Шпионы ХХ века: от царской охранки до ЦРУ и КГБ

ГЛАВА 1 СОМНИТЕЛЬНАЯ ПРОФЕССИЯ

В 1800 году житель Лондона выделялся среди обитателей прочих городов благодаря одной существенной черте: он принадлежал к числу жителей самого большого города Европы, насчитывавшего 900 тысяч жителей. Лондон и Париж, население которого достигало 600 тысяч человек, были единственными городами Европы, чье население превышало полмиллиона. К началу XX века они разрослись до мегаполисов с населением в 4,7 и 3,6 миллиона человек соответственно, а еще шестнадцать городов перевалили через полумиллионный рубеж. Население Берлина, Глазго, Москвы, Санкт-Петербурга и Вены превысило миллион человек.

Урбанизация, преобразившая облик Европы, стала следствием двух факторов: бурного роста населения и индустриализации. С 1821 по 1871 год население Британии выросло почти вдвое — с 14 до 26 миллионов, а в Германии с 1900 по 1913 год прирост населения составлял около миллиона человек в год. Богатство и рабочие места, порожденные промышленной революцией, повлекли крестьян в города. Они работали на фабриках, производящих потребительские товары и средства производства, трудились на сталелитейных заводах и были заняты в сфере обслуживания.

Девятнадцатое столетие стало также эпохой заметного прогресса в сфере транспорта и связи, развитие которых внесло свой вклад в урбанизацию и индустриализацию. Телеграф появился в 40-х годах XIX века. С начала 60-х годов того же века все шире и шире использовались паровозы и пароходы, снижая транспортные затраты. А в 1876 году Александр Грэхем Белл изобрел телефон.

Телеграф и телефон неузнаваемо видоизменили способы обмена информацией. До середины девятнадцатого века основными средствами ее передами были курьеры, а также обычная и дипломатическая почта. Визуальные сигналы на небольшое расстояние передавали при помощи семафора или зеркальных гелиографов. Появление телеграфа (в середине века) и телефона (под конец столетия) дало возможность общаться на большом расстоянии без малейшего промедления.

К началу XX века урбанизация, индустриализация и научно-технические достижения уже оказали заметное влияние на жизнь человечества. Эти же силы разительно сказались на военном искусстве и искусстве шпионажа.

У телеграфа и телефона имелись и недостатки. И тому, и другому требовались специальные провода для передачи сообщений голосом или азбукой Морзе. Из-за этого обмениваться сообщениями с кораблями, находящимися вне пределов видимости с земли или с других кораблей, можно было разве что посредством разведывательных катеров. Кроме того, оперативная связь была возможна лишь там, где телефонные или телеграфные линии уже проложили. Но Гульельмо Маркони эти ограничения устранил.

Отдыхая в 1895 году в Итальянских Альпах, Маркони прочел научную статью, натолкнувшую его на мысль о возможности передачи сигналов без проводов, прямо по воздуху. Охваченный энтузиазмом Маркони досрочно прервал отпуск, чтобы вернуться в свою лабораторию на чердаке виллы Гриффоне.

Первоначальные эксперименты показали, что хотя связь без проводов и возможна, но на расстояние не выше 100 метров. Однако вскоре Маркони открыл, что, если поднять антенну повыше, радиус связи существенно возрастает. 2 июня 1896 года Маркони подал заявку и сразу же получил патент на первый в мире беспроволочный телеграф. 2 марта 1897 года он зарегистрировал подробную спецификацию, а менее пяти месяцев спустя открылась компания «Беспроволочная телеграфия и сигнализация», ставившая своей целью коммерческое использование устройства Маркони. Успешная демонстрация изобретения в августе того же года в присутствии короля и королевы Италии привела к тому, что итальянский военно-морской флот поставил систему Маркони на вооружение. В октябре изобретателю удалось наладить связь между Солсбери и Батом, разделенными расстоянием в тридцать четыре мили.

Не менее радикальное влияние на грядущее столетие оказали и двое братьев, родившихся в американском штате Огайо во второй половине девятнадцатого века. В то время как Маркони стремился отправить по воздуху лишь человеческие голоса и сигналы, Уилбур и Орвилл Райты стремились поднять в воздух самого человека.

После ряда изысканий и дискуссий Орвилл и Уилбур окончательно уверились, что полет человека вполне осуществим, и захотели принять участие в достижении этой заветной цели. Они принялись изучать проблемы, связанные с управлением летательным аппаратом. В качестве полигона они избрали деревушку Китти-Хоук в Северной Каролине, где роза ветров оказалась наиболее благоприятной.

И вот 17 декабря 1903 года в 10 часов 35 минут три с лишним года упорных трудов и экспериментов увенчались успехом: состоялся первый в истории полег на аппарате тяжелее воздуха с двигателем внутреннего сгорания. Самолет «Flyer» («Летун») с Орвиллом Райтом на борту поднялся в воздух на собственной тяге и продержался в полете 12 секунд, одолев расстояние 120 футов. В тот же день братья совершили еще три полета. Во время последнего полета Уилбур продержался в воздухе 59 секунд, одолев дистанцию 852 фута.

Когда Маркони и братья Райт приступили к своим научным изысканиям, на них обратили внимание лишь весьма немногие представители разведок, а то и вовсе никто. По сути говоря, в 1900 году разведывательное сообщество представляло собой крохотный мирок. Хотя правительства Европы обладали организациями для сбора политических и военных сведений о своих нынешних и потенциальных врагах, эти организации, как правило, представляли собой периферийные ответвления, страдавшие недостатком персонала и средств. Они не так уж регулярно вводили своих премьер-министров в курс мировых событий, а их работа нечасто сказывалась на повседневной внешней и военной политике их правительств.

Хотя Великобритания якобы располагала обширной шпионской сетью, охватившей весь материк, на деле все обстояло иначе. В 1873 году военное министерство учредило подразделение разведки, состоявшее всего-навсего из двадцати семи военнослужащих и гражданских лиц. К тому времени технический прогресс армий и флотов стал вполне очевиден благодаря появлению многозарядных винтовок, нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части, и броненосцев. В сферу интересов военной разведки вошли не только вооружение, тактика и численность войсковых соединений, но и техническая информация.

В 1882 году Адмиралтейство последовало примеру военного министерства, учредив Комитет иностранной разведки (Foreign Intelligence Committee), в 1887 году переименованный в Департамент военно-морской разведки (Naval Intelligence Department). Комитет получал от Королевских ВМФ рапорты по размещению и действиям иностранных военных судов и торговых кораблей в открытом море. Посещавшие порты иностранные суда тоже служили полезным источником экономической информации о месте их назначения и доставляемых туда грузах.

Британские военные атташе в Берлине, Вене и Санкт-Петербурге докладывали о военных успехах стран их пребывания. Но делали они это весьма деликатно и щепетильно, как истые джентльмены. Никто и не рассчитывал, что они будут заниматься «секретной деятельностью»; более того, малейшее касательство к подобной деятельности рассматривалось крайне неодобрительно. Один из атташе писал:

«Я ни за что не стану заниматься секретной работой. С моей точки зрения, военный атташе — гость страны, аккредитующей его, и потому должен видеть и узнавать лишь то, что дозволено гостю. Несомненно, он должен держать глаза и уши открытыми и не упускать ничего, но секретная деятельность — не по его части, он должен решительно отказываться прилагать к ней руку».

Во Франции разведка тоже не блистала. После катастрофического разгрома Франции в войне 1870 года с Германией, повлекшего утрату Эльзаса и Лотарингии, был учрежден отдел статистической и военной разведки, в чье ведение входил сбор сведений о немецких войсках, оккупирующих бывшие французские провинции.

По окончании оккупации в 1873 году отдел разросся и в дальнейшем фигурировал под двумя названиями: службы информации (Service de Renseignement, SR) или специальной службы. К 1880 году служба обзавелась агентами в Берлине, Вене, Дрездене, Лейпциге, Франкфурте, Кёльне и Мангейме. Среди ее достижений следует упомянуть получение немецких планов мобилизации.

Однако причастность некоторых членов SR к делу Дрейфуса в 1899 году привела к утрате службой независимого положения. Ее обязанности по контрразведке перешли к Surete Generate (сыскной полиции) Министерства внутренних дел, а роль разведки за рубежом заметно снизилась. Service de Renseignement превратилась в Section de Renseignement (отдел информации), подчиненный Deuxieme Bureau (Второй, или Разведывательной, канцелярии) Генерального штаба.

Самой совершенной разведывательной сетью на переломе столетий располагала имперская Германия. 23 июня 1866 года, всего за десять дней до начала войны с Австрией, указом кайзера была учреждена политическая полевая жандармерия Министерства иностранных дел (впоследствии тайная полевая жандармерия) под началом Вильгельма Штибера. В круг обязанностей жандармерии входило «обеспечение военных властей добытыми сведениями о вражеской армии». По окончании войны Штибер расширил свою секретную службу и переименовал ее в Central-Nachrichtenburo (Центральную разведывательную канцелярию). Канцелярия не только преследовала противников режима, но и содержала агентов в Париже, Лондоне и Вене.

Штибер полагал, что для получения достоверного образа потенциального противника необходима обширная разведывательная сеть. Он объяснял:

Традиционно употребляемое разведками других стран локальное наблюдение, в котором задействованы весьма немногие шпионы, приносит весьма скромные результаты… Многочисленность агентуры позволит нам проникнуть в самые сокровенные секреты… Более того, важность и точность каждого донесения, полученного армией от агентов, можно будет тщательно проанализировать, сопоставив с другими донесениями, подтверждающими или опровергающими его.

Глава прусского Генерального штаба Гельмут фон Мольтке счел, что успехи Штибера и неспособность армии добыть сведения самостоятельно выставляют армию в невыгодном свете. И потому 11 февраля 1867 года фон Мольтке учредил постоянную конкурирующую службу — Разведывательную канцелярию.

Недуг Штибера, вынудивший его в середине семидесятых уйти в отставку и окончившийся его смертью в 1882 году, позволил генералам захватить власть над военной разведкой. К концу восьмидесятых разведывательная канцелярия располагала небольшой, но надежной агентурной сетью в Париже, Брюсселе, Люксембурге, Бельфоре и других французских городах. Семьдесят пять агентов и информаторов работали в России. С 1889 года они поставляли подробности мобилизационных планов и диспозиции царской армии.

В 1889 году был учрежден ряд должностей заместителей главнокомандующего, или обер-квартирмейстеров, и Разведывательную канцелярию подчинили III обер-квартирмейстеру. Поэтому она и заслужила обозначение IIIb.

До конца столетия субсидии на ее деятельность неизменно возрастали, и в результате бюджет канцелярии превысил бюджет разведслужб всех прочих европейских государств, не считая России. В итоге это учреждение, крохотное поначалу, так разрослось, что к 1901 году в нем работали уже 124 офицера, управлявшие разведывательной деятельностью через разведывательные пункты в Бельгии, Швейцарии, Англии, Италии, Испании, Люксембурге, Дании, Швеции и Румынии.

Первостепенной задачей российских спецслужб был отнюдь не сбор данных об иноземных державах, а надзор за противниками царизма, как действовавшими в пределах страны, так и за рубежом. В 1900 году преемником ряда тайных полицейских ведомств стало охранное отделение, прозванное в народе просто охранкой. Иностранное подразделение охранного отделении работало в основном во Франции, Швейцарии и Британии, где скапливались русские революционеры и диссиденты.

Военная разведка находилась в ведении Генерального штаба российской армии. Сбор и анализ разведывательных данных был поручен пятой канцелярии первого отделения оперативного управления. Различные подразделения изучали вооруженные силы и средства Германии, Австро-Венгрии, Балканских государств, Скандинавии, Турции и Персии. Военные атташе посылали донесения непосредственно в 5-ю канцелярию.

В отличие от России и Германии Соединенные Штаты на переломе веков не располагали ни обширными спецслужбами для работы внутри страны, ни обширной агентурной сетью за рубежом. Как и в Британии, первые постоянные разведывательные организации в Соединенных Штатах были учреждены армией и военно-морским флотом США. В данном случае пальма первенства принадлежала ВМФ, в 1882 году учредившему Управление военно-морской разведки (Office of Naval Intelligence, ONI). Согласно приказу по министерству № 292 ONI должно было «собирать и накапливать военно-морские сведения, каковые могут оказаться полезными министерству как в военное, так и в мирное время». С целью получения разведданных для ONI командиру каждого корабля было предписано назначить офицера разведки, в обязанности которого входило бы составление детальных рапортов об иностранных гаванях, береговых укреплениях и судах.

В 1885 году военный министр Уильям К. Эндикотт якобы затребовал у своего заместителя генерала Р. К. Драма информацию о вооруженных силах какой-то европейской страны — видимо, то ли Германии, то ли России. И с изумлением выяснил, что Драм не располагает ни самими сведениями, ни средствами их получения. В результате, как гласит предание, Драм учредил отдел военной информации (Military Information Division, MID) для сбора «военных данных по нашим собственным и иностранным войскам для использования их военным министерством и армией в целом». Штат отдела состоял всего-навсего из одного офицера и одного гражданского служащего.

В последующие годы каждая из этих организаций развернула целую сеть атташе. Представители ONI обосновались в Париже, Берлине, Риме, Вене и Санкт-Петербурге. В 1887 году военные атташе были отправлены в Берлин, Париж, Лондон, Вену и Санкт-Петербург. Вклад военных атташе в деятельность MID в 1891 году помог подсчитать численность и типы различных вооружений, находившихся в арсенале одиннадцати европейских держав.

Но к 1900 году одна из новых разведслужб пришла в упадок. Став в феврале 1900 года главой ONI, капитан Чарльз Д. Сигсби отправил своему непосредственному начальнику рапорт, утверждая, что в ONI царит полнейшая неразбериха. Согласно рапорту Сигсби анкеты, высылаемые офицерам действующего флота, давно устарели, а собираемые сведения не позволят ONI ответить ни на один серьезный тактический или стратегический вопрос. Вдобавок сами офицеры почти не обучались разведывательной деятельности. В ближайшие год-два дела ничуть не поправились. А в 1903 году, под конец пребывания Сигсби на этом посту, ВМФ сократил количество профессиональных военных моряков, приписанных к ONI, с семи до пяти.

Еще до исхода первого десятилетия нового века взаимосвязанные страхи перед войной и перед иноземными шпионами немало способствовали разрастанию разведывательных учреждений многих стран. Британская политика «безупречной изоляции» пала под давлением международных политических событий. Немецкий акт 1900 года «О Военно-морском флоте» бросил недвусмысленный вызов британскому господству на море, предусмотрев постройку в ближайшие двадцать лет девятнадцати новых линкоров и двадцати грех крейсеров. Свои колониальные проблемы Британия и Франция урегулировали в 1904 году. За англо-французским договором последовал аналогичный англо-российский договор 1907 года. Тем временем у Франции в 1905 году возникли разногласия с Германией по поводу Марокко. Начали складываться военные союзы, противостоявшие друг другу во время Первой мировой войны.

Февраль 1904 года отмечен рядом перемен в британских спецслужбах. Департамент разведки, лишившись мобилизационного отдела, был переименован в Оперативное управление (Directorate of Military Operations). Разведка в том или ином виде входила в круг обязанностей трех или четырех отделений нового управления. MO2 — отдел разведки (Foreign Intelligence Section), МОЗ — отдел администрации и специальных служб (Administration and Special Duties Section), a MO4 — топографический отдел (Topographical Section).

Штат отдела разведки начал разрастаться практически с момента появления, прибавка числа занятых в нем военнослужащих и гражданских лиц оказалась куда более значительной, чем во всех прочих отделах. Еще до конца года появились два подотдела, занимавшиеся Соединенными Штатами и Дальним Востоком. К «специальным службам» относилась цензура, контрразведка и, очевидно, тайная полиция.

Озабоченности многих британских чиновников сбором разведданных об иностранных державах ничуть не уступал их страх перед иноземными шпионами. С самого начала столетия Британию то и дело охватывали приступы шпиономании, зачастую спровоцированные писателями и журналистами, для которых подобные страхи были хорошей статьей дохода. Если в 1900 году потенциальным противником считалась Франция, после 1904 года угрозой номер один стала Германия. И ничуть не удивительно, что в 1905 году писатель Уильям Лекю «открыл» «огромную немецкую шпионскую сеть, опутывающую все Соединенное Королевство».

Страх перед нашествием гуннов еще более усугубляли достижения немцев в области военно-морской техники и объявление в ноябре 1907 года об ускорении программы строительства боевых кораблей. В число подливавших масло в огонь осенью 1907 года входили Лео Максзе, редактор и владелец влиятельного журнала «Нейшнл ревю», и полковник Чарльз Репингтон, военный корреспондент «Таймс». При поддержке некоторых руководителей тори они убедили правительство учредить подкомитет Комитета имперской обороны (Committee of Imperial Defence, CID) для изучения угрозы вторжения. Результат вовсе не оправдал ожиданий Максзе и его союзников: исследование вопроса показало, что нападение врасплох неосуществимо.

Выводы CID ничуть не убедили ярых прорицателей вторжения и не устранили страх перед сетью немецких шпионов, работающих на всей британской территории. Среди убежденных в массовой инфильтрации немецких агентов в Британию был и друг Лекю, подполковник Джеймс Эдмондс, отвечавший в 1907 году за контрразведку и организацию агентурной сети в Германии.

Эдмондс представил свой рапорт военному министру Р. Б. Холдейну, в марте 1909 года учредившему и возглавившему новый подкомитет CID для выяснения «природы и объема иностранного шпионажа, имеющего место в пределах страны, и опасности, каковую упомянутый может навлечь на нас». В подкомитет вошли еще одиннадцать высокопоставленных чиновников, в том числе первый лорд Адмиралтейства (военно-морской министр), министр внутренних дел, первые заместители министра финансов и министра иностранных дел, специальный уполномоченный по безопасности метрополии, начальник оперативного управления и начальник военно-морской разведки.

Эдмондс представил подкомитету множество доказательств существования немецкой шпионской сети в Британии, по большей части неправильно истолкованных или сфабрикованных. Однако на третьем заседании подкомитета Холдейн резюмировал, что улик вполне достаточно для подачи доклада. Остальные члены комитета согласились:

«Представленные доказательства не оставляют у комитета ни малейших сомнений, что в стране действует обширная немецкая агентурная сеть, а у нас нет организации, способной контролировать эту агентуру, а также определить ее масштабы и цели».

Комитет также пришел к выводу, что агентурная сеть Британии за рубежом явно не отвечает предъявляемым требованиям. В 1908 году, во время заседания подкомитета по агрессии начальник оперативного управления генерал-майор Джон Юарт признался, что «существующий механизм получения сведений из Германии и с материка вообще в военное либо мирное время» крайне несовершенен. Подготовленные Генштабом планы вероятного немецкого вторжения строились на «гипотетических допущениях». Отдел военно-морской разведки (Naval Intelligence Division, NID) согласился с ним. Когда же начальником военно-морской разведки в октябре 1907 года стал контр-адмирал Эсмонд Слейд, он обнаружил, что военно-морские «секретные службы… совершенно не организованы».

Сухопутная и морская разведка предприняли попытки завербовать агентов, но не слишком в этом преуспели. В начале 1907 года в Европе не работал ни один британский агент. До конца года Эдмондс получил одобрение начальника оперативного отдела на организацию агентурной сети в Германии. Первые попытки выглядели крайне по-дилетантски. Эдмондс просил друзей, посещающих Германию, выяснять в местной полиции имена проживающих там британских граждан. Первого агента обеспечила пивоваренная компания «Кураж и компания», заставившая своего гамбургского представителя собирать «информацию по флотским и армейским вопросам касательно устройства портов, числа кораблей, расположения железнодорожных путей, перемещения войск и т. д.». За следующие два года этот шпион поневоле ни разу не получил специального задания. Съездив в Германию в 1908 и 1909 годах, он просто взял с потолка сведения, которые, по его мнению, должны были доставить военному министерству удовольствие.

Морская разведка Слейда тоже сложа руки не сидела, вербуя агентов. В марте 1908 года Слейд отправил офицера NID в Германию, чтобы наладить контакт с потенциальным шпионом. Годом позже он доложил, что «в нашей службе занято три или четыре агента, по большей части работающих одновременно и на Министерство обороны, и на Адмиралтейство».

Комитет по иностранному шпионажу счел агентурные сети военного министерства и Адмиралтейства не отвечающими стоящим перед ними задачам. Адмиралтейство подозревало, что немцы втайне ускоряют свою кораблестроительную программу — накапливают орудия, орудийные башни и броню загодя, задолго до начала строительства самих судов. Поскольку выпуск самих орудий, их подвески и брони требует куда больше времени, чем постройка корпусов, подобные накопления могли сократить трехлетний срок, необходимый для строительства, до двух с половиной, а то и двух лет. Вдобавок подозревали, что постройку начнут до срока, установленного актом «О Военно-морском флоте», даже до того, как рейхстаг утвердит бюджет этих работ. Последствия подобных ухищрений могли сыграть решающую роль — при начальном соотношении 16:13 по военным кораблям в пользу Британии в 1912 году Британия встала перед угрозой, что пропорция изменится до 17:16–21:16 в пользу Германии.

Именно в этой обстановке комитет CID по шпионажу рекомендовал образовать канцелярию секретных служб, призванную служить трем целям: встать барьером между вооруженными силами и иностранными шпионами; служить посредником между управлениями вооруженных сил и британскими агентами за рубежом; и заняться контрразведкой.

Канцелярия секретных служб (Secret Service Bureau) начала работу 1 октября 1909 года под номинальным надзором военного министерства. Канцелярия, первоначально состоявшая из двух отделов — сухопутного и военно-морского, через месяц претерпела реорганизацию, сухопутный и военно-морской отделы соответственно сменились внутренним и внешним — вероятно, потому, что сухопутный отдел занимался в основном контрразведкой, а зарубежные британские агенты работали в основном в портах и на верфях, посылая донесения военно-морскому отделу. В 1910 году оба отдела разделились, внутренний отдел перешел под начало Министерства внутренних дел, а внешний — под юрисдикцию Адмиралтейства, своего основного заказчика.

Главой внешнего отдела секретных служб был назначен невысокий коренастый морской офицер, капитан третьего ранга (впоследствии капитан первого ранга) Мансфилд Джордж Смит-Камминг. Родившийся 1 апреля 1859 года, Камминг служил в патрульной службе в Ост-Индии, принимал участие в рейдах против малайских пиратов и был удостоен награды за доблесть во время Египетской кампании 1882 года. Личное дело характеризует его так: «умный офицер, питающий большое пристрастие к электричеству», обладающий «познаниями в фотографии», «владеющий французским» и «хорошо рисующий».

Однако вдобавок к пошатнувшемуся здоровью Камминга донимали все более жестокие приступы морской болезни — недуга, весьма неуместного для моряка. В 1885 году его внесли в пенсионный список как «непригодного службе».

Камминг устроил и внешний отдел канцелярии секретных служб, и собственную лондонскую квартиру на верхнем этаже по адресу Уайтхолл-Корт, 2, в «настоящем лабиринте из коридоров, лестниц и комнат диковинной формы», и добраться туда можно было только персональным лифтом. В кабинете Камминга стоял простенький рабочий стол, большой сейф, на стенах висели карты и таблицы, один-два морских пейзажа, стояла ваза с цветами и разнообразные механические приспособления, в том числе патентованный компас и новомодные электрические часы.

Сам Камминг, известный под прозвищем К-1, по начальной букве имени (как и по сей день называют всякого главу спецслужбы), вполне мог сойти со страниц приключенческого романа. Писал он исключительно зелеными чернилами. Лишившись ноги из-за несчастного случая, он передвигался по коридорам, водрузив свой протез на детский самокат и бодро отталкиваясь здоровой ногой. Посетителям не раз доводилось лицезреть впечатляющее представление: желая подчеркнуть свою точку зрения, Камминг энергично вонзал в свою деревянную ногу нож для бумаг. По собственному признанию, он считал секретную службу «грандиозной забавой».

Уделяя первостепенное внимание военно-морским аспектам, Камминг был весьма ограничен в средствах. Как отмечено в послевоенном докладе, внешний отдел был не в состоянии нанимать штатных агентов и вынужден был прибегать к услугам «случайных агентов», не слишком преуспевавших на ниве шпионажа.

Наиболее продуктивной из «агентов на полставки» была небольшая группа кораблестроителей и оружейников, либо наносивших в Германию регулярные визиты, либо проживавших там, частично совмещая деловые поездки с разведывательной деятельностью. По большей части эта деятельность не требовала настоящей секретной работы. Вместо этого внештатные агенты Камминги собирали обширную подборку газет и журналов, выходивших в Киле, Вильгельмсхафене, Данциге (ныне Гданьск) и Берлине. Кроме того, они вели наблюдения за гаванями и берегами Гамбурга и Бремена, где находились крупнейшие судоверфи, а также Киля.

Наиболее удачной из известных агентурных сетей Камминга управлял Макс Шульц, принявший немецкое гражданство саутгемптонский торговец судами. За время своих поездок по Германии в 1910–1911 годах Шульц завербовал четырех информаторов, наиболее важным из которых был инженер по фамилии Гипзих, работавший на бременской верфи «Везер». За два года работы до разоблачения Гипзих сумел проинформировать англичан о проектах немецких военных кораблей и, по-видимому, переслать немалое количество чертежей.

Немецкая агентура Камминга обеспечила массу технических разведданных о немецком военном флоте — от противопожарного оборудования до дальномеров. И хотя большинство донесений основывалось на опубликованной информации, она прошла бы незамеченной, если бы не агентура Камминга. Благодаря рапортам агентов отдел военно-морской разведки пребывал в курсе кораблестроительных программ Hochseeflotte (океанского флота) и подводных лодок. Зачастую они предоставляли данные лишь о финальных этапах строительства военных кораблей или испытаний подводных лодок на скорость и надежность. В начале 1911 года агенты предоставили Адмиралтейству «полное иллюстрированное описание» нового крупнокалиберного снаряда, поставленного на вооружение годом ранее, а также «отчет о его [впечатляющей] действенности против разнообразнейших бронированных мишеней».

Кроме Германии, в круг интересов шпионов Камминга входили Роттердам, Брюссель и Санкт-Петербург. Резидентом Камминга в Роттердаме был Ричард Тинсли (агент Т). Тинсли организовал преуспевающую торговую компанию, служившую прикрытием его разведывательной деятельности. Но Айвон Киркпатрик, в будущем заместитель министра иностранных дел, обнаружил, что Т «лжец и первоклассный интриган, не брезгующий почти никакими средствами».

Бельгийская агентурная сеть Камминга не только была обширнее, но и пользовалась куда более дурной славой, чем нидерландская. Генри Дейл Лонг (агент Л) служил резидентом в Брюсселе с 1910 года. Однако брюссельская агентура сотрудничала с вольнонаемными брюссельскими спецслужбами, порой фальсифицировавшими разведданные, в том числе фиктивные планы немецкого вторжения. Камминга убедили потратить 600 фунтов стерлингов на приобретение шифровальной книги, якобы используемой в немецких войсках, но впоследствии военный дешифровщик обнаружил, что это «липа самого убогого качества».

Если имена Ричарда Тинсли и Генри Дейла Лонга относительно малоизвестны, личность британского резидента в Санкт-Петербурге вдохновила на создание множества книг и съемку двенадцатисерийного телефильма. Изрядная часть написанного о Сиднее Рейли — вымысел. Рейли якобы «располагал куда большим могуществом, авторитетом и влиянием, нежели любой другой шпион», виртуозно владел «клинком, пистолетом и удавкой» и обладал «одиннадцатью паспортами, к каждому из которых прилагалась отдельная жена».

На самом деле все обстояло куда зауряднее. Сигизмунд Георгиевич Розенблюм, родившийся в 1874 году, был единственным сыном богатого российского еврея. В девяностых годах того же века он эмигрировал в Лондон, радикально порвав отношения с семьей и переменив имя на Сидней Рейли. В начале нового века он перебрался в Порт-Артур, где тогда располагался штаб русского Дальневосточного флота, и работал там в качестве совладельца лесоторговой компании. Ко времени возвращения в Лондон накануне Русско-японской войны 1904 года Рейли был уже международным авантюристом, свободно владевшим несколькими иностранными языками. Не исключено, что во время пребывания в Порт-Артуре Рейли поставлял отделу военно-морской разведки сведения о русском Дальневосточном флоте, хотя никаких документальных подтверждений этого подозрения не существует.

Получив образование инженера-электрика в Королевской горнорудной школе, он поступил аспирантом в Тринити-колледж (Кембридж) в октябре 1905 года, воспользовавшись поддельным дипломом университета индийского города Рурки. Через два или три года Рейли покинул Кембридж, принявшись изобретать очередные ученые звания, похваляясь, что прошел докторантуру в Гейдельберге. В эту выдумку он в конце концов уверовал и сам, как и в ряд других. Одна из его секретарш, Элинор Тойи, утверждала, что «Рейли страдал от серьезных помутнений рассудка, связанных с навязчивыми идеями. Однажды он вообразил себя Иисусом Христом».

Но своим искусством разведчика Рейли заслужил восхищение и со стороны К, и со стороны Уинстона Черчилля, в 1905 году служившего заместителем министра по делам колоний, а впоследствии ставшего министром внутренних дел и первым лордом Адмиралтейства (в 1911 году). И хотя первый британский дипломат в Советской России — Роберт Брюс Локкарт пренебрежительно отзывался о разведывательной деятельности Рейли, он находил отвагу Рейли и его презрение к опасности «великолепными». Вероятно, вскоре после создания канцелярии секретных служб Рейли зарекомендовал себя отличным специальным агентом, работая в гамбургской судостроительной компании «Блом и Фосс». Вряд ли Рейли предоставлял Каммингу и британскому Адмиралтейству сведения о всех новых конструкциях и модификациях немецкого флота, как утверждают, однако его послужной список не воспрепятствовал его повторной вербовке в разгар Первой мировой войны.

Пока британские агенты стремились выяснить потенциал и намерения Германии, немецкая агентура действовала в Британии, Франции и России. Во Франции Германия располагала давнишним резидентом, поступившим на службу еще в 1866 году. В июне 1866 года барон Аугуст Шульга доставил в Берлин тактические сведения об австрийских войсках, а также досье ряда важнейших командиров австрийской армии.

Шульга, которому тогда исполнилось двадцать пять лет, был стройным голубоглазым блондином, родившимся в венгерском городке Жольна. Поступив на службу в австрийскую пехоту, он в 1859 году «весьма отважно» сражался под Маджентой и Сольферино. Хотя о нем отзывались как об одаренном офицере, достойном поста в Генеральном штабе, в 1863 году он ушел в отставку, как раз перед самыми экзаменами в Австрийскую военную академию, сославшись на необходимость управлять имением, полученным в результате женитьбы. Очевидно, репутация бывшего офицера позволила ему проникнуть в штаб австрийской армии и добыть информацию, доставленную им в Берлин.

После войны 1866 года Шульга перебрался в Париж, попутно доставив сведения прусскому военному атташе. IIIb присвоило ему кодовое имя «агент 17», считая его идеальным агентом. Будучи обаятельным, образованным и аристократичным человеком, он оставался загадкой для своих немецких работодателей. Они не знали, где он добывает информацию, чем еще занимается помимо шпионажа, не знали даже, живет ли он в Париже под собственным именем или под псевдонимом. От ответов на вопросы IIIb он уклонялся, заявляя, что их должно волновать лишь одно: насколько он результативен.

В течение сорока лет между войнами 1870 и 1914 годов IIIb очень редко прибегало к услугам Шульги, оберегая его от провала для использования в случае кризиса. Сдержанная политика IIIb с лихвой окупилась, ибо перед самым началом мировой войны Шульга доставил невероятно ценный документ, излагавший порядок развертывания французских войск на пятый день мобилизации. Уже один лишь этот документ оправдывал существование IHb и окупал все затраченные деньги, давая Германии реальную возможность одержать победу во время контратаки французов в надвигающейся войне. Но на практике этот случай лишь послужил одним из множества примеров разведданных, не использованных получателями по назначению.

Хотя агентурные сети IIIb во Франции и России были весьма обширны, в Британии дело обстояло иначе. К числу тамошних агентов принадлежали доктор Макс Шульц (не путать с натурализованным в Германии Максом Шульцем) и Армгаард Карл Грейвс. Шульц работал в своем плавучем доме близ Плимута, ходившем под немецким флагом. Устраивая у себя вечеринки. Шульц старался перевести разговор на Военно-морской флот. Грейвс же был мошенником, водившим за нос и британские, и немецкие спецслужбы. Он куда лучше умел клянчить деньги, чем добывать секретную информацию, и в конце концов немецкий резидент в Британии выгнал его, назвав «матерым жуликом».

Кроме настоящих шпионов, Германия содержала традиционную систему военных атташе, добывавших информацию из газет, парламентских протоколов, судовых журналов, картографических публикаций и даже из открыток. Как правило, немецкие военные и морские атташе избегали шпионажа, предпочитая налаживать социальные контакты. Имперские директивы 1878, 1890 и 1900 годов запрещали им прибегать к нелегальным действиям для получения разведывательных данных. В результате атташе стремились наладить личные отношения с иностранными офицерами и политиками, принимая участие в общественной жизни страны пребывания, особенно клубной жизни.

Россию тоже интересовали военные планы потенциальных врагов, и она не останавливалась ни перед чем, добывая подобные сведения. В то время как атташе большинства держав воздерживались от шпионской деятельности, российские атташе подобной щепетильностью не отличались. Военный атташе в Дании и Швеции с 1908 по 1912 год А. А. Игнатьев возглавлял обширную агентурную сеть в Германии. В 1914 году, после провала в Германии агентов полковника Базарова, его объявили персоной нон грата. Полковник Занкевич, атташе в Вене, был изгнан из Австрии, так как австрийская контрразведка раскрыла его сеть, включавшую в себя отставного фельдфебеля, полицейского, лейтенанта военной академии и других офицеров.

С 1905 года самым результативным шпионом России в австро-венгерских Вооруженных силах был полковник Альфред Редль, продававший сведения также французским и итальянским спецслужбам. С 1900 года и вплоть до провала в мае 1913 года Редль служил сначала заместителем начальника Evidenzburo — военной контрразведки в Вене, а затем начальником разведки VIII армейского корпуса, расквартированного в Праге. Возможно, Редля шантажировали, так как он был гомосексуалистом, хотя платили ему русские довольно щедро.

Кроме фотографирования секретных документов для русских хозяев, Редль также разоблачал австрийских агентов. Редль продал русским «План 3» — план австрийской мобилизации против России — и выдал детали, касавшиеся системы жизненно важных укреплений вдоль границы Галиции с Россией. Австрийский военный совет заключил, что шпионаж Редля помог «нанести тяжкий удар» по австрийской мощи, «уничтожив основательную конструктивную работу многих лет». Выданные Редлем секреты вынудили австро-венгерский Генеральный штаб прибегнуть к крупномасштабной смене шифров, расписания движения поездов и прочих планов.

Редль не дожил до того, чтобы полюбоваться на плоды своей подрывной деятельности. Рано утром в воскресенье 25 мая 1913 года полковник Альфред Редль покончил с собой выстрелом в голову в номере отеля «Кломзер», расположенного в Гарренгассе, фешенебельном районе Вены. Ему позволили «приговорить себя» после допроса, во время которого Редль твердил, что шпионил всего около года и передал противнику только кое-какие руководства да мобилизационный план VIII армейского корпуса. В тот день в вечерних газетах появилось официальное коммюнике о самоубийстве Редля, списывавшее все на его психическое расстройство. Однако на следующий день берлинские и пражские газеты опубликовали материалы о его шпионской деятельности.

Кроме агентов на местах, не менее важным источником разведывательной информации могли быть дешифровщики. Обычно для расшифровки или декодирования депеши иностранного правительства требовалось добыть копию послания — посредством кражи, вербовки информатора в иностранном правительстве или получения копий телеграмм в телеграфном агентстве. Изобретение Маркони изменило ситуацию самым радикальным образом.

Однако этих перемен никто не предвидел. В большинстве стран дешифровке похищенных посланий отводили столь ничтожную роль, что перед войной полностью организованные централизованные бюро дешифровки имелись лишь во Франции, Австро-Венгрии и России.

Во Франции было пять бюро дешифровки — в министерствах: военном, морском, иностранных дел, внутренних дел и почты и телеграфа. Основным было бюро в Черном кабинете (Cabinet Noir) Министерства иностранных дел, с перерывами работавшее со времен кардинала Ришелье. Возрожденное в 80-х годах XIX века бюро к началу 90-х сумело расшифровать значительное количество английских, немецких и турецких дипломатических телеграмм, переданных по телеграфу.

В 1912 году шифровальное и дешифровальное бюро военного министерства слили воедино и передали под непосредственное руководство военного министерства. В мирное время в бюро работало всего двое дешифровщиков, но ими штат военных криптоаналитиков не исчерпывался. К исходу века была сформирована Commission de Cryptographic Militaire (Военная криптографическая комиссия). Около десяти членов комиссии остались в своих подразделениях и должны были уделять криптографии свое свободное время.

Работы всегда хватало. Материалы обильно поступали из разнообразных источников. Наиболее важными из них были телеграммы, поставляемые Министерством почты и телеграфа. К числу прочих источников относились военные радиопередачи сопредельных стран во время военных маневров, перехваченные специальными станциями радиоперехвата близ восточных границ.

Часть своего времени члены комиссии тратили на теоретические изыскания, а также на сбор лингвистической статистики. В остальное время они занимались расшифровкой немецких радиопередач, перехваченных во время маневров.

Кроме того, члены комиссии уделяли немало времени детальному анализу шифров, употреблявшихся немцами в мирное время, а возможно, предназначавшихся и для военного времени. Они полагались не только на частотный анализ, но и на данные, полученные от шпионов, дезертиров, членов иностранного легиона и из немецких военных руководств. В подготовленных ими секретных служебных записках излагались системы криптографии, статистические данные, инструкции для дешифровщиков и прочие необходимые данные, предназначавшиеся для мобилизованных дешифровщиков в случае войны.

В остальных странах криптография пребывала в крайне зачаточном состоянии. Немецкое Министерство иностранных дел содержало криптоаналитическое бюро, хотя и весьма скромное — очевидно, по причине нехватки специалистов. В России шифровальные службы имелись сразу в двух министерствах — и иностранных дел, и внутренних — практически еще с первой половины восемнадцатого века. Видимо, эти службы успешно разгадывали турецкие, британские, австрийские и шведские шифры.

Братья Райт полагали, что денежное вознаграждение за свою работу получат от правительств, а не от коммерческого сектора. Они верили, что их летающие машины будут иметь грандиозную ценность во время войны, имея в виду разведывательную деятельность.

Подполковник Дэвид Хендерсон разделял точку зрения братьев Райт. Хендерсон, служивший третьим и последним начальником военной разведки во время Англобурской войны, написал руководство «Полевая разведка, ее принципы и приемы» («Field Intelligence, Its Principles and Practices», 1904). В 1908 году Уилбур Райт удивил Европу рекордными полетами на летательном аппарате с собственным двигателем, и Дэвид Хендерсон тотчас же подумал о военном применении аэропланов. И отнюдь не случайно основателем британской военной авиации стал Хендерсон, считавший, что «разведка — это средство, играющее жизненно важную роль».

В годы, предшествовавшие Первой мировой войне, воззрения Хендерсона были подкреплены целым рядом событий. Хотя первые воздушные фотографии были сделаны, вероятно, с борта самолета, пилотируемого Уилбуром Райтом в окрестностях Рима в 1909 году, первые высококачественные аэрофотоснимки были получены французами, а разведку с воздуха первыми провели итальянцы. В октябре 1911 года, во время Итало-турецкой войны, капитан итальянской армии Пьяцца провел визуальную воздушную разведку турецких позиций близ Триполи в Северной Африке. А 24 и 25 февраля 1912 года он сфотографировал из своего моноплана турецкие позиции.

В годы перед Первой мировой войной большинство британских офицеров, как и большинство их французских и немецких коллег, считали основной задачей военных самолетов, воздушных шаров, аэростатов и дирижаблей в будущей войне именно разведку. Они предполагали, что дирижабли и аэропланы можно в той или иной мере использовать для боевых действий против врага, но их первостепенной задачей считалась все-таки разведка. Учитывая важность воздушной разведки, британское военное министерство в 1912 году подало докладную записку с рекомендацией учредить военное летное училище. Первостепенными задачами аэропланов при поддержке наземных войск считалась разведка (прежде всего визуальная), а далее следовало предотвращение вражеской разведки, курьерская служба, корректировка артиллерийского огня и атаки на врага с воздуха.

ГЛАВА 2 ГЛОБАЛЬНАЯ ВОЙНА: ШПИОНЫ И ДИВЕРСАНТЫ

Хотя международные отношения то и дело обострялись, до 1914 года Европа сумела избежать войны. Однако убийство эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника австро-венгерского престола, и его жены Софии, герцогини Хохенбергской, во время государственного визита в Сербию повлекло кризис, уклониться от которого было уже невозможно.

Покушение дало австро-венгерской верхушке прекрасный повод развязать войну против Сербии, предоставившей убежище и поддержку противникам аннексии Боснии в 1908 году. 23 июля, спустя почти месяц напряженного ожидания, Сербия получила от Австро-Венгрии ультиматум по десяти пунктам.

Сербия доставила ответ австрийскому посланнику в Белграде 25 июля без десяти шесть, за десять минут до истечения срока ультиматума, что любопытно, согласившись на все условия, кроме одного. Австрия, уже решившаяся сокрушить Сербию, сочла это достаточно веским поводом для объявления войны. В шесть часов Вена разорвала дипломатические отношения с Сербией. Вдоль границы начали концентрироваться австрийские войска, а сербский король в ожидании вторжения переехал в глубь страны вместе со штабом и государственной казной.

27 июля Австрия вторглась в Сербию. Германия выступила на стороне Австро-Венгрии, Россия — на стороне Сербии, а Франция — на стороне России. В России началась мобилизация, русские войска были выдвинуты к немецкой границе, невзирая на угрозы кайзера Вильгельма. 31 июля немецкий агент донес, что Россия полностью мобилизована. Кайзер отдал приказ о мобилизации немецких войск.

1 августа, пока в России еще продолжалась мобилизация, Германия вторглась в нейтральный Люксембург, рассчитывая одолеть Францию до того, как русские смогут перейти в решительное наступление. В тот же день Германия объявила войну России. Три дня спустя Германия вторглась в Бельгию, и Англия, связанная с Бельгией договором о военной помощи, вступила в войну. А 6 августа Австро-Венгрия объявила войну России.

После покушения членов Тройственного союза (Антанты) тревожил вопрос о том, как отреагируют Австро-Венгрия и Германия. Австро-Венгрию и Германию, в свою очередь, интересовала реакция Англии, Франции и России на их поступки. Однако отделение IIIb не сразу перешло в состояние боевой готовности, поскольку кайзер считал участие России и Франции в войне возможным, но отнюдь не обязательным. Начальник канцелярии Вальтер Николаи даже не прервал отпуск, и лишь 16 июля исполняющий обязанности начальника IIIb уведомил пять разведывательных постов в районе восточных границ, что «желательно следить за действиями России более пристально». Но при том было отмечено, что нет никакой необходимости прибегать «к специальным мерам какого-либо рода», и ряду офицеров разведки в приграничных районах позволили оставаться в отпусках вплоть до 25 июля.

Однако 23 июля, выслушав доклад, а также учитывая запрос Австро-Венгрии о положении дел в России, фельдмаршал граф Альфред фон Вальдерзее приказал предпринять дополнительные меры. Отделение IIIb немедленно уведомило пятерых офицеров разведки в восточных районах, что «необходимо повысить бдительность» и что Берлин питает «особо» пристальный интерес ко всем действиям русских. На следующий день аналогичную депешу получили и офицеры разведки в западных районах, извещавшую их, что политическая обстановка требует, чтобы они пристально наблюдали за «всеми военными переменами во Франции».

25 июля Николаи вернулся из отпуска, был вкратце ознакомлен с международным положением и получил разрешение объявить в своем ведомстве полную боевую готовность. Все служащие были призваны на свои посты, а одиннадцать офицеров разведки в пограничных районах получили распоряжение отправлять своих «экстренных выездных представителей» добровольцев, в том числе офицеров резерва, которым предстояло проникнуть в Россию и Францию под видом коммивояжеров и отпускников. Их задача была довольно проста: совершить относительно короткий объезд территории потенциального противника, чтобы оценить ситуацию. Однако некоторым из них предстояло отправиться в довольно отдаленные уголки, особенно в России, и слать кодированные донесения по телеграфу или по почте. Вскоре Николаи уточнил приказы, велев офицерам разведки сосредоточиться на выяснении, «имеют ли место приготовления к войне во Франции и России». Но даже тогда Николаи отмечал, что офицеры не должны действовать с «чрезмерной поспешностью» или рассылать всех экстренных выездных представителей немедленно. Войну все еще не считали близкой и неминуемой.

Во второй половине того же дня IIIb проинформировали, что накануне вечером был отмечен необычайно долгий обмен шифрованными сообщениями между Эйфелевой башней и русской радиостанцией в Бобруйске. На следующее утро немецкий военный представитель при дворе царя доложил, что русские войска, стоявшие лагерем близ Санкт-Петербурга, внезапно получили приказ вернуться в свои гарнизоны, что кадеты получили офицерские звания досрочно и, очевидно, начаты «все приготовления к мобилизации против Австрии».

Отделение IIIb тотчас же приказало своим представителям в восточных корпусах выяснить расположение различных русских воинских частей, замеченных на учебных плацах вдали от расположений. В помощь пограничным офицерам разведки Николаи отправил еще и своих выездных представителей. Уилберт Страттон, лондонский бизнесмен с американским паспортом, был откомандирован в Санкт-Петербург; герр Беккере — в Москву, а еще двое дополнительных представителей совершили более короткие поездки в Вильно (ныне Вильнюс), Минск и Варшаву.

Несколько телеграмм, отправленных представителями, не успели дойти до Берлина вовремя, что в значительной степени обесценило их. Однако некоторые телеграммы все-таки пришли ко времени и в сочетании с устными докладами вернувшихся экстренных представителей сыграли важную роль в предварительном обнаружении разнообразных военных приготовлений в российских военных округах поблизости от немецкой границы.

В то же самое время офицеров разведки, занимавшихся Францией, уведомили, что необходимо представлять рапорты о «любых признаках напряженности», но как только начнется мобилизация, «другой источник» предоставит исчерпывающие сведения, так что в рапортах от агентов нужда не будет возникать вплоть до начала развертывания французских войск.

Под «другим источником» подразумевался, по-видимому, агент 17 — барон Шульга. Возможно, кроме плана XVII — основной стратегической концепции маршала Жозефа Жоффра, он предоставил и французское мобилизационное расписание. Но немецкое командование, не зная, будет ли приведен в исполнение план XVII или предполагавшийся альтернативный вариант, не воспользовалось полученной информацией.

В отношении России показатели отделения IIIb оказались куда выше. Утром 27 июля офицер разведки из Кенигсберга предупредил IIIb, что пограничные заставы русских на границе с Восточной Пруссией приведены в полную боеготовность, что замечена переброска войск из Ковно (ныне Каунас) к границе, а товарные поезда порожняком уходят в глубь страны по обеим железнодорожным линиям русских.

Дополнительные рапорты подтверждали, что русские погранвойска приведены в состояние полной боеготовности, что подразделения русской армии досрочно покинули летние учебные лагеря, что в Вибралис прибыла пехота и артиллерия, что в Вильно накапливают железнодорожный подвижной состав, что французские и русские радиостанции ведут интенсивный обмен сообщениями. Около 22 часов экстренный выездной представитель сообщил IIIb, что в Вильно начаты приготовления к войне. Затем кенигсбергское разведывательное отделение донесло, что в районах Ковно, Вильно и Сувалок объявлено военное положение.

К моменту прибытия вечерних донесений только что сформированное отделение тактических прогнозов по разведданным — Nachrichtenabteilung, IVK, — заключило, что русские начали свою предмобилизационную программу. В совершенно секретном резюме, подготовленном под вечер, делался вывод, что в России начался период «подготовки к войне». Однако Францию оценили как «спокойную».

К 29 июля ряд донесений от оперативных работников IIIb показал, что в определенных регионах приготовления русских к войне отнюдь не столь активны, как предполагалось. Новые разведданные означали некоторое снижение напряженности в Генштабе — вечерний доклад, подготовленный IVK, упоминал, что русские развернули войска для защиты своих железных дорог вдоль всей границы, но притом подчеркивал, что документальные свидетельства о выдаче приказов на мобилизацию в военных округах Вильно и Варшавы отсутствуют. Далее в докладе отмечалось, что призвано незначительное число русских резервистов, хотя их и уведомили, чтобы «пребывали наготове». Франция покамест тоже не прибегла ко «всеобщему призыву резервистов».

Но на следующий день из Санкт-Петербурга прибыли официальные вести, что объявлена частичная мобилизация, подтвердившие донесения агентов, уже поступившие в IIIb. Вечерний доклад разведки отмечал, что в «германо-российском пограничном поясе» «период приготовлений к войне» достиг «весьма высокого» уровня. В результате Германии пришлось перейти к куда более спешной мобилизации, нежели предполагалось.

Донесения оказались верными. Около 6 часов утра по местному времени санкт-петербургская телеграфная контора передала приказ царя о всеобщей мобилизации. Очевидно, в тот же день поздно вечером отделение IIIb получило два рапорта, что Россия перешла от частичной мобилизации к полной, но берлинский Главный генштаб не счел предупреждения достаточно существенными. (Главный генеральный штаб являлся центральным, в отличие от штабов в войсковых корпусах, полках и крепостях, известных под собирательным названием войскового Генерального штаба.) Ночью поступили новые рапорты, однако ни один из них не был признан окончательно определяющим ситуацию в России. Но между 7 и 8 часами на следующее утро поступили донесения, что агенты IIIb видели близ русской границы с Восточной Пруссией красные плакаты, объявляющие о всеобщей мобилизации.

Подобные сведения оказались не слишком ценными. Около 11.45 германское Министерство иностранных дел получило из посольства в Санкт-Петербурге телеграмму, сообщавшую, что Россия перешла ко всеобщей мобилизации. В час дня немецкое правительство объявило о переходе в состояние «непосредственной военной угрозы».

С началом войны разведывательные службы главных воюющих сторон заработали в полную силу. И британский иностранный отдел, и отдел военно-морской разведки, и британские экспедиционные войска располагали собственными агентурными сетями.

Оперативные работники в оккупированной немцами Франции и Бельгии подчинялись агентурной сети иностранного отдела, возглавляемой Сесил Эйлмер Камерон (кодовое имя Ивлин) с Фолкстоунского разведывательного поста в южной Англии. Опираясь на помощь заместителя Жоржа Габена, родившегося в Бельгии, Камерон руководила еще двумя постами в Роттердаме и в Монтрё-сюр-Мер.

К концу 1916 года разведывательные организации Антанты учредили обширную сеть железнодорожных наблюдателей. Передвижения немецких войск регулярно регистрировались, а затем сведения переправляли через линию фронта с помощью почтовых голубей. Первая крупная сеть железнодорожных наблюдателей была известна под кодовым названием «Франкиньюль» (Frankignoul) по имени одного из главных организаторов Бразила Франкиньюля. Сеть состояла приблизительно из двадцати наблюдательных постов на территории Бельгии и северной Франции. Немцы закрыли сеть осенью 1916 года, после обнаружения ее основного средства связи — поезда, ходившего между Ланакеном в Бельгии и Маастрихтом в нейтральной Голландии. Немцы перехватывали донесения железнодорожных наблюдателей до тех пор, пока не сумели выяснить личности большинства агентов, занятых шпионажем. 16 декабря 1916 года десятерых членов сети казнили в Хасселте. Впоследствии этот поезд уже не пропускали беспрепятственно через границу, а останавливали, подвергали пассажиров досмотру и лишь после этого позволяли пешком пересечь границу, чтобы пересесть на поезд, дожидавшийся на голландской территории.

Сети железнодорожных наблюдателей в Голландии и Бельгии внедряла не только Британия. Общую картину разведывательных данных дополняли французские и бельгийские сети. Крупнейшая сеть Антанты на оккупированной немцами территории, просуществовавшая вплоть до конца войны, была известна под кодовым названием «La dame blanche» («Белая дама»). Ячейки «La dame blanche», размещавшейся в Льеже — ключевом узле железнодорожной сети в восточной Бельгии и ключевом звене перемещений немецких войск по территории страны, — расходились от Льежа вдоль железнодорожных линий, как спицы колеса.

В пору наивысшего расцвета сеть состояла из пятидесяти одного наблюдательного поста, отправлявших донесения в двенадцать секретариатов, где отдельные донесения сопоставляли, печатали и шифровали для пересылки через линию фронта. Из 1200 человек, завербованных для работы в «Белой даме», немцам удалось арестовать лишь 45. Двоих из них казнили. Подсчеты показывают, что в последние полтора года войны «Белая дама» предоставила около 75 процентов всех разведывательных данных, поступивших с оккупированных территорий.

И хотя Антанту интересовали все поезда без исключения, ходившие по бельгийским железным дорогам, и докладывать требовалось о каждом из них, некоторым поездам уделяли особое внимание. Перемещения поездов с отпускниками, санитарных поездов или поездов с шанцевым инструментом и оружием играли куда менее важную роль, нежели поезда, доставлявшие немецкие войска на позиции.

Наблюдателям было велено опознавать каждый сектор подвижного состава, и был выдан список сокращений, позволявших передавать сведения о каждом составе в мельчайших деталях. Типичное донесение, иллюстрирующее их работу:

1735 IVOF/28WSL&CHV 

4W #4CN/5W#12CAIS 

1W#2CUIS/15W#20 

CHR / band noir 

epauliere jaune 

No. 15

В расшифрованном виде оно гласит:

17.35. Один офицерский вагон / 28 вагонов для солдат и лошадей

Четыре вагона с четырьмя орудиями / 5 вагонов, 12 ящиков с артиллерийскими боеприпасами

Один вагон с двумя полевыми кухнями / 15 вагонов с 20 грузовиками Черные околыши Желтые шевроны Полк № 15

Подобные донесения предоставляли сведения о составе каждого поезда и его грузе, человеческом или материальном, до последнего предмета. Затем маршрут поезда и его груза можно было проследить вплоть до места назначения. Британцам удавалось не только отслеживать перемещения вражеских войск, но и распознавать их, что сыграло ключевую роль в выяснении вражеского боевого состава. Таким образом, к моменту перемирия Генеральному штабу британских экспедиционных войск было точно известно местоположение всех немецких дивизий на западном фронте, кроме двух.

Прочие британские сети осуществляли различную разведывательную и околоразведывательную деятельность. Пять сетей были заняты наблюдением за аэродромами, докладывая о немецких летательных аппаратах и помогая сбитым летчикам Антанты бежать с оккупированной территории. Двадцать семь сетей контрабандой вывозили сведения через нидерландско-бельгийскую границу: одна занималась контрразведкой и помощью арестованным агентам, три вывозили контрабандой письма бельгийских солдат к семьям и друзьям, семь ввозили пропагандистские материалы Антанты и запрещенные товары, а еще три занимались таможней, историческими архивами и тайными платежами.

Французские шпионы тоже внесли свой вклад в успех Антанты. Действиями агентов в Бельгии, Голландии и в оккупированной немцами зоне Франции управлял совместный британско-французский пост в Фолкстоуне. Для проверки разведданных и документов, поступающих от французских агентов, а также из других источников, вскоре после начала войны было учреждено Bureau d’Exploitation (бюро разработки).

Один из агентов, известный под псевдонимом Карлос, был эльзасцем, мобилизованным в немецкую армию в 1914 году. После ранения в самом начале войны его перевели в таможенную службу, где он в основном обязан был заниматься поставками вина и крепких напитков для немецких офицерских столовых на Западном фронте. Собранные разведданные он пересылал в SR через фармацевта в Базеле, отправлявшего донесения на аванпост разведки в Бельфоре.

С 1915 года и до конца войны Карлос регулярно поставлял сведения о перемещениях немецких дивизий. Он предупредил о немецкой атаке на Верден в феврале 1916 года. Начальник немецкого Генерального штаба Эрих фон Фалькенхайн считал, что силы французских войск на исходе; победа при Вердене убедила бы французский народ, что дело Франции на поле боя проиграно и необходимы мирные переговоры.

Карлос доложил, что:

Немцы намерены предпринять серьезное наступление в районе Вердена. Войска, занятые в наступлении, переходят под командование кронпринца… В лесу под Гремильи установлены многочисленные орудия.

К сожалению, французский главнокомандующий отнесся к рапорту Карлоса весьма скептически и не воспользовался им — возможно, из-за того, что прежде немцам уже удавалось провести дезинформацию. В данном случае Жоффр полагал, что основной удар будет направлен на Форт-Дюмон. Когда же 21 февраля крупнокалиберные немецкие пушки начали ежечасно обрушивать градом на Верден 100 тысяч снарядов, Жоффр осознал, что заблуждался.

Кроме того, Карлос предоставил сведения о последней наступательной операции немцев. В результате SR докладывала в Bulletin de Renseignements (сводка разведданных) от 1 июля 1918 года, что следующее немецкое наступление будет предпринято к востоку от Реймса на фронте 3-й немецкой армии. Последние приготовления должны быть завершены к 6 июля. Возможно, что переход в наступление состоится лишь 2–3 дня спустя.

На сей раз французский главнокомандующий поверил SR, и 15 июля правильность разведданных подтвердилась — немцы предприняли атаку на Шампань.

Во время войны Копенгаген стал одним из тех городов, где шпионы встречались буквально на каждом шагу. Он стал, пожалуй, важнейшим центром немецкого шпионажа, направленного против России. В то же самое время в этом датском городе работала обширная русская агентурная сеть. Русские располагали тремя независимыми сетями, собиравшими сведения о немецких объектах. Наиболее важную из них возглавлял Соколов-Раша, под чьим началом действовали три резидента, каждый из которых руководил тремя сетями. Кроме того, эта организация, по-видимому, проводила в ограниченном объеме операции против Австрии через Швейцарию.

Вторую русскую сеть в Дании возглавлял русский военный атташе полковник (впоследствии генерал) Потоцкий. Кроме военных, он решал и ряд политических вопросов; к примеру, каким образом немцы организовали поставку денежных субсидий большевикам? Как и сеть Соколова-Раши, его сеть состояла из трех ячеек. Третья сеть состояла из двенадцати агентов, но в нее внедрилось наибольшее количество вражеских агентов.

Вдобавок русские организовали три солидные сети в Голландии, собиравшие сведения о Германии и особенно о Руре. Одну из них возглавлял военный атташе полковник де Майер. В его подчинении находились пять ячеек, в том числе специальная дезертирская ячейка, состоявшая в общей сложности как минимум из двадцати одного агента. Агенты действовали в Ганновере, Эссене, Аахене, Берлине и других городах. Согласно австрийским источникам, эта сеть понесла тяжелые потери.

Во вторую агентурную сеть русских в Голландии входило девять агентов. В Швейцарии имелось четыре явные русские сети. Первую, базировавшуюся в Женеве, возглавлял майор Иванов; она отвечала в основном за взаимодействие с находившейся там же французской и чешской агентурой. Вторая сеть отвечала за пропаганду, третья занималась «разведывательной деятельностью общего характера», а четвертая, по-видимому, была занята сбором политических разведданных.

К середине декабря 1915 года в распоряжении Николаи имелось 337 агентов, действовавших на западе. В основном их действиями управляли девять региональных военных разведывательных постов. Пожалуй, самым эффективным среди них был антверпенский пост, с начала 1915 года возглавлявшийся Элсбет Шрагмюллер. К середине декабря под началом антверпенского поста находилось 62 агента, две трети из которых были действующими. Три месяца спустя их число почти удвоилось, а количество действующих агентов возросло до трех четвертей.

Безусловно, самым известным немецким шпионом времен Первой мировой войны была Мата Хари, в документах проходившая под кодовым номером Н-21. Идея привлечь популярную танцовщицу к шпионажу принадлежала барону фон Мирбаху, офицеру IIIb, приписанному к Клеве. Очевидно, начальник IIIb Николаи встретился с ней в начале 1916 года, после чего поместил ее в гостиницу во Франкфурте-на-Майне для прохождения обучения. Шрагмюллер сообщила ей о маршруте и объяснила, как производить наблюдения и писать рапорты, а инструктаж по употреблению симпатических чернил провел герр Хаберсак с антверпенского разведывательного поста. Пройдя обучение, она скрылась на вражеской территории, но ее карьера не были ни долгой, ни славной. На явочные адреса от нее пришло два или три письма, написанных симпатическими чернилами, но в них не содержалось никаких важных сведений. В начале 1917 года французская разведка перехватила и расшифровала письмо от немецкого военного атташе в Мадриде, просившего заплатить ей. Вместо этого она была аресгована и расстреляна на рассвете во дворе крепости Винсенн.

Примерно в начале войны здоровье куда более ценного агента 17, дожившего уже до семидесятитрехлетнего возраста, сильно пошатнулось. После отдыха в Германии в мае 1915 года он вернулся в Париж, чтобы возобновить свою шпионскую деятельность. Он через день передавал сообщения по эстафете, налаженной за счет уязвимых мест границы между Францией и Швейцарией. Обычно донесения прибывали на пункт сбора донесений IIIb «Юг» в Лёррахе на юго-западе Германии, напротив Базеля в Швейцарии, через сорок восемь часов. Донесение Шульги от 9 июня 1915 года, прибывшее 11 июня, сообщало, что «[англичане] жалуются на нехватку боеприпасов. Они сожалеют, что не могут оказать французам помощь в наступлении к северу от Арраса из-за недостатка боеприпасов».

Шульга был лучшим немецким источником информации во Франции, но даже его донесения страдали неполнотой. Его источники в основном состояли из представителей законодательных органов и персонала военного министерства. Эти источники имели весьма ограниченный доступ к французским планам, прежде всего потому, что главнокомандующий Жозеф Жоффр и военный министр Александр Мильран держали планы в секрете от законодателей. Как правило, Шульге удавалось добывать сведения по вопросам тактики. Однако мнение высоких французских сановников было еще не окончательным, и вполне естественно, что порой сведения, добытые Шульгой из своих источников, в момент получения соответствовали истине, но к моменту поступления в IIIb оказывались совершенно ложными. Шульга был хорошо информирован о политическом, экономическом и психологическом положении. Его донесения заслуженно считались достоверными, но уже сама эта достоверность едва не сыграла отрицательную роль.

Репутация Шульги как многоопытного, надежного и надежно законспирированного агента привела к тому, что генерал Фалькенхайн настаивал на том, чтобы донесения Шульги отдавали прямо ему. Фалькенхайн лично анализировал донесения, воспринимая их как единственный источник информации о делах французов. Поскольку Шульга снова и снова подчеркивал недостатки французского характера и правления, эти донесения укрепили склонность Фалькенхайна недооценивать решимость и боевой дух французов. В итоге летом 1915 года он не придал значения явным признакам надвигающегося наступления: переброске войск вперед, строительству сооружений для наступления и даже показаниям захваченных в плен солдат и офицеров противника. Мнимое бездействие Антанты в середине лета и донесения Шульги утвердили Фалькенхайна во мнении, что положение Антанты безнадежно. Если бы он и дальше полагался исключительно на донесения Шульги, это окончилось бы серьезным поражением. Но недвусмысленный гул тяжелых орудий Антанты вынудил Фалькенхайна перейти к действиям и выдвинуть войска, чтобы остановить наступление противника.

В конце концов серьезные недуги заставили Шульгу отойти от дел. По прибытии последнего донесения 5 марта 1916 года он перебрался в Германию. Прожив год на вполне заслуженную пенсию от канцелярии разведки, он скончался. Работодатели считали его «важнейшим феноменом во всей известной нам истории шпионажа».

Возможно, эта оценка несколько преувеличена. Однако не подлежит никакому сомнению, что Шульга на голову превосходил все источники, имевшиеся у IIIb в Соединенных Штатах. Оно направило практически всех своих опытных офицеров разведки и агентов в те страны, которые, как предполагалось, в грядущей войне станут главными противниками Германии, — Францию, Россию и Англию. Вдобавок Николаи придерживался весьма специфического мнения, что «не дело разведывательной службы» добывать сведения о ресурсах США, способных повлиять на исход войны. Отделение IIIb даже не приступало к подготовке разведывательной деятельности против Соединенных Штатов и спохватилось лишь несколько месяцев спустя после вступления США в войну. И только когда войска США начали высадку во французских портах, разведывательная канцелярия смогла собрать полезные разведданные об их численности и ресурсах. В конце войны общее количество ее агентов в Соединенных Штатах составляло семь человек.

Отсутствие подготовки у Николаи означало, что, даже если бы удалось мобилизовать достаточное число обученных агентов, вероятность их незаметного внедрения в Соединенные Штаты была весьма незначительна — во всяком случае, так полагали немцы. Альтернативой этому могла послужить организация разведывательной деятельности в Соединенных Штатах немецким послом Иоганном фон Берншторфом. К числу его коллег принадлежал капитан Франц фон Папен, военный атташе и будущий канцлер Германии, в 1933 году убедивший Пауля фон Гинденбурга, фельдмаршала и президента Веймарской республики, ввести Адольфа Гитлера в должность канцлера. Кроме того, рука об руку с ним работали морской атташе капитан Карл Бой-Эд и торговый атташе Генрих Альберт. В ведении Альберта также находилась финансовая сторона всей немецкой дипломатической деятельности, и он же стал главным казначеем секретных фондов фон Берншторфа.

Эти секретные фонды предназначались не только на шпионаж. Почти сразу же после начала войны посол фон Берншторф изучил способы воспрепятствовать поставкам Антанте оружия, произведенного в Соединенных Штатах. Фон Берншторф доказывал, что развитие в Соединенных Штатах могучей военной индустрии, поставляющей оружие исключительно Антанте — единственной стороне, способной без риска доставить оружие на фронт, — совершенно недопустимо. А также и несправедливо, поскольку, с его точки зрения, означало фактическое нарушение нейтралитета США.

Чтобы пресечь поток американского оружия к Антанте, Германия прибегла к диверсионной деятельности. Очевидно, Берншторф отверг несколько идей, поданных немецким разведчиком Хорстом фон дер Гольцем, но в сентябре 1914 года предложение взорвать канал Уэл-ленд, соединяющий озера Онтарио и Эри в Канаде, было одобрено. Эта диверсия призвана была подорвать поставки сырья из Канады, необходимого американским производителям оружия и прочих военных товаров.

Вместе с некоторыми коллегами фон дер Гольц направился в Буффало, отделенный от Онтарио только границей. За ними последовала группа подозрительно настроенных агентов американских спецслужб. Фридрих Буссе, один из диверсантов фон дер Гольца, пошел на попятную, получив от фон дер Гольца приказ совершить путешествие вдоль канала Уэлленд до Сент-Кэтринс и «добыть все сведения, какие удастся, касательно доставки… боеприпасов Антанте, охраны канала и т. п.». Остальные тоже отступились, потому что канал охраняли слишком бдительно, и проект провалился.

11 ноября 1914 года немецкий Генеральный штаб отправил военным атташе в ряде нейтральных государств, в том числе и фон Папену, послание, предлагавшее «нанимать подрывные элементы среди членов анархистских организаций». Точно так же семнадцать дней спустя канцелярия разведки Генерального штаба морского флота проинструктировала немецкие морские агентства и военно-морские общества незамедлительно мобилизовать все подрывные элементы и наблюдателей в тех коммерческих и военных портах, где боеприпасы грузят на корабли, отплывающие в Англию, Францию, Канаду, Соединенные Штаты Северной Америки и Россию, где имеются склады подобных боеприпасов и где расквартированы воинские подразделения.

Количество инцидентов в 1915 году отражает попытки выполнить этот приказ. В первый день года по непонятной причине вспыхнул пожар на кабельном заводе Джона А. Рёблинга в Трентоне, штат Нью-Джерси. 3 января в бассейне Эри подорвали пароход «Ортон». В последующие четыре месяца оружейные и пороховые заводы в Нью-Джерси то и дело терпели ущерб от пожаров и взрывов. В апреле в море загорелся везущий оружие корабль, а еще на двух были обнаружены мины.

Диверсанты, действовавшие под руководством Франца фон Боппа, немецкого консула в Сан-Франциско, подложили часовые мины на четыре корабля, стоявшие у причала в Такоме, штат Вашингтон, приготовленные к доставке груза пороха русским войскам. Взрывы потрясли Такому и соседний Сиэтл, уничтожив весь груз. Двое диверсантов бежали на восток, сделав остановки на чикагских скотопригонных дворах и детройтской сортировочной железнодорожной станции, чтобы подготовить минирование поездов, везущих тысячи лошадей в порты для погрузки на корабли, перевозившие их в Европу.

С апреля по июль 1915 года восемь кораблей загорелись в море при невыясненных обстоятельствах, а еще на пяти были обнаружены мины. Взрывы прогремели на оружейных и пороховых заводах в Уоллингтоне, Карни-Пойнте (трижды) и Помптон-Лейкс, штат Нью-Джерси; Уилмингтоне, Делавэре (дважды); Филадельфии, Питтсбурге и Синнемахониге, штат Пенсильвания; а также Эк-тоне, штат Массачусетс. В Метьючене, штат Нью-Джерси, потерпел крушение поезд с оружием, а в Уихоукене, штат Нью-Джерси, пожар уничтожил железнодорожный элеватор. Часть этих операций была делом рук капитана Франца фон Ринтелена, младшего офицера из штата немецкого Адмиралтейства, в марте 1915 года откомандированного для проведения диверсионных операций вне стен посольства. Ринтелену помогал давний шпион Германии в Соединенных Штатах Вальтер Шееле. Шееле обеспечил Ринтелена зажигательными бомбами величиной с сигару. В «сигарах» были установлены запалы с пятнадцатидневной задержкой — с расчетом, что такого времени будет вполне достаточно, чтобы устройства попали на корабли и сработали до того, как корабль прибудет в порт назначения. Более того, «сигары» сгорали без остатка, не оставляя улик.

Немецкая диверсионная деятельность успешно продолжалась вплоть до конца 1915 года. В открытом море от пожаров и взрывов пострадало еще не менее тринадцати судов. Аналогичное количество взрывов уничтожило или вывело из строя оружейные и пороховые заводы в Нью-Джерси, Пенсильвании, Делавэре и прочих пунктах Восточного побережья.

Однако завершился год ликвидацией немецкой диверсионной сети, отчасти из-за небрежности Альберта, второпях устроившего поджог поезда и оставившего в нем портфель. Портфель был обнаружен американским агентом спецслужб, преследовавшим Альберта. Изучение документов привело в том числе к предъявлению обвинений фон Ринтелену, а также отзыву фон Папена и Бой-Эда.

Но провал не помешал немцам провести крупнейшую и успешнейшую диверсионную операцию в 1916 году. В воскресенье 30 июля 1916 года газета «Нью-Йорк таймс» вышла под заголовками:

НЬЮ-ЙОРК ПОТРЯСЕН ВЗРЫВОМ БОЕПРИПАСОВ:

СКЛАДАМ ДЖЕРСИ НАНЕСЕН УЩЕРБ НА СУММУ

7 000 000 ДОЛЛАРОВ:

МНОЖЕСТВО ПОГИБШИХ: ХАОС И РАЗРУШЕНИЯ.

Статья начиналась со слов: «Ряд взрывов, начавшихся с ужасающего взрыва в 2 часа 08 минут утра, потряс Нью-Йорк и Нью-Джерси, посеяв панику и разрушения по всему городу и пригородам». Немецким агентам удалось подорвать «Черного Тома» — важнейший центр Соединенных Штатов по доставке оружия и боеприпасов Антанте.

От взрыва почва содрогнулась во всем портовом районе, словно началось землетрясение. Взрывная волна выбила окна небоскребов, осыпав улицы смертоносным градом осколков. Артиллерийская шрапнель оставила выщербины в статуе Свободы и громадные пробоины в стенах зданий на соседнем острове Эллис, служившем перевалочным пунктом для множества европейских иммигрантов, бежавших прочь от ужасов войны. Ударная волна была настолько сильна, что выбила окна в административных зданиях Манхеттена, докатившись на север до самой Таймс-сквер.

При свете утра стало ясно, что причиненный ущерб грандиозен. От тринадцати огромных складов и шести причалов остались одни лишь руины. Неутихающие пожары уничтожали уцелевшие здания и сотни железнодорожных вагонов и стоявших у причалов барж. От взрыва приблизительно восьмидесяти семи вагонов с динамитом образовалась воронка такой глубины, что ее дно оказалось ниже уровня моря.

Операция «Черный Том», самая впечатляющая из немецких диверсий, оказалась отнюдь не последней. Чуть более пяти месяцев спустя, 11 января 1917 года, пожар охватил завод Канадской машиностроительной и чугунолитейной компании в Кингсленде, штат Нью-Джерси. В результате на воздух взлетело около 500 тысяч трехдюймовых снарядов. И хотя их заряды воспламенились от пожара, детонаторов в снарядах не было, и потому при ударе о землю их боевые заряды не сработали.

Несмотря на это, кингслендский завод был полностью разрушен; причиненный ущерб оценивался в 17 миллионов долларов. Инвентаризация показала точный объем понесенных потерь: 275 тысяч снаряженных боеприпасов, более 1 миллиона гильз, около 500 тысяч часовых механизмов, 300 тысяч снарядных ящиков, 100 тысяч детонаторов, огромное количество тринитротолуола. Сильнее всего эта утрата ударила по российскому правительству и его войскам, сражавшимся на Восточном фронте против Германии.

Соединенные Штаты вступили в войну 6 апреля 1917 года. Четыре дня спустя немецкие диверсанты, по-видимому, нанесли новый удар. Был взорван большой оружейный завод в Эддистоуне, штат Пенсильвания. На сей раз урон не ограничился вооружением и железнодорожными вагонами. При взрыве погибло сто двенадцать рабочих, по большей части женщин. Вскоре после того немецкий агент Луис Копф попытался подорвать плотину Элефант-Бьютт на Рио-Гранде, но был уличен и схвачен.

ГЛАВА 3 ШПИОНЫ ГЛОБАЛЬНОЙ ВОЙНЫ: ГЛАЗА И УШИ

Как и в предыдущих войнах, шпионы сыграли свою роль и в глобальной войне. Однако впервые за всю историю военного искусства техника начала играть ключевую роль в добыче разведывательных данных. Воюющие нации приняли радио на вооружение в качестве основного средства связи и в дипломатических, и в военных целях. Поначалу перехват вражеских сообщений зачастую возникал лишь как побочный результат настройки антенн для приема своих собственных передач. Скоро стало ясно, что время и ресурсы, посвященные подслушиванию противника, окупаются с лихвой. И в это же время оборудованные фотоаппаратурой самолеты летали над вражеской территорией, делая снимки.

Радиоперехваты и фотографии оказались полезными в целом ряде случаев — причем в критические моменты, — оказав влияние на ход событий. Исход битвы при Марне, битвы при Сомме, Таненнберге, морских сражений и даже дипломатической войны сильно зависел от воздушной фотографии, радиоразведки, а то и той и другой сразу.

В начале войны бесспорными лидерами по части воздушной разведки были Франция и Германия. Франция вступила в войну с двадцатью эскадрильями, а в октябре 1914 года решила увеличить их общее число до пятидесяти. Германия в ответ на просьбы командиров корпусов тоже увеличивала численность своих воздушных разведывательных подразделений.

Французские фоторазведывательные самолеты были оборудованы камерами, способными делать четкие снимки с высоты до трех тысяч футов. В числе французских фотокамер были и автоматические, делавшие снимки через определенные промежутки времени вдоль всего маршрута следования самолета. Когда вспыхнула война, немецкая военная авиация располагала сотней аэрофотоаппаратов.

Несмотря на усилия Дейвида Хендерсона, британский Королевский авиакорпус (Royal Flying Corps, RFC) тащился в хвосте у этих двух континентальных государств. За результатами, достигнутыми союзниками британцев, и за специальными исследованиями французских фотографических разведывательных подразделений — их организации, оборудования и методов — последовало создание в RFC в начале 1915 года экспериментального фотографического отдела. Команда из четырех человек менее чем за два месяца сконструировала ручной фотоаппарат, являвшийся совершеннейшим образцом техники своего времени. Дальнейшие усовершенствования позволили британцам к середине 1915 года монтировать камеры на корпусах самолетов, избавив от необходимости полагаться на наблюдателей, державших фотоаппараты в руках.

Со временем фоторазведывательные организации начали поставлять несколько типов фотоснимков. Плановые фотографии, сделанные фотоаппаратами, направленными вертикально вниз на находящиеся под ними цели, позволяли измерять размеры объектов и расстояние между ними, составлять детальные карты, но требовали специальных толкователей, обученных анализировать подобные снимки, поскольку необученным индивидуумам крайне трудно опознать объекты, рассматривая их в подобном ракурсе. Перспективные фотографии, сделанные спереди или сбоку от цели, были куда популярнее, поскольку их могли понять и неспециалисты. Стереоскопические снимки, получаемые в результате фотографирования перекрывающихся участков территории, давали возможность разглядывать изображение в трех измерениях, что облегчало определение размеров объектов на снимках.

Фотографии поля боя служили основанием для чрезвычайно подробных карт вражеских позиций, в свою очередь игравших ключевую роль в подготовке планов артиллерийских бомбардировок. По окончании артобстрела самолеты фотографировали позиции, чтобы оценить нанесенный ущерб. Пехотные подразделения снабжали аэрофотоснимками атакуемых позиций противника. К 1916 году в итальянской армии фотографии рассылали в штабы дивизий и даже бригад. Еще до конца войны эти снимки получали все войска, находившиеся в окопах.

Конечно, не обходилось и без минусов. Пасмурная погода могла воспрепятствовать наблюдениям, а дальнейшее ухудшение погоды могло вообще приковать самолеты к земле. Летом 1917 года проливные дожди превратили территорию, избранную фельдмаршалом Дугласом Хейгом для наступления во Фландрии, в болото, а также помешали Королевским военно-воздушным силам добыть ценные разведывательные данные о расположении немецких дотов, чем и объясняется высокий процент их выживаемости, несмотря на регулярные артобстрелы.

Франция также хорошо подготовилась к ведению радиоразведывательных операций для поддержки действующей армии. Станции, перехватывавшие немецкие радиограммы в мирное время, продолжали заниматься тем же и во время войны. Когда немецкая армия в начале августа пересекла границу и оказалась вне пределов своей телеграфной сети, она была вынуждена перейти на радиосвязь. А французы продолжали прослушивать эфир.

В Bureau du Chiffre военного министерства работало несколько десятков криптоаналитиков, стремившихся раскодировать вражеские дипломатические и военно-морские криптограммы, новые военные системы шифрования и сообщения с дальних фронтов. Тем временем штат Service du Chiffre Генерального штаба пытался расшифровать немецкие армейские стратегические сообщения, обычно прибегая к методам и ключам, поставляемым Bureau du Chiffre.

Через месяц после начала войны немецкие армии, следуя модифицированной версии плана Шлифена, прошли сквозь Бельгию, минуя британские экспедиционные войска, и нанесли серьезный урон французской армии в сражении, известном под названием Пограничной битвы.

Командующий 1-й немецкой армией Александер фон Клюк уже предвкушал замаячившую впереди победу. Он полагал, что британцы разбиты и сохранившиеся французские подразделения представляют собой дезорганизованную массу, составляющую 6-ю французскую армию. Он не сомневался, что его войска могут разбить французов и взять Париж, что заставит Францию капитулировать, а фон Клюка наверняка сделают национальным героем Германии.

Но сбыться упованиям фон Клюка было не суждено, в немалой степени благодаря разведывательной деятельности британской авиации. 31 августа британский Генеральный штаб не имел представления о точном местонахождении армии фон Клюка. Но в этот день во время регулярного патрулирования капитан Э. В. Ферс заметил кавалерийские корпуса немецкого генерала, направляющиеся на запад. Еще один рекогносцировочный вылет подтвердил открытие Ферса. Эту информацию Генштаб быстро передал по телефону командованию оказавшихся под ударом 5-й и 6-й французских армий.

Фон Клюк, продвигаясь на запад, оторвался от 2-й немецкой армии, в результате чего между обеими немецкими армиями образовался разрыв непосредственно за линией фронта. Если бы войскам Антанты удалось прорваться в эту брешь, они смогли бы атаковать незащищенные фланги обеих армий. И хотя позиции союзников не позволяли прибегнуть к подобной атаке, 5-я французская армия смогла остановить 2-ю немецкую армию у Гиза. В ответ на призыв о помощи от командующего 2-й армией фон Мольтке начальник Генерального штаба согласился на предложение фон Клюка провести войска через линию фронта у Парижа на помощь 2-й армии. И хотя подобный маневр помешал ожидавшемуся триумфальному входу в Париж, фон Клюк подчинился доктрине Генерального штаба, каковая требовала прежде всего уничтожить вражеские армии в поле, а уж после решать остальные задачи. В то время как войска 5-й армии отступали после триумфа у Гиза, фон Клюк, полагая, что французские войска пребывают в хаосе, повернул прочь от вожделенного трофея.

Войскам фон Клюка предстояло пересечь линию фронта Антанты, открыв свой плохо защищенный правый фланг перед 6-й армией, набиравшейся сил. Но для того чтобы воспользоваться преимуществом уязвимости фон Клюка, 6-й армии необходимо было знать, когда он сделает свой потенциально катастрофический разворот. И 3 сентября Королевский авиакорпус предоставил необходимые сведения. Начальник военной разведки Джордж Макдоноу пребывал в полнейшем восторге: «Получено великолепное воздушное донесение, открывшее переброску корпусов 1-й немецкой армии по диагонали на юго-восток по карте в сторону Марны».

Равным образом и донесения французских наблюдателей обеспечивали их командование четкой картиной перемещений немцев. Отчасти в результате этого военный министр (начальник Генерального штаба) генерал Жозеф Жоффр смог сказать своему штабу вечером 4 сентября: «Господа, мы сражаемся при Марне». Тем временем 2-й резервный немецкий корпус не располагал воздушной разведкой и полагался на данные 4-го армейского корпуса. Однако самолеты 4-го армейского корпуса не смогли достойным образом охватить всю западную территорию — как раз в том месте, где намеревалась нанести удар 6-я французская армия.

Контрнаступление Жоффра началось 6 сентября с атаки 6-й армии на тылы войск фон Клюка на западе, в то время как Британские экспедиционные войска (British Expeditionary Force, BEF) и 5-я французская армия наступали на севере. Теперь, когда план Шлифена был отменен, немцы могли победить только прорвавшись через центральные французские линии. Фон Клюку было приказано развернуть свою армию против 6-й французской, а 2-я и 3-я немецкие армии должны были атаковать 4-ю и 9-ю французские.

К 8 сентября немецкие атаки принесли некоторый, хотя и не решающий, успех. Фон Клюку удалось оттянуть изрядную часть своих войск с территории 5-й французской армии и BEF и перегруппировать ее, чтобы успешно остановить наступление 6-й армии. В результате перед 5-й французской армией и BEF открылась брешь, и они без промедления двинулись в нее. На следующий день генерал Карл фон Бюлов, командующий 2-й немецкой армией, обнаружил, что британская пехота и французская кавалерия приближаются к Марне. Около 11 часов утра он приказал своим войскам отступать. Войска фон Клюка получили приказ отступать к полудню.

Разведывательный самолет RFC обеспечил сэра Джона Френча, командира BEF, исчерпывающими сведениями о передвижении войск фон Клюка, а также о продвижении наступающих английских войск. Донесение 9 сентября об обнаружении большой группы вражеских войск к северу от Шато-Тьери заставило французов задержать английское наступление до той поры, пока во второй половине дня рекогносцировка не показала, что 1-я немецкая армия на севере и северо-востоке покидает поле боя.

Информация о передвижениях немцев поступала к французам не только от RFC. Поскольку война велась на французской территории, французы могли использовать для тактической связи свою кабельную сеть, таким образом позволив французским и британским радиостанциям спокойно прослушивать интенсивные радиопереговоры оккупационных немецких армий. А немцы в этих радиопереговорах почти не прибегали даже к элементарным мерам секретности.

Все передатчики, прикрепленные к определенной армии, имели одну и ту же начальную букву позывных, а сами позывные и частоты оставались неизменными. За шифрованными сообщениями часто следовали вопросы или ответы открытым текстом. Зачастую подпись командира тоже передавали открытым текстом. В результате через несколько дней стало известно, что позывные, начинающиеся с «S», принадлежат передатчику корпуса, находящегося под командованием генерала Георга фон дер Марвица. Порой открытым текстом в эфир уходили целые депеши.

Служба радиоперехвата, учрежденная до войны, с самого начала войны дала французам преимущество. Выяснение позывных позволило им распознавать передачи штабов армий, большинства кавалерийских дивизий, некоторых армейских корпусов и пехотных дивизий. Кодированные сообщения быстро расшифровывали, опираясь на упоминания их содержания открытым текстом. На протяжении четырнадцати дней французские службы перехватили около 350 сообщений только от кавалерийских корпусов, находившихся под командованием генерала фон дер Марвица. Эти сообщения не только выдали планы передвижений и развертывания корпусов Марвица, но и раскрыли те же сведения касательно 1-й армии фон Клюка на севере и 2-й армии фон Бюлова на юге.

После битвы при Марне Франция и Германия пытались обойти друг друга с севера, совершив ряд маневров, получивших название «гонки к морю». Если бы Германия выиграла эту гонку и захватила контроль над французским побережьем вплоть до реки Соммы, она избежала бы опасности нападения с фланга, отрезала бы британцев от портов и захватила базу для будущих атак с подводных лодок и с воздуха против британцев в попытке прорвать надвигающуюся морскую блокаду.

Французские службы радиоперехвата обнаружили переброску 6-й и 7-й немецких армий с Южного фронта на самый север и в сектор Эсна соответственно. Деятельность французских и британских служб позволила выявить формирование новой 4-й немецкой армии в Бельгии и предупредить о ее наступлении 18 октября — как раз вовремя, чтобы ее сумели остановить у реки Изер во Фландрии. Дальнейшие радиоперехваты выявили попытки переформированной 6-й армии прорваться к Ипру. В результате эта попытка не удалась, и в ноябре 1914 года перемещение линии фронта на запад было остановлено.

Германия, павшая жертвой несоблюдения мер секретности радиопереговоров на Западном фронте, с выгодой использовала недостаток мер секретности у русских в первые дни войны на Восточном фронте. Русские надеялись обхватить с флангов и ликвидировать все германские войска в Восточной Пруссии, а затем двинуться на Берлин. Согласно русскому плану 1-я русская армия генерала Павла Ренненкампфа должна была двигаться в глубь Восточной Пруссии. В то же самое время 2-я армия генерала Александра Самсонова направилась бы на юг к точке северо-западнее Танненберга. Если бы поход обеих армий удался, они взяли бы немецкие войска в «котел».

На марше русские армии общались между собой и с главнокомандованием по радио. Но их шифровальщики и радиотелеграфисты не отличались при передаче сообщений ни быстротой, ни аккуратностью. Убогие процедуры шифровки и неспособность достойным образом использовать даже эти простые шифры вынуждали их передавать сообщения снова и снова. Количество ошибок было так велико, что даже адресаты, располагавшие правильными ключами, испытывали невероятные трудности, расшифровывая эти сообщения.

Чтобы облегчить бремя, русские телеграфисты прибегали к ряду упрощений, сплошь являвших собой образцы скверной шифровальной практики. Некоторые сообщения передавали открытым текстом. В других шифровали только важные слова и фразы. В некоторых случаях, когда выяснялось, что подразделение, которому сообщения были переданы новым шифром, этим шифром не обладает, это сообщение передавали снова в старом шифре.

Радиопереговоры русских прослушивали операторы на немецкой радиостанции в Торне. Начальник станции приказал радистам, подолгу просиживавшим без дела, заняться прослушиванием вражеских переговоров. Перехваченные сообщения мотоциклисты доставляли к командующему фронтом и будущему начальнику Генерального штаба Паулю фон Гинденбургу.

Основная цель русских была выяснена не благодаря радиоперехвату, а благодаря добытому документу. На теле русского офицера, погибшего в бою 20 августа 1914 года, был найден приказ, излагавший цели русских. Почти тотчас же были перехвачены радиосообщения русских, упоминавшие о приближающейся атаке.

После кровавого сражения с 1-м немецким корпусом армия Ренненкампфа направилась к месту встречи с войсками Самсонова. Но радиоперехват помог немцам обратить сложившееся положение против наступающих русских войск. Расшифрованные радиограммы русских показывали, что Ренненкампф задержался, чтобы пополнить убывающие запасы боеприпасов, провианта и фуража, вроде бы не стремясь развить свой успех, и не будет представлять угрозу по крайней мере до 26 августа. Генерал Эрих Людендорф, заместитель начальника Главного генерального штаба, решил пойти на риск и направить большую часть 8-й армии против 2-й русской армии, чтобы разбить ее до того, как Ренненкампф осознает, что ему противостоит лишь мизерная, рассеянная воинская группировка. Оставив на месте только кавалерийскую дивизию и бригаду пехоты для прикрытия своих маневров, Людендорф приказал остальной части армии погрузиться в поезда, доставившие их в Танненберг, и перейти в наступление на 2-ю русскую армию.

Перехваченные русские радиограммы, также переданные открытым текстом, полностью раскрыли организацию и место назначения армии Самсонова. Таким образом, прибыв 25 августа в Генеральный штаб 1-го корпуса, генерал фон Гинденбург был полностью информирован о планах 2-й армии.

27 августа немцы перешли в наступление. В последующие четыре дня они наносили удары по русским войскам, руководствуясь данными радиоперехвата. Радиоперехваты за двадцать седьмое число сообщили, что русские ожидали или получили подкрепление, а также позволили узнать боевую задачу 15-го русского корпуса. Двадцать девятого ряд перехватов показал, что русские намереваются обойти Кёнигсберг с юга. На следующий день перехват выявил планы уничтожить железные дороги и телеграфные линии к западу от линии Кёнигсберг-Растенбург.

К 31 августа 2-я армия Самсонова была окончательно разбита. Два корпуса были уничтожены практически целиком, три понесли серьезный урон, остатки армии отступили. Погибло около 30 тысяч русских солдат, а еще 90 тысяч было захвачено в плен.

Воздушная разведка сыграла значительную роль, предупредив немцев об атаке британцев 1 июля 1916 года, с чего и началась битва при Сомме. Признаки наступления Антанты немецкая воздушная разведка обнаружила в районах позади линии фронта; новые барачные поселки засекли еще в феврале. А с марта плотность заградительного огня против разведывательных самолетов над важными секторами увеличилась. Аэродромы Антанты и количество самолетов возрастали с апреля, а с мая на фотографиях позиций Антанты появились новые коммуникационные ходы и новые артиллерийские батареи. Воздушная разведка немцев не могла ответить только на один существенный вопрос: когда же Антанта перейдет в наступление. Ответом послужила затяжная артиллерийская подготовка.

Через два дня после первой атаки, очищая захваченную территорию, британская пехота стремилась обнаружить с помощью аэрофотосъемки и уничтожить вражеские артиллерийские батареи. Стратегическая рекогносцировка выявила поезда, доставлявшие немецкое подкрепление на станции снабжения. 12 июля наблюдатель стал свидетелем начала артиллерийской подготовки перед немецким контрнаступлением, засек местоположение вражеских батарей и вызвал ответный огонь британцев, оказавшийся результативным.

Окопная война продолжалась еще два месяца, но визуальная и фотографическая разведка позиций немецких батарей к концу июля была весьма ограничена из-за плохой погоды. Как только погода улучшилась, сразу же начали проводить спешные и интенсивные рекогносцировки с целью внесения поправок в карту огневых точек противника. Регулярно проводившаяся тактическая разведка и короткие вылазки сыграли, по-видимому, значительную роль.

Маневренная война возобновилась в середине сентября и продолжалась еще два месяца. Ко времени ее окончания 13 ноября 1916 года потери каждой из воюющих сторон достигли сотен тысяч — 450 тысяч у британцев, 340 тысяч у французов и 530 тысяч у немцев.

Радиоразведка сыграла в морских боевых действиях ничуть не меньшую роль, чем в сухопутных. Несомненно, самой известной радиоразведывательной организацией в период Первой мировой войны в Британии была Комната 40. Согласно официальной версии о происхождении и назначении Комнаты 40, в день вступления Британии в войну контр-адмирал Генри Коливер (по прозвищу Dummy — Болван), начальник морской разведки, получил серию кодированных сигналов (как он полагал, вражеских), перехваченных радиостанцией Адмиралтейства. Коливер заметил сэру Альфреду Эвингу, начальнику Управления военно-морского обучения, весьма квалифицированному радиотелеграфисту, увлекающемуся кодами и шифрами, что «вероятно, в ближайшие месяцы образованию будут придавать куда меньше значения», так что Эвинг мог бы, пожалуй, посвятить свою энергию работе с перехваченными радиограммами. Эвинг согласился[1].

Вскоре объем поступающих радиограмм возрос. 5 августа британский военно-морской флот перерезал подводные кабели Германии, вынудив ее либо передавать сообщения по радио, либо полагаться на иностранные кабели, которые могли и прослушиваться. В сентябре на Ханстентонской станции береговой охраны был создан первый из четырнадцати постов прослушивания, организованных в военное время.

Но Эвинг обнаружил, что не способен тягаться с немецкими шифровальщиками, и обратился к военно-морским колледжам в Дартмуте и Осборне. Колледжи предоставили в его распоряжение ряд добровольцев, самым одаренным из которых был Алестер Дж. Деннистон, игравший в шотландской олимпийской команде по хоккею на траве и учившийся в Сорбонне и Боннском университете. Не менее одаренным был также Дилвин Нокс по прозвищу Дилли, который был на два года моложе тридцатитрехлетнего Деннистона.

Новички-криптоаналитики вскоре получили три замечательных подарка — шифровальные книги трех главных немецких военно-морских кодов. В конце октября экземпляр «Handelsverkehrsbuch» (HVB), захваченный австралийской абордажной командой на германо-австралийском пароходе, прибыл в Адмиралтейство. HVB предназначалась в основном для связи с торговыми судами, но использовалась и самим Hochseeflotte [2].

Но еще до прибытия HVB благодаря любезности русского военного флота поступила немецкая военно-морская шифровальная книга. 26 августа немецкий корабль «Магдебург» сел на мель у острова Оденсхольм неподалеку от эстонского побережья. Прежде чем команда с документами смогла переправиться на крупный торпедный катер, пришедший на помощь «Магдебургу», вмешались два русских крейсера. На торпедный катер успела переправиться лишь часть экипажа, после чего ему пришлось уйти. На пострадавшем судне остался командир, пятьдесят членов команды и «Signalbuch der Kaiserlichen Marine» (SKM). SKM служила двум целям. По ней кодировались прогнозы погоды, а остальные сигналы кодировали по SKM и затем шифровали.

После, очевидно, тщетных попыток воспользоваться ею русские предложили книгу британцам. Забрать ее был отправлен британский крейсер. 13 октября она была передана первому лорду Адмиралтейства Уинстону Черчиллю и первому морскому лорду принцу Луи Баттенбергскому. Затем, 30 ноября, британский траулер поднял в сетях обитый свинцом сундук с затонувшего немецкого эсминца. В сундуке обнаружился экземпляр Verkehrsbuch (VB), последней из трех немецких морских шифровальных книг. К 3 декабря она оказалась в руках представителей Адмиралтейства.

Британские морские дешифровщики выиграли также от назначения нового начальника морской разведки после повышения Генри Оливера до начальника штаба. Новым начальником стал капитан (впоследствии адмирал) Реджинальд Холл, по прозвищу Моргун (Blinker), которое заслужил своим явным тиком и привычкой быстро-быстро моргать.

Холл, родившийся в 1870 году, был старшим сыном первого начальника морской разведки капитана Уильяма Генри Холла. В 1884 году он поступил на службу в Королевский военно-морской флот, специализировался в артиллерии, а в 1901 году был повышен до звания капитана третьего ранга. Четыре года спустя он был произведен в капитаны первого ранга, а еще через три года был назначен командиром учебного крейсера «Корнуолл». Впервые отведать вкус тайной разведывательной деятельности ему довелось во время визита в Киль. Адмиралтейство пожелало выяснить количество строительных стапелей, имеющихся у немцев, но иностранцев немцы к ним не допускали. Холл одолжил у герцога, прибывшего туда с визитом, очень быстроходный моторный катер и, притворившись яхтсменом, гонял вверх-вниз вдоль Кильского фьорда, пока не ухитрился добиться очень своевременной «поломки» как раз напротив стапелей. Пока катер «ремонтировался», двое его офицеров, спрятавшись в каюте, фотографировали строительный участок, чтобы предоставить Адмиралтейству необходимые сведения.

Один из подчиненных Холла, У. Ф. Кларк, описывает его как человека «наделенного замечательным и гибким рассудком, флером интеллигентности и способностью извлечь на свет все лучшее у тех, кто работал под его началом».

Холл помог морским криптографам в двух отношениях. Во-первых, он получил для их работы комнату № 40 старого здания Адмиралтейства, куда более просторную, чем их предыдущее помещение, впоследствии ставшую лишь одной из смежных комнат, в которых они работали. Довольно эксцентричный Дилли Нокс получил комнату № 53, большую часть которой занимала ванна, установленная Адмиралтейством для использования после ночных дежурств. А Нокс заявлял, что лучше всего ему работается в парной, мыльной атмосфере ванной. Второй вклад Холл сделал в ноябре, когда назначил капитана третьего ранга Герберта У. Хоупа анализировать постоянно возрастающий поток перехваченных немецких радиограмм и оказывать экспертную помощь дешифровщикам в вопросах, связанных с флотом, в которых они были некомпетентны.

Когда Комната 40 заработала на полную мощность, вклад ее оказался просто неоценимым. В начале войны флот вынужден был проводить изрядную часть времени, обшаривая Северное море в поисках противника из опасения, что будет захвачен врасплох. Но с декабря 1914 года и до конца войны, за исключением короткого периода в 1918 году, основные перемещения немецкого Hochseeflotte были известны Комнате 40. В сводке военно-морского штаба по поводу ситуации к исходу 1914 года отмечалось, что благодаря Комнате 40 флоту больше не требуется… постоянно прочесывать Северное море, как предписывает состояние полной боевой готовности. Теперь отдых и обучение можно спокойно внести в повестку дня. В общем и целом флот несет меньше потерь, действует более спокойно и стал сильнее, нежели в самом начале войны.

Разведывательные данные Комнаты 40 зачастую недооценивали или использовали не по назначению. В Ютландском сражении труды Комнаты 40 были снова частично нейтрализованы, но не благодаря тактике немцев или мерам их безопасности при переговорах, а из-за глупости флотского командования. Ютландское сражение состоялось 31 мая 1916 года; в нем участвовало 248 британских и немецких кораблей, в том числе 56 дредноутов.

Начальник Admiralstab (адмиральского штаба) адмирал Рейнхард Шейер планировал заманить британский флот в ловушку с подводными лодками, рассчитывая отрезать одну или две британские эскадры. 18 подводных лодок, в том числе 3 миноносные, были отправлены с Оркнейских островов к голландскому побережью с задачей вести боевые действия и наблюдения. Комната 40 обнаружила их отплытие 16 мая и исчезновение с торговых маршрутов, из чего заключила, что предстоит серьезная боевая операция.

Перехваты 28–31 мая позволили Комнате 40 вести пристальное наблюдение за немецким флотом и получить сведения, имевшие грандиозную стратегическую ценность. Однако Оливер и начальник оперативного отдела капитан Томас Джексон неправильно поняли анализ Комнаты 40 и проинформировали флот, что немцев пока не видно и «они готовятся отплыть сегодня рано утром».

Дезинформация повлекла весьма серьезные последствия. Адмирал флота Джон Джеллико, осознавая необходимость экономить топливо, не сделал попыток форсировать встречу с адмиралом флота Дэвидом Битти и атаковать немецкий флот. В результате расстояние между главной частью британского флота и крейсерами возросло. В свою очередь, час-два дневного света, которые могли бы сыграть грандиозную роль в исходе сражения, были потеряны. Вдобавок когда Битти заметил на горизонте немецкие крейсеры чуть менее трех часов спустя после получения сведений, что Hochseeflotte все еще в порту, его и Джеллико уверенность в полученных из Адмиралтейства разведданных серьезно пошатнулась.

Однако куда важнее то обстоятельство, что немецкий флот избег потопления. Начальное недомыслие Джексона и Оливера дало немцам возможность уйти от боя, а вторая ошибка сделала подобный исход неминуемым. В 21.25 Комната 40, основываясь на перехваченных радиограммах немецкого эсминца, сообщила позицию и курс немецкого боевого корабля арьергарда по состоянию на 21.00. Сообщение, пересланное в 21.58, Джеллико получил только в 22.23, но Джеллико счел эту информацию явно ошибочной. Сопоставление ее с предыдущим сообщением, рапортовавшим, что Hochseeflotte все еще находится в устье бухты Яде, окончательно подорвало его веру в разведданные, поставляемые Адмиралтейством.

Без пяти десять Комната 40 передала еще более важные разведывательные сведения, что в 21.14 немецкий военный флот, прикрываемый с тыла крейсерами, получил приказ следовать в родные воды. Дешифровщики также сообщили курс и скорость отступающих кораблей. В 22.41 эту информацию передали по радио Джеллико; из нее явно следовало, что немецкие корабли пройдут через канал Хорнс-Риф. Джеллико то ли пришел к иному выводу, то ли просто закрыл на эти сведения глаза, полагая, что данные Комнаты 40 ненадежны. Он не изменил своего курса и не изменил тыловой походной заставы, на случай если предстоит столкновение с немецким флотом.

Дальнейшие сведения, предоставленные Адмиралтейству Комнатой 40, могли бы убедить Джеллико. В 22.10 Комната 40 доложила, что в 21.06 было приказано провести разведку Хорнс-Рифа при помощи цеппелинов. Эти сведения могли бы навести Джеллико на правильный вывод, но их так и не передали ему. Более того, из по крайней мере шестнадцати сообщений, расшифрованных Комнатой 40 Адмиралтейству с 21.55 31 мая по 3.00 1 июня, каждое из которых могло бы изменить мнение Джеллико, ему переслали только три.

Немцы не сумели решить поставленные задачи по уничтожению или выводу из строя британского флота и прорыву морской блокады. Британцы сохранили господство над Северным морем, но из-за неправильного использования разведданных Комнаты 40 Британия лишилась шанса добиться триумфа. Историк Военно-морского флота Патрик Бизли отмечает:

Победа у Ютланда могла бы стать сокрушительной, если бы бесценные преимущества великолепной разведки не были так бестолково сведены на нет порочной системой. Комната 40, вне всяких сомнений, зарекомендовала себя просто блестяще. Она предсказала вылазку Hochseeflotte более чем за неделю до ее начала; она предупредила о его отступлении достаточно загодя, чтобы Джеллико и Битти смогли выйти в море еще до того, как их противник покинул Яде… она предоставила всю необходимую информацию, которая могла подтолкнуть Джеллико к возобновлению битвы при весьма благоприятных обстоятельствах [1 июня], если бы только сведения были переправлены ему.

Русские тоже обнаружили, что радиоразведка оказывает неоценимую помощь в разработке военных операций на море. И в Балтийском, и в Черноморском флотах имелись эффективные радиоразведывательные подразделения, подчинявшиеся непосредственно штабам своих флотов.

Решение учредить эти радиоразведывательные службы стало прямым итогом получения русскими шифровальных книг с «Магдебурга». Тотчас же после того главнокомандующий Балтийским флотом решил организовать «станцию радиоперехвата особого назначения (Осназ)» на юго-восточном берегу Финского пролива. Эта станция и ее деятельность, включавшая в себя и перехват, и дешифровку, содержались в строжайшем секрете. Станцию разместили вдали от населенных пунктов и немецкой агентуры. Ее здания были скрыты от посторонних взоров, а персоналу станции запрещалось общаться с внешним миром. Дополнительную защиту обеспечивала охрана вокруг этой станции, а припасы доставляли автомобилем строго по расписанию.

С этого момента радиоразведывательные операции Балтийского флота росли ошеломительными темпами. К осени 1915 года в северном регионе действия флота насчитывалось уже пять постов радиопеленгации и пять постов радиоперехвата. А в южной зоне его разведывательные ресурсы возросли до пяти станций радиопеленгации и четырех станций перехвата. В начале этого года радиоразведывательный центр южного региона был учрежден в Ревеле (ныне Таллин). Возможно, аналогичные центры были учреждены и в других регионах. Они должны были заниматься исключительно радиоразведкой и передавать сведения соответствующим центральным радиостанциям. Неизвестно, имелись ли хоть какие-нибудь станции радиоперехвата в восточной зоне.

Согласно отзывам бывшего высокопоставленного офицера Балтийского флота, использование радиоразведки Российским военно-морским флотом оказалось чрезвычайно эффективным, в немалой степени благодаря аналитическому уму начальника службы связи Балтийского флота капитана А. И. Непенина, в 1916 году назначенного на пост командующего Балтийским флотом. Как сообщает упомянутый офицер:

Непенин до предела отточил свой дар создавать полную картину перемещения вражеских кораблей, а по ней угадывать планы и намерения врага. Непенин мог осуществить эту задачу… на основании шифрованных немецких радиограмм и пеленгов, получаемых станциями пеленгации. Его прогнозы передвижений противника, порой чуть ли не взятые с потолка, почти всегда оправдывались… [Флот] не проводил ни одной операции, не получив сперва подробнейшей и почти всегда правильной интерпретации Непениным сведений о нужном регионе.

Первая из этих операций состоялась 14 февраля 1915 года. Благодаря радиоразведке русские выяснили график прибытия и убытия немецкого крейсера в порт Либау (ныне Лиепая). На место тотчас же была выслана русская подлодка, затопившая крейсер, отплывавший из Либау.

1 июля 1915 года соединение русских крейсеров по пути на бомбардировку немецких целей в Мемеле получило добытые радиоразведкой сведения касательно точки планируемой встречи немецкого крейсера «Аугсбург» с прочими немецкими кораблями. Русское соединение смогло обратить германские корабли в бегство, помешав встрече.

Пожалуй, наиболее впечатляющим образом Балтийский флот воспользовался данными радиоразведки 31 июля 1915 года. В это время русские получили предупреждение о планируемом рейде немецкого военно-морского флота в Рижский залив одновременно с попыткой немецких сухопутных войск захватить Ригу. Русские дешифровщики извлекли эту информацию из немецких радиограмм. В сочетании с данными воздушной разведки и наблюдениями береговых постов эти сведения помогли предсказать предполагаемую дату и время наступления, а также порядок развертывания вражеских войск. В результате Балтийский флот оказался на позициях вовремя и смог отбить немецкую атаку 8 августа.

Высочайшим разведывательным достижением Первой мировой войны был перехват, расшифровка и последующее использование телеграммы Циммермана британцами. К январю 1917 года война тянулась уже два с половиной года, и ни одна из сторон не могла добиться явного перевеса. Наступил критический период. Погибли, были ранены или искалечены миллионы человек. Обстановка внутри всех воюющих стран стремительно ухудшалась. Соединенные Штаты тем временем старались воздержаться от вступления в войну. В начале войны президент Вудро Вильсон провозгласил нейтралитет США и выиграл выборы 1916 года под девизом «Он избавил нас от войны». Британцам стало ясно, что, несмотря на активную позицию провоенной группировки, возглавляемой Теодором Рузвельтом и сенатором Генри Каботом Лоджем, Америка останется на запасных путях, если только не случится какое-нибудь ужасное событие, способное сплотить американский народ и подтолкнуть страну к войне.

И этим вопиющим событием стала телеграмма Циммермана. 16 января 1917 года немецкий военный министр Артур Циммерман отправил шифрованную депешу послу Иоганну А. фон Берншторфу в Вашингтон для пересылки немецкому посланнику Генриху И. Ф. фон Экхардту в Мексику.

Для передачи в Вашингтон депеша была зашифрована при помощи кода 7500. Однако Экхардт кодом 7500 не располагал. По получении депеши фон Берншторф расшифровал ее, внес изменения в дату и исходящий номер и зашифровал при помощи кода 13040.

Британцы смогли перехватить каблограмму благодаря мерам, принятым сразу же после начала войны, из-за чего немцы оказались весьма ограничены в средствах дальней связи. До войны немцы передавали дипломатические послания в Западное полушарие по ряду трансатлантических кабелей и по радио. Всего через две-три недели после начала войны в результате действий британских военных и дипломатов немцы лишились всех средств оперативной связи, кроме радио.

Немцы располагали и другими средствами связи, но у них имелись серьезные недостатки. Мощную радиостанцию в Науэне, под самым Берлином, прослушивали четыре британских поста. Еще менее желательный метод требовал использования радиостанций в Сэйвилле (Лонг-Айленд) и Такертоне (Нью-Джерси). Поскольку США соблюдали нейтралитет, все послания, переданные или принятые этими станциями, должны были передаваться американскому правительству для цензуры вместе с шифром или шифрами и экземпляром каждой депеши, изложенной открытым текстом.

Еще один канал связи обеспечивало правительство Швеции. Депеши передавали из Берлина в Стокгольм по радио, затем переправляли по кабелю в Буэнос-Айрес, а оттуда в Вашингтон. Такие депеши выглядели частью шведской корреспонденции, хотя на самом деле были немецкими шифровками со вставленными псевдошифрами.

И наконец, последним средством связи, к которому могли прибегнуть немцы, была американская правительственная радиосвязь. Во время ряда критических периодов шифрованные немецкие депеши передавали из Берлина в Вашингтон и из Вашингтона в Берлин через Госдепартамент США. Эти депеши, замаскированные под радиограммы США, пересылали без предоставления Соединенным Штатам открытого текста или шифров. Немцы убедили Госдепартамент удовлетвориться этим методом, как единственным средством обеспечить секретность немецких переговоров между Берлином и Вашингтоном. Однако немецкие сообщения не подвергались перекодировке шифрами Госдепартамента: им просто приписывали шапку, адрес и подпись американской депеши: но поскольку шифры США обычно состояли из буквенных групп, а немецкие были цифровыми, британцы легко отличали немецкую корреспонденцию от настоящей американской.

Важность этой депеши заставши) Циммермана прибегнуть к специальным мерам, чтобы она наверняка пришла по назначению. Первоначально она должна была отправиться в Швецию на подводной лодке «Дойчланд». Однако «Дойчланд» задержалась, и Циммерман решил прибегнуть ко второму способу пересылки этой депеши через Госдепартамент, отправив якобы пересмотренную радиограмму касательно его реакции на недавние мирные инициативы президента Вильсона.

Утром 17 января, за два дня до того, как депеша была переправлена из Вашингтона в Мехико, Уильям Монтгомери и Найджел Де Грей, два дешифровщика, работавшие в дипломатическом отделе Комнаты 40, вручили частично расшифрованную при помощи кода 7500 копию телеграммы Моргуну — Холлу. В это время британцы работали с обоими шифрами. И хотя они разгадали большую часть шифра 13040, шифр 7500 им давался хуже, поскольку был более сложным по своей природе и использовался в течение гораздо меньшего промежутка времени. Вдобавок передачи, отправленные шифром 7500, были весьма немногочисленны, поскольку этот шифр использовали только узкие круги.

Неспособность Комнаты 40 овладеть шифром 7500 очевидна по множеству нерасшифрованных мест, зияющих в тексте, извлеченном из перехваченной телеграммы:

Совершенно секретно, для личного сведения Вашего Превосходительства и для передачи имперскому посланнику в [Мехико?] по тел. ном. 1 *** по надежному каналу.

Мы предлагаем с 1 февраля снять всяческие ограничения на боевое применение подводных лодок. Однако, поступая так, мы стремимся, чтобы Америка сохранила нейтралитет ***? Если мы не [преуспеем в этом], мы предлагаем [Мексике?] союз на следующих условиях: [совместное] ведение войны [совместное] заключение мира Ваше Превосходительство, сим вы должны тайно проинформировать президента [что мы ожидаем] войны с США [возможно] [*** Японией] и в то же самое время, что мы поведем переговоры с Японией *** [не поддающееся расшифровке предложение, означающее «пожалуйста, скажите президенту»), что *** наши подводные лодки вынудят Англию заключить мир в ближайшие месяцы. Подтвердите получение.

Циммерман

Как ни усердно старались Монтгомери и Де Грей расшифровать всю депешу, они смогли восстановить лишь часть текста. Холл тотчас же понял всю значимость перехвата. Депеша, даже в столь искаженном виде, могла подтолкнуть Соединенные Штаты к войне. Но передача послания Соединенным Штатам вынудила Холла также открыть, каким образом сообщение было получено, по сути признав, что британцы перлюстрируют корреспонденцию нейтральных государств, в том числе и Соединенных Штатов. Последнее могло вызвать неодобрение и осложнить Британии вербовку Соединенных Штатов в число союзников. Вдобавок передача депеши в столь искаженном виде могла вызвать сомнения в ее подлинности и даже навлечь на Британию обвинения в фабрикации всей телеграммы.

С другой стороны, если бы Холл смог создать впечатление, что телеграмма перехвачена в Мексике, немцы могли бы заключить, что добыта только версия, изложенная открытым текстом, доставленная фон Экхардту. В подобном случае немцы, вероятно, продолжали бы пользоваться теми же шифрами, и Комната 40 смогла бы продолжать читать их корреспонденцию. Далее, Холл мог знать или догадываться, что Экхардт не располагает шифром 7500 и что фон Берншторфу придется передать депешу Циммермана более доступным шифром, что позволит расшифровать ее полностью.

В начале февраля британский чиновник в Мексике получил телеграмму через агента из телеграфной конторы в Мехико. И телеграмма действительно была зашифрована кодом, уже взломанным Комнатой 40, - 13040.

Полный текст телеграммы гласил:

Мы намерены начать неограниченное боевое применение подводных лодок первого февраля. Тем не менее желательно, чтобы Соединенные Штаты сохранили нейтралитет. В случае, если добиться этого не удастся, мы делаем Мексике предложение союза на следующей основе: вместе воевать, вместе заключать мир, щедрую финансовую поддержку и понимание с нашей стороны, что Мексика намерена отвоевать утраченные территории в Техасе, Нью-Мексико и Аризоне. Уточнение деталей предоставляем вам.

Вы должны проинформировать президента [Мексики] под величайшим секретом, что война с Соединенными Штатами неизбежна, и намекнуть, что он должен по собственной инициативе пригласить Японию присоединиться и в то же самое время служить посредником между Японией и нами.

Пожалуйста, привлеките внимание президента к факту, что неограниченное использование наших подводных лодок ныне сулит перспективу вынуждения Англии к заключению перемирия в ближайшие месяцы. Подтвердите получение.

Циммерман

И хотя у британцев на руках имелась полная версия телеграммы с предложением Мексике отвоевать Техас, Нью-Мексико и Аризону, они все еще не решались передать текст Соединенным Штатам. Несмотря на разрыв дипломатических отношений с Германией в начале февраля из-за неограниченного боевого применения подводных лодок. Соединенные Штаты не подавали признаков, что намерены вступить в войну в ближайшее время.

Наконец, больше медлить Британия уже не могла. 22 февраля Холл показал Эдуарду Беллу, чиновнику американского посольства, поддерживавшему связь с британскими спецслужбами, расшифрованную телеграмму от Берншторфа к фон Экхардту. Два дня спустя посол Уолтер Хайнс Пейдж передал по телеграфу содержание депеши Вильсону, сопроводив ее причудливыми объяснениями касательно обстоятельств перехвата и расшифровки, которые Холл предоставил Пейджу. Как и следовало ожидать, британцы никоим образом не противились публикации телеграммы.

1 марта заголовок «Нью-Йорк таймс» гласил: «Германия создает союз против США; просит присоединиться Японию и Мексику; опубликован полный текст ее предложения». Сразу же под заголовком шел полный текст телеграммы Циммермана. Заголовок «Вашингтон пост» трубил: «Раскрыт немецкий заговор с целью завоевать Соединенные Штаты при помощи Японии и Мексики: подробности махинаций, начатых 19 января в Берлине, переданные фон Берншторфом в руки президента».

Потрясение, хотя и предсказуемое, оказалось ошеломительным. Однако некоторые сенаторы заявляли, что подлинность телеграммы не доказана. В результате государственный секретарь Роберт Лэнсинг телеграфировал Пейджу: «Правительство не имеет ни малейших сомнений в ее подлинности, но со стороны британского правительства было бы большой любезностью позволить Вам… лично расшифровать исходную депешу, каковую мы получили из телеграфной конторы в Вашингтоне… Уверьте [министра иностранных дел Артура Бальфура], что Госдепартамент пошел на это требование неохотно, но полагает, что подобный курс действий ощутимо упрочит его позиции и даст возможность Госдепартаменту заявить, что он располагает тайным посланием Циммермана, полученным из рук собственных людей».

2 марта ответ Пейджа проинформировал Лэнсинга, что Белл лично расшифровал телеграмму Циммермана и подтверждает ее легитимность. Как оказалось, удостоверение Белла и не потребовалось. 3 марта по неизвестным причинам Циммерман устранил все сомнения, признав подлинность телеграммы. Чуть более месяца спустя, 6 апреля 1917 года, Соединенные Штаты вступили в войну.

Соединенные Штаты, вероятно, присоединились бы к Британии в любом случае, поскольку Германия сняла все ограничения на использование подлодок в боевых действиях. Однако эти боевые действия сказались не на всех. Кроме того, к моменту, когда Соединенные Штаты были бы готовы вступить в войну, цен тральные державы могли уже одержать победу. Но телеграмма выявила очевидную опасность для США лишиться территорий на юго-западе и западе" продемонстрировав конкретную угрозу со стороны Германии для живущих там людей. Она также заставила многих поверить, что победа немцев будет означать аннексию Германией некоторых частей страны. Она ясно указывала на враждебность Германии и помогла преобразить "европейскую войну" в "великую войну за демократию".

Госсекретарь Лэнсинг заключил, что телеграмма сыграла куда более важную роль в формировании в Америке единого общественного мнения, "нерушимой народной поддержки правительства" и превращении войны "в неизбежную, хотя и непопулярную, потому что далее сомневаться в злодейских намерениях правительства Германии по отношению к Соединенным Штатам больше не приходилось", чем возобновление Германией неограниченного боевого применения подводных лодок.

ГЛАВА 4 ШПИОНЫ ЛЕНИНА

Первая мировая война, так революционизировавшая разведку, заодно привела к революции в России. Отчасти причиной этой революции послужили военные неудачи России, и своими поражениями она во многих случаях обязана успехам немецкой разведки. Но к насильственному отречению царя Николая II от престола 2 марта 1917 года привел в том числе и крах его режима, отличавшегося, по выражению одного из депутатов Думы, "некомпетентностью, граничащей с государственной изменой".

Февральская революция, начавшаяся 23 февраля 1917 года с забастовки 7 тысяч ткачих, была не просто дворцовым переворотом. Рабочие, солдаты и крестьяне захватывали заводы и фабрики, открывали двери тюрем, захватывали гарнизоны и помещичьи имения. Движение это было абсолютно стихийным, и авангардом революции могла стать любая предприимчивая политическая партия.

Поначалу большевики пребывали в слишком невыгодном положении, чтобы воспользоваться безвластием: Ленин находился в Швейцарии, Лев Троцкий и Николай Бухарин — в Нью-Йорке, еще некоторые — в Париже, а остальные, и Иосиф Сталин в том числе, — в ссылке в Сибири. Как только весть о революции долетела до них, все они ринулись обратно в Россию и собрались в Петрограде. Под идейным и организационным руководством Ленина они начали планировать государственный переворот, который привел бы большевиков к власти.

Воцарившийся хаос обеспечил плодородную почву для большевистских стратегов. К лету 1917 года все традиционные формы власти рухнули. Поражения на внутреннем фронте ничуть не уступали поражениям на военных фронтах. Производство застопорилось, продовольствия не хватало, в транспортной системе воцарился хаос. Свежеиспеченное Временное правительство оказалось не в состоянии поддерживать закон и порядок. И, несмотря на ненависть русского народа к войне, Временное правительство по-прежнему настаивало на участии России в боевых действиях. Июльский мятеж в Петрограде был подавлен кавалерийской дивизией, отозванной с фронта. Но Временному правительству не удалось снискать народную поддержку; политическим талантом, необходимым для действенного правления, оно не располагало, и время его истекло.

И хотя большевики были партией меньшинства — в начале 1917 года их численность не превышала 20 тысяч человек, их противники проявили в вопросах власти такую робость и нерешительность, что благодаря везению Ленин и его союзники смогли обратить всеобщее недовольство себе на пользу. Итогом стал переворот 25 октября (7 ноября), в результате которого большевики захватили власть от имени рабочего класса, хотя и без его поддержки.

Захватив власть, большевики тут же попытались сосредоточить в своих руках все рычаги управления отсталой, поверженной в хаос и уставшей от войны страной. При этом их окружали и внутренние, и внешние враги. Одной из первых организаций, созданных новым большевистским правительством 7 (20) декабря 1917 года, стала ЧК. Официальное название ее было куда затейливее: Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. В марте 1918 года ЧК[3].

ЧК стало творением Феликса Дзержинского, аскетичного революционера-поляка, упивавшегося восемнадцатичасовыми рабочими днями. К моменту учреждения ЧК он уже зарекомендовал себя специалистом в вопросах безопасности, организовав комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, Всероссийский центральный исполнительный комитет, а также комиссию по реорганизации органов безопасности Петрограда. Когда распределялись обязанности между новыми членами НКВД (Народного комиссариата внутренних дел), Дзержинский добровольно принял на себя обязанность восстановить порядок на всей территории страны. Однако он понимал, что, прежде чем сосредоточить внимание на стране в целом, необходимо восстановить порядок в столице.

Но еще до того как комиссия смогла приступить к деятельности, Совнарком (Совет народных комиссаров) получил донесение о неминуемой всеобщей стачке государственных служащих во всей России. Тогда было принято решение "поручить товарищу Дзержинскому учредить специальную комиссию для изучения возможности дать отпор подобной стачке самыми энергичными революционными средствами и определить методы подавления злонамеренного саботажа".

7 (20) декабря Дзержинский рапортовал Совнаркому о создании новой комиссии. Он доложил:

Революция в явной опасности. Мы относились к разыгрывающимся вокруг событиям чересчур снисходительно. Противник собирается с силами. В деревнях действуют контрреволюционеры, кое-где склоняя на свою сторону наши собственные войска. Теперь враг уже здесь, в Петрограде, в самом нашем сердце. Мы располагаем неопровержимыми доказательствами этого. Мы должны бросить на этот фронт… решительных, стойких и преданных товарищей, дабы отстоять завоевания революции. Я предлагаю, я требую применения революционного террора против контрреволюционеров. И действовать мы должны не завтра, а сегодня же, сейчас же.

Комитет одобрил его рекомендации и, поспешно набросав протокол № 21, учредил Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем[4]. В протоколе перечислялись задачи комиссии:

1. Пресекать любые попытки контрреволюционной деятельности и саботажа во всей России где бы то ни было.

2. Предавать суду революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и разработать меры по борьбе с ними.

3. Предварительное следствие проводится исключительно комиссией, в той мере, в какой это необходимо для подавления.

Совнарком тоже одобрил меры пресечения контрреволюционной деятельности: "конфискация имущества, ссылка, изъятие [продуктовых] карточек, публикация списков врагов народа и т. д." Но главным оружием ЧК должен был стать террор. Столкнувшись с массовым сопротивлением власти большевиков, Ленин пришел к выводу, что для установления диктатуры пролетариата необходима "специальная система силовых мер". Дзержинский это решение поддержал, ибо, как он объяснил жене, он приучал себя "безжалостно" защищать революцию.

Дзержинский как нельзя лучше подходил на роль главы ЧК. Не будучи ни русским, ни ближайшим соратником Ленина, он тем не менее зарекомендовал себя преданным марксистом-революционером. Рожденный в семье польских интеллигентов 30 августа (11 сентября) 1877 года в оккупированной русскими Польше, Дзержинский всю жизнь говорил по-русски с польским акцентом.

Воспитывался Феликс в обстановке строжайшего католицизма и пылкого польского патриотизма. И хотя впоследствии он отрекся и от того, и от другого, такое воспитание оставило на его личности неизгладимый отпечаток в виде яростной убежденности и самоотверженной преданности делу. Кроме того, он, как и прочие поляки, жаждал отомстить царскому режиму за угнетение Польши. В детстве он мечтал добыть шапку-невидимку, чтобы, по словам самого Дзержинского, "перебить всех русских".

В 1894 году преподаватель немецкого языка Виленской гимназии, где учился Дзержинский, потребовал его исключения, как "недовольного" существующим порядком. В том же году Дзержинский вошел в группу изучения марксизма, организованную находившейся в Вильно Литовской социал-демократической партией, и в результате отрекся от своей фанатической веры в Бога. Его новой религией стал марксизм-ленинизм, и Дзержинский присягнул "сражаться против зла до последнего дыхания".

На следующий год он вступил в Социал-демократическую партию царства Польского и Литовского. Первым его поручением стало налаживание связей с рабочим классом. В январе 1896-го он бросил школу и в возрасте девятнадцати лет стал профессиональным революционером в Вильно.

Вскоре он приобрел репутацию опытного агитатора и организатора и за свою деятельность попал под надзор полиции. Очередное назначение он получил в промышленный городок Ковно, где отвечал за печать и распространение подпольной газеты, а также за организацию местных рабочих. Эта деятельность привела к аресту в июле 1897 года, когда его выдал один из доверенных рабочих. Ожидая суда, он писал сестре: "Тюрьма страшна только для слабых духом".

Но в тюрьму Дзержинский не попал; его приговорили к ссылке на три года под надзор полиции. В мае 1898 года он отправился в ссылку — в город Нолинск Вятской губернии, где работал на табачной фабрике, мечтая: когда "буду свободен, они заплатят за все".

Даже в ссылке Дзержинский продолжал пропагандировать свои убеждения, и полиция отметила его старания "оказать влияние на ряд людей, до сей поры являвшихся вполне благонадежными". В итоге местные власти приказали перевести его из Нолинска "в такой уголок губернии, где у него будет меньше возможности распространять свое влияние на окружающих". Новым местом его ссылки было уединенное местечко Кягородск, расположенный на несколько сотен верст севернее, пока в августе 1899 года ему не удалось бежать.

Однако этот побег был лишь началом ряда заключений и побегов[5]. Из двадцати лет подпольной революционной деятельности одиннадцать Дзержинский провел в тюрьмах. С 1897-го по 1912-й его арестовывали шесть раз. Трижды его приговаривали к ссылке в Сибирь, и трижды он бежал. Но достаточно долго пробыть на свободе ему удалось лишь дважды: в период с июня 1902 года по июль 1905-го и с конца 1909-го по сентябрь 1912-го. И хотя он сумел сохранить здоровье духовное, его физическое здоровье было безвозвратно подорвано тяготами тюремной жизни. Но отсутствие возможности участвовать в революционной работе подтачивало даже его дух. Порой он и сам начинал сомневаться, что сумеет сохранить решимость. После оглашения пятого приговора к тюремному заключению он написал:

Когда я задумываюсь о долгих днях, которые мне предстоит провести в тюрьме, день за днем, час за часом — меня охватывает ужас, и из глубины души рвутся слова: мне этого не вынести! И все-таки я нахожу силы, как другие, как многие и многие вынесли куда худшие пытки и муки… Если же мне не удастся собраться с силами, смерть придет и избавит меня от ощущения беспомощности и решит все вопросы. Посему я смиряюсь.

С такой же невозмутимостью Дзержинский относился и к чужим страданиям. Он мог проявлять безжалостность не только по отношению к врагам, но и к тем, в ком он признавал жертвы несправедливости. Он мог описывать врага как социальное зло, обрекающее бесчисленное множество невинных "на жалкое и нечеловеческое существование", но притом мог писать: "Голод и страдания народных масс, слезы детей и отчаяние их матерей — необходимые жертвы, на которые народ должен пойти, дабы одолеть врага и восторжествовать". Дзержинский не брезговал никакими средствами, только бы уничтожить врагов. Вместе с Лениным он верил, что "жизнь такова, что исключает сантименты, и горе человеку, не находящему в себе сил, дабы возобладать над своими чувствами".

В шестой, и в последний, раз Дзержинский был арестован в Варшаве в сентябре 1912 года. На сей раз бежать ему не удалось, и он оставался за решеткой вплоть до падения царизма. 1 марта 1917 года, когда ему было тридцать три года, Февральская революция положила конец его тюремным мытарствам. Дзержинский тотчас же сблизился с большевиками и на летней партийной конференции был избран в Центральный комитет РСДРП (б).

Деятельность Дзержинского в качестве главы ЧК наглядно демонстрирует, что он ни на йоту не утратил ни своего пыла в борьбе за свое дело, ни ненависти к врагам. В первый год на посту начальника тайной полиции он работал, ел и спал в собственном кабинете на Лубянке — в здании бывшей страховой компании, занятом ЧК. За свой аскетизм и легендарную двужильность он заслужил прозвище Железный Феликс.

Согласно своему уставу от декабря 1917 года, ЧК ограничивалась лишь "предварительным следствием". Но вскоре ЧК стала уже не просто следственным органом. К январю 1918 года, когда Белая гвардия и Красная армия схлестнулись в Гражданской войне, ЧК позволили разыскивать, арестовывать и заключать под стражу. Февральский декрет, написанный лично Лениным, уполномочивал ЧК проводить репрессии против активных контрреволюционеров. "Подразделения комиссии [ЧК]" должны были "безжалостно казнить" контрреволюционеров на месте преступления.

Поначалу ЧК пользовалась своим правом казнить и миловать весьма сдержанно. Но после событий, разыгравшихся в августе 1918 года, положение переменилось. Высадка английских и французских войск в Архангельске, а также операции западных разведок заставили большевиков заключить, что Антанта замышляет свержение советского правительства.

Впервые британские войска высадились в России в Мурманске 6 марта, всего через три дня после подписания Брест-Литовского мирного договора, положившего конец участию России в Первой мировой войне. Войска — батальон морских пехотинцев — должны были воспрепятствовать немцам захватить значительные количества боеприпасов и оружия, доставленных в Мурманск для использования на Восточном фронте. В то же самое время были начаты приготовления к антибольшевистскому перевороту в Москве.

К середине июля союзники полагали, что настало время осуществить эти планы. 2 августа отряд британских морских пехотинцев, французский батальон и пятьдесят американских моряков высадились в Архангельске, якобы для того, чтобы помешать немцам захватить арсенал. На самом же деле момент высадки подгадали так, чтобы она совпала с антибольшевистским переворотом в городе. За две недели до того здесь тайно высадились две группы агентов Антанты, но были перехвачены и арестованы большевиками. Однако ночью 1 августа капитан Георгий Чаплин, офицер русского флота, поддерживавший связь с Королевским ВМФ, успешно осуществил переворот. На следующий день войска Антанты высадились по просьбе антисоветского Верховного правительства Севера.

Агенты из Франции и Соединенных Штатов тоже помогали антибольшевистским группировкам. 25 августа агенты встретились в Москве в кабинете американского генерального консула Де Уитт Пула. Было выработано решение, что после надвигающегося окончательного вывода дипломатического корпуса Антанты шпионаж и подрывную деятельность будут осуществлять остающиеся агенты: от Британии — Сидни Рейли, от Франции — полковник Анри де Вертемен, а от Америки — Ксенофон де Блюменталь Каламатиано. К несчастью для заговорщиков, на встрече присутствовал Рене Маршан, журналист, связанный с французской миссией, и информатор ЧК заодно.

Рано утром 31 августа, согласно советской версии, "агенты ЧК начали ликвидацию… заговора". ЧК не удалось схватить Рейли, зато был арестован Каламатиано, выдававший себя за русского инженера. Внутри найденной у него в квартире тросточки обнаружили список агентов, которых он снабжал деньгами.

Возможно, рейд был проведен именно в этот день из-за двух покушений накануне. В Петрограде была совершена попытка убийства председателя ЧК. Второй жертвой должен был стать не кто иной, как Ленин, в результате покушения получивший тяжелое ранение[6]. Для большевиков эти события послужили сигналом начала контрреволюции, и ЧК получила приказ принять соответствующие меры.

3 сентября в "Известиях" была опубликована декларация ЧК, призывавшая рабочий класс сокрушить "гидру контрреволюции" путем массового террора. В том же номере газеты была напечатана телеграмма Сталина, призывавшая к "открытому, массовому, систематическому террору против буржуазии и ее агентов". Два дня спустя "красный террор" стал официальной политикой правительства, фактически выдав ЧК мандат на убийство. Но ЧК уже приступила к старательному истреблению врагов революции. К 3 сентября петроградская ЧК казнила более 500 человек. До конца года во всей стране было расстреляно еще несколько тысяч человек.

Вместе с "красным террором" разрасталась ЧК, и к началу 1919 года она стала одним из основных орудий государственной власти большевиков. На организацию Дзержинского ложилось все больше и больше обязанностей, в том числе были учреждены транспортная и пограничная ЧК, а также специальные отделы в Красной армии для контроля лояльности войск. К середине 1921 года численность штата ЧК, включая армейские подразделения, превышала 250 тысяч человек.

Варварские методы ЧК вызывали протесты. Центральный комитет партии провел расследование и пришел к выводу, что ЧК осуществляет свою миссию достойным образом. Несмотря на этот вывод, ЦК предупредил региональные комиссии, чтобы они сосредоточили внимание на настоящих врагах народа, дав мирным гражданам "возможность раз и навсегда убедиться в нерушимости и необходимости существования советской власти". Но подразделения ЧК на местах не придали значения подобным предостережениям центра, продолжая регулярные пытки и казни. Ко времени окончания Гражданской войны на совести ЧК лежали смерти как минимум 200 тысяч человек.

Успехам большевиков на фронтах Гражданской войны способствовали не только дознания ЧК, но и разведывательная деятельность Красной армии. Враги большевиков — и Белая гвардия, и иностранные войска — широко использовали стационарные и мобильные радиостанции. Такие станции имелись при штабах армий, корпусов и дивизий, а также на кораблях военного флота и торговых судах, доставлявших войска, оружие, боеприпасы и прочие военные грузы. К штабам Белой гвардии были прикомандированы военно-дипломатические представители Соединенных Штатов, Британии и Франции, располагавшие собственной радиоаппаратурой, чтобы поддерживать контакт с Лондоном, Парижем, Варшавой и прочими городами.

Их передачи оказались для большевистской разведки золотой жилой, так как белогвардейцы почти не принимали при радиопереговорах никаких мер секретности. Они совершенно не шифровали оперативные сводки с фронтов, а порой и боевые приказы. Группировку вражеских войск, а также перемещения штабов можно было выявлять напрямую, по тексту сообщений, по пеленгу или косвенно — по прекращению деятельности передатчика и последующему ее возобновлению при ослабленном сигнале.

Подразделения радиоразведки в Красной армии стали организовывать в начале 1919 года под надзором радиоотдела управления связи Красной армии. Рассчитывали, что каждый штаб фронта и армии будет располагать одной станцией перехвата и одной станцией пеленгации. Станции перехвата прослушивали репортажи для зарубежных газет и сообщения, передаваемые вражескими полевыми радиостанциями. В январе 1919 года в Серпухове была организована станция радиоперехвата с персоналом из двадцати двух человек.

Кроме радиопередач белогвардейцев, служба радио-разведки перехватывала также радиопередачи иностранных телеграфных агентств. С 1919 по 1921 год было подготовлено около тысячи разведывательных сводок, основанных исключительно на перехватах британских, немецких, французских и итальянских передач. Сводки по радиоперехватам материалов зарубежной прессы передавали Ленину.

Перехваченные иностранные радиограммы были источником ценных политических, экономических и военных разведданных. Одно из посланий, перехваченное в начале 1919 года, выдало общую стратегию весеннего наступления белогвардейского генерала Александра Колчака. Перехваченное сообщение указывало, что "[мы] попытаемся наладить контакте Архангельском, и как только нам удастся занять рубеж на Волге, мы установим контакт с югом и генералом [Антоном Ивановичем] Деникиным, после чего перейдем в наступление и двинемся на Москву. Захват Москвы — наша главная цель".

Во время операций Красной армии против войск Колчака в 1918 и 1919 годах ее радиоразведывательная служба Восточного фронта прослушивала радиопередачи Сибирской, Западной и Уральской белоказачьих армий Колчака, а также белогвардейских радиостанций в районах Астрахани, Гурьева, Красноводска и Баку. Операции по перехвату также обеспечили доказательства наличия радиосвязи между Колчаком и войсками иностранных интервентов. Нешифрованные, некодированные радиопередачи белогвардейцев дали возможность установить местонахождение штабов Колчака, Деникина, Каспийского фронта, Кавказской и Донской армий, Астраханского отряда и группы войск на Северном Кавказе.

В 1919 году радиостанции на Южном и Юго-Восточном фронтах прослушивали передвижные станции деникинской армии и стационарные станции, располагавшиеся на побережье Черного моря. Станции Южного фронта перехватили целый ряд различных сообщений, переданных открытым текстом. Эти сообщения раскрыли диспозицию деникинских войск в регионе, концентрацию Добровольческой армии в Азов-Донецком секторе, 3-й Донской армии к югу от Дона в Царицынском секторе и Кавказской армии на Северном Кавказе, а также выдали местоположение нескольких белогвардейских штабов.

5 октября 1919 года штаб 9-й армии перехватил и расшифровал боевой приказ, отданный командующим Воронежской группой генерал-лейтенантом А. Г. Шкуро, расписывавший обязанности кавалерии Шкуро, захватившей Воронеж 17 сентября. Разведданные без промедления передали в штаб Юго-Восточного фронта. В конечном итоге контрнаступление комкора Семена Михайловича Буденного обратило войска Шкуро в бегство и открыло путь для более обширного большевистского контрнаступления, обратившего армии генерала Деникина в бегство.

Радиоразведка также помогла Красной армии при противостоянии с Кавказской армией генерала Петра Николаевича Врангеля. Перехваченные сообщения касались группировки вражеских войск, передислокации штабов и отступления белогвардейцев из Крыма. Начиная с 8 августа 1920 года радиостанции на Кавказском фронте обнаружили необычайно высокую эфирную активность в районе Азовского моря, к северо-востоку от Крыма. Высокая эфирная активность могла указывать на скорую высадку белогвардейских войск. 14 августа белогвардейцы высадились в Ахтарске, а фронтовые станции перехвата продолжали прослушивать их переговоры. Разведданные, полученные из перехваченных радиограмм, способствовали тому, что белогвардейцам не удалось захватить плацдарм.

Чуть более двух месяцев спустя, 16 октября, станция Кавказского фронта перехватила приказ, переданный открытым текстом, от командующего 2-й армией. Приказ касался планируемого на следующий день перехода в наступление, включавшего в себя атаку на части Красной армии, закрепившиеся на плацдарме под Каховкой. Красная армия, получившая заблаговременное предупреждение, сумела разбить атакующих.

Во время следующей фазы операций Красной армии в Крыму у белогвардейцев не хватало времени на шифровку своих сообщений, касавшихся эвакуации войск из Крыма. В результате 25 октября 1920 года в сводке радиоразведки Южного фронта отмечалось устранение "Охской радиостанции, прикомандированной к штабу 1-й армии… для переброски к новому месту назначения". В сводке также отмечалось, что начата эвакуация из Мелитополя и переброшена радиостанция, приписанная к штабу войск, действовавших в районе Николаева. Далее там говорилось, что в "последние дни мы почти не наблюдали применения полевых радиостанций противника. Следует полагать, что штабы дивизий и корпусов, к которым прикомандированы эти радиостанции, сменили дислокацию".

Перехваченные радиограммы также играли ключевую роль в наблюдении за процессом эвакуации. Благодаря перехватам установили, что у генерала Александра Кутепова на борту парохода находится 6500 офицеров без хлеба и воды. Кутепов также сообщал, что буксируемый им "Лазарь" из-за течи затонул. В то же самое время "Кронштадт" доносил, что не имеет запасов ни угля, ни продуктов, несет на борту 5 тысяч пассажиров и буксирует "Звонний". Полагаясь на эту информацию, командующий Южным фронтом Михаил Фрунзе в приказе от 15 ноября 1920 года потребовал "самых энергичных мер со стороны подводных лодок, дабы положить конец вражеским попыткам воспользоваться морем для бегства и уклониться от разгрома, ждущего наших врагов".

К исходу 1920 года Красная армия одержала победу, так что с заключением перемирия с Польшей и прекращением интервенции Антанты внешняя угроза исчезла.

В предвкушении победы Дзержинский в феврале 1920 года обратился на собрании к работникам ЧК, сказав, что наступает новая эпоха и необходимо изменить методы деятельности. Террор более неприемлем. Вместо этого необходимо сделать основной упор на сборе сведений, дабы "в зародыше подавить интриги и козни" контрреволюционеров.

К 1920 году Советы тревожили не немцы, а русские эмигрантские организации. Подобные организации, иногда прибегая к помощи правительств стран, давших им приют, стремились продолжать сражение с большевиками. Они обучали, экипировали и внедряли на советскую территорию отдельных индивидуумов и группы, сеявшие антисоветскую пропаганду и пытавшиеся поднять восстания и организовать стачки. В случае необходимости они прибегали к террористическим актам и саботажу, как и большевики.

Наблюдать за деятельностью всех антисоветских организаций" действующих на территории Эстонии, ЧК назначила бывшего военного, получившего кодовое имя "товарищ Григорий". Товарищ Григорий должен был поставлять имена и биографии руководителей организаций, а также списки их работников и агентов. ЧК также желала знать, когда агенты антисоветских организаций выезжают из Эстонии в Советскую Россию, способы пересечения границы, задания и связных по обе стороны советско-эстонской границы.

С точки зрения Ленина, требовались куда более обширные и суровые меры. 1 декабря он приказал Дзержинскому разработать планы нейтрализации самых опасных групп и предотвращения создания боевых групп, способных действовать на советской территории. За считанные дни Дзержинский подготовил совершенно секретную директиву, излагавшую многосторонний подход к нейтрализации угрозы. Директива предлагала учредить специальные подразделения для осуществления актов террора против эмигрантов и рекомендовала создать боевые организации, которые будут внедряться в наиболее враждебные группы, дабы переманивать их агентов в Россию и истреблять их.

Для проведения подобных операций Дзержинский учредил Иностранный отдел (ИНО). По мере налаживания международных связей и обмена дипломатическими представителями с иноземными державами ЧК засылала своих представителей под видом дипломатов и торговых представителей[7].

В 1920 и 1921 годах для слежки за местными эмигрантскими кругами агенты ЧК были заброшены в Эстонию, а в 1921-м — в Варшаву и Анкару. Главной дипломатической мишенью ИНО была Великобритания, которую большевистские вожди считали величайшей мировой державой, способной сыграть ключевую роль в признании России капиталистическим миром.

В начале двадцатых годов ЧК начала строить аппарат шпионажа для сбора политических, военных и научных сведений. С августа 1921 года этой деятельностью руководил Михаил Абрамович Трилиссер. В 1901 году восемнадцатилетний российский еврей Трилиссер стал профессиональным революционером. В годы перед Первой мировой войной он работал в контрразведке, выслеживая среди большевистских эмигрантов агентов охранки.

Для построения агентурной сети сперва надо было завербовать агентов. Благодаря опыту подпольной деятельности среди большевиков хватало опытных специалистов по конспиративной деятельности — подделке документов, изобретению кодов и шифров, секретной корреспонденции и фиктивным биографиям. Но большевики, имевшие опыт подпольной работы, да притом знавшие условия жизни и владевшие иностранными языками на уровне, необходимом для работы за рубежом, были крайне немногочисленны. Поэтому ЧК воззвала к коммунистическим партиям Германии, Польши, Австрии и Венгрии. И хотя завербованные в этих партиях агенты были любителями, они все-таки играли важную роль в первой советской разведывательной сети.

Чаще всего ЧК и ее преемники[8] встречали куда меньше трудностей при внедрении в европейские дипломатические миссии за пределами Европы. В начале двадцатых годов любовница британского консула в Реште (Персия) поставляла офицеру ЧК секретные документы консула. Тот же самый офицер, в 1923 году став резидентом в Мешхеде, получал копии донесений британского консула в посольство, находившееся в Тегеране, а также переписки между военным атташе в Тегеране и главнокомандованием в Индии.

К маю 1923 года сеть офицеров и агентов ИНО за рубежом была куда обширнее и целеустремленнее, чем британская Secret Intelligence Service, чей бюджет после Первой мировой войны был сильно урезан. В конце 1924 года в докладе перед Советом народных комиссаров Дзержинский описал создание "сети информационных [и] разведывательных агентств во всех крупных центрах Европы и Северной Америки. Ответственные работники ОГПУ посвящены в детали всех дипломатических и торговых миссий Союза Советских Социалистических Республик за рубежом". Дзержинский добавил, что иностранный отдел ОГПУ, состоящий из 1300 служащих, "регулярно оказывает услуги Комиссариату иностранных дел и штабу Красной Армии, поставляя секретные сведения и политического, и военного характера".

Вместе с падением царизма распалась и российская армия вместе со своей разведывательной службой. Красноармейскую разведку породили два органа: сама Красная армия и ЧК. За вычетом короткого периода, личный состав ЧК выполнял в Красной армии разведывательную и контрразведывательную деятельность вплоть до ноября 1920 года, когда Гражданской войне пришел конец. В первые годы существования Советской Республики Красную армию, чье командование более чем на 80 процентов состояло из бывших царских офицеров, считали не вполне политически благонадежной — и потому не допускали наличия в ней собственных разведывательных и контрразведывательных организаций.

В феврале 1918 года, через месяц после создания Красной армии, было образовано региструправление для регистрации и надзора за бывшими царскими офицерами. Хотя советское правительство остро нуждалось в опытных военных, оно видело в них серьезную угрозу контрреволюции.

Все это привело к сражению за контроль над военной разведкой, и специальная комиссия с Дзержинским во главе изучила этот вопрос в ноябре 1918 года. Итогом стало слияние в рамках армии подразделений ЧК и военсоветов в единую контрразведывательную организацию, проводившую обширные чистки нечекистов, так что к исходу 1918 года ЧК полностью контролировала советскую разведывательную и контрразведывательную деятельность.

В феврале 1919 года, вслед за узурпацией власти чекистами, ЦК партии и реввоенсовет издали директиву, назначавшую объединенную военную контрразведку особым отделом (00) ЧК. Отделу поручили бороться с контрреволюцией и шпионажем в армии и на флоте, а также проводить разведывательные операции за рубежом и в регионах, населенных теми, кто сражался против большевизма во время Гражданской войны.

В декабре 1920 года в Регистрационное управление поступил Ян Берзинь. Берзинь (настоящее имя — Петер Кузис), родившийся в ноябре 1889 года в Латвии, ступил на стезю революции очень рано, в 1907 году был ранен и попал в заключение, но в 1909 году вышел на свободу. Снова был арестован в 1911 году, провел в тюрьме пять лет, после чего был сослан в Сибирь. Бежав из Сибири, несколько лет учился в университете, одновременно продолжая совершенствовать свое искусство революционера.

После краткой работы в 1919 году в качестве помощника комиссара иностранных дел в оказавшейся недолговечной Советской Латвийской Республике, стал дивизионным комиссаром в Красной армии. С августа 1919 года по ноябрь или декабрь 1920-го служил начальником особого отдела ЧК 15-й армии, участвовавшей в Советско-польской войне.

В декабре 1920 года Берзиня по приказу Дзержинского перевели в Регистрационное управление. Возможно, Дзержинский прочил его на роль разведчика, потому что примерно одновременно с поступлением Берзиня в управление было принято решение распространить его деятельность на военную разведку. Послужив после начальником второго отдела управления, 27 декабря 1921 года он стал заместителем начальника военной разведки. Видимо, к тому времени Регистрационное управление уже переименовали в Разведывательное (РУ). 23 марта 1924 года Берзинь стал его начальником и оставался на этом посту вплоть до апреля 1935 года.

И хотя Берзинь внес важный вклад в становление советской военной разведки, поначалу развитие Разведуправления шло неспешным темпом, что привело к относительно небольшому числу образчиков деятельности РУ против западных держав в двадцатые годы, по большей части проведенных во Франции. Лишь в начале тридцатых РУ начало готовить офицеров для деятельности на Западе[9].

Одной из важнейших мишеней антиэмигрантской деятельности ИНО был Борис Савинков, бывший эсеровский террорист, руководивший довоенным покушением на министра внутренних дел В. К. Плеве (1904) и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича (1906). В январе 1918 года Савинков организовал подпольный Союз защиты родины и свободы (СЗРиС). Вскоре о существовании организации стало известно ЧК, и в мае 1918 года в Москве были арестованы тринадцать ее членов. Дополнительные аресты заставили организацию Савинкова рассредоточиться, и ее остатки в июле того же года трижды пытались поднять мятежи, но безуспешно.

Во время Советско-польской войны 1920 года Савинков возглавлял Русский политический комитет (РПК), находившийся в Варшаве и игравший ключевую роль в созыве Русской народной армии, сражавшейся на стороне Польши. В январе 1921 года из фрагментов РПК Савинков сформировал новый союз — Народный союз за родину и свободу (НСЗРиС), руководство которого находилось в Варшаве (хотя сам Савинков предпочел проживать в Париже). Он пришел к соглашению с украинским правительством в изгнании, а также группами казаков и белорусов, эмигрировавших в Польшу, о ведении совместных действий. Информационное бюро НСЗРиС располагало конспиративной агентурной сетью на советской территории; агенты поставляли сведения (которыми союз делился с польской военной разведкой) по военным, политическим и экономическим вопросам и подготавливали восстания против советского режима.

И снова ЧК удалось свести усилия Савинкова на нет. В декабре 1920 года Эдуардас Упениньш под именем Александр Эдуардович Опперпут прибыл в Польшу с чемоданом, набитым секретными документами, и заявил, что ушел со своего поста помощника начальника штаба внутренних войск в Гомеле. Он также утверждал, что является членом антибольшевистского подполья. Савинков почти тотчас же завербовал его, Опперпут вернулся на свой пост и стал одним из наиболее доверенных агентов Савинкова в Советской России — видимо, поставляя ценные сведения о Красной армии.

В докладах ЦРУ высказывалось мнение, что Опперпут был чекистом уже в момент внедрения в организацию Савинкова. Однако, согласно отчету КГБ от 1981 года, поначалу Опперпут был искренним последователем Савинкова, но после ареста в мае 1921 года был перевербован ЧК, став ведущим агентом-провокатором ЧК и ее преемников. Как бы то ни было, в августе 1921 года "Известия" сообщила о суде над сорока четырьмя агентами Савинкова, схваченными чекистами, возможно, не без помощи Опперпута.

Советское правительство, вооруженное документальными свидетельствами антисоветской деятельности Савинкова, 4 июля 1921 года подало польскому правительству официальный протест. Три месяца спустя поляки, уступив нажиму Советов, выдворили организацию Савинкова. Савинков вместе со своей организацией перебрался в Прагу, а затем в Париж.

Но ЧК этим не удовлетворилась. Изгнание Савинкова только подстегнуло операцию "Синдикат-2", призванную нейтрализовать остатки движения Савинкова и в России, и на Западе и заманить его на советскую территорию.

В июле 1923 года Савинков встретился в Париже с "А. П. Мухиным", полагая, что совещается с одним из руководителей московской подпольной организации. Мухин, на самом деле старший офицер ГПУ А. П. Федоров, сказал Савинкову, что московское подполье, якобы расколовшееся из-за несогласия по вопросам тактики, отчаянно нуждается в его руководстве. Но вместо того чтобы отправиться в Москву лично, Савинков отправил помощника, тотчас же по прибытии арестованного. Под нажимом помощник согласился помочь ГПУ и отправил Савинкову ряд депеш, убеждая его прибыть в Москву. Наконец в июле 1924 года Савинков согласился и 15 августа пересек границу вместе с несколькими приверженцами, угодив прямиком в ловушку ОГПУ.

27-29 августа Савинков предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР. На скамье подсудимых он признал, что вел антисоветскую деятельность, и раскаялся. Его раскаяние, а также сотрудничество с ОПТУ выиграли ему немного времени. Смертный приговор тотчас же заменили пожизненным заключением, но 7 мая 1925 года он разбился насмерть, выпав из окна Лубянки. Согласно показаниям офицера ОГПУ, присутствовавшего при этом, Савинков пьянствовал вместе с офицерами спецслужб и непонятно, вывалился ли он из открытого окна или прыгнул сам.

Но даже более успешным, чем операция "Синдикат", было создание и использование ЧК-ГПУ-ОГПУ Монархического объединения Центральной России (МОЦР), более известного под своим кодовым названием "Трест". Двумя главными целями операции "Трест" были ведущие белоэмигрантские организации: берлинский Высший монархический совет (ВМС) и парижский Русский общевоинский союз (РОВС), возглавлявшийся Александром Кутеповым.

Операция началась поздней осенью 1921 года, когда Александр Якушев, офицер ЧК, представлявшийся советским торгпредом, отправился в Эстонию, чтобы связаться с тамошним представителем ВМС Юрием Артамоновым. Он ошеломил Артамонова сообщением о существовании подпольного, хорошо организованного монархического объединения, действующего на территории Советского Союза, — "Треста". ЧК воспользовалась Артамоновым, чтобы выйти на ВМС. В 1922 году Артамонов перебрался в Варшаву, став там представителем РОВС и таким образом обеспечив канал связи с генералом Кутеповым. В ближайшие два-три года Германию, Францию и Польшу посетил целый поток представителей "Треста", засланных советскими спецслужбами с целью расширения контактов с белоэмигрантскими кругами.

Благодаря "Тресту" ЧК и ее преемники смогли глубоко внедриться в главные белоэмигрантские группировки и выявить их сторонников в России. Вдобавок эта операция в различной степени дезинформировала разведывательные службы Финляндии, стран Балтии, Польши, Британии и Франции. Эстонские и польские дипломаты даже позволили "Тресту" отправлять свои послания в их дипломатической почте.

"Трест" использовали, чтобы убедить эмигрантов, что насильственные действия на территории Советского Союза пойдут делу монархизма только во вред. Эмигрантов уверяли, что лучший способ достичь цели — это позволить "Тресту" без шума продолжать подрывную деятельность против советского режима. С его помощью также сбывали дезинформацию в британскую и польскую разведки и поощряли их засылать агентов в попытке свергнуть большевиков. "Трест" также выкачивал денежные средства из белоэмигрантских фондов, которые в противном случае могли пойти на финансирование реальных мятежей. И наконец, с его помощью выявляли и заманивали в ловушки оставшихся членов антисоветского подполья.

Самым сенсационным аспектом операции "Трест" было заманивание британского "суперагента" Сидни Рейли обратно в Россию. После своих московских похождений 1918 года Рейли совершенно нереалистически вообразил себя спасителем России. А большевики столь же нереалистически взирали на него как на главный жупел. На самом же деле Рейли поддерживал с британской разведкой (Secret Intelligence Service, SIS) лишь весьма опосредованные отношения; от включения в штат в мирное время ему было отказано. Но большевики считали его своеобразные прожекты по свержению режима не признаком того, что он живет в мире иллюзий, а доказательством наличия хитроумного заговора SIS, одобренного на высшем уровне в Уайтхолле. К 1924 году завлечение Рейли в Россию стало главной целью ОГПУ.

Отношения Рейли с "Трестом" поощрялись капитаном третьего ранга Эрнестом Бойсом, его другом, бывшим начальником пункта SIS в России во время эскапад Рейли. В 1919 году Бойс стал начальником пункта в Финляндии, главной базы операций SIS против Советской России. Бойс крепко верил и в "Трест", и в Рейли. Даже арест Савинкова не смог пошатнуть его веру в "Трест", по его мнению набиравшийся сил и опиравшийся на поддержку сторонников в Советах.

В январе 1925 года Бойс потребовал, чтобы Рейли встретился с представителями "Треста" в Париже. Встрече мешали личные дела, но 3 сентября Рейли все-таки оказался в Париже, где и встретился с Бойсом и генералом Кутеповым. Он решил отправиться в Финляндию и встретиться с представителями "Треста" там. Прибыв в Хельсинки 21 сентября, он отправился в Выборг для встречи с главным иностранным представителем "Треста" — офицером ОГПУ Якушевым. Рейли не собирался углубляться в страну, но Якушев убедил его, что встреча с руководством "Треста" в Москве жизненно необходима. Он уверил Рейли, что тот успеет вернуться в Финляндию вовремя, чтобы поспеть на корабль, отплывающий из Штеттина (ныне Щецин) 30 сентября.

Рейли направился к русской границе, оставив письмо жене "лишь на крайне маловероятный случай, если меня постигнет неудача". Он заверял жену, что даже если "большие" допросят его, просто немыслимо, чтобы они осознали, что перед ними сам Сидни Рейли: "Если, случаем, я буду арестован в России, то лишь по какому-нибудь ничтожному обвинению, а мои новые друзья достаточно могущественны, чтобы добиться моего скорого освобождения".

Но никаких друзей, ручавшихся за его свободу, у Рейли не оказалось. Он не сумел вернуться из России в ночь с 28 на 29 сентября, как намеревался. Вместо этого ОГПУ еще раз обмануло финскую военную разведку и SIS. В эту ночь наблюдатели слышали выстрелы близ деревни Аллекуль на советской стороне границы и видели, как пограничники уносят какого-то человека на носилках. Когда же советский пограничник, работавший под контролем ОГПУ и помогавший заграничным монархистам, якобы сотрудничая с финнами, больше не объявился, и SIS, и финны заключили, как того и желало ОГПУ, что Рейли убит во время перехода границы на пути назад.

Но Рейли еще был жив и здоров. Проникнув 26 сентября в Советский Союз, Рейли вместе со своими спутниками из ОГПУ отправился поездом в Ленинград. В Ленинграде он встретился с контрразведчиком из ОГПУ, изображавшим представителя "Треста". В тот же вечер Рейли выехал в Москву, куда и прибыл на следующее утро. После встречи с "руководством" "Треста" Рейли сел в машину, пребывая в полной уверенности, что его отвезут на Октябрьский вокзал, чтобы посадить на вечерний поезд в Финляндию.

Но вместо этого его отвезли прямиком на Лубянку, в следственный изолятор ОГПУ. Поначалу Рейли отверг предложение о сотрудничестве, понадеявшись, что британцы позаботятся о его освобождении. Но 30 октября, уверившись, что Советы готовы привести в исполнение вынесенный ему в 1918 году смертный приговор, Рейли больше не мог сопротивляться. По предложению следователя ОГПУ он написал заявление Дзержинскому, выразив "согласие сотрудничать, откровенно предоставив все факты и сведения, отвечая на интересующие ОГПУ вопросы касательно организации и личного состава британской разведки".

В последующие шесть дней Рейли изложил подробности различных аспектов британской разведывательной деятельности, в том числе своего последнего задания, полученного от SIS, а также сведения, которыми Британия располагала о Советском Союзе и Коминтерне. Однажды его расспрашивали об операциях спецотдела против советской торговой делегации в Лондоне и удалось ли британской контрразведке внедриться во Всероссийское кооперативное общество в Лондоне.

Но готовность к сотрудничеству не спасла Рейли жизнь. Агенты ОГПУ в "Тресте" уже добыли изрядную часть сведений, изложенных Рейли. ОГПУ полагало, что Рейли все еще тянет время, рассчитывая, что британцы добьются его освобождения, и боялось, что малейшая утечка информации о том, что Рейли жив, поставит под удар всю операцию "Трест". Согласно советским источникам, вечером 5 ноября 1925 года Рейли взяли якобы на прогулку в лес. Когда же машина из-за "поломки" остановилась в заранее оговоренном месте, шофер предложил Рейли и четверым его охранникам размять ноги, пока он будет занят ремонтом. По словам одного из охранников, согласно его официальному рапорту: "Отойдя на 30–40 шагов, [офицер ОГПУ] Ибрагим, чуть поотстав, застрелил [Рейли], испустившего глубокий вздох и упавшего без единого крика". Четыре дня спустя Рейли тайно захоронили.

Советская операция "Трест" продолжалась до 1927 года. В начале этого года руководство ОГПУ решило прекратить операцию из-за снижения влияния внедренных агентов и возрастания влияния генерала Кутепова, выступавшего за агрессивную наступательную политику. В апреле 1927 года Опперпут пробрался на финскую территорию и раскрыл весь обман; неизвестно, то ли по приказу ОГПУ, в пропагандистских целях, то ли в расчете на личную выгоду от продажи сведений о советской операции, пока еще не поздно, но статьи об операции "Трест", которые Опперпут писал одну за другой, повергли эмигрантские организации в полнейшее замешательство. Так или иначе, "Трест" пережил Сидни Рейли всего на полтора года.

ГЛАВА 5 ШПИОНАЖ МЕЖДУ ВОЙНАМИ: 1919-1929

После Первой мировой войны разведывательная деятельность отнюдь не сошла с мировой арены. В Соединенных Штатах даже с послевоенным сокращением штатов в отделении военной разведки осталось в двадцать пять раз больше служащих, чем служило в 1916 году. Даже Германия, терзаемая грандиозными долгами и ограничениями на вооруженные силы, предпочла учредить в течение десятилетия целый ряд разведывательных организаций.

Многие спецслужбы не только продолжали закулисные операции, но и зачастую влияли на ход международных событий. Это заявление особенно справедливо в отношении служб, занимавшихся перехватом и расшифровкой иностранной корреспонденции, ибо никакой другой вид разведывательной деятельности не оказал столь разительного влияния на мировые события в период одиннадцатилетней передышки между войнами, как радиоразведка. Шифровальные отделы, доказавшие свою нужность во время войны, оказались не менее ценными и в мирное время. Британский министр иностранных дел Джордж Натаниел, лорд Керзон Кедлстоунский, в двадцатых годах считал криптологию "безусловно самым дешевым и самым надежным видом секретных служб".

Многие послевоенные радиоразведывательные организации были гражданскими преемниками военных радиоразведывательных организаций периода Первой мировой войны. В начале 1919 года британский Кабинет министров решил, что результаты, достигнутые во время войны Комнатой 40 и армейской радиоразведкой (МI–Ib), оправдывают учреждение в мирное время постоянных гражданских организаций, призванных осуществлять те же функции.

1 ноября 1919 года Британия учредила Правительственное училище шифровальщиков (Government Code and Cipher School, GC&CS), выбрав это название после многочисленных дебатов. Несмотря на усилия Министерства иностранных дел захватить контроль над новой организацией, ответственным за надзор над новой организацией и координацию деятельности военных подразделений, работающих на станциях перехвата, назначили начальника морской разведки командора (впоследствии контр-адмирала) Хью Синклера по прозвищу Кьюкс (Quex)[10].

Официально училище должно было "готовить рекомендации по обеспечению безопасности кодов и шифров, используемых всеми правительственными службами, и помощь в их обеспечении". Негласно же, как было указано в секретной директиве, училище обязано было "изучать методы шифровки посланий иностранными правительствами". Расшифрованные депеши следовало переправлять министру иностранных дел, решавшему, какие из них следует передать другим членам Кабинета министров.

На роль первого руководителя училища был избран Алестер Деннистон. Прозванный своими сотрудниками Коротышкой (The Little Man), он, по словам одного из будущих подчиненных, "недолюбливал вопросы администрирования [и] еще меньше любил бюрократию и требования иерархии". Поначалу у Деннистона было шесть заместителей, в том числе Дилли Нокс и Оливер Стэрчи, лучшие криптоаналитики Комнаты 40 и МI–Ib соответственно.

Источником материалов для британской дешифровальной деятельности были перехваченные радиограммы и телеграммы. В мирное время основную массу высококачественного материала поставлял прежде всего телеграф, хотя в период 1919–1924 годов ценные сообщения передавали и по радио. Перехват сообщений не представлял труда. Официальный секретный акт 1920 года удостоверял право британского правительства получать копии всех телеграмм, переданных по проводам на территории империи. Поскольку большинство мировых телеграфных линий принадлежало либо британским компаниям, либо проходило по территории империи, британские дешифровщики без труда получали доступ к грандиозному количеству телеграмм.

Дешифровщики изучали все телеграммы, проходившие через Лондон, практически все телеграммы, проходившие между Европой. Южной Америкой и Восточной Азией, а также значительное количество трансатлантических каблограмм. Но они не имели доступа к телеграммам, проходившим по линиям в пределах континентальной Азии, Европы или Соединенных Штатов, между Соединенными Штатами и Азией или между Южной Америкой и Соединенными Штатами.

Основной целью перехватов GC&CS и криптоаналитической деятельности были дипломатические депеши, хотя предпринимались попытки перехвата военных депеш, а также депеш советских разведывательных организаций и некоторых нефтяных компаний. В начале 1920-х годов успешно расшифровывали итальянские военно-морские радиограммы и телеграммы военно-морского атташе. Советские и турецкие военные послания также поддавались расшифровке как минимум до 1923 года. Японские военно-морские телеграммы и телеграммы военно-морского атташе, очевидно, тоже взламывали на протяжении большей части периода между войнами.

Училище не слишком преуспевало во взломе немецких послевоенных шифров даже до того, как Германия начала использовать машину "Энигма" (Enigma). Но американские, французские и итальянские шифры пали под напором британских дешифровщиков. GC&CS ловко воспользовалась тем, что французское Министерство иностранных дел недолюбливало шифровальные машины, а итальянский военно-морской флот имел "восхитительный… обычай шифровать длинные политические статьи из ежедневной прессы". С октября 1923 года по январь 1924-го она расшифровывала в среднем по двенадцать важных французских дипломатических депеш в неделю. Согласно утверждениям Деннистона, GC&CS читала практически всю французскую дипломатическую почту с 1919 по 1935 год, пока французы не ввели систему, противостоявшую взлому.

В феврале 1921 года GC&CS доложила, что правительство США "около года назад ввело сложный шифр, на разгадку которого требовалось некоторое время, но через месяц или около того эти депеши будут поддаваться расшифровке". Училище расшифровало как минимум пять американских дипломатических телеграмм в 1919 году, шесть в 1920-м, две в 1921-м, две в 1922-м и одну в 1923-м. Каждая была взломана в течение одной-двух недель. Американский отдел Министерства иностранных дел считал усилия по расшифровке весьма оправданными, в 1921 году отметив, что расшифрованные американские телеграммы поведали очень многое.

Когда позволяли ресурсы, британские дешифровщики атаковали и взламывали и японские дипломатические шифры. В помощь им Деннистон завербовал ушедшего отдел дипломата, который провел в Японии двадцать лет и "вскоре приобрел опыт, позволявший ему никогда не упускать главного". В результате в течение "периода вплоть до 1931 года ни одно крупное совещание, проводившееся в Вашингтоне, Лондоне или Женеве, не проходило без того, чтобы он не сделал вклад в виде изложения воззрений японского правительства и его чересчур велеречивых представителей".

Успехи британских дешифровщиков помогли британской дипломатии сориентироваться в целом ряде районов или ситуаций, в том числе на Ближнем Востоке в период с 1920 по 1923 год. Своим успехам на Лозаннской конференции 1923 года, помимо всего прочего установившей турецкие границы с Болгарией, Грецией, Ираком и Сирией, Британия отчасти обязана проникновением в суть турецких телеграмм. Это проникновение, по словам одного британского дипломата, "поставило нас в положение человека, играющего в бридж и знающего карты противника".

Но величайших успехов GC&CS добилась в 1920-х годах против Советской России — отчасти из-за того, что советское правительство боялось полагаться на царские коды и шифры, что заставило его принять более простые и менее надежные системы. Точно так же, как скверная шифровальная безопасность была бедой царского режима во время Первой мировой войны, это подрывало и советскую связь. Вдобавок советские депеши часто передавали по таким каналам, где их было легко перехватить. До середины 1920-х годов изрядную часть советских дипломатических депеш, а также внутренней корреспонденции передавали по радио. Советский дипломатический представитель в Лондоне не только полагался на радио при переговорах с Москвой, но даже пользовался радиостанцией британского Адмиралтейства. В 1923 году советское правительство начале) полагаться на британские кабельные линии, шедшие через Индию, передавая по ним корреспонденцию своих представителей в Афганистане. Подобная беззаботность и обеспечила грандиозный успех Британии в перехвате советских дипломатических и военных депеш в период с 1918 по 1927 год. Еще одним ключевым фактором британского успеха был Е. К. Феттерляйн, глава русского отдела GC&CS, а в прошлом — один из ведущих дешифровщиков царской России. Невысокий, довольно замкнутый Феттерляйн в обиходном общении практически ограничивался тем, что говорил остальным работникам училища "Доброе утро" с сильным русским акцентом. Деннистон, в попытке немного скрасить одиночество русского коллеги, несколько раз приглашал его и его жену, немного говорившую по-английски, на рождественские обеды.

Ко времени начала англо-советских торговых переговоров в мае 1920 года наиболее ценным источником разведывательной информации о Советах были сведения, предоставляемые Феттерляйном и его коллегами по GC&CS. В течение последующих семи лет радиоразведка давала более ценную информацию, чем агентура. В число перехваченных советских посланий входили письма и депеши. Но к наиболее многочисленным и ценным перехватам принадлежали советские шифрованные телеграммы и радиограммы.

В начале переговоров премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж изложил три условия возобновления нормальной торговли: прекращение всех враждебных действий и пропаганды в пределах Британской империи или на ее границах; незамедлительный обмен всеми оставшимися британскими и русскими военнопленными и признание "в принципе" долгов царской России перед Антантой.

И хотя советский уполномоченный Леонид Красин был настроен весьма примирительно, вскоре прибыл приказ министра иностранных дел Георгия Чичерина взять более жесткий курс:

Вы [не] должны поддаваться на британский шантаж. На Востоке сложилась затруднительная для Англии ситуация. В Персии она почти беспомощна перед лицом революции. Волнения в индийских войсках нарастают… Капитулянтская политика не даст нам ничего…

Ленин еще менее дипломатично советовал Красину: "Эта свинья Ллойд Джордж врет без стыда и совести. Не верьте ни слову из того, что он говорит, и вытянете из него втрое больше, чем он предлагает".

Оба послания были перехвачены, прочитаны GC&CS и переданы Ллойду Джорджу и его главным министрам. Таким образом, премьер-министр был готов к приходу Красина 29 июня на Даунинг-стрит, 10, когда тот зачитал текст длинного послания, которое Ллойд Джордж охарактеризовал как "смахивающее на лекцию, а не на деловой ответ". На следующий день Ллойд Джордж отправил советскому уполномоченному официальное заявление о британских условиях торгового соглашения, включавшее требование к советскому правительству дать "категорические ответы, да или нет". 1 июля Красин уехал в Россию на британском эсминце за новыми инструкциями. Вернулся он в начале августа.

В этот период GC&CS предоставила сокрушительные доказательства, что советская торговая делегация осуществляла в Британии подрывную деятельность. Состоявшая на содержании у Советов "Дейли геральд" стремилась посредством искажения и подтасовки новостей посеять опасения, что рабочих не удастся призвать воевать против Советов в Русско-польской войне. Лейбористская партия и Конгресс трейд-юнионов образовали Совет действия, призванный препятствовать — если потребуется, с применением силы — планам интервенции на стороне Польши. Согласно меморандуму начальника имперского Генерального штаба сэра Генри Уилсона, дешифровки GC&GS указывали, что "Совет действий" поддерживает теснейшую связь и сотрудничает с русскими Советами с целью привести Британию к упадку и краху". Выслушав откровения GC&CS, Кабинет министров вознамерился изгнать всю советскую делегацию. Ллойд Джордж сумел отговорить своих коллег-министров от столь безоглядных действий, но только согласившись на другую отчаянную акцию. Он согласился предать огласке содержание восьми перехваченных телеграмм, передав их во все национальные газеты, кроме "Дейли геральд".

Телеграммы, которыми обменивался заместитель комиссара иностранных дел Максим Литвинов со своим начальником Георгием Чичериным, касались финансовых трудностей "Дейли геральд" и советской заинтересованности в продолжении ее деятельности как крайне левой газеты. Так, в послании от 11 июля Литвинов сообщал Чичерину, что "если мы не поддержим "Дейли геральд", ныне испытывающую крайние затруднения, газете придется свернуть вправо… В русском вопросе она ведет себя, будто наш орган… и решительно выступает за активные действия… Считаю работу "Дейли геральд" чрезвычайно важной для нас".

Поскольку во всех телеграммах использовался один и тот же шифр, британцы явно надеялись, что Советы могут не понять, что и другие их шифры столь же уязвимы. Прессу также просили внести дезинформацию, заявив, что тексты были получены от "нейтральной державы". Однако, к великому огорчению Ллойда Джорджа, статья в "Таймс" начиналась со слов: "Британское правительство перехватило следующее сообщение по беспроволочному телеграфу". Эта болтливость не повлекла никаких проблем. То ли Советы не читали "Таймс", то ли заключили, что взломан только шифр "Марта".

Осенью 1920 года торговые переговоры зашли в тупик. Обвинения во вмешательстве в британские дела, а также время, ушедшее на подготовку обмена военнопленными — еще одно из предварительных условий Ллойда Джорджа перед переговорами, — не давали переговорам стронуться с мертвой точки. 30 сентября и 12 октября Кабинет министров откладывал возобновление переговоров. Лишь 18 ноября, после освобождения последних британских пленных из советских тюрем, кабинет согласился возобновить переговоры.

И снова GC&CS смогла предоставить ценную информацию о советской стратегии ведения переговоров. Расшифрованные сообщения указывали, что настоящая свобода действий предоставлена Красину только в отношении торговли. Если же дойдет до прекращения враждебных действий и пропаганды, а также улаживания вопроса о царских долгах, Политбюро строго-настрого приказывало только "декларировать принципы". В начале января 1921 года Красин направился в Москву, увозя черновик договора. Однако к тому времени британские дешифровщики уже лишились своего источника информации.

Своим донесением Михаил Фрунзе — командующий советскими войсками, сражавшимися против белогвардейского генерала Врангеля, — извещал советских вождей, что "абсолютно все наши шифровки расшифрованы врагом… Все наши враги, особенно Англия, в точности знают нашу подноготную — и на войне, и в дипломатии".

Советы отреагировали неделей позже, приказав торговой делегации в Лондоне полагаться только на курьеров, "пока не будут введены новые шифровальные системы". Поначалу эти системы взлому не поддавались. 22 марта Синклер проинформировал Кабинет министров, что "хотя ежедневно мы получаем большое число телеграмм, в настоящее время расшифровать их невозможно".

Но когда GC&CS уже ничего не могла поделать, на помощь британцам в переговорах пришли события в России. Тяготы советского режима привели к более чем сотне восстаний в течение февраля, достигших наивысшей точки в Кронштадтском мятеже, и подавление этих беспорядков стоило Красной армии жизней 10 тысяч солдат.

Мятежи ускорили смену военного коммунизма новой экономической политикой. Перемена экономической политики только обострила стремление советских вождей завершить торговые переговоры поскорее. В результате, когда Красин вернулся в Лондон, он потребовал только незначительных поправок в черновом соглашении, увезенном в Москву двумя месяцами ранее. Переговоры возобновились 11 марта и окончились 14 марта, а соглашение было подписано двумя днями позднее.

Соединенные Штаты тоже преобразовали свою военную шифровальную канцелярию в гражданскую организацию, возглавленную Гербертом Ярдли. Ярдли, родившийся в Вашингтоне, штат Индиана, в 1889 году, с 1907 по 1912 год работал телеграфистом на различных железных дорогах. Прибыв в Вашингтон в 1912 году, он поступил на службу в Госдепартамент на должность телеграфиста-шифровальщика с зарплатой 900 долларов в год.

Шифрованные телеграммы, ложившиеся ему на стол, вызвали у Ярдли удивление, что в Соединенных Штатах нет канцелярии, занимающейся иностранными шифрами. Взяв в библиотеке конгресса книги на данную тему, он начал самостоятельно заниматься этим вопросом. Затем перешел от теории к практике — расшифровывал не только депеши Госдепартамента, но и депеши иностранных посольств, которые ему удавалось заполучить.

В мае 1916 года Ярдли начал работу над трактатом, описывающим скверное состояние американской криптографии. Результат — "разгадка американских дипломатических кодов" — шокировал его начальника Дэвида Сэлмона. Зная, что британцы располагают большим дешифровочным учреждением, Сэлмон поинтересовался у Ярдли, полагает ли тот, что британцы могут взломать американский код. Ярдли ответил: "Я всегда считал, что дело, которое по силам одному человеку, будет по силам и другому".

Работа Ярдли привела его к встрече с генералом Ральфом ван Деманом, начальником военной разведки, вскоре после 6 апреля 1971 года, когда Соединенные Штаты провозгласили войну Германии. Ван Деман изо всех сил старался убедить высшие чины армии в важности разведки. Должно быть, Ярдли оказалось совсем нетрудно убедить его в необходимости надежной системы кодов и шифров. В июне 1917 года, при вступлении Соединенных Штатов в войну, Ярдли нацепил золотые шевроны второго лейтенанта и, опираясь на помощь двух гражданских служащих, приступил к организации MI-8 (бюро шифров).

Довольно скоро Ярдли и его штат, разросшийся до 25 человек, приступили к анализу различных кодов. С 13 января по 2 февраля 1918 года американскими станциями прослушивания были перехвачены шестьдесят четыре радиограммы, зашифрованные одним и тем же кодом, переданные из Науэна в Мехико. Кроме предостережения о неприемлемости вступления в переговоры с Японией, эти послания излагали план обеспечения Мексики оружием, машинами и техническим персоналом для производства вооружения, в том числе и самолетов. Послание от 18 февраля, тоже переданное станцией беспроволочного телеграфа в Науэне, уполномочило немецкого посланника в Мексике предложить мексиканскому правительству десять миллионов песет в качестве "аванса при условии, что Мексика сохранит во время войны нейтралитет".

Пожалуй, самым наглядным успехом MI-8 была расшифровка письма, которое помогло уличить Лотара Витцке, подозревавшегося в организации взрыва "Черный Том" (Black Tom). Витцке арестовали 1 февраля 1918 года, и схвативший его американский агент обнаружил в багаже арестованного шифрованное письмо. Шифровка попала в MI-8 весной и была окончательно разгадана к 18 мая.

Благодаря этому документу, изобличавшему его как немецкого секретного агента, Витцке стал единственным немецким шпионом, приговоренным в Соединенных Штатах к казни во время Первой мировой войны. Но виселицы Витцке все-таки избежал; 4 июня 1920 года президент Вильсон заменил смертный приговор пожизненным заключением. Приблизительно три с половиной года спустя — 23 ноября 1923 года — Витцке был депортирован в Германию.

В некоторых случаях усилиям США по расшифровке немецких посланий помогали британцы. Первым немецким дипломатическим кодом, взломанным MI-8, был код 13040, фигурировавший в инциденте с телеграммой Циммермана. Британцы предоставили Ярдли результаты своей работы, составлявшие приблизительно 50-процентную реконструкцию кода.

Тяготы руководства бюро дешифровки в конце концов сказались на Ярдли; в июле 1918 года он находился "на грани срыва и просил об отставке". Его отправили в Европу с визитом к британским и французским криптографам. По прибытии Ярдли военный атташе в Копенгагене полковник Толберт предупредил его об "упорных попытках Британии внедрить в его службу секретных агентов". Ярдли выяснил, что хотя британцы и охотно получали сведения о своих союзниках, делиться информацией они отнюдь не жаждали, по крайней мере вначале.

Неизвестно, много ли удалось Ярдли узнать о британской криптографической деятельности, но он явно заключил, что британские шифровальные бюро "имеют давнее и темное прошлое, идя рука об руку с жестоким и хитроумным шпионажем", и что своим мировым господством Великобритания обязана подобной деятельности. Ради того, чтобы Соединенные Штаты стали великим государством, MI-8 должна уцелеть и после войны.

Последнюю остановку перед возвращением домой Ярдли сделал на мирных переговорах в Версале и Париже. В Версале он должен был "организовать шифрованное сообщение между мирной конференцией и отделом военной разведки в Вашингтоне". В момент подписания мирного договора Ярдли находился в Париже, пытаясь наладить более тесную связь с французскими криптографами. Вашингтон приказал ему возглавить шифровальное бюро американской делегации. В своих двух комнатах в отеле "Крильон" Ярдли с небольшой группой подчиненных шифровал послания американской делегации и расшифровывал послания союзников. Многие из перехваченных сообщений касались бесчисленных разведывательных операций, проводившихся во время мирных переговоров, поскольку каждая нация пыталась выяснить цели остальных.

Вернувшись в Соединенные Штаты, Ярдли обнаружил, что от MI-8 остались одни руины. Оплачивать деятельность организации было нечем. Ярдли попытался убедить власти, "что, если Соединенные Штаты хотят встать на одну доску [с европейскими государствами], необходимо финансировать группу опытных криптографов".

Бригадный генерал Мальборо Черчилль, преемник ван Демана на посту начальника военной разведки, согласился с оценкой Ярдли, поверив, что секцию кодов и шифров следует хотя бы сохранить, несмотря ни на какие затраты. 28 января 1919 года Черчилль отправил в военный штаб телеграмму следующего содержания: "Я считаю учреждение MI-8 на постоянной основе в мирное время важнейшей задачей и полагаю, что Ярдли… должен быть начальником".

Черчилль просил Ярдли оценить затраты на продолжение деятельности. Названная Ярдли сумма в 100 тысяч долларов в год была больше, чем имелось в секретных фондах Министерства обороны. Черчилль обратился к исполняющему обязанности госсекретаря Фрэнку Л. Полку, также верившему в необходимость криптографического бюро. 16 мая 1919 года Ярдли передал начальнику штаба армии план "постоянной организации для изучения и раскрытия кодов и шифров". 17 мая Полк начертал на плане "о’кей" и свои инициалы. 19 мая план был одобрен военным министром вслед за начальником штаба. Было достигнуто соглашение, что военная разведка будет платить 60 тысяч долларов, а Госдепартамент обеспечит остальные 40 тысяч, хотя затраты никогда не достигали этих цифр и вскоре резко снизились[11]. Ярдли и его штат из двадцати человек обосновались в Нью-Йорке, поскольку в Вашингтоне, округ Колумбия, деньги Госдепартамента легально тратить было нельзя. Размещение организации в Нью-Йорке — вдобавок еще и вдали от бдительных взоров иноземных правительств — несомненно сочли преимуществом.

В числе первоначальных членов американской "Черной камеры", как прозвали организацию Ярдли, был доктор Чарльз Дж. Мендельсон. Мендельсон, начавший службу еще в MI-8, по утрам преподавал историю в городском колледже, а вторую половину дня проводил в "Черной камере". К числу выходцев из MI-8 принадлежал и Виктор Вайскопф, бывший агент и криптоаналитик Министерства юстиции, приплачивавшего ему двести долларов за побочную дешифровальную работу. В числе прочих первыми работу в "Черной камере" начали Фредерик Ливси, выпускник Гарварда и бизнесмен, работавший с Ярдли в Париже, и двое японистов, в том числе Эдна Рамсейер, со временем ставшая второй миссис Ярдли.

Пользуясь перехватами, полученными как минимум в начале двадцатых годов, "Черная камера" ненадолго сосредоточивала внимание на системах кодов и шифров многих европейских государств — Австрии, Бельгии, Дании, Финляндии, Греции, Италии, Нидерландов, Норвегии, Польши, Португалии, Румынии, Швеции и Швейцарии, хотя в большинстве случаев перехваты были лишь случайными.

Кроме Германии, одной из основных целей MI-8 и "Черной камеры" в первые годы была Испания — вероятнее всего, из-за ее прогерманских настроений и из-за того, что она служила каналом, через который Германия поддерживала контакт с агентами в Латинской Америке. К 1920 году из двадцати шести испанских систем не были разгаданы только три. Некоторым из разгадок способствовал доступ к испанским кодовым материалам, в двух случаях предоставленных британцами[12].

Члены "Черной камеры", владевшие испанским, работали исключительно с испанскими кодами, потому что организация Ярдли упорно пыталась раскрыть коды многочисленных государств Латинской Америки. В служебной записке за 1919 год начальника военной разведки начальнику штаба отмечалось, что деятельность MI-8 привела к "большому и неизменному притоку сведений… относительно намерений, целей и планов наших соседей".

К числу наиболее явных объектов интереса в Латинской Америке принадлежали Мексика, Чили и говорящая по-португальски Бразилия. Что касается Мексики, ее шифры MI-8 удалось разгадать лишь после войны. Однако с чилийскими шифрами, каковых было три, криптографы добились больших успехов.

К числу прочих латиноамериканских государств, чьи коды и шифры подверглись атаке американцев в период с 1917 по 1920 год, принадлежали Аргентина, Коста-Рика, Панама, Перу и Уругвай. Среди результатов была разгадка аргентинского дипломатического кода и перевод приблизительно трехсот кодированных коста-риканских посланий (благодаря похищению сведений из шифровальных книг), а также расшифровка как минимум одного панамского кода, четырех из восьми перуанских кодов и не менее одного уругвайского кода.

Первостепенной задачей дешифровщиков "Черной камеры" после Первой мировой войны была атака на шифры государства, которое стало основной мишенью американских дешифровщиков на целых двадцать пять лет, — Японии. Трения между этими двумя тихоокеанскими державами уже нарастали. Ярдли опрометчиво пообещал подать в отставку, если не представит решение в течение года. На решение у него ушло пять месяцев, вплоть до февраля 1920 года[13].

Первый шифр Ярдли обозначил "JA": буква "J" означала Японию, "А" — первый шифр.

Но работа Ярдли была далеко не закончена. С 1919-го по весну 1920 года Япония ввела одиннадцать различных сложных шифров. Шифры усложнились благодаря польскому эксперту Яну Ковалевскому, научившему японцев делить послания на две, три или четыре части, переставлять части, а затем шифровать их в переставленном порядке, чтобы скрыть стереотипные заголовки и подписи.

К 4 мая 1920 года Ярдли смог заявить, что нашел разгадку четырех японских шифров — JA, а также JB, JC и JE. В июле он доложил, что имеется материал для решения остальных шифров, в том числе дипломатического (JH), предположительно состоящего из ста тысяч групп, военно-морского (вероятного) и кода военного атташе (JF). Была распознана тысяча групп дипломатического кода, давшая возможность прочесть некоторые послания. Шифр JF был разгадан летом, но не вызвал особого интереса. К середине сентября был разгадан и новый шифр военного атташе (JK).

Летом 1921 года "Черная камера" расшифровала телеграмму 813 за 5 июля от японского посла в Лондоне в Министерство иностранных дел в Токио. В ней содержались первые намеки на интерес британцев и японцев к переговорам о разоружении на море — интерес, в конце концов приведший к Вашингтонской военно-морской конференции (11 ноября 1921 года — 6 февраля 1922 года). Вторым признаком было введение японцами нового шифра — YU — для самых секретных сообщений. Новый шифр, получивший в "Черной камере" обозначение JP, был частично разгадан, хотя непонятно, когда работа продвинулась вперед достаточно далеко, чтобы из сообщений, переданных этим шифром, удавалось извлекать полезную информацию.

В месяце, предшествовавшем Вашингтонской военно-морской конференции, высшее руководство США смогло благодаря Ярдли и его штату прочесть ряд японских дипломатических депеш[14].

Среди прочих были и телеграммы японского посла в Лондоне, сообщавшего в Токио о ходе переговоров с британским министром иностранных дел Керзоном о близящейся военно-морской конференции и других вопросах.

Среди сообщений, попавших в руки стратегов США, была телеграмма Лондон-Токио № 874 от 21 июля 1921 года, гласившая:

Лорд Керзон сказал, что если перед внесением американскому правительству какого-либо предложения касательно тихоокеанской конференции японское правительство тайно сообщит его британскому правительству, последнее было бы весьма благодарно. Если японское правительство пожелает уточнить повестку дня заранее, следует продумать планы таковой.

Несколько дней спустя очередная расшифрованная японская телеграмма выдала недовольство британцев тем, как Соединенные Штаты пытались повлиять на ориентацию и местонахождение конференции:

Великобритания поощряла американцев принять на себя инициативу в выдаче приглашений на конференцию, но не воображала, что Америка составит повестку дня… Америка не понимает ситуации… [Лорд Керзон] считает, что в Лондоне будет куда более приемлемая атмосфера для встречи, нежели в Америке…

Та же самая телеграмма показала, что японский посол полагает, что "было бы уместно проинформировать Великобританию о сути нашего ответа Америке и заручиться прочным и полным взаимопониманием между Великобританией и Японией до начала конференции".

За несколько месяцев до 11 ноября 1921 года, дня открытия Вашингтонской конференции, была налажена ежедневная курьерская доставка почты между Черной камерой и Госдепартаментом. Высшие чины Госдепартамента докладывали, что они восхищены работой Ярдли и читают расшифрованные депеши каждое утро за завтраком.

После конференции их мнение ничуть не переменилось. Задачей конференции было ограничение водоизмещения флотов участников конференции — США. Великобритании, Франции, Италии и Японии. Председателем конференции был избран госсекретарь Чарльз Эванс Хьюз. В своем обращении перед открытием он призвал три главные военно-морские державы — США, Британию и Японию — заморозить постройку крупных судов на десять лет и пустить на слом старые. Соединенные Штаты предложили соотношение водоизмещений 10:10: 6:3:3, чтобы Соединенным Штатам разрешено было оставить приблизительно суда суммарным водоизмещением 500 тысяч тонн, а Японии — 300 тысяч тонн. Франции и Италии, преимущественно сухопутным государствам, позволяли по 175 тысяч тонн каждой. Япония же стремилась к соглашению 10:10:7.

Предлагавшийся договор ограничивал и размеры будущих кораблей. Линейные корабли ограничивались водоизмещением 35 тысяч тонн, авианосцы — 27 тысяч тонн, а крейсеры — 10 тысяч тонн. Договор также запрещал устанавливать на линейных кораблях пушки калибром свыше 16 дюймов (самые крупные, стоявшие на вооружении в то время), а также ограничивал авианосцы пушками не выше восьмидюймового калибра.

Участники приняли предложение Хьюза на диво охотно, хотя и стремились добиться более выгодной пропорции. Япония, таившая свои морские амбиции и мечты об экспансии, продолжала добиваться соотношения 10:10: 7 с Соединенными Штатами и Британией. Но японские участники переговоров встречали чудовищное сопротивление.

Телеграмма от 28 ноября японского Министерства иностранных дел послу в Вашингтоне, прочитанная Черной камерой, гласила: "Необходимо избегать каких-либо коллизий с Великобританией и Америкой, особенно Америкой, в отношении вопроса ограничения вооружений". Далее она инструктировала посла:

Вы должны сохранять крайнюю умеренность и удвоить усилия по проведению нашей политики. В случае неизбежной необходимости вы должны попытаться выдвинуть второе предложение 10 к 6,5. Если же, несмотря на Ваши предельные старания, станет необходимо с точки зрения ситуации и интересов общей политики отступить к Вашему предложению № 3, Вы должны постараться до предела сосредоточиться и маневрами добиться гарантий сохранения в тихоокеанском регионе статус-кво и адекватно продемонстрировать, что мы намерены согласиться на соотношение 10:6. № 4 следует избегать как можно дольше.

Разница между предпочтительными для Японии 10:7 и предпочтительными для Америки 10:6 составляла 100 тысяч тонн — около трех линейных кораблей. Расшифрованное сообщение открыло американским участникам переговоров все, что им необходимо было знать, под нажимом Япония уступит. Госсекретарь Хьюз именно так и поступил, и 10 декабря Япония уступила его настояниям, послав своему делегату телеграмму, что "ничего не остается, как принять соотношение, предложенное Соединенными Штатами". Неудивительно, что договор пяти государств установил соотношение 10:10:6:3,3:3,3 для Соединенных Штатов. Великобритании, Японии, Франции и Италии. Ярдли получил от Хьюза хвалебное письмо.

Япония была не единственным участником военно-морской конференции, чьи шифровки подвергались атакам Черной камеры. Осенью 1921 года была начата работа над французской системой кодов, не подвергавшейся атакам дешифровщиков во время Первой мировой войны и сразу после нее. Французскую корреспонденцию разделили на послания, переданные буквами, и послания, переданные цифрами, а цифровую корреспонденцию далее подразделили на основе того, кто из трех официальных лиц подписал послание. В то время как телеграммы, переданные буквами, не поддавались анализу Черной камеры, против цифровой корреспонденции она добилась некоторого успеха — хотя и не во время конференции. Лишь в мае 1923 года, чуть более года спустя после окончания конференции, Черной камере удалось добиться первого успеха во взломе французских шифров.

Но даже после этого не удалось распознать от пятнадцати до двадцати слов, и дальше этого работа над шифрами не продвинулась[15].

Ярдли окончание конференции преждевременным отнюдь не показалось. Во время конференции он и его штат осуществили более пяти тысяч расшифровок и переводов. Но Ярдли оказался на грани нервного срыва, и в феврале он отправился на четыре месяца для поправки здоровья в Аризону. Ярдли был не единственным дешифровщиком, страдавшим от подобных проблем. Одному из членов Черной камеры снилось, что за ним по спальне гоняется бульдог с надписью "шифр" на боку. Другому то и дело снилось, что он несет чудовищный мешок с камнями и облегчить ношу можно только отыскав на пустынном пляже сходный камень, который затем можно было бросить в море. Третий просто лепетал бессвязный вздор. Все они подали в отставку.

Военно-морская конференция была апогеем деятельности Черной камеры. В 1924 году половина штата Ярдли оставила деятельность, хотя и не по психиатрическим причинам. Серьезное уменьшение штата было связано с сокращением штатов Черной камеры до дюжины работников. К 1927 году Япония была единственной мишенью организации. Несмотря на это сокращение, Ярдли утверждал, что в период с 1917 по 1929 год Черная камера сумела разгадать более 45 тысяч шифрованных телеграмм, в том числе из Аргентины, Бразилии, Чили, Китая, Коста-Рики, Франции, Германии, Великобритании, Японии, Либерии, Мексики, Никарагуа, Панамы, Перу, Сан-Сальвадора, Санто-Доминго (позднее Доминиканская Республика), Советского Союза и Испании.

Шифры Китая поначалу оказались не поддающимися взлому, и в июле 1922 года Ярдли писал, что ни разу не читал ни одного китайского сообщения и ему нужен очень большой объем корреспонденции, чтобы взломать систему. К началу сентября 1926 года он сумел разделить китайскую корреспонденцию на шесть шифров и к концу месяца доложил, что Черная камера сумела прочесть практически все китайские телеграммы.

Но в 1929 году Черная камера пала жертвой новой администрации. Финансирование снизилось до 25 тысяч долларов, из которых Госдепартамент платил 15 тысяч. Сюда входила оплата аренды, книг, почты, поездок, транспорта, зарплата Ярдли, эксперта по кодам и шифрам, одного переводчика с японского, секретаря и двух машинисток. В результате бюро лишь периодически расшифровывало японские дипломатические послания. Ограниченное финансирование не позволяло проводить криптоаналитические исследования, обучение, деятельность по перехвату, компиляцию шифров и анализ симпатических чернил.

Далее, президенты компаний "Вестерн Юнион Телеграф" и "Постал Телеграф", охотно поставлявшие Ярдли копии телеграмм, вдруг заупрямились[16]. Ярдли не располагал официальным актом о секретной деятельности, чтобы добиться сотрудничества. Фактически законы США стали более сдерживающими. В то время как акт о радио от 1912 года запрещал только огласку телеграмм, акт о радио 1927 года запрещал не только огласку, но и перехват. Администрация Герберта Гувера только что пришла к власти, и Ярдли решил уладить вопрос, представив Гуверу докладную записку, описывающую историю и достижения Черной камеры, а также шаги, требующиеся. "если правительство надеется в полной мере воспользоваться искусством своих криптографов". Но перед этим Ярдли выслушал первую президентскую речь Гувера и заключил, что этика Гувера положит Черной камере конец.

Однако прикончил Черную камеру не Гувер, а госсекретарь Генри Стимсон. Ярдли думал, что после первых месяцев пребывания в должности Стимсон лишится своей наивности в международных делах и изменит мнение о помощи, которую ему может предоставить Черная камера. Чтобы проиллюстрировать ее ценность, Ярдли отправил ему расшифровки ряда важных посланий. С предыдущими госсекретарями эта стратегия работала, но на Стимсоне она дала осечку; тот был просто шокирован, узнав о Черной камере и ее деятельности. Как он объяснил много лет спустя, "джентльмены не читают чужую почту".

Официально финансировать Черную камеру прекратили 31 октября 1929 года. За десятилетие своего существования она обошлась Госдепартаменту в 230 404 доллара, а военному министерству — в 98 808 долларов 49 центов — чуть менее трети миллиона долларов.

Поражение Германии в Первой мировой войне привело к подписанию Версальского договора, согласно которому Германия должна была напрочь лишиться истинной военной мощи. В надежде предотвратить грядущую немецкую агрессию договор запрещал учреждать организации, подобные Генеральному штабу. В результате германской армии позволили прибегнуть к ряду ухищрений. Генеральный штаб был упразднен 30 сентября 1919 года, но был воссоздан на следующий день в виде Войсковой канцелярии (Truppenamt). Подразделение анализа иностранных армий превратилось в третье отделение Truppenamt (ТЗ), официально озаглавленное отделом армейской статистики. Остатки отделения IIIb стали третьим отделением группы абвера (Abwehr).

Практически в то же самое время были созданы радиоразведывательные подразделения армии и военно-морского флота. Армейской организации дали непонятное название "Канцелярия оценки добровольцев главнокомандования армии" с намерением ввести комиссию военного контроля Антанты в заблуждение по поводу ее истинной деятельности. Вскоре была учреждена организация Министерства иностранных дел, канцелярия С, для расшифровки иностранной дипломатической корреспонденции. В преддверии нацистской эры организация была замешана в жаркие бюрократические баталии.

В феврале 1920 года "Канцелярия оценки добровольцев", состоявшая из двенадцати человек, перешла под эгиду Министерства обороны и была переименована в Канцелярию шифров главнокомандования армии, а через несколько лет стала Группой II абвера.

В ранние годы радиоразведывательные организации наблюдали за ходом советской гражданской войны, восстаний в Венгрии и Русско-польской войны. Все это делалось тайком, дабы избежать обнаружения союзнической контрольной комиссией. Как-то раз персонал шифровальной канцелярии армии был представлен как бюро перевода газет. Однако к 1926 году появилось шесть постоянных станций радиоперехвата — по одной в Кёнигсберге, Франкфурте, Бреслау, Мюнхене, Штутгарте и Мюнстере, — и каждая станция наблюдала за рядом специфических объектов. Мюнхенская станция отслеживала передачи Италии, Швейцарии, Австрии и части Балканского полуострова, а Штутгартская фокусировала внимание на Франции, Испании и Северной Африке.

Вдобавок к учреждению Beobachtungs Dienst (наблюдательной службы) Военно-морской флот в тот же самый период учредил еще ряд разведывательных подразделений. Отделение флота поставляло данные открытой и тайной разведки и контрразведки. К 1928 году в Военно-морском флоте также работала организация военно-морского снабжения, в чьи функции входила разведка и Глобальная разведывательная служба.

В 1928 году один из подчиненных, Курт фон Шляйхер, подговорил нового министра обороны увеличить свое могущество, захватив контроль над организациями подчиненных служб. Одной из областей, где это можно было сделать, была разведка. 1 апреля 1928 года министр изъял из-под ведомства ТЗ группу абвер, а из-под контроля Военно-морского флота — Глобальную разведывательную службу, слив их с шифровальным центром Министерства обороны в отделение абвер, "единственный разведывательный орган Министерства обороны".

Новое отделение состояло из трех служб: шпионажа (I), шифров (И), контрразведки (III), в которую входила служба глобальной разведки.

ГЛАВА 6 ШПИОНАЖ МЕЖДУ ВОЙНАМИ: 1930–1339

Великая депрессия повлекла политические, экономические и социальные возмущения, способствовавшие восхождению Гитлера к власти и последовавшей затем всемирной трагедии. Достижения в мире разведки отразили эти события. Немецкая и японская разведки расширились, чтобы удовлетворить запросы агрессивной внешней политики этих государств. Как только угроза миру со стороны Германии и Японии стала более очевидной, разведывательные учреждения Соединенных Штатов, Великобритании и Франции активизировали свою деятельность, дабы справляться со все более враждебным окружением.

В то же самое время спецслужбы Советского Союза преследовали весьма разнообразные цели. Его разведывательные операции в Британии и Соединенных Штатах не только поставляли ценную информацию во время грядущей войны, но и сыграли значительную роль во время холодной войны.

Еще до того, как попытка Герберта Ярдли продемонстрировать ценность Черной камеры дала осечку, армия США решила организовать свою собственную радиоразведывательную организацию, каковая должна была поглотить организацию Ярдли. 5 апреля 1929 года военный министр приказал, чтобы "корпус связи изменил свои обязанности, осуществляя разгадку вражеских шифров и кодов и обнаружение симпатических чернил в военное время вдобавок… к перехвату вражеских радио- и телеграфных передач в военное время".

10 мая армия организовала Разведывательную службу связи (Signal Intelligence Service, SIS) под руководством корпуса связи. Новый термин, "связная разведка", отражал тот факт, что функции SIS не должны ограничиваться извлечением разведданных через прочтение иностранной корреспонденции. SIS также отвечала за выявление местоположения передатчиков путем пеленгации сигналов, исходящих от них.

Новый термин был сфабрикован всего несколькими днями ранее начальником SIS Уильямом Ф. Фридманом. Фридман родился в Кишиневе 24 сентября 1891 года, при крещении ему было дано имя Вольф. В 1892 году вместе с семьей он переехал в Питтсбург. В 1910 году Фридман поступил в Мичиганский агротехнический колледж, но вскоре понял, что сельское хозяйство — отнюдь не его призвание. По окончании первого курса он направился в Корнеллский университет изучать генетику.

В студенческие годы Фридман участвовал в исследованиях в университете и получил диплом, а затем с июня 1915 года поступил на работу в "Ривер-Бэнк Лабораториз" в имении богатого торговца текстилем Джорджа Фабиана. Вдобавок к работам по генетике Фридман помогал криптологам Фабиана, пытавшимся доказать теорию Фабиана, что настоящим автором шекспировских пьес был сэр Френсис Бэкон. Благодаря своим дарованиям Фридман вскоре стал главой не только Департамента генетики, но и Департамента шифров.

В июне 1916 года Департамент шифров, чьи услуги Фабиан добровольно предоставил правительству, начал получать работу от правительственных служб. Помимо прочего, Фридман и его криптоаналитики занялись разгадкой посланий, в том числе мексиканской дипломатической корреспонденции, для Госдепартамента и Министерства юстиции.

В январе 1921 года Фридман покинул "Ривер-Бэнк", чтобы возглавить отдел кодов и шифров армейского корпуса связи. Став начальником SIS, он быстро завербовал небольшой, но весьма талантливый штат. В число первых завербованных входили три математика (Соломон Калл-бек, Фрэнк Раулетт и Абрахам Синков) и японист (Джон Харт), ставшие выдающимися американскими криптоаналитиками во время Второй мировой войны. Эти четверо, Фридман и еще двое других и составили всю Разведывательную службу связи армии США (Signal Intelligence Service). В последующие семь лет в SIS работали только семь человек, и бюджет никогда не превышал 17 014 долларов.

Дабы избежать терзавшей Черную камеру зависимости от сотрудничества телеграфных компаний, организовали несколько станций радиоперехвата. В 1933 году в Форт-Монмуте, штат Нью-Джерси, было запущено Временное радиоподразделение. В 1935 году радиоподразделение было учреждено на Филиппинах, а на следующий год — станция перехвата в Кворри-Хайтс в Панаме. 26 января 1938 года панамская станция получила указание начать круглосуточную деятельность, уделяя первостепенное внимание дипломатической связи между Римом и Токио. Обмен между Берлином и Токио поставили по важности на второе место. Вдобавок станции приказали отслеживать дипломатические радиограммы Японии и Латинской Америки.

К 1938 году у SIS имелись также станции перехвата в Калифорнии, Техасе и на Гавайях. Деятельность по перехвату осуществлялась в условиях строжайшей секретности, поскольку федеральный акт о связи 1934 года ставил огласку иностранной корреспонденции вне закона.

SIS была не единственной в США радиоразведывательной организацией. Канцелярия начальника оперативного отдела Военно-морского флота в 1922 году учредила исследовательскую секцию OP-20-G. К концу тридцатых годов в ней работали — и в штабе, и на оперативной работе — более ста офицеров и срочнослужащих, она располагала солидными станциями перехвата в Вашингтоне, Мейне, Мериленде, на Гавайях, в Шанхае и на Филиппинах. Более мелкие станции были расположены на Гуаме, в Калифорнии, на Лонг-Айленде и во Флориде.

Перехваченные японские радиограммы указывали, что японцы используют как минимум девять различных систем шифров. Наиболее важной представлялась машинная система, зарезервированная для важнейшей дипломатической корреспонденции, — "Ангуки Тайпу А" (шифровальная машина типа А), прозванная в рамках SIS "Красной машиной". Использовать систему начали еще до 1932 года, впервые она была атакована SIS в 1935 году и взломана в 1936-м, что позволило SIS читать практически всю корреспонденцию японского Министерства иностранных дел.

Радиоразведывательная деятельность британских служб не подвергалась таким организационным потрясениям, как американских, но ее Правительственное училище кодов и шифров (Government Code and Cipher School, GC&CS) страдала из-за жестких финансовых ограничений. Ее глава Алестер Деннистон жаловался, что "[GC&CS] фактически стала приемным ребенком Министерства иностранных дел без фамильных прав и бедным родственником SIS [Secret Intelligence Service — разведки], чья деятельность в мирное время почти не оставляла лишних денег на траты".

К числу главных триумфов GC&CS в тридцатые годы можно отнести расшифровку японских, итальянских и коминтерновских депеш. К 1930 году Королевский военно-морской флот перехватывал, а обученные в GC&CS криптоаналитики расшифровывали радиограммы японского Военно-морского флота. Значительный объем японских военных радиограмм и радиограмм военного атташе был расшифрован во время и после японского вторжения в Маньчжурию в сентябре 1931 года. И хотя британский Кабинет министров решил не реагировать на японское вторжение, перехваты позволили британцам отслеживать действия японцев.

С другой стороны, GC&CS не добилась таких успехов в отношении шифров других держав, чья деятельность играла для Британии громаднейшую роль. Разведывательная ценность французских перехватов была весьма непостоянной. Географическая близость Лондона и Парижа позволяла французам передавать изрядное количество депеш дипломатической почтой, а не по радио. В 1935 году французское Министерство иностранных дел ввело первый междувоенный французский шифр, оказавшийся неуязвимым для британских дешифровщиков (хотя некоторые старые шифры, оказавшиеся уязвимыми, тоже не вышли из употребления).

GC&CS не добилась особых успехов и в дешифровке советской и германской корреспонденции, особенно дипломатической. В 1927 году британский Кабинет министров, чтобы оправдать свое решение разорвать дипломатические отношения с СССР, огласил расшифрованные тексты нескольких советских дипломатических депеш, демонстрировавших, что советские представители в Японии заняты подрывной деятельностью. И хотя в 1920 году Советы никак не отреагировали на разоблачения "Таймс", в 1927 году они не сидели сложа руки. Увидев свои дипломатические послания в "Таймс", Советы начали применять для шифровки своей корреспонденции не поддающиеся взлому одноразовые шифровальные таблицы. Деннистон с горечью отметил, что консервативное правительство Стенли Болдуина "нашло необходимым осложнить нашу работу сверх всякой меры".

Немецкое Министерство иностранных дел шифровало свои совершенно секретные депеши по одноразовым таблицам или шифром под кодовым названием "Флорадора" (Floradora). И хотя основа шифра была взломана в тридцатых годах, обычно он перешифровывался в такой вид, который не поддавался взлому до 1942 года. Не перешифрованные телеграммы прочесть удавалось, но, по словам Деннистона, они имели отношение к предметам, "не представлявшим особого интереса или ценности".

GC&CS добилась большего успеха в разгадывании немецких и советских военных кодов и шифров. До 1935 года немецким военным радиопереговорам не уделяли особого внимания. До начала тридцатых годов большинство немецких радиопереговоров шло открытым текстом, хотя немецкие вооруженные силы регулярно передавали цифровые сигналы на запасных частотах по практическим соображениям. Поскольку нешифрованные, некодированные сигналы, которые удавалось прочитать британцам, Лондон считал не слишком ценными, да вдобавок эти передачи трудно было перехватить с британских станций (расположенных в Британии или на Ближнем Востоке), почти никто не прилагал усилий по извлечению разведывательной информации этих передач.

В тридцатых годах, когда потенциальный противник перешел на более высокие частоты, ускорил военные приготовления и возобновил военные действия, положение изменилось. Британцы перехватывали все больше военных радиограмм. Однако и немецкие, и советские совершенно секретные радиограммы по-прежнему не поддавались дешифровке.

Успеха удалось добиться в отношении менее важных радиограмм. С 1932 года перехватывали достаточно много советских военных радиограмм, чтобы GC&CS завербовала двух криптоаналитиков для отслеживания корреспонденции. С шифрами низкой секретности они добились некоторого успеха. Немецкие шифры низкой секретности также подвергались атакам, увенчавшимся некоторым успехом после 1934 года, когда после пятнадцатилетнего перерыва возобновился регулярный перехват немецких военных радиограмм.

Немецкие военные радиограммы поступали из ряда источников. Учебные полеты немецких ВВС обеспечили большой объем тактических переговоров. Расшифрованные сообщения вместе с анализом эфирной активности внесли значительный вклад в оценку сил и диспозиции немецких бомбардировочных и авиаразведывательных подразделений. К сентябрю 1935 года GC&CS была в состоянии уверенно опознавать 60 наземных станций и 578 отдельных самолетов.

Перехват и анализ немецких военно-морских позывных дал возможность выяснить численность и, в сочетании с данными о пеленгах, подводных лодок и надводных соединений. Однако Военно-морской флот практически не пользовался кодами и шифрами средней и низкой секретности. В то же самое время минимальное использование в немецкой армии кодов низкой и средней секретности помогло предотвратить ее успешное нападение.

Главным фактором в трудностях с немецкими шифрами был факт, что германская армия и Военно-морской флот, а также другие правительственные учреждения, например железные дороги и СС (SS), пользовались для тактических переговоров различными вариантами одной и той же шифровальной системы. Шифровальная система — машина "Энигма" (Enigma) — была поставлена на серийный выпуск с двадцатых годов. Вводимые усовершенствования сделали ее более надежной. Менее надежная версия оказалась уязвимой для анализа в 1937 году, позволив GC&CS прочесть некоторые немецкие коды, но в остальных отношениях "Энигма" оставалась все еще неуязвимой и должна была оставаться таковой в обозримом будущем.

Ответственность за выяснение того, что же происходит во все более непостижимом рейхе (Reich), лежала не только на дешифровщиках. Пункты SIS вдоль границы с Германией — в Праге, Берне, Париже, Брюсселе, Копенгагене и Гааге — получили задание проникнуть в рейх.

В пределах Германии агентурная сеть SIS состояла из двух резидентур в Берлине и четырех явок во Франкфурте, Кёльне, Гамбурге и Мюнхене. К числу информаторов принадлежали Айан Колвин и Сефтон Делмер — британские журналисты, завязавшие тесные отношения и с режимом, и с его противниками. Полагаясь на Колвина и Делмера, берлинский пункт смог предоставить детальные оценки германской политической обстановки и деятельности нацистской партии. Еще одним британским информатором был Малколм Грэхем Кристи — британский военно-воздушный атташе в Берлине с 1927 по 1930 год, продолжавший проживать в Германии и имевший отличные отношения с Германом Герингом, его заместителем Эрхардом Мильхом и военным министерством.

Британия располагала и ценными немецкими информаторами. Немецкий дипломат в Гааге Вольфганг Пулитц стал источником SIS и MI-5 в 1934 году. Отто Крюгер, отставной немецкий офицер, проживавший в Северной Германии, поставлял SIS совершенно секретные военно-морские данные с конца Первой мировой войны.

SIS также опиралась на чешскую разведку, передававшую ей информацию от двух своих основных агентов. Агент А-52 был штабным офицером люфтваффе (Luftwaffe), завербованным чехами в Цюрихе в конце 1934 года. А-52 имел доступ к огромному количеству секретной информации касательно нелегальных геринговских ВВС, созданных в нарушение Версальского договора 1919 года.

В то время как А-52 работал за деньги, А-54 был добровольцем. В марте 1937 года генерал Франтишек Моравец, глава чешской военной разведки, получил письмо от Пауля Тюммеля, высокопоставленного абверовского офицера, давнего члена нацистской партии, с изложением его должностных обязанностей и предложением услуг. При первой встрече Тюммель предоставил Моравецу некоторые секретные чешские планы и сведения о чешском штабном офицере, выдавшем эти планы абверу.

Тюммелю также удалось передать широкий спектр разведданных о немецких спецслужбах, войсковых ресурсах и намерениях. Он доставил чрезвычайно детальную информацию об организации и структуре абвера и Sicherheitsdienst (СД, SD — спецслужба нацистской партии), почти полный боевой состав вермахта (Wehrmacht) и люфтваффе и германские мобилизационные планы. Позднее в том же десятилетии он с большим опережением предупредил о германской аннексии Судетов, а также о вторжении в Чехословакию и Польшу. Сведения агента А-54 передавали главе пражского пункта, а оттуда переправляли в Лондон к SIS.

Вступление Гитлера на пост рейхсканцлера в 1933 году не могло не привести к расширению и реструктуризации немецкой разведки. Ключевой личностью в этом расширении был капитан Вильгельм Франц Канарис. 1 апреля 1905 года, всего через три месяца после восемнадцатилетия, Канарис прибыл в Школу мичманов в Киле, где начал свою карьеру в качестве офицера Имперского Военно-морского флота.

В октябре 1907 года мичман Канарис получил предписание явиться для дальнейшего прохождения службы на легкий крейсер "Бремен". В следующем году он помог организовать разведывательную сеть в Аргентине и Бразилии для поддержки операций "Бремена". Во время Первой мировой войны Канарис организовал южно-американскую разведывательную сеть в поддержку операции своего корабля "Дрезден".

Во время Первой мировой войны Канарис также предпринял поездку в Испанию в качестве представителя разведотделения ВМФ. Он совершил тур по испанским портам, подыскивая новых агентов для немецкой военно-морской разведывательной сети, учрежденной сразу же после начала войны с целью обеспечения немецких военных кораблей припасами и сведениями о противнике. К началу 1916 года агенты в важнейших испанских портах обрабатывали моряков кораблей Антанты, а испанские портовые рабочие и моряки на британской гибралтарской военно-морской базе докладывали обо всем Канарису.

28 января 1925 года Канарис снова выехал в Испанию, где связался со своими агентами военного времени и дал им новые задания. Его новая организация отвечала за отправку агентов во Францию, организацию разведцентра в Испании, призванного следить за мобилизацией, и регулярную передачу донесений по политическим и экономическим вопросам.

Чуть менее десяти лет спустя перед Канарисом встала перспектива получить куда более амбициозную работу. К осени 1934 года пост капитана Конрада Патцига в качестве главы абвера освободился. Скверная деятельность агентов абвера, конфликты Патцига с чиновниками нацистской службы безопасности и его одобрение авиаразведывательных миссий, грозивших разрывом пакта о взаимном ненападении с Польшей, привели к его увольнению. В качестве преемника Патциг назвал Канариса. Патциг вспоминал, что "я назвал Канариса, потому что не знал, кто еще в военно-морском флоте способен занять пост без длительного периода врабатывания".

2 января 1935 года Канарис вступил на пост главы абвера. "Я хочу, — сказал Канарису Гитлер, — чего-нибудь вроде британской секретной службы — ордена, занимающегося своей работой с пылом". Один из бывших абверовских офицеров усомнился: "По сравнению с живым, энергичным капитаном Патцигом он казался чересчур старым и немощным для такого поста". При росте около пяти футов трех дюймов абсолютно седовласый Канарис отличался щуплым телосложением, его будто окружал ореол усталости, держался он не по-военному расхлябанно, а порой и шепелявил. Он также имел неприятную привычку отвечать вопросом на вопрос.

Несмотря на невзрачный облик. Канарис быстро уладил вопросы полномочий с главами гестапо и СД нацистской партии. 17 января 1935 года Канарис и его новые коллеги подписали соглашение о распределении обязанностей и полномочий между их организациями. К числу функций абвера относились:

1. Военная разведка и контрразведка.

2. Тайный надзор в рейхсвере (Reichswehr)[17] и на принадлежащих рейхсверу предприятиях…

3. Надзор и осуществление всех мероприятий по предотвращению шпионажа…

4. Контроль и надзор за вербовкой |новых офицеров| в вермахт.

5. Руководство и определение политики по всем вопросам, касающимся национальной безопасности.

Еще до конца весны Канарис и его организация подверглись первому испытанию. Менее двух месяцев спустя, 16 марта, Кабинет министров одобрил гитлеровский манифест о вооружении, "Провозглашение немецкою военного суверенитета", утроивший размер армии с двенадцати до тридцати шест и дивизий. Главы рейхсвера боялись гневной реакции соседей Германии. Британия, Франция и Италия практически тотчас же выслали дипломатические протесты. Абверу было приказано определить, идут ли какие-либо военные приготовления. 29 мая 1935 года Канарис объявил своей организации: "Времена грандиозной международной напряженности — испытание разведывательной службы, ее организации и рвения. Посему я рассчитываю, что все члены отдела абвера в полной мере будут соответствовать требованиям этих дней во имя отчизны".

Донесение, что главы французского, итальянского и британского правительств намерены встретиться в Стрезе 11 апреля, чтобы продумать план совместных действий против Германии, подтолкнули абвер к дальнейшим действиям. Через пару недель донесения абвера, легшие на стол Канариса, убедили его, что Гитлер добился успеха, что крупнейшие иностранные державы промолчат. Сомнения верховных чиновников рейхсвера были отметены, и гитлеровские генералы продолжили программу перевооружения.

В начале 1936 года абвер еще раз попросили обеспечить разведывательные сведения о возможной реакции на рискованные шаги Гитлера. 7 марта 1936 года около 40 тысяч немецких солдат — девятнадцать батальонов вермахта и тринадцать батарей — вторглись в Рейнланд. Началась операция Winterubung (зимние маневры), и Гитлер и его генералы с нетерпением ждали, донесут ли агенты абвера о неминуемом военном ответе, перед которым Германия не смогла бы выстоять.

Донесения, вскоре поступившие из Франции и Бельгии, не содержали сведений, которые не стали бы общеизвестными в ближайшие несколько часов. Информация из Франции указывала, что линия Мажино укреплена до военного уровня, что в северной и восточной Франции отменены увольнительные для всех гарнизонов, а французский Генеральный штаб перебросил ряд североафриканских дивизий с юга Франции к немецкой границе. Больше агенты не обнаружили ничего, никаких следов военной реакции. Из Британии они донесли, что не выявили мобилизации.

Переменам в абвере, последовавшим за назначением Канариса, предшествовали перемены в весьма разнообразной немецкой разведывательной радиоаппаратуре. В феврале 1933 года член шифровального центра Министерства обороны Готтфрид Шаппер обратился к Герману Герингу с предложением создать центральное немецкое агентство радиоразведки. Шаппер надеялся учредить агентство под началом Рейхсканцелярии, но этого не позволили из-за страха Гитлера перед разведывательными монополиями. Геринг одобрил предложение Шаппера, чтобы агентство подчинялось лично Герингу и, таким образом, не зависело ни от каких министерств, включая и его собственное. Он также одобрил предложенное Шаппером название агентства, "Forschungsamt" (исследовательское бюро), потому что, как он сказал Шапперу, "вы действительно исследуете истину".

"Forschungsamt" начало свою деятельность 10 апреля 1933 года в здании Министерства ВВС Геринга. К июлю штат бюро состоял из двадцати человек — радистов, техников, криптоаналитиков и аналитиков. Оно полагалось на радиоперехваты почтовой радиостанции и переняло у Министерства обороны обязанность прослушивать телефоны. К концу года оно перенесло свою деятельность в бывшую гостиницу, а в 1934–1935 годах переехало в перестроенный жилой комплекс. Квартиры стали кабинетами, а в подвале установили телетайпы и пневмопочту.

И хотя Шаппер, вероятно, мечтал узреть "Forschungsamt" центральной немецкой радиоразведывательной организацией, на практике оно было далеко не единственным. Как было принято в нацистском разведывательном аппарате, многочисленные агентства дублировали работу других агентств, и отчаянная конкуренция была самым обычным делом. Соперников у "Forschungsamt" было несколько. Абвер Канариса контролировал Дешифровальную службу Вооруженных сил. Военно-морской флот продолжал использовать свою собственную систему прослушивания — "В-Dienst". Министерство иностранных дел тоже занималось радиоразведкой посредством своей организации "I Z", в 1936 году переименованной в "Pei's Z".

Для обеспечения организаций радиоразведки данными немцы поддерживали сеть постов прослушивания по всей периферии германской территории. Центральная дешифровальная служба и ее посты прослушивания были расположены в районе Берлина. "В-Dienst" ВМФ использовала сеть станций перехвата вдоль побережий Балтийского и Северного морей, взаимодействовавшую также с боевыми судами и прочими кораблями, находившимися в море. Армейская аппаратура прослушивания состояла в основном из стационарных станций поблизости от штабов войсковых округов и связанных с полевыми постами близ границы, чтобы передавать сведения, полученные из анализа радиообмена, местным командирам и штабам.

Станция перехвата в Мюнстере занималась в основном британскими радиосигналами, в то время как Штутгартская прослушивала французские радиопередачи, Мюнхенская — итальянские, а станция Бреслау прослушивала чешские и балканские радиопередачи. Время от времени станция в Бреслау помогала в наблюдении за польскими передачами Франкфурту-на-Одере (и позднее Ютербогу) или Кёнигсбергу, чьей основной мишенью были советские разведсети.

По стечению обстоятельств германские станции перехвата были постоянно заняты. Во-первых, благодаря расположению Германии в центре европейских сетей связи — воздушных, кабельных, железнодорожных и телефонных, — шедших и вдоль оси север-юг (Стокгольм-Неаполь), и вдоль оси восток-запад (Стамбул-Москва-Лондон-Лиссабон), с подключением к Ближнему Востоку, Азии и Западному полушарию. В результате немецкие власти были не так зависимы от обширной радиосвязи за рубежом, что позволяло германским радиостанциям уделять больше времени перехвату радиопередач других держав, больше зависевших от заморской радиосвязи. Европейские государства, имевшие колонии, все больше зависели от радио, и их радиопередачи стали весьма привлекательной мишенью. Особое внимание уделяли британским дипломатическим и военным переговорам с форпостами широко раскинувшейся империи — в Африке, на Ближнем Востоке и Индии. Итальянские переговоры с Африкой и Ближним Востоком тоже были одной из основных мишеней. На востоке советские вожди весьма полагались на радиосвязь как средство контроля обширной территории державы. Немцы вели наблюдение за советскими дипломатическими и военными передачами, а также радиообменом с международными секретными службами, колхозами и Коминтерном. С возрастанием частоты связи с европейским континентом Госдепартамент и военное министерство США полагались на радиограммы все больше.

Вторым фактором послужил Гитлер, чей приход к власти повлек оживление европейской дипломатической переписки. Постоянный приток расшифрованных французских и итальянских сообщений мог сравниться с "чрезвычайно успешным" перехватом британских депеш.

Аналогичных успехов немецкие дешифровщики добились в 1933 году с депешами Госдепартамента США, переданными "Серым" (Gray) и "Зеленым" (Green) кодами.

По-видимому, этот приток перехватов был не кратковременным, а продолжался на протяжении десятилетия. Обрывочные документы и ссылки на дешифровки, найденные в уцелевших немецких архивах, наталкивают на вывод, что имелся постоянный приток расшифрованных французских, британских, польских, итальянских, японских и балканских депеш, попадавших к правителям Германии с 1934 по 1939 год, в результате снизив опасность, что их рискованная политика кончится для них плачевно.

Тридцатые годы были временем замешательства и триумфа советского разведывательного аппарата. В 1934 году ОГПУ вошло в НКВД (Народный комиссариат внутренних дел) как ГУГБ (Главное управление государственной безопасности).

Но даже более существенной операцией советских спецслужб была чистка, затеянная Сталиным в 1936 году. За эту операцию, завершившуюся в 1938 году, заплатили жизнями миллионы советских граждан, в том числе высокопоставленные офицеры армии и разведки. Среди тех, кто пал жертвами сталинской паранойи, были Глеб Бокий, глава радиоразведки НКВД, Федор Малый, один из офицеров, занимавшийся делом Кима Филби, и М. А. Трилиссер, первый глава ИНО.

Несмотря на ущерб, причиненный в тридцатых годах советской разведке Сталиным и его приспешниками, она добилась серьезных успехов и в радиоразведывательных, и в агентурных операциях. Успехам радиоразведки в первую очередь способствовал генерал Ян Карлович Берзинь, глава 4-го отдела (военной разведки).

В начале тридцатых годов Берзинь играл ключевую роль в учреждении совместного подразделения ОГПУ и 4-го отдела в спецотделе ОГПУ, отвечавшего и за гражданскую, и за военную радиоразведку. Это подразделение, самое секретное в советской разведке, вплоть до 1935 года было подведомственно не Лубянке и не 4-му отделу, а Народному комиссариату иностранных дел.

Советская радиоразведка была самой обширной и богатой в мире. Она более всех прочих полагалась на помощь агентуры. В то время как прочие разведки получали шифрованные материалы лишь время от времени, ОГПУ/ГУГБ и 4-й отдел отвели их получению наивысший приоритет. Они добились особенного успеха в получении японских шифровок от чиновников японских посольств в Берлине и Праге.

В первые годы деятельности подразделение оказало наиболее заметное влияние на советскую политику по отношению к Японии. Расшифрованная в марте 1931 года телеграмма от японского военного атташе в Москве Генеральному штабу, за шесть месяцев до Маньчжурского инцидента[18] возбудила у Советов страх перед войной. Телеграмма гласила:

Участь [Японии] неизбежна: схлестнуться с СССР рано или поздно… чем раньше начнется советско-японская война, тем лучше для нас. Мы должны понимать, что с каждым днем ситуация все больше склоняется в пользу СССР. Короче говоря, я надеюсь, что власти наконец-то решатся на молниеносную войну с Советским Союзом и поведут соответствующую политику.

В сентябре 1931 года Советы рассматривали Маньчжурский инцидент как возможную прелюдию нападения на Советский Союз, призывы к которому прозвучали в марте. Еще одна перехваченная телеграмма содержала комментарий японского посла в Москве, прибывшего с визитом к японскому генералу, еще больше встревожив Москву:

Отложим в сторону вопрос о том, следует ли Японии вступать в войну против Советского Союза или нет, необходимо перейти к жесткой политике в отношении Советского Союза, с решимостью сразиться с СССР, как только понадобится. Однако целью должна быть не оборона против коммунизма, а скорее оккупация Восточной Сибири.

К зиме 1931/32 года советские вожди настолько испугались японской агрессии, что, даже осознавая, как пагубно это может сказаться на работе советской разведки, решились опубликовать расшифрованные японские депеши. В марте 1932 года Москва провозгласила: "Мы располагаем документами, полученными от высокопоставленных японских кругов в Японии и содержащими планы нападения на СССР и захвата его территории". "Известия" опубликовала выдержки из расшифрованных японских телеграмм, обнародовав просьбу военного атташе о "молниеносной войне" и призыв посла к японской оккупации Сибири.

В середине тридцатых годов совместное радиоразведывательное подразделение снова предоставило ценные сведения, позволив отслеживать длительные переговоры в Берлине между генералом Хироши Ошима, японским военным атташе (а позднее послом), и Иоахимом фон Риббентропом, окончившиеся в ноябре 1936 года анти-коминтерновским пактом между их державами. И снова разведка опиралась в основном на агентурные материалы. Летом 1936 года берлинский агент, находившийся под началом резидента НКВД в Нидерландах, Вальтер Кривицкий, получил доступ к шифровальным книгам японского посольства, а также к их документам по германо-японским переговорам. После этого, по словам Кри-вицкого, "вся переписка между генералом Ошима и Токио регулярно проходила через наши руки". Дополнительным источником сведений была переписка между Токио и японским посольством в Москве, расшифрованная совместным разведотделом.

В результате подобной деятельности Сталин и прочее высшее советское руководство знали, что антикоминтерновский пакт более обширен, чем опубликованная его версия, просто предусматривавшая обмен сведениями о деятельности Коминтерна и сотрудничество в превентивных мерах. Им было известно, что в секретном протоколе оговорено, что, если либо Германия, либо Япония станет жертвой "неспровоцированной [советской] агрессии или угрозы агрессии", обе державы немедленно договорятся о соответствующей реакции, и ни одна из них не предпримет никаких действий, чтобы "облегчить положение СССР".

Советы также добились выдающихся успехов в вербовке агентов — в том числе шпионов, чья величайшая ценность сказалась во время первого десятилетия холодной войны. Генерал Берзинь снова сыграл ключевую роль, приспособив методы, разработанные ЧК/ГПУ/ОГПУ в двадцатых годах для инфильтрации в иммигрантские группы белогвардейцев, к новым объектам — бюрократическим аппаратам иностранных правительств, в том числе их разведслужбам. И хотя тридцатые годы начались с того, что белогвардейцы и троцкистские группировки были высшим приоритетом иностранного отдела ОГПУ (ИНО), Берзинь настоял на том, чтобы сбору иностранных разведданных уделяли более пристальное внимание, и эту позицию вскоре приняло ОГПУ/ГУГБ.

Наиболее успешным нелегалом Берзиня был немец Рихард Зорге. Зорге, родившийся в 1895 году на Кавказе, посещал школу в Берлине, был ранен во время Первой мировой войны, разруха развеяла его иллюзии, и он присоединился к революционному крылу рабочего движения. Успехи большевиков в России убедили его "поддерживать движение не только теоретически, но и стать реальным его участником".

После войны он получил степень доктора философии в политических науках в Гамбургском университете. В конце 1924 года Зорге перебрался в Москву, где вскоре получил советское гражданство и начал работать на отдел международных связей (ОМС) Коммунистического интернационала. С 1927 по 1929 год его посылали с рядом политических разведывательных миссий в Германию и, возможно, в Англию и Скандинавию.

В 1929 году Берзинь завербовал Зорге в 4-й отдел и отправил его в Шанхай, чтобы тот сплотил и расширил китайскую агентурную сеть отдела. Там он завербовал Хоцуми Озаки — японского журналиста, ставшего его самым ценным информатором. Озаки, юный идеалистический марксист из богатой семьи, располагавшей великолепными связями с японским правительством, был идеальным агентом. Когда Зорге вернулся в Москву, Берзинь лично похвалил его за его достижения в Китае. Следующей остановкой Зорге стал Токио, но сначала он провел несколько месяцев в Германии, чтобы утвердить легенду о работе в качестве журналиста и стать истинным членом нацистской партии. Зорге добился таких успехов, что его прощальный банкет в Берлине посетил шеф пропаганды доктор Йозеф Геббельс.

Когда Зорге прибыл в Токио, Сталин все еще боялся японской агрессии. Вторгшись в Маньчжурию, Япония захватила контроль над длинным сухопутным отрезком границы с Советским Союзом. В итоге Зорге была дана инструкция "весьма внимательно изучить вопрос о том, планирует Япония нападение на СССР или нет". После своего ареста в 1941 году Зорге написал, что "это было наиболее ответственное за многие годы задание, порученное мне и моей группе, но было бы большой ошибкой назвать его единственной целью моей миссии в Японии…".

Зорге пользовался немецким посольством в своих разведывательных операциях весьма основательно, втеревшись в доверие вскоре по прибытии. Наиболее важным и близким контактом в посольстве у Зорге был полковник Ойген Отт, военный атташе с 1934 года, и его жена, одна из множества половых партнерш Зорге. Благодаря Отту Зорге получил доступ к изрядному объему сведений о японских вооруженных силах, которые Отт передавал в Берлин вместе с многочисленными документами по поводу немецкой политики на Дальнем Востоке. Начиная с апреля 1938 года, когда Отт стал послом, они с Зорге каждое утро вместе завтракали, Зорге вкратце посвящал его в японские дела и даже готовил ему наброски некоторых донесений в Берлин.

А тем временем Озаки получил более широкий доступ к внутренней информации касательно японской политики, став советником принца Конноё, ведущего японского государственного деятеля. К концу 1935 года он мог поставлять Зорге фотокопии плановых документов на 1936 год, указывавших, что Япония вряд ли сможет в ближайшее время напасть на Россию.

Опираясь на помощь Хоцуми, Зорге смог с опережением в несколько недель предсказать военный мятеж в феврале 1936 года и японское вторжение в Китай в июле 1937 года и уверил советских военачальников, что участвующие в боевых действиях войска направляются на юг, а не к Сибири. Зорге также передал подробности антикоминтерновского пакта за месяц до его публикации, дополнив информацию, добытую советскими радиоразведывательными операциями.

Зорге был лишь одним из множества агентов, завербованных советской разведкой в тридцатые годы. Наибольших успехов, насколько известно, Советы добились в Британии. И в самом деле, полный объем внедрения советской агентуры в Британии неизвестен и по сей день. К примеру, личности агентов под кодовыми именами Профессор (Professor), Медведь (Bear), Атилла (Atilla) и Преемник (Successor) так и не были оглашены.

Советские разведывательные операции против Британии сильно продвинулись в 1929 году, когда шифровальщик Министерства иностранных дел Эрнест Холлоуэй Олдэм, явившись в советское посольство в Париже, передал военному атташе шифр.

Олдэм и далее предоставлял сведения о шифрах Министерства иностранных дел, мерах безопасности и коллегах по отделу связи. В сентябре 1933 года Олдэм скончался, согласно официальной версии следствия, он наложил на себя руки "посредством удушения светильным газом" вследствие "помрачения рассудка".

С помощью информации, предоставленной Олдэмом. ГУГБ в 1935 году смогло завербовать капитана Джона Герберта Кинга, тоже работника отдела связи. Назвавшись представителем голландского банкира, агент НКВД убедил Кинга, которому было присвоено кодовое имя Маг (Mag), что он может заработать много денег, если будет предоставлять закрытую информацию по внешней политике. В числе материалов, предоставленных Кингом, были телеграммы из британского посольства в Берлине, сообщавшие о встречах с Гитлером и прочими нацистскими лидерами. Некоторые из этих документов сочли столь важными, что даже показали их Сталину.

Олдэм и Кинг служили за деньги, но НКВД добился куда больших успехов на идеологическом фронте, завербовав группу агентов, внедрившихся в Министерство иностранных дел и спецслужбы. Объяснение Антони Бланта, почему он добровольно предложил свои услуги Советам, пожалуй, можно распространить на всю группу:

В середине тридцатых годов мне казалось… что коммунистическая партия и Россия представляют собой единственный надежный бастион на пути фашизма, поскольку западные демократии вели себя по отношению к Германии нерешительно и соглашательски. Я был убежден… что могу лучше всего послужить делу антифашизма [работая] на русских.

Самым знаменитым из группы был Гарольд Адриан Расселл Филби по прозвищу Ким. Родился он 1 января 1912 года в Индии, где его отец, Гарри Ст. Джон Филби, служил штатским представителем колониальных властей. Но это занятие было лишь одним из множества прочих. Он писал статьи для "Таймс", добивался избрания в парламент, был частым посетителем лондонских клубов и страстным игроком в крикет. Обратился в ислам, и его вторая жена была саудовской рабыней. Он также продавал британские секреты иностранным державам, которым был более предан, нежели Британии, поставляя саудовскому королю Ибн Сауду секретные документы по Ближнему Востоку.

В октябре 1929 года Ким поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета. Вскоре по приезде вступил в Социалистическое общество Кембриджского университета (Cambridge University Socialist Society, CUSS), хотя в ближайшие пару лет ограничивался только тем, что посещал собрания. За эти два года он также увлекся чтением книг по истории, но никакой реальной деятельностью практически не занимался.

Сокрушительный провал Лейбористской партии на выборах 1931 года заставил Филби "задуматься о возможных альтернативах Лейбористской партии". Он начал принимать более активное участие в CUSS, где начали доминировать коммунисты, став его казначеем в 1932/33 учебном году, последнем его году в Кембридже. Наконец, во время последнего курса в Тринити, в начале лета 1933 года, Филби пришел к выводу, что "я должен посвятить жизнь коммунизму". Прийти к этому выводу ему помог визит в марте 1933 года в Берлин, где Филби стал свидетелем нацистских гонений Немецкой коммунистической партии (KPD) и учреждения нацистского полицейского государства.

В свой последний день в Кембридже Филби отправился навестить Мориса Добба, преподавателя экономики и преданного коммуниста, чтобы спросить у того совета о том, как лучше всего послужить делу антифашизма. По словам Филби, Добб дал ему "рекомендацию в коммунистическую группу в Париже, совершенно легальную, открытую группу". Эта группа переадресовала Филби в подпольную коммунистическую группу в Вене. К подпольной деятельности Филби перешел, служа курьером между поставленной вне закона Австрийской коммунистической партией и ее контактами в Венгрии, Париже и Праге. Работа Филби в Вене привела к его вербовке НКВД. По словам Филби, "должно быть, моя работа в Вене привлекла внимание людей, ныне являющихся моими коллегами в Москве, потому что почти тотчас же после моего возвращения в Британию ко мне обратился человек, спросивший, не пожелаю ли я вступить в русскую разведслужбу".

Филби присвоили кодовое имя Сынок, поручив ему внедриться в Британское министерство иностранных дел или SIS. Его первые попытки вскоре кончились неудачей из-за сомнений его академических рецензентов. Зная о его коммунистических симпатиях во время учебы в Кембридже, рецензент Деннис Робертсон, бывший руководитель курса экономики в Тринити, написал Филби, что, хотя и хвалит его энергию и ум, считает своим долгом упомянуть, что "его чувствительность к политической несправедливости может сделать его непригодным для административной работы".

После этого, изъяв свое заявление, Филби пошел более окружным путем. Осенью 1934 года он стал редактором и автором лондонской ежемесячной газеты "Review of Reviews", порвал отношения со своими кембриджскими друзьями-коммунистами и дал всем ясно понять, что его политические воззрения переменились.

Вторым выпускником Кембриджа, присоединившимся к группе, которую НКВД и его преемники назвали "Великолепной пятеркой", был Дональд Маклин. Первоначально Маклин намеревался преподавать английский в Советском Союзе или остаться в Кембридже на магистратуру после присвоения степени бакалавра. Но, получив диплом в июне 1934 года с похвальным листом по современным языкам, он начал почти годичную подготовку к экзаменам в Министерство иностранных дел, которые и сдал в августе 1935 года. Поступив в Министерство иностранных дел в октябре 1935 года, Маклин, первоначально получивший в НКВД кодовое имя Сирота, стал первым из "Великолепной пятерки", кто пробился сквозь заслон британской национальной безопасности.

Дональд Бёрджесс был завербован по весьма сдержанной рекомендации Филби, поместившего его в списки рекомендуемых для вербовки последним. Бёрджесс прибыл в Кембридж в 1930 году, стал марксистом в 1932-м и вступил в Коммунистическую партию в 1933-м. После визита летом 1934 года в Германию и в Россию он был убежден, что наиболее эффективной стратегией будет переход в подполье и разрыв всех явных связей с Коммунистической партией. Вскоре Бёрджесс, получивший кодовое имя "Madchen" (Девочка), весьма нелестно отзывался о Сталине, сравнивая его с фашистскими диктаторами и доказывая, что они менее реакционны.

Но самым старшим в "Великолепной пятерке" был Антони Блант, поступивший в Кембридж осенью 1926 года. Поначалу он специализировался на математике, но перешел на изучение современных языков. Ко времени окончания университета в 1930 году он уже был избран в число "Апостолов" — кембриджской группы интеллектуалов, основанной в 1920 году, всерьез заинтересовался марксизмом и умеренно, с оглядкой предавался гомосексуализму. Когда Блант уже поступил в аспирантуру, Бёрджесс только приехал в Кембридж. Блант ввел Бёрджесса в круг "Апостолов", а Бёрджесс убедил Бланта в 1933 году, что тот должен активно работать на Коминтерн.

Вопрос о существовании и личности пятого человека был выяснен лишь недавно. Джон Кернкросс, доживший до своего разоблачения, родился в 1913 году. В возрасте семнадцати лет он поступил в университет в Глазго, где изучал французский, немецкий, политэкономию и английский в течение двух лет. К моменту поступления в Кембридж в октябре 1934 года для изучения французского и немецкого он был уже преданным коммунистом.

Одним из наставников Кернкросса по французской литературе был Антони Блант, к тому времени уже работник факультета, представивший его Дональду Бёрджессу. К 1936 году Кернкросс разорвал все свои связи с Коммунистической партией и подал заявление в Министерство иностранных дел. Летом того же года он окончил Кембридж с высшими отметками по современным языкам и сдал вступительные экзамены в Министерство иностранных дел лучше всех остальных соискателей. Осенью он стал третьим советским агентом в британском Министерстве иностранных дел, присоединившись к Джону Кингу и Дональду Маклину.

Поначалу Маклин имел весьма ограниченный доступ к сведениям, интересовавшим НКВД. Он начал работу в Лиге Наций и Западном департаменте, занимавшемся делами Голландии, Испании, Португалии, Швейцарии и лиги, и имел свободный доступ к весьма ограниченному спектру материалов иностранных дел. Но зато он сумел переправить полный протокол встречи Комитета имперской обороны 20 декабря 1936 года, на котором присутствовал премьер-министр Стэнли Болдуин. Это совещание было посвящено радиовещанию в период войны, мерам по защите правительственных зданий против воздушных налетов, закупкам боеприпасов, поставкам топлива и танков.

Маклин также передавал информацию по поводу британской дешифровальной деятельности. Вдобавок к извещению НКВД о том, что GC&CS читает корреспонденцию Коминтерна, он также указал, что "училище" добилось некоторых успехов в отношении американской, французской и немецкой дипломатической корреспонденции[19]. В марте 1938 года отдел кадров Министерства иностранных дел рекомендовал его британскому послу во Франции в качестве третьего секретаря парижского посольства, а прочил на роль будущего заместителя посла.

Джон Кернкросс поначалу тоже столкнулся с проблемами после вступления в Министерство иностранных дел осенью 1936 года. Кернкросс в течение двух лет переходил из отдела в отдел — Американский, Лиги Наций, Западный и Центральный — и нигде не мог задержаться. По истечении первого года его куратор порекомендовал ему подумать о переходе в Казначейство, куда НКВД до той поры еще не проник. В октябре 1938 года НКВД это удалось в лице Кернкросса.

У Бёрджесса тоже были трудности. Наконец в конце 1936 года он поступил на работу в качестве продюсера отдела информации Би-би-си с зарплатой 500 фунтов стерлингов в год и начал подыскивать людей, которые были в прошлом или ныне связаны с разведкой.

1936-й был еще и годом, когда Филби предпринял первый шаг по внедрению в SIS. В Берлине в июле этого года он услышал, что в Испании вспыхнула гражданская война. Эта война обеспечила ему первое серьезное разведывательное задание — "получить сведения из первых рук по всем аспектам фашистских военных приготовлений". Прибыв в Испанию в феврале 1937 года в качестве свободного журналиста, к маю он стал одним из двух официальных корреспондентов "Таймс" в националистской Испании. Эта работа обеспечила его исчерпывающими сведениями об объеме немецкой и итальянской военной помощи войскам Франко — числе самолетов, типе и калибре артиллерийских орудий, количестве выпущенных снарядов, составе наступающих войск, — которые Филби затем передавал офицерам НКВД во время встреч на французской границе. Но одна из операций, для участия в которой он был назначен, — покушение на Франсиско Франко — так и не была осуществлена. Операцию отменили летом 1937 года, еще до того, как Филби удалось внедриться в круг лиц, приближенных к особе Франко.

Хотя в тридцатые годы Соединенные Штаты не представляли для советской разведки особого интереса, их все-таки не игнорировали. В начале тридцатых офицеры советской разведки поддерживали контакты с рядом влиятельных подпольных ячеек Коммунистической партии Соединенных Штатов Америки (Communist Party of the United States of America, CPUSA) и Коминтерном. Основным каналом связи между подпольным аппаратом КП США и советской военной разведкой был Уиттакер Чемберс, коммунистический журналист, которому в 1932 году приказали порвать явную связь с партией.

А в 1934 году Чемберс начал служить курьером между работником Коминтерна, руководившим КП США, и подпольной ячейкой в Вашингтоне, основанной чиновником Министерства сельского хозяйства. В ячейку входили работники не только министерства, но и Госдепартамента, Федеральной администрации чрезвычайной помощи, комиссии по связям с национальными трудовыми резервами и Федерального управления ценовой политики. В группу входил и Алджер Хисс, тогда работник Министерства сельского хозяйства[20].

На следующий год Чемберс велел Хиссу найти параллельную ячейку. В числе новых агентов, включившихся в сеть Чемберса в период 1935–1936 годов, находились Гарри Декстер Уайт из Казначейства, Джордж Силверман (правительственный статистик, впоследствии работавший в Пентагоне) и получивший образование в Оксфорде экономист Джулиан Уодли, в 1936 году перешедший из Министерства сельского хозяйства в отдел торговых соглашений Госдепартамента и снабжавший Советы сотнями документов, пользуясь своим положением в Госдепартаменте.

Но с Хиссом по-прежнему не мог сравниться никто. Осенью 1936 года он стал помощником Френсиса Б. Сейра, помощника госсекретаря, предоставившего ему доступ к целому ряду телеграмм от дипломатов и военных атташе. К началу 1937 года он доставлял документы Чемберсу каждые семь-десять дней. Вероятно, наиболее важными были документы, касавшиеся японской политики в период Китайско-японской войны. 2 марта 1937 года пришла телеграмма, излагавшая точку зрения неназванных "японских военачальников… что они смогут повести успешную войну против России, почти без труда сдерживая атаки китайцев на свой фланг".

В апреле 1938 года, через девять месяцев после приказа перебраться в Москву, Чемберс разорвал все контакты с Советами. Он скрывался до конца года, после чего предал огласке свою историю. Но прошло еще немало лет, прежде чем Вашингтон прислушался к его словам.

Хотя в тридцатые годы основной объем разведданных обеспечивала радио- и агентурная разведка, развитие воздушной разведки в Британии, Франции и Германии продолжалось. В Германии движущей силой этого вида разведки был Теодор Ровель, начавший свою карьеру разведчика во время Первой мировой войны. В 1930 году Ровель был штатским служащим абвера, пилотировавшим зафрахтованный одномоторный самолет "Юнкерс W.34", в мае 1929 года поставивший мировой рекорд высоты полета приблизительно 41 800 футов. С одобрения начальника абвера Патцига Ровель проводил воздушную разведку Польши. Во время многих миссий Ровель не покидал пределов Германии, летая вдоль границы и делая перспективные фотографии фортификационных сооружений. Но ему доводилось залетать и на польскую территорию. Полеты над Польшей временно прекратились в 1934 году, после подписания Гитлером договора о ненападении с Польшей, разорвавшего цепочку французских договоров с государствами, окружающими Германию. Поскольку полеты Ровеля ставили договор под угрозу, они были приостановлены.

К тому времени Ровель снова поступил на службу в армию, располагал эскадрильей из пяти самолетов и группой опытных пилотов. Он перевел свое подразделение — Экспериментальный пост высотных полетов — из Киля на аэродром Штаакен в Западном Берлине. Оттуда Ровель и его пилоты в 1934 году вылетали на свои первые разведывательные миссии над Советским Союзом. Их двухмоторные самолеты летали над Кронштадтской морской базой, Ленинградом и промышленными районами Пскова и Минска. Примерно в то же время подразделение начало фотографировать пограничные фортификационные сооружения, возведенные соседями Германии. Чтобы выяснить, что строят французы, Ровель пролетел вдоль Рейна, представив перспективные снимки, "заглядывавшие прямо в жерла пушек в бетонных бункерах линии Мажино". Над Чехословакией он использовал стереофотографию, чтобы получить детальные снимки углубленных фортификационных сооружений.

Снимки рассылались целому ряду заинтересованных лиц, включая начальника люфтваффе Германа Геринга. И однажды в 1936 году Канарис взял летчика на встречу с Герингом. Вскоре Ровель и его подразделение были прикомандированы к люфтваффе, подчинены 5-му (разведывательному) отделению Генерального штаба люфтваффе и переименованы в Эскадрилью специального назначения.

Перевод пошел подразделению на пользу, поскольку Геринг и люфтваффе располагали более обширными ресурсами, нежели Канарис и абвер. Запросы на высококвалифицированный персонал, самолеты и снаряжение быстро исполнялись. Первым базовым самолетом, полученным эскадрильей от новых хозяев, был Хе-111, способный нести экипаж из четырех человек, имевший нормальную дальность полета около двух тысяч миль и являвшийся устойчивой платформой для фотосъемки. Фотоаппараты самолета выдавали на удивление подробные снимки площадью двенадцать квадратных дюймов.

В конце тридцатых годов эскадрилья проводила разведывательные миссии над Польшей, Францией, Чехословакией, Советским Союзом и Британией. Основной задачей этих миссий был сбор разведывательных данных о потенциальных мишенях бомбардировок. К стратегическим целям относили оружейные заводы и гавани, в том числе Лондонскую гавань, а к оперативно-тактическим целям относили пограничные фортификационные сооружения и внутренние дороги.

Если целью должен был являться город или какой-либо другой объект на открытой местности, самолеты маскировали под коммерческие, с гражданскими опознавательными знаками и экипажами в штатском. Пилоты делали вид, что прокладывают новые авиатрассы для "Дойче Люфтганза" (Deutsche Lufthansa). Мифические авиатрассы, исследованные ими в 1938–1939 годах, позволили им совершить облет восточного и южного побережья Англии, всего континентального побережья Ла-Манша, Северного моря и Балтийского побережья вплоть до Ленинграда. Если цель была секретной, самолеты летели на значительной высоте, вплоть до 32 тысяч футов, чтобы стать невидимыми для наземных наблюдателей. Быть может, люди и слышали негромкий гул двигателей, но самолеты успевали скрыться задолго до того, как их удавалось отыскать при помощи бинокля. Поскольку радиолокаторы еще не изобрели, обнаружить самолет можно было только по конверсионному следу, но если он оставлял такой след, полет обычно отменяли.

Полеты над Чехословакией и Великобританией нарушали воздушные договоры, которые эти страны подписали с Германией, но ни одна из держав не протестовала. Скорее всего самолеты просто не были обнаружены. А если и были, то вряд ли имелась возможность выявить и доказать их принадлежность Германии. Кроме того, не исключено, что этот вопрос не поднимали из страха вызвать гнев Гитлера. И даже потеря Хе-111 над Россией, с которой у Германии договора не было, не вызвала дипломатических протестов. Вероятно, тот факт, что самолет был замаскирован под пассажирский, дал Советам благовидный предлог закрыть глаза на этот инцидент.

Отснятые пленки отправляли в главный фотоцентр ВВС, выдававший поток глянцевых отпечатков, ложившихся в планшеты люфтваффе и поступавшие в авиасекцию абвера — вероятно, с тем, чтобы шпионы абвера добыли дополнительные сведения. Фотографии также отправляли в немецкую армию: из фотографии чехословацкой границы была составлена фотокарта, послужившая немецким войскам во время вторжения в Судеты осенью 1938 года.

В то самое время, когда немецкие воздушные шпионы летали над Британией и Францией, эти две страны совместно вели разведывательную деятельность против Германии. Сотрудничество стало отчасти результатом французской инициативы. В 1936 году французы предприняли — впервые после 1929 года — авиаразведыва-тельную операцию, направленную против Германии, фотографируя объекты близ немецкой границы, и дали SIS возможность ознакомиться с результатами.

После 1937 года агентам стало труднее проникать на "немецкие цели", и ценность воздушной разведки возросла. До сентября 1938 года можно было полагаться на то, что агенты предоставят разведданные о количестве самолетов, стоящих на площадках перед авиазаводами, прежде чем те отправятся в свои эскадрильи, что позволяло разведке оценивать объем производства немецкой авиапромышленности.

Но из-за ужесточения немцами режима секретности агентурные данные перестали быть стабильным источником сведений. От отчаяния Жорж Ронен из французского Deuxieme Bureau добыл старый самолет и приладил к нему большой деревянный фотоаппарат. Затем гражданский пилот летал на этом самолете вверх и вниз по Рейну, а снимки делал парижский фотограф-портретист.

Ронен поведал о своем проекте Фреду Уинтерботаму из авиасекции британской SIS и сказал, что сумел получить несколько хороших снимков, позволивших проследить за фортификационными сооружениями на немецком берегу реки. Он также спросил Уинтерботама, нельзя ли эту операцию расширить ко взаимной выгоде.

Участие SIS в воздушной разведке дало бы Британии возможность проводить полеты над немецкой территорией. Королевские ВВС уже провели в 1936 году периферийные разведывательные полеты вдоль границ Итальянской империи, полагаясь на перспективную фотографию. Но подобные периферийные миссии позволяли сфотографировать лишь ограниченное число объектов. Прямые полеты КВВС над итальянской, и уж тем более немецкой территорией Министерство ВВС считало недопустимыми по внешнеполитическим соображениям. Однако разведывательная организация, действующая под прикрытием, была бы не столь ограничена в средствах.

Поначалу возникли технические вопросы по поводу осуществимости полетов непосредственно над территорией потенциального противника. И хотя со времени Первой мировой войны фотоаппаратура значительно усовершенствовалась, одна досадная проблема оставалась неразрешенной. На высотах свыше 8 тысяч футов влага, конденсирующаяся из холодного воздуха на объективах камер, затуманивала изображение. А лететь над Германией на гражданском самолете на высоте хотя бы 8 тысяч футов было невозможно, потому что немцы вскоре выяснили бы, что к чему. А в военное время разведывательные полеты на столь малых высотах были бы равноценны самоубийству: немецкие зенитные орудия и истребители уничтожили бы и самолеты, и пилотов.

Уинтерботам и Ронен пришли к заключению, что, если им удастся добыть современный американский гражданский самолет, берущий на борт четыро-пять человек, они смогут хотя бы поэкспериментировать, а то и отправиться на нем в Германию под каким-либо коммерческим предлогом — быть может, с замаскированным фотоаппаратом. А тем временем можно попытаться увеличить предельную высоту фотосъемки.

Выбор пал на самолет "Локхид-12А". Заказали две машины — одну для SIS, а вторую — для Deuxieme Bureau. К концу 1938 года наняли австралийского летчика Сидни Коттона на роль пилота самолета SIS и организовали "Корпорацию исследований по аэронавтике и торговле" (Aeronautical Research and Sales Corporation), призванную обеспечить прикрытие для всей операции, которая должна была проводиться с французской базы.

Первые эксперименты со снимками на высотах свыше 8 тысяч футов принесли ряд сюрпризов. Камеры были укреплены на специальной раме: одна была направлена отвесно вниз, а две другие ориентированы так, чтобы перекрыть как можно большую площадь. На проявленной пленке оказались совершенно четкие фотографии, сделанные с высот почти до 20 тысяч футов. Вскоре удалось выяснить, что при работающих двигателях горячий воздух, стекающий с нагретого кожуха, проходит также и под объективами фотоаппаратов. Позднее Уинтерботам вспоминал: "Вот так вот просто. Я не в состоянии описать свой восторг по поводу этого случайного открытия".

Но чего на фотографиях не было, несмотря на четкость, так это мелких деталей, требовавшихся для военной разведки. Уинтерботам сумел раздобыть в фотографическом отделе КВВС несколько камер и объективов.

Вдобавок КВВС предоставили устройство для автоматической регулировки интервалов съемки в зависимости от высоты и скорости полета. Отверстие в днище самолета для объектива было замаскировано под клапан аварийного сброса горючего, а для камер изготовили специальную крышку в форме запасного топливного бака. Полная система выдавала именно те результаты, на которые Уинтерботам и Ронен и рассчитывали, — абсолютно четкие и подробные снимки, сделанные с высоты 20 тысяч футов. Вдобавок камеры давали взаимоперекрывающиеся снимки, пригодные для стереоинтерпретации.

Испытания, проведенные ранней весной 1939 года над средиземноморским регионом, продемонстрировали, как писал Уинтерботам, блестящие результаты:

Пролетев почти незамеченным на высоте 20 тысяч футов, Коттон сфотографировал все итальянские военно-морские базы и аэродромы на побережье Северной Африки, а затем повторил то же самое вдоль северного побережья Средиземного моря. Доки, гавани, аэродромы — все запечатлелось в мельчайших подробностях… Когда мы получили все фотографии и напечатали их… я смог передать полные комплекты начальникам разведки всех трех служб… Из Адмиралтейства, военного министерства и Министерства авиации посыпались запросы на фотографии авиационных заводов, верфей и всего, что нам удастся отснять над Германией.

К апрелю 1939 года Коттон под предлогом коммерческих полетов сфотографировал не только средиземноморский регион, но и большие участки территории Германии. На этом сотрудничество с французами завершилось. Коттон сдал самолет Deuxieme Bureau и вернулся в Англию, где начал совершать вылеты с аэродрома Хестон на втором "Локхиде-12А", дооборудованном дополнительными топливными баками, что увеличило дальность полета с 700 до 1600 миль, и покрашенном в болотный цвет, чтобы снизить вероятность обнаружения. С высоты 20 тысяч футов самолет мог фотографировать 11-мильную полосу поверхности. В крыльях установили дополнительные скрытые камеры. За июнь, июль и август Котгон совершил еще несколько полетов над Германией, в первый раз сфотографировав военно-морские соединения. Летая над Итальянской империей, он дополнил предыдущие перспективные съемки КВВС плановыми фотографиями узловых пунктов от Сицилии до Родоса и итальянской Восточной Африки.

Несомненно, самая странная миссия состоялась во время Франкфуртского авиасалона в конце июля. Коттон взял самолет на шоу, чтобы развеять подозрения касательно его истинной функции. Самолет удостоился немалого внимания, особенно со стороны генерала Альберта Кессельринга, начальника берлинского аэропорта Тем-плехоф, давшего ясно понять, что хотел бы опробовать машину в полете. Пролетая над Рейном, Коттон передал управление Кессельрингу, переключившись на камеры — поскольку поблизости от Рейна находились разнообразные аэродромы, арсеналы, заводы и фортификационные сооружения, которые Коттон считал достойными фотографирования. Когда Кессельринг поинтересовался назначением мигающего зеленого огонька, указывавшего, что делаются фотографии, Коттон пояснил, что мигающий огонек означает, что топливо поступает к двигателям равномерно.