Штольни, тоннели и свет

Нулевой цикл

Урочище называлось Бартогай — по-местному — «есть лес». На отвилке Кульджинского тракта первая группа рабочих вкопала в каменистую землю столб, прибила к нему обструганную доску, заостренным концом указывающую на колею разбитой дороги. Я столько раз слышал об этом дне, что, кажется, сам видел, как кряхтел, налегая на лопату тучный бурильщий Шмидт, как Славка-бич обмакнул в краску выдубленный мазутом, скрюченный вибрационкой палец, вкривь и вкось намазал им по доске «Бичегорск».

В двенадцати или пятнадцати километрах от тракта речка Чиличка, вырвавшись из горного ущелья на равнину, шаловливо разбегалась рукавами проток, стариц, излучин, затем снова заныривала в узкую теснину скал. Там, где подвижное, меняющее места русло подмыло глинистый берег, среди древних могильников, может быть, и сейчас лежит груда серых, покрытых лишайником камней. Среди них мало кто замечал узкий лаз. За ним, в землянке вроде каменного ящика жил старик, скорей всего такой же бездомный бич, как многие из первоприбывших. Имел ли пенсию или зарабатывал сбором лекарственных трав, говорить об этом он не любил, хотя поболтать был мастер.

Сейчас, когда прошло несколько лет, наши беседы с ним кажутся странными снами.

А тогда… Первое время, слушая его уверения, что он родился и умер полтыщи лет назад, я хохотал. Позже, бывало, его байки и раздражали меня:

— Мели, дед, мели!.. Мне все равно ждать, когда привезут кайло… В детстве на голову не падал? Понятно! Ничего, бывает хуже.

Не обращая внимания на насмешки и недоверие Абиш, обычно, распалял себя с каких-нибудь крученых суждений.

— Чтобы вспомнить жизнь-дорогу, на которой остаются следы, надо мало времени.

По другую сторону она длинна и как сон…

И снова, томясь бездельем, я слушал про битву при Аксу, про резню на перевале Санташ, про егеря и нулевой цикл — ту часть строительства, которую не застал, а со временем так притерпелся к рассказам и рассуждениям, что ничего уже в них меня не удивляло, не возмущало.

Абиш говорил, что нашел равновесие на бесследном пути, потому что не утратил при жизни стремления к нему, потому что не оскопил, как барана… — Он долго сопел, подбирая русское слово, вспоминал и выговаривал, радуясь ему: «собисть» — то есть совесть. Правда, понимал ее по-своему: без пол-литры не разберешь.

Не утратил, так не утратил, соглашался я и терпеливо слушал, как он, потехи ради, морочил егеря и ответственных работников, избравших заповедное место для скрытых и охотничьих забав. Про изыскателей, которые пришли очередным набегом и, увидев рай для избранных, алчно возжелали уничтожить его. Те и другие шумели и ненасытно браконьерствовали, их алчность успокаивала старика: временные люди вроде урок, как приходят так уходят, вечно рождающая земля зарубцует, скроет оставленный беспорядок и снова будет благодать.

— Ваши появились смешно, — говорил, — не так, как все. Укреплялись надолго…

Колобок… Как его?

— Синтик! — подсказывал я.

— Ага! Синтик и Шымит!

Привезли взрывчатку в бумажных мешках, пятьдесят тонн, пояснил мне потом Шмидт, высокий и плотный бурильщик-взрывник начальственного вида. Уложили ее под открытым небом, Шмидта и Сентярева оставили сторожить. Истекали третьи сутки, смены не было.

Палило южное солнце, воздух равнины был недвижим, с упоением стрекотали кузнечики, деловито шныряли занятые делом тушканчики и суслики. Шмидт лежал под палящим солнцем, втискиваясь в клочок тени от штабеля мешков. Аккуратный «директорский» живот пуховой подушечкой поднимался и опускался в такт ровному дыханию. Блестящая пряжка расстегнутого ремня, как стрелка манометра, клонилась то в одну, то в другую сторону. Его напарник — Сентярев — ушловатый непоседа, ловил тушканчиков, привязывал к хвостам капсюль детонатор с куском бикфордова шнура, поджигал и выпускал зверька. Дымящий шнур волочился за скачущим тушканчиком, затем раздавался звонкий хлопок взрыва и хохот Синтика. Шмидт приоткрывал глаз, косил на товарища, сонно ворчал:

— Дурило! Взрывчатка рядом!

Синтик не слушал, скакал и носился на коротких ногах, поднимая песчаную пыль, ловил очередного зверька. Шмидт, зевая, грозил?

— В ухо дам!

Абиш все это видел и тоже захотел повеселиться. Тушканчик с детонатором кинулся к его землянке, старик пугнул его, заставив повернуть в обратную сторону. Зверек поскакал к взрывчатке и спрятался под мешки. Из-под штабеля потянулся голубой пороховой дымок бикфордова шнура.

Синтик резко перестал хохотать и громко икнул. Вскинулся Шмидт, брезентовые штаны с расстегнутым ремнем соскользнули к ботинкам. Сентярев с разинутым ртом и выпученными глазами пробуксовал по песчанику и бросился бежать. Замелькали руки и ноги, придавая крепкому телу форму колеса. Шмидт, резко согнувшись и выпрямившись, подтянул штаны к животу и с воплем ринулся следом:

— Убью, если выживем… Синтик, зар-раза!..

Куда убежишь и спрячешься от пятидесяти тонн на равнине! Глухо щелкнул детонатор в глубине мешков, они не сдетонировали. Синтик упал, кулем покатился по ходу. Хрипя и задыхаясь, рядом рухнул Шмидт, нервно задергался, загоготал. Подушка директорского живота запрыгала и захлюпала, как лопающийся и надувающийся мыльный пузырь.

Вскоре на маленьком автобусе приехали полдюжины работяг, покидали на землю мешки и чемоданы, с неделю собирали остов юрты, осматривались, удили рыбу, спали на кошме, бок к боку, кошмой укрывались. Работали неспешно, с ленцой, но между тем быстро ширился стан, появился вагончик взрывсклада, штабель мешков был обнесен колючей проволокой. Натягивали ее старательно, явно опасались не скота и случайных гостей.

Абиш посмеивался над странным народом: разным на лица, но одинаковым в своей бесшабашности. Из этого кажущегося единства само собой появилось название бишары — то есть бедолаги. Так старик приспособил случайно услышанное слово бичи на свой, тюркский лад. Но один из них, явно бастык-начальник, не походил на всех. Он был как-то не по начальничьи важен, никогда не смеялся, улыбался и то редко, зато, слушая его и глядя на него, хохотали все другие бишары.

Они потешались уже не над безобидными тушканчиками, но над егерем: стреляли зайцев и фазанов возле самого дома в тугаях. Такое дозволялось очень большим людям, но не им. Однажды егерь без спроса заскочил в юрту и выбежал с торжествующим лицом, сжимая в руке конфискованный дробовик. Бичары на поклон не пошли, осатанев от егерского нахальства, возжаждали мщения. Браконьерская пальба усилилась, будто кроме конфискованного они раздобыли еще десяток стволов. Ночью мощная машина утюжила тугаи, свет ее фар врывался в окна егерского дома, тени крестов от оконных рам метались по стенам.

Теперь все оружие бичары держали на взрывскладе. Но стоило егерю приблизиться к колючей проволоке, из вагончика выскакивал сторож и строго по инструкции направлял горластую одностволку в егерский живот. Близко посаженные кабаньи глаза взрывника блестели и строжились тупым равнодушием хладнокровного убийцы. Егерь брызгал слюной, кричал о незаконной охоте, выпячивал живот с дергающейся на ней кобурой, показывая, что вооружен, но вызывающих движений опасался.

Щурился, как при прицеле, поросячий глаз. Сторож говорил, что предупреждение сделано по инструкции, а выстрела в воздух не будет по причине одного ствола. Этот глаз пускал искорку поверх мушки и егерь отступал, передвигая кобуру на бок. Дома же, вспоминая глаза взрывника, обильно потел, заново переживая встречу: этот хряк поступил бы по инструкции, схватись он по привычке за револьвер. Сорок граммов свинца в кишках — и во сне увидеть — не приведи господь…

А ночью бичары опять стреляли индюков в егерском огороде. Хозяин в белье сидел в погребе и палил в отдушину из дробового браунинга, конфискованного в старое доброе время.

На рассвете егерь ворвался в юрту. Все спали, не желая даже ругаться с ним. А он заглядывал в непроницаемые лица, в кастрюли и сытые пасти прибившихся к стану собак — не находил ни косточки, ни перышка от своих индюков: видимо бичары сожрали все подчистую, как этого не может даже свинья. Свиноглазый сторож-взрывник лежал на кошме в ватных штанах, мял вздутый живот и жалобно скулил:

— Слетайте в Копенгаген, мужики, помру ведь!

Копенгаген — Кок-Пек, был в пятнадцати километрах, на тракте. После бессонной ночи и обжорства никому не хотелось тащиться такую даль, хоть бы и на машине.

— Выпей фталазол, — советовали. — Закрепит… И вообще, от этого не умирают. А машина поломатая, — позевывали и глубже забирались под кошму.

Синтик выпрашивал водки с солью — другого лекарства не признавал, поминутно выскакивал за юрту, чвыркал, стрекотал, кряхтел с подвывом едва ли не на егерские сапоги. Хозяин тугаев без смущения таращился на взрывника — не вывалится ли из него индюшачий мосол, вещественное доказательство. Исходил черной ненавистью, худел от мрачных мыслей, ждал старых гостей, но стройка всех распугала.

Егерь стал надеяться на случай. Ох уж как он рисовался в его воображении?!

Синтика поймать, расчленить и скормить свиньям. Вот тебе за наших индюков!

Абиш хоть и жаловался, что от веселой жизни в те времена у него случались судороги в области живота, но остановиться не мог. Как-то загнал на территорию взрывсклада егерскую свинью. Синтик, глянув поутру в запыленную стекляшку окна, с нелюдским верещанием выскочил из вагончика, схватил багор с пожарного щита. За ним выскочили еще двое: один с бикфордовым шнуром и капсюлем на его конце, другой с ракетницей. В общей свалке полнотелый Шмидт не свинье, а Синтику засунул детонатор в ноздрю, поджечь шнур не смог поскольку, получив удар багром в живот, забегал на четвереньках. Хасану выстрелом из ракетницы опалило бороду, вдобавок жадный до свинины Синтик чуть не отгрыз ему ухо.

Смеяться Абиш уже не мог — стонал в каменном ящике. Он любил бичар, ему нравился нулевой цикл.

Егерь хватился свиньи через день, а изжарена и съедена она была к вечеру. Куски сала не смогли осилить даже собаки, прибившиеся к стану. Чтобы скрыть следы кражи Синтику пришлось поусердствовать. Когда подъехал к складу егерь, кругленького взрывника, по пояс голого, в ватных штанах, не смотря на жару, бичары грузили в машину. Синтик стонал и корчился, налегая руками на живот.

Косвенных улик было достаточно. Егерь прихватил увесистый кусок сала, индюка и на бортовушке довоенного выпуска помчался в Чилик. Но не помогли ни сало, ни звонки из приемной горисполкома: присутствовать при чистке желудка врач ему не разрешил, бумагу о том, что болезнь наступила в результате чрезмерного поедания егерской свиньи — не подписал. Местный начальник милиции выразился кратко и веско:

— Найди вора и неопровержимые доказательства, мы его посадим или заставим возместить ущерб.

Вести следствие, как в кино, по таким пустякам местная власть не желала. Какие требуются доказательства — егерь понять не мог. Добровольного признания из бичар не выбьешь, а новые организации при тугаях плодятся как тараканы. Их уже три и, ясное дело, подозреваемые будут валить на других пока не затеряются концы. Где они нетерпимые к преступлениям и умные следователи телесериалов? Майор Пронин, где ты?

На рейсовом автобусе егерь отправился в столицу к большим людям, когда-то гостившим у него. Здесь они были иными, не дозвониться, не пробиться в кабинеты. У всех много дел и забот. Пошел к людям поменьше — приняли, водку, закуску на стол поставили, с пониманием слушали, думали, чем помочь. Тугаи уже вырубаются по закону.

Кабаны уходят, зайцы разбегаются, фазаны улетают. Все равно конец былому раю для избранных: территория идет под затопление. Что тут поделаешь? Можно похлопотать, чтобы зверя поценней отловили и вывезли, можно дать помощника…

Егерь поперхнулся на половине недопитой рюмки, прокашлялся и замахал руками.

Слава богу, он жил не одной зарплатой, делиться не желал. Некогда важный, гордившийся знакомствами и связями, вернулся словно побитый и обветшавший среди городской суеты. Куда делся былой гонор? Абиш заглянул в окно его дома, увидел груду лекарств на столе, самого едва узнал и впервые почувствовал страх, догадываясь, что если теперь егерь не хозяин тугаев, то он, старожил, не их настоящий владыка.

Появился и начальник СМУ, он приехал на подержанном москвичонке. Гладенький, холеный, голова, как полированный шар, шариком живот: весь будто смонтирован из шлифованных шаров и только набухшее веко занозисто топорщилось, скрывая странный блеск прикрытого глаза. Кругляшком заячьей капусты на нем расшеперилась большая бородавка. Один из проходчиков-тоннельщиков, бывший десантник, долго приглядывался к ней и в полной трезвости объявил, что бородавка похожа на магнитную антенну засекреченной аппаратуры связи — зас.

Мягко передвигая шарами ног и приветливо улыбаясь, начальник просеменил вдоль стана. Скрываясь от посторонних глаз, за ним крался Абиш с ржавой железной полоской в виде посоха и удивлялся странным запахам: от начальственных шаров веяло перегревшейся радиоаппаратурой и лютой стужей углекислотного огнетушителя.

Бичары бездельничали: они сделали свою работу, истратили всю солярку и взрывчатку. Новый мастер по кличке Лева из Могилева, шнырял среди них, таращил испуганные глаза и уговаривал хоть чем-то заняться перед начальником для вида.

Проходчики и бурильщики курили с сердитыми лицами и отказывались устраивать спектакль. Тогда Лева сам схватился за метлу и поднял пыль возле юрты.

Начальник раскачиваясь и клонясь на шарах, тепло здоровался со всеми, совал в мозолистые руки пухлую ледяную ладошку. Бичары отвечали сухо, настороженно, не могли оторвать глаз от бородавки на начальственном глазу. Тут, по слухам, Хасан, первым назвал его Такырбасом и будто прилепил лейблу на гладкий затылок.

— Сидите, сидите! Сейчас важна не сама работа, а ваше присутствие на рабочем месте, — по-московски налегая на «а», мурлыкал начальник.

Рабочие робко возмущались:

— Обещали большую стройку, высокую зарплату. А тут, хоть спи, хоть рогом упирайся — полторы сотни на нос, голый тариф.

— Будет большая работа, и большие деньги будут, — сыто жмурился Такырбас, а бородавка подрагивала, меняя цвета.

Что-то во всем этом сильно не понравилось Абишу. Старик перестал смеяться, неделями отсиживался в своей землянке, спрашивал себя: как быть? Могильник снесут или завалят грунтом, урочище затопят, куда деться старику? Он не какой-нибудь бродяга, которому где хорошо, там и родина, он крепко связан с этой землей и останется здесь, что бы с ней не случилось.

Привезли солярку и взрывчатку. Опять стала быстро продвигаться дорога, прокладываемая бурильщиками, взрывниками и бульдозером. Земля тряслась от взрывов, камни-летуны падали возле кургана, скрежетали валуны под гусеницами, ревел мотор.

Абиш высовывался из землянки, смотрел как утюжит землю бульдозер, как крутится Синтик, закладывая новый заряд взрывчатки, пригибаясь, тянет магистраль — оказалась коротка, а спрятаться негде. Он по-куньи воровато огляделся, крутнул ключ взрывной машинки, дал разряд на электродетонаторы и — бегом под бульдозер. Занырнул, подгоняемый взрывной волной, самодовольно захихикал по дробь камней по побитому капоту.

Удивительно много знали и умели эти бичары: ремонтировали всякие двигатели, управляли машинами и тракторами, бурили, взрывали, работали с электросваркой, знали плотницкое и каменное дела… Кое чему научился у них и Абиш. Теперь уже жалея запуганного, смирившегося егеря, не скуки ради решил уничтожить всех разом, чтобы спасти себя и урочище. Для начала он поджег вагончик взрывсклада.

Первым из него выскочил Славка-бич с дробовиком и котлом с зайчатиной. Следом Синтик с коробками детонаторов и ожерельем сосисок в зубах. Внутри вагончика рычал и кашлял Шмидт пока не потушил пожар. Вышел в саже и подпалинах, пытался что-то сказать, выходило только: вже… бже… пше…

Синтик мигом сообразил в чем дело, побежал будить шофера, спавшего в юрте.

— В Кокпенгаген надо! Ключи дай! — толкал в бок спящего. — У Шмитяры замкнуло от пожара, опять по-поляцки разбазарился.

Шофер вздохнул, мотнул головой, вытащил из кармана ключи от машины.

Через час, опорожнив стакан, Шмидт занюхал его рукавом, им же стер сажу с носа и вполне по-русски раскричался:

— Тайком сосиски жрешь, урод?!

Душевной драки не получилось. Шмидт слегка двинул Синтика в ухо, а тот укусил его за живот, выше пупка. Абишу стало страшно: поджог взрывсклада никого не напугал и даже не удивил. Тем временем проходчики пробили штольню в горе, перетаскали в нее тонн тридцать взрывчатки, взорвали и на каменной стене землянки появились змейки трещин.

Работяг становилось все больше, бичары стали теряться среди них. На стане появился новый человек, назвался маркшейдером, поселился в юрте с Левой и Хариным, ходил на гору с треногой и рейкой. Если раньше бичары делали дорогу на глазок, на здравом смысле, зная, куда она должна вести, какие по ней пойдут машины и какой груз повезут, то теперь всем этим командовал маркшейдер: ставил треногу рядом с курганом, смотрел в прибор, записывал цифры. Абиш тихонько подкрался, заглянул из-за его плеча в стекляшку, увидел в ней все перевернутым с ног на голову и понял: маркшейдер — тот кто ему нужен.

Вечером он пробрался к юрте. За вагончиком-общежитием монотонно постукивала дизельэлектростанция — дэска, неподалеку стоял старенький «москвич», подванивавший бензином и смазкой, но все это перебивал другой острый запах. Старик лег на землю, приподнял край кошмы. Юрта была освещена изнутри мощной электролампой. Лева с маркшейдером понуро сидели на раскладушках, Харин стоял навытяжку, Такырбас бегал по свободному пространству, перекатываясь на ногах-шарах, размахивал шарами-руками и кричал пронзительным голосом:

— Какого черта? Заказчик за дорогу платит, так делайте же ее.

— Мы сделали, — угрюмо оправдывался Харин.

— Делайте еще, — топал шарами Такырбас: — На гору — с горы, на гору — с горы.

Пусть на склоне не останется живого места, лишь бы платили.

— Вам легко говорить, а мне с людьми работать, — хмуро оправдывался Харин. — бессмысленный труд — оскорбление…

— Плевать! — визжал Такырбас и бил шарами по столу. — Эту пьянь ничем не оскорбишь. Не нравится, пусть убираются — других найдем. И ты, делай, что приказано, или убирайся… Начать проходку тоннеля мы не можем — нет людей и техники. Надо выиграть время, — успокаиваясь, подвел черту.

Абиш понимал, что Такырбас спасает его, но ни благодарности, ни радости не чувствовал, как когда-то не было их за подаренного кровником гнедого. Еще сильней зажгла обида. Захотелось ткнуть острием шары, казалось, они лопнут, как пузыри на болоте и останется от начальника мокрое место. Но не враг же себе Абиш: стоило ли поджигать взрывсклад, если, натолкнув на правильную мысль одного человека, можно сделать пользы больше, чем взрывы и пожары.

Лева, сидя на раскладушке, вытянулся в струнку. В глазах загорелась страсть. Так оглан когда-то смотрел на родича-властелина. Кто родился кулом, тот пресмыкается перед сильными и мечтать о власти — это их сила, как у слепого слух, как у безногого руки.

Увидел Абиш знакомый блеск в глазах и уже следующей ночью бесшумной тенью проник в юрту, склонился над Левиной раскладушкой, стал нашептывать:

— Техника безопасность — нарушение… Начальник мужик-карачу… Работяга его не уважает, потому что не боится. Как в совхозе «вырвиглаз» делали? За такое тюрьма надо!

Было дело во времена нулевого цикла. Интересы участка совпали с интересами одного из совхозов. Приехал на «газике» председатель, стал просить взорвать небольшую горку, чтобы сделать траншею под дорогу. Камень там крепкий, бульдозер расшевелить его не мог, скреб плохо. Горку председатель описывали небольшой, а день предлагал немалые. Харин ухватился за предложение, прикинул, что пошлет в колхоз трех бичар и компрессор, они за неделю управятся, а на те деньги участку повышенная зарплата. Но при разговоре с председателем хмурился, в сомнении качал головой, дескать «своих дел — много! А тут шефская помощь… Не безвозмездно, но все-таки…» Стал навязывать условия: работягам жилье, кормежку… Потребовать женщин не решился: пусть сами прельщают. Ударив по рукам, Харин на участковом зилоке помчался в управление, пробивать шефскую помощь.

«Вырвиглаз» — штоленка метрового сечения, в которую можно влезть только на четвереньках. В эдакой норе пневмоподдержка — не помощь. Шмидт вползал в забой, распирался руками и ногами в борта выработки, надувал живот и давил им на перфоратор.

Его голова тряслась над вращавшейся штангой, с носа брызгами слетали капельки пота.

Синтик приспособился бурить лежа. Худощавый Хасан пробовал так и эдак, подпирал перфоратор доской и чуркой. Попробовал головой… Задом-задом выкарабкался на поверхность, запел и побежал в степь.

Работали они круглосуточно, ели и спали у волчьей дыры входа в выработку. Через трое суток доложили, что штоленка в пятьдесят погонных метров готова. Председатель не поверил, что все сделано по уговору и непозволительно быстро, почувствовал себя обманутым, чертыхнулся: хоть бы для вида с месяц повозились, тогда деньги отдавать не так жалко.

Понимая его, Синтик ухмылялся и подначивал: мы такие, баскарма! Спецы по высшему разряду, к тому же умные! Председатель позвонил Харину, тот не удивился скоростной проходке, подтвердил: они на работу злы. Председатель с недовольным видом покряхтел в трубку конторского телефона, подъехал к выработке, заглянул в нее, придерживая руками авторитетный живот, — темно. Самому лезть проверять на карачках — не солидно, шофера послать — обидится: брат свата, вытащил из газика свою веревку, размеченную по метрам, пальцем указал на Хасана: ты самый юркий, лезь, тяни! Тот подобострастно упал на четвереньки, прополз тридцать, пробитых в холме, погонных метров, сел у забоя и стал выбирать веревку. Синтик кричит — хватит! Хасан увидел недоверчивое лицо председателя в солнечном свете.

— Эй, где ты там?

Хитер баскарма, но и Хасан не дурак: обмотал голову телогрейкой, крикнул:

— Еще полметра!

Председатель прислушался к глухому голосу из подземелья, согласился — вылазь!

По физиономиям видел: обманывают, но как докажешь? Вздохнул:

— Зарядите получше, мелкий камень нам на строительство нужен.

— Пять тонн, как положено. Взрывчатку — грамм в грамм… За это у-у-у! — Синтик щурил поросячьи глазки, изображая страх: — За это строго спрашивают. Сделаем как надо, баскарма!

Взрывчаткой набивали штоленку, действительно, на совесть, но все равно полторы тонны пришлось вывезти в поле и сжечь.

Взорвали. Качал головой председатель: ой-бай! В ушах его звенело. Синтик вертелся рядом, совал под нос кусок гранита:

— Мелкий, как просил.

— Плохо взорвали: только с одной стороны.

— Так взрыв — он и есть взрыв, его в точности не рассчитаешь. Скалу расшевелили, теперь бульдозер запросто возьмет. Зато камень какой?!

— Жаксы! — сплюнул председатель. — Полгода придется собирать в поле твой камень… Деньги подпишу. Водка ваша, мясо мое.

После взрыва бичары с неделю гуляли в совхозе, собирались женить Хасана, да со свадьбой что-то не сошлось. Укатили веселые, жениха забрали, компрессор продали председателю. Через два дня за ним явился Харин, набросился: как можно купить государственное имущество? Баскарма вытер платком потную шею — компрессор вернул, дал машину, чтобы отбуксировать его, и барана, чтобы замять дело.

Обо всем этом Лева рассказал на партбюро, затем заявил:

— Дайте мне участок, я сделаю из него образец. Чувствую в себе силы!

Харин тихо ушел, с ним ушла половина его бичар. Почувствовав перемены, за ними потянулись другие работнички нулевого цикла: туда, где первые колышки и палатки, где земля еще не изрыта взрывами, не изгажена мазутом, где начальник — твой друг, а работа — не часы трудовой повинности, а полноценная, может быть даже, лучшая часть жизни.

Последний раз Абиш видел Синтика в валенках с короткими голяшками, в ватных штанах с мотней почти у колен, в тесной телогреечке и в шапке с оторванным ухом.

Мелкими шажками спутанных мотней ног он семенил к компрессору и тянул за собой баллон огнетушителя, наполненный машинным маслом.

Вздохнул старик: все-таки веселые были времена. Но, опасные.

Старик принес к кургану ведро, на мутной воде Чилика замешал цемент с песком и замазал раствором трещину в своем каменном ящике.

На горе было тихо: то станок ремонтировали, то не могли вытащить из скважины буровой снаряд. Изредка взрывали. Дорога виляла вправо, вверх, вниз, будто делавшие ее люди ослепли или были всегда пьяны. Маркшейдер глядел через треногу на рейку, морщился, сплевывал, и если работяги приставали к нему, кивал — все правильно.

Ширился участок, появлялись новые вагончики, а мест в них все равно не хватало.

Прибывали странные люди: бурильщики, которые не умели бурить, проходчики, не державшие в руках перфоратор. Стала падать и без того низкая зарплата, появились чудаки, которым не нужны деньги: лишь бы шел стаж на героической стройке. Все ломалось и разваливалось: новые буровые станки выходили из строя через неделю работы, заглохла даже старая дэска, почти полгода бесперебойно снабжавшая стан энергией. В поселок привезли вагончик, оборудованный под полевую кухню. Работяги еще не поели котлет, а уже безнадежно вышла из строя электромясорубка. Ходили слухи о вредительстве, будто шляется вокруг да около какой-то бич в малахае, то в масло песок подсыплет, то сунет в картер болт.

Казалось бы, Лева делал все хорошо и правильно: провел собрание «о вреде выпивок на рабочем месте», да так хитро все рассчитал, что получилось, будто рабочие сами решили объявить себе «сухой закон». Работяги хмурились, вздыхали, но голосовали единогласно. Как воздержишься если факт на лицо? Один вред от пьянства! Лева от восхищения собой и методами своего руководства не удержался, съездил в магазин за беленькой, чтобы отметить. Пил с новым мастером, спокойным и медлительным, похвалялся, как ловко провернул — не командовал, не принуждал, только направлял, и все прошло как пописанному.