиваю.

— Я пародию на него написал: "Покажите мне Москву, москвичи! Мне сказали — "Ты пойди, под…"

— …Спасибо, — говорю, — это — серьезно. Тут есть на что обидеться.

— У меня кризис жанра, — вздохнул Рикардо. — Слышал, вы пишете стихи?

— Обожаю рифмовать. Особенно "Европу".

— Напишите мне текст, — взмолился он. — Артисты нынче нервные, не то, что раньше. Я Магомаева лосем сохатым называл, и — ничего. А тут слово скажешь — секьюрити затопчут!

Интересуюсь:

— Кого будем пародировать?

— Только не Ельцина. Его любой алкаш в подворотне сымитирует. Предлагаю пройтись по классике.

— Например?

— Николай Сличенко и цыганщина. "Хрен ты мой опавший" или что-то в этом роде.

— По-моему, Сличенко в юности занимался боксом, — предположил я.

— Не настаиваю, — спохватился он. — Но надо держать нос в смысле ветра!

И я пообещал Рикардо что-нибудь придумать. Прошел месяц со дня нашей встречи, и я уже почти о ней забыл, но пародист напомнил о себе по телефону:

— Как там мой текст? Я готов встретиться.

Пришлось что-то врать про чудовищную занятость. Рикардо напирал:

— Вы — собрат по цеху, и вам не стыдно? Даю вам три дня. — Он говорил так, словно я подписал контрактные обязательства.

— Хорошо, — выдохнул я, — только не давите.

— Какое давление? Меня тоже поджимает! Я как заблудший еврей, прозябающий в пустыне. Кстати, моя наличность к вашим услугам!..

Давно бы так…

Мы договорились, что я напишу пародию на Гребенщикова. Этот питерский "гуру" давно уже раздражал меня своей многословной тарабарщиной, да и Рикардо согласился:

— Идеальная мишень: так можно скулить часами и писать километрами!

Километров, конечно же, не получилось, но кое-что нацарапать удалось:

Иннокентий вращает бумажку в руках,

Потому как сидит в туалете.

Цель — икру наметать и рассыпаться в прах, -

Это все — Иннокентия дети…

Пародист весело потирал руки:

— И это только начало! Я уничтожу любую бездарность! Пропесочьте Макаревича: я научился так же гнусавить…

Пришлось срочно написать что-то вроде этого:

Вагонные споры трофической язвы

Я в поезде скором нашел.

Теперь я — несчастный, больной и заразный,

А вам, сволочам, — хорошо!..

Рикардо зашелся от восторга:

— Теперь они задумаются. Халтура не пройдет! Приглашаю вас на мое выступление в театре эстрады в субботу. На служебном входе для вас будет лежать билет, и мы рассчитаемся…

За билет пришлось выложить приличную сумму. Я чертыхнулся, но заплатил. Все первое отделение меня усиленно развлекали клоунессы и частушечники. Пожилой юморист шутил про тещу, ненавидимую зятем, и про неверную жену, покуда муж в командировке. В его рассказах фигурировали толстые вздорные соседки и суровые глупые начальники. Зал истошно хохотал. В антракте публика озаботилась проблемой буфета: здесь продавались бутерброды с колбасой и дорогой коньяк. Я ограничился не менее дорогой порцией мороженого. Уж лучше бы выпил!..

Во втором отделении, наконец, объявили Рикардо. Он вышел в аквалангической маске, и с ластой на голове. В руках у него была гитара. Он взял минорный аккорд, и запел голосом Макаревича. Мой текст невозможно было узнать: мало того, что исполнитель вставил в него заборные выражения — он активно иллюстрировал их неприличной жестикуляцией. В его интерпретации певец выглядел хулиганствующим шизофреником. Я бы на его месте обиделся. Зрители сдержанно хихикали; мне же, дабы не чувствовать себя идиотом, пришлось незаметно покинуть очаг культуры.

Рикардо позвонил поздно ночью:

— Почему вы ушли? Надо уметь наслаждаться успехом!

— Скромность, — говорю, — мешает.

— Учитесь: в моих объятьях две богини, мы с ними пьем за мой талант! Согласитесь: вы указали направление, а путь я освоил сам, так что никто никому не должен…

"Жмот", — подумал я, а вслух сказал:

— Надеюсь, на вас обрушатся достойные награды.

— Вот увидите, — пообещал он. — Я буду их носить еще при жизни!..

…Макаревич бить Рикардо не стал, поскольку так и не услышал пародию, ибо через месяц имитатор случайно сжег себе связки, выпив с похмелья уксус вместо водки. Полгода он лечился, но прежнего голоса так и не обрел. Зато обнаружил в себе острый нюх, и устроился на парфюмерную фабрику, пойдя по стопам отца. Нюхач время от времени звонит мне и хрипло проповедует:

— Запахи бодрят. Нос — страшное оружие, если он — острый.

— Как у Буратино? — Уточняю.

— В смысле ветра!..

ЦАРЬ ДОДОН ВСЕЯ РУСИ

Близился Новый, 1999 год, и Валечка испугался:

— Это три перевернутые шестерки! Что-то будет!

— А что может случиться? — Спрашивал я.

— Все перевернется! А ты и Зыкина — безбожники! В будущем году гора родит мышь.

— Откуда взялся этот Апокалипсис?

— Из астрологии. Или ты за то, чтоб роды состоялись?

— В исключительных случаях я — за аборты.

— А я, — не унимался Валечка, — за выкидыш! От выкидыша — к вышвыриванию!..

Самым досадным было то, что некоторые люди, коих до этого я считал вменяемыми, говорили приблизительно то же: "ужасный год: перевернутые цифры"… Это было похоже на массовое помешательство. И лишь Боря Ельников не унывал, утверждая:

— Не волнуйся: все равно всех угнетут.

— Быть такого не может! — Возмущался я.

— Но ведь меня же угнели!.. — И это являлось главным доказательством его правоты.

Боря родился в цирковой семье. Его отец был клоуном, мать — акробаткой. Однажды она выступала перед Сталиным на Красной площади. Помнила его прокуренные желтые усы и неровные передние зубы. Не забыла и то, как вождь помахал толпе рукой, когда она, двенадцатилетняя девчонка, крутила перед ним сальто. Это было первого мая 1941 года, а третьего числа забрали ее отца. Его расстреляли 10 ноября того же года. Им с матерью было очень голодно, а потом — еще хуже, потому что началась война. В сорок втором мать умерла, и сироту забрали к себе родственники. В те годы она училась в цирковой школе, и уже после войны, во время гастролей, познакомилась с молодым клоуном Леонидом, а спустя полгода вышла за него замуж. Леонид оказался мягким и грустным человеком — несмотря на то, что его репризы очень смешили зрителей. Ему прочили большую карьеру, но как-то раз он поссорился с главным клоуном СССР Румянцевым, после чего ни о каком признании не могло быть и речи. Вскоре у Ельниковых родился Боря. Его мама, будучи больше не в силах делать трюки на трапеции, решила выступать вместе с мужем как клоунесса. Она стала первой женщиной-клоуном в России. Хрущев отметил ее заслуги орденом и "трешкой" в Сокольниках.

Маленький Боря с трех года выступал на арене цирка. С раннего возраста взрослые отмечали в нем природную органичность, живость ума и физическую выносливость — именно поэтому его пригласили сниматься в кино. К десяти годам он снялся в пяти детских фильмах, а в двенадцать лет выступал перед Брежневым на съезде КПСС, приветствуя партию от лица советских пионеров.

Боря мечтал поступить в цирковое училище, но на первом же экзамене его забраковали, сказав, что у юноши проблемы с вестибулярным аппаратом. Семнадцатилетний Борис переживал полгода, а потом устроился в Комиссионный магазин. Поначалу дела шли неплохо: он работал рядовым продавцом, получал зарплату, приносил деньги домой, и чувствовал себя обычным парнем. Но однажды его познакомили с человеком по имени Гриша, который объяснил, что продавцом быть, конечно, хорошо, но — недостаточно для столь перспективного юноши, как Борис.

— Ты имеешь право на достойную жизнь, — пояснил Гриша. — Более того: для этого у тебя есть все возможности!

— Какие именно? — Уточнил Боря.

Гриша объяснил. Оказалось, что для полного счастья нужны деньги, и чем больше — тем лучше, и нечего надеяться на партию. А через неделю сообщил, что есть другая партия, и это — партия кожаных монгольских пиджаков, которые необходимо срочно пристроить по слегка завышенным ценам.

— Должны же мы получить законное вознаграждение! — Заключил Гриша.

Бориным вознаграждением стали пять лет общего режима за спекуляцию. В тюрьме он научился варить "чифир" и курить анашу, пользуясь неизменным уважением у заключенных: ведь он был единственным, кто мог грамотно составить кассационную жалобу или написать "маляву" на волю.

Отсидев, Боря Ельников долго не мог устроиться на работу. Среди его знакомых были, в основном, те, кто недавно вернулся из тюремного заключения. Так что второй срок он получил за хранение наркотиков.

Вернувшись еще через шесть лет, Борис вспомнил о своей прежней профессии — тем более что в новой России не осталось ничего от советского режима, и появился шоу-бизнес. Борис вел концерты, а под Новый Год — елки в детских учреждениях. Родители разменяли свою "трешку" в Сокольниках на "двушку" в районе Курской и "однушку" в Печатниках для сына.

Меня с ним познакомил Валечка: когда-то они сидели в одной колонии, и Боря писал от его имени письма "на волю". Валечка объяснил:

— Я слепошарый и матерюсь, а на воле надо видеть и ругаться сдержанно.

Боря оказался практически моим двойником, только со шрамом на носу. Видя нас вместе, люди интересовались: "Вы случайно не братья?..", на что Боря отвечал:

— Мы могли бы ими стать, кабы не родители…

Словом, сошлись мы мгновенно, и Боря зачастил к Валечке — точнее, ко мне. Иногда жаловался:

— Мне снова нахамила Примадонна. Сказала, что тридцать лет работала лобковой костью, и теперь имеет полное право говорить все, что думает!

— Естественно, — отвечал я. — Эта кость — закрома ее интеллекта.

— А я-то думал: чем она поет?.. — Делал он открытие.

Иной раз восхищался:

— Никто не сомневается в алкоголизме гитариста Кузькина. Но чтобы, валяясь по сцене, играть?..

Итак, близился 99-й год. Боря примчался ко мне с просьбой "выручай".

— Сколько, — спрашиваю, — нужно? Правда, я и сам едва на плаву…

— Деньги — фигня! Я завтра "дедморозю", причем в двух детсадах одновременно.

— Это как?

— Очень просто. Во втором "отдедморозишь" ты. Мы же — братья, никто не заметит подмены! Заодно и заработаешь…

— Какой из меня Дед Мороз?! — Из последних сил упирался я.

— Ты просто не в курсе своих возможностей. Я принес валенки, бороду и костюм. Надень! Тряхни стариной!..

Я нацепил на себя эту прелесть. Посмотрел в зеркало. Понял, что воплощаю собой не мороз, а оттепель. Но Боря убеждал:

— Исключительный дед! Ну-ка, скажи "раз, два, три, елочка, гори"!..

Я сказал.

— Живой как царь Додон! — Восхитился он, и предупредил: — Только к детям близко не подходи, потому что внутри ты — Кащей. Соглашайся же, черт возьми! Ты мне брат или Муссолини?

Диктатором быть не хотелось…

В девять утра я пришел в детский сад, расположенный недалеко от станции метро "Сокол". Меня встретила пожилая женщина в строгом черно-белом костюме. Ее прическа напоминала хорошо уложенную копну соломы. Дама представилась:

— Лариса Платоновна. А вы — Борис?

— Дед Мороз, — уклончиво ответил я.

— Что-то не похожи.

— На Бориса?

— На Мороза. Дедушка должен быть большим и справедливым.

— А я, значит, ничтожен и коррумпирован?

— Извините, я не хотела, — отступила Лариса Платоновна. — Но Дед Мороз говорит басом.

Я пробасил:

— Здравствуйте, детишечки!.. Вы имеете в виду, так?..

— Почти. Но ваш рост… Родители не поверят. Впечатление, что вы — блокадник.

— Тогда ступайте в Великий Устюг, — вспылил я и засобирался. — Закажите там верзилу. Думаю, пары тысячи долларов хватит…

Лариса Платоновна тронула меня за плечо:

— Не обижайтесь. Просто я волнуюсь. Родители сдали большие деньги и хотят дедушку поконкретнее.

— Конечно, можно погнуть пальцы, — согласился я, — но подумайте о последствиях…

Этот довод ее убедил. Она дала мне сценарий, предупредив, что утренник начнется через час.

Сценарий представлял собой небольшую пьесу, в которой Баба Яга вкупе с Бармалеем бесцеремонно похищала детские подарки, а Снегурочка безуспешно пыталась их найти, время от времени задавая детям идиотские вопросы, звучавшие примерно так: "А, может быть, они под елкой?" или "Куда же бандиты их засунули?". Дед Мороз появлялся под занавес, как король дискотеки, прекращал воровство и бандитизм, после чего выслушивал ребячьи стишки, читал нудную мораль и, наконец, раздав вожделенные подарки, удалялся в небытие. Самым тяжелым было запомнить стихотворные строчки:

Это кто под Новый год

К малым детям пристает?

Кто их дергает за нос?

Это…

Дети должны были отвечать. Вообще, все утренники рассчитаны исключительно на взрослое восприятие, поскольку платят именно родители. Малыши всегда органичны, ибо преследуют "шкурный интерес": получить сладкий подарок. Впрочем, я циничен…

В назначенное время праздник начался. Дети водили хоровод, Баба Яга совершала кражу, Снегурочка занималась тщетными поисками. Наконец, настал мой звездный час. Я появился в зале под оглушительные аплодисменты, и, сам того не желая, звучно продекламировал:

Это что за обормот

К малым детям пристает?..

Клянусь, что сделал это не специально: просто вырвалось; в дальнейшем, правда, следовал тексту. Спасибо малышне: отгадав загадку, они меня выручили. Дальше все шло, вроде бы, гладко. Пока не началось чтение стихов. Снегурочка, подвижная дама лет сорока, пододвинула ко мне стульчик, пояснив:

— Дедушка устал, пусть отдохнет. Ты ведь устал, дедушка?

— В принципе, да, — ответил я, изобразив одышку. — Перся тыщу верст, а тут хороводы…

— Дедушка, — не унималась она, — а можно, дети почитают тебе стихи?

Помнилось, что в этом месте персонаж должен был ответить рифмой: что-то типа "я люблю играть в снежки, а еще люблю стишки", но сей сложный монолог напрочь вылетел из моей головы, поэтому я предпочел ответить:

— Пуркуа бы не па?..

— Что? — Не поняла Снегурочка. Она вообще не блистала интеллектом по ходу пьесы.

— Почему бы нет? — Перевел я.

— Наш дедушка выпил? — С подозрением шепнула Снегурочка, пододвигаясь ко мне вплотную и принюхиваясь.

— Дедушка в маразме, — тихо ответил я, чем ее и удовлетворил.

Первым чтецом был Максим. Он артистично рассказал про Новый год, пресловутые подарки и детское веселье. Второй выступила Наденька. Ее стишок про зайчика, промокшего под дождем, навевал тоску. Третьей была Настенька. Не могу сказать, что она вышла. Узрев меня, она осознала, что ей — конец. Тем более что я взял ее за руку и поставил рядом с собой, проговорив:

— Ну, читай…

Здесь можно было бы добавить "дочь моя", но я, действительно, был трезв…

Настенька глубоко вздохнула, еще раз посмотрела на меня, и не нашла ничего лучшего, как внезапно побледнеть и шлепнуться в обморок. Хорошо, что я успел ее подхватить. Пришлось импровизировать:

— Дедушка случайно дыхнул на нее…

— Заморозил? — Снегурочка тоже пыталась выкрутиться перед растерявшимися родителями.

— Что ты, доченька, — ответствовал я, — это случайно. Это даже не перегар…

Настенька оказалась достаточно упитанной девочкой, и пока я носил ее на руках, пришлось изрядно попотеть. Придя в сознание, она спросила:

— Ты весь мокрый. Ты растаял?

И я признался:

— Почти…

…Лариса Платоновна была недовольна.

— Родители в ужасе, — призналась она. — Интересуются: "где вы нашли это чудовище"? Почему вы испугали девочку? Вы строили ей рожи?

— Просто она боится клоунов и сказочных персонажей. Ее наверняка напугали в раннем возрасте.

— Зато ее отец — бывший бандит, и никого не боится!

— Думаю, вы ошибаетесь.

— Чего же он может бояться?

— Страшного Суда…

…Боря сдержанно меня поблагодарил, не преминув добавить:

— Главное: они не поняли, что ты — не я!

— Нашел чем гордиться, — говорю. — А тебе что, тоже не заплатили?

— Представь: даже родители сказали "спасибо", но заведующая заявила, что я — дешевый клоун.

— Ты — замечательный клоун.

— А какой я Дед Мороз?..

— Этот старик мог бы у тебя поучиться…

…Он еще съездил на гастроли в Хабаровск, вернулся в Москву и раздал долги; покуражился на собственном дне рождения и уже почти влюбился. Утверждал:

— Ты, как и я, обязан влюбиться. Это очищает от прежних грехов.

— Полагаешь, я невыносимо грешен?

— Тебе не удастся компенсировать серьезность своего положения природным легкомыслием. Говорю тебе: влюбись!

— Как же я пообещаю?..

— Честно! И смотри: я прослежу!..

Он убеждал меня шестого августа. А восьмого взорвался его дом на улице Гурьянова.

КАНДИДАТ НА ЛЮБОВЬ

Россию надо любить как женщину, ибо страна на них держится: даже не на влюбленных, а именно — на женщинах. Они укладывают рельсы и асфальт, ухаживают в деревнях за скотиной, возглавляют цеха и отделы еще не обанкротившихся предприятий. Женщины любят русских мужчин — нерешительных и заносчивых, слабых и грубых, больных и пьяных. Они же рожают детей, отказываясь от карьеры ради любимых чад. Словом, Россия — страна женского рода, и любой патернализм для нее сродни насилию. Но политики все равно добиваются ее расположения посредством бесконечного вранья и сладких увещеваний.

Кандидат в президенты Путин ходил по телеэкрану как жених. Он то хмурил брови, то улыбался, то делал резкие заявления. Русские женщины начинали в него влюбляться. Даже Валечка, посмотрев очередной выпуск новостей, изрек:

— Наш мужик.

— Он же не пьет, — говорю, — а это уже подозрительно.

— Зато он — последователь Андропова.

— Тем хуже.

— Андропов снизил цены на водку, и этот снизит! По крайней мере, я мечтаю…

В Москве вредно мечтать: здесь, если что, могут и машиной задавить. За последние годы их развелось столько, что пешеходы чувствуют себя солдатами на передовой.

Невысокая шатенка перебегала Академическую улицу по "зебре", и ее едва не сбила "Газель": я вовремя схватил девушку за руку и буквально вытащил из-под колес железного монстра. Тот, как ни в чем не бывало, понесся дальше. Я даже увидел, как над кабиной взметнулся средний палец водителя…

— Вы испугались? — Спрашиваю.

— Мне чуждо. Я — хронический пешеход.

— Очень приятно, коллега.

— Я тут работаю. А вы?

— Нет, — говорю, — мне даже отдыхать в этом районе не хочется.

— Что же вы здесь делаете?

— Спасаю вас…

— Кстати, спасибо, — она улыбнулась, поправила рыженькую челку, и я увидел ее карие глаза, внимательно разглядывающие меня сквозь очки. — Я Маша.

— Я почти тоже. В смысле, Саша… — Рядом с женщиной, которая тебе понравилась, можно иногда и растеряться: это — не признак слабости. — Позвольте вас проводить?

— Только быстро: я опаздываю.

Оказалось, что Маша работает в гламурном журнале, ведет в нем раздел женских историй. Узнав, что я — отъявленный борзописец, оживилась:

— Нам как раз нужны пишущие люди. Может, зайдете?

Разве я мог ее упустить?..

Мы вошли в большое серое здание, миновали проходную и поднялись на шестой этаж. Здесь нас встретил профессионально хмурый охранник, которому Маша бросила через плечо "это — со мной". Я ощутил себя движущейся табуреткой.

В офисе было шумно. Дюжина девушек носилась между столов, то и дело слышались реплики:

— В номере катастрофически не хватает положительных мужчин!..

— А где я их возьму? Всех задействовали в прошлом номере!..

Маша смущенно улыбнулась, оценив мою реакцию. Села за стол, усадив меня напротив себя. Спросила:

— О чем вы пишете?

— В основном о своих друзьях-подонках, — отвечаю.

— Сволочи у нас не котируются, — вздохнула она. — А политикой мы не занимаемся.

Я почувствовал в ней родственную душу. И, возможно, мое чувство получило бы дальнейшее развитие, если бы в помещение не ворвался Гриша Хайкин.

Гриша был журналистом средней руки, долгое время работал в одной из центральных газет в отделе светской хроники, и однажды даже брал у меня интервью, а тут, как выяснилось, устроился шеф-редактором нового журнала. Внешне он напоминал маленькую лохматую собачку с несуразными бакенбардами, и даже голос у него был тявкающий, как у вздорной пожилой болонки. К своим пятидесяти годам Хайкин женился раз восемь, что не мешало ему вечно оставаться озабоченным. Особо впечатлительные дамы принимали его за маньяка, ибо все темы он сводил к вопросам секса. Вероятно, его возбуждало женское смущение. Вот и сейчас, вбежав в офис, изрек:

— Коллеги! Вчера мой приятель шесть часов кряду занимался сексом с девушкой. Думаю, есть смысл об этом написать. Тема — "продолжительный секс"!

Присутствующие в офисе девушки покраснели. Все, кроме Маши, которая ответила:

— В народе это называется "сухостой". Бедная партнерша!..

— В самом деле? — Растерялся Хайкин, после чего стало ясно, что он говорил о себе. Наконец, Гриша заметил меня и протянул руку: — Привет. А ты что тут делаешь? Машу клеишь?

— Уже заклеил, — отвечаю, — осталось отвести в ЗАГС.

Маша жила с мамой в маленькой "двушке" в районе Ботанического сада. Мама была набожной женщиной, не одобрявшей журналистской профессии дочери. Отец умер много лет назад, и мать воспитывала дочь в гордом одиночестве. Мужиков презирала, предпочитая рассказывать о чудесах Иисуса Христа. В ее квартире все было запущено, функционировал лишь кран в ванной, где она и мыла посуду. Зато повсюду висели иконы, поддерживаемые в идеальном состоянии. Когда Маша поступила в МГУ на журфак, мать ее осудила, заявив, что "Христос следом за блядьми отправит в ад и журналистов". Словом, отношения испортились. Не с Христом, разумеется. Окончив ВУЗ, Маша долго искала работу. Трудилась посудомойкой, уборщицей, нянчилась с чужими детьми, прошла курсы для начинающих массажистов, но, наконец, ей повезло: предложили сотрудничество в только что открывшемся женском журнале. Маша написала несколько гламурных рассказов. В них фигурировали бесконечно одинокие девушки в объятиях не менее одиноких секьюрити. Вскоре ее пригласили работать в штате. Так она стала редактором раздела женских историй. Ежедневно ей приходилось читать по полсотни текстов сумасшедших писательниц, утверждавших, что один только взгляд инопланетянина приводит к оргазму, а удар боксера по голове в момент совокупления способен увеличить грудь на два размера…

…В то время как я ухаживал за Машей, кандидат в президенты активно охаживал страну, пожимая руки дояркам и трогая за вымя коров-рекордсменок. В этот период времени мы были с ним похожи как молочные братья. Он говорил благоразумные вещи так же, как и я старался избегать глупостей.

К примеру, Маша сообщала:

— Сегодня нам идти в театр. Ты не забыл?

В ответ я оригинальничал:

— С утра нажрался, и галстук новый в горошек синий я надел…

— Перестань ерничать, — раздражалась Маша. — Моя мама сегодня сказала, что от тебя я растолстею или забеременею.

— А лично ты что предпочитаешь?..

Наконец, я привел ее к себе. Валечка, увидев красивую женщину, тут же присмирел и стал заикаться:

— Дык это… Даже чаю не могу предложить… Только водку. — И зашептал мне на ухо: — Завидую тебе белой завистью.

— Белой зависти, — говорю, — не бывает.

— Тогда я тебе не завидую, — уточнил он.

Маша решила остаться у меня назло своей маме. Сказала:

— Мать велела вернуться домой до начала темноты.

— В смысле, до конца света? — Переспросил я.

— Или ты — против?..

В моей душе вовсю шло голосование, и расклад был явно не в пользу одиночества.

В марте 2000-го мы с Машей расписались. Валечка накрыл стол и, грызя от волнения ногти, произнес напутственную речь, которую готовил накануне:

— Значит, вот что… Перебирайтесь в мою комнату…

— Зачем? — Хором спросили мы. — Нам и в той не тесно.

— Дык… Куда поставим кроватку для младенца?..

Он был по-детски трогателен в своем заношенном сером костюме, с бокалом шампанского в руке…

Тогда же, в марте, душа народа проголосовала за нового президента. Избранник выглядел возмужавшим, если не сказать — обнаглевшим, и тут же начал врать с экрана телевизора. Маша плевалась:

— Как можно так жонглировать словами?

— Его этому учили в школе КГБ, — отвечал я.

— Презрение к людям равносильно брезгливости к себе! — Еще больше злилась она.

— Зато его любят. К примеру, Валечка.

Маша стучала кулачком в стенку:

— Валь, ты Путина любишь?

— Дык… Правильно же все говорит, — доносилось из соседней комнаты.

— Дураки вы все! — Делала вывод Маша, выключая телевизор.

И мы снова были бесконечно счастливы. Любовь изначально предполагает власть чувств над разумом, а мы оба так устали от ясности рассудка! Стыдясь собственных чувств, мы вечно каменели под гнетом повседневности. Но, слава Богу, нам хватило лишь мимолетной встречи, чтобы преодолеть гнетущее земное притяжение. Оставалось захотеть.

Однажды Маша сказала:

— Храбрость — предательство собственной трусости.

Любимая женщина всегда права. Попробуйте с этим поспорить…

Часть вторая

ШОУМЭНЪ

ДЕНЬГИ ПО ГЛУПОСТИ

Хайкин поймал Машу в офисе:

— Мне нужен муж.

— А я при чем? — Спросила Маша.

— Твой муж, — пояснил Гриша. — У моего друга открылось очередное казино, ему требуется ведущий для веселья.

Друг Хайкина позвонил мне и назначил встречу. В условленное время я приехал в район Смоленской площади, нашел пресловутое казино и спросил у пресыщенного скукой охранника, как мне найти хозяина.

— Матвей Германович наверху, — подавляя зевоту, ответил секьюрити. Я понял, что с таким персоналом бандитский налет — весьма успешное предприятие.

Беспрестанно зевая, охранник проводил меня до нужного кабинета. Постучал. Из-за двери послышалось:

— Если насчет работы, то — до свидания!

— Мы с вами созванивались, — говорю, — я — ведущий…

Дверь открыл высокий худощавый парень лет тридцати. Он был одет во все белое, и я инстинктивно поискал крылья за его спиной. Нимба, впрочем, тоже не обнаружил…

— Матвей, — представился он, и самоуверенно добавил: — хозяин.

— Даже так? Мне что, тявкнуть? — Разозлился я.

— Не обязательно. Проходите, садитесь на стул. В кресло нельзя: оно для ВИП-персон. По-моему, я вас где-то видел.

— Не сомневаюсь: меня разыскивает милиция.

— Отличный юмор! — Восхитился Матвей. — То, что нужно. А ну-ка, пошутите еще.

— Как? — Переспросил я, садясь на стул.

— Свободно, фривольно, цинично: как хотите. Нам нужен ведущий с чувством юмора. Я вижу, вы в очках. Это прекрасно, что у вас — плохое зрение.

— Зато, — отвечаю, — я нюхаю и слышу хорошо…

— Наш ведущий должен быть похож на Остина Пауэрса, — продолжал Матвей, — и обязан отвечать двум критериям: юмор и подвижность. Вы — подвижный?

— Как бегущий бизон.

— Отлично. Ваша задача — подначивать игроков, заводить их настолько, чтобы они раскрывали кошельки. Подначьте меня!

— Простите, я не понял…

Матвей всплеснул руками:

— Сделайте так, чтобы я вам заплатил!

— За что?

— Просто так, от души.

Я напрягся. Через пару секунд выдал:

— В стране подброшенной монетки играйте вместе с нами, детки!..

Матвей нахмурился:

— Это сложно. Представьте, что вы — игрок, и вам катастрофически не везет, а я — Остин Пауэрс. И вот вы решили уйти из казино, но тут подхожу я… — с этими словами он действительно подвалил ко мне развязной походкой… — и говорю: "Вау! Этот человек хочет нас покинуть! Голожопое детство, босоногая юность, бритая зрелость, лысая старость — вот что ждет его потомков!.." Ну, как?

— А сколько пар очков предусмотрено для артиста? — Поинтересовался я в ответ.

— Полагаете, я переступаю грань? Впрочем, вы правы. Идемте в зал, я покажу вам одного из наших Пауэрсов. Их у нас два. Второй, правда, болен: клиент откусил ему кончик носа.

— За что? — Ужаснулся я.

— Не понял смелого юмора, — развел руками Матвей. — Артист сказал ему что-то вроде "мне нравится, что вы больны, но — чем?"… Этого оказалось достаточно, чтобы парень взбесился. К тому же, он много проиграл… Впрочем, сейчас сами все увидите!

Мы вышли из кабинета, прошли по узкому коридору и, спустившись вниз по винтовой лестнице, оказались в большом зале с игровыми автоматами и зелеными столами. Игроков было немного, зато по помещению шнырял неприятной внешности тип в полосатом костюме и очках "а-ля Элтон Джон". Он подбежал ко мне и, протянув руку, взвизгнул:

— Я вас знаю! Вы — миллионер с Ямайки. Проходите, поправьте у нас свое финансовое положение! Хотите анекдот?

— Валяй, — говорю.

— В процессе операции хирург зарезал ассистентку! Йо-хо! — Проныра неестественно заржал и ускакал в другой конец зала. Там он пристал к толстой тетке, обозвав ее "золотым пончиком", и предложил свой поцелуй за десять долларов. Тетка вежливо отказалась. Напротив нее, сжимая мясистые кулаки, восседал плешивый потный хмырь. Ему явно не везло в игре, поэтому он шмыгнул носом, и сквозь зубы процедил:

— Отвали, а то погашу…

— Меня просят отвалить! — Вновь заржал ведущий. — Напоминаю: желание клиента для меня — закон!

— Потрясающий мастер, не правда ли? — Восхитился Матвей.

— Действительно, — соглашаюсь, — меня от него потряхивает…

— Лично вы так сможете?

— При условии оплаты лечения. Во-первых, здесь могут покалечить, а во-вторых, я боюсь сойти с ума…

— Законно, — улыбнулся Матвей. — Пятьдесят долларов за вечер. Работа — через день по три часа. Начнете в пятницу в семь вечера. Идет?

Семью надо кормить…

В пятницу меня колотило с самого утра. Маша испугалась:

— Зачем ты так нервничаешь? Впечатление, будто тебе предстоит войти в клетку со львами.

— Это черти, а не львы, — уточнил я.

— Так можно довести себя до инфаркта. Хочешь, я пойду с тобой?

— Не нужно. Денег нет, а казино — это заразно: вдруг засосет?..

Валечка предложил "сто грамм для храбрости":

— Развяжешь язык, отключишь разум…

И лишь в метро хмурая толпа подействовала на меня успокаивающе. Персонажи, словно сошедшие с полотен Босха, исподлобья смотрели друг на друга стеклянными глазами. Выйдя на улицу, я почувствовал облегчение. Решил плюнуть на все: "будь что будет". В конце концов, жизнь на этом не кончается…

Матвей встретил меня на входе и, даже не поздоровавшись, возбужденно зашептал:

— Сегодня у нас ВИП-персоны. Отнеситесь к ним внимательнее. Вы приготовили список приколов?

— Какой список? — Удивился я.

Матвей энергично вскинул брови:

— Перед работой вы должны представить в письменном виде набор шуток, которые будете произносить. Разве я вам не говорил? Ну, хорошо, пока что я вас прощаю.

— В следующий раз непременно захвачу бестолковый словарь, — пообещал я.

Мы поднялись в его кабинет, где Матвей выдал мне полосатый костюм и очки. Костюм оказался слегка великоват, а очки — вообще без диоптрий. Придирчиво осмотрев свое отражение в зеркале, я пришел к выводу, что большего прощелыги в своей жизни не встречал. Матвей же захлопал в ладоши от радости:

— Как с экрана! Исключительно похожи! А теперь — войдите в образ, примите призывную позу!

Я изогнулся в пояснице, вскинув руки над головой и выпучив глаза. Хозяин казино вновь зааплодировал:

— Крутоголовченко! А теперь включите приятное словоблудие, и — вперед!

Выйдя в зал, я обнаружил, что почти все игровые места заняты. Напомаженные праздные девицы и солидные толстопузые господа, пожилые молодящиеся дамы и заискивающие перед ними жиголо сидели за зелеными столами, фланировали между игровых автоматов и просто стояли, снисходительно наблюдая за игрой.

Я слегка растерялся, не зная с чего начать. За спиной услышал ободряющее:

— Ну же, ну!.. Давай прикол!..

Я выскочил на середину зала и пронзительно заверещал:

— Дамы, господа! "Бабки" — ерунда! Расставайтесь с ними просто, весело и навсегда!..

Присутствующие перестали играть и посмотрели на меня бычьими глазами. Меня явно никто сюда не звал. Нужно было срочно объяснить, что я за персонаж, и какого черта здесь делаю. И я отдался воле языка:

— Я — Остин Пауэрс, друзья. Здесь без меня никак нельзя. Так раскрывайте кошельки, ведь ставки нынче велики!

За дальним столом хихикнула пьяненькая белобрысая девица. Узрев призрачное спасение, я подскочил к ней:

— Мадмуазель, что вы больше предпочитаете: доллары или рубли?

— Бриллианты, — ответила она.

— Превосходно! — Я трижды ударил в ладоши. — Моя кузина тоже любит бриллианты и прочую блестящую хрень…

В ту же секунду меня отодвинул от нее рослый пузатый мужик:

— Кто ты такой, придурок?..

— Я — Остин Пауэрс, друзья, здесь без меня никак нельзя… — Внутри меня явно "заело пластинку".

— Генчик, оставь его. — Девица мягко отстранила от меня пузатого. — Он забавный. Я люблю это кино. Купи мне еще жетонов…

Клиент раскошелился: это означало, что можно было наглеть еще больше. Включив полную расслабуху, я подошел к центральному столу. Здесь играли в рулетку. Крупье говорил:

— Делаем ставки, господа…

— Большие ставки! — Встрял я. — Ставки больше, чем страусиные яйца! — Мне казалось, что Пауэрс должен шутить именно так: он же — американец…

— Остин, — обратилась ко мне пожилая мадам в черном парике и с сигаретой в зубах, — как думаете: есть ли смысл ставить на красное?

— Решать вам: я — дальтоник!

— Тогда, может, на четное? — Не унималась она.

— Коль у вас монет — ведро, смело ставьте на "зеро"!

Она поставила и выиграла тысячу долларов. Снова пристала ко мне:

— Вы — волшебник. На что бы мне поставить еще раз?

— Пятнадцать процентов! — Нагло заявил я.

— Десять! — Пожадничала дама.

— Чтоб вернуть нам неустойку, ставьте быстренько на двойку!

Дама выиграла снова. Ко мне подбежал разъяренный Матвей:

— Ты чем, бля, занимаешься? Что за идиотские советы? Эта старая б…дь выставила нас на пять тысяч баксов! Ты что, нах, ясновидящий?

— Клянусь: я — случайно!

— Ни хрена себе, случай. Обул заведение, и доволен! — Шипел он. — Займись вон тем столиком, крайним слева…

Я метнулся в указанное место и, пританцовывая, провозгласил:

— Кто поставит на двадцатку, отыграет "пятихатку"!

Тучный мужик в сером чиновничьем костюме поинтересовался:

— Серьезно, что ли? Это ты той бабе ставки делать советовал?

— Она дала "на чай", но это все случайно, — парировал я, пытаясь не терять идиотского образа.

— Ставлю все на "двадцать", — пробасил мужик и азартно мне подмигнул: — Пора отыграться…

Выпало "тридцать". Мужик выкатил глаза и повернулся ко мне фронтовой частью. Его лицо стало багровым. Я сделал шаг назад:

— Жалко, жалко, мне пора. Наша жизнь, увы, — игра!..

Однако проигравший был иного мнения. Он дышал как буйвол перед корридой. Я понял, что если сейчас не привлеку к себе всеобщего внимания, то моя клоунская карьера бесславно завершится.

— Мой друг! Не перейдя на мат, сыграйте лучше в автомат, — посоветовал я и брызнул вверх по винтовой лестнице.

Здесь меня настиг зеленый от злобы Матвей.

— Ты что, охренел? — Заорал он, потрясая длинными руками над головой. — Это же — зам префекта! Ты разул ВИП-персону!..

— Но ведь вам именно это и нужно! — Я переставал что-либо понимать.

— Надо разувать других, а его — только веселить! Забирай свой "полтинник" и катись отсюда! — Он швырнул мне в лицо мятую купюру. — А Хайкину я лично рыло вскрою!..

Я подобрал с пола деньги и пошел переодеваться. Пока натягивал штаны, Матвей названивал по телефону, комментируя:

— Ах ты ж Хайкин… Мало того, что задолжал, так еще и свинью мне подложил…

На улице меня поймала счастливая дама с сигаретой в зубах. Схватила за рукав и подтащила к себе:

— Вы вернули мне фарт. Позвольте рассчитаться. — И протянула пятьсот долларов.

Я воспринял это как контрибуцию, и потому — взял. Все равно деньги, как и жизнь, утекут сквозь пальцы. Денег, впрочем, не жалко, а жизнь и так мне не принадлежит. И с тем, и с другим надо уметь обращаться осторожно: не жадничая, но и не тратя попусту. Я же постоянно совершаю идиотские поступки: то бездарно тратя время, то по глупости зарабатывая.

ПУТИН В ГИПСЕ

Женя Сенин был так похож на Чингисхана, что инстинктивно хотелось заплатить ему дань. Единственное, что отличало его от исторического персонажа — это темно-рыжий пышный парик с аккуратным пробором посередине.

Женя был скульптором. В советские времена неплохо жил, отрабатывая партийные заказы: за свою жизнь он изваял множество вождей. Всех их объединяла азиатская внешность, в которой просматривались черты автора. Так, Ленин отличался от Маркса формой бороды и более скромной прической. С особой любовью Сенин лепил "железного Феликса" — вероятно, потому, что был женат на его внучке. Жена Галя — тихая спокойная женщина — в отличие от знаменитого деда, предпочитала оставаться незаметной, и даже по квартире передвигалась тихо, стараясь не вызвать реакцию взрывоопасного мужа. Муж, между тем, постоянно митинговал, ругаясь с заказчиками. Однажды секретарь райкома неосторожно заметил, что образ Брежнева в исполнении скульптора напоминает лицо сборщика податей из Золотой Орды. Женя хмыкнул:

— А кто же вы еще?

— В каком смысле? — Прищурился секретарь.

— Вот видите: теперь и вы похожи! — Констатировал Сенин.

Революцию 91-го Женя встретил с творческим энтузиазмом, запечатлев в гипсе Ельцина на танке. Борис Николаевич получился больше самого танка, и к тому же — с хитрым, как у Батыя, взглядом. Помимо этого, художник допустил досадную оплошность, сделав правую руку президента трехпалой, в то время как в жизни объект имел три пальца на левой руке. Творение так и осталось никем не оцененным. Сенин проклял Ельцина и переключился на бизнесменов. Его мастерская была заставлена бюстами новоиспеченных олигархов, как некрополь — статуями почивших знаменитостей. Женя приглашал друзей и устраивал им навязчивые экскурсии.

— На заре буржуазного процветания, — вещал он, — важно оставить дух его зачинателей. Перед вами бюст нефтяного магната Коробейникова. Бронзовый оригинал находится в головном офисе его компании.

Несколько лет он сладко существовал на тщеславии нуворишей. Потом их стали беспощадно убивать. Бюсты, сотворенные Сениным, переезжали из офисных помещений на кладбища, где органично вписывались в архитектурный ландшафт. Поймав "свежую струю", Женя предложил свои услуги авторитетным бандитам, не преминув намекнуть на призрачность земного существования. "Авторитеты" оценили его мастерство и несколько раз обращались с финансово-емкими проектами. Правда, их фантазия ограничивалась грустными ангелами и рыдающими девами, что навевало на исполнителя смертную скуку. Сенин же мечтал о грандиозной работе, в которой смог бы проявить весь масштаб своего дарования. А одарен он был многогранно. К примеру, писал стихи. Его любимым поэтом был… Впрочем, догадайтесь сами, поставив первую букву его имени впереди фамилии. В своих произведениях он затрагивал неожиданные темы, шокируя слушателей изощренностью сентенций:

Кинжал не ложьте на могилу,

Слезу не лейте на краю.

Здесь прах лежит подруги милой,

Любившей родину мою!..

Имя мифической подруги, равно как и причину ее любви к своей родине, автор стыдливо оставлял в тайне.

Озабоченный нереализованностью собственного гения, Женя беспрерывно таскался по знаменитостям и миллионерам, навязывая им свои услуги. Пришел однажды к Жириновскому. Тот, посмотрев портфолио, сообщил, что его образ уже запечатлел в бронзе другой, не менее известный скульптор, и даже сказал, кто именно.

— Халтурщик! — Воскликнул Сенин. — Я видел его работу! В ней вы похожи на бесноватого проходимца!

Скульптора прогнали тубусом, не дав закончить мысль…

Оскорбленный фактом вопиющего неуважения, изгнанник стал публично охаивать вышеназванного деятеля. К примеру, утверждал:

— Я видел его на пляже. Он такой жирный, что на него не хватит никакого гипса!..

Но в один прекрасный день Женя узрел по телевизору Владимира Путина, и воодушевился. Воздел руки к небу и возвестил:

— Вот мой образ! Державность и простота, скромность и величие, сортир и глянец сошлись воедино в этом человеке! Я верю ему!..

Сенин наткнулся на меня, входя в фойе ЦДРИ, где я вел презентацию альбома начинающей "звезды". С ходу начал грубить:

— Вы заражены "попсой" как беспризорник — вшами. А об искусстве даже не чешетесь!

— Отчего же: чешусь, — возразил я. — На днях был в ЦДХ, видел вашу работу "Чубайс вкручивает лампочку".

— Ну, и как? — Заинтересовался скульптор.

— Вполне авангардно, — говорю, — если сделать его как светильник.

— Вы действительно заражены, — оскорбился Женя. — Но вам простительно: щенячий возраст…

— Не понял: вы просите прощения или продолжаете хамить? — Не выдержал я.

Он не расслышал:

— Приглашаю вас на свой творческий вечер в мастерскую. Там будут депутаты и порядочные люди. — Иногда из него вырывалась правда. — Так что: придете?

— Постараюсь.

— Возьмите жену: ей тоже полезно прикасаться, и не только к вам! — Он протянул пригласительный и, быстрым движением поправив съехавший на бок парик, помчался через фойе в сторону лестницы.

Я взглянул на пригласительный. На маленьком листе, сложенном вдвое, было написано: "Заслуженный деятель искусств РСФСР Е. Сенин приглашает Вас (в количестве двух лиц) на представление проекта "Русский Гамлет", которое состоится 2 сентября 2001 года в помещении мастерской по адресу…". Внутри разворота красовался черно-белый автопортрет художника; слева от него — многообещающая надпись от руки: "шампанское гарантируется!".

Маша сказала:

— Я не пойду: он и на картинке-то противный, а уж вживую…

Пришлось уговаривать:

— Мы и без того редко ходим в гости.

— А кто там будет?

— Гамлет, — говорю, — и куча бедных Йориков.

— Сходи с Валечкой, ему как огранщику не чужда живопись.

Тот отнекивался:

— Дык… Я бы пошел, но там написано: "два лица", а у меня — рожа. Я же сплю на стаканах.

Я уже смирился с тем, что Сенина придется проигнорировать, а утром второго Маша вдруг спросила:

— Так мы сегодня идем?..

Вот и пойми после этого женщин…

В гостях у мастера собрался разношерстный бомонд. Здесь же, стараясь оставаться незаметной, шныряла жена Сенина, Галина. При условии наличия усов и бороды она вполне могла сойти за плюшевого Дзержинского. Среди гостей я также заметил нескольких политиков, и журналистов с парой телекамер. Приглашенные неприкаянно бродили по просторному помещению, на стенах которого были вывешены картины. В основном, это были автопортреты художника. На одной из них Чингисхан задумчиво курил кальян, на другой — улыбался собственному отражению в зеркале. Неприкрытый нарциссизм, помноженный на тщеславие, красной нитью проходил через все его творчество. Загадочно выглядела лишь некая скульптурная фигура, выставленная в центре мастерской и накрытая белой простыней. Я, правда, начинал подозревать, что и под ней скрывается автор, причем — живой. Возможно, он решил выскочить из-под покрывала в самый неожиданный момент, дабы, вызвав легкий переполох, снискать лавры большого оригинала.

Но я ошибся. Женя появился в проеме двери и торжественно возвестил:

— Дамы и господа! Я рад приветствовать вас на своей выставке. Надеюсь, вы уже оценили мой труд, продиктованный каждодневным отражением жизни.

Присутствующие закивали головами. Кто-то даже жидко поаплодировал. Операторы включили яркие лампы. Сенин одухотворенно продолжал:

— Имею честь представить вам свою свежую работу "Русский Гамлет". Быть или не быть России? Что ждет ее, великую страну? Какой суровый рок над ней нависнет? Вот какие вопросы ребрами стоят перед нами. Но этот человек решит их, поставив окончательную точку.

С этими словами маэстро решительным движением сорвал покрывало со скульптуры. Нашему взору предстала полутораметровая статуя, до боли напоминающая президента Путина, скрещенного с образом древнего монгола. В одной руке он держал меч, в другой — горные лыжи. Одет он был в кимоно. В лице гипсового героя грусть европейского философа удивительным образом ужилась с хитростью вороватого азиата. Он был изворотлив до прямолинейности и аскетичен до излишеств.

Зрители собрались в кружок и молча разглядывали творение. Сенин между тем молчать не собирался. Он встал в центре, рядом с изваянием, и продекламировал:

Они умудрены, они — не дети,

Пред ними нечего махать крылом!

Они же знают, принц, что добродетель

Погибнет все равно в борьбе со злом!..

— Какой пещерный конформизм! — Пригвоздила Маша, явно собираясь уходить.

— А чего: клевый Вова, — возразил ей оператор, продолжая снимать действо на камеру. — Для новостей сойдет…

— Нам, вроде бы, обещано шампанское. — Я останавливал Машу как мог.

— Мы и сами в состоянии купить.

— Ну, уж нет! — Говорю. — Пригласил — пусть угощает!

Маэстро, между тем, продолжал бредить:

Кругом — враги, завистливы и лживы,

Что сладким ядом выдувают медь.

Не умирайте, принц, останьтесь живы,

Всех обманите — пусть погибнет смерть!

По словам чтеца выходило, что президент — единственно честный человек во всем российском государстве, окруженный отъявленными негодяями. Именно они мешают ему осчастливить граждан, которые, в свою очередь, также не блещут интеллектом, не говоря об элементарной благодарности.

На словах "пусть погибнет смерть" мастер вскинул руки ввысь и запрокинул голову подобно шаману, истощенному экстазом откровения. Казалось, он вот-вот рассыплется в прах, чтобы восстать через минуту, как Феникс.

Гости закричали "браво", и бросились поздравлять скульптора. Молодая девица с диктофоном навалилась на автора с вопросами:

— Как относится к этому президент?

— Ему должны были доложить, — многозначительно отвечал Сенин.

— Какова его реакция? — Терзала его репортерша.

— Он не может запретить выражать естественные порывы.

— То есть, он — не против?

— Главное: я — за! — Самонадеянно заключил Женя.

Девицу оттеснили телевизионщики. Светя галогенной лампой в раскрасневшееся лицо "короля вечера", грудастая блондинка допытывалась:

— Меч, понятно, означает справедливость. А лыжи?

— Здоровье, горный воздух, высоту полета и увлеченность натуры.

В другую камеру говорил депутат:

— Многие художники ищут, так и не находя. Здесь, как я вижу, удалось. — Он явно врал, потому что беспрестанно облизывался. — Слитый образ наследника соответствует и обещает быть…

Маша принесла мне бокал с шампанским:

— На вот. Пей. Ты ради этого и пришел…

Я даже не возражал: и без того стыдно.

Зато скульптор купался в лучах славы. Ее брызги летели по сторонам, обжигая восторженными репликами:

— Потрясающий "пиар"! Как вам удалось заполучить телевидение?

Сенин был загадочен:

— У меня имеются каналы. Включая космос…

Заметив Машино насмешливое лицо, Сенин подвалил к нам:

— Не выдержали, значит, и пришли?..

— Да. И, как видите, выдержали, — ответил я.

— Вам не понравился образ? — Он сдвинул брови как поймавший ведьму инквизитор.

Пришлось уточнить:

— Отчего бы не взять за эталон дядьку Черномора? Президент нередко выходит из пучины. Или, например, Покрышкина? Он часто взмывает ввысь…

— История вас осудит. Вы загнили и пьете, — разозлился Женя. — Вот и ползаете по коллектору бытия.

— А вы, значит, уже всплыли?..

— Как кто?! — Прищурился художник, провоцируя образ.

— Как пельмень, — говорю.

На следующий день пресса и телевидение взахлеб рассказали о Сенинском Гамлете.

…На улице было еще тепло, но деревья вовсю роняли свои листья; канадские клены, уже тронутые желтизной, тревожно шумели за окнами…

УКУС ПЬЯНОЙ ВЕДЬМЫ

В России любят праздновать. Бесконечные дни рождения, свадьбы, веселые проводы в армию и в последний путь — неотъемлемая часть жизни русского человека. Но это — частная территория жизни. В советские времена, помимо профессиональных и коммунистических праздников, был разрешен "беспартийный" Новый год. Двойственность календаря позволяла населению отмечать еще и "старый Новый год", что продлевало процесс получения удовольствия. После развала СССР к вышеперечисленным торжествам добавились церковные. Причем, народ с одинаковым энтузиазмом отмечал Пасху и день октябрьского переворота, Вербное воскресенье и Первомай. Количество нерабочих дней неумолимо росло, восстанавливая "статус кво" по отношению к серым будням, не считая отпускных, что, безусловно, — свято. Но и этого оказалось недостаточно: со временем в праздничный календарь органично вписался католический День святого Валентина и заокеанский Хэллоуин. Сие сомнительное торжество разношерстной нечисти народ принялся отмечать с особым энтузиазмом: бродил по улицам в жутких масках, пугая прохожих, участвовал в спиритических сеансах и устраивал фейерверки во дворах. Словом, праздник триумфально шагал по стране, попирая официальное православие…

Валера Богомазов был неплохим экономистом. В нем пульсировала жилка предпринимателя. В годы перестройки он взял в аренду помещение на Сухаревке и открыл в нем кафе. Потом рискнул расшириться, переоборудовав кафе под дорогой ресторан. Расширение закончилось печально: он влез в долги к бандитам. Оказалось, что экономические знания, приобретенные им при социализме, абсолютно не соответствовали новым условиям. В период "пещерного капитализма" законы, которым учили Валеру, деформировались и перестали работать. Хуже того: они наносили непоправимый ущерб.

Кредиторы, не получив денег от должника, убивать его не стали, а забрали заведение себе и поставили Богомазова "отрабатывать" долг в качестве директора его же бывшего ресторана "Ночной дракон". Тем более что пришло время легализации капитала. Так что Валера всего боялся: его пугала собственная некомпетентность в сфере общепита и приводила в ужас грешная мысль о разорении заведения. Страх сковал его волю настолько, что внутренний тремор передался официантам: они постоянно проливали вино на посетителей, нечаянно били посуду и путались в заказах гостей.

Валера обратился ко мне с душераздирающей просьбой:

— Сегодня во сне я рыл себе яму. Не дорыл. Помоги!

— Нашел, — говорю, — могильщика.

— Ты не въехал. Мне нужен Дракула. Завтра же Хэллоуин!

— Обратись в секту сатанистов: они вызовут его по мобильному.

— Ты же актер! Выручай! У меня есть черная накидка и цилиндр.

— Но внешность… — упираюсь. — Какой из меня злодей?

— Образ нарисуем. Лично придам тебе потустороннюю кровожадность.

— Я имею в виду, рост.

— Говно твой рост! — Убеждал он. — В конце концов, кто такой Дракула? Сраная летучая мышь!

— Не скажи, — уточняю. — Он был графом, владел замком в Трансильвании и тремястами крестьянских душ, которых, по преданию, нещадно тиранил.

Валера взмолился:

— Не читай мне лекций! Мне до лампочки история этого мудака! Так повампиришь ты завтра или нет? Тебе что, лишние двести баксов помешают?

Все-таки, я — алчный беспринципный актеришка…

— Давно бы так, — успокоился Валера, услышав положительный ответ. — Я договорился с акробатами и фокусником. Еще будет жонглер и баба с животом.

— С каким животом?

— Приличным. Она им трясет — в смысле, танцует. В прошлый раз хозяин от нее так возбудился, что едва себе мошонку не натер. А у тебя как?

— Без мозолей, — отвечаю. — Стараюсь не ерзать…

— Жду тебя к восьми вечера. В девять начинаем!

В назначенное время я вошел в ресторан. Внутреннее убранство заставило меня вспомнить гангстерские фильмы. Стены были выкрашены в кровавый цвет, повсюду висели "позолоченные" светильники, пустой зал явно ждал появления Аль Капоне.

Валера подбежал сзади, приобнял меня:

— Наконец-то! Я уж думал, ты меня "кинешь". Через полчаса соберутся гости: все столики уже заказаны. Так что пойдем в подсобку, я покажу тебе список выступающих…

В подсобке выяснилось, что сценария праздника в природе не существует.

— Ты же профессионал, — увещевал Валера, — и способен на ходу городить любую чушь.

— Уверен, что она тебе нужна? — Спрашиваю на всякий случай.

— Дай-ка я тебя загримирую, — уклонился он от ответа.

Минут пятнадцать Богомолов "колдовал" над моим лицом. Наконец, удовлетворенно ужаснулся:

— Подлинный кровосос. Посмотри в зеркало!

Действительно, я не узнал своего отражения: на меня в упор смотрел истощенный от голода упырь, готовый перегрызть горло всему живому. Я даже на всякий случай проверил: отбрасываю ли тень…

— Зачем тебе понадобился ресторан? — Говорю. — Шел бы в гримеры.

— Я придумал конкурс, — перебил меня Валера. — Называется "писающий мальчик". Все будут писать прямо в зале.

— А с уборщицей ты договорился?

— Это понарошку. Конкурсант зажимает между ног бутылку и как бы писает из нее в бокал. Кто быстрее выльет жидкость, тот и победил. А для убедительности в один из бокалов я брошу марганец. Типа, мужик кровью поссал. Как тебе идея?

— Зрелищно, — соглашаюсь. — Хотя и не совсем этично.

— Хрен с ним! Кстати, что желаешь на ужин?

— Девственницу!

— И подумай над текстом, а то гости уже собираются. Ну, ни пуха, ни пера!..

Пришлось послать его к черту.

В зале играли музыканты. Вообще, музыкальная ресторанная культура когда-нибудь станет темой для серьезного исследования. За свою жизнь я видел тысячи ресторанов, в сотнях из них работал, но не переставал удивляться кабацким "лабухам". Они всегда в курсе, какая песенка неизменно приносит прибыль. К примеру, "Вальс-бостон" Розенбаума раскрепостит компанию бандитов и военных, не обозлив при этом других гостей, а какая-нибудь джазовая композиция начисто отобьет аппетит у пьющего гегемона. Сегодня господствовал блатной репертуар. Из этого я понял, что в зале — действительно, ведьмаки.

Ровно в девять Валера принес мне микрофон и подмигнул: начинаем. В зале зазвучали устрашающие аккорды. Я — в черно-красном плаще и белой рубашке, черных брюках и лакированных ботинках, злобно хохоча в микрофон, — предстал перед притихшей публикой. Народу оказалось и вправду много. За первыми столиками сидели хозяева ресторана с уже изрядно подвыпившими девицами. Когда, спрашивается, успели?.. Чуть дальше расположилась молодежная компания, но тут я перестал разглядывать публику: эффект от первого моего появления прошел, и надо было срочно начинать нести чушь. Я и понес.

Для начала решил испугать девушку за столиком слева: грациозно подошел к ней, и зашептал на ухо, поднеся к губам микрофон — так, чтобы все слышали:

— Зна-ешь меня?..

Она мятежно задышала и нервически захихикала. Я положил ей руку на плечо и внезапно рявкнул:

— Отдай мою кровь!

Я и сам вздрогнул от собственного голоса. Представляю, какой ужас пережила несчастная. Схватившись за сердце, она заверещала:

— Блин, как ты меня напугал!..

Бандитов за первым столом тоже слегка пробрало.

Я же продолжал свирепствовать:

— Дамы и господа! Сегодня вы в гостях у графа Дракулы! Мясо с кровью и прочее угощение ждут ваши ненасытные желудки! Первый, кто отгадает мою загадку, получит бокал, наполненный слезами Нефертити. — Я взял со стойки бара рюмку с водкой. Почувствовав прилив словоблудия, озвучил вопрос:

Кто медведям лапы рвет,

Зайчиков под дождь сует,

Танин мячик бросил в речку,

Обломал быку дощечку?

Всем известно, это кто:

Это…

Возможно, собравшаяся аудитория не знала детских стихов или напрочь забыла имя советской поэтессы, ибо в ответ из-за стола справа я услышал:

— Мудозвон в пальто!

Дабы не снижать впечатления, пришлось "наградить" шутника — тем более что публика отреагировала дружным смехом.

— Встретимся на кладбище, — пообещал я награжденному, и объявил иллюзиониста, представив его как древнего нетопыря, восставшего из могилы на забаву публики.

Все-таки, большинство взрослых — те же дети. Правда, отягощенные низменными инстинктами. Вспомнился мой опыт Деда Мороза в детском саду.

В следующие полчаса зрители пожирали глазами танцовщицу, активно виляющую задом, и укротительницу питона. Полусонная змея откровенно халтурила. Дрессировщица, покинув площадку, высказала питомцу:

— В корягу обожрался, опух и оборзел.

Начались танцы. Музыканты объявили медленную композицию:

— Для вас звучит песня, которую поет Хулио Иглесиас, что в переводе означает "что же ты, Иглесиас"…

Бандиты за столиком завизжали как невоспитанные ручные обезьяны. Ко мне подбежал испуганный Валера:

— Даже не знаю, как тебе сказать…

— Тогда помолчи, — посоветовал я.

— Тебя хочет сестра хозяина.

— В смысле, потанцевать? — уточняю.

— В смысле, переспать. Хочет трахнуть Дракулу.

— Она что: дура?

— Умоляю: пригласи ее на танец, объясни, что ты женат и у тебя не стоит.

В ту же минуту меня тронула за плечо высокая женщина в блестящем зеленом платье. Длинные черные локоны свисали с ее головы как перепутавшиеся веревки, большие глаза горели как светофор.

— Граф, позвольте слиться с вами в танце, — прокуренным голосом проговорила она. — Я Элеонора.

С этими словами она вцепилась в мою руку чуть выше локтя, и буквально выволокла меня в центр танцпола. Валера опустил взгляд и беспомощно развел руками: дескать, извини…

Элеонора положила руки мне на плечи и зашептала на ухо:

— Граф, я требую от вас подарка. Что бы вы могли мне предложить?

— Изящный приталенный гроб, — отвечаю.

— Я хочу вашу ночь за тысячу долларов, — не унималась она. — У меня зеркальная спальня и вибропостель.

— Существуют черти по вызову, — отшучивался я.

— В вас столько секса!

— Пятьдесят шесть килограмм — это немного.

— Хорошо, полторы… Я буду вашей ведьмой…

Я подумал, что образ может мне помочь, поэтому интимно заявил:

— Графу черт знает сколько лет, он — хронический импотент, и у него дряблая мошонка.

— В его голосе клокочет всепоглощающая страсть, — напирала она. — Назовите цену вашему повстанцу!

— Повстанец, — говорю, — парализован адскими муками.

Музыка кончилась. Ведьма провела указательным пальцем по моей щеке:

— Подумайте, граф. Я буду следить за вами…

Пока жонглер с завязанными глазами подбрасывал и ловил фаллоимитаторы, я ругался с Валерой:

— Надо предупреждать о риске сексуальных домогательств!

— Не знаю, что на нее нашло, — оправдывался он. — Вообще-то, она — лесбиянка.

— Мне наплевать на ее ориентацию! Немедленно сними эту тему с повестки дня!

— И что я ей скажу?

— Что я — артист, а не проститутка.

— Разве это — не одно и то же? — удивился Валера, и хмыкнул: — Тоже мне, моралист. А кто, по-твоему, Немирович и Бруевич?

— Немирович — Данченко, а Бруевич — Бонч, и он тут вообще не при чем! Говорю тебе: убей в ней всякую надежду!

— Тогда они убьют меня…

— Тогда молись, но храм уже закрыт.

Валера чуть не плакал. Ходил вокруг меня как взяткодатель вокруг чиновника. Наконец, успокоился, интимно шепнув:

— Я ей все передал.

У меня отлегло от сердца. Однако ведьма не успокоилась. В тот самый момент, когда я прощался с публикой, сообщая, что улетаю в Трансильванию на шабаш, Элеонора подкралась сзади, и больно укусила меня за шею со словами:

— Это вам на память, граф!

Пьяные зрители захохотали, наградив ее шквалом аплодисментов…

Валера, осмотрев след от укуса, констатировал:

— Вот ведь волчица вербованная. Сейчас йоду принесу. У тебя жена зоркая?

— Как телескоп, — отвечаю, — хоть и в очках.

— Плохо. Сними с нее очки, и спрячь: тогда, может, не заметит. Кстати, она больно дерется?

— Еще как! Все сковородки деформировала.

— Брак — это терпение, — глубокомысленно изрек ресторатор. — Держи деньги: тут двести баксов.

— Мог бы и накинуть, — говорю, — за травму на производстве.

Он обработал рану и протянул мне бутылку виски:

— Для заглаживания вины. Только не суди!..

…Маша ругаться не стала, но предупредила, что отныне на подобные мероприятия одного меня не отпустит. Валечка, узрев мою травму, предположил:

— А вдруг она больная, и ты взбесишься?..

— Тогда пристрели меня при первых признаках водобоязни, — сказал я и полез под душ.

ПРАЗДНИК НА РАЗДЕВАНИЕ

Начальники предприятий начитались книжек о корпоративной этике и принялись неуклюже перенимать западный опыт. Каждая уважающая себя компания стремилась провести корпоративную вечеринку по тому или иному поводу. Особой популярностью пользовался Новый год, рангом ниже стояли 8 марта или 23 февраля, иногда поводом служил юбилей конторы.

К тому времени я разместил в Интернете свое резюме ведущего шоу-программ, и из актерских агентств посыпались звонки. Обычно я слышал в трубке звонкий девичий голос:

— Вы ведущий?

— Да.

— Привезите нам свою видеокассету.

— С какой стати?

— У нас к вам предложение, но я не могу его озвучить.

— А вы попытайтесь, перешагните через себя…

— Речь идет о крупном корпоративном мероприятии. Вы — напористый ведущий?

— Да. Мой конек — хамство и мордобой.

— А как насчет веселья?

— Довожу смехом до реанимации!..

Приходилось вести корпоративные вечера в ресторанах и клубах; на дачах и теплоходах. Быть свидетелем юбилея нелюбимого начальника. Подчиненные дружно пели фальшивые дифирамбы:

— Желаем вам крепкого здоровья до самой смерти!..

В одном из агентств мне предложили провести грандиозный шабаш инвесторов какой-то финансовой пирамиды. Показали концепцию, автором которой был руководитель этого гнусного "лохотрона". Бумага гласила: "Уже в фойе спорткомплекса, где будет проходить праздник, должен наблюдаться нездоровый ажиотаж в связи с приездом высокого почетного гостя. Распространители слухов, подогревая интерес участников акции, должны вызвать среди них давку, перерастающую в нездоровую эйфорию. Появление гостя, сопровождаемое экстатическими заклинаниями ведущего, должно ввести настоящих и потенциальных инвесторов в состояние маниакального душевного подъема".

— Вы поняли, насколько серьезен данный проект? — Спросила меня чернобровая девица, возвышаясь над полированной поверхностью стола.

— Что за Геббельс это писал? — Спрашиваю.

— Причем тут фашизм? — Она явно растерялась.

— Потому что автор сей цидули — проходимец. Мошенник, обирающий и без того нищих женщин и стариков. Я встречал их на улице. Они похожи на зомби!..

— Это ваша профессия или нет? — Девица перешла в наступление. — Вам предлагают приличные деньги!

— Даже миллиард, нажитый преступным путем, не может быть приличным!

— Вы не понимаете уровня. Там будет экс-президент США Клинтон!

— В таком случае, я уважаю Монику!

Словом, доморощенные корпорации стремились соответствовать веяниям моды и вызовам времени. Иногда это принимало экзотические формы. Начитавшись глянцевых журналов и насмотревшись западных фильмов, начальство задумалось об эротической составляющей праздников. Не обращая внимания на этическую часть вопроса, заказчик возлюбил стриптиз…

Накануне женского дня до меня дозвонилась Марина:

— Сто лет, сто зим! Слышала, у тебя руки совсем не держат…

— В каком смысле?

— В таком, что — женился!

— Ты по делу или похамить? — Спрашиваю.

— Нужен ведущий на корпоративку. Я подумала: Сашка, хоть и голодранец, а бабам нравится. Ну, так что: проведешь?

— Когда?

— Послезавтра в клубе "Лагуна". Сценарий есть, могу выслать. Гуляет фирма, известная в косметическом мире. Так что там одни бабы, озабоченные вопросом оргазма.

Памятуя о щекотливом опыте Дракулы, я насторожился:

— Какой вопрос?

— Ты что, к эпохе памперсов вернулся? — Разозлилась она. — Девчонки хотят устроить оргию невинности. Тем более, в преддверии женского дня.

При этих словах, полагаю, Клара Цеткин зашевелилась в гробу…

На всякий случай я предупредил:

— Скажи им, что ведущий — гей.

— Да пожалуйста! Они и без тебя нашли кого раздеть: заказали кучу стриптизеров, так что не обольщайся.

— Уже легче…

— К тому же, деньги могу отдать прямо сейчас, — весомо добавила Марина.

Представленная мне программа слегка напоминала сценарий дешевого порнофильма. Ведущий должен был придерживаться фривольной манеры изъясняться, время от времени пересыпая речь сомнительными шуточками и сальными анекдотцами. К примеру, в тексте был такой пассаж: "конферансье, непринужденно рассуждая о коитусе, подводит зрителей к мысли о необходимости публичного раскрепощения".

Словом, мне предстояло окунуться во влажную атмосферу борделя.

Маша, ознакомившись с документом, поморщилась:

— Торгуешь принципами?

Валечка восхитился:

— Дык… Демократия же! Баб, значит, раздевают, а они — не могут? Обнаженный амур — это прекрасно!

Но Маша посмотрела на него так, что амуры оделись…

Седьмого марта я приехал в "Лагуну". Снаружи клуб выглядел вполне прилично, однако внутреннее убранство навевало мысль о неотвратимом интиме. По стенам были развешены фотографии и картины порнографического характера, на столах стояли свечи фаллической формы; по залу бегали полуголые официанты во фраках. Под фраками были только плавки. Один из них, брюнет атлетического телосложения, подошел ко мне:

— Ты — стриптизер? Вот бы и мне устроиться! — И поиграл грудными мышцами. — У меня проблема: плохо работают ягодицы. А у вас какая фишка?

— Язык, — говорю. — Я — ведущий.

Он тут же потерял ко мне всякий интерес.

В подсобном помещении было холодно: здесь неправильно работал кондиционер. Быстро переодевшись, я еще раз прокрутил в голове сценарий: сначала шутки, потом — выпивка, затем пошлый юморок и, наконец — спонтанный разврат.

Марина появилась ближе к семи. Она явно пополнела, но, как известно, женщину портит не избыточный вес, а глупость. Впрочем, как и мужчину. Она потрепала меня по плечу и по-свойски брякнула:

— А ты все такой же: Иуда-бессребренник!

— Да, — соглашаюсь. — И, как всегда, в шоке от твоей чудовищной красоты.

— Мне Чумак вчера звонил, — сообщила она. — Сказал, что нашел себе новую спонсоршу. У нее фабрика. Выпускает туалетную бумагу "Семь раз на дню". Я догадывалась, что Димка — певец канализаций!

— Не злобствуй, — попытался оправдать его я. — Парень упорствует в достижении цели.

— Страдающий запорами тоже тужится! — Рявкнула Марина и добавила: — А ты вообще готовься. В зале тебя ждет пятьдесят голодных баб!

Она еще поскромничала: выйдя на сцену, я обнаружил штук семьдесят особей женского пола, рассаженных за столиками. Правда, в лицо бил яркий луч прожектора, так что, возможно, их было даже больше. Под жидкие аплодисменты я начал: "Дорогие дамы, мы собрались сегодня…", и так далее. По опыту известно: главным фактором раскрепощения клубных зрителей является водка, а потому с места в карьер я предоставил слово начальницам. Делегировав ответственность минут на пятнадцать, я ушел наблюдать за процессом из-за кулис. Женщины опустошали бокалы один за другим, и довольно быстро расслабились. Из-за столов до меня стали доноситься громкие голоса представительниц слабого пола:

— Эта косметическая линия превосходна по качеству, но так хреново продается!

— П…деж и провокация, — следовало возражение. — Мои клиенты не пальцем деланные, понимают, что к чему. Накупили крема, теперь втирают, и довольны до самой "жэ"!

— А мои предпочитают молочко, — утверждала мадам лет сорока, в новомодных джинсах, оголяющих ее толстый зад. — Оно категорически расправляет морщины под глазьями.

Публика была еще та…

Я снова вышел на сцену, чтобы объявить первый конкурс. Нужно было на запах отличить несколько видов кремов. Так хотела главная заказчица. Участвовать в нюхательном процессе вызвались три тетки. Они уже были в том состоянии, когда обонятельные рецепторы под воздействием алкоголя отказывают напрочь. Тем не менее, дамы вышли в центр зала, повиливая объемными бедрами. Первая, длинноносая брюнетка, представилась:

— Ирина Викторовна, консультант пятого уровня.

Вторая, тоже брюнетка, но уже с горбатым носом, отчиталась:

— Валерия, эксперт по запаху и вони!

Присутствующие расхохотались, оценив юмористический дар горбоносой.

— Светлана, — скромно сказала третья, упитанная блондинка, и захихикала сама по себе.

Черными платками я завязал участницам глаза, и подвел к столу, где была выставлена дюжина баночек и тюбиков с кремами. Поднося к носу каждой девушки очередную пахучую смесь, я видел, как раздуваются их ноздри и морщатся лбы, напрягаясь от интеллектуальной работы. Наконец, "консультантша" выдала свой вердикт:

— Крем для ног.

— Ночной, — уточнила блондинка.

— Розовая линия, — добавила горбоносая.

Не знаю, как, но они угадали. В последующие пять — семь минут они перенюхали всю продукцию, выставленную на столе, и ни разу не ошиблись. Чтобы выявить победителя, зрители предложили конкурсанткам обнюхать ведущего и определить, каким одеколоном я пользуюсь. Отнекиваться было бесполезно.

"Консультантша" повела носом и заржала:

— Слышу запах "Тройного"!

— Дешевка какая-то, — поморщилась горбоносая.

— Освежитель воздуха "Морской"! — Сделала вывод блондинка.

Я вручил каждой из них по косметическому набору и объявил музыкальную паузу.

— Как они тебя сделали! — Хохотала за кулисами Марина. — Действительно: чем ты мажешься?

— Дерьмом, — говорю. — Это единственное средство привлечь такую публику!

Спустя час девушки раскрепостились окончательно. Они демонстративно лапали официантов, громко обсуждая их анатомические особенности. Мной, слава Богу, никто не интересовался.

Наконец, я объявил номер первого стриптизера: он назывался "Армейская фантазия". На сцену вышел огромный "качок" в солдатской форме и начал неестественно вилять задом. Зрительницы облепили подиум со всех сторон и, пожирая глазами самовозбуждающегося самца, отвешивали шуточки:

— Солдатик, скажи ему "смирно"!..

— Хочешь, я отшлепаю тебя ремнем?..

Раздевшись до трусов, рядовой нелогично успокоился, и удалился за кулисы под дикие женские вопли и улюлюканье.

Вторым номером был парный стриптиз. Вожатая совращала пионера. Небритый акселерат внешне напоминал уголовника, направленного по ошибке не в тот лагерь. Вожатая, худенькая девчонка "метр с кепкой", гладила партнера по спине, животу и прочим памятным местам. Обнажив все, что положено по прейскуранту, влюбленные послали публике воздушный поцелуй и скрылись под шумные аплодисменты.

Программу продолжил восточный парень под именем Тарзан. Он, собственно, был уже раздет, и ему ничего не оставалось делать, как манипулировать огнем, держа его в своих ладонях и поднося языки пламени то к лицу, то к заднице. Его плавки неестественно оттопыривались, что вызвало не по-дамски жаркие споры:

— Он у него ненастоящий…

— А какой? Силиконовый?..

— Таких в природе не бывает…

— Говорят, у Распутина был…

В общем, парню удалось вплести творческую интригу в будничный процесс обнажения. В финале он легким движением руки сорвал с себя плавки, но под ними оказался плюшевый слоненок, прикрепленный к еще одним плавкам телесного цвета. Зрительницы разочарованно загудели.

Под занавес на сцену вышла дрессировщица с обезьяной. Я поспешно решил, что это — единственный номер, за который можно не стыдиться, но ошибся, потому что дрессировщица, одетая в кожаную униформу, быстренько скинула ее с себя, словно опаздывала в сауну, а шимпанзе, оказавшийся ее горячим поклонником со скотскими замашками, принялся нещадно хлестать девицу кожаной плеткой по голым бедрам.

Марина, все это время стоявшая позади меня, шепнула:

— Все вы, мужики, садисты. А вообще-то, классный номер.

— Присоединяйся, — говорю, — пока макака не устала.

Изрядно избив свою хозяйку, животное удовлетворилось и, взобравшись к ней на спину, характерными жестами потребовало оваций. И они не заставили себя ждать.

Я поблагодарил публику за внимание и, изрыгнув в ее адрес что-то постыдно фривольное, поспешил ретироваться за кулисы. Аморальная миссия была выполнена…

Встретив меня в коридоре, Маша замахала руками:

— Даже не рассказывай! Главное — ты без засосов. Это, наверное, ужасно?

— Даже с засосами приятного мало, — отвечаю. — Особенно жаль укротительницу. Ее так уделал шимпанзе…

Эта информация живо заинтересовала Валечку:

— Прямо по-настоящему? — выпучил он глаза. — Вот зоофил!..

…А начальники, между тем, продолжали перенимать западный опыт, не замечая более полезных тамошних традиций. Например, не брать и не давать взяток. Впрочем, фантастика — не моя стезя.

ИГРА В "ЯЩИК"

Мне было стыдно перед женой: она работает, я же — болтаюсь без дела. Маша советовала:

— Создай сам для себя рабочее место. Придумай собственный проект и реализуй. Развей деятельность!

При всей простоте поставленной задачи, она показалась мне трудновыполнимой, но, тем не менее, я взялся. Придумал проект телевизионной игры. Идея была простая и актуальная: несколько соискателей в студии борются за единственную вакансию. Победитель, доказав судьям и зрителям свой профессионализм, получает реальную работу в Москве.

Маша прочла концепцию и одобрила, добавив:

— Без оформленных авторских прав на идею, тебя никто не воспримет всерьез.

Я написал сценарий первой программы и позвонил в Общество по Авторским правам. Дребезжащий женский голос ответил:

— Сценарий мы еще можем зарегистрировать, но идею — нет.

— Почему? — Спрашиваю. — Идея — это самое ценное. К тому же, ее украсть проще всего!

— Ну и что? — хмыкнули на том конце провода.

— "Ну и что" — это пошлый универсальный ответ на любые вопросы! — Возмутился я. — "Доктор, я умираю!" — "Ну и что?"; "Товарищ сержант, меня ограбили!" — "Ну и что?"…

— Как вы со мной разговариваете? — В голосе собеседницы послышались стальные нотки.

— На кой черт нужна ваша контора, если она не защищает интеллектуальную собственность?! — Бушевал я.

— Да что вы говорите?! — Раздраженно ответили мне. В принципе, это — еще одна универсальная фраза, после которой любой незначительный аргумент приобретает убийственный характер: к примеру, "вас много, а я — одна".

Придя с работы, Маша нашла мое состояние близким к истерике. Я метался по комнате как разъяренный павиан: