Штурм Бахмута, позывной «Констебль»

Все шло не по плану

Мозг человека — самая невероятная и удивительная часть нашего организма. Хотя и остальные части, и сама жизнь не менее удивительны. Страшно подумать, сколько необходимо усилий и удивительных совпадений, чтобы на свет появилось одно единственное человеческое существо. И не просто появилось, а смогло развиться и выжить. Могло думать, осознавать мир и себя. Общаться с другими людьми. Радоваться, любить, грустить, печалиться, бояться и ненавидеть. Мозг — это великий фокусник, создающий из кусочков разрозненной информации картины снов, фантазий и планов, воплощающихся в реальность.

Казалось бы, что может связать такие вещи, как выступление Президента по телевизору, встречу со старым знакомым во Владивостоке, торговлю икрой в Сочи, продажи мотоциклов в Москве и мою службу в армии в разведке ГРУ во время второй чеченской компании? Мозг сложил эти разрозненные паззлы в общую картину и я принял для себя очень важное решение.

С момента выступления Президента о начале СВО я активно следил за новостями. Военный конфликт на Донбассе, начавшийся в 2014, вошел в новую активную фазу. Многие убеждены, что все началось 24 февраля 2022 года, или в 2014. К сожалению, история этого конфликта уходит корнями в глубь веков. Память человеческая коротка и каждому поколению кажется, что разногласия начались совершенно недавно, но, как сказал Соломон: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

С момента распада СССР, запустился процесс болезненного отделения его республик от Российской Федерации, который сопровождался дипломатическими и военными противостояниями. Процесс развала Империи, создававшейся сотни лет катком истории проехался по судьбам сотен тысяч обычных граждан. В отличие от жизни обывателей, геополитические процессы идут медленно. Для них не важна эмоциональная составляющая рядового гражданина, с его переживаниями, радостями и бедами. Перед лицом этих процессов человек незначительно мал. За тридцать лет в бывших республиках СССР выросло новое поколение с совершенно другими ценностями и идеологией. Со многими республиками нас и тогда мало, что объединяло, а с распадом Союза эта трещина превратилась в непреодолимую пропасть.

«Но, все сложилось так, как сложилось» — подумал я.

Благодаря интернету можно было получать информацию с обеих сторон. Так, половина жителей как России, так и Украины превратилась в блогеров, а остальная часть активно использовала социальные сети, регулярно сливая туда множество реальных съемок. Дела, судя по всему, шли не так гладко, как предполагалось в начале. С утра в новостях прошла информация, что перед нами выступит президент.

Я предполагал, что речь пойдет о «консолидации усилий народа и власти», о том, что «Родина нуждается в защите от сил зла». В общем, о мобилизации мужчин с боевым опытом, или имеющих военные специальности после прохождения воинской службы в армии.

Начиная с 1991 года, Россия непрерывно вела мелкие и большие военные операции по сохранению своего суверенитета и целостности. Мужчин, которые принимали участие в боевых действиях, в нашей стране набралось не мало.

К этому моменту стало понятно, что «блицкрига» точно не получилось. Минские соглашения дали возможность Украине накопить военный потенциал. После начала СВО — специальной военной операции, в Украину пошла западная техника и поехали наемники со всего света. Украинцы оправились от первого шока, мобилизовались и стали грамотно запускать в эфир красивый видеоконтент про «Перемогу». Политтехнологии, умноженные на Голливуд и специфику предыдущей работы их президента, перекрывали наших пиарщиков по всем параметрам. О чем говорить, если на Украине благодаря сериалу «Слуга народа», смогли протолкнуть на пост главы государства стенд-ап комика? Это безусловно уровень! При этом, конечно, он обещал разобраться мирным путем с ситуацией на Востоке страны. Но после избрания риторика изменилась. Конфликт назревал, и гражданская война между республиками Донбасса и остальной частью Украины стала из тлеющей превращаться в пылающую.

Что значила мобилизация для меня, как гражданина Российской Федерации? Повестка о мобилизации придет мне, как ветерану, в первую очередь. Неожиданно в памяти всплыло довольное лицо моего друга детства — он звал меня служить в случае моего желания!

Я встретил его пару лет назад во Владивостоке, когда пытался открыть там с партнерами большой проект, связанный с туристическими потоками из Китая и Южной Кореи.

Но из Китая, вместо потоков, пришел COVID. Он-то и похоронил так и не начавшийся бизнес и инвестиции. Все попали на деньги. Эти перипетии совпали с окончательным расставанием с девушкой, с которой я жил последние семь лет. Было грустно и одиноко. Я попытался устроить другой бизнес и переехал в Сочи, чтобы наладить продажи высококачественных морепродуктов Дальнего Востока жителям этого расслабленного курорта. Но жители и гости Сочи, почему-то упорно не хотели есть дорогую и качественную красную рыбу и крабов, а предпочитали их более дешевые аналоги. Денежная подушка таяла. Красивая приморская осень сменилась серой зимой у страдающего бурями Черного моря. Смысла дельнейшего пребывания на излюбленном россиянами курорте не осталось совсем. Мне сильно стала нужна моральная поддержка и я поехал туда, где она была. Вернувшись в Москву, я, как в юности, занялся продажей мотоциклов и психологическим консультированием.

В отличии от моего друга, которого я вспомнил, в последние годы все складывалось не очень.

«Нужно связаться с ним и спросить, как называется подразделение, про которое он мне рассказывал?».

Встреча с другом произошла случайно — буквально за пару лет до начала СВО. У одного из кафе в центре Владивостока я увидел его в красивой спортивной тачке. Леха с детства любил спорткары. Он был из состоятельной семьи и мог себе позволить жить красиво, особо не напрягаясь. Но, как это было ни парадоксально, Леха посвятил свою жизнь риску и кровавой романтике войны. Когда закончилась моя первая командировка в Чечню в 2001 году, и наш отряд выводили оттуда, нас менял отряд, с которым он туда заходил. С 2001 года Леха так и продолжал воевать в разных местах во благо Родины.

— Здорово, Леха!

— Привет, Костян! — он, как пружина, выскочил из машины мне навстречу. Было видно, что он в отличной спортивной форме. Мы обнялись.

— Не ожидал тебя встретить… Я думал, ты все еще там.

— Пока тут. Я тебя тоже рад видеть живым и здоровым. Говорили, что ты в столице.

— Да, пока в Москве осел. Не надоело еще воевать? Почти двадцать лет катаешься.

— Нет. Это же «лучшая работа в мире»! Может и ты со мной?

— Нет. Мне одного раза хватило. Я человек гражданский, и свое отвоевал еще тогда. Но истории военные я послушать люблю. Расскажешь, как там и чем от Чечни отличается?

— Без базара. Пошли в рестике посидим, раз встретились!

Мы огляделись и выбрали заведение неподалеку. Он рассказывал про дела на Донбассе и в Сирии, я ему — про свои дела в коммерции. В каком подразделение он воюет спрашивать было бестактно. Но было понятно, что подразделение не простое, а ЧВК — Частная Военная Компания, которую он просто называл «Контора». На слуху был «Вагнер», и я решил, что Леха был в его составе.

Рассказы его наполнили меня адреналином — от них веяло духом экзотики и славы. Одновременно я испытывал и тревогу. Откуда-то полезли старые чеченские воспоминания: о боях, товарищах, потерях и невероятном везении в паре эпизодов. Тогда мне было восемнадцать, и война казалась простой и романтичной. Сейчас, когда я жил как гражданский человек, война пугала.

Романтика романтикой, но бегать по полям с автоматом не хотелось. В моей семье не было военных и из всех родственников, как и у многих в нашей стране, воевал только дед. Дед родился и призвался с Украины. Отвоевав всю войну в составе пехотных подразделений, он вернулся назад в Кировоград, где и прожил остаток своей жизни. У деда было две дочки, которые родились еще до войны, а мой отец родился уже после ее окончания. Часть моих родственников и сейчас проживали, где-то там, на Украине.

Отец, познакомились с мамой в Москве, в студенческие годы. Там же родился мой старший брат. Я родился позже, когда они переехали на БАМ. Батя всю жизнь, не изменяя себе, трудился в геологии. Во Владивосток меня привезли в 1983 году, когда мне был год. Отцу хотелось экзотики и моря. Тут я и вырос. Еще подростком стал заниматься перепродажей мотоциклов из Японии и организовал свой первый бизнес.

Отец, как и дед, был крепким и немногословным мужиком. Всякий раз, когда я вспоминал его открытое лицо и коренастую фигуру, мне становилось тепло и уютно. С мамой была другая история. С мамой мы были похожи по характеру и поэтому часто конфликтовали.

— Такие дела, братан, — сказал Леха, и я вынырнул из своих воспоминаний. — Ресурсов у России много, а, значит, и желающих их прикарманить тоже. Так что выбирай профессию солдата — не прогадаешь!

Леха был уверен, что конфликты с «западными партнерами», как называл страны НАТО наш Министр иностранных дел, будут продолжаться еще долго. В конце встречи мы обнялись, обменялись телефонами и разошлись.

Квест «Попасть в Вагнер»

Когда началось обращение Владимира Владимировича к гражданам России, я сидел на балконе и курил. После слов о начале мобилизация у меня не было сомнений, что меня призовут и само собой возникло простое решение — нужно идти в «Вагнер». Интуитивная мысль всплыла как подводная лодка из глубин моего бессознательного и тут же оккупировала все пространство. На тот момент я совсем ничего не знал про «Контору». Мне казалось, что меня могут не взять из-за возраста. Мне было сорок, и я был уверен, что туда берут до тридцати пяти. Я представлял, что это элитное подразделение — спецназ, собранный из отборных бойцов.

«Если воевать, то в составе профессионалов» — убеждал я себя.

Я попробовал набрать Лехе, но его телефон был вне зоны доступа. Я стал самостоятельно искать контакты и это оказалось достаточно простым делом. Найдя их, я написал им в телеграмме. Мне тут же ответил куратор с позывным «Берлинец». Я отправил ему фотографии своего военника с отметками об участии в Чеченской компании. В моем во-еннике было написано, что я заместитель командира разведгруппы частей спецназа, старший сержант. Начинал я как штатный пулеметчик, а потом поднялся по служебной лестнице. Сделал себе мини-карьеру в рамках срочной службы. Повысили за смелость в бою и быстроту реакции в кризисных ситуациях. Тогда мне, как заместителю командира, выдали личный пистолет «Стечкин», чем я очень гордился в свои девятнадцать лет.

— Возьмут ли?.. — переживал я.

В «телеге» засветилось сообщение — стараясь сохранять равнодушие, скрывающее волнение, я прочитал его:

— Подходишь. Вот перечень документов и требований к кандидату. Высылай фото.

Я пробежался глазами по требованиям. Запрет на алкоголь, наркотики и требования к дисциплине меня очень порадовали. Я не люблю алкоголь по многим причинам. Употребление алкоголя — это детский и разрушительный способ справляться со стрессом. Не хотелось оказаться в боевых условиях в коллективе с психически нестабильными людьми. На войне пить нельзя категорически. Во время Великой Отечественной опытные красноармейцы отказывались от положенных ста граммов, которые выдавали перед боем, потому что алкоголь дает человеку ложное ощущение собственной силы и притупляет инстинкт самосохранения.

Так я прошел первый этап квеста «Попади в Вагнер», и это меня воодушевило.

В 1999 году, когда боевики зашли в Дагестан и началась вторая чеченская кампания, мне приснилось, что я воюю в специальном подразделении. Тогда я даже не подозревал, что пойду в армию. Но, когда меня отчислили из института и мне пришла повестка, я решил, что раз уж так случилось, надо послужить в нормальной части. На тот момент у меня был разряд по Самбо и Дзюдо. Когда на призывном пункте я увидел ребят в голубых беретах, я понял, что они десантники и без смущения подошел к ним. На тот момент я уже был распределен в ракетные войска (РВСН) куда-то в Иркутскую область. Ребят в голубых беретах возглавлял полковник с усами, как у Чапаева. Он был уверен в себе и вальяжно-расслаблен. Взгляд, и вся его спортивная коренастая фигура как бы говорили: «Ребята, если вы пойдете со мной, то вы, как минимум, попадете на первую страницу журнала, — а то и в главные герои киноленты». Я подошел прямо к нему.

— Как я могу попасть в десантуру?

— Мы не обычные десантники. Мы из структуры Главного Разведывательного Управления. К нам попасть можно, только проявив смекалку и мужество, — склонив на бок голову и прищурившись ответил полковник. — В Чечню поехать готов?

— Да! — на автомате ответил я.

— Тогда проходи вон туда. Нужно пройти интеллектуальные и физические испытания: заполнить тесты, отжаться пятьдесят раз и подтянуться двадцать. Потянешь?

— Легко!

В моей голове появилась картинка киностудии «Уорнер Бразерс». Пошли титры, в которых было мое имя. На сцену вышли невозмутимые «командос» в наикрутейшем камуфляже, который я видел во всех боевиках. В их рядах я с гордостью видел и себя… На сковородке зашипела яичница, и я вернулся в реальность из своих путешествий в прошлое.

Утром следующего дня я наметил себе план необходимых дел. Нужно было оповестить о своем решении родных, завершить дела с близкими людьми и партнерами по бизнесу.

Звонить родным было непросто. Я понимал, что им второй раз придется пережить ожидание сына с войны. Первым я решил набрать тому, кто понимал меня лучше всех. Когда отец поднял трубку, я набрал в легкие воздух и стал говорить.

— Привет, батя.

— Здорово. Как ты?

— Нормально… В общем, буду краток. Про мобилизацию слышал?

— Да… Читал уже.

— Я принял решение ехать на Украину. В частную военную компанию.

— Ясно. А почему не подождать повестки?

— Хочу воевать в лучшем подразделении. Знакомый воевал там, в Сирии.

— Ясно, — повисла небольшая пауза. — Давай, может, матери не будем говорить пока про это?

— Хорошо. Давай, бать, еще напишу, что и как.

— Хорошо, сын.

Я нажал кнопку завершения звонка. К горлу подкатил комок. Пора было включать режим «Вояка». Этому я научился еще на прошлой войне. Там я постоянно тосковал по девушке, которая осталась меня ждать. И это очень мешало. Переживания и фантазии о будущем лишали сил, и уже там я научился подавлять лишние эмоции благодаря жесткости по отношению к себе и окружающим.

«На войне нужно заниматься войной. Выполнять боевую задачу и выживать», — вспомнил я любимую фразу своего командира.

Разговор со старшим братом прошел легче. Брат меня выслушал и сказал, что «примет любое мое решение». Но мне хотелось какой-то опоры и поддержки. Я стал звонить пацанам из четырнадцатой бригады, с которыми я служил в Чечне, и предлагать им поехать вместе. Я приводил им ту же аргументацию, что и себе: «Все равно придет повестка. Поехали вместе?». Они слушали меня, соглашались про повестку, но ехать отказывались. После четвертого звонка я успокоился и перестал заниматься ерундой.

Я сел, помолился и составил список того, что мне необходимо. «Берлинец» написал, что «Контора» обеспечит меня всем необходимым, но я решил, что лучше купить все самому.

С тринадцати лет, как только я стал зарабатывать свои деньги, я все покупал сам. Я был воспитан улицей, а не компьютерными играми и тревожными мамочками. По своему предыдущему опыту я знал, что мне пригодится. Посчитал сумму, прикинул, сколько нужно оставить денег здесь, и расслабился. Денег хватало на все.

Несколько дней пролетело, как во сне. Я просыпался, делал необходимые дела и ездил на встречи. Чтобы не объяснять всем причины, по которым я решил поехать на Донбасс, я придумал универсальную историю, которая все объясняла.

— Идет мобилизация. Я играю на опережение. И так как все равно призовут, то я лучше пойду в «Вагнер».

Это была мантра не только для остальных, но и для себя самого. Повторяя ее раз за разом, я параллельно убеждал себя в том, что это единственно правильное решение. В конце концов у меня появилось стойкое ощущение, что это неминуемо. Как говорил, отец лжи и пропаганды: «Если ложь повторить сто раз, в нее начинаешь верить».

Я смотрел ролики в новостях про тех, кто бежал от войны в Казахстан, Грузию и Армению. Оставляя жен, детей, животных и бизнес. Я понимал, что этим гражданским людям просто было страшно. И четко осознавал, что для меня это не вариант. Это полностью противоречит моим ценностям и убеждениям. Одно дело мечтать уехать, когда все в порядке — но убежать со своего корабля, когда он в опасности, я не мог. Пару раз мне предлагали варианты, как можно откосить и слиться. Я на минуту представил, что будет дальше, если я так поступлю — чувство вины и стыда не дадут мне жить спокойно никогда.

Эти варианты отпали в ту же секунду. Мне хотелось поехать на Украину и увидеть правду собственными глазами.

Сборы

Вечером я встречался с друзьями из нашей компании. Нужно было как-то всем сообщить о том, что я принял это решение. Я боялся сказать это излишне пафосно. Боялся, что меня неправильно поймут. Что кто-нибудь начнет меня отговаривать, или причитать. В общем, в голове поселился Федор Михайлович Достоевский заодно с Антоном Павловичем Чеховым.

Когда я приехал в клуб, ребята уже играли в «Мафию» и беспечно болтали о разном.

— Город засыпает и просыпается мафия. Мафия убивает мирных.

Мне было грустно. Я смотрел и думал, что я уже не с ними. Решение идти воевать было принято, и я уже какой-то частью себя был не тут. Я слушал их, и прозрачная стена, между нами, постепенно становилась все толще. Молчать больше не было смысла.

— Ребята… Мне нужно вам сказать, что я принял решение не ждать повестки и, естественно, не уезжать из страны. Короче, я на этой неделе уезжаю на Донбасс.

В воздухе повисла тишина, и Маринка, с которой у меня сложились хорошие и теплые платонические отношения, неожиданно заплакала.

— Ну вот. Началось то, чего я и боялся, — подумал я и стал ее успокаивать, положив руку на плечо. — Ты чего? Все юже нормально. Ты же всегда такая сильная, независимая, самодостаточная.

Она посмотрела на меня заплаканными глазами, вытирая кончиками ухоженных пальцев слезы:

— Это все серьезно Костя. Это не прогулка. Там же жесть…

— Шанс вернуться у меня есть, — продолжил я смягчать ситуацию.

— Давай по-честному, — серьезно проговорила Маринка. — Твой шанс один к девяти.

— Возможно, — ответил я.

Она порывисто потянулась ко мне, и мы обнялись. И в этом объятии был немой призыв не уходить — остаться тут в этой мирной жизни. В Москве. С ее привычной рутиной и суетой.

С кафешками и мирно гуляющими мамочкам с колясками.

В обычной, вызывающей иногда раздражение и скуку, повседневности. Пауза затягивалась. Я оторвался от Маринки. Мы еще секунду смотрели друг на друга, запоминая лица друг друга, стараясь навсегда оставить в памяти это мгновение. Для меня было важно, что она по-настоящему очень сильно переживает за мою жизнь. Ребята несколько неуклюже стали говорить о понимании моего выбора и по-деловому спрашивать, какая мне нужна помощь. Затем мы все вместе утешали девчонок, пили чай и разговаривали о разном. Стена из холодного стекла не исчезла, но стала очень тонкой и прозрачной. Под конец один из моих друзей пожал мне молча руку, и я понял, что он прощается. Внутри было пусто и одиноко. Да, я физически был с моими друзьями, но фактически я остался один на один с собой и неизвестностью будущего. К концу встречи одна из девочек, перед прощанием, предложила сделать мне подарок, если я все же вернусь живым и способным на что-то мужчиной.

— А давайте, девчонки, если Костя вернется, мы все вместе ему дадим?

Все засмеялись. Я тоже смущенно посмеялся, но запомнил это.

— Я буду за тебя молиться, — сказал Олег. Крепкий здоровый парень с либеральными взглядами. Это совсем не укладывалось в выстроенную мной схему: «свой — чужой». Я почувствовал искренность в его словах, и мне стало безразлично, каких он придерживается взглядов.

Пока я ехал домой, мне на карточку стали приходить деньги. Сердце защемило от стеснения и большой благодарности к ребятам. Было такое приятное чувство, что они таким образом говорят мне о своей любви и небезразличии. Этими деньгами они дали мне возможность почувствовать поддержку и напомнили, что я не один в этом мире. Важны были не деньги, а их отношение ко мне. Хотя и деньги были не лишними. Я ехал в такси, смотрел на ночную Москву и слезы текли по щекам.

«Просто видеоклип Киркорова какой-то, — думал я. — Да, и похеру!».

На следующий день мне звонило множество людей, и продолжали приходить переводы на покупку амуниции. Раздался звонок, и я увидел, что звонил Слава. Я взял трубку, заранее готовясь отшучиваться. Было такое же чувство, как в день рождения, когда с утра тебе все начинают искренне звонить и поздравлять, желать всего наилучшего. А ты не можешь ответить им такой же искренней взаимностью в чувствах и просто говоришь нужные в этом случае слова.

— Привет, Костян.

— Привет.

— Мы тут решили «Мавик» тебе купить. Выучишься там на оператора БПЛА и станешь ценным разведчиком.

Я понимал, что они таким образом хотят уберечь меня от войны на передовой и предлагают быть немного позади с квадрокоптером.

— Спасибо вам, друзья. С удовольствием приму этот подарок — сказал я, понимая, что не буду учиться на оператора.

— Давай, подгребай в офис — заодно дела по бизнесу обсудим.

Через час я приехал в офис к Пете. Техники в мотосалоне стояло много, так как недавно пришел полный контейнер новых мотоциклов. Мы поздоровались. Он ничего не спрашивал, а я ничего не хотел объяснять. В автоматическом режиме я написал ему цены на мотоциклы. Мы пытались говорить о делах, но это получалось коряво. Я объяснил ему все бизнес цепочки и оставил контакты брата, чтобы у них продолжалась работа. Было такое ощущение, что я пишу завещание.

— В общем, созвонитесь с ним, если со мной что-то произойдет, мои деньги отправите ему.

— Без базара, — он протянул мне руку, и мы скрепили нашу договоренность рукопожатием.

— Мне сказали, что Юра в Казахстан уехал? — зло спросил я. Ему же сорок пять лет. Чего он так пересрал?

— Не знаю. Просто не выдержал. Сейчас многие на изжоге и в панике. Кто-то бухает, кто-то уезжает… Атмосфера нервная. И с продажами жопа.

В офис зашли Рома с Славой. Мы обнялись. Слава протянул мне коробку с «Мавиком» и телефон к нему:

— Держи, Кость.

— Спасибо, — успокаиваясь сказал я, и хотел добавить, что-то важное и проникновенное про дружбу и свою благодарность, так как умел говорить много и складно — но в тот момент я побоялся быть излишне сентиментальным и пустить слезу. — Мне очень приятно, что вы так заботитесь обо мне друзья.

— Это тебе от нас с Данилой.

Данила был другом Ромы и Славы. Я видел этого человека всего один раз в жизни. Я помог ему, обеспечил безопасность в паре сделок. Узнав, что я уезжаю, он просто скинул парням деньги и мне купили коптер с телефоном. Я испытывал очень большое стеснение из-за такой повышенной заботы к себе со стороны моих друзей. Когда просто живешь, общаешься, ходишь вместе в баню, играешь в футбол, то перестаешь замечать теплое отношение к своей персоне. Все замыливается и становится обычным. С этими эмоциями было очень трудно справиться, и я делал вид, что все идет как нужно. Я вышел из офиса и осознал, что тянуть со звонком матери не было смысла. Я набрал номер и услышал в трубке ее голос.

— Привет, сынок — в ее голосе я сразу почувствовал нежность и любовь.

— Привет, мам… Ты уже знаешь?

— Да. Отец сказал. Не выдержал. Когда едешь?

— Куплю все, что нужно, завершу дела и поеду. У тебя как здоровье? — у матери был рак в ремиссии, и я переживал, как эта новость повлияет на нее.

— Все хорошо. Ты просто знай, что я тебя люблю. И любой твой выбор приму. Вот… Хоть мне это и тяжело. Ты же знаешь, что и отцу вся эта история тяжело дается. Он и так все время смотрит новости про Украину.

— Знаю, мам. Берегите себя, — я глубоко вдохнул воздух, — все будет хорошо.

— Звони только почаще.

— Как смогу. Пока, мам. Отцу привет, — зарождающиеся мысли о том, как им тяжело, я пресек.

Через час мне пришло сообщение от куратора из «Конторы» с расписанием автобусов, которые возили добровольцев из Москвы к месту обучения в Краснодарском крае.

Я ответил ему, что решил ехать своим ходом. Решил я так, чтобы ни от кого не зависеть и заодно встретится с друзьями в Краснодаре, которых не видел много лет.

В первую очередь я завершил все свои отношения с клиентами по психотерапии. Оставалась только программа для родственников, где я читал лекции. Сообщить о том, что я больше не смогу это делать, я попросил руководителя программы, после моего отъезда. На прощание с мамами, которым я читал лекции, после звонка матери, моральных сил не было.

Когда я уезжал в Чечню, я чувствовал двойственность в отношении к себе со стороны родных и знакомых. Окружающие прощаются с тобой и желали, чтобы я вернулся живым и здоровым, но при этом всем было ясно, что вероятность твоего возвращения равна пятидесяти процентам. Возникла вынужденная условность в реакциях. Хотелось плакать и горевать от неопределенности, но было необходимо внушать всем надежду на лучшее. Тогда, в 2001 году, когда я простился с родителями на КПП и, стал уходить, чувствуя спиной взгляд плачущей матери. Мне очень хотелось повернуться, подбежать и обнять ее напоследок. Сказать, что я ее люблю. И ее, и отца. Но я не стал этого делать. Я просто шел вперед, пока не зашел на территорию части. Еще тогда я усвоил этот урок, который прекрасно выразил Уинстон Черчилль: «Когда ты идешь через ад, тебе не нужно оглядываться».

Оставалось пристроить кошку. Животных я люблю с детства, и у меня всегда были кошки и собаки. Животные более беззащитны по сравнению с людьми, поэтому и ответственность перед ними всегда больше. Это простая и понятная для меня формула: «Чем менее живое существо защищено, тем больше у тебя перед ним ответственности». Дети, старики и животные. Детей в этой стране у меня нет. Ребенок живет со своей мамой за границей. С папой и мамой находится мой старший брат. А вот кошка была полностью на мне. Я набрал Наде, с которой два года назад окончательно расстался и разъехался, и попросил присмотреть за кошкой. Заводили мы кошку вместе, и я знал, что она любит ее не меньше моего, и поэтому она была единственной, кому я мог ее доверить.

— Значит, решил ехать? Я, конечно, надеялась… Но не удивлена. Будешь стрелять в земляков, значит?

— Так это же война. Все по-честному. Либо ты их, либо они тебя.

Надя, по-видимому, не хотела говорить, что думала на самом деле по поводу моего решения. Взглядов она была либеральных. Мы и раньше с ней часто ругались из-за политики. Она просто промолчала и перевела тему.

— Я сама не смогу за ней присмотреть. Я уезжаю из страны… Но я могу отвезти ее в Саратов к родителям. Она будет ждать тебя там.

— Спасибо тебе большое.

Мы договорились, что завтра я ей привезу кошку, и попрощались.

Эмоциональное напряжение, состоящее из гаммы различных чувств, добавляло нервозности и заставляло действовать быстрее. Напряжение — это бензин. Именно оно толкает к действиям. Да, есть чувства, которые переживать неприятно, но они не менее важны, чем чувства радости, удовлетворения и счастья. Большинство людей, конечно, не понимают ни значения, ни функции чувств. Именно на этом и строят свой нехитрый бизнес модные инфоцыга-не — на психологической тотальной безграмотности среднестатистического гражданина. Но я благодаря личной психотерапии и годам обучения и работы большую часть времени был в контакте с собой. Стресс… А, вернее, позитивный эуростресс, был для меня понятен и являлся неприятной, но полезной мотивацией шевелиться и двигаться вперед. Конечно, за это приходилось расплачиваться гиперчувствительностью, но способность воспринимать мир цветным, а не черно-белым, того стоила.

На следующее утро за мной заехал мой приятель и тезка — Костя. Я ориентировался на свой старый опыт и информацию от военных блогеров с «Grey Zone» и «Разведоса» — поехал закупаться. Военная мода стала другой с тех пор, как я последний раз одевался в камуфляж. Пора было догонять ее.

У меня был список необходимых вещей для выживания на «передке» в условиях зимы, осени и лета. Бывало, в Чечне нас забрасывали в горы, в глубокий тыл, и говорили, что операция продлиться два-три дня, а забирали дней через десять. Приходилось и поголодать, и перебиваться, как оленям, подножным кормом. Мы катались с Костей в поисках необходимого с утра до вечера. Основная проблема была в том, что все стало ужасно дефицитным. Мы два дня подряд ездили по Москве в попытках купить все необходимое.

— Есть у вас ботинки? — спрашивал я, дозвонившись до магазина.

— Есть! Приезжайте.

Мы приезжали и вместо ботинок видели много народу и пустые полки. К середине второго дня приехали в очередной магазин на Автозаводской — «Горка». Я зашел внутрь и оторопел. Как-то я до этого не обращал внимания на то, что все мужики были с мамами или женами.

— Вот каблуки, — подумал я. — Даже на войну без женщины уйти не могут. Писец, конечно, до чего все докатилось!

— Ты чего напрягся? — спросил меня Костя, видя мое недовольное лицо.

Я с возмущением и осуждением стал говорить ему про этих вояк, которые без бабы и одежду уже не могут себе купить.

— Так они просто хотят вместе побыть подольше, брат. Им осталось рядом быть не так долго. И никто из них не знает, увидятся ли они еще когда-нибудь, или нет… Понимаешь?

Они просто хотят надышаться друг другом… Смотри, как вон на того мужика жена смотрит.

— С нежностью… Ты прав, — мне стало неловко от моей резкости.

После слов Кости я увидел все в другом свете. То, чего не замечал до этого ослепленный своим раздражением. Было такое ощущение, что вместо яркого, раздражающего и режущего света в комнате включили домашний уютный абажур с бахромой и вязанными рюшечками. Жены, дочери, матери проявляли свою последнюю заботу о дорогих и любимых мужьях и сыновьях. Они с трепетом выбирали им вещи и даже если спорили о чем-то, то в этом было больше тепла, чем злости. Подавляя свои сентиментальные чувства, мой «Вояка» стал требовать этого от окружающих: «Какие жены? Все силы должны быть направленны на выполнение боевой задачи!».

Магазин оказался отличным. В нем я купил основную часть экипировки. Качество вещей и цены были вполне приемлемые. Пока мерил ботинки познакомился с одним чуваком, который мне рассказал, что «Газпром» набирает свое ЧВК. Зарплата большая и условия классные.

— Засланный какой-то казачок, — подумал я про себя. — Как вербовщик меня уговаривает. Да я вроде и не только за деньги, Какая-то компания новая. Платят больше, чем в «Вагнере», но я про эту ЧВК ничего не знаю.

— Спасибо за информацию друг, но мне это не интересно.

Купив большую часть экипировки, я решил, что остальное добью за счет «Конторы», поблагодарил Костю за помощь и поехал домой. Остаток вечера ушел на укладку рюкзака.

Дорога в Молькино

На следующее утро я сел в поезд «Москва — Краснодар» со своим восьмидесятилитровым тактическим рюкзаком. Поезд тронулся, я помахал рукой провожавшим меня ребятам и поехал. Это было совсем не похоже на кадры из фильмов про Великую Отечественную войну, в которых солдаты ехали на фронт в дощатых нетопленных вагонах. Война стала другая. Я очень сильно эмоционально вымотался за эту неделю и просто хотел побыть сам с собой — а лучше поспать. Я залез на верхнюю полку купе, выдохнул, выключил звук в телефоне и уснул.

В Краснодаре на ЖД вокзале, меня встретил Андрюха «Валерия» и Димка — два моих старинных кореша. По дороге на тренировочную базу мы заехали поесть на придорожную автозаправку. За стойкой стояли милые и дородные кубанские продавщицы. Я невольно залюбовался ими, пока ожидал свой заказ. Я ел и думал, что это, возможно, моя последняя нормальная еда в ближайшие месяцы.

— Что? Двигаем дальше? — спросил меня «Валерия».

Я кивнул ему и вспомнил, что забыл удалить социальные сети, как мне написал «Берлинец». Достал телефон и удалился из всех своих аккаунтов. Прошлого больше не существовало. «Интересное время, — подумал я, — если тебя нет в социальных сетях, значит ты перестал существовать для современного общества».

Осень постепенно начинала входить в свои права. На улице было прохладно. Листья красиво опадали с деревьев, которые ровными шеренгами стояли по обеим сторонам дороги.

Мы ехали по степям, разделенным лесопосадками. Местность и ландшафт были примерно такие же, как я видел в роликах про Украину. Я ехал и думал о том, что скоро мне придется бегать в таких же посадках, а не по горам, как двадцать лет назад. По дороге мы говорили на отстраненные темы. Я видел, что ребята проявляли деликатность и не лезли мне в душу. Это, конечно, создавало незначительное напряжение, но разряжать его разговорами о неопределенном будущем не хотелось. Они довезли меня до КПП, мы обнялись, и они уехали.

По прибытии я доложил «Берлинцу», что добрался.

Он предложил компенсировать проезд. Подход мне понравился, но я не хотел связываться с бухгалтерией. Я пришел в местный «штаб», доложил о прибытии, показал военный билет и был распределен в подразделение под номером «семь». Что это значило, было не ясно. Хотелось, конечно, попасть к своим, в разведку. Вновь прибывших поселили в большом помещении призывного пункта. До вечера мы проходили различные процедуры: медицинскую комиссию, собеседование. Кого-то дергали в службу внутренней безопасности, чтобы проверить на детекторе лжи. Эта рутина дала возможность переключиться и успокоится.

Так, я добрался в Молькино и преодолел второй уровень квеста «Попасть в Вагнер».

Старшина позвал меня в комнату и предложил выбрать позывной.

— Я хочу позывной «Терапевт»!

— Занят, — коротко ответил человек за компьютером, посмотрев списки.

— А «Психолог»?

— Тоже занят.

— Ну, бля… Хорошо. — я подумал и сказал. — Тогда я буду «Психом».

— Тоже занят, — посмотрел он на меня с улыбкой.

Мне всегда говорили, что я или мент, или вояка. Потому что я всегда был за жесткую дисциплину. И меня один товарищ стал называть «Констебль». Ну типа и мент, и с именем Костя соотносится. Он понимал, что, если бы называл меня «Мусором», я бы набил ему морду. А так, вроде, и звучит неплохо, и необидно.

— Посмотри «Констебль»?

— Свободен. Записываю. Твой жетон номер В-1049.

После этих процедур нас распределили по комнатам и разрешили сходить в местную лавку. На солдатском сленге — ЧПОК. У меня еще оставалась с собой приличная сумма денег. Я купил сладкого и кофе. Сигарет с собой у меня было два блока, но они не соответствовали образу настоящего вояки. Это были тонкие, «дамские» сигареты. Я купил себе более мужественные сигареты и уверенно пошел в курилку.

Перекур — это не просто пристрастие, это ритуал социального взаимодействия. Оказавшись в курилке, я закуривал и старался внимательно рассматривать людей, оказавшихся со мной в лагере подготовки. Легкая тревога появилась от того, что я не видел накаченных и бравых ребят. Кто-то подходил и просил огня или сигарету. Происходил понятный ни к чему не обязывающей первый контакт. В курилке всегда находился тот, кто первым начинал беседу на нейтральные темы. Тут же, стоящие рядом откликались на это и высказывали свое мнение на этот счет. Кто-то многозначительно кашлял, выражая свои эмоции по этому поводу без слов. И вот, зацепившись языками, мы начинаем говорить. Даже молчуны вставляли свои пять копеек в общую беседу — желая блеснуть мыслью или замечанием. Люди, которых ты знать не знал, пять минут назад, в дыму курилки казались роднее и ближе. Хотелось узнать их получше, и им открыться чуть больше.

Набирая обороты, беседа достигала высоты, выдыхалась и гасла.

В дыму повисала напряженная и густая пауза. Некоторое время, пуская клубы дыма все стояли и думали о своем.

— А я вот что думаю, — начинает кто-то, — и, все начинается по новой…

Одни уходили из курилки, и на их место приходили другие, продолжая подбрасывать дровишки в общий костер разглагольствований о мирском и вечном. Этот круговорот повторялся десятки раз за день. Основное развлечение для солдата, в условиях ограниченных возможностей, это общение с другими. Первые знакомства стали завязываться именно тут.

Я присматривался к людям и не спешил первым идти на контакт. Сначала я смотрел человеку в глаза и по его мимике пытался понять, насколько он глубок и интеллектуально развит. Я смотрел на окружающих и все больше недоумевал: «А где спецназовцы с волевыми лицами?».

Первыми с кем я познакомился в курилки были отец и сын, которые записались «Вагнер» вместе.

— Сын первым захотел поехать, — не спеша рассказывал отец, поглядывая по сторонам. — А мать ему сказала, что поедет он суда только, если вместе с ним поеду я. Так и решили на семейном совете.

Сын в этот же вечер дал заднюю, а его батя хотел остаться. Я слышал, как он советовался с женой по телефону.

— Что делать? Раз уж начали, то как-то бросать неправильно, что ли… А этот как обычно… — пытался уговорить он свою жену. — Хорошо. Как скажешь, — видимо жена отговорила его, и они тем же вечером ушли.

Первую ночь мы ночевали в транзитной зоне. И хотя я был уставший после поезда, сон был нервный и поверхностный. Я лежал, ворочался и думал. В голове был винегрет из размышлений о том, как так получилось с этой Украиной. Воспоминания о прошлом перемешивались с мыслями о родителях и тревогой о будущем. С нами вместе были дембеля, которые ночью убывали в Луганскую область. Они кучковались, собирали вещи и слонялись туда-сюда, не особо горя желанием вступать в контакт с новичками. Я забрался на верхнюю койку, думая, что там будет поспокойнее, но это не помогло. Волнение и невроз, связанные с их отправкой, передавались и нам.

Я опять пошел в курилку и познакомился там с Лехой, которому тоже не спалось. Леха был простым мужиком лет сорока. На лице его был свежий отпечаток дружбы с алкоголем. Он был крепко сложен для своего роста и выражался рубленными незамысловатыми фразами. Он сразу понравился мне своими простыми и честными разговорами. Позывной у Лехи был — «Магазин», но я не стал узнавать, почему он его выбрал. У Лехи был боевой опыт. Он, как и я, воевал в чеченскую компанию.

— Про «вагнеров» я первый раз услышал еще в лагере. — стал рассказывать он о своем попадании в контору — Приезжали к нам ребята. Говорят, мы типа из передачи: «Алло, мы ищем таланты»! В принципе нормально зачесали про свои дела. Только я решил уже вольным к ним прийти. Чтобы с нормальным отношением. Месяц, после того как откинулся, побухал, и приехал.

Контракт и лагерь

На следующий день мы подписывали контракт. Я взял его в руки и сел читать. В нем была описана философия и идея компании. Это напомнило мне присягу, которую я давал в армии. Все четко, торжественно и понятно. Помимо философии ЧВК «Вагнер» в контракте были требованию к поведению. Употребление алкоголя, наркотиков, мародерство, насильственные действия в отношении мирных граждан автоматически рассматривалось как тяжкое преступление. Это было справедливо и понятно. Армия без жесткой дисциплины, это просто толпа людей. Страх за свою жизнь преодолевается только еще большим страхом, или великой сверхидеей, которой ты становишься одержим до такой степени, что перестаешь думать о себе и начинаешь думать о человечестве.

В числе прочего был запрет на отступление. Отступления были разрешены, когда у противника превосходящие силы — очень разумно отступить, чтобы перегруппироваться и снова пойти вперед. Но бегство с поля боя без объективных причин, как и дезертирство, карались жестко. Пока я читал эту часть контракта, я невольно кивал головой в знак согласия. Меня наполняла ясная уверенность в правильности написанного. Дальше следовала строчка, которая стала красной чертой, за которой заканчивались шутки и начиналась настоящая жизнь во время боевых действий. Контракт подразумевал написание завещания, в котором мне нужно было указать людей, которых контора должна оповестить о моей смерти, указанием места, где бы я хотел быть похороненным и указание, кому я завещаю причитающиеся мне выплаты. Эта часть в контракте была, как паутина в лесу, которая внезапно налипла на лицо и заставила остановиться. Я невольно завис и стал думать, кому я действительно, по-настоящему нужен. Ребенок живет за границей, ни в чем не нуждается. Есть племянница — но у брата тоже все отлично с деньгами.

— По правде сказать, какое мне дело кому достанутся деньги, когда я погибну, — подумал я и вписал имя отца. — Вот сейчас я поставлю под этим контрактом галочку, и все. Это последний шанс отказаться, — я прижал ручку к бумаге и поставил свою подпись.

С утра нас заселили в огромные палатки, в которых проживало по пятьдесят человек. В палатках рядами стояли двухэтажные нары. Слева от входа располагалась буржуйка для обогрева и были натянуты веревки для сушки вещей. С первой минуты нас стали готовить к полевым условиям и полному отсутствию каких-либо удобств. Слава Богу, что в Краснодарском крае было тепло. После уютной квартиры в Москве с белыми простынями пришлось быстро перестраивать свое мышление на спальный мешок и запахи мужского общежития. Мой внутренний вояка снисходительно похлопал по плечу моего гражданского.

— Не ссы, самому страшно.

— Может…

— Нет! — резко оборвал его вояка. — Привыкай боец.

В тот же день я познакомился с Темой из Питера. В сорок лет он выглядел как спокойный и добрый тюлень — метр девяносто ростом и сто двадцать килограмм веса. Он и лагерь подготовки «вагнеровцев» в моем представлении не могли существовать в одной вселенной. Он тоже воевал во вторую чеченскую компанию и служил в ВДВ. Мы разместились с ним в одном кубрике и договорились держаться вместе. Позывной у него был «Вындин». Это само по себе характеризовало Артема. Он не стал заморачиваться, взял свою фамилию и сделал ее позывным.

Возле палатки стояли биотуалеты и пластиковые душевые кабинки. Напор воды был настолько маленький, что мыться нужно было долго, обмывая себя частями. Это было одновременно и мытье, и закаливание. Поймать горячую воду было задачей для исключительных героев. Контрастный душ, к которому я давно привык на гражданке, был для меня обычной утренней процедурой. Другие страдали от этого больше.

С организацией питания и качеством еды тоже были проблемы. В лагере было полторы тысячи человек, и чтобы попасть на обед, необходимо было проявлять мужество и терпение баобаба. Очередь за едой могла длиться час. Приходилось вставать пораньше и проделывать множество ненужных движений. Это вызывало много раздражения и досады. Меня спасало то, что я мог занять отстраненную позицию и наблюдать за собой с точки зрения психологии адаптации.

Психологические защиты, которые есть у каждого человека — рационализация, вытеснение, юмор, интеллектуализация — начали делать свое дело и запустили механизмы принятия ситуации. Я постоянно повторял волшебную мантру, которая помогала принять реальность: «Ты уже не однажды проходил это. Ничего смертельного не происходит. Скоро ты привыкнешь и забудешь, как было раньше». Знания и предыдущий опыт помогали быстрее перестроиться с модели «московский мажор, избалованный белым бельем и кафе» на «разведчик в дзене, принимающий трудности как норму».

— Местная еда — это просто бензин для солдата, — говорил я, когда мы получали свою пайку и садились есть. — И даже эта перловка с мощами курицы, погибшей от голода, это просто строительный материал, а не развлечение или наслаждение!

И пусть этот бензин не совсем того качества, которое мы ожидаем, нам необходимо заливать его в наши баки.

Мы старались воспринимать все с юмором, чтобы примириться с действительностью. Благо был ЧПОК, в котором мы могли покупать дополнительные блага цивилизации. Тут продавали бургеры, вкусняшки и напитки. Всякий раз покупая их, я с благодарностью вспоминал ребят, которые переводили мне деньги на карту. Первый глоток дешевого токсичного энергетика я всегда пил в их честь.

По мере формирования коллектива единомышленников, мы начали скидываться на общак и брать дополнительный «бензин» на всех. Начался великий процесс групповой динамики — превращение отдельных особей в команду. В лагере происходило воинское слаживание, а психологическое было пущено на самотек. Во времена СССР были политруки и замполиты, которые следили за психологическим состоянием воинского подразделения. В «Вагнере» эту роль выполнял имидж особенного подразделения. Дух профессиональных воинов, который был в полисе Спарта. Дух и достоинство воинского сословия рыцарей. Равноправие флибустьеров, каперов и пиратов. Свободолюбивость казачества — русского воинского сословия, которое сотни лет укрепляло границы государства Российского. Мужество краповых беретов, ВДВ, морской пехоты. Дух, который позволил формированиям донбасских ополченцев из подразделений «Восток», «Спарта» и «Сомали», эффективно противостоять регулярным частям ВСУ.

— «Если это грамотно проводить в соответствии со знаниями психологии, то можно на порядок повысить уровень боевой подготовки подразделения», — думал я, наблюдая за происходящим.

«Вагнеру» удалось создать это ощущение избранности у своих сотрудников. Именно это и привлекло меня сюда.

У «Вагнера», как и у других особенных подразделений, есть «ген победителя». Не смотря на все свои сомнения по поводу людей, окружающих меня, я постепенно стал чувствовать себя частью крутой команды. На тот момент я знал о множестве успешных операций, в которых участвовала «Контора» и уже успел посмотреть художественные фильмы, которые были сняты про их работу.

Присоединившись к подразделению, я автоматически сливался с «духом предшественников». История советских дивизий вела свое начало со времен гражданской войны. История русских полков начиналась еще во времена Петра I — реорганизовавшего армию. Даже невоенный человек, попадающий в такое подразделение, заражается этим духом. Постепенно у нас начала формироваться небольшая группа, которая подобралась по критериям необходимым для выживания в последующих боевых действиях. И пусть часть ее не имела боевого опыта, но качества людей обогащали команду.

Вагнеровцы

В начале, когда я стал больше общаться с людьми из моей палатки, я с удивлением понял, что большая часть из них вообще никогда не служила.

«Правильно ли я сделал, что пошел именно сюда?

Как я пойду с ними в бой? Кто мне прикроет спину?» — сомневался я.

Пару раз я думал дать заднюю, потому что всё здесь было не так, как в моих голливудских фантазиях про специальное подразделение, состоящее из высококвалифицированных «коммандос». Но постепенно, поближе познакомившись с ними, я успокоился и решил доверить себя тем, кто волею судеб оказался рядом, и тем, кто тренировал нас. Я легко мог поговорить с каждым из них на «пацанские» темы: машины, война, мотоциклы, женщины, но это быстро надоедало. Мне очень не хватало общения с думающими людьми.

Однажды я увидел, что Женя, который жил у нас в палатке, разгадывает кроссворды. Женя качественно отличался от других пацанов. Опрятный, городской интеллигент, в очках, с аккуратно постриженной бородой. Я предполагал, что он из хорошей семьи и, скорее всего, из какого-то крупного города. Он стал для меня интеллектуальной отдушиной, благодаря которой я мог напрягать и поддерживать мозг в форме.

Он много знал и имел свое отдельное мнение по всем вопросам. При этом он был объективен и, если он не разбирался в вопросе, так и говорил: «По этому поводу не могу ничего особенного сказать, так как не обладаю достаточными знаниями и фактами». Вечерами мы вместе разгадывали кроссворды и разговаривали про историю, философию, фильмы и книги.

Я смотрел на него и думал: «Зачем ты пошел на войну»? И тут же спрашивал самого себя: «А ты сам зачем сюда пошел»?

В «Вагнере» выработалось негласное правило не говорить о том, что тебя привело в это место. Потому что причины, по которым человек пошел на войну, были его личным делом. Инструктора называли нас «грязными наемниками», а тем, кто говорил: «деньги для меня не важны», сразу же предлагали оформить доверенность на инструктора. На моей памяти никто не согласился это сделать. Деньги имели значение, но для многих они были второстепенны. Большинство хотели поддержать честь своей страны и возродить былое величие Родины. Для людей, выросших в СССР, это было достаточным основанием, чтобы идти воевать с украинцами, которые предали нашу общую память. Более того, как я выяснил, у сорока процентов находящихся здесь людей были украинские корни со стороны отца или матери, но это не вызывало несогласия с целями и задачами СВО. Болезненный разрыв отношений по идеологическим вопросам подготовил и запустил этот конфликт. Война между двумя странами, по своей сути была гражданской.

Постепенно я понял, в чём заключалась политика «Вагнера» по отношению к личному составу, — человек мог не знать ничего про боевые действия, но этому его можно было научить. От человека требовалось одно — быть мужественным. Он должен был уметь преодолевать инстинкт самосохранения и страх. Быть отважным, гибким и уметь быстро ориентироваться и предпринимать неординарные решения на поле боя; брать на себя инициативу и выполнять поставленные задачи любыми способами; быть умным и учиться новому. Так, естественным способом, на должность командиров выдвигались толковые люди.

В один из перекуров я близко познакомился с двумя ребятами из СОБРа. После к нам присоединился парень из ДНР с позывным «Топор», который уже воевал некоторое время на Донбассе. Постепенно у нас образовалась такая группа «ветеранов» и мне стало поспокойнее. Чуть позднее к нашей компании незаметно присоединилось еще несколько человек. Одним из них был «Сиделец», которого мы называли «Смотрящим за палаткой». Лет с четырнадцати он сидел по зонам и тюрьмам. Разговаривал он исключительно на уголовном жаргоне — «фене» — и постоянно намекал, что он авторитет. По сути, он был прикольным болтуном и очень коммуникабельным человеком. Был еще «Старый» — молчаливый и скрытный пятидесятилетний мужик. Он любил забраться на верхний ярус нар и наблюдать оттуда за жизнью внизу.

— Чего ты, старый, прячешься там? Сползай к пацанам нормальным. Поговорим, перекусим.

«Старый» старался делать вид, что это его не задевает, но мимика говорила, что он сдерживает сильное раздражение. Хотелось доставать его, чтобы спровоцировать на злость и встретиться с его настоящей сутью, а не с маской, которую он нам предъявлял. Но «Старый» был тертым калачом и продолжал гнуть свою политику неприсоединения.

Быт в Молькино был максимально отягощен для того, чтобы все плюшевые романтики и случайные туристы отсеялись еще на этом этапе. Помимо этого, с первого дня на нас стали оказывать психологическое воздействие, проверяя на стрессоустойчивость и способность проживать жесткие обломы. Утром в палатку приходил «Командир дня», рассказывал какую-нибудь страшную историю про тех, кто недавно уехал «за ленточку», на передовую.

— Новость слышали? Те, кто перед вами уехали, побили рекорд по выживаемости в бою. Прожили целых пятнадцать минут. Только приехали и их всех «Градом» накрыло. Почти все «двести». Вы следующие. Надеюсь, вам повезет чуть побольше!

После этого он ходил по рядам, вместе с парой инструкторов, общался и, перед выходом из палатки, громко спрашивал:

— Ну что «пятисотые» есть? Лучше обоссаться здесь, чем обосраться там. Тем, кто не готов подыхать, лучше ехать домой.

«Пятисотыми» называли тех, кто хотел уклониться от боевых действий или дезертировать. «Двухсотыми» называли тех, кто погиб. Еще были «трехсотые», то есть раненные. Они были «легкими» и «тяжёлыми» — в зависимости от степени ранения.

Шло методичное давление на неокрепшую психику «ура-патриотов» и людей, попавших сюда случайно. Мы с пацанами понимали это и наблюдали за тем, как часть новобранцев постепенно стала «пятисотиться». У всех есть выбор, и лучше честно признаться, что ты не готов, чем корчить из себя героя и в бою, подставить товарищей. Тех, кто передумал, сначала просто отпускали, а затем ввели новое правило. Тех, кто передумал, перед тем как отпустить домой, стали ставить в наряд по кухне и на другие хозяйственные работы. «Пятисотые» мыли бачки, убирали на территории и только по прошествии двух недель могли свободно покинуть лагерь. В трудные минуты я представлял себя на их месте и понимал, что такого унижения я себе позволить не могу.

Каждое утро перед построением я мысленно делал ставки, вычисляя тех, кто «запятисотится». Обычно тех, кто хотел уехать, можно было вычислить по взгляду и отстраненности от процесса. Человек замыкался и переставал общаться. Фразы становились сухими и односложными. К некоторым приходилось обращаться по нескольку раз, прежде чем он откликался. Все силы души и психики уходили на подавление эмоций и внутреннюю борьбу с самим собой и своими страхами. Это происходило с каждым. Принять решение, от которого зависит, будешь ты жив, или нет, было не просто.

Мне нравился «командир дня», который нагонял нам жути. Он был коренастым и крепким мужиком с юмором.

— Как думаешь, Костя, сколько ему лет? — спросил у меня Леха, когда мы его обсуждали.

— Лет тридцать пять. Я думаю, у него за плечами лет десять войны или службы в армии. Наколку на ребре ладони «За ВДВ» видел?

— Наш человек! Десант! — подтвердил «Магазин».

С «Командиром дня» у меня сложились хорошие отношения. Из-за того, что я воевал в Чечне и с уважением отзывался о воевавших с нами боевиках, он называл меня «исламистом». Он не был карикатурным прапорщиком. По тем саркастическим шуткам, которые он периодически отпускал в наш адрес и в адрес инструкторов, было видно, что с интеллектом у него все в порядке.

Подготовка

Мы не теряли времени даром. С самого первого дня у нас началась физическая и военная подготовка. Нам, «ветеранам», было намного проще, чем тем, кто не служил в армии и не воевал.

— Ты же согласен, Артём, что, в идеале, хорошая подготовка — это советская классическая учебка? Полгода постоянных занятий. Убираем подшивание воротничков, муштру на плацу, изучение устава ВС РФ.

— Остается минимум три месяца. Дневные и ночные тактико-специальные подготовки, — подхватывал Артём, — физическая подготовка.

— Умение ходить с пятки на носок, — перечислял я важные навыки.

— Контроль оружия, чтобы оно как продолжение тебя было, — добавлял Леха. — Это все очень важно! А тут всего две недели.

— Тут необходимость и политика. Не получилось зайти на Украину как хотели и пришлось импровизировать, — продолжал я.

— «Вагнер», я слышал, вызвали из Африки и самые лучшие и боеспособные подразделения сразу же ушли на передовую. Участвовали с другими подразделениями во взятии Попасной, — подхватывал наш разговор «Топор».

— В Соледаре «рубятся». И, видимо, будут брать Бахмут.

— Говорят, там много наемников иностранных.

— Я туда хочу попроситься. Чтобы посмотреть, что они из себя представляют. И эти хваленые нацики.

Вне зависимости от уровня подготовки после двухнедельного обучения все уезжали на «передок». За две недели ты брал столько, сколько мог. Были люди, которые впитывали знания, записывали и задавали множество вопросов на занятиях. Таким был мой приятель-кроссвордист Женя, который ночами учил математические формулы и премудрости расчетов для стрельбы из АТС. Я сочувствовал ему и расстраивался, потому что больше не с кем было разгадывать кроссворды. У него порой даже не было времени попить с нами чай. Были и те, кто откровенно спал на занятиях. Те же, кто понимал, что война — это не кино, готовились тщательно.

Нас разбили на три отделения. Я решил, что не буду командиром отделения, тем более в этой учебке. Меня пугала лишняя ответственность за этих слабо организованных людей.

«Какой смысл?» — задавал я себе вопрос, и не находил, причин для положительного ответа. — «Буду спокойно учиться, не умничая. Уберу гордыню подальше и буду стараться получать больше полезной информации от каждого человека», — окончательно решил я.

Буквально на втором занятии я стал спорить с инструктором, который начал обесценивать наш опыт участия в чеченской компании — хотя он был еще ребёнком, когда она шла.

— Это совсем другая война! Украина это вам не операция в Чечне. Тут все серьезно! — заявил нам инструктор с позывным «Блендер».

— Откуда ты знаешь? Ты был в Чечне? Ты вообще знаешь, что это такое? — удивлялся я его заявлениям. — Нас в составе разведгруппы выкидывали в горах, и мы неделю там лазили. Ходишь вокруг сел у духов под боком. Вступил в бой — значит, задача не выполнена. А если ты там «триста», то ты вытечешь по-любому. Тебя не эвакуируют по щелчку. Погода меняется три раза в день. Один раз нас не могли эвакуировать неделю. Жрали жаб, черемшу, готовы были кору с деревьев жрать — лишь бы в желудок что-то попадало. И противостояли нам, девятнадцатилетним пацанам, бородатые мужики и наемники.

История с обесценкой Чечни сильно напрягала и, вопреки зарокам, я регулярно закусывался с инструкторами. Но с некоторыми из инструкторов у меня сложились хорошие отношения. Одним из них был спокойный и интеллигентный ветеран, который рассказывал нам о тактике и стратегии боя. Он говорил четко и с уважением относился ко всем нам. Остальные инструкторы, видимо, пересмотрели американских фильмов про учебку и пытались корчить из себя сержантов морской пехоты Соединённых Штатов Америки. Тактика морального давления была понятна — все то же отсеивание психопатов и психологически слабых личностей. Несмотря на то, что я с ними периодически вступал в конфронтацию, они чувствовали красную черту и не заходили за нее в наших перепалках.

Больше всех от инструкторов страдал «Калф». Он туго воспринимал любую информацию и был медлителен и неповоротлив. Инструкторы называли его долбоебом. Он никак на это не реагировал и позволял им это делать. Несмотря на свой огромный рост и физическую подготовку, он искренне считал, что такое обращение нормально. Внешне он очень соответствовал моему стереотипу «спеца», но полное отсутствие самозащиты бесило ещё больше.

— Сколько ты будешь терпеть такое отношение? — спросил я его.

— А чо такого? Поорут и заткнуться. Мне чо драться с ними?

— Ну-ну… Терпи дальше. Кстати, ты зря в пулеметчики просишься. Пулемет — это, конечно, красиво, но это первая цель в любом бою. Говорю тебе как бывший пулемётчик. Сто десять килограмм мышц, «Калф», это не главное.

Для пулеметчика главное — интеллект: умение быстро ориентироваться в бою и занимать нужные позиции, чтобы прикрыть товарищей. Убьют тебя… — сказал я ему напоследок, стараясь задеть его.

«Калф» промолчал. А мне хотелось, чтобы он стал отстаивать себя, а не терпел к себе такое обращение.

Вторым толковым мужиком, который вызывал у меня уважение был рыжий инструктор по инженерной подготовке. Несмотря на то, что он носил очки, от общения с ним оставалось ощущение, что ты только что встретился с хищной акулой войны. Его лицо и руки были в мелких оспинах и шрамах от осколков. Солдафонский юмор без калибровки — про оторванные руки и ноги — не вызывал ужаса. Наоборот. Его циничный сарказм вызывал живой интерес к предмету минирования и помогал осваивать различные уловки, которыми можно было пользоваться на практике.

— Русский солдат, дорвавшись до халявы, теряет рассудок. Не забывайте, что тут мы воюем с самими собой. Украинцы — это тот же самый хер, только в профиль. Наши деды вместе били фрицев, и поэтому мы устроены одинаково. Мы учились в одних и тех же учебных заведениях. Они не меньше нашего любят халяву и знают, что и мы ее любим! Что это значит с практической точки зрения?

Мы молчали и старались понять, куда он ведет свой монолог.

— Что ты делаешь, когда заходишь в квартиру или дом? — обратился он к Теме, видимо, выбрав его из-за веса. — Ты голодный! Устал уже жрать эти пайки деревянные. Тебе хочется вкусной домашней жратвы.

— Ну, наверное, полезу в кладовку, или холодильник…

— Правильно! Открываешь кладовку и хуяк! Взрыв! И ручки твои жадные полетели нахуй в окно! Ясно?

— Да! — хором отвечали мы.

— Есть у вас запасные руки и ноги? Или, вы, сука, как ящерицы можете их отращивать?

— Никак нет!

— Вот и заебись. Все ловушки в минировании рассчитаны на человеческие страсти и невнимательность. Повышенные потребности рождают алчность и жадность и ведут к неосторожности. В первую очередь на войне погибают тупые долбоебы, падкие на сувениры!

Мы завороженно слушали этого прямого и безапелляционного «профес-сора». Он косвенно уделял внимание тактико-техническим характеристикам взрывных устройств, но больше рассказывал практические вещи, о которых, на самом деле, и будет зависеть наша жизнь. Я слушал его и вспоминал инструктора по минно-подрывному делу, который учил нас в далеком двухтысячном году в городе Уссурийске в 14-й бригаде ГРУ. На слаживании перед отправкой в Чечню он положил мне под нос двухсотграммовую тротиловую шашку с тлеющим фитилем и заставил отжиматься, глядя на нее.

— Упор лежа принять! Пятьдесят отжиманий! Погнал!

Мне, восемнадцатилетнему пацану, было и страшно, и смешно от этого риска. Я «толкал планету» в полной экипировке. Температура минус сорок. Я смотрю, как тлеет фитиль. На счете «пятьдесят» вскакиваю и бегу, а сзади раздается взрыв, и земля салютом сыплется мне на голову.

— Заебись! — орет подрывник. — Молодчина, молодой! Повезло тебе в этот раз, балбесу!

Так и хотелось спросить у рыжего фразой из фильма «Брат-2»:

— А у вас, случайно, брата или отца в Уссурийске нет?

Но вместо этого я внимательно продолжаю слушать его толковые советы, благодаря которым я смогу выжить и вернуться домой.

Инструктор щедро делиться хитростями из своего багажа:

— Еще можно сделать запал и убрать замедлитель на три секунды. Вот идете вы по городу, а перед вами труп врага в охуенной экипировке! Ну и что будет делать дебил-новичок? — задавал «Профессор» вопрос с подвохом и сам же на него отвечал:

— Долбоеб побежит снимать с него трофеи! Сдвинет это тело и граната, которую он прижимал своим телом, оторвет ему яйца и тупую башку.

— То есть трупы не трогать? — выкрикнул сзади меня «Смотрящий».

— Не мытыми руками! Для трупов у нас есть кошки с веревкой. Цепляем за труп кошку, отбегаем метров на десять и сдергиваем его с места. Если не взлетел на воздух — можете брать у него все, что считаете нужным. Он ваша законная добыча.

— Хитро.

— Ещё рыболовные крючки. Все идут и смотрят под ноги, чтобы не напороться на растяжку. А мы берем и делаем растяжку на уровне головы и навешиваем рыболовные снасти.

Ты идешь, у тебя капюшон, панамка, каска или кепка — все что угодно. А на высоте ростовой фигуры висят рыболовные крючки. Ты смотришь прямо и под ноги, а крючки цепляются за одежду. В итоге ты срываешь растяжки. Если это МОН-50 или, не дай Бог, МОН-90 — кишки ваших товарищей будут висеть гирляндами на ветках.

— В Чечне мы в основном использовали МОН-50 и ПОМ-2Р при отступлении и для засады, — чтобы показать свою компетентность, сказал я. — Чеку срываешь, кидаешь, и она четыре растяжки в сторону выпускает.

— Хорошая тактика и отличная мина, — подтвердил «Профессор».

Он не терпел на занятиях тех, кто спал. Крыл их трехэтажным матом, тем самым возвращая их в реальность. Мы были уверены, что он несколько раз сильно контужен.

— Если в небе есть луна, нужно просто покачать головой из стороны в сторону, глядя перед собой. Зрение фокусируется, как фотоаппарат, и ты четко видишь блеск от лески, — объяснял он, как увидеть растяжки.

Дальше шли занятия по тактике боев в полях и в городе. Прикрытие, продвижение по окопам, штурм зданий и прочие хитрости городских боев. Я помнил, как воевать в лесах, но этих навыков я не имел. Первый месяц в Грозном по ночам мы лазили по частному сектору и многоэтажкам, делая там засады. Но штурмовать здания мне не приходилось ни разу.

— Что значит «нарезать углы»? — спрашивал нас инструктор, показывая, как это делается. — Ты подходишь к углу здания. Ты не знаешь, есть там противник, или нет. Твоя задача: так посмотреть, чтобы все увидеть и остаться в живых. Опорная нога должна стоять вне зоны огневого поражения. Это на тот случай, если тебя в плечо ранило, чтобы ты смог завалиться назад к товарищам. Нарезать угол можно с колена или лежа. Главное — обезопасить себя. Потому что воин может приносить пользу только живым.

Занятия по штурму окопов вел «командир дня» — «Ветеран».

— А можно я буду кидать гранаты с «отстрелом», — спросил я.

— Не взорвешь нас?

— Нет.

— Кидай — сказал он и зашел за меня.

Мы выразили глазами друг другу уважение, которое протянулось через все наше знакомство. Так бросать гранаты важно, чтобы противник не мог ее отбросить обратно. У тебя есть ровно три секунды, чтобы ее бросить. Снимаешь чеку, считаешь до двух и бросаешь.

Часть инструкторов были из теоретиков. Они прошли обучение в лагере и их оставляли как особо отличившихся, так как много реальных инструкторов уехало на Донбасс. Скорее всего этот паренек хорошо знал теоретическую часть, но в условиях боевых действий не был. Поэтому практически не владел таким прекрасным предметом, как ручной противотанковый гранатомет (РПГ-7). Кодовое название: «Шайтан-труба». Незаменимый и самый популярный инструмент подавления противника в условиях городского боя.

После слов «нельзя стрелять из РПГ, находясь в закрытом помещении» я начал раздражаться и троллить инструктора:

— А вот если в доме нет ни дверей, ни окон… Тоже нельзя?

Инструктор стал напрягаться, понимая, что попал впросак и стал бормотать что-то невнятное себе под нос. Вмешался «Ветеран» и, спасая инструктора, дал понять, кто здесь главный. Он рассказал о всех возможностях РПГ и привел несколько случаев из своей практики по применению «трубы». Давя своими знаниями и опытом, он вываливал свой хер на стол и говорил: «У меня в три раза больше, чем у вас всех».

— А ты, — улыбаясь, показал он на меня пальцем, — сильно не умничай. Понял?

— Так точно! — с такой же улыбкой ответил я.

Шли дни и занятия по теории сменяли занятия по тактике. На тактических занятиях труднее всего было Теме и «Старому». Тема быстро сбросил пару десятков килограмм и набрал форму, а «Старый» в силу своих пятидесяти двух лет страдал от «физухи». Но мы старались его таскать и помогали ему, чем могли.

Ещё с первой командировки я отлично умел ориентироваться по бумажным картам. Высокие технологии опередили мой опыт ориентирования, как «Айфон» опередил телефонный аппарат за две копейки, из моего детства. Нам предстояло овладеть планшетом с отбиванием точек в программе корректировки артиллерии.

— Грубо говоря, умение воевать в планшете стало неотъемлемой частью военной профессии. В наше время высоких технологий, необходимо быть не просто горой мышц, но еще больше необходимо соображать головой. В первую очередь погибают глупые, интеллектуально неразвитые люди, — спокойным голосом разъяснял нам инструктор. — Понимаете?

«Все то же самое, как двадцать два года назад, на КСП, перед «срочкой». Только морды окружающих постарели»:

— Все ясно, но неясно, как все тут устроено?

Инструктор терпеливо, по нескольку раз, объяснял нам необходимое:

— С первого раза это может показаться сложным, но вы постепенно разберетесь с этой простой наукой. Это все равно что купить новый телефон или компьютер. Сначала все неясно, а после делаешь все на автомате. Он терпеливо показывал операции еще раз.

— Угу, — говорил я, и мне казалось, что было слышно, как скрипят ржавые извилины в моей голове.

— Смотрите. Сама программа — это система координат и набор цифр. Они у всех одинаковые. Я сообщаю координаты, а артиллерия на удалении работает по этой цели. Ты даешь корректировку по сторонам света: запад — 50, север — 30.

Были занятия по тактической медицине, на которых я узнал о новых типах ремней, о гемостатической губке, которая способна остановить кровь, и о современных обезболах. Инструктор показывал страшные картинки из реальных случаев с бойцами и подробно объяснял специфику накладывания жгута при разных типах ранения. Основная масса людей в современной войне имела осколочные ранения. Пулевых ранений, которые бывают при прямом огневом стрелковом контакте с противником, было в разы меньше. За эти два дня отвалились еще несколько человек и их перевели на кухню.

По окончании подготовки у нас были экзамены и ночные тактические занятия. Наше подразделение в основной массе показало хороший результат. Мы познакомились, сработались и привыкли называть друг друга не по именам, а по позывному. В последний день перед отправкой по традиции были шашлыки. Мы скинулись и купили в ЧПОКе дополнительные припасы в дорогу. На шашлыках мы поблагодарили наших инструкторов и, в знак благодарности, я подарил тактическую майку своему любимому инструктору.

— Спасибо за выдержку и профессионализм, — пожав ему руку протянул я подарок.

— На здоровье. Береги себя и делись знаниями с товарищами, — спокойно ответил он.

Прощальные шашлыки прошли тихо и напряженно.

Мы знали, что начались бои под Бахмутом, и нам, видимо, предстоит попасть именно туда. Мы разошлись довольно рано и полночи ворочались на своих шконках не в силах заснуть от адреналина.

Дорога к «передку»

С утра мы получили оружие и амуницию. Каски и броники были надежные, но очень громоздкие и неудобные. Помимо обмундирования нам выдали «разгрузки» и по несколько магазинов к ним. Все стали примерять и подгонять экипировку под себя. Выглядели мы нелепо, но по-боевому. Громоздкий комплект снежного человека, состоящий из армейского ватника и штанов, я оставил в лагере. У меня с собой было два рюкзака: один — мой, с которым я приехал, а второй — местный, полученный вместе с экипировкой. Распихав по ним вещи, я погрузился в автобус.

— Смотрите, какие додики. Как мы две недели назад, — глядя на новичков, которых вчера привезли в лагерь, засмеялся «Смотрящий».

— Впереди у них много интересного, — заметил «Старый».

— Нужно будет добыть себе в бою экипировку получше, — сказал я Лехе. — У украинцев всё НАТОвского образца.

— Обязательно добудем, когда приедем, — поддержал идею «Топор». — Мы так и делали всегда.

После того как мы получили оружие, нам выдали телефоны и дали позвонить. Я включил свой и увидел там сотни сообщений. Когда я ехал в лагерь подготовки, я думал, что мой телефон будет при мне, но тут на этот счет были строгие правила, и телефон пришлось сдать старшине. По рукам, конечно, гуляли левые телефоны, и те, кто хотел звонить, это делали.

Но я изначально решил, что не буду нарушать правила и отвлекаться на гражданские переживания и две недели был вне зоны доступа.

Телефон выдавали всего на пять минут. Нужно было быстр решить, на кого потратить это время. Я выбрал отца, зная, что он расскажет всем остальным, что со мной всё в порядке.

Я не хотел будить ненужные переживания. На войне чувства, которые расслабляют, опасны для жизни. На войне нужны те чувства, которые помогают тебе вернуться домой живым. Если, убивая врага, ты будешь думать, что это тоже человек, что у него есть мать, жена, дети — ты сойдешь с ума от сожаления и вины. Задача солдата на поле боя — выполнить боевую задачу и выжить.

— Алло. Привет пап.

— Привет Костя. Как дела?

— Все в порядке, па. Времени на разговоры мало. Мы ночью уже уезжаем. Запомни приложение, в котором у нас будет связь. Запомнил?

— Да.

— Когда будет возможность, я буду звонить.

Я отлично понимал, что у родителей было сильное напряжение, но не хотел открывать этот ящик Пандоры, который будет трудно закрыть после. Как только в разговоре подошел момент прощаться и говорить «мам, пап, я вас люблю!» — я просто сказал «пока», параллельно думая: «Вдруг меня убьют, а я им не сказал на прощание всего самого важного».

Я выписал и спрятал во внутренний карман несколько важных телефонов и отдал телефон старшине отряда. Все мои вещи и документы вместе с прошлым остались ждать меня в Молькино. А моё тело должно было следовать дальше — в неопределённое будущее.

Вечером мы погрузились в автобусы без номеров, и через Ростов-на-Дону, поехали в Луганскую область.

Несмотря на ночь, на всех блокпостах нас пропускали по «зеленой» без лишних проверок. Пока мы ехали, я находился в тревожном состоянии полудремы: когда одна часть мозга спит, а вторая продолжает напряженно думать.

Перед командировкой я ежедневно смотрел украинские публикации в интернете. Часть из них была пропагандой, но часть показывала отлично подготовленные подразделения. В Киеве было лучшее ГРУшное училище в Советском Союзе. Старые офицеры в бригаде ГРУ, в которой я служил, оканчивали Киевское училище по подготовке командиров разведгрупп и были достойными офицерами. Огромное количество боевых воинских частей осталось в Украине при распаде Союза. Я знал что боевые действия идут серьезные, и ВСУ дают нам достойный отпор.

Множество ребят в лагере были «ура-патриотами» и занимали позицию — «сейчас мы приедем и по-быстрому их всех нагнем! А Новый год будем встречать в Киеве!». Я был уверен, что такие настроения им помогают не чувствовать сильный страх перед предстоящими боями. Они хотели убедить себя, что все не так страшно. Стоит нам только появиться в поле зрения ВСУ, и они массово будут складывать оружие. Так было, когда начиналась Первая Мировая и Великая Отечественная войны. Ни к чему хорошему это не приводило. Всякий раз, когда в курилке кто-то начинал заниматься «шапкозакидательством», я не мог сдержаться:

— Да откуда ты знаешь, как это на самом деле выглядит? Нам там будут давать сдачи. Там такой же «русский» солдат, прошедший советскую школу. Плюс добавь к этому НАТОвские технологии. Лучше переоценить противника, чем недооценить его. Я точно знаю, что легкой прогулки не будет.

Уважение к противнику дает возможность адекватного и максимально объективного взгляда на ситуацию. Уменьшает количество ошибок и увеличивает шанс на победу и выживаемость. Тем более что противник — это такие же, как и мы солдаты. Как говорил в одном из репортажей командир подразделения «Восток»: «В этой войне, мы воюем с самими собой.

С нашим зеркальным отражением».

Красногоровка

Из донбасского мрака, подсвеченные электрическим светом, стали появляться черно-серые дома частного сектора: «промки» и еле различимые в полумраке силуэты многоэтажек. Мы въехали в город Луганск, и нас привезли на место, где происходило разделение общей массы прибывших новобранцев по подразделениям. Вокруг стояли какие-то закрытые ларьки с выцветшими, незатейливыми баннерами. Я понял, что это заброшенный рынок и окунулся в «девяностые». В те времена я еще совсем молодым пацаном постоянно «терся» на авторынке Владивостока, куда в огромных количествах стали привозить японские б/у машины и мотоциклы. Свобода только пришла к нам в страну, и времена пахли морем и долларами. Это место, в отличии от рынка Владивостока, пахло сыростью подвала.

Мы выгрузились из автобусов и выстроились перед ними нестройными рядами. Мозг сопротивлялся пробуждению.

К нам подошли представители подразделений, в которые мы должны быть распределены — «покупашки». Тот, который забирал нас, был крепкий, коренастый и бородатый «Лесоруб» в хорошо подогнанной форме. Из-за бороды было сложно сказать, сколько ему лет. На нем была незнакомая мне стильная экипировка. По тому, как на нем сидели удобный бронежилет, поясная «разгрузка» и безухая каска, было ясно, что в деле он давно. Автомат был обвешен различными примочками и выглядел впечатляюще.

— Привет, мужики, — поздоровался он.

— Здражела, — полусонно, нестройными хором поздоровалась мы в ответ.

За спиной нашего нового командира, в свете фонаря, я увидел свору бездомных собак. Они внимательно смотрели на происходящее. Обычные дворовые собаки, которые были хозяевами этого места. Они, не спеша передвигались в темноте, периодически останавливаясь, и поглядывали на нас. Самый крупный пес, заросший и грязный, сидел на задних лапах и внимательно смотрел на наш строй. Жаль, что у меня ничего не было с собой, чтобы порадовать их едой.

Бородач заговорил спокойным и уверенным тоном. Слова ложились один к одному, как патроны в магазин автомата.

— Те, кто приписан к седьмому отряду, идут за мной и грузятся вон в тот «Урал», — он четко указал рукой. — Забираем вещи из автобуса и поехали.

Я хотел по армейской привычке спросить, можно ли отойти отлить, и вдруг вспомнил, что я не в армии. Поэтому просто отошел на десять метров, быстро сделал свои дела, забрал вещи и запрыгнул в кузов «Урала».

Мы тронулись и покатились, подпрыгивая на своих деревянных лавках в кузове. Я сидел с краю и рассматривал город Луганск через щель в брезенте — пытался сориентироваться и запомнить дорогу. Это было многолетней привычкой, которой я пользовался со времен армии. Однажды, когда я пришел в кабинет нашего преподавателя клинической психологии, он спросил меня: «Вы случайно в спецвойсках не служили?». Тогда я удивленно посмотрел на него и ответил: «Служил.

А как вы догадались?». «Вы, после того как вошли, внимательно и быстро огляделись и выбрали самое безопасное место, с которого просматривается весь кабинет, и есть возможность выскочить в дверь».

За бортом светало и все отчетливее было видно летнюю пыль, превратившуюся в осеннюю грязь. Дождя не было, но небо было плотно затянуто серыми тяжелыми тучами. Было влажно и холодно одновременно. Я попытался закрыть глаза и подремать. Через какое-то время «Урал» съехал с дороги и остановился.

— Кто хочет в магазин? Последняя возможность. Дальше цивилизация заканчивается, — услышал я голос «Лесоруба».

Деньги были только у меня. Пацаны попросили купить им сигарет. Я спрыгнул и зашел в маленький придорожный магазин, находившийся в будке с надписью «У Даши». Внутри был СССР: старинные железно-стеклянные прилавки, заваленные стандартным набором еды, и две уставшие за ночь продавщицы в белых фартуках и чепчиках. Обычные женщины, такие же как в Орле, Хабаровске или любом другом российском городе, — только настороженные. Несмотря на то, что я был в полной экипировке и с автоматом, выражение их лиц не изменилось. Люди в форме для них были обычными посетителями. Тут десятый год шла война. Я хотел пошутить или быть игривым, но, глядя на их уставшие лица, передумал. Быстро купив на все деньги еды и сигарет, я вернулся в кузов, и мы двинулись дальше.

Майями

Нас привезли в место с пафосным названием «Майами». Если это и был Майами, штат Флорида, то, по-видимому, прошла ядерная война. «Лесоруб» выгрузил нас у ворот с фигурой обшарпанного грязного гипсового пионера, который держал в руках горн. Второй руки у него не было. Помимо пионера у ворот стояло несколько военных в полной экипировке. Один из них кивнул «Лесорубу», осмотрел нас и грустно улыбнулся. Мы зашли в просторный холл, заставленный столами на тонких железных ножках. В дальнем углу кучковались изнуренные жизнью люди в камуфляже. Дорога, осень, пасмурное небо и это давно не ремонтированное здание и его обстановка лишали наш крестовый поход последнего романтизма. Нас завели в палаты и предложили располагаться. Мы сняли свои доспехи и пошли на разведку. По периметру здания шел балкон, с видом на желто-серые поля и посадки из чахлых деревьев с остатками листвы. Мы достали сигареты и закурили.

— Как думаешь, Леха, что это за место?

— Хрен поймешь. Передержка какая-то, или госпиталь.

На балконе стояла группа местных жителей. Выглядели они зачуханными. Помятые и небритые лица, не сильно новая форма свисала с них, как опавшие паруса. Большинство было с повязками на разных частях тела. Они повернулись нам навстречу и осмотрели снизу доверху.

— Привет, мужики — первым заговорил с ними «Напор».

Он был местным и поэтому чувствовал себя тут как дома. Он родился и вырос на Донбассе. Когда начались военные действия, ему не было и восемнадцати. Воевать он пошел почти с самого начала и периодически уходил из армии ДНР, чтобы снова вернуться. Есть такие люди среди военных, кого война засасывает и больше не отпускает. Как моего друга из Владивостока.

— Привет, — нехотя ответил местный. — Зак-кур-урить, есть что н-ни-будь путевое?

— Что за располага? — спросил «Напор» протягивая им сигареты. Несколько рук потянулось к его пачке.

— Б-б-больничка. Мы тут на от-т-тяжке. П-п-осле ранений.

— Контузия?

— Д-да, — ответил боец.

— Ждем, пока заживет, и обратно на «передок», — прикуривая от сигареты «Напора» подхватил седой мужчина с лицом похожим на изюм.

— Вы тоже из «Вагнера»? — спросил Леха.

— Угу, только мы «Кашники», — посмотрел он на нас. — Из проекта «К».

— Братан, да они не догоняют, — вмешался третий, чуть моложе и с перевязанной рукой. — Зеки. Нас Дядя Женя из зоны дернул Родину защищать.

— Зеки? — повторил за ним я.

— Мы уже несколько месяцев воюем. За свободу и полную амнистию!

Внизу началось движение, и зеки сказали нам, что настало время обеда. Мы вместе с ними спустились вниз, и нас накормили вполне сносной едой. За столом сидело около ста человек. Двадцать пять были наши, а остальные присутствующие были из бывших заключенных. На тот момент я слышал от «Магазина», что в «Вагнере» воюют заключенные, но не знал о реальном масштабе этой инициативы.

В завершении нам выдали «вагнеровские» пайки. В картонной коробке была банка тушенки, отличного качества, фасоль с мясом, банка печеночного паштета, три пачки галет, шоколадка, чай, кофе и сахар. И, естественно, набор одноразовых приборов.

После обеда я решил пройтись и посмотреть, что тут происходит. Неизвестность рождала напряжение и вопросы: «Куда мы поедем, и что нас там ждет?».

Лучше всего отвлечься от напряжения мне помогала прогулка. Я обошел вокруг здания и вернулся в холл. Несколько наших ребят сидели с местными и внимательно их слушали.

Я решил тоже послушать рассказы бывалых воинов, получивших ранения в бою. Я подошел и молча присоединился к их тусовке, сидящей за несколькими сдвинутыми столами. Наши распотрошили свои пайки и угощали местных. По кругу ходила кружка с чифирем. Какой-то боец задрал штанину и показывал следы от осколочных ранений двум парням из нашей группы:

— Там пиздец, братва! Жопа! Хер голову из окопа высунешь! со мной из отряда записалось сто человек. Месяц, и половина — «двести». В Соледаре почти весь взвод стерся, — взахлеб рассказывал зек с выпученными глазами.

К нам подошел доктор в белом халате. Рассказчик, увидев его, замолчал.

— Бля! Я же вам сказал тут не устраивать «блат-комитет»! Нахуя вы тут лапшу этим на уши вешаете? Не слушайте их. Эти уебаны вам еще не такое расскажут, — не стесняясь в выражениях стал орать он.

— Доктор, что ты кричишь? Мы ребятам рассказываем о том, как дела обстоят, а ты орешь, как подорванный.

— Предупреждаю в последний раз, — строго и по слогам сказал доктор, — ещё раз вас тут застану — выпишу! Поедете обратно недолеченными.

— Ясно, ясно… — раненые стали собирать еду и пошли на улицу.

Доктор повернулся к нам:

— Все, что они говорят, можно поделить на сто двадцать пять. Они тут гасятся, чтобы время контракта шло быстрее. Раны свои расковыривают.

— Каким образом? — удивился я.

— Это не самострелы. Они не дебилы, чтобы стрелять в себя и подставляться под «вышку». Как бы вам объяснить? Допустим, идет обстрел. Он руку из окопа вытаскивает и ему осколками попадает по руке. И все! Он «трех-сотый». Идет на эвакуацию. Их задача пропетлять тут полгода. На фене это называется «замастыриться» и «съехать на больничку».

Я испытывал смешанные чувства по отношению к происходящему. Бойцы из моей группы тоже смотрели на доктора с выпученными глазами. С одной стороны, не было повода не верить доктору, но это звучало неправдоподобно и дико.

Я впервые столкнулся с бойцами ЧВК, которые были привлечены к боевым действиям из мест лишения свободы. Мои фантазии об элитном подразделении подверглись очередному штурму суровой реальности. Доктор попрощался с нами, пожелал всего хорошего и ушел.

— «Констебль», как думаешь, кому из них можно верить? — спросил у меня «Роджер» — парень, приехавший вместе со мной.

— Себе. Попадем туда и все узнаем. По моему опыту, всегда находятся «герои». Те, кто любит рассказывать красивые байки о войне. Люди, которые реально были в аду и реально воевали, чаще всего скромно молчат или рассказывают без лишнего пафоса и драматизма. Слова «пафос» и «драматизм» тебе понятны? — уточнил я раздраженно.

— Да, понятны.

Я понимал, что мужики не виноваты. Им просто было страшно, и они хотели знать, как там всё устроено. Я и сам хотел это знать и надеялся, что это моя первая и последняя встреча с зеками.

— Но одно я знаю точно. Тех, кто нагоняет жути, то есть драматизирует события, слушать не нужно. Ясно же, что этот тип — пиздобол, и просто хотел схавать ваши пайки. А вы и уши развесили.

Наступил вечер. Спать не хотелось. Послонявшись по зданию, я решил пройтись по территории базы. Обойдя основное здание, я увидел водоем. На берегу горел костер, у которого сидело человек десять воинов. Половина были из нашего подразделения. Среди них я увидел «Старого». Я не хотел идти туда, боясь опять столкнуться с «героями», но «Старый» стал мне махать рукой и звать к костру. Отказаться было неудобно, да и делать мне было особо нечего, и я пошёл к ним. Оказавшись у костра, я был приятно удивлен тому, что эти ребята рассказывали вполне адекватные вещи.

— Бои идут тяжелые, потому что украинцы воюют хорошо. Вооружения у них много. Экипировка отличная. Мы чисто на «духовке» их гасим, — рассказывал молодой пацан с забинтованной рукой. — Но воевать можно. Главное не ждать чего-то сверхъестественного. Так не объяснить. Одно скажу. В городе легче воевать, чем в полях. Но тут уж, куда пошлют.

Эти ребята мне понравились больше. Несмотря на ощущение всеобщей жалости к себе, тут чувствовался дух мужества и преобладание уверенности над страхом.

«Страх и тревога — неприятные эмоции, но именно они сохраняют нашу жизнь. Это те чувства, благодаря которым наши далекие предки смогли выжить и придумать огромное количество стратегий выживания. При возникновении опасности или угрозы в кровь поступает огромное количество адреналина и сахара, который мобилизует ресурсы организма и запускает реакции «беги!», «замри!» или «бей!». Чтобы переработать выброс адреналина и убрать напряжение в мышцах, человек вынужден начать действовать: убегать или защищаться. Хуже всего, когда его парализует, и энергия стресса застывает и не перерабатывается. Человек старается подавить ее, и она уходит в тело. Так формируется ПТСР — посттравматическая стрессовая реакция. В зависимости от выработанной с детства схемы, запускается одно их трех типов поведений. Помимо этого, тревога помогает зафиксировать опыт опасности и ее преодоления» — я с удивлением отметил, что хорошо помню материал курса о помощи в кризисных ситуациях, который десятки раз читал пациентам и продолжил вспоминать лекцию про важность и необходимость тревоги. Понимания того, что наличие страха не делает меня трусом успокаивало.

В нашей подготовке сильно не хватало психологического образования. Вы можете выучить человека всем приемам тактического боя, объяснить ему, как устроено оружие, но, если он не понимает, как устроена психика, эти знания окажутся бессмысленными, когда первый снаряд разорвется рядом и его парализует ужас.

— А вы тоже из зеков?

— Да, мы «Кашники». У нас жетоны с буквой «К», — он вытащил свой жетон и показал его нам. — А у вас с «В», наверное?

Мы инстинктивно стали доставать свои жетоны и рассматривать буквы, выбитые на них:

— Действительно.

— Мы с лета тут воюем. Контракт полгода и полная амнистия.

— А откуда?

— Самарские. Мы с одного лагеря. Приехали ребята из «Вагнера» и сказали, что они «военное ОПГ», — с ироничной улыбкой добавил он. — И те, кто хочет получить полную амнистию с зачисткой личного дела, могут поехать с ними и смыть кровью вину перед обществом. В основном брали, кто по сто пятой статье: убийство. И по сто одиннадцатой: тяжкие телесные повреждения. Остальных смотрели отдельно.

Мы поприветствовали друг друга. Посидев еще пять минут у костра и докурив сигарету, я попрощался и пошел к зданию.

«Когда мы уже поедем отсюда?» — хотелось, чтобы началось что-то настоящее. Вид раненых и общее непонимание, с кем и где я буду воевать угнетали.

Я — «комод»

Вечером приехал высокий и крепкий военный с правильными чертами лица. По его армейской выправке было видно, что он служил в армии. Мы построились, и он толкнул речь.

В лексике, которую он использовал при выступлении, сквозили образованность и харизма.

— Привет, пацаны. Я начальник штаба отряда, позывной — «Берег». Спасибо, что присоединились к прославленному ЧВК «Вагнер»! Мы — это лучшая военная компания в мире! Мы работаем на благо России! Где бы мы ни воевали, нам важно помнить, что мы русские солдаты. Что бы мы ни делали, нас будут воспринимать и помнить, как русских солдат! Именно поэтому мы идем вперед и побеждаем. Сейчас мы создаем новое подразделение. И вы будете его частью. Вашим командиром будет «Крапива».

«Крапива» сделал шаг вперед и бегло осмотрел строй нашей шеренги колючим взглядом. Наш новый командир был крепким высоким и лысым. Из-под сдвинутых бровей на нас смотрели злые глаза, которые казались черными. Он был подозрительно загорелым для осени.

«Видимо, долго был на юге», — подумал я.

— У нас в отряде есть своя артиллерия и свои современные танки Т-90 «Прорыв», — продолжил «Берег». — С снабжением и боеприпасами проблем не будет. Вам предоставят все, что будет необходимо! — он уверенно и четко резал воздух фразами, как саблей. — Все вопросы с этой минуты решаете через своего командира «Крапиву».

Командир вышел на шаг вперед и сухо сказал:

— Для меня в первую очередь важен порядок. За него я привык спрашивать строго. Есть среди вас, кто учился на командиров в учебке?

— Я! — из строя вышел «Птица».

С «Птицей» мы познакомились еще в Молькино, и я знал, что он учился в ГРУшном учебном заведении на факультете военной разведки. С третьего курса он ушел оттуда и пошел работать в полицию опером.

— Хорошо. Позывной?

— «Птица».

— Нужно назначить еще двоих командиров отделений — «комодов». Разделиться на три отделения и готовиться к отправке. В шесть утра выступаем. Разойдись.

Не успел я отойти и пяти метров, как меня догнал «Птица».

— Я вижу, ты человек серьезный, «Констебль». Ты говорил, что был в разведке ГРУ, как и я. Комодом будешь?

— Так-то я не собирался в командиры, но эту должность потяну. Три высших образования есть. Последние двадцать лет занимал руководящие должности. Знаний и жесткости для того чтобы организовывать и руководить людьми, хватит.

— Тогда будешь командиром третьего взвода.

— А вторым кто будет командовать?

— Миша «Антиген». Я его знаю.

Через час мы погрузились в машины и выдвинулись дальше. На ярко-кровавом горизонте заходило солнце, отбрасывая свои блики на поля озеро.

«И две тысячи лет война / Война без особых причин / Война дело молодых / Лекарство против морщин / Красная, красная кровь / Через час уже просто земля / Через два — на ней цветы и трава / Через три — она снова жива / И согрета лучами / Звезды по имени Солнце» — вспомнились мне слова из песни Цоя.

К утру мы приехали на новую дислокацию, к бетонно-кирпичным постройкам времен СССР. Мы быстро выгрузились и построились. «Крапива» вышел перед нами и поставил задачу:

— Занимайте вот этот дом, — показал он рукой на бетонную двухэтажную коробку без окон и дверей. — Это «Скат», мой заместитель. Знакомьтесь, — кивнул командир на загорелого и бодрого молодого человека.

«Скат», как и все загорелые люди, приехавшие с «Вагнером» с юга, был крепким и мускулистым. На открытом славянском лице выделялись умные глаза с хитроватым добрым прищуром. Было видно, что ему нравится его жизнь, полная игры и неопределенности.

— Здорово, мужики — протянул он руку и стал здороваться с каждым по очереди. — Ну что… Повоюем?

— Обязательно повоюем, — ответил за нас «Крапива». — Занимайте дом. Завтра будем знакомиться с пополнением.

Во дворе, с торца здания, висел выцветший огромный плакат в стиле тридцатых годов, на котором рукой великого художника Остапа Бендера был нарисован человек в черной робе. Текст из красных облупленных букв гласил: «Помни сам! Скажи другому: Честный труд — дорога к дому»! При сильных порывах ветра плакат отделялся от дома, желая вырваться и улететь отсюда, но с громким стуком бился о здание и оставался на месте.

Мы быстро и без проволочек разделили бойцов на три отделения по списку. Мое отделение восприняло мое назначение, как должное.

Первым делом нам нужно было наладить быт. В ускоренном темпе каждое отделение занялось благоустройством помещений. Разбившись на пятёрки, мы стали обустраивать комнаты. Чтобы не было холодно, заложили окна кирпичом и заткнули тряпками щели. Вычистив комнаты от щебня и мусора, мы устроили подобие спальных мест из поддонов, досок и кирпичей. Потом получили буржуйки и к обеду затопили печки, насобирав дрова в округе.

Самые важные навыки на войне — личная ответственность и инициатива. Тут нет ни мам, ни жен, ни плохих начальников, ни тех, кто будет подтирать вам сопли. Любые попытки ныть и требовать идеальных условий должны пресекаться на корню. Война — это другой мир. И если ты хочешь провести ночь в тепле — именно тебе нужно добиться этого. На войне эти простые правила становятся предельно ясными. Война — это мерило личной ответственности и адаптивности. Либо ты умеешь бороться за свою жизнь, применяя все навыки, которые успел накопить за предыдущее время, либо учись у тех, кто умеет и более приспособлен.

— Как вы, мужики? — спросил «Скат», зайдя в командирскую комнату.

— Обустраиваемся.

— Не жарко тут, — улыбнулся он. — Мне после Африки трудно привыкнуть. Там, конечно, полно своих прелестей и гемора, но намного теплее.

— Давно ты в компании? — спросил я.

— Третий контракт. Я идейный солдат. Воевать я умею лучше, чем всё остальное. Мне нравится.

— Ясно… — хотелось расспросить его побольше про Африку, про Сирию и про другие компании, но разговаривать и обустраиваться было неудобно.

Вечером первое отделение на сутки заступило в караул.

Мы выставили посты по периметру и стали жить по законам войны. До «ленточки» оставалось сорок пять километров.

Вечером к нам пришел «Крапива» со «Скатом» и рассказал о планах на будущее.

— Короче, тема такая… Нам повезло. К вашим двум неделям обучения в лагере добавляются еще две недели обучения здесь. И это отличная новость. Мы здесь сформируем новый третий взвод. Мы и будем костяком этого взвода, — он убедительно посмотрел на нас. — Завтра в семь мы с вами пойдем и доберем сто шестьдесят бойцов к нашим имеющимся сорока. Проведем с ними слаживание и выдвинемся, куда прикажут. «Скат» будет вам помогать как мой зам, а я займусь комплектацией всего, что нам понадобиться.

Мы молча слушали и кивали в знак согласия с командиром.

— Вопросы?

— Откуда бойцы? — недоброе предчувствие закралось в мою душу.

— Зеки, — «Крапива» внимательно посмотрел на нас. — Для меня это тоже новый опыт. Но я уверен, что мы справимся.

«Мне бы твою уверенность», — подумал я.

Выходя «Скат» ободряюще хлопнул меня по плечу и улыбнулся:

— Ты бы видел, кого нам давали для обучения в Африке. Зеки — это просто подарок по сравнению с аборигенами.

Не ссы, «Констебль».

Я лежал в спальнике и опять не мог уснуть. Ворочаться в нем было не очень удобно и поэтому я смотрел в потолок и думал.

«Как же так получается, что меня преследуют эти аморальные люди? Это какая-то карма!».

Пятнадцать лет я провозился с алкоголиками и наркоманами. Теперь зеки. Хотя я и работал психологом в одной из зон города Ангарска, перспектива идти в бой с вчерашними заключенными меня пугала. Это был стресс. Я стал вспоминать Ангарскую зону и свою работу с заключенными-наркоманами. Там был прекрасный проект по возвращению сидящих по статье 228 в нормальную жизнь.

Заключенных, имеющих опыт злоупотребления психоактивных веществ, переводили в реабилитационную «локалку», где они проходили восстановление. Цикл лекций о химической зависимости, групповая и индивидуальная психотерапия, работа по программе «Двенадцать шагов» и участие в группах самопомощи.

«Ничего, получалось же», — вспоминал я.

Когда пять лет назад я продал свою долю в клинике реабилитации зависимых, я ожил! Казалось, вот она, свобода! Нахер этих недисциплинированных, вечно моросящих инфантильных и зачастую просто не сильно интеллектуально развитых пациентов! «Больше никогда в жизни я не буду заниматься социальными проектами!».

— Никогда такого не было. И, вот опять! — вспомнил я Черномырдина.

В голову лез фильм «Джентльмены удачи». Я представлял себя на месте «Доцента», который делает козу-дерезу головорезам:

— Пасть порву! Моргала выколю! Уууу… Навуходоносор!

Проворочавшись еще час, я уснул тревожным сном.

Проект «К»

В семь утра, когда все было окутано марлей тумана, мы выдвинулись к огромному зданию в глубине расположения.

На плацу перед зданием мы встретились с инструкторами, которые обучали бойцов, набранных в зонах. Они передали нам списки с позывными и номерами жетонов. Нам нужно было добрать бойцов в свои отделения. Отделениями мы называли наши отряды для удобства — чтобы обозначать группу бойцов в понятных для солдата терминах. Наши отделения могли насчитывать до пятидесяти бойцов, а взвод по численности мог доходить и до двухсот.

— Давно они тут? — спросил «Крапива» у инструктора.

— Десять дней. Мы их немного погоняли уже. В основной массе это просто тела. Но есть толковые бойцы с боевым опытом и опытом службы.

— Откуда?

— Из брянских и смоленских зон.

— Статьи?

— Да, как обычно. В основном убийцы и хулиганы. Есть немного наркоманов, но их совсем мало.

— Ясно, — «Крапива» посмотрел на нас. — Разбирайте.

— Как будем делить? — спросил «Антиген».

— По моему опыту общения с зеками они лучше вас знают, с кем им лучше. Они из одной зоны и давно сплотились в отдельные группы.

— со своими «авторитетами», — добавил инструктор.

— Ок, — кивнул «Крапива», — пусть поделятся сами.

Перед нами в полумгле тумана стояла шеренга одетых в камуфляж людей. Выглядели они так же угловато, как и мы в своих новых бушлатах и армейских берцах.

Их инструкторы объявили им, что нужно разделиться на три отделения по пятьдесят человек. Общий строй в ту же секунду пришел в движение. На первый взгляд двигались они хаотично, но в этом просматривалась своя структура. Люди сбивались в пары, перемешивались и кучковались по одним им известным признакам. Вскоре перед нами стояло три отдельных квадрата. Было видно, что построение для них не в новинку. Я оглядел свой отряд и решил сразу познакомиться с ними поближе.

— Слушай мою команду. Десять шагов вправо принять, — отряд нестройно сдвинулся на десять шагов и замер. — Мой позывной — «Констебль». Я ваш новый командир. Много говорить не буду. У нас есть две задачи: обустроиться с бытом, чем мы с вами и займемся в ближайшее время, и ежедневная боевая подготовка в течение двух недель.

— Не переживай, командир. Все будет по красоте. Командуй, — заявил от коллектива крепкий, коренастый боец с азиатской внешностью.

— Гавары, что делат — будем делат, — сказал взрослый дядька лет пятидесяти.

— Ты не менжуйся, командир. Бобо правильно все сказал. Мы тут все добровольно. Правильно, братва? — опять высказался за всех первый.

Они единодушно закивали в знак согласия.

«Видимо, местный авторитет», — подумал я, рассматривая говорящего.

— Два шага из строя, боец — он нехотя вышел с ухмылкой на лице.

Но в ухмылке не было дерзости или зла. Для него это была новая игра с новым «дубаком», за которого они меня принимали.

— Я смотрю, ты тут самый дерзкий — значит, будешь моим заместителем и гранатометчиком. Гранатометчик — самый важный человек в отделении! И первая цель для противника.

— Как скажешь, командир, — уверенно ответил он.

— Дисциплину в подразделении я буду спрашивать с тебя, — подвел я итог нашего знакомства.

— А почему я главный? — все с той же ухмылкой спросил он.

— Потому, что дерзкий. Дерзкий — значит, не ссыкло! — он улыбнулся, как довольный ребенок, которого только что похвалили. — Как тебя зовут?

— Адик. Позывной — «Сезам».

— Адик, ваша задача наладить быт. Чтобы пацаны после занятий были накормлены и спали в тепле, — он кивнул, как бы подтверждая, что это не проблема. — И вот еще что… конфликты должны решаться без рукоприкладства. Если нужно, зови меня.

— Все будет в лучшем виде, командир!

«Бля, как с вами общаться-то правильно? — подумал я. — Наверное, как в клинике с наркоманами. Самораскрытие и четкие личностные границы».

— Я, как и вы, попал в ЧВК «Вагнер» недавно. Я имею боевой опыт. Воевал во вторую чеченскую компанию. После работал психологом. Нам с вами предстоит создать наше подразделение практически с нуля. Надеюсь на ваше понимание и благоразумие. Именно от того, насколько мы словимся, будет зависеть выживем мы, или нет. Вернетесь вы домой или останетесь тут грузом «двести» зависит от слаженности подразделения! — двинул я свою первую речь перед бойцами — со мной можно по-простому. Задаем любые вопросы. Единственное, с чем будет строго, — это дисциплина. Если я приказываю, вы делаете. Вопросы есть?

Вопросов не было. Ребята были понятливые и не шутили, когда это было неуместно. Мы повели свои отряды к месту дислокации. У здания к нам присоединился «Скат» и предложил отобрать из числа бойцов самых активных и тех, кто имеет боевой опыт, чтобы сделать из них отделение разведки:

— Вам нужно опросить их и найти «спецов». Может кто-то знает минное дело или работал врачом. В общем, нам нужны обученные люди, а не просто штурмовики.

«Обращение к ЧВК»

Припев:

Адик «Сезам» — потомок Чингиз-хана

Выслушав его и перекинувшись парой слов с остальными комодами, я вернулся к своим бойцам и нашел своего нового заместителя — «Сезама».

— Пошли, — сказал я ему, и мы поднялись на третий этаж.

— Тут нужно обустроить жилье. Все необходимое можно брать у местного старшины. Буржуйки и другие стройматериалы у него есть. Нужно все организовать и подготовить к вечеру.

— Сделаем.

Чтобы понимать, с кем я имею дело, я стал собирать информацию — как привык это делать в своей работе психологом. Когда слушаешь человека, важно наблюдать, как и что он про себя рассказывает. Какие факты упоминает и на чем делает акцент. Это может подсказать, что для него важно и ценно, а что неприемлемо.

Я вспомнил фильм «Семнадцать мгновений весны» и мысленно составил его портрет в стиле полковника Исаева:

«Адик. Позывной “Сезам”. Характер дерзкий и хитрый. Пользуется авторитетом у других заключенных. Говорит быстро, что свидетельствует о сообразительности, наличии интеллекта и нетерпеливости. Держится уверенно. Внешне спокоен и саркастичен».

— Как ты сюда попал?

— Так еще когда сидел на «централе» на «котловой хате».

— Где? — не понял я его фени.

— Такая «хата», которая смотрит за корпусом. «Греет» его по нуждам: носки, трусы, мыльно-рыльные, зубную пасту, щетку там, сигареты. Все в этой хате собирается и раздается, чтобы всем поровну.

«Хата» — это камера. Это понятно. А «греть» — это дарить, или раздавать, — переводил я его рассказ с русского блатного на русский литературный.

— И?

«Сезам» улыбнулся. Видимо, разговор со мной ему тоже был интересен.

— Я подумал про себя: «Да у тебя без пяти минут “особый”, — продолжил Адик, — тебе минимум на старте пятнадцать лет дадут. Лучше на войну пойти». Я прям мечтал об этом. И получается, когда в лагерь приехал этот режимный, то уже был готов.

«Особый» режим. Такое дают только за серьезные преступления. Но спрашивать «Сезама», за что он сидел, я не стал.

— По тюрьме уже «прогон» был, что «Вагнер» ездит? — вставил я слово на фене.

— О! Командир, ты что по фене ботаешь? — засмеялся он.

— Чтобы ты не думал, что я вас не пойму, — улыбнулся я. — Рассказывай.

— Так вот. Привезли к нам в зону ребят с Тулы. Карантин и пандемия закончились и этап разрешили. И они приезжают и на следующий день звонят в тульскую зону, общаются, и им говорят: «Там какой-то “Вагнер” приехал и на войну забирают». Я говорю: «Да, ладно?». Нахожу в «телеге» номер «Берлинца». Отписываюсь ему. А он мне в ответ: «Из колоний не берем».

А в конце дает намек, что этим занимается другая спецгруппа. И все! Мы уже начали кубатурить между собой, кто, чего.

В итоге реально к нам через два месяца приезжают.

— Тем же, кто по «понятиям» живет, вроде нельзя на государство работать? — решил уточнить я скользкий идеологический момент.

— Ну да. По идеологии воровской запрещено быть «рожей автоматной». А, с другой стороны, если расставить приоритеты, то тут вопрос спорный. Потому что в основном-то цепляются за слова, чтобы бабки вытащить. Ну и все — пошла возня и терки за понятия. Ну просто у кого-то не хватает речитатива отстаивать свое. А у кого-то просто духа не хватает отстреляться. Ну вот, элементарно. Ко мне — когда заход был. А у нас на тот момент уже положенец заехал. И возня пошла. Качели пошли.

— То есть, ты можешь объяснять и отстаивать свою позицию?

Довольный «Сезам» утвердительно и как бы нехотя кивнул.

— Я говорю, слышишь, я на Бутырке не с такими раскачался. И здесь не жевану! Ну и вопрос пошел.

«Сезам» стал очень энергично объяснять мне суть жеванины:

— Я ему говорю: «Хорошо. Дети есть? Ну давай или ты пойдешь, или твой сын пойдет. Вопрос ребром! Давай. Ты или дети»? Там все близкое, важное и родное подчеркивается. Одной чертой: все, что не чуждо, — людское. Двумя чертами: все родное. Тремя: все, что связано с Богом. И я говорю: «Значит, получается лицемерие. Значит, вы противоречите сами себе. Это ж родные. Чем моих родных въебут, я лучше сам пойду!».

Он смотрел на меня, как бы требуя, чтобы и я признал его правоту.

— Ну вот такие качели: «Если ты готов отказаться от своих родных — базара нет. Я тебя пойму. Если не готов — нахер ты мне рассказываешь»?

— В общем, рассказал ты им политику партии.

— Кто смог, тот смог, — подтвердил он. — А, в итоге, когда «Вагнер» приехал, там тоже пиздоболов хватало, которые на публику играли. Нас записалось двести с чем-то, а уехало пятьдесят девять.

— То есть часть струсило? И тут только те, кто действительно очень замотивирован?

— Угу. — кивнул он — А как было? Там нас построили на плацу, когда «Вагнер» приехал. «Все, здорова, пацаны, — говорят. — Это легальное ОПГ. Нам нужны убийцы, разбойники, бродяги, грабители». В цвет прям преподнесли все. Было видно, что они знали, на что давить. Тоже сидельцы. Типа: «Добро пожаловать. Вам здесь понравится». И рассказали, что вот у нас четыре столпа, за что идет наказание. Он говорит: «Назад дал — санкции. Любой секс с флорой и фауной — санкции. Алкоголь и наркотики — санкции. Мародерка — санкции». Ну все по-людски, в общем. Ничего лишнего.

— То есть с «понятиями» расхождения нет?

— Никакого. Ясность полная. Вечерняя проверка закончилась, а наш отряд первый заходил с вахты. Я вижу, «локалка» открыта, я к отряднику поворачиваюсь и говорю: «Сергеич. Слышь, я пошел». Он говорит: «Не надо!». А я пошел. Я знаю, у нас в отряде, наверное, человек двадцать пять собиралось идти. Ну я вышел, получается, первым с лагеря и пошел. Пообщался. Мне говорят: «Готов?». Нутам еще пару вопросов.

Я говорю: «Готов, конечно!». Смотрели в основном на внешний вид сперва и на физику. Приседать заставляли, отжиматься.

И все, выхожу и понимаю, что все, кто собирался, — зассали. Говорили, а внутри душка нету. «Парфен» и другие — вот эта чепуха вся. Залетаю и у меня реакция такая: «Ты раз сказал, соответствуй своим словам, ты же мужик!». Локалку открываю, говорю: «Ну все, молитесь Богу! К утру я вас всех в гарем загоню!». Ну я так, чисто шугнуть — и спать лег. А они всю ночь, бедолаги, не спали. В итоге набралось нас двести человек.

А на следующий день, как «Вагнер» уехал, все эти шавки побежали отказную писать. Они вроде как рисанулись, а потом, видать, с этой мыслью переночевали и понеслась. Все на вахту ломятся — просто пачками — «отказуху» писать. У меня там мама, у меня там сразу сердце заболело, ноги заболели. Короче, в итоге нас поехало пятьдесят девять человек с лагеря.

— В среднем тридцать процентов из общего числа согласившихся.

— Потом. В итоге две недели этой возни было. Я уже решился, а родным-то еще нельзя говорить. Я за три дня до отправки сестре пишу: «Вот такая ситуация». Она говорит: «Братишка, ты балбес. Маме только не говори!». Я говорю: «Хорошо. Но даже не отговаривай». Сестра у меня, бедная, поседела, пока я уехал.

— Ясно. — подвел я итог разговора — Давайте.

Вечером в гости к вам приду. Знакомиться будем. Ты кто по национальности?

— Кыргыз я. Потомок Чингиз-хана, в общем.

— Откуда так хорошо знаешь русский?

— В Москве управлял одной известной сетью восточных ресторанов.

«Круто! После расспрошу за что он сел».

Буквально через полчаса началась движуха. Наша разрушенная трехэтажка стала напоминать муравейник. Притащили генератор и провода с лампами, и через пару часов у нас был свет. Взяли у старшины буржуйки и обложили их камнями. Где-то раздобыли глину, и те, кому не хватило буржуек, сложили себе печки из кирпичей. По сравнению с нами — домашними, избалованными людьми — они действовали как единый организм. Пацаны были более практичны и неприхотливы, что сильно повышало адаптивность в тяжелых условиях. Жизненный опыт, умноженный на умение выживать в агрессивной среде тюрьмы и зоны, давали им преимущество в умении приспосабливаться. Это была слаженная команда с четко распределенными ролями, быстро выполняющая поставленные задачи. Я наблюдал за ними и чувствовал восторг и восхищение в связи с их поведением. Ничего не нужно было повторять по два раза. Да и команд им не требовалось. Они знали, что делать и делали это. Официально назначив «Сезама» своим заместителем, я ничего не поменял в их иерархии — он и так пользовался среди них авторитетом.

«Не все потеряно», — думал я.

Это были первые позитивные эмоции за последнее время.

Совет в Филях и знакомство с бойцами

Мы собрались впятером в нашей командирской комнате и стали обсуждать структуру и логистику нашего взвода. «Антиген», «Магазин», «Серебруха», «Птица» и я создали «штатку» — штатное расписание подразделения. Мы вписали туда позывной, воинскую специальность, день рождения, номера жетона и оружия, которое получил боец. Еще до нашей встречи бойцы получили автоматы Калашникова и полный комплект обмундирования.

— Нам нужны штурмовики. Несколько групп. Которые будут работать на передке, — начал я наше совещание.

— Давай ты их и возглавишь, — предложил «Птица». — Будешь командиром штурмовиков?

Все присутствующие обернулись на меня. Я понимал, что это самая тяжелая часть работы, но я именно за этим сюда и ехал. Ехал по-настоящему поучаствовать в боях на передовой. Мозг и его префронтальная часть больших полушарий, отвечающая за логику и рациональное мышление, попробовали побороть этот эмоциональный порыв. Но я кивнул. А после включать заднюю было уже стремно. Так моя система спонтанного принятия решения, опередила здравомыслие и определила мою судьбу в предстоящих боях.

— Ок. Давай так. Но нам нужен крепкий тыл. Поднос БК — боекомплекта, провизии, вынос раненых и «двухсотых». Чтобы передок работал, нужен крепкий тыл и логистика, как во всяком бизнесе.

— Давай, я возьму это на себя, — предложил «Антиген».

Ставка в Филях продолжалась, но пока было не ясно, кто из нас Кутузов.

— «Серебруха» берет на себя разведчиков и отбирает себе отдельную штурмовую группу, — продолжил «Птица».

«Серебруха» сел ровнее и расправил плечи, ощущая свою значимость и ответственность за миссию. Мы заметили это и заулыбались. Он смутился.

— Тогда я буду отбирать арту, — сказал «Магазин». — Поищу тех, кто хоть в теории знает работу СПГ и остальной механики.

Мы кивнули Лехе в знак согласия.

— Нам нужны медики, саперы со знанием минно-подрывного дела, — начал перечислять я тех специалистов, без которых мы не сможем эффективно воевать, — БПЛАшник нужен хороший — кто умеет управлять коп-тером. Я свой коптер готов отдать на общак. Ты же в Молькино вроде тренировался на БПЛА летать? — спросил я «Серебруху».

— Да. Но раз я теперь командир разведки, то найду себе замену.

— Снайпер нужен и гранатометчики, — продолжил «Птица». — Нужно, в общем, опросить личный состав — кто из них что умеет. Есть среди ваших те, кто был в армии?

— Пойду сегодня знакомиться.

— Я тоже спрошу и доложу тебе. — сказал «Антиген», глядя на «Птицу».

«Птица» был единственным из нас, кто еще в Молькино учился на «комода» и имел офицерское звание. Он считал себя по определению старшим среди нас. «Антиген», с которым он жил в одной палатке, целиком и полностью разделял это мнение. Так как это он предложил нам должности командиров отделений, мы стали младшими по званию — хотя должности у нас были одинаковые.

Вечером, я, как обещал, пришел на третий этаж и стал общаться с бойцами из своего отделения. Принес им конфет и попросил напоить чаем. Я пытался разговорить их, но они отмалчивались и больше слушали, что я рассказывал про себя. Золотое правило в равном консультировании: хочешь открытости от клиента — используй навык избирательного самораскрытия. Рассказывай о себе избирательные и уместные факты и задавай открытые наводящие вопросы.

— Вы, наверное, меня считаете типа такой «дубак зоновский» или «товарищ начальник»? Я не про это. Мне важно, чтобы у нас получилось слаживание. И не только в тактике боя, но и психологическое. А для этого мне нужно вас понимать. Именно поэтому я здесь. Мне тоже, как и вам, страшно. И для меня это хоть и не первая война, но тут все будет не так, как в прошлый раз.

В прошлый раз я бегал по горам и иногда участвовал в засадах.

— Давно ты в «вагнерах»?

— Пару недель.

Они удивленно посмотрели на меня, видимо ожидая, что ими будет руководить более опытный командир.

— «Крапива» и «Скат» у нас опытные, — поспешил я их успокоить. — Я не стал ждать мобилизации, а сработал на опережение, чтобы не попасть непонятно куда. В общем, я ценю свободу и люблю сам руководить своей жизнью и поэтому самостоятельно выбрал куда пойду.

Мимика и выражение лиц, слушающих говорили о разных чувствах, которые я у них вызывал. Мы сидели, пили чай и присматривались друг к другу. Я отметил для себя, что первичный контакт состоялся.

— Вот ты для чего здесь? — спросил я парня, который сидел напротив.

— Я? Сидеть мне было еще четырнадцать лет, а я хотел домой, к сыну, — неожиданно спокойно, размеренным голосом диктора телевидения, стал говорить он. — Примерно за месяц до того, как к нам приехали из «Вагнера», я услышал, что берут на войну. Я решил, поеду, чтобы освободиться быстрее и пользу Родине принести. Может сделаю что-то такое, что многие будут помнить. И меня и мой подвиг.

А если повезет, то вернусь быстрее к своим родным и близким. И вот с таким решением, когда приехали, я записался к «вагнерам».

— А родные знают? — вырвалось у меня.

— Друг должен был сказать после моего отъезда. Наверное, сказал. Сам бы я не смог. Стали бы отговаривать и не отпустили бы на войну точно. Мама бы плакала.

Я удивленно посмотрел на него и протянул руку:

— Костя.

— Рома. Позывной «Абакан», — пожимая мне руку ответил он.

— Ну, будем считать, что познакомились, — сказал я и улыбнулся. — Есть какие-то провокационные вопросы ко мне?

— Да какие вопросы? Ты человек. Мы люди. Сработаемся! — за всех ответил «Сезам».

— Как устроились?

— Да нормально. Все по комнатам распределились кучками. Как обычно: кто кого знает. Один только потерялся, но я его пристроил.

— Потерялся? — запереживал я.

— Я час назад, часов в восемь, выхожу в коридор — вижу картину маслом: человек в углу, какие-то шкуры таскает.

«Ты кто и откуда?» — спрашиваю у него. «“Зэф”, — говорит. — Со Смоленска». Он просто этот — гепатитчик. И его бояться из-за этого. Я дальше к нему: «А че ты здесь?». А он мне:

«А где? Мест-то нет».

— Как это? — удивился я.

— У нас реально мест нет. Я в каждую хату зашел! «Возьмите, — говорю, — хер ли он в коридоре?». Все молчат. Говорят типа: «Не, у нас и так мест нет. Жопа к жопе». Я зашел к своим. А у нас «Айболит», «Эрик», «Рыба», «Цистит», «Моряк», я и этот белорус — «Маслен». Ну я и говорю им: «Слышь, пацаны, меня вообще не трахает: людское — в первую очередь. Давай, сморщились. Пусть человек с нами ляжет». Вот так, короче, и заселили его.

— Распределили быстро обязанности между собой, — продолжал «Сезам» — «Эрик» отвечал за обмундирование: подшить там или новое найти. «Зэф» отвечал за топливо — за солярку. «Рыба» за печкой следит. В общем, чтобы при деле каждый. У нас хата людская. И разгон есть. Я делю поровну. Чтоб все по-людски было. По-человечьи.

Позже я узнал, что «Зэф» не простой человек: он был из Смоленской колонии и большое количество времени провел в БУРе за то, что «шатал режим».

— Ну и отлично, — похвалил я «Сезама». — Скоро поедем на полигон. Перед этим получите боевые патроны и гранаты. Будем учиться работать в парах, тройках и группами по двенадцать человек. Из гранатомета стрелять будем учиться. Военные специалисты есть? — без всякой надежды спросил я.

— У нас «Бобо» есть, — встрепенулся «Сезам». — Самый главный военный человек! Он вскочил и закричал в коридор: «Эй! «Бобо»! Иди быстрей сюда! Командир зовет!».

В комнату зашел тот самый коренастый мужчина в возрасте. Этакий заросший черно-белыми волосами гном из фильма «Властелин колец» — метр шестьдесят в высоту и метр сорок в ширину.

— «Лайкмут» мой пазывной, — сказал он тихим басом.

«Сезам» приобнял его и стал расхваливать, как на восточном базаре, предлагая посмотреть этот штучный удивительный товар:

— Вот! Большой специалист. Служил в Таджикистане в специальных войсках. Охранял их Президента. Все взрывал!

Расспрашивая «Бобо», я выяснил, что он действительно служил в специальном подразделении типа нашего ФСО — Федеральной Службе Охраны Президента. Их подразделение занималось осмотром и охраной мест, в которые приезжал их «Основоположник мира и национального единства — Лидер нации» Эмомали Рахмон. Когда приехали представители ЧВК «Вагнер», ему сказали, что он не подходит по возрасту, но если он отожмется пятьдесят два раза, то его возьмут. Он отжался по тридцать раз на каждой руке и его взяли. Он не сильно хорошо говорил на русском и поэтому был немногословен.

— В минах разбираешься? Минировать, разминировать? Фугасы ставить?

— Да.

— С этого момента ты будешь у нас главным по минно-подрывному делу. Завтра посмотрим с тобой, что у нас есть на складе. Будешь учить всех остальных вместе со мной ставить мины и растяжки. Это должен уметь делать любой боец. Если вы хотите спать спокойно, чтобы вас ночью не вырезали диверсанты врага, вам всем нужно уметь минировать. Ну и, конечно, уметь не наступать на чужие мины, чтобы ваши ноги остались при вас, — попытался я пошутить в стиле рыжего инструктора.

Вторым опытным бойцом, которого я обнаружил путем опроса личного состава, был Саня «Банур». Он был военным и имел за плечами шесть командировок в Чечню в составе «Аксайской бригады специального назначения». В нем удивительным образом сочеталась доброта и жесткость. Заключенные слушались его беспрекословно, но он этой властью пользовался разумно. Сел он за непреднамеренное причинение тяжких телесных повреждений, понесших за собой смерть жертвы. Мы с ним переговорили по-армейски, и я быстро понял, что он профессионал, на которого я могу положиться в подготовке личного состава. В тот же вечер я назначил его своим помощником по тактической подготовке. «Банур» сказал, что тут есть еще один боец из его бригады, но он больше занимается связью.

Я спустился вниз и поделился с «Птицей» и «Антигеном», что нашел отличного сапера и опытного бойца. «Антиген» стал рассказывать, что подобрал команду из крепких зеков, которая будет заниматься доставкой боекомплекта, подносом провизии и выносом раненых.

— Нам бы еще медика и снайпера, — сказал «Птица». Видимо, придется просто назначать хоть кого-то.

— Медика точно нужно, а снайпер, по моему опыту, — это как аппендикс. Он вроде и с вами, а вроде сам по себе. Как у нас было в горах: у нас был якут, он ходил с СВД, но она была неэффективна, потому что в густой растительности он все равно ничего не видел. Да и громоздкая она и длинная очень. Короче, нефункционально.

— По штатке положено, — сказал «Птица». — Нужно чтобы был.

— Ну, хер с ним. Хотя я скептически отношусь. Я акцент на снайпера вообще бы не делал. Вот те, кто к нам приходили, это да. Снайпера-профессионалы, которые не в структуре подразделения, а работают чисто по своим секторам. Они прикольно работали, и с результатом.

Я посмотрел на «Птицу» и замолчал.

— Ну, если по штатке положено, то найдем.

В результате, боец с позывным «Сверкай» сам изъявил желание быть снайпером, и мы вручили ему СВД — снайперскую винтовку Драгунова. Остальных приходилось назначать на должности методом тыка.

У меня в отделении был «конторский» парень из Вэшников с позывным «Грязныш». Свой позывной он заслужил не просто так. Пару раз, еще в Молькино, приходилось его заставлять мыться. Воняло от него, как от козла. Невзрачный и без переднего «частокола» во рту. С редкими слипшимися волосами. С мясистым угреватым носом и хитрыми, бегающими глазками. Практически любые разговоры в курилке он сводил к теме пьянства и своих похождений «по бабцам».

— «Грязныш», назначаю тебя гранатометчиком, — сообщил я ему.

— «Констебль», ну, какой я гранатометчик? Ты посмотри на меня. Я же не смогу его таскать, — стал давить на жалость «Грязныш». — Ты лучше вон того здорового назначь. А я неспособный до этого, — продолжал он переводить стрелки.

— Короче, — стал раздражаться я, — ты в армии. Тут приказы не обсуждаются. Я твой командир. Приказали тебе — молча взял и сделал. И не нужно мне указывать, кому и что делать.

Без тебя разберусь. Ясно?

— Да, — надувшись промямлил он.

Больше всего меня раздражали в жизни нытики. «Ты если родился мужиком, то веди себя согласно твоему полу. Особенно здесь». Я требовал это от себя, и это давало мне право требовать это и от подчиненных.

Слаживание

Следующее утро, как и положено, началось с построения. После него «Крапива» позвал нас к себе и поставил боевую задачу — получить БК и приступить к боевому слаживанию на полигоне.

Мы как будто вернулись в Молькино, только теперь были в роли инструкторов. Я старался не делать тех ошибок, которые делали инструкторы в лагере: не орал без необходимости и подробно разъяснял, что нужно делать и чем это поможет в бою. Мне была понятна основная разница между теми инструкторами и нами. Инструкторы в Молькино тебя потренировали, дали что могли и отправили на передок. А мне приходилось учить бойцов, с которыми я завтра должен сам идти в бой. И моя и их жизни зависели от того, насколько хорошо мы их обучим. Мотивация лучше некуда. Хорошо, что со мной были мои новые приятели, которые помогали в обучении отделения: Леха «Магазин», Тема «Вындин» и пацаны из «Кашников» — Адик и Саня.

Каждый день мы получали БК и ездили на полигоны. Каждый день были стрельбы, занятия по тактике и работа в группах. В обучение также входили: захват зданий и окопов, освоение минно-подрывного дела, стрельба из гранатомета, первая помощь при ранениях и слаживание групп. Параллельно я учился и совершенствовался в руководстве артой. Дни летели, как облака при ускоренной съемке.

«Крапива» был отличным командиром. Говорил он мало — просто наблюдал и вмешивался только по делу. У нас была абсолютная свобода в управлении подразделением. Он давал каждому из нас производить слаживание со своими бойцами на свой вкус. Ни на одну секунду у меня не возникало ощущения, что я на ручном управлении. Вечером мы проводили планерку и отчитывались о проделанной работе с подразделением. Он иногда вставлял свои замечания и корректировал наши действия, как командиров, но не более. Обратная связь от него была лаконична. Критика без криков и унижения. И сухая похвала за достижения. Также радовало полное отсутствие бумажной волокиты и формализма. Ему был нужен результат, а как мы его добьемся от своих бойцов, было нашим делом.

Для нас это было доверием с его стороны, и оно вдохновляло.

Все оставшиеся двенадцать дней с утра до ночи у нас продолжались теоретические и практические тренировки. Я видел, как они двигаются, как прикрывают друг друга и понимал, что это слаженный коллектив. Это было правильное решение: не разделять тех, кто вместе сидел и уже знал друг друга.

В «Вагнер» брали людей примерно одного социального уровня. Мужиков, сидевших по «правильным» статьям. Это снижало уровень внутреннего напряжения и позволяло использовать годами сложившиеся отношения в условиях военного конфликта. Такую же тактику использовали финны во времена Северной войны: когда одно подразделение набиралось из односельчан — людей, знавших друг друга с детства — это значительно повышало боевой дух и сплоченность.

Я видел, что бойцы неприхотливы и активны. Бывшие заключенные качественно отличались от людей, которых я видел в Молькино. Мы перемешали «Вэшников» и «Кашников», и раствор стал крепче. Мои страхи по поводу бывших заключенных постепенно таяли.

— Короче смотри: берешь гранату, заворачиваешь запал, выдергиваешь чеку, считаешь «раз, два» и кидаешь с отстрелом.

Я кинул гранату, и она взорвалась в двадцати метрах от нас. Я показывал им все на собственном примере.

— Понял, как?

— Да. — «Зеф» взял гранату, выдернул чеку и, стараясь не показывать страха, стал быстро считать, — раз-два!

Граната вылетела из его руки, как из катапульты, и взорвалась с оглушительным хлопком.

— Отлично, — похвалил я его и хлопнул по плечу. — Вот так в бою и кидай гранаты, чтобы противник тебе ее обратно не прислал.

— Первоочередная задача в бою — подавление противника огнем, — объяснял я бойцам, стоящим передо мной в строю. — Когда над противником свистят пули, он будет бояться, как любой нормальный человек. Поэтому стреляйте навскидку и не жалейте патронов. Это даст вам преимущество в первую секунду. Дальше уже воля случая и сноровки. Если вам повезет, то попадете, не повезет — не попадете.

— А со скольких метров стрелять?

— Задача штурмовика, — как мантру повторял я раз за разом, — подавлять волю противника и максимально сближаться с ним, чтобы забросать его гранатами. Ясно?

— Так точно.

— Тогда делимся на тройки и отрабатываем штурм окопов. Рассредоточиться. И еще, мужики. Я хочу, чтобы наше отделение было лучшим! Сможете?

Я хотел привнести в тренировки спортивный дух соревнования, как в фильме «9 рота»

— Не вопрос, командир. Сделаем.

Меня очень веселило, как они коммуницируют между собой во время тренировок. Они могли орать друг на друга и материться, используя невероятные обороты богатого русского языка и не менее богатой блатной фени, но я не слышал, чтобы в их голосе было высокомерие. Это была дружеская и беззлобная перепалка родных и близких по духу людей.

Основная проблема была с гранатометчиками. Отсутствие навыков и страх перед «шайтан-трубой» были бедой.

— Это лучшее и самое эффективное оружие, которое работает на подавление, — пытался я замотивировать своих бойцов. — Им можно уничтожить пулемет или поджечь дом, в котором сконцентрировался противник. Пробить стену, за которой прячется враг.

— А уши не закладывает?

— Закладывает конечно — если стрелять неграмотно.

Но гранатометчик — это большая ответственность. Во-первых, ты должен быстро принимать решения. Ты должен быстро менять позиции. Ты должен уметь стрелять навскидку — иначе тебя могут очень быстро «задвухсотить».

Никто из нас не говорил слова «смерть» или «погибнуть». На войне не принято произносить это. Они заменяются другими: «обнулиться», «вытечь», «забараниться». Эти слова — своеобразные магические заклинания, которые не дают прийти смерти, а создают иллюзию, что ее нет.

— «Грязныш»? Двигай сюда! Сейчас группа будет штурмовать окоп, а ты будешь продвигаться за ними и в нужный момент подавишь пулемет вон в том окопе. Ясно?

— Хорошо.

Он трусцой подбежал ко мне с РПГ.

Группа состояла из четырех троек, в каждой из которых два человека двигались вперед, а третий обеспечивал защитой их движение. Так, прикрывая друг друга, они двигались в шахматном порядке вперед, сближаясь с окопом. Группа стала разворачиваться в «подкову». Я шел рядом и поправлял их действия комментариями.

— «Матрос», снизь силуэт! Давай! Давай! Пошел… «Цистит»! «Цистит», бля, не зевай!

— Крою!

Он встал на колено и выпустил короткую очередь в сторону окопа.

— Пошел, следующий!

Цель слаживания группы — добиться синхронности в передвижении и прикрытии друг друга, чтобы бойцы передвигалась как единый организм не по команде, а самостоятельно и на автомате.

Группа максимально сблизилась с окопом и тут за моей спиной прозвучал выстрел из гранатомета. Метрах в пяти от группы в воздух взлетел столб огня и земли. Все попадали на землю.

«Задвухсотил» пацанов!» — подумал я и подбежал к бойцам, которые лежали на земле с выпученными глазами и ощупывали себя руками.

— Убитые или раненые есть? — обратился я к бойцам, осматривал их.

Ни тех, ни других, к счастью, не оказалось. Я очень сильно испугался в тот момент. Я стоял и смотрел на сжавшегося в комок «Грязныша» и думал: «Ну зачем он приперся на войну? Зачем я навязал ему эту должность? Больше он стрелять из гранатомета не будет!».

Вечером бойцы привели к нам таджика с позывным «Талса», который имел образование медбрата. У нас появился первый медик, который мог показывать другим бойцам, как правильно затягивать жгут и перебинтовываться. Бригада у нас складывалась интернациональная. В нашем отделении были украинцы, русские, белорусы, таджики, узбеки, армяне и люди других национальностей. Потомки Паниковского — человека без паспорта. Ребята, которые записались добровольцами и не имели российского гражданства, в случае удачного окончания контракта должны были получить паспорт гражданина Российской Федерации.

Вечером, перечитывая и сверяя штатку, я увидел, что у одного из «Кашников» скоро будет день рождения. Мне в голову пришла идея праздновать дни рождения каждого бойца, в моем подразделения. Мне было неприятно разделение людей на касты и подгруппы. Я хотел как можно скорее уничтожить это деление между «Вэшниками» и «Кашниками». Воевать нам предстоит вместе и на одинаковых условиях, а для пули или мины нет разницы, «Вэшник» ты, или «Кашник».

А для врага — тем более. Смерть уровняет всех. Так пусть это произойдет еще при жизни.

Помощник пулеметчика «Цистит»

На следующий день ко мне с серьезным видом подошел таджик Джура с позывным «Цистит». Мудрый талантливый мужик с веселым нравом. Он был небольшого роста и среднего телосложения. Он сидел за убийство на почве обостренного чувства несправедливости. Мошенник-прораб хотел кинуть его и бригаду, которой он руководил, на деньги. В процессе выяснения отношений прораба настигла немедленная карма, и Джура убил его голыми руками. Ему дали пятнадцать лет, из которых он отсидел шесть. ЧВК «Вагнер» стал для него шансом скостить оставшиеся девять и вернуться к жене и детям.

— Командир, — сказал он, смотря мне в глаза, — я хочу пулеметчиком быть. Или хотя бы помощником пулеметчика.

— Ты в своем уме, Джура? Тебе придется таскать свой автомат, разгрузку и еще БК для пулемета. Это тысяча патронов. Примерно тридцать пять килограмм, — он внимательно слушал и понимающе кивал головой. — На тебе одновременно будет шестьдесят килограмм. Ты умрешь, братан!

— Я все обдумал и решил, командир. Хочу быть помощником пулеметчика.

— Окей! Вот пулеметчик, «Калф». Судя по телосложению, он весит примерно килограмм сто десять, — я повернулся и крикнул «Калфу», чтобы он подошел к нам. — Калф «триста», твои действия?

Джура удивленно посмотрел на меня.

— Чего ты смотришь на меня глазами побитой собаки? Твой товарищ ранен! До зоны эвакуации сто метров. Вытащишь его с оружием — будешь помощником пулеметчика, — сказал я с ухмылкой, заранее торжествуя провал «Цистита».

В ту же секунду, Джура взвалил себе на плечи тушу «Калфа», взял пулемет с коробкой на двести патронов и довольный побежал вперед.

— Не потянет «Цистит», — сказал кто-то сзади меня.

— Джура в зоне и не такое в цехе тягал, — заметил другой.

— И я не сильно большой, а «Сверкана» постоянно таскаю. — добавил «Эрик». — А «Сверкай» не меньше «Калфа».

Я с удивлением смотрел, как «Цистит» удаляется от нас и считал до ста. Примерно в ста метрах от нас он бодро развернулся и понесся назад. Опустив возле меня пулеметчика, он, тяжело дыша, победно улыбнулся.

— Записывай меня, командир!

— Мужчина! — с выражением уважения произнес я и крепко пожал его руку. — Горжусь, что знаю тебя, Джура.

Джура показывал потрясающую прилежность и талант во всем. Он серьезно и ответственно подходил к процессу обучения. Всегда был в первых рядах на полигоне.

За что бы он ни брался, все у него получалось наилучшим образом. После каждых стрельб он садился и с любовью чистил свой автомат. Было такое ощущение, что он разговаривает с ним, как с ребенком, и любит его, как своего внука. Бывало, он засыпал на занятиях, за что безропотно приседал пятьдесят раз. После очередных приседаний я решил его немного поддержать шуткой и стал стебаться над его позывным.

— «Цистит»! — протяжно произнес я. — Кто вам, сука, такие позывные придумал?

— Компьютер, — просто ответил он.

— Это, наверное, какой-то айтишник несостоявшийся от злобы или отсутствия мозгов придумал эту программу, которая лепит вам позывные.

— Хорошо, что не «Геморрой», или «Сифилис», — ответил Джура улыбаясь. — Представь, командир: пойдем мы в атаку, а украинцы услышат по рации: «“Геморрой”, “Геморрой”, атакуй пидоров! “Сифилис”, заходи справа!». Они же сразу сдадутся, командир, — с серьезным видом говорил он. Своими манерами он очень напоминал мне героя которого играл Шукшин из фильма «Они сражались за Родину».

Шутил Джура постоянно. И, это был не тупой юмор, а очень тонкий и интеллектуальный сарказм, наполненный красочными образами и подмечающий особенности поведения человека. Джура был настоящим Ходжой Насреддином — героем восточных анекдотов, которые я читал в детстве. Человек-камеди, который фонтанировал остроумием и жизнерадостностью. В нем было смешно абсолютно все: несуразная фигура, напоминающая восточного Чарли Чаплина, богатейшая подвижная мимика, которая не раз вызывала приступы смеха у окружающих. И еще он постоянно «закидывался» насваем.

— Где ты его берешь? — недоумевал я.

— Восточная хитрость!

Он улыбался, удерживая насвай за губой.

— Так то мне похер. Главное, чтобы вы выполнили задачу и выжили.

— Командир, ты ставь задачу. Мы все сделаем в лучшем виде.

Другие бойцы относились к Джуре с уважением, как к умудренному опытом мужчине. Земляки-таджики уважали его за возраст и дух, и за смелость и способность постоять за себя. Его шутки снимали напряжение и делали суровую действительность детским цирком.

— Я когда услышал про тебя, командир, — не обижайся — подумал: «Вот какие мы важные! Мало нам наших ментов, так специально к нам из Англии констебля прислали. Вот это уважение!».

— Джура, когда мы вернемся в Москву, я буду твоим продюсером. Мы с тобой порвем сцену и все стендаперы уволятся с ТНТ! Будешь в «Камеди клаб. Душанбе стайл»!

Помимо артистизма он обладал талантом повара.

Из простых солдатских пайков он мог сделать кулинарный шедевр, достойный всех звезд Мишлена. Я не знаю, как он это делал, но это было божественно вкусно. Сказать, что он вкусно готовит, это значит ничего не сказать. Готовил он божественно!

Полигон

Готовились мы с утра и до ночи. Чтобы поддержать бойцов и зафиксировать у них новый опыт я концентрировал внимание бойцов не только на ошибках, но и на положительных изменениях. Человек, несмотря на всю его сложность, — существо простое и поддающееся дрессировке. Старые добрые «кнут и пряник» — создание негативного и позитивного подкрепления — помогали формировать новое поведение. Поэтому я хвалил бойцов, когда видел, что у них что-то получается хорошо. Однако для выработки автоматических реакций в поведении в среднем необходимо от двух до восьми месяцев работы. К сожалению, у нас их не было. Тем не менее они показывали отличные результаты.

— Сегодня нам предстоит отработать важную задачу — захватить украинский блиндаж, в котором засел противник. Что мы должны сделать в первую очередь? — спросил я, держа в руках «Мавик-3».

— Провести разведку, — почти хором ответили бойцы.

— Правильно, — ответил я, отдавая БПЛА ответственному за него бойцу с позывным «Пегас».

Он поднял БПЛА и стал докладывать по рации обстановку на позиции противника. Было важно синхронизировать все наши действия и до автоматизма отработать связь нашей артиллерией, расчетами гранатомета «АГС-17» и командой крупнокалиберных пулемета «Корд».

— «Констебль» — «Пегасу». Наблюдаю на севере блиндаж противника. Вижу семь солдат, которые рассредоточены по траншее. Посередине траншеи установлен пулемет.

— Тяжелая техника есть?

— Не наблюдаю.

— Принято.

Я выключил рацию и отдал приказ:

— Штурмовой группе выдвинуться в район блиндажа и захватить его.

Я стал наблюдать, как группа развернулась в боевой порядок — «подкову». Расстояние между бойцами было примерно семь-десять метров, чтобы при минометном обстреле минимизировать потери. Первым выдвинулся дозор из трех бойцов. Я дал команду арте работать по врагу, чтобы дать возможность штурмовикам максимально сблизиться с врагом на бросок гранаты. Они сблизились и передали, что закрепились и работают на подавление. Их задача: не дать поднять противнику голову. За ними к блиндажу подтянулась остальная группа. По мере продвижения группы я постоянно стрелял поверх голов, чтобы создать условия похожие на боевые. Тыловой дозор, состоящий из трех бойцов, прикрывал тыл и фланги. Перед ними стояла задача: не пропустить заходы врагов с флангов и в наш тыл.

Штурм отрабатывался в тройках, шестерках, девятках, а затем в полном составе. Постепенно задача усложнялась, и я вводил новые вводные.

— Левая тройка попала под минометный обстрел! Два «триста», один «двести»! Перетягиваемся! Оказываем друг другу помощь!

Пускаю поверх бойцов короткую очередь. Они суетливо ищут жгут, пытаясь оказать друг другу первую помощь. Один из бойцов пытается действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Короткими перебежками он бросается вперед и отбивается от группы.

— Стоять! «Зеф»! Ты куда рванул?

Он замирает, падает и, спрятавшись за бугорок, начинает стрелять в сторону блиндажа. Я возвращаю его обратно.

— Ты зачем опять на себя тянешь одеяло? Мы же с тобой договаривались, что ты работаешь синхронно со всеми, — стал я в очередной раз вбивать «Зефу» представления о дисциплине. — Ты с чего взял, что ты тут самый главный и сам себе командир?

— Да в натуре пока они ползать будут, нас всех положат.

Я, «Констебль», с этими… Погибать не хочу.

«Зеф» был единственным персонажем, который меня выводил из себя своим тотальным своеволием. Навыки работы в группе у него отсутствовали напрочь. Он привык надеяться только на самого себя и демонстрировал свою особую позицию повсеместно.

— «Зеф», когда ты уже выключишь свою уркаганскую манеру? Тут тебе не БУР и не зона. А я не мент, чтобы тебя перевоспитывать. В армии — а особенно в бою — важны слаженность и дисциплина! Без нее ты и сам погибнешь, и остальных подставишь.

— Да… я хотел… в натуре! — сбивался и нервничал «Зеф».

Он надулся и покраснел от злости, как накосячивший подросток.

— Просто делай то, что тебе говорят. Понимаешь? Ты же не тупой. По глазам вижу, что не тупой.

Остальная группа лежа молча слушала, как я воспитываю закоренелого отрицалу, который пошел в «музыканты», чтобы уйти от пресса, который ему устроили в зоне. Там бы он точно не протянул оставшиеся девять лет срока — или раскрутился бы еще лет на десять.

«Зеф» смотрел на меня исподлобья и скрипел зубами.

На его лице отражалась борьба неспособности подчиняться каким-либо общественным правилам и необходимости делать то, что я требую. Я физически ощущал, как злость на меня, весь этот мир сталкивалась с жесткой необходимостью воспринимать и подчиняться командам. Он подчинялся, но с таким видом, будто посылал меня на хер. Все его «правильное» и блатное нутро выворачивалось мехом наружу, но он собирал себя в кулак и делал то, что я приказывал.

Смоленские, в отличии от брянских, в основной своей массе были рецидивистами — люди, которые десятилетиями совершали преступления, жили «понятиями», освобождались и садились вновь. Я понимал, что им было нелегко. В эти моменты я вспоминал сериал «Штрафбат» и командира из этого фильма. Но с каждым днем мне, и им становилось легче.

На тринадцатый день была назначена генеральная репетиция. Каждый командир отделения по очереди показывал перед «Крапивой» работу своих групп. Нужно было имитировать бой, используя разведданные с БПЛА, координируя работу АТС и докладывая о ходе операции «Крапиве». Он внимательно смотрел на нашу работу и сухо вмешивался в ход событий. Давал новые вводные и наблюдал, как быстро группа отреагирует на внезапно возникшие обстоятельства.

— Обратил внимание, как двигается «Сезам»? — спросил командир. — Точно в спецназе служил.

— Да, толковый.

— Необходимо сделать акцент на работу пулеметчика, — продолжал он свои замечания. — Этот тормоз «Калф» меня задолбал. Лежит как мешок с говном. Позицию менять забывает.

Не выдержав, он крикнул ему:

— «Калф», баран! Отстрелял очередь и меняй позицию!

Ты бы уже пять раз был трупом!

«Калф» действительно был нерасторопным. От пулеметчика в нем была только выносливость. Но этого было мало. Пулеметчик нуждается в мозгах и быстроте реакции. Без этого он как метеор в небе — вспыхнул и погас навеки.

Я видел, что командир доволен работой моих групп, но из-за своей манеры говорить сухо и без эмоций он больше обращал внимания не на то, что у нас получается хорошо, а на косяки. Это было для меня объяснимо и понятно: когда ты привыкаешь на войне к сухости и отсутствию эмоций — похвала становится роскошью. Максимум, что я услышал от командира в наш адрес: «Хорошо».

Похвала подталкивала запоминать бойца и выделять его из безликой толпы. Сегодня ты похвалил бойца. Завтра ты запомнил, как его зовут. А через час он «двести». И тебе больно и нужно привыкать к тому, что его больше нет. Но, в целом, нам удалось с достоинством пройти этот экзамен.

Степи, еще при Иване Грозном захваченные у степняков, просторно раскинулись во все стороны. Обычно мы возвращались с полигона одним и тем же маршрутом. Дорога шла по полям мимо посадок, состоящих из невысоких кряжистых акаций. Земля в октябре представляла собой замерзший и раскатанный гусеницами и колесами чернозем. Дорога сначала шла проселком и в один момент переходила в плохой асфальт, не менявшийся со времен Советского Союза. Он был потрескавшимся, как дно пересохшего африканского водоема. Машина на такой дороге превращалась в дикого мустанга, который так и норовит сбросить тебя со своей спины. Мы чувствовали себя ковбоями на родео, силящимися лишнюю секунду усидеть в седле. Дорога проходила через небольшие села с одноэтажной застройкой. Белые дома с черепичной крышей, дома из серых шлакоблоков и красного кирпича были спрятаны в глубине дворов за железными или деревянными заборами.

Утром, когда мы ехали на полигон, нас встречали дети лет пяти-шести. Девчонки махали нам руками, а парни важно отдавали честь. Накатывала нежность и умиление, и я торжественно отдавал им честь в ответ. Периодически я видел и взрослых, с грустными лицами. Вечером, когда мы возвращались обратно, улицы были пусты, а окна домов светились тусклым светом.

«Как они тут живут? — думал я. — В кромешной темноте, без электричества и интернета. Так же, наверное, как жили наши предки тысячи лет. Глушь, в которой рождаются и взрослеют дети, погруженные в простую жизнь. Глушь, которой неважно, что там за власть в Киеве или Москве. Именно это место и есть их Родина! Их родная земля, где они выросли и, возможно, будут похоронены».

Если бы я был из украинской разведки, я бы постарался завербовать как можно больше людей из этой глуши. Есть много способов чиповать простых граждан: манипуляции, угрозы, взятки и другие рычаги давления на простого человека. Возможно, именно сейчас, пока мы едем в наш лагерь, кто-то из этих мирных жителей передает врагу информацию о наших расположении и численности. Постепенно моя тревога усиливалась и превращалась в уверенность.

Хаймерсы

Бывает на войне состояние «чуйки» или, говоря психологическим языком, — обострение интуиции. Мозг — великая кладовка, в которой скапливаются незаметно для нас факты предыдущей жизни. Накапливая детали, он постепенно систематизирует их и собирает в цепочки, которые создают предположения и картины предполагаемых вариантов будущего. И если потянуть за одну ниточку, которая вам бросилась в глаза и стала навязчивой мыслью, тут же за ней потянется и вся остальная цепочка. Чуйка вызывает тревогу, а тревога заставляет вас быть осторожным. Конечно, предчувствие не работает как бабушка Ванга, или Вольфганг Мессинг, но игнорировать его я считаю безрассудством. Моя чуйка спасала меня не один раз, но и подводила не меньше. Предчувствие опасности и стойкое ощущение, что на нашу базу может «прилететь», возникло у меня из совокупности моих размышлений о местных жителях, сведений от ребят, которые ночью слышали и видели копте-ры с ночниками, и логики разведчика-диверсанта. Если моя интуиция начинает интеллигентно стучаться в дверь, я понимаю, что лучше не ждать, когда она начнет вышибать эту дверь с ноги, а концентрироваться и готовиться к худшему.

Прошло семнадцать дней с момента нашего приезда на эту базу. Мы должны были уехать отсюда еще два дня назад. Во время перекура на занятиях по штурму зданий я аккуратно поделился своими мыслями с парнями. Я боялся, что если буду говорить про это с командирами, то услышу в свой адрес диагноз «параноик», и поэтому решил высказать свое предположение тем, с кем я уже сдружился.

— Чует моя жопа, что прилетит к нам подарочек. Как-то тревожно в последнее время, — зашел я издалека.

— Ну, хер знает, — сказал Тема. — На все воля Аллаха!

— Да, кому мы нужны? — стал успокаивать меня «Сезам», — тратить на нас ракеты.

— Ну, да… — не стал я нагнетать обстановку. — Поживем — увидим.

В основном здании, которое находилось в метрах трехстах от нашего муравейника, жило человек триста новобранцев и группа инструкторов. Они давали им первичные знания о поведении в бою: как снижать силуэт, ходить с пятки на носок, держать автомат, перезаряжаться — и другие базовые премудрости. После набора первой группы мы еще пару раз ходили туда и отбирали самых лучших. Я, «Серебруха», или «Птица» выходили перед строем и произносили пафосную речь.

— Мы формируем новый взвод под спецпроект — для выполнения особенных задач! Нам нужны самые крепкие! Те, кто пройдет специальный отбор, будут служить в специальном подразделении — «Семерке»!

Правда заключалась в том, что мы сами не знали, какие задачи нас ждут, но так у нас было больше шансов выбрать бойцов, которые хоть что-то умели. Мы добрали свои подразделения и полностью укомплектовали штат.

В ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября, я проснулся от того, что на меня посыпались кирпичи и доски.

На улице раздавались звуки от взрыва кассетного боеприпаса: «Бах! Бах! Бах!». И через несколько секунд — глухой звук взрыва, не похожий ни на один другой из тех, что я слышал.

— Прилет! — закричал из темноты и пыли «Крапива». — Быстро собирайтесь и отбегайте от здания!

В темноте я нашарил руками станцию и связался с «Сезамом».

— «Констебль» — «Сезаму». Доложи обстановку.

— На связи! Все целы. Камни вылетели из проемов, но раненых нет.

— Собирай всех и быстро на улицу. Брать только самое необходимое!

Когда мы вышли, то увидели, что прилетело две ракеты. Одна попала в основное здание и сложила тот подъезд, где жили инструкторы и часть проектантов. Вместо части здания дымилась куча битого бетона и кирпича.

— Как думаешь, там кто-то выжил? — испуганно спросил «Антиген».

— Не знаю.

Второй прилет был в метрах пятидесяти от нашего общежития. На месте взрыва дымилась огромная воронка. Как злой волк из сказки «Три поросенка», взрывная волна сдула наши хлипкие сооружения. Нам нужно было искать новое убежище.

— Я связался со штабом: по радиоперехватам по нам могут прилететь грады со шрапнелью. «Нам нужно срочно уезжать», — сказал подошедший к нам «Крапива».

«Жаль пацанов», — подумал я, разглядывая развалины.

— Прилетело в то крыло, где жили эти говоруны. Я их предупреждал, чтобы не пользовались телефонами. Но, видимо, они проигнорировали мои замечания, — сказал «Крапива».

«Дебилы! Это же война, — сменилась моя жалость на злость и досаду, — что за отношение такое безалаберное?».

В критической ситуации, когда существовала опасность для жизни, характерная для меня рассудительность выключалась, и на сцену выходил «Вояка», которому было глубоко похеру на все эти психологические штучки. Солдафон не хотел понимать, что людям трудно перестраиваться с модели мирной жизни на жизнь в джунглях — на реальность, в которой ты уже стал законной мишенью для врагов, и где они стараются убить тебя любыми доступными способами.

Стало страшно, что в любой момент, ты можешь оказаться не в том месте и получить свою порцию железа. Самое страшное на современной войне то, что ты не можешь ничего контролировать на сто процентов. Это нужно принять как факт и делать все возможное, чтобы снизить риск гибели.

— Быстро грузимся по машинам и едем в эту точку, — «Крапива» показал нам место в планшете, — выдвигаемся немедленно. Разгребать завалы будут позже. Для этих ребят боевые действия закончились.

К счастью, у нас никто не погиб и даже не был серьезно ранен. Некоторых ушибло кирпичами, но ранения были незначительными. Впервые с момента выезда из Москвы я вспомнил про Господа Бога и помолился:

«Боже. Дай мне сил… Просто сил… Спасибо тебе, Господи, что уберег меня и ребят!».

Когда я дочитал молитву, нахлынули противоречивые чувства: сожаление, что погибли ребята, и облегчения, что погиб не ты. В эту ночь украинцы произвели несколько таких обстрелов. Современная война, с ее техническими возможностями и новыми технологиями, больше не дает шанса и право надеяться на русский «авось»! Глупость, безответственность, разгильдяйство и нежелание относиться к противнику серьезно убивают больший объем личного состава. Это были первые бессмысленные жертвы, с которыми я столкнулся на этой войне.

В итоге, мы быстро погрузились в машины и выехали в сторону станции Попасной.

Попасная

Пока мы ехали, я вместе со своим отделением сидел в кузове и по привычке смотрел в щель между бортом и брезентом. Осенью на Донбассе практически не бывает снега. Грязь и пыль смешались с осенними дождями и застыли корявыми комьями, на которых прыгали машины. Бескрайние сельскохозяйственные поля с неубранным урожаем подсолнуха и чахлыми линиями посадок не создавали никаких препятствий для промозглого, пронизывающего до костей ветра. Ветер, как вражеский коптер, залетал в кузов и обдавал нас колючими осколками холода. Скрючившись и шмыгая носами, мы вновь тряслись на колдобинах, прижимаясь друг к другу, как пингвины которых одели в военную форму. Я смотрел на бойцов и видел на их лицах отрешенность от происходящего, которая позволяла спрятаться в потаенных уголках своего сознания, улететь из этой машины в свой, придуманный и безопасный мир. В отличии от них, я взял на себя ответственность быть командиром, а это значило, что я больше не могу себе позволить думать только о себе. В любых обстоятельствах мне необходимо было в первую очередь думать о подразделении и быть примером жизнестойкости. Периодически машина резко тормозила объезжая препятствия и двигалась дальше. Скрипела коробка передач и угарный газ из выхлопной трубы, забрасывало порывами предательского ветра внутрь. Было раннее утро, когда мы въехали в город. Внезапно машина сделал крутой поворот и остановилась.

— Выходим. Приехали, — командовал «Крапива».

Я откинул брезент и выпрыгнул на землю. Помог бойцу, выпрыгнувшему за мной, открыть борт, и мы стали помогать выгружаться остальным. Оглядеться я смог только через минут десять, когда уже немного рассвело. Как позднее выяснилось, привезли нас на северо-восточную окраину Попаски.

Я увидел двор, который окружали полуразрушенные и обгоревшие бетонные коробки пятиэтажных хрущевок. Голые деревья с отрубленными и оторванными, будто ампутированными, ветками дополняли постапокалиптический пейзаж. Правее находился остов перевернутого жигуленка.

«Где-то я это видел, — стал вспоминать я. — В каком-то ролике… Точно! Я видел это в «Тик-Токе»! Бойцы «Ахмата» выкладывали этот двор!».

Было удивительно и одновременно весело переместится из зрительного зала внутрь этого страшного кино. В Попасной находилось много подразделений, которые участвовали в ее штурме. К «Крапиве» пришел командир из штаба «Вагнера» и показал нам пятиэтажку, в которой нам нужно было расположиться. Дом был похож на типичную заброшку. Часть квартир выгорело во время боев. Повсюду в стенах были видны дыры от попадания в них снарядов разного калибра. Именно в таких домах мы в детстве играли в войнушку. Рядом с домом, лежали кучи мусора, состоящего из битого кирпича, поломанной мебели и утвари, выброшенной из квартир, в которых еще полгода назад жили местные гражданские. Попасную взяли в марте. Именно тут начинался славный путь «музыкантов», которые прилетели из Африки. Бои за нее шли два месяца. В результате, сильно потрепав украинцев, союзные войска взяли станцию и стали отсюда наступать дальше. Попасная была логистическим узлом и имела важное военно-стратегическое значение, в связи с тем, что находилась на возвышенности.

У пятиэтажки было четыре подъезда, а у нас было четыре отделения. Каждое заселилось в свой подъезд. Бойцы быстро распределили квартиры между собой и так же по-деловому, как и в прошлый раз, стали их обустраивать. История арестантов и специфики их быта уходит корнями в наше общее далекое прошлое. Каторга, тюрьмы, ссылки издревле были присущи Российской Империи. Там формировалось свое отдельное государство: со своими законами — «понятиями», — иерархией и социальными группами — «мастями», — своим языком — блатной феней — и даже со своей почтой — «малявами» и «воровскими прогонами». Была и «армия», поддерживающая эту систему.

Я обожал читать Гиляровского, который описывал мир московской Хитровки, с ее трактирами и ночлежками, полными воровской публики разных мастей. С приходом коммунистов к власти реальный и теневой мир претерпел огромные изменения. С появлением ГУЛАГа и массовых репрессий политических противников криминальный мир пополнился «политиками» и «укропами помидоровичами». Они, конечно, сидели и при Царе-батюшке, как все те, кто пришел к власти во время революции, но таких масштабов тюрьмы и лагеря еще не знали.

Затем пришла Великая Отечественная Война, и часть заключенных ушла на фронт — искупать кровью свою вину перед Родиной. После войны, когда вчерашние зеки, овеянные славой, стали возвращаться в лагеря, блатной мир не принял их, как людей, предавших воровские законы и сотрудничавших с властью. Началась «Сучья война», которая великолепно описана в книге Владимира Семеновича Высоцкого и Леонида Васильевича Мончинского «Черная свеча». Криминальный мир менялся в соответствии с ситуацией в стране. После были похороны товарища Сталина и Бериевская амнистия 1953 года, относительный застой во времена Хрущева и Брежнева, сменился «Перестройкой» Михаила Горбачева и «лихими девяностыми».

В которых появились новые, современные представители криминального мира — спортсмены и рэкетиры.

Находясь столетиями в условиях ограниченных ресурсов каторги, тюрем, пересылок, лагерей и зон, люди приспосабливались и выживали за счет снижения уровня потребностей и повышения смекалки. Заключенные могли добыть необходимое в условиях вакуума. «Закатать вату» и добыть огонь. Собрать из минимального набора предметов кипятильник, сделать карты из газеты и шахматы из хлеба. Поставить брагу из подручных продуктов и перепилить ниткой железную решетку. Не говоря уже о сложной системе перемещения грузов при помощи «коней» и «кабур». Бойцы, находившиеся в моем отряде, обладали невероятной живучестью и умением приспосабливаться к самым примитивным условиям. Они были неприхотливы, как уличные коты, и изобретательны, как Илон Маек.

Я с несколькими бойцами поселился на первом этаже. Помимо «Сезама» и Сани «Банура» с нами поселились «Матрос» и «Десант». «Матрос» был сорокалетним коренастым мужчиной с суровыми и грубыми чертами лица, как будто вырезанным из камня начинающим художником. Но когда он надевал свои очки, он превращался в рецидивиста-интеллигента, которому хотелось верить. Человек он был немногословный, но несмотря на это, пользовался среди брянских авторитетом. За что он отбывал наказание и сколько у него было ходок я не интересовался. По душам он разговаривать желанием не горел, а лезть ему под шкуру не было повода. Он был закрытым и умел подавлять и контролировать свои чувства, но едва заметная суетливость выдавала его внутреннее напряжение и беспокойство. «Десант», напротив, был подвижным и говорливым. Позывной он свой получил в связи с тем, что служил в армии в «Войсках Дяди Васи» — ВДВ. Он весь был как на шарнирах и постоянно что-то мутил. Его внутренне напряжение, в отличие от «Матроса», выражалось не в замкнутости, а в гиперактивности. Говорил он и действовал быстро и, порой, не до конца обдуманно.

Большая часть моего отделения разместилась в подвале и разделилась на кружки по интересам. Я не люблю подвалы из-за отсутствия маневра в случае экстренной ситуации. Глубина подвала, конечно, дает ощущение защиты, но маневр могут дать только двери и окна, выходящие на обе стороны дома.

Мы разместили наш БК в укромном, защищенном месте, а все остальное я отдал на откуп бойцам, которые лучше меня разбирались в устройстве быта. Квартира, в которую мы заселились была с хорошим ремонтом. Не лакше-ри, конечно, но все в ней было сделано красиво и добротно. По большому количеству мелких деталей в интерьере, чувствовалось, что обустройством занималась женщина. По всей видимости, люди, жившие здесь, все делали с душой. До того, как в Попасную пришла война, тут было уютно. Повсюду были разбросаны забытые хозяевами вещи, битые стекла, растрепанные книжки и бумаги. Видимо, когда хозяева уходили, забирали только необходимое.

Я открыл встроенный шкаф и увидел много-много женских вещей, аккуратно развешенных на плечиках. Такие же вещи весели у нас в шкафу, когда мы жили с Надей. Я снял перчатку и стряхнул пыль с одного из платьев и закрыл этот шкаф. Было ощущение, что мы вторгаемся в интимное пространство других людей — мерзкое неприятное ощущение подглядывания из-за плеча в чужую почту.

Вторая комната была детской. Там стояла двухъярусная кровать, а обои были с розовыми единорогами, скачущими по радуге. Я поставил свой рюкзак у кровати и сел на нее.

Из выбитого окна сильно дуло. Вдалеке еле слышно громыхала канонада. Мой взгляд блуждал по комнате, пока не уперся в оловянного солдатика.

«Интересно, кто здесь жил и из чего состояла их жизнь? Где они работали?.. Зачем тебе это знать?!» — пытался остановить я назойливые мысли.

На войне есть три типа людей. Первый и второй — это противники: солдаты противоборствующих сторон, для которых этот дом и эта квартира — просто огневая точка, которую нужно либо удержать, либо захватить. И есть третья, самая страдающая сторона — мирняк. Те, для кого этот двор и этот дом — Родина. То место, с которым связаны воспоминания детства и все самое теплое и дорогое. Таким людям достаточно одного взгляда на этот двор, чтобы память выдала им целый фильм, наполненный не только рядом картинок, но и связанными с ними переживаниями.

Я посмотрел в разбитое окно, выходящее во двор, и представил, о чем бы мог думать человек выросший здесь: «Вот там, где валяется перевернутый жигуленок, отец впервые посадил меня на велосипед. Вот моя школа, в которую, когда-то давно моя мать отвела меня за руку с букетом цветов. Сейчас половина ее разобрана танком, а оставшаяся — усеяна отметинами от пуль и зарядов гранатомета. Вот там, где сейчас воронка от сто двадцатимиллиметровой мины, я дрался с Вовкой из третьего «Б» класса. А вот на той лавке, где на земле видна бурая лужа высохшей крови, я первый раз поцеловался с Наташкой… — продолжал фантазировать я — Возможно люди, которые жили в этой квартире копили на нее долгое время…».

Из окна, прямо в мое лицо, дунул злой порыв ветра и бросил мне в лицо песок.

«Все, завязывай! Это временное место дислокации и сейчас важно проследить, чтобы бойцы устроились получше. Может, это вообще последнее обустроенное хоть какими-то удобствами жилище», — я выключил режим поэта и вернулся в реальность.

Ответственность командира помогала мне не погружаться в эти сентиментальные мысли: «Я на работе. У меня есть контракт!».

Я встал и вышел из детской комнаты во взрослый мир.

— «Сезам»?

— Да, командир, — отвечая тут же возник в проеме двери Адик.

— Нужно выставить фишкарей у подъезда и с обратной стороны дома. Пусть за небом смотрят. Я позвал с собой командиров групп, и мы стали спускаться вниз — осматривать квартиры и расположение нашего отделения. Бойцы быстро нашли все, что необходимо, чтобы утеплить и замаскировать окна. Попасная находилась в непосредственной близости от ЛБС — линии боевого соприкосновения, и дальнобойная арта украинцев могла, хоть и с натяжкой, достать сюда. Не говоря уже о разного рода коптерах и БПЛА.

— Бойцы. Слушаем сюда… — я дал вводные, где мы сделаем гальюн и где будем получать пайки и готовить.

Двух солдат во главе с расторопным «Десантом» я отправил искать место, где можно помыться. В Попасной был большой частный сектор, и я надеялся, что там найдется баня. Не может такого быть, чтобы русский человек не мылся в бане. Троих бойцов мы отдали в расположение «Цистита» на кухню. Они сразу пошли собирать дрова и обустраивать печку в укромном месте. Остальные занимались обустройством своих временных располаг.

— Смотри, командир.

«Матрос» протянул мне два дембельских альбома с фотографиями. Один был за 1990–1992 года. Мужик служил еще во времена СССР.

— Прикольно получается: ушел, когда еще был Союз, а вернулся уже в «незалэжную» Украину. А второй альбом чей?

— Сына его, наверное. Этот уже тут служил. «И вот еще», — «Матрос» протянул мне удостоверение участника АТО.

— Женщина?

— А вот награды и книжки за подписью бывшего Президента Украины.

— Тридцать лет и в головах у людей полностью все изменилось, — рассуждал я вслух. — Всего тридцать лет и как будто не было никакой Украинской ССР, братства народов. Хотя такой пример в истории нашего государства уже был. До Первой мировой войны в России проживало огромное количество наших немцев. Саратов был столицей немецкой автономии. Немцы жили по всей Российской Империи со времен Екатерины II, которая была чистокровной немкой. В Первую мировую даже в газетах писали не немцы, а германцы, чтобы не обижать наших немцев. И так постепенно образ немца-врага вытеснил образ нашего родного немца. Великая Отечественная вбила осиновый кол в понятие «наши немцы», и теперь они были наделены исключительно негативным смысловым восприятием. Даже здесь, украинских военных называли немцами, из-за немецких крестов на их технике.

— Интересно ты рассказываешь, «Констебль». Откуда ты все это знаешь?

— Книга — друг пионера! — съязвил я. — Дебил этот «Порох» и этот гондон, который до него был… «Кровавый Пастор». Это же он приказал ударить артой по мирняку и начать обстрелы Луганска и Донецка. Вот этих в первую очередь нужно ловить, судить и вешать.

Я разозлился и протянул альбомы и награды «Матросу».

— Положи на место. Вдруг вернутся.

Когда происходит ужасное и необъяснимое, разум начинает искать способ как-то уложить это в рамки доступного понимания. Ему нужно точно знать, кто отвечает за весь этот ужас. Поиск и обретение виновного расставляет все по местам и успокаивает. И сразу становится понятно, что это не мир такой непредсказуемый и полный хаоса, а просто есть козлы, которые безопасный и упорядоченный, спокойный мир портят своими дебильными поступками! Мешают жить нам, нормальным людям. Со времен иудейского царства, а может и ранее, людям требуется козел отпущения — тот, на кого могут быть возложены все грехи человеческие, и кто действительно виновен в наших бедах. Поэтому люди всегда готовы найти виноватого вместо того, чтобы понять, что жизнь «темна и полна ужасов».

«Свобода выбора подразумевает ответственность, а ответственность подразумевает авторство. И только тот, кто готов признать авторство в своей жизни, а не перекладывать ответственность на некие внешние силы и обстоятельства, является истинно свободным», — вспомнился мне один из постулатов экзистенциальной психотерапии. Много было спутанных мыслей в моей покрытой бронированным шлемом голове в это ничем не примечательное утро в городе Попасная Донецкой области.

— «Констебль» — «Десанту»? — заговорила моя рация.

«Десант» вышел на связь и доложил, что задание выполнено, и мы можем помыться. Я приказал ему затопить баню и ждать там.

В одной из квартир, видимо, жила пожилая пара, или бабушка. Угол одной из небольших комнат был густо увешан иконами. Их было не меньше двадцати. На нас смотрели суровые и радостные лики. Рука на автомате дернулась, и я троекратно перекрестился. Под иконами висела лампадка.

— Это, — указал я на иконы бойцам, обосновавшимся здесь, — не трогать ни в коем случае! Лично мне отвечаете за это.

— Да понятно, командир. Мы же не твари.

Во многих квартирах еще оставался неуловимый дух прежних хозяев. Особенные маленькие вещи, которые были им дороги, так и стояли в трюмо на поверхности комодов или были разбросаны по полу. С фотографий смотрели незнакомые люди. Там, в своем прошлом, они были счастливы. Мы обошли все квартиры и спустились на улицу.

В Попасной, как я узнал впоследствии, до сих пор проживало шестьсот человек — из двадцати тысяч живших здесь ранее. Они не уехали ни в Украину, ни в Россию и остались выживать в своих домах и полуразрушенных квартирах. Местные военные и волонтеры из Луганска регулярно помогали им, привозя еду и воду.

Я взял с собой на осмотр бани «Банура», а остальных отпустил обустраиваться в нашей квартире. По дороге нам встретилась огромная труба местной ТЭЦ, на которой было написано: «Владивосток».

— О! Родной город! — вырвалось у меня. — Видимо кто-то из морпехов, которые брали этот город, оставил нам послание.

Рядом на здании была другая надпись: «Ахмат — сила!».

— А про «Вагнер» на этих стенах написано пулями, — сказал: «Банур», широким жестом показывая вокруг.

— Да ты поэт! — удивился я, и мы оба заржали.

Баню оборудовали метрах в пятистах от нашей пяти-хатки — в частном секторе на территории одного из домов.

Во дворе был колодец, и поэтому проблем с водой тоже не было. Мы организовали там практически круглосуточную помывочную, и по десять человек ходили мыться и стирать вещи. Прачечная и баня не менее важны на войне, чем пища и боекомплект.

Спали мы не раздеваясь. У каждого был комплект термобелья и спальник. Приходилось надевать несколько пар носок и практически полностью заматываться в спальник. Тепло собственного тела служило нам вместо обогревателя. А душу грели мечты и надежды о хорошем будущем.

— Газовое отопление, — шутил «Цистит». — Лежи да пукай.

На второй день он наладил товарообмен с подразделением спецназа «Ахмат», которое стояло в доме неподалеку. Наши вагнеровские пайки порядком уже надоели своим однообразием. «Джура» менял их на «Доширак», рис, морковку и подсолнечное масло. Неизвестно, где он раздобыл огромный казан и на костре делал настоящий плов с тушенкой.

— Джура, ты просто ангел, посланный нам Богом!

— Аллах велик! Да продлит Он твои дни и дни твоих родных, командир, — отвечал он на это с восточной учтивостью. — Но, если честно, то это не я. Это наш инструктор-пулеметчик «Бренди». У него там друг какой-то есть, и вся движуха туда-сюда через него идет. Кстати, благодаря ему нам ахматовцы подарили несколько «дефисит», — копируя Райкина пошутил Джура, — пулеметные короба на сто патронов! Очень удобная вещь.

— И тут ты справился. Тебя бы министром поставить каким-нибудь. Или президентом… Но Таджикистана!

— Нет. Спасибо. Тяжелая работа. «Джура» лучше будет собой.

Знакомство с ребятами из «Ахмата» у нас было коротким и достаточно поверхностным. У меня в Москве остался хороший приятель — чеченский амнистированный боевик.

В последнее время мы с ним очень плотно работали по бизнесу. Прекрасный человек. Чеченцами у «Ахмата» были только командиры. Остальные были добровольцами из разных регионов России возрастом от тридцати до сорока пяти.

«Вот прошло двадцать лет, и наши бывшие враги, с которыми мы сражались в Чечне и Дагестане, теперь бьются с нами бок о бок, — думал я, глядя на командиров из “Ахмата”. — Может так будет в будущем и с украинцами? Кто его знает».

Один из моих бойцов был наполовину чеченцем. Отец-чеченец, когда ему было десять лет, ушел из семьи и уехал на Родину. «Аглох» остался в России с матерью, но продолжал поддерживать отношения с отцом. Он был высоким и красивым парнем двадцати пяти лет. Смесь славянских и чеченских генов сделали его крепким и симпатичным. В нем были и брутальность и красота. Бурная черная растительность покрывала его голову, лицо и тело. Сидел он по статье 228, часть 4. Срок за такую статью обычно давали от десяти лет, из которых он отсидел только три.

Вечерами, чтобы отвлечься, мы любили поиграть в карты и поболтать о делах насущных. Мы собирались для приятного времяпровождения за игрой, распитием «коня» — смеси чифира, сгущенного молока и кофе — и беседовали обо всем на свете. С детства я помнил, как мужики, которые жили в нашем доме, собирались в беседке, которая стояла посреди двора и «забивали козла» в домино. Позже отец стал брать меня в гаражи, где тоже собирались мужики, чтобы «накатить по сто пятьдесят» после работы и поговорить за жизнь.

— Как думаешь, Констебль, почему за чеченцев русские в «Ахмате» воюют? — спрашивал меня «Магазин», который зашел к нам в гости поиграть в «Секу» на спички.

Он тоже воевал во вторую компанию и его цепляло, что русские не с нами, а в «Ахмате».

— Почему за чеченцев?! — удивлялся я, — Они за Россию воюют. У них там отличные лагеря подготовки. Грех их не использовать. Ходи давай!

— Так, а сами они почему своих не присылают? — включился «Матрос».

— Бито! — покрыл я его карты. — Думаю, в начале СВО, когда все ехали быстро победить и летом праздновать победу в Киеве, очень много погибло людей у них. В Мариуполе, я знаю от друга, много их погибло. Две чеченские войны: часть хороших бойцов и мужчин погибло. Воевали все — ты же помнишь? От тринадцати до древних дедов, — обратился я к «Магазину».

Он утвердительно качнул головой.

— Часть уехала и сейчас воюет на той стороне. Думаю, они просто берегут генофонд. Кадыров правильно делает. Это разумно.

— Наверное, разумно. А у русских и бурятов, татар народа много?

— Хожу, — я зашел с нескольких карт. — Какая у нас тут политинформация завязывается. Как сказал Евгений Викторович: «Если не хотите, чтобы воевали зеки, посылайте своих детей».

Мы здесь, ребята, за всех. Мы, и мобилизованные нашего поколения. Это война мужиков, от тридцати и выше. — сказал я и убедительно посмотрел на них.

— Да ладно. Это у нас мужики, а у ВСУ и нацбатов один молодняк.

— Вот увидите, скоро у них воевать будут мужики. Когда весь молодняк, всех этих понторезов нациков «задвухсотят». Мариуполь сдали? Сдали! — зло сказал я.

Игра подходила к концу. «Сезам» убил карты наших противников и довольный забрал все спички.

— Ладно. Пора нам выдвигаться на планерку. Пошли, «Магазин». «Сезам» за старшего.

— Слушаю! — он улыбнулся Лехе — «Магазин», ты продул весь ваш общак. С тебя спросят!

Ожидание и новые командиры

Каждый вечер мы продолжали проводить плановые планерки с командиром, который собирал нас для координации действий и порядка. Он приезжал из штаба от своего командира, «Хозяина», и мы с замиранием ждали, что он войдет и скажет: «На сборы один час! Выдвигаемся на позиции». Но вместо этого каждый вечер слышали другой расклад.

— Пока тут! — отвечал он и, встречаясь с нашими разочарованными взглядами, добавлял: — Пацаны, я правда сам не знаю когда. Работайте пока с личным составом. Будет очень жестко все, судя по тому, что я слышу «там», — командир поднимал вверх палец, намекая на руководство компании.

На четвертый день бойцы, не выдерживая напряжения ожидания, начинали подходить ко мне с вопросами.

— Когда уже мы выдвигаемся? Куда нас пошлют?

— Не знаю. Как будет команда, так и пошлют. Набираемся сил пока и наслаждаемся моментом, — отвечал я.

А вечером задавал такие же вопросы командиру. Естественно, в ответ получая такие же ответы, как я давал бойцам.

— Приказа пока нет. Поступит — выдвинемся. Смотрите, чтобы бойцы не расслаблялись. Алкоголь, наркотики, мародерство жестко пресекать!

Через четыре дня у меня забрали «Сезама». Командир назначил его старшиной отряда. Адик стал практически министром народного хозяйства по меркам правительства страны. Видимо узнав, что он руководил огромным хозяйством на гражданке и был топ-менеджером, ему решили доверить поступление и распределение всего необходимого, чтобы война шла своим чередом. Он стал сердцем, перекачивающим кровь войны. Все питательные вещества: оружие и провизия, амуниция и медикаменты проходило через него. Ему предстояло наладить эту работу, чтобы мы могли спокойно воевать, зная, что никто из нас не останется в нужный момент без еды, воды и боекомплекта.

— Прощай, «Сезам». — пожал я ему руку.

— Зачем прощай? — в шутку оскорбился он. — Я же с вами. Просто меня оставят на складе. Прием, распределение, «дебет-кредит». Раньше за продуктами смотрел, а теперь и на войне пригодились мои навыки. Что баклажаны, что мины, что лимоны, что гранаты… одним словом — продукты.

Было грустно. Я прикипел к Адику. Он помогал мне выстраивать отношения с заключенными от всего сердца. Мне было неважно, что он сделал в прошлом. Я смотрел на него и восхищался его юмором, организаторскими способностями и колоссальной отдачей. Да, он любил внимание, но за внимание он платил дружбой.

Для меня его назначение говорило о двух вещах. Первое — мы скоро будем выдвигаться. Второе — я потерял командира группы. Мне нужно было на ходу вносить коррективы в руководство своим отделением. Из своих бойцов я выбрал еще двух ребята, которые были в тени. Они гасились, но, наблюдая за ними, я понял, что они могут быть руководителями.

Оба были физически крепкие и сообразительными. Женя — «Айболит» и Рома — «Абакан». Женя был большим русским мужиком с рыжей бородой, за которой он трепетно ухаживал.

В зоне он, как и Адик с «Бануром» пользовался авторитетом и поэтому по праву мог стать командиром. Рома мне понравился с первого момента, когда мы с ним познакомились, тем, что задавал много интересных вопросов. Он был физически крепким бывшим хоккеистом ста восьмидесяти сантиметров росту. Сидел он по 105-й статье — за убийство. На момент подписания контракта отсидел он шесть лет из двадцати.

Я смотрел на них и стал понимать, что Адик был настолько яркой фигурой, что остальные перспективные бойцы были в его тяни. А мне нужно было, чтобы они раскрывались и помогали мне управлять процессом. То, что Адик будет отвечать за тыл, для нашего отряда было большим подарком.

«Быстрый, честный, ответственный человек. Сделает все в лучшем виде», — так я говорил себе, ему и вновь испеченным командирам.

Помня свой опыт работы в разведке, я принял решение сделать не две, а три группы. Я дал им возможность самим разделиться на группы, и они с этой задачей справились лучше меня. Отдавая им в руки ответственность, я даже не вспомнил, что еще месяц назад эти ребята отбывали наказание и считались антисоциальными элементами нашего общества.

— Пацаны, минимум бюрократии! Максимум инициативы и пользы для дела, и личного состава! У нас с вами две цели: выполнить боевую задачу и сохранить личный состав! — доносил я им свои идеи. — Классическая эффективная малая группа в психотерапии — это группа, состоящая из десяти участников. Именно в такой группе возникает динамика — естественное распределение функций и ролей, которое приводит к сплоченности.

Они слушали мою лекцию и кивали с серьезными «заточками».

Вечером я построил отделение и представил их личному составу.

— Командир, а давай введем новые звания, — выкрикнул Джура из строя.

— Какие? — не понял я, совсем забыв, что Джура — юморист.

— Для командиров групп пусть будет «микроконстебль».

— Тогда, тебя я повышаю до звания «оберконстебль»!

Чем ближе мы были к передовой, тем больше каждый из нас погружался в себя. Мне свойственно рефлексировать, и в этой обстановке я стал наблюдать за собой и за тем, как я справляюсь с тревогой и страхом.

Говорят, что на войне не бывает атеистов. Когда наступает время испытаний, и обычные способы и средства не помогают справиться с постоянной тревогой, ты волей-неволей ищешь ресурс, который будет под держивать и давать силу. В чем суть веры и религии? Любая религия дает тебе смысл. И не просто смысл, а смысл, который преодолевает черту физической смерти. Я стал замечать, что чем ближе мы подъезжали к линии боевого соприкосновения, тем чаще я стал молиться, препоручая себя Богу. «Пусть будет, как Ты решишь…» — это давало утешение и мужество.

А еще я вспоминал деда. Мой дед провоевал четыре тяжелых года Великой Отечественной войны простым пехотинцем. Его рассказы я помню до сих пор. За время войны он несколько раз был ранен. Однажды, когда его раненого эвакуировали из Крыма, на них налетели «Мессершмиты» и чуть не потопили их санитарный теплоход.

«Дед, тебе же сто процентов тоже было страшно. Но ты смог выжить и вернулся на Украину и создал семью. Я тоже сейчас воюю с ребятами, у которых на технике такие же кресты, как и у тех нацистских «мессеров». Я твой внук! И тебя не подведу», — поддерживал я с ним внутренний диалог.

Только тут я стал понимать, что это значит: каждый день проживать боевые будни. Когда мне было восемнадцать, и я был в Чечне, это было какое-то приключение. Недаром говорят, что у молодых снижена критика, и благодаря этому они считают себя бессмертными. С годами приходит понимание хрупкости жизни. То, что в молодости воспринималось как данность, тут воспринималось, как великий дар. Мое отношение к деду и его подвигу изменилось.

Год назад, когда началась СВО, я увидел украинский ролик: как один из украинских солдат показывал журналистам фото своего деда, которое он взял с собой, чтобы доказать ему, что он воин. На фото был красноармеец. Удивительная метаморфоза, которая может произойти с мозгами. Хотя у многих украинцев предки служили в Красной Армии, они не стеснялись рисовать на танках кресты, называть улицы в честь нацистов и чтить память предков, которые воевали против нацизма в Советской Армии. Воистину мозг — невероятная система, которая способна совместить несовместимое.

Каждый вечер наш командир ездил в штаб. Я с нетерпением ждал его возвращения, чтобы узнать на планерке, что мы выдвигаемся. Пока мы его ждали, я представлял, как это будет. Некоторые отряды уже вели бои вокруг Бахмута, заходили в Опытное и Иванград. Я узнал, что с Востока заходила «Десятка». С севера — другие отряды. Очень хотелось узнать, куда поставят нас и что мы будем штурмовать. Самое непереносимое для меня, как и для многих людей, — неизвестность и неопределенность. Когда нет четкой и ясной информации, мозг мечется в ее поисках и, если не находит реальные факты, информационная пустота начинает заполнятся фантазиями и мистикой. Погружение в армейскую рутину позволяло отвлечься и не рефлексировать о будущем и происходящем на руинах Российской Империи и Советского Союза.

На низком старте

В процессе слаживания на полигонах я понял, что работа большими группами не сильно эффективна и подумал предложить работу в пятерках. На одной из планерок я проинформировал о своем замысле командира, расставил на столе построение используя подручные средства.

— Командир, я решил, что мое отделение будет работать не десятками, а пятерками. Три человека впереди и два сзади.

— Чем это лучше? — серьезно спросил командир.

— Пятерка более мобильна и скрытна. Ей проще управлять. И, самое главное, мы минимизируем количество потерь. Десять человек — это достаточно большое скопление людей и удобная цель для украинской арты. Вероятность поражения и потерь при работе десятками значительно возрастает.

— Не возражаю. Пробуй, — подумав несколько секунд ответил командир.

Назад с этой планерки, мы шли с «Бануром» и я видел, что ему грустно. Вся его скукоженная фигура — оплывшие черты лица и глаза, прикрытые воспаленными от недосыпа веками — вызывали беспокойство.

— Санек, ты заболел что ли?

Он как будто проснулся от моего вопроса и посмотрел на меня.

— Нет… просто… Бывает накатывает страх. Это же моя седьмая командировка. И в последнее время мне все кажется, что я играю в русскую рулетку: с каждой командировкой, как с каждым холостым выстрелом, шансов, что выживешь все меньше, — он посмотрел на меня в ожидании поддержки.

— Не думаю, что тут есть какая-то закономерность Саня. Шансы у всех равны. И они пятьдесят на пятьдесят. — я понимал его, как солдат солдата — Приходи к нам вечером в карты играть? Мы там с Адиком соседнее отделение на спички обыгрываем. Посидим, чаю попьем, за жизнь потрещим. Давай, приходи, — как бы уговаривая его, хлопнул я его по плечу. — Мне тоже страшно, но это нормально. Ненормально, когда ты перестаешь бояться.

— Спасибо, — пожал он мою руку.

Днем кипела жизнь и мысли растворялись в ее суматохе: нужно было поесть, почистить оружие, распределить караул, проверить наличие боеприпасов, получить необходимое, поговорить с подчиненными. А вечером, когда я оставался один, проскакивала мысль о будущем: «Останусь я живой, или нет?». Азарт и юмор помогали забыться, переключить внимание и сбросить напряжение. Мы не просто смеялись, а порой ржали истерическим смехом, и вместе с ним уходили мандраж и напряжение. После игры в карты, я обходил фишки и укладывался спать.

Каждый из нас по-своему справлялся со страхом и близостью предстоящих боев. Кто-то уходил в перешивку одежды и амуниции. Кто-то занимал себя делами. Некоторые не находили себе ни места, ни дела.

Выяснилось, что у нас нет маленьких тактических рюкзаков, и я дал задание «родить» каждому по рюкзаку. Бойцы быстро нашли в брошенных домах школьные и спортивные ранцы и стали их усиливать для ношения необходимых на передовой вещей — минимального запаса еды и максимального запаса патронов и гранат. В итоге, некоторые из них имели розовые рюкзаки с единорогами и японскими покемонами.

По роликам из Мариуполя, я запомнил командира морпехов с позывным «Струна», который все время бегал с красным рюкзаком. Спасибо военкорам, и особенно военкору Филатову, за честное освещение событий на передке.

«Петр, конечно, был глыбой! Не брезгуя европейским опытом и привлекая специалистов из-за границы, он полностью перестроил допотопную и устаревшую русскую армию, превратив ее в результате Северной войны со шведами в современную и победоносную силу. Его новые военачальники — «птенцы гнезда Петрова» — в большинстве своем, были простыми людьми, выбившимися в офицеры за счет своих личных качеств. Этим «Вагнер» был схож с российской армией того времени. Войны подобной этой не было семьдесят лет», — размышляя о глобальных исторических процессах, я стал думать о своем подразделении и событиях, происходящих в нем. В моем подразделении было несколько слабых бойцов, но в основной массе люди были «заряженные».

Больше всех меня беспокоил «Грязныш». Беззубый и вечно не бритый, — он напоминал мне газету, которую прочитали, скомкали и засунули в задний карман до лучших времен.

— Где «Грязныш»? — спросил я у бойцов, когда понял, что давно его не видел.

— Спит, наверное, в подвале.

Я спустился в подвал, в котором он себе оборудовал койко-место и действительно нашел его там. При виде меня он выполз из спального мешка и, встав по стойке смирно, зачем-то отдал мне честь.

— Нихера ты тут забаррикадировался!

Я смотрел в его часто моргающие глаза и мне было и грустно, и весело одновременно.

— Ты же вылитый, Йозеф Швейк из 91-го полка, — сказал я с жалостью и умилением, — скажи честно, ты взятку дал, чтобы тебя в «Вагнер» взяли? Как у тебя с гранатометом дела? Как с БК к нему? — пытался я вытащить его из его мирка, в котором он прятался от реальности.

Я понимал, что на нем огромная ответственность как на гранатометчике, и он ее не тащит. Поменять его было нельзя, да и не на кого. Он хотя бы стрелял из него, в отличии от остальных. Я очень хотел его слить после случая на полигоне.

«Балласт», — подумал я, глядя на него, и вспомнил, что у меня просили найти старшину — завхоза, который будет сидеть на каком-то складе.

— Грязныш, есть маза проебаться. У меня есть такое ощущение, что ты не хочешь воевать, и тебе просто стыдно или страшно сказать про это.

Его глаза широко открылись, и я уже было обрадовался, что он схватится за свой шанс.

— Да не, «Констебль». Я с вами, — грустным голосом ответил он.

— Ок. Давай ты день подумаешь и решишь.

— Не. Я не буду думать. Я все решил. Я с вами.

— Принял, — обреченно сказал я и пошел к лестнице, которая вела из могилы подвала к свету.

Когда я поднимался по лестнице, то обернулся и увидел, что «Грязныш» вновь полез в свой мешок.

«Хозяин»

В этот момент неожиданно заговорила станция, которая висела у меня на бронике, и командир отряда — «Хозяин» — вызвал «Крапиву» и нас, пятерых комодов, в штаб.

Мы собирались и прибыли на аудиенцию. «Хозяин» встретил нас тепло. Он был крепким и коренастым, как все командиры в «Вагнере», и полностью соответствовал своему позывному. Он вел себя как настоящий русский барин: спокойно и вальяжно, но с большим уважением к нам. Волосы были по-армейски коротко острижены, а на поясе висела кобура с пистолетом. Он радушно рассадил нас вокруг стола с картой и стал угощать чаем с вареньем.

— Ну что я вам, мужчины, могу сказать? Война тяжелая. Врать не буду. Мы впервые с таким столкнулись. Но я уверен, что мы справимся, — спокойно сказал он. — Кто-нибудь есть с боевым опытом?

Я выждал пару секунд и, увидев, что никто не говорит, сказал:

— Я. Есть опыт боевых действий в Чечне.

— В какие годы ты там был?

— Двухтысячный — две тысячи первый.

— Да, тогда еще были, более-менее замесы. Потом уже не то пальто было. Я сам там был контрабасом, — усмехнулся он, — а после еще в Сирии. Хорошие были времена… — вспоминая что-то свое, опять заулыбался он. — Так вот. Война страшная! Такой полномасштабной войны еще не было со времен Второй Мировой: с линией фронта, с танками и артиллерией. Будет пиздец как страшно, пацаны. Но это нужно преодолеть. Нет выбора.

Мы молча и внимательно слушали. Целью нашего визита к нему оказалась постановка боевой задачи. Мы определили порядок выдвижения в Клиновое, которое находилось в десяти километрах от Бахмута.

— Заходить будете ночью, так как туда регулярно «насыпают» наши украинские друзья. Дальше «Крапива» вам все расскажет. Вот в принципе и все. Пора! — попрощался с нами «Хозяин».

Перед выходом, он пожал каждому руку, и мы выдвинулись обратно. По возвращении я собрал свой личный состав и объявил, что завтра мы выдвигаемся третьими по очереди.

— Все, пацаны, детские игры закончились. Начинаем работать. Собираем все, что необходимо. Еще раз проверяем оружие и боекомплект.

Передо мной стоял все тот же строй, который я впервые увидел всего двадцать дней назад. Все те же бойцы — вчерашние зеки. Но сейчас они были роднее. Всего двадцать дней, и у нашего взвода начала появляться история. Большую часть из них я знал по именам и позывным.

— Помимо того, что у вас должно быть по десять полных магазинов, с собой еще должна быть тысяча патронов как неприкосновенный запас. Триста патронов заряжено и еще тысячу с собой. Нам это нужно, чтобы в случае ЧП мы могли продержаться и вести бой. У каждого должно быть с собой по шесть или восемь гранат. Пулеметчики, помимо этого, берут свой боекомплект, как и гранатометчики. Командирам групп проверить и доложить.

— Шлем застегивать нельзя. Почему? — спросил я голосом экзаменатора.

— Потому что если он будет застегнут и в него попадет пуля, то ударной волной нам может сломать шею, — ответил кто-то из заднего ряда.

— Правильно! Броник. Разгрузка. В разгрузке восемь магазинов. Но туда можно засунуть и девятый! Вот так, — я показал, как это делается. — И еще один магазин у вас в автомате. Гранаты в подсумке на разгрузке. Разгрузки у нас сирийские, но третий сорт не брак. Зато у нас есть мотивация добыть себе трофеи в бою. Что нам обещал Евгений Викторович?

— Все добытое нами в бою считается нашей законной добычей.

— Правильно! И еще сбросник. Важная вещь, чтобы сбрасывать в него по-быстрому магазины. За личное оружие спрос будет по полной. Оружие не терять! «Бобо», — заметил я нашего минера в строю, — что у нас с минами?

— Все карашо, камандыр, — спокойно сказал он.

Мне очень нравился его подход к делу. Он выбрал себе помощника из молодых таджиков и постоянно его учил каким-то премудростям. Он нашел в доме много рыболовных снастей — леску, крючки, магниты и приспособления неизвестного мне назначения — которые собирался использовать для растяжек и минных ловушек. Он знал свое дело и не нуждался в присмотре или проверках. «Бобо» был самостоятельной боевой единицей.

Мы мало общались, но с ним было просто: я говорил — он делал. Не всегда так, как я говорил, но претензий у меня к нему не было.

— Все, урки, расходимся и делаем последние приготовления. Мирная жизнь закончилась. Теперь вы грязные наемники!

Произнеся это, я вспомнил самое древнее произведение про наемников, которое читал в своей жизни — «Анабасис Кира». Автобиографическое произведение греческого наемника Ксенофонта, который с десятью тысячами таких же, как и он, гоплитов целый год пробирался из Персии на родину в Грецию. Это был славный поход!

История наемничества, как профессиональных воинов, уходит корнями в Античность. Война — это одна из форм разрешения конфликтов. А если война существовала столько, сколько человечество, то всегда были те, кто делал из нее профессию. И всегда были те, кто писал о наемниках. Бертольд Брехт с его «Мамашей Кураж», Вальтер Скотт с его «Квентином Дорвардом», Рафаэль Сабатини — «Под знаменем быка». Или знаменитые заметки немецкого наемника времен «Тридцатилетней войны» Петера Хагендорфа, участника конфликта в составе армии Готфрида Паппенгейма. Ландскнехт, прошедший более 22 000 км с 1625 года до самого конца войны, оставил труд в 192 страницы, где простым языком, без словесных излишеств, написано обо всем, с чем он столкнулся, будучи рядовым ландскнехтом.

«Возможно, и о нас, кто-то напишет книгу», — подумал я.

Если ты командир, то ты не должен показывать, что боишься. Как ребенку нужны стабильные и сильные родители, которые дают ему базовое ощущение защищенности, так и подразделению необходим командир, который знает, что ему нужно делать. Им нужен командир, который всем своим видом показывает, что все под контролем. Я предположил, что «Крапиве» тоже сейчас не по себе: на нем была огромная ответственность за нас всех. Он, как и я, впервые оказался в ситуации, когда необходимо было вести в бой бывших заключенных и людей, не имеющих военной подготовки.

Месяц, который нам был послан Всевышним, был просто подарком. «Пересидки» из моего отделения уже приноровились где-то брать хороший чай и мастерски заваривать его со сгущенным молоком.

Я пришел к «Крапиве» и позвал к нам в комнату. Он не отказался. Мне было нестыдно пригласить его к нам — быт был налажен по высшему разряду: окна плотно заделаны, топились две печки-буржуйки, стоял стол с полным комплектом стульев. И, что самое главное, благодаря «Циститу» мы ели настоящий плов! Примерно через полчаса, после того как уехало второе отделение, он зашел к нам.

— Хорошо тут у вас, — сухо, по-солдатски похвалил он наш быт.

Во время еды мы пытались шутить и перекидываться ничего не значащими фразами, но всеобщее напряжение выливалось в неловкие паузы, которые ватой повисали в воздухе. Посидев с нами еще час, он стал прощаться.

— Пацаны. У нас не простое направление. Лесопосадка и поля. Будет сложно. В общем, я на вас надеюсь.

— Мы справимся, командир, не переживай, — спокойно ответили ему «Банур» и Женя.

Отказавшись от третьей кружки чая, командир попрощался и ушел к себе. Ночью мы погрузились на «Уралы», которые отвезли первые два отделения и выдвинулись в Клиновое.