Штурм Бахмута, позывной «Констебль»

Клиновое

Пока добирались до Клинового мы проехали несколько полуразрушенных сел со следами недавних боев. Стандартные украинские села, состоящее из частных хозяйств. Дома, чаще, одноэтажной застройки с шиферной крышей с гаражом и подвалом. В подвал вела крутая лестница, спустившись по которой ты попадаешь в хорошо защищенное помещение, которое можно считать естественным бомбоубежищем. Дома, в большинстве своем были полностью разрушены. За домами располагался большой огород, на котором высаживались плодовые деревья и сезонные культуры.

В центре села располагался «Сельсовет», в котором заседало правление и «Голова». В каждом селе присутствовали обязательные: школа с футбольным полем, магазин и почта. На окраинах находились промышленные и сельскохозяйственные предприятия: коровники, ремонтно-технические базы для сельхозмашин, склады, элеватор и мелкие вспомогательные организации. За все время пути, мы не встретили ни одной целого поселения: все было разрушено, перепахано воронками от взрывов и частично сровнено с землей.

Вся Украина — величайшая аграрная Республика времен СССР со второй по мощности экономикой — была покрыта сетью таких сел. Система полей и разделявших их посадок складывалась веками, а при Советском Союзе, с его пятилетками и плановым хозяйством, была системно использована и работала, как единый организм.

Пока мы ехали, я нашел себе новое развлечение — считал разбитые машины, которые стояли на обочинах и валялись в кюветах. Четыре внедорожника, из тех машин что я разглядел, были с польскими номерами. На перекрестках были оборудованы блиндажи, вокруг которых валялось множество гильз и мусора. Все говорило о масштабных боях за каждый метр луганской земли. Именно в этом ландшафте нам и придется воевать в ближайшее время. Бегать по таким же домикам и рыть землю в этих полях. Мозг, перегруженный адреналином, сделал мыслительный процесс кристально прозрачным и ясным. Внутренние ресурсы выживания в стрессовой ситуации включились и запустили процесс ускоренного обучения и адаптации. Выключить поток сознания было невозможно. Внимание выхватывало отдельные куски пейзажа и тут же прикидывало, как можно устроить засаду или выгодно занять оборону.

В Клиновое мы приехали поздно вечером и еле успели выгрузиться до темноты. Нас встретил местный «РВшник» из разведвзвода и отвел к помещению, где мы должны были ночевать.

— Короче, — показывал он рукой на здание, — вот, что есть. Тут ночь перекантуетесь. А утром двинем вас дальше.

— А вы где, если что?

— У нас в подвале оттяжка и перевалочный пункт.

Я оглядел здание с огромными проемами от выбитых окон.

Пока мы ехали, небо затянуло тучами и пошел снег: сверху падали большие комья мокрых снежинок, прилипая к одежде, которая впитывала в себя холодную воду и тяжелела.

Мы зашли в помещение и стали устраиваться среди мусора из кирпичей и переломанной мебели. Огонь разводить было опасно, но в пайках имелось сухое горючее, на котором можно было вскипятить воду чтобы попить горячего. В помещении было холодно, как на улице, потому что заделать проемы в окнах не было возможности, и из них сильно задувало. Мы оттянулись в глубь помещения, но ветер продувал его насквозь, не давая расслабиться и заснуть ни на минуту. От холода не спасали даже спальники. Бойцы, как немцы во время битвы под Москвой, натянули на себя все, что было с собой, но это не помогало. Помаявшись час, я нашел дом, где базировались «РВ», спустился в подвал и нашел старшину их взвода. «РВшники» были здесь давно. Они взяли завод «Рехау» и закрепились на окраинах Опытного, который прилегал к Бахмуту. Этот поселок вытянулся прямоугольником между Артемовским шоссе и рекой Бахмуткой. Сразу за рекой находился еще один поселок — с названием Иванград.

— Друг, мои бойцы при таком раскладе не доживут до передовой. Может мы к вам?

Я оглядел их помещение и прикинул, что если здесь разместиться жопа к жопе, то мы поместимся.

— Может пустите? Как разведчик разведчика прошу. Я тоже служил в ГРУ, — достал я «джокера» из рукава.

— У меня тут раненные, — начал было старшина, но я посмотрел на него глазами кота из мультфильма «Шрек», протянул ему открытую пачку блатных сигарет, которые остались в запасе, и он, скромно взяв две сигареты, ответил: — Давай попробуем.

— Мы с вами теперь соседи! Выручи по-братски. А я, жив буду, в долгу не останусь, — стал развивать я захваченную инициативу. — Мои тут уместятся! Я уже визуально прикинул.

— Быстрый ты. Давай, веди своих бойцов.

Разместив сильно обрадованных солдат вповалку на полу, я наконец-то смог расслабиться, но уснуть так и не смог.

Меня пустили, как комода, в узел связи разведчиков, и я слышал все переговоры с группой, которая вела бой в Опытном. Впервые я услышал настоящую войну — по рации. Командир взвода разведчиков взаимодействовал с группой так же, как мы учились на полигоне. Только тут были реальные «двухсотые» и «трехсотые». Слушая переговоры, я чувствовал себя желторотым юнцом по сравнению с крутыми ребятами, которые уже побывали в переделках. В тот момент началась перестройка восприятия: с мирной жизни на близость смерти и необходимость предельной концентрации всех сил организма.

— «Конг» — «Цимле».

— На приеме!

— Командир, не можем пробиться к пятиэтажке. Там три пулеметных расчета! Не пробраться.

— Ладно. Пока закрепитесь, пацаны! Вы герои! Я вами и так горжусь, — сказал командир «РВэшников».

Я вспомнил это теплое чувство боевого братства: когда кругом опасность и надежда есть только на тех, кто прикрывает тебя в бою. Я стал схватывать манеру и особенности переговоров. Слушал, смотрел и запоминал, как докладывать и зажимать «танкетку» — клавишу на рации. Как выдерживать паузы и сообщать о происходящем вышестоящему начальству. Рация, в условиях современного боя и передающий сведения, — это глаза и руки командира. Старший штурмовой группы по рации докладывает свои действия комоду. Комод при помощи БПЛА, корректирует действия группы и подсказывает, где сидит враг, что он делает и куда нужно выдвигаться. Параллельно по второй рации он должен поддерживать связь с артиллерией и корректировать ее. А также докладывать о происходящем командиру взвода и принимать от него указания и передавать их по цепочке дальше.

Комод — это основная боевая единица в «Вагнере». Именно вменяемость и адекватность среднего руководящего состава решает исход войны на передке. Как сказал нам «Хозяин» — командир нашего отряда — цитируя слова величайшего полководца Георгия Жукова: «Войну выиграл я и сержанты!». Жуков и сам был простым солдатом в Первую Мировую войну. Он не понаслышке знал, что происходит в окопах. Командир, который никогда не был на передке и не имеющий реального боевого опыта не может эффективно руководить процессом боя. Да и не имеет права требовать от бойцов делать то, что не готов сделать сам. В «Оркестре», ты не мог стать командиром, если сам не ходил в штурм и не был под пулями. Все командиры нашего отряда периодически выезжали на передок, чтобы тряхнуть стариной. Помимо этого, каждый из них имел боевые награды. И, порой, не две и не три.

В ту ночь разведчики штурмовали торговый центр в поселке Опытное. Я слушал и пытался представить, каково им там. Одно из наших отделений, приехавшее первым, было передано разведчикам для поддержки, и я слышал о первых потерях. «Антиген» засел в подвал на заводе «Рехау» и оттуда координировал движение своей штурмовой группы, которой руководил «Трофим». Я вслушивался в доносившиеся из рации слова и смотрел на ребят — разведчиков, которые были одеты в трофейную пиксельную натовскую форму и иностранные бронежилеты — и думал: «Вот они профессионалы! Не то что мои гопники».

— Ого! Не наша, — удивился я, увидев штурмовую винтовку М-4 рядом с одним из связистов. Но попросить разрешения посмотреть ее не решился.

Если бы там было зеркало, я бы увидел очень серьезного командира отделения «Констебля» с плотно сжатыми губами и сдвинутыми бровями, отрешенно смотрящего перед собой.

И только расширенные зрачки говорили бы о том, что я чрезвычайно перевозбужден и взвинчен. Мочилово, которое я слышал по рации, было настоящим. Оно было близко. И те, с кем я был в Молькино, на полигоне и в Попасной, уже стреляли во врагов и получали достойную ответку от оборонявшихся в торговом центре украинских десантников, которые не собирались отступать и сдаваться. «Все-таки отголоски и нрав десантных войск, сформированных в СССР, не совсем выветрилась из украинских бойцов». — думал я и внезапно вспомнил, как читал про их возмущение, когда в украинской армии убрали голубые береты и тельняшки и заменили их на форму западного образца.

Периодически я выходил в большую комнату, в которой спали бойцы моего отделения. От мысли, что я, как командир, смог позаботиться о них, становилось теплее. Я всматривался в их лица и пытался представить будущее. Вот в позе эмбриона, зажав руки между коленок, лежит «Моряк». А вот приоткрыв рот, спокойный, как удав, похрапывает командир штурмовой группы Женя «Айболит». В углу свернулся калачиком «Лайкмут».

А за ним спали вповалку: «Сабля», «Ворд» и «Пискун». Остальных разглядеть я не мог: они сливались в темно-зеленое поле, из которого торчали руки и ноги.

Сон на войне — это как отпуск, или маленькая передышка.

Во сне военный человек может отдохнуть и улететь из реальности. Я смотрел на них и думал:

«Вы тут как в типичном российском СИЗО — в понятной и привычной атмосфере. Отдыхайте братва».

Я вернулся в радиорубку и вырубился от усталости.

Через полтора часа я проснулся от суеты вокруг: пришел наш главный оружейник «Люгер» и притащил две красивые коробки. Он больше был похож на молодого семинариста, чем на оружейника. Я знал, что на гражданке он работал с оружием и поэтому хорошо в нем разбирался. Именно над ним в Молькино посмеивались инструкторы и обещали ему, что его убьют свои, чтобы завладеть его красивой модной экипировкой.

— Что это? — поинтересовался я, любуясь коробками.

— Натовские патроны для пулемета бельгийского производства, — он вскрыл короб и достал оттуда изящную одноразовую ленту. — Все как в универсаме. Наши ленты приходиться самому набивать патронами, а эти как елочные гирлянды — вставил и работай. В ленте двести патронов.

— Красиво…

Я залюбовался военным произведением искусства.

— Вот так. Чи-и-ик!

Он вскрыл следующий короб и достал ленту.

— Я, когда жил в Японии, тоже удивлялся функциональности их вещей. Все для людей. Все продумано до мелочей. Как у автомата Калашникова.

— Калаш — штука прекрасная, — сказал он и погладил свой АКСУ.

В этот момент я понял, что мне нужен именно такой же автомат — «складной, укороченный». С таким было бы удобно работать в условиях городских боев: «Обязательно добуду себе такой!».

У нас был целый день, чтобы приготовиться к выдвижению на передок. Забота о бойцах позволяла переключаться со своей личности на нужды отделения — это помогало справляться с тревогой. Ответственность за бойцов становилась сверхценной идеей, которой подчинялась вся остальная жизнь.

Моя голова стала напоминать узловую станцию на железной дороге с огромным количеством путей, которые переплетались и переходили один в другой. Где-то сидел сумасшедший стрелочник и хаотично переключал движение составов. В одну сторону шли товарняки, груженные тяжелыми мыслями о будущем, в другую — летели электрички, полные воспоминаниями о прошлом. Военные эшелоны, набитые бравыми солдатами мыслей о войне, пропускали мирные поезда с гражданскими воспоминаниями. Этот китайский базар в моей голове можно было остановить, лишь переключившись на заботы о снаряжении и амуниции бойцов.

Эту ночь перед выходом я практически не спал. Находясь в полудреме, которая возникает от сильной усталости и большого стресса, я погрузился в состояние гипноза. Это было забытье, в котором рождались, всплывая из глубин бессознательного, воспоминания и образы — и так же благополучно исчезали в его туманной глубине. Из этого марева на свет вышел один из инструкторов который с нами общался в Молькино и сказал: «На командирах большая ответственность. Им нужно посылать солдат на смерть». Он был с Донбасса и говорил с местным акцентом, немного в нос. Воевал он с четырнадцатого года и, видимо, много чего прошел. Таких как он я называл про себя «вояка» — человек, который из-за длительного пребывания в зоне боевых действий вряд ли уже сможет вернуться к мирной жизни; его точка невозврата давно была пройдена. «Вагнер» состоял именно из таких людей. Именно они прилетели из Африки и стали наступать на Донбассе.

На «передок»

Для передвижения разведчики использовали легкий тягач без оружия — МТЛБ, в простонародье называемый «моталыга». Он, как и многие простые и хорошо работающие устройства, достался Российской Федерации от СССР. Вместительный тягач был на гусеничном ходу и мог возить различные грузы и личный состав: живых, раненых и мертвых. Мы загрузили все свои пожитки внутрь, расселись, кто где смог, и выдвинулись к Зайцево.

Я по своей привычке сел на броню спереди. На ней сидеть было безопаснее, чем внутри: если в моталыгу прилетит ракета или снаряд, можно легко сгореть заживо, или получить серьезные осколочные ранения. А с брони тебя просто стряхнет взрывом и есть вероятность, что ты выживешь. На мне были модные тактические очки, каку горнолыжников, которые я купил в Москве.

Дорога становилась все грязнее и хуже. Механик-водитель проявлял чудеса маневрирования, и я понимал, что он знает эту дорогу и ведет вездеход наощупь. До Зайцево было всего двенадцать километров. За два часа мы преодолели их, форсируя колдобины, наезженные техникой колеи и другие препятствия. По мере приближения к Зайцево я покрывался слоем грязи и коркой льда.

«Ничего, — думал я. — Дед и не такое на войне терпел! Правда, дед?» — задавал я вопрос и инстинктивно поднимал голову к небу. Дед молчал. Его война давно закончилась.

Мы приехали в Зайцево, которое находилось в пяти километрах от переднего края. Там был оборудован штаб нашего взвода и временные расположения для прибывающих подразделений. Я расселил ребят в подвалах полуразрушенных домов и пошел туда.

— Значит так… — было начал говорить командир, но внимательно посмотрев на меня своими колючими глазами и спросил: — Как вообще настроение?

— Пойдет.

— Значит, задача такая, — он показал мне карту в планшете. — На рассвете выдвигаетесь сюда и занимаете вот эти позиции. Смените группу разведчиков «Серебрухи». Понял?

— Да.

— Как там твои бойцы?

Командиру, как и мне было понятно, что у нас молодое, необстрелянное подразделение, у которого пока нет ни опыта, ни побед.

— Не жалуются. Тупят иногда, но в целом норм.

Командир молча кивнул мне и стал заниматься своими делами. Я повернулся и вернулся к своим бойцам. Собрав их вместе, я стал давать им последние указания перед выходом.

— Каждому из вас выдали рейдовые рюкзаки. Огромные, неподъемные баулы, набитые ватниками, фуфайками и прочим барахлом, которое вам прямо сейчас не пригодиться. Лучше их оставить здесь.

Я увидел, как недоверчиво скорчили рожи «пересидки».

Я прямо представил, как они сейчас думают: «Чтобы я оставил свой законный ватник и фуфайку и голым пошел на войну? Чего захотел!».

— Если вы сейчас натянете это на себя, а сверху нахлобучите бронежилет и разгрузку с боекомплектом, вы мигом вспотеете и устанете. Иногда от усталости приходит такое состояние, что хочется, чтобы прилетела мина, и все это быстро закончилось. Вы можете меня послушать и сделать, как я говорю, а можете затупить и сделать по-своему. Но лучше меня послушать! Вам нужно взять с собой минимальное количество вещей и продуктов. Нам нужно передвигаться налегке, — я внимательно вглядывался в лица каждого. — Важно прийти на позиции, закрепиться там и уже после этого думать обо все остальном. Мертвым еда не нужна! Лучше избавиться от лишнего в пользу боекомплекта. Вам понятно?

Я видел, что половина из них, потянет свое барахло на передок, и решил, что им нужно получить свой уникальный опыт.

— Понятно, понятно… — нестройно ответили мне бойцы.

Я с удовольствием отметил, что некоторые из них имели маленькие рюкзаки, в которых носили все необходимое. Интеллект стал делить их на живых и мертвых. У более сообразительных бойцов шансы выжить в этой ситуации были выше.

Мы вышли на рассвете, в пять часов утра. Я выстроил группу в боевой порядок. Первой шла группа Жени «Айболита», второй — группа Сани «Банура», а третьей — группа Ромы «Абакана». Треть подразделения несла с собой свои несоразмерно огромные баулы.

«Дебилы», — коротко, как Лавров, охарактеризовал я этих людей.

По пути я перемещался от начала до хвоста колонны, чтобы контролировать дистанцию между бойцами. Страх стал уходить. По мере приближения к передку он превратился в азарт и злость. Я понимал, что Бахмут — это политическая операция. Там будет мясорубка, потому что стратегически этот небольшой город размером с район Москвы ничего из себя не представлял.

— Враг рядом, и мы идем на врага! Скоро мы встретимся с этими крутыми ребятами из «Тик-Тока», одетыми в четкую экипировку. Возможно, с наемниками из Польши, или даже из США!

Зайцево и передок

Нам дали двух проводников из разведки, и мы выдвинулись на точку встречи с группой «Протопа». По экипировке было видно, что проводники воюют давно: они были полностью в трофейной форме, разгрузки и броники пообтерлись и сидели на них естественно и удобно — видно было, что они не стесняют их движение, и им в них комфортно. Это были те самые «профи» из моих фантазий. Когда я воевал в Чечне, у нас не было такого обмундирования. В ГРУ приоритет отдавался маневренности, автономности и способности взять с собой как можно больше БК. Все остальное отваливалось за ненадобностью. Там мы двигались налегке, без бронежилетов и касок. Мы построились и стали внимательно слушать инструктаж проводников.

— Слушаем внимательно и не говорим, что не слышали, — пошутил один из них. — Вам необходимо идти цепочкой с интервалом пять-семь метров. Не кучкуемся! Идем молча! Время игрушек прошло. Тут прилетают «птицы» и срут вам на головы ВОГами.

— Не разговариваем. Общаемся только жестами.

Он стал демонстрировать основные команды: «Остановились», «Присели», «Продолжаем движение».

— Если кто-то из вас заметил, что-то подозрительное, тут же передаете это командиру. Лучше перебздеть, чем уехать домой в пакете.

Я вместе с ними стал выпускать бойцов по одному, с положенным интервалом. Путь лежал через огороды и выходил на центральную дорогу, которая шла вдоль лесополосы. Мы старались максимально прижиматься к деревьям, чтобы враг нас не срисовал с коптера.

Мы должны были дойти до реки, пересечь ее и выйти к Артемовскому шоссе. Повернув ровно на девяносто градусов направо, нам нужно было двигаться по шоссе до завода пластиковых изделий «Рехау», который располагался правее. Пройти его и занять захваченные соседним подразделением укреп на ближайшем перекрестке. От этого перекрестка справа, через дорогу, была окраина поселка Опытное, в котором работали РВшники, зашедшие в него с восточного фланга.

Слева от нас, строго на запад, в полях работал пятый штурмовой отряд — «Пятерка». Наш штурмовой отряд вклинивался между ними, чтобы дать им возможность не растягивать свою линию фронта и продолжать концентрированное наступление по своим направлениям. Справа в Опытном фронт уже продвинулся чуть дальше этой позиции, и нашей тактической задачей стало выравнивание его с соседями. Впереди были стела, стоявшая на въезде в Бахмут, и автозаправка «Параллель». Справа было Опытное, а слева — поля и посадки с разветвленной системой обороны, созданной ВСУ в ожидании штурма. Впереди, в двух километрах по прямой, находилась «фортеция Бахмут», как ее называли пропагандисты украинских СМИ.

До этого момента я всегда был в чьем-то подчинении.

В Чечне я был заместителем командира диверсионной группы численностью в пятнадцать человек. Рядом всегда находился тот, на ком лежал основной груз ответственности. Тут мне не на кого было перевести стрелки. Это был мой дебют в качестве командира группы в сорок бойцов. Никакие психологические навыки, которые я пытался применять чтобы успокоиться, не работали. Кровь бурлила и посылала миллионы ватт энергии в каждый уголок моего тела. Я старался концентрироваться на «здесь и сейчас» и сохранял, насколько это было возможно, внешнее спокойствие.

Эти двадцать лет между войной в Чечне и СВО я занимался психотерапией. У меня очень хорошо были прокачаны интуиция, рефлексия и эмпатия. Я годами оттачивал контакт с собой и своими переживаниями. Я не умел не чувствовать и не понимать, что со мной происходит в данный момент. Это давало определенные преимущества, но в то же время делало меня психологически уязвимее. Если бы я был менее осознан и более примитивен, было бы намного легче. Чувства еще не успели притупиться, как у «вояк», которые давно похоронили их под курганами травм и потерь.

«Вдруг я погибну, даже не дойдя до позиции? — переживал я. — Боже, дай возможность прожить хотя бы один день. Прошу тебя!».

Разведчики довели нас до «Шкеры» — первой точки в логистической цепочке «Зайцево — Передок». Нас передали следующей смене проводников, и мы пошли дальше. Дойдя до речки Бахмутки, мы стали перебираться через нее по одному. Бетонный мост с разрушенными опорами и провалившимися пролетами выглядел эпично. Под ним маслянисто текла река, с темной холодной водой. Ее берега обросли ледяной коркой и белели в темноте. Кое-где виднелись желтая поблекшая растительность и шаткие мостки из подручного материала — набухших и обледенелых досок, скрепленными гвоздями. В общем, переправа, на которой ты превращался в акробата, стремящегося побыстрее проскочить на другой берег. Это было полным погружением в компьютерную игру «Сталкер».

Слаженность бойцов, которую я видел на полигоне, исчезла. Инстинкт самосохранения превращал едва сбитую команду в группу индивидуалистов, которые пытались справляться с трудностями. Мне приходилось идти в конце и подгонять отстающих, с их баулами. Хотелось орать матом на этих дебилов, которые не понимали примитивных вещей.

— «Констебль» — «Крапиве», — заговорила рация.

— На связи, — шепотом ответил я.

— Вы где? Давайте быстрее двигайтесь, там вас заждались уже. Разведчикам пора идти дальше.

— Принято, — ответил я и подумал: «Мы и так идем настолько быстро, насколько могут эти солдаты».

Я вышел из-за поворота и увидел разбитый микроавтобус «Фолксваген» и труп украинского солдата. Он лежал на спине, вытянувшись вдоль дороги. В глаза бросалось почерневшее лицо и большое раздутое пузо. Одет он был в классическую пиксельную куртку ВСУ натовского образца, носки и кальсоны. Проходившие мимо бойцы, впервые увидев «двухсотого», внимательно рассматривали его. Это был мертвый человек, до которого никому не было дела.

Нужно было привыкать к отсутствию привычных норм морали. Мысль о том, что где-то его ждет семья, была подавлена, не успев родиться.

В семь тридцать утра мы пришли на точку встречи, где я попытался связаться с группой нашей разведки, которой командовал «Серебруха». Они ушли раньше нас, и должны были продвигаться в сторону Бахмута по противотанковому рву, который пролегал параллельно Артемовскому шоссе — с юга на север. Связи с ними не было. Мои бойцы растянулись вдоль посадки метров на триста. Через каждые десять бойцов я назначил «смотрящих за небом», чтобы они отслеживали дроны и предупреждали нас об этом.

— Воздух! — закричал один из них. Я поднял голову и увидел над нами три «птицы» противника. Они зависли метрах в двадцати над отрядом и стали по одному скидывать ВОГи — выстрелы осколочные гранатометные. Практически одновременно погремело два взрыва. Один из них недалеко от моего бойца. Все завертелось, как в ускоренной съемке.

— Огонь на поражение! — закричал я.

Саня «Банур» открыл огонь первым. Началась хаотичная стрельба по коптерам. Две «птицы» стали падать, но одна успела отстегнуть ВОГ. ВОГ взорвался рядом с Ромой «Абаканом» и «Бобо». Третья птица улетела куда-то в сторону. Рома, возле которого взорвался ВОГ, стоял и ощупывал себя.

— Ты как? — спросил я его.

— со мной все в порядке, — ошалело ответил он. — Ни одной царапины.

— Хорошо.

Я сильно растерялся и стал твердить про себя одну и ту же фразу: «Главное, сохранить личный состав… Главное, сохранить личный состав…».

Я стоял и смотрел вдоль дороги и видел своих бойцов, которые сидели цепью по краю лесопосадки с бледными лицами и ждали моей команды.

«Что бы я делал, если бы был командиром украинцев? Закидал бы нас минами!» — быстро сообразил я.

— Слушай мою команду! Быстро отходим назад, на сто метров!

Мне не пришлось повторять дважды. Отделение старта-нуло и понеслось трусцой, как стая кабанчиков на сто метров назад. Не успели мы добежать до поворота, как туда, где мы сидели минуту назад, стали прилетать 120-е мины. Когда они отстрелялись, я понял, что у нас есть пару минут, пока они будут прицеливаться.

— Отходим еще на двести метров!

Как только мы сменили позицию, по месту предыдущей дислокации прилетела партия мин. Работало два миномета: «стодвадцатка» и «восьмидесятка».

— Вперед на сто пятьдесят!

Я решил изменить направление движения, чтобы сбить противника с толку. Отделение побежало, но уже с меньшим темпом. Пробегая вперед, я увидел пару баулов, которые бойцы бросили в кусты.

«Говорил я вам, долбоебы!» — со злостью подумал я.

Мы кочевали с места на место и слышали, что впереди идет бой. Были слышны автоматная стрелкотня и работа крупнокалиберного пулемета.

— Камандыр, мы с автаматам будем с ракетой воеват? — спросил «Бобо».

— Не знаю. Беги пока не начались прилеты!

Он потрусил за остальными.

— «Констебль». Я из группы «Серебрухи», — внезапно ожила рация. — Он «триста». Тяжелый.

— Где вы? Прием.

— Впереди, во рву. Мы попали в засаду. По нам работает пулемет. Много «триста».

Нужно было выводить их и брать командование на себя. Суета с непониманием, где мы и куда нам выдвигаться, не давали мне сосредоточится. Украинские БПЛА улетел на перезарядку батареи. Благодаря маневрам и перемещению мне удалось спасти отделение от минометов. Нужно было спасать группу «Серебрухи», и я позвал Женю «Айболита».

Женя служил срочку в спецназе внутренних войск. По возвращении из армии он в пьяной драке убил человека. Ему дали восемнадцать лет, из которых он отсидел шестнадцать. Сидеть ему оставалось меньше двух лет, но он выбрал пойти в «Вагнер». Он никогда не спорил со мной, но, если ему было что предложить, озвучивал это спокойным и твердым голосом. Если я принимал противоположное решение, то кивал головой и уходил делать.

— «Айболит», бери группу и выдвигайтесь вот сюда, — я показал ему место на карте в планшете. — Заберете тут остатки группы разведки. Их там размотали из пулеметов.

Он кивнул и увел свою группу на север вдоль посадки.

Я смотрел им вслед и понимал, что уходят мои самые лучшие и дисциплинированные бойцы. Посадка была шириной метров тридцать. За ней находился огромный противотанковый ров, который уходил в обе стороны, насколько хватало взгляда. Украинцы готовились защищать Бахмут и подготовили оборону по всем правилам военного искусства. Мы прождали их возвращения час.

— «Серебруха» «двести», — коротко ответил Женя, когда вернулся.

Пуля от крупнокалиберного пулемета попала ему в плечо, вырвав кусок кости вместе с сосудами. Женя привел остатки отделения нашей разведки, в котором было много раненых. Одного — с ранением в живот — они тащили на спальнике.

«Серебрухе» было двадцать пять лет. Здоровый парень, который непонятно зачем пошел в штурмовики, хотя учился на вертолетчика.

— Что случилось? — спросил я «Гуся», бойца отделения «Серебрухи».

— Мы шли по этому рву. Нам была поставлена задача незаметно зайти и штурмануть укреп. Прилетела «птица» и срисовала нас. По нам с двух сторон стали работать пулеметы, арта и минометы, — он немного закатывал глаза вверх, когда вспоминал события и пересказывал их. — Сразу было несколько «двести» и «триста». «Серебруха» попер дальше и стал гнать нас вперед, орал: «Ты что не хочешь умереть с командиром?!». Он был как сумасшедший, — «Гусь» испуганно посмотрел на меня. — И тут в него попала пуля и вырвала кусок. В общем, кровищи было много. Прямо вот так хлестало, — стал показывать руками «Гусь». — Мы попробовали заткнуть ему рану, но что тут заткнешь — там кулак всунуть можно было.

Его руки и бронежилет были залиты свежей кровью, которая пропитала рукава и бушлат.

— Сам цел?

— Немного зацепило, — показывал он перетянутую жгутом руку.

Я смотрел на черный спальник, в который был завернут Серебруха, и пытался вспомнить, каким он был. Из-за разницы в возрасте близких отношений у нас не сложились. Говорить нам было не о чем, да он особо и не открывался. Единственное, что нас объединяло, это любовь к сладкому. Я постоянно менял у него шоколадки «Аленка» из своего пайка на печенье.

Женя повел «трехсотых» к «Трубам» — точке, от которой можно было добраться к заводу «Рехау». В его подвале был оборудован первый перевязочный пункт.

— «Констебль» — «Крапиве», — услышал я командира.

— На связи.

— Какого хера вы там топчитесь? Давай двигай быстрее вперед, — стал орать он. — Полдня вы там булки свои морщите. Когда ты будешь на точке?

— Командир, «Серебруха» «двести». Полгруппы его «размотало», — докладывал я, думая: «Ты же не видишь в реальности, что происходит!».

— Занимаюсь эвакуацией группы, — продолжал я доклад. — Дорога, по которой мы двигаемся, простреливается противником из пулеметов. С запада и северо-запада идет непрерывный огонь из крупного калибра.

— Ясно. Остатки группы забирай себе. И давай шустрее двигайся. Тебе нужно продвинуться вперед вдоль посадки строго на север. Там на перекрестке позиции, которые захватили наши соседи. Нужно их сменить. Доложишь о выполнении.

— Принято.

«Если тупо выполнять приказание и в ускоренном темпе вести отделение по открытой местности, нас срисует «птичка», и я потеряю половину людей. Нужно выполнить поставленную задачу и сохранить отделение!» — приказал я сам себе.

Короткими перебежками, чтобы не попасть под минометы, мы преодолели расстояние, не потеряв ни одного бойца. Нас встретила группа РВшников, которые брали этот укреп под руководством «Потопа».

Укреп «Перекресток»

— Привет, мужики. Долго вы… — сказал их командир и скептически оглядел меня и продолжил. — Мы выдвигаемся вперед на двести метров.

— Удачи!

Я чувствовал себя как мальчик, для которого взрослые мужчины захватили позицию, которую нужно посторожить.

Они выпрыгнули из окопа и растворились в сумерках. По их спокойствию и легкому пренебрежению к опасности было видно, что они, в отличие от нас, воюют давно.

Огромный центральный блиндаж был соединен системой траншей с шестью блиндажами поменьше. Они были накрыты в три наката отборными бревнами и оборудованы внутри нарами, столами и лавками. В траншеях располагались пулеметные гнезда, в одном из которых стоял аналог нашего «Утеса» — трофейный крупнокалиберный пулемет «Браунинг». За девять лет противостояния и гражданской войны на востоке Украины города, находящиеся на линии боевого соприкосновения, были превращены в опорные точки с разветвленной системой хорошо продуманных укреплений. Этот укреп находился на перекрестке и из него можно было легко контролировать северное и северо-западное направление.

Я назначил наблюдательные посты, которые были выдвинуты перед основной линией обороны. Прошелся по всем траншеям и расселил бойцов. Дал задания командирам групп и скоординировал свои действия с соседями и «Крапивой». Впереди была первая ночь на передке. Несмотря на то, что можно было немного выдохнуть, адреналин не давал этого сделать.

Мы даже не подозреваем порой своих потенциальных возможностей по вывозу стресса. Спасибо бесчисленным поколениям наших предков, для которых жизнь была сплошным выживанием. Именно тогда и сформировался человек, способный при помощи инстинктов и интеллекта преодолевать опасности. Я был уверен, что, набегавшись по посадке и наигравшись в игру обгони мину, мои бойцы вырубятся и будут спать, но никто не смог уснул.

В темноте каждый шорох казался подозрительным. Любое дуновение ветра, раскачивающего ветки на деревьях, тревожило и заставляло воображение рисовать картины приближения к нашим позициям врага. Мне не нравилась северо-западная часть нашего расположения — очень близко от нас были кусты, которые граничили с садом, и это была идеальная точка для атаки на наши позиции.

— «Бобо»? — позвал я старого душмана и показал ему кусты на карте. — Поставишь там мину направленного действия МОН-50 в управляемом варианте и по сторонам три растяжки из гранат Ф-1 с сюрпризом!

— Карашо, командир!

На его лице появилась довольная улыбка десятилетнего хулигана.

— Может поспишь, «Констебль»? — спросил Рома, который был со мной в одном блиндаже. — А я на рации побуду.

— Хорошо бы, но я подожду, когда рассветет, — ответил я, уставившись в планшет, чтобы сориентироваться, где противник, и понять, что делать дальше.

Ночь разорвала автоматная очередь. Судя по звукам огонь велся с запада, где находился соседний взвод «Пятерка». Я добежал до крайнего окопа и наткнулся на «Зефа» и «Мухомора», которые сидели на фишке.

— Что тут?

— Да хер просышь, епта, оттуда стреляют. — недоумевал «Мухомор», указывая рукой в сторону «Пятерки».

Я вызвал командира и доложил обстановку. Командир не поверил мне и приказал наблюдать дальше за ситуацией.

Я решил остаться на этой позиции и, чтобы скоротать вечер, стал шепотом разговаривать с «Зефом».

— Ты как?

— Набегался. В натуре я по-другому себе представлял все…

Он выглядел усталым и ошарашенным.

— Я, когда думал, идти или не идти в «Вагнер», стал смотреть ролики военспецов, как воевать: как дома брать, передвигаться. Но как гаситься от коптеров никто не говорил.

— Меня тоже не учили. Но вот видишь, все живы.

«Зеф» молчал.

— Ты как сюда попал? Рассказывай. Ты же идейный урка.

Что тебя понесло? Сидел бы да сидел.

— Как сказать… С самого начала рассказывать? — спросил он.

— Как удобно. Мне все интересно. Ты же идейный и «пер по жизни», — «Зеф» улыбнулся, почувствовав мое признание его особенности.

— Ну смотри, командир. Сроку у меня было, как у дурака махорки. Десять я отсидел и одиннадцать оставалось. В 2022 я находился на раскрутке, по 321-й статье — дезорганизация. Когда началась военная операция как-то это у меня в голове вспыхнуло, что будут набирать заключенных.

Я протянул ему сигарету, он взял ее и спрятал, не став курить сразу.

— После раскрутки мне добавили еще год сроку, и я приехал на строгий режим. Там уже стала молва ходить, что ЧВК «Вагнер» будет набирать людей на войну. Ну, предварительно, там уже какие-то слухи были, что тем, кто впишется, будет полная амнистия. Вот я был в большом раздумье. Взвешивал и предполагал, что нас могут запустить как пушечное мясо, — он остановился и внимательно посмотрел на меня, показывая мне, что решение пойти в «Вагнер» далось ему не легко, и продолжил: — Когда приехали сотрудники ЧВК, нас вывели на стадион. Они сказали: «Мы вас приглашаем в легальную ОПГ защищать интересы Российской Федерации». Гарантировали, что к нам будут относиться как к людям, а не как к пушечному мясу. С первой секунды нашего контракта мы станем свободными людьми, но связанными обязательствами с ЧВК. После окончания контракта мы будем полностью свободны и с чистой совестью уйдем на свободу.

Он на секунду задумался.

— Короче, я принял решение, что пойду. Сообщил близким, родным и поехал защищать интересы Российской Федерации.

«Зеф» был интересен тем, что, несмотря на свои воровские замашки, он был человеком дела. Я понимал, что даже пройдя серьезный пресс со стороны сотрудников он смог не расстаться со своими убеждениями.

— А остальные как в вашей зоне приняли это? — я намеренно спрашивал про смоленских, потому что брянские были другой категории.

— Про заключенных я могу сказать только одно — у каждого свое. Кто-то шел за тщеславием, то есть подняться высокомерием. Кто-то шел освободиться быстрее. Ну большинство, конечно, шли за наградами, за победами.

— А ты? — задал я ему тот же вопрос, что нам задавали наши инструктора в Молькино.

— Мой интерес заключался в том, что мне оставалось сидеть одиннадцать лет. Когда бы я освободился, мне было бы сорок восемь. Если бы мне дали освободиться. Потому что у меня шли раскрутки за раскруткой. И всякое другое, прочее, — «Зеф» непроизвольно улыбнулся. — Ну и, соответственно, хотелось родителей повидать, и семью создать. И много что. Пришлось ставить многое на кон, — он сделал паузу и продолжил: — Пришлось на кон поставить все. Все что у меня было. Жизнь, которую я очень ценю и которой дорожу.

— Не разочаровался еще?

Черное небо на несколько секунд озарило вспышкой, и где-то далеко в Бахмуте прогремел взрыв. Мы оба повернулись в ту сторону, вжав головы в плечи. Зарево погасло, и «Зеф» продолжил.

— Скажу сначала так. Немножко вернусь назад. Когда я еще решение не принимал. Я для себя решил, что пойду и потихоньку готовился уже в колонии. Затянул себе телефон и начал в интернете изучать тактику городского боя, тактику полевого боя. Начал потихоньку готовиться. Ну и фактически я на зоне всю дорогу прозанимался спортом — физически я был подготовлен. Потом уже когда начали набирать списки, тогда я уже всем сказал, что я иду. Многие из заключенных обрадовались — ну все одобряли мое решение, потому что это было самое правильное решение, которое было. Даже родные меня не отговаривали, потому что прекрасно понимали, что может быть. Что меня могут не дождаться пока закончится мой срок.

Я слушал «Зефа» и был за него рад. Что его ждало в колонии? Даже если бы ему повезло — после двадцати лет зоны адаптироваться на свободе ему было бы не просто.

— Что дальше?

— Нас забирали с двух областей: Смоленской и Брянской. Мы прилетели в Ростов, и нас привезли в учебный центр. Группы начинали складываться уже в лагерях: брянские с брянскими, смоленские со смоленскими. То есть уже тогда началось объединение. Разговоров очень много ходило там всяких разных. Тщеславие всякое прыгало. Я на это внимание не обращал никогда. Старался тщеславие свое не показывать. Такое одно из правил — мое лично. У нас в зоне был такой Илья. Он до сих пор сидит. У него было 25 сроку, а сел он в 25 лет. Он очень мудрый человек. Он сказал: «Артем, если ты идешь с чистыми намерениями, то ты придешь живой». Поэтому я пошел с чистыми намерениями сюда. Ну и когда нас привезли уже в учебку, начались учения.

Он на мгновение остановился, видимо вспоминая ситуации.

— Инструктора к нам относились очень добродушно.

Они понимали прекрасно, откуда мы и кто мы такие. Я относился ко всем тренировкам именно со всей душой. То есть я выкладывался на полную, потому что знал, что, если я сейчас выложусь на полную, дальше мне будет легче. Я понимал суть того, что мы будем там делать. Мы не будем сидеть где-то в окопах — мы будем именно воевать, будем именно защищать интересы. Что нас не просто так оттуда забрали и отдали нам свободу. Потому что свобода стоит дорого, учитывая нарушения закона. Чтоб нас выпустить, чтоб нам дать чистую биографию, мы должны постараться.

— Я вижу, что в основном брали тех, кто за убийство и насилие? — уточнил я у него.

— «Вагнер» не набирал насильников. Насильники — это те, кто сидит за изнасилование, — стал пояснять «Зеф». — Ты просто немного не то говоришь, командир. Сотрудники «Вагнера» так и сказали, когда нас собрали: «Нам нужны убийцы. Нам нужны разбойники. Нам нужны ОПГшники. Все, кто связан с изнасилованием, с торговлей наркотиками, и маньяки — нас не интересуют. Можете уходить». То есть на войну собиралась именно элита преступного мира. Как говорится: «Большая сходка».

Я улыбнулся, думая о том, что ему было не все равно кто будет рядом.

— Это одно из главных, что еще тоже интриговало и спод-вигло пойти сюда. Идти с «людьми», с достойными преступниками, которые, то есть, не лезли в душу человека. Да грабили, да убивали, но это преступность. Где сейчас только не убивают и за что только не грабят, но здесь шли именно правильные убийцы. Кто-то не хотел — убил. Кто-то защищал свои интересы. А кто-то убил из-за того, что это была конкуренция тех же преступников. То есть вот так вот.

«Я опять вспомнил сериал “Штрафбат” с Серебряковым. История повторяется. В Великую Отечественную войну, когда людей не хватало, товарищ Сталин, каким бы он не был тираном, решился на то, чтобы отправить на фронт заключенных.

И они показали себя с прекрасной стороны. В фильме «Место встречи изменить нельзя» Шарапов как раз был командиром заключенных из штрафбата. И его друг Левченко, за которого он так переживал, был из вчерашних заключенных. И вот теперь я такой же Шарапов: сижу в окопе с таким же Левченко и слушаю его простую и правдивую историю».

— В самой учебке мы тренировались плотно. То есть проявляли себя. Инструктора относились вежливо. Кормили нас очень хорошо. Они приходили и говорили: «Что вы хотите? Какие сигареты хотите? Что хотите покушать? Какие-то, может, ништяки там, вкусняшки, конфеты, чай, кофе там?». Ну, то есть, в пределах разумного. Да, бывало, что где-то там и подзатыльники получаешь, потому что работаешь с оружием. Бывали даже такие случаи, что человек забывал выполнить какую-то инструкцию из «золотого правила», нажимал на курок и стрелял под ноги инструктору. И кто-то мог гранату не докинуть. То есть инструктора, работая с нами, рисковали своей жизнью просто при обучении. Потому что нас именно готовили воевать. Из нас делали воинов.

— «Констебль» — «Крапиве».

— На связи!

У меня все быстрее стало получатся отвечать по рации.

— Отдохнули? Значит пора работать. Выдвигаешь группу в точку X…

Командир подробно мне объяснил, что там по данным разведки нас может ждать и приказал захватить этот укреп:

— Лучше работать ночью, пока украинцы не очухались.

— Принято.

Я смотрел на «Зефа», а он смотрел на меня и понимал, что сейчас, возможно, ему придется идти на штурм.

Я видел, как группа «Айболита» грамотно отработала и вытащила группу «Серебрухи» и решил послать их. Я вызвал Женю к себе и поставил перед ним задачу.

— Будете работать первыми. Пойдете по траншее на запад и попробуете занять вот эту точку, — я показал ему место на карте. — Для усиления возьмете пулеметчика и снайпера.

Оставишь их тут, — указал я точку в планшете, — а сами выдвинетесь дальше.

Женя молча слушал и кивал. Никаких переживаний не отражалось на его овальном лице, заросшем бородой с маленькими прикрытыми глазками.

— Мы идем по этому рву на запад, куда не дошла группа «Серебрухи»?

— Да, нам нужен блиндаж, где пулемет. Нам нужно прикрыть фланг.

Он кивнул.

— Держи рацию и будь на связи. Доклад каждые десять минут.

Он нажал танкетку рации:

— «Айболит» — «Констеблю». Прием?

Штурм

Штурм начался в районе часа ночи. Группа «Айболита» выдвинулись по траншее на запад и через минут тридцать начался бой.

— Командир, у нас контакт, — доложил Женя голосом Оптимуса Прайма. — С северо-запада и с северо-востока по нам идет интенсивный огонь. Такое ощущение, что они с середины поля ебашат.

Я смотрел в планшет и пытался визуализировать расположение пулеметов противника. В современной войне, с ее технологиями, все становилось намного проще. Я — обычный полевой командир — мог занести расположение противника в программу на планшете, и тут же мой начальник и начальник моего начальника вместе с артиллерией получали доступ к этой информации. Женя вел бой и, одновременно, разведку, помогая вычислять огневые точки.

— Камандыр! Камандыр! — услышал я взволнованный голос «Бобо».

«Бобо» и «Ворд» внесли в блиндаж «Цистита» с окровавленной повязкой на шее. Следом за ними зашли возбужденные «Калф» и «Сверкай».

— Нас расхуярили! — быстро, глотая окончания тараторил «Калф».

— Ты чего? — не понимал я. — Кого расхуярили?

— Нас всех! Всех убили!

— Там «полька»… «полька» долбила по нам, — начал поддакивать ему «Сверкай».

Их глаза были расширены, и казалось, что зрачки занимали всю радужную оболочку глаза. «Калф» был как загипнотизированный — повторял одно и то же: «Все погибли! Все погибли!».

Я со всего размаха ударил его ладонью по щеке. Голова «Калфа» дернулась, он попятился, зацепился ногой за край нары и упал на спину.

— Что ты несешь? — заорал я. — Оружие твое где?

— Не знаю… — промямлил он.

— Мне «Айболит» только что доложил, что они сблизились с украинцами, и по ним идет плотный огонь, — я поднял его за бронежилет и заорал. — Иди ищи свой пулемет и без него не возвращайся!

Рядом «Бобо», аккуратно разжимал пальцы на руке «Сверкана», в которой он сжимал гранату без чеки.

— Тыхо, дарагой. Стой на мэсте.

Он вытащил гранату и вставил чеку на место.

— Встать оба!

Они медленно поднялись.

— Вы оба трусы! Пошли и нашли свое оружие! Без него лучше сюда не возвращайтесь! — жестко крикнул я.

Все напряжение, которое скопилось у меня за это время, выплеснулось на них. «Сверкай» покраснел и потянул «Калфа» к выходу. Он служил в 2004-м в Чечне, в ГРУшной бригаде.

Я был уверен, что он опытный боец, на которого я могу положиться. Но страх победил их в первом же бою.

— Прости командир, — раздался слабый голос «Цистита». — Я не мог… ранило.

— Все хорошо. Лежи спокойно.

Вид «Цистита» погасил часть моего гнева:

— Сейчас все сделаем и поедешь на эвакуацию.

Он закрыл глаза. «Бобо» что-то говорил ему на таджикском, и он кивал головой. Я осмотрел окровавленную повязку. Ему не вставили в рану гемостатический бинт, и кровь продолжала течь из раны. Мы разрезали старую повязку и осмотрели ее. Рваные края раны и сочащаяся оттуда кровь не давали разглядеть повреждение. Джура был не сильно большого роста, а сейчас он совсем скукожился и стал похож на подростка. Я напихал в рану как можно больше гемостатического бинта и туго забинтовал ему шею. Пока мы оказывали первую помощь, он бледнел и все меньше реагировал на происходящее. Кровь залила мне все руки, намочила рукава куртки и бронежилет.

— Джура? Джура!

Я тряс я его, но он еле слышно стонал и, в итоге, отключился.

— Тащите его к медикам!

«Цистит», который был выносливее мула, умирал на моих глазах. И у меня не было возможности спасти его.

«Зачем я вообще разрешил ему быть пулеметчиком? Такие люди не должны воевать и умирать! — мысли скакали в голове и натыкались на неизбежную правду войны: «Здесь все равны и нет любимчиков. Война — это хаос и никто, ни от чего не застрахован».

Я сидел на рации и каждые пять минут разговаривал с Женей, координируя их действия.

— Кофе будешь, «Констебль»? — спросил меня «Абакан».

Он нашел воду, вскипятил ее в кружке и засыпал туда несколько пачек растворимого кофе. Я пил его и курил сигарету за сигаретой. Мне казалось, что у Жени и его группы ничего не получится. Я слышал по рации очень интенсивный огонь со стороны противника.

В итоге, он с бойцами откатился назад, перегруппировался, и они разделилась по трое. Первая тройка, пользуясь темнотой, тихо поползла вперед. Две остальные прикрывали их огнем, создавая впечатление позиционного боя. Периодически один из бойцов отрабатывал по украинцам из гранатомета. В ответ ВСУшники стреляли из пулемета.

— Сдавайтесь, пидоры! — кричали украинцы.

— Сами вы пидоры! — кричали в ответ наши и продолжали стрелять, отвлекая противника.

В кромешной тьме Женя и три его бойца потихоньку подползли к окопам противника, максимально сблизившись с ними. Ему, как командиру, приходилось подгонять застывающих и перепуганных бойцов, которые впервые в своей жизни участвовали в настоящем бое, под шквальным огнем. И хотя Женины бойцы были простыми ребятами, закаленными жесткими условиями российских тюрем и зон, в критической ситуации решающее значение имели характер и способность пересилить страх — дух идти до победного конца. Побеждал тот, кто передавливал противника духом.

— «Констебль» — «Айболиту».

— На связи «Констебль»… — с волнением в голосе ответил я Жене, ожидая плохих новостей.

— Позиция наша. У нас один «трехсотый». У противника — четыре «двести». Держим оборону. Нужен боекомплект.

— Молодцы! — вырвалось у меня. — БК поднесем. Зачищайте траншею в обе стороны и минируй подходы.

Я связался с командиром и доложил ему о захвате позиции. Он сухо поблагодарил меня, но в его голосе чувствовалась радость.

Бойцы выволокли из окопов тела погибших украинцев, чтобы не мешали, и положили их у траншеи. Было холодно и мы не боялись, что они начнут разлагаться. Женя занял блиндаж, который, как мы выяснили по документам, изъятым у погибших ВСУшников, принадлежал их командиру. Внутри сооружение было обшито коврами и со вкусом обставлено домашней мебелью. Их командир — капитан по званию — знал толк в уюте и удобствах.

Через час от Жени пришло три бойца, доставив два рюкзака трофеев с медициной и оружием иностранного производства. Там же было несколько украинских пайков, полностью состоящих из иностранных продуктов. На одном из бойцов были одеты прекрасные ботинки «LOWA». На втором я заметил трофейную поясную разгрузку. Она помогала равномерно распределяется по всему телу вес от боеприпасов, параллельно защищая зад бойца. Мои «штрафники» стали переодеваться в законно добытые трофеи. Один из бойцов был ранен и ушел на эвакуацию.

— О! Мародеры пришли, — подшутил я над ними. — Где документы?

Они отдали мне паспорта, военные билеты и гаджеты убитых украинцев.

— Отличная работа, парни.

Одним из бойцов, который принес трофеи, был «Пруток», про которого мне рассказывал Саня «Банур». Они вместе служили в Чечне в одной бригаде. Мне было интересно услышать рассказ о первом штурме из уст очевидцев, и я стал расспрашивать их о подробностях этого боя. Они уже собирались уходить, когда я попросил рассказать их коротко о том, что там было.

— Да, как получилось. Нас же «Айболит» с «Бануром» собрали из двух групп и еще из группы «Серебрухи». Пошли либо те, кто по желанию, либо те, у кого опыт был. Я был третьим… нет, четвертым с головы, получается, — стал рассказывать «Пруток». — Сложная была позиция. Хотя тяжкость занятия была в том, что у них были тепловизоры, а у нас их не было.

И они ночью трассерами, получается, стреляли, чтобы видеть нас в тепловизоры, а нам приходилось вести огонь вслепую — то есть видя откуда они стреляют… потому что они стреляют трассерами, — он на секунду задумался и продолжил: — Вот эти моменты. У меня единственного в группе был подстволь-ник на оружии. Это было самое тяжелое оружие, что мы взяли с собой. И я вел огонь. То есть, во время атаки, просил ребят, которые находились сзади меня, чтобы начали огонь. Они отвлекали огонь на себя — я вставал и начинал огонь проводить по украинцам с подствольника, видя откуда они стреляют.

Окоп был маленький. Было мокро и грязно. Поэтому приходилось стрелять с колена. Вот таким макаром. А впереди нас ребята, когда мы шли в атаку, кидали перед собой каждые три-пять метров гранату, чтобы не попасть на растяжки, установленные перед входом в блиндаж, и все остальное. И вот каждые пять метров мы ползли, проводя такой огонь, потому что по нам вели огонь как с севера, так и с востока. То есть с трех сторон. Приходилось нет-нет да откатываться, чтобы перезарядиться. У ребят, которые шли вперед, по-моему, четыре автомата заклинило, потому что в них попадала жидкая глина и забивала их. У меня заклинил автомат во время атаки — я его два раза тоже перебирал во время боя. Вот как-то такие моменты. Ну и, в итоге, видишь, взяли их. Несмотря на минометы, на пулеметы. Продавили, значит. Всего один раненый.

Передовая группа сблизилась с окопом противника на расстоянии пятнадцати метров и стала синхронно закидывать его гранатами. После трех серий по четыре гранаты ребята запрыгнули в окоп и захватили блиндаж. Четыре вражеских солдата были убиты, а остальные отступили. К ним присоединились две оставшиеся группы и зачистили траншеи в обе стороны на пятьдесят метров. Заминировав позиции слева и справа, группа Жени заняла круговую оборону. Мощная сеть окопов и блиндажей простиралась на полтора километра в длину, вдоль посадки. Блиндажи были соединены между собой винтажными полевыми телефонами 1953 года с надписью «Made in England». Они были громоздкими и бесполезными. Под видом военной и гуманитарной помощи Украине сливали весь шлак с натовских складов.

Когда они общались после этого с другими бойцами, те смотрели на них, как на профессионалов, которые уже побывали в деле. Взяв с собой патроны, гранаты и «морковки» для гранатомета, они собрались уходить. От наших обычных пайков они отказались и взяли с собой только воду.

— Командир, там целый склад этой украинской хавки. Китай можно прокормить! Все иностранное — как будто у украинцев своего ничего нет.

— Молодцы они. Нашли лохов и доят Европу и Штаты, как коров, — стал шутить боец.

— Тут еще не ясно, кто кого доит. Они им сейчас сольют хавку просроченную и устаревшее оружие, как бусы папуасам. Расскажут о свободе и райских кущах. А после оберут до нитки, как это делали англосаксы во все времена во всех уголках мира: от Австралии до обеих Америк, от Африки до Океании. Одни маори новозеландские оказались умными, а всех остальных раздели и обобрали до нитки, — провел я им небольшую политинформацию о колониальной политике европейцев и американцев.

— Ну, да. Раньше, когда старые урки в побег шли, то «консерву» с собой брали: выбирали из заключенных бычка побольше и помясистее и рассказывали ему гладко про свободу и воровские понятия. А он и рад в побег дернуть, — вмешался один из смоленских в разговор. — А после его резали и кушали в дороге, чтобы с голодухи не помереть. Вот и Украина эта типа «консервы».

— Тут еще слышь, командир, мысль есть одна, как базар шифрануть, чтобы в эфире не палиться.

— Какая?

Когда-то в Российской Империи, в славном городе Одессе, среди криминального элемента появился специфический засекреченный воровской жаргон — феня. Этот язык, наполовину состоящий из слов на идише и иврите, помогал местным бандитам, ворам и налетчикам свободно переговариваться и не палиться перед невхожими в криминальный мир людьми и полицией. Это шифрование посланий помогало планировать и осуществлять криминальную деятельность, не боясь «шухера» и «кипиша». Язык благодаря огромному количеству отсидевших в тюрьмах и лагерях во время сталинских репрессий граждан плотно вошел в повседневный обиход и лексику русского языка. Большинство моих бойцов, выросших в обычных рабочих районах и прошедших тюремную школу, свободно «ботали по фене». Они предложили шифровать информацию и использовать закодированный язык. С той поры мы стали называть наши эфиры по рации: «Прогноз погоды». «Погодой» мы называли обстановку. А «Осадками» стали называть контакт с противником.

Все трофеи — гаджеты погибших украинских бойцов, документы, оружие и медицину — я аккуратно упаковал и отправил в штаб. В штабе был отдел внутренней разведки и службы безопасности, который занимался сбором и обработкой всех поступающих разведданных от штурмовых подразделений. Здесь велся учет того, с кем мы воюем, какого рода оружие они используют — и многих других деталей, из которых могла сложиться общая картина, которая помогла бы нам выиграть и снизить потери.

— Командир, там «Калф» и «Сверкай» вернулись, — доложил мне Рома.

Я кивнул ему, чтобы он завел их в блиндаж. «Калф» выглядел испуганным и растерянным, а «Сверкай» не смотрел мне в глаза.

— Оружие нашли?

— Там пизда, командир… — «Калф» опять заладил свою песню, — Там пизда, командир…

«Сверкай» посмотрел на меня и пожал плечами.

— Что с тобой? — спросил я.

«Калф» смотрел на меня взглядом, который бывает у солдат, получивших сильную психологическую травму.

— Давно он так?

«Сверкай» кивнул, подтверждая, что «Калиф» съехал с катушек. Я вызвал командира и доложил, что боец нуждается в помощи психиатра. Командир разрешил отправить его в тыл, чтобы решить, что с ним делать.

Психика некоторых людей не выдерживает ежесекундной смертельной опасности на передке. Человек может быть наделен огромной физической силой, иметь прекрасную подготовку в лучших воинских подразделениях, но, попав в первый бой, получает сильнейший травматический шок.

Его парализует от ощущения беспомощности и от отсутствия контроля над своей жизнью. Психика включает примитивную защиту вытеснения и превращает бойца в мишень и обузу для подразделения.

— Ты как, «Сверкай»? Тоже того?

— Отпустило. Прости, «Констебль». Стыдно.

Он посмотрел мне в глаза.

— Бывает. Мне и самому страшно, — поддержал я его. — Отведешь «Калфа» в ангар на заводе «Рехау» и возвращайся.

— Есть! — по-армейски четко ответил мне «Сверкай».

В нем проснулся солдат, привыкший выполнять приказы.

— Вернешься — пойдешь искать его пулемет и свою винтовку.

Он кивнул и ушел вместе с «Калфом».

Меня стали вызывать по рации, и я включился в работу.

У меня еще не выработалась автоматическая привычка корректировать работу групп и общаться с командиром. Я только начал постигать науку командира боя на передовой.

— Командир, — шепотом сказал Рома. — Давай там поешь что-нибудь или хоть чаю с печеньями попей.

Я кивал ему «давай», так как не мог ответить.

«Крапива» вышел на связь и сказал, что я был прав. Ребята нашего расчета АГС убили трех украинских диверсантов, которые засели между нами и «Пятеркой» и стреляли в обе стороны.

Пришли ребята, которые отводили раненых на завод, где у нас был организован первичный военно-полевой госпиталь.

— Что там с «Циститом»?

— Узбек такой? — спросил меня боец группы эвакуации. — Так он умер. Его к нам принесли: его перевязали и отправили дальше. А до Зайцево он не доехал.

— Он был таджиком, — еще не совсем понимая, что мне говорит этот боец, поправил его я. — Джура умер?

— Ну да.

Комок подкатил к горлу и захотелось заплакать от бессилия. В моей голове возникло лицо «Цистита» на фоне надписи: «Камеди. Душанбе стайл»:

— Все хорошо, командир. Я теперь с Аллахом на небе. Смотрю на тебя и радуюсь. Береги себя, командир — сказал с широкой улыбкой Джура.

Сказав это, он развернулся и спокойно и уверенно ушел в белый и мягкий обволакивающий туман…

Я сел, закурил и сделал первую запись в «Журнале учета личного состава». Написал позывные, номера жетонов и личного оружия тех бойцов, кто получил ранение и ушел на эвакуацию. Последней я сделал запись о потере: Джура, «Цистит». Погиб смертью храбрых. № жетона: К-ххххх. № автомата: хххххх.

День второй. 28.11.22

В районе семи утра на меня вышел командир и сказал, что нужно работать дальше на север, в направлении стелы на въезде в Бахмут. Там находился большой украинский блиндаж, который нужно взять, — заодно разведав позиции. Я поручил это группе под командованием «Банура» и «Викинга».

«Викинг» был конторский и имел, как и «Банур», опыт боевых действий. Он возглавил остатки отделения разведки после смерти «Серебрухи». Они взяли «трал» — самодельный якорь с веревкой, которым можно было вручную снимать растяжки и мины, расставленные врагом — и выдвинулись на триста метров вперед. Растяжка — это самая простая ловушка, которая может встретиться на пути штурмовой группы. Чтобы не попасть в этот капкан, впереди группы шел человек и, бросая перед собой кошку, собирал все невидимые лески, который вели к минам.

Я сидел на рации и пытался представить укрепления, которые предстояло штурмовать группе «Банура». Благодаря регулярным докладам Сани и своему богатому воображению я представлял, как они идут по великолепно укрепленным позициям с разветвленной сетью бетонных дотов и укрытий. В моей голове разворачивалась игра «Call of Duty: War in the Bakhmut».

— Нет тут никаких бетонных сооружений. Просто траншея, обшитая калиброванными бревнами, и все, — докладывал мне Саня. — Навесы в три наката. Ничего особенного.

Мне очень хотелось воевать против иностранных наемников, и я представлял, как мы будем рубиться с такими опытными рейнджерами и профессионалами со всего мира в самом лучшем обвесе. Самым распиаренным подразделением в армии противника были подразделения западных наемников и националистические батальоны. То, что они там есть, я знал наверняка.

— Украинцы отступили. Блиндаж наш. Потерь нет. Закрепляемся, — вышел на связь «Банур».

— Отлично!

Едва успел я ответить, как услышал в рации разрыв мины. Следом последовал еще один разрыв, но уже дальше.

— Нас, походу, срисовали с «Мавика» и накрывают из восьмидесятого миномета с севера, — доложил Саня. — Удаление: метров триста. В общем, начались осадки.

Я принял его доклад, вышел на командира и доложил о захвате блиндажа и обстреле.

Параллельно с группой «Банура» на запад пошла работать группа Жени. Он оставил в первом блиндаже четырех человек, а остальных повел дальше. В современной войне «мясные» штурмы — когда рота встает в полный рост и с криками атакует позиции противника, теряя при этом до тридцати процентов личного состава — стали неэффективны. Современная война требует слаженных действий артиллерии, для создания огневого вала перед штурмующими, и продавливание обороны маленькими штурмовыми группами. К сожалению, кроме АГС и гранатометов на тот момент у нас ничего не было.

Мне приходилось принимать доклады от двух групп, тут же докладывать информацию командиру и, параллельно, решать постоянно возникающие «домашние» вопросы с ситуацией на местах — принимать информацию сверху и доводить ее до своих командиров. Я был подобен многорукому богу, который заменяет старинный коммутатор связи.

«Алло! Алло! Девушка? Соедините меня со Смольным! Алло? Смольный? Как «колбасный завод»?! Мне нужен Смольный!» — я крутился как белье в стиральной машине, пытаясь, при этом, питаться и удовлетворять свои потребности. Было постоянное ощущение, что я хомяк, который вращает колесо в обе стороны.

— Вижу танк и пехоту противника. Накапливаются недалеко от посадки. Удаление: четыреста метров, — сообщим мне «Айболит».

Я отметил точку на карте и передал координаты расчетам АТС, которые могут стрелять одиночными гранатами и лупить очередями по площади. Гранаты, которые используются для стрельбы, — ВОГи взрывались от соприкосновения с поверхностью и поражали противника разлетающимися железными осколками. Одним из расчетов АТС командовал мой старый друг по Молькино — Женька, с которым мы разгадывали вечерами кроссворды. АТС дали несколько пристрелочных выстрелов. Украинская пехота рассредоточилась и залегла.

Мы скорректировали огонь, накрыв танк и пехоту несколькими очередями.

Танк — грозное оружие. Шанс подбить его подручными средствами минимален. Чтобы поразить его, нужно стрелять или в зад, где у него броня намного меньше, чем на лбу, или в бок — между колес. В основном, мы стреляли в целях профилактики, чтобы спугнуть накопление пехоты.

— Вижу дым, который идет из танка! — передал мне Женя.

— Танк? Подбили ВОГами? — не поверил ему я. — Доложи точнее!

— Сзади танка пошел дым. Может, граната попала в воздуховод в районе моторного отсека? Не знаю. В общем, он дымит, и они откатываются, — Женя был спокоен, как удав: ни эйфории, ни ощутимого волнения или восторга в голосе.

Таким как он, флегматикам, простым и безэмоциональным, на войне намного легче. Там, где другой мог известись от нахлынувших чувств, «Айболит» оставался спокоен.

«А горы все выше! А горы все круче! А горы уходят под самые тучи! Но лезет вперед Айболит! И одно только слово твердит: Лимпопо. Лимпопо! Лимпопо!».

— Остановились. Экипаж вылезает. Пусть подкинут им пару очередей «осадков», — попросил Женя.

— Как обстановка? — спросил я после двух очередей из АТС.

— Один «двести». Они его бросили. Сели обратно в танк и поехали. Из танка идет сизый дым.

Командир тоже, как и я, не поверил в поражение танка.

Он поднял «Орлан» — большой беспилотник — но танка не обнаружил. А раз нет танка, то нет и наград. На этом история с танком и закончилась.

— Плюс один к тем четверым, — кратко подвел итог боя Женя.

Этот эпизод показал, что «Айболит» отлично усвоил мои уроки по работе с наводкой артиллерии. Не важно, подбили мы танк или не подбили — важно, что Женя точно навел АТС! Пусть командование не оценило его действий — для себя я мысленно поздравил нас с победой.

Они прошли еще метров двести и наткнулись на следующий блиндаж с украинцами, которые открыли по ним огонь из стрелкового оружия и крупного калибра. Группа выполнила задачу и выяснила расположение огневой точки противника: укреп находился на западе, на стыке лесополосы и асфальтной дороги. Штурмовать его команды не поступало. Я приказал им откатываться обратно.

Через час к нам на позицию пришел «Зеф». Он привел первого пленного, которого они взяли при возращении с штурма.

— Давай пиздуй быстрее, — подгонял его «Зеф». — Смотри, командир! — «Зеф» радовался этому пленному, как игрушке.

— Сам взял пленного? — с улыбкой спросил я «Зефа».

— Ну! Иду там… Первым, а тут смотрю выходит этот фраер! Я ему автомат в пузо — хуяк! Он и дернуться не успел. Реакция сработала, — затараторил «Зеф», кивая на пленного.

Пленный стоял и внимательно слушал то, что говорил Артем. Его внимательные глаза бегали от меня к «Зефу», и обратно. Во взгляде были одновременно и испуг, и сосредоточенность. Это был коренастый мужчина лет сорока пяти, с славянским открытым лицом, короткой стрижкой тронутых сединой волос и зелеными глазами. Он имел широкую грудную клетку и мускулистые руки. Одет он был в отличную форму с наколенниками и налокотниками, явно приспособленную для работы в полевых условиях. «Зеф» притащил его автомат с пламегасителем.

— Ты откуда? Имя? Часть? Звание? — спросил я у него.

— В асы ль… — начал он на украинском, но быстро переключился на хороший русский: — Василий Глушко. 17-й Отдельный Стрелковый Батальон. Солдат. Мобилизованной, — выпалил он, как на докладе.

Я взял у «Зефа» автомат украинца и внимательно стал его рассматривать. Это был хороший АКС-74, с тактической ручкой и пламегасителем.

— Как ты оказался один вдали от своих позиций? — глядя в его настороженные глаза спросил я.

— Заблудился. Я только три дня, как «на нули». Я трактористом работал… Забрали и привезли.

— Не пизди. У тракториста такой формы и такого автомата быть не может. Шевроны какие у него были? — повернулся я к «Зефу».

— Никаких не было. Думал на сувениры забрать. А у него голяк.

— Замотайте ему глаза и отведи на завод. А пока этот тракторист пусть сидит вон там, — указал я, куда посадить пленного. — Сдается, «Зеф», ты поймал важную птицу!

Я протянул ему руку и с удовольствием пожал ее:

— За проявленную смекалку и личную храбрость тебе присваивается внеочередное звание — «Штурмовик в законе»! Можешь обменяться с ним одеждой. Форма, ботинки и остальное теперь по праву принадлежат тебе!

— Служу России! — осознавая всю серьезность момента ответил «Зеф».

Он переоделся и вернулся к своей группе, а пленного я передал дальше по цепочке и доложил командиру свои размышления по его поводу.

— Судя по комплекции и экипировке, это один из ССОшников, которые стреляли по нам с флангов с целью спровоцировать дружественный огонь между нами и «Пятеркой».

— Разберемся. Передам его нашим из разведки, — коротко ответил командир. — Группа «Айболита» — молодцы! Так им и передай!

Логистика

Всю свою жизнь, начиная с тринадцати лет, у меня был свой бизнес. В моем подчинение порой находилось несколько десятков человек. В первую очередь я налаживал логистику поставок и продаж. Сращивал и договаривался. Искал новых партнеров и более выгодные варианты. Здесь я начал выстраивать такие же схемы, как в бизнесе. Для того, чтобы все работало, как единый механизм, командир подразделения должен быть не просто воином, но и хорошим менеджером. А также, по совместительству, — отделом кадров, подбирающим бойцов по личностным качествам. «Антиген» сидел на заводе в «Подвале» и руководил оттуда группами эвакуации. Через него шли продукты и боекомплект. Его ребята доставляли все необходимое на передок и уносили обратно раненных для оказания им первичной медицинской помощи. «Птица» стал заместителем командира и помогал ему в штабе, а я оказался на передовой. Отделение разведчиков «стерлось», и его остатки растворились в моем отделении. Оставался еще Леха «Магазин», который тоже занимался логистикой на дальних подступах.

У нас теперь было несколько позиций, и нам в первую очередь нужно было наладить бесперебойную поставку: от «Подвала» на заводе «Рехау» до всех точек, где закрепились бойцы. Этот путь необходимо было разбить на отдельные отрезки, чтобы сделать подвоз и вывоз более быстрыми и менее затратными для бойцов. Этим начали заниматься резервная группа «Абакана» и группа эвакуации «Антигена». Они прокладывали новую ветку метро: Зайцево — «Шкера» — «Трубы» — «Подвал» — Передок.

«Подвал» украинская артиллерия стала методично разбирать с первого дня: со снарядами у них было все в порядке, и туда ежедневно прилетали разные калибры — от ВОГов с беспилотников до сто двадцатых мин.

Под вечер черно-серое донбасское небо стало по-зимнему неласковым. Воздух был наполнен тоскливым холодом и колючей тревогой. Наша основная позиция, на которой я находился, была на перекрестке между заводом «Рехау» и стелой при въезде в Бахмут. Знаменитая стела стояла метрах в четырехстах перед моей позиции. Чуть правее от нее, в самом начале поселка Опытное, работали группы «Прокопа» и «Утяка», которые оставили нам наш укреп с блиндажами. Группа под командованием Сани «Банура» и «Викинга» заняла новый блиндаж. Женя был с запада и ждал дальнейших указаний.

И без того тусклое и бледное солнце стало клониться к горизонту. День заканчивался. Я закурил сигарету и осторожно выглянул из траншеи за бруствер. Прямо на север от нашей позиции, в сторону Бахмута, уходило Артемовского шоссе. Дорога была разбита, покрыта трещинами, грязью и выбоинами. По всей поверхности асфальта были видны ямы, наполненные грязной, мутной водой. По обеим сторонам шоссе росли деревья и густые кустарники. Листья от них бурым неряшливым ковром устилали землю. Голые растения, раскорячив свои черные ветки во все стороны как инопланетная плесень, ограничивали видимость до тридцати метров. Земля, за которую пришли умирать солдаты, выглядела убого.

Из-за постоянных минометных обстрелов и огневого контакта с противником у нас пошли потери «трехсотыми».

Я начал пополнять группы бойцами из резерва, и нам удавалось справляться со всеми задачами, но они стали усложняться. Новый уровень требовал все больших навыков и усилий. Я приноравливался сидеть на рации и корректировать работу своих групп, держать связь с командиром и другими точками.

Я вернулся в блиндаж и продолжил жить в режиме «берсерк»: работа на станции с постоянными докладами от командиров групп, доклады наверх — командиру; кофе, шоколад и сигареты одна за другой. Ссать приходилось в банку из-за невозможности отлучиться даже на несколько минут.

То я сидел на рации в блиндаже, то выходил в траншею, чтобы хоть как-то сменить обстановку и вылить мочу за бруствер.

Стоя в траншее, я посмотрел налево и увидел «Моряка». Он, потеряв всякий страх, прогуливался по траншее в полный рост. Вдруг, совсем обнаглев, он запрыгнул на бруствер и стал всматриваться в даль.

— «Моряк»? — он уставился на меня непонимающим взглядом. — Ты что железный дровосек? Снизь силуэт.

Я показывал ему рукой, чтобы он присел.

«Матрос» спрыгнул обратно в траншею и нехотя пригнулся, спрятав голову за бруствер. Я недовольно покачал головой. Люди из части моего отделения как будто не понимали, где они находятся. Они не понимали, что здесь другой мир: что на той стороне сидят солдаты противника и снайперы, которые только и ждут, чтобы ты подставил свою голову. Один выстрел, и пуля, попавшая в голову, разрывала ее с неприятным треском. Череп буквально взрывался и разлетелся на части, раскидывая в стороны куски мяса, брызги крови и мозгов. В лучшем случае смерть была мгновенной и легкой. В худшем — человеку вырывало часть лица или шеи, и он еще какое-то время продолжал жить, заливаясь кровью и тараща на мир непонимающие глаза. «Матрос» пока так и не понял, где он.

Начало «наката»

— Констебль — РВ, — вышли на меня наши соседи по рации.

— На связи!

— Наблюдаем с нашей «птицы» движение противника в вашу сторону. На вас из Бахмута движется два хаммера» с «Браунингами», при поддержке пехоты. Готовьтесь принять гостей. Как принял?

— Понял хорошо. Спасибо.

Я выключил рацию.

Одновременно с севера и запада раздались разрывы крупного калибра и свист пуль. Несмотря на дальность, огонь был настолько плотный, что некоторые пули долетали и до нас.

Я инстинктивно пригнулся в траншее и вздрогнул от крика, доносившегося из рации.

— Констебль, по нам работают крупным калибром! — орал «Викинг».

— Не ори! — остановил я его. — Доложи обстановку.

Что видишь?

— На нас идет «накат». Метрах в ста от нас вижу технику с крупнокалиберными пулеметами, и пехоту. У нас много «трехсотых» и «двухсотых». «Хисман» пробовал долбить по ним из пулемета, но у нас нет бронебойных патронов.

Что нам делать?

— Держать позиции! Свяжусь с командиром и вызову. Будь на связи.

Я понимал, что без поддержки артиллерии им позиции не удержать. Следующие на пути наката позиции Жени и наши. И если ВСУшники не затормозят, то, выбив передовую группу, они попрут дальше. Рядом, при попадании по веткам, взрывались разрывные патроны калибра 12,7 мм. Плотность огня нарастала. Я крикнул Роме, чтобы он пробежался по всем траншеям, которые мы занимали, и привел всех в боевую готовность.

— «Констебль», нас окружают, — спокойно доложил Женя. — Они пытаются нас отрезать. Что делаем?

— Занимай круговую оборону, — серьезно сказал я. — Отступать нельзя. Сейчас надо держаться, парни, во что бы то ни стало.

— Принял, «Констебль». Будем держатся. Боекомплект полный.

Я вышел на командира и доложил обстановку. «Крапива», недолго думая трезво оценил обстановку и вышел на связь.

— Передай всем, чтобы откатывались и держали перекресток. Разведчики говорят, что со стороны «Айболита» работает танк. Они там в одиннадцать человек позицию не удержат. Только людей зря положим.

— Мы удержимся! — неожиданно влез в эфир Женя. — Мы тут хорошо окопались, и БК украинского полно! Гранаты! Патроны! РПГ! Плюс трофейные гранатометы — «Энлавы» одноразовые! Мы уже научились долбить из них. Бросать жалко.

— «Айболит», приказываю отойти, — четко и спокойно поставил точку «Крапива». — Без артиллерии вы там не продержитесь. Отходите и держите укреп на перекрестке.

Я связался с «Викингом» и «Бануром» и приказал им выводить людей к нашей позиции. Предупредил, что будем прикрывать их отход из АГСа, и попросил корректировать огонь. Начало быстро темнеть. Перекидывая наши отступающие группы и создавая шквал огня, «тяжи» — тяжелая артиллерия — очередями выпустили тридцать гранат. У меня был свой автомат с подствольным гранатометом и коробка ВОГов. Я стал накидывать их в эти сектора, выпуская один за другим. В Чечне у нас был безлимит по ВОГам, и я отлично научился стрелять ими навскидку. В бою нет времени выставлять прицельную планку. Когда долго стреляешь, формируется автоматическое поведение: рука набивается, и, если тебе нужно стрельнуть на триста метров, ты интуитивно стреляешь под определенным углом. Я продолжал накидывать гранаты, пока они не закончились. Украинские десантники сбавили темп, давая возможность отступить нашим группам.

Вокруг началась стройка века. Минометы методично забивали сваи в землю. Кругом летело, гремело и стучало. Какофония ударных и жужжащих звуков впивалась в уши и сверлила череп изнутри. Сначала было страшно. Потом пришли усталость и безразличие к звукам. Время стало растягиваться, а внимание стало мозаичным и избирательным. Из общего хаоса происходящего мозг выхватывал отдельные, не связанные между собой события и концентрировался на них. Со своего места, у выхода из блиндажа, я увидел бойца с позывным «Болеет» — зека лет сорока пяти, который в общей сложности провел в зоне больше, чем за ее пределами. Он ходил в женской шапочке с бубенчиком и стразами, которую нашел в Попасной. Он говорил, что в ней «было тепленько». На моих глазах, под этим огнем, «Болеет» достал и вскрыл банку тушенки и стал есть. Он сидел и тупым, ничего не видящим взглядом смотрел перед собой и ел холодную, жирную тушенку. Челюсть его медленно пережевывала куски мяса с холодным жиром. Губы и язык постоянно двигались, помогая заглатывать еду. Не знаю почему, но зрелище жрущего холодную тушенку «Болеста» завораживало. Видимо, еда была единственной ценностью, в которую он верил в этом хаотичном мире. Еда была его молитвой и, одновременно, ответом на нее. Я смотрел до тех пор, пока он не доел и не вытер землей ложку от жира. После этого он сжался в зеленый комок, спрятал лицо в бушлат и задремал. «Болеет» был счастлив.

Огонь на время прекратился, а моя работа сразу на двух рациях — нет. Блиндаж на перекрестке стал местом притяжения не только моих отступающих бойцов, но и групп соседей. Первыми в наш окоп «упали» три бойца, прибежавшие от стелы. Два бойца притащили «трехсотого» который стонал.

— Что там происходит? — спросил я у одного из них.

— «Укры» наступают, — выпучив глаза, говорил боец. — Их много!

Второй боец, помогал по новой перетянуть жгут раненому, который протяжно выл, закусив нижнюю губу.

— Пацаны, я умру? — жалобно спрашивал он, переставая выть.

— Не умрешь! Тебя оттащат назад. Все будет хорошо, — успокаивал я его.

— Хорошо бы…

Он часто моргал глазами, как испуганный ребенок, которого незаслуженно обидели.

В детстве я много раз видел войну в художественных фильмах о Великой Отечественной. В них под огнем красиво бегали солдаты и падали, сраженные пулями. Они героически умирали за Родину, и, если в них попадала пуля или осколок, это выглядело эстетично. Но в реальности все было прозаичнее и грязнее. Пацаны прибегали и приползали на нашу позицию поодиночке и группами.

Фото боец «Бас»

Среди них я заметил «Баса» и «Макса» — двух бойцов из группы эвакуации, которые принесли «трехсотого». «Бас» был из проектантов, а «Макс» был со мной в Молькино.

Они удивительным образом спелись, когда происходило слаживание на полигоне, и с тех пор работали вместе.

— Вы откуда тут? И почему не на «Подвале»?

— Да… — замялся «Бас», — послал нас «друг» один… в кавычках. Его одного хотел, — кивнул он на «Макса», — а я с ним увязался. Вышел у нас с этим другом спор небольшой по поводу личного примера командира для бойцов.

Он нас и переделал в штурмовиков. Сказал: «Ваш звездный час настал!».

— «Антиген»? Ко мне послал? — удивился я.

— Нет, — покачал головой «Макс». — За эти сутки, где только ни были.

— Сначала пошли вперед, — «Бас» показал рукой в направлении стелы. — Приходим туда, а там — чудеса. Я такое первый раз в жизни видел! Окопы какие-то выкопаны такие, как ямки. Люди в ямках в этих лежат. Я глянул, думаю: «Е-мае, блин, во вы даете!», — «Бас» искренне удивлялся.

Его лицо с хорошо развитой мимикой раскрашивало рассказ эмоциями:

— Принесли им поесть и воды. Ну, в общем, из еды: один паек на двоих.

— И бутылка воды на двоих, — добавил «Макс»

— Особо там не до еды было. Но я им там объяснил, что в пайке самое важное — сахар. Он как углевод быстрый.

В случае чего — с водой его пить. Ну и присыпать рану сахаром можно. Он идет как гемостатик: кровь останавливает.

В общем, кое-что порассказал им, — посмеивался «Бас», вспоминая неопытных бойцов, которых встретил у стелы.

«Бас» был взрослым, коренастым мужчиной спортивного телосложения. Несмотря на возраст, он был физически сильнее многих молодых бойцов. Я слушал его и понимал, что он начитан и способен принимать самостоятельные решения. Судя по умным глазам, он отличался от основного контингента, который попал к нам в отряд. Сидел он за убийство.

— Так вот, — продолжил он рассказ, — глаза выпучили на меня, спрашивают: «Откуда знаешь?». Я говорю:

«Да неважно». Мы, значит, в этом окопе заночевали. Там мины эти летят. Тоже они все этим минам кланяются, — он опять заулыбался, видимо, вспоминая как при звуке «выхода» — вылета мины — неопытные бойцы мигом бросались на землю. — Я говорю: «Господа, успокойтесь. Посчитайте выход, посчитайте приход — и все будет понятно». Как бы такие моменты.

— А тут вы как оказались? Откатились со всеми?

— Не совсем… Не успели мы заночевать там, как начался накат. Наши стали отстреливаться. Но стрелки из них, я так скажу, так себе. В итоге из всех только мы с «Максом» и стреляли.

— ВСУшники, главное, неясно, откуда стреляют. Автоматы все с пламя гасителями: ни огня, ни выстрелов не видно, — влез с комментарием «Макс». — На слух стреляли.

— Но факт: ночь нормально выдержали. Утром пошли на другой окоп. Удачно все произошло. Но, как пришли, я удивился. Трупы еще не остыли, а наши уже потрошат эти пайки украинские. Рюкзаки себе набивают. Вот аж взбесили паскуды!

Я, с интересом слушал рассказ «Баса» о его ночных приключениях. Он был естественен в своих возмущениях глупостью людей, которые, пренебрегая опасностью, старались набить рюкзаки добром.

— Вафлю раззявили свою и мародерку делят. Двух хохлов завалили и стоят там: кто ботинки меряет, кто че…

— Конченные, — резюмировал «Макс».

— Пришли мы, значит, стоим, разговариваем. А уже чуть стемнело. А балбесы эти стоят там трындят в стороне. То есть ни фишка не стоит — вообще ничего! — «Бас» выдержал паузу. — И «привет»: первый прилет РПГ — сразу три тяжелых «триста» и дымы пошли. Пошли хохлы в накат. Началось самое такое веселье. Был бы хоть бой стрелковый, можно было хоть что-то там. Но стрелкотни особо не было. Нас просто раскатывали, и летело в нас все, что только могло стрелять. Три тяжелых «триста». Одному ранение в голову, одному ногу перебило, а третьего тоже зацепило. Значит, хватаем с «Протопом» раненного в голову, перевязываем и потащили. «Макс» тоже зацепил одного и поволок. Оттащили, и обратно за вторым. Подбегаю, а у него граната в руке. Чека выдернута как бы, а он лежит.

Я говорю: «Дай-ка сюда гранату — мы ее используем». Ну я ее в сторону хохлов закинул. Потащили его сюда, в вашу сторону. Вылетает, короче, броневик! Я таких броневиков не видел раньше… Не знаю, что это.

— МРАП, наверное, американский, — предположил «Макс».

— Здоровенный такой на колесах на этих. Начинает стрелять с «Браунинга». Я «трехсотого» кое-как затянул за дерево, блин. А там такой был овражек и получился как бруствер. Как естественная защита, в общем. Смотрю: «Протоп» упал и лежит землю зубами рыть начинает. А он конкретно по нему огонь ведет. Если бы водила был поумнее, он бы мог вперед чуть продвинутся и все! Достал бы. Я понимаю, что его как-то отвлечь от «Протопа» нужно. А у меня кроме автомата вообще ничего нету. Ну гранаты там, понятно. Но на сорок метров гранату не добросить. Да и толку — там ветки, деревья. Я вот хорошо его запомнил. Колпак такой, кресты бундесве-ровские белые на дверях. Еще у меня мысль такая: «Дед мне рассказывал, как воевал. Как он танки жег эти с крестами, а я тут, в XXI веке, с крестами с этими столкнулся!». У него колпак такой стеклянный, ну я ж не идиот, я четко понимаю, что я колпак этот не пробью. Ну это вот откуда пулеметчик стреляет сверху: наполовину металлический, наполовину стеклянный! Ну, думаю, хоть как-то «Протопу» дать возможность уйти. Я ППшками — патронами повышенной пробиваемости стреляю по этому колпаку. Пули эти отлетают — только искры сыплются от этого колпака. Он разворачивает пулемет и по мне, — «Бас» с азартом рассказывал о смертельной опасности, как о забавном приключении. — Я упал за этот бруствер на «трехсотого»: лежи говорю, паскуда! А он стреляет и пробивает насквозь вал этот земляной. Я и говорю, вот если б чуть-чуть, то все. Чисто мозгов не хватило у водилы, а может «на изжоге». Я вот тогда очень сильно пожалел, что у меня там ни «Мухи» нет, ни РПГ. Я бы хоть каток ему отстрелил. Ну, вот такой вот момент. Все, вроде первый оттянулся, я выдохнул. Тут второй заезжает. Думаю: «Вообще капец! Надо лежать тихо». Броневик уже стрелял не по нам, а вдоль посадки — уже по вашим позициям, куда люди отходили. Я, значит, этого типа тяну. Он говорит: «Нога, нога…».

Я говорю: «Слушай, ну нога, а что делать?! Надо терпеть. По-другому никак». В общем, я уже весь в мыле. Я весь мокрый, как мышь. Благо, там прибежали двое пацанов, забрали его и утащили. Я, получается, последний вообще остался. Не потому, что я там герой — отход прикрывать — а просто я устал. Начинаю отходить потихоньку, слышу: «Пацаны, помогите!». Поворачиваюсь: стоит тип возле дерева, нога перевязана жгутом. Я говорю: «Иди сюда!». Он говорит: «Я не могу.

Я теку — у меня жгут соскочил». Жгут достаю свой, начинаю его перетягивать. У него бедро пробито: перчатки скользят, все в крови. Перетянул его кое-как. Начали оттягиваться, и в метрах семи от меня выскочил хохол. Первый был, короче, который лег. Я с него шевроны все поснимал.

«Бас» достал из кармана шевроны с именем «Химик» и показал мне.

— Разгрузку вот с него сдернул, — похлопал он себя по красивой разгрузке. — Такие дела.

— Ты красавец, «Бас»! — искренне восхитился я его рассказом.

Тут, не потеряв ни одного бойца, в полном составе, прибыла группа Жени. Они ворчали, что им не дали дать отпор и повоевать как следует. Они уходили налегке и успели взять из трофеев только то, что смоги унести. Женя смотрелся лучше всех из нас: в своей новой каске и удобном украинском бронежилете.

Через сорок минут на нашей позиции образовался «бангладеш»: бойцы практически сидели друг у друга на коленках, как люди в метро в час пик. Но этот вагон вез их не домой, а в неизвестность ночи. Я заметил «Прутка», который был в группе «Банура».

— Привет, «Пруток». Вы выбрались?

— Да, — ответил он устало.

За двое суток вся одежда бойцов была испачкана глиной и кровью раненых. Они уже не походили на необстрелянных новобранцев и выглядели, будто провели тут год.

— Что там с вами приключилось?

— Да, что? — задумался он. — Мы пошли под командованием «Банура», куда приказали — где нашли блиндажи укропов с брошенными ящиками боеприпасов, с сухпаями, одеждой и всем остальным, — стал четко по-солдатски докладывать «Пруток». — Они уходили, видать, в спешке и все побросали и оставили нам. Были найдены блиндажи под танк, под БМП и скорей всего, как я понял, именно под тот танк, который выезжал на нас раньше. Это было метрах в пятистах от блиндажа, занятого первым.

— Это мне «Банур» и «Викинг» докладывали. А бой как завязался?

— Началось с обстрела минометами рядом с нами; «птички» с ВОГами. Сначала мы держали оборону. А когда уже поджимались очень сильно другие ребята, которые восточнее держали оборону, и нас стали брать в подкову, ничего не оставалось, как откатиться для помощи. Нам бегом через поле пришлось группой — через такую молодую посадку — прорываться к ним. Ребята, которые шли параллельно на восток и которые держали большой бой, где они потеряли половину «двухсотыми» и «трехсотыми», — когда мы пришли — по ним серьезно работали АТС и пулеметы. Укропы стали нас зажимать. Уже темнеть начинало. Получается, вести бой они практически не могли, потому что группа разведывательная и малочисленная, к тому же вымотанная, в небольшом бардаке. Атака уже шла по нам и по этой группе. И получилось так, что били с трех сторон. От вашего этого блиндажа велся огонь — через посадку — по прямой через нас из гранатометов. Мы думали, что украинцы тут тоже, — он путался и повторялся, неосознанно передавая суматоху и неразбериху боя. — В такой спешке, в небольшом количестве, много растерянности. «Банур», получил приказ оттягиваться к вам в блиндаж. Мы, видно, не поняли тогда. Я и еще четыре человека остались: это пулеметчик один, автоматчики-пацаны. Мы приняли бой в суматохе. Все были растеряны — пришлось на месте предпринимать действия. Сказал ребятам занимать оборону круговую. И мы тогда, честно говоря, растерялись, потому что не понимали с какой стороны наши? Где не наши? Мы уже думали, что нас плотно зажали. Боеприпасов оставалось мало и нас со всех сторон: и с гранатомета, с крупнокалиберного — со всего — с миномета. Всем крыло. Я заметил людей и стал кричать пароль, и оказалось, что это наши, которые своих тянут, раненных. По перекличке мы поняли друг друга и, соответственно, я пошел к ним на помощь. Там оказалась, слава богу, рация, которую мы никогда не бросаем. Ихний командир был то ли уже «двухсотый» на тот момент, либо «трехсотый» — не хочу врать. Я попросил связаться по рации и спросил: «Наши действия?». На что был получен приказ оттягиваться назад, к тебе, занимать оборону и, соответственно, переносить «трехсотых» на пункт оказания медицинской помощи. Схватили всех «двухсотых» и «трехсотых» ребят. Дал команду, чтобы все оттягивались. Когда бежали, в это время у нас появлялись еще «трехсотые»: если мы вначале могли тянуть ихних «двухсотых» и тяжелых «трехсотых» вчетвером, то потом уже по двое тащили.

Мы бежали — уже ничего не видно: ночь, деревья, ветки валяющиеся. Падали в яму на бегу, по нам прилетали мины, АГС — все остальное. У нас появлялись еще «трехсотые», — скороговоркой заговорил «Пруток». — И мы, получается, кого тянули вчетвером — уже втроем тянули. В общем, из последних сил. Честно, был уже очень большой страх, что мы не выживем. Понимаешь: мы в кольце, под их давлением и танков, то есть все было жестко.

— Ладно, отдыхайте пока. И дальше нужно раненых тащить в медпункт.

— Хорошо, — спокойно ответил он и присел в траншее.

Последний рубеж

Вблизи позиции продолжали взрываться мины разных калибров. Комья мерзлой земли и грязи, куски деревьев и мусорной пыли накрывали нас. В воздухе визжали, как сверла стоматолога, осколки и пули крупнокалиберных пулеметов, бивших короткими прицельными очередями с севера и северо-запада. От взрывов закладывало уши, и всякий раз, когда я слышал далекий выход, сердце сжималось.

«Лишь бы не в окоп!» — успевал подумать я до момента разрыва.

Прячась от огня, осколков и пыли бойцы стали отползать в блиндажи. Как пингвины, которые сбиваются во время арктической метели, они прятались в самые защищенные от поражения места. Чем больше возникало хаоса вокруг, тем больше обострялась интуиция. В кризисной ситуации я инстинктивно понимал, что необходимо действовать именно так, а не иначе.

В большом блиндаже и траншее набилось человек шестьдесят. Вокруг меня сбились командиры групп, и каждый пытался что-то сказать, перекрикивая остальных. Концентрация гремучей ядовитой смеси из противоположных эмоций наэлектризовала атмосферу блиндажа и ждала только последней искры, чтобы превратиться в панику.

Если бы я был вожаком стаи бабуинов, я бы заколотил себя в грудь кулаками с устрашающими криками, чтобы показать силу и храбрость своему племени: я бы схватил палку и стал бы неистово размахивать ей над головой, показывая, что я не боюсь хищников! Но я был человеком, и командиром, попавших под мое командование солдат.

— Молчать, блядь! Заткнулись! — заорал я.

Крики мгновенно стихли и превратились в затихающий ропот.

— Слушай команду! Быстро на позиции! Держим сектора, как учились!

Я вышел наружу и присел в выкопанную огневую точку слева от входа.

Не успела половина бойцов выкатиться из блиндажа, как раздался первый танковый выстрел, и практически мгновенно прозвучал взрыв. Между выходом и взрывом прошло меньше секунды. Снаряд разорвался в двадцати метрах от меня, в окопе. Ударная волна мгновенно разметала в разные стороны людей, которые были поблизости. Невидимая, мистическая сила ударила по ним и расплющила их тела о стенки траншеи. Два тела, как тряпичные куклы, подлетели в воздух и упали на бруствер.

— Ааааааааа… — истошно завыл кто-то в пыли, поднятой взрывом. — Сука! Больнооо!

— Рука! Рука! — стал орать другой голос.

Выстрел из танка невозможно перепутать ни с одним другим выстрелом. Особенно если танк близко и бьет по вашей позиции прямой наводкой. В нем есть тяжелая и неумолимая животная сила. Танк — это тираннозавр, универсальная машина уничтожения и убийства с железными мышцами траков, хищными обводами башни и жалом ствола, проникающим сквозь расстояния и преграды. В нем вся неизбежность и неотвратимость разрушения и смерти. Вид танка, как вид монстра, одновременно и притягивает, и пугает. Подвижное и маневренное орудие уничтожения противника и укреплений.

Танк подавляет волю и силу сопротивляться. Наверное, так же себя чувствовали пехотинцы всех предыдущих нескончаемых войн, когда на них неслись закованные в латы конники, слоны или колесницы. Ты стоишь в строю, в своих доспехах или без них, и видишь маленькие точки вдали. Точки постепенно приближаются и становятся все более осязаемыми. Ты слышишь нарастающий гул копыт и клубы пыли, поднимающейся из-под них. Перед тобой все отчетливее вырастает монстр, который готов тебя растоптать и вдавить в землю, разорвать на части, переломав все кости. Периферийная тревога перерастает в страх, и мозг начинает кричать и умолять спрятаться и убежать, но нужно стоять и встречать неизбежное, надеясь на то, что ударит не по тебе.

Да, арта — это страшно. Но когда по тебе работают артой или минометами, страх другой. Где-то там происходит выход, и ты ждешь, когда будет прилет. Ты не видишь ни миномета, ни пушки. Они бьют навесиком, как мортира. Почти всегда есть время между первым пристрелочным выстрелом и подводкой — поменять позицию или успеть зарыться в какую-нибудь нору. Танк, который стрелял по нам, бил прямой наводкой. Нарезная пушка старого доброго Т-72 калибра 100 миллиметров стала разносить нашу позицию прицельным огнем.

Прозвучал второй выстрел…

Время замедлилось и превратилось в кисель. Была ли это причудливая иллюзия, которую создал мой мозг, или он действительно способен в смертельно опасной ситуации воспринимать реальность по-другому. Я не знаю. Но в тот момент я увидел снаряд, который пролетал мимо меня. Он как будто застыл на мгновение в воздухе, выпустил кумулятивную струю сзади себя и влетел прямой наводкой в блиндаж — в самую гущу моего отделения, раскидывая в стороны тех, кто стоял на его пути, и сминая остальных. Ярким шаром сверхновой звезды вспыхнул взрыв. Силой взрывной волны он ослепил меня и отбросил назад. Воздух стал листом железа, которым невидимый великан ударил меня по всему телу. Меня, как теннисный мяч, ударило об стенку траншеи и бросило лицом вниз. В голове играли адские колокола, размеренно ударяя железным молотом по стальной наковальне.

— Костя, сынок. Давай жми на педали!

Мой отец стоял в нашем старом дворе и смотрел на то, как я пытаюсь научиться ездить на велосипеде.

«Такой молодой?»

Меня переполнял щенячий восторг от его подбадриваний и от ощущения полета и свободы, которые мне дарила самостоятельная взрослая езда на велике!

— «Констебль», ты живой? С тобой все нормально? — услышал я голос и пришел в себя.

«Какой странный сон. Когда я успел уснуть?» — подумал я и с трудом приоткрыл глаза.

Вновь почувствовав тянущую боль в области спины, я вспомнил про взрыв и стал слышать стоны и крики вокруг.

Я сунул руку под броник и одежду, ощупывая свою спину. Рука была сухой. Крови нет.

— Живой, — крикнул я «Викингу», не слыша своего голоса.

Я встал на четвереньки и попробовал подняться. Меня замутило. Шатаясь и пригнув голову, я пошел к блиндажу.

Выход. Взрыв!

Третий разрыв был еще дальше в окопе. Снаряд врезался в дерево и расщепил его на причудливые лучины. Осколки снаряда, разлетаясь во все стороны расширяющейся сферой, прошили землю и блиндаж, который находился рядом. Третьим выстрелом убило еще двоих человек.

Вокруг копошились раненые и контуженные бойцы. Рядом со мной из-под двух обездвиженных тел выползал «Абакан». Он, как в фильме «Матрица», слегка подрагивал как виртуальная проекция. В голове звенело, а воздух наполнился пороховыми газами, кровью и горелыми тряпками. Маскировочная сеть, которой был накрыт блиндаж, загорелась сразу в нескольких местах и едко дымила.

— Фосфор! Нас жгут фосфором! — заорали у выхода из блиндажа. Бойцы, выползая из всех щелей, стали ломиться к выходу, толкая и перескакивая друг через друга, наступая ногами на раненых и мертвых. Началась паника. Прямо передо мной сидел контуженный боец и пытался набрать в легкие воздух, который вышиб из него взрыв. Кровь тонкими темными струйками текла у него из ноздрей и ушей.

— Нужно их остановить! — заорал я Ромке и «Айболиту», появившемся из ниоткуда.

Я стал хватать бойцов за шиворот и отбрасывать назад, прорываясь к выходу.

— Отставить панику! — орал я на ходу. — Отставить панику!

Мой крик остановил несколько человек, и они запустили цепную реакцию. Бойцы стали приходить в себя и таращились на меня, не понимая, что делать. Рома и Женя стали командовать и помогать им разгребать завалы из тел.

— Кто цел, занимается выносом раненых! Десять человек остаются со мной, остальные обеспечивают эвакуацию!

Я увидел Саню, который давал указания своим пацанам:

— «Банур»! Командуй эвакуацией! Выносите тех, кто не может идти.

Огонь снизился, и я увидел, как «Вардим» резко высунулся из траншеи с гранатометом и выстрелил в направлении противника. Следом за ним стал стрелять еще один боец, позывного которого я не знал. Они по очереди стреляли то на запад, то на север, обозначая противнику, что мы держим оборону.

Люди с первых дней раскрывались на войне по-разному. Война, как лакмусовая бумажка, обнажала сущность человека и показывала, на что он способен. Война была похожа на «Зону» из рассказа Стругацких «Пикник на обочине».

В «Зоне» исполнялись самые сокровенные мечты человека.

Не те, о которых он громко кричал и заявлял, а те, что составляли суть его личности. Война была «Зоной», где сущность человека проявлялась в своей первозданной наготе. Люди, способные действовать мужественно, быстро показывали себя, как и те, кто трусил и прятался за спинами других, в надежде выжить и сохраниться. Социальный лифт работал в обе стороны, и те, кто вчера был никем, быстро продвигался за счет своих качеств в командиры. А те, кто не проявлял никаких качеств, скатывался в подвал.

— Командир? Меня нужно нести, — подполз ко мне «Грязныш». — У меня руку оторвало!

Его рука болталась как плеть, и ватник был сильно пропитан кровью.

— Перетяните его, — попросил я пацанов, стоявших рядом. — Где твои жгуты?

Я стал ощупывать его и не смог найти ничего.

— Меня нужно нести… — продолжал он стонать.

— Заткнись! Нести нужно тех, кто не ходит. А у тебя ноги на месте. Перетягивайся и ползи своим ходом назад вместе со всеми.

«Грязныш» скорчил жалостливое лицо и замолчал.

— Рома, перетяни ему руку, а то вытечет, — крикнул я «Абакану».

Вокруг постепенно восстанавливался порядок, и хаос первых минут стал приобретать черты осознанной деятельности.

Я увидел Женю, который помогал сооружать носилки и вытаскивать раненых из траншеи. С удивлением и радостью увидел, что «Бас» с «Максом» опять тянут кого-то на самодельных носилках. «Грязныш» с разрезанным рукавом и перетянутой жгутом рукой ковылял за ними.

С наступлением кромешной темноты интенсивность стрельбы со стороны украинцев спала. Танк сделал еще пару выстрелов и укатил на перезарядку. Танковые расчеты у ВСУ были отличными. Я не знаю, кто их готовил, и кто ими командовал, но отработали они четко и точно. После подсчета потерь я вышел на связь с командиром.

— Шесть «двести», тридцать «триста». Половина из них тяжелые. Выносим на «Подвал».

— Как вообще обстановка?

— Шесть человек осталось на позиции из шестидесяти. Остальные занимаются выносом раненых. Готовимся принять бой.

— «Констебль», ты, судя по интонации, со мной прощаешься? — в своей манере, поддержал меня командир. — Эту позицию сдать нельзя!

— Хорошо. Будем держать. Буду докладывать по ходу пьесы.

Внутри действительно было такое ощущение, что это был мой последний день.

— Доклад каждые пятнадцать минут, — закончил командир.

Я по голосу слышал, что ему тяжело и тревожно. Верил ли он в то, что мы продержимся и не отступим? Я не знаю. После того, как ушла последняя группа эвакуации мы стали распределять сектора и готовиться к бою. Со мной на позиции остались: Рома «Абакан», Женя «Айболит», Артем «Вындин», «Викинг», «Дружба» и еще пару человек, которых я не мог распознать в темноте. «Дружба» был боеспособным и грамотным таджиком, у которого был ПНВ «Фортуна». Еще один «теплак» — тепловизор — был у Жени. Его нашел «Эрик», когда они брали первый блиндаж и принес сюда. Мы собрались и стали распределять сектора для обороны.

— Ну что? — задал я пространный и очень конкретный вопрос.

— Командир, мы с тобой, — за всех ответил Женя.

Остальные молча смотрели на меня и ждали моих приказов.

— Пацаны, для меня большая честь воевать с вами.

Мы стояли и смотрели друг на друга, понимая, что ситуация непростая, и мы можем погибнуть.

— Нам нужно занять круговую оборону. Собирайте все магазины, которые остались от убитых и раненых. Там, на бруствере, лежит пара человек. Заберите у них магазины и гранаты.

Они кивнули и молча разошлись по траншее, занимая огневые точки.

У нас оказалось тридцать автоматов, сотни три полных магазина к ним и большое количество гранат.

— «Дружба», ты держишь север. Наблюдай в теплак дорогу в сторону Бахмута и заправки, и, если поползут, стреляй. «Айболит», бери западное направление. Остальные рассредоточиваются между ними на расстоянии семи-восьми метров.

У меня с собой был блокнотик, в котором были записаны шесть телефонов. Я боялся, что он попадет в руки врагов и моим родным могут начать названивать, требуя выкуп. Или пришлют фото моего мертвого тела. Я достал его и несколько раз вслух проговорил телефон отца, чтобы запомнить. Достал зажигалку и, присев в траншее, поджег лист с телефонами. Я держал его и смотрел, как огонь пожирает бумагу, которая связывала меня с прошлым и с мирной жизнью.

— Мам, пап… Пока, — попрощался я вслух с родителями.

Огонь стал жечь пальцы. Я уронил остатки бумаги, которая догорела еще на подлете к земле. Я втер ее ботинком и пошел к ребятам. Гекатомба — жертва богу войны — была принесена, и теперь со мной не осталось ничего, чтобы хоть отдаленно напоминало о том, кем я был раньше.

Ночной бой

Глаза человека не приспособлены хорошо видеть в темноте. Когда нет возможности ориентироваться при помощи зрения, мозг начинает искать альтернативные способы получения информации.

В темноте слух невероятно обострился и стал улавливать малейшие шорохи. Я сидел в траншее, и мне постоянно казалось, что украинцы подползают к нам со всех сторон. Любой звук, который раздавался с их стороны, либо слышался как перешептывания на «ридной мови», либо как позвякивание оружия. Я очень сожалел, что мы не успели ничего заминировать, кроме кустов с севера запада. Если бы не «Дружба» и Женя, с их приборами, нам бы пришлось туго. Первая группа противника пыталась зайти с севера — со стороны посадки, которая находилась вдоль шоссе.

— Наблюдаю врага. Вижу, восемь силуэтов, — передал мне «Дружба». — Двигаются в нашу сторону. Что делаем, командир?

— Пацаны, в сторону севера нужно открыть плотный огонь «по-сомалийски». Выпускаем по три рожка в ту сторону.

Мы открыли огонь по противнику, и он откатился.

Примерно через полчаса был еще один накат. В этот раз они попробовали провести его практически с тыла: они каким-то образом пробрались и обошли нас полем, зайдя с юго-запада. Женя заметил движение, и мы, подпустив их на сорок метров, одновременно стали кидать туда гранаты. Враг отступил.

Периодически на связь выходил командир и, узнавая обстановку, подбадривал нас. За следующие два часа украинцы предприняли еще две попытки сблизиться, но мы пресекли их таким же способом. Ближе, чем на сорок метров подползти им не удавалось.

Я вышел на связь с «Антигеном» и договорился с ним о пароле для тех, кто будет возвращаться с «Подвала» к нам на позиции. Через час стали подтягиваться первые бойцы из моей группы. Они доползали до бетонного забора, который окружал завод «Рехау», и перебежками преодолевали последние пятнадцать метров до первой траншеи.

— Краснодар? — полушепотом кричали они в темноту.

— Луганск! Перебегай! — отвечали мы и пропускали их.

Вернувшихся бойцов я рассредоточивал по всей траншее и давал сектор обороны. Со стороны Артемовского шоссе, в помощь «Дружбе», я посадил пулеметчика «Евдима» и приказал простреливать посадку и шоссе.

Прилетела вражеская «птичка» и зависла над нашей позицией. Судя по характерным цветам ее фонарей, «птица» была с тепловизором, но, к счастью, она не скинула нам ни одного «подарка». Всю оставшуюся ночь они сменялись над нами. Через час с севера, со стороны Бахмута, стал слышен гул техники, двигающейся по шоссе.

— «Вардим»! Тащи «морковки» и херачьте в тут сторону. Давай! Штуки четыре или шесть прострелов.

Они с «Бануром» стали по очереди стрелять в темноту на звук приближающейся техники. Иллюзий, что они попадут, у меня не было, но этим мы показывали, что готовы к обороне.

Почему украинцы в ту ночь не действовали более уверенно и интенсивно, я не знаю. Видимо, слава ЧВК «Вагнер» сделала свое дело. После Попасной и Соледара имя «музыкантов» было на слуху. Возможно, они просто испугались штурмовать ночью, думая, что нас много, и мы тренированные профи. Может, у них были и другие причины, но нам повезло, что этого не произошло.

Мы были второй день на передке: у большинства из наших бойцов не было никакого боевого опыта — мы сразу попали в интенсивный замес с танком и минометами и были растеряны. Именно в эту ночь мы стали рождаться как боевое подразделение: рождение — процесс кровавый и мучительный. Подобно наивному и беззащитному ребенку, который появляется в этот неуютный и полный опасностей мир из чрева матери, наше подразделение — каждый из выживших — вынырнуло из мира своих фантазий о войне и столкнулось с ее реальным лицом. Нам по-настоящему стало понятно, что такое современная война.

На войне лучше всего находиться в движении. Когда ты находишься в статике, тебя начинают одолевать мысли. Они, как ржавчина, незаметно покрывают тонкой пленкой твое сознание и заставляют тебя задавать себе вопросы, на которые нет ответов. Чтобы не поехать крышей, на войне лучше быть в движении. Даже когда ты сидишь в окопе, полезнее копать, улучшая старые позиции или создавая новые. Движение помогает перерабатывать психическую энергию и адреналин, наполняя твое существование важными делами. Именно поэтому, когда все успокоилось, и нас набралось в траншее человек двадцать, я стал передвигаться по траншее и общаться с бойцами.

— Командир… Дело есть, — окликнул меня «Десант», когда я проходил мимо его огневой точки.

— Говори.

— Короче… — замялся он, видимо боясь, что я посчитаю это трусостью или паникой. — Если меня убьют, проследи, чтобы мамка деньги получила, — затараторил он. — Она одна… Семья у нас многодетная, со мной еще пятеро братьев и сестер. А батя бухает. Проследи, чтобы мамке деньги отдали.

Стало тоскливо. Я понимал, что «Десант» не трус. Потому что он говорил это с такой заботой о матери, что было понятно что он беспокоится не о своей шкуре, а о ней и своих младших сестрах и братьях. И сюда он поперся, чтобы быстрее освободиться и помочь им. У него ничего не было, кроме его жизни. Это было все, что он мог поставить на кон, и за что ему были готовы заплатить. И он сделал это, как сделал это каждый, кто добровольно отправился на войну.

Я не стал утешать и подбадривать его, потому что после сегодняшнего боя мы оба знали, что это херня на постном масле.

— Хорошо. Слово командира, — сухо ответил я.

Он улыбнулся глазами и молча кивнул мне. Я развернулся и пошел дальше по траншее.

Я прошелся по всей позиции — от точки Жени на западе до точки «Дружбы» на севере — и присел возле него и пулеметчика.

— Шел бы ты поспать, «Констебель», — ласково сказал «Дружба».

— Выгляжу не очень? — попытался пошутить я.

— Иди, дорогой. Уже час как никакого движения в теплак не вижу. Мы, если что, тебя поднимем, дорогой.

Этим своим «дорогой» он мне напомнил актера Яковлева из фильма «Кин-Дза-Дза!» и его героя.

— Хорошо, дорогой. Только, если что…

— Стрельба тебя разбудит.

Двадцать процентов моего взвода были таджиками и узбеками: людьми, которых судьба забросила в Россию на заработки. Часть из них даже не были гражданами нашей страны.

И после отсидки их должны были депортировать на историческую родину. Теперь, по их желанию, они смогут получить гражданство и паспорта.

«Если выживут, конечно, командир, — сказал в моей голове улыбающийся «Цистит». — Иди поспи “Констебль”».

«Хорошо, Джура», — ответил я ему и кивнул в своей голове.

Я шел и смотрел за бруствер. Возле одного из малых блиндажей я увидел в углу черный пластиковый пакет, в который с головой был замотан трясущийся человек.

— Эй… — потряс я его за плечо. — Ты чего тут?

Пакет раскрылся и из него показалась трясущаяся голова «Абакана».

— Хол-л-о-дн-н-о-оо… — попытался ответить он, выбивая дробь зубами. — Ни-чч-че-г-го-оо с с-со-о-б-о-ой н-не мо-ог-у по-од-де-ее-лла-аать…

— Форма осенняя, а температура минус двадцать, наверное. Давай вставай! Нужно ходить. Отжиматься. Приседать. Иначе получишь обморожение. Это у тебя от адреналина. Он когда в крови распадается, становится невероятно холодно.

Я заставил его подняться и начать шевелиться.

— Пошли. Я немного посплю, а ты на рации побудешь. Будешь вместо меня с командиром общаться.

Мне хотелось включить его в реальность и заставить активизироваться.

— Хор-ро-ош-шоо-о.

Он закивал и встал, обхватив себя руками.

Я разбил всех бойцов на двойки и приказал им спать по очереди. Отдав рацию Роме, я попытался уснуть. В блиндаже, в котором я расположился, почему-то оказалось две комнаты. Я сидел в одной из них в полной темноте и подсматривал в щелочку, как в соседней комнате идет заседание командиров ЧВК «Вагнер». Они решали, что делать с нашим отделением. Я слышал, как наш командир отстаивал нас и говорил, что мы только приехали и еще можем исправится.

Что мы молодцы и не струсили. Но кто-то невидимый, говорил, что нас нужно расформировать, потому что они рассчитывали на нас и думали, что мы знаем, как победить. А оказалось, что мы не знаем, и теперь всей операции угрожает провал. Что история с нашим взводом повторяется во второй раз. Что весь взвод полег при штурме Попасной. А это значит, что он заколдован.

— «Констебль»! «Констебль»!

Чья-то рука трясла меня за плечо.

— Нам бы артиллерию! И мы бы не отступили!

Я открыл глаза и увидел растерянное лицо Ромы.

— Что?!

Я вскочил на ноги и потряс головой.

— Сон… Всего лишь страшный сон.

— Ты кричал просто, и я думал, может, кошмар приснился.

Я поблагодарил его и решил пройтись, для разминки и проверки, по линии обороны. Вернувшись, доложил обстановку командиру и лег поспать еще на часок. В этот раз меня разбудила длинная пулеметная очередь из ПКМа со стороны шоссе. Я побежал туда, и выяснилось, что к нам приближалось два солдата, которые не знали пароля.

— Мы им орем: «Краснодар? Краснодар?». А они нам в ответ: «Чо?!». Я и пустил очередь. А они орут: «Мы свои! Из группы “Викинга”».

Группа сползала в посадку, по которой они ломились, и притащила их в траншею. Оба были ранены. Пришлось их эвакуировать. Пока их перетягивали и бинтовали, один из них рассказал, что они прятались в канаве, пока шел накат, и ждали, когда все успокоится.

— Повезло вам, что я стрелял из ПКМа. Был бы «Браунинг», вам бы наступила хана. А тут пуля зацепила только мясо, — взволнованно тараторил им «Евдим». — Чуть ниже бы дал, и капец вам. Взял бы грех на душу. Хорошо, что обошлось. Вы уж зла не держите на меня, пацаны.

В предрассветной дымке стали появляться очертания поля и дороги, уходящей в ту сторону, где нас ждали новые враги. Именно таким я представлял себе постапокалиптический пейзаж, описанный в книге Герберта Уэллса «Война миров», о вторжении марсиан на Землю. Ассоциативный ряд и бурная фантазия, умноженные на дикую усталость и контузию, переместили меня в Англию начала прошлого века, и я практически ощутил, что сейчас из этого сумрака на нас выйдет боевая тренога и начнет стрелять лазерными лучами, сметая нас и все живое на своем пути.

— «Констебль», кого посылать их вытаскивать? — спросил меня Рома, кивая на наших «двухсотых».

Я связался с «Антигеном» и попросил прислать эвакуацию.

Я не хотел оголять фронт и отправлять бойцов в «Подвал».

«Двухсотых» было шестеро. Трое из них были из нашего отделения. Первым я увидел «Болеста». Его выкинуло взрывом из траншеи, а голова свисала вниз в окоп. Лицо было бледным и сильно испачкано грязью. За ночь тело окоченело, и правая рука и пальцы были неестественно вывернуты и подняты вверх. Его любимой шапочки на голове не было.

«Хоть поесть успел, — подумал я. — В чем был смысл его жизни? Кто пожалеет, что “Болеста” больше нет?».

Рядом с ним на животе лежал еще один боец. Мне пришлось немного вылезти из окопа, чтобы рассмотреть его лицо.

— «Раха»!

«Раха» был наркоманом и сидел по 228-й статье. У него не было передних зубов. Это все, что я знал про него. Первое время я думал, что он немой. «Раха» был настолько незаметный, что я даже немного удивился, когда увидел его здесь. Молодой наркоман-молчун и вечно ворчащий гном-«пересидок».

Третьим был «Моряк». Его было жаль больше всех.

«Естественный отбор, — подумал я, когда понял, что тело, которое я вижу, это он. — Я же тебе говорил, “Моряк”, не лазить без толку по брустверу!» — разозлился я на него.

Мне хотелось отчитать его. Объяснить ему, что он не прав, что так рискует своей жизнью. И «Моряк» бы слушал меня и молча ухмылялся, как он обычно это и делал, при жизни. В голову сразу полезли воспоминания о нем. «Моряк» был молчаливым и исполнительным. Он очень быстро перестроился и понял, что нет смысла сопротивляться новому режиму. «Моряк» понимал, что дисциплина на войне играет огромную роль. Но все это работало до тех пор, пока сорокалетний солдат находился в поле зрения командира. Как только он оказывался наедине с собой, он молниеносно превращался в пацана, который делал то, что взбредет в его голову. «Моряк» рано сел и не успел повзрослеть. Он мог подчиняться режиму, если хотел этого, но создавать его самому себе так и не научился. Он лежал лицом вниз на бруствере с вскрытой осколком бочиной и пробитой головой. Осколок прошил каску и снес ему пол лица. Я успел к нему привыкнуть и пустить в душу, поэтому терять его было больно.

Я так и не смог перевернуть его, чтобы посмотреть, что осталось от лица. Я хотел помнить его таким, каким он был при жизни.

После Джуры это были первые трупы людей, с которыми я еще вчера общался и пил чай. Чтобы не слететь с катушек, психика тут же начала адаптироваться к смертям и потерям. Люди придумали очень много способов, которые помогают нам проживать горе и ужас потерь. Интеллектуализация, рационализация и десятки других форм психологических защит вмиг включились в работу, чтобы я при виде мертвого «Матроса» не завыл белугой, а сохранил боевой дух и остался в строю. Те, у кого защиты не срабатывали, и чей стресс превышал возможности психологических защит, либо сходили с ума, как «Калф», либо начинали «пятисотится», как «Бравый солдат Швейк» Ярослава Гашека. Пытаясь осознать и принять смерть бойцов, моя психика старалась переработать эту информацию.

«Почему смерть выбрала именно их, а не нас? — пытался я наделить их смерть каким-то смыслом. — Есть ли хоть малейшая закономерность в том, что погибли именно они, а не я? Это “русская рулетка” или воля Божья?.. Ладно. Мне просто грустно, что погиб человек, который мне нравился», — постарался я закончить свои размышления.

Я забрал его очки, которые лежали в самодельном зонов-ском футляре с красивой надписью «МОРЯК». Я знал, что у него в Брянской области живет сестра, и хотел передать ей очки брата.

30.11.22

— «Констебль» — «Крапиве», — вышел на связь командир рано утром. — Доложи обстановку.

— Собираем «двухсотых». В строю тридцать человек. Движения противника не наблюдаю.

— Очень хорошо. Сформируй две группы, и забирайте позиции назад. Одну отправь на север, в сторону заправки, а «Айболита» на запад, — сухо поставил задачу командир.

Я разделил отделение на три группы по десять бойцов, и они выдвинулись на штурм.

— Блиндаж пустой. Сопротивления не было. Украинцев нет, но наблюдаем много использованных перевязочных материалов, — доложил через час Женя из оставленного ими вчера вечером блиндажа.

— Посылай пятерку дальше на разведку, — передал я приказ «Крапивы».

Вторая группа, под командованием «Утяка», выдвинулась по лесопосадке вдоль Артемовского шоссе, в сторону стелы с надписью «Бахмут». Стелу они прошли спокойно, не встретив сопротивление противника. «Утяк» оставил трех бойцов и повел остальных дальше. Видимо, боясь флангового удара со стороны Опытного, где работали РВшники, украинцы откатились на свои исходные позиции. Но как только группа попытались продвинуться дальше, к заправке «Параллель», их срисовала украинская «птичка», и по ним открыли огонь из сто двадцатимиллиметрового миномета.

«Стодвадцатка» — полковой миномет 1938 года рождения, который дошел до наших дней практически без изменений. Впервые в мировой истории минометы стали использовать во время русско-японской войны. Наши солдаты приспособили старые китайские пушки для стрельбы навесиком и смогли отбить атаку японцев. По мере развития технологий у минометов появилась более точная наводка, но суть его использования не изменилась. Миномет — это оружие, имеющее большую площадь поражения живой силы противника. Мина весом в шестнадцать килограмм взрывается и разлетается на сотни чугунных осколков разной величины, разрывая и калеча в радиусе тридцати метров. Стрельба из «стодвадцатки», несмотря на простоту устройства миномета, имеет много тонкостей. Вы можете превратить мину в фугас или осколочный снаряд. Можете замедлить разрыв, а можете ускорить. Навязав на хвостовик дополнительные пороха, вы можете увеличить дальность полета до семи километров. Хороший минометчик может одним залпом из «стодвадцатки» положить всю группу.

Из шести человек группы «Утяка», попавших под обстрел, четверо были ранены. Двое из них нуждались в эвакуации.

Я приказал им отходить назад к стеле, от которой до моей позиции было метров четыреста.

— Командир, группу, которая пошла работать в сторону заправки, разбило, — доложил я «Крапиве». — Вытаскиваем «трехсотых».

— Вечером дам пополнение. Работайте дальше на запад. Конец связи.

— Бери бойцов и оттаскивайте раненых, — приказал я «Абакану».

За первым раненым, которого вот-вот должны были принести, пришли мои старые знакомые «Бас» и «Макс».

— Здорово! — встретил я их радушно.

Я был искренне рад видеть их обоих. Я понимал, что они не просто бойцы, а личности, способные отвечать за себя и брать инициативу в свои руки. К моему удивлению, в отличие от нас всех «Бас» был опрятно одет и чисто выбрит. «Бас» напоминал джентльмена, общаясь с которым хотелось говорить: «Сэр!». Мы пожали друг другу руки, и я заметил, что он морщится при резких движениях.

— С тобой все нормально? Бледный ты какой-то.

— Контузило маленько вчера. Шли назад, снаряд прилетел. В грудь сильно ударило. Синяк во весь бронежилет.

Он ухмыльнулся и сощурил свои умные глаза.

— Если бы не он, мне бы, наверное, грудь проломало. Не осколками, а вот чисто ударной волной.

— Меня вчера тоже припечатало здорово, — заметил я. — Полночи херово было.

— И меня тошнило. Руки тряслись. Я аж запереживал, что пацаны подумают, что от страха.

— Еле нашел его в этом хаосе, — улыбаясь сказал «Макс».

Мы с весельем стали обсуждать ужас вчерашнего боя, вытесняя свои неприятные переживания: юмор на войне является одной из самых простых и понятных психологических защит, помогающих не сойти с ума в этом аду. Смех над собой и ситуациями, которые еще вчера казались невыносимыми, помогают выразить подавленные эмоции и поменять к случившемуся отношение. Это само по себе являлось целительным.

— Слышу, «Макс» орет, — продолжил «Бас» свой рассказ. — Я автомат нащупал и к нему. Самому херово, а тут нужно этих выносить. Вокруг орут: «триста!», «триста!». Носилки, не носилки… И давай мы таскать этих «трехсотых». «Прокоп» подключился к нам и давай. Пулеметчика этого вытащили. Ни разу, пень, не выстрелил. В живот ему осколок прилетел.

— Чуть не убило по дороге, — напомнил «Макс».

— Ага! Волокем его. И тут снова выстрел из танка! А там такой забор бетонный, метров в пяти от меня был, — просто исчез он, как в сказке. Раз! И нет его! И меня как начало тошнить опять! Заблевал там всю канаву короче!

«Бас» залился смехом.

Я смотрел на них и понимал, что с такими людьми я и хотел тут оказаться: с теми, кто в ужасной ситуации не убежал, а остался и стал помогать другим. С такими как «Бас» и «Макс».

— Ну вот: таскали, таскали. Троих тогда еще вытащили, короче.

— Я ему чая сделал, и тут опять нам орет: «Что сидите? Там БК нужно тащить!». Ну не вопрос. Но сам-то ты чего сидишь? Вот это вопрос! В общем, так тут и оказались опять ночью.

— Под утро только ушли на «Подвал».

— Так вы оба тут были? — искренне удивился я. — Я вас не видел.

— Ну, значит, мы хорошие солдаты, — вновь засмеялся «Бас». — Маскировка — наше все. Я даже видел, как ты бумаги какие-то жег.

Я смутился от того, что он видел меня со стороны в минуту моего прощания с родными. Может, понимая мою неловкость, «Бас» перевел разговор на другую тему.

— Мы до четырех примерно с вами были, пока народ не поднакопился. А после ушли с «Максом».

Моя группа принесла первого раненого, и «Бас» с «Максом» переложили его на свои носилки.

— Ну что? — он посмотрел на «Макса» и еще двух бойцов и обратился к нам: — Погнали?

Они подняли раненого и быстро понесли его на «Подвал». Там уже работало пару медиков, которые оказывали первичную помощь перед отправкой в более глубокий тыл. Основной их задачей было стабилизировать раненого, чтобы он доехал до более квалифицированного лечения.

В обед группа Жени стала продвигаться дальше на запад. Между частным сектором Бахмута и селом Клещеевка, которое находилось в пяти километрах от города, шло непрерывное снабжение укропов. По двухполосной асфальтной дороге украинцы непрерывно подвозили боекомплект и продукты и производили ротацию личного состава. Нам нужно было захватить опорные пункты, которые прикрывали эту дорогу, и перерезать путь снабжения. От позиции, захваченной группой «Айболита», на запад шел противотанковый ров, по которому они должны были продвигаться.

— «Констебль», нас тут встретил пулемет и стрелкотня.

Пусть «Сапогом» по ним отработают, — попросил Женя.

Я сидел на двух рациях, постоянно переключаясь с одной на другую: то корректируя наших «тяжей», то общаясь с группами и командиром.

— Прием? Нужно отработать по точке «N, М». Записал?

Там у них пулемет, — скоординировал я командира наших «тяжелых».

— «Сапог» отработал отлично. Есть попадание. Принимал я доклад от Жени и опять переключался на командира «тяжей».

— Теперь из АГСа нужно. Давай подведемся.

Я дал координаты расчету АГС с перелетом в сто метров. После пристрелочного выстрела я стал их корректировать, плавно подводя к окопу украинцев. Корректировка шла по направлению «из тыла — к фронту», чтобы случайно не накрыть своих. «Айболит» и наш оператор БПЛА «Пегас» помогали наводиться, а артиллеристы накрывали украинские позиции.

Я, как и на гражданке, был менеджером, который сращивал потребителя и поставщика услуг.

— Давай. Короткую очередь. Еще тридцать метров ближе. Есть контакт!

Пока АГС били по укрепу, группа подползла ближе к позициям укропов, закидала их гранатами и заскочила в окоп. Противник был выбит и отступил.

— Точка взята. Потерь нет. У ВСУшников три «двести», остальные убежали. Взяли «Браунинг» и других трофеев, — четко, в своей манере, доложил Женя. — Прикинь, заскакиваем в окоп, а там хохол под деревом сидит и ест. Идет бой, а он жрет. За «волыну» схватился. Пришлось ликвидировать.

— Отличная работа! Закрепляйтесь. Отправь трассера с трофеями. Чтобы все образцы западного вооружения в штаб передать.

— Сделаем. И хавки местной тебе передам. Отличные пайки у них!

Этот эпизод с обедающим бойцом ВСУ подсказал мне, что свои «Болесты» есть не только у нас. Это была еще одна хорошая новость за день.

Любой хаос стремится к структуре. Точно так же, как бессмысленность толкает нас искать смыслы. Смерть подчеркивает ценность жизни. А свобода вынуждает делать выбор и нести за него ответственность. Я знал, что в боях за Попасную наш отряд практически весь стерся, но был реанимирован вновь под руководством «Крапивы» — боевого ветерана, который прошел Ливию, Сирию, Африку и Донбасс 2014 года. Командир постоянно напоминал нам: «Ваша задача, пацаны, наладить логистические цепочки».

Чем понятнее и гибче структура и чем больше у нее параллельных адаптивных механизмов, тем она более жизнеспособна. Без обратной связи от бойцов и командиров среднего звена структура будет работать плохо, либо превратиться в неповоротливую консерву, зажатую в тесные латы ненужных формуляров и указаний. Там, где рядовой состав и командиры среднего звена не имеют возможность давать прямую и честную обратную связь вышестоящему руководству, система управления будет хромать и приведет к неадекватной оценке ситуации, повышенным потерям в личном составе и невыполнению боевых задач. Там, где не учитываются психологические особенности бойцов и командира, где нет работы с психологическим и моральным состоянием подразделения, эффективность будет падать. Это закон социальных отношений. Боевое подразделение, как любой другой социальный коллектив, это система, где каждая часть — в тылу и на передке — очень важна.

После хаоса нескольких предыдущих дней запустился спонтанный процесс формирования логистики и координации системы третьего взвода седьмого штурмового отряда в новом формате. Мы начали приспосабливаться и учиться на своих ошибках и кровавом опыте. Мы учились у войны и у противника.

Движение, это жизнь

Мозг человека и любая другая высокоорганизованная структура устроены по одним и тем же принципам. Чтобы сформировалась новая цепочка нейронов, состоящая из молодых клеток мозга, необходимо повторять одни и те же действие сотни раз. Анализировать и закреплять то, что наилучшим образом способствовало хорошему результату. С этим пока у нас были сложности. Много времени и ресурсов уходило на эвакуацию и пополнение БК. До конца не были отлажены механизмы работы с «Птичкой» и нашей артой, как мы пафосно называли расчеты СПГ и АТС. Командир взял эти задачи на себя. А в мои задачи входило наладить работу с группами, чтобы четко видеть картину боя и позиции их глазами.

Я принимал информацию, обобщал ее, думал над решением задачи и передавал его наверх. Мы одновременно были глазами и руками командира. Как говорили легионеры римскому императору: «Ваша воля нашими руками». Я и был одним из нейронов этой сложной нервной системы под названием ЧВК «Вагнер» — единственной в мире частной военной компании, которая штурмует города. Именно в этот день впервые появилось ощущение слаженности. Ощущение того, что мы работаем как единый организм. Мы были далеки от идеала.

Но по сравнению с первым днем, в которым был хаос, мы стали успешнее.

— «Айболит» — «Констеблю»? Нужен цинк 7,62 и пару ящиков Ф-1.

— Принял.

Я взял вторую рацию:

— «Антиген» — «Констеблю».

— На приеме, — отозвался «Антиген».

— Мне необходимо два ящика 7,62 и четыре ящика Ф-1.

— Принял. Высылаю посыльных. Не прибараньте их!

— Ок. Пусть пароль кричат от забора. Не тронем.

В любой разрастающейся на тысячи километров империи, когда-либо существовавшей на земле, всегда возникала одна проблема — проблема быстрой передачи информации и материальных ценностей на большие расстояния. Каждая империя решала эту проблему по-своему. Чаще всего — располагая сигнальные посты на самых высоких вершинах в данной местности, чтобы при помощи системы знаков дымами передавать информацию. Но если дело касалось секретной информации или передачи каких-либо вещей, приходилось создавать почту. Систему постов со сменными лошадьми, где один курьер мог подменить другого. Хорошо, когда у вас есть быстроходные ямщики, или всадники, или даже фельдъегерская служба. А что делать, когда у вас есть империя, которая не знакома с лошадьми, как это было в империях Центральной и Южной Америк? Тогда в дело вступала система хорошо оборудованных дорог и скороходов. Двуногих «СМСок», которые, сменяя друг друга, могли преодолеть пятьсот километров за двое суток и доставить свежую рыбу к столу императора — с побережья в горы.

По аналогии с патронами, которыми можно было подсвечивать цели, у нас начала формироваться система посыльных, которых мы назвали «трассерами». Трассер — это тот, кто носит БК, провиант и воду на передок. Тот, кто доставляет трофеи, вражеские документы и приводит пленных. Трассер — это не должность, это одноразовое поручение, которое командир дает бойцу, чтобы он оттянулся в тыл на несколько часов и, при этом, сделал полезное для подразделения дело. Трассер — это нелегкий и рискованный отпуск в пределах передка. Ему нужно было хорошо ориентироваться в своих позициях, чтобы даже в темноте он понимал, куда идти. Я ежедневно, несколько раз в день, ходил по своим позициям самостоятельно и заставлял это делать каждого из бойцов, назначая их трассерами. Так же поступали и командиры моих групп. Мне было не важно, кто и как выполнит эту задачу. Я ставил задачу, и они сами решали, кто сегодня побежит ее выполнять. Главное, чтобы поднос и вынос осуществлялись бесперебойно.

После взятия второго блиндажа, Женя отправил трассера, который принес документы «двухсотых» украинцев и трофейную мину направленного действия производства НАТО — аналог нашей МОН-50. Я подбросил ее и покрутил в руках. Мина оказалась на порядок легче, чем наша, и была выпущена в одной из стран, которые были нашими друзьями по блоку СЭВ.

Огромное количество советского вооружения выпускалось в странах «Варшавского договора», которые после распада СССР быстро переметнулись в НАТО. Невероятно бестолковая политика времен Горбачева и распад страны без учета интересов миллионов русскоговорящих граждан, которые жили на территориях союзных республик, привели к тому, что мы имеем сейчас. После развала СССР началось массовое притеснение русскоговорящих и выдворение их за пределы вновь образовавшихся государств и автономий. Процесс, запущенный в 1991 году, до сих пор полыхал войнами и конфликтами на окраинах Советского Союза, а также между отдельными ее частями. Карабах, Чечня, конфликты между Таджикистаном и Узбекистаном. Приднестровье. Абхазия и Грузия. А теперь и ситуация с Украиной. Все это было отголоском разложения единого организма. Оружие, которым так щедро делился Советский Союз со своими соратниками — Болгарией, Венгрией, Польшей, Чехословакией, Румынией и Восточной Германией — передавалось на Украину для войны с Россией.

«Зеф» принес трофеи, и украинский «Журнал контролю за станом облжу особового складу» — журнал учета личного состава, в котором была внесена последняя запись от «29 лштопада 2022 piкa»: «кулэмэтник Мыкола Звынчук загынув смэртью гэроя». Все погибшие в боях с нами были из Галиции, так называемой Западной Украины: Львова, Тернополя и Ивано-Франковска. Это были наиболее идеологически прокаченные ребята, которые и в СССР не считали себя частью нашей страны. Девизы: «Воля, або смэрть!», «Слава нации!», «Слава Украине — Героям Слава!» — которыми они руководствовались были девизами националистов времен Великой Отечественной. И эта идеология стала идеологией Украины, которой было необходимо из разрозненных областей вырастить единую нацию и государство.

Тушенка, которую передал мне Женя из украинского пайка была божественной. Семьсот граммов чистого мяса. Но еще более вкусным, чем тушенка, был гороховый суп — пища богов для окопных жителей.

«Джура, оценил бы качество еды», — вспомнил я его улыбающееся лицо.

В семнадцать тридцать командир вызвал меня в штаб. Дорога туда занимала чуть больше часа. Оставив за себя «Абакана», который должен был руководить от моего имени бойцами по рации, я выдвинулся в путь — шесть километров дороги, которая отлично простреливалась из минометов и пробрасывалась ВОГами с украинских «птичек». Именно по ней вчера бегали группы эвакуации, перетаскивая наших «трехсотых», а обратно несли БК, воду и еду. Шесть километров туда с грузом и шесть километров обратно. И так всю ночь.

Я шел и мысленно отмечал те места, которые были наиболее опасны, и сразу намечал альтернативные пути продвижения.

По дороге я увидел много брошенных пайков и цинков с патронами. С одной стороны, меня это разозлило, с другой — было понятно, что не все выдерживали физической нагрузки и поэтому «теряли» часть груза, которого ждали на передке.

Я пришел в штаб, который находился в маленьком с виду сильно разбитом домике. Внутри было достаточно уютно. Две станции, одна для связи с нами, вторая — с вышестоящим руководством, розетки для зарядки аккумуляторов и печка. Когда я вошел, там находился наш командир — «Крапива», командир артиллеристов — «Сазан», «Птица» и незнакомые люди, которые занимались хозяйственной деятельностью в Зайцево. Они, как мне показалось, молча смотрели на меня, как на внезапно ожившее приведение, которое вчера погибло, а сегодня по непонятной причине восстало из гроба и явилось как тень отца Гамлета требовать возмездия и справедливости. Мы молча поздоровались, кивнув друг другу. Командир заговорил первым и разрядил возникшее напряжение.

— Ну что? Не пожалел еще, что поехал?

— Нет, — просто ответил я.

— Добро пожаловать в штурмовики.

Он выглянул в дверь:

— Еда осталась еще? Тащи сюда суп и второе!

Он посмотрел на меня:

— Садись.

Пока я ел, мы продуктивно поговорили о дальнейшей работе. Я высказывал свое мнение, а он внимательно слушал и говорил, что мы будем делать дальше. Он был «воякой» — профессиональным военным с большим опытом боевых действий за плечами. Здесь, как и в Чечне, я обращался к командиру на ты, без лишних барьеров и ощущения его превосходства. В ЧВК не было званий. Здесь были должности. Если ты соответствовал своей, тебе давали возможность расти дальше. А если ты не тянул, тебя убирали, передавая должность тому, кто лучше. ЧВК «Вагнер» предлагал простую и понятную схему немедленной кармы.

— Если ты все понял, то отлично.

Он еще раз внимательно посмотрел на меня.

— Я на часок отлучусь. Иди поспи пока, а через час дам тебе пополнение, и можешь выдвигаться. Или дождаться утра.

— Такое дело. Когда шел сюда, видел на дороге много всего полезного… — я рассказал ему о том, что видел.

— Точно? — покраснев от ярости, спросил он. — Мне доложили, что там трудно передвигаться, потому что все усыпано противопехотными минами — «лепестками». Встречались?

— Ни одного не видел. Только брошенные пайки и цинки с патронами.

Командир, ругаясь матом, высказал свое мнение по этому поводу и сказал, что разберется с главным по доставке.

Я узнал, что на складе находится Адик «Сезам» и пошел искать его. Он со своими подручными привез на «мотолыге» БК и провизию.

— Здравствуй, командир! — радостно воскликнул он, увидев меня.

— Привет, дружище.

Я пожал его крепкую руку.

— «Моряк» «двести».

Я был рад его видеть, и, в то же время, мне было грустно. Я протянул ему футляр с очками, на котором был нарисован якорь и написано «Моряк». Он молча взял у меня футляр и вздохнул. Комок непереваренных и непрожитых чувств внезапно подкатил к горлу, и слезы невольно выступили на глазах. Я подавил их, сделав вид что в глаз попала соринка. Адик все понял и замолчал. Было видно, что ему тоже не по себе.

— Мы же с одного отряда. Вместе сидели и дружили.

Что я сестре его скажу? — проговорил «Сезам».

Мы помолчали. Нам тяжело было говорить на отвлеченные темы, но говорить о «Моряке» было еще тяжелее.

— Что там у тебя? — вдруг спросил я.

— Пока обустраиваюсь. Дали пару человек мне.

За «двухсотыми» и «трехсотыми» езжу.

Он стал мне рассказывать о том, как организует свое хозяйство, и расспрашивать, как там на передке. Час пролетел незаметно. Я встал, пожал ему руку, и мы крепко обнялись.

«Увижу ли я тебя еще?» — подумал я.

— До встречи, мой друг! — сказал я. — Горжусь тобой.

До скорого!

— Приезжай в гости, командир, — улыбаясь сказал Адик.

Я вернулся в штаб и стал ждать, когда вернется «Крапива». Пока сидел услышал, как «Сазану» доложили, что в результате контрбатарейной борьбы украинцы накрыли наш АГС, которым командовал мой приятель Женя.

— Два «триста», один «двести», — услышал я по рации. — Командира их убило.

Я сидел, смотрел перед собой и вспоминал, как мы с ним разгадывали кроссворды. Изначально он учился на минометчика, но, когда мы зашли в Бахмут, минометов у нас не оказалось. Был один «Сапог» и два АГСа. Его поставили командиром расчета АГС.

«Я даже не знаю, откуда он был. И где его похоронят, я тоже не знаю. И зачем он сюда поехал, я тоже не спросил. Прощай, Женя», — мысленно я расстался с ним и пожал его руку.

Вошел командир и позвал меня с собой. Мы переместились в большой полуразрушенный дом. Пол в доме был земляной и сильно утрамбованный сотнями ног. Когда мы вошли, нам навстречу поднялся десяток бойцов из пополнения.

Одеты они были практически в нулевую, угловатую форму. Еще три дня назад мои бойцы выглядели точно так же. Судя по информации, все бывшие заключенные. Узнавать их позывные, а тем более имена, не хотелось.

«Интересно, кого из них убьют первым?» — подумал я.

— Итак, бойцы. Вот ваш командир. Его позывной — «Констебль». С этого момента он для вас мать и отец.

«Командир передка “Констебль”. Я же совсем не хотел быть командиром. А теперь что? И Женя погиб…».

— Все, «Констебль». Они твои, — обратился ко мне командир, вытаскивая из размышлений. — Проведи им вводный инструктаж, и можете двигать.

Я кивнул ему, и он вышел.

Я повернулся и оглядел «пополнях» еще раз. Я смотрел на них и старался по глазам и выражению лиц выявить перспективных бойцов с интеллектом. Пару лиц мне понравились.

— Кто из вас был в армии?

Хотя это ничего не гарантировало, но мне важно было понимать, у кого из них есть опыт. Несколько человек подняли руки, и я постарался их запомнить.

«Уже неплохо», — подумал я.

— Мне неважно, из какой вы пришли зоны и, тем более, за что вы туда попали, — я сделал паузу и продолжил: — За последние пару дней мы потеряли тридцать человек. Я не знаю, что вы там себе нафантазировали, но мы воюем с очень подготовленным противником. Он хорошо вооружен и мотивирован, и его много. Он лучше одет и у него много боеприпасов. Но! Если вы хотите выжить — вам нужно воевать лучше, чем он. У каждого из вас есть шанс захватить его хорошую экипировку и его оружие. Если вы будете думать и слушать своих командиров, то все будет хорошо.

Я видел их округлившиеся глаза и побледневшие лица.

Поскольку я переживал, что нас «срисуют» и опять будут «долбить» из минометов, то объяснил им, что мы будем идти с интервалом в семь метров и производить шепотом перекличку каждые десять минут.

— Слушать меня необходимо беспрекословно. Если я говорю бежим, то мы бежим! Если я говорю, что мы падаем — мы падаем!

Они утвердительно закивали в ответ.

— У вас есть тридцать минут, чтобы поссать и подготовится к выходу.

Я чувствовал себя сталкером, из фильма Андрея Тарковского.

Когда мы шли, началась контрбатарейная борьба между украинскими и нашими артиллерийскими расчетами. Было хорошо видно, как летели мины, за которыми стелился красный огонек. Туда, откуда они вылетали, стали лететь украинские снаряды. Грохот на передовой не прекращался никогда.

Мы дошли до труб, по которым можно было пролезть на другую сторону, но я принял решение вести бойцов по посадке. Идти тут было труднее, но безопаснее.

«Лучше быть уставшим, но живым», — подумал я.

С этой стороны дороги лесопосадка упиралась в завод пластиковых изделий «Рехау». Завод был окружен бетонным забором и занимал огромную площадь. Он состоял из нескольких больших корпусов с хорошо укрепленными подвалами.

Это было единственное скопление зданий в этой местности, которое можно было использовать как укрытие и перевалочную базу. Украинские военные использовали его точно в таких же целях до того, как бойцы «оркестра» выбили их отсюда. Понимая, что мы базируемся в его корпусах, они закидывали его минами и артой, пытаясь стереть с лица земли.

Подойдя вплотную к забору, я крикнул фишкарю пароль, и он пропустил нас. Короткими перебежками с интервалом в семь метров мы добрались до здания, в котором был оборудован совместный пункт эвакуации и медицины. В этом месте вместе с нашими медиками и эвакуацией находились эвакуация и медики отделения разведчиков. Я решил дать бойцам передохнуть и, заодно, смог познакомиться с соседями. Было интересно и волнительно, как бывает всякий раз, когда попадаешь в новое место с незнакомыми людьми. Я поздоровался с «Басом» и «Антигеном». «Бас» был молчалив и больше наблюдал за происходящим, не вмешиваясь в разговор. Приказав бойцам располагаться, я стал осматривать помещение.

— «Констебль», — поздоровался я с человеком небольшого роста, в отличной экипировке с замашками бывалого ветерана. — Будем знакомы.

— «Кусок».

Он пожал мою руку.

— Я из разведки. Нормально вас там тряхануло, братан, — сразу перешел он на панибратские отношения.

— «Шварц», — обратился ко мне и протянул руку высокий боец с грубоватым лицом, на котором отпечаталась не одна ходка. — Ты давай, слышь, в натуре, присаживайся, командир. Чифирь будешь? Ща подварим на скоряк, — затараторил он на фене.

— Спасибо, — вежливо, но сдержано ответил я.

— Мы тут как раз «Куска» слушали. Он нам про бои за «Железный лес» рассказывает, — продолжил «Шварц». — Слыхал про «Железный лес»?

— Это сеть электростанций между Зайцеве и Клиновым, — пояснил «Кусок». — Долго там провозились.

Я глотнул чифиря из протянутого мне стакана и сел у печки послушать рассказы «Куска». С нами сидели медики, вымотанные вчерашними «трехсотыми», которых было много. Они смотрели на меня, как на командира всего передка, который рулит группами в окопах и эвакуацией. У меня опять возникло чувство самозванца. Я все не мог привыкнуть к своей роли, внутренне не чувствуя себя в ней.

«Что они так со мной общаются? Это же не я! Тут есть “Антиген”. Мы с ним в одном звании — комоды. Без меня, меня женили», — недоумевал и раздражался я про себя.

Послушав колоритные байки, я стал прощаться с ними, и поднимать своих бойцов, которые, раскрыв рты, слушали рассказы «Куска».

— Давай, «Констебль», приходи. Всегда будем тебе рады, — прощались со мной медики.

Я сообщил Роме, что выдвигаюсь с группой в их сторону, и повел новобранцев дальше.

От угла забора завода, если смотреть прямо вдоль Артемовского шоссе, был виден Бахмут. Света в городе давно не было, но он отлично подсвечивался пожарами, которые горели в разных его частях. Их зарево освещало темные силуэты зданий, расположенных рядом. Огонь метался и выхватывал из темноты то большие многоэтажки, то маленькие домики частного сектора. Гуляя по Арбату, я видел уличных художников, которые рисуют баллончиками причудливые фантастические картины про космос. Бахмут выглядел, как эти картины.

От крайнего здания завода нам нужно было преодолеть метров двести по открытой местности, где с одной стороны было шоссе, а с другой — бетонный забор и куча кустов, которые не видно в темноте. Это был самый опасный участок нашего пути. Если бы я был украинцем, то обязательно бы устроил тут засаду, выслав ДРГ. Мы быстро преодолели это расстояние и вышли к развилке. За дорогой сидел наш часовой, которого уже предупредили о нашем приближении.

— Краснодар! — крикнул я ему из-за забора.

— Луганск! — ответил он.

— По одному. С интервалом в пять метров. Пошли!

Мимо меня через дорогу как тени стали проскакивать мои бойцы и запрыгивать в наш окоп.

Я пришел в свой блиндаж, и Рома доложил мне, что происшествий особых не было.

— Все на местах. Были прострелы в сторону групп «Айболита» и «Утяка», но не критично. БК разнесли по позициям. У всех всего хватает, — доложил он.

Было видно, что Рома воспрянул духом и стал вести себя увереннее в роли моего заместителя.

«Молодец! Толковый парень. Он делал то, о чем я его не просил, просто проявляя свою инициативу и беря на себя ответственность».

Люди, которые живут по правилу «дополнительной мили» — самостоятельно и по своей инициативе, делая то, о чем их не просили — мне импонировали. Рома был из них.

— Как сам?

— Бля, «Констебль», я замерз пипец! Трясет нереально.

— Давай одень все, что у тебя есть, на себя и можешь отдохнуть. У меня там можешь взять что-то.

— Хорошо. Я вот заклеил еще фонарик зеленый на рации, чтобы не видно было ночью. Вдруг «птица» или снайпер…

Я стал думать, в какие группы направлять пополнение. У нас подстерлась группа, которая ушла к заправке. Нужно было в первую очередь пополнить ее.

Когда я был в штабе, командир показывал съемки с нашего коптера, на котором были видны позиции украинских десантников у заправки «Параллель». Там копошилось не меньше сорока человек. Столько, сколько нас было на всех наших позициях.

«Вот мой блиндаж, и через пятьсот метров они. Значит, в первую очередь усиливаем эту группу. А вторую половину отправлю к Жене».

Я оставил в нашей траншее восемь человек, включая себя и Рому. Разбил остальных на четыре двойки и поставил в точках возможного наката противника караульных. Они стали заворачиваться в спальники и превратились в холмики незаметные глазу.

Перед тем как развести пополня по позициям, я дал им задание: под руководством своих бойцов вытащить «двухсотых» ребят, которые все еще были тут. Пополняхи стояли, смотрели на «двухсотых» и молчали.

«Чем быстрее они поймут, что здесь происходит, тем быстрее перестроится их психика», — думал я.

Мне было нужно, чтобы у них включился инстинкт выживания и помог им адаптироваться в ситуации смертельной опасности. Я хотел, чтобы они потрогали смерть руками и заглянули ей в глаза. У нас не было хороших подручных средств для выноса погибших, и мы приспособили под это оставшиеся спальники.

За два часа сделав по три ходки, они вынесли всех на эвакуацию. Дальше «двухсотыми» занимался «Антиген».

Я первым заступил на пост, чтобы дать Роме поспать.

Мы дежурили по два часа. Я стоял в тишине, думал, слушал ночь и ее шорохи, и периодически наблюдал за небом. Пару раз прилетали «птички» с тепловизорами. Я скрывался в блиндаж и наблюдал за ними оттуда. Не очень хотелось получить ВОГом по голове.

«Здорово, что я не погиб в первый день. У меня уже есть что вспомнить, и теперь умирать будет не так страшно, как тому украинскому солдату, который заснял свою смерть в первом бою и умер, шепча: “Вот и закончилась моя история”» — думал я и поглядывал на огонек от тепловизора в небе, успокаивая себя что это просто спутник в космосе, а не враг, наблюдающий за нами.

Все-таки у нас уже было что рассказать. Мы заняли четыре блиндажа за два дня. И хотя потеряли намного больше людей, чем противник, но по захваченной территории мы победили.

К концу моего дежурства пришли пару трассеров — «Зеф» и «Карась». «Зеф» уже успел переодеться в вещи своего пленного, а на «Карасе» были отличные массивные турецкие ботинки и новенькая разгрузка. Они принесли мне пару банок тушенки и хорошие украинские сигареты «Compliment». Это был реальный комплимент и «грев» от украинцев и от Жени. Они уже знали, что я люблю сигареты, завернутые в темную бумагу. Мне была приятна их человеческая забота.

— Красавчик, «Зеф»! Смотрю на тебя и радуюсь, — слегка троллил я его. — Из простого блатного в солдата превращаешься!

— Ага. В рожу автоматную, — поддержал мою шутку Артем.

Он протянул мне теплую флисовую «трубу» на молнии. Очень удобная и теплая вещь, которую можно было надевать под куртку и балаклаву.

— Женя тебе передал, — с улыбкой сказал он.

Они считали меня московским мажором, который привык курить хорошие сигаретки с кофе, и старались меня порадовать. Я не стал их разуверять в обратном. Покурить хорошую сигарету с крепким кофе я любил. Ребята ушли и увели с собой пятерых из нового пополнения на дальнюю позицию. Я разбудил Рому и прилег, пытаясь уснуть.

— Господи! Спасибо, что дал мне сил прожить еще один день и не расклеиться. Спасибо, что дал мне возможность привести без потерь пополнение, — коротко помолился я.

В небе, далеко-далеко в космосе, мигая красивым огоньком, пролетал спутник, который был запущен туда умными людьми. Он получал сигналы с земли и передавал их обратно на землю. В этих сигналах были послания о любви, поздравления с днем рождения, координаты врагов, по которым нужно было нанести удар, попытки мужа помириться с женой, новости противоборствующих стран, которые обвиняли друг друга в агрессии — и множество других мелочей, из которых состояла жизнь.

Группа «Тимофея» — работаем на запад

Первыми из нашего третьего взвода «Седьмого Штурмового Отряда» в Бахмут заходила группа «Тимофея». Их сразу придали в поддержку РВшникам, которые уже воевали в поселке Опытное. Именно их я слышал в Зайцево в комнате связистов, когда они помогали РВшникам штурмовать бывший сельский совет, а ныне — торговый центр.

Они были матерым и слаженным подразделением, которое снабжалось чуть лучше остальных и имело на своем счету несколько успешных операций по захвату населенных пунктов: Клинового и Зайцево. Они располагали опытными расчетами ПТУР — противотанковых управляемых ракет — и своими минометами. Торговый центр был для ВСУ важным укрепом, который они обороняли с особенным упорством. Но РВшники вместе с группой «Тимофея» быстро подавили ПТУРами и минометами их огневые точки и взяли здание в полукольцо. Украинцы понимали, что могут попасть в окружение и потерять личный состав, откатились назад. Пацаны выдавили их на следующий рубеж обороны, как последнюю пасту из тюбика. Этот штурм был примечателен тем, что у наших не было потерь.

Утром к нам пришла группа из девяти человек под руководством «Тимофея». За час до этого, он предупредил меня по рации, что выдвигается. Его группа быстренько перебежала дорогу и запрыгнула к нам в окоп.

— Привет, «Констебль», — поприветствовал меня жилистый паренек с худощавыми чертами лица. — Нас к вам отправили. Это моя группа.

Мы пожали друг другу руки, и он продолжил:

— Нас вообще командир РВшников — «Конг» — не хотел отдавать, но «Крапива» сказал, что у вас тут народ подстерся, и мы нужны для дальнейшей работы, — с явным сожалением поделился он.

Ему явно не хотелось уходить из РВ. Я понимал его. Там уже сложились отношения, и война была не в полях, а в городе, где воевать всегда удобнее и проще. «Тимофей» был конторским, и я знал его еще по Молькино. Бескорыстный и бесхитростный открытый парень, который всегда делился тем, что у него было. По глазам было видно, что ему, бывало, страшно, но он старался этого не показывать и пер наравне со всеми.

Я доложил командиру о прибытии его группы и получил приказ работать дальше по тем же направлениям: на запад, в поля, и на север, в сторону заправки «Параллель».

— Выдвигаетесь до позиций «Айболита» и дальше двигаетесь строго на запад по противотанковому рву, который идет в сторону дороги Бахмут — Клещеевка, — сориентировал его я, по карте в планшете. — На углу лесопосадки укреп, который вам нужно занять.

Я отправил их группу, потому что группа Жени была уставшей. За два дня они несколько раз брали и оставляли блиндаж, и мне хотелось дать пацанам отдохнуть. Группа «Тимофея» была относительно свежей, по меркам переднего края.

— Принял! — ответил «Тимофей». — Нам нужно пятнадцать минут для подготовки, и мы выходим в полной боевой готовности, — сказал он мне и пошел готовить группу к выходу.

«Бодрый чел, — отметил я с удовольствием его собранность, — еще повоюем с ним!».

Как и обещал «Тимофей», через пятнадцать минут они выдвинулись. Им не удалось отойти и на сто метров от позиции Жени, как их накрыли минометами и крупным калибром.

— «Констебль»? «Тимофей» тяжелый «триста».

— Тащите на эвакуацию. Сами пробуйте продвигаться вперед. Ты командир группы, — назначил я старшим того, у кого была рация. И этот парень, которого оставил за себя «Тимофей», повел группу из шести бойцов дальше. Они продвинулись еще на триста метров. То ли этот парень переволновался из-за того, что внезапно из простого штурмовика превратился в командира пятерки, то ли он просто не умел ориентироваться на местности, но они вышли не туда и заняли не ту лесопосадку. Украинцы быстро организовали контратаку. Наши стали отступать, и все погибли в течении получаса при отступлении. Все шестеро были расстреляны из автоматов и пулеметов. Группа «Тимофея» в полном составе перестала существовать за час.

Два оставшихся бойца притащили раненого «Тимофея», который был в шоке и под воздействием обезболивающих.

Он держал свою перебитую и перевязанную руку, смотрел на меня виноватыми глазами и пытался мне что-то объяснить:

— Понимаешь?.. Я не хотел… Я бы…

— Все хорошо, «Тимофей», — успокаивал я его и усаживал на место. — Сейчас поедешь на эвакуацию. Как только закончится обстрел, тебя оттянут к заводу.

У меня внутри как пузырь на воде всплывало чувство вины за то, что они погибли. Я тыкал в этот пузырь пальцем самооправдания: «Мы на войне, это просто такая работа, связанная с риском быстро умереть». И он лопался, чтобы через пять минут возникнуть вновь.

За пределами блиндажа монотонно и буднично рвались мины. «Тимофей» и два его бойца сидели и слушали, как я организовываю следующую группу для продолжения штурма и эвакуации их друзей.

— Женя, я дам несколько своих бойцов, а ты добавишь несколько своих. Пусть они продолжают пробовать двигаться вперед на запад.

— Принято, — спокойно ответил Женя.

Другого ответа я от него и не ожидал.

— Станцию их обязательно найдите! — напомнил я ему.

Если станция попадала к противнику, он мог прослушивать любые наши переговоры и корректировать, исходя из полученных сведений, свой огонь и действия. Женя собрал и отправил группу. Они подтащили «двухсотых» поближе, но противник начал сильно давить огнем, и им пришлось бросить их там. Единственное, что смогли сделать бойцы, это забрать станцию.

Казалось, у украинцев были неиссякаемые запасы мин и снарядов. Этим и ужасны боевые действия в полях: все позиции давно пристреляны противником, укрытий никаких, и группу видно за километр. Для врага это просто стрельба по мишеням в тире. По тебе стреляет все, что есть в арсенале. В воздухе постоянно кружат БПЛА и сбрасывают на группу ВОГи и гранаты. Современная война очень осложнила жизнь на передовой для рядовых бойцов.

Когда вокруг разрываются мины или снаряды, желудок сжимается, пытаясь вытолкнуть оттуда все лишнее, чтобы можно было бежать быстрее. Страх — это нормальная реакция человека на опасность. Адреналин превращает мышцы в сжатые пружины, заставляет сердце работать намного быстрее и усиливает восприятие. Внутри мозга просыпается твой очень далекий предок, который жил в мире постоянной опасности и неопределенности. Важно научиться направлять эту энергию в нужное русло и не позволять перерасти функциональному страху в дисфункциональную и разрушительную панику.

От мин и снарядов необходимо прятаться. Уметь считать и знать, сколько длиться перезарядка у орудия или танка. Знать, сколько по времени летит мина после звука «выхода». Обычно, с первого раза мина не попадает. Поэтому ты знаешь, что у тебя есть минута, чтобы между «выходами» передвинуться в другое место. Маленькие полезные хитрости позволяют контролировать ситуацию, снижают тревогу и помогают остаться в живых.

«Птицы» с ВОГами — это более подлый вид оружия. Если появляется БПЛА, необходимо стрелять по нему, или разбегаться в разные стороны. «Птица» может нести два заряда. Твоя задача выжить, пока она не сбросит оба. В кого-то может попасть, но важно минимизировать потери и спастись максимальному количеству бойцов. Поэтому если БПЛА сбросило один заряд, и кто-то получил ранение — глупо тут же собираться вокруг него и пытаться оказывать помощь. Сюда тут же прилетит еще один заряд — и вместо одного «триста», вы будете иметь еще четверых.

Группа, которую возглавил «Банур», попробовала еще раз продвинуться дальше по противотанковому. Получив порцию ВОГов, она была разбита, как и предыдущая. Одного бойца убило, а двоих легко ранило. Сане в голову прилетел осколок.

— Банур «триста»! — истерично кричал мне боец в рацию.

— Успокойся! Говори спокойно! — отвечал я ему.

Но он продолжал орать на весь эфир. Боец был из нового пополнения: впервые оказался на передке и, увидев смерть, испугался.

— Как твой позывной?

— Он умирает! Что мне делать?! — продолжал он кричать в рацию.

— Откатывайтесь! Берите «Банура» и выходите оттуда! — не сумев остановить его панику приказал я.

Когда они дотащили «Банура», он был жив, но находился без сознания. Продвижение на запад захлебнулось. Из-за постоянного обстрела позиций артой мы не могли вытащить раненых быстро. «Тимофея», «Банура» и троих раненых бойцов пришлось вытаскивать по одному, рискуя жизнями группы эвакуации.

— Командир? — вышел я на связь. — Мы потеряли около двенадцати бойцов ранеными и убитыми. Откатились на свои позиции.

— Пробуйте идти на север. Двигайтесь! — приказал «Крапива». — Нам нужно пробовать продвигаться. Соседи ждут нас.

«Банур» был авторитетной фигурой в колонии. Ребята любили и уважали его. Шесть командировок не прошли даром. Когда было нужно, он мог быть жестким, и даже жестоким.

Он был «воякой», но, когда он рассказывал про жену, с которой расписался в зоне, или дочку, которую ему родила жена, он становился милым и сентиментальным.

— «Констебль», «Банур» без сознания, но живой. Мы тут сделали все, что могли, чтобы его стабилизировать, — доложил медик. — Нам тут, кстати, подогнали тарантас с прицепом для перевозки БК и раненых — пацаны переделали из мотокультиватора. Едет не быстро, но зато не пешком и несколько человек можно погрузить.

— Постарайтесь спасти его. Как там «Тимофей»?

— Он не БГ. Локоть раздроблен и, скорее всего, сильно повреждены связки. Жить будет, но рука, по-моему, все.

— Отвоевался значит, — сказал я на автомате.

Анализируя рельеф местности и доклады от групп, я понимал, что за этот блиндаж украинцы будут бодаться до талого. Он был стратегически правильно расположен на углу г-образного перелеска, и прикрывал дорогу из Бахмута в Клещеевку, по которой они подвозили все необходимое.

За этим укрепом шел распадок и обширные поля, практически до самого Бахмута. Потеряв его, им придется отойти очень далеко на север. И хотя накат был неудачный — мы провели разведку и понимали положение вещей на этом участке.

«Двенадцать человек. В войну полками людей клали просто чтобы провести отвлекающий маневр и ничего», — рационализировал я для себя потери, психологически привыкая к неизбежному.

Жизнь солдата на войне по-прежнему имела значение, но смерть становилась так же естественна, как и жизнь.

На север: АЗС «Параллель»

Новая группа из шести человек под командованием «Утяка» в районе трех часов должна была выдвинуться на штурм в сторону заправки. Сбоку от шоссе был выкопан большой противотанковый ров, который отделял лесопосадку от фруктового сада. Учитывая предыдущий наш штурм, я решил изменить тактику.

— Смотрите, — показывал я им в планшете карту местности, — вы выстраиваетесь «подковой» и начинаете продвигаться в сторону заправки. Чтобы не идти цепочкой и опять не нарваться на миномет, вы рассредоточиваетесь.

— Понимаете? Двое идет по противотанковому рву, а четверо по лесополосе.

Они понимающе кивнули.

— «Хисман», ты идешь сбоку и прикрываешь всех из пулемета.

Они, как и вчерашняя группа, спокойно прошли по лесополосе мимо стелы «Бахмут» и стали продвигаться дальше по тем местам, где вчера ребят накрыло минометами.

«Утяк» был конторским. В Молькино он приехал на неделю позже, чем я, и мы встретились уже здесь. Судя по наколке на ребре ладони «За ВДВ», он служил в десантных войсках, в каком-то специальном подразделении.

Вокруг заправки «Параллель» украинское горно-штурмовое подразделение — бывшие десантные подразделения времен СССР — выстроило круговую оборону: сеть траншей с блиндажами и одиночные окопы, которые прикрывали основные укрепления. Разведка с коптера давала не полную картину их укреплений. Чтобы разрушить систему их обороны, нам необходимо было войти с боем в этот лабиринт и начать давить из точки входа в обе стороны.

Продвигаясь среди деревьев и кустарника, группа наткнулась на небольшой окоп, в котором был головной дозор украинцев. Украинские десантники стали отстреливаться и, когда их стали брать в клещи, отошли ко рву. Спустившись туда, они нарвались на двух наших бойцов и были расстреляны ими в упор — очередь, выпущенная из автомата Калашникова, пробила их бронежилеты насквозь. Я быстро отправил туда трассера, и он принес мне их оружие, гаджеты, шевроны и документы. Как и предыдущие ВСУшники, они были с Волыни.

Пришел наш оператор БПЛА — «Пегас» — которого нам прислал командир. До этого дня он приезжал из Зайцево, работал и уезжал обратно. С этого момента он стал находиться с нами постоянно. «Пегас» поднял «птичку», и мы увидели, что в сторону группы «Утяка» движется бронированный хаммер с крупнокалиберным «Браунингом» на крыше. За ним задом наперед, как в фильме «Форсаж», ехал минивэн, в кузове которого был установлен АТС.

— «Утяк» — «Констеблю». К вам едут гости. Ждите прилетов из АТС.

— Принял. Спасибо.

«Они реально как в фильме едут задним ходом и наводятся, — удивился я. — Профи какие-то или наемники?».

Я впервые увидел потомка революционной тачанки — кочующий миномет «Бандерамобиль», как называли его АТОшники. Украинские военные, чтобы быстро менять дислокацию и не попадать под ответный огонь артиллерии, устанавливали в кузов пикапов миномет и вели огонь прямо на ходу. Либо подъезжали к линии боевого соприкосновения, наводились, делали пять-шесть выстрелов и меняли позицию. Чтобы работать таким образом, у миномета должен быть очень опытный расчет, знающий математику и умеющий быстро считать и вносить корректуру в наводки.

В рации послышались разрывы, и она отключилась. Бой шел метрах в четырехстах от моей позиции. Я четко слышал выстрелы и разрывы ВОГов. Стреляли автоматы и «Браунинг». Пули от пулемета долетали до нас и разрывались от попадания по веткам деревьев. Я несколько раз попытался вызвать «Утяка», но мне так никто и не ответил.

— «Констебль» — «Хисману», — заговорила рация. — «Утяк» «двести». Два бойца «триста». Пока держимся.

— Принимай командование.

Я подумал и принял решение дать им возможность отступить на старые позиции у стелы:

— Забирайте «трехсотых» и отходите в окоп у стелы.

«Утяк» был одним из бойцов «Тридцатки» — подразделения наших разведчиков, под предводительством «Серебрухи» и «Викинга». Их готовили отдельно. У них было свое слаживание: в течение месяца в полях под Попасной. «Тридцаткой» их называли потому, что нам их позиционировали как тридцать «спэшлов», которым предстояла отдельная миссия. Но, когда мы стали общаться ближе, я увидел, что они простые ребята. Один из их командиров — «Викинг» — был офицером-артиллеристом из ВДВ.

Он помог мне заполнить пробелы в знаниях по корректировке артиллерийского огня и работе с картой в планшете. Когда мы зашли на позиции, я стал помечать на своей карте места расположения украинцев кодовым названием «пидоры». Это было общее слово для обозначения противника. Они тоже нас называли, то «пидорами», то «орками».

В моей карте за первые два дня появилось много названий с этим словом: «пидоры-1», «пидоры-2», «пидоры-подвоз», «пидоры-ротация».

«Детский сад», — подумал я, когда вечером рассматривал карту — на ней насчитывалось двадцать обозначений со словом «пидоры».

«Дальше этого не должно продолжаться! — твердо решил я. — Долой “пидоров”!».

И поменял их на нормальные названия: «Укреп-1», «Укреп-2».

Назначение «Хисмана» командиром группы было спонтанным. Мне было важно, что я знал его и видел, что он не совсем безмозглый боец.

— Как думаешь? — размышлял я вслух и спрашивал Рому: — Оставлять «Хисмана» командиром или нет?

Рома пожал плечами.

— С одной стороны он такой человек, который постоянно избегал ответственности, — засомневался я. — Он постоянно втыкался и спорил с командирами отделений.

Тут я вспомнил, как проводил с ним воспитательные беседы:

«У тебя последний шанс. Тут дисциплина очень жесткая. И эти твои “Я этого не буду”, “Я считаю, что это не так” тут не прокатят. У тебя последнее вагнеровское предупреждение!».

Я вспоминал его красное лицо с выпученными глазами.

— Но, с другой стороны, — продолжал я рассуждать вслух, — «Зеф» же стал нормальным бойцом. Может дать «Хисману» шанс?

Я хотел, чтобы Рома опроверг мою чуйку, что «Хисман» не готов к ответственности. Хотя это был выбор без выбора. Все, кого я знал по слаживанию в лагере подготовки, уже выбыли из строя.

Вечером в 18 часов командир вызвал меня в штаб. Мне опять предстояло пройти двенадцать километров. Я постепенно превращался в Харона, который перевозил души умерших через реку Стикс в страну мертвых. Пока я шел перед глазами вставали лица пацанов. У меня уже появились воспоминания, связанные с этой дорогой, где нас пытались убить минометами три дня назад.

«Три дня? Всего три дня».

Трупп украинского бойца так и лежал на повороте, но в отличие от первых дней уже не вызывал ничего, кроме безразличия. Я быстро привыкал к реалиям передка.

«Если бы ему можно было отогнуть руку, из него бы получился отличный указатель, как в мультике “Остров сокровищ”. Циничный пират капитан Флинт делал такие указатели из своих мертвых друзей пиратов», — вспомнил я один из моих любимых фильмов, сделанный в Киеве в 1988 году.

— «Антиген» — «Констеблю». Убрали бы вы этого украинца с поворота. Что он тут лежит, как неприкаянный.

К трупам на войне привыкаешь быстро. Огромное количество смертей за очень короткий промежуток времени проламывают твои защиты, переворачивают с ног на голову все представления о ценности человеческой жизни и ее значении. Тут как нигде становится видно, насколько человек хрупок и жалок. Великий миф о величии «венца творения» — человеке, — подвергается здесь самой большой проверке реальностью.

«Нужно собраться! Это война, и я тут не для того, чтобы разводить сентиментальные сопли, а чтобы профессионально воевать!».

Профессионал, как учил меня мой первый командир в Чечне, это «эмоции за скобки! Потом поплачем. Потом повспоминаем. Все потом! Сейчас главное — это работа! Может быть гражданскому человеку будет трудно это понять, но на войне это так!».

Мне начало нравится ходить по этой зимней дороге в полном одиночестве. В этих прогулках, как у самурая, не было цели — был только путь! Я шел под ночным небом Донбасса, размышлял, разговаривал с Богом, вспоминал свое и фантазировал. Это было время для себя. Час двадцать тишины и покоя, если не считать звуков канонады и автоматной стрелкотни, где-то вдалеке. Но совсем расслабляться было нельзя. «Птицы» с ВОГами не дремали. Один солдат — это тоже приемлемая цель.

Командир встретил меня сухо. Но по нему трудно было определить, что он чувствует. Этим он был похож на нашего министра иностранных дел — Лаврова. По тому тоже никогда не скажешь, что он на самом деле чувствует. Только в редкие моменты, когда он мог выдать свое знаменитое «Дебилы, блядь!», можно было понять, что он расстроен. Командир стал мне показывать съемки с позициями у заправки.

— Вот, смотри. Само здание — АЗС «Параллель». Вокруг нее на пятьдесят метров вокруг вся растительность убрана и зачищена.

— Экскаватором копали, — поддакнул я.

— Вот сеть траншей, связывающих блиндажи. Вот и вот — отдельные окопы для прикрытия. Все сделано грамотно.

По всем правилам военной науки. Вот капониры для техники, — пояснял командир.

Я смотрел сверху на позиции украинских десантников и видел, что они, как муравьи, жили своей жизнью: перемещались с позиции на позицию, что-то перетаскивали, разговаривали и даже смеялись. Они были больше похожи на героев компьютерных игр, чем на живых людей, и вызывали у меня скорее интерес, чем ненависть. Я заносил их расположение себе в карту и понимал, что у них было четыре варианта подвоза пополнения, эвакуации раненых и доставки БК; и они могли постоянно менять дороги. У нас был всего один вариант, и мы были более уязвимы. Противотанковый ров, который шел километровой змеей на запад, имел в своих стенках лисьи норы, в которых могло легко поместиться два человека. Ближе к нам, в лесопосадках, были замаскированы одиночные окопы, в которых могли обороняться гранатометчики и сидеть фишкари.

— Прекрасная позиция с собранными и мотивированными бойцами.

Внезапно мое сознание стало включать заднюю передачу и отказывалось слушать командира: «Сейчас бы поспать».

— В общем, смотри «Констебль», мы попробовали взять их нахрапом. Результата, согласись, нет.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, и я кивнул.

— Значит нужно менять тактику. Их нужно брать ночью, с двух сторон.

Я кивнул еще раз, хотя пока не понимал, что он от меня хочет.

— Разделишь группу на две части и будете заходить отсюда, — он показал мне пальцем направление. — И отсюда! Иди. Там тебя пополнение ждет. Я сейчас подойду. Там половина БСники, а половина зеки.

— «БСники»? — удивился я.

— Бывшие сотрудники. Военные, менты, УФСИНовцы.

Они в отдельной зоне сидели, откуда их и набрали.

— Эти хоть что-то умеют, наверное?

— Посмотрим.

Не успел я зайти в дом, где они располагались, ко мне подошел молодой и коренастый человек с живыми чертами лица и уверенным взглядом. Разговаривая со мной, он опирался на РПГ. Было видно, что он с ним хорошо знаком и умеет обращаться.

— Здравия желаю. Ты «Констебль»? — с военной выправкой задал он прямой вопрос.

Я кивнул.

— Как к тебе попасть в отделение?

— БСник?

Он кивнул.

— Сейчас командир придет — разберемся, кого куда.

— Стройся! — подал я команду.

Пока я рассказывал о себе в помещение вошел «Крапива».

— Привет. Я «Крапива». Ваш старший командир. Я так понимаю, что часть из вас имеет хоть какой-то опыт службы в армии, полиции и других ведомствах?

Бойцы закивали.

— Руки поднимите, кто служил. Что вы мнетесь, как бандерлоги?

Половина из пополнения подняла руки.

— Остальные, я так понимаю, зеки? Хотя это неважно. Впереди нам предстоят тяжелые бои. Каждому из вас выпала честь искупить свою вину и свои преступления — кровью. И вы ее искупите. Либо своей. Либо чужой. Выбирать вам. Все ясно?

Они нестройно подтвердили, что им все понятно.

— «Констебль» будет вами командовать. Принимай бойцов, — обратился он ко мне, — и помни, что нам нужна эта позиция! Как ты ее возьмешь, мне все равно.

Я повел пополнение к передовой и по пути нам стали встречаться бойцы, несущие на передок боеприпасы и провизию. Новобранцы молча обгоняли их, соблюдая дистанцию в семь метров. Я вывел их к повороту и не увидел привычное мертвое тело.

— «Констебль» — «Крапиве». Там у тебя боец есть из нового пополнения с позывным «Горбунок». Срочно отправь его обратно. Он нам очень нужен.

— Принято.

Я пошел вдоль присевших на корточки бойцов и стал искать «Горбунка». Им, к моему удивлению, оказался боец с РПГ. Я объяснил, что его требует к себе командир и увидел, что он напрягся. Я бы и сам напрягся, если бы меня вызвал командир, не объясняя причин своего интереса ко мне.

— А зачем я ему?

— Не знаю.

Я протянул руку и забрал у него РПГ.

— Если зовет, значит, нужен. Он тебе сам все объяснит.

Я остановил группу эвакуации и попросил их довести «Горбунка» назад в Зайцево.

— Не бойся. Командир только на вид злой. На самом деле он без дела тебя не обидит.

Боец кивнул мне, но было видно, что он судорожно пытается понять, что он успел такого сделать, что сам командир вызывает его к себе.

Сделав короткую передышку на заводе, я разговорился с Серегой «Басом» и «Максом». В основном говорил они, а я просто сидел и слушал. «Бас», увидев меня, видимо, сразу понял, что я постепенно слетаю с катушек. Он был тертый калач и воевал, видимо, не впервые, хотя особо не распространялся о своем опыте. В разговоре мы плавно перешли на обсуждение темы адаптации к войне и жизни на передке.

— Самое главное в адаптации что? — начал «Бас». — Понять, где ты! То есть вот в Молькино, мне «Макс» рассказывал, приехали такие персонажи — просто без слез не взглянешь! Ну пингвины такие, блин.

Он засмеялся.

— Ага! — включился «Макс». — Такие вопросы задавали:

«А можно там, если что, пытать? Зубы рвать?».

Он тоже заржал.

— Вот эти мамкины дети там. В лучшем случае, у него самое страшное воспоминание — это когда ему там в пятом классе какой-нибудь толстый бурдюк морду набил. Разбил нос. Ну что-нибудь такое. А они: «Пыта-аа-ать!» Помнишь, — обратился «Бас» к «Максу», — был вот такой момент — мы когда шли нашей группой с Зайцево сюда. Мы последние идем, тащим патроны — два ящика — замыкаем. А впереди там вся эта молодежь, которая до этого скакала, плясала с пулеметами. Деловые эти. И тут по горке «Град» начинает работать!

— Получается, что мы с «Басом» чуть не первые оказались! Они все резко так затормозили, и мы, получается, выбежали вперед, — подхватил «Макс».

— Ага.

Они рассказывали свои истории, и мне становилось теплее от их простоты и легкости.

— Ну я смеюсь и говорю «Максу»: «Они там жмура никто не видел. Сейчас посмотрим, что будет. И тут же поднимаемся наверх, а там лежит хохол этот на повороте. Опа!

«Бас» стукнул себя ладонями по коленкам.

— Когда вот брали эту дорогу с Зайцево на Опытное, там «Пятерка» шла, а перед нами РВшники. Вот они там хохла этого завалили. Он валяется.

«Бас» посмотрел на меня.

— Мы, кстати, убрали его, если что.

— Я видел.

— Они идут. Глаза выпучили. Я им и говорю:

«Ну, понима-аа-аю. Поня-аа-атно, что вы там бабушку, в лучшем случае, хоронили — и то там, наверное, прятались».

Я смотрел на «Баса», который мне напоминал матерого солдата Станислава Катчинского из книги Ремарка «На западном фронте без перемен», и мне становилось легче.

«Макс» тоже с удовольствием слушал его скетч про «понторезов» — новичков — и кивал в знак согласия.

— Вот я и говорю. Адаптироваться — это… то есть надо понимать, куда ты попал. Что это не прогулка, как вот нашему большинству казалось: что сейчас мы придем, украинцев там этих вырвем, туда-сюда. Я ж говорю, думали «ура-ура!», а оказалось: «уря-уря…». Вот это главное. Ну и плюс надо думать.

То есть если ты стоишь, кто бы ты ни был — начиная от последнего стрелка-штурмовика и заканчивая там командиром — если уж тебе там выпала такая должность…

В тот момент он внимательно смотрел на меня.

— Надо интересоваться, надо смотреть. Во-первых, понимание обстановки. То есть местности. Что там, кто там?

Что это: лесополка или «открытка»?

Его лицо вдруг сделалось грустным.

— То есть у нас же положил там один… командир… целую группу разведки! То есть буквально он их там разложил. И сам «двести», и народ «двести». Надо же думать!

Я допил свой чай, поблагодарил их и пошел в окопы.

Нужно было готовить группы к штурму.

«Пока они тут, можно быть спокойным за поднос БК и вынос раненых», — подумал я, покидая их точку.

В этот же день, я познакомился поближе, с одним из наших медиков — «Талсой». Это был молодой таджик, которого отобрали в медики еще в период обучения на базе. Он тоже был из Кашников. На гражданке он закончил медицинское училище и имел базовую подготовку по медицине. Для нашего подразделения такие ребята были находкой. Говорил он по-русски с сильным акцентом, но это не мешало ему общаться со мной.

— Привет. Как у вас тут дела?

— Тяжело были дела. Много «трехсотый». Сутки чинили, латали. Делали перевязка.

— Я смотрю, вы справились, — подбодрил я «Талсу», старясь отметить заслуги медиков.

— Уже нармальна. — согласился он. — Кагда ми приехали в ангар — на завод — линии саприкаснавения фронта от нас метра двести был, через дарогу. Первий день, кагда ми приехали, я са сваими медицинскими принадлежностями, оказался в этом ангаре. Эта был часа десять утра, плюс-минус. В смисле ми приехали сначала да Зайцева, а оттуда пишком да ангара. Принесли первий рейс, а второй раз паехали за боеприпасами. У нас другая точка, а там прамежуточная, и аттуда все вытаскивали. Но это цепочками все шол. Патихонь-патихонь начали налаживать. Вот в этат жи первий ден у нас очень-очень ха-рашо шол бои. Кагда я прибыл в ангар с нашего взвода уже, — он замедлился и стал считать в уме, вспоминая лица бойцов, после чего продолжил: — Минус раз, два, три челавека был «двухсотых». Да царства им небесное — харошие парнишки были. Адин камандир групп — «Сэрэбруха» — пагиб в первий ден боя. А фтарой день боя вроде бы… да! Фтарой ден бой эта все началось очень харошо. У нас удачный накат. Мы за два дня харашо шли.

— Я знаю, — улыбаясь сказал я.

— Точно! Ты же камандир!

Он засмеялся.

— Тут другой взвод еще было кроми нас — «седьмой разведгруппа», третий штурмавой бригада вот. Ми аказались в этам ангаре, нашли обший язык с нашим разведчиками, медиками и вот начали савмэстна работать. Патаму што кагда ми вместе — ми сила. Вот. А патом начался вот этат бойня с танками. Вот этат первий ден, когда я аказался в этам ангаре, эта была часов шести-семи вечера, и начался вся эта — скажем што не очень-то хароший ден для нас. Для нашего взвода неудачный.

«Талса» закатил глаза, на своем подвижном лице, пытаясь показать весь ужас того дня, когда нас окружали и разбирали танками.

— Патаму што палажили очень много ребят. Хароших байцов, каторые прахадили Чечню. Каторые прахадили Афган. Каторые очень харашо во время тренировки паказали свое мужество. Да, ребята жалко, што они сейчас нету с нами. Вот в ту ночь такой марально жуть была! Просто паток «трехсотых» ни-за-кан-чивае-тся! — сказал «Талса», чеканя каждый слог. — Некатарые ребята па дароги ушли от жизни. Патаму што очень сильный ранения. Патаму што не был налажен подход нашей техники. Эта все делалось носилками, руками. Ребята — эвакуационная группа — ани такие малад-цы! Просто нету слов. Ми все там, кагда приехали, эвакуацией и медицинай занимались. Памагали, стреляли — все делали. Я еще раз гаварю — с нас делали многофунксиональный проффессионал. Вот.

«Талса», видимо, ни с кем до этого момента не делился тем, что у него накопилось. Начав рассказывать мне все, что он пережил в эти дни, он уже не мог остановиться и продолжал, глядя то на меня, то в пустоту перед собой.

— Ми паехали, то есть ми пашли за «трехсотыми». Нам надо было перебигать дарогу, штоб попасть туда, где был позиция. Пока там не был налажена группа эвакуации, ми все там савместна и участвавали. Пока у меня там нету ниче, я иду за «трехсотым». У таво нету там — он идет. Нада, каро-чи, атнести баеприпасы — пока я ниче не делаю, я атнесу. Вот таким образом эта все и началось. Но, как гаваритца: «Ми сильные — с нами Бог», — поддерживал «Талса» себя девизами. — Так оно и есть. Так как у меня еще медицинский образование… Я закончил колледж медицинский — специальнасть медбрат. И то у меня в жизни такова, то што праизашло в этот ночь, никагда не было. Там паток «трехсотых» ни заканчивайся. Был у нас очень хороший снайперист… Царство ему небесное! Пазывной «Надаль». Вот на третий ден боя ему не павезло. Некаторые бранижилеты выдерживают все, а некаторые не очень-то. Вот да такой степени у него было ранение там. Пневматорэкс — сам понимаешь, што эта такое.

У него легкий было задета. Там такими бальшими дырками. Сматрю на него и гаварю: «Брат, што ты хочишь?». «Больно, — говорит, — делай что-нибудь! Я не могу дышать!». Я это все панимаю, я его на такой позы паставил, сидячий каторый, штобы наклонился и ему была легче хатя бы дышать. Я понимаю, там кровотечение и еще плюс с материалом там беда была. Материал, который мы должны аказать первый помош, вот у нас нехватка была. Потихонечь-потихонечь ми все налаживали и стали действовать намного па-другому.

«Талса» переключался с одной темы, на другую, чтобы вернуться, через некоторое время к первой теме рассказа.

— Кагда нету нужного медицинского материала, ти не знаишь, как кроватечение астанавливать там у ребят. Брали сахар пряма на рану, штобы свертываимость крови там абразавалась. Штобы там все астанавить кровоточен таким образом. В эту ночь пачти трехдневный запас медицинский материалов ми патратили. Так там у нас вообще ничего такого не было. Но то, што было, там под руки, у ребят, которое я с собой взял, — и все это патратили. Уже и не осталось ничего. Потом ребята, каторые штурмовав и взять па кусочкам блиндажи, начали принести нам этих трофейний медицинских приналдежность.

Он перевел дух и продолжил свой рассказ.

— И вот в эту же ночь челавек тридцать пят «трехсотых» и остальных там, «двухсотых», оказались. Патом все патихонечь-патихонечь все вытаскивали. Вот эта ночь закончилась. Самый-самый-самый такой ночь. Если я патом буду рассказывать — это время для меня никогда не заканчивается, патаму что там столько ребят было. Хочется всем па-мочь, но не палучается. Просто сил не хватает, там, рук. Еще плюс ка всему этаму, кагда у нас, например, свободный рук не было, ребят, кто должны были идти на штурм, просили помочь, чтобы хотя бы держали руку раненова. Ми все патихонечьку там, да вскрывая ихнию одежду там, да и по характер ранений и определили, и оказали нужный помош. Я этат день никагда не забуду. Двадцать шестое ноября ночью вот это все и случилось.

— Никто из нас не был готов к тому, что тут происходит, — дружески поддержал я его и похлопал по плечу. — Все будет хорошо. Главное, чтобы вы работали, и ребятам помогали.

Он кивнул мне и посмотрел на меня грустными глазами.

Саботаж и сопротивление

Я не стал задерживаться у себя в блиндаже — вышел на связь и приказал группе «Лучилы», который стал командиром после «Банура», подтягиваться к Хисману. «Лучилу» я не знал совсем, но мне казалось, что он обладает достаточным количеством интеллекта, чтобы управлять группой. В его поведении был единственный минус — он был мягким и потому нерешительно командовал бойцами. Интонация, с которой он отдавал приказы, выглядела как монолог какого-то персонажа Чехова: «Извините за беспокойство. Я, конечно, очень извиняюсь, но не могли бы вы пойти на штурм? Я понимаю, что доставляю вам затруднение, сударь, но соблаговолите взять автомат и следовать в ту сторону».

Я взял троих бойцов и пробрался на позиции к «Хисману». Мое появление стало для него неожиданностью. Сюда же я вызвал и группу «Лучилы», чтобы поставить им боевую задачу.

— Короче. Вот, что мы будем делать. Командир поставил нам четкую задачу, — я стал показывать им точки входа в планшете. — Ты заходишь отсюда. А ты отсюда. Максимально сближаетесь с ВСУшниками и заходите на штурм двумя группами.

У кого получиться, тот и молодец. Ясно?

— Командир, дай хоть пару часов поспать. Я вообще никакой! — стал упрашивать меня «Хисман». Лицо его было грустным, как у попрошаек в метро, когда они просят помочь им финансово.

— Два часа можешь отдохнуть, — согласился я.

Я смотрел на бойцов, размышлял о своей реакции на слова командира и чувствовал внутри себя обострение сопротивления: «Они просто не хотят воевать и рисковать жизнью. Мы тут четвертый день. Когда мы сюда ехали, никто из нас не понимал, что здесь будет происходить. Сейчас всем понятно, что тут быстро и безжалостно умирают люди. Им страшно, и они тянут резину. Я не должен уподобляться им. Нужно заставить себя воевать, раз я сюда приехал», — думал я и чувствовал, как какая-то сила пытается сковать мне руки и волю.

Прошло два часа, и я погнал их на штурм. Обе группы разошлись и стали заходить с двух сторон. Минут через сорок, когда они подползли достаточно близко, судя по их докладам они вступили в близкий бой с противником. Я слышал из самого крайнего окопа перестрелку и взрывы гранат. Обе группы стали выходить на меня и сообщать, что огонь плотный и продвижение невозможно. Я вышел на командира и передал ему доклады групп.

— Нужно продолжать, — спокойно отвечал «Крапива». — Пусть отойдут, отдохнут и попробуют еще раз, через два часа. Нужно взять позицию.

— Хорошо, — раздраженно ответил я командиру.

«Ты же не знаешь, что тут происходит и гонишь нас вперед!» — злился я.

Группы откатились, и я вызвал «Хисмана» с «Лучилой», чтобы послушать и понять, что произошло на самом деле.

— Мы прям к ним подползли, на сорок метров. Почти к самым их окопам! — убеждал меня «Лучила». — Они там так плотно лупили. Хер там что сделаешь.

— Да, — поддакивал «Хисман» и кивал.

— Сорок метров? А чего вы их гранатами не закидали, или с гранатомета не стрельнули? — пытался прояснить я, чувствуя какой-то подвох. — С фланга бы зашли, «подковой». Перестроились и вперед.

— Там никак!

Во мне возникло хорошо знакомое ощущение сгущающейся вокруг меня ваты. Как только во время психотерапевтической сессии с клиентом мы подходили к какой-то неудобной или болезненной теме — клиент тут же начинал демонстрировать избегание. Он начинал приводить мне удивительные аргументы, отстаивая невозможность изменений. Он тратил в несколько раз больше усилий на сопротивление, чем было нужно для изменений. Оба моих командира не хотели идти вперед и подвергать свою жизнь опасности. Они не хотели умирать и, наверное, надеялись, что ВСУшники сами соберут свои вещи и пойдут домой, оставив им окопы. Я же не хотел быть «плохим» и не хотел заставлять их лезть под пули. Я надеялся, что они сами, движимые благородными и высокими идеями, замотивируют себя и возьмут укреп. Мне проще было верить, что это невозможно, чем напрягать их. А им было легче объяснять мне невозможность штурма, нежели опять идти в накат. Но командир был не готов участвовать в нашей игре. Его позиция была проста как мычание коровы.

— «Констебль», они пиздят, а ты им веришь. Пытайтесь еще.

Мы пробовали штурмовать эту позицию еще дважды и откатывались ни с чем. В один из штурмов бойцы из группы «Хисмана» запрыгнули в передовой окоп и убили несколько солдат противника. Украинцы подтянули подкрепление и выбили их оттуда. Три человека из группы «Хисмана» пропало без вести. Заправка «Параллель» стала красной чертой и психологическим барьером, через который мы не могли перевалить. Пехотные штурмы без поддержки артиллерии против хорошо укрепленной позиции не давали никаких результатов.

На следующий день я опять пошел в штаб за пополнением. Настроение было паршивое из-за этой позиции, похожей на стиральную доску. Арифметика была не в нашу пользу. У нас три без вести пропавших и несколько «трехсотых». «Утяк» «двести». У украинцев: четверо «двести», но позиция не взята.

— В общем так, — начал командир, смотря мне прямо в глаза, — у нас стоит четко поставленная задача сверху. Эта позиция должна быть наша. Раз твои подчиненные не справляются — пойдешь на штурм сам, — говорил он, чеканя каждое слово. — Собираешь группу. Сколько хочешь, столько и бери людей. Хоть всех!

Он посмотрел на меня в упор.

— Твоя задача — зайти с запада и перерезать эту траншею, отрезать заправку и зачистить ее от противника.

Внутри меня возникло знакомое состояние бодрой безысходности, которое было продиктовано двумя противоположными мыслями. С одной стороны, я четко понимал, что, скорее всего, в этой операции шансов выжить ничтожно мало и я погибну. А, с другой стороны, я знал, что не смогу отказаться от этой операции, превратившись в «пятисотого». Второй раз за неделю я принимал решение стоять до конца.

«Наверное, это и есть то состояние, которое люди называют мужество, — подумал я. — Способность воевать, независимо от степени риска для жизни».

Я вернулся к себе, даже не заходя на завод. Свежее пополнение я тоже решил оставить, так как не понимал, на что способны эти бойцы. Я взял двух человек из своей группы и оставил за старшего «Абакана».

Ромка смотрел на меня грустными глазами, как будто прощаясь со мной. За эти несколько дней мы с ним немного сдружились. Я не стал сентиментальничать, а дал ему четкие инструкции по командованию подразделением и двинулся на передок. В тот момент, когда я внутренне переступил черту и принял решение не отступать, все стало на свои места.

«Релан», которого я взял с собой, на гражданке работал в дорожной полиции. Молчаливый и спокойный парень. Изначально он был помощником гранатометчика. Гранатометчика убило, и он стал штурмовиком. Вторым был «Десант», которому я обещал в случае его смерти проследить за выплатами похоронных денег. Он учился на санинструктора и мог бы нам пригодиться. Глядя на выражение лица «Релана» я увидел обреченность, как у заключенных концентрационных лагерей в документальных фильмах, которые я смотрел. Лицо его было молочно-серым и напоминало лицо мертвеца.

«Внутри, он уже сдался и умер. Я вроде тоже готов умереть, но я все же собираюсь выжить», — подумал я и хлопнул его по плечу:

— Штраф тебе, «Релан», за пересечение двойной сплошной!

От удивления он дернулся, понял, что я шучу, и улыбнулся.

— За мной! — скомандовал я.

Еще один штурм

В пять утра мы пришли на позицию и стали готовиться к штурму.

— «Лучила», собирай всех бойцов и тащи их сюда, — отдал я приказ.

Он ушел во тьму, и из нее на свет божий стали появляться разные существа. Пару из них были похожи на людей. Затем из мрака пришел человек-гриб. Он был измят, беззуб и как железом по стеклу скреб всем своим видом по моим представлениям о том, что такое «настоящий человек».

— Ты что еще за чудо? — удивился я.

— Чо? — испугался он. — Старший сказал: «иди». Я, и пришел.

Мои недовольство и злая сосредоточенность искали выхода. Этот боец стал символом долбоебизма и распиздяйства этих упырей, которых отдали под мое начало: он стоял передо мной в нелепо натянутом бронике, каске, из-под которой был виден только большой угреватый нос; его шамкающий беззубый рот нервно пережевывал губы, а автомат, висевшей на длинном ремне, почти упирался стволом в землю.

— Где твоя разгрузка? Где гранаты? Где магазины?

— Вот.

Он полез рукой во внутренний карман бушлата и вытащил оттуда, как пачку сигарет, два магазина для автомата.

— И два, еще вот, в кармане.

Он показал он их, повернувшись боком.

— Блядь!

Я захлебнулся своей злостью и потерял дар речи. Мой кулак со всего размаху опустился на его каску. От удара он упал на жопу.

«Без тепловизоров, на ощупь, ползти на пулеметы и растяжки с вот такими долбоебами!» — мысленно бесновался я.

— Ты чего, уебище лесное!..

Я схватил его, рывком подкинул в воздух и заорал от бессилия:

— Вы че, пацаны, вообще не понимаете, что происходит? Вы понимаете, где мы находимся и что мы делаем? Вы, сука, то бухали, то кололись — проебывали свою жизнь. С таким отношением вас уебут, как чертей!

На свет, на цыпочках, видимо испугавших моих криков, выползли остальные во главе с «Лучилой».

— Ладно! Демократия с вами не прокатила. Сколько тебе лет?

— Тридцать шесть.

Я открыл рот от удивления.

— Тебе минимум пятьдесят на вид! Я тебя старше на четыре года. Короче, киборги! — стал стебаться я, чтобы хоть как-то совладать с яростью. — Железные солдаты Урфина Джуса! Вы, — ткнул я пальцем в двух бойцов, — с пулеметом идете вот здесь и прикрываете фланг. «Лучила», бери двоих и идете в головной дозор — двадцать метров впереди нас. «Десант», «Релан» и вы трое со мной!

Они закивали головами, и мы выдвинулись.

— «Констебль» — «Крапиве». Выдвинулся со стадом баранов на штурм.

Часть злости была вложена в это последнее сообщение с подтекстом. Я как подросток хотел показать командиру, что, в случае моей смерти, он будет виноват, что стер такого ценного кадра.

«Лучила» с дозором ушел вперед и исчез из поле зрения.

Глупый и непослушный человек на передке — это потенциальный «двести». Но хуже всего, что его придется вытаскивать оттуда и рисковать жизнями бойцов. Ночью очень важно двигаться так, чтобы не терялся визуальный контакт между бойцами. Важно оглядываться по сторонам и знать, кто у тебя в тылу и с флангов.

Лесопосадка, по которой мы продвигались, была в низине, и это позволяло нам продвигаться незамеченными, прячась за насыпью. Мы осторожно ползли гусиным шагом, перепрыгивая через поваленные деревья и продираясь сквозь густые кусты орешника. Справа от меня двигался «Релан», а слева «Десант».

Через непродолжительное время вдалеке заработал пулемет с низкой скорострельностью. Судя по звукам, это был крупнокалиберный западный пулемет, либо допотопный «Максим». Мы распластались по земле и поползли. Пулемет заработал вновь, и мы услышали вдалеке истошные крики. Человек кричал все тише и тише и вскоре замолчал. В полнейшей темноте мы продвинулись еще на сто двадцать метров. Стоны и кряхтение приближались вместе с ползущим к нам человеком. Создавалось ощущение, что в темноте умирал раненый зверь.

— Краснодар? — громко прошептал я и навел на него ствол.

— Это я, «Лучила». Свои, — зашептал он.

Пуля прострелила ему пах, и он вытекал. Мы заткнули ему дырку гемостатическими бинтами и поползли дальше. «Лучила» пополз в сторону наших позиций.

Пока мы ползли, я понял, что «Хисман» и «Лучила» врали мне, что сближались с украинцами на сорок метров. До их блиндажа, где у них было целых два пулемета, оставалось еще метров семьдесят.

Разрыв с ослепительной вспышкой света прогремел в пяти метрах от нас: он бросил меня вперед как раз в тот момент, когда я хотел перебраться через бугорок.

«Мины!» — успел подумать я и ощутил сильную боль в области поясницы. Меня выгнуло и придавило к земле.

— Аааа! — орали рядом. — Руку оторвало!

Я не понимал, кто орет, и попробовал потрогать рукой свою спину. Левая рука и нога не работали. Я был наполовину парализован. По нам опять стали бить два пулемета. Я видел, как «Релан» дергал ногами, и слышал его затухающие стоны, переходящие в хрипение.

«МОН-50, скорее всего», — предположил я.

Когда взрывается радиоуправляемая мина направленного действия, в ту сторону, в которую она была направлена, летит стена из осколков, разрывая все на своем пути. Большая часть осколков досталась «Релану». Мне повезло, что на мне были зимняя куртка, ремень и полиуретановый поджопник, которые немного погасили удар от осколка.

Черно-белое кино про войну продолжалось. Только я не сидел с коробкой попкорна и стаканом колы в удобном кресле, а лежал на холодном, смерзшемся корявыми комьями черноземе и смотрел на вспышки огня, вылетающего из жерла пулемета. Пороховые газы выталкивали из ствола злых и безжалостных ос, которые разлетались во все стороны и мечтали пронзить насквозь податливое теплое человеческое тело. Все происходило, как в одной из моих любимых военных песен:

Колоколенка

Отлежавшись немного, я доложил в штаб, что мы попали в засаду и по нам ведется плотный огонь из двух пулеметов с флангов. Украинцы грамотно простреливали сектора.

Ко мне подполз «Десант» с перетянутой ногой:

— Как дела командир? Ты жив?

— Я «триста». Ногой и рукой двигать не могу. Позвоночник, наверное, повредило.

— Я тоже «триста». Осколок пробил ногу. Опухла сильно.

Он осмотрелся и, повышая голос, позвал:

— «Релан»? «Релан»?

Никто не отзывался.

— «Двести» — резюмировал я жизненный путь «Релана». — С этой штраф площадки он уже не вернется.

Мы лежали вдвоем и ждали, когда пулеметы устанут расстреливать ночь. Рельеф местности позволял нам укрыться от огня. Рядом затаились остальные раненые бойцы. Мне было очень страшно из-за отнявшихся конечностей. Постепенно рука стала отходить. Я стал двигать пальцами, и невероятный прилив радости заполнил все мое естество: «Пронесло! Работают!».

Постепенно рука с ногой вернулись в строй. Лежа на животе, я достал планшет, включил геолокацию и с точностью до метра нанес на карту все украинские позиции. Я был зол и, вспомнив Сухорукова из фильма «Брат-2», прошептал: «Вы мне еще за Севастополь ответите!».

Я слышал впереди невнятную украинскую речь. Боясь контратаки, я приказал стрелять, и мы выпустили по рожку в сторону противника по-сомалийски.

— Отход!

Мы с «Десантом», прихватив «Релана», стали отползать.

По дороге назад нашелся еще один боец из дозора, у которого было ранение в предплечье.

Из девяти человек моей группы целым остался только пулеметчик. Прикрывая нас, он умело перемещался и вел плотный огонь по блиндажу. Мы вытащили тело «Релана», а два других бойца остались лежать в сорока метрах от окопов украинцев. Человек-гриб тоже получил свой осколок и ждал эвакуации вместе со всеми.

— Вот такая херня братан! — сказал я ему пространную фразу, как бы стараясь объяснить ей все экзистенциальные проблемы бытия человека в этом мире. — Зла не держи, но на будущее: оружие и БК носи как полагается.

— Понятно, — коротко ответил он.

«Ни хера тебе не понятно!» — подумал я про себя с грустью.

— Посмотри, что там у меня? — задрал я одежду и показал рану «Десанту».

— Кожа разрезана немного, а, где таз крепится к позвонку, там рана. Видимо, осколок в мышцу ушел. Крови нет. Вроде ничего страшного.

Он залепил рану пластырем и, приделав там какой-то тампон из скрученного бинта, профессионально перевязал меня.

Я вышел на связь и еще раз доложил обстановку. «Антиген» стал настаивать на моей эвакуации, но я отказался:

— Сначала ребят вытащим и эвакуируюсь. Пришли людей за ними.

Я простился с «Десантом» и принял решение остаться на позиции. Мы остались вдвоем с пулеметчиком «Фордом» в передовом окопе, который находился метров на триста к западу от стелы. Я увидел на его запястье белый браслет, который говорил, что он инфицирован «гепатитом С». Одно из профессиональных заболеваний наркопотребителей. В ста пятидесяти метрах перед нами был противник, но мне не было страшно: действия «Форда» показали, что он смелый боец — даже если бы на нас пошел накат, я был уверен, что мы отобьемся.

Впервые за эти дни я смог отдохнуть от груза ответственности. Командир, видимо, злился на меня и перестал выходить со мной на связь. Командование на передке в ручном режиме перешло к «Антигену». Я слышал по рации, как они пытались взять позицию украинцев, и «Антиген» гнал туда людей. Целый день я слушал, сидя на рации, как он посылал в эту топку по три, по два, по пять человек. Слышал, как они стирались, пытаясь взять позиции, оборудованные украинскими десантниками. Я понимал, что там происходит фильм «Гу-га» — мясной штурм с голой жопой на пулеметы.

«Меня видимо списали из командиров, — решил я. — Буду сидеть и ждать своей участи». Я спал и бодрствовал одновременно и постепенно приходил в себя, после того как выжил ночью.

— «Констебль», «коня» будешь? — протянул мне кружку «Форд».

— Давай.

Он налил мне чифира со сгущенкой и кофе.

— За позицией только смотри, чтобы нас тут не вырезали, — пытался включиться я в реальность.

«Я выжил еще раз. Интересно, какой лимит у штурмовика? Тут фарт имеет значение или есть какой-то принцип естественного отбора? Почему при взрыве МОН-50 в пяти метрах от меня я до сих пор живой, а «Релан» принял на себя все осколки?» — мысли ворочались в моей голове, не давая уснуть.

Все мои психические и физические силы были израсходованы в течение предыдущих дней. Весь дофамин, отвечающий за мотивацию, весь адреналин и норадреналин, отвечающие за агрессию, все сопереживание к себе и окружающим, а вместе с ним и надежда, были на нуле. Я вспоминал, как в детстве смотрел в черное, полное звезд небо, я пытался постичь всю его бесконечность, но мозг всегда натыкался на ограниченность моих представлений. «Более примитивная система не способна понять более сложную систему» — гласил один из законов робототехники. Нельзя постичь хаос происходящего, но можно отдаться ему, как люди отдаются на милость Бога.

Я сидел в окопе и слушал по рации, как разворачивались события по штурму заправки на северо-востоке от нашего с «Фордом» окопа. Так слушали военные радиосводки наши дедушки и бабушки во время Великой Отечественной войны в исполнении Левитана: «Сводка Главного Командования Красной Армии за 27 августа 1941 года: в течение 27 августа наши войска вели упорные бои с противником на Кингисеппском, Смоленском, Гомельском, Днепропетровском и Одесском направлениях. За 26 августа в воздушных боях сбито 17 немецких самолетов. Наши потери — 8 самолетов».

Заправку штурмовала группа «Дружбы». Изначально он был инструктором-медиком, но подразделение стерлось, и я назначил его командиром группы, потому что он проявил себя. Его группа удачно запрыгнула в окопы у заправки и перестреляла много украинцев, не потеряв ни одного бойца. Украинцы следовали своей обычной тактике: как только мы выбивали их, и они отступали на следующую позицию, по захваченной позиции тут же начинал работать танк, СПГ и минометы. Часть группы запаниковала, хотела спрятаться и выбежала на открытую местность перед заправкой. Их тут же расстреляли перекрестным огнем, как в тире.

ЧВК «Вагнер» было достаточно известным подразделением к моменту штурма Бахмута. И те, кто смотрели ролики в интернете, воспринимали нас, как суперспециалистов в вопросах войны. Возможно, те, кто воевал в Сирии, Африке и других точках до начала участия в СВО такими и были, но бойцы, которые оказались под моим командованием, не имели с ними ничего общего — кроме духа и личной безбашенной храбрости, продиктованной отчаянием положения. Большинство из моего отделения впервые увидели оружие месяц назад. Они не умели воевать и справлялись с чувством страха, что приводило к неизбежным ошибкам. За две недели подготовки они получили поверхностные знания о ведении боев, а окончательные экзамены у нас принимали украинские десантники, минометчики и танкисты.

Когда танк начал работать по группе, «Дружба» получил осколок в живот, и его утащила группа эвакуации. Переходной жезл командира — рация — перешел по наследству следующему бойцу. Он принял командование, и они всеми силами старались удержать этот клочок земли на Артемовском шоссе. Украинцы тоже боролись за заправку «Параллель» — после нее открывались оперативный простор и возможность штурмовать окраины города. «Антиген», принявший командование на себя, весь день гнал туда подкрепление за подкреплением. Танк и артиллерия все стреляли и стреляли, а «Антиген» стоял с лопатой у топки и закидывал в нее уголь. Топка открывалась, и внутри я видел расклеенное практически до бела жерло, в котором полыхал огонь.

— «Констебль», проснись, — пулеметчик тряс меня за плечо. — Тебя командир вызывает.

Командир вызвал меня к себе, и я опять шел по дороге в Зайцево за пополнением.

«Какой опыт я получил за предыдущие два дня?»

Командир поставил меня в условия, в которых мне пришлось понять, что тут не кабинет психотерапевта, и, чтобы быть эффективным командиром, мне нужно перестать опираться на свои мирные представления о взаимодействии с подчиненными и быть жестче. Я, конечно, злился на то, каким образом он преподнес мне урок, но здравой частью своей личности отлично понимал, что по-другому бы не получилось. Люди, которые сюда попали, долгое время играли с собой и государством в «кошки-мышки». Их основной потребностью и целью были необходимость обманывать, хитрить и выживать. Чем они и собирались заниматься здесь.

Но здесь это практически невозможно. Ты пропетлял раз, ты пропетлял второй, но у тебя контракт на полгода. Если воюешь не ты, то все, от чего ты петляешь, достается твоему товарищу по окопу и группе. Тут так не выжить. И если их не ставить в жесткие рамки, то они постоянно будут обманывать, косить и отлынивать от работы. В большинстве из них живет маленький «Лучила» или «Хисман».

— Мне нужно, чтобы они воевали. И воевали хорошо! Потому что здесь просто нет другого варианта. Если не воюешь ты, то воюет кто-то другой. Ты его подставил — он работает за тебя. Эффективность работы падает и, как итог, задача не выполнена. Нужна четкая система поощрений и наказаний.

Штаб и командир

Я шел в штаб как на казнь. Мне казалось, что сейчас командир меня будет разбирать на запчасти. От нервного истощения ради спасения своей чести я был готов и к суициду.

«Попрошу застрелиться, если вдруг мне скажут, что я опозорил честь ЧВК «Вагнера», — размышлял я.

Вторая часть моей личности, сохранившая здравый смысл и здоровый цинизм, которую я называл «внутренний вояка», отвечала первой части: «Дуру не гони, клоун! Застрелиться захотел. Видали “хероя”?». Первая часть не сдавалась и мужественно вставала к стенке, со словами: «Судите меня по всей строгости военного времени! Пли!»? — командовала она расстрелом.

Чем ближе я подходил к Зайцево, тем больше успокаивался и утешал себя тем, что добыл разведданные, которые были ценны для понимания системы обороны этого блиндажа. Бои в поле, как оказалось, требовали борьбы за каждый метр. Земля была изрыта траншеями, блиндажами и окопами. Это был запутанный лабиринт, в котором затаился Минотавр, пожирающий пришедших сюда солдат противоборствующих сторон. «Кина не будет» — будет настоящая и кровавая война с потерями и непрерывным продавливанием обороны противника, который объективно лучше экипирован и обучен. Фаза шока от реальности происходящего постепенно переходила в фазу злости и поиска виноватых. Все-таки хорошо, что я имею базовое психологическое образование и понимание процессов, которые протекают в моей психике, хочу я того или нет.

Я пришел в штаб и сел ждать, когда освободится командир. Никто не обращал на меня никакого внимания, занимаясь своими делами, но мне казалось, что они не видят меня в упор, так как моя судьба уже решена и всем известно то, о чем я пока не догадываюсь. Первым признаком психического истощения всегда была паранойя. Командир позвал меня к себе. Я выдохнул и шагнул к «стенке».

— Кофе будешь? — спросил он.

Я кивнул, и его помощник-связист сделал мне кофе.

— Ранение сильное?

— Все нормально, — еще не веря, что меня не разжалуют, ответил я.

— Ладно. Садись и будем смотреть видео.

Он достал планшет и стал мне показывать съемки штурмов, которые снимал «Пегас». Мы смотрели, как бойцы, по которым стал стрелять танк, испугавшись побежали прятаться к заправке. На открытой местности, попав под перекрестный огонь, они стали падать как подкошенные. Упав, они застывали в нелепых позах, лежа на асфальте.

— Все «двести»! Как так можно? — злился командир.

— Командир, — собрался я с духом. — Ты же понимаешь, что они совсем необученные и командуют ими случайные люди. У нас еще не сформирован костяк, и тот, кого я утром назначил командиром группы, через минуту уже может быть «триста», или «двести». Это просто зеки.

— И что нам делать?

Я видел, что командиру не все равно. Он переживал не только за то, что мы не могли выполнить поставленную задачу, но и за погибающих людей.

Чем дольше мы смотрели записи, тем очевиднее становилось, что вся оборона украинцев держится на центральном блиндаже. Именно от него шла вся подпитка на запад, в сторону дороги на Клещеевку, и на восток, в сторону заправки.

— Здесь следы от подвоза — следы колесной техники, следы гусеничной техники. Значит, у них тут должна быть ротация, — тыкал я в видео пальцем.

— Да, здесь тоже, видишь?

На фоне этого рабочего взаимодействия у меня с командиром начали складываться более тесные отношения.

Я чувствовал уважение с его стороны, хотя он называл меня то «бездельником», то «коммерсом». Для него мерилом успеха в жизни была военная служба. Лучше всего в этой жизни он умел воевать, и поэтому я был для него гражданским — случайным человеком в его мире.

— В общем, «Констебль», бери пополнение и продолжай работать. Нам нужна эта позиция.

Пополнение и медики

Я зашел в место, где обычно дислоцировалось пополнение.

Это было третье пополнение, которое я забирал за эту неделю. Я оглядел новобранцев и уже привычно обратился к ним. Объяснил им кто я и спросил об их боевом и армейском опыте. Среди «пополнях» стали появляться бойцы, которые возвращались из госпиталя и уже имели опыт жизни на передке. Среди этих, к сожалению, таких не оказалось.

«Недельки», — подумал я.

— Пацаны, идут жесткие бои. Мы бьемся за каждый метр. Вы, конечно, не можете быть к этому готовы, но я вас предупредил. Вопросы есть?

Повисла тишина.

— Короче, в армии самое главное — дисциплина. А зачем она нужна? — спрашивал я, и тут же отвечал сам себе: — Чтобы выжить и выполнить боевую задачу. Сейчас мы выдвинемся — вам нужно просто слушать меня и делать то, что я говорю. Постоянно следите за тем, что происходит перед вами, по бокам и сзади. Дорога простреливается минометами и «птицами». Мы выходим в темноте, чтобы снизить вероятность поражения группы. Ваша задача: тупо слушать и выполнять приказы.

Эта группа была, к моему удивлению, сообразительная, и мы дошли без приключений.

Мы дошли до завода и я, оставив пополнение погреться и послушать байки «Куска», пошел к «Талсе».

— Посмотрите, что у меня там со спиной? — попросил я.

— Раздевася, камандир.

Я снял с себя все и приспустил брюки.

— На спине рана ест. Сантиметр десат. Осколок ранил тебя в спину, — он потрогал пальцами. — Тебе нужно госпитал.

— Нет. Это не такое серьезное ранение. Если я эвакуируюсь с такой херней — это не по-пацански. Командира подведу. Достать сможешь?

— Будем делать.

Он позвал другого медика, и мне, вколов «обезбол», вытащили осколок. Я забрал его у них на память: «Первый, в моей коллекции». Это был семимиллиметровый кусочек металла с рваными краями.

«Такая маленькая штучка может отобрать жизнь у человека», — думал я, вертя его в пальцах и чувствуя, как медики обрабатывают рану.

— Все. Можешь одется, «Констебль». Нужно каждый вечер ходит на перевязку. Будем мазать тебе рану.

Он показал мне пузыречек с мазью Вишневского.

— Штоб гной не был.

Я пошел забирать своих подчиненных и столкнулся с «Басом», который переписывал номера жетонов и автоматов у «пополняю». Нами велся постоянный учет личного состава. Делать это было сложно в связи с постоянной убылью и поступлением личного состава. Приходилось требовать у командиров групп информацию, которую я получал накарябанной то на кусочках бумаги, оторванной от упаковок пайка, то на куске шоколадной обертки, то на фольги от пачки сигарет. Я сверял свои списки со списками, составленными «Басом», и мы подавали их в штаб.

— Ну что там за пополнение? Есть толковые люди?

— Люди-то люди… — скептически начал «Бас». — Но иной раз приходят, а у них всего по два магазина. Раздал им магазины, которые насобирал.

«Бас» лукаво улыбнулся.

— Так никто не умеет цинк вскрыть с патронами, — продолжал он, — да магазин набить, как следует. Руки, извиняюсь, из жопы. Тут восемьдесят процентов, такие которые автомат увидели первый раз в жизни, если не больше. Как говориться: «Ни украсть, ни покараулить»… ни гранаты снарядить.

«Бас» любил поворчать, но ворчал всегда по делу. Так выражалась его недовольство разгильдяйством этой системы.

— Им в бой идти, я так понимаю, а они ничего не знают и не умеют. Глаза вон, гляди, как у срущей белочки. Ну вот такие моменты.

— Вариантов нет. Я пожал ему руку и повел своих новоиспеченных бойцов дальше.

Весь вчерашний день, мы обменивались с украинцами атаками и контратаками. В тот момент, когда я вернулся, на позиции был хаос: мы выбивали украинцев — они отходили и обстреливали оставленные позиции с нашими бойцами, тут же маленькими группами шли в накат, выбивая нас снова. Позиции переходили из рук в руки по нескольку раз, и мне было не ясно, какие за нами, а какие за нашими противниками. Когда я пришел в наши передовые окопы, стало ясно, что до противника тут метров пятьдесят. Сидя в окопе, я слышал, как они разговаривают между собой: слов разобрать было нельзя, да и ридну мову я розумию не дюже добре, поэтому украинская речь воспринималась как журчание воды в ручье.

Мои мысли, как талая вода по весне, накапливались в ложбинках памяти и, преодолевая препятствия, текли в разные стороны, по дороге собирая все разрозненные факты, подхватывали их и кружили во внезапно образовавшихся водоворотах, создавая новые аналогии и предположения. Следуя изгибам воспоминаний, мысли наталкивались на внезапные тупики и стремились найти новые пути.

Внезапно я вспомнил лицо своего друга Андрея «Валерича», который встречал меня в Краснодаре, и его рассказы про своих родственников со стороны отца и матери. Как и у меня, у него были украинские корни с обеих сторон: отец его был из Ивано-Франковска, а мама — с Донбасса. Его совсем не удивляет эта война, потому что он с детства жил в этом конфликте. Когда родственники отца и матери ругались, то обзывали друг друга исключительно «бандеровцами» и «москалями клятыми». Восток и запад Украины — это разные люди. Разные менталитета, ориентиры и ценности. Именно эта проблема и встала перед жителями и властью «Незалэжной Украины», когда развалился СССР: как из разных по своему ментальному, идеологическому и национальному составу народов создать единую нацию. Поводов для вражды всегда было больше, чем для дружбы. Но дружба была. И не во всех семьях было такое противостояние. Половина России имеет прямых родственников в разных областях Украины, и примерно столько же являются потомками выходцев из Украины — включая меня. По сути, это идеологическая гражданская война некогда единого народа.

— Ладно. Глобальная политика глобальной политикой, но нужно заниматься работой!

Час ушел на то, чтобы распределить пополнение и наладить связь с группами. Понять сколько у нас людей и на каких они позициях находятся сейчас. «Абакан» был рад моему возвращению.

— Я рад, Костя, что ты живой, — с улыбкой сказал он.

— Обошлось. Но было пиздец как напряжно. Тяжело мне, конечно, с этим контингентом, — стал я сливаться Роме, совсем забыв, что он из зеков. Я не делил своих бойцов на зеков и не зеков — я делил их на вменяемых людей, которые понимают, что происходит, и на балбесов из космоса.

Мы приняли решение переехать ближе к заправке и обо рудовали свой блиндаж у стелы с надписью «Бахмут», чтобы быть рядом с передовыми позициям и не тратить время бойцов-трассеров. Справа от нашей новой позиции было Артемовские шоссе, которое шло на север, в город. За ним пригород Бахмута — Опытное — где работали РВшники. Прямо на север, параллельно шоссе, шли противотанковый ров и посадка, которая обрамляла фруктовый сад. В конце этой посадки, на углу, перед самой заправкой, была позиция, за которую третьи сутки шли бои. На тот момент этот угол был за нами, и там находилась группа под командованием назначенного мной бойца с позывным «Форель».

На северо-западе был центральный блиндаж, который мы не смогли взять той ночью. А группа Жени «Айболита», по-прежнему держала запад.

«Хоть новый позывной ему давай, — подумал я с чувством уважения. — Женя — “Монолит”: вгрызся в свои позиции и держит. Группа — бетон».

Именно на таких как он, «Бас» и «Макс» держится костяк подразделения. Люди, которым не нужно ничего объяснять.

Не нужно уговаривать. Это в них просто есть. Давно сформировано и закреплено, как норма мышления и поведения.

И даже если твое внутренне животное, твоя внутренняя обезьяна начинает прыгать с ветки на ветку и поднимать кипишь твои принципы могут ударить ее током и поставить на место. Или погладить и успокоить.

Бои за заправку

Вечером, как обычно, украинцы обработали угол артой и танчиком и пошли в накат. «Форель» запаниковал и не смог удержать позиции. Связь с ним потерялась. Он то молчал, то гнал какие-то нелепые отмазки про сломанную рацию и отошедшую батарейку.

— «Форель» — «Констеблю». «Форель» — «Констеблю». Доложи обстановку. Доложи обстановку! — безуспешно вызывал я его.

Угол, где шел бой, от моей новой позиции находился в двухстах метрах. Я слышал, по приближающимся звукам, что наши откатываются. «Форель» молчал как рыба. Из-за отсутствия связи пришлось посылать трассера и рисковать его жизнью.

Трассер прибежал обратно и доложил, что группа откатилась на сто метров назад и закрепилась на новых позициях. Угол опять перешел к противнику. Я видел, что он мнется и недоговаривает.

— Что с «Форелью»?

— «Форель» не в себе. Отдает какие-то противоречивые приказы и совсем не контролирует ситуацию.

— Сука! Когда это уже закончится? Почему не все такие, как Женя? — задал я гипотетический вопрос в воздух.

Я скучал по своему отделению, половина которого была в госпитале, или в могиле.

Пришлось идти и вытаскивать «Форель» оттуда, чтобы снять с должности. Я отправил его на завод и попросил, чтобы за ним там присмотрели. Те бойцы, у которых изначально была нестабильная психика — особенно это касалось тех, кто сидел за употребление и распространение наркотиков — сыпались быстрее. Война и стресс разрушали и без того шаткие защитные конструкции, и человек начинал вести себя неадекватно, тем самым подставляя остальное подразделение. «Форель» отправили дальше в Зайцево, где должны были решать, что с ним делать.

Я собрал группу из трех человек и решил взять угол хитростью. У меня на позиции был молодой самарский паренек с позывным «Вьюга». Он пришел к нам с самым первым пополнением, которое я привел. Рыжий парень невысокого роста лет двадцати пяти. Срок у него был двадцать четыре года, из которых отсидел он всего три. Осудили его за убийство четверых человек в пьяной разборке.

Я тесно познакомился с ним незадолго до этого, когда ходил по траншеям и проверял посты. Уже издалека на одной из фишек я увидел бойца, который замер, облокотившись на стенку окопа. Луна отлично освещала его неподвижный силуэт, как будто сделанный из серого мрамора. Пронаблюдав за ним около трех минут, я убедился, что он спит, хотя внешне все выглядело вполне прилично. Я взял в руку увесистый кусок смерзшегося чернозема и метко кинул его в каску.

— Че?! — встрепенулся он и стал оглядываться по сторонам ошалелыми глазами.

— Хер через плечо! Ты какого спишь? — отругал я его, подходя ближе.

— Я? Я не сплю! — стал отмазываться он.

Точно так же я получил удар сапогом по лицу от командира, когда мы ловили Арби Бараева под Алханкалой в Чечне, а я уснул на посту. И точно так же, как и «Вьюга», я уверял его, что просто моргнул! Удивительно, но я не встречал ни одного солдата, который бы признал, что он уснул на посту.

Несмотря на это «Вьюга» был смелым и проворным. Я дал ему двоих бойцов и стал их инструктировать, как захватить противника врасплох.

— Если вы будете действовать как все и пойдете вдоль лесопосадки на запад — вас убьют. Потому что тут все простреливается, и вас ждут. Вам нужно зайти скрытно отсюда, — ткнул я пальцем в планшет, — срезать этот угол и выйти им в тыл. Дойдете до наших позиций, дальше прыгаете в ров и потихоньку поползете, пока не будете в этой точке. Вылазить из рва нужно в конце сада. Вот тут. Ясно?

«Вьюга» почесал свою рыжую бороду и понимающе кивнул:

— Да все ясно, командир. Сделаем.

— Смотри только не усни в поле!

Он улыбнулся в ответ на мой подкол.

— Рации дать вам не могу. Если все сделаете, пришлешь трассера на наши передовые позиции, и я отправлю вам подкрепление.

В шесть часов они выдвинулись, и через час я услышал звуки боя. Стреляли на углу. Стрелкотня была непродолжительной и быстро смолкла. Через полчаса гранатометчик с позывным «Вадим» с прострелянной рукой выполз на наши позиции. Раздробленная пулей кисть руки висела как гроздь красного винограда. Нетрусливый и сообразительный мужик с широкой грудью и коренастым телом. Он напоминал мне гнома из фильма «Властелин колец».

— Командир, все в поряде! Окоп за нами.

Он увидел мои блатные сигареты и попросил одну. Я прикурил сигарету и стал помогать в перевязке его ранений. Отправив троих бойцов с рацией на подкрепление «Вьюге» и, стал расспрашивать «Вадима», как было дело.

— Доползли, мы значит туда, где ты говорил. Ага. По деревьям этим поняли, что тут, — он жестикулировал рукой с сигаретой, пытаясь покрасочнее представить нам картину. — Запрыгиваем и видим спины хохлов. Ага! Хохлы-то нас, с другой стороны, ждут! А мы, значит, тут! Хуяк! — он радовался как ребенок, что получилось обмануть украинских десантников. — Мы там семерых убили. Просто сначала троих, которые сразу тут были, и дальше по окопу шли втроем и убивали их.

А один там был отдельно…

Он закусил губу, вспоминая, как там было дело.

— В кустах сидел. Этот вот попал в меня. Восемь человек убили.

Он посмотрел на меня.

— Знаешь, командир, это как в детстве, когда в войнушку играли. Когда помнишь: «наши» против «немцев». А тут все не понарошку.

Он перевел свой взгляд в пустоту.

— Думал, что-то особенное почувствую — живые люди все-таки, — он остановился и посмотрел на меня, ища поддержки или согласия, и продолжил: — Ничего. Убили и убили.

— Сейчас тебе про это думать не нужно. На войне пока у человека оружие в руках, он враг. Его нужно убить. Такие правила.

— О! — возбудился он. — Там же пацан наш нашелся. Ага. Слушай! Его нужно вытаскивать! Он там раненый три дня лежит. Пацан-то этот. У него все руки и ноги пробиты. Он там закопался за трупы и лежит себе. Жгуты наложил. Ослаблял их сам, когда кровь не текла. Его и не нашли поэтому «немцы»!

В общем, он там лежит! Вытаскивать его нужно! — затараторил Вадим. — Мы его замотали как могли.

Я вышел на связь и попросил прислать группу эвакуации.

— Слышь, командир? — замялся Вадим. — Там этот пацан нам вот что рассказал: «Форель», сука, знал, что он там лежит живой и не стал ему помогать. Зассал, что его хохлы заминировали, — волна ярости подкатила к моему горлу. — Пацан его просил, чтобы помог, а тот просто его игнорировал. Пидор гнойный! Завалю его!

— Разберемся. Не переживай, — попытался успокоить я его. — Ты давай иди на эвакуацию. Сам дойдешь?

Он кивнул мне и ушел в рассвет. Здоровый, как Илья Муромец, простой русский мужик родом откуда-то из брянской деревни.

Я вышел на командира и доложил ситуацию с «Форелью». Командир сухо сказал, что все понял и решит вопрос и передаст его в службу безопасности.

— «Констебль» — «Вьюге». Мы закрепились, окапываемся. Земля мерзлая, но, когда чернозем проходишь, глину копать легче. Нас постоянно обстреливают из минометов. У нас два легких «триста». Я и еще один.

— Молодцы, ребята! Нужно продержаться до вечера. Вечером будет подкрепление. Сможете без эвакуации?

— Сможем. Мы легкие. Но тут паренек…

— Я в курсе. За ним придут и подтянут вам еду, воду и БК. Пока копайте. Минируйте все вокруг. Ставьте все, что есть. Ваша задача удерживать дорогу и смотреть на запад. С запада их главный блиндаж и они могут по траншее к вам подползти.

— Хорошо. Конец связи, — закончил разговор «Вьюга».

Я доложил командиру, что рубеж наш. Прикинув сколько мне нужно бойцов, чтобы выстроить несколько рубежей обороны, я попросил человек пятнадцать. Он поблагодарил нас за работу и обещал прислать пополнение.

Ночью пришла группа эвакуации и с риском для себя вытащила этого пацана — героя. Сначала пытались тащить его волоком по посадке, но это было сложно. Он стонал от каждого толчка, и «Макс», который возглавлял группу, принял решение выскочить на Артемовское шоссе и бегом пробежать с носилками до моей позиции. Им повезло, и они добежали без потерь, несмотря на то что он своими стонами мог привлечь внимание противника. Пацану был двадцать один год. Он был детдомовским сиротой и сидел с малолетки. Когда его принесли ко мне на позицию, мне захотелось увидеть его и подбодрить. Пока группа эвакуации отдыхала, я успел с ним перекинуться несколькими фразами.

— Как ты, братан?

— Ничего… Нормально. Теперь главное — не умереть, — сказал он тихо и спокойно. — Столько всего передумал, пока лежал там. Хохлы мимо меня ходили, а я к трупу прижмусь и не дышу. Пар же видно. Так и пролежал там с тремя труппами. Один — наш, а два — ихних, — раззадоривался он по ходу рассказа. — Хорошо, что они «двухсотых» не трогали.

— Держись. Ты за эти три дня превратился в мужчину с большой буквы.

Я пожал ему руку.

— Все позади. Ты крутой тип, братан! Ноги, руки заживут и все будет хорошо. Договорились?

Он кивнул, и его унесли.

Человек, несмотря на всю свою хрупкость, обладает невероятной силой. Этот простой паренек, с которым жизнь с самого рождения обходилась жестко, не просто смог выжить, а смог замаскироваться и продержаться несколько суток. На что он надеялся, лежа весь в крови среди трупов? Может ни на что и не надеялся, а просто хотел выжить, как он это привык делать с самого своего рождения. Я смотрел вслед группе эвакуации, которая несла его на плечах, как героя.

«Антиген»

Утром я пошел в Зайцево за пополнением и перевязкой к медикам. Спустившись в подвал на заводе, я встретил «Баса», который был напряжен. Было видно, что с ним происходит что-то не ладное, но он, как я уже понял, не очень любил делиться личными переживаниями. Наверное, единственный, с кем он был откровенен, был «Макс», с которым у него завязалась дружба.

«Что их объединяет? — удивлялся я. — Как вообще люди узнают своих?».

Один пришел с воли, а второй из зоны. «Макс» был из Ростова-на-Дону и даже успел закончить юридический факультет. Всегда позитивный и полный сил боец. Когда началась СВО, сын спросил его: «Пап, а ты пойдешь на войну?». Тогда он понял, что не может не быть примером для сына и записался в ЧВК. «Бас» сидел за убийство. Он осознанно убил тех, кто пытался причинить ему вред. Он просто не стал терпеть и «жить оплеванным», как он говорил, а выбрал по-мужски отстоять свою честь. Сел он в сорок три года на двенадцать лет, и на момент попадания в ЧВК отсидел пять лет под крышей и год на зоне. На зоне его хотели запереть в барак для осужденных, которые сотрудничали с администрацией, но он от такой привилегии отказался и вышел на работу на промку на самый тяжелый участок — переработка и производство резинотехнических изделий. Работал с мужиками и на вальцах, и на прессах. И в тайне от администрации смог возобновить занятия спортом. «Бас» был боксером.

— Ты чего такой мрачный, «Бас»? — решил я немного поиграть в психолога перед походом в Зайцево.

— Да есть тут один наш друг в кавычках. Что-то поднадоел уже со своими закидонами.

Я понимал, что он говорит про «Антигена», который за неделю успел завоевать себе «авторитет» труса и высокомерной сволочи. Он боялся до такой степени, что не выходил из подвала даже по большому. Испражнялся он исключительно в коробочки и выносил их в ночное время наружу. За все это время он ни разу не вышел с группой хоть на какое-либо задание, предпочитая отсиживаться в подвале и руководить процессами по рации. Я постоянно слышал осторожное подавленное раздражение на его высокомерие со стороны бойцов эвакуации.

— Закусился я тут с ним, когда он тебя подменял и стал гнать пацанов на убой. Я ему говорю: «Ты бы личный пример показал! Вылез бы из подвала сам и попробовал, каково там!». А он мне знаешь что? «Это же зеки! Что ты их жалеешь? Погибнут и хер с ними. Еще пришлют». Гондон, в общем! Конь, сука, деревянный!

— Ясно.

Я с ним был целиком и полностью солидарен и очень злился на «Антигена» за ту мясорубку, что он устроил ночью, бессмысленно гоня пацанов на убой. Но я был пока не в том положении, чтобы высказывать свои мысли по этому поводу.

— Сегодня «Макс» пошел, пострелял немного из ручного пулемета нашего. Хотел пристрелять и в деле его опробовать — так он все его норовит в штурмовики отправить. Что тогда ночью, что сейчас. Я его в Зайцево отправил, чтобы он к тебе попросился. Чувствую я, не сработаемся мы с нашим другом точно. Сам понимаешь…

— Да, я с удовольствием и тебя, и его, к себе заберу. Если скажут.

Когда я пришел в Зайцево, командир дал мне пополнение и поставил меня в известность, что «Макс» проситься ко мне в отделение.

— Говорит, «Антиген» — трус, и он не хочет быть с командиром, который ссыт в бутылочку, срет в коробочку и ни разу с бойцами не вышел ни на одну эвакуацию. Кусок дерьма, говорит, с которым ни он, ни другие не хотят находиться рядом. Потому что он на смерть отправляет людей, даже с ранением. Насрать ему, говорит, — цитировал мне «Крапива» слова «Макса». — Предлагает «Баса» сделать командиром, потому что его люди уважают.

— Как вариант.

— А что с «Антигеном» делать? Ему же нельзя группу доверить. Положит всех, спасая свою жопу!

— Может дать ему участок для реабилитации? — предложил я. — Пусть группу на передке возглавит. Вдруг проявится.

— Хорошая идея, — сказал командир и, повернувшись к «Птице», спросил: — Как думаешь?

— Хорошая… — подтвердил «Птица», глядя на меня.

Командир взял рацию и приказал передать «Антигену», когда он проснется, что ему нужно собрать свои манатки и выдвинуться на передок на позицию, которую ему покажет «Констебль».

Мне нравился наш командир и структура ЧВК «Вагнер» тем, что благодаря обратной связи рядовых бойцов командир, который не справлялся со своими задачами, легко смещался со своей должности без какой-либо волокиты. «Антиген» получил «черную метку» от братвы и был переведен для исправления на острие атаки. У него появилась возможность проявить себя и реабилитировать свое имя и свою честь.

Из некоторых такая возможность делала героев. С этого момента мы стали взаимодействовать по вопросам доставки БК и эвакуации с «Басом».

— А что с «Форелью»?

— С какой форелью? — посмотрел на меня командир удивленно. — Не водится у нас такая рыба. Тебе еще что-то нужно?

— Туалетная бумага и влажные салфетки.

— Сделаем, — ответил командир и приказал выдать необходимое.

Воду на передке мы использовали только для питья. Вода — это тяжелая ноша, которую, как и все остальное, группы эвакуации приносили на собственном горбу. В окопах было необходимо хоть как-то поддерживать гигиену, и влажные салфетки были единственным способом обтирать лицо, руки и ноги. Проблема с ними заключалась в том, что на холоде они замерзали и превращались из влажных салфеток в ледяные.

Я брал несколько салфеток из пачки, засовывал их в целлофановом пакете поближе к телу, и они становились пригодными для использования.

Massacre — резня

На следующий день с самого утра начался обстрел наших позиций. Украинцы стали разбирать угол перед заправкой и пытались выбить нас оттуда. Из-за неминуемых потерь ранеными мне приходилось подтягивать туда новое пополнение. «Вьюга» был повторно ранен и его пришлось эвакуировать. Когда его проносили через мою позицию, я пожал ему руку и поблагодарил за героизм и мужество. Каждый из его ребят был достоин этого ордена, или медали «За отвагу». То же касалось и ребят из группы эвакуации, которые работали не покладая рук. Вынося очередного тяжелого «трехсотого» на носилках, они пробегали мимо нашего блиндажа. Каждый раз я видел, как они появлялись из посадки и бежали по открытой дороге. По лесополосе тащить раненых было безопаснее, но намного сложнее. В тот момент, когда они с носилками выбежали на дорогу и хотели проскочить «открытку», прилетела очередь из АГС. Вокруг них и у них под ногами стали взрываться ВОГи. Один ВОГ попал точно в голову «Калфу». «Калф» мгновенно погиб, а остальные получили ранения разной тяжести.

Мы с Ромкой стали оттаскивать «трехсотых» пацанов в блиндаж и оказывать первую помощь. Благо, ребята были грамотные и сами накладывали себе жгуты и перевязывали друг друга.

«Карма», — подумал я, глядя на «Калфа». Он сам просил оставить его в эвакуации и, несмотря на то что я ему объяснял, что в эвакуации у него шансов выжить меньше, он настаивал на своем.

— «Бас» — «Констеблю». У нас один «двести» и четыре «триста». Один тяжелый. Твою группу расхерачили. Всех.

— Принял. У меня всего пять человек осталось.

— Принял. Своих дам, и Женю попрошу людей прислать. Выдвигайтесь.

Моя позиция, находились в полутора километрах от завода, где они базировались.

«Что можно сделать, чтобы снизить потери в эвакуации? — размышлял я, пока мы их ждали. — Если ждать до темна, то человек может вытечь и погибнуть. Когда у людей тяжелые ранения, то порой счет идет на минуты. А если выносить сразу, как сейчас, то мы подвергаем группу риску. Ничего тут не сделаешь», — пришел я к неутешительному выводу.

Группы эвакуации подвергались еще большему риску, чем штурмовики на передовой. За ними велась постоянная охота с коптеров. Их вычисляли и тут же наводили на них АГС или миномет. Когда ты сидишь в окопе, у тебя есть время открыть ответный огонь, спрятаться и убежать или зарыться в какую-нибудь нору. Когда группа несет раненого, она представляет интересную мишень для врага. Скученность группы эвакуации — это возможность одной гранатой вывести из строя четверых бойцов. Но в «Вагнере» существовало железное правило: «Мы своих не бросаем — ни живых, ни мертвых!». За каждого человека командир отвечал лично пред «конторой». Если погибал наш боец, то мы искали его до победного. Если человек получал ранение, то его выносили, несмотря на риск погибнуть самому. Каждый из нас, занимаясь этим, понимал простую и важную мысль: «За меня будут бороться! Рано или поздно меня вынесут!». Это не касалось только тех, кто попадал в плен.

Двух бойцов, оставшихся лежать перед центральным украинским блиндажом, который я ходил штурмовать, мы вытаскивали всю ночь. Рельеф местности позволял прятаться и не попадать под обстрел из стрелкового оружия. Ребята подползали поближе и, зацепив кошкой за амуницию, вытаскивали их на безопасное расстояние. К утру их тела попали на точку «Кедр», где складировали наших «двухсотых». Было холодно, и мы могли себе позволить накапливать тела, пока за ними не приезжала другая группа из Клинового. Семья каждого из них получала по пять миллионов рублей. Деньги передавались тому, кто был указан в завещании, а тело хоронили в том месте, которое указал боец: либо на родине, либо на «Алее героев» — кладбище ЧВК «Вагнер».

В этот же день группа эвакуации наткнулась на мертвого украинца в посадке. Документов у него не было, но по экипировке было понятно, что он наемник. Он был в черной одежде и по слухам такая одежда была у поляков, грузин, или айдаров-цев. Рядом с ним нашли гранатомет и автомат. Он был ранен и, отступая с позиций, вытек уже в лесу. Мы осмотрели его и оставили там, где он и лежал.

Утром мы с Ромой стали заключать пари на то, во сколько пойдут «осадки».

— В восемь начнется, я думаю, — задумчиво говорил он. — Ставлю на кон полчаса фишки.

— В девять! Ставлю полчаса и свою сигарету!

Я протянул ему руку, и мы заключали пари.

В этот раз победил я. Украинцы стали стрелять ровно в девять. Порой за день по нам прилетало от пятидесяти до ста мин и снарядов.

— «Констебль», а почему нам расход дают в день по десять мин, а у них вон сколько? — заводил пластинку «Абакан».

— Не начинай. Я не знаю. Воюем с тем, что есть. Если ты будешь постоянно ворчать или заморачиваться на том, что у нас что-то не так, ты сойдешь с ума. Прими реальность такой, какая она есть, — убеждал я себя и его. — Ты можешь что-то изменить в этой ситуации? — дождавшись, когда перестанет шуметь в ушах, после очередного «прилета» спрашивая я. — Вот и я не могу. Вон, справа от нас, храм Божий видишь?

— Вижу.

Он моргал глазами, глядя на меня.

— Молись лучше, чтобы не прилетело, и чтобы у нас, как у них, появилась артиллерия.

Справа от нашего блиндажа, через шоссе, в поселке Опытное, находился православный «Покровский Храм». Глядя на него, я думал о том, что практически все религии призывают к миру и любви. Во всяком случае христианство и сам Иисус призывали к миру и прощению. Но, молясь Отцу, Сыну и Святому Духу, люди не забывали параллельно убивать друг друга — во имя Господа и ради других интересов. Батюшки обеих сторон благословляли воинов и поддерживали боевые действия. На этом моменте я впадал в ступор и запутывался в теологических противоречиях.

«Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius — “Убивайте всех! Бог узнает и рассортирует своих”», — вспомнил я крылатую фразу папского легата и цистерцианского аббата Арно Амальрика, руководившего штурмом города Безье в Альбигойском крестовом походе.

Дальше, метров на пятьсот вперед по шоссе, у украинцев находился хорошо оборудованный узел обороны. Судя по карте, там была какая-то ремонтная база, которую они оборудовали под «укреп». Оттуда нас постоянно накрывали из АГС и СПГ. Танк работал из Бахмута с возвышенности, пытаясь разнести угол, на котором закрепилась группа. Потери среди личного состава я воспринимал как личную неудачу и переживал о том, что нас опять выбьют оттуда, и нам вновь придется забирать эту точку. Сегодня эвакуировали парня, которого «Вьюга» оставил за себя вместе с несколькими ранеными бойцами. Нам нужно было сильнее закопаться в землю, чтобы продолжать контролировать шоссе и постепенно продвигаться дальше, параллельно с РВшникам, которые бодались с украинцами в высотках Опытного.

Между нашими и украинскими позициями было метров сто пятьдесят нейтральной полосы. Всякий раз, когда я слышал мелодичную украинскую речь, возникало чувство любопытства: о чем они там «размовляють». Это были такие же мужики, как и мы, и, скорее всего, говорили они на те же темы, что и мои — бойцы. Обо всем и ни о чем одновременно.

«Пегас» сделал облет и заснял украинские позиции, которые я нанес на свою карту. Мои ребята были работящие и копали достаточно хорошо в перерывах между обстрелами, но искусство маскировки у них отсутствовало напрочь. Выкопанные блиндажи они, как флагами, накрыли ярко зелеными спальниками.

— Ты понимаешь, что вы сделали? — спрашивал я командира группы по рации. — Вам нужно все эти ваши спальники замаскировать ветками и землей. Сделать все неприметным. Вас же убьют.

— Ааа… Понятно.

— Как стемнеет, приходи на завод «Рехау», я тебе дам пополнение и объясню следующую задачу.

Не прошло и часа, как мне доложили, что этот боец ранен.

— Пацаны, если ваш командир «двести» или тяжелый «триста»… — я сделал паузу и продолжил: — Тот, кому все доверяют, просто берет станцию и начинает руководить группой. В камере же вам никто не выбирал старшего. По каким-то принципам вы его находили. И тут такая же система.

Вечером ко мне на позицию вместе с группой эвакуации пришел «Бас».

— Поздравляю! — искренне радовался, что его назначили командиром, с которым я буду взаимодействовать.

— Спасибо, — просто и с достоинством поблагодарил он.

— Хотел обсудить с тобой тему эвакуации. Как можно уменьшить потери среди твоих? Может, хитрость какая-то есть?

Группа эвакуации

— Какая тут может быть хитрость? — серьезно стал объяснять мне «Бас». — Внимательность должна быть.

Он задумался и посмотрел в небо, после чего продолжил.

— Вышел. Огляделся. Если небо чистое и звука нет — пошли. В идеале, группа должна состоять из шести человек. Для такой работы, как минимум. Первый, значит, идет и смотрит вперед. Растяжки, не растяжки. Четверо человек идут с носилками. Они несут раненого. А если без раненого, то все растягиваются и идут на расстоянии семи метров друг от друга. Не ближе!

А сзади идет человек, который смотрит за небом. Желательно с собой не менее тридцати набитых магазинов. Он, если что, подает команду «Воздух!». Все разбегаются и прячут раненого под дерево или куст какой-то и начинают стрелять по «птице». Чем гуще огонь, тем больше шансов попасть.

— В идеале, да, — поддакнул я.

— А то тут были моменты. Пацаны настолько уставшие, что и без снаряжения выбегали, чтобы забрать «трехсотых», чтобы моментально их эвакуировать. Сам же понимаешь: счет на минуты, если он тяжелый.

«Бас» тяжело вздохнул.

— Вон вчера выбежали, а хохляцкий БПЛАшник уже пас их. Только они раненого потащили, а он… Откуда он, сука, взялся? Прямо на них пару «воланчиков» скинул. Пацаны вон на перебитых ногах тащили его.

— Ты бы, может, не ходил сам, Серега?

«Бас» непонимающе посмотрел на меня. В выражении его лица читался немой укор: «Нуты чего, “Констебль”? Ты за кого меня принимаешь?».

— У меня, значит, какое единственное деление тут людей? Мне не важно, зек ты или там вольный. Мне важно одно: трус ты или не трус. Вот и все. То есть если я тебе что-то рассказываю, я должен уметь тебе это показать. Если я могу тебе это показать — значит, я тебе говорю правду. Если я просто рассказываю и ничего не показываю — значит, я тебе рассказываю басни, — в трех словах объяснил мне «Бас» суть науки логики. — Вот и все как бы. Если я говорю, что я туда пойду — я туда иду. Пацаны видят и потом я любому из них могу сказать: «Ты видел? Видел! Вперед. Делай как я». Ну вот как бы, вот такие моменты.

Он посмотрел на меня.

— Ты вот сам бегаешь по позициям. В штурмы ходишь.

Я хотел ему возразить, что меня отправил командир, но он мне не дал.

— Позиции вон держишь и, главное, порядок хоть какой-то налаживаешь. А мне говоришь: «Не ходи». Странный ты.

«Бас» нравился мне все больше и больше. Его присутствие рядом наполняло уверенностью. Я стал понимать, что есть люди, которые хотят выжить, выполнить поставленную задачу и не потерять уважение к себе. А если они этого хотят, то они начинают думать, как это сделать. В одиночку это сделать труднее и поэтому такие люди начинают кооперироваться в группы единомышленников. Завязываются отношения и формируется круг тех, кто думает и действует так же, как ты. На этом держались боевые дружины викингов, легионы Рима, фаланги Македонского, отряды конкистадоров и другие бесчисленные поколения воинов, сражавшихся во все времена в разных уголках нашей земли. Как говорили представители ЧВК «Вагнер», когда приезжали вербовать заключенных в колонии: «Мы легальное ОПГ. Но в отличии от других ОПГ мы стоим на страже нашей Родины, а не стараемся ее обворовать».

— Хоть тут, хоть в подвале, — с усмешкой продолжил «Бас». — Нас и там кроют нормально. У меня же день рождения был на днях. Пятьдесят лет мне стукнуло!

— Поздравляю! Круглая дата.

— Так хохлы меня тоже поздравили. Прилетел двести сороковой калибр! Пробил все перекрытия — от крыши до низу — и застрял. Метрах в двадцати от меня упал. Двести пятьдесят кило весом и метр в длину — чушка! Если бы она там взорвалась, то нас бы там всех похоронило! А ты говоришь: «Не ходи». Тут только фарт работает.

Я решил дойти до подвала, вместе с группой эвакуации. Пока меня перевязывали, туда пришел командир угловой позиции — парень с среднеазиатскими чертами лица и позывным «Мигрень». Наученный горьким опытом я вместе с нашим оператором БПЛА стал объяснять ему на пальцах, как мы будем работать дальше.

— Смотри. Вам нужно выйти сюда, а вот сюда не нужно лезть ни в коем случае. Тут все пристреляно, и вас положат как глухонемых. Понимаешь?

Он смотрел то на меня, то в планшет и кивал. На всякий случай, я повторил ему еще раз маршрут продвижения группы.

— Работать будем под утро.

Настал час X, и это «чудо», у которого мозгов оказалось так мало, что на головку не намажешь, опять вывел группу на «открытку» перед автозаправкой «Параллель», и их там положили. Десять минут — и на бетоне перед заправкой лежало четыре «двухсотых». «Мигрень» с ранением руки выполз обратно к угловой позиции и, проскочив мимо меня, ускользнул в Зайцево.

Однажды в 1935 году на приеме в честь выпускников военной академии Иосиф Виссарионович Сталин произнес свою знаменитую фразу: «Кадры решают все!». Командир, которому доверено подразделение бойцов, должен обладать интеллектом, психологической стойкостью и физическим развитием.

А также практически на интуитивном уровне быть способным принимать решения. Мне не из кого было выбирать толковых командиров. Мог ли я повлиять на исход этого штурма? Только при одном условии — если бы повел бойцов сам.

— «Констебель» — «Крапиве»? Тут боец твой говорит, что ты опять послал группу под пули? Что происходит?

— Командир, если ты мне не веришь, то спроси у «Пегаса», он подтвердит мои слова, что этому балбесу все было объяснено три раза.

Мне повезло, что «Пегас» был рядом, а командир относился к его словам с полным доверием. У всего есть своя обратная сторона. Изнанкой социального лифта продвижения из штурмовика в командиры были неизбежные потери из-за необразованности и неподготовленности отдельных бойцов. Опыт, который я получал в те дни, не имел аналогов. Мне на ходу необходимо было учиться быть командиром и, одновременно, решать десятки задач. В том числе продвижение в сторону Бахмута и уничтожение элитных подразделений противника. Мне необходимо было учиться взаимодействовать с зеками, которые жили по своим, не совсем понятным мне правилам.

Я постоянно забывал, что это специфическая публика, которая мыслит категориями выживания и удовлетворения базовых потребностей, а не категориями высоких идей. Я даже думал ввести тест на уровень интеллекта для прибывающего пополнения, чтобы с первых дней понимать, кто из них не способен быть командиром. В этот раз глупость одного человека убила четверых его товарищей. Именно тогда у меня родилась идея «Школы командиров», которую я воплотил впоследствии.

Продвижение на запад и ночная жизнь

Параллельно с продвижением на север мы выравнивали линию фронта на западе. Перед группой Жени была поставлена задача провести операцию под кодовым названием «Встреча на Эльбе».

В ту войну мы воевали вместе с американцами, французами, англичанами против общего врага — фашистской Германии. И встреча русских и американцев навсегда осталась в истории как символ совместной борьбы против нацизма и национализма. Времена изменились и теперь мы воевали по разные стороны. Среди ВСУ было много наемников-иностранцев, которые приехали воевать против русских.

Группе «Айболита» нужно было продвинуться по злополучному рву, в котором так и остались лежать пять наших «двухсотых», до позиций «Пятерки». Соседи выдвинулись им навстречу с юга на север, чтобы совместно зачистить ров и г-образную лесополосу, уходящую на запад в сторону дороги на Клещеевку. Далее, закрепиться в угловом блиндаже и вытащить наших «двухсотых». Грамотно организовав и скоординировав действия, они поддавили украинцев с двух сторон и выдавили их на следующие позиции, ближе к Бахмуту. Пока они продвигались друг к другу, все следили за ними и ждали исхода операции. Ближе к вечеру «Айболит» вышел на связь:

— «Айболит» — «Констеблю»? Встреча состоялась.

Блиндаж наш.

— Отлично! Копайте! Отдавать его больше нельзя.

— Хорошо. Присылай эвакуацию. «Двухсотых» поближе подтащим.

Я доложил командиру, что ров и лесополоса наши. Прямо напротив этого рва, через поле, находилась та самая траншея с центральным блиндажом, которую нам предстояло занять. Ее восточный конец — точка под названием «Угол», которая находилась у заправки — тоже был наш.

Зона ответственности третьего взвода «Седьмого штурмового отряда» подковой простирались от крайнего рубежа в посадке, доходила по рву до завода «Рехау» и шла вдоль Артемовского шоссе — через стелу — к угловому блиндажу перед заправкой «Параллель». За первые две недели вчерашние новобранцы и заключенные, не имея боевого опыта, закрепились на подступах к Бахмуту и не собирались уходить отсюда.

Ближе к вечеру становилось холодно. Ночью температура падала до минус 20 градусов по Цельсию. Моя позиция была в маленьком блиндаже с левой стороны от шоссе — около кольца, на котором в мирное время разворачивался общественный транспорт. Справа от дороги находились остановка и стела «Бахмут».

Стоя на фишке этой ночью, я мысленно представлял, как с рассветом на это кольцо начинали приходить первые пассажиры, чтобы ехать на работу в Бахмут. Мужчины и женщины в вязанных шапочках, закутанные в шарфы и платки. Они стояли и ждали, когда вдалеке появиться свет фар, и автобус, постепенно приближаясь, выхватит их серые фигуры из тьмы. Развернувшись, водитель выгрузит пассажиров, и, не глуша двигатель, обязательно сделает перекур. Он будет курить и молчать, как все местные жители. Затем со скрипом откроет двери старенького автобуса «ЛАЗ» и запустит полусонных и продрогших пассажиров внутрь. Возьмет с них плату в размере «двух гривен», и они безмолвно, как приведения, рассядутся на холодные кресла из кожзаменителя. Водитель выжмет сцепление, легким привычным движением потрогает ручку переключения передач и со скрипом воткнет первую передачу. Быстро набрав скорость, воткнет вторую и уже через метров сто — третью. Дорога от этого кольца до Бахмута со всеми остановками займет не более получаса.

«Интересно, сколько времени займет наша поездка по маршруту Кольцевая — Опытное — Бахмут?», — думал я.

Со мной вместе в группе было восемь человек. Мы держали под контролем двести метров «ЛБС» — линии боевого соприкосновения. Я оставил из пополнения семерых бойцов и выставил фишки на каждые пятьдесят метров. Мы по очереди дежурили, держа сектора, и отдыхали каждые три часа. Для того, чтобы спать нормально, приходилось заматывать одним спальником ноги, не раздеваясь и не снимая бронежилет, залезать в другой спальник и укрываться сверху третьим. При таком раскладе было относительно тепло. Спать приходилось в разгрузке в обнимку с автоматом. В случае необходимости нужно была всего две секунды, чтобы встать в строй. Спать в каске было неудобно, и это была единственная вещь, которую я снимал на ночь.

Логически я понимал, что от людей, которые не мылись две недели и постоянно бегали туда-сюда по полям, должно вонять, как от бродячих собак или бомжей. Но я настолько привык к этим запахам, что они не чувствовались и не вызывали отвращение. У меня немного отрасли волосы и двухнедельная борода. Бриться в окопах у меня не было желания и возможности. Брился у нас только один человек — джентльмен «Бас». Каждое утро он кипятил кружку воды на печке-буржуйке и брился у зеркальца, приделанного к стене. У меня здесь не было ни печки, ни зеркальца, ни воды. Конечно, я бы мог это делать, когда ходил на перевязки, но мне было не до этого.

Есть я стал день на четвертый. До этого от огромного стресса я практически не чувствовал голод. Моим рационом были: шоколад, кофе, печенье и галеты. Огонь разводить было опасно и в основном мы питались тем, что можно было съесть не разогревая. Сухое горючее, которое было в пайках, мы использовали для кипячения воды. В пайке было четыре таблетки, и одной хватало на одну кружки. Горячее питье — это большая ценность в окопах на передовой. Паштет или кашу можно жевать и так, а вот чаем, так не закинешься. Хотя я видел и такое. Зеки поили меня «конем» — ядерной смесью очень крепкого чифира, растворимого кофе и сгущенного молока. Единственным исключением была банка украинской тушенки, которую мне подогнали пацаны. Пробуя ее, я смог осилить только две ложки, а остальное отдал Ромке. Благодаря своему прекрасному аппетиту он уничтожил ее за три минуты. За две недели с девяносто пяти килограмм я похудел до восьмидесяти. На животе отвисла кожа, похожая на сдувшийся живот родившей девушки.

— Дед, как ты воевал четыре года? — разговаривал я с дедом, инстинктивно посматривая в звездное небо. — Холодно, а ты и в снег, и в дождь в одной шинели. И не десять дней, а четыре года!

Я все пытался высчитать сколько это дней и постоянно сбивался. Только сейчас до меня стало по-настоящему доходить, через что пришлось пройти нашему народу и простому русскому солдату в той войне.

— Надеюсь, встретимся с тобой, если погибну. Расскажу тебе, что мы с Украиной воюем. Даже произносить это странно: «Мы во-ю-ем с У-кра-и-ной!» Э-то пиз-дец! — удивлялся я в очередной раз современной реальности. Периодически, чтобы не думать о грустном, я мысленно пел разные песни, которые помнил. В этот раз мне вспомнилась песня Элли из сказки «Волшебник Изумрудного города»:

Даже четверо носков не спасали ноги от холода. Ботинки промерзали насквозь, и холод, передаваясь от промерзшей земли, постепенно начинал подниматься по ногам, как невидимое чудовище, забирающее тепло. Земля хотела забрать нас всех в себя и навсегда сделать частью этого ландшафта. Борясь с холодом за жизнь, я начинал интенсивно приседать и делать махи руками. На время кровь разгонялась, и я согревался. Но стоило остановиться, как я тут же начинал чувствовать ледяные щупальца, обволакивающие ноги.

— Иди отдохни, «Констебль», — услышал я шепот Ромы, который выполз из блиндажа.

— Что-то ты рано.

Я посмотрел на часы.

— Так я же тебе проиграл полчаса. Ты забыл, что ли?

— Честный ты тип «Абакан», — ответил я с улыбкой. — Ты давай стой тут, а я пойду пробегусь по позициям.

С этого дня, я стал ходить по позициям и ближе знакомиться с личным составом, чтобы понимать, кто из них обладает командирскими или другими талантами. Мои позиции были растянуты примерно на два километра, и поэтому людей постоянно не хватало.

— «Констебль», — замялся Рома, — телефон можешь оставить?

— Не вопрос.

Я улыбнулся и протянул ему телефон.

— Только смотри врага не пропусти. А то убьют тебя и найдут с членом в руке. Неудобно перед пацанами будет.

На рабочих телефонах для поднятия боевого тонуса была закачана порнуха. Человек — такое существо, которое приспосабливается ко всему. Даже в минус двадцать по Цельсию, будучи полностью экипированными, мы умудрялись «передернуть» для разрядки.

«Темная ночь, / только пули свистят по степи, / Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают. / В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь / И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…», — напевал я песню Марка Бернеса, продвигаясь по траншее. Когда наступала ночь и приходила относительная тишина, можно было снизить градус включенности в происходящее и мысленно расправить крылья памяти, которые уносили меня в прошлое.

Я вспоминал грустное лицо матери и улыбающееся лицо отца. Благодарил Бога за то, что Он дал мне возможность остаться в живых и выполнять возложенную на меня миссию командира ЧВК «Вагнер». Я вспоминал друзей и сопереживание Маринки, когда мы прощались в Москве.

Ночь, несмотря на возможность захода на наши позиции ДРГ — диверсионно-разведывательных групп противника, — была более безопасным временем суток, в которое я мог сконцентрироваться на своих переживаниях. Я ходил по своим позициям от одного поста к другому и разговаривал с «фишкарями».

Подойдя на расстояние, с которого можно было назвать пароль, я выкрикивал его и, дождавшись ответа, подходил ближе. Выйдя на обход, я почувствовал неприятную ноющую боль в правой ноге. По мере того, как я шел дальше, боль усилилась.

— Что за фигня? Нужно показать ногу медикам.

Пацаны, которые были между мной и Женей, были из пополнения и нуждались в поддержке. Я не всех из них знал в лицо, а порой не успевал даже запомнить позывные, как их уже эвакуировали как раненых или погибших. Пробираясь между позициями, расположенными в шахматном порядке, я тихо подкрадывался к ним и проверял бдительность. Была гипотетическая опасность, что они могут принять меня за украинца и оказать сопротивление, но этого не случалось. Так я знакомился с ними, и они были этому рады. Они видели, что командир не отсиживается где-то в безопасном месте, а находится вместе с ними, в траншеях. Это давало бойцам уверенность и спокойствие. По их радостным лицам и предложениям выпить кружку чая я видел, что им нравились мои проверки.

— О, «Констебль» пришел!

— Привет, братва. Заминировали угол, как я вам говорил? Вот там еще пару растяжек поставьте, — давал я наставления и шел дальше.

Единственной группой, которую я не ходил проверять, была группа «Айболита». Я был уверен в Жене, как в себе. Если что-то было нужно, он присылал трассера или выходил на меня по рации.

Перевязки

После обхода мне нравилось прийти на перевязку в подвал к медикам и окунуться в атмосферу домашнего уюта. Печка и приятная компания были сравнимы по ощущениям с посещением ресторана и СПА-салона по карте ВИП! Это конечно не была «война в стиле “лакшери”», про которую рассказывал военный блогер «Админ» с Владленом Татарским, но по местным меркам это был пик роскоши.

Я чувствовал свою важность и заботу о своей персоне. «Талса» осматривал и перевязывал меня. Во время этой процедуры я разговаривал с ним о прошлом и будущем.

Я разогревал себе кашу и пил горячий кофе. Я спокойно закуривал сигарету, не боясь снайпера, и вел светские беседы с присутствующими. Я чувствовал себя членом закрытого английского клуба, а не вонючим окопным черведо. С большим удовольствием я снимал бронежилет и ходил в настоящий туалет, который располагался на втором этаже.

Для меня было не важно, что он не работал и приходилось ходить в него в полной темноте. Сам факт и возможность почувствовать плоды тысячелетий цивилизации, являлись профилактикой ПТСР — посттравматического стрессового расстройства.

— «Талса», глянь, что с ногой. Болит сильно.

— Покажи.

Я снял ботинки и свой утепленный вариант носков и обнаружил травму, которая требовала легкого хирургического вмешательства. Пока «Талса» производил необходимые манипуляции, я рассказывал ему о своей гражданской жизни.

— У меня, в принципе, две основные специальности.

Я торгую мотоциклами и оказываю психологическую помощь людям.

— Ты психолог, как в кино? — удивлялся он. — А зачем?

— Как зачем? Ты же не удивляешься, что есть парикмахеры, или баня, например?

— Нет, — не понимая к чему я клоню, качал головой «Талса».

— Мозг — это такой же орган, который нужно периодически проверять и чистить. Как чистят зубы или моют тело. Понимаешь? Я тот, кто помогает чистить мозги.

— Вот как? — удивлялся он.

«Талса» был таджиком с интеллигентным лицом и умными глазами. Проходя через будни войны, через смерти и ранения бойцов, я начал сближаться и проникаться доверием к тем, кто разделял со мной эти тяготы. Я вышел от медиков и подсел к «Басу», который устроился в кресле у печки и смотрел в пустоту. Рядом разговаривала рация. «Бас», после того как стал командиром эвакуации, стал наводить порядок в своем хозяйстве и выстраивать логистику перемещения живых и мертвых грузов.

— Ты чего не отдыхаешь? Глаза красные.

— Так мои еще в поле. Вернуться — отдохну.

— Как тут у вас вообще обстановка?

— Разбираюсь пока. С сигаретами разбирался тут.

— А в чем проблема? — удивился я. — Вам же выдают.

— Так у меня тут в группах и Вэшники и Кашники. Все пацаны конкретно в поле работают, не отсиживаются. Вэшникам, ты знаешь… ты же и сам Вэшник — окопные выдают по пять тысяч рублей. А сигарет-то вам не положено. А нам, Кашникам, сигареты выдают, а денег не положено, — как школьнику объяснял мне «Бас». — Ну ты сам понимаешь, сигареты — вещь такая… Они быстро заканчиваются. Раньше, как было? Одним сигареты давали, а Вэшники пусть сами покупают за свои деньги. Ну, где они купят? Осел ты говорящий! Где они купят-то, если они в окопах сидят, — стал заводиться «Бас». — Когда они в магазин этот попадут? А курить-то всем хочется. Вот, в общем, решаю, чтобы всем поровну. А там разберемся. Захотят — потом купят что-то на всех на эти свои пять тыщ окопных. А не захотят… Ну, посмотрим.

— Ну, если что, я в доле, — пошутил я. — Слушай, все хотел тебя спросить, а как ты в «Вагнер» записался? Тебе же лет уже — полтинник! Хотя выглядишь ты, конечно, моложе.

«Бас» по физическим данным даже визуально мог дать фору большей части окружения. По нему сразу было видно, что он всю жизнь занимался спортом. Прекрасные данные, доставшиеся ему от предков, умноженные на регулярные занятия спортом в течение всей жизни, не позволяли его назвать старым. В отличие от «пересидков», которых нам периодически присылали сюда, «Бас» выглядел молодцом. Одного взгляда на его «молотки», было достаточно, чтобы не нарываться на конфликт.

— Как записался?

«Бас» серьезно посмотрел на меня.

— Как все. Взял, да и записался. Приехали: я послушал и прикинул — шанс есть. Трезво оценил и записался, — он улыбнулся и продолжил: — Там один момент интересный присутствовал. Я когда пошел туда, значит, на собеседование, подписал все… А лет то мне уже было сорок девять. Прошел там все эти собеседования. И, что удивительно, всех там заставляли приседать и отжиматься, а меня не попросили.

Он посмотрел на меня с легким вызовом.

— Ну меня прямо спросили про статьи. Я назвал статьи, по которым сидел. Спросили, с чем умею обращаться.

Ну я там сказал, что автомат знаю не понаслышке. Любое там советское оружие, без проблем. Если не брать там что-то тяжелое. Мне сказали сразу: «Ты принят». Причем очень быстро это все произошло. И все, я ушел. А потом с работы выходили, и в столовой там выдавали бумаги всем подписывать. А мне не выдали. Моей фамилии не было. Меня тогда это очень сильно удивило. Я такой даже подрасстроился. Ну в плане того, что я не мужик что ли? И я, значит, уже матери позвонил… Сначала позвонил матери и сказал, что я записался. Ну она поплакала, поплакала, ну и поняла, в общем. Успокоилась.

Лицо «Баса» менялось по мере его рассказа и отражало все его переживания по поводу перипетий попадания в «Вагнер» и общения с мамой.

— Потом я, значит, брату сказал. Тот тоже там немножко в шоке был. Самое трудное было сказать сыну, что я туда иду. Ну а потом оказывается, что меня в списках нет.

Бумаги эти не дают. Ну не дают и не дают. Я матери набрал, говорю: «Ну такая вот ситуация, меня по ходу не взяли».

Она обрадовалась: «Хорошо сынок… Там судьба такая…».

А я работал до одиннадцати часов вечера. Прихожу, а у меня прямо на моей шконке лежат бумаги с подписью моей фамилии.

Он замолчал.

— Вот было очень сложно второй раз позвонить матери и сказать, что все-таки меня взяли.

— А ты чего пошел? — спросил он у меня.

Я как смог рассказал про свои мотивы, приведшие меня в ЧВК.

— Хм… Тоже значит хотел срок себе скостить, как и мы. «Бас» улыбнулся.

— Я вот тоже… Моментов там, конечно, много… Но, главное, просто хочу на свободу попасть быстрее.

Он опять серьезно посмотрел мне в глаза, как бы проверяя, согласен ли я с тем, что он сейчас скажет:

— Так что теперь задача и вести себя достойно, раз пошел, и в живых остаться.

Доска почета

— Это правильно, — согласился я, с его житейской мудростью.

Я видел в нем человека, которому не безразлично, что происходит в подразделении. Наверное, это было основное, что я понял про него на тот момент. Общаясь с ним, я начал видеть, что есть люди, которые могут составить фундамент подразделения. Люди, на которых можно положиться и доверить им свою жизнь. Он давал мне надежду, что я смогу выжить и вернуться домой.

Пленные

— «Констебль» — «Заправке». В нашу сторону двигаются два ВСУшника! — отрапортовал мне командир группы с позиции «Угол».

— Подпускайте поближе и берите в плен!

На нашу позицию вышло два солдата противника и, когда они были в двадцати метрах от наших окопов, их прижали огнем к земле и предложили сдаться. Они перекинулись между собой парой слов и приняли правильное решение. В условиях интенсивной войны такое случалось часто. Люди терялись и выходили к позициям уже занятым противником, думая, что здесь еще свои. У нас тоже было три пропавших без вести, видимо попавших в плен.

Когда их привели ко мне на позицию, они были одеты в нашу форму и обувь. Пикселька, ботинки, «УкрТаковские» бронежилеты и стильные шлемы красовались на их сопровождающих. Модные автоматы с пламегасителями тоже были в руках моих бойцов.

— Махнулись уже одежонкой? — улыбаясь спросил я бойца.

— Так они сами предложили. Им-то теперь шмотье это без надобности, — нисколько не смутившись ответил он. — Они все одно навоевались. А нам еще бегать тут, — ответил боец с любовью погладив хороший броник.

Экипировка и обмундирование на моих бойцах были максимально удобными в использовании. В отличие от нашего бронежилета класс защиты украинского был ниже. Но в нем боец себя чувствовал быстрее и маневреннее: он меньше уставал в нем и спустя время практически сливался с ним в одно целое. Броник становился его второй кожей. Ботинки у украинцев были турецкого производства, массивные, но легкие и прекрасно держали тепло даже в минус двадцать два по Цельсию.

С пайками дело обстояло несколько иначе. Те, которые мы находили на захваченных позициях, были не в коробке, как у нас, а в зеленом непромокаемом пакете. Это было удобно. В них был обычный набор: кофе, сахар, чай. Вместо галет — сухари в вакуумной упаковке. На мой вкус, наши пайки были лучше. А вот неуставные пайки от волонтеров были замечательными: турецкая ветчина, чешская колбаса, швейцарские сыры. Периодически мы отправляли такие наборы командиру в штаб в качестве подарка. Какое-то время группа Жени «Айболита», как самая результативная из наших подразделений, просила только воду, так как еды у них было достаточно. Среди воинов из бывших заключенных сохранялись добрые, старые традиции: как только какая-то группа захватывала трофеи, по всем позициям устраивался «разгон» — трофеи поровну распределялись между всеми бойцами. Трассеры разносили «грев», чем очень радовали пацанов. Зная мою любовь к кофе с сигаретой и считая меня московским мажором, мои бойцы угощали меня трофейными сигаретами «Комплимент», которые были намного лучше наших. Иногда, когда удавалось, я заваривал себе на рассвете кофе и курил, представляя себя в отпуске. Глядя на дым и чувствуя приятный вкус от сигареты, мои мысли улетали далеко отсюда. Что бы со мной не происходило в жизни, я всегда умел находить эти маленькие приятные радости, которые раскрашивают серость в яркие цвета.

С трофейным оружием проблем тоже не было. К тому моменту мы захватили три трофейных «Браунинга» и много стрелкового оружия. В основном это были отечественные «калаши» калибра 5-45, которыми, как и всем остальным русским вооружением, украинцы не брезговали. Девяносто процентов вооружения было нашего производства. «Калаши» были в модном обвесе: планка «Пикатини» для присоединения коллиматора или ночного прицела, тактические ручки для удобства в стрельбе; и другие удобные приблуды. Каждый четвертый автомат был оснащен пламегасителем. На позиции «Угол» был убит тридцатилетний капитан ВСУ, у которого затрофеили пистолет Макарова. Пистолет и его документы были отправлены мной в штаб.

— Красавчики!

Ребята и правда смотрелись лихо в хорошей украинской экипировке.

— Документы, шевроны, гаджеты?

Пацаны отдали мне картонный пакет из-под пайка, в котором лежало все, что было изъято у украинцев. Эти по документам были из Ивано-Франковска.

Как только к нам попадали их гаджеты, мы тут же вытаскивали из них батареи и симки, по которым можно было отследить сигнал и отработать по месту его нахождения. В современной войне нельзя пренебрегать такими мелочами. Технические возможности противника, оснащенные последними достижениями западной техники, с легкостью позволяли это сделать.

На занятиях в Молькино инструктор рассказывал нам случай, который произошел при взятии Попасной. «Вагнеровцы» нашли и стали эвакуировать женщину лет шестидесяти, которая попросила о помощи. Как только она покинула позиции, по ним начал работать миномет. Позже выяснилось, что это была корректировщица, которая наводила огонь по GPS.

На шевронах у украинцев красовался рыцарь с мечом. Такие шевроны нам еще не попадались. Я передал их в штаб, так как у нас появилась традиция: собирать шевроны на «Доске почета». На ней размещались шевроны тех подразделений, с которыми мы сталкивались, и бойцы которых оставались «двухсотыми» после встречи с нами.

— Откуда приехали?

— Из Константиновки. Мы тут третий день, — на хорошем русском ответил тот, что был постарше.

— Знаете кто мы?

— «Вагнер»… Нас предупредили… — он явно замялся.

— Что будем пытать вас? — сказал я улыбаясь.

— Угу. Нам проводили инструктаж. Сказали, что будут резать на куски, — со страхом в глазах сказал младший.

— Не будем, — пообещал я. — Ведите их до крайнего блиндажа. Пусть их передадут дальше, — приказал я своим бойцам. — Они разберутся, что за люди.

По их военным билетам я понимал, что это профессиональные военные, а не территориальная оборона. В их документах и телефонах могла быть ценная информация для нашей разведки.

«Почему здесь стирают именно националистов с Западной Украины?» — впервые задал я себе вопрос.

Судя по пленным и убитым, мы воевали с мужчинами от тридцати до пятидесяти лет. Совсем молодых среди них было мало. Это были контрактники и профессиональные военные из десантной и горно-штурмовой бригад Украины.

Мы воевали с подразделениями, которые в СССР были дивизиями воздушно-десантных сил. Скорее всего эти ребята даже не знали о славных традициях войск, в которых служили.

Глядя им в след, я вспомнил эпизод из своей первой командировки в Чечню. В одном из рейдов мы взяли в плен полевого командира. Мы везли его в кузове с маской на лице и связанными руками. Боец из моего подразделения ни с того, ни с сего стал его пинать.

— Стой нахер! Отставить! — заорал я на него. — В том, что ты бьешь безоружного человека нет никакой храбрости и не делает из тебя мужчину. Это все равно, что допинывать упавшего в драке. Это поступок слабого человека. Он затаил на меня обиду, так и не поняв, в чем был его проступок.

У меня не было ненависти к украинским солдатам.

Они были просто солдатами, которые воевали за интересы своей страны. Первый пленный, которого привел «Зеф», рассказывал, что он здесь случайно: «Нас там заставляют. Статья за отказ. Я “мобик”». Я ему не верил. Во-первых, человек, который оказался в плену, будет давить на жалость. Он будет стараться сохранить свою жизнь. Будет применять все свои артистические способности, чтобы уговорить тебя не причинять ему вреда. Моей задачей было не допрашивать их, а доставить их в разведку, чтобы мы получили разведданные. Пленных аккумулировали в одном месте и обменивали по своим каналам на наших.

Эти ребята росли в мире, где мы всегда были врагами.

Со времен насильственного присоединения Галиции к СССР и до развала Союза не прошло и пятидесяти лет. Они жили в другой реальности и были ориентированы на Запад. Этим солдатам никто не промывал мозги. Они выросли в мире, где «москали» были оккупантами, притеснявшими Галицию веками. Вопрос отсоединения и противостояния был вопросом времени. Именно там с приходом войск вермахта была организованна националистическая дивизия воевавшая за немцев. Именно там практически до начала пятидесятых годов отдельные отряды украинских соединений боролись с Красной армией. Судьбы народов, населявших Россию и Украину, за долгие годы борьбы и дружбы очень сильно переплелись и вросли друг в друга. Но между нами и украинцами с западной части страны была пропасть. По своему менталитету это были не те украинцы, которые проживали на востоке Украины, и даже не те, что жили в ее средней части. Исторически это была совершенно другая нация, которая формировалась под крылом католической Польши и Австро-Венгрии.

Не успел я отправить пленных, как пришла группа эвакуации во главе с «Максом», чтобы вытащить наших «двухсотых». Они долго не могли найти погибшего «Тундру» и пулеметчика «Виски». Они обследовали самые дальние позиции, которые находились прямо перед заправкой, и нашли одного из них в окопе, который был выкопан в стенке траншеи. «Макс», наученный горьким опытом, предупредил всех, чтобы «двухсотых» не трогали без осмотра. Как оказалось «Тундра» был заминирован двумя противотанковыми минами. Его голова и коленки упирались в них, и при малейшей попытке его сдвинуть мы опасались мощного взрыва. Чтобы произошла детонация, необходимо было нажатие ста пятидесяти килограммов веса. «Макс» предположил, что под «ТМки» подложена граната, которая взорвется и подорвет их. Расчет таких ловушек был прост: забирая в темноте «двухсотых», неопытные бойцы не понимали, что мертвые могут представлять опасность. Пришлось сдергивать тело кошкой, чтобы никто не пострадал. Когда «Тундра» отлетел на пару метров, противотанковые мины, которые он прижимал своим весом, выкатились и не взорвались.

— Странная конструкция, — недоумевал «Макс». — Может ВСУшники в впопыхах забыли подложить под мины гранату?

— Правда странно, — подтвердил я. — А мины, где, которые вы вчера ставили? — спросил я у «Макса». — Их что-то на дороге не видно.

— Хер его знает, — удивился он. — Там какая вышла история. Вызвали мы минера из Зайцева — «Вилюра». Он нам рассказывал, что в Сирии минировал, и мосты взрывал! Зевс-громовержец короче! Чешуей блестел, в общем, — с эмоциями рассказывал «Макс». — Ну, хер с ним. «Бас» говорит: «Давай мост танковый сделаем гирляндой. Свяжем их веревкой, подмаскируем веревку и в секрете посадим бойцов. Тут поближе. Метрах в тридцати».

А он нам типа: «Не учите меня! Я сам вам все расскажу!». Взяли мы с «Басом» по три штуки и приволокли сюда.

«Макс» зло сплюнул сквозь зубы.

— Хоть бы одну взял и помог принести. Приволокли, значит, взвели и выставили их, просто разбросав по асфальту в шахматном порядке. А пока расставляли по нам начал лупить «Сапог», ну и еще там что-то летело. Короче, приключение целое. Еле поставили, короче. Этот минер с перепугу под ноги стал себе стрелять, а потом просто свалил. Нашли мы его уже в траншее. Я ему говорю: «Помоги оружие забрать отсюда и отнести в “Рехау”», а он мне: «Не могу. Дыхание сбилось!».

И съебался. Ну оттащили мы сами с «Басом» все оружие, приходим, а он там лежит, в спальник закутался и курит нервно. Навоевался, значит.

«Макс» растерянно посмотрел на меня.

— А где теперь эти мины я не знаю. Честно, «Констебль».

«Макс» со своими бойцами из взвода эвакуации забрали двух «двухсотых» и потащили их на завод, а я остался решать вопрос с минированием позиций.

— Ну что, бойцы? — задал я пространный вопрос пацанам. — Нам важно повторно заминировать позицию «ТМками», но теперь намного ближе к нашим позициям. Предыдущие мины, видимо, ночью сняли украинцы и увезли с собой.

Основной нашей задачей было: «Закрепится намертво и выравнивать фронт». Стратегически важно было заминировать дорогу, чтобы они не смогли заскочить к нам на технике с десантом и выбить с этой позиции под прикрытием пулеметов, установленных на БМП — боевых машинах пехоты. Минирование могло помочь предотвратить это подрывом вражеской техники. Всю ночь ребята ползали и устанавливали минные заграждения, которые я помечал на планшете. Мы установили мины в шахматном порядке метрах в тридцати от нашей передовой позиции и на всякий случай заминировали подходы к позициям по всему периметру. Делать все это приходилось ночью, так как с их основной позиции, которую я назвал «Остров», по нам постоянно отрабатывали снайпера.

С запада, где командовал «Айболит», были большие разрывы между укрепами, доходившие до трехсот метров. Это позволяло удерживать сектора и маневрировать во время работы. Я продолжал ежедневно ходить по траншеям и как заклинание повторял бойцам, чтобы они окапывались. Об этом же я рассказывал каждому прибывающему пополнению. Они смотрели на меня как на инопланетянина. Как и нам, в учебках им рассказывали, как нужно штурмовать окопы и брать здания.

А рассказать о том, как выживать в чистом поле, — забыли.

И о том, что во время обстрела хочется превратиться в крота и зарыться от страха в глубину метров на десять, чтобы не слышать и не видеть разрывов, их тоже не поставили в известность. Им, как и нам, сказали: «Пацаны, это война. Будет страшно. Будут потери. Но вам нужно это вынести!». Но нужно было не выносить, а выживать — выполнять боевую задачу.

— Копать — это заземление. Ты всю свою негативную энергию закапываешь в землю. Двойная польза: и о плохом не думаешь, и готовишь запасные позиции.

По их испуганным лицам, я понимал, что нужно заканчивать на позитиве.

— Когда начинается минометный обстрел, корректировщик к тебе подтягивает мину. С первого выстрела, в блиндаж он не попадет. У вас будет время для маневра. Вы запрыгиваете в этот одиночный окоп, и вероятность уехать назад в пакете уменьшается. Вам ясно?

Они кивали головой.

— Даже если вы меня не услышали, моя задача была предупредить вас.

С Жениной позиции был очень хороший обзор на поля и часть города, который стоял на возвышенности. «Айболит» с ребятами постоянно делали вылазки и добывали полезные сведения. Так мы провели еще неделю прощупывая украинцев в позиционных боях. На этот момент, у нас появилось много трофейных тепловизоров и коллиматоров, которыми бойцы активно пользовались и днем, и ночью.

Первый отдых

С того момента, когда группа Жени ушла брать самый первый украинский блиндаж, мы с ним не виделись. Рация в окопах — это местная социальная сеть. Благодаря постоянной связи по рации, у меня было полное ощущение ежедневного присутствия «Айболита» в моей жизни. Все это время он был в окопах и не имел возможности ходить в Зайцево или на завод, где можно сменить обстановку.

— «Айболит» — «Констеблю»? — вызвал я его вечером. — Приходи ко мне, нас командир в баню зовет.

— С удовольствием! — радостно откликнулся он.

Через час он пришел ко мне в блиндаж. Вместо Жени, который уходил двадцать дней назад в первый штурм, я увидел здорового и заросшего рыжей бородой прекрасно экипированного бывалого фронтовика. Мне было сложно поверить, что мы встретились. Но он был здесь!

— Привет, командир, — с улыбкой сказал Женя и мы крепко обнялись. Он по-прежнему был таким же спокойным и добрым великаном, как раньше.

— Когда мы общаемся по-братски, зови меня просто по имени, или позывному. Командир — это для официоза. Ок?

— Без базара. Договорились, — с легкостью ответил он.

Мне было даже неловко перед ним, потому что я считал, что они там на передке больше работают. Убеждение, что «самый уважаемый человек — это не начальник, а простой мужик-работяга», мне привили с детства. Хотя мы находились почти в одинаковых условиях, и моя ответственность, конечно, была выше, но я все равно не мог избавиться от чувства ложной вины перед пацанами, сидящими в окопах. Мы сели попить чаю перед дорогой, и у нас пошел сугубо деловой разговор о войне.

— Тут и тут у них расчеты ПЗРК. Когда прилетают наши «Грачи», они стараются их сбить. А вот с этой стороны, примерно на удалении километра, по ночам слышна техника, — показывал мне на карте Женя и комментировал.

— Хорошо. Еще что-то слышал?

— Остальное я докладывал.

— Спасибо большое. Вы лучшие! — с удовольствием поблагодарил я всю его группу в его лице.

Мы выдвинулись с ним в Зайцево и быстро добрались до крайнего окопа, в котором сидел часовой. На передке очень быстро учишься быть внимательным, потому что прилететь может в любой момент — с той стороны, откуда не ждешь. Мои инстинкты обострились, и я автоматически стал соблюдать правила безопасности и выживания. Осторожно перебежав дорогу, которая регулярно простреливалась, я выглянул из окопа. Прикинул расстояние до следующего укрытия. Послушал небо. Не обнаружив ничего подозрительного, я выскочил наверх и рванул через шоссе к забору. Перебежав дорогу, я присел, в любой момент готовясь стрелять или отпрыгивать в сторону. Стал страховать Женю, пока он не пересек открытую местность. Женя повторил мой маршрут, и мы двинулись дальше. Привычной для меня тропинкой мы прокрались вдоль забора и нырнули в ангары завода, под которыми был подвал.

Как только мы спустились внутрь, я представил Женю. Его мало кто знал в лицо, но большинство слышало о подвигах его группы по рации.

— Привет. Это знаменитый «Айболит»! За его голову украинцы дают миллион! — пошутил я.

— Как у вас тут дела?

— Да хорошо все. Не считая суперминеров и прочих специалистов.

«Бас» держал в руках противопехотную осколочную мину.

— Вот хочу ПОМку поставить на входе. Нам тут сказали: поляки и грузины зашли в Опытное. У РВшников целую группу вырезали. Я там одно место приглядел, чтобы обезопасить себя, в общем. А так — все неплохо.

Если я был здесь завсегдатаям, то Женя был человеком новым и незнакомым. Он молчал и отвечал на вопросы, если ему их задавали. Я оставил его в каминном зале нашего «аглицкого клуба» среди остальных джентльменов, а сам привычно пошел на перевязку. После того как медики обработали и заклеили мне рану целлофаном, чтобы она не намокла и не пошло заражение, мы выдвинулись в направлении «Ушей» — как мы конспиративно называли Зайцево.

Самым опасным участком был отрезок от завода до поворота. Его мы преодолели мелкими перебежками по тридцать метров. После него можно было расслабится и идти спокойнее. Мы шли молча, каждый погруженный в свои мысли, и слушали тяжелую музыку ночи — контрбатарейную борьбу с обеих сторон. Было слышно, как «Грады» и минометы бьют по соседней сопке, где находилась позиция нашей арты. Это было уже настолько привычно и буднично, что не вызывало особых реакций. Прилет и прилет…

На тот момент я уже вошел в режим автоматической оценки опасности, когда интуиция тебе подсказывает: «Расслабься. Это, судя по звуку, летит не к тебе». Это трудно объяснить словами, но я как будто знал, что летит мимо. Конечно, существуют критерии, по которым моя интуиция определяла это, но эту оценку она делала автоматически, повинуясь животному инстинкту выживания. По мере адаптации к войне страх погибнуть становился все меньше, потому что я сильно уставал физически и морально. Я мало спал, нерегулярно ел, а моральная и эмоциональная нагрузка была постоянной и очень высокой. Я переключился в режим максимальной экономии сил, и в этом режиме что-то внутри меня начало само по себе управлять моими реакциями, чувствами и поведением. Страх умереть стал другим — он преобразился в страх жить трусом.

Это стало страшнее, чем умереть. Страх быть предателем самого себя, своих идеалов и своих ценностей победил инстинкт самосохранения. Я не знаю, как бывает у других, но у меня было именно так. Я ни с кем не проговаривал такие детали, то ли из опасений, что меня не поймут, то ли не совсем доверяя тем, кто был рядом. Тут у меня не было моего психотерапевта, с которым я мог бы это обсудить и разложить по полкам.

Мы пришли и доложили командиру о прибытии. Штаб располагался в подвале одного из неприметных домов, частично разрушенного при штурме Зайцево. Бойцы, которые находились при штабе, оборудовали подвал и с заботой обустроили его. Тут располагался сам командир, его заместитель «Птица» и связисты. Тут же я заметил нового человека — бойца, которого у меня забрали несколько дней назад.

«По-моему “Горбунок”», — вспомнил я его позывной.

— Привет, «Констебль»! — радушно встретил меня командир. — А это значит «Айболит»? Рад знакомству. Красавчик. Хорошо работаешь.

Командир пожал ему руку.

— Спасибо, — замялся Женя.

— Идите мойтесь. Вода горячая есть. Вещи новые банщик выдаст. Нам китайского шмотья привезли.

Командир был в приподнятом настроении и пытался шутить с нами. Непривычно было видеть его таким, потому что чаще он был сух и конкретен, а порою и жесток, как новые кирзовые сапоги. Но ему с его уровнем ответственности по-другому было нельзя.

— Кстати, знакомитесь. Это Володя «Горбунок». Он у нас теперь командир «тяжей». После бани обязательно пообщайтесь и скоординируйте свои действия. Нам нужно уже больше привлекать артиллерию к штурмам, чтобы снизить потери личного состава. Володя — опытный артиллерист. Офицер, воевавший добровольцем на Донбассе в четырнадцатом. И в Сирии успел отметится.

«Горбунок» протянул руку, и мы по очереди пожали ее.

— Вот видишь, а ты переживал, насчет командира, — тихо сказал я.

— Обошлось, но было ссыкотно, — с улыбкой ответил он, глядя на меня умными глазами.

— Это «Айболит». Командир штурмовой группы.

«Горбунок» кивнул Жене:

— Позже пообщаемся.

Мы вышли из штаба, и связист проводил нас к месту помывки. Только в бане я начал осознавать, насколько я грязный. Мы стали раздеваться, и я в очередной раз увидел свой живот, который напоминал живот недавно родившей девушки. Он висел как тряпка, наползая складкой на лобок, и напоминал сумку кенгуру.

— Килограмм пятнадцать скинул.

— Я тоже не поправился, — парировал Женя, оглядывая свою фигуру, которую давно не видел.

Мы оба стали похожими на просушенных зомби, как их показывают в постапокалиптических фильмах. Мышцы, обтянутые белой, прозрачной кожей просвечивали через нее. Там, где их было мало, из тела торчали мослы.

— Тем не менее мы живы, — утешил я нас обоих.

— А это самое главное! — улыбнулся мне Женя, и мы оба засмеялись от накатившей радости и ощущения себя живым.

Вода была теплой, и ее прикосновение к обросшему грязью телу вызывало практически райское наслаждение. Шампуня не было. Нам выдали обычное хозяйственное мыло, слипающееся с нашей двадцатидневной грязью, которой мы были покрыты с головы до ног. Я пытался отмыть голову, но это оказалось невозможным. Волосы пропитались салом настолько, что их нельзя было не только отмыть, но и расчесать. Ни на голове, ни на бороде они не поддавались обработке. Расческа вязла в них как женщина в магазине одежды.

— Ты как хочешь, — сказал я Жене, — а я побреюсь! Пофиг мне на ваши приметы.

— Не. В командировке брить бороду нельзя. Я буду отращивать, — пробубнил «Айболит», пытаясь расчесать свою рыжую бороду шведского капитана.

— Ага, в НХЛ на кубке «Стенли» тоже все команды бороды не бреют, но выигрывает только одна. Это мистическое архаичное мышление. Так человек пытается создать себе иллюзию контроля над реальностью. Все эти амулеты, приметы, знаки — это все предрассудки, — убеждал я Женю.

— Вот и посмотрим. Ты бреешь, а я не брею, — парировал он.

— Да я и в Чечне брился, когда в Ханкалу на оттяжку выходили. И видишь — жив-здоров. Мало у тебя бородатых задвухсотило?

Женя молчал.

— Вот то-то и оно!

— Я дал себе слово: я бороду брить не буду. Пусть растет, как растет, — не зло, но упрямо настаивал он.

— Что за лев этот тигр?!

На войне человек нуждается в надежде. Бойцу нужна хоть какая-то опора чтобы подчинить себе этот хаос. Психологически мне было понятно, как работают амулеты и ладанки. Каждый из нас с самого детства надеется и даже верит в формулу: «Все умрут, а я останусь». Страх смерти и небытия преследует человека с самого детства. Мы вырабатываем психологические защиты, которые не позволяют нам осознавать простую и неприглядную истину: «Все, и я в том числе, умрем». Нас не будет. Как не было до нашего рождения. А мир будет жить дальше. На войне, когда на твоих глазах ежедневно умирают люди и ты ежеминутно подвергаешься смертельной опасности, у некоторых перестают срабатывать защиты. Человек давит чувства, или слетает с катушек, как «Калф».

ПТСР — это следствие неспособности психики переработать очень сильные травматические переживания, связанные с опасностью личностного уничтожения, либо уничтожения другого, погибающего на моих глазах. Психика всячески старается ухватиться хоть за что-то, что может пообещать, что с тобой все будет хорошо. Говорят, в окопах нет атеистов.

А я бы добавил, что все «двухсотые» верили, что они останутся живы и судьба будет к ним благосклонна. Но, даже понимая это головой, мы стремились зацепиться за соломинку.

Я взял у банщика триммер и сбрил все волосы на лице, до которых смог дотянуться. Это была моя первая борода, которую я отрастил в своей жизни, и это оказался очень неудобный аксессуар. Когда я днями сидел на рации, волосы постоянно лезли в рот и застревали между зубов. Когда я нервничал — а делал я это часто — я грыз их, и они попадали в рот. Без них я почувствовал себя моложе и свободнее.

Мы помылись и стали одеваться. Хорошо, что у меня в Зайцево были припрятаны вещи, которые хранились на складе у старшины нашего взвода. Я, как человек уже бывалый, взял с собой хорошее нательное белье: комплект термобелья и хлопчатобумажные трусы и носки. Первый слой одежды, прилегающий к телу, должен быть максимально качественным. Жене достались китайские труселя размера XXXL, которые, должно быть, носят только китайские великаны, но даже в них он выглядел как стриптизер.

— Тебе бы девки могли совать деньги в эти трусы — за твой вид. Смотри какая сзади красивая копилка, — смеялся я.

— Ага.

Женя ржал вместе со мной.

Это был истерический смех. Мы оттаяли в этой бане не только телом, но и душой. В ней было тепло — из крана текла горячая вода, и окопы, мины и холод стали казаться далеким прошлым. Нам было легко и весело. Со смехом над Жениными трусами из нас выходило накопленное напряжение, которое мы не могли никуда деть на передке.

Смех рождал ощущение безопасности. Смех был нашей броней от ужаса, который начинался за стенами этой баньки. Смех был нашим другом и нашей эйфорией, помогающей стать добрее и спокойнее.

Вдоволь насмеявшись, мы оделись в свою форму поверх нового белья и оглядели друг друга. Баня закончилась. Пора было возвращаться обратно.

Украинские артиллеристы прекрасно знали расположение наших позиций, потому что когда-то это были их позиции. Все было пристреляно, и каждый день они устраивали профилактические обстрелы, чтобы мы не расслаблялись. Регулярно прилетало и на «Рехау» и в Зайцево. Не было ни одного дня, который бы обошелся без обстрелов и «трехсотых». Ежедневно от одного до пяти бойцов получали легкие ранения. Бойцам прилетали осколки, которые проходили навылет или застревали в их мягких тканях. Все, что не угрожало их жизни, считалось легким ранением. Но в любом случае почти всех «трехсотых» нам приходилось эвакуировать в тыл. Шел непрерывный круговорот бойцов в природе. Когда их становилось меньше, я выходил на командира и говорил, что мне нужно десяток бойцов. Они скребли по сусекам, или получали пополнение из тренировочных лагерей, и мне поступал знак, что можно приходить и забирать новеньких. Я или кто-то другой приводил их на позиции, и в течение нескольких дней у нас был полный комплект. Затем повторялась та же самая история, и часть бойцов выбывала «двухсотыми» и «трехсотыми». Были и такие случаи, когда группа даже не доходила до передка и ее накрывали минами или ВОГами с «птичек». К счастью, я водил своих «пополнях» по диверсионному осторожно, и мои группы всегда доходили без потерь. Механизм «Проект К», который был частью еще большего механизма ЧВК «Вагнер», крутился и работал, перемалывая профессиональные украинские части.

После бани мы зашли в штаб, чтобы ближе познакомиться с «Горбунком». В штабе его не было, и нас отправили в хозяйство «тяжей». По дороге я вспомнил Женю, который был командиром расчета АГС и отметил про себя, что думаю о его смерти отстранено и без сильных эмоций. Гражданский человек Костя, который приехал в Молькино, постепенно превращался в бойца с передовой.

Володю мы нашли за работой: он перебирал и настраивал АГС.

— Тебя, значит, забрали тогда, потому что ты спец?

— Да. Я думал, может, проблемы какие-то? Хотя понимал, что вроде не было залетов. Но командир строгий.

— Угу, — подтвердил я. — Как встретил?

— Да как… Пришел. Захожу к командиру. Взгляд грозный. Видно, что шутить тут вообще не вариант. Спросил, артиллерист ли я. Я докладываю: «Шесть лет прослужил. Участвовал там-то и там-то…», — спокойно и уверенно рассказывал он. — Говорит: «Будешь командиром “тяжей”». Я думаю, что, за «тяжи». Оказалось, это СПГ, АГС и пулеметы крупнокалиберные. А минометов и пушек нет. Жаль.

— Командир у нас строгий, — подтвердил я, разглядывая наполовину разобранный АГС, который блестел от смазки.

— Да, когда он меня отправил спать, я выдохнул. Утром танк разбудил. Они тут вторую линию домов разбирают им регулярно.

Он улыбнулся, и стало ясно, что ему действительно это не в диковинку.

— Вот. Разбираюсь с «тяжами»!

Он показал рукой на АГС, СПГ и два пулемета: «Корд» и «Утес».

— Не велико хозяйство. Миномет бы. Я тут набрался наглости к командиру подошел даже. Пока не дали.

— Я видел, у тебя тогда РПГ был?

«Горбунок» кивнул.

— Хорошо владеешь?

— Да. Могу бойцов немного поднатаскать. При такой артиллерии нам без РПГ никак. РПГ — лучшее средство поражения противника в условиях окопного и городского боя. Удобное и маневренное. И усваивается быстро, — прочел он в нескольких предложениях нам грамотную лекцию о применении РПГ, и стало очевидно, что он военный с большим опытом.

— Было бы здорово. Приходи в гости.

— Я тут просился на передовую — просил поставить мне задачу. Со мной тут товарищ мой — «Пионер», — мы с первого дня вместе держимся. Сказали, чтобы сначала тут порядок навел. Приказ есть приказ.

— У нас «Браунинг» немецкий есть, — похвалился Женя.

— Три! — добавил я.

— О! — оживился «Горбунок». — Может я напрошусь к вам, чтобы один посмотреть?

— Давай. Заодно прикинешь, что там и как.

Мы пожали друг другу руки и вернулись к штабу.

Мы немного поспали с Женей и, как обычно, в полпятого, пошли за пополнением. Несмотря на то, что мы были здесь всего двадцать дней, нас считали бывалыми ветеранами. «Пополняхи» смотрели на нас и нашу экипировку, как на скафандры космонавтов, прилетевших из далеких звездных глубин. В их глазах читалось: «Скоро и я буду таким же крутым бойцом. У меня будет такой же крутой шлем, автомат и бронежилет!».

— Привет, мужики, — поздоровался я с новобранцами.

Я, как и все разы до этого, кратко рассказал, что мы будем их командирами и что от них ожидается.

— Вы откуда? — спросил я в конце.

— Самара.

— Томск.

— Екатеринбург…

В этот раз нам досталась сборная Кашников Урала, Поволжья и Сибири. Часть из них была БСниками, а часть из обычной зоны. Они, как и все «проектанты», прошли ускоренный курс обучения и получили азы военной подготовки. Вэшники и ребята с другими жетонами попадали к нам все реже. На тот момент я стал понимать и привыкать к мысли, что жизнь штурмовика на передке длится максимум неделю или две. Дальше: ранение, госпиталь и опять передовая. Две недели — при условии, что штурмовик максимально соблюдает всю технику безопасности: снижает силуэт, где это нужно, ползет, где это необходимо, работает синхронно в паре с другим бойцом при штурме, не торопится, но и не тормозит.

Проинструктировав бойцов, как необходимо двигаться, я построил их в обычный порядок и, поставив Женю замыкающим, повел их на позиции.

Завод «Рехау» — «Дядя Вася»

Мы по традиции сделали получасовой перерыв на точке «Дядя Вася» — как мы стали называть нашу перевалочную базу в подвале. Когда мы спустились вниз, я молча кивнул «Шварцу» — командиру группы эвакуации РВшников, который сидел на рации. РВшники, судя по переговорам, шли в накат, и их командир «Конг» подбадривал их как профессиональный коуч: он хвалил и мотивировал группу, эмоционально включаясь в ее боевые передвижения. Мне нравилась его позитивная манера командования.

— Салам! — шепотом сказал «Шварц».

— Штурмуете?

Он кивнул мне.

— Командир у вас позитивный. Хорошо с таким воевать, наверное?

— Еще бы. Но, если надо, он и втащить может. Но только по делу. У него просто к «немцам» личные счеты, насколько я знаю. Не в курсе какие, но, говорят, он их не любит сильно. Поэтому ему щемить их — это бальзам на душу.

— Месть, как говорится, лучше подавать к столу холодной.

— Да, у него, с головой и расчетом все отлично, — уверил меня «Шварц». — Он такие здания брал без потерь, что Суворову у него учиться нужно! — нахваливая командира закатил глаза «Шварц».

— Завидую вам. По городу идете. Не то что мы — по полям, как кроты ползаем.

«Шварц» пожал плечами.

— Ладно. Удачи!

Женя уже расположил пополнение возле печки и дал им попить чаю. К ним тут же подошел «Кусок», которому было скучно сидеть в подвале и стал, по привычке старого заключенного, расспрашивать их, кто они и где они сидели?

— Так вы менты что ли бывшие? — удивился он, когда узнал, что половина новых бойцов до зоны являлись сотрудниками силовых ведомств.

— Менты, дядя, в той стороне остались. Тут слаженное подразделение, которому наш инструктор «Конкистадор» отбил охоту делиться на ментов и черноходов, — быстро пояснил ему крепкий парень из пополнения. — Ты сам-то кто?

— Дед Пихто! — парировал «Кусок». — Я можно сказать «тот, кто выжил один из полка». Про «Железный лес» и штурм «Глобуса» слышали?

Он выжидающе посмотрел на пополнение.

— Так вот…

Дальше «Кусок» рассказал про очень тяжелые бои за подстанцию, которую бойцы прозвали «Железным лесом». В них он участвовал как штурмовик. «Кусок» реально был один из немногих, кто хлебнул там горя и чудом уцелел. По рассказам, полегло там несчетное количество людей.

«Баса» не было на месте. Скорее всего он со своей группой эвакуации опять куда-то ушел. Человек он был «сам себе на уме», но, со слов одного из его подчиненных, я знал, что как только он стал командиром, видели его тут редко.

Он стал самостоятельно ходить по позициям и исследовать самые безопасные пути подноса БК и выноса раненых. «Бас» проникал в такие закоулки на передовой, в которые еще не ступала нога передового подразделения. В этом он напоминал мне героев Фенимора Купера, которые первыми шли в неизведанные дали и исследовали новые территории, полагаясь только на себя и свою винтовку. В нем невероятным образом сочеталась осторожная расчетливость и личная храбрость. «На войну сами не просятся, но если поехал, то от нее не бегут» — любил говорить он.

— …и тут я, значит, запрыгиваю с пулеметом в этот подвал и вот так, — «Кусок» провел рукой слева направо, — как дам две очереди, и все. Одни жмуры кругом!

— И тишина! И мертвые с косами стоят, — не выдержал и сострил я.

Пополнение смотрело на него и его великолепную экипировку глазами школьников из девяностых, которые первый раз пришли в видеосалон смотреть фильм «Терминатор». На улице прогремело два взрыва, и новобранцы с непривычки дернулись. «Кусок» тоже присел и стал озираться. Поняв, что больше взрывов не предвидеться, он выпрямился.

— Миномет. Обычное дело. Там вон вообще застряла чушка от мины двести сороковой. Если бы она сработала, вы бы со мной сейчас не разговаривали. Я бы в раю уже был.

Разговаривая с помощником «Шварца», я узнал, что у РВшников многие командиры тоже были из «проектантов», которые своими действиями заслужили командирские должности. ЧВК «Вагнер» отличался минимальной бюрократией и максимальной дисциплиной. Все было подчинено одной цели: «С минимальными потерями выполнить боевую задачу». Но боевая задача являлась приоритетом по отношению к выживанию. «Вагнер» очень напоминал структуру мамелюков — боевого братства, состоящего их профессиональных воинов, которых в буквальном смысле выращивали из пятилетних мальчиков. Мамелюки просуществовали тысячу лет. Любой из этих мальчиков, участвуя в походах и набираясь авторитета, мог расти в звании и в конце концов стать «султаном» — повелителем мамелюков. «Жизнеописание аз-Захира Бейбарса» — народный роман, повествующий о жизни реально существовавшем мамлюкском султане, правившем Египтом с 1260 по 1277 год. В нем рассказывается о жизненном пути Бейбарса от простого воина до трона правителя. Фильм, снятый по этому роману, тоже был достойным, но по-восточному затянутым.

В «Оркестре» командир любого уровня мог назначить и снять нижестоящего подчиненного, не согласовывая это решение с вышестоящим командиром. Командир единолично принимал решения, касающиеся перестановки кадров. Раз в месяц подавая штатное расписание выше, он вносил в него изменения — этим бюрократия и заканчивалась. Во главе всей организации стоял «Первый» и «Девятый». Но они были членами высшего органа управления — «Совета командиров».

Вот и вся, на первый взгляд, нехитрая система управления. Минимизация проволочек в принятии решений значительно упрощала работу и делала управление подразделением гибким и адаптивным. Примерно то же самое сделал, насколько я слышал, Валерий Залужный — командующий ВСУ: он издал указ, позволяющий командирам среднего звена принимать самостоятельные решения в процессе боевых действий соотносясь исключительно с военной целесообразностью. Так же, как ЧВК, были устроены и националистические батальоны противника. Но помимо структуры они еще объединялись идеологией. Противнику, спаянному воедино сверхценной идеей и идеологией, можно было противопоставить только подразделения, которые имели свою сверхценную идею и традиции. И те войска, у которых эта идея была, являлись наиболее эффективными на поле боя. Наши добровольческие формирования, войска ВДВ, морской пехоты, специальные подразделения разведки — все имеющие давние и нерушимые традиции — на тот момент были наиболее сплочены.

В помещение зашел «Бас», отряхивая с себя пыль. Увидев нас и «Куска», стоящего перед пополнением, он еле заметно улыбнулся. Он подошел к нам и поставил в угол ломик с кувалдой, которые держал в руках. Мы поздоровались.

— Копал что-то? — спросил я его.

— Типа того, — сдержанно ответил он.

— Это там не по тебе прилетело?

— Прилетело-то еще вчера. Да так прилетело неприятно. Там у нас в «Ангаре» три «души» лежало.

Душами «Бас» называл «двухсотых».

— А они возьми и по этому месту «артой» ночью ударь. Потолок там, вся эта крыша с рубероидом — все это вниз упало и засыпало их. Прям вот не стало потолка. Я там сначала плиты эти подрывал, а потом расчищал все, чтобы, значит, достать их, — с грустным лицом говорил «Бас». — А тут слышу: «жжжжж» да «жжжжж». Как тот Вини-Пух думаю: «А ведь не спроста это “жжжжж”?». Только отскочил, а мне в эту дырку два ВОГа с коптера прилетело. Ба-бах!

Лицо «Баса» расцвело.

— Я к этой дырке подбегаю и фак ему показываю — «на-ка выкуси!». И обратно заскочил. Но он больше не бросался. Свалил, — победоносно закончил «Бас».

— Жж-жешь! — порадовался я вместе с ним.

Пора было выдвигаться дальше. Концерт без заявок телезрителей народного артиста и любителя «тиснуть роман» «Куска» подошел к концу, и мы с Женей повели пацанов дальше. В нашем самом первом блиндаже мы поделили пополнение на две части. Женя забрал свою половину, и повел их на запад, а я повел своих на север, в сторону Бахмута.

Бой у АЗС «Параллель»

Сама по себе заправка из себя ничего не представляла — ни как здание, ни как укреп. Это была стандартная постройка, состоящая из очень хрупких конструкций и тонких сэндвич-панелей без подвала и места для укрытия. Окна в ней давно были выбиты, и она просматривалась и простреливалась насквозь. Прямо перед ней было забетонированное пространство, на котором уже полегло с десяток наших бойцов, по своей глупости забегавших туда.

Напротив, через Артемовское шоссе, находились дома частного сектора, занятые противником. Метров через сто, вглубь Опытного, стояло три двухподъездных пятиэтажки, за которые бились РВшники. Мы двигались с ними практически параллельно, но наша позиция на углу выступала вперед и была на острие атаки. Мы держались за эту стратегически важную точку, вгрызались в землю и не давали выбить нас оттуда.

— «Констебль» — «РВ», — вышел на меня по рации командир группы, которая пыталась продвинуться дальше по Опытному. — Там какое-то движение на шоссе. Это не твои?

— Мои точно по дорогам не ходят.

— Тогда мы валим всех, кто на дорогу будет выходить.

И снайперам тульским скажу, чтобы валили всех. Они тут тоже работают. Помогают нам.

— Валите. Конец связи.

За день до этого наш «Пегас» показывал мне свои съемки, на которых было видно украинских бойцов, которые сидели в окопе. Внезапно двое из них получили по пуле в голову. Было видно, как голова одного из них разлетелась от попадания: его отбросило назад, он дернулся и съехал в траншею. Снайперы из переданного нам подразделения тульских ВДВшников работали красиво.

Сидя в блиндаже на позиции у стелы, я заполнял тетрадку с учетом личного состава, внося в нее изменения, произошедшие за день. В докладе о бойце необходимо было указать его позывной, номер жетона и оружия. Ручек и карандашей тоже не хватало. Пару раз мне приходилось ломать свой карандаш пополам, чтобы трассер отнес его командиру группы. В ведении этой бухгалтерии мне помогал «Бас», с его группой эвакуации, который вел тщательный параллельный учет. «Бас» был скрупулезен, как бухгалтер, и техничен, как боксер, поэтому дисциплина и инвентаризация в его подразделении были на порядок выше, чем в Счетной палате РФ. На тот моменту нас было несколько «БП» — без вести пропавших бойцов, чьи тела не были обнаружены. Также были бойцы, чьи тела лежали у нас на виду, но вследствие сильной интенсивности огня в районе заправки мы не могли их вытащить. Незадолго до этого «Пегас» со своей птицы нашел нашего бойца, который лежал за заправкой ближе к украинским позициям. Я предполагал, что там могут лежать и другие наши пропавшие без вести.

— «Констебль» — «Птице».

— На связи.

— У вас шесть БП. Я не могу понять, где они. С этим нужно что-то делать. С нас спрашивают выше.

— Не шесть, а четыре. Два бойца лежат в двадцати метрах за заправкой. Наши пробовали уже два раза.

— Придумайте, как это можно сделать.

На секунду повисла пауза.

— Я им сам скажу. Нам нужно отчитываться перед командованием отряда. Озаботь там кого-то этим вопросом. Желательно это сделать побыстрее, — настаивал «Птица», у которого были свои задачи, которые он пытался решать через меня.

— Ок. Сделаем все возможное.

— И невозможное, — добавил он и отключился.

Угол, на котором находилась заправка «Параллель», был залит человеческой кровью. На тот момент здесь погибло человек по сорок с каждой стороны, не считая раненых. И конца этому пока еще не предвиделось.

На меня вышел командир и сказал, что мне нужно через час встретиться с соседями на «Дяде Васе». Придя туда, я с удивлением и уважением встретил того самого командира взвода разведки — «Конга». Это был взрослый мужчина с молодыми улыбающимися глазами. Он оказался крепким, как кузнец, и позитивным, как баптистский пастор. Говорили, что у него было около двадцати ранений. С ним был командир группы РВ — плотный, как борец, молодой человек, группе которого и требовалась помощь.

— Привет, братан, — без промедления начал «Конг». — Короче, ситуация такая. Мы тут немного зависли. Видишь эти бабушкины избушки? Там с ними какая-то странность. Смотрим с дрона — вроде нет никого. А начинаем продвигаться — они как из-под земли пачками выпрыгивают. Как будто у них там катакомбы подземные. Знаешь, как у наших в войну в Севастополе.

— Аджимушкайские каменоломни в Керчи, — вспомнил я странное название. — Думаете, там сеть подземных траншей?

— Да хер знает. Тут в округе, как и в Соледаре, столько шахт разных. Может, тут под всем Бахмутом целый лабиринт с пещерами.

«Конг» с улыбкой посмотрел на меня.

— Когда возьмем город, тогда и разберемся с этим филиалом ада.

— Я вот тоже иногда на фишке стою ночью, и такое ощущение, что они тут как мыши нор нарыли и могут выскакивать как кроты оттуда. А в прицел ночной смотрю, и нет никого.

— Ладно, не параной.

«Конг» похлопал меня по плечу.

— Смотри, «Констебль»… Классный позывной кстати, — прикололся он. — Вы на двести метров впереди нас, — он стал тыкать пальцем в перчатке в карту. — Мы тут. И мы вот сюда пытаемся продвинуться вдоль дороги. У них тут датчики движения, видимо, стоят. Нас сразу гасят серьезно. Мы уже и так, и этак пробовали.

А нам нужно вот этот «частник» взять, чтобы эти пятиэтажки зажать с двух сторон. Сечешь фишку? — быстро заговорил он.

На фото боец «Констебль»

— Что от меня требуется? Вместе штурмовать будем?

— Не. Мы сами, — влез командир группы. — Мы к вам на позицию подтянемся и запрыгнем в их «частник». А вы просто огнем нас поддержите.

— Ясность полная, — ответил я, как обычно отвечали мне брянские зеки.

Мы попрощались и договорились выйти на связь утром, перед штурмом.

Штурм с разведчиками

Часов в шесть утра через нашу позицию проходила группа эвакуации, которая шла к заправке. Вел ее заместитель «Баса» — «Макс». Он берег своих пацанов, и вел их, с интервалами в семь метров.

— Привет, «Констебль»!

— О! Привет «Макс». Как дела? — спросил я его.

«Макс» был конторский и присоединился к нам через неделю после нашего приезда на базу, где нас накрыло «Хаймерсами».

— Носим, — ответил он и замялся: — Хотел спросить тебя. — Он сделал паузу — Слушай, забери меня к себе, в штурмовики.

— Такты же заместитель командира групп эвакуации?!

— Да, я хочу воевать. Я же сюда за этим и ехал. И вот попал сюда.

Я понимал, что с ним происходит: он знал, что он воин — он хотел воевать и рвался на передок.

— Братан, — я смотрел ему в глаза, — давай объективно: группа эвакуации — это жесть. Реально жесть. Ты и так постоянно подвергаешь себя огромному риску. Несешь, допустим, «двухсотых», «трехсотых» под обстрелами. Ну зачем тебе эти штурма?

— Да я же ехал…

— Я же вот тоже не выбирал быть командиром и тащить эту ответственность. Я думал воевать разведчиком. А тут раз, и все.

Он понимающе кивал головой.

— Вы вот там с «Басом» вдвоем, и мне спокойно. Я знаю, что там есть два человека думающих, с головой. Это важно очень.

— Понял — сказал он.

— Там, кстати, на заправке пару наших «двухсотых», которых мы давно забрать не можем. «Птица» гонит на меня, чтобы я решал вопрос.

— Завтра сделаем. Мы же уже два раза пробовали. И днем, и ночью, — сказал он твердо.

Он посмотрел куда-то в сторону Бахмута, попрощался со мной и побежал догонять свою группу, которой командовал. «Макс» мог никуда не ходить, но всегда и везде был со своей группой. Он был ростовским и вырос в правильном районе с правильными представлениями о жизни.

Утром, часов в семь, как только стало светать группа РВшников стала перепрыгивать через шоссе к нам на позицию и накапливаться в посадке. Перебежав в районе стелы через дорогу, они стали продвигаться по посадке к позиции, которая была напротив заправки. Так совпало, что группа эвакуации именно в это время стала вытаскивать оттуда нашего раненого. Видимо, одну из групп засекли и стали накрывать из минометов. Судя по интенсивности обстрела, работало три миномета и СПГ. Они, основательно выкашивая посадку, от которой на тот момент и так мало что оставалось, накрыли и разведку, и эвакуацию. Марсианский пейзаж бурелома внезапно озарился яркими вспышками и земляными цветками, источающими дым. Группа эвакуации и РВшники, попав под неожиданный обстрел, заметались из в стороны в сторону.

— Отходим! — закричал «Макс».

Группа РВшников попыталась отступить вместе с ними.

— Стой! Куда вы бежите? — заорал я. — Прыгайте все в блиндаж!

Они стали падать ко мне в траншею.

— Куда ты дернул? — спросил я командира группы РВ.

— Так все побежали, и я побежал… Паника, — ответил он.

Мы сидели с ним, прижимаясь к стенке окопа, как Мел Гиббсон и сумасшедший ирландец в фильме «Храброе сердце», и нервно ржали.

На следующий день мы повторили штурм. С самого утра ко мне на позиции пришел «Конг» с РПГ и сказал:

— Сейчас я немного поработаю по противнику.

Украинцы и мы отличаемся сообразительностью и смекалкой. И они и мы долгое время жили в условиях дефицита ресурсов. Это научило собирать нас из говна конфету. Русь-матушка всегда была богата на изобретательных Кулибиных да Ломоносовых. Радио и лампочку придумали русские. Телевизор и основу компьютера — транзистор — тоже придумали наши. Придумали, но не запатентовали. В результате, финансовой выгоды — ноль. Но еще большее количество этих народных умельцев так и осталось неизвестными «Левшами», которые спились да пропали по закоулкам и селам, по лагерям и весям. Кто же его знает, сколько недооцененных и непонятых гениев покинуло Родину и белый свет, потерялось в коридорах бюрократии и на нищих кухнях. Что мы, что украинцы одинаково пользовались пословицей «на Бога надейся, а сам не плошай!».

А если говорить о заключенных, то про их находчивость можно было написать целую диссертацию под названием: «Инструменты первой необходимости и выживания в условиях ограниченных ресурсов в постсоветской системе УФСИН». Чего там только не было придумано! Заключенные придумали, как добывать огонь из ваты, умели делать из подручных средств все необходимые приборы и оружие. Любой музей УФСИН предоставит вашему вниманию неограниченное количество экспонатов, конфискованных у заключенных и демонстрирующих всю изобретательность обитателей российских зон и тюрем. В условиях войны эти навыки оказались весьма востребованы.

В армии есть мина, которая называется «ПОМ-2-Р» и которую удобно использовать при отступлении: бросаешь ее сзади себя, и она раскрывается, выбрасывая несколько растяжек в разные стороны. Если на ней не подорвался за сорок восемь часов противник, то мина самоуничтожается. У нас в диверсионной группе каждый автоматчик обязан был таскать с собой две мины ПОМ-2-Р. Один раз в Чечне, когда мы помогали альфовцам и уходили от пары сотен боевиков с «языком» — пленным, от которого нужно было узнать необходимые сведения — эти мины помогли нам задержать преследующих нас чеченцев и выиграть время для отхода.

Перед второй попыткой запрыгнуть в частный сектор с нашего угла «Конг» стал стрелять этими минами из РПГ, прикручивая их к стартовому заряду. Таким образом он отрезал возможность украинскому подкреплению быстро подойти на помощь бойцам, которые держали оборону в частном секторе. Параллельно мы открыли интенсивный огонь на подавление противника из всех видов вооружения, и под прикрытием этого огненного вала пацаны из РВ перекатились через шоссе и штурманули первый дом. Второй дом стоял на расстоянии всего десяти метров от первого. За пару часов они выбили украинцев из него и окончательно закрепились в обоих, тем самым обеспечив нам безопасность на восточном фланге.

Оказалось, что Опытное было превращено в один большой опорник: все дома были связаны между собой сетью замаскированных траншей — они соединяли подвалы частного сектора и близстоящих многоэтажек. После этого в моменты сильной усталости мне еще больше казалось, что украинцы как мыши могут вынырнуть из каждой щели и вырезать наши фишки. Я стал более требовательно относиться к тем, кто засыпал на посту.

Обстановка налаживается

Женина группа за неделю отлично укрепилась на своих позициях и вырыла несколько блиндажей с сетью траншей между ними. Его передовые позиции и позиции украинских военных разделял фруктовый сад, посаженный, видимо, еще во времена СССР. В ста пятидесяти метрах от наших позиций, находился сильно укрепленный блиндаж ВСУ, который мы назвали «КСП немцев», который снабжался со стороны дач, расположенных вдоль дороги из Клещеевки в Бахмут. Наши соседи — «Пятерка» — много раз пытались выбить оттуда ВСУшников, но всякий раз они отбивали накаты. Их позиции находились в более выгодном положении по отношению к нашим. По всем секторам обороны, украинцы выставили крупнокалиберные пулеметы М-240 и простреливали сектора, не давая нам подойти к ним. Этот пулемет не грелся при стрельбе, как наш ПКМ, и был практичен в использовании. Установив вокруг датчики движения, украинцы доставляли нам проблемы постоянными прострелами в нашу сторону.

Женины бойцы этого не боялись. Они стали совершенно автономными, полностью адаптировавшись к реальности окопной жизни. По собственной инициативе маленькими группами по два-три человека они выползали к украинским позициям и беспокоили их. Регулярно добывая трофеи, пацаны подпитывали все подразделение. Женя стал чаще приходить ко мне в блиндаж у стелы для общения и координации действий. Совершенно естественным путем он стал «командиром западного направления».

— Привет, «Констебль», — поздоровался он, войдя в блиндаж. — Держи долю малую.

Из-за его спины вышел боец и положил на пол несколько новых американских винтовок, гранаты и рюкзак с продуктами.

— Откуда такая манна небесная?

— Нашли блиндаж, заброшенный в серой зоне, а там всего полно.

— Прямо полно? — удивился я.

— Думаю, нам в ближайший месяц кроме воды от вас ничего не потребуется. Даже поделиться сможем.

Он улыбнулся сквозь свою рыжую бороду.

— Тогда этим рюкзачком ты не отделаешься! Давай, поделись с братвой, чем Бог послал! — в шутку стал настаивать я.

Пока мы пили чай, он рассказал мне последние разведданные, и я внес эти сведения в программу на планшете.

— Значит, у вас как в сериале «Штрафбат» ситуация. Помнишь, когда они нашли немецкий склад и таскали оттуда понемногу. Где еще этот упырь-особист погиб?

— Не особо помню, но тут у них и натовские «трубы», и патронов сколько хочешь разных. Мы уже часть перетаскали, но там еще есть. Только опасно. Они минируют там постоянно, и один раз засада была.

Охота за скальпами и трофеями, была особенностью мировоззрения Кашников. Евгений Викторович, посещая лагеря и вербуя потенциальных воинов обещал им, что все, что будет добыто в бою, будет считаться их законной добычей. Они рисковали своими жизнями и хотели получать за это бонусы. Испокон веков все захваченное становилось трофеями, которые никто не имел право забрать. Либо ты брал то, что добыл, либо вся добыча складывалась в один котел и делилась поровну между всеми участниками штурма. Кашники, превратившись в воинов, ждали того же, но помнили, что есть четкая установка: «Все новое натовское вооружение и материальные ценности необходимо сдавать в штаб».

— Ясность полная! — к радости Жени, ответил я. — Командир сказал, что вам нужно закопаться вот тут. Чтобы между точками прорех не было. — он кивнул — Завтра посади там кого-то пограмотнее выкопать новые позиции из этих ямок.

Позиции, которые удерживал Женя, ежедневно продолжали простреливаться минометами и артиллерией. Каждый день мы выводили оттуда раненых. Его направление было стратегически важным: с его позиции открывался прекрасный вид на дорогу в Клещеевку, юго-западную окраину Бахмута и позиции украинцев. В ответ на обстрелы со стороны украинцев Женины пацаны старались ежедневно обстреливать из гранатометов, пулемета и автоматов расположение противника. Особенно им нравилось вести беспокоящий огонь по дороге, на которой был нескончаемый траффик техники. Помимо Жениных головорезов на его направлении стали работать снайпера из ВДВ, которых дали нам в подкрепление. Женина группа стала еще больше зарываться в землю и соединять отдельные блиндажи в единую систему обороны. Я ходил к ним посмотреть на то, что они там накопали. В один из таких походов я встретил там «Антигена», который сидел в лисьей норе.

— О! Привет. Ну как ты тут?

— Нормально, — пробурчал он, не вылезая из своей норы. — Жив как видишь.

Я стоял и смотрел на него, думая стоит ли мне рассказать ему, что я знаю, как он хотел подставить меня перед командиром, сознательно искажая мою информацию, которую я передавал через него. Часто моя рация не добивала до Зайцево, и я передавал информацию ему, а он передавал ее дальше. Ребята с «Рехау» уже после его ухода рассказали, как «Бас» стал с ним ругаться из-за того, что он искажал информацию.

По всем законам динамики развития социальных групп наличие общей опасности должно сплачивать команду и делать коммуникации между ее членами более прозрачными и честными. Но этого не происходило. Всегда были те, кто боролся только за себя. Хотел урвать место потеплее и подальше от передка. Кто трусил и под любыми предлогами избегал опасностей. Смотреть на него, сидящего в этой дырке было неприятно.

— Ладно. Бывай, «Антиген», — сказал я и пошел дальше обходить позиции.

После обхода я вернулся в свой блиндаж и прямо от входа почувствовал запах горохового супа с тушенкой, который Рома навострился варить из трофейных продуктов. Гороховый крем-суп был порошковый, и его нужно было просто залить кипящей водой. В суп он бросал банку тушенки, и мы были обеспечены едой на два-три дня.

— Держи!

Я протянул ему теплые штаны, которые мне подогнали ребята.

— Да не нужно «Констебль». Мне и так нормально, — с ходу стал отнекиваться он.

«Абакан» по одной ему известной причине не брал себе ничего из трофейных вещей. Он отказался от ботинок и всего, что я ему предлагал, в пользу бойцов, которые больше были на передке. Несмотря на то, что он периодически и сам ходил в накаты, он стеснялся и не считал для себя возможным пользоваться малейшими привилегиями. Я смог всучить ему трофейный автомат, потому что все меняли свои автоматы на трофейные, боясь потерять их. В случае утери автомата с нас могли спросить по полной, а утеря трофейного оружия никого не беспокоила. Бойцы, становясь обладателями нового оружия, тут же сдавали конторские автоматы оружейнику «Люгеру». Рома хотел вернуться домой к жене и сыну. В зоне он осознал, что, совершив преступление, поступил плохо. Для него словосочетание «искупить вину» не было пустым звуком. Он находился здесь именно с этой целью — простить себя и своими действиями показать, что он раскаивается в содеянном. В тот вечер пришлось манипулировать его чувствами, чтобы заставить его взять штаны. Суп был чудесным, и после трехкилометрового обхода был кстати.

На фото боец «Пионер»

Не успели мы доесть суп, как в гости пришел «Горбунок» со своим приятелем «Пионером». Мы поздоровались, и я увидел, что он с удовольствием осматривается и находится в приподнятом состоянии духа. На передовых позициях ему было привычно и хорошо.

— Отлично вы тут устроились, — без лишней бравады сказал «Горбунок». — А мы за «Браунингом». Это больше предлог. Надоело мне в тылу, а просто так не отпускали. Что мы уже там только не делали: и снаряды скомпоновали, и все оружие перечистили, и из подручных средств табличку стрельбы из АГС сделали. Я уже к командиру подошел и прямо спросил: «Зачем нас тут держат?». Он говорит: «Когда нужно будет — узнаешь». Ну мы за пулеметом и напросились. Отпустил.

— Так пулемет не на этой позиции. Он ближе к заводу.

— Да, я знаю.

Он улыбнулся.

— Я вон «Пионера» выгуливаю. Он на войне первый раз.

А мне-то тут просто интересно осмотреться. Как у вас тут все налажено и куда стрелять заодно посмотрю.

— Садитесь. Чаю попьем.

— Не откажемся, — ответил «Горбунок» за себя и своего товарища.

— А ты каким судьбами тут?

— Да я про «Вагнер» давно слышал. Еще в 2015-м в Сирии, — размеренно и не спешно стал рассказывать «Горбунок». — Я тогда там принимал участие в боевых действиях в составе Министерства обороны. Тогда мало кто знал про эту структуру, но мне уже тогда говорили, что ребята там профессионалы своего дела. Так что я загорелся попасть в «Вагнер». Но, прослужив шесть лет, жизнь сложилась так, что меня посадили.

Когда он говорил, он как будто уходил в себя, и казалось, что он полностью отключается от реальности. Грамотно поставленная речь и уверенность в себе выдавали в нем человека интеллектуально развитого и опытного.

— То есть ты успел уже повоевать нормально?

— Да.

Он на секунду задумался и продолжил:

— Я в зоне увидел, что начался набор в «Вагнер». Сразу нашел номер, позвонил в компанию и сказал, что очень сильно хочу к ним попасть, но есть небольшая проблема, и она в том, что я в «местах не столь отдаленных». На что мне ответили:

«Мы вас взять не можем». Для меня было, конечно, обидно.

Я всю свою жизнь воюю. С 2014-го года был на Украине. С «Гиви» воевал и «Моторолой». Всегда хотел связать свою жизнь с защитой нашей страны. Тут война. А я не могу ничем помочь.

— То есть тогда еще проекта не было?

— Я тогда про него не слышал. И вдруг происходит что-то волшебное! По крайне мере для меня. К нам прилетает Главный. Человек с большой буквы. С великим статусом и полномочиями.

— Сам к вам приезжал?

— Да. И задает обычный вопрос: «Кто хочет поехать?». Вокруг была куча сомнений, глупого геройства и нелепого смеха. Люди вокруг не понимали всей важности момента.

А я стою, смотрю на трижды героя России и понимаю, что если уже такие люди к нам прилетели в такие места, то Родина в нас нуждается.

Я смотрел на «Горбунка» и понимал, что он настоящий военный — от портянок до бритой наголо головы. Так мог рассуждать только человек, который рожден для армии и воспитан для защиты Родины. В его выражении лица, когда он это рассказывал, в его интонации не было ни тени сомнения или намека на то, что он мог поступить по-другому.

— Конечно, лично у меня не было никаких сомнений по поводу того поеду я или нет. Честно скажу, я даже не успел подумать и просто уверенно шагнул вперед. Без права выбора вернуться назад в строй. Я всю свою жизнь был военным, да оступился. Вернутся обратно, взять в руки автомат — это большая честь и гордость для меня.

— И много вас записалось из лагеря? — спросил я и посмотрел на «Горбунка» и «Пионера».

— Многие думали, пойти или не пойти. Подходили ко мне с вопросами. Скажу честно, многих я отговорил и не жалею об этом. Это другая война, и в ней нужен опыт.

А мы вот пошли.

— Пошли и правильно сделали, — впервые заговорил «Пионер».

— Несмотря на весь мой опыт, хорошо, что еще была учебка.

«Пионер» молча кивнул в знак согласия.

Он выглядел как среднестатистический русский мужик. Лицо его носило на себе отметины былых боев на гражданке.

С наличием зубов тоже были некоторые проблемы, но телосложением и складом характера он вполне подходил под формат штурмовика.

— У вас, наверное, была обыкновенная учебка, как у нас всех? Медицина? Тактика? — решил я уточнить у «Горбунка», что же такого необычного было у них.

— Учебка — это отдельная история, о которой можно говорить долго.

Он заулыбался, видимо вспоминая отдельные моменты, связанные с ней.

— Гоняли нас по полной! Там за месяц нам дали такое, что я за шесть лет в армии не видел.

— У нас тоже отличные были инструктора. Мне после Чечни и двадцати лет перерыва было интересно. А что за народ у вас был в отделении?

— Да всякие люди были. Кто-то до последнего не понимал, что от него хотят. Кто-то просто приехал, чтобы не сидеть в зоне. Были и патриоты, и те, кто, смотря на все, что происходит в мире, не хотели быть в стороне. У нас же в основном все БСники — осужденные бывшие сотрудники, — пояснил «Горбунок». — В основном многие считали, что они умелые, способные и ничего не боятся. Что выдержат всю нагрузку, все требования и пройдут учебку. Но по прибытии на базу многие поняли, что ошибались. Даже я, несмотря на мой боевой опыт, заблуждался во многом. Учебка была тяжелой, жесткой и суровой. Не многие понимали, что надо все запоминать и учить, что дают инструктора. Большинство это принимали за «дрочку».

— У вас все были из бывших сотрудников и военных?

— Нет конечно! Это отдельная хохма. Нас вместе с «черноходами» соединили. Эти вроде за «АУЕ!». А тут нас всех вместе. И военные, и бывшие «менты», и кого там только не было.

— Ничего себе? — сильно удивился я. — И как? Конфликты были?

— Попадались ребята, которые совсем не понимали. Типа вот вы менты, вот вы бывшие военные, и вы нам не товарищи. Но, когда мы приехали в учебку, это быстро прекратилось. Нас быстро инструктора всех уровняли. Стали и тех, и других называть: «гибонами», «дебилами». Все стали выполнять любую работу. Это вот мне, кстати, понравилось у инструкторов, что не было никакого деления. То есть не было ни блатных, ни «ментов», ни военных. Ко всем относились одинаково. Делили нас только по качествам и тому, как ты себя проявишь в учебном бою.

— А мне пришлось быть таким инструктором. Да и сейчас я им и остаюсь. Обещали благородных животных в зоопарке, а присылают необъезженных мустангов.

— Наши инструктора с той задачей, которую им поставили, справились на сто процентов. Их задача была подготовить именно бойцов. Именно тех людей, которые смогут воевать и помогать друг другу. И вот эта сплоченность, которую они дали нам — сплоченность вот этого коллектива, который у нас вышел, — это действительно много стоит. Потому что, если так посудить, представляешь?

«Горбунок» с усмешкой оглядел всех нас.

— Ну «черноходов» собрать и бывших сотрудников, то есть это нереально на самом деле. Но здесь, в этом проекте, они смогли это сделать. То есть они создали настолько суровые условия, настолько так они все это организовали, что у людей не было выбора, кроме как принять новые правила и забыть про старые. У них был выбор только один — это общаться и по-товарищески помогать друг другу. Инструктора вдалбливали в голову, что именно вот это и нужно делать. Потому что на войне не важно, кто ты там БСник или черноход, или там еще кто-то. Война — это товарищество. Вы должны друг другу помогать.

И за счет этого проект «К» будет работать.

— В этом я согласен с тобой, но и нет. Я уже вижу, что есть люди, которые и тут не понимают, что это за место. Не знаю, может, просто глупые, а может думали, что тут детский сад и с ними возиться будут.

— Понятно, что есть естественный отбор. Что кто-то ушел раньше, слился там. Кто-то не смог, кто-то там морально не выдержал. Были и такие люди — без этого никуда. Все мы люди, все мы разные. Много этапов отбора. До Бахмута, именно до этой самой войны. Как мы называем: «ленточки» или «нуля». Сюда дошли ребята с характером. Именно мужики с яйцами.

Он посмотрел мне в глаза просто и с уважением.

— Которые могут и знают, чего хотят. Поэтому я в Зайцево не хочу сидеть. Скучно там. А тут у вас хорошо. Жизнь кипит. Звуки приятные.

— Ты прав. Я тоже так думаю.

— Продолжу свою мысль. А те, которые приехали суда, как говорится, действительно проебаться или еще что-то там, — они покинули нас намного раньше. Конечно, будет не без потерь, но это война. Не без этого.

— Да. Психологические защиты у всех работают по-разному.

«Горбунок» посмотрел на меня, не очень понимая, о чем я говорю. Для него все было намного проще. Он не думал о мотивах этих людей. Он воспринимал факты такими, какими они были на поверхности.

— Мы разделились естественным путем на две группы.

В одной были те, кто думал, что все прокатит само собой.

А во аторой те, кто воспринимал все серьезно. С первого дня мы стали создавать свою штурмовую группу, в которой каждый был уверен в тех, кто был рядом. У нас был полный комплект: пулеметчик, гранатометчик, и была взаимозаменяемость. Никто не гасился и не прятался от трудностей.

А если у кого-то не получалось, то сами учили всему что необходимо. Мы делали все возможное, чтобы научиться, повоевать и вернуться домой. Возвращение домой — это самая главная цель.

— Серьезный ты человек. И подход серьезный.

Мне все больше нравился «Горбунок», и его образ мыслей.

— А ты чего тогда ко мне в Зайцево подходил?

— Мне просто сказали, что ты тут самый боевой и правильный. Сказали: командир штурмовых групп — «Констебль».

— Прости, тогда не до тебя было.

— Да я не в обиде. Просто не хотелось умереть в первом бою с не очень умным командиром.

Он засмеялся.

— Стремно так погибать!

— Я РПГ у тебя увидел и подумал: «Гранатометчик».

— По сути, да. Лейтенант артиллерии. Нас перед Зайцево еще в одно место привезли. Я урвал себе РПГ. Мне говорили: «Зачем тебе такую тяжесть таскать?». Какая же война без РПГ? Это же самое лучшее, что может быть на современной войне. Кстати, у вас как с этим?

— Полно. Практически безлимит «морковок». Но гранатометчиков мало.

— Ну, это мы исправим. Пошли стрельнем? — по-мальчишески предложил он. — У меня с глазомером все отлично. Могу так навестись, навскидку.

Мы взяли РПГ, и «Горбунок» провел нам показательные стрельбы. Клал он снаряды, как снайпер.

— А ты, значит, и с АТС будешь работать?

— Пока не ясно.

— Тут кстати на днях расчет АГСа из «Пятерки» убили троих украинских диверсантов. Они из АГС обычно из-за ангара дальнего стреляли. Придут утром, отроют станок, накидают немного по запросу и на ночь уходят обратно в Зайцево на оттяжку. Я, кстати, все-таки больше АГС люблю для штурма, а не РПГ, — вставил я про свои предпочтения.

— Одно другому не мешает. И что эти АГСники?

— Ну и они вечером возвращались и засекли в лесопосадке троих диверсантов украинских. Подползли сзади и вальнули их по-тихому.

— Ловкие ребята. Нужно мне с ними подружиться. Вдруг чем-то будем друг другу полезны.

Мы договорились, что «Горбунок» научит бойцов стрелять из гранатометов, и он засобирался в дорогу. После общения с ним осталось такое же впечатление, как от общения с «Басом»: это был человек, на котором держится костяк подразделения, человек-свая.

Темная ночь, только пули свистят по степи…

Едва стемнело, когда ко мне в блиндаж запрыгнул «Зеф» с перебитой рукой. Выглядел он серьезно и сосредоточенно. За то время, что он был в Жениной группе, «Зеф» превратился в настоящего воина. Он перестал пререкаться и выполнял Женины приказы беспрекословно.

— Привет, командир.

— Привет. Что случилось?

— Да, в натуре, подловили нас хохлы. Поползли мы там в одно секретное место. Хотели мочкануть там парочку тел. По теплаку видно было, что их там всего двое. А они там, пидоры, мин понаставили. Вот, зацепило.

Он показал мне руку.

— Пробило кисть осколками.

— Тебя одного зацепило?

— Да. Не мой день. Поеду теперь на больничку.

Он попробовал улыбнуться.

— Давно на воле не был.

— Ладно, давай иди, — стал поторапливать я его. — Выздоравливай.

«Зеф» побежал дальше и я еще секунд тридцать смотрел ему вслед и вспоминал, как я гонял его на полигоне за его своеволие.

Пора было выдвигаться в сторону заправки, чтобы проверить посты и боеспособность пацанов. Среди них было много нового пополнения и мне сложно было доверять им. Мне нравилось передвигаться одному во время ночных обходов, когда я был свободен и принадлежал только себе. Это было время, когда создавалась иллюзия, что у меня нет давящей ответственности за всех бойцов и позиции. За подвоз боекомплекта, вынос раненых и погибших. Нет ответственности перед командиром и ЧВК. Был только я, небо над головою и грязь под ногами.

Я брал с собой рацию и перемещался по траншеям, чуть приглушив звук. Это был своеобразный адреналиновый квест.

Я шел, прислушивался к звукам ночи и был взведен, как пружина, от потенциальной опасности. Многие позиции я знал наощупь. Какие-то, вновь вырытые, были для меня, как «терра инкогнита». Передвигаясь по траншеям, я успевал повидаться со всеми бодрствующими бойцами и перекинуться с ними парой слов. Кого-то нужно было нахлобучить, а кого-то подбодрить. Так само собой получилось, что жизнь этих мужчин разного возраста стала зависеть от меня. А моя жизнь в прямом смысле завесила от них.

Помимо этого, походы были для меня самым лучшим противоядием от холода и скуки. Умение разнообразить свою реальность — это свойство психики взрослого человека. Скука, как неприятное эмоциональное переживание, имеет очень простую функцию — она говорит нам, что все, чем мы занимаемся, это обыденно и понятно. Скука говорит, что мозг нуждается в чем-то новом. Именно скука толкает людей к обучению, путешествиям и новым контактам с людьми. Я любил расспрашивать некоторых вновь прибывающих бойцов про их жизнь до СВО. Каждый человек был новой, непрочитанной книгой, которая хранила в себе неповторимую информацию.

Эта ночь была морозной и светлой, из-за огромной круглой луны, низко висевшей над землей.

«Движение — это жизнь!» — думал я, когда заметил в десяти метрах впереди по траншее фишкаря, который сидел, укутавшись в спальник, как немец под Москвой. Издалека он был похож на известного «Ждуна», или большой неопрятный кулек. Я осторожно и незаметно подкрался к нему сзади и приставил нож к горлу. Он напрягся в своем коконе и не проронил ни звука. Пока я не заговорил, он не понимал, свой я или чужой.

— Спишь сука? — прошептал я.

— Нет, — ответил он. — У меня глаза открыты.

— Ты труп. Ты понимаешь это? Что из-за тебя, долбоеба, нас всех могут вырезать, — шептал я ему в ухо. — Они бы убили тебя и пошли дальше по окопам, закидывая нас в блиндажах гранатами.

— Я понял…

— Что, сука, с вами не так? — злился я. — Вы же пришли, чтобы выжить и пойти на свободу. А делаете все, чтобы вас тут положили.

— Я не спал. Просто замерз очень, — пытался оправдываться он.

Мороз и их неспособность перестроиться и понять, что тут не игра «Call of Duty», а реальная война с реальным противником, делали бойцов уязвимыми. Нужно было что-то придумывать, чтобы формировать более зрелое поведение. Есть такое направление в психотерапии, как бихевиоризм. От английского «behavior» — поведение. Бихевиористы утверждали, что для формирование нового поведения просто нужны стимулы. Кнут, чтобы создавать неприятные стимулы в виде боли и нужды, и пряники, чтобы поощрять тех, кто меняет свое поведение. Осталось решить, что мы можем использовать в качестве кнута и пряника?

«Что работало в тюрьме?» — задумался я.

В тюрьме и зоне работали «понятия». Кодекс правил, за нарушение которых проштрафившийся мог быть наказан. И если не работает индивидуальная ответственность, нужно ввести групповую. Как в войсках Чингиз-хана за косяк одного наказывалась вся группа вместе с командиром. Командир группы и бойцы должны были сами принимать меры по отношению к безответственным бойцам. Нужно поместить их в привычные для них условия «понятий» и «спроса» за их нарушения. Только «понятия» тут были военные, и «спрос» был по всей строгости военного времени. Здесь, как в зоне, постепенно должно сформироваться понятие, что подставить своего командира и товарищей — «западло». Должно быть «стремно» уснуть на посту и подвергнуть опасности «братву». Ну а если это случится, то группа сама будет «спрашивать» и учить новых бойцов понятными для них методами.

Я согласовал с командиром санкции, и мы стали штрафовать их на деньги. Не ответил по рации вовремя, когда была перекличка по «прогнозу погоды», минус пятьдесят тысяч. Заснул на фишке — минус сто тысяч от зарплаты! Но с заключенными это не сработало. Деньги не являлись для них ценностью. Деньги были некой абстракцией, которая будет им выплачена в случае физического выживания. Да и пришли они сюда не за деньгами. Они пришли сюда за свободой! Но почему-то никак не могли сообразить, что мертвый человек не может быть свободным. Не было ни одной ночи, чтобы кто-то из них не пропустил связь. В этом случае мне приходилось бежать на эту позицию самому или посылать трассера. Воспитание взрослых при помощи штрафов оказалось совершенно нерабочей схемой.

Вечером ко мне пришел Женя, и мы за чаем разговорились о дисциплине и методах ее поддержания среди нашего контингента. Во время задушевного разговора Женя стал рассказывать хохму, которая произошла совсем недавно в его группе.

— Есть у меня два коня деревянных. Из последнего пополнения. Редкостные пассажиры. Показываю им место, где вырыть блиндаж, и объясняю им, как распределять ночью время, чтобы они могли по очереди нести вахту и спать.

Женя сделал почти театральную паузу.

— И что ты думаешь?

— Не вырыли?

— Вырыли. Но! Прихожу к ним ночью. Оба спят — собаки.

Я тихонько вытащил у них автоматы. Бужу и воспитываю! Основательно воспитываю! Заставляю их укреплять блиндаж еще лучше!

Женя смотрит на меня и делает несколько глотков чаю.

— На следующую ночь эти уроды опять спят. Автоматы веревками к себе привязали и лежат, думают, что они короли ночи!

Женя возмущается, как монашка в публичном доме.

— Я им автоматы разбираю. Вытаскиваю магазин. Снимаю все полностью и уношу. Утром эти отморозки начинают бегать и искать запчасти. Приходится их проучить еще раз с привлечением более сознательных бойцов. И они у меня опять копают! Практически трехкомнатную квартиру выкопали за свои ночные косяки.

— Исправились?

— Хера с два! — радостно кричит «Айболит». — Ночью вход ветками заложили в блиндаж и опять спят. Смотрел фильм «Бабло»? Там были два обморока-карманника! Эти такие же! — уже в запале орал «Айболит». — Я уже не выдержал. Поднял их и заставил копать всю ночь траншею и окопы. Ну и повоспитывал, конечно. Как так можно жить? — недоумевал Женя.

— Загадка? Хотя ответ простой. Они идиоты. Просто идиоты.

Ночью я пошел на точку «Дядя Вася». Мне нужно было там сделать перевязку и встретиться с нашим оператором дрона «Пегасом». У нас с ним появилась традиция — каждый вечер я отсматривал видео, которые он снимал для командира. Помимо этого, мне должны были привести туда пополнение из Зайцево. Привычным маршрутом я добежал на точку, где добрые медики и «Кусок» накормили меня макаронами с мясом.

— Ешь «Констебль». Это тебе за помощь разведке в деле освобождения Донбасса от немцев!

— Откуда у вас такая хавка? — удивлялся я. — И помидорчики, и огурчики, и мясо козырное?

— Бог послал. И разведка, — подмигнул мне «Кусок».

Пока меня перевязывали, на «Дядю Васю» стали подносить «двухсотых» и «трехсотых». Оказалось, что мою группу, которая шла ко мне на пополнение, за двести метров до завода полностью разобрали: из девяти человек целым остался только один. Два человека погибли, а шестеро получили ранения. Сопровождающий повел их по открытой дороге, и их накрыло минометом. Я смотрел на два мертвых тела, которые принесла группа эвакуации и думал о несправедливости их судьбы. Эти два неизвестных мне мужчины погибли, не дойдя до ЛБС и не сделав ни одного выстрела. Размышления мои были гипотетические и не вызывали сильных переживаний. Я воспринимал факт их смерти как случай на войне. Ко мне подошел «Бас» и тоже молча стал рассматривать погибших.

— Воля Бога, — сказал я. — Нужно теперь у командира новых просить.

— Царствие небесное, как говорится, — негромко сказал «Бас», — Слушай, я тут танковый капонир нашел и там снарядов много.

— Где? На планшете покажешь?

Я посмотрел на «Баса».

— Опять ты лазишь, где командиру не положено?!

— Давай планшет открывай. Занесешь. Скажешь, что мои с эвакуации нашли случайно.

Я открыл программу, и «Бас» объяснил мне, где находится капонир.

— Вот, получается, где поворот налево. И вот эта первая лесополка возле дороги. Дальше там сад. Там еще такой домик, типа пасеки. И за этим домиком окоп. А рядом капонир, где танк тот заезжал и заряжался, наверное? Там БК танковое осталось.

«Бас» посмотрел на меня, как будто я был глухонемой, а ему нужно мне было объяснить очень важную информацию.

— Но подорвать его было нечем. Кроме гранат ничего не было с собой. Но сам понимаешь, подрывать танковые снаряды гранатой большого желания не было. Ни шнура не было — вообще ничего. Там пораскидал что смог, — закончил он свой монолог диверсанта-одиночки.

— Хорошо. Вызывай эвакуацию с Зайцево. Пусть вывозят «трехсотых», потом «двухсотых».

— Слушай, я этого «Харона», который за ними приезжает, наверное, придушу. Он, сука, боится сюда подъезжать. Доедет до крайнего ангара, а пацанам триста метров бегать туда носить «трехсотых». И сами рискуют, и раненых подставляют из-за того, что, видите ли, ему тут небезопасно.

— «Бас»… Я на него повлиять не могу. Расскажи командиру или «Птице».

— Да я так… Душу излить. А то тошно. С чаем еще непонят-ка. Говорю им, зачем нам чай рассыпной? Где его заваривать в окопах? А они шлют и шлют. Кофе нужен, или чай в пакетах! — злился он.

— Пусть это будут твои самые серьезные проблемы.

Пора мне.

Я взял свой автомат и пошел искать летающего коня — «Пегаса».

«Пегас» дремал в одном из помещений. Проснулся он с полтолчка. Оказывается, сегодня он подлетал очень близко к Бахмуту и заснял обычную жизнь в этом городе. В нем все еще работал рынок «Мясной». У колеса обозрения все еще ходили и ездили на велосипедах люди. При этом по городу передвигалась военная техника и вражеские солдаты. Город, в котором очень тесно переплелись война и мир, приспособился и жил по своим новым законам. Часть мирных так и не покинула свои квартиры и дома и надеялась то ли на ВСУ, то ли на чудесное спасение. Легенда про «Фортецю Бахмут» утешала умы граждан по всей Украине.

— Что думаешь про это «Пегас»?

— Думаю, что спать хочется, — просто ответил он.

«Пегас» — молодой худощавый зек прекрасно владел искусством пилотирования дронов. По нему было видно, что он внутренне не согласен с критикой в свой адрес со стороны командования. В такие моменты он забавно краснел, надувался и молчал, сдерживая свое возмущение. После этого, он сливал свою злость, тихонько бубня себе под нос свои недовольства.

Он любил залетать глубоко в тыл к украинцам, из-за чего мы потеряли несколько дронов, но это того стоило. Сведения, добытые им, были бесценны. Мой «Мавик-3» был тоже потерян в один из таких вылетов, но я не был в претензии. К «Пегасу» у меня никогда не было никаких вопросов, как к любому автономному и самостоятельному мужчине. Насмотревшись видео, я стал собираться домой. Вышел на командира и сказал, что подкрепления мы не получили и попросил прислать завтра новую группу. Командир пообещал поскрести по сусекам и насобирать мне в Клиновом и Зайцево лишних людей, которых можно будет отправить ко мне.

Пока я пробирался на свои позиции, я вспоминал два тела, которые мирно лежали и никуда не спешили.

— Господи, если ты решил, что все, то я готов к встрече с тобой. Мне, конечно, страшно умирать. Я же, Ты знаешь, человек тревожный. И умирать мне не хочется. Но если вдруг ты так решил, то я готов, — шел я и разговаривал с Создателем всего сущего, по воле которого мы все здесь живем и умираем. — Но если Ты считаешь, что время мое не пришло, и я могу принести какую-то пользу… Я, конечно, не буду против. Вот и все, что я хотел бы Тебе сказать, Господи.

Так день за днем я начал осваивать ремесло под названием «Военное дело». Мой прошлый опыт войны — это диверсии в глубоком тылу врага. Нас забрасывали в горы, и мы бегали там, добывая разведданные. Наводили артиллерию и авиацию. Сидели в засадах и прикрытии. Здесь все было иначе. Это была настоящая позиционная война: с штурмами окопов, взаимодействием с соседями и артиллерией. Я учился командовать подразделением, выстраивая оборону и наступление. Я собирал информацию, анализировал ее, передавал командиру и получал от него приказы по дальнейшему продвижению. Очень важную информацию я передаю не в открытом эфире, а через посыльных, которые носили в Зайцево мои докладные записки. По ночам мне приходилось командовать подразделением и нести службу рядового фишкаря, чтобы дать поспать Роме.

Идем дальше

— «Констебль» — «Айболиту», — разбудила меня утром рация.

— На приеме.

— Группа эвакуации пришла. У меня два «триста» легких и два «двести». Помнишь, про двух чудил тебе рассказывал?

— Ага.

— Сто двадцатый миномет прилетел к ним в трехкомнатную квартиру. Прямое попадание.

— Карма. Царствие небесное, — грустно произнес я. — Ну хоть выспались пред смертью.

Группу эвакуации пришлось собирать с нуля, потому что старая предприняла еще одну попытку вынести наших погибших с заправки и попала в переплет. В эвакуацию попадали по разным причинам. Кого-то назначал командир, а кто-то пытался избежать штурма. Когда начиналась работа, все понимали, что нет возможности ни избежать этого, ни бросить товарища. За это следовало наказание. Приказ нужно было выполнять. Многим это было не под силу, потому что они психологически боялись минных обстрелов. В эвакуации, в конечном итоге, собрались те люди, кто не боялись обстрелов, и так выполняли задачи, которые им были поставлены. Раненого «Макса» проносили через мою позицию, и ребята пережидали обстрел в моем блиндаже.

— Куда попало? — спросил я у него.

— Стопу разорвало, — морщась ответил он.

— Что там было?

— Да, что обычно, — глядя на меня, ответил «Макс». — «Птицей», заместителем командира, была поставлена задача эвакуировать из серой зоны наших «двухсотых». Придя в три часа ночи на подвал в «Аид», мы выспались до восьми утра и примерно в девять утра выдвинулись. Это была третья попытка их вытащить. Первый раз днем мы не смогли из-за минного обстрела, а когда попробовали сделать это ночью, просто не смогли их обнаружить. Ночи на Донбассе очень темные.

Он взял бутылку и отхлебнул из нее пересохшими губами.

— Не спеша выдвинулись к заправке. Как обычно, были незначительные обстрелы. Никто на них никакого внимания не обращал. Пошли мы всей группой. Нас было десять человек. Мы растянулись, чтобы снизить возможность поражения. Между людьми было десять шагов, потому что огонь со стороны украинцев стал активнее. Получается, мы растянулись больше, чем на сто метров. Подойдя уже ближе к заправке, я приказал остаться Женьке с пулеметом для прикрытия.

С РПК — ручным пулеметом Калашникова — было сложно передвигаться и сдергивать «двухсотых», чтобы обнаружить, заминировали ли хохлы «двухсотого» или нет.

— Отличная у тебя память, — похвалил я «Макса», мне хотелось поддержать его хоть как-то.

— Я один выдвинулся от своей группы, примерно на метров семьдесят. Зашел на заправку, которая была разрушена. Внутрь здания я заходить не стал, а просто пробежался вокруг, понизив силуэт. Я не видел живой силы противника и по мне не велся стрелковый огонь. Я обнаружил троих мертвых украинцев и двоих наших. Одного я сдернул кошкой. Взрыва не произошло. Рабочий момент прошел успешно. И, как только я накинул кошку на второго, перед лицом полетели осколки от стены. Скорее всего по мне стреляли из АК с дульным тормозом, потому что звуков выстрела я не слышал. Я упал и прижался к земле. Скинул веревку и стал ждать пока огонь не прекратится. Потом встал и побежал змейкой к нашим позициям. Увидел ров и прыгнул в него. В этот момент мне сообщили: «Кто-то из ваших “триста”!». Я вскочил и побежал к нашей группе и увидел, что один из наших получил ранение в лицо средней тяжести. Он был напуган и адекватно не оценивал ситуацию, потому что ранение в лицо дезадаптирует человека. Мы стали его эвакуировать, а по нам продолжали стрелять. Мы с Женькой стали прикрывать группу. В это время над нами зависло три птички-корректировщика. Я приказал всем отступать, потому что забрать «двухсотых» не было возможности из-за минного обстрела, который начался. И тут мина накрыла нас двоих. И меня, и Женьку. Осколки попали в стопу и мне и ему. Я попытался бежать, но ничего не получалось. Хруст в ноге и дикая боль не давали это сделать. Я приказал «Безе» отходить и прислать за мной группу эвакуации. Доложил командиру что я «триста». Отполз к дереву и занял позицию с пулеметом. Когда пришла группа эвакуации, начался настоящий минометный обстрел. Огонь был очень плотный. Меня потащили. Пацаны менялись на ходу. К нам присоединился Ромка — твой заместитель — и стал им помогать.

Пока «Макс» рассказывал, минометный обстрел прекратился, и ребята понесли его дальше.

Мы продолжали стоять на месте и готовиться к продвижению от заправки на запад, чтобы выровнять свой квадрат.

На западе украинцы укрепляли свои позиции, которые нам предстояло брать. Там находился тот самый блиндаж с сетью траншей и окопов. «Пегас» показывал мне видео, на которых было видно, как им подвозили калиброванные бревна для сооружения укреплений и траншей, и они постоянно что-то строили и рыли. Раз в пять дней, у них проходила ротация. Все было организованно по натовским образцам. Мы же больше напоминали пиратов, которые живут тем, что добудут в бою. Конечно, нам доставляли наш БК, но подпитываться трофеями ребятам нравилось больше. До ротации нам оставалось в лучшем случае пять месяцев, и поэтому у нас не возникало мыслей о скорейшем выходе в тыл. Расслабляться было некогда, да и незачем.

«Пятерка» вела ожесточенные бои за Клещеевку, а РВшники с боями пробивались по Опытному. Мы не могли двигаться вперед, в сторону Бахмута, чтобы не попасть в тактическое окружение. Ромка многому научился и с легкостью подменял меня на рации. Он знал форму доклада и постановки задач подразделениям. Выходил в эфир и отдавал приказы от моего имени, когда мне нужно было отлучиться.

— Я пошел, — поставил я его в известность и выдвинулся на точку.

— Удачи.

Рома забрал у меня станцию и пошел в сторону заправки, куда ему нужно было отнести воду и батарейки для раций.

Я знал, что Ромка очень хотел вернуться домой, чтобы увидеть своего маленького сына. Всякий раз, когда я на него смотрел перед уходом, эти воспоминания вызывали тепло и симпатию к нему. И мне хотелось, чтобы его мечта осуществилась, и он выжил. Но всякий раз прощаясь на передке, мы оба понимали, что можем больше не встретиться. Я мог не дойти до штаба, а он мог попасть под обстрел и задвухсо-титься. Причин больше никогда не увидеться было больше, чем причин увидеться снова.

«Мои обязанности сейчас напоминают работу кризисного менеджера, — размышлял я по дороге до «Ангара». — После того, как мы выжили в неразберихе первых недель, мы более-менее сложились как подразделение, и теперь необходимо дальше увязывать военные задачи с бытовыми. Я не заканчивал циркового училища, но чувствовал себя акробатом, который едет на одноколесном велосипеде высоко под куполом цирка и одновременно жонглирует гранатами и рацией».

При последнем посещении штаба я попросил командира назначить мне толкового заместителя, и он пообещал мне, что по возвращении «Викинга» из госпиталя мне станет легче. «Викинг» все не возвращался и не возвращался. Где-то далеко на западе, в районе Клещеевки, за которую шли ожесточенные бои, сильно долбила артиллерия. Перед Клещеевкой шла железнодорожная насыпь, которая огибала район с двух сторон, а все господствующие высоты, были заняты противником. «Пятерке» приходилось наступать снизу вверх, подставляя своих бойцов под непрерывный и убийственный огонь. Остатки домов в самом поселке были связаны между собой туннелями и траншеями. Каждый дом представлял из себя, если не самостоятельный «опорник», то место, за которое приходилось биться. Через Клещеевку проходила важная автомобильная дорога, по которой украинцы регулярно подвозили подкрепление и вооружение. Из Бахмута и из Часова яра они могли в любой момент подтянуть свежие силы для контратаки.

«Пегас» показывал мне, как украинская тяжелая техника — танк и МРАП — выехали практически вплотную к позициям «Пятерки» и долбили по ним в упор. Я видел, как снаряд попал в блиндаж и оттуда мешком зеленого цвета вылетел наш боец, нелепо маша в воздухе конечностями. Он рухнул на землю метрах в десяти от места взрыва и не двигался.

— Почему они в них не стреляли? — непонятно кого спрашивал «Пегас».

— Куда? В лоб танка? — удивлялся я. — Так понту нет.

Да и из окопа им не высунуться. Смотри, танки поддерживают крупнокалиберными пулеметами с господствующих высот. Вот эта растительность мешает нашим ПТУРщикам работать по вражеской броне. Украинцы это знают и при движении из Бахмута в сторону Клещеевки прячутся за плотным рядом тополей, насаженным вдоль дороги.

«Пегас» кивал с недовольным лицом и злился на безысходность сложившейся ситуации. Он всеми силами пытался справиться с неправильным устройством этого мира, который никак не хотел вписываться в его идеальные представления.

Я вернулся из мира воспоминаний в реальность и, быстро перебежав дорогу, оказался на территории завода. После попадания на территорию нужно было быстро пробежать еще пару сотен метров, нырнуть в «Ангар» и спуститься в подвал. Логистическая цепь перемещения до ключевых точек была длинной: основной штаб находился в Клиновом, из Клинового припасы и люди доставлялись в Зайцево; между этими населенными пунктами был еще один опорник, созданный для ускорения процесса доставки грузов. А между Зайцево и «Ангаром» мы разбили несколько промежуточных точек, которые помогали нам быстро и оперативно доставлять все, что нужно, на передок и вытаскивать оттуда «трехсотых», погибших и трофеи. В Клиновом сидел мой приятель «Сезам». Именно он руководил доставкой и забором всего необходимого между Клиновым и Зайцево. В полутора километрах от Зайцево был разрушенный мост через реку Бахмутку и зеленый старинный особняк девятнадцатого века. Он, как и мост, был основательно разрушен, но под ним находилось обширное бомбоубежище, которое мы и оборудовали под промежуточную базу — «Шкеру». «Шкериться» на Донбассе значило «прятаться». Это место полностью соответствовало званию схрона. Дальше было еще одно место под названием «Трубы» — огромного диаметра канализационные трубы, которые были проложены под трассой с оборудованной внутри комнатой в пятьдесят квадратных метров. Далее располагался сам завод «Рехау», с его гостеприимными подвалами под цехами. На каждой из позиций был оборудован пост с группой людей, которые передавали друг другу грузы.

Когда мы приехали, у нас не было ни одного технического средства передвижения и вся переноска грузов и тел, осуществлялась вручную. Первые пять дней группы эвакуации и доставки совершали нечеловеческие усилия, чтобы на передовой было БК, а раненые попадали в госпиталь и оставались в живых. Мороз стоял за двадцатку. Именно тогда первый командир эвакуации получил по голове за то, что его бойцы разбрасывались добром по дороге. Первый мотоблок нам дали пользоваться соседи — РВшники. Это значительно облегчило нам нашу работу.

Я вспомнил, как разговаривал об этом в Зайцево с «Сезамом», куда он приезжал за ранеными.

— Где вы «буханку» нашли?

— В гараже одном стояла, сиротинушка. А что? У меня же теперь три рукастых механика! — хвастался он. — Херак! Херак! Завелась — поехала. Я же тут вешался первое время.

«Сезам» зло улыбнулся, вспоминая первые дни.

— Эвакуация в Зайцево пацанов тащит, передают: «Срочно нужно приехать!». Бывало такое, что за сутки восемь рейсов делаешь. А уже спать охота. Глаза слипаются — сил нету! За полчаса долетаешь туда, сидишь ждешь. Эти гребаные прилеты: то там упадет снаряд, то тут. А ты сидишь и ждешь, когда они притащат «трехсотого». Передают: — «Идем пока, жди».

Когда он рассказывал мне это, он переживал и как будто хотел, чтобы я понимал, что ему тут тоже не просто, хоть он и не на передовой. И я понимал и чувствовал вместе с ним эмоциональный коктейль из страха и злости. «Сезам» делал для нашего подразделения не меньше остальных. Он был одной из частей фундамента, на котором держалась остальная конструкция. Человеком, на чьих хозяйственных талантах держалась доставка.

— Сидишь и ждешь, когда притащат. Раньше же пешком все, чтобы не раструсить. Потом мы нашли «квадрик».

Механиков вот недавно нашел нормальных. Начал потихоньку рукастых собирать. Первый «квадрик» отогнал. Маленький тракторенок сделали. Потом два мотоцикла отогнал на эвакуацию. А сейчас вот сделали два больших трактора!

— Теперь точно будет полегче, чем в тот день, когда танк нас разобрал, — вспоминал я. — Там же тридцать «триста» и шесть «двести» было.

— Это был полный бардак! А самое интересное че? Я же не медик! Хер его знает, правильно их там перебинтовали или нет. Помню, учили, что, главное, это артерии перетянуть. Загрузили их и говорят: «Топи!». Ну я понял для себя: «Похер, что орет. Орет — значит живой. Да, больно. Потерпи браток.

Зато выживешь».

«Сезам» задумался.

— Страшно было. Очень. Я же и «Моряка» потом забирал вместе со всеми — с разведчиками нашими из группы «Серебрухи». Там целая машина была «двухсотых». Я этим, кто привез их, говорю: «Открой. Там мой близкий где-то». Там двое наших еще было: «Фармацевт» и молодой один. Хороший такой парнишка. Я «Моряка» там искал, искал и смотрю, он… — «Сезам» запнулся, — лежит. Глаза открыты. Хер знает почему.

Я ему их закрываю, а они открываются. «Жека, задолбал ты, — говорю, — закрой глаза!». Я ему закрываю их, а он опять открывает… Не знаю, че такое. Плохо было. Мы вместе все записались втроем — «Матрос» и «Банур». Дружили мы.

Он опять грустно посмотрел на меня.

— Плохо было. Когда не знаешь «двухсотого» — легче.

А после этого уже похер все стало. И «Банура» тоже жалко.

На данный момент работа эвакуации и доставки до завода была более-менее налажена. Самой большой проблемой были колеса. Все дороги были усеяны осколками и бытовым мусором. Колеса пробивались чуть ли не ежедневно, а взять новых нам было негде. Наши умельцы клеили старые покрышки любыми подручными средствами, поэтому наш автопарк был похож на дорожный транспорт острова свободы, Кубы, где машины не менялись с шестидесятых годов прошлого века.

«Пидары»

Я спустился в подвал и приземлился у печки. Есть я не хотел, а кофе с хорошей сигаретой выпил с удовольствием. Трофейные сигареты «Compliment» мне недавно передал «Айболит». За распитием кофе мы, как обычно, обменивались ничего не значащими фразами с «Басом», «Куском» и другими бойцами из РВ, которые были здесь. Поговорить удавалось урывками, так как «Кусок» и «Бас» постоянно работали на рации, координируя работу своих эвакуационных групп.

— Вчера, кстати, у нас вышел спор сексуального характера, — с улыбкой заявил «Бас». — «Кусок» вон не даст соврать.

— со мной? — испугался «Кусок», ожидая какой-то подставы со стороны пацанов.

— Так ты же его и начал, — напирал на него «Бас». — С хохлами пленными кто разбирался?

— Ни фига себе у вас тут жизнь интересная! Что тут происходит? — встрял я в разговор.

— РВшники вчера притащили двух пленных, «Беда» позвал меня, — кивнул он в сторону бойца, сидевшего справа от меня, — говорит: «Пошли, допросим их». Мы с ними там разговорились. Я даже не знаю, заблудились они там, что ли. Как они попали, двое барбосов этих?

— А! Вон ты про что! — обрадовался «Кусок», что с ним просто шутят. «Кусок», как старый сиделец, всегда был немного «на измене» и постоянно переживал, что его хотят подставить.

— Мы пока их допрашивали, они поняли, что резать на куски их не будут. Убивать тоже. Допросят, да и отправят дальше на фильтрацию. И тут этот, — «Бас» кивнул в сторону довольного «Куска», — их и спрашивает, как они нас называют. Те давай ломаться как девочки-восьмиклассницы.

— Я им и говорю: «Давай говори правду. Ничего не будет!», — влез в рассказ «Кусок». — Хохол этот стал переживать: мол, вы же не расстроитесь? Мы ему пояснили, что мы не из тех, кто расстраивается из-за слов. Ну он и говорит: «Мы вас пидорами называем». Тут «Бас» влез в базар.

— Ага. Я говорю: «Стоп! Это плагиат! Это мы вас пидорами называем. Вам нужно придумать что-то другое! Вы чего пидоров не любите? Они же вам всем миром помогают: и Европа, и Штаты. Для вас это слово должно быть не оскорбление, а вазелин на душу». Поржали, короче, с ними, и их увели дальше. Такие дела. Хмм… Пидоры.

Постепенно все разошлись, и мы остались с «Басом» одни. Я стал его расспрашивать про дела в его хозяйстве и про взаимодействие с соседями.

— Да нормально все. РВшники в большинстве своем неплохие ребята. Есть, конечно, некоторые, которым бы я в печень дал, но в основном серьезные бойцы. Особенно вот этот, что тут сидел, — «Беда». Они же создавались как разведка. Типа лучшие из лучших! Элита! И командир их, «Конг», отличный мужик. Ты же сам видел: он еще с Попасной ими командует. Без отпусков, как мне сказали, воюет.

— Да. Серьезный командир.

— Мы же с «Максом» тогда хотели или к тебе, или к ним ухо дить от этого… прости Господи. Я у них тут кое-какие боеприпасы беру по дружбе. А что им? Они же по домам в Опытном идут. И снабжение у них получше нашего. Там, видимо, их глав ный с нашим самым главным в друзьях. У них и «трубы» какие хочешь, и мины на выбор.

— У нас уже тоже кое-что появилось, — заметил я. — А остальное, ты нам поможешь у них выменять.

— У них и теплаки и «ночники». Все, что захватили, — все их. Для работы. Используй — не хочу. А мы все в штаб тащим.

А они уже там решают, дать нам назад или не дать.

«Бас» так искренне возмущался несправедливости этой ситуации, что становилось грустно и хотелось поддержать его, чтобы он не рвал себе душу.

— Да Бог его знает, когда вы посчитаете нужным дать мне этот теплак, если хохлы вот прямо рядом. Я вот выходил, когда с Вальком… Я их слышу, но не вижу. Они были вот в этом саду — понятно, что у них там что-то нарыто было. Из-за деревьев их и не видно совсем. Но в темноте, если бы был у нас хоть один прибор, можно было видеть вообще замечательно.

— Им тоже тут нелегко. И пацанам из «Пятерки», которые Клещеевку берут, — перевел я разговор на другую тему. — Мне командир РВшников рассказывал, что недавно у них группа погибла. Восточнее «Торгового Центра», который они взяли, стоят маленькие такие домики двухэтажные. Позапрошлого века строения. И дальше — трехэтажки. Группа в дом запрыгнула и зашла на второй этаж. А грузины-наемники, которые там воюют, штурманули и взяли первый этаж под ними. То есть наши на втором, а грузины на первом. Грузины предлагали нашим сдаваться. Наши, понятно, послали их нахуй. Бились, бились. БК кончается. Паренек один в окно сиганул и к нашим прибежал. Пытались они им помочь, а, когда дом отбили, увидели, что там все погибли. Грузин главный после на связь выходил. Мол, присылай командир еще группу. Давление психологическое такое, значит.

— Доберемся мы и до грузин. И до поляков. Это вопрос времени. «Конг» за своих, я думаю, не попустит.

— Ладно, пока есть час еще пойду полежу у вас там на ящиках в комнате.

До того, как РВшники взяли эти позиции, здесь располагались украинские военные. В дальней комнате, где было оборудовано спальное место, было тесно и уютно. Тут, как и везде, были слышны «прилеты», но здесь они звучали тише, и это создавало ощущение большей защищенности, чем в других местах этого здания. Я прилег на ящик из-под натовских снарядов с чешской маркировкой и повернулся на бок. Мой взгляд уперся в рождественскую открытку, на которой был нарисован ангел с золотистым нимбом. А рядом с этим рисунком был написан текст на украинском языке. Текст был написан детским почерком и адресован украинскому солдату, которого девятилетняя девочка Лена, поздравляла с наступающим Новым годом. Точно такие же письма мы получали от наших школьников, когда я был в Чечне. В этом письме были любовь и тепло, на которые способны только дети. Я читал его и мне были понятны ее слова: «Дорогий солдат. Бажаю Toбi в новому роцi щастя i миру над головою. Здоров’я Toбi i твoiм друзям з якими ти служит. Cnacибi Toбi що ти охороняеш мiй сон i мене.

Нехай Дiд Мороз принесе Toбi подарунки i ти зможеш поТхати на Новий piк додому до батькiв. 3 любов’ю. Лена. 9 рокiв».

Это письмо было обезличено и адресовано любому солдату, который его читал: украинскому, русскому, американскому, польскому — любому неизвестному солдату, который находился под пулями и снарядами на передовой. И, несмотря на то что оно было написано нашему врагу, я воспринимал его как письмо, адресованное мне. В данный момент я был тем солдатом, который нуждался в тепле, заботливом слове и пожелании вернуться домой целым и невредимым.

Я был тем солдатом, который бы с удовольствием поехал на Новый год к родителям, чтобы встретить его среди друзей и родных. Это письмо объединяло, а не сеяло зерна войны. Оно было про простые и вечные ценности, которые так необходимы каждому.

Любая война заканчивается миром. Отдельные люди и народы перестают ненавидеть и убивать друг друга. Они садятся за стол переговоров, начинают ездить друг к другу в гости и разговаривать. Я видел много фильмов, когда американские ветераны встречались с японскими и вьетнамскими солдатами, которые воевали по разные стороны фронта.

— Спасибо тебе, девочка Лена, от солдата. Быть может, через несколько лет я смогу встретиться с украинскими десантниками, которые сидят по ту сторону, и смогу поговорить с ними не только о том, как мы убивали друг друга, но и о чем-то хорошем, — прошептал я, закрывая глаза.

Я подремал пару часов и стал собираться обратно. От постоянного недосыпа и усталости организм вошел в состояние «тревожного дельфина» — у меня стали возникать слуховые галлюцинации. Я стал слышать невнятный шепот сопровождавшийся тихой, спокойной музыкой. Было такое ощущение, что я с легкого похмелья, но без головных болей.

Зрение стало резче и контрастнее, как будто я смотрел на мир через черно-белый фильтр. Тревога стала настолько привычной, что в минуты, когда она пропадала, я тревожился о том, что не тревожусь. Я посоветовался по этому поводу с нашими медиками, и они поставили диагноз «контузия».

— «Констебль»! Тебе нужно прокапать «Магнезию». Это важный! Если хочиш имет голова после война, — сказал похожий на арабского шейха медик «Талса».

К нам в отделение стали постепенно возвращаться те, кто получил легкие ранения в первые дни. Их быстро латали, восстанавливали в том месте, где мы встретили первых Кашников, и возвращали назад. Я очень ждал возвращения «Викинга». Это было детское ожидание волшебника в голубом вертолете, который прилетит и облегчит мою жизнь, как обещал «Крапива». Однако это длилось так долго, что в один момент я уже перестал ждать и думал, что «Викинг» не вернется, а уедет в другое подразделение.

— Привет, Констебль, — тихо сказал «Викинг», запрыгнув ко мне в окоп. Следом за ним запрыгнуло еще несколько бойцов.

— Вот, пополнение привел.

— Здорово! Ну наконец-то! — обрадовался я ему как ребенок заводному паровозику. — Как ты? Все ок?

— Да, — сказал он и посмотрел на меня взглядом раненого олененка. — Я жив. А «Серебруха погиб»…

— Да, погиб… Здорово, что ты вернулся. Я уже тут подустал один. Возьмешь на себя северное направление? Мне самому сейчас везде рулить приходится. Не набегаешься. И работать, и бойцов в тонусе держать, и в штаб бегать. Ты вовремя вернулся! — бодро стал говорить я, надеясь на его ответный энтузиазм.

— Я, наверное, не смогу командовать. Может, просто какую-то позицию мне дашь?

— И все?

Он посмотрел на меня грустными, просящими глазами.

То, что произошло с «Викингом», можно было назвать феноменом, который запечатлел на своей картине известный американский художник и военный корреспондент Томас Ли. Боевая психическая травма, или посттравматический синдром, в простонародье называемый «взглядом на две тысячи ярдов». «Викинг» сдулся. Мне было страшно, потому что я видел, что он не сможет управлять подразделением. Вся ответственность так и останется на мне. Человек, который учил меня, как ориентироваться в программе корректировки огня, стал зависать и путаться в этом простом для него деле. Он превратился в большого беззащитного и испуганного ребенка.

Я отправил его к Жене, чтобы он дал ему позицию и несколько бойцов в подчинение. Нужно было посмотреть, на что он способен, несмотря на свое состояние. Я дал ему пробное задание, чтобы оценить его боеспособность.

Он молча согласился. Попрощался и ушел.

«Викинг» удалялся по траншее на запад, а я стоял сзади и смотрел на его сгорбленную спину и поникшие плечи.

— «Викинг» — «Констеблю». На рассвете сделайте то, о чем я просил.

— Принял.

Необходимо было вытащить двух наших «двухсотых», которые лежали в пятидесяти метрах от украинских позиций. Нужно было подползти к ним на рассвете, когда тепловизор перестает выдавать тепловые сигнатуры, и забрать наших погибших вместе с оружием. «Викинг» сформировал группу и пополз вместе с ними за нашими бойцами. Привязав семидесятиметровую веревку к ногам «двухсотых», они отползли и вытащили их вместе с оружием.

— «Констебль» — «Викингу». Мы их забрали. Присылай эвакуацию.

Штаб. Зайцево

Мы вторую неделю сидели статично на позициях без серьезных попыток наступления. Разведки боем и периодические накаты друг на друга можно было не брать в расчет — это стало повседневной рутиной. Каждые три дня я стал приходить в штаб и плотнее общаться с командиром.

— Как дела? — спросил командир, когда я в очередной раз пришел к нему за пополнением.

— Да от этого сидения на жопе начинает дисциплина проседать. Лучше, когда бои идут: бойцы тогда находятся в тонусе, движуха какая-то, азарт.

— Согласен. Что-то придумай для них.

— Я и так по позициям бегаю. Взбадриваю их. У одного «Айболита» все отлично в группе. Все оборудовано. Под БК несколько блиндажей разных. Даже это продумали. Чтобы в случае прилета весь БК не потерять.

— Молодцы. А чего ты там орал на них в эфире, я слышал тут на днях?

— Да пришел на позицию, которой «Викинг» руководит, а у них заряды для РПГ — пороха в картонных тубах — валяются в снегу. Отсырело все и намокло. А они у меня недавно только просили прислать им еще. Я не выдержал и наорал на них. Заодно на всех остальных собак спустил. Теперь они все, как у «Айболита», блиндажи роют для хранения запасов.

Я посмотрел на него.

— «Викинг» пришел, но легче не стало.

— Ну, значит, не оправдались наши с тобой ожидания. Толковых людей мало. Как там твой эксперимент с постепенным пополнением?

— Да, по-моему, не работает. Им, наоборот, еще хуже становится.

После того как погибла группа пополнения из Вшников, я посоветовался с командиром и решил провести эксперимент. Я стал выводить пополнение на передовую постепенно, чтобы дать им адаптироваться к войне и привыкнуть к ее ужасам. Группу из Зайцево мы размещали на «Шкере», группу со «Шкеры» перемещали на «Трубы», а оттуда бойцы перемещались на «Дядю Васю», чтобы дальше разойтись по позициям на передовой.

Эксперимент дал совершенно противоположный результат. Бойцы, попав на запасные позиции, получали травму свидетеля. Они пассивно участвовали в войне и видели все ее ужасы заранее. Ежедневно через них проходили «двухсотые» и «трехсотые». Они видели самую кровавую сторону войны своими глазами. Слышали стоны и рассказы раненых, когда помогали их эвакуировать. Они понимали, что скоро наступит их черед. Страх смерти и увечий рос в них по мере приближения к передку. Несмотря на то, что они были вооружены и имели по десять магазинов каждый, у них даже не было элементарной возможности открыть огонь по постоянно атакующим их дронам. При звуке коптера они просто бросали носилки и разбегались в разные стороны. Помимо сбросов «воланчиков», они попадали под обстрелы артиллерии и минометов. Это не добавляло им храбрости. В них постепенно формировалась выученная беспомощность — неспособность повлиять на свою судьбу и что-либо предпринять для своего спасения. Феномен, который описывали писатели лично прошедшие советские и немецкие концлагеря: Варлам Шаламов в своих «Колымских рассказах», Виктор Франка в своей самой знаменитой книге «Скажи жизни: «Да»!» и Эгер в своем «Выборе». Лиши человека ресурсов и возможности влиять на свою судьбу, забери у него надежду и помести в ситуацию полной неопределенности, где от тебя никак не зависит твое выживание, и психика посыплется. Собаки, которых били током и которые не могли выбраться из клетки, даже когда их после этого помещали в клетку, из которой они легко могли выбраться, не делали это. Они ложились на пол и терпели удары током, переставая бороться за свою жизнь и комфорт. Мой неудачный эксперимент оказывал на бойцов точно такой же эффект.

— Нужно поменять порядок, — подсказал мне командир. — Пополнение сразу ведешь на передок, а пацанам с передка даешь немного оттянуться на дальних точках. Типа как отпуск.

— Сомнительный отпуск, но я попробую.

— В общем, принимай решение сам. Как быть с этими точками и бойцами на них.

Он крепко пожал мне руку своей жесткой рукой.

Мне очень нравилось отсутствие ручного управления со стороны командира. Вера в компетентность подчиненных среднего звена была системной в «Конторе». При такой системе управления на должности командира мог задержаться только тот, кто мог брать на себя ответственность и принимать последствия своих решений. Тот, кто нуждался в постоянных указаниях и поджопниках, на такой должности держался недолго — первый же бой выводил его на чистую воду. Чем жестче был контроль сверху, тем больше безынициативных командиров, не способных принимать решения, может спрятаться в тени дисциплины. В этой войне формировалась профессиональная армия, закаленная в боях.

— Привет командир! — обнял меня «Сезам», оказавшийся в штабе.

— Как ты?

— Нормально, — довольный этой внезапной встречей ответил я. — Командир? Какой я теперь тебе командир? Давай по имени?

— Как скажешь, «Констебль». Пошли кофе попьем и поговорим заодно. А то в прошлый и не поговорили толком.

Он привел меня в какую-то избушку, и мы спустились в прилично оборудованный подвал. Мы сели. Боец, который был тут, налил нам по стакану кофе. Я расслабился и закурил.

Адик любил подробные повествования. Он начинал рассказывать про одно, мысль его цеплялась за какое-то другое воспоминание и вытаскивала на свет несколько параллельных историй, которые он начинал рассказать одновременно. При этом он старался удержать в голове нить изначального повествования и в самый неожиданный момент прыгал обратно к нему.

— А знаешь, из-за чего рамс пошел?

Я помотал головой.

— Короче, пока мы в учебке были, у нас был рамс с теми, кто там был уже. Нас сто человек. Этот баран, значит, начинает нас строить. Орет что-то. Ни порядка, ни счета. Баран, в общем. Только с рацией.

«Сезам» стал живо рассказывать в лицах и искренне возмущался крайней несообразительности этого старшего.

— Я ему говорю: «Ты че? Берешь пять человек. Раз, два, три, четыре, пять! И так двадцать раз. Что тут не ясно? Сорок минут ты построить нас не мог!».

— Ну, и? — жду я кульминацию рассказа маленького Чингиз-хана.

— Рацию у него забирают, отдают мне. «Рули соткой!»

— Проявился ты, значит. Я тебя сразу вычислил. Что ты «главшпан»!

— Я же старшиной роты был, когда срочку служил.

После этой канители говорят: «Поедешь в Клиновое». Взяли со всего взвода меня и «Пудка». «Пудка» отправили на «зубы драконьи» — заграждения против танков делать. А меня позицию готовить.

Лицо «Сезама» стало грустным.

— Я реально не хотел. А командир говорит: «Будешь старшиной и не трахает».

Адик стукнул себя ладонью по коленке, так что кофе выплеснулся у него из стакана.

— В итоге поехал обратно в Клиновое транзит делать всему взводу.

— Так чему удивляться? Ты же говорил, что в чайхане работал кем-то?

— Я почти десять лет отработал управляющим. Начинал с японских ресторанов. Потом уже кавказская, грузинская, итальянская кухня. Начинал барменом, а потом поднялся до территориального управляющего.

— У тебя же талант администратора. Человек, который решает вопросы.

— Приготовил два здания для личного состава. Штаб. Здание связи. Только все приготовил, мне говорят: «Едешь в Зайцево готовить». Еду в Зайцево дальше готовить. Приготовил все, и пошли транзит и трафик.

— А как ты людей находил, там же надо штат какой-то собирать?

— А я же знал всех еще в учебке. У меня же были номера жетонов, позывные. Все было записано в тетрадке изначально, — объяснял мне Адик, как балбесу. — А еще из-за чего спалился? Когда в Попаске были, там был «Люгер» и «Пацан».

— Оружейник?

— Да, а «Пацан» — связист. Там еще старшина «Ханой» ничего не может понять! А еще эти двое, которые вообще ноль.

А нам привезли ништяки: конфеты, печенье, всю эту херню. Они говорят: «А как делить?».

— Ну и тут ты подсуетился, конечно? Влез, хоть тебя никто и не просил.

— Они, короче, тупили, тупили. Я говорю: «Что там сложного?». Я прихожу, там коробки стоят. Тетрадку достаю.

У нас здесь сто тридцать человек. А здесь сколько коробок? Восемь. Так считай печенье и дели поровну! Заставил их печенье поштучно считать и кофе ложками перемерять.

«Сезам» засмеялся, довольный своими проделками.

— Ну чуть-чуть посмеялся, поугорал над ними. После взял да раздал по коробке на взвод и по две банки кофе. А они мне: «А что так можно было?!» Короче, умора. Осталось две коробки лишних.

— Вот ты тип, конечно! — радовался я вместе с ним. — Мошенник!

— А они наивные. Я говорю, с этими двумя коробками нужно строго. Зеки вас за несправедливость завалят, если что. Имейте в виду. Они верят! А мне по кайфу. Там тепло еще у них было, хорошо.

Он задумался.

— Потом понеслась. В Попасной навел шорох. «Набил коны» с кем надо. Клиновое приготовил. Зайцево приготовил. Приехал в Клиновое и пошел транзит. 26-го ноября в бой пошли. А я там, в Клиновом, бегаю в одного. И я понимал, что один не везу. Мне уже «зеленую» дали кого-нибудь взять себе. Отобрал «Вербу», «Бербера». Оба реально рукастые.

Один — кровельщик. Второй — механик. Потом еще двоих дали.

Мы сидели пили кофе и вспоминали какими мы были месяц назад. «Сезам» расспрашивал меня про ребят, с которыми он сидел. Хотя он знал даже больше, чем я. Тюремное радио работало и в этих условиях. Регулярно вытаскивая раненых, «Сезам» расспрашивал их о происходящем на передке и в силу памяти отточенной многолетней хозяйственной деятельностью запоминал такие детали, на которые я бы не обратил внимание. Он прослушивал и мониторил все переговоры по рации, которые шли с передовой. Я рассказал ему про разговор с командиром и положение дел с пополнением.

— Командир у нас реальный пахан. За своих горой! Помнишь, как он переживал, когда группа «Банура» в неразберихе боя оказалась между позициями хохлов. Я еще по рации слышу, как они кричат: «Что происходит? И впереди, и сзади противник. По нам ведут огонь со всех сторон». Помнишь?

— Это когда в первый день, перед этим танком гребаным?

— Ну да! Помнишь, командир им в рацию кричал: «“Банур”! “Банурчик”! Братское сердце! Вы только вырвитесь! Давайте, пацаны!».

Адик говорил это так проникновенно, что мне стало жалко «Банура», всю его группу, себя и командира.

— Они тогда выскочили в тыл к ВСУшникам и постреляли там человек восемь. И к твоим позициям проскочили. А тут путаница эта с паролями… И наши давай по ним стрелять. Думали, накат пошел. Чудом они тогда проскочили. Сердце у меня прямо рвалось на части из-за них. И командир еще со своим «Банурчиком», — распереживался «Сезам».

— Ладно, «братское сердце». Пора мне двигать назад.

— Привет всем. Будешь идти сюда — маякуй. Пацанам привет от меня.

Он проводил меня до выхода и, зная мою любовь к хорошим сигаретам, дал мне пачку из личных запасов и печенья.

Изменение логистики

Еще сильнее я убедился в том, что гуманистический эксперимент провалился, когда шел обратно на свои позиции. Дойдя до точки, где сидел «Магазин», я увидел, как из блиндажа выползло какое-то чучело, отдаленно напоминающее Леху.

— Леха? Ты что ли? А что это ты себе отрастил?

— Борода.

Он попытался погладить свою торчащую в разные стороны метлу из жестких прутьев, которыми заросло его лицо.

— А под носом что? Тактические усы? Смотри у тебя вон в них осколки от миномета застряли, — пошутил я и засмеялся.

— Костян, чо тут делать? Я тут уже вконец отупел. Вы там хоть стреляете, врагов бьете. А у меня одни трупы и раненые. Каждый божий день. Туда, — Леха ткнул пальцем с нестриженым ногтем в сторону Бахмута, — идут целые, а оттуда приносят всех в крови и в куски разодранных.

— Я тебя понял, друг мой. Тут у вас не «Шкера», а «Гасево». Пора вас тут разбирать — правильно командир говорит.

С этого момента я поменял стратегию и сделал так, как мы обсуждали с командиром. Новое пополнение прямым ходом отправлялось на передок, а те, кто уже себя как-то зарекомендовал и проявил, отправлялись на ротацию, на эти отдаленные позиции. Пробыв там неделю, они возвращались на передовую. За это время новенькие получали свой первый боевой опыт и тоже отправлялись отдыхать. Самую последнюю точку перед передовыми позициями мы назвали «Пивбар».

В нем я оставлял «стариков-разбойников».

Обычно с каждым пополнением приходил какой-то ветеран «пересидок» преклонного возраста и немощного телосложения. Кто и зачем их брал в ЧВК оставалось загадкой. Я четко понимал, что штурмовики из них не получатся. Я принял решение, что такие бойцы будут выполнять роль доставки. Мы подтаскивали на «Пивбар» все, что необходимо, а они таскали это дальше. На войне при грамотном распределении всем находилось полезное занятие. Но потери регулярно вносили свои коррективы в эту отлаженную систему. Часто приходилось брать для работы на передке тех, кто был доступен в данный момент.

На следующий день мне поступила команда от командира прийти на «Дядю Васю» и встретить особое пополнение. Как только стемнело, я добежал до точки и познакомился с двумя великанами из ВДВ. Спустившись в повал, я увидел пару двухметровых бойцов, которых к нам отправили из Министерства обороны. Выглядели они угрожающе и напоминали героев мультфильма «Вовочка в тридевятом царстве» — «двое из ларца, одинаковых с лица».

— Привет, — басом поздоровался их старший, протянув мне огромную клешню. — Командир расчета ПТУР «Боцман». Прибыли в ваше распоряжение. Есть приказ работать с вами и отстреливать все, что будет двигаться в зоне нашего поражения. Мы из ВДВ. Тульские.

— Здорово, — растерялся я. — Давай подумаем, что мы можем делать вместе. А вас насколько прислали?

— Дело такое… — он слегка замялся. — Пока других задач не поступит. Может, на неделю… А, может, и дольше. Тут уж как наш комбат решит.

— Давай подумаем, как нам лучше взаимодействовать.

Я достал планшет и открыл карту.

— Крайняя позиция с запада у нас тут. Вот идет дорога на Клещеевку, и нам она нужна. Трафик украинский на ней большой. Вот тут, с запада, за Клещеевку бьются наши соседи. Мы ждем, пока они подравняют нам фланг. Вот тут, с востока, в Опытном, другие наши соседи. Но у них все более-менее отлично. Думаю, что разумно вам своим агрегатом перекрыть кислород противнику на дороге. Зайдете на позицию к моему командиру «Айболиту» и будете охотиться на технику. Ну и иногда постреливать по нужным нам блиндажам в сторону Бахмута.

— Хорошо.

Было видно, что перспектива стрелять с близкого расстояния его пугала.

Я стал показывать ему съемки с нашего коптера, на которых было видно маршрут передвижения украинского танка, который нас беспокоил.

— Смотри, «Боцман»! Видишь, есть метров двадцать, где нет тополей вдоль дороги? Сможешь поджечь его именно в этом промежутке?

— Попробуем, — пробасил он.

— Они хорошо знают все наши позиции. Танк этот голый участок старается пройти на максималках. Поэтому его нужно ловить по звуку еще на выезде из Бахмута.

— Задача ясна. Когда выдвигаемся? — тут же отреагировал «Боцман».

— Давай перекусим, кофе попьем и выдвинемся.

Я посмотрел на их серьезные и слегка перепуганный лица.

— А вы чего такие серьезные, мужики? Помните, как говорил барон Мюнхгаузен?

Они молча смотрели на меня.

— «Улыбайтесь. Обязательно улыбайтесь господа! Потому что самые великие глупости на земле делаются с серьезным лицом». Обстановка у нас пиратская. Так что добро пожаловать на борт! «Боцман» с помощником нам очень пригодятся.

Медики разогрели нам кашу с тушенкой, достали соленья, и мы очень вкусно отужинали в тишине и спокойствии. У меня было хорошее и веселое настроение. Мне хотелось, чтобы у всех присутствующих было так же тепло и уютно на душе.

Мы решили подождать «Айболита», который должен был подтянуться сюда, принести ништяки, скоординировать действия и забрать ПТУРщиков с собой на позицию.

В это время пришел «Бас» со своей группой эвакуации.

На тот момент у него сформировалась постоянная группа эвакуации, которая работала настолько скрытно и профессионально, что перестала нести потери.

— Привет, урки! — поприветствовал я их, находясь в некоторой эйфории от проглоченной пищи и хорошей сигареты с кофе.

— Ты вот, «Констебль», все говоришь «урки», «урки»…

«Бас» посмотрел на меня с осуждением.

— А вот даже не понимаешь, о чем говоришь. Так сказать, не понимаешь семантического и смыслового значения этого слова. Не знаю, как кто… Чужая душа — потемки. Но, на самом деле, «урок» среди нас нет. Разве что «Кусок». Но это он пусть сам за себя скажет, когда проснется.

«Бас» задумался, собираясь с мыслями.

— По твоим понятиям, я урка, раз сидел. А это не так. Урки — это совсем другого склада люди. То есть в каком плане? Люди принципов. Рецидивисты. Понимаешь?

В его взгляде я видел учительское снисхождение к малограмотному в вопросах тюремной иерархии человеку, который объяснял гражданскому человеку базовые правила и понятия.

— Это такие люди, которые живут по определенным правилам. Они противопоставляют себя системе, которая существует в обществе — особенно власти в тюрьме и зоне. А кто из нас такой? Из моей зоны сюда записались в основном завхозы и мужики. Мы же все тут «первоходы». Да и преступления у нас тяжелые. Воров нет ни одного. А вот те, кто из других зон, кто сидел неоднократно, те, может, и урки. Хотя поди их пойми. Насмотрелся я уже на них. Урка будет до последнего ветошью прикидываться, чтобы не отсвечивать. Но если вопрется, то вопрется до конца.

— Вот! — зацепился я за слова «Баса». — Я тебя, пока мы сюда не попали, не видел. Как ты так ветошью прикидывался?

— Конечно не видел. Потому что я ж не идиот там чешуей блестеть, так скажем. Я неплохо стреляю. А на полигоне я стрелял, куда хотел стрелять. Не то чтобы попадать, а именно чтоб попадать, куда нужно. То есть я где-то там гранаты бросал — ну не туда, куда надо было, а туда, куда хотел. То есть я понимал четко: если я покажу сейчас все, что умею и знаю, меня вопрут так, что я оттуда просто не вернусь. Но у меня другая задача — вернуться домой. Но это не значит, что я где-то буду прятаться или где-то скрываться. Нет. Я буду честно делать свою работу. Но с умом. И ребята мои такие.

Он посмотрел на своих бойцов, по виду которых было ясно, что они уважают и полностью доверяют своему командиру.

— Ошибку свою осознаю. Вопрос закрыт. В вашей иерархии я ничего не понимаю, и вижу, что есть тут у вас какое-то противостояние, но в чем оно не понимаю.

— Обращайся, если что. Мы свою работу делать будем, как нужно, — закончил разговор «Бас».

Уж в ком, в ком, а в нем я не сомневался, и в его подразделении тоже.

Краем глаза я видел, что десантники не понимали, что происходит. Они молча смотрели то на меня, то на группу эвакуации и ждали, наверное, что я сейчас буду показывать свою власть и командовать. Для них такие отношения внутри подразделения вызывали тревогу, смешанную с недоумением.

— Расскажи лучше, что нового на передке?

— Да вот нашли немного трофеев.

Они положили три автомата, жетоны и документы украинских военных.

— Вот еще медицины немного.

В подвал спустился «Айболит». В этот день, как раз был «разгон»: по старой тюремной традиции по всем позициям разносили трофейные ништяки — печенье, сигареты, чай, сало, конфеты. Десантники сразу попали в долю и получили свою порцию. Как только они стали частью нашего подразделения, они тут же стали «своими». Обстановка разрядилась сама собой, и мы стали координировать наши действия и пить кофе.

— Вы там, случайно, сало не у хохлов вымениваете?

— Наоборот. Можем им предложить.

— Отличная идея! — обрадовался я возможности приколоться. — Ты там лазишь со своими бойцами по яблоневому саду?

— Не яблоневому, а айвовому! — поправил меня «Бас».

— Вот ты дотошный дядя, — удивился я его скрупулезности в словах.

— Не дотошный я. Я просто люблю точность и порядок.

— Хорошо. «Айболит», пусть бойцы возьмут сала и поменяют сало на боеприпасы и автоматы у украинцев.

— А у вас так можно? — наклонившись ко мне, шепотом спросил меня «Боцман». — Такие отношения между бойцами и командиром?

— Расслабься, братан. Ты же в «Вагнере». У нас тут по-простому, но могут и отпиздить, если что.

Я заржал, а со мной и все остальные. Десантники неуверенно заулыбались и выдохнули.

— А нас к вам как раз за недоразумение с комбатом отправили… В ссылку.

— О! Как в сказке про братца Кролика и Дядюшку Лиса… «Только не бросай меня в терновый куст!». Мы вас тут еще больше испортим — к сожалению твоего комбата. Научим плохому, так сказать.

— Кстати… У вас тут стрелковым разжиться можно?

Оказалось, что у них не было автоматов, которые у них забрали перед отправкой к нам. Мы тут же торжественно выдали им их. «Бас» дал им по десять магазинов с патронами из личных запасов и килограмм патронов рассыпухой.

Пришла группа РВешников во главе с командиром, «Кедром», которым мы помогали запрыгнуть в частные дома, и принесла «двухсотого».

— Прикинь… Суициднулся, — негромко сказал он мне. — Чеку снял с гранаты и прижал к шее у артерии.

— Как это?

Я впервые сталкивался с такой ситуацией, и она ошеломля ла своей неестественностью. В том месте, где все яростно боролись за жизнь, нашелся боец, который убил сам себя.

— Хер его знает. Не выдержал морально. Вот голова и отлетела в прямом и переносном смысле.

— Без причины? — не мог поверить я в произошедшее.

— Просто крыша поехала. У нас там последние несколько дней арта с утра до ночи работала. Сломался человек психически. Устал ждать смерти. И вот подорвался.

— Ожидание смерти хуже самой смерти. Я только читал про такое… Думал, для красного словца Шаламов писал.

С этого момента у нас появился свой «пиратский» ПТУР, который работал с Жениных позиций по дороге на Клещеевку и по позициям противника. Наши ребята из группы «Айболита» быстро принарядили их в трофейные вещи, и «Боцман» стал напоминать своей тельняшкой и манерой общаться героя фильма «Аты-баты, шли солдаты» — матроса противотанкового взвода «Балтику».

«Лучники»

Буквально через несколько дней к нам прислали специалистов с ПЗРК, которым сразу дали погоняло «Лучники». ПЗРК — переносной зенитный ракетный комплекс — стрелял ракетами, очень напоминавшими стрелы. Расчет был «конторский», но, в отличие от нас, боевых бомжей, они выглядели супермодными рейнджерами. Их можно было смело отправлять на фотосессию в журнал «Солдат удачи» или на канал «Звезда», чтобы они продемонстрировали всю силу войны в стиле «Лухари». Еще в Молькино я увидел, как тренировали элитные части, относящиеся к ССО — силам специальных операций, в которые и входили операторы ПЗРК. В их задачи входила борьба с авиацией противника.

Штурмовая украинская авиация издалека, не залетая в зону поражения, регулярно отрабатывала по нам НУРСами — неуправляемыми реактивными снарядами — и улетала без каких-либо трудностей к себе в тыл. С первых дней пребывания на передке у меня определенно был в голове когнитивный диссонанс, а по-русски говоря, недопонимание: откуда у украинской стороны авиация, если по телевизору мне говорили, что она вся истреблена, как воробьи в Китае во времена культурной революции. В реальности, авиация не просто была — ее было много. Вражеские «стрекозы» Ми-8 и Ми-24 практически беспрепятственно расстреливали наши позиции.

В наши задачи входило, заслышав звук вертушек, тут же выйти на командира и дать ему информацию о их приближении. Так как в последнее время таких звуков стало кратно больше, к нам прислали этих бравых ребят с луками. По словам командира, они были так же хороши, как знаменитые английские лучники времен средневековых войн, из среды которых вышел «славный парень Робин Гуд». Они прибыли и стали охотиться за воздушными целями.

В то же самое время я выпросил у командира трофейный дальномер, который позволял «Айболиту» вычислять расстояние до цели, и мы начали свою охоту по наведению артиллерии на цели в расположении врага. «Айболит» оказался прекрасным разведчиком. Он ежедневно отслеживал места расположения вражеской артиллерии и расчеты ПЗРК, которые работали по нашей авиации.

— «Констебль» — «Айболиту». На северо-западе от нас, на стадионе «Авангард», вижу пуски ракет. Предположительно работает установка «Град». Как принял?

— Принял тебя хорошо. Передаю координаты дальше.

— Слушай «Констебль», могут «Лучники» по танку отработать, пока десантники со своим ПТУРом отсутствуют? Он тут по дороге гоняет, покоя нам не дает.

— Попрошу сделать.

В тот раз они промахнулись и попали по тополю.

Через день их перевели северо-восточнее, в район Иван-Града, где авиацию противника было намного лучше наблюдать визуально. «Лучники» исчезли так же неожиданно, как и появились, а заколдованный танк остался с нами.

Конечно, они больше напоминали арбалетчиков, а не романтических лучников. Лучник взращивался с детства. Отец вешал лепешку диаметром десять сантиметров, и ребенок не мог ее съесть, пока не попадал в нее из лука. Лучшая мотивация — это нужда. А какая нужда может быть сильнее голода. С появлением арбалета, которым мог пользоваться любой мало обученный крестьянин, эпоха романтики ушла в небытие, как рыцари и самураи с приходом огнестрельного оружия.

«Любое вооружение рождает необходимость защититься от него. Так появились бронежилеты, тепловые ловушки, уводящие в сторону «Стингеры» и РЭБы для подавления сигнала дронов», — размышлял я, в очередной раз проделывая свой неизбежный семикилометровый путь в штаб.

Мысль моя плавно скользила между прошлым, настоящим и будущим и сама собой вышла на воспоминания о Маринке — девушке, с которой у меня не было ни сексуальной, ни романтической связи.

«Интересно, где она сейчас? Что делает? Вспоминает ли меня или давно решила, что я погиб? Почему она заплакала? — недоумевал я — Я ей, по сути, никто…».

Эти слезы были моим утешением. Билетом в тот мир, который я давно покинул и в который не надеялся вернуться.

Новый друг

«Горбунок»-командир «тяжей» стал моим новым приятелем. Когда он рассказывал о себе, я видел много сходств со своей жизнью: непростые отношения с родителями, занятие единоборствами и воспитание суровой улицей. Всякий раз, когда я приходил в Зайцево, я останавливался у него в располаге, где был устроен микросоциум артиллеристов. В основной своей массе, это были мужики, которые еще не сильно много были на передовой и поэтому мои рассказы о жизни там были для них интересны. Они задавали мне вопросы, на которые я им с удовольствием отвечал. Когда я уставал, я брал у них планшет, на который связисты закачивали фильмы, и шел в дальнюю комнату, чтобы побыть одному и посмотреть кино.

Я смотрел много бестолковых фильмов, но именно они и были нужны. Я не хотел думать. Я хотел расслабить свой мозг и, не размышляя ни о чем, следить за происходящим на экране. Это позволяло вспомнить, что есть другой мир, в котором нет войны. Я знал, что буквально в двухстах километрах от Бахмута течет обычная мирная жизнь, в которой люди не думают о том, что их Родина ведет кровопролитную войну за свое место в мире и что именно эта война определит будущее мира на много лет вперед. Война, ответственная за расстановку сил в Европе и за то, станем ли мы третьесортным сырьевым придатком или будем претендовать на лидерскую позицию, которую по праву занимала Россия много-много веков.

Перед выходом на позиции я сел попить чай, который мне заварили мужики, и стал расспрашивать «Горбунка» про его боевой путь в качестве военного. «Горбунок», как и «Крапива», был для меня профессиональным военным. Человеком-войной. Я же не считал себя по настоящему военным, потому что мне было важно сохранить в себе гражданского человека, который вернется к мирной жизни. К кабинету психолога, бизнесу и мотоциклам.

— А насчет сравнения… — неспешно рассуждал «Горбунок», — то, что касается Украины 2014-го года и Сирии 2015-го года. Конечно, это разные войны. И даже сейчас я смотрю: у меня вроде есть боевой опыт, и не малый, но приходится переучиваться. Вникать в новые технологии. Потому что, допустим, я никогда не сталкивался вот с этими «Мавиками».

— В Сирии же они уже были… вроде? — уточнял я.

— Корректировка артогня велась при их помощи. Было такое. Но чтобы, допустим, эти дроны скидывали гранаты?

Это, конечно, для меня очень новое. Пришлось быстро адаптироваться. Чем быстрее адаптируешься к новому на войне, тем дольше проживешь. На самом деле, так и есть. Вообще, есть такой момент, что если неделю ты проживаешь на войне… если неделю жив-здоров… ты там, пробегал, пострелял. То, в принципе, твоя дальнейшая судьба будет благополучной. Да, могут конечно «затрехсотить», но уже не убьют. Потому что как практика показывала, день-два, если ты действительно не смог себя найти, не смог понять вообще, что там происходит, то это «двести», — он посмотрел на меня и добавил:

— Честно скажу, я всегда отговариваю людей. Тех, кто, допустим, хочет пойти с гражданки. Я их называю «героями».

— То есть я, по-твоему, «герой»? — усмехнувшись спросил я «Горбунка».

— Ты? Нет. «Герои» — это люди, не имеющие никакого опыта. Не знающие вообще ничего. Так нельзя. Это война не 2014-го года, где там стояли на блокпостах с «линейками». Здесь уже война такая серьезная. Прям война-война. Здесь работает очень хорошо артиллерия, здесь работают дроны.

В Сирии было, конечно, повеселее немножко, но это тоже была другая война. В 14-м году я помню, первый раз столкнулся с тем, что у них были экраны. Они высчитывали, откуда «выход» орудия идет. Там какая суть? Там выставляется экран. У него три таких ноги. Вставляется экран в землю и показывает вибрацию земли. За счет этого он через какую-то программу высчитывает и выдает координаты, откуда стреляет орудие. Если раньше там прямо шли воевали — гранаты там, автомат — то сейчас можно просто перекидываться ракетами, скидывать на людей гранаты с неба. Сидеть где-то играть как в компьютерную игру. Это, конечно, немножко другое все.

«Горбунок» говорил, пробуя выработать новые стратегии адаптации к изменившимся условиям войны. Он размышлял вслух и параллельно анализировал происходящее.

— Здесь внимательность нужна. Здесь нужен хороший слух. Даже не то что хороший слух, а просто надо владеть всем. То есть ты не можешь как по Арбату пройти, погулять. Ты сразу смотришь, где какая ямка. Ты слушаешь небо — какой-то летит «Мавик». То есть ты сразу обрисовываешь себе всю остановку. Обязательно нужно слушать эфир. Наш «Мавик» летит — не наш?

Он задумался и замолчал.

— Я думаю, это, на самом деле тяжело чисто морально. Это усталость какая-то во все вникать. Все это через себя пропускать.

— Ты все говоришь и понимаешь верно, — согласился я с «Горбунком».

Мы замолчали.

— Хорошо у вас тут, но пора двигать, — грустно сказал я ему.

На самом деле мне очень не хотелось покидать это душевное место с неспешными разговорами, но нужно было собираться и уходить. Я встал, пожал руки «тяжам» и вышел в донбасские сумерки.

Я вернулся в то место, где ежесекундно нужно вникать и наблюдать за происходящим и максимально рефлексировать и быть осознанным. «Поместить бы сюда всех этих блогеров и учителей осознанности во главе с Экхартом Толле! Вот бы они тут погрузились в вечное «здесь и сейчас», — думал я, пробираясь на передок. Всякий раз, когда мне приходилось возвращаться назад, мне нужно было опять перенастраиваться и адаптироваться к войне. Слушать небо и окружающий мир, который, как и во времена наших очень-очень далеких предков, таил в себе ежеминутную опасность. Роберт Лихи в своей книге про тревогу писал именно об этом.

— Спасибо вам, мои далекие и тревожные предки, от которых мне досталось обостренное чувство опасности, спасающее мне сейчас жизнь.

Как только я вернулся на позицию, я позвал Женю, «Викинга» и «Абакана», чтобы рассказать им про наши планы. Мы стали планировать операцию, которую необходимо будет провернуть завтра.

— Пацаны… Я так рад, что вы живые! — неожиданно сказал «Викинг».

Мы замерли от неожиданности, а он сидел и радостно улыбался нам своей открытой улыбкой.

— Вот теперь я тебя прямо почувствовал, братан! — сказал я ему и обнял за плечи. — Такое ощущение, что, когда нас танк расхерачил, ты уснул. А сейчас проснулся!

Мы стали смеяться, глядя друг на друга, чувствуя, как наши легкие наполняет воздух.

Дорога в штаб на совещание

Днем от командира прибежал посыльный с запиской.

То, что сообщение от него поступила не по рации, говорило о важности и секретности этой информации. Командир ждал меня вечером в штабе, чтобы скоординировать предстоящую операцию с новым командиром артиллерии «Горбунком».

— Ничего себе! «Горбунок» теперь у нас отвечает за всю арту, а не только за «тяжей». Круто! И если меня зовут на совещание с его участием, то, как говорил боец «Попандопуло» из фильма «Свадьба в Малиновке», «чует мое сердце, что мы на кануне грандиозного “шухера”»! Я написал ответ и нагрузил посыльного трофеями, чтобы он не шел назад порожняком.

В течение дня, который прошел без особых эксцессов, не считая рутинных дел по командованию группами, доставки БК и питания на позиции, выноса раненых и подтягивание на их место бойцов с тыловых позиций, я находился в приподнятом настроении, связанном с утренним приглашением командира.

Люди редко испытывают одну эмоцию или одно чувство. Чаще всего чувства меняются быстро и зависят от ежесекундной оценки нами происходящих событий. Большинство людей, к сожалению, не понимают, как далеко шагнуло изучение мозга и психики человека в современном мире и по-прежнему объясняют происходящее мистическими совпадениями, нумерологией, магией и влиянием на себя звезд, магнитных бурь и прочих внешних сил. Но в большинстве своем наши переживания зависят от наших убеждений, которые выражают себя в виде оценочных мыслей в той или иной ситуации. Как говорил Монтень: «Люди страдают не от того, что с ними происходит, а от того, как они интерпретируют происходящее». Об этом же говорили Аристотель, Эпиктет, Толстой, Вольтер, Марк Аврелий и многие-многие другие.

Мои смешанные и противоречивые чувства тревоги и возбуждения в течение дня были связанным с тем, что я одновременно и хотел, чтобы началась какая-то дви-жуха, и боялся этого. Дождавшись вечера, я заранее вышел в сторону штаба, чтобы успеть зайти к медикам.

Быстро добравшись до «Дяди Васи», я сделал перевязку и присел попить чайку с «Басом». Он, как и я, никогда не спал до тех пор, пока его последняя группа не вернется с задания.

— Как жизнь, товарищ командир? — спросил я и ткнул кулаком его в плечо.

— Да лучше, конечно, чем в первый день, когда мы сюда пришли. Помнишь, какой холод был?

Я мгновенно вспомнил трясущегося и завернутого в полиэтиленовый мешок «Абакана» и кивнул.

— Мы, когда пришли в этот подвал, на «Ангар», — он обвел взглядом помещение подвала, — у нас же ничего не было. Даже мешков спальных не было. Мы все в осенней форме.

Курточки там вот эти на нас… Ни белья теплого, ничего.

Я всю ночь тогда проходил пешком, потому что от холода заснуть не мог. «Макс», бедолага, где-то нашел кресло, залез в него с ногами, калачом свернулся и броником накрывался.

«Бас» улыбнулся.

— Ну я понимал, реально нет смысла спать ложится, потому что две минуты, и ты подрываешься от холода.

— А сейчас мы тут типа вообще в шоколаде. Тепло. Кофе пьем. «Комплимент» от украинцев курим.

Я с удовольствием затянулся сигаретой.

— Я злой был от этого. И еще от того, что тут наблюдал…

Глаза «Баса» прищурились и стали злее.

— Смотрю, деятель тут один побежал «Антигену» кровать строить. И себе рядом, но чуть пониже. То есть дал понять… Психологический такой ход. Ты командир, а я рядышком. Тоже командир, но так, чуть поменьше. Сейчас медиков охраняет в Зайцево. Не знаю, что он там охраняет, блять. У них там даже есть время качаться. Они там себе какую-то штангу соорудили. Хочешь ты качаться, так носи БК на передок, а оттуда «трехсотых» — и накачаешься.

— Дааа… — включил я свое профессиональное психологическое активное слушание.

Я понимал, что «Басу», как и мне, нужен кто-то, кому он может выговаривать то, что накопилось. Каждый из нас нуждался в человеке, который может просто выслушать и понять. Не давать советов, не останавливать и не переубеждать, что тут все хорошо. Просто выслушать и поддержать, соглашаясь, что часть людей тут действительно гондоны.

— Потом еще когда выносили «двухсотых», когда «трехсотых» носили там… Вот эта лесополка. Ну, ты представляешь, что там с ней. Там постоянный обстрел.

Ландшафт каждые три минуты меняется. Деревья там эти валяются, в темноте полнейшей. У нас ни одного прибора ночного видения не было. Все наощупь. «Макс» говорит: «Да на хер это надо? Пошли на дорогу!». Короче, на дорогу вышли, поперли этих самых раненых. Потому что таскать их ночью там, по этой посадке… Ну одного в два часа максимум. Пока его вынесешь, так остальные вытекут. Половина попрятались. Страшно им блять. Всем страшно. Так что? Пришлось, короче, применить приемы.

— Сейчас-то как?

— Получше. Я тут подобрал команду. Хорошие ребята. Особенно «Прапор». Он прапорщиком был раньше. Лезет везде и не ссыт. Назначил его вместо «Макса». «Птица»… послал доставать «двухсотых». Зачем их доставать во время обстрелов? Говорю ему: «Положим людей». А он мне: «Идите». Вот «Макс» пошел. Он же был у меня старшим этих групп. Ему вот ногу миной повредило. Три кости перебило в стопе. Зачем было идти?

Пока «Бас» делился со мной своими переживаниями по поводу прошлого, пришел «Пегас», у которого здесь находилась точка вылета и зарядки батарей беспилотника.

— Здорово, «Констебль». Мне командир сказал с тобой вместе в штаб идти. Я тут снял, что нужно, что нам назавтра пригодиться.

— Привет, «конь с крыльями»!

Я с теплой улыбкой протянул я руку «Пегасу».

Он был щуплым и невысоким пареньком, из Краснодарского края.

— Ну пошли, раз ты свои дела закончил.

Я посмотрел на «Баса».

— Завтра, наверное, пойдем вперед. У нас как с БК? Нужно затариться побольше. И еще… нам бы моих любимых мин с растяжками побольше. Можешь у РВшников намутить? Я еще в штабе у Сереги «Пустырника» попробую пробить что-то.

— Не знаю… Спрошу. Про БК не беспокойся. Кое-что имеется.

Я был на триста процентов уверен, что имелось у него не мало.

На фото боец «Гастат (Пегас)»

Ходить с «Пегасом» было, с одной стороны, интересно, потому что он не затыкался всю дорогу, с другой стороны, такой способ общения не является взаимным. Есть такие люди, которые как радио транслируют в эфир все, что в данный момент происходит в их голове. Такой способ переработки информации и рефлексии характерен для людей тревожных, которые забалтывают свое беспокойство разговорами, или людей, которые таким образом слушая самих себя анализируют происходящее. Это выглядит, как общение и коммуникация, но на самом деле от коммуникации в этом мало. Связь идет в одну сторону и отклика не требует. Видимо, и «Пегасу», хотелось, чтобы его просто слушали. Я в очередной раз попадал в ситуацию, когда окружающие начинали меня воспринимать как человека, который умеет слушать, и начинали непроизвольно использовать мое умение в своих целях. Имидж психолога и наработанные профессиональные навыки делали свое дело, хотел я этого или нет. Я любил слушать и систематизировать полученные факты.

— Что говоришь? — переспросил меня «Пегас», потому что не расслышал мой вопрос, занятый своими мыслями, которые он вслух выдавал в эфир. — Как попал в «Вагнер»? — Он тут же переключился на ответ, в секунду забыв о том, что рассказывал ранее: — Моя история такова. Я в восемнадцать лет ушел в армию. Ну до этого еще учился в техникуме. Отслужил срочку и вернулся. А у меня был, так скажем, очень хороший товарищ, который занимался сбытом наркотиков. Как-то раз я поехал с ним…

«Пегас» замолчал, видимо подбирая слова, чтобы охарактеризовать своего приятеля и ситуацию.

— И тем самым… он меня подставил, и я попал в тюрьму.

А он нет. Сам он остался на свободе. Пробыл я в тюрьме шесть лет. Дали мне десять и миллион штрафа еще запросили. А когда началась СВО, я решил, что если приедут, то по-любому пойду. Потому что у меня есть сложившийся психологический портрет с детства: и дядя воевал, и семья вся военные. Поэтому я не сомневался, что пойду. И как только они приехали, я сразу пошел воевать, — спокойным и монотонным голосом рассказывал «Пегас».

Это уже была не первая история, в которой простые ребята не сомневались, что хотят воевать. Они были гражданами своей страны и для них совсем не стоял вопрос о том, нужно ли воевать. Они знали, что гражданам страны нужно воевать, отстаивая ее интересы.

Я думаю, то же самое происходило в Украине. За тридцать лет, которые прошли с развала СССР, выросло поколение, которое ассоциировало себя не с СССР и его историей, а с теми годами, когда Украина жила как отдельное государство. В 1991 году, когда она обрела независимость, многим было не так много лет, чтобы вспоминать об СССР как о своей Родине. Они не смотрели советские фильмы и не читали советские книги. Их мировоззрение формировалось совершенно в других условиях. В отличии от «Пегаса» с его «психологическим портретом».

— Я ни секунды не сомневался в своем выборе. Нам пообещали, что мы перед отправкой сможем позвонить родным, но все происходило так быстро, что я не успевал следить за событиями. В итоге нас за один день собрали, переодели, и в этот же день отвезли в тренировочный лагерь.

— И как тебе там было? В лагере тренировочном.

— Мне все нравилось. Такое странное чувство: и интересно, и страшно одновременно. Поэтому я не знаю… Я всегда хотел, чтобы мной гордились. Хотел уважать себя как мужчину. А каждый мужчина в нашей стране должен защищать свою Родину и своих родных. Я, перед тем как поехать уже на войну, позвонил бабушке. Она единственная, кто знала, что я еду. И она говорит: «Я тебя, конечно, понимаю, но я конечно против». И я ей ответил: «Если не будет таких отважных дураков, как я, то кто будет защищать всех отважных дураков?». Блин… Ну ты понял? Короче, кто будет защищать Родину?

— Ты, значит, патриот?

Он кивнул мне с серьезным видом.

— А «Пегасом» как стал?

— Ну как… Нас сначала привезли в первый тренировочный лагерь, и мы там пробыли два дня. Там отрабатывали стойки и так далее… Спали по два часа. В общем нас там серьезно гоняли. А когда привезли во второй тренировочный лагерь, то отобрали тридцать человек и стали тренировать отдельно. В итоге у нас там были все специальности. Я должен был стать сапером.

Когда «Пегас» рассказывал свою историю, он как будто погружался в транс и напоминал слепого Гомера, нараспев пересказывающего «Илиаду».

— Но как-то так вышло… Я стал проявлять сильный интерес к БПЛА, и наконец подошел к инструктору и стал заниматься.

И у меня с первого раза все стало отлично получаться. В итоге я был запасным БПЛАшником, но, когда мы приехали на третий полигон, я стал основным. Я стал ходить и обучать ребят.

В общем инструктор все передал мне, и стал командиром группы разведки.

— «Серебруха»?

— Ага… Он постоянно куда-то уходил, а я получал «Мавик» и шел обучать ребят. Хотя я сам особо ничего не умел. Всему учился в процессе.

— Мда… «Серебруха» вообще странно себя вел. Профессиональный вертолетчик… Зачем-то поперся в «Вагнер»?

— Может, он просто тупой? — между делом выдвинул гипотезу «Пегас». — Я тоже не понял, зачем отдавать мне то, что ты умеешь лучше, и идти в штурмовики, чтобы погибнуть за час? А, может, тщеславие… Героем хотел стать. Ордена, медали…

— А корректировке он тебя учил?

— Сам додумался. Знаешь, там примерно прикидывал, что и как. А потом мы все дружно поехали сюда. В первом же бою он погиб… Ну ты знаешь. И вот я стал основным оператором.

— Ясно. Значит, благодаря желанию и стечению обстоятельств ты из сапера превратился в оператора дрона.

«Пегас» кивнул.

В этот момент вдалеке я услышал «выход» и интуитивно понял, что прилетит недалеко отсюда. Это было удивительно, как на войне обострились интуиция и инстинкты. В голове как будто открылся третий глаз и я, часто даже не понимая как, по едва уловимым особенностям звука мины или снаряда стал понимать направление и время прилета. От первого звука упавшей вдалеке мины в голове загудело — началась контрбатарейная борьба, и в ней проснулся пчелиный рой. Он стал метаться в поисках выхода наружу внутри черепа, и от этого свербящего чувства очень захотелось почесать череп изнутри.

Днем из-за обилия разных шумов я не обращал сильного внимания на то, что со мной происходит. Но с приходом ночи, когда наступала относительная тишина, я ощущал контузию сильнее. Помимо звука в голове во рту появлялся кислый привкус железа и неприятные покалывания в конечностях. Обращаться за полноценной помощью и уезжать в тыл, в связи с этим я считал стремным. Уличное воспитание не позволяло переступить через сформировавшиеся пацанские убеждения. А они требовали голосом «старших»: «Можешь терпеть — терпи!». Когда я слышал от бойцов, что у них контузия, я искренне не понимал, что они от меня хотят — «Это война. Тут стреляют. Тут у всех контузия. Контузия может быть даже от того, что ты десять раз выстрелил из РПГ». Медикам я так и говорил, когда они наседали на меня: «В Москве уровень шума сильно превышает допустимые децибелы. Там все контуженные. И ничего, живут!».

«Наверное, нужно прокапать себе курс магнезии и витаминов, как предлагал наш медик, — решил я для себя. — Что такое контузия?»

«Контузия головного мозга — это разновидность черепно-мозговой травмы, которая происходит, когда взрывная волна воздействует на твой мозг и бьет его силой волны о черепную коробку. Происходит ушиб мозга, вследствие которого в нем могут произойти множественные травмы отдельных участков; и от того, какой участок пострадал, зависят те проблемы, которые возникают у бойца. Кто-то теряет слух, кто-то начинает заикаться, кто-то начинает слышать то, чего нет, или ощущать странные запахи и вкусы. А кто-то, при тяжелой контузии, теряет память и впадает в кому». — вспомнились мне куски сведений из психопатологии, которую я проходил в институте.

Мозг — аппарат очень тонкий и нежный, и повреждения даром не проходят. Но, если помогать ему восстанавливаться, он в силу нейропластичности может вернуть утраченные части или сформировать новые.

«Тем более нужно соглашаться с нашим медиком и прокапать себе капельницы с витаминами и магнезией, для профилактики», — убеждал я себя не игнорировать знаки, которые посылал мне мой мозг. Выжить и заикаться, или ссаться под себя не хотелось.

Так, под звуки падающих мин и снарядов и бубнежа «Пегаса» мы дошли до Зайцево и зашли в штаб. Первый, кого я увидел, был «Горбунок». Он оказался в новой бандане. Судя по надписи, она была микрокопией флага известного казачьего генерала Бакланова — героя войны на Кавказе. На черном фоне был изображен белый череп с костями, который называли «Головой Адама», а по кругу шла надпись на старославянском из «Символа Веры»: «Чаю воскресение мертвых и жизни будущего века. Аминь». Точно такой же флаг висел за спиной известного донбасского блогера — Владлена Татарского — во время его эфиров.

— Привет, Володя!

Я пожал руку «Горбунка».

— Поздравляю тебя с новой должностью!

— Спасибо, — скромно, испытывая стеснение, поблагодарил он.

Командира еще не было. Мы вышли покурить на улицу и заговорили о его новом назначении.

— Смотри, как у тебя карьера поперла в гору, — порадовался я. — Из заключенного в командиры «тяжей». А теперь и в командира всей артиллерии!

— Ну, да… — растерянно поддакивал он моим восторженным заявлениям. — Тут с одним только разобрался, и такая история… Меня же и на «тяжей» тогда неожиданно поставили. Дали мне в руки все, что было, и личный состав. Я только все настроил, и вот опять. Орудия перечистили. Что сделать не могли сами, отдали в ремонт старшине. Условия житья улучшили.

— Молодцы вы.

— Да на самом деле все пока бедненько. Ну, скажем так, для меня после Сирии, это не очень организовано. Я и командиру говорил, что надо что-то менять. То есть у нас есть целое подразделение «тяжей», но в принципе в «тяжах» у нас нет никого.

Видно было, что Володя болеет за свое дело так же, как «Бас» и «Сезам» болели за свои участки ответственности.

— У нас особо нет никакого оружия, — «Горбунок» стал загибать пальцы, — у нас особо никто не умеет стрелять.

У нас особо ну ничего такого вообще не происходит. То есть у нас каждый штурм — это вот просто пацаны твои идут с голой жопой, без поддержки артиллерии. Да хоть какой-то поддержки.

— С твоим приходом все изменилось, — поддержал я его. — А сейчас ты и с артой поработаешь. Заживем!

— Придется опять все заново. С «тяжами» я потихоньку вник.

— Да где же потихоньку? Ты же уже все организовал. Теперь благодаря тебе у нас есть расчеты, которые заступают на дежурство в ночь. Есть расчеты, которые работают в день. Ты все классно сделал.

— Это же ответственность. В первую очередь перед людьми. Все хотят домой живыми вернуться, — стал серьезно мне объяснять «Горбунок».

Он не просто открывал рот и произносил высокопарные слова. Он так думал и поступал, соответственно своим убеждениям.

— Я же всегда, прежде чем выставлять расчеты там «Сапога», АГСа — ты же видишь, — я сам туда первый прихожу, смотрю огневые позиции. Сам выбираю. И только после этого я туда личный состав выставляю. Ни одна пехота не должна идти без артиллерии, без артподготовки.

Это действительно было так. Он нисколько не преувеличивал и не обманывал. Он не выпускал личный состав на позиции, пока сам не убеждался в том, что там безопасно. Что там есть где укрыться и людям, и технике. Я знал, что он постоянно разговаривал с командиром и просил его раздобыть еще оружия: минометов и что-то крупнее.

— Два дня назад, представляешь, вызывает меня командир артиллерии «Коминтерн» и говорит: «Ты встанешь на мою должность. Пошли знакомиться с новыми обязанностями», — «Горбунок» развел руки и растерянно продолжил: — Конечно я был не готов к такому повороту событий, но и отказываться, думаю, не самое лучшее.

— Да все будет нормально, Володя.

— Пока, знаешь, ко мне тут присматриваются… Это понятно.

Через пятнадцать минут приехал командир, и мы втроем стали планировать операцию по захвату блиндажа, возле которого меня ранило. Командир достал планшет, и мы еще раз стали рассматривать позицию, несмотря на то что давно ее знали.

— Вот позиция у заправки. От нее ровно на запад идет противотанковый ров, как раз к этому блиндажу. Есть капонир и одиночные окопы, где противник периодически выставляет дозор. Одна группа пойдет отсюда. Вторая группа пойдет отсюда, по этой посадке — от наших позиций, которые держат «Айболит» и «Викинг». Ты, — командир обратился к «Пегасу», — поднимешь «птицу» и будешь корректировать продвижение. Самое главное не пропустить их подкрепление, которое может пойти откуда угодно. Украинцы на севере, со стороны Бахмута, на западе и северо-западе, со стороны Клещеевки.

И на юго-западе. Заберем этот блиндаж и двинем дальше. Сколько до него метров, «Констебль»?

— Весь ров девятьсот девяносто семь метров. До блиндажа от заправки метров четыреста пятьдесят.

— Что думаешь, «Горбунок»?

— Я там был. Посмотрел, где лучше всего расположить расчеты АГС. Думаю, там без артиллерии не вариант отработать. Нам нужно подавить «сто двадцатым» минометом активность противника и его огневые точки. Параллельно, подавить АГСами возможность пополнения с этих направлений, — Володя ткнул пальцем сначала в ров, по которому шла подпитка с запада к блиндажу, после — в дорогу, по которой шел подвоз с севера, — и заскочить штурмовыми группами в этот укреп, пока враг не опомнился.

— Давай попробуем, — нейтрально заметил «Крапива». — Что для этого нужно?

— Миномет «сто двадцатый». «Нона», я слышал, есть. Рассчитать, сколько необходимо снарядов на этот окоп. Посмотреть радиус разрыва и посчитать, сколько фугасных, а сколько осколочных необходимо туда запустить.

— Поедем с тобой к нашей основной артиллерии и попросим нам помочь. Сколько нужно выстрелов?

— Думаю, штук восемь-десять. Главное, первые два попасть правильно, а после мы уже пристреляемся.

— Хорошо. Садись в машину, поедем съездим к нашим ар-телам. Ну что, «Констебль»… В этот раз возьмем?

— Думаю, да, — ответил я искренне.

Но возьмем мы или нет, я не знал.

— Бери пополнение и собирай группы, — закончил собрание «Крапива».

Они с «Горбунком» уехали, а я пошел искать «Пустырника» — оружейника взвода.

Мы вместе с ним были в Молькино, и он был одним и тех, над кем прикалывались инструкторы по поводу его внешнего вида. «Пустырник» со своим другом «Люгером» приехал в «Вагнер» в своей очень модной экипировке из Москвы. Все на них выглядело брендовым. Поэтому инструкторы часто шутили, что их завалят одними из первых, потому что в своей красивой одежке они похожи на командиров. А, значит, станут приоритетными целью для снайпера.

«Люгер» вместе со старшиной «Ханоем» сидели в Клиновом и занимались решением огромного количества технических и бюрократических задач — в том числе и получением БК из запасов ЧВК и Родины. Далее «Пустырник» по нашему запросу привозил заказанное в Зайцево. БК распределялся между подразделениями. «Пустырник» был нормальным и немного выебистым москвичом, который регулярно отгребал за это от командира. Внешне он был невысок и худощав, а внутренне умен и образован. Его интеллект зачастую мешал ему относиться ко всему проще, и он регулярно пытался вставить свои пять копеек там, где нужно было молчать. Я рассказал ему, что нам в ближайшее время понадобятся противопехотные мины ПОМ-2Р, которые очень удобны для первичной обороны, как профилактика возможных контратак противника.

— Кинул ее метров на двадцать, она выкинула четыре растяжки, и у тебя пятнадцать-двадцать метров фронта прикрыто. Вот нам таких штук двадцать нужно.

— У нас нет… — начал было «Пустырник», но под моим убедительным взглядом, тут же поправился: — Попробую найти.

— Очень нужно! Эти мины любимы и дороги мне, как первая любовь, и память о прошлом.

«Пустырник» улыбнулся.

«Сними с него эту красивую экипировку, одень по-другому, и он станет студентом третьего курса или начинающим инженером», — подумал я, разглядывая лицо «Пустырника».

Сделав все дела, я зашел в домик, где меня ждали пять бойцов пополнения. Я проинструктировал их, выяснил, что военных среди них нет и стандартно завершил консультацию.

— Выдвигаемся через полчаса. Вопросы есть?

— Привет, «Констебль»! — радостно поздоровался со мной незнакомец и протянул руку.

— Привет… Ты откуда меня знаешь?

— Я с тобой в окопе тогда был, когда танк этот стрелял.

Меня ранило, а ты командовал тогда. Не помнишь меня?

— Дружище. Я, конечно, рад, что ты выжил, — заговорил я с улыбкой, — но, насколько ты помнишь, там была жопа. Ты думаешь, я всех помню?

Он внимательно слушал меня, и я понимал, что ему было важно, чтобы я помнил его, как помнил всех своих солдат Александр Македонский. Я шел воевать со своим подразделением — когда к нам в окоп набилось куча народу из соседних отделений, запомнить всех было не реально.

— Теперь я тебя точно запомню и при встрече мы еще с тобой познакомимся поближе.

Боец радостно кивнул.

— А пока назначаю тебя старшим по группе. Будешь мне помогать. Пойдешь замыкающим.

— Хорошо.

Он показал мне кулак с поднятым вверх большим пальцем и оттянутым вниз мизинцем — знак «Джамбо», являющийся приветствием наемников во всем мире. Он давно и прочно вошел в повседневный обиход «оркестрантов» для опознавания «свой-чужой».

Постоянный трафик людей начал формировать во мне специфическое отношение к пополнению. Постепенно запустились процессы расчеловечивания и исчезновения эмпатии к живым, думающим и страдающим существам. Помимо думающего и чувствующего психолога внутри меня появился профессиональный и адаптированный к войне фронтовик-вояка. Его больше интересовали функции этих людей, а не сами люди. На что они способны и какую пользу могут принести подразделению.

Я повел их своим особенным путем, чтобы минимизировать любые возможные риски обстрела и сброса ВОГов. Знатоки вождения групп на передок пытались критиковать меня, упрекая в излишней бдительности. В ответ на это я приводил железный аргумент: «Еще ни в одной моей группе, даже включая самую первую, когда я вел свой взвод впервые, у меня не было, ни “двухсотых”, ни “трехсотых”!». Я водил свои группы как разведчик: где было нужно, мы ползли и продирались по лесополосе, где было нужно — бежали и прятались. Бойцы по-разному реагировали на опасность, и уже на этом этапе было видно, у кого больше шансов выжить. Кто-то все понимал и быстро перестраивался, кому-то было нужно попасть в переделку, чтобы осознать серьезность положения. А если этого не происходило, то исход был неизбежен.

Война — это самый суровый и честный тест на выживание. Тут есть ты и смерть. Это не компьютерная игра, в которой ты можешь сохраниться и перезаписаться. Тут труп — это труп. Чтобы выжить и выиграть у «Босса-смерти», тебе нужно проявлять все свои умения и способности, которые ты накопил в течение жизни: физические, психологические, социальные и духовные. И чем их больше, тем больше вероятность, что ты сообразишь быстрее смерти. Извернешься ужом, чтобы обыграть и обхитрить ее.

До подвала мы добрались без приключений. Я сдался медикам, и они стали капать мне медикаменты. Мне нравилось проходить медицинские процедуры, во время которых я чувствовал состояние детской защищенности и повышенной заботы о себе. Я закрыл глаза и представил, что лежу в обычной больнице на окраине Москвы и после капельницы будет сон-час.

— «Констебль»?

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыл глаза и увидел «Баса».

— Я нашел его. Этого… потеряшку.

— Кого? Какого? — не понимал я, что он от меня хочет.

— Этого, которого не было ни среди мертвых, ни среди живых. Помнишь, мы не могли понять, куда он делся? По спискам есть, а в жизни нет. У РВшников был, подлец.

— Я не специально, — сказал боец с испуганным лицом. — Я же все это время на передке как вша лобковая лазил!

— Ты хоть помнишь, к кому ты шел со своей группой?

— Нет. Нас же эти вели… провожающие. Ну и когда всех положило, я вместе со всеми сюда пришел. Тут «Кусок» говорит: «Давай бери и неси». Я и носил все это время.

— Балда! Мы тут ищем тебя, ищем. Всю округу облазили в поисках трупа. Уже хотели подавать тебя как пропавшего без вести. Представь, родные твои получили бы известие.

А ты тут у меня под носом живешь. Ходишь тудым-сюдым, а я и не в курсе.

— Оставляй его себе. Раз он врос в логистические цепочки, пусть и дальше носит под твоим руководством.

— Теперь я твой командир, — указал на себя пальцем «Бас». — Слушать с этого момента только мои приказы и тех, на кого я покажу этим пальцем.

Утром я вернулся на свою позицию у стелы с надписью «Бахмут». Пока я готовился к командировке, я успел немного прочитать про этот город и оказалось, что он имеет очень интересную историю.

История города Бахмут ведет свой отсчет с 1571 года. Именно тогда царь Иван Грозный для отпора крымским татарам и защиты южного рубежа русского государства приказал создавать пограничные засеки по рекам Айдар и Северский Донец. В письменных источниках упоминается «Бахмутская сторожа» — шестая по счету из семи и расположенная «усть Черного Жеребца, от Святогорской сторожи полднище». В те времена эти земли принадлежали донским казакам, которые милостиво разрешали предпринимателям добывать соль в рапных озерах. Сначала работы велись кустарно, но постепенно методы были усовершенствованы. К 1630 году соледобыча велась уже в промышленных масштабах. На землях Бахмута появились полноценные солеварни. Пришедшему к власти Петру.

Первому это не понравилось. Бахмутские солеварни были национализированы. Добыча соли обложена налогом. А все это дело стала охранять образованная из бахмутских, торских и маяцких казаков ЧВК «Бахмутская казачья компания».

Однако кроме донских казаков существовали еще и из-юмские, которым тоже хотелось присоединиться к соляному промыслу, чего совсем не желали донские казаки. Изюмскому атаману удалось оттеснить донских казаков, написав на них кляузу Петру Первому. Смысл кляузы состоял в том, что донские забросили охрану, все разворовали и вообще недостойны милостей. Царь Петр купился на письма полковника Шидловского, построил новую крепость, и в 1704 году подчинил регион и соледобычу изюмским казакам. Донские считали эти земли своими и подняли восстание, получившее название Булавинского — по имени своего атамана. Они захватили солеварни и забрали промыслы себе. К Булавину присоединились покоренные бахмутские казаки и запорожцы. Чтобы навести порядок в регионе, российский император был вынужден отвлечь на усмирение восставших двадцатитысячное войско, так нужное ему в этот момент в войне со шведами. Царские войска с задачей справились блестяще: зачинщиков и всех жителей порубили, а город сожгли.

Петр Первый соизволил лично посетить в 1710 году развалины города. Дал команду построить новую крепость, краше и крепче прежней, и отдал ее в охрану «черкасам» изюмского казацкого полка, переведенным в Бахмут из Таганрога. Именно с этого момента город стал развиваться. Появились ратуша, таможня, кузницы, амбары. Однако Бахмут ждало очередное падение и запустение. Выкосив практически весь город, пришла чума, после которой казаков для дальнейшей деятельности собирали со всей округи: от Изюма до Острогожска. Были привезены два сербских полка, возглавляемые Иваном Шевичем и Райко Прерадовичем. Приняв российское подданство, они испросили местечко для своего размещения. Их просьба была удовлетворена. В 1753 году на бахмутской земле, состоящей тогда в Воронежской губернии, появились сербы, греки, валахи, венгры, молдаване, болгары, турки и евреи.

Бахмут стал административным центром Славяносербии, которая просуществовала десять лет и была ликвидирована Екатериной II по причине того, что сербы воровали. На момент проверки комиссией по припискам в 1763 году из 4264 жителей в Славяносербии осталось 1264. Славяносербии пришел конец, и она, в итоге, стала частью вновь созданной Новоросской губернии.

В общем, земля эта была исконно русской с тех пор, как Иван Грозный забрал ее у степняков. «Соль и кровь» — два слова, в которые укладывалась вся история крепости Бахмут.

Я стоял у блиндажа, смотрел на стелу с отметинами от пуль и осколков, руководил процессами подразделения по рации и вдруг увидел, как вдоль выкорчеванной обстрелами лесополосы к нашему блиндажу приближался боец китайской терракотовой армии. Вся его форма и даже лицо были покрыты коркой лоснящейся глины. Создавалось такое ощущение, что его специально валяли и катали по жидкой глине, а после натирали до блеска специальным войлоком.

«Возможно именно это и спасло его от пули снайпера, — с улыбкой подумал я. — Если его просто прислонить к окопу, или положить на землю, он сойдет за кучу грязи».

Боец подошел ближе, и мне показалось, что я его знаю.

— Привит, «Констебль»! — закричал он с каким-то мягким выговором.

— Ты кто, чучело?

Я всмотрелся еще раз в его щуплую фигуру и тут у меня в голове щелкнуло:

— «Маслен»! Ты что ли? Ничего себе!

— Ага… Я! — сказал он с легким белорусским акцентом, широко улыбаясь. — Живой.

«Маслен» был оператором БПЛА из моего взвода. С самого начала я обещал ему, что он будет нашим взводным оператором дрона, которому я доверю свой «Мавик». На полигоне он зарекомендовал себя как умелый пользователь дрона и должен был работать в паре с «Пегасом». Белорусский «ботаник», который сел за то, что содержал интернет-магазин по продаже наркоты. Если бы с него можно было снять всю его грязную одежду и переодеть в простой костюм какой-нибудь белорусской трикотажной фабрики, то «Маслен» выглядел бы как школьник.

— Ты откуда, друг мой?

Не взирая на то, что он лоснился от грязи, как тюлень, я обнял его от всей души.

— Я тебя давно похоронил. Думал, что ты стерся.

— А я живой, — еще раз повторил он.

Было видно, что он рад не меньше моего нашей встрече, но стесняется проявлять свои чувства.

— Меня за батарейками и водой послали.

— Кто тебя в этот ад отправил? Я же тебе говорил, что ты со мной будешь.

— Так я был на «Ангаре», и мне «Антиген» сказал: «Иди воюй. Твой час пришел».

Он засмеялся.

— Ну ты даешь. Гляди, кто к нам пришел, — позвал я Рому. — Короче. Слушай сюда. Ты остаешься тут и больше на заправку не возвращаешься.

Он стоял и улыбался мне во весь рот.

— Ты сколько там уже?

— Недели две наверное… Не помню.

Я вышел на командира и объяснил ему ситуацию с этим бойцом. «Пегас» подтвердил его компетенции и тоже попросил командира дать ему помощника. Командир дал добро, и «Маслен» отправился мыться и стираться в Зайцево. Я радовался, что многие бойцы из моего первоначального подразделения были живы. Они были особенными для меня. Это были бойцы еще из той наивной, мирной жизни. У меня в памяти запечатлелась картина, когда меня представляли отделению как командира, и я стоял перед ними, всматриваясь в лица. Когда «Маслен» уходил, он несколько раз оглядывался по дороге и махал мне рукой, пока не скрылся из глаз. Я видел, что он счастлив и не может поверить, что его вывели в тыл с самой опасной позиции. «Маслен» не был штурмовиком.

Он был умным, образованным парнем, который мог принести больше пользы в качестве оператора дрона. Мне было тепло от того, что я смог сдержать слово, которое я дал ему на полигоне. Когда я смотрел вслед «Маслену», я вспомнил нашего второго БПЛАшника — «Летуна» — которому повезло меньше.

В тут ночь, когда по нам стрелял танк, ему осколком выбило глаз, и его эвакуировали. «Сезам» говорил мне, что он где-то в госпитале.

«Маслен» в силу обстоятельств нарушил очередность помывки в бане. С того самого момента, когда мы с Женей побывали там и примеряли китайские труселя, установилась живая очередь из бойцов, которые ежедневно отправлялись мыться в Зайцево. Из пятерки, которая обычно находилась на позиции, один боец отправлялся в баню, совмещая помывку с мини-отпуском. Маленькие человеческие радости и элементы цивилизации превращались тут в эпохальные события планетарного масштаба! Бойцу меняли его замызганную и грязную форму на новую. Ему выдавали новые трусы и чистые носки. Он мог сбрить волосы и бороду. После бани каждый из них чувствовал себя олигархом, только что посетившим «Сандуны».

Штурм блиндажа

Перед самым штурмом я проверил обе рации. По одной я связывался с командиром и «Горбунком», а по второй — со своими штурмовыми группами. Штурмовую группу, которая должна была идти от Жениных позиций, возглавил «Викинг», который оклемался и был готов к выполнению задач. Группу, которая должна была выдвинуться от заправки по противотанковому рву, должен был вести «Горох». Я выбрал его, потому что он был отличным бойцом и отдохнул пока был в госпитале.

В последнюю минуту я передумал, боясь контратаки украинцев, в которой мы могли потерять позицию у заправки.

Я приказал «Гороху» выбрать среди бойцов командира штурмовой группы, а ему возглавить оборону.

«Пегас» поднял птицу и доложил, что на этом укрепе порядка пятнадцати бойцов противника. «Горбунок» договорился с конторскими артиллеристами о поддержки нашей атаке сто двадцатимиллиметровой «Ноной» и лично корректировал их. Нам дали семь мин на подавление этого опорника. Для нас это был первый настоящий штурм, по всем правилам военного искусства.

В восемь утра началась артподготовка. «Горбунок» с «Пегасом» были на связи и работали с «Ноной».

— «Пегас» — «Горбунку»?

— На приеме. Вижу разрыв. Нужно левее сорок.

Он следил с дрона за прилетами и корректировал «Горбунка». Тот, в свою очередь, докручивал по ноль один влево.

— Уже лучше, но нужно еще ноль один левее.

«Горбунок» вновь скорректировал выстрел.

— Еееесть! — заорал в рацию «Пегас». — Мина попала прямо в блиндаж и разнесла его в щепки! Еще туда же!

В течение получаса вся украинская позиция была перекопана минами и присыпана сверху АГСами. Земля с сотнями железных осколков вместе с щепками, частями тел и кусками калиброванных бревен взлетала вверх и разлеталась на десятки метров вокруг. Параллельно два расчета АТС работали по путям потенциального подхода украинского подкрепления, отсекая эту возможность.

Я отправил обе группы на штурм, чтобы взять их опорник в клещи. Как только наша группа выдвинулась от заправки, она тут же попала под обстрел украинских минометов. Им нужно было преодолеть четыреста пятьдесят метров под непрерывным огнем противника.

Севернее, между нами и окраинами Бахмута, у ВСУшников была позиция «Остров», которая представляла из себя насыпь из отработанной породы, добытой из шахты. Длинна позиции составляла метров семьсот, а ширина от пятидесяти до ста метров. По данным «Пегаса», там был пулемет крупного калибра и «Сапог». С этой же позиции по моим бойцам били «восьмидесятые» минометы. Видимо, понимая, что мы можем забрать их опорник, с Часова Яра стала работать их арта. Уже не думая о своих бойцах ВСУшники лупили по своим же позициям, не давая нашим группам зайти на них. С самого крайнего блиндажа у леса, который был в конце противотанкового рва, по нам стал работать крупнокалиберный пулемет. Наши друзья из 24 ОМБр «имени короля Данила» тоже не сидели сложа руки. В первой группе тут же пошли потери «трехсотыми» от осколочных ранений. Группа залегала и пережидала обстрел. Между перезарядками противника они продвигались дальше.

— «Констебль» — «Пегасу»?

— На приеме. Украинцы на перезарядке, можно продвинуться.

— «Боксер» — «Констеблю»?

— «Боксер» «триста», своим ходом оттягивается на заправку. На приеме «Фест» — я взял командование. Нужно пару бойцов пополнения.

— Понял тебя, «Фест». Продвигайтесь вперед пока перезарядка. Пополнение будет.

— Принял. Пошли дальше.

— Давайте, пацаны. Там позиция в мясо. Заскакивайте и берите их голыми руками. Там есть, где укрыться.

Чем малочисленнее была штурмовая группа, тем она более эффективна и слаженна. Группа, более пяти человек, перестает быть единым организмом и больше несет потери. На тот момент я уже выработал свою тактику, которую мы и применяли. У нас работали три группы по три человека. Первая тройка была основной. Они продвигались по рву вперед. За ними шла запасная, подменная тройка, из которой мы подпитывали первую. Еще одна, резервная тройка, сидела на позиции и подпитывала вторую группу. Такая карусель позволяла вовремя подтягивать подкрепление и минимизировать потери. Через несколько минут начался минометный обстрел, и группа остановилась, прижимаясь к стенкам рва, чтобы не попадать под осколки. В это время группа эвакуации, усиленная бойцами пополнения, добегала до основной группы, забирала раненых и оставляла пару бойцов, которые продвигались дальше по рву.

— «Фест» — «Констеблю»?

— «Фест» легкий «триста». Передаю командование…

Как твой позывной? На… Держи рацию, — слышал я их переговоры.

— Прием, «Констебль»? Принял командование.

Позывной — «Янтарь».

— Отлично. Секунду подожди.

Я переключался на вторую рацию и связывался с «Пегасом»:

— «Пегас» — «Констеблю»? Что там?

— Можно двигаться.

Я возвращался опять к группе и корректировал их продвижение.

Параллельно мне нужно было корректировать группу «Викинга», которая ползла с юга. Время от времени выжившие солдаты ВСУ пытались вылезать из последнего блиндажа, который остался, и стрелять в сторону наших штурмовиков. Видимо, их тоже корректировали с дронов, давая указания по обороне укрепа. Как только они вылезали, «Пегас» давал команду нашим АГСникам, и их накрывали очередным пакетом гранат. Когда до блиндажа оставалось пятьдесят метров, «Пегас» скорректировал последний обстрел из АГС, и наша группа заскочила в опорник. Пробрасывая впереди себя гранаты, пацаны зачистили разбитые позиции украинцев и зажали их остатки в последнем полуразрушенном блиндаже. В этот момент на позицию запрыгнула группа «Викинга».

— Считаю до трех, и мы закидываем вас гранатами! Сдавайтесь, если жить хотите! — на нервах орали бойцы.

— Нэ трэба. Мы выходымо, — донеслось из глубины блиндажа.

— Выходите с поднятыми руками! Руки показывай!

На землю!

Из блиндажа друг за другом выползли четверо украинцев.

— Еще есть кто-то?

— Есть ще одын. Вин «трыста» важкый.

— Говори по-русски, сука!

— Тяжелый «триста», говорю, — перешел он на хороший русский.

— Вот и хорошо. Не будете дергаться, будете жить. Братан, посмотри, что там с раненым?

Из шестнадцати бойцов, которые обороняли этот опорник, в живых осталось четверо. Остальные были мертвы. Один умер от ран, не приходя в сознание.

— «Констебль» — «Викингу»?

— На приеме.

— Мы встретились. Блиндаж наш. В моей группе потерь нет. В первой тоже все целы. Четверо пленных. Десантники, или кто они там… Из 24-й ОМБр. Старые друзья. Все Ивано-Франковские. Два крупнокалиберных пулемета: «Браунинг» и немецкий МГ-42. По-моему, оба целые.

«Викинг» замолчал, видимо, думая говорить это в эфир или нет, и продолжил:

— И подарок тебе. В эфире сказать не могу. Принесут вместе с пленными.

— Отлично! Офицеры, наемники есть?

— Нет. Все с документами. Десантники. Выше сержанта званий нет. Контрактники, судя по документам. Воюют давно. Один с удостоверением АТО. «Нацик», короче. Но он «двести».

— Хорошо, что вы подползли без потерь, — поздравил я «Викинга».

— Да, повезло. Они просто протупили. Если бы они сделали выносной пост метров на сорок впереди, нас бы легко можно было тут остановить. У них еще МОН-90 несколько штук установлено. Они их просто не успели «поднять». Если бы взорвали, то выкосило бы нахер все живое на расстоянии ста метров перед их позициями.

— Понял. Переставьте мины в их сторону. Постарайтесь закрепиться по-любому! Срочно укрепляйте все и минируйте. Подкрепление сейчас вышлю…

Не успел я договорить, как эту позицию стали утюжить из минометов с украинской стороны. Это была обычная тактика на войне: как только позиция переходила к противнику, на нее тут же начинали насыпать, независимо от того, были там украинские пленные или нет. Как только боец сдавался, он превращался в мишень. Украинцы стали накидывать всем, чем можно, как делали бы и мы. Только, в отличие от них, кроме ВОГов насыпать нам было нечем. Наши семь мин, которые нам выделили на расход, закончились при штурме.

Буквально через полчаса «Викинг» вышел на связь и сказал, что он легкий «триста», поэтому передает командование «Сабле».

«Ну, вот я и отдохнул», — мимолетная грусть и досада тенью проскочили внутри меня, но расслабляться и предаваться унынию было некогда. Нужно было думать о том, как удержать позиции.

— Рацию ему дай.

— Я тут, — услышав я его голос.

Автоматически я вспомнил самый первый день, когда мы только заходили на позиции и я инструктировал бойцов перед выходом. Несколько раз я повторил всем, чтобы они делали то, что я говорю. Но «Сабля» не услышал.

— Я устал, командир. Я не могу больше нести этот цинк с патронами, — заныл он в лесопосадке, когда мы в первый день бегали от мин и коптеров.

— Что я говорил, «Сабля», когда мы сюда выдвигались? Повтори? — повышая голос ответил я ему.

— Не помню…

— Не пизди! — резко оборвал я его.

— «Идем налегке»… Лишнего с собой ничего не брать, кроме боекомплекта и минимально вещей, — тут же вспомнил он.

— Зачем ты, баул свой тянешь?

Я практически задыхался от злости, когда увидел, что на нем висят «корзина, коробка, картонка и маленькая собачонка».

— Для чего тебе этот двухметровый рюкзак, набитый бабушкиными рейтузами? Ватник тебе зачем?

Я снял и потряс перед ним своим школьным рюкзаком, перешитым для меня «Эриком».

— Вот, смотри, какой у меня рюкзак. В нем трусы, майка, патроны, гранаты и рыльно-брильное. Банка тушенки и вода. И все!

Я зло смотрел ему в бегающие глаза.

— Цинк в зубы и вперед. А если тяжело, то барахло свое выкинь.

В тот раз я его достаточно быстро убедил в том, что ему необходимо развиваться физически и умственно. После легкого ранения он уже успел побывать в госпитале и вернуться назад. Изменился ли он за это короткое время, я не понимал. Но делать было нечего. «Викинг» выбрал его, и мне пришлось довериться его выбору. Трафик во время штурмов был сумасшедшим. Только сегодня мы потеряли десяток бойцов «трехсотыми».

— «Сабля», теперь ты командир. А это значит, что ты мои глаза и уши. А, главное, ты мои руки. Нам любой ценой необходимо удержать этот рубеж! Окопы и блиндажи огневыми позициями направлены в нашу сторону. А враг у тебя за спиной. Вам срочно нужно все заминировать со стороны Бахмута! Особенно траншею, которая от вас идет в сторону леса еще на полкилометра. Переставьте украинские мины в их сторону. Если не знаешь, как спроси у «Викинга».

В рации слышалось молчаливое сопение.

— Нужно срочно переоборудовать позиции таким образом, чтобы к вам не подползли украинцы. Теплак и мины я вам сейчас пришлю. Тебе ясно?

— Да. Четыре рабочих теплака, тут есть. Трофейка! — доложил мне «Сабля».

— Красавцы! МГ-42 очень простой в управлении. Собирайте БК от него и установите замаскированно его стволом на запад. Вероятнее всего, они попрут по траншее, — быстро соображая отдал я приказ.

— Принял!

Война — удивительное место, в котором твоя жизнь зависит от случайных людей. На мне, как на командире, висела огромная ответственность за все наши позиции. За их оборону и продвижение вперед. За людей, которые были в моем подчинении, даже если я увидел их впервые вчера ночью. Уровень переносимости напряжения возрос и больше не выбивал меня из себя, как в первые недели.

Блиндаж у стелы «Бахмут»

— «Констебль», смотри! — крикнул мне «Абакан», чуть высунувшись из окопа. — Этих пленных ведут.

Мне было некогда наблюдать за пленными. Я работал на рации и договаривался о том, чтобы нам принесли новые батареи и воду. Бойцы, сопровождавшие украинцев, передали их документы, шевроны и гаджеты. Шеврон был выполнен в виде щита, горизонтально разделенного на два равных поля. Одно было цвета хаки, а второе — красным. Кант и разделительная полоса были желтого цвета, как и красивый лев в короне, стоящий на задних лапах с оскаленной мордой. Поверх шеврона шла надпись на латыни: «Milites Regum». Что переводилось как: «Солдаты Короля». Я полистал их солдатские книжки и в очередной раз подтвердил для себя, что это «западенцы».

— 24-й ОМБр — «отдельная механизированная бригада имени короля Данила». Мушкетеры короля, значит?

Я посмотрел на украинцев и усмехнулся.

— Кто такой король Данил?

— Король Украины… — решился ответить мне самый младший из них.

— Украины? Двойка тебе. Я хоть украинец на пятьдесят процентов, и то знаю больше про русского короля.

Украинские десантники не рассчитывали на урок истории в такой ситуации.

— «Rex Russiae» — с латыни переводится не иначе как: «Король Руси»! Папа Римский провозгласил его не королем Украины, а королем Малороссии! Именно так подписывался князь Волынский Даниил Романович! В общем, двоечники, учите в плену историю. Время у вас там будет. Если ваши по дороге вас не положат.

Они молча наблюдали за мной. Выжить при штурме и нарваться на неприятности, споря с командиром злодеев-вагнеровцев, было бы глупо.

— А историю своей 24-й ОМБр, которая образованна в годы Гражданской войны революционными силами, знаете?

Они смотрели на меня испуганными глазами, не понимая, что за сюрреалистическая ситуация происходит в их жизни.

— Тоже нет? Именовалась она «Железная дивизия». Отличилась в годы Гражданской и Великой Отечественной войны. Фельдмаршала Паулюса брала в Сталинграде. Львов и Карпаты освобождала от националистов и фашистов. Эх, блядь… Дожили, — с досадой закончил я.

— Рома, дай им воды. И сигареты прикури перед дальней дорогой.

— Вот еще рацию украинскую «Викинг» передал.

Не успел боец это договорить, как на позицию запрыгнул сам «Викинг», легко раненый в руку.

— Это я. Рация, кстати, работает.

— Отлично! Что с тобой?

Мы обменялись взглядами, и, видимо, в моем отразилось разочарование по поводу его ранения.

— Легкое. Я быстро вернусь. Может, через неделю, — ответил «Викинг», немного оправдываясь.

— Давай.

Внутренне я смирился с тем, что дальше все будет на мне, и кивнул на пленных.

— Забери этих.

«Викинг» увел ВСУшников, а я связался с командиром и доложил о захваченной рации.

— Есть у тебя кто-то, кто на «мови розмовляе добре»? — спросил Крапива почти без акцента.

— Леха «Топор»! Он местный, с Ясиноватой. Украинский знает.

— Сажай его на станцию и пусть слушает и записывает. Все важное сразу передавай мне.

«Топор» прибежал ко мне с дальнего блиндажа и сел слушать и переводить разведданные. Пока украинцы не поняли, что рация у нас и не перепрошили ее, мы смогли узнать много полезного. Когда мы включили станцию, стало понятно, что основным связующим звеном была женщина с позывным «Бланка». Она принимала информацию у одних и тут же пропадала, видимо, переходя на другой канал. Когда она возвращалась в эфир, она передавала информацию и приказы от их командования. Леха «Топор» тут же переводил мне, что она говорила, и я фиксировал это.

Несмотря на то, что наша позиция была на второй линии обороны, она постоянно подвергалась обстрелу. За время нашего штурма «Пегас» засек и отметил девять огневых точек противника. Это были пулеметы, установки АГС и «Сапог». Больше всего их было на позиции «Остров», которая находилась в четырехстах метрах от заправки, ближе к Бахмуту. Часть огневых точек находилась в конце этого рва, где у украинцев был еще один мощный опорник.

— Ну что там нового, Леха?

— Тишина пока. Ничего важного.

— Не устал ты воевать еще? С четырнадцатого воюешь.

— Да я привык. И война, она же засасывает. Тут же мир простой и понятный. Тут мы. Там они. Тут свои, там чужие. Здесь стой, а туда стреляй, — показал Леха в сторону Бахмута. — Вот и все. А на гражданке сложно все. Я, когда уволился, в Донецке что-то не нашел себя.

— А зарплата какая у вас была в ДНР?

— Триста баксов.

Леха заулыбался.

— А сейчас, — поделил я мысленно нашу зарплату на курс доллара, — две триста! Семикратный подъем! Это реальный рост!

Я улыбнулся.

В рации опять послышался мелодичный женский голос, переливающийся как журчание воды в ручье. С того момента, как я покупал продукты в магазине Луганска, я не видел женщин и не слышал их голосов. Ее сексуальный голос рождал вожделение и желание. Да, это была девушка, которая воевала с нами, но ее трудно было воспринимать как опасность и врага.

— Так. Эта «Бланка» ведет переговоры с командиром минометного расчета…

На тот момент она уже назвала нам около пятнадцати позывных, среди которых было несколько командиров.

— Тшшш! — зашипел Леха, внимательно вслушиваясь в переговоры. — Они, короче, говорят про какого-то «двадцатого», который «поранений важкый». Она требует срочно прислать эвакуацию!

— Куда? Говорит куда?

«Топор» прилип к рации, заткнул себе второе ухо пальцем и сморщил лицо от напряжения.

— Они направили пикап на их точку эвакуации для вывоза этого хера. Координаты… «Икс-Игрек»…

— «Крапива» — «Констеблю»? У нас тут какой-то важный гусь нарисовался!

Я передал координаты командиру.

— Как только они его погрузят, туда нужно срочно ударить.

В таких случаях у меня включался инстинкт охотника. Адреналин и желание победить вызывали приятный мандраж во всем теле. Это передавалось всем. Я неоднократно видел этот охотничий инстинкт в украинских и наших роликах.

— Есть! Прямо в пикап! Давайте еще! — радовался «Пегас», когда артиллеристы «Горбунка» накрыли точку эвакуации.

Отлично отработали.

Я одновременно и хотел слушать, что говорила эта «гарна дывчина “Бланка”», и вынужден был работать на двух станциях, руководя отделением.

— «Бланка»? У нас двадцать пьять амэриканьцев «трыста». Шо маемо робыты? — доложил ей один из командиров.

— Слыхал, «Топор»? Американцы! Это же круто.

Прослушивание их эфира помогало понять противника и посмотреть на эту войну его глазами. Междоусобная война проходила впервые за последние сто лет. В Великую Отечественную нашей армии приходилось воевать против власовцев, или гонять по Волыни остатки украинских националистов. Но такого масштабного противостояния не было со времен Гражданской войны. Беспощадное сражение за идеи — это не война по национальному признаку, это война умов. Как война между Севером и Югом в США. Как религиозные войны между католиками и гугенотами.

Пока мы слушали переговоры украинцев пронесли трофеи. Командир приказал доставить в штаб «Браунинг» и МГ-40, а вместо них обещал прислать два «Утеса» на станине. Бойцы выволокли оба пулемета ко мне на позицию, и я ждал вечера, чтобы вытащить их дальше. Помимо самих пулеметов, бойцы притащили два цинка одноразовых лент к ним. Лично мне пацаны притащили трофейный бронежилет. Он был в крови и глине, но в остальном был именно таким, как я хотел. Я вытащил керамические американские плиты, полюбовался ими и засунул обратно.

Наш бронежилет имел пятый класс защиты, но этот был очень удобным и легким. Маневренность для меня всегда была приоритетнее толщины брони. Я надел его, чтобы померять, и услышал, как Леха стал переводить очередные команды «Бланки».

— Ничего себе! Сейчас мочить будут по нашим. Не повезло кому-то, — глядя на меня сказал Леха.

— Координаты какие?

Леха назвал мне «икс и игрек». Я тут же вбил их в планшет и от неожиданности перепроверил координаты еще раз.

— Наш блиндаж, — прошептал я, глядя на Рому и «Топора».

— Расход трыдцать. Пэрши тры, биглым. Вохонь!

— В блиндаж!

Мы забились втроем в наш маленький блиндаж и от нервного напряжения стали ржать во весь голос. Нам было очень страшно, но, при этом, мы ничего не могли сделать. В наш маленький блиндаж попасть было сложнее, чем в большой, и это могло спасти нам жизнь. В том, что он маленький, был еще один плюс — мы не могли спать в нем оба. Если бы мы забились в него вдвоем, то спать бы пришлось, только лежа на боку, прижимаясь тесно друг к другу. Именно поэтому мы спали по очереди, охраняя сон друг друга.

Но сейчас мы втиснулись в него втроем и чувствовали себя селедкой в банке.

— Вшшшшшшш…. Бах! Вшшшшшшш…. Бах!

Мины ложились вокруг нас, и каждый прилет мог быть последним. Одно прямое попадание, и тут будет братская могила. Я представлял наш квадрат сверху и видел, как украинцы играли минами в «Морской бой».

— А три!

— Мимо.

— Бэ пять!

— Мимо!

— Где же спрятались эти вагнеровцы?! Вэ четыре!

— Расход тридцать…, — начал свою любимую песню «Абакан». — На один блиндажик и сразу тридцать.

— Рома, не начинай, — остановил я его. — Давай так…

Мы на это повлиять не можем. Наша задача — выполнить боевую задачу и остаться в живых.

Мои слова звучали как удары молотка по гвоздю, который я хотел заколотить в голову Роме, себе и всем остальным.

— Мы будем адаптироваться под то, что есть. Чеченцы с нами воевали автоматами и РПГ. У нас была артиллерия, грады, вертолеты, а у них партизанские отряды и знание местности. В 1812-м, в 1941-м наши партизаны воевали чем придется. Более того, если будет нужно, и украинцы будут воевать так же.

— Я понял, — почти прошептал он.

Мины ляпались рядом, сжимая тело в комок. После этого разгладить тело было так же тяжело, как скатанную в шарик фольгу от шоколадки. Когда все затихло, я продолжил:

— Ты же, Рома, не мажор, который родился с золотой ложкой в жопе?

— Нет.

— Тебя сюда привезли потому, что ты умеешь хорошо выживать. Ты на улице вырос, а не в парнике. В зоне выжил и не оскотинился. И поэтому выбора у нас нет. Будем побеждать!

Не успел я договорить, как прилетела очередная партия мин и мы как пингвины сжались до размера молекулы.

— Наверное, станцию вычислили и решили нас закопать, — предположил «Топор». — Двадцать два… — считал он прилеты.

Мы замирали с каждым следующим «выходом» этой русской рулетки.

— Тридцать…

Наступила невероятная тишина. Украинская рация молчала. Видимо, они догадались, что станция у нас и начали процесс перепрошивки. Мы выжили, и это было очередное чудо, которое случилось со мной и моими друзьями.

— Не пришло еще наше время, братва, — сказал я, перестав молиться.

— Аминь, — прошептал «Топор» и стал первым выбираться из блиндажа.

Я вылез, снял новый броник и подумал: «А бронежилет-то счастливый!».

На меня вышел командир и рассказал, что конторские разведчики слушали радиоперехваты украинцев, в которых их командование сильно орало за потерю станции, блиндажа и смерть командира грузинских наемников, который и оказался этим «двадцатым».

— Удачный день.

— Да. И вы отработали хорошо, и «Горбунок» молодец. Теперь у нас есть полноценная артиллерия.

Контратака

Основная проблема была в том, что при сооружении захваченного рва землю выкидывали на его северную сторону, в сторону Бахмута. Из-за этой насыпи, бойцам ничего не было видно. Бахмут был на возвышенности, и украинские десантники хорошо просматривали наши позиции с преобладающей высоты позиции «Остров». Ночью они могли незаметно подползти к нам и закидать гранатами. До наступления темноты переоборудовать позиции было опасно.

Мы приняли решение обезопасить себя с запада и выдвинули группу из трех человек к украинскому укрепу в конце противотанкового рва, чтобы предотвратить накат на наши позиции. Группа продвинулась в сторону т-образного перекрестка, где «Сабля» оборудовал НП — наблюдательный пункт.

Я связался с «Пустырником» и заказал дополнительную партию мин, чтобы обложиться ими со всех сторон.

— «Сабля», сейчас я вам пришлю мины. Ваша задача их правильно и равномерно разложить по всему периметру.

— У меня нет саперов, — запыхтел он. — Никто не умеет.

— Ты опять за свое? — сразу разозлился я. — Тут нет мамы и папы. И «положенцев» нет с ментами, чтобы решать за тебя, как тебе жить. Учитесь! На каждой мине есть гребаная инструкция! Противотанковые я взведу. Ваша задача их правильно разложить и замаскировать. Противопехотные расставите сами по инструкции. Тебе ясно?

— Да, — промямлил «Сабля».

— Тебе честь выпали и фарт стать командиром, а ты сопли жуешь. Братва не поймет, — добавил я и выключил рацию.

Ближе к сумеркам «Пегас» стал докладывать, что в нашу сторону ползет несколько тел противника. Мои бойцы не могли их видеть из-за земляного вала и не могли высунуться, так как шел невероятно плотный огонь с «Острова». Пришлось соображать на ходу и управлять обороной в ручном режиме. «Пегас» по одной рации сообщал мне, откуда ползут враги, а я по другой станции вслепую корректировал бойцов.

— Так…. Где ты?

— Ну, как сказать? Тут такой бугорок и вот бревно лежит.

— Слушай сюда. Возьми в руки цветное что-то. Пакет целлофановый. И помаши им, чтобы понять, где ты. Только встань лицом к траншее.

— Вот. Машу. Зеленым.

— Отлично. Идите по рву в сторону хохлов… Стой! Вот отсюда они и ползут. Берите по три гранаты и, когда скажу, все вместе кидайте их в сторону украинцев. Одну пока кинь, чтобы я понял, как далеко вы можете их кидать.

Это было очень похоже на компьютерную игру, где я отдавал приказы юнитам, которые отбивались от вражеской пехоты. В тот раз нам повезло. Когда бойцы врага подползли поближе и попытались штурмануть блиндаж, пацаны гранатами и стрельбой по-сомалийски уничтожили троих из них, обратив остальных в бегство.

Этой ночью я бы мог пойти на Зайцево, но важнее было отправить туда Леху, чтобы он передал командиру разведывательные данные от первого лица. Командир и я, как люди, служившие в разведке, очень трепетно относились к данным, которые удалось добывать. Это была невероятная удача, что мы взяли работающую станцию и могли прослушивать переговоры врага, получая сведения и эстетическое удовольствие от мелодичного голоса «Бланки». Как только закончился обстрел, я отправил его и приказал заодно сходить в баню и переодеться.

Ночь на войне — это время, когда можно копать, перестраивать позиции и минировать периметр. Я тревожился и не мог спать, потому что понимал, что группы устали и командует ими не самый инициативный боец. Как только стемнело мы организовали четыре позиции по всей длине рва и распределили сектора контроля. Прорыли в валу наблюдательные ответвления и в каждом поставили по фишкарю с прибором ночного видения. Каждые полчаса они докладывали мне «прогноз погоды» и продолжали наблюдать за периметром. Мы с Ромкой спали по очереди, чтобы совсем не отупеть от бессонницы и сохранить здравый рассудок.

Нет ничего лучше для командира, чем надежный, инициативный и исполнительный заместитель. У «Горбунка» был «Пионер», у «Баса» — «Прапор», а меня с первого дня прикрывал «Абакан». Он был прямолинеен и прост в своих представлениях и от этого казался немного угловатым, но, при этом, за ним сохранялась глубина переживаний, которая часто выражалась в детском ворчании на несправедливость происходящего. Я смотрел на него и меня так и подмывало провести ему хорошую психотерапию, чтобы его взгляд на мир стал более гибким и здоровым. Периодически мы с ним разговаривали на разные темы.

— Слышишь, «Констебль»?

— Что? — ответил я, уютно засунув свое тело в лоно блиндажа.

Блиндаж, при всей своей суровой не обустроенности, казался ночами просто райской материнской утробой, которая принимала тебя в свои земляные объятия и убаюкивала. Периодически мы шутили, что не ясно выживешь ты или нет, но к земле ты уже привык, и поэтому на том свете будет легко.

— Ты пока не уснул, можно я тебя спрошу?

— Давай, — отвечал я, не открывая глаз.

— Ты вот сегодня этим хохлам, когда про их короля рассказывал, ты откуда это знаешь? Придумал?

— Эх, Рома. Когда-то чтобы узнавать полезные сведения нужно было ходить в библиотеку. А сейчас тебе нужен просто интернет. Что-то в Википедии прочитал, что-то батя рассказывал. Он же у меня украинец и с четырнадцатого года все новости, всех политологов и историков слушает. Для него передовая проходит не по земле, а по сердцу и душе.

— Ясно. Мне тоже истории нравятся, — задумчиво сказал он. — Выходит, что этот король вроде как за Европу был, хоть был русским?

— Не. Все сложнее. Ну, допустим, поставили тебя князем столярки, ящики делать.

Ромка заулыбался, обрадовавшись, что я знаю кем он был в зоне.

— И ты, значит, князь «Завхоз»! С одной стороны, тебя прессует татаро-монгольское иго — администрация и менты. С другой — с тебя требуют, допустим, блатные.

Ромка хотел что-то возразить.

— Я знаю, что у вас была «красная зона», но допустим.

В общем, блатные — это Папа Римский и короли Венгрии, Польши и Румынии. И что тебе делать?

— Выкручиваться.

— Правильно. Играть и за одних, и за других. Тут под-женился на дочери Венгерского короля, тут присоединился к одним против других. Потом переобулся и соответственно обстоятельствам сменил сторону. Это и есть политика, Рома, — поднял я палец вверх. — Тяжелый труд с целью сохранения власти и развития своего княжества. Помимо внешних врагов у тебя полно врагов внутренних, которые думают, что ты говно, и только они знают, как лучше этой стране и этому народу жить дальше. Они постоянно против тебя мутят. Есть еще друзья, которые тоже хотят быть князьями. Эти только и ждут, когда ты ослабнешь, чтобы тебя спихнуть и забраться самим на тепленькое местечко. А тебе нужно, чтобы отвлечь недовольных, найти другого, еще более опасного врага. Перевести стрелки с себя на соседа. Сказать всем: «Во всем виноваты монголы!

Они нам жизни не дают! Все на монголов!». И вот вся эта нервная масса людей со своим недовольством переключилась с тебя на монголов.

— Я так не делал, — расстроился Абакан.

— Я не про тебя, — успокоил я его. — Король этот, Даниил Романович Рюрик-Мономах, всю свою жизнь воевал. То с одними, то с другими. То внешним врагам яйца отрывал, то своим боярам головы рубил, чтобы не претендовали на его корону. Времена были такие, что палец в рот соседу не клади. Расслабился и все — «загнали тебя на пальму»!

— Одна большая зона? — сделал правильное предположение «Абакан».

— Верно. Все работает по одной схеме — только масштабы разные. Или ты, или тебя. Но это большая политика, а мы в этой большой игре солдатики. Мышцы нашего князя, при помощи которых он решает свои задачи. И если его задачи совпадают с задачами населения, то в государстве все хорошо.

— Так у украинцев тоже такая ситуация? — стал задумываться Абакан.

— Точно. Есть мы, Россия, у которой есть свои ожидания от соседа Украины. Есть США и Европа, которые решили сами себя короновать и занять место «положенца» мира. Поэтому Украина металась между нами и ими как король Даниил между Ордой и Папой Римским.

— Интересно.

— Согласен. Но есть одно печальное «но»… Когда мы начинаем мыслить такими категориями, ценность человеческой жизни утрачивается. Для мирных людей это невероятная трагедия. Смерть детей, разрушение привычного быта и городов, выживание в условиях войны и хаоса. Пока князья борется за свою власть, простые граждане страдают.

— Тебе замполитом нужно быть, «Констебль». В общем, я так и не понял…. Хорошим был этот король, или нет? За нас он был или против?

— Давай я тебе лучше расскажу, что помню… Короче.

Он был потомком Владимира Мономаха.

Я посмотрел на него и продолжил.

— А кто такой «Мономах»? Тоже не знаешь?

— Русский правитель?

— Не совсем. Русь тогда не была единой, а состояла из множества постоянно дерущихся между собой за власть и ресурсы княжеств. Эта война — типичная междоусобица, каких на Руси было сотни. В общем, после смерти отца его сажают княжить на Волыни. Это где сейчас Западная Украина. Откуда наши друзья приехали, — ткнул я рукой в сторону украинских позиций. — В общем, он подминает все под себя. Все окрестные земли подчинил: Львов, Луцк и еще что-то. Не помню. А! Еще! Он же командовал ратью своих воинов во время битвы с монголами на реке Калке в 1223 г. В составе объединенного русского войска.

Папа Римский дважды предлагал Даниилу и Александру Невскому королевскую корону и помощь против Орды в обмен на распространение католицизма в русских землях. И он вроде как пообещал, мол, всех перекрестим в католиков. И даже там с каким-то Венгерским королем в походы ходил. В общем, доказывал Папе, что свой.

— Невский значит не повелся на Папу, а этот повелся?

— Угу. Хотя Невский, хоть из него и лепят святого, тоже был обычный князь, который хвостом вертел… — заметил я и вернулся к просвещению «Абакана». — В итоге он тихо и без лишнего шума был коронован Папой и получил титул «Rex Russiae» — «король Русский». Ему Папа пообещал насильно никого в католики не загонять.

— Папа, значит, тоже лапшу ему вешал?

— Папы были разные. Одна семейка Борджиа чего стоит!

Но мы не про них. А позднее король Даниил Галицкий обманул Папу и не пошел в крестовый поход на монголов, и вообще с Папой порвал. При нем, кстати, ни один человек на Волыни не перешел в католичество. Это уже позже их перекрестили. Так что зря они его выбрали как символ.

— Короче, «съехал с темы» и «запятисотился».

Задумавшись, я вспомнил диалог с отцом на тему истории и мои споры с учителем. Отец всегда говорил, что в истории только одно точно и неизменно — это даты. Все остальное интерпретации. Это был мой любимый предмет в школе и остался им по сей день, благодаря отцу.

— Я же тебе говорю: политика. Задолго до того, как родился Никколо Макиавелли, Даниил Галицкий поступил в полном соответствии с одним из его постулатов: «Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание».

— То есть в политике за базар отвечать не нужно?

— Нужно делать вид, что отвечаешь, а на самом деле просто грамотно обосновываешь изменения своей политики.

— Давай дальше про короля, — попросил Рома.

Мне было приятно отвлечься от войны и прочесть этот экскурс в прошлое. Было такое чувство, что я читаю книжку своему сыну. Или племяннику.

— По итогу, видимо, он постарел и ослаб. А, может, просто устал. В общем, лег опять под монголов и срыл оборонительные сооружения Львова, Луцка и других городов Галицко-Волынского княжества, — я пытался вспомнить известное выражение на латыни, и оно всплыло в памяти: — «Sic transit Gloria mundi!». Что означает: «Так проходит слава мирская».

— Красиво…. Как думаешь, «Констебль», сколько украинцев и русских знают эту историю?

— Без понятия. Все равно знания ничего не изменят. Люди быстро не меняются и в большинстве случаев ведут себя и на бытовом уровне, как завещал Макиавелли.

Ночью пришел трассер и принес «разгон» от группы «Айболита». В пайке был стандартный набор импортной еды, которую покойные солдаты противника получали от волонтеров. Хотя министр Вооруженных сил Украины, Резник, говорил, что солдаты на передовой едят устриц и швейцарские сыры — ничего этого в их обычных пайках не было. Нам очень повезло, что Украина так и осталась коррумпированным государством, в котором воровалось все, что было не приколочено гвоздями к полу. Если бы у них был порядок, то нам бы пришлось намного труднее. Обилие еды, оружия и боеприпасов на их позициях подпитывало наше подразделение в два раза лучше, чем «контора». Ребята взяли воды, батарейки для станций и ушли. А я выдвинулся на «Дядю Васю».

«Дядя Вася»

— Слушай, «Пегас»… Ты, конечно, парень хороший и помогаешь нам сильно, но давай внимательнее к деталям!

— Что? — не понял он моего наезда.

— Ты сказал сколько человек к нам ползут?

— Три.

Он заморгал глазами.

— А было около десяти! Понимаешь разницу? И в этом блиндаже ты мне говорил: «человек десять». А мы как зашли туда, там одних трупов было больше десяти, не считая пленных. Ходили по ним, как по мостикам. Ты сказал «десять», и пацаны пошли штурмовать, веря тебе.

— Понял. Понял. Не кричи, — занервничал Пегас. — Спасибо, что не по рации меня ругаешь.

— Я не ругаю, я тебя воспитываю. Видел стелу с надписью «Бахмут»? Это административная граница города. То есть скорее всего во всех новостях и всяких пабликах уже трубят: «Вагнер» зашел в «Бахмут»! «Вагнер» на окраинах «Бахмута»! Зашел-то зашел…. Но есть нюанс.

— Не понял?

— «Вижу всего трех украинцев, которые ползут к вам»…

Но есть нюанс.

Я знал, что «Пегас», если его не взбодрить, надуется.

— Давай я тебе объясню, как честнее и корректнее делать доклад.

Он кивнул.

— Ты видишь три рыла и прикидываешь гипотетически, сколько бы там еще их могло быть. Ну плюс-минус. Ты пойми… Нас слушает командир. Периодически, возможно, командир отряда. А может кто выше. И делает выводы: «там три солдата противника, а они взять укреп не могут?». Думай головой. Ты же умный парень! Видишь трех, значит, трое еще где-то отдыхают. А то и шестеро!

На прошлой войне я был заместителем командира группы. Нас было, вместе с командиром и связистом, четырнадцать человек. Когда было необходимо, я руководил тринадцатью бойцами. По нынешним меркам, это две штурмовые группы. Тут я был, как минимум, на майорской должности, руководя подразделением в сто пятьдесят человек. По штатке это батальон спецназа ГРУ. Я проходил не заочное обучение, а обучение в режиме реального времени. Почти так же, будучи старшим лейтенантом, командовал батальоном один из моих любимых героев детства, — Бауыржан Момышулы. Легендарный командир, написавший одну из самых честных книг про войну и боях под Москвой под командованием генерала Панфилова.

Мой экстерн-курс молодого командира проходил в похожих условиях. Тут не было возможности сказать: «Ой, что-то не получается… А можно я завтра приду?». На мне лежала большая ответственность, и после вчерашнего боя я стал понимать, что у нас получается. Нам не хватало артиллерии, и с приходом «Горбунка» она появилась. А у меня появилось ощущение компетентности и уверенности в себе.

— Как дела, Костя? — дежурно, но с искренним интересом спросил меня «Бас». — Мои устали бегать к вам сегодня. Ответственный день.

— Да… Так нормально, только нытье чужое задолбало.

— А я слышал по рации, как ты «Саблю» воспитывал.

— А что ему отвечать на его нытье, что по ним, видите ли, стреляют из минометов весь день. «Зеле» или Залужному ролик запиши, чтобы дали приказ по «Сабле» не стрелять. Мне что выбегать и сачком ловить эти мины? — проснулось во мне дневное возмущение. — Ты на войне. Тут стреляют. Что тут удивительного?

— Ну ты правильно сказал, чтобы зарывались глубже.

— Не… Ну говорят: «У нас мало лопаток». Выпросил у командира лопаток, хотя они на вес золота. Теряются постоянно. Сухого горючего нет? Возьмите и получите. Газовые горелки хотим! Держите вам газовые горелки. Спальники держите.

А нытье все не прекращается. Жаба эта все больше и больше.

И ты знаешь, я понял командира. Я же ему так же ныл в первое время: «Мне не просто. Мне тяжело. Я не везу». Вот он меня тогда и отправил в накат, чтобы я немного в себя пришел.

— Ну не все в лагере догадывались, что цена свободы очень высока. Так что все ты правильно сказал в эфире.

— А что тут еще скажешь? Ваша жизнь в ваших руках. Кроют вас минометами — закапывайтесь, делайте одиночные окопы, запасные позиции. Да и разрушает это и отвлекает сильно. Тебе выживать и воевать нужно, а ты то в прошлом, то в будущем.

А тут нужно быть в моменте. Слушать, смотреть, быть внимательным. Картину боя представлять хорошо. В общем, не распыляться на бессмысленные галлюцинации.

— Угу… Пиздить их нужно.

— Вот тувинцы — молодцы. Эти из нового пополнения. Откуда-то с севера стали поступать. Роют, как кроты. Остальные, знаешь, думают, просто командир докапывается до них, рыть заставляет. А эти просто молодцы. Сразу видно, люди привыкли выживать и работать. Я их в пример остальным ставлю. Потому что если ты в насыпь не зароешься, а просто будешь в траншее, то миномет тебя превратит в студень.

— Ага… Как в фильме «Люди в черном». Такой инопланетянин без костей. Оболочка осталась, а душу и органы высосали. Мы таких выносили несколько. Берешь его, а он как медуза такая. Без костей внутри. Кожа целая, а внутри желе.

— Ладно, «Бас», спасибо, что послушал. Так сказать, провел психотерапию.

— Да, без проблем. Заходи еще.

Сделав необходимые процедуры, я отправился назад.

Спина практически зажила, нога тоже, а контузия меня сильно не беспокоила. Жизнь налаживалась. Я оставил свой новый бронежилет у «Баса», чтобы забрать его, когда пойду в Зайцево. Когда у бойца появлялся трофейный автомат или броник было необходимо под роспись сдать имущество, которое тебе выдала «контора». Это был практически ритуал инициации — обряд взросления подростка, и превращение его в полноценного охотника, который на деле доказал, что он способен добывать себе в бою обмундирование. Трофеи, как и «вагнеровский» шеврон, нужно было заслужить. Особенно шеврон. Его нельзя было купить или надеть просто так. Это была награда, которую мог вручить только командир. Это было признание твоих заслуг перед отрядом и на этот момент шеврон был только у командира и старшины взвода.

Укрепление позиций

Опасаясь контратаки на следующий день со стороны украинского «Острова», который находилась в четырехстах метрах от рва в сторону Бахмута, мы решили укрепить наши позиции и усилить оборону. Рядом с «Островом» находилась автобаза, на которой прятались два «Хаммера» с пулеметами и БТР-80 с пушкой. Они наскоками выезжали на перекресток к трехэтажкам на северной окраине поселке Опытное, прячась между домами, отрабатывали по нашим позициям и уезжали на базу.

Командир прислал мне станковый крупнокалиберный пулемет «Корд» и расчет ПТУР «Малыш», который стрелял на километр. Расчет ПТУРистов обслуживали ребята «Горбунка».

Мы расположили их в самом безопасном месте, где они могли после выстрела спрятаться в трубу, которая проходила под дорогой. Володя привел их, по своему обыкновению, лично. «Корд» был с снайперским прицелом и им можно было прицельно работать на два километра. Пулемету тоже нашли хорошую позицию. В случае попытки прорыва техники задачей пулемета ПТУР было сжечь ее. Леха «Топор», перекочевал ко мне на позицию и возглавил расчет «Корда».

— Привет, Володя, — с теплотой поздоровался я с «Горбунком». — Можно нас поздравить с успешной работой.

— Спасибо. Командир меня тоже поздравил. Удачно мы вчера отстрелялись.

— Теперь я уверен, так будет всегда. Следующий рубеж для зачистки — тот блиндаж возле леса, который к «Пятерке» ближе.

Я показал ему следующую цель в планшете.

— А куда делись эти ПТУРщики, сосланные из десанта?

— Так все. Отработали свое и уехали. Я же с ними неделю целую провел, пока их натаскал.

— Откуда они вообще взялись?

— Да вызвал меня командир и говорит, мол, вот есть два «залетчика». Я удивился и пошел с ними знакомиться. Вменяемые пацаны оказались.

— «Боцман», так тот вообще нормальный.

— Ну и туда-сюда. Выяснил, что за залет у них был. Неделю они у меня потусовались, и я думаю: «Пора их в дело брать».

Ты же знаешь, человек я самостоятельный. Взял их одну цель отработать. Они сначала немного заочковали. Привыкли работать с дальних дистанций, а я их почти на передок притащил. Но ничего, пообтерлись. Вон я слышал, даже с позиции от «Айболита» работали.

— Да. Жаль терять таких бойцов.

— Они тоже к нам привыкли. Когда уезжали, сказали, что у нас тут настоящие мужики работают. Их, кстати, могут периодически присылать.

Нам с Лехой нужно было проверить наши новые позиции и, чтобы не делать крюк в обход, мы решили перебежать открытое пространство в сто двадцать метров. Подобравшись поближе по идущей от наших позиций в сторону противника лесополосе, мы затаились и стали наблюдать. Именно отсюда мы в прошлый раз пытались штурмануть этот блиндаж. Украинские СПГ и «восьмидесятые» минометы беспрерывно долбили по нашему передку, и нам нужно было постараться пробежать между залпами.

— Время на перезарядку между залпами примерно сорок секунд, — повторил я вслух себе и ему. — Пока они подводки сделают и вернут прежние установки.

— Плюс время подлета. Бьют они с «Острова». Это где-то максимум пятьсот метров.

На войне учишься быстро. Желание выжить толкает схватывать важные детали на ходу. Мне не хотелось умирать. Особенно умирать по глупости. Я представлял, как моя душа после смерти попадает на небо, и один привратник спросит другого: «От чего погиб “Констебль”?». «От собственной тупости!», — ответит ему второй, и они засмеются ангельским смехом.

— Рванули! — крикнул я, когда упала мина.

С учетом амуниции, сложного рельефа и адреналина в крови мы проскочили это поле достаточно быстро. Отдышавшись и нервно похохотав над собой, мы стали обходить позиции. Начали мы с самой дальней, перед которой так и лежали тела украинцев, которые невозможно было досмотреть из-за опасности быть подстреленным. Постепенно продвигаясь по рву с запада на восток, мы побывали на всех наших четырех укрепах. Я старался подбодрить бойцов своим присутствием и словом, чтобы они понимали, что командир на передовой и разделяет их судьбу.

Я понимал, что у тех, кто атакует, больше энергии. Они находятся в движении, и им нужно шевелиться. В окопе проще расслабиться и заснуть. Недоглядеть врага и быть убитым. Каждому бойцу я твердил как заклинание: «Ваша жизнь в ваших руках. Вы пришли сюда за свободой. В данной ситуации ваша свобода зависит от того, насколько вы расслабите булки». Пройдя всю позицию от начала до заправки, мы вернулись назад. Щекотать нервы больше не хотелось.

«Пятисотый» и медики

Мне оставалось пройти несколько сот метров до подвала на «Дяде Васе», когда заработала рация.

— «Констебль», у нас проблема! У нас тут один из пополнения забаррикадировался в блиндаже и не выходит. Он с гранатой. Говорит, что подорвется, если мы зайдем!

— Где он? В каком блиндаже?

— В здоровом блиндаже, который в поле находится.

Это был стратегически важный укреп, который позволял контролировать проселочную дорогу. Рядом с ним был капонир для техники и склад для перезарядки танка, который нашел «Бас».

— Пять минут вам, чтобы его обезвредить и привести в чувство, — злился я. — Доходчиво ему объясните, что мы в этот блиндаж войдем независимо от того, подорвется он или нет. Доклад через пять минут об исполнении.

Я отключил рацию, не собираясь дальше обсуждать это и засек время.

Небо в этот день было низко затянуто тучами и показывало все многообразие оттенков серого, которых было, наверное, больше пятидесяти. Ветер гнал по земле редкие листья и задувал в лицо. Было неуютно и тоскливо от этого пустынного и мертвого пейзажа. Сильнее всего удручали выкошенные минами и артиллерией посадки. Искореженные и расщепленные обрубки стволов и деревьев торчали из земли, как крупная плесень. Живой природе тоже доставалось от войны, как и всему мирному и непричастному.

«Хорошо бы завести полигоны и для войны, как в футболе или другом спорте, где бьются команда на команду. Захотела страна повоевать — вызывает другую страну на бой. Они выводят свои войска на специальный полигон в пустынном месте и начинают сражаться. Военные проводят боевые действия, убивают друг друга, но никто из мирного населения при этом не страдает. Не страдает инфраструктура. Все это освещается в средствах массовой информации и даже ведется рейтинг бойцов…», — думал я, спускаясь в подвал.

— «Констебль», мы его вытащили и обезвредили, — сообщили мне бойцы через четыре минуты, выдернув меня из моих утопических фантазий.

— Где он? Тащите его ко мне. Я на «Дяде Васе», — резко ответил я.

— Что там? — спросил меня подошедший «Бас».

— Еще один «пятисотый».

— Ну, я своих при помощи командира быстро научил. Командир умеет их убеждать. Помнишь таджик этот — «Чес»? Который обосрался на позициях у «Айболита». Патологический трус. Ничего с ним сделать нельзя. Биология. Ну сидит вон в подвале теперь, делает что может. Я его стараюсь никуда не посылать. Только слышит выстрелы, и все. Руки трясутся, глаз дергается.

«Бас» развел руками.

— А этот? — он кивнул мне в сторону смуглого бойца. — Несем носилки, и он берет их и ставит. «Дальше не понесу», — говорит. Хотел его прямо там задушить. На следующий день нужно за раненым бежать, а он мне знаешь, что говорит? «Не пойду. Ботинки промокли». Сука! Отправил его на перевоспитание в штаб. Через день пришел. «Я, — говорит, — все понял. Тут вариантов нет. Буду делать все, что скажите». С тех пор, ссыт, но делает.

— Ничего не поделаешь, — согласился я с ним.

Через полчаса ко мне привели перепуганного бойца со следами воспитания на лице. Он был худым и каким-то угловато-сгорбленным, как дерево, которое росло в неблагоприятной почве. Росту в нем было сантиметров сто шестьдесят. Я доложил о ситуации командиру и стал ждать его решения. Командир предложил мне дать ему шанс и принести пользу подразделению, искупая свою вину. У нас было много пропавшего разбросанного по позициям оружия, которое нужно было найти и принести к группе эвакуации.

— Ты чего тут устроил? — все еще злясь стал расспрашивать я бойца.

— Дак, а чо они? — стал оправдываться «пятисотый».

Я вспоминал бойца из РВ, который совершил суицид.

С момента стычки с «Калфом» я стал спокойнее относиться и к проявлению трусости, и мужества со стороны бойцов. Любые формы поведения стали «нормальными». Попав сюда впервые, каждый проявлял себя по-разному. «Антигена» командир перевел куда-то в глубокий тыл и сделал водителем, потому что на передке он был абсолютно бесполезен как боевая единица. «Крапива», несмотря на свою жесткость, в душе был гуманистом и всегда давал шанс на исправление своей кармы. В этом я с ним, как психолог, был совершенно согласен.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать семь, — прошамкал он своим ртом с прореженным «частоколом».

— Сколько?!

Контраст между услышанной цифрой и лицом пенсионера вызвал во мне сильное недоумение.

— Ладно. Я вижу, ты уже и так все понял. Есть шанс загладить свою вину и принести пользу своему отряду. Готов?

— Да, — выдохнул он.

— Твоя задача будет искать и выносить с передка всю амуницию, все автоматы и все БК, которое ты там найдешь.

При этом, если это будет нужно, ты вместе с группой эвакуации вытаскиваешь всех, кого скажут. Где скажут и когда скажут. Еду и сигареты нужно будет заработать!

Он стоял передо мной и кивал своей головой со слипшимися на лбу волосами.

— Вот твой старший, — сказал я, показывая на «Баса».

— Я понял.

Когда бойцы в процессе штурма или обстрелов получали ранения или погибали, с них снимали бронежилеты, каски и всю амуницию, чтобы было быстрее и легче доставлять их в тыл. Все, что с них снимали, так и оставалось лежать на позициях, или, в крайнем случае, это складировали в блиндажах. А то, что мы не успевали забрать, перемешивалось с землей во время обстрелов, разбрасывалось взрывами и терялось. С этого момента «пятисотый» выходил в свободный поиск и разыскивал пропавшее оружие, без вести пропавших и амуницию.

— Ладно… Пойду я на процедуры, — сказал я «Басу».

— К этим «лепилам»?

По скептическому выражению лица я понял, что в их медицинские таланты «Бас» не верит.

— Там из всех «Досвидос» понимает хоть что-то. «Кельт», пока был тут, понатаскал их.

— Да у меня рана-то пустяковая. Тебе нужно было в медики записаться.

— Не. Я в подвале душном сидеть не хочу. Не мое. Хоть я и учился в академии физической культуры и немного разбираюсь в печени, как боксер.

«Бас» улыбнулся. Я пожал ему руку и двинулся в сторону служителей Асклепия.

Чтобы попасть в царство медиков, нужно было пройти через весь «Ангар», в котором отдыхали ребята из групп эвакуации. В самом конце подвала был закуток, где стояла печка и импровизированный хирургический стол. Стол состоял из железного каркаса, на котором лежала деревянная дверь, насквозь пропитанная кровью. По стандартам медицинского учреждения, тут царила антисанитария. Но для «желтой зоны» первичной обработки это была скорее норма, чем патология. По периметру стояли одноярусные нары, на которых спали медики. В нашей бригаде их было четверо: командир медиков Вэшник «Моргай», его помощник «Равен», молодой таджик «Талса» и самый бодрый из них — «Досвидос». Медицинское образование было только у «Талсы» и «Моргая». Но это было неважно — главное, что они выполняли свои обязанности и могли оказать минимальную медицинскую помощь раненым.

Во время медицинских процедур, которые я получал у них, я активно интересовался жизнью медиков и разговаривал с «Талсой». Из разговоров с ним я постепенно узнал, что до зоны он жил в Москве и работал у брата в барбершопе парикмахером.

В силу восточного воспитания, которое подразумевает почитание перед старшими, он очень уважительно относился ко мне, как к командиру. Я чувствовал неловкость, потому что не считал себя выше его. С ним было интересно поговорить, насколько позволял его русский, который он сносно знал. Образованные люди на войне, которые много читали и имели широкий кругозор, были моей отдушиной, которая позволяла не оскотиниться и не забывать, что помимо войны есть другой мир.

— Командир. Тэбе нелзя сразу ходит. Тэбе нужно лежат после капельница. Если сразу ходит, полза будет не такой. Нужно…

Он завис на несколько секунд, вспоминая русские слова.

— Отдых! Капельница и лежи. Спи тут. Тело нужно усвоить медицину.

— Хорошо, друг, — умилялся я его заботе. — Так и сделаю, когда получится. Просто нет ее. Идти нужно.

— Час отдыхай, — настаивал он, показывая мне один палец.

— А как ты медиком стал?

— Как получилось, что я стал медиком? — переспросил он. — Когда шел сбор, я приехал на сабиседование к сотрудникам ЧВК «Вагнер». Там были ребята, которые выбирали набор и задавали вопрос. Первий момент — ани сматрели на физические тело твое, как ты себя чувствуешь. Потом других моментов — служил не служил. В каких войсках. А так как я неслуживший, но я закончил колледж медицинский. А потом стал работат в уралаги-ческом бальнице как медбрат. И вот я задал вопрос, когда у нас собеседование было, я говорю: «Так и так. Я не служил, оружие в руках не держал, опыта войны не имею, но у меня есть медицинский образование! Гажусь вам или нет?». Они мне сказали: «Пачему брат? Канешна, ты у нас будишь санинструктор. Таких как ви нам очень нужно иметь на передке, но надо пройти все эти обучения. Ти не только медик должен уметь, а ти должен быть профф. И защищать, и держать, и бежать. Всего этого ми научим. Ти готов к этаму?». Я согласился и подписал контракт.

— Да. Люди с медицинским образованием нам очень нужны. Хорошо, что ты хоть что-то знаешь. А дальше, что было?

— Ми кагда проходили набор — восемь дней са всеми вместе — мы сначала тренировались, а потом у нас шел атбор. Называлось «Сотка». Стали фармирават 7-й ШО. Патаму што, когда ребят Папасный брали, ат 7-го ШО не асталась ничего. Очень много ребят палажили. Паэтаму не стало 7-й ШО где-та в августе 2022 года. А кагда камандир пришол ставить задачу, штобы сфармировать новый 7-о ШО, вот он приехал к нам в лагерь и собрал там сто челавека. В этий сотки аказался и я.

Медики

— Это когда «Конкистадор» бегать вас заставлял?

Да. Стомитровку нада пробижять, а там инструктор смотрят — позывной «Конкистадор». Вот он, сматря на фсех, их спрашивает: «Там кем был в жизни? Чем дишал? Работал, не работал?». Вот таким образам после ста митровки там шол атбор. И очередь да меня дашел. «Конкистадор» мне гаварит: «Што паринек, у тибя есть че-нибудь такое, особеность?». Я говорю: «У меня есть медицинский образование, на щоттого, что там спасать наших бойцов». Он прямо руку дал. Гаварит: «Все, ты атбор прашол, прахади!». Так и стал санинструктор и паказал ребятам, как аказать первий помош.

— Видишь, даже тут тебе пригодилось это. Молодец твой отец, что отправил тебя учиться.

— Вот, я сначала попался в группу «Магазин». В группе я учил, показывал, как аказать первий помош, когда ранило вас там, да. Первий мамент, кагда палучили ранение, нада ставить жгут «Эсмарха». Показал всем, как правильна его ставить и как аказать первий помош. Как эвакуиравать безопасно, чтобы никаких угроза не аказалась. Вот этих маментов мы все прахадили. И патом наш тренировочный лагерь разабрали, помнишь?

— Да. Повезло нам. Никто не погиб.

Он закивал мне головой.

Я поблагодарил «Талсу» за общение и договорился прийти завтра на последнюю капельницу и перевязку.

Благодаря отлично налаженной работе по эвакуации и доставке на всех участках первичный хаос стал стабилизироваться. Естественным путем жизнь расставила командиров на все ключевые позиции, и мы стали постепенно вставать на ноги. Если в первое время мы напоминали младенца, который беспорядочно машет руками и кричит по поводу и без, то сейчас мы стали адаптироваться, освоили язык связи, научились ползать, ходить и бегать. Затем, освоившись, мы стали готовиться, планировать и слаженно отрабатывать запланированное совместно с соседними подразделениями. Война была нашим учителем, потому что не бывает войн, похожих одна на другую. Нам очень повезло, что украинцев учили военные специалисты НАТО, с их опытом совершенно иных войн. Нас учили те, кто уже успел повоевать на этой войне. Новый день ставил перед нами неординарные задачи, и нам приходилось на ходу придумывать тактику и стратегию. Подстраиваться под местность и особенности современной войны, с ее обилием новейших технологий.

— «Констебль» — «Птице»?

— На приеме.

— Мы проверили по спискам. У вас много оружия, которое неясно куда делось? Где оно? — наехал на меня «Птица».

— Мы вроде все сдаем, что находим. Мы с командиром уже поставили отдельного бойца, который будет его искать, — спокойно ответил я ему.

— Одного бойца недостаточно. Нужно срочно решить этот вопрос.

«Слушаюсь, Ваше Высокоблагородие!» — хотелось съязвить мне в ответ, но смысла ругаться с «Птицей» не было, и я просто ответил:

— Принял.

Пока я возвращался на свою позицию я вспоминал раненых, которых выносили группы эвакуации мимо моей позиции в тыл. Сжатые от боли зубы бойцов, безжизненные тела и пятна крови на их форме. Бледные лица и испуганные взгляды с немой просьбой в глазах сделать так, чтобы им не было больно. Разрезанные штанины и рукава, через которые видно опухшую плоть вокруг входных отверстий. Ноги и руки, перетянутые жгутами. Стоны и просьбы не трясти так сильно. Конечно, когда вы ранены и неясно, выживите вы или нет, вам не до оружия. Видимо, в этом и заключалась проблема, которую нужно было решать. Я взял станцию и вышел в эфир.

— «Констебль», всем подразделениям. Довожу до вашего сведения, что с сегодняшнего дня, те легкие «трехсотые», кто выйдет в тыл без ствола, будут штрафоваться на сто тысяч рублей. Если вы можете идти, берите стволы с собой. Это касается и групп эвакуации, и командиров групп.

В эфире повисла тишина.

— Оружие тяжелых «трехсотых» и «двухсотых» необходимо собирать в одном месте для отправки в штаб. Доложить мне о том, что приказ доведен до сведения бойцов. Конец связи.

— «Айболит» принял, — первым вышел на связь Женя.

— «Седьмой» принял, — недовольным голосом подтвердил один из командиров групп.

Дождавшись, когда все командиры групп подтвердят то, что они услышали и приняли информацию, я проинформировал об этом командира. Он подтвердил мое решение согласием.

— Придется закручивать гайки. На войне это неизбежно.

— Порядок нужен везде. Хоть дома, хоть в зоне, хоть на войне, — согласился со мной «Абакан».

— Иначе наступит махновщина. Знаешь такое выражение?

— Кто же не знает Махно? «Анархия — мать порядка»!

— Утопические идеи француза Прудона — теоретика революции и анархии. Он считал, что свободные люди не нуждаются во внешнем контроле со стороны государства. Что они будут с уважением относиться друг к другу и откажутся от насилия по одной простой причине… — я выдержал театральную паузу, — он был убежден, что так удобнее. Махно в тюрьме попал под влияние анархистов и, в частности, Бакунина и решил устроить крестьянскую республику на территории Херсонской, Запорожской и Донецких областей. Тогда эти губернии назывались иначе. Махно хотел, как лучше, а получилось, как всегда.

— Я смотрел сериал. Красные перебили их.

— Да, прежде чем они их перебили, они разложились изнутри. Чтобы отказаться от внешней дисциплины, нужна дисциплина внутренняя. Ты вот почему стал с первых дней инициативу проявлять, а семьдесят процентов ждут, что им скажут, что делать.

— Так если не я, то кто? Привычка. Я же спортсмен.

— Вот! А у тех, у кого это понимание не сформировано, будут ждать вождя, который даст им пинка под зад и заставит делать хоть что-то. Не дорос народ, в основной своей массе, до свободы. И коммунизм поэтому развалился. Даже Махно пришлось потом указы клепать об усилении дисциплины, потому что с той разношерстной публикой дезертиров, уголовников, проходимцев всех мастей, по-другому было нельзя.

Мне нравилось рассуждать вслух, потому что, слушая самого себя, я не просто пересказывал информацию, но и переосмысливал ее.

— Возьми любую армию…. Спарта — город-муравейник. Одни войны. С пяти лет тебя учили быть частью военного социума. Там прошивка была жесткой. Трус — это позор не просто семьи, но и всего города. Поэтому эти ребята не отступали. Из трехсот спартанцев, защищавших Фермопильский проход под предводительством Леонида, выжил только один. Он был тяжело ранен. Но его презирали, пока он не погиб в какой-то схватке, бросившись первым в гущу боя, чтобы восстановить честь. Идея превыше смерти. Когда есть идея, рождается железная пехота.

— Интересно ты рассказываешь «Констебль».

— Дальше… Рим! Есть классный сериал «Рим». Первая серия начинается с эпизода, в котором легионер, проявляя храбрость, в одиночку врывается в строй врага и рубит их направо и налево. Награждают его?

— Не знаю.

— Нет. Его наказывают и даже хотят казнить за нарушение дисциплины. За то, что он, пренебрегая строем манипулы, нарушил порядок и разорвал строй и подверг опасности своих товарищей. Что сделал командир?

— Наказал?

— Командир был вынужден приказать остальным легионерам двигаться вперед на помощь этому дебилу, который оказался один в окружении германцев. Потому что легион своих не бросал. Ему пришлось подвергнуть опасности многих, чтобы спасти того, кто эту опасность создал.

— Как и нам тут приходиться выносить тех, кто погиб по своей глупости. И что сделали с этим легионером? Казнили?

— Хотели и могли, но дали шанс исправиться и загладить вину. Это, конечно, кино… — снизил я свой пафос. — Легион, как и греческая фаланга, сильны как единый организм, подчиненный единой дисциплине. Тех, кто не готов подчиниться, выгоняют или казнят. За бегство подразделения с поля боя в борьбе с рабами Спартака — Красс применил децимацию — путем жребия убивали каждого десятого. При чем убивали его остальные девять, бежавшие вместе с ним. Чингиз-хан пошел еще дальше и казнил всю десятку. Дисциплина должна быть железной.

— Как у нас в «Вагнере»?

— Естественно! ЧВК «Вагнер» — это воинское формирование, которое держится на жесткой дисциплине и особенной идеологии презрения к смерти. Как и националистические батальоны Украины. Жаль, конечно, что мы тут с ними не встретились. Интересно было бы зарубиться.

— А, может, и хорошо, что их тут нет, и мы воюем с обычными мужиками с Волыни и Галиции, — философски заметил Рома.

— Не сказал бы, что они обычные. Воюют они хорошо.

Ротация

За несколько дней мы укрепились на вновь занятых позициях. Окопались, заминировали подходы и распределили сектора обороны между группами. Пулеметчики с «Кордом» и расчет ПТУР обжились у нас, и под командованием «Горбунка» совершали регулярные прострелы по украинцам. Володя тоже стал регулярно ходить на передок, сбегая от рутины штабной работы, и отрабатывал по позициям из РПГ. Можно сказать, это было его хобби. Он брал штук пятнадцать выстрелов и беспокоил передовые точки ВСУшников. Таким образом он убивал двух зайцев: активно участвовал в боевых действиях и производил разведку для дальнейшей коррекции артиллерийского огня.

— «Айболит» — «Констеблю»?

— На приеме?

— Оставляй за себя старшего и приходи ко мне. На двое суток едем на ротацию! — еле сдерживая радость, сообщил я Жене.

— Неужели этот день настал? — удивился он. — Месяц, с 26 ноября до 22 декабря, мы провели на передовой.

Я оставил вместо себя «Абакана», на которого мог положиться, и, дождавшись Женю, выдвинулся на отдых. К этому моменту я успел собрать поясную кевларовую разгрузку к новому бронежилету и выглядел хоть и грязным, но пижоном. Если переводить на гражданский язык, ротация воспринималась как поход в театр или кафе. Мини-отпуск на два дня с выездом в столицу — Клиновое — где серым губернатором был наш друг «Сезам». Официально там, конечно, был главным старшина нашего отделения «Мамай», но вся техническая подпитка была на Адике — шустром сыне киргизского народа. Сопровождаемые дружескими завистливыми взглядами мы добрались до Зайцево, а оттуда ночью на «моталыге» отправились дальше.

Как только мы приехали туда, я отдал броник и разгрузку ребятам, чтобы они привели амуницию в порядок. Клиновое было центром местной цивилизации! Тут был даже «ресторан», как обозначил его Сезам, — отдельное помещение для приема пищи. В совокупности это было сравнимо с турецким отелем с услугой «АН Inclusive». Нам оставалось только ходить, выпятив грудь, и снимать сливки славы и уважения. Мы с Женей были серьезными солдатами с передка даже по меркам прифронтовой полосы. В первую очередь нас повели откушать невиданных деликатесов. Хоть мы были сильно избалованы трофейными европейскими блюдами и, естественно, привезли немного «разгона» и для них, мы с удовольствием посетили этот местный мужской клуб.

— Смирррна! — неожиданно заорал «Сезам», когда мы зашли в столовую. Те, кто был там, вскочили по армейской привычке и встали по струнке у своих мест в ожидании, как минимум, генерала.

— Ты чего? — испугался Женя.

— Так командиры же пришли! — улыбался Адик. — Настоящие!

— Давай без этого? — засмущался Женя.

— Чего ты? — деланно удивлялся «Сезам». — Ты же командир западного направления! Особа, приближенная к императору, и «смотрящий за противотанковым рвом»!

Они оба были из одного лагеря и занимали значимые позиции. Видимо, эта невидимая конкуренция тянулась еще оттуда. Когда «Сезам» откидывал свои фортели, мне тоже становилось немного неуютно, потому что я не понимал, как я должен себя вести в роли командира передка на отдыхе.

— Вольно, — скомандовал Адик, и все стали рассаживаться, так и не понимая, что это за две важных персоны посетили их мир. В «ресторане» было многолюдно. В Клиновом находилась промежуточная точка, куда привозили пополнение. Туда же из госпиталей возвращались раненые. Какая-то часть людей проживала здесь постоянно, выполняя хозяйственные работы по обеспечению крепкого тыла.

— Рассказывай, как ты тут устроился?

Я залюбовался веселым лицом «Сезама».

— Хотя и дураку ясно, что устроился ты тут отлично.

— Чисто «по-воровски», — подтвердил «Айболит».

— Ну… Так… Построил свой город, короче. В наглую назвал главную улицу — улицей «Сезам»!

Адик от души захохотал своей шутке.

— Как в Казахстане, Нур-Султан, в честь главы государства? — Адик кивнул — Любите вы на востоке культ личности.

— На приколе сделал. А название прикрепилось. А потом, где поворот — где главный перекресток — там стала улица Адика. Старшина наш говорит: «А когда моя улица будет?».

А я ему говорю: «Не дорос еще!». Ну мы там в шутку сцепились немного за это. Он говорит: «Ты опупел?». Короче, пока он ходил, тупил, начали домам названия придумывать. Главный дом — «Роддом», потому что там кошка котилась и собака одновременно. По понятиям «Ресторан» у нас вначале улицы. На перекрестке «Баня». И пошла улица Адика. Короче, мой дом назвали «Малина».

Адику очень хотелось поделиться с нами тем, что он тут вытворяет, и мы с умилением как два пенсионера слушали расшалившегося внука. Он был наш друг. Нам было хорошо, и мы радовались каждому его слову.

— «Бербер» старшине нашему однажды говорит:

«Я не понял, это куда везти: на “Малину” или в “Цитадель”?». «Мамай» спрашивает: «Что за “Малина”? Что за “Цитадель”? Кто это придумал?». Я говорю: «Чего ты суетишься? Давно закрепили. Кодовые имена». «Мамай» — прикольный пацан: зашел на приколе и говорит: «Ну че, “Малина”, взбодрить вас?». Взял телевизор нам расстрелял из автомата, а мы антенн там уже напокупали. Десять каналов русских показывало.

— В общем, весело у вас тут, — блаженно подвел я итог его рассказа и стал есть очень вкусно приготовленную еду, которую нам принес «официант».

— Стрельба по телевизору только, — пробубнил в бороду Женя, пережевывая котлету. — Приезжайте к нам пострелять.

После ужина мы с Женей пошли в баню. Конечно, это были не «Сандуны». И даже не Краснопресненские бани. Но наслаждения я получил намного больше, чем от любых самых крутых бань в мире.

«Я по-прежнему жив, хотя нахожусь на передке уже целый месяц. — подумал я, намыливая голову, — И этот лев жив, который рядом скреб свою рыжую бороду».

Мы молча мылись и, когда встречались взглядами, улыбались от удовольствия и радости. Ощущая как вода и мочалка прикасаются к давно не мытому телу, тепло, исходившее от печки, и перспективы провести еще сутки вдали от окопов, находившихся в пятнадцати километрах отсюда, мы были по-детски счастливы.

— Как кино какое-то… — рассматривая себя в зеркало промычал Женя.

— Ага… Новогоднее. С легким паром!

Нереальность происходящего и контраст с тем, что окружало нас еще несколько часов назад, вызывали истеричные приступы дурного смеха. Мы тщательно вымылись и, принарядившись, прошлись по главной улице как подростки, идущие вечером на дискотеку.

Вечером, когда мы собрались за чаем на «Малине», туда подтянулась вся «хозбанда», и настала очередь охуительных историй. Они слышали войну по рации, и, ежедневно вывозя «трехсотых», слушали их рассказы о происходящем. В вольном пересказе эти истории обрастали подробностями и дополнениями, которых не было в реальности, но которые там должны были быть, чтобы история звучала вкуснее и романтичнее. Через какое-то время эти истории стали возвращаться к нам в окопы с солдатами из пополнения, которым их рассказали в Клиновом по дороге на передок.

— А это на этой заправке человек без головы сидел пять дней, а вы не могли его вытащить? — с ужасом на лице спрашивал кто-то из «пополнях».

— Так голову он в руках держал, — отвечал ему боец, который устал слушать эту историю от каждого приходящего пополнения. — А в зубах у головы знаешь, что было?

— Что? — замирал в предчувствии новичок.

— Хер! — резко отвечали и ржали зеки.

— Больше слушай этих из Радио «ЗК-FM». Они тебе и не такое впарят.

В этот вечер мне казалось, что я не командир роты штрафбата, а Леонов из фильма «Джентльмены удачи», который вместе с ними охотится за шлемом Александра Македонского: «Уууу! Пасть порву! Моргала выкалю! Навуходоносор проклятый!».

Я сидел на «Малине» среди зеков, и меня принимали за своего. Но внутри я ощущал себя туристом, или воспитателем. Было полное ощущение, что герои книги Макаренко «Республика ШКИД» ожили и сидят со мной за одним столом. Шуточки и приколы, понятные только сидевшим, сплошная блатная феня и специфический военный жаргон, который полноводной рекой лился из уст «Сезама», Жени и остальных граждан этого микрокосма, создавали киношную атмосферу. Они мучали нас вопросами и проясняли непонятные им детали, пока наши глаза не стали слипаться. Отсутствие опасности вернуло желание спать полноценно, а не урывками, как я привык. Я поднял руки и попросил их сжалиться над нами.

Спать нас определили в уютный, хорошо оборудованный подвал с кроватями и белыми простынями. Со слов «Сезама» он поселил нас как «воров». «В лучшие апартаменты! На минус первый этаж! Самый защищенный бункер»!

Я лег и, проворочавшись час, не смог уснуть. Спать в тишине было непривычно. Слава богу, часа через два заработало наше ПВО. Это был то ли «Панцирь», то ли «Гиацинт». Затем подключилась ствольная дальнобойная артиллерия и под эту привычную музыку я задремал.

Рядом храпел Женя и, по всей видимости, особо не страдал от излишней психологической рефлексии.

«Интересно, кому на войне легче? Тем, кто знаком с осознанностью и может распознавать свои чувства, понимать причину их возникновения, кто постоянно на автомате проводит самоанализ и тестирует себя и реальность, или тому, кому все эти интеллигентские психологии в хер не тарахтели? — я все дальше проваливался в приятную дрему и мысли мои теряли четкость формулировок и конкретику. — Наверное не просто и тем, и другим.

Но по-разному…».

Звонок домой

На следующий день мы пошли звонить. Это был первый звонок с тех пор, как я звонил отцу 27 октября перед самым отъездом «за ленточку». От растерянности и нахлынувших мыслей и чувств я моментально превратился в того Костю, который в восемнадцать лет писал письма родителям из Чечни, что он жив и здоров после очередного возвращения с «выхода».

«Что говорить отцу? А вдруг это мой последний звонок? Не скажу сейчас важных вещей и все… — я был в замешательстве и немного раздражался на сложность ситуации, боясь не сказать важного, но и пугаясь сболтнуть лишнего. — Как-то нужно так сказать, чтобы и не испугать их… Хотя они, наверное, следят за сводками и понимают, что я тут».

— Ты кому звонить будешь? — спросил я «Айболита».

— Жене.

Он протянул мне фотографию жены с их маленькой дочкой.

Женя женился еще в лагере. Сидеть ему оставалось всего полтора года, дома его ждали жена и дочь, и тем не менее он записался в «Вагнер». Пошел он сюда не для того, чтобы быстрее выйти, а, чтобы доказать себе, что он чего-то стоит. И повоевать за страну, которая его воспитала.

— Что будешь говорить им?

Я подумал, что его ответ, может, и меня натолкнет на какое-то решение. Номер отца я повторял раз в день с той самой ночи, чтобы не забыть.

— Скажу, что скучаю и люблю. Еще скажу, что у меня тут все хорошо, — просто ответил он. — «Залечивать» буду. Кому она нужна, наша правда? Даже нам не нужна, наверное.

— Ты прав. Нужно говорить о хорошем. О плохом им и без нас скажут. Если что.

Женя, как простой и добрый человек, обладал житейской мудростью, которая исходила изнутри, а не была продиктована умствованиями и психологическими теориями. Он четко понимал, что полезно, а что нет.

Звонили мы из специального помещения, в котором находилось несколько бойцов и специальных операторов — людей, которые обеспечивали связь рядовым и командирам с родными.

«Вот уж кто, наверное, наслушался тут разного? Есть такой фильм про войну на Донбассе — «Звонок». В нем дежурный начинает принимать звонки на телефоны украинских военных, которые погибли, и разговаривать с их родными, — вспомнил я. — Это одна из причин, почему в «Вагнере» ни у кого нет телефонов. Телефон отвлекает и расслабляет. Когда ты с телефоном, ты становишься слабее».

Я не смог дозвониться до отца с первого раза и решил, что это судьба, но паренек-связист предложил мне вариант.

— Так бывает. Давай телефон. Я наберу матери, и она наберет твоему отцу, предупредит, что сын будет звонить.

Так мы и сделали, и отец ответил с первого гудка.

— Привет пап. Вы как? — выпалил я.

От напряжения чувства и мысли перемешались в винегрет. Мне нужно было одновременно говорить и фильтровать, что именно говорить, а что нет.

— Привет, сын! — радостно ответил отец.

По его голосу и интонации я чувствовал это за тысячу километров. Фоном я слышал голос мамы и брата с его женой, которые по счастливой случайности оказались у них в гостях.

— Как у тебя дела?

— Да… Нормально. Но трудно. За каждый метр воюем, — сделал я сухой доклад как вышестоящему начальству. В нашей семье не было принято делиться чувствами, и это упрощало задачу.

— А я слежу за вами. Смотрю военкоров. И из «Ахмата» командира их — Апти Аллауутдинова — смотрю. Все о вас хорошо отзываются. Вы единственные, кто наступает, судя по всему.

Я слушал голос отца и представлял, как я снимаю каску и форму. Как я откладываю автомат и говорю: «Мам, пап, я вас очень сильно люблю!». Но из-за моей спины с суровым взглядом вылез другой Костя и, положив на плечо руку в тактической перчатке, прошипел: «Не делай этого. Им и так не просто. Они тебя ждут и месяцами не знают, что с тобой!».

Я опустил плечи, слушал отца и молчал. Слова любви встали в горле колом и сдавили его. Я специально закашлялся, чтобы ничего не говорить о чувствах, которые распирали меня. Переведя тему разговора, я стал расспрашивать отца про их дела и жизнь общих знакомых. Разговор стал скомканным и безэмоциональным.

— Мне пора, пап… Передавай всем привет. Пусть брат скажет ребятам, что у меня все отлично.

— Да, да… Обнимаю тебя сынок.

— Пока пап.

Я-гражданский оглянулся на себя военного, и тот покачал головой: «Никакой сентиментальности!». Я послушно закивал головой и положил трубку.

— Молодец! — сказал солдат гражданскому, браво закуривая сигарету.

— Зря ты меня остановил… А вдруг я больше не смогу им ничего сказать? Так многое хотелось рассказать отцу. Чтобы он гордился мной… Рассказать про…

— Ты чего как маленький? Расскажешь еще. Соберись уже. Ты командир или кто?

Второй день ротации и воспоминания

Днем мы еще раз сходили в баню и помылись. В этот раз «Сезам» выдал нам трусы подходящего размера: «Согласно командирскому размеру яиц», — отметил он.

Эмоции поутихли и получилось помыться основательно, а не так торопливо, как вчера. В их бане было еще лучше, чем в Зайцево. Здесь были и веники, и настоящая парная с огромным запасом горячей воды. Административный талант Адика развернулся тут в полной мере. После бани я стал смотреть кино, а Женя пошел пообщаться со своими «семейниками». Постоянно выпадая из реальности, я не мог уловить смысла фильма.

«Что с БК? И почему так долго нет докладов от командиров групп?» — лезли в голову мысли.

Я оглядывался по сторонам в поисках рации и, вспомнив что я в Клиновом, немного успокаивался. Странное состояние раздвоенности не покидало все это время.

— Тебе нужно расслабиться и отдыхать. У тебя осталось всего полдня.

«Ага. Сейчас ты расслабишься, а потом не соберешься. Что ты будешь делать завтра? Пора собираться домой… На передок», — лез в голову человек в балаклаве.

— Да дай хоть в кино потупить! — злился я на самого себя.

«Пока ты тут тупишь, там накат идет. Кто там командовать без тебя будет? Кто их заставит нормально воевать? — напирал вояка — Хорошо хоть всего два дня дали. А то совсем бы тут размяк и домой к родителям захотел…».

— Да пошел ты! — разозлился я окончательно.

Я решил упорно смотреть в экран, не особо вникая в содержание.

Поспать так и не удалось. Я выполз на улицу и оказался в полуразрушенном поселке. Жилые дома легко отличались от нежилых наглухо забитыми окнами. Светомаскировка соблюдалась, чтобы украинские артиллеристы не смогли прислать нам новогодние подарки и фейерверки. Клиновое периодически обстреливали, чтобы мы не расслаблялись. Хозяйственный Адик стащил к автомастерской несколько ржавых тракторов и машин, которые они хотели поставить на ход для нужд эвакуации и доставки. Немного пошлявшись по улице, я зашел на «Малину» и застал там всю честную компанию. С первых минут я понял, что сейчас отрабатывается программа под названием «Воспоминания ветеранов», и солировал там, естественно, «Сезам». В комнате сидел он, Женя, несколько бойцов, которых я знал поверхностно, и старшина отделения «Мамай».

— О! Командир! Заходи. А мы тут вспоминаем, как из лагеря ехали.

Я присел на стул, мне тут же передали стакан с «конем», и я стал слушать «Историю лучшего взвода седьмого штурмового отряда в исполнении народного артиста Адика. В основном он рассказывал историю старшине, с которым уже был на дружеской ноге.

— Помнишь, — спрашивал Адик Женю, — после двух часов ночи нас начали грузить по машинам? Шмотки наши отдавать, которые у нас на личном были. И в пять утра мы стартанули.

Женя кивнул, и он переключился на слушателей.

— Приехало нас четыре зоны. Смоленские приехали — две зоны. Все первоходы со «строгого». И наши — две зоны.

А мы уже экипированы, — «Сезам» расправил плечи и сделал пальцы веером. — Мы же на швейке работали. Мы уже себе все понашили. Нас грузят в самолет. Охрана, — он присвистнул, — спецназ ФСИН, еще кто-то. В два мы вылетели, в три прилетели в Ростов. Нас там в ангарах раздели до трусов. Все нашитое, все, что с собой брали, выкинули. С одной стороны в одних тапках в ангар заходишь, контракт подписываешь, с другой — выходишь уже экипированный.

— В Молькино не так было, — вклинился боец, по всей видимости из Вэшников.

— Так вы вольные. А мы зеки, — поднял палец вверх Адик. — Конечно не так будет. И нам там все, короче, выдали, кроме шлемаков, броников, оружия. Полностью экипировка: нательник зимний, нательник летний, флиска, все, все, все… Верцы. С другой стороны выходишь, и обратно в автобусы грузят. И поехали. Куда едем? Непонятно. Ехали шикарно! Сначала автозак, потом самолет, потом автобус. Вальяжно, на расслабоне.

Адик развалился в своем кресле показывая, как вальяжно он ехал на войну.

— Панорамные эти окна. Оставалось, в натуре, только в космос взлететь. А кто-то на вертолете еще улетал, после самолета. Осознание, наверное, еще тогда не пришло. Все прикольно пока. Адреналин. Нас покормили там, выдали оружие, магазины, анкеты заполнили. Легли спать.

Незаметно для самого себя я стал выпадать и терять нить повествования. С детства рассказы про зоны и пересылки вызывали у меня отторжение. Воровская романтика была не моей темой. Я стал рассматривать обстановку дома.

«Судя по очень низким потолкам в доме, видимо, жили дедушка с бабушкой, — решил я. — На стене портрет девушки с букетом цветов… Наверное, внучка?».

— Разбудили ночью, — включился в рассказ Женя. — Кипишь был какой-то с таджиками. Потом дождь пошел. Нас грузят в Уралы, по пятьдесят человек. Набили всех как в «Столыпин».

— Стали выгружаться, кричат: «Взяли шмурдяк и бегом!».

Ну и начались эти тренировки. Две недели нас дрючили. Инструктора были отличные, — перехватил инициативу Адик. — «Конкистадор» был за главного. А «Бампер» с «Балаганом» были лучшие! Особенно «Бампер». Все переживал, что нас учить нужно, потому что подохнем все, если не научимся. С душой относился.

«Сезам» посмотрел на меня с улыбкой и продолжил.

— Две недели проходит и нам говорят: «Приехали отбирать во взвод. В спецназ бля!».

Адик заржал в полный голос так, что все невольно засмеялись с ним.

— И мы с третьего этажа смотрим: «Урал» подъехал, а из него выпрыгивает такой амбал здоровый с пулеметом — «Калф» — царствие небесное. Две недели не мог его с вашего ангара забрать, когда убило его.

— Потом «Сверкай» вылез. Потом остальные, — добавил Женя.

— Их тридцать человек приехало. Я думаю: «Ладно, посмотрим».

— «Конкистадор» нас отбирал в первую сотку. Сначала тех, у кого опыт участия в войне. Потом физику разную. Бег на сто метров. По двое в полном обмундировании. А утром начали распределять.

Адик опять посмотрел на меня.

— Построили. Хер знает, что происходит вообще. Кто командир? Кого на хер послать? Тоже непонятно. Все в балаклавах. Стоим, короче. Говорят: первая разведка. Один там:

«Я разведка!». Думаю: «Какой ты разведка? Я-то служил сам, знаю че такое разведка». А я че-то ну не спешил, — продолжал Адик рассказывать «Мамаю» и остальным, какой он хитрый и как умеет поймать судьбу за бороду. — В итоге говорят: «Все остальные в третий взвод». И мы вот как стояли — нам вообще было похер. Нас в третий взвод. Я так прикинул, смотрю: «Моряк» во втором взводе. Кто-то еще в первом взводе.

А они-то нас еще не знают. Мы-то друг друга уже знаем в лицо. Я впереди стоящему говорю: «Слышь, ты откуда?». Он: «Со Смоленска». Я говорю: «Братан. Иди ищи своих. Тут только брянские». И «Моряку» маякую: «давай сюда!». И так получилось, что у «Констебля» во взводе все свои, все матерые собрались. А че? У «Абакана» двадцатка сроку. Похищение с убийством. «Айболит» с убийством. Я, «Цистит» — такие же. «Зеф» к нам прибился, хотя он типа на «блатной педали». В основном одни убийцы и разбойники.

— Разбойники… — не выдержал и засмеялся я. — Вот мастак ты чесать.

— Так и есть. Стою никого не трогаю. А он выглядывает: «Мне нужен пулеметчик. Смотрит именно на меня и кричит: «Ты будешь пулеметчиком». Ну ладно, пулеметчиком — значит, пулеметчиком. Еще там штат смотрит свой: «Гранатометчик нужен. Будешь гранатометчиком!». Я говорю: «Дак я же пулеметчик?». А потом вообще взял и подставил меня — командиром назначил. Реально подставил.

— Просто это воля Бога. «Тебе было предначертано», — сказал я Адику.

— Нифига ты подвел?

— Я тебя выбрал потому, что ты как хулиган школьный с последней парты. Они все со своим мнением. С активной жизненной позицией. Она может быть деструктивной, или конструктивной, но своя. Ребята со стрежнем. И я понял, что ты там рулишь.

— Серый кардинал, — вклинился Женя и засмеялся.

— Смотри, все очень просто: я вас никого не знаю, ваших тюремных законов я не понимаю, но ты-то знаешь, и они тебя слушают. Просто грамотно делегировал власть. Я спрашиваю с тебя. Ты спрашиваешь с них.

— И знаешь, как он сделал? — стал он рассказывать «Мамаю». — Он мало того, что мне это сказал, а, чтобы закрепить, он зашел к «Крапиве» и ему еще сказал, что я теперь командир.

— Ну что тебе плохо что ли? Человеком стал с подачи «Констебля», — поддержал меня «Мамай».

— Вот вы? Человеком. Я и был им. У меня на тот момент уже рация была.

Я сидел, слушал их разговоры и понимал, что хочу обратно. Даже здесь, вдали от постоянной опасности, я расслаблялся и физически чувствовал, как становлюсь слабее.

«Как эти украинцы, с телефонами воюют? То есть ты в любой момент можешь написать домой? Тут бой идет, а тебе жена пишет: “Сын не слушается. Я устала. Денег не заплатили”. Или девушка напишет. Это же ад какой-то, а не война. Ты вроде на войне, где тебя могут в любой момент убить, а сердцем ты дома, и все твои переживания связаны не с выполнением боевой задачи, а с мирной жизнью».

Для меня лучше быть в замороженном состоянии — не чувствовать. В принципе, все хорошие книги о войне про это.

Про то, как меняется личность, под воздействием необходимости держать свои чувства под контролем, привыкая к страху, своей и чужой боли. Личность меняется под бременем необходимости быть злым, агрессивным и, порою, безжалостным. Убивая других людей, перестаешь понимать хрупкость и ценность человеческой жизни…

— «Констебль»?

Женя потряс меня за плечо.

— Есть будешь?

— Буду.

Чисто физиологически мне понравилась быть на ротации: я поел горячей еды, посмотрел фильм, сходил в баню, поспал, как смог. Но морально мне было там тяжелее, чем на передке. Когда мы возвращались обратно, я вновь почувствовал страх. Но он стал другим. Когда я ехал сюда месяц назад, это был страх неизвестности. Я не знал, что конкретно меня ждет. Теперь я знал… Этот страх был похож на страх парашютиста.

Я прыгал двенадцать раз. Когда я прыгал впервые, я боялся неизвестности. А когда прыгал во второй, третий, четвертый раз — боялся того, что уже знал. Я знал, что это опасно.

По дороге на позицию я встретился с «Басом». Он по-прежнему рулил своими ребятами и сам бегал по передку, выискивая новые безопасные тропы для подноса и эвакуации.

— Слышишь, Костя… Я тут поговорил с твоим «пятисотым». Там не все так, как казалось на первый взгляд.

— И что там? — спросил я, зная его любовь к тому, чтобы все было правильно.

— Не «пятисотился» он. Там он с остальными покусался и схватился за гранату. А они тебе давай названивать.

«Бас» посмотрел внимательно на меня.

— В общем, он пусть бегает, раз уж так вышло. А я за ним присмотрю. Так-то он мужик вроде не трусливый. За два дня смотри натаскал.

Он кивнул в сторону кучи бронежилетов, боекомплекта и перемазанных глиной стволов.

— И под минометы прет, и на передок лезет. Короче, нормально все.

— Хорошо, раз так, — согласился я.

Я добрался до своей позиции, принял дела у «Абакана», и отправил его на ротацию с Артемом Вындиным. Вындин прибился к группе Жени и стал его замом. Было радостно, что мой сосед по нарам в Молькино по-прежнему жив и здоров. Я в первую очередь решил отправлять на ротацию тех, кто зашел со мной на позиции в первый день и до сих пор был в строю.

Смеркалось, когда я стоял у входа в блиндаж и смотрел в след удаляющемуся Ромке. На моей линии круговой обороны, которая находилась в районе стелы, было вырыто четыре небольших блиндажа. Таким образом я рассредоточил бойцов, ПТУРщиков и расчет «Корда», чтобы мы не были в одном месте.

— «Сабля» — «Констеблю»? Доложи погоду?

Только успел сказать я, как буквально в метре от меня взорвался ВОГ. Вспышка яркого света и громкий хлопок ослепили и оглушили меня. Меня отбросило взрывной волной внутрь блиндажа. Я упал и ударился бронежилетом о землю. Тут же стал ощупывать в сумраке себя руками и прислушиваться к боли в теле. Ее не было. Я аккуратно встал на коленки и еще раз осмотрел себя. Ни одной дырки в новом зимнем камуфляже, который я покупал себе в Москве и привез с собой.

«Расскажешь кому-то и не поверят, — подумал я. — Странная история. Откуда этот ВОГ?».

Я стал внимательно слушать небо, но не услышал жужжания пропеллеров.

— Может кто-то стрельнул со стороны противника? Далековато.

Я автоматически перекрестился.

— Живой и хорошо.

— «Констебль» — «Сабле»? «Констебль» — «Сабле»? — орала рация.

— По-прежнему на приеме…

Обмен пленных

Несколько дней мы находились в статике. Ко мне на позиции часто стал приходить Володя «Горбунок». Обычно он приходил с десятком «морковок» и РПГ. Гранатомет был его страстью. Вот и сегодня рано утром он прошел через мою позицию как рыбак, который искал утреннего клева. Мы перекинулись парой фраз, и он ушел в сторону заправки и большого блиндажа, где заседал «Сабля». Володе нравилось стрелять в сторону «Острова», и это очень злило укропов. Возвращался обратно он обычно часа через три.

На обратном пути он появился на моей позиции, когда солнце висело над горизонтом, даря свой рассеянный свет земле и зарывшимся в нее людям.

Я как раз нагрел воды в кружке и предложил ему разделить со мной чаепитие. Он всегда был рад пообщаться и поделиться новостями и своими размышлениями по поводу дел на передке. В этот раз он высказал пару дельных советов по поводу предстоящего штурма «Острова».

— А ты потомственный военный?

— Нет, в семье у меня никого военных нет. Я один единственный решил стать военным, — улыбаясь ответил он. — Военным я стал на самом деле чисто случайно. Изначально я планировал работать юристом и поступил на юридический факультет. А потом так вышло, меня забрали на «срочку». Я отслужил срочную службу в городе Вольске, Саратовской области. А тут 2014-й год и первая командировка.

— То есть ты сразу после армии поехал на Донбасс?

— Ага. После того, когда я съездил в первую командировку, мне понравилось. Я решил остаться и продлил контракт. И буквально прошло какое-то время небольшое, я попадаю во вторую командировку — в Сирию. Я служил на «Ураганах», в гаубичном дивизионе. И вот с ними и поехал.

— Лихо ты ворвался в армию. Судьба?

— Не знаю. Просто тут все просто, как и в юриспруденции. Только там ты в офисе. А тут с людьми.

— А офицером, как стал? — спросил я, подливая чая.

Володя неторопливо сделал глоток. Все в его движениях было спокойно и неторопливо.

— В 2015-м году я стал ветераном боевых действий. Высшее образование у меня имелось. Мне предложили бесплатно поехать в Михайловскую военно-артиллерийскую академию и пройти курсы лейтенантов. Вот я и съездил туда на три с половиной месяца. Отучился и получил лейтенанта.

— Ты профессионал. По сравнению с тобой я, конечно, дилетант.

— Спасибо, конечно, тебе «Констебль», что считаешь меня профессионалом, но я себя таким не считаю.

Видно было, что «Горбунок» говорит это искренне, а не для красного словца.

— Мне кажется, в наше время стать профессионалом, это нереально. Да, есть какие-то моменты, которые я, допустим, уже знаю. Как себя вести при обстреле, например… Но в нынешнюю войну все иначе. Даже иначе, чем в четырнадцатом и в Сирии. Даже мне приходится постоянно учиться у тех, кто уже повоевал тут. И я, конечно, делюсь своим немаленьким опытом с новенькими. Но всегда есть что-то новое и для меня. Поэтому тут как бы всегда нужно что-то думать, стремиться и познавать.

— Полностью с тобой согласен. Для меня тут вообще все иначе, чем в Чечне. Я думаю, это и есть профессионализм. Когда ты знаешь основы, у тебя есть стержень знаний, на который ты можешь собирать и навешивать что-то новое, или модифицировать старое. Профессионализм от слова «профессия». А твоя профессия — война. Третью командировку воюешь.

— Ну, если так, то да, — просто согласился Володя.

«Горбунок» ушел, и я опять остался один. Мы усиливали нашу оборону, пополняли БК и находились в относительной статике. В обед вернулся Рома с пополнением, и мы стали решать, в какие группы распределить новеньких.

— «Констебль» — «Крапиве»? — вышел на меня командир, — Завтра с тринадцати ноль-ноль дня до пятнадцати ноль-ноль объявляется режим тишины и прекращения огня. Как понял?

— Понял хорошо. Подтверждаю.

— Проследи, чтобы твои не стреляли. Ни в коем случае.

— Все будет хорошо.

— В Клиновом говорили, что «Зеля» приезжает, вот режим и объявляют, — прокомментировал «Абакан» просьбу командира. — А еще слух ходил, что Бахмут сдать хотят.

— Опять «ЗК-FM»?

В голове молнией сверкнула надежда.

— Неужели все закончилось?

На следующий день ровно в час дня наступила тишина. С утра командир еще раз вышел на связь и предупредил, что у заправки состоится обмен пленными. Должны были приехать журналисты, чтобы снять это знаменательное событие. Нам было приказано надеть балаклавы, чтобы случайно не попасть в кадр. Мы стояли с Ромкой в траншее и смотрели, как со стороны украинцев подтянулся «Урал» с белым флагом в сопровождении внедорожника. Они остановились на дороге и стали ждать, когда с нашей стороны приедет колонна.

— Интересно, наших будут менять? — спросил Рома.

— Наших там нет. Мне сказали, что привезут пару летчиков, которых под Курдюмовой сбили, и ополченцев.

С нашей стороны подъехал «Урал» и внедорожник, от руки перекрашенный в маскировочные цвета. Из внедорожников вышли двое военных от каждой стороны и направились друг к другу. Примерно в том месте, где у нас были расставлены ТМки, они встретились и поздоровались. Перекинувшись парой слов, они разошлись в разные стороны и стали ждать.

«Максимально концентрированные люди, — отметил я про себя. — Скорее всего профессионалы из спецслужб».

У меня было такое ощущение, что это происходит не со мной. Мне казалось, что я сижу в кинотеатре и смотрю фильм про войну. Люди в камуфляже и экипировке с обеих сторон выглядели абсолютно идентично друг другу. Единственное, что их отличало, это цвет изоленты на рукавах и касках. У одних она была синей, а у других белой. Это было похоже на игру «Зарница», в которую мы играли в школе.

«Как это могло произойти с нами? — красной лампочкой загорелся вопрос в голове. — Как мы за десять лет пришли к тому, что взаимная вражда и ненависть вылились в войну между идентичными народами?».

— Интересная работа у кого-то, — вслух произнес Рома, который стоял рядом со мной положив оба локтя на бруствер окопа. — Наверное, наша разведка связывается с ихними разведчиками, и они договариваются?

— Естественно. Половина наших офицеров, те, кому за пятьдесят, училась с их офицерами. Старые связи, или дипломатические переговоры. Когда в Мариуполе на «Азовстали» нацики и морпехи украинские сдавались — наверное, украинцы выторговывали себе условия получше.

— Смотри! Наших ведут. И украинцы с машин спрыгивают, — заволновался «Абакан». — Раз, два, три, четыре… тридцать. Их по тридцать.

Пленные с обоих сторон выглядели усталыми. Они были плохо одеты и небриты. Украинские пленные были обуты в разную нестандартную обувь, которую им выдали вместо турецких ботинок. Толпа пленных неторопливо брела к линии обмена, и, проходя мимо друг друга, вчерашние враги искоса посматривали друг на друга. Насколько я знал, с пленных бралась подписка о том, что они больше не будут брать в руки оружие и участвовать в боевых действиях. В случае повторного попадания в плен им грозило более жестокое наказание.

— Какие-то они не очень радостные… Да, Рома?

Рассматривая пленных, я чувствовал сожаление и грусть.

— А ты бы радовался? Хотя… Живые же.

Я вспомнил Чечню и истории про плен у ваххабитов.

— Вы теоретически, конечно, можете сдаться в плен, — говорил нам наш комбат. — Но практически — нет. Вы Спецназ ГРУ! А это значит, что убивать в плену вас будут медленно.

Из вас постараются вытащить всю информацию, которую вы знаете. А боевики умеют пытать. Отрезание головы — это самое простое, что может быть. Но на это можете даже не надеяться.

Мы не сомневались, что он говорит правду.

— Поэтому при любой перспективе попасть в плен вам лучше подрываться гранатой.

— Украинцы вон, тоже не сильно веселые, — вернул меня Рома из воспоминаний.

— Чтобы выжить в плену, ты должен что-то рассказать. Именно поэтому им грустно. Плен — это в первую очередь унижение и удар по самооценке.

Я замолчал, глядя как наши расслаблялись и запрыгивали в «Урал», понимая, что основная опасность миновала.

— Я, зная свой характер, скорее всего сильно мучился бы в плену, и, скорее всего, погиб.

Весь обмен занял минут сорок. Наши и украинцы погрузились на машины и разъехались. Все исчезло как мираж. Практически сразу мне стали поступать доклады от Жени, что по ним стало прилетать. Я передал эти сведения в штаб, понимая, что никакой реакции с нашей стороны до пятнадцати ноль-ноль не последует. Нам было приказано строго соблюдать условия перемирия. И, пока еще было время, я сбегал на самую крайнюю позицию в нашем рву, чтобы посмотреть местность.

На днях нам предстояло продвигаться на запад, чтобы окончательно зачистить этот ров, в котором сидели и мы, и украинцы. Дальше он упирался в перпендикулярный ров и лесополосу, в которой окапывались друзья из Ивано-Франковска. С обоих сторон позиции были укреплены и заминированы. Мы наставили растяжек и выставили в их сторону несколько МОН-90, чтобы, в случае атаки, снести их волной осколков. «Пегас» разведал с коптера и показал нам украинские позиции, и я стал формировать группы для завтрашней работы.

Ближе к вечеру прибежал «Горбунок», чтобы посмотреть позиции для завтрашнего артиллерийского огня. Мы устроились с ним в траншее, откуда хорошо было видно позиции противника, и он стал корректировать огонь артиллерии.

— Вот сейчас и посмотрим, так ли это, или нет?

— Ты о чем? — не понимал я.

— Да я вчера через корректировщика работал. Даю координаты — они мне говорят, что два выстрела беглым отработали, а корректировщик мне передает: «Не наблюдаю разрыв». Я еще раз проверил и такая же история. Вот сейчас и посмотрим своими глазами. А ты, если что, свидетелем будешь. А то мне командир не поверил.

— «Пекарня» — «Горбунку»?

— На связи, — ответил спокойный и вальяжный голос.

— Координаты… — Володя задал координаты объекта. — Расход: один. Выстрел.

— Есть выстрел, — передали с «Пекарни».

Но никакого прилета не произошло. Володя еще раз продублировал свою наводку и произошла точно такая же ситуация. Он посмотрел на меня, и я пожал плечами. Володя стал записывать видео фиксацию происходящего.

— Два беглым. Огонь!

— Есть «два беглым, огонь!». Выстрел! — связь с рацией обрывалась, и мы опять не слышали ни «выхода», ни «прилета».

— Охуеть! — прошептал я. — Вот бы мы завтра пошли в атаку.

— Короче, я в штаб. Вечером выйду на связь.

— Моим завтра в штурм идти. Не хотелось бы чтобы нас так поддерживали…

— Разберемся, — сказал «Горбунок» и убежал в Зайцево.

«Может, кто-то снаряды списывает, а, может, еще что?».

Штурм западного угла траншеи

Угловая позиция, которую мы должны были штурмовать, была хорошо укреплена и регулярно подпитывалась с западной стороны Бахмута. Утром я сформировал три группы, которые расположил в траншее. Первая должна была быстро накатить на украинский укреп и сбить их «фишку». Затем должны была подтянуться резервные группы — вторая и третья. Видимо, командир разобрался с артиллеристами, потому что заказанная нами поддержка была осуществлена. По корректировке «Пегаса» они отработали по передовым позициям нашего противника и помогли нам. Но, как только мы пытались подтянуться к их переднему краю, мои группы попадали под перекрестный обстрел с запада, севера и северо-запада. Первая пятерка пошла на штурм и тут же потеряла двух человек «двухсотыми». Сначала погиб командир группы, а через двадцать минут с ними пропала связь.

— «Констебль», наблюдаю противника, который продвигается через айвовый сад. У меня на позиции есть трофейная СВД. Могу поддержать штурмовиков огнем, — вышел на меня «Ленд».

Его группа находилась в секрете. Они зарылись под кустами, которым густо зарос сад, и наблюдали за происходящим на передке.

— Отличная идея! Только так, чтобы вас потом не накрыли из всех стволов. Работай красиво.

Я понимал, что их вычислят, но надеялся, что это произойдет не сразу и они смогут поддержать наш штурм из СВД.

— Принято.

Я немедленно направил туда вторую группу, которая отставала от первой на сто пятьдесят метров. Еще одну группу я отправил на штурм со стороны «Айболита». Этим двум удалось штурмануть опорник украинцев и занять его. После этого туда зашла группа резерва, чтобы окончательно закрепиться и окопаться на этом углу. Украинцев и моих бойцов разделяли только колючая проволока, которую они растянули между лесом и оврагом, и двадцать метров нейтральной полосы.

Штурм длился несколько часов, и мне постоянно приходилось подпитывать группы пополнением, чтобы сбалансировать потери. Группа за группой, как волна за волной, мы накатывали на них. Они отступили, не успев забрать своих мертвых.

— Опорник наш, «Констебль»! — радостно доложили пацаны.

— Молодчики! А станция первой группы где?

— Станция на месте. Мы из первой группы двоих нашли живыми. Один «триста». Второй целехонький. Он тут, короче, «трехсотого» спас и сам намолотил хохлов несколько человек. Геройский пацан. Нам нужно подкрепление и БК.

— Понял. Закрепляйтесь. Держите точку — подкрепление сейчас будет.

Я взял резервную группу и отправил ее на новые позиции. А через полчаса прибежали два легких «трехсотых», которые поддерживали одного среднего. Они притащили шевроны «Бригады короля Данила», гаджеты и пару автоматов наших «двухсотых». Я с удовольствием отметил, что они тащат свое оружие, согласно полученному приказу.

— Кто там, кого спас? — поинтересовался я.

— Меня спас, — ответил раненный. — Мы зашли туда и нас размолотили. Меня сразу «затрехсотило». Он перетянул меня жгутом и в лисью нору затолкал. Сам следом залез, и мы сидим такие, ждем, — сильно жестикулируя руками рассказывать боец. — Тут смотрим: три хохла контролят наших «двухсотых». Молодой их ближе подпустил и убил.

— Это мелкий такой? Детдомовский? Так ему же двадцать лет всего.

— Вот и я лежу и думаю: «Вот малой дает!». Одного ВСУшника подтащил, и мы за ним забаррикадировались. Больше они зассали приходить. Когда наши подтянулись, мы услышали позывные и вышли.

— Геройский пацан. И тебя спас, и врагов перестрелял.

Пацаны закрепились в конце лесопосадки, которая не была еще выкошена артиллерией, и стали перекидываться гранатами с украинцами. Не высовываясь из траншеи, они простреливали позиции друг друга по-сомалийски и переругивались.

— Лови гранату, бандера! — орал наш боец, кидая им «эфку».

— И тоби, орк, на подарунок!

В ответ летела американская граната.

Перестрелка на ближней дистанции происходила пока не стемнело. В обе стороны летело все, что могло убить или покалечить противника. Мы стреляли по ним из РПГ, а они, в ответ, стреляли по нам из НАТОвских «труб». Бить из артиллерии или АГС по этому углу не представлялось возможным из-за сильной близости между позициями. К вечеру украинцы умудрились выкинуть перед своими траншеями рулонную колючую проволоку, которая прикрывала их от проникновения наших штурмовиков. К концу дня обе стороны выдохлись и бой прекратился.

В течение этого времени мы потеряли шесть человек убитыми и десять человек ранеными. Но это были не напрасные потери. Именно в этот вечер мы одержали психологическую победу, которая привела к дальнейшим результатам. Украинцы увидели, что мы не сдаемся и не пасуем.

На место выбывших бойцов приходят другие, а раненные тут же эвакуируются в тыл. Они увидели системную и слаженную работу боевого подразделения. Именно благодаря этим героическим «двухсотым» и «трехсотым» пацанам мы переломили дух и стержень «24-й отдельной механизированной бригады имени короля Данила Галицкого». Образ зека-вагнеровца, который прет как Александр Матросов на амбразуру, психологически играл нам на руку. Мои бойцы не были профессионалами, о которых я мечтал, когда ехал в Молькино. Большинство из них впервые взяли в руки оружие совершенно недавно. Но это были люди с духом победителя. Они давили и перли до конца. И враг, имея превосходство в экипировке и вооружении, ломался и отступал, сдавая свои позиции.

Всю следующую ночь и весь день мы с обоюдным рвением находились в ситуации жесткого противостояния. Как только украинцы обнаруживали малейшее движение, они тут же начинали стрелять по нам из крупнокалиберных пулеметов. Мы отвечали им тем же. Благодаря «Горбунку» и бойцам, которых он поднатаскал в работе с РПГ, мы удачно стреляли и глушили их огневые точки. Между обстрелами те группы, которые не были задействованы в бою, укрепляли захваченные позиции и копали запасные окопы.

У нас по-прежнему было несколько пропавших без вести. «Пятисотый» постоянно был чуть сзади передовых групп, на второй линии, и помогал вытаскивать оружие и амуницию раненых и убитых. За два дня он приоделся и выглядел очень прилично. Пробегая мимо моей позиции, он кивал мне, как бы говоря: «Видишь, командир. Я исправляюсь, как обещал!». Я встречался с ним взглядом и кивал в ответ и подбадривал.

— Давай, «Танчик»! Молодец!

— «Констебль» — «Гурону»? — вышел на меня командир группы, которая вела бой на углу.

— На приеме «Констебль».

— Там на твоей позиции боец есть. Позывной «Мазеп». Можно я его себе заберу? Мы с ним оба самарские. С одной колонии.

— Это который ночами нас демаскирует и храпит так, что в Бахмуте слышно? Вчера даже хохлячие беспилотники храпом подавил.

— Да. Это точно он. — засмеялся «Гурон» в рацию. — Можно его ко мне отправить? Он моим замом будет. По-братски.

— Если захочет… Спрошу его.

Тут же на связь вышел «Мазеп» и сказал, что он готов и уже собрался.

Не прошло и пяти минут, как ко мне по траншее приполз «Мазеп» с торчащим над головой тактическим рюкзаком.

— Ты зачем это тащишь на передок? — удивился я его глупости. — Тебя же сейчас по этой трехметровой торбе вычислят и накроют из миномета.

— А чо? Бросать все тут? — заворчал он.

— Нет, блядь, в могилу тащи с собой, — обессиленно сказал я. — Ты штурмовик. Тебе нужно идти налегке. Голову не высовывать. Баулом своим крестьянским себя не демаскировать. Быстро. Перебежками. Как ты с этой ерундой трехметровой за плечами бежать собираешься?

— Как-нибудь уж доберусь. Я на этапе и не такие баулы с собой возил.

Я был уставшим и не стал переубеждать «Мазепа» оставить свое барахло. Даже в минуты смертельной опасности он не мог бросить имущество и потащился с ним дальше.

— «Гурон» — «Басу»? «Мазеп» тяжелый «триста», — через полчаса после этого сообщил его товарищ.

— Где он?

— В траншее. От моей позиции метров сто. Не дошел немного. По нему прилетела мина. Посекло его. Орет сильно.

— Принято.

«Мазепа» не донесли. Он «вытек» по дороге. Погиб вместе со своим мешком от обильной кровопотери в результате множественных осколочных ранений. Мне одновременно было смешно и больно. Мог бы жить человек, если бы слушал то, о чем я ему говорил. Я представил, как душа «Мазепа» с тоской смотрела на его баул и его самого распростертого на носилках, когда с непривычной легкостью от отсутствия давления лямок вещмешка на плечи покидала его тело и улетала по новому этапу в небо.

Обстановка на 31 декабря

Конец декабря мы провели в непрерывных кинжальных перестрелках с противником. Мы не продвигались дальше и ждали, когда соседи выровняют фланги. С запада от позиций, которые держала группа «Айболита», находился большой участок — «Контрольно-сортировочный пункт» («КСП»), где украинцы сдерживали атаки соседей из «Пятерки» и нашего подразделения. В километре на запад от этой позиции по насыпи проходила железная дорога, за которой находился поселок Клещеевка. Бои за этот населенный пункт считались среди бойцов «Пятерки» адом на земле. Обе стороны несли колоссальные потери. В Зайцево вдоль дороги штабелями лежали погибшие пацаны из «Пятерки» в тех позах, в которых их застала смерть. Их было настолько много, что похоронная команда просто не успевала делать гробы, чтобы отправлять тела дальше.

На север от «КСП» шла проселочная дорога в сторону Бахмута, по которой и проходила линия разграничения между нашими группами и обороной 24-й ОБМр. С обеих сторон эта линия фронта представляла собой ряд блиндажей, соединенных траншеями. Украинцы и мы в меру своих возможностей старались накрыть эти позиции артиллерией, АГС и крупнокалиберными пулеметами. С востока от нас, в частном секторе поселка Опытного, находились позиции РВшников. Последнюю неделю они пытались взять школу, которая была превращена украинскими десантниками и «Грузинским легионом» в мощный укреп с множеством подземных коммуникаций. Все-таки в СССР умели строить на совесть, и школа не поддавалась.

Через дорогу от моей позиции, у стелы, находился ангар, за которым мы расположили расчет АГС, поддерживающий мои группы. Украинцы знали о его существовании и ежедневно с девяти утра начинали обстрел. Руководил расчетом АГС очень грамотный гранатометчик «Паламар». Но, так как стреляли они навесиком из тех же АГС, им не удавалось уничтожить наш расчет. Отстрелявшись, наши бойцы удачно маскировались и прятались в подготовленные укрытия.

Академия командиров

Леха «Магазин» привел мне пять человек пополнения.

Они должны были восполнить ежедневные потери от обстрелов. В тот день мы потеряли троих бойцов. В одного попала мина, и он погиб на месте, а двое получили легкие ранения конечностей. Я познакомился с вновь прибывшими и сразу выделил двоих из пяти, которые выглядели более осознанно и браво.

— Кто из вас служил в армии? — задал я вопрос, глядя на них.

Двое подняли руки. Из дальнейшего общения выяснилось, что ранее воевавших среди них не оказалось.

— Спортом кто-то из вас занимался?

— Я. Боксом, — ответил сбитый молодой парень.

— А у меня по лыжам был разряд, — подал голос второй.

— Статьи, по которым сидели?

— Сто пятая. Убийство. Срок — одиннадцать лет.

Они стали перечислять статьи и оказалось, что, кроме одного, сидевшего по 228-й статье, у остальных были стандартные сроки за убийство и тяжкие телесные повреждения.

— Ладно. Пока курим. Что делать дальше, я скажу позже.

К этому моменту наученный горьким опытом я понимал, что успех работы зависит от командира штурмовой группы. Я стал отбирать среди пополнения перспективных бойцов и на некоторое время оставлять их при себе, чтобы натаскивать на работу. Так спонтанно мы организовали «курсы младших командиров», чтобы понимать на кого можно положиться в дальнейшем. При мне уже около недели находился боец из бывших сотрудников, который изначально был прикомандирован к «тяжам». Командир, который руководил «тяжами» до «Горбунка», отправил его на передок из-за его взрывного характера. «Гавр» служил в спецназе ВВ и был типичным сто восьмидесятиметровым крепким детиной. Несмотря на вспыльчивый характер, он был достаточно умным и сообразительным мужчиной. Мы давали ему возможность работать на рации вместо нас, и он очень быстро освоил все необходимые приемы. Он давно был готов отправится в свободное плавание.

В «Вагнере» существовала очень простая, но весьма эффективная система управления. Имелись должности, но не существовало званий. Был командир отряда — «Хозяин». У него были заместители, командиры особых подразделений и командиры взводов. Командир РВ — «Конг». Командир третьего взвода — «Крапива». Командир пятого взвода — «Коген». Должности организовывались под задачи. Если была задача наладить эвакуацию с переднего края до Зайцево, тут же появлялась должность командира эвакуации и доставки на передок всего необходимого. Если была задача вести разведку с воздуха, то появлялась должность «оператор БПЛА». Штурмовики составляли «пятерки», у которых был командир. Штурмовик был универсальной единицей, на которой держалась основная работа. У штурмовиков естественным путем образовывались специализации: гранатометчик, минер или снайпер. Командир взвода командовал подразделением, которое по меркам Министерства обороны было полком. Я, как командир отделения и «командир боя», командовал группой, которая могла варьироваться от тридцати до ста пятидесяти бойцов.

Я сделал «Гавра» командиром штурмовой пятерки и отправил его в помощь Жене, которому предстояло штурмовать «КСП». Вместо него я оставил с нами сообразительного новичка, для обучения следующего командира группы.

— «Констебль» — «Крапиве»? Я тебе отправлю два крупнокалиберных пулемета, чтобы прикрыть периметр. Один нужно установить поближе к заправке, чтобы дорогу держать, а второй где-то посередине позиций для поддержки наших групп, которые на запад и северо-запад работать будут.

— Принято.

— Встретишь их на заводе и сам расставишь, куда нужно, — отдал мне приказ командир. — Первый расчет поставь на позиции соседей в Опытном. Согласуй с ними, и пусть они сделают позицию повыше, чтобы можно было работать по технике, которая выезжает наши позиции кошмарить.

— Ясность полная.

Вечером я пришел на завод и забрал оттуда первую группу пулеметчиков. Вторая группа осталась ждать меня здесь же. Их я планировал разместить на позиции, которая была в центре второй линии обороны, позади айвового сада.

Пулемет разбирался на три части: станина, ствол и цевье. Запчасти должны были нести три бойца расчета пулемета. РВшники дали нам в помощь «Шварца», который должен был нести боекомплект — огромный ящик с патронами для пулемета весом тридцать пять килограмм. В кромешной тьме мы выдвинулись в сторону полуразрушенной трехэтажки, соблюдая интервал в семь метров.

— А далеко идти? — спросил меня перед выходом их старший.

— Метров семьсот, — ответил я, рассматривая их.

Несмотря на свои попытки сохранить хладнокровие, выглядели бойцы испуганно. Это были необстрелянные Вэшники, которые только прибыли на «передок».

— Атам позиция какая?

— Нет там никакой позиции.

Я увидел, как увеличился зрачок у командира «Утеса».

— Вам нужно оборудовать себе несколько позиций на втором этаже, чтобы обзор был получше, и оттуда подавлять технику противника, когда она поедет.

— А кто нас будет прикрывать? — затараторил старший.

— Ну там будут мои бойцы и бойцы разведки. Надеюсь, что до прямого контакта дело не дойдет.

Я стал сомневаться, что у них есть необходимые стальные причиндалы для работы с «Утесом».

Едва мы выдвинулись, как сзади меня послышались шум падающего тела «Шварца» и отборный мат, густо перемешанный блатной феней.

— Ну что за дела? В натуре, тут говна — ногу поставить негде! — причитал он, как по писанному. — Почему меня мама родила не в Кремле? Да лучше бы меня метро задавило или на лесоповале пилой зарезало, чем таскать ваши баулы железные с этими «маслятами»! — стал дальше стонать «Шварц».

— Тихо ты, — зашипел я на него. — Ты почему не взял рюкзак?

Я подошел к нему вплотную, чтобы не повышать голос.

— Вот что помешало тебе вскрыть этот ящик и разложить удобно патроны в рюкзак?

— Да, не подумал, в натуре, братан, — просто отвечал он.

— Не подумал…

Мне было тяжело взаимодействовать и понимать этих распиздяев. Один не подумал, другой забил, третий подумал: «авось само как-нибудь решится с помощью Божьей». Пока мы шли до позиции «Шварц» падал еще трижды. Каждое его падение сопровождалось тирадой жалости к себе и сетованиями на несправедливость этого мира. Ему привычнее и проще было обвинить «ментов», государство, судьбу, хохлов, чем понять простую и непреложную истину — никто кроме тебя не отвечает за твою жизнь. Люди здесь, как и во всем мире, делились на две категории. Первые понимали, что они сами несут за себя ответственность. Вторые не понимали этого и, превращаясь в балласт, создавали проблемы первым.

Мы добрались до трехэтажки и я, выдав им рацию, оставил их там.

— Смотрите.

Я показал им место на карте, откуда выезжала украинская техника и мочила по нам из крупнокалиберных «Браунингов».

— Вам бы этих подловить и расстрелять, когда выползут. Только смотри: как только они поймут, что вы тут — сюда полетит. Я не знаю, что, но полетит точно.

— Постараемся.

Я пожал им руку с надеждой на лучшее и выдвинулся обратно.

Вернувшись, я повел вторую группу. В этой командиром был возрастной боец с жетоном, начинавшимся с литеры «М». Такие жетоны выдавали в самом начале формирования ЧВК.

По дороге он рассказывал, что попал в «Вагнер» во времена работы конторы в Ливии и Сирии. Красочно рассказывал, как работал там с ДШК и другой техникой. Этот мужчина вызывал больше доверия, чем предыдущая группа. Мы пришли в то место, с которого открывался отличный обзор и сектор обстрела. Именно отсюда мы когда-то выползали на штурм блиндажа.

— Вот позиция. Вам здесь необходимо окопаться и сделать несколько запасных точек, чтобы перемещаться…

Мужик посмотрел на меня, как на пионера, который пытается учить ветерана всех горячих точек на земле.

— В общем, я понял, что ты и сам все знаешь.

— Так точно, — подтвердил он мою догадку.

— Ок. Тогда располагайтесь и держите эти два сектора. С запада и северо-запада. Лопатки и другие инструменты можно взять у бойцов на соседней позиции.

Подготовка и штурм

После возвращения с ротации Женя начал «шевелить кусты» на своих позициях. Его группа ежедневно перестреливались с украинцами и прощупывали их огневые точки. Прямо напротив наших позиций, на западе, находился блиндаж с американским пулеметом М-240, который молотил как «перпетуум-мобиле», с утра до вечера. Дорога тут делала крутой поворот под углом девяносто градусов. Прямо за дорогой шла «открытка, заросшая кустарником, под которым были отрыты незаметные одиночные блиндажи ВСУ. Позиции противника были грамотно простроены и с трудом определялись визуально. Вдоль дороги, с юга на север, шли непрерывные траншеи, которые соединяли несколько блиндажей от самого крайнего, где был «КСП», до позиции, которую занимала группа «Сабли». Перед Жениной группой была поставлена задача взять этот главный блиндаж с пулеметом, оседлать дорогу и зачистить остальные укрепления.

Я стал ставить задачу перед Женей и «Гавром», который рвался в бой, как Д’Артаньян.

— Короче, смотрите сюда. Делите группы на две двойки и четырьмя двойками подковой заходите отсюда и отсюда. Одна группа отвлекает на себя внимание и не торопится. А вторая подползает и запрыгивает тут.

— Хорошо, — бодро ответил «Гавр».

Он хотел доказать, что способен на большее, чем быть просто штурмовиком. Он и был способен. И мы с Женей хотели дать ему эту возможность.

«Горбунок» подтянул АГС и СПГ, чтобы хорошенько обработать эту позицию и отсечь подкрепление со стороны Клещеевки. Он имел артиллерийский талант, умноженный на профессионализм, и опыт корректировать стрельбу на глаз. Помимо этого, он договорился с министерскими минометчиками, которые помогали нам окучивать укрепления противника более крупным калибром. «Пегас» помогал нам корректировать работу арты с воздуха.

Наступило утро, и по команде Володи его ребята основательно стали накрывать территорию «КСП» и перепахивать открытую местность, в которой затаились украинские «мушкетеры короля». Группа «Гавра» подползла к самым окопам противника и, ведя непрерывный огонь пока били наши АГСы, перепрыгнули через дорогу и ворвались в окопы. «Гавр» первым заскочил туда и тут же нарвался на двух украинцев, которые выползли из блиндажа. Одного он убил, а второй очередью в упор убил его. Благодаря этому вторая группа зашла чуть севернее и стала зачищать траншеи и блиндажи. Шел жесткий окопный бой, в котором победа осталась за нами.

Я сидел и смотрел через коптер на происходящее и видел, как наши пацаны зажали украинца в дальней траншее и, видимо, стали предлагать ему сдаться. Он отказался, и в ту же минуту его забросали «эфками», которых у нас было много. Украинский солдат выбрал смерть. Такой выбор всегда вызывало двойственные чувства: с одной стороны, недоумение, а с другой — понимание и уважение к его выбору.

Я подтянул подкрепление с ближайшей позиции, а на нее — подкрепление со следующей. На тот момент мы выстроили логистическую цепочку под названием «карусель». Шел непрерывный круговорот бойцов в природе, и подпитка живой силой и БК. Этот трафик уже стал работать в полуавтоматическом режиме. Леха «Магазин» рулил своими «стариками-разбойниками» и заодно был этаким дедом Мазаем, который разводил зайцев по позициям.

— Вот шевроны, документы и гаджеты этих шести хохлов.

Мне через полчаса передал трофеи боец, который стал командовать группой «Гавра» после него.

— Все из Ивано-Франковска и области. Друзья наши из 24-й ОМБр.

— А почему документов пять? Где еще одни?

— Один без документов был, и шеврон у него странный.

— Это шеврон того, кого последним убили?

Боец кивнул.

— Скорее всего, наемник. Командир говорил, что они тут либо командиры штурмовиков, либо инструктора.

— Первый бой мой… «Гавра» жалко. Только привыкли к нему и погиб.

Слушая его, я вспомнил «Цистита» и тут же подавил в себе всплывающие чувства.

Но «Гавра» было жалко. Когда его проносили мимо моей позиции, он смотрел в небо своими серыми глазами и улыбался хмурому донбасскому небу. «Слава тебе боец спецназа внутренних войск!» — подумал я и на автомате отдал честь.

В последний путь его с уважением провожали вчерашние заключенные, которых он, теоретически, мог охранять на этапе. Вместе с группой эвакуации я отправил трофеи, документы и шевроны украинцев и наемника.

— «Крапива» — «Констеблю»?

— На приеме.

— Позиция взята. Подарки отправил с группой эвакуации. Тут «открытка» полная. Если останемся, то нас разберут артой, как они обычно это делают. Какие будут указания?

— Закрепляйтесь там и, главное, чтобы дорога была перекрыта. Остальное делай с головой.

Мы приняли решение не сидеть на занятых позициях, на сто процентов зная, что украинцы начнут их утюжить из ми нометов. Мы окопались чуть в стороне, по-быстрому заминировав дорогу и подступы к захваченной позиции. Наша группа вклинилась в их линию обороны и разорвала ее. Оставалось пройти по их блиндажам дальше на север и выйти на угол леса где они были к нам ближе всего. «КСП» оставалось на юго-западе и тоже представляло угрозу. Как только украинцы окончательно поняли, что позиция потеряна, как мы и предвидели, на нее стало прилетать железо, которое ровняло укрепления, блиндажи и траншеи. Тактика выжженной земли, которую при меняли ВСУ, была неизменной.

Вечером я пришел в подвал «Дяди Васи», чтобы прокапать ся магнезией. На тот момент самочувствие мое значительно поправилось. Новых контузий я не ловил, а старая, видимо, нивелировалась медикаментами. Когда я закончил, в подвал подтянулся злой «Бас» и стал мне рассказывать про «нехороших людей-редисок» из зайцевской группы эвакуации.

— Ты чего злой такой?

— Я, конечно, ругаться не люблю…

Было видно, что «Бас» пытается подавить ненависть из последних сил и не может справиться с накатившей злостью.

— «Харон» этот со своими… Нечисть! Говно перепуганное! Чуть не убил их тут сегодня.

— Да что случилось-то?

Я впервые видел «Баса» таким злым.

— Приехали на своей четверке. Выхожу их встречать. Они, значит, втроем приперлись. Упыри. Встали в самом начале за забором, чтобы сюда не ехать. Пришли сюда и давай светить фонарями. Нас «птичка» срисовывает и давай работать минометом тут же.

«Бас» выразительно смотрит на меня, в надежде что я красочно представлю эту картину в своей голове.

— И?

— Как ломанулись они! Меня с ног повалили. Думал, затопчут. Забежали в ангар и опять своими фонарями давай светить вокруг. Дебилы. Крыши-то нет. Ее давно уже снесли. Ну и туда опять две «восьмидесятки» прилетает. Те обосрались и опять по мне давай бегать как, сука, тараканы.

— Ну они же Зайцево «передком» считают. Что ты так волнуешься?

— Все утихло. Говорю этому главному их, «Харону»: «Машину ближе подгони. Мы пока раненого дотащим, мина прилетит и еще четыре ляжет». А эта нечисть мне говорит: «Не поеду! Тащите на руках!». А это двести метров по «открытке». Залупоед конченный! Мог бы — завалил бы его…

— Это же сто пятая статья! — попытался пошутить я. — Вынесли?

— Вынесли, конечно. Взял я у разведчиков носилки и вынесли. Ну гондон редкостный, конечно.

— Новый год завтра. Нормально все будет. Я тебя очень хорошо понимаю. Сам бы весь этот зоопарк разогнал. Меня же тоже обманули. Обещали породистых животных прислать, а прислали уродов нечесаных.

В таком формате у нас с «Басом» время от времени проходила группа взаимопомощи «Анонимные командиры».

Мы сливались друг другу на людей, ведущих себя неподобающим образом, и тем самым поддерживали себя морально.

За этот месяц «Бас» стал для меня старшим надежным товарищем, с которым я мог быть более открытым, чем с остальными. Он, «Горбунок», Женя и Ромка, по сути, были единственными людьми здесь, с кем я мог откровенно делиться происходящим в моей душе и голове. Они, чувствуя это, отвечали мне той же монетой.

— Ты вот все дифирамбы им тут поешь, — продолжал выговаривать мне он. — Ты просто тут как гость, а я тут каждый день с ними со всеми живу… — постепенно успокаиваясь подвел черту «Бас».

Мы еще какое-то время поговорили о делах, и я пошел спать на свое место, где висело письмо украинской девочки. Перечитав его еще раз перед сном, я мгновенно вырубился. Напряжение сегодняшнего дня моментально перешло в напряжение тридцать первого декабря. Я не помнил, как я уснул, но в следующую секунду, меня уже трясли и просили проснуться. Обычно мне хватало одной минуты, чтобы из царства Морфея вернуться в царство «Вагнера».

Прогулка с командиром

Я вышел из комнаты и увидел командира в окружении трех сопровождающих. Он стоял и о чем-то разговаривал с «Басом».

— Вот и я говорю, где они тут заварят чай рассыпной? Кофе нужен. Чай этот только под язык класть.

Командир слушал его и кивал головой. Заметив меня, он пообещал «Басу» разобраться с ситуацией и поздоровался.

— Привет «Констебль».

Я пожал им всем руки.

— Кстати, забавный ты шеврон сегодня нам прислал.

Мы его пробили, и оказалось, что это координаты базы подготовки «Юнайтед Стейтс Мариен Корпс». Калифорния. По-русски говоря: «Морская пехота Соединенных Штатов». Какие-то химические войска.

— Значит, точно наемник. Жаль, что он сдаваться не захотел. Ему предлагали.

— Матерый боец. Ладно. Хочу с тобой по позициям пройтись твоим. Бойцов поздравить. И «Айболита» наградить.

Командир достал из кармана настоящий конторский шеврон.

На тот момент мы все уже знали, что шеврон — это не просто знак принадлежности к ЧВК «Вагнер». Шеврон — это одна из высших наград ЧВК. Шеврон нельзя купить. Купленные шевроны — это фуфло. Шеврон можно получить только из рук командира, как знак чести и доблести. Шеврон выдавался в нашем отряде, только за выдающиеся заслуги на поле боя. Поэтому я был рад, что Женя одним из первых в нашем отделении заслужил эту почетную награду.

— Когда выдвигаемся?

— Прямо сейчас. Сколько у нас? Шесть утра.

Сердце стало отбивать волнительную дробь о ребра. Я понимал, что командир просто хотел поддержать бойцов на передовой, но все же я не мог не воспринимать этот его приход, как проверку вышестоящего начальства.

— Идем строго за мной, соблюдая дистанцию семь метров, — дал я указания командиру и его сопровождению.

Командир взял с собой на передовую своего заместителя «Птицу», «Горбунка» и связиста «Колгана».

Мы добежали до нашей первой позиции, которой мы дали название «Пивбар». Это было царство Лехи «Магазина» и его группы старперов. С пополнением часто приходили люди, которые изначально были не в боеготовности. (НБГ). Кто их брал из зон в «Вагнер» и с какой целью, оставалось для меня загадкой. Они явно не годились в штурмовики в силу физических данных и возраста. Более того, если их «двухсотило», их нужно было вытаскивать, а это создавало дополнительные проблемы. Но, раз их привозили, нужно было найти им применение, и оно, естественно, нашлось. Они стали основной рабочей силой в группах доставки, комплектации боекомплектов и строительства укреплений. «Старики-разбойники» были в тонусе, потому что их тыловую позицию точно так же, как и все остальные регулярно обстреливали минометы и закидывали ВОГами.

— Стой! Кто идет? — бодро и издалека закричал фишкарь из «пивбаровцев». — Пароль?

— Краснодар.

— Луганск, — крикнул он отзыв на пароль.

На этой позиции командиру все понравилось. Мы заглянули в наш первый блиндаж, в котором по нам стрелял танк.

У Лехи все было отлично настроено. Он и сам был мастером на все руки, и многие его «деды» тоже были людьми пожившими и обладающими ремеслами.

— «Пивбар»… Хмм… А пиво есть? — пошутил «Крапива».

— «Будут с водкою дебаты — отвечай: “Нет, ребяты-демократы, — только чай!”» — сострил цитатой из Высоцкого Леха.

— Чай так чай!

Командир поздравил бойцов с наступающим Новым годом, и мы выдвинулись дальше, в сторону «Айболита».

На следующей позиции фишкарь затупил, и мы подкрались к нему очень близко. Командир жестко словесно размазал его по всем статьям.

«Вот упырь, — молча краснел я и слушал, как командир отчитывает нерадивого постового, воспринимая каждое его слово в свой адрес. — За всем, конечно, не уследишь…» — пытался я мысленно умерить свое чувство вины за ошибки бойца, но было крайне неприятно понимать, что в моем подразделении имеет место безалаберность. Закончив, командир посмотрел на меня, и мне осталось только развести руками.

— Нужно наказывать, я думаю. Но денежные штрафы не действуют — скажу сразу. Они пришли сюда за свободой, и деньги не являются большой ценностью.

— В «Пятерке» контракт продлевают на три месяца за косяки. Как думаешь, сработает?

— Думаю, да. Три месяца дополнительной службы — это серьезно.

— Пошли посмотрим, что там у «Айболита».

Несколько постов мы прошли без происшествий. Бойцы были на чеку и ответственно несли караульную службу. Командир стал немного оттаивать. Когда мы почти дошли до главной позиции, где располагался Женя, все было хорошо. Никто не спал, и я видел, что командиру это понравилось. Проходя мимо одиночного окопа, он заметил там бойца и остановился.

— Привет. Вылазь сюда, — хотел поздравить его командир с Новым годом.

— Щаа… Ботинки надену, — послышалось в ответ.

«Блядь…», — ругнулся я про себя.

От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю. Я не выдержал и заорал на него:

— А украинцы сейчас в накат пойдут, ты им тоже скажешь, чтобы подождали, пока ты трусы оденешь?!

К нам подошел Женя, и командир стал отчитывать его за босого бойца на позиции. Женя попытался, что-то объяснять, но командир на это разозлился еще больше. Я видел и знал, что Женя нравился ему как штурмовик, имеющий лучшие в отделении результаты, но он не мог поступиться своими принципами. Женя был оштрафован на пятьдесят тысяч и так и не получил свой шеврон. Дальше было идти опасно. После короткого формального поздравления мы вернулись к «Пивбару» и пошли на север по лысой лесопосадке в сторону моей позиции и заправки.

— Вот тут тогда первый бой был, когда нашу группу размотало. А вот тут еще тела украинские лежат, уже месяц. Вон, — показывал я ему пальцем окоченевшие трупы. — Вон. И вон там. Там, кстати, наемник, я думаю. Без документов был и форма черная.

— С коптера все это выглядит иначе, — отметил «Крапива». — Сильно тут лесополку выкосило.

Мы, переговариваясь шепотом с командиром, продвигались вперед. Он, сверяя карту в своей голове с реальной местностью, задавал вопросы и что-то помечал себе для работы. Дойдя до очередной позиции, мы нарвались на хорошо замаскированный секрет из наших бойцов. Командиру это понравилось.

— Познакомитесь, — представил я командира бойцам. — Это наш командир. Многие из вас очень быстро попали сюда, и у него не было времени познакомится с вами лично.

— Давай, я сам, — начал «Крапива», вышел вперед меня и продолжил: — Когда вас привозят в Зайцево, я не всегда имею возможность встретить вас. Но это не значит, что я пренебрегаю вами. Просто у меня есть свои задачи, которые мешают нашему личному знакомству. Сейчас я хочу исправить эту ситуацию и поэтому пришел поздравить вас лично с Новым годом!

Командир на секунду задумался.

— Этот год стал для многих из нас… а, особенно, из вас — переломным. Кто-то пришел к нам из колонии, кто-то пришел к нам с воли. Но здесь, перед лицом смерти и врага, мы все равны. У каждого из нас заключен контракт с компанией и Родиной. Я желаю вам не погибнуть, с честью выполнив контракт, и вернуться домой живыми. Еще раз поздравляю вас с Новым 2023-м годом!

Ребята по очереди пожали ему руки. Было видно, что они тоже напрягаются, так как все имели свой негативный опыт взаимодействия с вышестоящим начальством. Особенно напрягались бывшие заключенные. Командир инстинктивно воспринимался ими как «дубак». Часть из них первое время так же относилась и ко мне. При моих попытках сломать этот стереотип, они начинали «морозиться» и бегать глазами.

На этой позиции все было хорошо, кроме хранения боеприпасов.

— Знаешь, как говорили римляне? — обратился я к командиру группы и этой позиции. — Храни порядок! И порядок сохранит тебя! Боеприпасы, которые у вас по окопам раскиданы и в снегу лежат под открытым небом, нужно складировать в защищенное помещение. Сделаешь, и завтра доложишь мне об исполнении.

— Сделаем, — пообещал он мне и командиру.

— Командир, светает… Пора обратно. На самый передок не пойдем.

— Боишься, что меня «задвухсотят» и все скажут, что «Констебль» командира угробил? — пошутил он. — Ладно, поздравили, кого могли. Пора и честь знать.

Я ждал, когда командир даст мне обратную связь по моему подразделению и начнет отчитывать меня за плохую организацию и распиздяйство бойцов, которое мы увидели.

Но он молчал.

«Ожидание смерти, хуже самой смерти», — думал я, возглавляя нашу колонну и с беспокойством поглядывая в небо. Вероятность сбросов и появления дронов-корректировщиков возрастала с каждой минутой. Мы добежали до моей позиции у стелы и напоролись на очередное разгильдяйство. При смене постового фишкаря один боец уже покинул позицию и даже успел стянуть с себя броник, а второй только надевал свою экипировку, стоя у выхода из блиндажа. Рядом с ними стоял «Абакан» и курил, наблюдая за этой картиной. Я вынырнул из траншеи, и Ромка радостно меня поприветствовал.

— Здорово командир!

Следом показался «Крапива» и застыл вместе со мной от вида этой картины маслом. Ему, как профессиональному военному офицеру, все, что было связанно с нарушением дисциплины, было неприятно. Это как железом по стеклу скребло по его военным нервам. Мне стало грустно от того, что даже на моей позиции нет порядка.

— Махновщина, — сквозь зубы процедил командир. — «Абакан» — штраф пятьдесят тысяч рублей за отсутствие часового на посту и неподобающий вид вверенных тебе бойцов. Пошли, «Констебль».

Некогда уже поздравлять их. До завода мы шли быстрым шагом в полной тишине.

Со стороны Опытного появилась светлая полоска встающего где-то там далеко на востоке солнца. Пока еще было темно, но уже стало легко различать лица и контуры рельефа. При нарастающем с каждой минутой свете стали все более очевидны следы мрака. На обочине шоссе был виден давно разбитый украинский бензовоз, который по ошибке заехал на наши позиции и был расстрелян еще до нашего появления здесь. Из этого бледного тумана войны стали появляться здания с провалами окон и крыш. Отсюда они напоминали отрубленные головы великанов, превратившиеся в огромные безобразные черепа. Древний бог разрушения и смерти — Танатос — распростер свои крылья над этими местами и ежедневно собирал дань душами, срезая пряди волос с голов погибших. Фрейд утверждал, что в людях постоянно борются две силы: эрос — стремление к жизни и развитию — и танатос — стремление к смерти и разрушению. Вся история человечества — это непрерывная череда этой непримиримой борьбы.

«В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят. Ибо прах ты и в прах возвратишься…», — вспомнил я стих из «Бытия».

Пройдя последнюю нашу позицию, мы, соблюдая очередность, перебежали шоссе и заскочили на территорию «Рехау». «Фишкарь» спросил пароль и пропустил нас внутрь «Ангара». Мы решили выпить кофе и вызвать «такси» до Зайцево, чтобы командир со своей группой быстрее попал в штаб. Такси представляло собой культиватор, который наши умельцы из бригады «Сезама» приспособили под доставку и эвакуацию необходимого. Ехал культиватор не сильно быстро, но точно быстрее, чем когда мы пешком передвигались во всем снаряжении. У печки на посту сидел Андрей «Древний» из команды «Баса».

— Кофе или чай будете? — вежливо спросил он.

— Давай кофейку, — присаживаясь, попросил командир.

Андрей налил ему кипятка и подвинул сахар и банку с кофе.

— Как тебе командир твой? — неожиданно спросил его «Крапива».

Андрей внимательно посмотрел на него и неспешно заговорил. Создавалось впечатление, что мы не под Бахмутом в подвале, а на пересылке, где встретились два старых приятеля, заварили чифира и неспешно обмениваются новостями за «жили-были».

— Ну, чисто мое мнение. И, в принципе, мне обманывать незачем… Как там в дальнейшем, кто знает: свидемся, или нет? Но, если сравнивать, то с ним, конечно, правильно все. Когда я пришел, мы были как бы не под его руководством. Мы были под руководством молодого пацана, который как-то где-то якобы зарекомендовал себя, — стал говорить он про «Антигена». — Ходили мы пару дней за пацанами… Ну и сразу же за эти пару дней потеряли пацана, с кем общались достаточно большой промежуток времени. Мы с ним вместе приехали.

— А с новым командиром что? — стал торопить его «Крапива».

— В общем, суть в том, что Серега увидел, как мы это делаем и все поменял. Контингент был разным на самом деле. Были люди, кто пытался съюлить, из-за страха в основном. А он собрал таких, которые, ну, сказали: «нужно сделать». Мы пошли и сделали. Неважно, что там будет впереди и когда вернемся. И он с нами ходит. Это важно, когда командир сам в полях бегает. Просто, бывало, что мы с шести вечера и до шести утра просто бегали без остановки. Ну как, с остановкой, конечно. Так, конечно, посидим, посидим, да и выйдем. Разные ситуации. И он, когда ставил задачи, эти задачи тоже прилетали к нему, и их нужно было выполнить. ЧВК — компания, на самом деле, очень серьезная в этом плане. То есть словами не разбрасываются и заднюю сдавать просто нельзя, — «Древний» изрек свою простую и основополагающую формулу отношения к военной работе и серьезно посмотрел командиру в глаза и продолжил: — Но у кого это заложено, тот и сам заднюю не включит. А у кого не заложено… То просто выбора нет.

Он недобро усмехнулся.

— Спасибо за кофе.

Командир пожал ему руку, допил последний глоток и встал. Следом поднялись и мы.

— Давайте я вас провожу до тачки и вернусь обратно.

Командир кивнул мне, и мы полезли в окно для безопасности. Мы спрыгнули во двор и стали пробираться вдоль стены к дальнему ангару завода, за которым их должен был ждать культиватор. Не успели мы пройти и десяти шагов, как в крышу ангара прилетает три мины подряд. Мины пробили крышу насквозь, разбрасывая фейерверки кирпично-бетонных и полностью разрушили угол здания.

«Три мины залпом. «Василек»! У нас есть сорок секунд, пока они подведутся», — на автомате подумал я.

— Валим!

Это было как в голливудском блокбастере. После взрыва командир упал на колено, и я испугался, что ему прилетело.

Я подхватил командира под руку, но он сказал, что с ним все в порядке, и мы стартанули от падающей стены как спринтеры. Я успел оглянуться и увидел, как стена медленно падает на пацанов, которые бежали сзади нас. Через секунду облако пыли поглотило нас. Командир споткнулся, и мне чудом удалось поддержать его.

— Нормально! Нормально! — стал успокаивать он меня.

— Бегом нахер! — придал я ускорение нашему спринту.

В это мгновение командир стал для меня просто человеком, который несмотря на свой опыт многолетней войны, тоже переживал за свою жизнь. Ему, как и мне, было страшно. Опасность уравнивала нас в статусе и давала почувствовать эмпатию к командиру. Он, как и все мы, был простым, уязвимым человеком. Теоретически я знал это, но одно дело, когда ты знаешь про это абстрактно, а другое дело, когда твое рациональное знание подкрепляется эмоциями. И если мы посмотрим назад, на то, что мы называем своим жизненным опытом, то увидим там только те события, которые были сопряжены с сильными душевными переживаниями. С приятными или неприятными. С позитивными или травматичными. И чем сильнее были чувства в момент ситуации, тем сильнее мы запоминаем ее. Я знал, что эту ситуацию я буду помнить в мельчайших подробностях до конца дней своих — «пока прах, из которого я был взят не обратиться в прах».

Я проводил их до точки «Шкера», куда мы перенаправили такси, чтобы оно не попало под миномет, и там попрощался с ними.

— С Новым годом, «Констебль»! Береги себя.

Улыбаясь, командир пожал мне руку и попрощался со мной. Они уселись на мотоблоки и поехали. Я постоял еще минуту и двинулся в обратный путь, на позиции. Я шел и вспоминал свои прошлые Новые года. Это был мой второй Новый год, который я встречаю на войне. Я никогда не любил этот праздник, как и все остальные, которые официально отмечались по календарю. Мне претило все, что было искусственным и превращалось в ритуал. С самого детства я больше любил спонтанные события и естественные эмоции, к которым не нужно готовиться.

Вернувшись на позиции, я занялся окопной рутиной и до вечера не выпускал обе рации из рук. Выстраивая и координируя организацию обороны захваченных позиций, я старался предугадать действия противника и подстраховаться от возможных контратак с их стороны. У меня были опасения, что украинцы воспользуются Новым годом и попытаются отбить их. Я был полностью поглощен процессом организации обороны и даже забыл, что сегодня тридцать первое декабря.

Поход в штаб

— «Констебль» — «Крапиве»? — в районе семи часов вечера вышел на меня командир. — Тебе срочно нужно прибыть в штаб. Как принял?

— Щас-щас, подожди, — на автомате ответил я ему.

И только после осознал, что ответил, нарушая субординацию.

— Я что-то не понял: ты меня что куда-то сейчас послал?

— Нет, конечно, командир, — быстро исправился я.

— Тогда выдвигайся. Я за тобой транспорт к точке, где мы утром расстались, пришлю.

Я второй раз за этот день шел по той же дороге и размышлял, что такое могло произойти, что меня вызывают в штаб. Я прихватил с собой документы, которые нашли ребята из группы эвакуации. Это были паспорта двух украинских солдат из привычной Ивано-Франковской области.

«Почему их тут «стирают» в таком массовом порядке? — не в первый раз задумался я. — В чем смысл класть тут самых идейных бойцов, на которых держится весь их националистический режим?».

Я перебирал разные версии и самая рабочая гипотеза, которая больше всего мне была логически понятна, была про присоединение этих областей к Польше. Польша получила полную независимость, по факту развала Российской империи. После этого она резко начала занимать территории Белоруссии и Украины. Конная армия Буденного и другие части РККА были быстро переброшены с других фронтов и отбросили поляков. Перед Лениным и компанией встал вопрос о захвате Варшавы и коммунизации соседней страны. Ленин неверно оценил политическую ситуацию и отдал приказ о захвате столицы польского государства с целью образования Польской Советской Социалистической Республики. Состоялся провальный поход Тухачевского, приведший к катастрофе. Когда молодая советская Россия проиграла в советско-польской войне, и согласно Рижскому договору 1921-го года Польша присоединила к себе Галицию и Волынь, началось «ополячивание» населения и культуры. Пообещав украинцам сохранить автономию, Польша начала процесс подавления националистических украинских настроений. Это даже обсуждалось на сессии «Лиги Наций» — предшественницы «Организации Объединенных Наций». В то время польское правительство инициировало раздачу земель и переселение военных поселенцев-осадников из центральной Польши на земли, с преимущественно украинским населением. Военным осадникам выделялись имения и земли. Предоставлялись кредиты, налоговые льготы и списания задолженностей. А, также, разрешалось иметь оружие. Украинские националисты не остались в долгу и стали проводить акции неповиновения: массово поджигать и запугивать польское население. В ответ на это, под руководством Юзефа Пилсудского, на Волыни и в Галиции началась так называемая «пацификация» — аресты и подавление националистически настроенных граждан и организаций. Были арестованы тысячи украинских националистов, а несколько из них убиты. В подавлении украинского духа учувствовала даже регулярная армия. Скорее всего отголосками этого стала «Волынская резня» 1943-го года, когда националисты Украины получили возможность отомстить полякам за унижения тридцатых годов.

«Чем меньше националистически настроенных мужчин будет на Западной Украине, тем проще Польше и Венгрии будет присоединить новые территории, когда начнут делить пирог после войны, — размышлял я по дороге. — Именно поэтому в этих областях и проводят тотальную мобилизацию. Вся это националистическая молодежь, выросшая там после развала СССР, должна быть уничтожена в Бахмуте и на других участках этой войны, чтобы они не мутили воду, когда поляки захотят вернуть свои “исконные” земли».

Добравшись до «Труб», я сел на тележку, собранную из мотоблока, и покатил в штаб, внимательно наблюдая за небом. Самым результативным охотником за «птичками» у нас был мой незабвенный приятель Леха «Магазин», он же — Леха «Тактические усы». Его старички, где-то раздобыли ему настоящее двуствольное охотничье ружье с патронами, и он при помощи дроби и картечи стал сбивать БПЛА. Оказалось, что он у себя в деревне достаточно успешно ходил на утку и другую дичь, используя дробовик. Там, где пасовал «калаш», ружье брало кучностью дроби. Выстрел попадал по «птицам», и они падали к ногам Лехи, как утки.

Снаружи штаб выглядел мертвым, как и все важные здания. ВСУ били по Зайцево наугад. Обычно они делали три-четыре выстрела из танка, или к нам прилетал «пакет карандашей» из установки «Град». Я спустился вниз и доложил о прибытии связисту.

— Заходи, — услышал я голос командира.

Я вошел в помещение, где сидело несколько штабных чиновников с очень серьезными лицами.

— Сдай оружие, — приказал мне командир.

Я удивился, но беспрекословно подчинился приказу, передав свой АКСУ «Птице».

«Видимо, из-за косяков, которые они увидели у меня на позициях, посчитали, что я недостоин звания командира», — заплясали в моей голове мысли, вызывая волны чувств. Тревога сменяла досаду на себя и бойцов. Ее перебивала злость, которая тут же оборачивалась щемящей тоской и безысходностью. Процесс от недоумения через отрицание, злость, депрессию до принятия своей участи я прошел за пять секунд. Я так устал за последний месяц, что где-то даже с радостью воспринял свое отстранение от должности.

«Интересно, что со мной сделают после этого? В штурмовики пошлют, или…».

— Ничего сказать не хочешь? Тут информация про тебя пришла…

Командир с злым лицом и безжалостными холодными глазами смотрел на меня в упор и ждал ответа.

— Сказать мне нечего. Признаваться тоже — как можно спокойнее сказал я и пожал плечами. — Если дело в распиздяйстве бойцов, то мне и самому от них тошно.

— «Констебль»!

Командир встал и протянул мне руку.

— Поздравляю тебя с Новым годом! От лица командира отряда позволь наградить тебя именным томагавком!

Он протянул мне красиво сделанный индейский томагавк с гравировкой «ЧВК “Вагнер”».

— Выношу тебе личную благодарность за продвижение подразделение на два километра в глубь территории противника.

Командир пожал мне руку. Остальные улыбались и радовались удачному, с их точки зрения, розыгрышу.

— Ну вы и сволочи… — только и смог выдавить я из себя. — Спасибо. Служу России!

Мне вернули автомат, налили квас и стали со мной чокаться, поздравляя с наградой. Томагавк был красивым и удобным. Конечно, я не собирался использовать его в бою, мне просто было приятно, что меня наградили первым именным оружием, хотя оно было декоративным и странным. «Пегасу подарили» точно такой же томагавк за его труд в небе. «Горбунку» за проявленный героизм и настройку работы артиллерии вручили вагнеровскую кувалду. Я отдал командиру в его коллекцию шевронов еще несколько необычных экспонатов. Он повесил в штабе ковер, на который мы крепили шевроны погибших и взятых в плен украинцев из разных подразделений. Точно такой же ковер висел и у меня на позиции. Как любая армия, которая брала в качестве трофеев знамена проигравших, эта война родила новый вид показателей побед над врагом — коллекция шевронов побежденных. У некоторых бойцов были свои миниколлекции, напоминавшие им о поверженных ими врагах. Даже «Бас» имел с собой несколько шевронов, добытых им в вылазках, о которых мало кто знал.

После штаба мы с «Горбунком» пошли к нему.

— Боюсь я, что эти с «Утесом», которых я в пятиэтажке разместил, не потянут. Второй вроде поопытнее.

Топор

— Я к ним, Костя, в душу не заглядывал, конечно. По глазам можно понять, есть у человека дух или нет. Сможет он, или не сможет.

— Не увидел я у них особого духа. Не обстрелянные совсем.

— Посмотрим. Этих не я назначал. Я-то беру только тех, у кого лидерские качества есть. А почему? — спрашивал себя Володя и сам себе отвечал: — А потому что люди они уверенные. Они и сами могут. Им просто надо дать толчок, чтобы они смогли проявить себя. А есть, конечно и такие, которые из себя ничего не представляют. Грубо говоря, просто там языком только молоть, а по факту там ничего.

— Сегодня меня, конечно, подставили перед командиром эти оглоеды, — пожаловался я на своих бойцов «Горбунку».

— А что делать? Приходится со всеми работать. Мы же не подбирали их по списку: вот этот подходит, вот этот не подходит — как в отделе кадров. Что прислали, то прислали.

Из этого и выбирай. Кого на «Пивбар», а кого АГС командовать. Я вот «Пионера» вернул из штурмовиков и рад. Потому что он человек надежный. Я его знаю: на что он способен, а на что нет.

— Ты же давно воюешь…

Он кивнул.

Какие, как ты думаешь, нужны нам черты характера?

Мне, с одной стороны, всегда было интересно послушать его мнение по разным вопросам, а с другой — я просто получал удовольствие, находясь среди его команды, в основном подобранной из «бывших сотрудников» — людей с высшим образованием.

— Хм… Что сказать… По поводу качеств, какие должны быть у военных… Да дело в том, что особо-то качеств таких нет. Просто надо быть с характером. То есть если ты что-то хочешь сделать, надо быть уверенным в этом. Ну и вот это вот — убрать, эту дуристику: «хочу, не хочу»… Надо выполнять приказы. То, что говорят, не лениться и делать. Если говорят копать, то, значит, надо копать. Говорят бежать, значит, надо бежать. Не надо отсебятину эту гнуть.

— Из-за этого у нас тут большинство потерь и есть. Из-за отсебятины.

Я рассказал ему историю с баулом «Мазепы».

— Такие потери, которые просто по глупости, скажем так.

Мысль про качества еще крутилась в его голове, пока не оформилась окончательно:

— Качества простые. Просто надо быть исполнительным и, как говорится, сильным духом. Все остальное, оно придет с опытом.

— Отличный рецепт. — улыбнулся я.

Время было почти одиннадцать ночи, и до Нового года оставался час.

— Пойду я. У вас очень хорошо, но надо.

Мы поздравили друг друга, обнялись как родные, и я ушел в ночь.

«Новый год, а я крадусь и боюсь погибнуть от гребаных БПЛА в каком-то далеком краю вместо того, чтобы справлять этот праздник с друзьями, девчонками. В кругу семьи, наконец! — жалел я себя. — Холодно и грязно. И эти еще… психологи-юмористы: “сдай оружие”. Думал уже, что все — закончилась карьера командира «Констебля». Командир, конечно, рисковый парень. А вдруг бы я не отдал автомат и пострелял их всех. Вот это была бы шуточка так шуточка».

Я шел и сам себя развлекал своими размышлениями о происходящем. Течение мыслей напоминало рождение ручья после сильного дождя. Мысли тяжелыми каплями падали на сухую почву неудовлетворенных потребностей, выбивая пыль из почвы и пропитывая ее насквозь. Почва размышлений становилась жирной и скользкой. Я увязал в ней ногами и скользил, не понимая, за что могу схватится, чтобы удержать равновесие. Мутная вода надежды, перемешанной с отчаянием, накапливалась и начинала нерешительно бежать в неизвестном направлении. Хаотично следуя еле заметным изгибам почвы, по пути собирая весь мелкий мусор непрожитых эмоций, ассоциаций и фантазий, вода собиралась в лужи, в которых отражалось небо. Постепенно мысли становились все более полноводными, и вот уже непрерывный поток сознания заполнял всю черепную коробку и устремлялся вперед. Если еще три недели назад, я был на тысячу процентов уверен, что останусь тут навсегда и домой смогу попасть только в черном пакете или по кусочкам, то сегодня я вдруг поймал себя на мимолетной мысли: «А вдруг?.. А что, если эта вероятность существует?». Мысли, провалившись в очередной раз в какие-то подземные реки, текущие в полной мраке, вдруг вынырнули на поверхность и засияли фантастическими картинками моего возвращения в Москву.

— Интересно, как это будет происходить на самом деле?

Новый 2023 год

Новый год я встретил, пытаясь залезть в окно одного из разрушенных зданий бывшего завода по выпуску пластмассовых изделий — «Рехау». Проникнув, нужно было крикнуть пароль и спуститься в подвал, где и базировались наши с РВшниками. Когда я уже собирался перекинуть вторую ногу через подоконник, со всех сторон и позиций в небо полетели очереди трассирующих пуль.

«Позиций же палятся. Украинцам только это и нужно», — подумал я как старый уставший закодированный алкаш, которому только дай повод обосрать людям праздник.

И полез дальше.

Обменявшись паролями с часовым, я спустился в подвал, где полным ходом шла встреча Нового года.

— Привет, «Констебль»! С Новым годом! — стали приветствовать меня и поздравлять участники банкета.

Они раздобыли «Спрайт» и «Колу», нарезали копченой колбаски, приготовили из пайков разные блюда и накрыли праздничный стол. Здесь, как и во всех их делах, проявились смекалка и удивительная способность «рожать» необходимое из воздуха. Не взирая на ежедневную опасность, кровь и грязь передовой, потери близких друзей, в каждом из них жил ребенок, который требовал праздника и чуда. Дитя, которое хотело подарков и радости, даже в этих нечеловеческих условиях. Я смотрел на них и понимал, что каждый из них надеется, что станет тем избранным, кто выживет и вернется «за ленточку» живым и здоровым.

Я поднял тост, когда мне налили сока:

— «Третий взвод» — «Констеблю»? — вышел я на связь, по рации со всеми. — Поздравляю вас, парни, с новым наступившим 2023-м годом! Что вам пожелать в этом году? Конечно же долгой жизни и победы! Чем быстрее мы победим, тем быстрее вернемся домой. Поменьше ранений и побольше везения!

Я вложил в свое поздравление остатки всех своих эмоций и окончательно обессилел.

— За нас с вами и за хер с ними! — поднял «Кусок» следующий тост.

Я был настолько уставшим, что даже лицо «Шварца», которого я недавно хотел убить на месте, не вызывало больше злости. Бессилие убило во мне всю агрессию и злость. В тот момент я в очередной раз убедился в мудрости высказывания своего терапевта: «Многие думают, что противоположность любви — это злость. А это не так. Противоположность любви — это безразличие. Злость — это очень заряженное чувство, в отличие от полного безразличия». Сидя за этим новогодним столом, я каждой клеткой своего организма ощущал бессилие и тотальное безразличие.

— Устал? — спросил меня «Талса».

— Угу… — промычал я.

Пока я утром двигался с командиром, я как будто был в нереальности. В общей сложности я проделал пешком около двадцати пяти километров в полной амуниции. На мне были бронежилет, разгрузка, больше десяти полных магазинов и куча гранат, с которыми я не расставался никогда. Когда ты движешься, броник сливается с телом и становится второй кожей, а автомат становится продолжением рук. Но когда опасность проходит и адреналин уходит из тела, разлагаясь на составляющие, приходят холод и усталость. Тело, возвращаясь в реальность, и без обезбола, начинает стонать, ныть и требовать отдыха. Еще до войны жизнь сталкивала меня с прикольным человеком, который воевал в спецназе во вторую чеченскую. Паша с позывным «Веселый» был командиром штурмового взвода. Имел два «Ордена Мужества» за то, что вынес троих раненых из красной зоны, и за спасение своего командира, которого он прикрыл телом от гранаты. На мой вопрос, как он поднимал взвод на штурм, он просто отвечал:

— Два броника на себя одеваешь и погнал! На адреналине веса не чувствуешь. Так страшно, что ты летаешь как перышко. А вот после просто с копыт падаешь и лежишь. Я прямо подсел одно время на адреналин. К опасности привыкаешь. И после без нее скучно. Все время такое ощущение, что не хватает чего-то… Как в этом фильме про сапера — «Повелитель бури»!

«Царствие небесное тебе, «Веселый». Жаль, что ты умер от оторвавшегося тромба. Тут бы тебя понравилось, — вспомнил я его вечно улыбающееся лицо».

— Ладно, пойду я, братва, посплю.

Новый год был официальным поводом ничего не делать и дать себе отдохнуть, не испытывая угрызений совести. Дать себе выдохнуть после месяца боев, потерь, переживаний и побед. Я добрался до лежанки, перечитал письмо от украинской девочки, надел наушники и стал слушать музыку, чтобы не тратить силы даже на мысли. Из тысяч возможных у меня осталось только одно желание — отключить мозг и улететь в страну снов и спокойствия.

Деды

С утра мне доложили, что позицию с «Утесом», которым командовал суперспециалист, разобрали минометом. Его второй номер мгновенно погиб, а первого очень сильно посекло осколками. Он сумел перевязаться и его вынесли. Поленившись выкопать позиции и просто спрятав пулемет за дерево, они успели сделать тридцать выстрелов, и их накрыли минами. Хорошо, что пулемет остался цел и работал.

— «Дед» — «Констеблю»?

Двадцать минут безуспешно пытался я вызвать старшего по позиции «Пивбар». Леха «Магазин» пошел на двухдневную ротацию и оставил вместо себя сухого как жердь мужика, который в свои пятьдесят шесть затесался в «Вагнер». «Дед» напоминал мне библиотекаря из фильма «Побег из Шоушенка», который был приспособлен только к неволе. По всей видимости, критерии отбора во многих местах упали, и нам стали привозить «синих» рецидивистов, которые за свою жизнь провели больше времени в зоне, чем на свободе. Сменив камеру на «крытой» на блиндаж, они так и продолжали сидеть — только в других условиях. Они напоминали мне зверей, выросших в зоопарке и внезапно оказавшихся на свободе, к которой они были совершенно не готовы. Привыкнув за долгие годы к ручному управлению, они не могли вспомнить, что у них есть свобода выбора и постоянно ждали команды сверху. Они были исполнительны, но совершенно не могли принимать самостоятельные решения. Устав ждать ответа, я разозлился и пошел навестить этих глухонемых личностей.

По дороге я стал опасаться зашедшего на наши позиции ДРГ противника и уже рисовал себе картины блиндажа, полного мертвых сморщенных мумий в наколках. Я осторожно приблизился к «Пивбару» и к своему удивлению застал там человека с ружьем, который исправно стоял на фишке. На его вопрос о пароле я прокричал отзыв и разъяренным зверем ворвался в блиндаж.

— «Дед», сука!

— Туточки я!

Он выскочил из своей кладовки.

— Ты чего не отвечаешь мне? Рацию включи!

— Она работает…

«Дед» стал копаться с рацией, и от испуга у него поползли вверх брови.

— Ой! Батарейка, видать, все, — сказал он и уставился на меня.

— В ружье! — заорал я — Враг окружает позицию! Всем занять круговую оборону!

Вокруг меня как мыши забегали остальные обитатели дома престарелых, на ходу хватая свои пожитки и автоматы. Они толкались у выхода, пихая друг друга, и еще больше мешали друг другу. Образовалась куча-мала из зеленых человечков, с оханьями и кряхтением выползающих наружу. Если бы сюда зашел хоть один украинец и кинул в блиндаж пару гранат, здесь остался бы кровавый фарш. Ролики, в которых позиции берут голыми руками, я видел и с нашей, и с украинской стороны.

«Пушечное мясо», — с досадой подумал я.

В течение следующих четырех часов они держали круговую оборону, сражаясь с невидимым противником, который пытался штурмовать их богадельню то с фронта, то с тыла, то неизвестно откуда. Каждые двадцать минут «Дед» докладывал мне, видит ли он противника.

Я тренировал их бдительность. Сидение на месте сильно сказывалось на настроении этих людей. Им было привычно сидеть и не дергаться. Это расхолаживало и давало им ложную надежду на то, что это просто очередная зона, которая когда-то закончится освобождением. Но с таким настроениям у них было больше шансов освободится на небо, нежели домой. В конечном итоге, они успешно отбили все атаки и научились грамотно докладывать о «погоде» на их участке. Учения закончились, когда встала необходимость разнести по позициям боекомплект и питание.

— «Дед» — «Констеблю»?

— Туточки… — «Дед» осекся и доложил по форме. — На приеме!

— Как «погода»?

— Противника не наблюдаю. Личный состав занимается доставкой БК на позиции. «Осадки» незначительные. Доклад окончен.

— Принято, — довольный проделанной работой ответил я.

Совещания с командирами направлений

Я стал организовывать ежедневные совещания командиров направлений с Женей и Ромой. Чтобы не засорять эфир и обсуждать текущую обстановку, мы стали встречаться в подвале. Придя туда, я застал «Маслена» и «Пегаса», которые теперь работали вместе как два пилота. На этой позиции была точка зарядки аккумуляторов для раций и БПЛА. Зарядки хватало на пятнадцать минут полета, поэтому приходилось постоянно менять в небе «глаза». Один, отработав максимальное время, возвращался на базу, а второй менял его, не дожидаясь, когда вернется первый. Благодаря двум пилотам у нас появилась возможность все время находиться в воздухе. Исключением были нелетные дни, связанные с непогодой или активизацией работы РЭБ противника. К хорошему и качественному быстро привыкаешь. Если в начале войны офицеры, воспитанные и выросшие в эпоху «до интернета», считали, что коптеры — это какая-то непонятная чепуха и буржуазная вражеская технология, то сейчас мы не могли даже представить, как вести бой без поддержки с воздуха. О пользе коптеров на фронте много говорил блогер Владлен Татарский и его друг «Админ». Честь им и хвала за это во веки вечные! Без коптеров в небе невозможно было навести артиллерию, корректировать штурм и проводить разведку. Их отсутствие значительно увеличивало потери личного состава.

Украинцы регулярно подгоняли к передку мощные канадские глушилки, которые не давали нам подняться в воздух. Благо, они быстро вычислялись и накрывались артой, что позволяло вновь взлетать нашим «орлятам» в небо. Мы угоняли и заставляли падать дроны друг друга. Война в воздухе приобрела совершенно другие смысл и значение. Дроны были расходным материалом, который нуждался в постоянном пополнении. Хорошо, что с ними не возникало никаких проблем, и компания предоставляла нам их по необходимости.

— Привет, орлы! — поздоровался я с ними.

— Привет, — откликнулся «Маслен».

Он копался со своим аппаратом, который только что прилетел со стороны передка.

— Что нового?

— Соседи наши копают и укрепляются. Видимо, не хотят сдавать нам свои позиции.

— Пусть копают. И нам нужно копать. Копать — это всегда хорошо. Глушат?

— Сегодня не особо. Они, видимо, долго не держат глушилки на позициях. Только когда в накат хотят идти.

— Хорошая примета. Сразу сообщайте, когда они особенно сильно глушить будут, чтобы мы были на фоксе.

Через полчаса в подвал пришли Женя «Айболит» и Рома «Абакан». Мы стали вместе с операторами смотреть на наши позиции и обсуждать сложившуюся обстановку.

— Больше всего меня, конечно, парит вот эта наша позиция, которая идет по рву. Фланги голые, и мы в низине. Очень неудобная позиция, конечно.

— И молотят по ним постоянно. Костяка там нет никакого, — добавил «Абакан». — Пятьдесят процентов — пополняхи необстрелянные.

— А когда им обстреливаться? Они пришли — неделя и «триста», или «двести». Хорошо хоть стали возвращаться старички после ранения, — добавил Женя.

— «Саблю» бы на «Керамзита» поменять. «Сабля» — паникер. Постоянно преувеличивает, как лупа! — стал размышлять я вслух. — Ноет мне в эфир, давит на жалость. «По нам стреляют… Нас кроют…». Хотя там еще «Хисман» есть.

Я вспомнил «Хисмана», который просил его не отправлять на передовые позиции и дать отдохнуть после госпиталя.

— «Керамзит» в самом начале там. Ближе всего к хохлам. Короче, сейчас пополнение подтянем и будем выравнивать и угол у леса забирать. «Пегас», записи угла есть?

«Пегас» стал прокручивать записи последних облетов позиций, и я увидел в одном из окопов собаку.

— Стоп! А это что?! Это же твои позиции, Жека?

— Угу. — улыбнулся бородатый великан. — Наш щенок. Приблудился. Откуда взялся, не знаю, но живет у меня там.

— Ни фига ты доктор Айболит! Кабеля завел.

— Да не. Девочка это. И ей хорошо, и бойцам радость. Это же живое существо.

Любовь к животным среди этой злости и убийств помогала ребятам не вытравить в себе человека. Солдату нужно что-то, что позволяет ему помнить, что есть забота о слабых и прощение к поверженным. Когда на войне в тебе поселяется ненависть и начинает метастазами расползаться по твоей душе, незаметно расчеловечивая и превращая в орудие убийства, необходимо сильнейшее противоядие, которое не даст душе погибнуть окончательно. Этот щенок стал для подразделения Жени живым напоминанием о том, что любовь в конце концов победит и превозможет. Месть может родить только месть. Любовь может родить прощение, ответную любовь и мир. И хотелось бы, чтобы она была обоюдной.

А пока мы сидели и думали, как убивать противника и не дав убить себя.

— Смотри, как они тут грамотно окапались, — стал я показывать пацанам хорошо оборудованный укреп 24-й ОМБр.

— Угу. Тут, видимо, пулеметные гнезда. А тут подпитка у них по этим тропам и дороге от Кпещеевки.

— Сверху им работать по нам проще, — сетовал Женя. — Ладно, после нашей зоны нам нечего бояться.

Он заржал.

Они с Ромой, улыбаясь, переглянулись, видимо вспоминая что-то свое.

Пейзаж за то время, которое мы находились тут, кардинально изменился в худшую сторону. Земля сверху выглядела, как лицо человека, от старости изрезанного морщинами траншей, пигментными пятнами от мин и снарядов и язвами окопов. Вся растительность была выкошена и разбросана силой пороха и тротила. Особенно ужасно смотрелись посадки с поваленными вырванными с корнем и расколотыми в щепки деревьями. Они выглядели как плохо выбритая щетина, кусками торчащая из разных мест. Казалось, ничего живого не могло укрыться и спрятаться в этой промерзшей и мертвой земле. Но здесь были люди. Люди, превратившись в крыс, жили в норах. Они боялись лишний раз показаться на свет, чтобы не быть раненными или убитыми. Открытое пространство стало опасным и грозило болью. Помимо этого, сверху были хорошо видны трупы, которые не успели эвакуировать украинцы. Трупы людей, оставленные без погребения и опознания. Они лежали как куклы, застывшие в нелепых позах с вывернутыми ногами и растопыренными руками. Некоторые из них казались спящими в своих земляных постелях. Но их сон был вечным и не предполагал пробуждения.

— Ладно. Пора по позициям, — подвел я итог нашего совещания.

Мы пожали друг другу руки, и ребята ушли.

Потеря позиций

Утром я проснулся на «Дяде Васе» и собирался выдвигаться на позиции, когда пришел «Маслен».

— «Констебль», ты просил сообщить. Мы взлететь высоко не можем. Заглушено все сильно.

— Давно?

— Полчаса как…

Не успел он договорить, как тут же по рации стали поступать сообщения с первой траншеи о накате украинцев.

— «Констебль»! На нас идет сильный накат! — истерил «Сабля». — «Керамзит» «двести»! «Хисман» тоже. Нам все.

Мы отходим!

— Куда вы отходите? Отбивайтесь! Что у вас происходит? Сколько человек противника? С какой стороны накат? Хватит истерить! — стал я орать в станцию.

Мои худшие опасения на счет «Сабли» подтвердились.

Он запаниковал и не смог организовать оборону. Пока они отступали, из пяти человек его группы двое погибло, а трое получили ранения разной тяжести. В том числе и сам «Сабля».

— Мне руку оторвало! — кричал он в станцию.

Я почувствовал сострадание к нему и сразу перестал злиться.

— Держись «Сабля», — сказал я ему уже спокойнее.

Украинцы все сделали как по учебнику. Четыре человека шли с двух сторон от рва и не давали нашим поднять голову, а двое как сеятели закидывали наши траншеи гранатами. Один нес подсумок, набитый ими, а второй методично кидал одну за одной в окопы и блиндажи. С севера, со стороны Бахмута, и с запада, со стороны леса, их прикрывали пулеметчики. Накат был обычным и ничем не отличался от десятков других, за исключением того, что украинцы морально подавили наших и посеяли панику в рядах перепуганной группы «Керамзита» и «Сабли». Мы потерли крайнюю к лесу позицию. Сидя несколько дней в окопах без движения, бойцы протухали. Близость противника двадцать-тридцать метров и удаление от основных сил, сыграли свою роль — парни морально сдались. Самый боевой на этой позиции был «Керамзит», но, к несчастью, его убили. Я подозревал, что он был единственным, кто оказывал там сопротивление, и именно поэтому погиб первым. Он, как бывший оперативный сотрудник МВД, отличался точностью суждений и умением мыслить рационально и логично. При этом он был начитан и мог легко поддержать любую тему в разговоре. Исполнительный и отважный парень, который по непонятным причинам переживал, что он пришел сюда с «красной зоны». Я как мог пытался его убедить, что тут это не имеет никакого значения, но, видимо, он чувствовал к себе особенное отношение со стороны заключенных и считал себя чужим в их среде. Когда он пришел с пополнением, я сразу отобрал его к себе в учебку, и иногда мы с ним разговаривали по ночам под звуки спящего Ромы.

Я хотел посмотреть сверху, что происходит на потерянной позиции, и отправил Леху «Топора» с «Масленом» поближе к передку, чтобы они попробовали взлететь оттуда. «Маслен» попытался запустить свою «птицу» и смог поднять ее на тридцать метров. Пока они этим занимались, прилетел украинский дрон и скинул на них ВОГ. Лехе разорвало щеку, и он превратился в Гуинплена, а в бок «Маслену» прилетело несколько осколков и пробило ему оба легких. К ним срочно отправили эвакуационную группу, которая попала под массированный налет украинских дронов.

Злость, страх и отчаяние смешались у меня внутри в ядерный коктейль. Я понял, что сегодня будет особенно тяжело от навалившихся проблем.

— «Констебль» — «Крапиве»? РЭБовцы говорят, что над вашими позициями одновременно висит около тридцати дронов. Будьте готовы, что ВСУшники будут накатывать дальше и постараются выбить вас со всех позиций, которые вы им позволите взять.

— Принял командир, — скрывая свои эмоции ответил я. — Мне нужно пополнение. Присылай всех, кого можно. Конец связи.

Когда группа эвакуации потащила «Маслена» в подвал, на нее открыли охоту. Ребята бежали по траншее, постоянно пытаясь укрываться и прятаться вместе в любых возможных закоулках и ямах. Им везло, пока они не вышли на перекресток Артемовского шоссе. Очередной ВОГ разорвался очень близко, и все четыре человека из группы получили ранения ног. Несмотря на это, они продолжили эвакуацию и притащили еще живого «Маслена» на базу. Он лежал на носилках и тяжело дышал, время от времени сухо кашляя. Медики подняли и усадили его. Это было необходимо сделать, чтобы он не задохнулся при пневмотораксе. «Маслен» молча смотрел на меня грустными глазами, как будто ожидая, что я скажу ему, что он обязательно выживет и поедет домой в Белоруссию.

— Все будет хорошо, друг, — поддержал я его и посмотрел на «Топора». — У тебя что?

Я стал осматривать повязку, которой было туго перебинтовано лицо Лехи. Он тоже не мог говорить и только качал головой и показывал на щеку.

— Главное, что живой и все на месте. А морда заживет.

Он, пытаясь улыбнуться, скривился и закивал головой.

Выбив группы «Керамзита» и «Сабли» с крайней позиции, украинцы попытались взять злополучный большой блиндаж. Я находился на «Дяде Васе» и пытался руководить обороной. Дальше отступать было нельзя. Нужно было стабилизировать оборону и идти воевать самому.

— «Констебль»… Нас выбили с позиции, — вышел на меня командир группы, который руководил обороной. Мы откатываемся назад.

— Блядь! — только и смог сказать я.

Я огляделся и засобирался в путь. Понимая, что могу не вернуться, потому что я был уверен, что украинцы не остановятся и попрут до конца, я решил по дороге собрать группу и удерживать оборону на передовой.

В спешке я написал на обрывке листа телефон отца и отдал его Лехе.

— Если что, отцу позвони. Скажи, что я нормально воевал. Хорошо?

Леха кивнул. Я хлопнул его по плечу и пошел к выходу.

— И я с тобой.

«Бас» перегородил мне дорогу. Он уже был полностью экипирован и нагружен боекомплектом.

— А ты куда? А кто эвакуацией руководить будет? Ты же видишь, что у нас уже человек двадцать «трехсотых».

— Родина в опасности, — пытался пошутить он.

Когда было по-настоящему нужно, «Бас» норовил пойти в бой первым. Его поступок вызывал уважение и был понятен, но неуместен в этой ситуации.

— Ты как этот Абдулла из фильма «Белое солнца пустыни»: «Ты откуда тут, Абдулла? Стреляли».

Желание повоевать было у «Баса» в генах, но сейчас он был больше нужен здесь.

— Давай еще «Айболита» позовем и всех командиров.

Все адекватные соберутся и пойдут в один окоп. А тут кто будет? — стал остужать я его благородный порыв.

Он, как человек разумный, понимал, что я прав. Нам нельзя было потерять сразу всех командиров. Я видел, как в нем боролся правильный пацан, который хотел воевать, и командир группы эвакуации.

— Серега, не гони. Ты тут больше пользы принесешь. Еще повоюешь, если меня «сотрут».

Он вздохнул и уступил мне.

Я стал пробираться к своей позиции и оглох от жужжания и взрывов по всему периметру нашей обороны. Такого количества дронов я не видел в небе ни разу. Одни, отбомбившись, улетали, и тут же на их место прилетали следующие. Помимо этого, по нам работали артиллерия и минометы. Конечно, это не могло сравниться с бомбардировкой английскими военно-воздушными силами Англии крупного промышленного немецкого города Гамбург в 1943 году. Тогда англичане в результате ковровых бомбежек мирных районов убили за несколько дней сорок пять тысяч мирняка и ранили около ста пятидесяти тысяч немцев, центральная историческая часть Гамбурга перестала существовать. Около миллиона человек вынуждены были покинуть город. Нас бомбили не так интенсивно, но для подразделения это было критично.

Я выдвинулся на передок в полной уверенности, что тут же придется вступить в бой с наступающим противником. Страх превратился в злость и давал много энергии. Движения стали автоматическими. Я бежал вперед, одновременно слушая звуки мин и дронов. При малейшем свисте я тут же прыгал в воронки и, переждав несколько секунд, поднимался и бежал дальше. Инстинктивное поведение стало преобладать над рациональным. Бойцы еле успевали за мной. Периодически я оглядывался и, видя, что никто не отстал, продолжал свой путь по тропе войны.

Я пришел на крайнюю нашу позицию, по пути прихватив всех, кого мог забрать, и расставил бойцов на всех направлениях.

— Стоять будем до конца! Никакие отмазки не принимаются! Ясно?

Бойцы закивали.

Я вспомнил ту ночь, когда мы впятером остались на позиции и ждали атаки украинцев. Ситуация была похожа, но вокруг меня были совершенно другие люди и настроение у них было другое.

— До конца!

Выбив нас с большого блиндажа, украинцы выдохлись. Не решившись накатывать дальше, они стали закрепляться на позициях — закапываться и минировать подходы. Сложилась патовая ситуация. Я тоже не имел достаточного количества бойцов для контратаки, но, понимая, что они могут возобновить накат, мы стали усиливать оборону.

— Как говорил Роммель, а за ним и Паттон: «Пот экономит кровь!». Копаем! — приказал я. — Тут, тут и с боков. Делаем много боковых позиций, чтобы расширить фронт обороны.

Какой-то молодой из вновь прибывшего пополнения начал гундосить по этому поводу. Я даже не успел среагировать на это, как его заткнули те, кто был со мной давно.

— Заткни пасть и делай, что говорит «Констебль»! Еще раз вякнешь — пойдешь один отбивать окопы. Ясно?

«Пополняха» замолчал и сердито стал долбить лопатой землю. С возвращением пацанов, которые уже воевали и пришли после ранений из госпиталя, в дисциплине начал прослеживаться накопительный эффект. Те, кто уже бывал на передке, и на своей шкуре прочувствовали отсутствие запасных позиций, стали мотивировать новичков, чтобы они быстрее понимали важность укрытий для выживания.

Под вечер украинцы отогнали свои глушилки, и «Пегас» смог взлететь и произвести полноценную разведку. Я смотрел вместе с ним в экран и примерно стал понимать, что там происходит.

— Раз, два, три, четыре… Восемь человек. Грамотно рассредоточились и копают.

— Смотри, «Констебль», — удивился «Пегас», — он что страх потерял?

— Может, бухой или под наркотой?

Украинский боец несмотря на то, что еще не зашло солнце и велся интенсивный огонь, стоял в полный рост в окопе и копал землю.

— Как будто он у себя в селе картошку копает.

— Инстинкт самосохранения подавлен. Точно под наркотой.

— «Горбунок» — «Констеблю»? Можешь по этому квадрату ударить на упреждение, чтобы они не расслаблялись и подкрепление не подтянули?

— Легко, — ответил Володя.

Его «тяжи» стали накидывать по позициям, занятым украинцами из «Сапога» и АГСа. Безбашенного украинца смело одним из разрывов, и побратимы затащили его в блиндаж.

Я был уверен, что они, подтянув подкрепление, попробуют продвигаться дальше, но они так и не стали этого делать. Расстояние между нами было около ста двадцати метров.

Они видели и слышали нас, а мы их. За этот день мы потеряли шесть человек убитыми и двадцать пять ранеными.

Две группы эвакуации были «стерты» и уехали в госпиталь.

Я и «Бас» остро нуждались в людях. Вот тут и пригодились старички с «Пивбара». Ими можно было временно закрыть дыры в штатке, пока командир не прислал из Зайцево более полноценных бойцов.

«Не зря я их тренировал и проводил учения. Как в воду глядел», — в конце дня подумал я.

«Бобо»

Нашим медикам тоже пришлось попотеть в этот день. Стол был залит кровью, а помещение завалено срезанным обмундированием и перевязочными материалами. Ребята из групп эвакуации натащили в подвал много трофейных лекарств, обезбола и других полезных медицинских приблуд. Трафик раненых был бешеный, и медики не успевали обрабатывать всех одновременно. В основном ранения были осколочные и требовали тщательного исследования характера проникновения, чтобы не пропустить серьезных повреждений.

Среди раненых, ожидающих эвакуации, я заметил знакомую фигуру. Я прислушался к характерному акценту и понял, что это «Бобо», который был на позиции вместе с «Хисманом».

— Привет, старый душман! — поздоровался я с ним и хлопнул по плечу.

— Здарова, камандыр! Как ты, братан?

Он обернулся и попытался встать.

— Сиди!

Я посмотрел на его бинты.

— Недолго музыка играла. Опять в лазарет?

Он кивнул.

Что там у вас на позиции случилось? Как вас выбили? — захотелось мне узнать это у непосредственного участника событий.

— Как?

Он задумался и стал по-восточному рассказывать свою историю со всеми подробностями:

— Двацат седмой я приехал из бальницы, и ты миня отправили опять на пиредке.

Я пожал плечами, как бы извиняясь перед ним.

— Мы стояли два сутка. Ну я, как добраться туда, до новый позиция, такой ситуация был. У меня блиндаж с правой стороны. С левой стороны стаит против танки гранатометы.

Когда ходишь, ну ветки-петки, не слышно ничего. «Птичка» засекли, начали на меня обрабатывать, «стодвадцатки» миномет. Я побижал до блиндажа. Обманул сначала. Не знаю, как они не засекли…

Он хитро прищурился, всем видом показывая, что его так просто не возьмешь ни минометом, ни шминометом.

— Я побижял до блиндажа, зашел до блиндажа и сразу рукзак бросиль. Автомата взял с собой, хотел выйти…

И прямо на меня взрыв! Где гранатамет против танки. Ну все, у меня кантузия. Ниче не слышу, ниче не вижю, толко звездочки мне глаз.

Весь свой рассказ «Бобо» красочно сопровождал бурной жестикуляцией, восполняя тем самым свои недочеты в русском языке.

— Я чувствую, меня откапают пацаны. Бежит, я слышу, они блиндажа меня вытаскаваит, толко потихонечку ка-рочи мне слышна: «Как у тебя? как ты, жив? ты здаров, все нармално?». Я голову махаю и все.

— Так это не сегодня было вроде?

— Так, — согласился он. — Ну прошол этот ден. На третий ден, карочи, меня отправили на самому открытим месте ночью.

Там четыре «двухсотый» был, надо их забрать. Сначала группа пашол, там они тоже потеряли два пацана… а, извиняюсь, вру. Адин. Их четверо.

Он закатил глаза и стал загибать пальцы.

— Три «двухсотый» был, и четвертый от группы эвакуации, короче. Тоже его попал миномет «стодвадцатке» — он по кусками.

«Бобо» скорчил гримасу ужаса.

— Ну, карочи, ночью адинадцать часов мы их ахраняли, па-даждали, абарону держали. Этих пацанов забрали, «двести» че там был раненый, короче, они взяли.

Я слушал и мне становилось тепло от того, что он был из моего первого состава и до сих пор был живой и активный, как и тогда.

— Мы далше. Нам приказали, чтобы да утра держать эта точку. Ми шестерых там стояли. В четыре часа утра, карочи, двое за бинокол, за новый рация, батарея, ушли утром. Ми чет-вером остались.

— Ты, конечно, акын. Так все подробно, как Гомер, рассказываешь, — проявил я свое восхищение.

Когда он рассказывал, я пытался совместить его рассказ со своими воспоминаниями.

— Ми начали новый блиндаж откапат. Начали на нас с гранатометом стрелят. Они близки были, там чуть-чуть бугорок, не видно был.

Он стал рассказывать про самую крайнюю нашу позицию у леса, с которой нас выбили.

— Они на самом деле слишком близкие нас был, мы слишком близки их прошли, карочи, ночью. Ночью темно, не видно.

Ну начали на нам минамет работать, и «птичка» нам сверха дрон. И гранатомет, и пулемет, и снайпер начали на четверых работать.

«Бобо» загибал свои крепкие пальцы-сардельки в жестких волосах.

— Ну я с блиндажи, с которого обратно пришол, смотрю на позицию. Чуть более-менее видна был. С правой сторо-ни сматрю, наблюдаю — чисто. На этом время они ранили их минаметом, они как бы друг другу таскали и ушли они. Я адин. Я кричу: «Мужики, вы здэсь? Мужики, вы живы? Мужики, как с вами, как там?». Ну, карочи, смотрю никаво нет. Я вышел, хотел побижать на другой блиндаж, смотреть, они живой, или мертвий, или как? Ну я побижял, смотрю, там никаво нету. Я обратно, карочи, на свои позиции побижал. На меня баа-бах «стодвадцатка»! Четыре асколка! Два на руке, два на ногах. Ну мелкий-мелкий, но все равно кровь идет.

Он стал показывать на свои бинты.

— Ну я вышел, смотрю, рация нету. К кому обращаться, кому доложить? Ну я тоже побижал потом. Или попадаю на заложника или умру! Поэтому я как мог побижал. Сверха каар-динат дает дрон, я бижю. Возле дерева стою, да десять щитаю: «Раз, два, три…» — ну девять, десять — и начинаю бижят. Я где-то шесть метров бижу, прямо на меня, где я стоял, туда, карочи, пападаит. И прямо на дереве опять стаю и да десяти читаю. Я думаю: «Щас каардинат дает, на место меня опять прилетит». Опят начинаю бижят. Карочи, где-то восемь или десять снарядов, вот так прилетел на миня.

Слушая «Бобо», я вспомнил фильм про войну, в котором боец сражался с немецким самолетом, который непременно хотел убить его. В этой войне мы впервые увидели войну роботов и людей. «Терминаторы» уже среди нас.

— Да. Я побижял, они потиряли миня. Ну дрон потирял миня. Где-то полчаса я стаял, стаял, сматрю, наши уже начали ебулить на их. Патом я свабодно пришол. Смотрю, у меня есть кров, меня отправили на медиков. Карочи, миня начали пере-вязыват. Ну, карочи, опять миня болничку.

Он улыбнулся.

— Герой ты старый! — искренне порадовался я за него и напоследок обнял покрепче.

— Потеряйся где-то там, «Бобо», — пожелал я ему. — Не приходи назад.

Для медиков все поле боя делилось по науке оказания помощи на три зоны: красную, которая находилась непосредственно на поле боя, желтую, которая была здесь, на заводе, и зеленую, находящуюся в Зайцево и Клиновом. Задача медиков в красной зоне была оказать первичную медицинскую помощь и дотащить тело живым до желтой зоны. Обычно этим занимались группы эвакуации. На «Дяде Васе» бойцам обрабатывали раны, старались стабилизировать их состояние и везли дальше. А в тылу, которым мы считали Зайцево, им оказывали более квалифицированную помощь. После этого бойца ждал госпиталь, который находился в глубоком тылу. Медикам в этот день не удавалось не только полноценно поесть, но и, порой, сходить в туалет. Только глубокой ночью им удалось обработать последнего раненого и эвакуировать его дальше.

Четверку, которая приезжала за ранеными, накрыло минами у самого завода и пробило ей все колеса. «Харон» со своей командой эвакуации пешком отправился обратно в Зайцево, и нам спешно пришлось организовывать другой транспорт. Резина на машины была основным дефицитом, и, даже имея исправное транспортное средство, мы зачастую не могли его использовать из-за отсутствия колес. Раненых пришлось вывозить всеми доступными средствами, а четверка в качестве трофея досталась «Басу» и Ко.

Вечером я опять шел в штаб с «Пегасом» и переживал, что придется чувствовать себя виноватым за то, что распустил бойцов и не смог организовать оборону. Но этого не случилось. Командир понимал, что это была непростая позиция и риск потерять ее был велик.

— Привет, «Констебль», — сказал командир. — Просрали маленько?

— Угу… — промычал я и начал готовиться.

— Ладно. Бывает. Пока наши соседи фланги не выровняли, у нас есть время все исправить. Пока мы ждем их, а не они нас. «Пегас», заряжай свое кино. Посмотрим, что там было.

Он поставил последнюю запись, которую успел сделать до того, как украинцы стали глушить небо.

— Видишь. Смели как волной. Грамотные хлопцы, — похвалил ВСУшников, командир. — Что халатность тоже не скажешь… Много отягчающих факторов. В общем, нужно будет отбивать «Констебль».

— Отобьем. Только день нужно пополнить бойцов и перегруппироваться. Расставляю старичков в группы и пойдем работать.

— Хорошо. Бери, сколько нужно, пополнения и вперед.

Командир связался со штабом, и нам пообещали прислать нужное количество бойцов.

Я зашел к местным медикам, чтобы узнать, что там с «Масленом». Его тело лежало в покойницкой вместе с остальными вывезенными с передка душами.

— «Двести». Не спас я тебя, «Маслен», — загрустил я.

— Да. Пневмоторакс — штука подлая, — подтвердил мои мысли местный медик. — Откуда он?

— Женя? Белорус, из Могилева.

Зайцево — Передок

По дороге обратно на позицию меня накрыло из-за накопившегося напряжения, и я вступил в очередной спор с самим собой. Во мне спорил гибкий психолог-гуманист и бескомпромиссный солдафон. Классическая диалектическая дилемма — борьбы и единства двух противоположностей.

— Как они так просрали эти позиции? «Сабля» — мудак! Криворукие! — требовал возмездия солдафон, «не знающий слов любви».

— Да откуда у вчерашних зеков умение воевать?

Он что оканчивал высшую академию генерального штаба? Воевал как умел. Ты же видел, что ему было страшно, — заступался за «Саблю» психолог.

— А для чего он сюда поперся? Сидел бы в зоне и не лез.

А, раз пришел сюда, то должен воевать не на жизнь, а на смерть! До последнего патрона и капли крови!

— А ты, как командир, не должен был понять, что не тянет он должность руководителя? Все у тебя виноватые, а ты один прав во всем. Поменял бы и дело с концом.

— Что ты их защищаешь? Мне вот их совсем не жалко.

Они знали, на что подписались. И, раз ты сюда поперся, то будь готов умереть. Воин — это тот, кто готов умереть, если нужно, а не вот это все…

— Ты сам-то умереть готов? — с усмешкой спросил психолог. — Жалко их, потому что они обычные люди. Каждого из них кто-то ждет дома. Им страшно. И если ты готов умереть, то это не говорит, что все должны быть как ты. В этом вы с «Басом» одинаковые: и с себя три шкуры спускаете и с других.

— Все почему? Потому что женщины растят пацанов, и выросло слабое, женоподобное поколение.

— Ну давай скажи… скажи эту фразу: «А вот в наше время!»… — гнусавым старческим голосом проблеял психолог.

— Да пошел ты! Ладно… Пусть так. Будем считать, что война, как в джунглях, ускоряет естественный отбор. Побеждает сильнейший. Нет у тебя мозгов, ты и отправляешься на небо. Тут же как увеличительное стекло — сразу все наружу вылазит. Понимаешь? И если ты мудак, то ты труп!

— И «Цистит» с «Масленом» тоже естественный отбор?

— Про это даже не начинай!

Вояка заткнулся, но злиться не перестал.

— Тебе просто хочется простых объяснений, — стал резюмировать разговор психолог. — Ты хочешь, чтобы все было четко и понятно. Мы потеряли позиции, потому что они мудаки и трусы! Война началась, потому что… И дальше черно-белая формула, объясняющая, почему страна, в которой проживает до двух миллионов этнических украинцев, стала проводить СВО в стране, где проживало на момент последней переписи в 2001 году восемь миллионов этнических русских? Это, конечно, старая статистика, но, судя по запросам в «Гугл» из Украины, больше шестидесяти процентов говорит на русском.

— Ну а ты-то сам что думаешь? — стал напирать вояка.

— Геополитически или по-человечески? Нужно сразу отделить мух от котлеты, — спокойно ответил психолог. — По-человечески, это ужасная трагедия. А геополитически, у страны не было другого выбора. Если тебя пиздят и унижают, ты должен показать, что у тебя есть зубы и ты готов идти до конца. Иначе тебя опустят на мировой арене. Станешь лохом.

Психолог выдержал паузу.

— Но это сейчас не самое важное. Если ты хочешь дальше достигать поставленных задач, нужно что-то менять в работе с личным составом. А больше — с самим собой… Вернее, со мной.

Психолог стал объяснять вояке, как выстраивать коммуникации с подчиненными:

— Находясь в постоянной опасности появляется обостренная потребность в человеческой близости, и это понятно. Нужны поддержка и забота. Особенно тебе — командиру, на котором лежит много ответственности. Но ты не можешь себе это позволить, «Констебль». Тебе нужно выполнять задачи и отправлять людей в бой, где они могут погибнуть. Вот такая штука доля командира.

— Но, если нужно, я и сам могу пойти… Как «Бас» или «Горбунок», — Вояку, как это часто бывает с нестабильными личностями, вдруг бросило из агрессии в самобичевание.

— Может, я что-то не так делаю? Или, там, командир плохой? Из-за меня мы позиции потеряли… Сто процентов!

— Вспомни, что тебе говорил «Горбунок» сегодня, когда ты ему сливался про этих отступивших товарищей?

— Что и сам удивляется, как я там с ними справляюсь, — чуть спокойнее ответил вояка. — Что со мной бы пошел в бой и воевал.

— А раз такой опытный боец говорит тебе такое, что это значит? Как ты думаешь, как это тебя характеризует?

— Как хорошего командира?

Психолог мягко и одобрительно наклонил голову в знак согласия и продолжил:

— Как хорошего человека?

— Похоже, что да. И в накаты, если нужно, хожу. За спины бойцов не прячусь.

— И это правильно. Если командир не может сделать то, что требует от подчиненных, то это не командир, а фуф-лыжник, — подвел итог психолог. — Добавить в конце сессии что-то хочешь?

— Хотел завалить тебя, конечно, но… Живи пока. Вдруг пригодишься, — подумав секунду, сказал вояка, и мы пошли дальше.

Косячники

С первых чисел января ударили морозы, и командир дал приказание устроить на «Дяде Васе» место для обогрева бойцов.

С каждой позиции, в порядке живой очереди, приходило по два бойца. Они грелись у буржуйки, пили чай и кофе и вели бесконечные беседы между собой. Это было похоже на кафе «Дядя Вася», где собирались соседи, чтобы поделиться свежими сплетнями и новостями. Но мои бойцы воспринимали это место как хорошую пересылку, в силу особенностей своей прошлой жизни. Тот, кто хотел, мог эти пару часов вздремнуть в тепле и растянуться на нарах в полный рост. «Крапива» понимал, что в такой холод бойцы могут обморозиться, и делал все, чтобы сохранить личный состав.

«Тут под полтос человек, — подумал я, когда спустился в подвал. — Сюда бы «Хаймерсом» ударить и пол моего отделения улетит на небо».

— «Констебль» — «Крапиве»? — заработала рация.

— На связи.

— Повезло тебе в этот раз. Сейчас к тебе подвезут тридцать человек ветеранов. Они уже с сентября тут. Так что смотри позиции отбей, — радостно анонсировал командир пополнение.

— Отлично. Не подведу!

Через пару часов, после того как я добрался до подвала, к нам действительно привезли тридцать человек обещанного пополнения. Когда я увидел их, у меня закрались сомнения в их опытности. Ни на одном из них не было ничего трофейного, а ватники, обувь и штаны были замызганными и грязными.

— Привет. Меня зовут «Констебль». Я командир боя на передке. Это «Бас» — командир группы эвакуации. Вы поступаете в наше распоряжение.

Я предложил «Басу» первому пополнить свое подразделение и отобрать себе бойцов.

— Пацаны. Эвакуация — это не то место, где безопасно.

И это не то место, где вы сможете спрятаться от мин и пуль. Эвакуация — это приоритетная цель для противника. И мы, это те ребята, кто носит БК, раненых и убитых, продукты и много еще чего, и туда, и обратно. И мы не просто носим. Мы еще ищем их и вытаскиваем из красной зоны. Понимаете?

По лицам, стоящих перед нами бойцов, было неясно, насколько они понимают, но это было неважно.

Серега стал общаться с желающими лично и отбирать понравившихся ему людей.

— А вы, вообще, где воевали? — стал интересоваться я у них. — На каком направлении?

— Да мы не воевали. Мы оборону строили. Бетонные пирамидки треугольные устанавливали и траншеи копали.

— С сентября? — переглянулись мы с «Басом».

— Ну да… Через месяц уже все. Конец контракта.

— Месяц еще нужно умудриться прожить.

Я увидел, как изменились их лица.

— А к нам-то вас за что отправили?

— Да так… — замялись они. — С командиром не сошлись.

— Все «косячники»? — воскликнул я.

Я быстро сообразил, кого мне прислали. Прислали «стираться».

— Если хотите выжить, слушайте тех, кто здесь давно.

— Командир… Слушай, мне уже через месяц домой… — сунулся ко мне рыжий парняга с хитрыми поросячьими глазками. — Может…

— Заткнись!

Он аж открыл рот от удивления.

— Мне твой «шансон» слушать некогда. Если честно, мне все равно, когда вы поедете домой. Я тоже вчера узнал, что вместо шести месяцев мой контракт продлевается до десяти, и мне с этим тоже не очень.

Я внимательно посмотрел на рыжего.

— Ты все понял?

Он кивнул и отполз в тень.

— Командир, есть правильный вопрос по существу боевого порядка, — вышел из ряда живой и подвижный парень, по повадкам похожий на «Сезама».

— Говори.

— У нас тут пятерка сложилась еще с полигона. Мы все это время вместе. Можно мы будем на одной позиции?

— Не вопрос. Ты будешь командиром.

Я посмотрел на него, и он заулыбался.

— Как позывной?

— «Галилей»!

— Пойдете на одну очень важную позицию.

Эта пятерка случайно затесалась в ряды косячников.

Его группа состояла из молодых парней с боевым настроем, с воодушевлением воспринимавших попадание на передок. От их энергии у меня немного поднялось настроение, и я решил забрать их с собой.

У каждого бойца на шее висел жетон с его номером для того, чтобы его можно было опознать и похоронить, если он будет обезображен во время боевых действий.

— А ты Кашник? — спросил у меня рыжий.

Увидев мое лицо, он сразу понял, что вопрос поставлен неправильно и попятился.

— Какая тебе разница?

Я посмотрел по сторонам.

— Строиться! — крикнул я, и бойцы стали выстраиваться передо мной в нестройную шеренгу.

— Запомните! Или запишите куда-нибудь. Вы думаете, что Кашник — это какое-то пятно? Второсортный человек?

У нас тут нет ни Кашников, ни Вэшников.

Я автоматически вспомнил командира «Утеса» и не удержался, чтобы не съязвить.

— Вчера вон, боец с жетоном «А», просрал свою позицию, потому что был ленивым мудаком! Поэтому делиться мы тут будем не по буквам, а на мудаков и не мудаков! На бойцов и трусов! Вот и все деление.

Я посмотрел на рыжего:

— Ясно тебе?

— А чего я? — голосом Гусева из фильма «Приключения электроника» спросил он.

— А того, что по мне похер, кто ты. Главное, чтобы не ныл и воевал хорошо.

Я еще раз посмотрел на них и скомандовал:

— Разойдись!

— Что? Прислали тебе опытных ветеранов? — с ухмылкой спросил меня «Бас». — Вот они воины ордена «Кирка и лопата»!

— «А подмога не пришла. Подкрепленье не прислали… Нам с тобой не повезло. Нас с тобою наебали», — вспомнил я слова из песни гундосого Гребенщикова.

Я стал более жестко относиться к происходящему. Мой внутренний вояка отрастил еще более стальные яйца и звенел им где нужно и не нужно. При этом прямо пропорционально жесткости возрастала моя саркастичность и способность смотреть на происходящее с юмором. Юмор и сарказм на войне — это спасение.

— А где «пятисотый»? — спросил я «Баса».

— Бегает. Собирает броники и каски. Он везучий. Ходит, когда миномет работает. Ему ни фига. Натаскал уже кучу всего. Я за ним не слежу особо, но делает все исправно. Я его кормлю. Сигареты даю. Нормальный мужик. И в Зайцево нет-нет да и посылаю. Дашь ему документы или сбитый БПЛА, и он побежал.

Я взял тех, кто остался после селекции «Баса», и, прочитав им инструкцию о правилах передвижения на передке, повел их к «Пивбару», где их уже ждали командиры направлений. По докладам командиров групп я примерно представлял, где и кого у нас не хватает. В первую очередь я добил те группы, которые понесли потери. Я раскидал их по разным группам, чтобы они зарядились боевым духом от тех, кто воевал давно.

К вечеру голова обычно гудела от переизбытка информации и позывных. Я чувствовал себя биржевым маклером, который одновременно должен говорить по нескольким телефонам. В те часы, когда я чувствовал нервное истощение, обострялась контузия, и у меня в голове опять появлялся белый шум. Люди вызывали друг друга по рации и переговаривались на непонятных мне языках. Хотелось влезть в их переговоры и приказать убираться из моей головы! Но это было лучше, чем суицидальные мысли, когда от напряжения и усталости хотелось выйти из окопа под минометный обстрел и, раскинув руки, ждать своей участи. Я, по-моему, стал лучше понимать того парня из РВ, который взорвал себя гранатой.

— «Галилей», занимаете вот эту позицию.

Я привел его пятерку на крайний рубеж.

— Вот старший. Он тебе все объяснит, какие блиндажи занимать. Это очень ответственный участок.

— Хорошо.

— Пацаны, — обратился я ко всем, кто находился тут, и стареньким, и новеньким, — я шутить больше не буду. Как говориться: «Отступать некуда! Позади стела Бахмут!». Отмазки не принимаются. Все минировать вокруг. Если вы мне сказали: «Тут заминировано», но тут не взорвались хохлы, когда пошли в накат, я буду вас наказывать. И если позицию сдадите, то лучше вам погибнуть.

Я был в тот день максимально суров и серьезен в своей речи.

— Либо удержать, либо погибнуть!

Копай, минируй, смотри за оружием и небом

Танковые и минометные «осадки» не прекращались днями, с девяти утра и до заката солнца. Иногда они продолжались и в темноте, в виде сбросов с дронов с тепловизорами. Это была удручающая данность этой войны. За полтора месяца боев у нас было примерно семьдесят человек погибшими и около трехсот ранеными. Важно было постоянно поддерживать необходимое количество бойцов на позиции, чтобы обеспечить оборону и продвижение вперед. В среднем на моем участке одновременно находилось от ста двадцати до ста пятидесяти штурмовиков, не считая медиков, групп эвакуации и тех, кто был рассредоточен в Зайцево. Шел постоянный круговорот людей на передовой, который помогал нам выполнять боевые задачи. Человек из неповторимой личности и венца природы через какое-то время превращается в штатную единицу — в безликого бойца, присланного сюда с боевой задачей по удержанию позиций или захвату вражеских укреплений. Штурмовики делились на две категории. К первой относились опытные бойцы, которые понимали, что на передке нет мелочей, что нужно копать, бегать, слушать и выполнять приказы командира. Ко второй категории относились «пополняхи», психика которых еще не приспособились к окопной реальности. В мои задачи входило: не дать врагам выбивать необученный личный состав для поддержания боеготовности всего подразделения.

Мы стояли в позиционной борьбе с украинцами и несли ежедневные потери. Ежедневно от минометных и танковых обстрелов и сбросов с дронов, выбывало по пять-шесть бойцов. И, чтобы минимизировать потери, я приказал углубить все позиции и подготовить каждому бойцу одиночные окопы для стрельбы стоя, как запасные позиции. Это было важно, чтобы прятаться от минометов. Попасть в такой окоп сложнее, чем в траншею или большой блиндаж, поэтому была поставлена задача зарыться в землю. Стрелковый одиночный окоп — это яма, в которую мог с головой спрятаться боец вместе со своим снаряжением и вести оттуда огонь по противнику. Я следил за тем, чтобы они копали, и объяснял бойцам, что им нужно самим заботиться о своем выживании.

Работа командира была похожа на работу с клиентами в психологии. Каждую сессию я обсуждал с ними плюсы и минусы ответственного отношения к своей жизни. Мы вместе искали мотивацию для внедрения в их жизнь более здоровых моделей отношений, но часть из них продолжала пить, употреблять наркотики и требовать от жизни чудес. Мои бойцы были тяжелыми клиентами с высоким уровнем сопротивления, несмотря на всю очевидность плюсов от этих окопов. Смерти не скажешь: «Мне мама не объяснила, как выживать в этом мире. Мне не дали этого или того». Мине сто восьмидесятого калибра все равно, знаешь ты про ответственность и самостоятельность или нет. Если ты не готов к этому, ты труп. Если ты забыл окопаться, ты труп. Если ты куришь и демаскируешься, ты труп. Тут все хочет тебя убить. И если ты этого не понимаешь, ты труп — и эти знания тебе больше не пригодятся.

И в этот раз, бегая по позициям, я видел, что некоторые бойцы забивают на мой приказ и не копают окопы.

— Что помешало тебе выкопать окоп? — в очередной раз недоумевал я. — Ты ждешь, что тебе экскаватор подарят?

— Мне командир плохо объяснил, как копать окоп, — заикаясь ответил мне взрослый мужик, хлопая слезящимися глазами.

— Окоп, сука, для стрельбы стоя? Яму шестьдесят на шестьдесят и метр восемьдесят в глубину? Хули тут объяснять? — кричал я, не выдерживая тупости. — Зачем это делается? Если тебе при минометном обстреле прилетит в большой окоп, то ты «двести»! Миномет с первой мины никогда не попадает. У него ствол не нарезной. Танк может прилететь прямой наводкой, но миномет не прилетит. Это вторая, третья мина. И ты, когда слышишь, что к тебе подводятся, — ты хоп и запрыгнул в эту лунку. Вероятность того, что туда попадет мина, очень маленькая. Ты понял?

— Понял, командир.

— Ты домой хочешь попасть?

Я смотрел в упор в его бегающие грустные глаза.

— Жить, сука, хочешь?

— Хочу…

— Так копай! — орал я и шел дальше.

Я стал требовать с командиров групп ежедневный доклад о выкопанных окопах и проделанной работе по углублению позиций и минированию, потому что чисто по-человечески мне трудно было смотреть, как приносят «двухсотых». Кого-то из них я сам вел на передок, с кем-то даже успел познакомиться поближе. Каждый погибший воспринимался мной как личные поражение и неудача. Как нам говорили в учебке: «Вы будете отправлять людей на смерть». А я хотел дать им выжить.

Стали поступать жалобы, что из-за песка, грязи и глины клинит автоматы. Проходя по позициям, я стал лично осматривать оружие.

— Ствол покажи, — приказывал я бойцу, которого встречал на позиции. — Видишь, тут грязь. А, самое важное, чтобы у тебя была чистой газовая камера. Вот эта верхняя штука. Автомат Калашникова — это машина. Я лично выстреливал четыре тысячи патронов за день и не чистил, а он работал. Четыре тысячи патронов — это двенадцать полных зарядок по двенадцать магазинов. Сам посуди, что это за оружие. Всегда следите за автоматом, когда есть время.

Я показывал им свой АКСУ и вместе с ними разбирал его.

— Вы разбиты на двойки. Один на фишке, а второй занимается оружием.

Они молча соглашались: кто-то, чтобы я отстал, а кто-то начинал делать то, что я говорил. Шел естественный интеллектуальный отбор.

— Важно, чтобы всегда был смотрящий за небом. Когда мы зашли сюда полтора месяца назад, дроны летали низко.

Мы стали гасить их по три, четыре в день. Леха «Магазин» из двустволки их доставал! И эта дичь стала осторожнее. Стала летать выше. Оттуда сбросить ВОГ сложнее, и, чтобы его сбросить, им приходиться пикировать и снижаться.

— И что с ними делать?

— Стрелять. Если он завис над тобой, он начинает передавать точные координаты для минометов. Твоя задача: не дать ему стоять на месте. Чтобы он дергался и разбалтывался.

Как в боксе раскачиваешь противника, чтобы он не мог собраться и нанести тебе удар.

Я бегал по позициям и следил за тем, чтобы они выполняли приказы, которые я давал, не надеясь, что люди, привыкшие к сопротивлению в системе УФСИН, за месяц переучатся и встанут на новые рельсы.

Наш «спецназ»

После того, как украинцы выбили нас с позиций, мы стали готовиться к тому, чтобы отбить их назад. В третий раз за месяц. В Клиновом находился неприкосновенный запас бойцов, из которых командир готовил штурмовиков для работы в городе. Они тренировались брать частный сектор: большие дома и промышленные здания. Тренировали их ребята, которые брали Попасную и Лисичанск. В это подразделение направляли тех, кто возвращался в наш отряд после легких ранений. Но из-за больших потерь «трехсотыми» нам пришлось использовать их раньше.

Это подразделение возглавлял мускулистый и спокойный «Редми». Он пришел в ЧВК с воли и появился у нас, когда нас привезли в Луганскую область. Он никогда не спорил, и, если ему было что-то не понятно, он спокойным тоном задавал уточняющие вопросы. Если он был не согласен, то предлагал свои варианты, четко и по-деловому аргументируя свои решения. С ним было приятно иметь дело. Про себя я называл их «спецназ». Они пришли ко мне под утро, и я в целях маскировки рассредоточил их по близлежащим группам. Мы стали готовиться отбивать наши позиции.

За эти дни украинцы тоже хорошо окопались и восстановили свои траншеи. Центральный блиндаж находился на незначительной высоте, где они оборудовали пулеметное гнездо. Судя по нашим съемкам и перехватам, нам противостоял взвод гранатометчиков из 24-й ОБМр.

— «Констебль» — «Горбунку». Нужно накидать в этот блиндаж для подготовки.

— Сделаем, — как обычно спокойно ответил мне Володя.

Наши «тяжи» стали обкладывать украинцев из АГС и СПГ. Под прикрытием огневого вала группа «Редми» стала подтягиваться ближе для штурма, и, когда они максимально сблизились, по ним стали бить с севера украинские минометы. Видимо, их птичка срисовала наш штурм, и они стали работать на упреждение. Сначала полетели «восьмидесятки» и СПГ, а после стали прилетать убийственные «сто двадцатые» болванки.

Когда с тобой рядом разрывается мина от «сто двадцатого», вокруг разлетаются огромные железные лопухи, сметая все вокруг. Сначала раздается глухой гупающий звук, и следом идет разрыв огромной силы с разлетающимися осколками и комьями земли. Взрывная волна от сто двадцатой мины может превратить человека в холодец. Внешне он будет выглядеть целым, а внутри все его органы и кости разрываются и превращаются в студень. Однажды я видел, как осколками от сто двадцатого миномета человека разрубило на три части: ровно по животу перерубило пополам и отрезало руку по плечо. Когда верхняя часть упала на землю, он еще дышал. Мозг продолжал жить и подавал команды органам.

Эти позиции были давно хорошо пристреляны украинцами, и группа «Редми» сразу понесла потери.

— «Редми» — «Констеблю». У меня полгруппы все. Один «двести» и четыре «триста». Осталось четверо, и один из них контужен сильно «сто двадцатой», — вышел он на связь.

— Принял, — с грустью сказал я.

В эфир вышел командир и дал приказ:

— Отходите.

— Ребят раненых сами вытащите?

— Думаю, да. У меня только один неходячий.

Я отключил рацию, и волна чувств отчаяния и досады комом поднялась в груди. «Что мы делаем не так? Почему мы не можем продвинуться на этой позиции?». Это была безысходность, смешанная с тоской и бессилием. Чувство, которое я испытывал, когда, несмотря на все мои усилия и старания, у меня ничего не получалось в бизнесе. В такие моменты мозг тут же подтягивал все ситуации, в которых я проигрывал и терпел неудачу. Это было похоже на отчаяние Вильяма Уоллеса из фильма «Храброе сердце», когда он понял, что проиграл и его предали.

А следом накатила злость! Даже не злость, а ненависть, которая не была направлена на конкретный объект. Я ненавидел всю эту ситуацию и каждого украинца в отдельности, который не давал нам продвинуться вперед. Но в этой всепоглощающей ненависти было много энергии, которая не давала раскисать и подталкивала действовать дальше.

«Соберись! Это не поражение, а одна из тактических неудач, которую мы исправим и выбьем пидоров с их позиций», — успокаивал я себя, пока ждал, когда выйдет группа «Рэдми».

Он был жив и готов к дальнейшим действиям. Оставалось добить его группу новыми бойцами и попробовать придумать что-то, чтобы штурмануть этот блиндаж.

«Прапор»

Вечером я в подавленном состоянии пошел на совещание с командиром и встретился на «Дяде Васе» с грустным «Басом». Мы сели с ним отдельно, чтобы поговорить и попить кофе, которое он раздобыл для бойцов. «Бас» был упорным и умел напоминать о себе, если нужно. Он штурмовал штаб, как главный герой фильма «Побег из Шоушенка», который требовал, чтобы в их тюрьме сделали библиотеку. Серега добился, чтобы вместо рассыпного чая им на передок присылали растворимый кофе и другие более практичные продукты.

— «Что не весел, Генерал? / Али корью захворал, / Али брагою опился, / Али в карты проиграл? / Али служба не мила, / Али армия мала, Али в пушке обнаружил / Повреждению ствола?..» — спросил я его цитатой из пьесы Филатова «Про Федота-стрельца, удалого молодца».

— Да так.

Он нехотя улыбнулся.

— Привыкнешь к людям, а их раз и ранило. Или убило.

А человек-то был хороший. «Макса» ранило, «Прапора» ранило. А с кем теперь работать?

— «Макса» знаю. А «Прапор» — это кто?

— Ну ты даешь? — удивился «Бас» моей забывчивости. — Это же тот боец, которого ты увидел на фишке без броника и попросил меня провести с ним беседу.

— И что? Провел?

Я улыбнулся, зная, что разговор у него был коротким.

— Дал пару лещей. Он быстро все понял, и броник уже не забывал никогда.

— А что с ним? Задвухсотился?

— Нет. Когда «Маслена» выносили, всю группу ВОГом посекло. Ноги, в основном. Я же с «Масленом» на одном лагере был. Шконки почти рядом стояли. Тот еще, конечно, был пассажир в зоне. Ну да ладно. Ты же их послал с «Топором» запустить птицу, а хохлы срисовали, откуда они взлетают, и закидали их ВОГами. А мои прибежали, и он прямо охоту открыл на них. Поджидали, суки, когда они на «открытку» выйдут, на шоссе.

Но они, видишь, даже на перебитых ногах его принесли, — искренне восхищался и грустил «Бас» о своих ребятах.

— Герои, что тут скажешь.

— «Прапор» и «двухсотых» вытаскивал от заправки, когда «Макса» ранило.

— Так это он? Там вы ваще по красоте сработали.

— Пффф… — выдохнул «Бас». — Ему «Мужика» давать можно легко. Или «Егория» офицерского, как при царе-батюшке.

Он прапорщиком в армии был! Это уже почти офицерский чин, по-старому.

— А как они с заправки вытащили пацанов?

Я увидел, как «Бас» приосанился и повеселел, готовясь рассказать мне про своих ребят.

— Мы вдвоем с «Прапором» разрабатывали план. Через два дня после того, как «Макса» ранило.

Лицо Сереги стало серьезным, как у Кутузова в Филях.

— Думали, как забрать этих «двухсотых».

Он остановился, видимо, мысленно восстанавливая ход событий.

— Когда «Макса» затрехсотило, я на его место поставил «Прапора». Потому что он был не просто храбрым, а безбашенным! В хорошем смысле этого слова. Ребят нужно было доставать. Но, когда мы пробовали, ранило троих: «Макса», «Бриза» и «Анжу», которому порвало щеку.

— Нифига себе! Лехе тоже щеку расхерачило.

— Я помню, как он сидел передо мной с разорванной щекой и спрашивал: «Кто нас туда послал? Зачем мы это делали?». Ясно, кто… — скривился «Бас». — И мы с «Прапором» стали решать, как их доставать оттуда. Мы понимали, что есть два варианта: раннее утро и поздний вечер во время собачьей вахты — когда спать больше всего хочется. Когда ты стоишь на фишке целый день, к этому времени глаз замыливается, и ты хуже соображаешь. Мы сначала сходили туда вечером, чтобы посмотреть, где они примерно лежат. И решили, что лучше забирать их рано утром. Вариант был только один. Нужно было действовать по принципу «Наглость — наше счастье». «Макс» проверил их, и стало ясно, что они не заминированы. Нужно было просто забежать туда, схватить их и вынести под носом у хохлов. Я попробовал пойти сам, но мне приказали сидеть, как командиру на месте. «Прапор» взял четверых бойцов и утром выдвинулся на позицию перед заправкой. Решили, что два человека потащат по одному бойцу, и один был на подстраховке.

— Вот ты дотошный… — стал я терять терпение от длинной преамбулы «Баса». — Дальше-то что?

— Случилась такая картина.

Серега выдержал секундную паузу, как народный артист Лановой.

— Раннее утро. Украинцы не успели продрать глаза, как туда выскочило пять оленей! Схватили наших и ускакали, под их бурные аплодисменты. «Прапор» успел еще оббежать вокруг заправки и схватить чей-то сброшенный бушлат, думая, что это «двухсотый».

— Спринтеры-самоубийцы! Но талантливо. А все почему? Потому что командир все грамотно спланировал! — радовался я за него. — Ну и «Прапор», конечно, герой!

— А как он с ребятами пролежал четырнадцать часов под обстрелом через несколько дней после этого, ты знаешь? Вот там действительно героизм, как в кино.

— Рассказывай.

Пока «Бас» мне рассказывал эту простую окопную правду, мое настроение поменялось с минорного на воодушевленное.

С такими людьми нельзя проиграть этот матч. «Мы еще на-пинаем этим “жовто-блакытным” в их ворота. Тут уже вопрос принципиальный, кто кого!», — подумал я.

— «Прапор», конечно, когда пришел, такой жесткий был. «Макс» его хоть и хвалил, но он успел посраться за пару дней со всеми.

«Бас» неодобряюще покрутил головой.

— Я ему говорил, ты будь умнее. Находи там общий язык с коллективом. А в остальном он действительно доставал «двухсотых» из таких мест, просто нереальных.

— А про эти четырнадцать часов?

— Так вот… Это было левее заправки. Во рву, который был со стороны украинцев перекрыт колючей проволокой.

— Откуда нас сука выбила! — опять разозлился я.

— И за этой проволокой на «открытке» лежали трое наших пацанов. Их положило, когда вы там штурмовали. «Птица» требовал, чтобы вытащили их. Они — «Прапор» и «Дилемма» — накрыли колючку бушлатами и перелезли на «открытку». Андрюха пополз дальше. Сам, под обстрелом. Это был подвиг. Он цеплял их кошкой и отползал. «Дилемма» сдергивал их кошкой. Они умудрились двоих через проволоку перетащить. По ним начали стрелять, и они укрылись в воронках и пролежали там четырнадцать часов. А эти, кто туда привел их… проводнички… — начал злиться «Бас», закипая, как самовар, — Спрятались, и хер их найдешь. Знал бы позывной, я бы, конечно, спросил с них по-человечьи. Так кто ж признается? Башка-то дорога. Мыши!

Он смотрел в огонь буржуйки и вновь переживал происходящее.

— Все четырнадцать часов я ходил как по раскаленным углям, пока они оттуда не выползли. «Птица» говорил по рации, что они там, где-то спрятались и спят.

Серега чуть не задохнулся от праведного возмущения.

— Какой, сука, спят? Люди в поле! Поспи, сука, в поле, когда по тебе миномет херачит. Воланчики с ВОГов.

— Дааа… — только и смог я добавить.

Пролежать четырнадцать часов на «открытке» под минометным обстрелом — это просто фантастическое везение.

— А третьего долго не могли найти. Нашли в двадцати метрах от того места и тоже вытащили. Я понимал, что «Прапор» смелый человек, но это был исключительно героический поступок! После этого я стал его даже придерживать, чтобы он не перся куда не попадя. И вот тебе раз!.. Найди такому замену…

— Хорошо, что живой, — попытался я утешить его. — Глядишь, еще вернется.

— Хорошо бы.

— Тебе бы заместителя завести. Не вывезешь ты такого накала.

— Пока вывожу, а там посмотрим.

Мы допили кофе, и я пошел дальше в штаб, чтобы понять, что делать дальше.

Штаб, план командира и штурм восточного угла

Я слышал по рации и видел воочию, что командир переживал наши неудачи как личные. На него давили сверху и ставили сроки, и, пока мы были на одной линии с соседями, ситуация была под контролем.

— Ладно, «Констебль», как там пел в своей песне Бармалей?

«Крапива» подмигнул мне.

— «Нормальные герои всегда идут в обход!». Нам лучше пока не лезть в тот блиндаж. Мы пойдем отсюда, — он ткнул пальцем в крайнюю позицию, где был Женя.

— Нестандартный ход?

Он молча кивнул в ответ.

Каждый вечер командир просматривал новые видео местности, которые ему приносил «Пегас», старался менять тактику в соответствии с обстоятельствами. Он приказал мне пополнить группу «Редми» новыми бойцами и взять с утра опорник, который был за дорогой.

«Пегас» произвел дополнительную утреннюю разведку, и группа «Редми» выдвинулась к крайней позиции, которая находилась у поворота проселочной дороги. Продвигаться там было намного проще, из-за деревьев, которые маскировали продвижение группы. «Тяжи», для прикрытия наступления, накидали из гранатометов несколько залпов по украинским одиночным окопам, которые располагались по всему периметру; и группа пошла. Я попросил никого не засорять эфир, и мы с командиром стали руководить операцией. «Пегас» стал нашими глазами, а группа «Редми» — руками и ногами.

Этот квадрат держало около пятнадцати солдат противника. Группа из семи человек перекатилась через дорогу и бодро запрыгнула в траншею. Работая стрелковым оружием и гранатами в двойках, они профессионально продвигались вперед. Зажав украинцев в конце, укрепа они стали долбить их одного за другим. Как только они зачистили последний одиночный окоп, в котором отстреливался украинский боец, по ним стали бить «сто двадцатыми». Я смотрел в экран и видел, как прилетали мины, и земля разрывалась от их удара. Черное облако из осколков, дыма и огня разлеталось в разные стороны, сметая все, что попадалось на его пути. В том числе и наших бойцов.

В течение получаса все семеро получили ранения различной степени тяжести.

— «Бас» — «Констеблю»? Нужно вытаскивать их оттуда.

— Сделаем.

— «Айболит» — «Констеблю»?

— На приеме.

— Сформируй две новые группы, нам нужно занимать эту позицию, пока они назад не подтянулись. Я еще тебе пришлю людей.

— Хорошо.

— «Магазин» — «Констеблю»? Отправь пять человек к «Айболиту».

— Принял. Отправляю.

— «Горбунок» — «Констеблю»? Можешь по квадрату ударить на упреждение. Там накапливается группа противника, чтобы атаковать нас.

— Сделаем. Корректируй. Даю два пристрелочных.

Через полчаса новая группа поползла на эту позицию и стала окапываться.

Я смотрел на ход битвы через планшет «Пегаса» и видел происходящее без звука, как в черно-белом кино. По-пластунски, не поднимая головы, к траншее ползли наши бойцы, чтобы забраться в нее. Расцветая земляным цветком, беззвучно прилетает «сто двадцатая» мина. От разрыва бойцы вжимаются в землю. Несколько секунд было неясно, все ли из них остались целыми. Они начинали шевелиться, и все, кроме одного, ползли дальше. Последний боец тоже начинал шевелиться. Он осматривал себя и, обнаружив ранение, пытался отползти назад.

— Смотри, он не понимает, куда ползти.

— Может контужен?

Боец неуклюже пытался подняться на четвереньки, чтобы ползти. Преодолев пять метро, он падал и лежал, набираясь сил перед следующим рывком. К нему подползли два бойца из группы эвакуации и утянули к нашим позициям. Через десять минут бойцы группы эвакуации вытянули раненого «Редми», которого ранило в обе ноги выше колена.

— Это все не по-настоящему. «Тик-ток» какой-то… — сказал я вслух, глядя в экран.

— Что? — переспросил меня «Пегас».

— Ничего. Работаем дальше.

На «Дядю Васю» стали приносить раненых. Последним принесли «Редми». Он был бледным от кровопотери и молча лежал на носилках.

— Держись, братан.

Он молча кивнул мне и откинулся назад. Его когда-то зеленые штанины были красными. Спасти и стабилизировать его не удалось. Через час он умер.

Как только наши запрыгнули в эту траншею, украинцы, взбесившись, стали непрерывно контратаковать. Для обеих сторон это был стратегически важный участок. Видимо, их командира тоже нагибали за потери позиций, и он стал посылать своих бойцов в накат практически под свои минометы. Рубилово за эту позицию продолжалось с неиссякаемой энергией.

— «Разал», на тебя двигается группа хохлов.

Я видел ситуацию через камеру БПЛА и управлял боем в ручном режиме.

— Нет. Ты смотришь не туда! Правее голову поверни. Да!

Вот оттуда.

«Разал» родился в Краснодарском крае и имел криминальное прошлое. Он был высоким, красивым и веселым. Вернувшись несколько дней назад после ранения, он сразу ворвался в работу. Он подтянул к себе рыжего из косячников и стал его крышей. С высоты я видел, как они вдвоем отстреливаются из окопа по наступающим украинским бойцам.

— Принял, командир, — бодро ответил «Разал».

В ту же секунду рядом с ними взорвалась «сто двадцатая» мина. В ухе раздался разрыв, и я резко убрал рацию в сторону. «Разал» и рыжий были мертвы и лежали один на другом без признаков жизни.

Пока бойцы групп, которые сформировал Женя, отбивались от контратак украинцев, группа эвакуации под огнем таскала «трехсотых». «Двухсотых» мы вытаскивали в последнюю очередь. Нам удалось удерживать позиции ценой больших потерь. В тот день мы потеряли мертвыми и ранеными около двадцати пяти бойцов.

— «Констебль» — «Скарлине»? — вышел на меня боец.

К шестнадцати тридцати вечера он остался один на этой позиции. Он был из «бывших сотрудников» и, пока не сел за какое-то преступление, служил в ОМОНе.

— Я тут один. Вижу, как на меня идут три хохла. Принимаю бой. Если что…

Это было последнее, что я слышал от него по рации. В это время уже темнело и видеть, что происходит на позиции, мы не могли.

Штурм потерянной позиции

Я подождал полчаса и несколько раз безуспешно попытался вызвать «Скарлину» на связь. Быстро темнело, и я попросил «Пегаса» сделать вечернюю съемку, пока еще было видно хоть что-то. Кроме того, что там все покрытом трупами, мы ничего не увидели. По всей позиции было разбросано несколько десятков наших и украинских солдат. Окоп, в котором был «Скарлина», был завален, и я не смог разглядеть, жив он или нет. Движения со стороны противника тоже не было видно. Нужно было торопиться и принимать решение.

— «Крапива» — «Констеблю»?

— На связи.

— Связь с позицией потеряна. Я собираю группу и иду туда сам. Ставлю тебя в курс.

В это время «Бас» стал подавать мне сигналы, что тоже хочет пойти в бой отбивать эту позицию.

— Командир, тут «Бас» тоже хочет со мной пойти…

— Нет! — жестко отрезал он. — Пусть занимается своей работой.

«Бас» надулся и погрустнел. В ответ на это я пожал плечами и выключил рацию.

— Ну ты сам все слышал.

Мне нечего было добавить к сказанному командиром.

Я перебежал к «Пивбару» и встретил там Леху «Магазина», который слушал весь день наши переговоры по рации.

— «Констебль», я с тобой пойду, — сказал он как отрезал. — С командиром я все решу. Он вышел на связь и как-то легко договорился с «Крапивой». Леха оставил старшим «Деда», и мы пошли дальше.

— Короче, план такой, — стал я предлагать вариант, — по-тихому подползаем, смотрим, что там. Если что, просто забросаем их гранатами.

— Как скажешь, — просто сказал Леха.

— Если не сейчас, то завтра они опять там окопаются, и все наши старания и потери впустую.

Мне было привычно страшно идти в накат, но этот страх не обезоруживал, а мобилизовывал. Добравшись до центрального Жениного блиндажа, я забрал группу из пяти человек, которой руководил «Миннеаполис».

— О! Здорово командир-однодневка!

К этому моменту «Миннеаполис» имел уже три ранения. Как только он становился командиром группы, в первом же штурме его легко трехсотило, и он уезжал в госпиталь.

— Я же не виноват, — надулся «Миннеаполис».

— Да, я шучу!

Я хлопнул его по плечу.

— Короче, мужики. Вот четыре теплака.

Я раздал бойцам приборы ночного видения.

— Сейчас подползаем к позиции и смотрим, есть там хохлы или нет. А дальше по обстоятельствам.

— Может утром, командир? Темно очень, — от лица всех стал спрашивать один из бойцов.

— Поверь, мне тоже очень страшно. Но сейчас есть хоть один процент, что их там нет. А утром этого процента не будет. Утром придется штурмовать по новой. Смерть и ранения тех, кто «стерся» сегодня, окажутся напрасными, — спокойно объяснил я им.

Мы подползли к позициям максимально близко, и два бойца первыми запрыгнули в траншею. Я лежал и пытался в «ночник» рассмотреть тепловые сигнатуры, которые исходят от живых людей. Не было ни одного блика. Мертвые не отсвечивают.

— «Констебль» — «Миннеаполису»? Никого нет. Только темно очень.

— Хорошо, — обрадовался я.

Мы с Лехой и остальными перебежали «открытку» и запрыгнули к ним. «Скарлину» мы так и не обнаружили, и я боялся, что его рация осталась у украинцев. Он лежал дальше в одиночном окопе, который был завален трупами.

Мы нашли много оружия и взяли первый трофейный М-240 — американский штурмовой пулемет. Это был верх оружейного искусства. Если сравнивать его с машинами, то это был прекрасный спорткар. Сбоку у него был выгравирован лазером QR-код, при наведении на который ты попадал на сайт с подробной информацией о месте и фирме изготовителе.

Пулемет был практически нулевый, и именно он долго не давал нам покоя.

— Задолбали они нас этим пулеметом!

— Теперь он будет стрелять в другую сторону, — сказал Леха и, будучи любителем красивого оружия, нежно погладил его.

— Короче, мужики, отползите метров на двадцать, на край леса, и там окопайтесь, — сказал я.

Я понимал, что ставлю им тяжелую задачу: окопаться в январе месяце, в промерзшей земле, было очень сложно.

— Не спите и копайте. Потому что утром они вернутся.

Бойцы понимающе кивали.

— Сегодня нам повезло, что обошлось без боя.

— Как говориться, — продолжил Леха, — лучший бой — это бой, который не состоялся!

— Как рассветет и вас не будет видно в теплаки, нужно найти «Скарлину» и его рацию.

Группа отползла окапываться, чтобы не сидеть на пристреленных позициях, и взяла под контроль пересечение трех дорог. Оставив им пулемет, я вернулся в расположение. Мы решили подождать до утра и не перепрошивать наши станции.

Мы шли по позициям к «Пивбару» и бойцы, которые следили за ситуацией, встречали нас уважительными взглядами.

— Блин, «Констебль», красавчик! Уважуха, «Магазин», за смелость!

Для них было важно, что командир, как и они, ходит в бой и не прячется за их спинами. Мне было неловко слышать похвалу, так как особо мы ничего не сделали.

По дороге назад я сделал доклад командиру, что опорник наш.

— Принял, — сухо ответил «Крапива».

Но я знал, что он доволен работой ребят.

«Меня опять пронесло. Я жив. Интересно, сколько раз мне еще повезет? И когда это везение закончиться?», — размышлял я на ходу о себе и превратностях судьбы на передке.

Последняя неделя была изматывающей и адской, но мы по-прежнему здесь и даже продвигаемся вперед.

Адреналин и рассказы про разведчиков

Когда я вернулся на «Дядю Васю» и попытался уснуть, адреналин, бурлящий в крови, не позволил это сделать. Адреналин — нейромедиатор, отвечающий за стрессоустойчивость. Под воздействием опасности он вбрасывается в кровь, и сосуды, ведущие к сердцу и в мозг, расширяются и дают стойкое ощущение, что ты видишь и слышишь намного лучше, чем в обычном состоянии. Уровень психической энергии и активности стремительно возрастает до уровня «Крепкий орешек». Расслабиться в таком состоянии не представляется возможным. Несмотря на все уговоры и настояния медиков, уснуть в этом состоянии я не смог.

Как только я садился и переставал общаться, мозг начинал беспокоиться о потерянной рации.

Чтобы не сидеть без дела, я занялся подсчетом раненых и убитых и стал связываться с командирами групп. Эта процедура, в отличие от хаоса первых недель, стала автоматической. В конце дня командиры групп докладывали мне о потерях и пополнении, а я фиксировал это в своих записях. После этого они дублировали эти сведения дежурному по связи, перечисляя ему позывные, номера жетонов и оружия. Это дисциплинировало командиров и позволяло быстро восполнять потери. Когда Женя докладывал о потерях, он всем нам сообщил грустную весть.

— Боец с позывным «Щенок» — наша любимая собака — погиб сегодня при минометном обстреле. Не успел спрятаться и его посекло осколками.

Животные на войне — это всегда печально. Родившись в домашних условиях, живя среди людей, собаки и кошки не понимали, что происходит — почему их хозяева, спешно покидая свои жилища, оставляют их на произвол судьбы. В силу инстинктов и желания выжить они быстро учились приспосабливаться к естественной среде и добывать себе пропитание среди разрушенных населенных пунктов. Самой доступной едой для бездомных животных становились мертвецы, которых забыли похоронить. Некоторым животным везло больше. Они прибивались к боевым подразделениям, которые кормили их. Но таких было мало. И это тоже не гарантировало выживание. Если группа была на передке, то вероятность погибнуть от мины или стрелкового оружия у животного была такой же, как у любого бойца.

Я помаялся около часа и присел у печки, чтобы послушать местные байки и попить кофе. Я подошел в тот момент, когда обсуждали награждение бойцов соседнего подразделения разведки.

— Такая новость тут. Одному нашему лично Владимир Владимирович медаль «За Отвагу» вручил, — поделился новостью «Кусок». — У нас в РВ воюет. Командир группы. «Абрек» позывной.

— У вас вообще все не как у всех, конечно.

— «Конг» нас любит, — согласился подошедший «Шварц». — Постоянно нам говорит: «Вы лучшие». За шевроны и жетоны украинские ништяки всякие дает.

РВшники были намного более сплоченным подразделением, чем все остальные. «Бас» постоянно общался с ними и имел там несколько приятелей, через которых мог достать то, чего не было у нас. Особенно помогал нам боец с позывным «Беда». Настоящий воин. Решительный, смелый и простой в общении.

— Прикинь, у них и «Сникерсы» там, и энергетики есть. Они сами скидываются и покупают, — негромко говорил мне «Бас». — Такой коллектив дружный. И шевроны «Конг» отличившимся дает. Я первый шеврон вагнеровский на их Кашнике увидел.

— А за что «Абреку» медаль дали? — поинтересовался я.

Мне было интересно, что нужно сделать, чтобы тебя наградили.

— За ДК. Когда ДК штурмовали, он там сильно отличился.

И группу в штурм водил, и взяли они его красиво. Да, в принципе, не только за это, а вообще. Он у них там легенда. Он там пер, так пер!

Награда бойца шевроном

Если «Бас» говорил о ком-то уважительно, это само по себе многое значило. Чтобы добиться его уважения, с его высокими требованиями к себе и другим, нужно было постараться.

— Его, кстати, чуть снайпер не застрелил на нашей дороге до «Труб», — с удивлением заметил Серега. — У него каска была такая безухая. Он стрелял там из пулемета. Одиночными с оптикой. А снайпер влупил ему прямо в тыкву, но каска спасла. Уже, видимо, пуля на излете была. Конечно, если бы поближе было, то там шансов никаких.

— Контузило?

— Угу. Короче, он рассказывал: пуля вышла, голову не задела, но лампочку здорово ему встряхнула.

Я посидел немного у печки и пошел прилег на свое любимое место, в надежде уснуть. Сна не было, но и бодрости тоже. Это было дурное состояние, во время которого обострялись страхи и паранойи. Едва дождавшись рассвета, я стал торопить пацанов с поиском рации. Если бы мы ее не нашли, пришлось бы заморачиваться и перепрошивать все станции на передке.

«Бренди»

— «Констебль», мы нашли ее, — сообщила мне по рацию новость, принесшую огромное облегчение. — «Скарлина» «двести».

В голову прилетело два осколка. Наверное, даже не мучился. Мгновенная смерть. Станция вся в крови, но она тут.

Пока они собирали украинские трофеи и оружие наших «двухсотых», начался минометный обстрел. Осколком ранило нашего бойца с позывным «Бренди». Это он в Попасной наладил торговые отношения с подразделением «Ахмат», у которого мы выменивали продукты на наши пайки. Когда его тащили, мне с коптера казалось, что ему оторвало ногу, но на «Дяде Васе» стало ясно, что это просто открытый перелом и ногу можно спасти. Его стабилизировали и отправили дальше.

— Обидно, командир, — говорил он мне, — все время в тылу как инструктор, и вот первый штурм и сразу ранение. Даже не повоевал толком.

— Мы взяли важный укреп. В том числе это твоя заслуга.

А сколько пулеметчиков ты научил! — старался я, как мог, поддержать его. — Подлечишься и вернешься.

— Обязательно вернусь!

Он схватил мою руку и сильно сжал ее в крепком рукопожатии.

Я заметил за собой такую особенность, что стал ассоциативно связывать отдельные бои с конкретными бойцами. Создавалась иллюзия, что каждый штурмовик создан для какой-то одной задачи. Вот он живет тут. Воюет. И неожиданно для себя и других совершает что-то из ряда вон выходящее. И взятие того или иного укрепа в моей памяти навсегда связывается с его именем.

«Если смотреть шире, то многие народы в отдельные исторические периоды своего развития вдруг начинали доминировать над своими соседями. Они из маленького, ничего не значащего племени превращались в значительную силу, постепенно разрастаясь до империи. Латиняне с их Римской империей, македонцы и греки, древние египтяне, которых не нужно путать с современными. Турки-османы, а до них другие тюркские народы под предводительством Тимура. Монголы Чингиз-хана, германцы, французы при Наполеоне, испанцы, англичане и голландцы с их непомерными колониальными аппетитами. И, конечно, славяне, создавшие Древнюю Русь, а, впоследствии, Российскую Империю. Сейчас для себя, эту роль себя выбрали Соединенные Штаты, которые являются современной копией Римской Империи. Относительно молодое и поэтому борзое государство, которое, как подросток, пытается заявить о себе в истории. Но многие с этим не согласны и поэтому идет противостояние — как и во все времена и эпохи. Народ приходил, развивался, достигал апогея, растрачивая свои потенциал и энергию, и уходил в вечность. Кто помнит империю майя, ацтеков, хеттов и сотен других народов, о которых не осталось никаких воспоминаний? Только историки и любители подобной информации. В рамках истории этот конфликт, а тем более взятие небольшого городка Бахмут, не представляет никакого особого значения. Проходная битва в гражданской междоусобице двух некогда дружных государств. Но на уровне рядового участника это огромнейшая трагедия», — улетал я, как обычно, в свои размышления.

Этот день в моей памяти навсегда связался с именем инструктора-пулеметчика «Бренди» из Татарстана. Его пулемет, как и все остальное оружие, группа эвакуации вынесла вслед за ранеными.

Удержание позиции

Основной задачей было удержать эту позицию и не дать украинцам забрать ее обратно. Второстепенные задачи решали группы эвакуации: вынести всю трофейку, документы и наших «двухсотых», которые находились на позиции. Украинцы методично били по позициям и мешали углубиться и закрепиться на них. Я собрал несколько групп по три человека и отправил их туда.

— Пацаны, в каждой группе есть опытные бойцы, но я еще раз объясню, как стреляет миномет. Миномет делает несколько выстрелов и меняет позицию. На это у него уходит время.

То есть вам нужно затаиться, выждать, пока он сделает свои выстрелы, и рывком проскакивать «открытку». Три-четыре выстрела. И рывок!

Они кивнули и пошли пробиваться за дорогу.

Днем не было смысла рисковать жизнью бойцов. Я договорился с командиром, что мы подтащим все собранное к краю дороги, а ночью перетащим их на «Дядю Васю». Командир согласился с моей логикой, но все равно подгонял меня с эвакуацией. У нас с ним выработалась определенная манера общения. Обычно, когда он начинал орать — а орал он практически всегда — я не воспринимал это на личный счет, а понимал, что он так привык. Его крики с отборными матами не задевали, а даже веселили своими оборотами и неожиданными вставками. В ответ на мое предложение перегруппироваться в течение дня, он предлагал мне и всем окружающим совокупиться во все мыслимые и немыслимые места, со всеми животными, реального и фантастического мира.

— Командир, дай мне два часа? — выслушав его тираду, просил я.

— Не больше! — отвечал он и добавлял очередную порцию отборнейшего русского мата, видимо, используя его для маскировки передачи важных стратегических данных.

Три дня ни мы, ни ВСУшники не предпринимали никаких активных действий кроме укрепления обороны и пополнения личного состава. За три дня мы вынесли с этого пяточка все оружие и всех погибших. Мы ждали подходящего момента, чтобы двигаться дальше. В такие моменты у меня обострялась моя любимая паранойя насчет диверсантов. Еще с тренировочного лагеря я запомнил историю, которую рассказывал инструктор, который брал Попасную и «Железный лес». Он говорил, что пленные предупреждали, что в Бахмуте, нас будет ждать неприятный сюрприз. В моей голове эти рассказы совместились с рассказами РВшников о том, что все Опытное пронизано подземными ходами, связывающими отдельные дома и постройки. Я тревожился, что под нами накопаны туннели и катакомбы, по которым к нам крадутся спецы противника, чтобы вырезать нас тихой донбасской ночью.

Перед нашими позициями был яблоневый сад, в котором пацаны нашли дыру, из которой шел пар. Если мы бросали туда гранату, то она взрывалась где-то глубоко под землей. Но эта паранойя имела один несомненный плюс: она постоянно держала меня в тонусе и не давала расслабляться. Эта тревога обострялась благодаря опыту чеченской компании. В режиме «война» я начинал думать, как диверсант и наделял этими же свойствами противника. Я представлял, где бы я сам сделал засаду и устроил ловушку. Я привык к тому, что враг — это ваххабиты, которые были мастерами диверсионной работы. Я был уверен, что украинцы должны действовать так же. Благодаря дерзости, хитрости и нестандартным ходам ваххабиты вырезали наших солдат целыми взводными опорными пунктами.

— Краснодар! — крикнул фишкарь и выдернул меня из моих воспоминаний о Чечне.

— Луганск! — автоматически ответил я и пошел дальше.

«Настоящий пацан должен быть немного на измене!» — думал я, но никому не рассказывал про свои опасения и ДРГ-фобию. Я боялся, что они сочтут меня сумасшедшим и будут шептаться за моей спиной: «Прикинь, братан, а «Констебль»-то от страха кукухой двинулся!».

Газовая атака

Утром я проснулся в коморке на «Дяде Васе», где прилег на пару часов, от беготни и криков, которые доносились из большого помещения подвала. Я вышел туда и испугался. Все, кто там находился, зажимали лицо какими-то тряпками, а часть людей была в противогазах. Наши медики, во главе с «Шварцем», пытались выбежать наружу и чуть не сбили по дороге «Баса», который посторонился, пропуская их, и стал с удивлением рассматривать происходящее.

— Прием! Прием! — истерично орал в рацию «Кусок», — нас тут травят газом! Что нам делать?! Мы умираем.

— Вот ты «Рембо»! — заржал «Бас», глядя на «Куска», — рассказывал тут, как с двух рук практически стрелял, а тут газком потянуло и запукал.

«Кусок» с удивлением уставился на него и не понимал, что делать.

Я принюхался к воздуху и почувствовал какой-то неприятный запах.

— Да это я тут газовую гранату взорвал наверху, — крикнул мне Серега. — А они тут видишь, что устроили. Вояки.

Он осмотрел помещение и с довольной улыбкой крикнул:

— Отбой, бойцы! Это были учения по гражданской обороне. Зато теперь понятно, кто умеет противогазами пользоваться, а кто нет.

Сверху зашумело от нескольких минометных прилетов и стихло.

— Что за газовые гранаты? — удивился я.

— Да вот.

«Бас» протянул мне необычного вида гранату.

— Я выше поднялся и взорвал ее, и, видимо, тут немного потянуло им. А они наложили уже полные штанишки.

— Так нас не травят? — все еще не мог поверить «Кусок».

— Ааа!.. — простонал «Бас».

Глядя на «Куска», он схватился за горло и скорчил гримасу, делая вид, что задыхается и умирает. Но вдруг подмигнул мне и засмеялся.

— Да кому вы нужны? Сидите тут безвылазно и в баночку писаете.

Я улыбнулся глядя, как бойцы осторожно снимают противогазы и принюхиваются к воздуху, еще не веря, что тревога была ложной.

В подвал стали возвращаться те, кто успел выбежать, и, когда узнавали, что никакой газовой атаки не было, облегченно улыбались и рассаживались вокруг печки. Я заметил, что у «Шварца» рассечена бровь, когда он вернулся.

— Зацепило?

— Да не… Это я ему дал из своей СВД выстрелить. Там просто нет наглазника, и он себе бровь разрубил.

— Это метка снайпера, — пытался пошутить «Шварц».

— Угу… Метка чепухи, — зло пошутил Серега. — В плен теперь не попадай, а то сразу тебя обнулят как снайпера.

— Доброе утро, — сказал я Сереге и пожал руку. — Веселишься?

— Да, с этими и кино не нужно. Такие тут собрались терминаторы.

Он оглядел подвал.

— Нужно готовиться: командир мне сказал присмотреть помещение под новый подвал уже ближе к передку. Тут опасно. Украинцы, я уверен, давно тут все вычислили и могут «Хаймерсом» сюда ударить. Тут порой до ста человек толчется. Вы, медики, «тяжи», обогрев, раненые, пополнение… К тебе там со «Шкеры» пришлют чувака — «Птица» сказал, в помощь тебе. Позывной «Кодекс». Он со своими новое место поможет оборудовать.

— Понял. А что смотреть?

— Подвал какой-то в Опытном, чтобы все поместились.

— Разведаем. Если что, у «Беды» спрошу, он там все знает.

Едва все пришли в себя и вернули на место противогазы, которые никто до этого не брал ни разу, в комнату ворвался боец с «Пивбара».

— Нас там травят газами! Срочно нужны противогазы! «Дед» сказал срочно принести на всех!

Уставившись на него, мы все дружно заржали. Боец оторопел и не понимал, что происходит.

— Вон они в углу. Бери, сколько хочешь.

«Кусок» показал ему на гору противогазов в углу.

Кто-то из тех, кто был тут, стали объяснять ему, что тревога была ложной и радио «Зека-FM» передало неверную информацию, но он все равно взял десять противогазов и унес их на «Пивбар».

— Ложная, неложная, а приказ есть приказ.

— Молодец, — поддержал я его и пошел с ним, заодно прихватив заряженные аккумуляторы для станций на передок.

Подготовка к атаке на лес

Мы основательно укрепились за четыре дня на новой позиции, которая контролировала перекресток на краю садов. Заново откопали и укрепили блиндажи и окопы, которые остались от ВСУ. Сады, видимо, существовали еще со времен СССР и, несмотря на запущенность, росли стройными рядами. Между плодовыми деревьями бурно разрослись густые кустарники, которые были изрыты одиночными окопами. Проселочная дорога в этом месте делала резкий изгиб в виде буквы «Z» и шла строго на север в сторону Бахмута. Дальше по этой дороге находился мощный опорник украинцев, упирающийся с запада в противотанковый ров, из которого нас выбили неделю назад. От нашей позиции до этого опорника оставалось пройти двести пятьдесят метров.

Лес, который находился за этой точкой, был стратегически важен. Через него шла вся подпитка позиций, которые мы штурмовали с момента захода сюда. С его внешней стороны, которая была обращена к Клещеевке, шла проселочная дорога, по которой поступало все снабжение. За лесом находился пруд, река Бахмутка и дорога, которая шла в сторону Мариупольского кладбища. С той стороны леса, которая была обращена к нам, располагалась линия обороны с тремя укрепами, которую нам и предстояло штурмовать.

От завода «Рехау» и до этого леса мы за полтора месяца преодолели два эшелона обороны. Третий эшелон был в проклятом рву, который мы уже брали и теряли два раза. План командира сводился к тому, что нам нужно двигаться и брать этот большой опорный пункт на краю леса с двух сторон. Одна группа будет опять пробиваться по рву и брать большой блиндаж, чтобы после продвинуться дальше, а вторая пойдет на север и зайдет к ним в тыл. За это время мы пополнили состав групп, дали возможность пополнению адаптироваться на передке и скоординировали с «Горбунком» артиллерийскую поддержку. Мы решили брать блиндаж так же, как и в прошлый раз — после обстрела из ста двадцатимиллиметровых минометов.

Володя на неделю переселился на передовую, чему был несказанно рад, и пристрелял все необходимые нам точки. Жил он на «Дяде Васе», где ему оборудовали спальное место. Человек он был храбрый, открытый и легко входил в контакт с новыми людьми. Они быстро идентифицировались с «Басом» как свои и стали много общаться по организации работы и боев.

Володя, по своему обыкновению, брал с утра десять «морковок» для РПГ и выдвигался на передовую, чтобы пострелять, поучить бойцов работать с гранатометом и, заодно, лично скорректировать своих «тяжей». Пристреливался он мастерски и из всех нас был самым опытным профессиональным военным, не считая командира.

— Привет, Костя, — обратился он ко мне придя на мою позицию.

— Здорово. Ты на охоту?

— Да. И заодно бойцов твоих подучу, как РПГ пользоваться. Тут же без них никуда. Это карманная артиллерия.

— Согласен. Я как-то все забываю про них.

— Мне еще Серега тут «Шмель» подогнал — хочу его опробовать. Посмотреть, насколько он эффективный и какие у него реальные тактико-технические характеристики, — с энтузиазмом стал рассказывать мне Володя. — Может, как раз при предстоящем штурме и попробуем?

— Да кто же тебя штурмовать отпустит? Ты же командир.

— А мы по-тихому.

«Горбунок» подмигнул мне.

— Ты же меня не сдашь командиру? — шутил он.

За этот день он связался с минометчиками из ВДВ, которые нам помогали огневой поддержкой, сделал все необходимые расчеты и подводки, координируя АГС и СПГ, и доложил по рации, что готов к штурму. Недаром, когда я получил на Новый год свой наградной томагавк, командир вручил ему внутреннюю награду ЧВК «Вагнер» — «Кувалду Вагнера».

Штурм рва и опорников в лесу

«Пегас» с утра поднял свою птичку в небо и стал координировать работу артиллерии, которая стала интенсивно обрабатывать большой блиндаж во рве и главный укреп на краю леса. Затем огонь перенесли на окопы с пулеметными гнездами, которые шли по периметру леса, и на сам лес. Благодаря десантникам и слаженной работе команды «Горбунка» мы эффективно обработали украинцев.

— Вот, смотри, в квадрате «XY» их группа эвакуации складирует «трехсотых». Скорее всего сейчас туда подтянется машина, — передавал я Володе данные о передвижении украинцев после нашего обстрела.

— Принято. Жду команды.

— Подъехала. Накидывайте! — командовал «Пегас». — Есть попадание! Группа эвакуации легла. По-моему, один «двести», — тут же сообщал он.

— «Пегас», ты из нас самый главный маньяк. Убил больше всех людей уже, — комментировал его действия командир по рации.

— А на вид и не скажешь, — добавлял «Горбунок».

Я видел, что «Пегасу» было приятно слышать, как его хвалят. У него действительно получалось делать то, чему он научился на войне. За эти полтора месяца его мастерство вышло на новый уровень и ему можно было присвоить звание «Ас Вагнера»!

В течение дня Володины «тяжи» продолжали работать по украинским позициям. Кошмарили их и «стирали» личный состав. В ответ украинцы занимались тем же самым. Шла непрерывная дуэль «тяжей» и минометов. На ночь дуэль стихала, чтобы утром начаться снова.

Днем была разбита и наша эвакуация. Сереге пришлось опять доукомплектовывать свои группы из пополнения. Вечером я вернулся в подвал и встретил там Андрея «Древнего» — помощника «Баса» — и вернувшегося после госпиталя «Дилемму».

— Здорово! — поприветствовал я их. — Спасибо, что помогли сегодня… Как, впрочем, и обычно. Слышал, вам тоже досталось сегодня?

— Да… Погиб один наш товарищ. Ноги оторвало. А трем осколками посекло ноги, как обычно. «Бас»-то там ни при чем. Он просто испугался и не в ту сторону побежал и давай кучковаться с вашими. А бьют, сам понимаешь, где есть скопление людей. Вот его и убило, — стал он почему-то выгораживать Серегу.

Так закончился еще один рабочий день третьего взвода седьмого штурмового отряда ЧВК «Вагнер» работающего между поселками Опытное и Клещеевкой.

На следующий день с самого утра мы задействовали всю нашу мощь: два расчета СПГ, два расчета АГС, трофейные пулеметы и два минометных расчета соседей. Володя грамотно подвел минометы десантников, и на третьем залпе они накрыли большой блиндаж во рве.

— Есть попадание! Все в яблочко! — заорал от радости «Пегас». — «Констебль», можно заходить.

И пацаны пошли по рву ровно с востока на запад. Пятерка, разбившись на две штурмовые двойки, броском запрыгнула в окопы и в третий раз взяла большой блиндаж. В последнем маленьком блиндаже, который был дальше, забаррикадировался украинский десантник и отказался сдаваться. Его закидали гранатами и, не задерживаясь, пошли вперед.

— «Констебль» — «Мегатрону»? Мы тут взяли пленного.

Он раненый.

— Давно пленных не было. Одного отправь, пусть на подвал его тащит. А сами дальше двигайтесь.

Я смотрел через планшет, как они зачистили все блиндажи, досмотрели убитых и отправили пленного, документы и гаджеты ВСУшников назад, а сами стали продвигаться по рву. Наблюдать через планшет за боем было тревожно и интересно. Эмоционально я очень сильно переживал за них, но рационально я понимал, что для меня это безопасно.

Я не там. Для них это была не игра, а реальный бой, в котором на кону находится самое дорогое, что есть у человека — его жизнь. В любой момент каждый из них мог потерять ее и отправиться на «Аид».

У человека есть масса адаптационных психологических защит, которые помогают на время боя забыть о смерти. Во-первых, это невозможность концентрировать свое внимание на нескольких объектах, когда сознание не может одновременно помнить о смерти и сосредотачиваться на ежесекундных задачах в бою. Сознание больше похоже на луч фонаря в темной комнате, которое способно сконцентрироваться только на том, что является самым важным на данный момент. И если в бою ты будешь думать о смерти, тебя парализует ужас, и ты погибнешь. В бою нужно собрать все свои органы восприятия — слух, зрение, обоняние, осязание — на данном моменте, чтобы быть готовым прятаться или нападать. Для усиления этого, в бою работают парами: один идет впереди, а второй кроет его и страхует. Когда первый отстрелялся, он уходит назад для перезарядки, а второй становится первым и начинает вести пару.

Во-вторых, адреналин, норадреналин и кортизол, которые позволяют усилить концентрацию, притупить боль и увеличить физические и психологические способности человека. В-третьих, у человека есть психологические защиты, которые не позволяют ему воспринимать реальность такой, какая она есть на самом деле. И, вместо того чтобы признать неоспоримый факт, что на войне нет ни одной защиты, которая бы гарантировала выживание, мы начинаем вытеснять эту ужасную реальность и прикрываемся детской верой в то, что я особенный и моя жизнь важнее, чем жизни других. Что некая справедливая и высшая сила обязательно спасет именно меня, а не врагов. Но в реальности я много раз доставал из карманов «двухсотых» ладанки, иконки, амулеты и заговоры от смерти.

Ребята, которые были в бою, максимально старались выжить, а для этого им нужно было максимально хорошо уметь убивать врагов. В принципе, это вся правда, к которой сводится политика для штурмовика. Во время боя все остальные аргументы отходят на второй и последующие планы. Да, идеологическая составляющая добавляет мотивацию, которая может двигать солдатом в бою. Но основной силой остается инстинкт выживания и желание побеждая противника.

Наблюдая за тем, как они продвигаются по рву, я вспомнил наш недавний разговор с Володей об особенностях «Проекта К» и наших бойцов, которых набрали из мест лишения свободы.

— Когда нас, БСников, привезли и смешали с «черноходами» — конечно, были те, кто начал свою привычную песню: «вы “менты”, а мы нет». Им инструктора быстро объяснили, что на этом долго не проживешь, и что у нас единственный выход — помогать друг другу, — рассказывал мне «Горбунок», когда мы общались в подвале про специфику наших бойцов. — Почему наши мужики и весь проект «К» прет? Почему он, не побоюсь этого слова, стал самым удачным проектом «Вагнера»? — гипотетически спрашивал Володя и тут же сам отвечал на поставленный вопрос: — А потому, что все мужики с характером. Люди, которые привыкли выживать в самых трудных ситуациях, не имея ничего, это не просто бойцы, это ниндзя.

— Да, половина из них, конечно, рукастые и сообразительные, но вторая половина… — возражал я ему. — На этот момент под твоим руководством всего десять человек, а под моим сто.

— Возможно. Но смотри. Люди, привыкшие выживать и добиваться своей цели любыми путями, несмотря ни на что, просто могут тут использовать свои навыки, — продолжал рассуждать он, приглашая меня согласиться с его доводами. — У людей нет страха, а есть задача и они ее выполняют. Им как бы все равно, как ее выполнить. Второе — это то, что им стремно быть трусами. Я думаю, что это один из мощных факторов, который играет огромную роль. Чтобы записаться, нужны яйца, и они проявлялись еще в зоне.

— Или отсутствие реального представления о том, что тут будет происходить. Думаешь, многие просто не понимали, куда они попадут?

— Те, кто с такой мотивацией — я думаю, у таких больше шансов погибнуть, чем у тех, кто с характером. Этим выживать проще.

— А дисциплина? Без нее же никак, ты же знаешь.

— С этим должно быть, как нам в зоне говорил Евгений Викторович… Не уверен, что дословно скажу, но суть была такая: «когда ты, допустим, передумал перед тем, как сесть в машину, это не стремно. Но когда ты сел в машину, приехал воевать, и вдруг включил заднюю — ты стал заднеприводным. Вот тогда уже извини». Не было никаких сказок. Не знаю, как вам в Молькино, а нам изначально сразу сказали: «Ребята, вы едете в жопу. Жопа будет большая, и вам будет тяжело. Вернутся не все, но оно того стоит».

— И Вэшники и Кашники решили попробовать, насколько глубока жопа. И насколько это того стоит. Потому что мы оба тут добровольно, и никто не был виноват, что мы сделали свой выбор.

От воспоминаний меня оторвал боец, который притащил подраненного пленного украинца. У него была простреляна нога и была сильно посечена осколками рука. Пока медики оказывали ему первую помощь, бойцы, которые за последнее время потеряли много своих близких кентов, стали вымещать на нем злость и доставать его. Я видел, что пленный украинец уже готовится к тому, что его тут начнут пытать и калечить.

Они собрались у каморки медика и стали заставлять его кричать лозунги.

— Хохол! Ори: «Слава России!».

— Ори: «“Зеля” пидор!».

С одной стороны, я понимал их. Они бегали под огнем, выносили своих мертвых и раненых товарищей, видели, как они погибают. Они были не просто злы: сегодня они ненавидели украинцев и хотели выместить свою ненависть хоть на этом раненом. Тем более вчера одного из бойцов эвакуации — «Безу» — застрелил снайпер. Но мне еще с Чечни было понятно, что издевательства над беззащитным противником не красит воина.

— Хватит его доебывать! — прикрикнул я на понятном для них языке, который они слышали лучше всего. — Отойдите от него!

Я посмотрел на медиков.

— Давайте латайте его быстрее, и пусть его везут в штаб.

Они подавили свои чувства и нехотя оставили его в покое.

Я видел, что теперь они злятся на меня, потому что я забрал у них их законную добычу, которую они хотели растерзать. Чувство злобы и ненависти, вызывающее на войне агрессивное поведение, трудно контролировать. В бою без него никак. Если ты хочешь побеждать, ты должен ненавидеть врага и желать его смерти. Ненависть — это твой ресурс. Недаром еще Константин Симонов писал в стихотворении «Убей его!»:

Труднее было выключать эту всепоглощающую ненависть после того, как бой заканчивался. Это была очень сложная человеческая задача — использовать ненависть и злость как инструмент и не давать ей поглотить тебя целиком. Не позволять ей выжечь и исковеркать тебя как личность. Украинцы, будучи потомками того же народа, что и мы, отвечали нам той же монетой. Их ненависть и желание убивать москалей и русню порой в разы превосходили нашу. Но у ненависти есть обратная сторона. Ненависть ослепляет и выключает рациональный подход к процессу работы. Из-за нее солдаты теряют объективность и бдительность. Война — это рациональная профессия с эмоциональной подпиткой мотивации.

Продолжение штурма

Группа «Мегатрона», с его космическими трансформерами, быстро продвигалась по рву и в течение получаса вышла на наши старые позиции, где была накручена колючая проволока.

— «Пегас» — «Констеблю»? Наведи «Горбунка» на край леса. Мои уже в ста метрах от него, где колючка натянута. Там у них позиция сильная. Они мою группу подавляют сильно.

— Принято.

— «Мегатрон» — «Констеблю»? Доски или бушлаты на проволоку накидайте и по ним ползком!

— Попробуем.

— Не нужно пробовать, нужно делать! — подбодрил я их. — Давай, наседайте на них. У вас задача там закрепиться.

— Сделаем! — более уверенно ответил предводитель трансформеров.

«Мегатрон» был из зоны для бывших сотрудников.

До зоны он служил в армии и был старшим лейтенантом связи. Это лицо бросалось в глаза и не соответствовало тому месту, в котором он оказался. Он напоминал мне Андрея «Эрика», которого ранило в первые дни. Он пришел с тем же пополнением, что и Володя «Горбунок». Не представляя, как он может стать штурмовиком с таким лицом, я оставил его в эвакуации. В какой-то момент из-за больших потерь мне пришлось выдернуть его оттуда и сделать командиром группы. Наличие военного образования и опыта армейской службы давали надежду, что он справится. Буквально с первых дней он своими действиями доказал, что я заблуждался на его счет. За этим наивным лицом скрывался талант руководителя и командира. Он четко и грамотно выполнял поставленные задачи и командовал видавшими виды заключенными. Его внешность никак не мешала его профессионализму и личной храбрости. Он стал для меня особенным бойцом. Я относился к нему как к младшему брату, за которого мог гордиться.

Володя договорился с ВДВшниками, которые помогали нам минометами, о временном безлимите на боеприпасы и разошелся на полную. Наши «тяжи» совместно с ними стали крыть укреп из АГС, «Сапогов», 82-х минометов и сто двадцатимиллиметровой установки «Нона». Я видел через камеру квадрокоптера, как забегали их группы эвакуации, вынося «трехсотых». 24-й ОМБр были достойными противниками и, если бы не эта непонятка с их национализмом, мы могли бы отлично понимать друг друга как воины.

«Национализм как идея — это, конечно, ущербная идеология. О том, что ты великая нация, может кричать только нация, у которой врожденный комплекс неполноценности. Нация, которой нечего предъявить другим народам в виде своих реальных достижений. Той нации, которая реально играет важную роль на мировой арене, достаточно простого уважения к самой себе и действий, которые и говорят другим о ее величии. Ей нет нужды доказывать что-то словами. За нее говорят ее дела и история. По-настоящему сильная нация не нуждается в пропаганде. Как говорил апостол: “Я проповедую благую весть! И иногда я делаю это словами”».

Я размышлял наблюдая, как мои бойцы из другой группы под командованием «Миннеаполиса» идут с юга на север — от позиции Жени «Айболита» — и приближаются к этой же позиции вдоль садов.

«Русский давно стало вненациональным понятием.

Русский — это тот, кто думает и разговаривает на русском языке. Поэтому те ВСУшники, которые воюют за Украину и, при этом, думают и разговаривают на русском, на самом деле воюют сами с собой. Со своей идентичностью. А это внутренний конфликт».

У бойцов из 24-й ОМБр никакого внутреннего конфликта не было. Это были те самые идейные украинцы, потомки тех, кто воевал с поляками и советской армией. Бились они самоотверженно.

Время приближалось к четырем вечера, а группа «Мегатрона» по-прежнему рубилась с украинцами, упершись в мощный укреп на краю леса, за которым находился еще более мощный укреп в лесу. Оборона здесь у противника готовилась годами.

Группа, которая продвигалась с юга, тоже смогла выбить и взять несколько окопов, перебив всех, кто там находился. По ним стал работать миномет, и командир-однодневка «Миннеаполис», продержавшись на этот раз три дня, получил осколочное ранение под лопатку. Осколок зашел ему сбоку броника.

— «Констебль» — «Артеку»? «Миник» «триста» тяжелый. Командование принимаю на себя. Позывной «Артек».

— «Будь готов»!

— Что? — не понял меня «Артек».

— Ничего. Проехали.

Ему было всего двадцать три года, и он, как и я, не застал пионерию и естественно не знал девиза и отзыва пионеров: «Всегда готов!». Но он был хороший и умный паренек и уже успел себя зарекомендовать как смелый и дерзкий боец.

— Короче… Ваша задача — продвигаться вперед. И, когда вы упретесь в проселочную дорогу, попробовать перескочить ее и зайти в тыл опорнику, у которого идет бой.

Я говорил это и мне становилось грустно, потому что я был уверен, что посылаю его на верную смерть. Задача, которую перед нами поставил командир, была рискованной и не решалась с одного наскока. Я знал, что у дороги их встретит плотный огонь, возможно, из крупного калибра, и вся эта группа вместе с «Артеком», взявшим на себя командование, может погибнуть.

«Артек»

Пока они продвигались вперед, стало смеркаться. Трое бойцов из группы «Артека» потерялись по дороге в лесополосе, а он сам и еще один боец с ним вышли к дороге, на которой было пусто.

— «Констебль», мы у дороги. Но нас всего двое, — вышел он на связь. — Тут тихо пока, и никого нет. Что дальше?

— Так… — удивился я, что с той стороны их никто не встретил огнем и стал направлять их: — Короче, перескакиваете дорогу, и пусть твой боец кроет тебя, если с запада попрет подкрепление. А ты иди на звук боя. Пробирайся вдоль насыпи в тыл к украинцам и выходи оттуда на связь.

Я отдал приказ сам не понимая, что будет происходить дальше.

— Командир. Я в тылу укрепа. Вижу… раз, два, три… семь хохлов. Могу вступить в бой.

— У тебя автомат с «банкой»?

— Да.

— Братан, постарайся убить там, как можно больше…

«Пегас» поднес мне в этот момент планшет, и я увидел «Артека», который сидел сзади украинских десантников за насыпью.

— Только не торопись, братан. Постарайся сразу не сладиться. Давай. С богом.

Сказал я ему и подумал: «Пизда ему, конечно».

«Артек», пользуясь тем, что все внимание украинских бойцов было приковано к группе «Мегатрона», осторожно выполз на насыпь и начал убивать их по одному, как в тире. Сначала он убил двух ближних к нему бойцов и перешел к следующим.

С такого расстояния автомат Калашникова легко пробивал бронежилеты украинцев, выбивая из них белые облачка. Умирая, украинцы даже не понимали, что они уже мертвы. Их смерть была внезапной, а потому легкой. Они продолжали воевать с теми, кто был перед их позициями, а «Артек» стрелял и стрелял по ним, меняя, по мере надобности, магазины. Закончив, он спустился к ним в траншею, снизил силуэт, и, как в компьютерной игре, стал переходить от одного к другому, добивая их одиночными выстрелами. Я не мог поверить своим глазам.

— Эмпатии ноль. Психопат, — поставил я ему диагноз наблюдая, как он аккуратно и методично контролит всех на своем пути, стараясь не повредить оставшиеся бронеплиты и каски.

— Цирк какой-то!

Я посмотрел на «Пегаса» и тех, кто наблюдал за происходящим через мое плечо.

— Ему героя давать нужно, — прошептал кто-то у меня над ухом. — Сам опорник взял.

— «Констебль»? — шепотом вышел на связь «Артек». — Я их перебил, но тут еще два походу, в отдельном окопе. Что делать?

— Свяжись с группой «Мегатрона», и скажи им пусть тихонько подтягиваются.

Все это время мне казалось, что это происходит во сне, а не наяву. Как такое может быть, что один человек просто приполз и захватил укреп, который мы не могли все вместе взять месяц? Я слушал и видел его, и мне казалось, что этого не может быть.

«Артек» осторожно подполз к окопу украинцев и почему-то вышел на связь не со мной, а со своим непосредственным командиром направления, который был для него старшим наставником.

— «Абакан»? Тут еще пару хохлов, а у меня всего один магазин. Что делать?

— Ну и вали их.

— Хорошо, — выдохнул «Артек», получив наставление от старшего брата.

Он подполз и убил и этих двоих. Группа «Мегатрона» в это время заблокировала выход из блиндажа, в котором находилось еще шестеро украинцев, и взяла их в плен.

— «Констебль»? Мы взяли шесть пленных.

— «Артека» там по ошибке не убейте! Его именем улицы в городах называть нужно! А этих свяжите и сюда ведите, пока их свои же не обнулили.

Едва я успел это сказать, как по ним стали стрелять с позиции, которую мы называли «Остров». Эта позиция находилась на искусственной возвышенности, которая возвышалась через поле и состояла из пород, добытых из шахт.

— Тут столько трофейки! И броники и каски классные! Станции! Куча оружия и пулемет американский М-240, — слышал я ажиотаж и эйфорию в голосе «Мегатрона».

— Так! Пацаны! Отставить трофейку. Мы это уже проходили и не раз. Пока вы там ее делить будете, придет накат и вас смоет в унитаз со всеми этими брониками и касками, — стал я жестко вразумлять группу. — Первым делом закрепляемся! Расставляем приоритеты! Вам все равно ничего не дадут вывезти отсюда, кроме вашей жизни. Понимаете?

Когда бойцы брали укреп, они были похожи на детей, которым на халяву достались классные красивые подарки. Часто на адреналине они забывали о главном и платили за это кровавую цену. Командир, видимо, услышал наши переговоры, вышел на связь и приказал сходить туда и «отбить точку».

— «Констебль»… Как такое может быть? Как он это сделал? — как завороженный повторил несколько раз командир.

— Наградить бы его… Хотя бы вагнеровскими наградами, раз им государственные не положены. За это «Звезду Героя» легко бы дали кому-то из министерских.

— Подумаем, что можно сделать. Представлю его, конечно.

Гпавное закрепиться!

Я взял с собой нашего главного медика «Досвидоса» и выдвинулся на эту позицию. Он был коренным московским таджиком. Образованным и уравновешенным. С ним было спокойно, потому что, несмотря на всю свою борзость, он умел быть прозрачным. Он шел рядом, но это практически не ощущалось. Он говорил, когда его спрашивали, и молчал, погруженный в свои мысли, когда молчал я.

— Ну ты герой! — воскликнул я «Артеку» и обнял его, когда встретил на этой позиции. — Командир лично передает тебе привет.

Рядом столпились бойцы, и я увидел, что на двух тувинцах надеты безухие классные шлемы.

— Опа! Такой же шлем нужно родить командиру!

Он просил.

Бойцы засуетились и принесли мне два шлема.

— Один тебе. Второй — «Крапиве». А это от меня подгон — из моих личных трофеев! — он с пафосом вручил мне новый АКСУ.

— Спасибо, братан.

Мне было интересно наблюдать, как обычные пацаны превращаются в героев.

Я сходил с «Досвидосом» в Опытное и привел расчет пулемета «Корд», который оказался бессмысленным у заправки. Когда мы шли обратно, они заблудились и потерялись в полной тишине.

— «Констебль»? — стал орать один из них.

— Не ори! — стал я шепотом отчитывать его. — Тут в двухстах метрах хохлы! Тебе жить надоело? Ночью звук слышно на километры.

— А что делать? — попытался оправдаться их старший.

— Вы не понимаете опасности? Лучше сесть и сидеть, чтобы выжить, чем орать и словить мину. Приоритеты понятны?

Я видел, что они не везли. Эти люди не понимали, где они. Они, сидя на своей позиции, как в доме, так и думали, что это такая игрушечная война, как в кино, где, конечно, кого-то могут убить, но точно не их.

— Мы ночью не разговариваем. Ясно?

Я увидел, как они кивнули и повел их дальше. Когда мы дошли до позиции, я показал, где им нужно расположиться.

— Ваша задача — устроить тут позицию и еще две запасных. А вот там вы можете вырыть себе блиндаж. Задача — взять под контроль западное направление. В двухстах метрах отсюда противник.

Я показал им на карте, где находимся мы, а где располагались они.

— Мы на краю леса. Что там дальше в лесу, никто не знает, но по ощущениям понятно, что там точно есть противник.

— Хорошо, — ответил их старший, явно злясь на мои нравоучения.

Затем я вернулся на свои позиции и надергал, где было возможно, по одному-два бойца. Я привел их в ров к большому блиндажу, который тоже нужно было держать. Всю ночь я передвигался как старый, уставший корабль, чьи паруса наполнены эйфорией и гордостью за себя и своих ребят. Наконец-то мы выровняли все позиции: захватили за полтора месяца три полосы обороны противника, который превосходил нас в тяжелом вооружении и численности.

В пять утра на меня вышел «Артек» и доложил обстановку.

— Командир, нас тут «Градом», походу, накрыло. Если не им то минометами крупными точно. Нас осталось всего трое. Остальных прямой наводкой убило в блиндаже.

— А «Корд»?

— Так ты только ушел, они в этом блиндаже спать легли. Все «двести».

— Сам как? Рад, что ты живой, дружище.

— Я «триста», но я перемотался, так что кровопотери нет сильной.

— До прихода подкрепления нужно стоять. Сможете?

— Без базара! — тут же не думая ответил мне «Артек».

Я связался с командиром, и он оперативно договорился с соседями из «Пятерки», что мы передадим им наши тыловые позиции, которые захватили тремя днями раньше, а банду «Айболита» переведем на этот угол.

— Женя, у тебя двадцать минут подмотать свои вещи, и бегом сюда. Ты будешь тут главным. Я тоже выдвигаюсь в ту сторону. Встретимся, я тебе расскажу некоторые вводные.

— Ясность полная! — на автомате ответил он.

Женя со своим девятью бойцами зашел на этот угол, и они стали укрепляться. Вытащили за бруствер мертвых украинских десантников и стали восстанавливать блиндажи и траншеи. «Корд» оказался целым. Но прицел, позволявший стрелять из него на два километра, разлетелся вдребезги. Им пришлось стрелять из него по старинке — используя прицельную планку. Группа эвакуации вытащила пять наших «двухсотых», которых засыпало и придавило в блиндаже. Скорее всего все они умерли легкой смертью во сне. Когда их доставали, признаков удушья у них не было.

Вечером я пришел к ним на позиции, чтобы осмотреть все самому, и привел несколько человек подкрепления.

— Мы тут, пока копали, все не могли найти этого главного пулеметчика. Я уже стал думать, что он сбежал, может.

— Женя кивнул в сторону Бахмута.

— Нашли?

— Да. Сильно обезображено тело и лицо. Но по жетону определили, что он. Я с «Басом» сверился. Точно он.

— Я вел их сюда и злился. Сказал же: «оборудовать себе точку и блиндаж»! Уснули.

— Вечным сном, — добавил «Айболит».

— Женек — рыжая ты борода — нужно продержаться эту ночь. Я утром вам пришлю всех, кого можно. У меня тут ваша позиция и в полукилометре большой блиндаж. Ты с ним связь держи, если что. Ок?

— Да, не в первой братан. Вон мне и «Вындин» поможет, если что.

Артем, с которым мы были с первого дня в Молькино, был в его группе. Несмотря на свой опыт и службу в ВДВ, он избегал командирских должностей и все время прятался в тени «Айболита».

— «Артека» и еще двоих раненых бойцов отправляем на эвакуацию, — сказал я им напоследок и пошел обратно.

Из-за отсутствия личного состава наши позиции были достаточно жидкие. На первой линии обороны у нас их было всего три: заправка «Параллель», «Большой блиндаж» и угол леса, где был «Айболит» и Ко. Вечером, когда пришло время связи и сбора «прогноза погоды», Женя не ответил. Я как раз собирался поспать пару часов, когда услышал, как связист командира не может докричаться до Жени.

— Все!

Стало тоскливо и страшно.

— Братан! Хватит эфир засорять! — слил я на связиста свое напряжение. — Сейчас пошлю группу, чтобы они узнали, что там у них.

— Может командира разбудить? — стал предлагать свои варианты связист.

— Для чего? Командир что на вертолете туда полетит и все решит? Нахер ты порешь чушь! — несло меня. — Сами разберемся! Конец связи.

Я понимал, что сливаю свой страх на ни в чем не виноватого связиста, который хочет как лучше и предлагает то, что ему приходит в голову. Но мне просто нужно было куда-то выплеснуть свои чувства, и тут под руку попался он.

«Нужно будет после извиниться перед ним, когда в штаб попаду», — подумал я.

— «Мегатрон» — «Констеблю»? Отправь пару бойцов к «Айболиту». Они перестали выходить на связь. Пусть осторожно продвигаются по рву и разведают, что там с ними, — отдал я приказ. — «Эрнста» отправь. Он посообразительнее будет.

Было грустно, потому что Женя, Артем и «Зеф», который вернулся из госпиталя и опять попросился к «Айболиту», были для меня с первых дней как родные. Это были близкие люди, с которыми я сросся за это короткое время. На войне время идет быстрее, чем в мирной жизни. Интенсивность событий, утраты и радости здесь сконцентрированы предельно сильно. За день ты проживаешь столько, сколько на гражданке не проживешь и за годы.

Сближение людей тоже происходит в ускоренном режиме. Близость, которая достигается на гражданке годами за счет участия в совместных событиях, тут развивалась за считанные дни. Один-два совместных штурма, и ты понимаешь, что из себя представляет человек. Неважно, что он говорит, что он думает, и какие у него идеи в голове. Главное — как он себя ведет. Поведение является видимой и основной частью отношения человека к процессу военной работы, к другим людям, с которыми ты тут находишься. Еще одни пятьдесят минут моей жизни прошли в колоссальном напряжении, пока я ждал известий от «Эрнста».

— «Констебль» — «Айболиту»? У нас все хорошо. Я просто перепутал каналы. Прошу понять и простить, — вышел на связь Женя.

— Больше так не делай… — скрывая радость сдержанно ответил я ему.

— Двое суток не спал. Просто не соображаю. Сейчас вот по-кимарил три часа, вроде лучше. Хорошо.

— Хоть диссертацию пиши, как рекомендовал мне командир: «Влияние отсутствия сна и отдыха на психику бойцов на передовой». Правильно сделал, что уснул.

— Вырубило. Так-то тут хер уснешь от адреналина. До хохлов двести метров, и неясно, что они там. Хорошо, что теплаки есть, можно хоть как-то наблюдать за ними.

— Бойцов этих себе оставляй, которые пришли. Занимай там оборону получше, друг мой.

Отряд имени «Бориса Джонсона»

На следующий день в районе семи часов вечера на нас вышел командир отряда «Хозяин» и дал оперативную информацию о продвижении через частный сектор в сторону позиции Жени группы противника в размере ста человек. У командира отряда был свой «Орлан» — разведывательный БПЛА, летающий на большой высоте и делающий оперативную видеосъемку.

— Они разделились на две группы по пятьдесят человек и двигаются через лес в вашу сторону. У вас там сколько человек?

— Двенадцать. Соотношение один к десяти.

— Негусто, — озабоченно произнес командир отряда. — Сейчас попробую подключить свой стратегический ресурс. Терять нам эту позицию нельзя. Тем более доставшуюся таким образом. Боец ваш красавчик!

Через минуту он опять вышел на связь и дал указания:

— Мы отработаем там «сто двадцатками». «Ноны» будут бить по лесу по квадратам. Пусть твой командир этой точки координирует.

Я связался с Женей и кратко обрисовал ему обстановку:

— Женек, теперь все зависит от тебя. Твоя задача грамотно координировать минометы.

Я разговаривал с ним и понимал, что украинские отряды уже где-то там совсем рядом с ним. С минуты на минуту начнется накат на его позиции, если мы не успеем подавить их минометами.

— Темно тут.

— Я даю им координаты на сто пятьдесят метров вглубь леса от твоей позиции. Твоя задача смотреть, слушать и координировать. Делай красиво.

— Хорошо, — спокойно ответил Женя. — Работайте.

В такой ситуации залп мог попасть по нашим позициям: мины могло унести ветром, у миномета мог быть сильно изношен ствол, или мог попасться рукожопый наводчик… Но этот расчет отработал по украинцам идеально. Мины ложились точно туда, куда было нужно. Нам очень повезло, что Женя был отличным наводчиком, и я с благодарностью вспомнил первые дни, когда он смог подвести АГС и попасть по танку. Женя наводился по квадратам, и мы устроили этой сотне ВСУшников гамбургскую ковровую бомбардировку. Такой же тактики придерживались американцы, когда бомбили джунгли, выкуривая оттуда вьетконговцев. Помимо этого, ребята «Горбунка» из АГСов накидывали ВОГами в ста, ста пятидесяти метрах перед нашими позициями.

Те из украинских бойцов, кто дошел до позиции, попали сначала под ВОГи, которыми били по тепловым сигнатурам наши ребята, а потом и под стрелкотню. Все двенадцать человек Жениной группы заняли позиции вдоль бруствера и стали отбиваться, периодически стреляя из РПГ в темноту по лесу.

Этот накат был отбит благодаря своевременной разведке с воздуха и грамотной работе расчетов «Ноны». Если бы не стечение этих обстоятельств, то апокалипсис для Жениной группы наступил бы сегодня. Если вы верите в Бога, то можете сказать, что это была Его Воля., то это была именно она. Если вы достаточно смелы, чтобы не верить ни во что, то вам не нужны объяснения. Так случилось, и ребята остались живы. А около семидесяти западных украинцев, верящих, что они имеют какое-то отношение к Донбассу, нет. Утром командир вышел на связь и сказал, что разведка насчитала сорок три тела, которые лежали в западной части леса.

Утром я прислал им большое пополнение, и они пошли дальше, чтобы выровнять линию фронта. Одна группа продвинулась на запад и заняла северо-западную часть леса — самую его окраину, в четырехстах метрах от места боя. А вторая группа пошла прямо и натолкнулась в лесу на четырех украинцев, которые вытаскивали мертвых. Увидев наших, они стали отстреливаться и отступили в блиндаж.

— Хохлы… Слышь, чо? Сдавайтесь! Или гранатами вас закидаем, — предложили им наши.

Они отказались, и их штурманули. В результате, трое из них погибли, а одного раненного приволокли на подвал. Это был деревенского вида забулдыга в военной форме. Обычный колхозник с помятым лицом, заросшим жесткой черной щетиной. Он был больше похож на цыгана, чем на украинца.

— По-русски понимаешь? — спросил я его.

— Нэ розумию росийску мову, — отнекивался он и мотал головой.

— Все вы так по началу говорите, а потом разговариваете, как будто в Тамбове выросли, — влез в наш разговор «Кусок»

— Навить якще вы будэтэ мэнэ быты, я нэ розумию… — отказывался он отвечать и разводил руками.

Хорошо, что нашелся боец, который вырос в Днепропетровске и частично понимал украинский. Выяснилось, что это украинские «пятисотые», которых просто отправили собирать погибших за то, что они набухались на позиции. Этот «мобик» был румыном по национальности, из Черновцов.

— Почему не сдавались?

— Так…

Он смотрел то на меня, то на нашего переводчика и нелепо вскидывал руки и разводил их в стороны, показывая, что и сам не понимает этого.

Толку от румына было мало, и мы его отправили в штаб. Пока я его допрашивал, вспомнил историю, которую мне рассказывал мой друг Саня. У него был друг в Мариуполе, который был сыном румынского военнопленного Тернера Марчелло. Отец его попал в плен к нашим, когда на Украине разбили румынский корпус, который воевал за немцев. И его батя, после освобождения из плена, так и остался в Мариуполе. Ассимилировался, женился и нарожал двоих детей. История повторялась. Опять румыны попадали к нам в плен, хотя фактически они были гражданами Украины.

— «Констебль» — «Айболиту»? Мы тут опять склад нашли. Тут всего полно. И БК, и жратвы.

— Вот фортовый! — удивился я его везению. — Что там есть?

— Из оружия: гранаты, одноразовые гранатометы, патроны разные. И 7-62, и 5-45. А из хавки: чешская колбаса, сыры, всякие продукты диковинные. Тут просто европейский супермаркет.

— Не забывай делиться с братвой.

— Да тут на весь отряд хватит. Спасибо Евросоюзу! И лично господину Борису Джонсону!

— А ему-то за что? — удивился я познанию Жени в политике.

— Да мы тут «двухсотых» досматривали. Их на нашем пятаке человек тридцать валяется. У одного нашли флаг:

«24-я ОМБр им. короля Данила. Подразделение им. Бориса Джонсона». А внизу приписка: «Добрый день эврибади!».

— Да ладно? — искренне удивился я. — Предавай в штаб. Командир обрадуется. Если подразделение просрало флаг, то оно расформировывается. Как там говорил Тарас Бульба своему сыну-предателю: «Ну шо, сынку, помогли тебе твои ляхи?».

ОМБР Борис

— Не помогли. Ни ляхи, ни пендосы, ни англичане, — заржал «Айболит».

Лес мы, по своей традиции, назвали «Эдемом». С северо-западной его части был ставок — искусственно сделанное озеро, за которым на возвышенности находились частные дома пригорода Бахмута. «Эдем» являлся естественным прикрытием для наших бойцов и вклинивался в оборону противника прямоугольником на шестьсот метров в длину и сто пятьдесят в ширину. Восточнее, через поле, метрах в пятистах от него, был укреп «Остров», после которого тоже начинался «частник» Бахмута. Это был колоссальный успех нашего подразделения. Ценой больших потерь и личного мужества бойцов мы продавили оборону противника и смогли значительно продвинуться вперед. Более того, мы смогли отбить позиции и закрепиться на них. Слева от нас «Пятерка» уже зачистила Клещеевку, и мы были уверены в своих флангах и тылах, которые мы тоже частично передали им. Справа двигались по Опытному разведчики, и мы решили передвинуть с ними нашу опорную базу ближе к фронту — в одно из полуразрушенных зданий.

Несмотря на то, что следующую неделю украинцы поливали нас всеми видами «осадков» и мы несли среднестатистические потери от обстрелов, мы продвинулись до естественных границ леса и закрепились на позициях, тщательно прочесав его квадрат за квадратом. Было захвачено огромное количество оружия и амуниции.

Когда я рассматривал украинские бронежилеты, я вспомнил, как мы недавно разговаривали про снаряжение, которое необходимо бойцу в нынешней войне.

Экипировка и вооружение

— Что самое главное? — по своему обыкновению рассуждал вслух «Горбунок», отвечая самому себе. — Безопасность и мобильность в бою! Если ты нашел компромиссный вариант для этого, то все — основная цель достигнута.

— У украинцев, например, отличные штурмовые бронежилеты. Они и у нас есть, конечно. — добавил я. — Профессиональные военные или те, кто хоть немного следит за «военной модой», понимают, что облегченный штурмовой бронежилет дает возможность больше брать БК в бой. Когда я ходил по магазинам перед отъездом в Молькино, я просто ничего не мог себе купить.

— Это-то да! Но мы-то зеки. Нам, что дали, в том мы и приехали. Мы же все в первое время ходили во всем конторском, — вставил бородатый под два метра ростом РВшник, позывного которого я не знал. — Не самое было удобное, но защищало.

Что есть, то и носили. Если бы была возможность снаряжаться самому, я бы сейчас, допустим, если бы ехал за «ленту», экипировался бы по-другому.

— Тут, как сказать, тоже. Для штурма зданий один должен быть экип, для хождения по позиции — другой. Там все по ситуации надо смотреть, — вставил свои пять копеек РВшник «Беда».

Они много работали в частном секторе, и он уже понимал разницу между боями в городе и в полях.

— С пахом защищенным, чтобы в подъезде, когда могут снизу попасть — хоть какая-то защита.

— Есть такие броники, которые уже идут с пахом, — стал я отстаивать свою точку зрения. — Тут уже вопрос предпочтений каких-то личных. В поле я за открытый пах просто из-за того, что мне с ним неудобно. С закрытым я не такой маневренный и мобильный.

— Ну, если рядом с тобой разорвется мина, тебе никакой бронежилет не поможет. Поэтому тут вопрос уже личных предпочтений, — продолжил «Горбунок».

Это были обычные разговоры за чаем воинов, у которых уже накопились свой опыт и знания о выживании на войне.

— Но я больше голосую за БК, — начал Женя, который пришел к нам погреться у печки. — За количество боеприпасов. Вместо еды лучше с собой взять два пакетика сахара или шоколадку и конфеты. В живых останешься — поешь. Тем более, если зашел к хохлам на позицию, там всегда накрыто.

Он засмеялся.

— Да и какой смысл в высоком классе брони тут в полях? «Калаш» все равно все пробивает, — добавил он.

— Смотря какой класс брони. Может и не пробить, — парировал я.

— В любом случае, если в тебя попадает пуля, даже если ты в бронежилете, у тебя, скорее всего, с ребрами или какими-то костями будут проблемы. Ты в любом случае упадешь.

На какое-то время, ты потеряешься. Такой нокдаун будет у тебя, — парировал «Айболит». — Мне вон по касательной прилетело и то отбросило на пару метров.

— Тут тебе виднее. Ты штурмовик. Я не такой вояка, как может показаться, я, скорее, больше менеджер с опытом боевых действий, — пошутил я.

Все засмеялись.

— Как-то так, — продолжил я. — Для меня самое важное — это гранаты и патроны. Я вон и без шлема ходил, потому что слышно лучше. Да и привычка…

— Обязательно должна быть балаклава, — вставил «Беда». — Ночью лицо как светонакопитель, и оно ночью блестит.

Либо ты его измазываешь грязью, либо одеваешь балаклаву.

И, как минимум, двенадцать магазинов.

— И рассыпухой пачек двадцать патронов, когда на штурм идешь. Если в окружение попадешь, то сможешь какое-то время отбиваться. Потому что, когда ведешь огонь на подавление, или прицельный огонь, можно экономить припасы, одиночными херачить. Но самое главное — это количество гранат! — говорил Женя.

Ему мы верили безоговорочно. Его группа имела самый большой опыт работы в штурме и была в этом самой результативной.

И разгрузка! — поднял я палец вверх. — РСП-поясная разгрузка — самая классная штука.

Я похлопал по своей разгрузке, которая лежала рядом.

— У тебя пропорционально распределяется вес по всему телу. Если у тебя здесь такой «лифчик» — это как женщина с пятым или шестым размером груди: ни вздохнуть, ни перднуть.

— Вот у меня украинская поясная разгрузка с кевларом. Кевлар хорошо осколки держит, — показывал свою разгрузку «Бас». — Для эвакуации вещь незаменимая.

— И поджопник хороший важно иметь, чтобы очко уберечь! — пошутил я.

— Вот раньше соберемся за пивом и про женщин или машины так же разговариваем, — задумчиво сказал «Беда». — А теперь экипировка.

— Война. Хер ли делать? Что важно, о том и разговариваем. Вот вернусь с войны и женюсь, — неожиданно сказал бородатый.

Все с интересом посмотрели на него.

— А что? Молод, спортивен. Чем не жених?

— Я бы тоже семью завел, — задумчиво сказал «Горбунок».

— Мирная жизнь… С мирными, конечно, будет у вас еще геморрой, когда в город зайдете. Каждый подвал проверить нужно. И если там мирняк, их выводить нужно. Рисковать бойцами. Хохлам пофиг: военные или мирные. Они насыпают по группам без разбора. Поэтому в городе гранаты очень нужны, — опять переключились мы на войну. — Чем больше, тем лучше.

— Согласен, — подтвердил я. — У меня вот маленький рюкзачок такой, и в этом рюкзачке свежее белье: «термуха» свежая, трусы, носки. Потому что постоянно в движении. Даже если ты легко одет, ты потеешь. И когда приходишь, то тебе нужно, по-хорошему, переодеться, чтобы переохлаждения не было, и было комфортно. Комфорт — это очень важно. Чтобы сухое все было. На марше облегченно должен быть одет. Потом приходишь, переодеваешься. А остальное — патроны и гранаты — сколько унесешь.

— Я могу так сказать: у нас были такие штурмы, когда мы только в частный сектор заходили, каждый штурмовик нес по двадцать гранат, — стал дальше объяснять нам специфику работы в городе «Беда». — Двадцать гранат — это ящик гранат. Граната — это твой пропуск к жизни. В каждый закуток заглядываешь и кричишь: «Мирные есть?». Если не отвечают, ты туда кидаешь гранату. Это дает возможность не оставлять в тылу противника. Зачистку проводить нужно тщательно и не лениться контролить «двухсотых». Лучше стрельнуть на всякий случай, чем получить в спину очередь. Особенно если с идейными воюешь.

— А если есть мирные?

— То говоришь: «Выходим на улицу. Руки подняты». Мужчин обязательно связываешь и объясняешь, что так и так, во избежание недоразумений, — давал нам инструкции «Беда».

— Очки нужны для города еще, — вставил «Горбунок», имевший опыт работы в Сирии. — Обязательно. И не вот эти вот скафандры, как показывают такие здоровые лыжные очки. Лыжные очки прикольны, когда ты на броне едешь, на марше, чтобы пыль и грязь тебе не летела. Но это не штурмовые очки точно. Обычные спортивные очки нужны — для бега или езды на велосипеде. Чтобы «вторичка» в глаза не летела. Мусор всякий мелкий и пыль. В окопах они не нужны.

— И шлем, конечно, безухий! Он крутой тем, что он удобный, — вставил «Беда» и погладил свой шлем. — Задача — чтобы у тебя ничего не болталось. Ты все подгоняешь под себя так, чтобы у тебя не болталось.

— А автомат лучше носить на одноточечной сцепке, — вклинился «Борода».

Он ловко вскинул свой АК сначала на левую и после на правую руку, быстро меняя стойку. Этим приемам проектантов обучал инструктор с позывным «Конкистадор», о котором многие отзывались как о жестком, но грамотном военном.

— Его можешь сделать из обычного ремня.

Он еще раз проделал фокус со сменой левой руки на правую.

— Так проще с двух рук стрелять. А когда автомат у тебя через шею, ты идешь как в сорок первом. Маневрировать сложно.

«Борода», несмотря на свой рост, был очень подвижным и напоминал пружину, которая легко сжималась, раскачивалась и разжималась.

— Особенно в городе. Чтобы из-за любого угла мог быстро стрелять. Точечный ремень для этого — это самое правильное. Необязательно какой-то тактический ремень — ты можешь из обычного ремня, из штатного, сделать себе одноточечный ремень.

— Для гранатометчиков наушники нужны, — вспомнил «Горбунок» свою любимую тему. — Активные наушники. Потому что, когда человек делает пять выстрелов подряд с гранатомета, у него может быть контузия. Там все эти истории с затычками для ушей — это все не работает. Лучше даже на это время не тратить. Я недавно сделал пятнадцать выстрелов подряд и, конечно, подохренел после.

«Горбунок» потряс головой.

— Я вот еще за наколенники, естественно, — похлопал я себя по коленкам. — И от грязи, и от битого кирпича.

— Есть наколенники такие, которые выпирают из штанов — втыкаются туда и выпирают. Это плохая история, — заметил «Беда». — Потому что между штанами и наколенниками такая полость появляется, и ты этими наколенниками можешь растяжки зацепить или еще что-то.

— Вот у меня в «арсармовских» штанах наколенники внутри. Не выпирают наружу, — похвастался я перед пацанами. — Я много роликов смотрел, перед тем как ехать, — другие хуже.

— Ботинки опять-таки… — Женя показал свои трофейные. — Вот эти мне нравятся. Теплые.

— Ботинки разные есть. Классические «Лове». Но под них сейчас куча подделок. Хорошие ботинки стоят рублей тридцать как минимум.

— Короче, я могу так сказать: есть белорусские хорошие ботинки за четыре тысячи. У меня такие были в прошлую командировку. Четыре тысячи всего, а качество как у западных, — поделился с нами «Беда». — Мне было удобно, потому что там была такая колодка, которая обтекает как коньки или футбольные бутсы.

— Кстати я в Чечне по горам как раз в бутсах и бегал. Удобно очень. Думаю, в городе попробую найти такие себе, — стал я думать вслух, как мне заранее найти такие же, какой-то хорошей спортивной фирмы. — И, кстати, когда была грязь, слякоть, дожди — гамаши нужны. Я себе купил «Нортленд» в «Спортмастере» за две тысячи. Вообще офигенная тема. Они, получается, и от влаги, чтобы влага в ботинок не затекала, и еще нога отдает тепло, и они свой микроклимат формируют. Допустим, мерзнешь, надеваешь гамаши, и у тебя ноги как будто в закрытом пространстве греются. Они легкие. Ты их снял, положил в чехол и в рюкзачок засунул.

— Плюс самое основное — мы думаем о безопасности, — подключился командир наших медиков. — У тебя должно быть, как минимум, три жгута. Плюс, по-хорошему, турникет.

— Как показала практика: ранение ног лучше жгутом перетягивать. «Турник» — это для руки там или легкого ранения, а если что сильнее, то только жгут.

— И на приклады не очень хорошо его наматывать, потому что он ссыхается и начинает трескаться и рваться, — заметил «Древний». — Ты, к примеру, его берешь рукой: один конец зажимаешь в зубах, и начинаешь так максимально наматывать. Вон недавно вытаскивали одного. Два ранения. И в ногу, и в руку. На ногу жгут, прямо в паху потуже, а на руку турникет. И все.

— Обязательно должны быть гемостатические губки, — вставил медик. — Они во всех украинских аптечках есть.

Они, причем, сделаны в Украине. Я не знаю, наши их делают или не делают, но это дает возможность тебе ее к ране прислонить, и это остановит кровотечение. А в глубокую просто напихиваешь внутрь, и рана стабилизируется.

— Раньше, в Чечне, это был стрептоцид — присыпка такая, порошок стрептоцидовый.

— Губка лучше намного. Губка — это уникальная штука, офигенная.

«Нам теперь хоть в инструктора идти, — подумал я. — А прошло-то меньше двух месяцев».

«Бас» обычно сидел вместе с нами, и по его глазам и выражению лица было видно, что он мысленно тоже участвует в разговоре. Но сам он не любил высказываться и распространяться о своих способностях и навыках, которые у него, несомненно, были. Однажды я случайно застал картину, как он «резал углы» и отрабатывал передвижение по пространству квартиры с автоматом. Движения его были плавными и отработанными до автоматизма. Заметив меня, он остановился.

— Тренируешься?

— Да так… Балуюсь, — не моргнув глазом ответил он.

Переезд «Дяди Васи»

В течение следующей недели мы закреплялись на новых позициях, а Серега со своей бандой и бандой «Кодекса», которая раньше располагалась на «Шкере», обустраивали новый «Аид» вместо старого «Дяди Васи». Старую нашу располагу украинские минометчики окончательно развалили «сто двадцатыми», полностью обрушив несколько пролетов.

Серега со своим новым помощником Андреем «Древним» нашли новое место дислокации и подтянули туда «Кодекса» с его ремонтниками, которые и сделали там первичный ремонт и благоустройство территории и помещения. Они разместились в очень удобной полуразрушенной многоэтажке, у которой отсутствовали верхние этажи. Расположение ее было возле моих позиций у кольца, сразу за церковью. Со стороны Бахмута она была защищена другими домами и пригорком, и поэтому попасть по ней прямой наводкой из танка у украинцев не получалось. А в случае наката на нее пехоты противника мы могли бы легко выстроить грамотную оборону по всему периметру первого этажа, который был цел. Единственное, чем ее могли долбить, были минометы. Но, прежде чем минометы пробьют четыре этажа, мы могли передислоцироваться. Мне стало удобно ходить туда, и я за пять минут добегал от своего блиндажа до нового «Подвала». Мне оборудовали койко-место, и я стал делить комнату с «Басом», «Горбунком», «Пегасом» и «Кодексом».

— Как вы так быстро все перевезли? — удивился я, когда встретил Серегу.

— А чего тут возить? — пожал он плечами. — Мы собрались, и в один день все сделали. Пацаны натаскали кроватей, не кроватей… «Горбунку» его банда сооружала спальное место. Тебе твои бойцы. А мы себе сами. Медикам все сделали. И где жить, и где бойцов перематывать. Генераторы установили. Запас горючего сделали. Мне собраться — только подпоясаться. Все свое у меня с собой. Шмотки какие-никакие. Рация с антенной и проводами, — стал рассказывать мне «Бас». — Все самое важное, что у меня было, я сразу прихватил и переехал.

Он показал мне место, где у нас теперь стояла рация.

— Пацаны протянули провод. Подняли антенну и вышли на связь с командиром. «Балалайка» работает. Живи не хочу.

— Оперативно.

— Так на «тырчик» побросали все остальные вещи и боекомплект и перевезли потихоньку. А до этого целый день все пацаны «Кодекса» тут расчищали. И вроде работа такая, как у дворника, но, когда по тебе кидают ВОГи и мины летают, тут ощущения другие, — заулыбался «Бас». — А то они там привыкли в тылу, на «Шкере», а тут хоть чуть-чуть понимать будут, как мои целыми днями живут. Ссут, конечно, ужасно. А что делать?

— Так я смотрю, вы уже и медиков перетащили?

— Так тут удобно. За бывшим «Аидом» повернул и сюда прямо на машине подскакиваешь и все.

Я видел, что Серега доволен новым местом чрезвычайно.

— Я хотел сначала с торца «ТМкой» пробить вход отдельный, но пацаны сказали, что им и так нормально выносить раненых, и мы от этой идеи отказались. Мне-то что? Привязал ее к углу, и нет угла. А медиков тоже за раз перевезли. Добра у них много накопилось. И наше, и трофейное. Но все влезло. А сами они пешочком прогулялись. Подобосрались, конечно, некоторые, которые, может, первый раз за два месяца так далеко пошли, но тут без вариантов.

«Бас» сморщился от презрения, как от зубной боли и продолжил:

— Есть тут у меня один… Просто патологический трус! Я уже не знаю, что с ним делать. Ему тут пару недель осталось. Я уже думаю, не буду его трогать. Пусть досидит в подвале и все. Толку от него, конечно, никакого.

— А что он в подвале делать будет?

— Дрова пилить будет. За огнем смотреть. Домохозяйкой будет.

— На Молькино так с поступали «пятисотыми».

— Загнать его элементарно, конечно. Он пойдет — куда денется? Так его зажмурят там. Пусть живет уже осел этот неисправимый.

— Может, наоборот, поверит в себя? Если его отправить на передок.

— Да, было пару моментов. Некого было послать. Ходил, конечно, но он после чуть в штаны себе не ссыт. Тут, понимаешь, физиология. Не дано человеку храбрости. Природа такая. Там раз нужно было идти… А он услышал, что БТР работает. Упал и ноет. Пришлось леща ему дать, чтобы в себя пришел.

— Ладно. Главное, что таких немного.

В первом подвале на заводе был глиняный пол, и убирать там было бесполезно. Пыль въедалась во все и скрипела на зубах постоянно. В этом же подвале был бетонный пол, и поэтому было намного комфортнее, чем на первом «Аиде». Ребята из групп эвакуации стали ходить и пробивать новые маршруты, чтобы им было удобнее и безопаснее ходить на позиции. «Бас» выстроил свою внутреннюю систему логистики из «точек сброса»: они нашли и определили несколько промежуточных мест, где у них находились стратегические запасы, которые пополнялись в спокойное время. На этих точках постоянно лежал груз, состоящий из боекомплекта и воды с едой. Это облегчало работу и ускоряло время доставки необходимого на передок. Из точек сброса создалась логистическая цепочка: от пятиэтажки и до самой последней позиции.

В первую очередь они занимались ранеными, и только после этого всем остальным. Особенно Серегу доставали своим нытьем пенсионеры с «Пивбара»: «А когда нам то? А когда нам се?». На что получали двоечку в голову: «Пока последнего человека не эвакуируем — хер вы что увидите!».

«Танчик», а не «пятисотый»

«Танчик», который тогда забаррикадировался в блиндаже и стал «пятисотым», все носил и носил экипировку и боеприпасы со всех новых позиций, которые мы брали. Особенно много он притащил всего из рва, который шел от заправки на запад. За эти первые недели января в этом рву проходили интенсивные бои, и после того, как наши и украинцы умирали и оставались лежать в нем, сверху их перемалывало и перепахивало минами. За месяц он накопал там около тридцати человек противника и огромное количество трофеев. «Танчик» с археологическим терпением откапывал нашу и украинскую амуницию и вытаскивал все, что могло работать на подвал к «Басу».

— Привет, командир, — всякий раз здоровался он, пробегая мимо меня.

— Привет, — радостно я здоровался с ним. — Как сам?

— Да как бы не плохо… — отвечал он, смотря на меня с надеждой и добавлял: — Но хотелось бы уже вернутся в строй.

— Давай с командиром поговорю и решим. Ты, я вижу, исправился давно, да и «Бас» тебя хвалит всякий раз. Кто же нам таскать трофеи будет, если тебя отпустить?

— Да мало ли тут «косячников»…

Я переговорил насчет него с командиром и «Птицей», и его вернули в статус полноценного бойца. Было приятно видеть его, когда он с группой эвакуации передвигался по позициям.

Не прошло и трех дней, и я услышал, как «Древний» вышел на «Баса»:

— «Танчик» «триста»! Тяжелый. Эвакуируем его.

— Выживет? — спросил Серега, который заботился о нем все это время.

— Медики говорят, что есть вариант.

— Андрей, — вышел я на связь. — Срочно его вывозите!

За то время, что он героически и безропотно делал свое дело, не боясь ни обстрелов, ни пуль, у меня появилась к нему огромная симпатия. Я не хотел, чтобы он погиб. Он стал для меня символом мужества простого русского солдата, который неприхотливо и с достоинством выносит все тяготы этой войны. Вечером, когда я пришел на «Аид», я стал разузнавать у «Баса» подробности ранения «Танчика», и он мне со всей своей скрупулезностью поведал историю его возвращения в строй.

— Дня три назад «Птица», значит, по рации выходит и говорит: «Он теперь не “пятисотый” он “Танчик”»! Ну «Танчик» и «Танчик». Ну он пришел, я и говорю ему: «Все.

Реабилитирован! С этого момента тебе полагаются все привилегии». Это я про конфеты там, ништяки, которые приходили, сигареты и все остальное. Ну сигареты и «ништяки» я ему и так давал — что над человеком издеваться? Просто так сказал, чтобы все официально. Будешь, говорю, с пацанами у нас в эвакуации. И вот он оказался не трусом, что и так понятно было. Несколько дней он поработал с пацанами, и пацаны были о нем хорошего мнения. И вчера они несли носилки по этому рву. Он пер до последнего. Обстрел был серьезный: и АГС работал, и миномет по нам работал. А он пер эти носилки и в конце упал, — грустно сказал «Бас». — Уже обстрела не было, а он упал. А когда его осмотрели, то у него в голове осколок был. Представляешь?

«Бас», которого тоже удивляли примеры личного мужества наших бойцов, посмотрел на меня.

— Попал ему в голову осколок, а он пер до последнего. Он вообще молодец в этом плане. Хотя выглядел лет на шестьдесят. Видимо, как в той песенке: «кого любил, того губил — красавец-алкоголь».

— Хорошо бы было, если бы он выжил.

— Сопьется, если выживет. Там без вариантов. Ну если только в монахи попадет.

Пропавшие без вести

На тот момент у нас числилось одиннадцать человек пропавшими без вести. У меня в телефоне были заметки с пометками квадратов, где примерно лежали погибшие пацаны. Этих одиннадцать человек мы не смогли забрать сразу, потому что позиции постоянно переходили из рук в руки. Группа эвакуации и мои командиры групп получили задание обнаружить их и доставить их на «Аид». Пока человек не найден, он считается живым. А пока он жив, семья не может получить компенсацию за его смерть. Поэтому для меня было важно установить личность, чтобы отдать тело родственникам и дать им возможность получить компенсацию. Некоторые бойцы, бывшие под моим началом, сидели всю жизнь и причинили много боли родным и близким. Деньги, которые выплачивались за их смерть, были компенсацией, которую они могли оставить после себя матерям, женам и детям.

Группа, которой командовал «Мегатрон», стала зачищать свой ров от леса к заправке. С «Мегатроном» работать было легко: я ставил ему задачу, и он отвечал «Есть». У него было все хорошо с субординацией и не возникало дополнительных вопросов к приказам вышестоящего командира. Ребята «Мегатрона» в тот период превратились в археологов. Когда они приходили и приносили найденное, они по полчаса отмывали руки от глины. Они брали шомпол и тыкали в стенки рва, выискивая пустоты, в которых могло засыпать нашего или украинского солдата.

Первым мы нашли «Керамзита», который погиб, прикрывая отход своей группы. Он лежал вниз лицом в траншее уже две недели. Украинцы поленились его вытащить оттуда и просто ходили по нему, как по мостовой. «Керамзита» пришлось выдалбливать из земли, чтобы не повредить лицо, которое вмерзло в грунт. Телефон с картами у него не нашли, а это значило, что он попал к противнику, и украинцы теперь осведомлены о наших позициях. Это был первый утраченный планшет с данными, но, глядя на «Керамзита», я не чувствовал переживаний из-за планшета — печаль была связана с ним. С парнем, который отдал свою жизнь и не отступил ни на метр со своих позиций. Я сопереживал ему и его родным, которых я не знал. Мне было грустно от того, что его жизнь, какая бы она ни была до этого момента, закончилась.

По группам, пока они там копали, постоянно работали минометы и АГС противника. Поэтому основные раскопки проводились в сумерках и на рассвете. Ближе к заправке они выкопали еще троих наших бойцов, которых мы опознали по форме и жетонам. Позднее нашли еще двоих, которых присыпало в их маленьком блиндаже. Один из бойцов вспомнил, что именно тут была небольшая лисья нора, в которой они и лежали вместе с украинским солдатом.

Остальных бойцов мы откопали и обнаружили в лесополосе, которая шла с юга на север. Из одиннадцати без вести пропавших пацанов, мы нашли десятерых. Как мы ни искали, бойца с позывным «Люгань» найти не смогли. Либо его разорвало так, что ничего не осталось, либо он попал в плен. Он был конторским: вменяемый и сообразительный парень, которого я поставил руководить штурмовой группой. Он пропал в первом же бою, не оставив после себя никаких следов.

— Может, его забрали ангелы? — предположил «Досвидос», с которым мы ходили по позициям.

— Или инопланетяне… — продолжил я логическую цепочку. — Но, скорее всего, его утащили злые бандеровцы и как моему родственнику, который после войны электрифицировал Галичину, расщепив пень засунули туда яйца и раздавили их.

«Досвидос» с удивлением посмотрел на меня.

— Семейная история, которую мне рассказывал отец в детстве, — пояснил я и добавил: — Как говорится, «война заканчивается, когда похоронен последний погибший солдат».

Я вспомнил интересный французский фильм 2021-го года с названием «Неизвестный солдат» — про поиск группой эвакуации на поле боя «последнего героя» Первой Мировой войны. Короткая и поучительная история о том, чем заканчиваются все войны.

Вспомнив один французский фильм, мой мозг автоматически вспомнил еще пару прекрасных французских сериалов о Первой Мировой. Сериал, который напоминал мне меня и мое подразделение: «Родом из 14-го» и сериал о разведроте того времени «Капитан Конан».

«Про нас тоже мог бы получиться отличный сериал, как «Штрафбат». И заключенные есть, и добровольцы, и бывшие сотрудники. И даже некоторые истории совпадают», — я представил себя на месте героя Серебрякова и расправил плечи.

История человечества — это история войн и завоеваний. Две мировые войны за последние сто лет и сотни, а, может, и тысячи конфликтов в разных частях земного шара. Гуманисты думают, что книги, картины и фильмы об ужасах войны хоть чему-то научат человечество, но люди продолжают убивать друг друга из-за идеологических, политических, религиозных, финансовых и ресурсных разногласий. В мире больше поводов убивать друг друга, чем помогать. А конфликт, это просто один из способов разрешения разногласий.

Вечером я находился в подвале и разговорился с бойцом с позывным «Цыля», который очень часто приходил погреться сюда. В нем было больше ста двадцати килограмм живого веса и на каждый килограмм этого веса приходилось два килограмма проблем и спеси, которые не давали ему выстраивать нормальные отношения с другими бойцами. Изначально его прикомандировали к команде «Горбунка», чтобы он носил пулемет или миномет. Пацаны быстро дали ему новый позывной «Гаденыш», из-за его постоянно недовольного и обиженного лица. Он и являлся большим тридцатипятилетним ребенком, который считал, что ему все должны. Господь Бог, мама и папа, командиры и вся эта жизнь, и каждый человек в отдельности должны были обеспечивать «Цыле» удобное и комфортное существование в этом мире. Удовлетворять его прихоти и пожелания. Устав от его капризов «Горбунок» предложил заняться его перевоспитанием и перевести его в штурмовики. Но, вместо того чтобы сидеть на позиции, он частенько прибегал на «Аид», чтобы погреться.

— Здорово, «Цыля»! — поприветствовал я его заранее понимая, что он будет отмазываться, если спросить его, как он оказался здесь второй раз за день.

— Привет… — осторожно ответил он.

— Слушай, а как тебя вообще в контору занесло? Ты сам откуда?

— Из Днепропетровска. При Украине они его в Днепр переделали.

— Так ты хохол? — удивился я.

— Наполовину. Батя у меня украинец, а мать — русская. Я родился там, а после они разошлись. Мать уехала и меня забрала, а у бати вторая семья там.

— С батей-то общаешься?

— Он умер. Там брат вроде как остался по отцу, но он нацист. Я и в армию пошел, чтобы его тут найти и убить.

— «Цыля»! Ты просто находка для психотерапевта.

А что тебе даст, если ты брата завалишь? Думаешь, отец тебя любить больше будут на том свете?

— Просто… Чо он нацист?

— И ради этого ты записался в армию? Ты гонишь «Цыля»!

Я покачал головой глядя на него.

— Это клиника: с такой мотивацией тут сидеть, — подвел я итог его рассказу и добавил: — И давай договоримся, что ты больше по рации мне не истеришь, когда по вам минометы стреляют. Хорошо?

— Так по нам «Град» работал! — выпучив глаза стал опять он с истерическими нотками в голосе объяснять мне. — Там кошмар, что творилось!

— Братан, если бы по тебе отработал «Град», ты бы не только по рации говорить не мог, но и пикнуть бы не успел, как был бы уже с батей своим, — заметил ему боец из разведки.

Угу… — проворчал «Цыля» и надул губы.

Через минут десять он молча собрался и ушел на свою позицию.

«Констебль», пустота и мыши…

После переселения из окопа в домашние условия подвала я стал скучать по окопам, как сельский житель после переезда в город. Меня как колхозника тянуло к земле, но, когда я долго ковырялся в ней, меня тянуло в цивилизацию подвала. Мне сложно было постоянно сидеть на одном месте, и я регулярно, чтобы перерабатывать свои чувства, бегал на позиции. Это помогало отбивать точки, в режиме онлайн видеть все своими глазами, контролировать ситуацию и общаться с бойцами, которые видели, что их командир с ними. Это снимало тревогу и не давало надолго зависать в состоянии пустоты, которое навалилось после последних штурмов. Это была даже не пустота, а сильная моральная усталость. Я специально пришел один забрать свои вещи с моей позиции под стелой и присел там, размышляя и вспоминая последние три месяца. Было хорошо и грустно одновременно. Это было мое место силы. Место, где творилась моя история и история нашего подразделения. Я вспомнил, как «Зеф» притащил первого пленного, как мы взяли украинскую станцию с голосом этой «Бланки», как мы радовались, когда убили грузинского командира и когда «затрехсотило» тридцать американцев. «Моряка», «Цистита», который умирал у меня на руках…

— Спасибо, Боже, что оставил меня в живых, что дал мне возможность пережить это все!

— Молишься? — проснулся внутри меня и встрял вояка. — А я стал какой-то сухой и жесткий… Хотя, может, это и правильно? Эмоции разрушают солдата, — с каким-то тихим отчаянием проговорил он. — Я перестал запоминать людей, которые приходят ко мне в подразделение. Я не хочу ничего знать про них и привыкать к ним. Они стали просто цифрами в книге учета личного состава.

— Десять сессий с хорошим психотерапевтом, и все пройдет. Ты переработаешь материал, как это было уже не раз, — стал поддерживать вояку гражданский. — Придет время, если нам посчастливится выжить, и эти люди оживут, и ты вспомнишь всех, с кем ты тут был и благодаря кому ты жив.

— Нужно попросить командира, чтобы дал мне помощника или сделал командиром кого-то другого…. А я буду заниматься административной работой, или в штурм ходить. Я устал от долбоебов, от необходимости все контролировать и объяснять… Я устал. Просто устал.

— Ребята есть рядом. Рома «Абакан», Женя «Айболит», «Горбунок», «Бас». Командир. Он хоть и орет, но ты же видишь, что он к тебе со всей душой.

— Это хорошо, что они есть… Но чем ближе город, тем мне страшнее. И мысли эти: «Ты можешь выжить и нужно быть осторожнее». А вдруг я трус на самом деле? И просто прикрываюсь масочкой?

— Ты же знаешь, что это не так. И остальные знают.

Гражданский ударил вояку в плечо кулаком.

— Мы сможем, братан. И напишешь про них всех книгу, чтобы люди знали, с чем нам пришлось столкнуться. Чтобы они знали, как заключенные превращались в героев, а «герои» в трусов.

Если бы мне задали вопрос «А кто лучше всех воевал под Бахмутом?», я бы не задумываясь ответил, что зеки. Несмотря на весь мой скепсис и злость на некоторых из них, эти ребята проявили лучшие черты человеческого характера, и каждый из них достоин и медали «За отвагу» и «Ордена Мужества»!

— Ты же видел в Чечне всех этих жополизов, которые медали и ордена получали не за бои, а за то, что знали, как правильно угодить! — распалял себя вояка. — Помнишь этого, который не смог даже гранату разобрать, и ему пальцы оторвало? А потом его за «разминирование» орденом наградили… А пацанам, которые реально в горах лазили, хоть бы грамоту пионерскую дали.

— Видел, конечно. Но от того, что мы будем переживать обо всем, разве что-то измениться. Ты же про себя знаешь, что ты не такой? А остальное… Бог им и совесть судьи. Посидел, поно-стальгировал, посокрушался о вселенской несправедливости? — подбодрил гражданский военного. — Пора выдвигаться. Нам с тобой еще тут долго колупаться.

Наши и украинские солдаты умирали во благо своих целей: отстоять Родину, получить свободу, доказать себе и другим, что твоя жизнь имеет смысл. Если человек верит в то, что он делает, этот процесс будет бесконечен. Забери у человека его цель, и мотивация исчезнет. Как только закончатся идейные борцы и добровольцы у одной стороны, из-за горизонта появиться победа стороны противоположной. Одну из целей битвы за Бахмут — перемолоть идейных националистов и лучшие части ВСУ, мы день за днем воплощали в реальность.

Когда мы взяли все рубежи, которые намечали для себя, я провалился в пустоту. Два месяца мы бились за этот сектор и сейчас, когда он был взят, я должен был радоваться, но вместо этого я вспоминал и прокручивал в голове лица тех, кто лег по этим рвам и окопам, и мне становилось тоскливо. Мы так долго бились за эту линию обороны, за эти укрепы, и так много положили пацанов, что я как марафонец упал сразу же за финишной чертой. Для меня со взятием леса закончился очень важный этап жизни — становления меня как воина и командира. После этого марафона, требовавшего полной отдачи психических и физических сил, неизбежно наступил этап опустошения.

— Как дела, бойцы? — спросил я ребят, которые находились на позиции у стелы, которую я считал своей.

Это была пятерка, отобранная мной для воспитания и выращивания командиров групп.

— Да отлично все. Только мыши достали! — ответил мне боец из последнего пополнения, которого я оставил тут из-за его военного опыта.

С началом СВО, которая началась чуть меньше года назад, часть полей с подсолнечником так и осталась неубранной. Скорее всего, из-за этого и отсутствия естественных врагов — птиц — среди популяции полевых мышей произошел демографический взрыв. Мыши стали зимними мухами. Истребить их было невозможно. Прежде чем залезть в спальник, нужно было вывернуть его наизнанку и вытряхнуть оттуда непрошенных гостей. А когда я залазил внутрь, мыши начинали бегать по мне, как будто я был частью интерьера. Они бегали по стенам и потолку, они падали сверху и обнаруживались в немыслимых местах. Но хуже всего было то, что они грызли все, что можно было грызть. Хруст и шуршание пайками продолжались и днем, и ночью.

Нам приходилось вести постоянную борьбу на два фронта. С одной стороны, на нас нападали украинцы, а с другой — вездесущие партизаны-мыши. Бойцы старались придумать ловушки и уничтожать их, но это не приводило к видимым результатам. Миллионы мышей окружали меня и ребят на протяжении двадцати четырех часов, семь дней в неделю в любом месте, куда бы мы не передвигались. Прежде чем одеться или обуться, необходимо было проверить, поселились ли они в одежде или обуви за то время, что ты спал. Один раз две мыши стали выбираться из моего рюкзака в процессе моего перемещения по траншеям, и своим шуршанием сильно напугали меня. Слыша подозрительные шорохи, я подумал, что это ползает украинское ДРГ. Я был готов к отражению атаки, но почувствовал, что у меня кто-то выползает из-под броника. Когда оттуда выпрыгнула мышь, а из подсумка выбралась мышь покрупнее, шорохи прекратились. Так как мышиное ДРГ отступило, в бой вступать не пришлось.

В конце концов, война с ними была проиграна. Их мобилизационный ресурс намного превосходил наши способности по их уничтожению. Хорошо, что со вторым противником ситуации обстояла легче. Командир, который воевал до приезда на Донбассе и в Африке, рассказывал, что там была похожая проблема с джунгариками — разновидностью хомячков. Но такого количества живности, которая ковром устилала блиндажи, даже он никогда не видел.

Пробный штурм западной части

Бойцы Жениной группы притащили много автоматов калибра 7-62 миллиметра. Это были громоздкие, сильно тюнингованные автоматы Калашникова с огромной убойной силой. Они пробивали рельсу в ее тонкой части. Вместе с ними они принесли портативную голландскую установку для разминирования в специальном рюкзаке с красивыми кожаными лямками. И старинный югославский ППД — пистолет-пулемет Дегтярева. Я с интересом рассматривал все, что приносили мне бойцы, и отправлял дальше в штаб.

— «Констебль» — «Айболиту»? Мы тут нашли склад с «калашами» интересными. Какие-то переделанные. От наших бывших союзников по блоку СЭВ: чешские или югославские.

Я их тебе отправил.

— Вооружили на свою голову пол-Европы, а они теперь ими против нас воюют. «Русский мир» им не нравится, а то, что русский мир производит, вполне используют, — стал ворчать я. — Что там еще есть?

— Да много что. Я один автомат себе оставил. Это просто мое оружие.

Женя был большой и с легкостью мог таскать эти боевые машины. Для меня он был тяжеловат, особенно в полном обвесе. В Чечне я спокойно справлялся и с ПКМ, и с АКМСЛ калибра 7,62, но сейчас я был стар для тех подвигов, которые я совершал двадцать один год назад.

— Он тебе пригодится в скором времени. Приходи через часик ко мне на стелу. Поговорим про планы на будущее.

Основным нашим вооружением были неубиваемые автоматы Калашникова: АК-74 и новые АК-12, как у ВДВ. Все, что было сделано до 1991 года, было простым и надежным. Украинская сторона, в основном, тоже использовала наши «калаши», но попадались и американские штурмовые винтовки. Американское вооружение было эстетически красивее, но по надежности и практичности наш автомат является бесспорным лидером во всем мире. Наши гранаты, в отличие от их пластмассовых и красивых, как елочные игрушки, тоже были эффективнее. А их пулеметы — американский М-240 и немецкий MG-42 в современном исполнении — доставляли нам много хлопот и показывали прекрасную эффективность в обороне. Это были очень хорошие машины, сделанные с душой и на совесть.

У противника оставалось еще три укрепа, которые были зажаты между нами и оврагом, проходившим вдоль асфальтированной дороги из Клещеевки в Бахмут. Сама Клещеевка была юго-западнее от нас и была отрезана железнодорожной насыпью, которая ее огибала. Забрав ближайший к лесу укреп, мы таким образом перерезали последнюю дорогу, которая вела к двум остальным опорникам, и организовывали тактическое окружение этого участка. Женя пришел на совещание вместе с «Зефом», которого я не видел с его ранения. Он очень изменился и выглядел, не как урка при понятиях, а как бывалый ветеран и воин. Он был сдержан в эмоциях и крепко пожал мне руку. Помимо «Зефа» стали возвращаться и другие раненые, которые стали составлять костяк нашего подразделения. Вернулся «Вьюга», которого я поставил командиром группы. «Гришан», который был офицером спецназа. И молчун ВДВшник «Самолет». Они возглавили еще две группы, которые подчинялись Жене. Возвращающиеся ребята и новички из пополнения видели наши успехи, видели, что подразделение продолжает продавливать оборону противника, и сразу включались в работу. Появился корпоративный дух принадлежности к чему-то большему, чем ты сам. Мы ощущали себя частью «Трешки» — третьего взвода седьмого штурмового отряда ЧВК «Вагнер», который бился за интересы нашей Родины. Мы из толпы вчерашних гражданских и заключенных превратились за два месяца в отлично слаженное боевое подразделение, экипированное по последнему слову западной и российской технологии. Мы были пиратами, которым Государство дало право брать добычу у противника. И мы с успехом это делали. Потери сократились благодаря появлению слаженной работы с нашими «тяжами» под руководством «Горбунка» и благодаря тому, что он договорился с минометчиками тульского ВДВ о взаимопомощи.

С его появлением «тяжи» стали работать и приносить ощутимую пользу. Они порой так накрывали укрепления противника, что нам просто оставалось зайти и зачистить оставшихся украинских военных. Пулеметы и гранатометы стали работать как на заводе — по сменам. Мы всегда имели поддержку с их стороны и, в случае трудностей с продвижением, просто давали им координаты и ждали, когда их точка замолчит. «Горбунок» где-то раздобыл списанный убитый наглухо 82-миллиметровый миномет 1941-го года и настроил его вместе со своим другом «Пионером». С появлением своего миномета мы почувствовали себя царями горы.

«Пегас» на тот момент тоже стал виртуозным пилотом БПЛА. Он один делал все необходимое. Он жил с нами в доме и работал с верхнего разрушенного этажа. Иногда он там попадал под обстрелы, но всякий раз возвращался и на мой вопрос «Как ты там?» неизменно отвечал: «Нормально».

Он боялся, но делал то, что от него требовалось. А именно это и называется смелость и отвага. Благодаря тому, что он был вместе с нами, я и Володя могли работать оперативнее.

Посовещавшись, мы решили брать первый блиндаж рано утром. Первыми туда была отправлена пятерка, которую сформировал Женя.

— Красиво идут, — заметил я, когда смотрел с квадрокопте-ра на их работу.

Группа вытянулась в правильную подкову. Бойцы в двойках грамотно прикрывали друг друга, а командир группы прикрывал и командовал парами.

В их задачу входила разведка боем. Они должны были еще в темноте, незаметно подобраться к противнику, выявить количество живой силы и огневые позиции. Но они вышли на двадцать минут позже и, когда подошли к вражеской позиции, их срисовала птичка. В пылу азарта они стали штурмовать окопы. Впятером напав на окоп с восьмью бойцами ВСУ, они закидали их гранатами и вступили в стрелковый бой с обороняющимися. Один из наших бойцов получил очередь в голову и умер на месте. Второй боец, с позывным «Пруток», получил осколочное ранение и чудом выполз оттуда. Со стороны украинцев были такие же потери. Мы засекли расположение огневых точек, и я дал им команду на отход. Как только они отползли, оттащив раненого на пятьдесят метров, наши накрыли украинскую позицию из гранатометов.

«Прутка» вели через мою позицию, и я успел поговорить с ним три минуты, пока мы ждали ребят Сереги. Из-за ранения в голову и обезболивающих он был немного не в себе.

— Зацепило?

— Немножко. Получается, из-за того, что не успели по времени. Позже пошли, не по плану. Вот и попали в передрягу. Получается, второе ранение за три месяца. Это в голову, — говорил монотонно «Пруток». — В висок через каску. Либо от миномета, либо «птичка» ВОГ скинула.

— Главное, живой. Подлатают тебя, и все будет хорошо.

— Главное, команду получал от «Айболита»… Бац и потерял память. Когда она появилась, в глазах еще была темнота. Я пополз по направлению окопа. После, когда отполз… Руки, ноги целы. Глаза открылись. Объявил, что я «триста». Спрашиваю:

«Какие мои дальнейшие действия? Эвакуация или что?».

Он уточнил: «Могу ли я идти сам?». У меня еще был шок после ранения болевой. Но я осознавал функционалку. Что по нам вели обстрел с двух пулеметов и миномета. Сверху «птички» висели. Понимал, что будет трудно за нами прийти. Поэтому сказал, что сам выйду. Но он дал сопровождающего. Но, если нужно, я и сам дойду.

— Молодец. Но ты не суетись. Сейчас заберут тебя, ребята. Главное, что все на месте и ты жив.

Штурм КСП

Командир по моей просьбе дал нам три дня на перегруппировку и подготовку к штурму этих трех блиндажей. В это время «Горбунок» упражнялся в их подавлении своими силами и силами минометчиков ВДВ. Мы стали чаще видеться вечерами в нашей комнате и общаться между собой.

— Как ты прикрутил этих минометчиков? — удивлялся я.

— Да никак. Помнишь, когда первый раз блиндаж во рву брали? Когда вы почти без потерь в него вошли. Командир меня с ними и познакомил. Я же артиллерист. Офицер по прошлой службе. Я с ними по-свойски договорился. Им нужны результаты, а нам нужна помощь. Хорошие ребята, в общем.

— Я очень рад, что ты тут так развернулся, — искренне заметил я. — Один раз они помогли, а дальше-то что?

— А, что дальше? — улыбался Володя. — Дальше я стал им приносить и показывать видеозаписи с их работой. Кино про их успехи. Ты понимаешь, в чем дело. Они сидят там на позиции и стреляют куда-то в пустоту, а результатов работы не видят. А тут я им доказательства. У людей плечи расправились.

— Так ты психолог! Интересная мотивация.

— С минометами, конечно, так себе попадания, пока ветер был, а вот «Нона» нам помогла здорово!

Он отхлебнул кофе.

— А под Новый год у них, видимо, недорасход был. Они мне говорят: «Володя. У нас есть для тебя новогодний подарок — “Безлимит по выстрелам”». Я аж злорадство почувствовал.

У нашего противника что? Они могут по одной цели расход дать пятьдесят, а мы десять. Ты же видишь их основную тактику? Если мы берем их позиции, то они их тут же разносят со всего, что только можно. Они у них давно пристреляны.

— Да… Обидно пацанов терять. Не успеют укреп взять, а по ним уже работают как по проклятым.

— Вот. А тут я отомстил им. Прямо оторвался несколько дней. ВДВшники вздрогнули со мной, конечно.

— Но разнес ты на передке и вокруг все, что можно было!

— Немного БК там еще сохранилось. Я, пока вы тут перегруппировываться будете, поработаю с ними. Мины из-за ветра опять сносить будет, а вот «сто двадцатую» так просто не снесешь.

За эти три дня, после интенсивных боев, нам нужно было зализать раны. Параллельно мы стали проводить генеральную уборку территории. По всем позициям было разбросано много магазинов, экипировки и оружия. Я ввел правило «Подарка»: требовал, чтобы каждый боец, который шел греться или за батарейками, приносил с собой пустые магазины, медицину или брошенное оружие. В подвале лежали сотни магазинов для автоматов и десятки красивых ножей фирмы «Кольт» с украинской символикой.

— «Констебль», держи. Тебе «Айболит» подарок передал, — протянул мне финку с немецким орлом боец, который прибежал от Жени.

— Прикольная штука, но жаль домой ее не заберешь, — сказал я. — Нас предупреждали, что холодное оружие с символикой Украины или репликами под немецкий «Вермахт» забрать не получиться.

На третий день я вместе с «Досвидосом» пошел на поиски СВД, которая должна была лежать в том месте, где погиб наш снайпер «Копченый». В случаях, когда дело касалось таких важных вещей как СВД, мне хотелось лично проконтролировать ее поиски. В процессе мы нашли еще один пулемет М-240, который был засыпан землей и тысячами гильз от него.

— Смотри, «Констебль», мина, — предупредил меня «Досвидос».

— А тут растяжка.

Я с пацанами стал осматривать местность и выяснил, что тут каждые десять метров установлены мины направленного действия МОН-50. Пришлось вызывать саперов, которые помогли нам расчистить позицию. Пока они снимали мины, мы нашли четверых мертвых украинцев из 24-й Отдельной мобильной бригады. А вот винтовку мы так и не нашли. Я доложил в штаб, что она либо в земле, либо попала в плен.

На четвертый день, группа под предводительством «Самолета» выдвинулась в сторону «КСП». Два с половиной месяца при поддержке БТР-80 эту базу пыталась штурмовать «Пятерка», но всякий раз откатывалась назад. «КСП» было забетонировано и сделано по всем законам военной науки. «Горбунок», как и обещал, обрабатывал эту позицию три дня.

Я предполагал, что штурм этой точки дастся нам сложно и со множеством потерь. Это была стратегически важная позиция, на которой находилось большое количество солдат противника, которые держались за нее, как младенец за сиську.

— «Констебль» — «Самолету»? Запрыгнули в окопы и блиндажи. Тут пусто.

— Да ладно? — не поверил я. — «Пегас», пролети над ними и посмотри, может они куда-то в другое место пришли, — обратился я к нему, все еще будучи на рации.

— Обижаешь, командир, — расстроился «Самолет».

— Помашите там чем-нибудь. Пакетом или оберткой от пайка зеленой.

— «Констебль». Вижу их. Они на «КСП».

Видимо, понимая, что при потере блиндажа у леса они попадут в окружение, наши украинские друзья покинули позиции, воспользовавшись темнотой донбасской ночи. Я собрал несколько групп с тыловых точек и перевел их на «КСП».

На следующий день, мы стали продвигаться строго на север и обнаружили, что украинцы отошли практически со всех позиций, которые мы могли отрезать. Группа «Самолета» вышла на самый юго-западный край леса и заняла последний блиндаж. Через полчаса я получил сообщение от группы «Грешама». Они вышли на промежуточный блиндаж от «КСП» к лесу, который мы назвали «Эдем»

— «Констебль», «Грешам» «двести», — грустно сообщил его боец.

— Что случилось? На вас идет накат?

— Нет. Украинцев нет, — успокоил меня он. — Мы тут блиндаж нашли замаскированный. Это типа склад. Там всего полно было: мины, «морковки» для РПГ, патроны разные. «Грешам» залез туда и открыл ящик. Ящик взорвался, и его убило.

— Как так? Он же офицер? В спецназе служил! Как так можно попасться на такую дешевку? — стал с перепугу кричать я, понимая, что боец ни в чем не виноват. — Еще кто-то погиб?

— Не. Он один туда полез.

— Короче, там все кошками протралить нужно! И осторожно осмотреть. Пока минер не придет, ничего там не трогайте.

Я отправил туда «Бобо», который лучше всего разбирался в вопросах минно-подрывного дела, и мы стали использовать БК с этого склада. Удивительно, как нерационально использовались украинской стороной боеприпасы. Бахмут в конечном итоге был взят благодаря щедрости наших оппонентов, предоставлявших нам все: от обмундирования до вооружения и боекомплекта к нему.

Через несколько часов старый душман «Бобо» вернулся и доложил, как он любил, по полной форме. Слушая его, создавалось такое впечатление, что это он командует взводом и берет Бахмут в одиночку.

— Ты сказал: «Иди Бобо, карочи, вперед. Нада ачищать мины, чтобы двигаться далши». Я пашол от заправки. Са мной был один снайпер. Ми двое, карочи. По всем посту передали, чтобы никто агонь не откривали на нас. Мы идем пасредине всем проверять дарогу. И технике дарогу и пешеходы. Все нада обчистить, потом далши двигаться. Ну я пашол, карочи, сматрю, там скоч стаит на дереве желтый. Я сразу этого пацана сказал: «Братан, смотри, там че-то жолтые? Давай я туда пайду?». Он говорит: «Бобо, не иди туда, карочи. Аттуда видна тебе, и они тебе стреляют. Они нахално ставят, чтобы кто-то туда идти. А туда может и снайпер или пулемет». Я говорю:

«Все равно нада идти сматреть. Я пойду там смотрю, че-то там дырик падазрителна». Вот как сабака аткапает для себя, вот такой откопанный карочи.

Рассказывая, «Бобо» дополнял жестами и мимикой то, что не мог сказать словами.

— Я сраза лижал вакруг. Сматрю, ничего нет. Тишина! Я па-пластунски пашол туда. Грязь зимой, все мокрые. Я пашол, сматрю: там ветер идет и тепло из дырка. Я, карочи, сраза па рации вышел на тебя: «“Констебла”, “Констебл»”, я нашол такой, такой, такой».

— Вот ты Гомер. Что вижу, то пою, — удивлялся я его докладу, но не хотел его прерывать из-за эстетического удовольствия.

— Карочи, «Крапив» приказал: «Бобо, карочи, скинь там че-нибудь». Я взял, карочи, адин гранат сначала бросил. Звук толка «бум», и все. Не сильна, как хлапушка ты взарвешь пад тазикам, или пад ведро так — «бум», и все. Фтарую бросиль — «бум», и все. Третью бросиль — «бум», и все. Я говорю: «Все, я три граната бросиль, далше пашол». Сматрю — щэл. Там лижит… Я сразу дастал бинокал. Сматрю, там миномет стаит. Аружие стаит, бо-еприс стаит, свечки стаит самаделные там. Три-четыри ящика. Ну, карочи, я дабрался датуда потэхонечьку-потэхонечьку. Пацан-снайпер сверху сидел наблудал вакруг. Я потэхонечьку-потэхонечьку смотрю, самадэлны взрывчатка где-то восемь-девять штукаф. Я сраза возле их заметки ставил каждый и далши пашол. Сматрю, там пачти полсклада аружия. Я их абезвредал все, каторые мина был самоделный. Все, каторые был, пряма вот так снял земля, не давиль ниче, и взарвал их.

— Спасибо, «Бобо».

Я протянул ему руку, и он сдавил мне ее своей клешней.

— Осторожнее! Как дома дела? На ротации был?

— Такой ситуация… Я ни разу дома ни звания.

— Ладно. Спасибо за службу!

— Если че нада в далнейшим, обращай, «Канстебель».

— Хорошо, братан, давай.

Постепенно мое ощущение бессмысленности и пустоты сублимировалось в мою активность по подготовке к взятию последних рубежей, которые отделяли нас от Бахмута. Перед нами оставалась траншея, в центре которой находился укрепрайон «Остров», за которым уже был виден город, горевший все больше.

— Десять месяцев… — с грустью думала моя гражданская часть. — Я тут всего три. Это еще три раза по столько. Вряд ли мне удастся выжить.

— Давай без паники, — проснулся внутренний вояка. — Как-то же ты выживал до этого. Командир вон, смотри, давно уже воюет. И «Горбунок».

— Я не они. Война — это не то, чем я собираюсь заниматься всю жизнь.

— Хватит фантазировать. Сейчас ты тут. И тут ты будешь еще долго, — возвращал он меня в суровую реальность. — Впереди штурм «Острова» и самого Бахмута! Городские бои — это тебе не по окопам бегать. Работай побольше и мечтать некогда будет.

— Хорошо. Но ты тут главного из себя не строй! Когда мы вернемся домой, главным буду я! — ударил себя в грудь гражданский.

— Будешь, будешь. А пока пошли посмотрим, что там «Пегас» наснимал.

Жизнь на передовой состояла из динамичных штурмов и статической расслабухи позиционных боев. Мы закреплялись на новых позициях, выстраивали новые логистические цепочки подноса продуктов и БК и выноса раненых и погибших. Мы с противником вели ежедневный беспокоящий огонь по позициям друг друга и несли в день незначительные потери.

Я стал жить от задачи до задачи, тем самым погружая себя в повседневность и так убегая от внутренних конфликтов в состояние предельной ясности. Великое благо — погружение в повседневную рутину. Оно спасает миллионы людей от самоубийства. Я жил по четкому расписанию, и привычные автоматические дела не давали возможности остановиться и задать себе вопрос: «А зачем все это нужно?». Помимо этого, жизнь ежедневно подкидывала дополнительные проблемы, которые еще больше погружали меня в рутинное и размеренное течение жизни. Решая ежедневные задачи, я жил наполненной жизнью с простым и понятным смыслом: встал, умылся, поел, получил задание от командира, составил список дел, поставил задачи подчиненным и самому себе, пообедал и начал выполнять намеченное. Пока занимаешься первой задачей, возникала следующая. Как пел Анатолий Крупнов: «В начале дня, как всегда, несмотря ни на что, / Забыв усталость, болезнь и врожденную лень / Старайся все свои силы направить на то, / Чтобы остаться в живых, пережив этот день».

— Грустно тебе? — спрашивал меня мой вояка. — Так возьми сделай что-то полезное. Что ты сделал сегодня полезное?

— Да все, что нужно….

— И правильно. У нас в армии как? А вот так как-то… Задумался? А не нужно думать! Делом займись. От мыслей этих плохо становится.

— Хорошо, — соглашался я с самим собой и выныривал из глубин рефлексии.

«Пегас» ежедневно снимал нам «Остров» — длинную насыпь метров восемьсот в длину; солидный укреп с блиндажами и пулеметными гнездами. От нашей позиции на северо-восточной части леса до их крайнего окопа на этой позиции было сто пятьдесят метров открытой территории. Эта траншея, как и три предыдущих, шла ровно с запада на восток, параллельно рву. Если стоять лицом к ней: справа будет заправка, Опытное и перпендикулярная линия Артемовского шоссе, а слева — лес и еще одна асфальтированная дорога в Бахмут. Штурмовать в лоб эту линию обороны с пятью укрепами не имело никакого смысла, и мы стали продумывать план обхода ее с флангов. «Горбунок» ежедневно обрабатывал эту позицию из АГС, минометов и «Сапога».

Современная война

Ближе к вечеру я встретил на своей позиции у стелы, «Горбунка» с его приятелем «Выдрой». Они были перепачканы землей. В руках у Володи была СВД, а лица были довольными.

— Ты откуда такой красивый? — удивился и одновременно обрадовался я этому отъявленному партизану и авантюристу.

— Да так. Лазил тут немного. Нашли там интересную штуку одну.

— Какую?!

— Если коротко, то…

Володя на секунду задумался, видимо размышляя, как бы все рассказать коротко и понятно.

— Я, когда лазил тут, заметил, что, когда проходишь один окоп там по центру, по мне сразу начинает работать пулемет с «Острова». Как будто там пулеметчик такой бдительный сидел.

— Может, там у них на фишке пулеметчик-снайпер?

— И я так подумал, но вот сегодня с «Выдрой» взяли СВД и решили там залечь, присмотреться. Там же поле такое обширное и в полный рост я не хожу. А всякий раз чуть вылез, и сразу пулемет начинает работать по тебе, — продолжал рассказывать эту мистическую историю Володя. — Смотрели, смотрели и увидели камеру в поле! Представляешь у них технологии?

— Датчик движения? — присвистнул я. — Вот и мы, когда ползали брать этот блиндаж, там мина МОН-50, на которой гаишник подорвался, тоже, видимо, на датчик была запитана.

— Стоит в поле такая тренога, а на ней фигня такая с камерой непонятная. Пострелял я в нее немного, и тут прилетело два дрона. Видимо, искали нас. Один корректировал, а второй с ВОГами.

— Ели, бля, ноги унесли, — подключился к рассказу «Выдра». — Они прямо охоту на нас устроили.

— Прокачали их за десять лет основательно, конечно. В 2014-м на Донбассе такого не было еще, — подвел итог Володя. — Я там еще пару камер засек. Пойдем сейчас попробуем разобрать все АГСами.

Вечером мы все собирались в подвале. Пили чай и беседовали о жизни и нашем боевом опыте. Человек — существо социальное и становится личностью только благодаря социализации, а она происходит только благодаря общению — обмену информацией и эмоциями, наблюдению за другими и повторению того, что увидел. Наши посиделки давали нам возможность посмотреть на происходящее, и вообще жизнь, глазами друг друга. Мы могли шутить, быть серьезными и просто сидеть молча. В этом подвале я себя чувствовал, как пещерный человек в каменном веке: я был со своим племенем, и пока я был тут, среди них, мне было не так тревожно. Обычно мы вспоминали то, что уже происходило, и травили байки. Сегодня «Горбунок» рассказывал про свою службу в Сирии.

И как-то незаметно разговор зашел об учебке, и Серега стал рассказывать про то, как их отбирали в сотку «отряда особого назначения».

— Во-первых, нас поделили как-то сразу. Построили и тупо поделили на две группы. Там командиры были наши, из зеков, сначала. А потом мы слаживание проводили всякое. С колена тренировки и всякую лабуду вот эту.

Глаза Сереги загорелись, и он засмеялся своему воспоминанию.

— Там такой интересный момент был… На меня, короче, сверху нары упали! А на них было человек восемь. Как сейчас помню, на колено правое, — он хлопнул себя по колену. — И я ничего не сказал об этом. А потом постоянно работаешь с колена, ногу поворачиваешь и больно было. Я там ногу стер, короче. У меня рана была, наверное, с пол-ладони. Медик наш, «Септик», когда увидел это все, на один день отпустил. Кроме стрелковых занятий на полигоне…

Я слушал Серегу и вспоминал, как приехали в учебку.

— Я потом с левого колена работал долго-долго. Колено зажило, только когда мы из Попасной выезжали.

— А про сотку-то когда будет? — стал поторапливать я Серегу.

— Вот уже подхожу, — ответил он спокойно. — Я вообще удивился, как я в сотку попал с этим коленом. Там приехал такой «Конкистадор».

Все закивали, вспоминая этого крутого мужика.

— Он нас там, значит, отбирал. Мужик, конечно, такой серьезный, немножко с сумасшедшинкой — скажем так, с чудинкой. Он вообще, говорят, в спецотряде был в конторе.

«Бас» задумался, улыбаясь чему-то своему.

— И вот, значит, отбор был простой…

И то, как Серега про это сказал, сразу дало нам понять, что отбор на самом деле был не простой.

— Сначала «Конкистадор» разговаривал. Ходил там, в лица всматривался. Много кого отбраковал. И достаточно резко. «Что с глазами? Наркоман? Пошел нахуй!».

Попробуй такому что скажи.

— А после поставил, кого выбрал, по двое. И вот мы в разгрузках, с магазинами, со всей этой канителью, с автоматами должны были бежать. И меня поставили с парнем с моего лагеря. Он бывший десантник. Ему двадцать два года было.

Он меня, конечно, обогнал там корпуса на три. Ну я поворачиваю в сторону, а «Конкистадор» раз и вернул меня к тем, кто первым пробежал.

Серега посмотрел на нас.

— И вот я так удивился, что в сотку попал. Я там вообще самый старый был в этой сотке по возрасту.

Он радостно засмеялся, и мы его поддержали, потому что всем было понятно, почему Серега попал в эту сотку.

— Ну а потом, как-то вот уже к этому «Антигену» попали. Чешуей блестеть я не хотел — в разведку там к этому «Серебрухе».

— Так вы нам достались типа отборный отряд? — удивился я. — А что же там за люди были, которых не отобрали?

— А вот эти, кого оставили, их там по разным местам потом раскидали. Кого-то в артиллерию там взяли, кого куда.

— Интересно. А вот у нас была в учебке история… — продолжал кто-то.

И следующий рассказчик перехватывал внимание сидящих и хотел вызвать своей историей еще больший интерес, чем предыдущий, но его рассказ прервала рация.

— «Бас» — «Аяксу»? «Бас» — «Аяксу»? Эвакуация нужна срочно! «Цыля» «триста». Тяжелый.

— «Бас» на приеме. Что с ним? — спросил Серега.

— Пошел по большому в лес и растяжку сорвал.

В нем дырок больше, чем в небе звезд. Легкие пробиты. Пневмоторакс. Мы его заклеили, где могли, но он задыхается.

— Принято!

«Бас» посмотрел на меня.

— Шесть человек нужно посылать. Вчетвером его не доволокут.

На войне не было принято говорить о человеке хорошее только из вежливости, как это делают на гражданке. И если человек не мог поладить с коллективом и был мудаком, то запоминали его именно как мудака. Грустили и сожалели только о тех, кто реально своими делами зарекомендовал себя и оставил о себе память.

В январе вдарили морозы, и народ мерз в блиндажах, в которых невозможно было устраивать печки, поскольку дым станет стопроцентной мишенью для вражеской арты. Когда бойцы приходили греться, происходило интенсивное общение и обмен сувенирами и информацией. Бойцы притаскивали трофейку и шевроны, из которых мы сделали себе «Уголок Славы». Те шевроны, которые дублировались, мы оставляли себе и размещали их на ковре для поддержания «гена победителей».

Там же я познакомился с командиром десантников — умным тридцати восьмилетним полковником, с которым мы разговорились на почве службы в ВДВ. Несмотря на то, что мое подразделение принадлежало к ГРУ, формально я ходил в форме ВДВ. К моему удивлению, оказалось, что он служил с моим командиром роты в одном из спецподразделений и даже дал мне его телефон. Он был нормальным и адекватным человеком, и мы с ним быстро перешли на ты.

— Слушай, у вас какой расход мин в день? — стал я налаживать мосты.

— Нормальный у нас расход. А что?

Он заинтересованно посмотрел на меня.

— Давай заключим сделку? С нас цели — с вас их поражение. Идет?

— Давай попробуем. Будет цель — выходи на связь.

— Без базара!

Я пожал ему крепкую руку.

— Мы же тут на передовой. У нас иногда бывают эксклюзивные цели.

Он понимающе улыбнулся.

Вечером мы разбивали ночь на несколько частей и дежурили по три-четыре человека. У каждой группы были свои задачи, и мы решали их по мере поступления. За ночь мы успевали и поржать, и пообщаться на серьезные темы, и посмотреть сериал, который нам закачивали связисты в телефоны. Помимо сериалов была порнуха. Отсутствие женского пола не отменяло желание иметь хотя бы виртуальную сексуальную жизнь, тем более, когда напряжения зашкаливало. Ночью обязательно стояло два фишкаря, которые охраняли вход. Несмотря на то, что среди ребят я числился параноиком, я настоял, чтобы заминировать вход и при необходимости взорвать его. Я объяснял им, что лучше перестраховаться на войне, чем погибнуть, но они втихую посмеивались надо мной.

К нам переехало подразделение РЭБ — радио электронной борьбы — и оборудовало себе отдельную часть подвала. Этот подвал был намного уютнее и чище прежнего. У каждого подразделения была своя комната, где они и кучковались. Общий сбор обычно происходил у печки-буржуйки. Великая сила огня и тепла, как и принято в нашем мире, собирала людей из разных подразделений. Как солнце в небе обогревало наш мир, так и эта самодельная печка притягивала нас к себе. А если сел к огню, то деваться некуда, нужно говорить. А где разговор, там и разность мнений, обсуждение обстановки и воспоминания о прошлом. А когда они заканчивались, наступала очередь фантазии о будущем. Именно возле этой печки я впервые задумался «Что я буду делать, если выживу?».

А когда речь заходила про женщин, я вспоминал бывших и размышлял, что же там такое со мной происходило, что не срослось и не получилось. Либо вспоминал плачущую Маринку, которая переживала за меня, и единственная проявила по поводу моего отъезда на войну сильные эмоции.

«Интересно, где она сейчас?», — думал я, слушая рассказы других.

Динамика боев была высокая, с напряжением и нервами. Мы приняли решение не заносить в помещение оружие и устроили при входе оружейный парк. Каждый, кто приходил на новый «Аид», сдавал свой автомат и гранаты дежурному фишкарю и только после этого мог следовать дальше.

— Смотри, «Констебль», — показывал мне съемки с коптера «Пегас». — Один из щенков нашей собаки, которая в соседнем подъезде живет.

— Он же ест ему лицо…

Я видел, как щенок объедал лицо украинскому «двухсотому».

— Мерзость какая.

Когда эта новость разошлась среди солдат, кто-то сказал, что собака, попробовавшая человечину, может и на живых нападать. Бойцы приняли решение и убили этого щенка, чтобы не проверять это на практике.

Сколько я себя помнил, у меня всегда были кошки или собаки. Здесь бродило множество собак и кошек, которые остались без хозяев. Люди, покинувшие Опытное, оставили их здесь и им приходилось выживать, в диких условиях добывая себе пропитание. У животных, которые выросли среди людей, нет адаптации к самостоятельной жизни. Они могут жить только в слиянии с человеком — в связи с выученной беспомощностью и зависимостью от человека. Когда город опустел, они могли прийти только к военным. К нашему подвалу стали стекаться банды бродячих кошек и собак. Для меня было больно наблюдать, как эти породистые беззащитные животные страдают по вине человека. Я при каждом удобном случае старался подкормить их, чем мог. Но на всех одного меня не хватало. Я видел, что и Серега заботится о них, как может. Мы помогали им выживать, а они помогали нам оставаться людьми и сохранять способность к сопереживанию. Животных любить было проще, чем людей.

— Пригреть бы хоть одну, да боязно, — сказал «Бас», когда мы кормили собак.

— Это почему?

— Так они же привыкают. Пригреешь ты ее, она привыкнет, а потом что? Вывозить-то нам ничего нельзя. Да и убить могут. А люди их уже однажды предали.

— Это точно, — согласился я тяжело вздыхая.

Паранойя

Возвращаясь с позиции в подвал, я заметил огонек в небе и как будто услышал жужжание пропеллеров.

«Птица! Нас точно пасут тут!», — мелькнула в голове мысль.

Я ускорил шаг и стал перемещаться зигзагами, ожидая сброса ВОГа.

БПЛА стал грозным оружием современной войны. То, что задумывалось как развлечение и способ помочь человеку в его повседневной жизнедеятельности, автоматически, как это постоянно бывает в истории, поступило на службу в армию. «Птичками» вели разведку и доставляли боеприпасы и воду подразделениям, которые попадали в окружение противника. Ими же уничтожался противник при помощи сбросов ВОГов. Портативное и не требующее больших затрат ресурсов удобное устройство могло даже ставить мины в глубоком тылу противника. Как говорили мне ребята из РЭБ: порой в районе Бахмута в воздухе одновременно находилось до сотни «птичек» разного назначения. Этой ночью я увидел одну из них, которая наблюдала за нашим новым местом дислокации.

— Братан, — обратился я к дежурному из подразделения РЭБ, — там у входа птичка с «ночником» пасет нас сто процентов.

— Не видел, — ответил он и посмотрел на меня с недоумением.

— Точно тебе говорю!

— Смотри.

Он стал мне показывать радар.

— Нет ничего. Это глюк твой. Там просто звезды.

— Хмм… — Не веря ему я не поленился вернуться к выходу и еще раз осторожно выглянул из подъезда, пытаясь найти «птичку». Жужжания не было, а звезда, которую я принял за нее, так и висела над землей, не торопясь куда-то улетать или сбрасывать на меня смертельный груз.

— Параноишь? — спросил меня мой вояка.

— Устал. И город близко. А я там особо не воевал никогда.

— А в окопах воевал? Ты же разведчик. Больше к горам привык. Теперь привык и к полям. И к городу привыкнешь.

— Я в городе в боевых последний раз участвовал в Грозном. Когда мы засады делали в Октябрьском районе на минометы кочующие или боевиков одиночных. Вот и весь опыт.

— У тебя впереди еще семь месяцев полноценных боев. Видишь, пересчитали там в штабе. Видимо, понимают, что с наскока город не взять. Прикинули примерно, сколько нужно и все. Контракт — это как присяга. Ты же знаешь все эти фазы принятия по «модели проживания потери Кюблер-Росс»: отрицание, злость на себя или других, торговля и попытка договориться с судьбой и Богом, депрессия и апатия, и, наконец, активная фаза принятия. Ты сейчас где?

— Судя по всему где-то между апатией и депрессией. Проживаю принятие неизбежного и грущу о невозможности изменить что-либо. Пятисотититься я за вариант не рассматриваю, а все остальное ведет к принятию неизбежного — скоро мы возьмем поля и войдем в частник.

Из общения с самим собой меня вывела группа эвакуации, которая вернулась с передка и притащила раненого. Я пропустил их внутрь и подумал, что им, возможно, в чем-то хуже, чем мне, и от этого осознания стало спокойнее.

Соседи разведчики

Рядом были позиции соседей из взвода РВ нашего седьмого отряда. Я по-прежнему общался с «Елкой» — командиром штурмовой группы разведчиков, который окопался в ДК в ста пятидесяти метрах от нашего подвала. Мне было интересно, как они ведут боевые действия и какие используют тактические приемы и стратегические фишки.

Любознательность на войне, как и в жизни — это залог повышения личной выживаемости и, как следствие, выживаемости подразделения. Чем больше ты учишься у других, тем больше ты знаешь и умеешь как военный. Твой уровень профессионализма растет. Почему маленький городишко Рим стал столицей империи, в которой Средиземное море было внутренним? Рим учился у побежденных. Любое техническое и военное новшество, которое они видели у противника, они тут же ассимилировали в свою цивилизацию. Дороги, акведуки, построение легиона, катапульты и флот. Все, на чем держалось Римское могущество, было почерпнуто у побежденных соседей. Тем же самым занимался и Чингиз — хан. Как только он захватывал город, он отделял всех ремесленников и использовал их труд на благо своей империи. Завоевав Китай, он воспользовался всеми благами этой старейшей цивилизации: стенобитные машины, администрирование и сотни других премудростей вошли в постоянный обиход его государства. Как только человек перестает учиться и осваивать новые техники в любой профессии, он умирает как профессионал.

Более продвинутый уровень — это человек, который сам создает новые техники и стратегии. ЧВК «Вагнер» давал прекрасные возможности рядовому составу придумывать новые способы штурмов и обороны. Личная инициатива на всех уровнях поддерживалась и поощрялась.

Возможность общаться с разведчиками давала мне возможность получать свежайшую информацию из первых рук. Как они готовят и ведут бой? Как они продвигаются и куда?

С тех пор, как мы помогали с наших позиций их группе заскочить в частник у заправки, они тоже отлично продвинулись: взяли частный сектор, который находился вдоль Артемовского шоссе, удачно штурманули десяток трехэтажек, которые стояли отдельным районом, и уперлись в огромный пустырь, за которым находилась следующая многоэтажная застройка города Бахмут. В нее входили: три высотки, стоявшие торцом к ним, и одна пятерка с одной трехэтажкой, которые были развернуты к ним своим фасадом. Общение с ними помогало мне получать информацию о городских боях, которые нам в скором времени предстояло вести. Мне было интересно поговорить с «Елкой» о противнике, потому что им противостояли идейные наемники из «Грузинского легиона».

«Елка» был спокойным и скромным парнем. Он редко шел первым на разговор, если его не спрашивали. Но, если ты к нему обращался, он всегда был рад поделиться информацией и тем, что имел — кофе и конфетами. За полтора месяца нашего знакомства наше общение переросло из делового в приятельское. Я чувствовал, что он человек, на которого можно положиться, и если он что-то пообещает, то постарается это сделать без каких-то отмазок. Я не лез к нему с расспросами о его криминальном прошлом и статье, по которой он отбывал наказание, потому что это было совершенно неважно в этой ситуации. По большому счету, все, что было до попадания сюда, не имело никакого значения. Каждый из нас начинал жизнь с белого листа, и что там было начеркано на предыдущих страницах читать было бессмысленно. Про человека все становилось понятно в первые недели после пересечения «ленточки».

— Как дела, братан? — задал я ему дежурный вопрос при встрече.

— Пойдет… Время идет, и тут до марта уже рукой подать. Домой уже скоро.

— Так это же прекрасно! Месяцок крепанешься, и полная свобода.

— Крепанусь, конечно. Главное, чтобы все получилось.

Отсюда до передовой взвода разведки было примерно полкилометра. Однако обстановка в этой части Опытного была ковбойской: царила активная движуха, несмотря на обстрелы и возможность прорывов со стороны врага, по дорогам сновали мопеды и мотоциклы, на которых восседали одетые в броню и каски всадники. Человек привыкает и адаптируется к любой ситуации — даже к концентрационному лагерю, если почитать тех, кто писал про такие места. К войне, минам, трупам и страху тоже можно привыкнуть. Обстрел, вид мертвых, крики чужих страданий и все то, что характерно для передовой, постепенно перестает вызывать сильные эмоции и становится обыденностью. Адаптационные механизмы психики человека не бесконечны, но значительно превышают любые наши фантазии. Беда в том, что никто не знает свои способности заранее. Но если ты, как часто говорил «Горбунок», протянул тут месяц, то вероятность того, что ты выживешь, увеличивается не в разы, а в десятки раз.

Вторая ротация

Перед второй ротацией мне дали «окопные» деньги: пять тысяч рублей, которые нам выплачивали один раз в месяц. Обычно я ходил до Зайцево пешком, но мог поймать такси и доехать с комфортом. У наших было несколько машин для подвоза боекомплекта и вывоза раненых. Сначала я хотел поехать, но решил прогуляться пешком и заодно зайти к Лехе на «Пивбар». Женя уехал в Зайцево раньше и ждал меня там.

«Магазин» так и гонял своих стариков и устроил на «Пивбаре» перевалочную базу и промежуточный склад. «Пивбар» напоминал поселение ветеранов времен Римской империи. Легионеров, отслуживших двадцать пять лет, награждали римским гражданством и наделом плодородной земли, которую они могли оставлять по наследству своим потомкам. Так на территории Европы возникло множество городов, которые существуют до сих пор. Я сидел, наблюдая за этими пенсионерами войны, пил кофе, которым они щедро угощали меня, и смотрел на то место, где я словил танковый снаряд.

— Тут могла и закончиться твоя история «Констебль» — рассуждал я, сам с собой.

— Могла. Но не закончилась.

— Теперь вот сидишь тут, кофе пьешь с сигаретками. Весь такой модный.

— Чем же это плохо? Вон «Магазин» с «Дедом». Оба мне рады. Тут уютно у них. Полочки, печка-буржуйка. Я тут командир. Уважаемая личность!

— Нравится тебе? Поднимается самооценочка? — троллил меня мой гражданский.

Я поблагодарил их за «хлеб, кашу и милость вашу» и пошел дальше. Когда я отошел от завода «Рехау» на двести метров, над моей головой с диким ревом пронеслась «Сушка». От неожиданности и очень громкого звука форсажа двигателей я невольно присел на корточки. Задрав голову вверх, я любовался этой невероятной машиной. Танк — это, конечно, доисторический мастодонт, но в сравнении с летающим железным динозавром танк выглядел бледно. Скорость и маневренность, которыми обладают истребители, огневая мощь и грациозность дизайна делают их верхом современного военного строительства.

Не успела «Сушка» войти в вираж, как наперерез ей со стороны Часова Яра вылетело две ракеты ПЗРК «Стингер». От одной летчик успел увернуться, а вторая ударила ему точно в хвост. Самолет подлетел вверх и выполнил в воздухе сложный кульбит в виде сальто. Это происходило в секунды, но мой мозг запомнил эту невероятную сцену до мельчайших деталей. От самолета отлетел колпак, закрывающий кабину пилота, и через секунду в небе открылся парашют с катапультировавшимся летчиком. Приземлился он в километре от меня в районе Иванграда — поселка, который находился восточнее Опытного, на другом берегу ставка.

Остаток пути я провел под впечатлением от увиденного.

От Зайцево до Клинового мы доехали на такси, где нас и встретил «Сезам», который жил там как премьер-министр. Магазина в Клиновом не было, и мы решили выехать в цивилизацию — в Светлодар. Перед поездкой мне быстро постирали и высушили всю амуницию, чтобы я выглядел как настоящий Чапаев, а не боевой бомж. Мы с Жекой сходили в баню и опять побрили все, что можно было побрить. Женя вычесал свою бороду и стал похож на лесоруба или байкера. А если серьезно: выглядели мы как два рейнджера с обложки журнала «Солдат удачи». Безухие шлемы и АКСУ. Броник и поясная кевларовая разгрузка. На автомате заводская очень легкая «банка». И финка «Кольт».

В таком наряде я легко мог пойти на прифронтовую дискотеку.

— «Констебль», ты чего так нарядился? — удивился «Сезам». — Это же тыл. Тут можно на расслабоне.

— Не. Я лучше по форме. Мне так спокойнее, — ответил я.

Они давно привыкли к тому, что здесь не стреляют, а я все ждал прорыва ДРГ, и мне нужно было быть все время готовым к неожиданной атаке врага.

Город и тыл

Мы приехали в город, в котором кроме военных были гражданские. Это было приятное, но необычное ощущение. Моему сознанию было трудно перейти на другие рельсы, и первое время мне казалось, что я попал в кино.

— О! Смотри, магазин. Удивительно, что есть еда, которую можно покупать за деньги, а не просто есть из пайка, или отбирать у врагов, — радовался мой внутренний гражданский.

— Ты давай тут не расслабляйся, — передергивал затвор вояка. — Раскиснешь тут, а через два дня опять на передок, и что ты там вялый будешь делать?

— Слушай… Отстань. Дай хоть тут без тебя пожить.

— Ну-ну… По сторонам смотри. Мало ли что? Тут, может, ждуны ВСУшные, завербованные Главным управлением разведки. Зазеваешься и все!

Мы зашли в магазин, и я остолбенел на пороге. В магазине были живые девушки. Они сидели за прилавком, разговаривали и ели торт.

— Привет, девчонки! — смог выдавить я из себя. — Что отмечаете?

— День рождение у Светки, — ответила одна из них без особого энтузиазма. — Брать что-то будете?

— Угостите тортиком? За ваше здоровье съем с удовольствием!

— Держите, — полуофициально ответила она и дала мне маленький кусочек торта.

— Вот спасибо!

Я ел торт, смотрел на них и понимал, что я тут неуместен со своими автоматом, бронежилетом и военным флиртом. Я был железной колючей занозой в мягком теле мирной жизни. И эти девушки были от меня так же далеки, как Москва и мое прошлое — все, что я оставил чуть меньше четырех месяцев назад.

Светлодар был освобожден от ВСУ больше полугода назад — летом 2022-го. Настроение местного населения мне было не понятно. Кем мы были для них? Орками-оккупантами или освободителями? В этом я так и не разобрался. Я не увидел в их общении с нами ни любви, ни ненависти. Они жили в прифронтовом городе, где привычный уклад жизни был сильно нарушен. Им нужно было выживать и содержать детей. Я был безразличен им. Обычный, проходной солдат, которых они видели сотнями за день. А мне хотелось, чтобы они обратили на меня внимание и сказали хоть что-то.

Вечером, как три месяца назад в Попасной, мы сидели на точке у «Сезама» и обыгрывали противников в «Секу».

— А помнишь, как мы «Магазина» в карты нагнули тогда в Попасной? Все спички у них выиграли и еще по ушам надавали! — радовался «Сезам». — Он, кстати, когда на ротацию?

— После нас, наверное.

— «Магазин» — классный чувак. Не без придури, конечно, но нормальный. Девятку в зоне топнул и в «Вагнер».

— Так он со своим этим напарником по ушам отхватили, и опять пришли отыгрываться. БДСМмщики!

— И опять по ушам схлопотали!

— Да мы просто блефанули тогда классно, а они повелись.

«Сезам» за три месяца наладил добычу и доставку всего необходимого для нашего взвода. Благодаря его невероятным талантам мы ни часа не сидели без необходимого. Все, что было нужно, доставлялось не просто в срок, а с опережением. «Сезам», по своей сути, был потомком восточных купцов, которые создали «Шелковый путь» и доставляли товары из Китая в Европу. Его талантом было администрирование и выстраивание связей с поставщиками и потребителями.

— Как ты так оперативно все делаешь? — удивлялся я его способностям.

— Так, а что? Я же всегда ухо держу востро. Клиновое хоть и находится в низине, а рация-то у меня мощная. С Зайцево они связываются с промежуточной точкой, где этот «Мелкий» сидит. А я все слышу, что они ему говорят. Он мне потом дублирует: «Срочно нужно десять карандашей». А я ему знаешь, что в ответ?

— Ну?

— «Пять минут назад уже выехали в вашу сторону». Туда, значит, все, что нужно, везу, а оттуда мертвяк и раненых. Кто отвоевал уже свое.

От него я узнал, что «Цыля» скончался от полученных осколочных ранений, не поймав своего брата нациста.

Украинские «двухсотые»

После того как я вернулся после ротации в последних числах января, от командира поступило распоряжение собрать всех украинских «двухсотых», которые были раскиданы по нашим позициям. Наша самая главная разведка имела там какие-то дела с украинской по поводу обмена пленных, и именно они заведовали всеми контактами и переговорами.

— Как соберете их, доложи мне, — поставил задачу «Крапива».

— Соберем, но не сразу. Их тут сильно много. Да и часть мы уже просто прикопали. Там собирать было нечего, — предупредил я его. — После войны все равно будут раскопки. Мы там им палки навтыкали для родственников. Может, кто-то искать их будет. Они тут, в основном, все из одной бригады «Солдат короля».

Вечером на «Аиде» я встретил «Баса» и передал ему приказ командира.

— Да я уже знаю. «Птица» уже выходил на связь. Сказал собрать всех. Так примерно я помню, где они валяются.

— Ну, кто поцелее, берите, а те, кто совсем в куски, просто закапывайте и палки втыкайте.

— Нам сказали насобирать сто душ. Думаю, тут и больше лежит на нашей земле.

С того дня, когда у группы эвакуации появлялось время и не было сильных обстрелов, мы стаскивали тела противника к нашему подвалу и оттуда их перевозили в штаб. Больше всех мне запомнился украинский военный, который долго лежал возле рва и был ростом всего метр шестьдесят, не больше. Когда я проходил мимо, все время немного пугался, потому что выглядел он как ребенок в форме. Когда я увидел его первый раз, то подумал, что это «сын полка». Ребенок-сирота, которого усыновляло воинское подразделение во время войны. Обычно, эти подростки находились при штабе и выполняли мелкие поручения. Они ставились на довольствие и получали паек и обмундирование, которое перешивалось по их размеру. Я даже заставил перевернуть этого мертвого украинского солдата, чтобы посмотреть, сколько ему лет. Документы у него забрали сразу после штурма и установить личность уже не представлялось возможным.

— Судя по лицу ему лет сорок.

— Наверное. Сейчас уже и не поймешь. И зачем они такого маленького человека на передок загнали? — удивлялся «Досвидос», с которым я передвигался по позициям.

— Я думаю, когда мы перебьем всех более-менее дееспособных солдат, они будут брать и женщин, и стариков, и детей, как это делал Гитлер в конце войны. Война — это такой бог, который требует все больше кровавых жертвоприношений.

— Да нет… На такое не пойдет Украина, чтобы забирать стариков и подростков с женщинами. Это уже совсем по-скотски.

Я попросил ребят вынести его одним из первых, чтобы не натыкаться на него всякий раз, когда ходил по рву в сторону позиции Жени. В течение двух недель собрали всех, кто был целым. Так я и не понял, куда их отправляли дальше, но я точно знал, что каждого из них где-то ждали родные.

Два солдата

22 сент. 2023

«Непонятки» с соседями

Окончательно заняв лес, мы окопались и стали ждать, когда «Пятерка» выровняет с нами западный фланг. Без этого мы не могли двигаться дальше и штурмовать позицию «Остров». На северо-западе леса находилось два оврага, в одном из которых был вырыт склад, где погиб «Грешам». Овраги упирались в низину, по которой протекал ручей, впадающий в ставок. Южнее ставка находилось поле, рядом с которым находились два участка с жилыми домами и хозяйственными постройками. В шестистах метрах на запад от нас располагалась большая автобаза, застроенная ангарами и двухэтажными промышленными зданиями — ремонтными цехами и гаражами. В мирное время там парковалась сельскохозяйственная техника, которая работала в полях. «Пятерка» уже больше двух недель билась за эту базу, но не могла зацепиться и выбить украинцев. Не успевали они выбить их с базы, как укропы проводили мощную артподготовку и контратаковали, выбивая «Пятерку» с занятых позиций. В Бахмуте воевали самые подготовленные и мотивированные части ВСУ. «Пятерке» достался трудный участок: Клещеевка и Мариупольское кладбище.

По договоренности с командиром штурмового отряда, который пытался брать эту автобазу, мы поддерживали их фланговым огнем во время их штурмов. Порой обстановка менялась в течение нескольких часов.

Основная проблема на войне — это связь и своевременность поступления информации об изменении ситуации. Там, где нарушена коммуникация, позиции брать можно голыми руками. Благодаря тому, что украинцы смогли грамотно ударить по штабам и нарушить логистику наших подразделений, им удалось провести успешное контрнаступление под Купянском и Изюмом.

Боевое подразделение — это живой организм, в котором связь является нервной системой. Если нарушить поступление сигналов от мозга к любой конечности, она перестает работать или начинает жить своей жизнью, хаотично выполняя нелепые движения. Без связи и координации передвижений даже самое боевое подразделение может ошибаться и делать необдуманные телодвижения.

— «Констебль» — «Айболиту»? Вижу на автобазе противника. Видимо, опять выбили они «Пятерку». Лазят там в наглую.

— Сейчас решим, что там можно сделать. Спасибо за информацию. Конец связи.

Я связался с нашими старыми друзьями — десантниками, которые по-прежнему приходили к нам на работу вахтовым методом и помогали ПТУРить противника.

— Братан, нужно выдвинуться в сторону крайней позиции в лесу и сделать пару выстрелов. Помочь соседям.

— А по чему стрелять?

— Ребята покажут. Там вас «Айболит» встретит.

— Легко, — ответил мне «Боцман». — Нам добежать туда час, где-то.

Десантники перетащили свою установку и сделали два выстрела по зданию автобазы буквально через полтора часа.

И тут же мне стали кричать в рацию, что мы ПТУРим своих. Оказалось, что пока они передвигались на позицию, наши уже сумели выбить ВСУ и обустраивали позиции для обороны. По счастливой случайности никто из «Пятерки» не пострадал. Один боец получил легкую контузию и несколько порезов от «вторички».

— «Констебль»! Больше так не делай! — кричал мне командир в рацию.

— Так они бы предупредили. По нам оттуда работали.

После этого случая я лично поехал с извинениями в «Пятерку» и договорился с их замкомвзвода о более щепетильном взаимодействии.

Подготовка к штурму «частника».

Нам всем было понятно, что в недалеком будущем мы возьмем «Остров» и будем заходить в «частник», который вытягивался в нашу сторону этаким валенком, примыкающим своей тыльной стороной к Артемовскому шоссе. Нижняя часть валенка была разбита на четыре участка домов, с огородами внутри участков. В среднем, в одном таком квартале находилось от двадцати до двадцати восьми домов. Кварталы были разделены асфальтовыми дорогами, которые и являлись артериями, по которым будут подвозиться БК и личный состав. Это были первые частные дома, куда нам предстояло зайти.

Мы с «Горбунком», «Пегасом», Женей, Ромой и «Эрнстом» стали просчитывать варианты захода в этот «частник» и высматривать дома, которые были превращены украинскими военными в опорные пункты обороны. Рассматривая их, мы старались думать, как противник.

— Как думаешь, Володя, где они посадили снайперов и наблюдателей? Вот ты бы, где их разместил?

— Вот домик интересный. Вот этот, 5ю который. Вот видишь, у него под крышей такое маленькое круглое окошко.

И он выше всех остальных. Вывод напрашивается сам собой.

— Не сильно просто?

— Ну на всякий случай нам бы сложить его ПТУРом. ПТУР для такой работы лучше всего, — слушая его я кивал головой, мысленно соглашаясь.

— Женя, поставь отдельного фишкаря, пусть он попасет этот дом и вот это окошко, — дал я распоряжение «Айболиту».

«Горбунок» оказался прав, и наше визуальное наблюдение быстро выявило блики оптики, которая мелькала в этом окошке. Это могло значить только одно: там засел наводчики, либо снайперская пара. И те, и другие подлежали уничтожению в первую очередь. Десантники удачно заптурили этот дом, с его окошком, и дом перестал представлять для нас интерес. Тактика, которую применял «Горбунок», называлась «НБО» — непрерывный беспокоящий огонь. «Человек-война», как назвал Володю один из журналистов, который приезжал к нам делать репортаж, был не просто солдатом, он был стратегом и философом военного дела. Обладая живым умом и хорошо развитой наблюдательностью, он мог придумывать неожиданные и спонтанные ходы, которые позволяли нам быть успешными.

Прозорливость и мудрость «Крапивы» — нашего командира — состояла в том, что он быстро понимал, кого и на какую должность можно поставить. Если бы «Горбунка» не вернули и не сделали командиром «тяжей» и затем всей артиллерии, история нашего взвода могла быть совершенно другой. «Крапива» видел наши плюсы и минусы и всегда давал нам шанс проявить инициативу и самостоятельность. А если это было необходимо, столкнуть с реальностью, заставив научиться на своем горьком опыте. То, как он снял «Антигена» просто выслушав доклад рядового бойца «Макса», то, как он отправил меня в ночной штурм, чтобы я перестал потакать беспечности бойцов, которые первое время пользовались моей чрезмерной добротой, то, как быстро он принимал решения, — все это и делало из него настоящего командира подразделения. Он имел талант разглядеть личные качества отдельного бойца и грамотно расставлял нас на те командирские позиции, на которых мы приносили максимальную пользу. Володя был одним из тех, в ком «Крапива» увидел то, что помогло нам стать более успешными. Он, как и все командиры, был думающей самостоятельной, порой авантюристичной, боевой единицей, которая не нуждалась в контроле и мотивации со стороны.

Рано утром мы пили утренний кофе с сигаретами у нашей буржуйки в подвале и беседовали о трудностях и радостях нашей жизни. Имея богатый опыт участия в психотерапевтических группах, я воспринимал наше общение как профилактику ПТСР, с которым мы могли столкнуться после возвращения домой.

— Задолбали они с этого «Острова» по нам долбить, — пожаловался я Володе. — Каждый день кто-то «триста».

— Так давай им устроим Варфоломеевскую ночь! Ты же психолог, должен понимать, что самое страшное для человека это что? — задавал мне вопрос «Горбунок» и тут же отвечал: — Неожиданность и неопределенность! Когда противник не знает, когда по нему прилетит, он начинает нервничать.

А это истощает.

Володя не бросал слов на ветер. Каждое утро он вместе со своим приятелем «Выдрой» брал два РПГ, десять «морковок» и выходил на позиции перед «Островом». К счастью, зарядов у нас было вдоволь. Утром, в обед и вечером они с «Выдрой» охотились и стреляли по позициям противника. Володя умел стрелять и прямой наводкой, и навесиком, и навскидку. Однажды я видел, как он объяснял бойцу, как работать с РПГ.

— Смотри… У тебя в бою не будет времени целиться по планке или еще как-то. Твоя задача: научиться работать за три секунды навскидку. Выбежал, стрельнул, забежал. Главное — попасть где-то рядом. Навести шуму и шороху. Желательно, в такое место, чтобы крошка бетонная полетела, мусор всякий, чтобы поражающих элементов было побольше.

Володя с «Выдрой», конечно, быстро надоели украинцам, и на них открыли охоту с дронов. Их пасли и пытались уничтожить сбросами и минометами. Но они были везучие. Или просто нравились смерти, которая не хотела их забирать.

Помимо этого, «Горбунок» хаотично бил по укреплениям и позициям украинцев из АГС и договорился с разведкой, чтобы ему докладывали сведения по перехватам об украинских «трехсотых» и «двухсотых». Там, где их было больше всего, он усиливал огонь из своих подручных средств. В общем, Володя экспериментировал и развлекался в силу своих возможностей.

Командиры направлений

Я чувствовал по тому, как вел себя «Крапива», который давно был на «изжоге», что скоро нам поступит приказ двигаться дальше. Находясь в очередной раз в Зайцево, я попросил его внести изменение в логистику управления нашего взвода и официально назначить «командиров направлений».

— С психологической точки зрения их нужно узаконить, — убеждал я его.

— Так и так всем понятно, что они командиры.

— Это называется в психологии: «легализация, или нормализация спонтанно выработанной стратегии поведения».

— А проще можно? — спросил он улыбаясь.

— Ну смотри, командир… Есть ты наш главарь — ты отдаешь приказы мне. Я их довожу до командиров групп. Они до рядовых бойцов. Правильно?

Он молча кивнул.

— Есть «Бас» со своими. Есть «Горбунок» со своей командой. Но так как мое подразделение сильно разрослось и имеет несколько направлений, у нас спонтанно выдвинулись три человека, которые за эти направления отвечают. Запад — «Айболит», восток — «Абакан» и центр — «Эрнст». Делов-то выйти по рации в эфир и официально, как командир, назначить их на эти должности. И мне удобно, и им добавит уверенности и солидности.

— Что это даст?

— Разгрузит меня. Чтобы они через голову не прыгали. Есть у них там проблемы, пусть со своими их и решают. Не смогут — выйдут на меня. Надоело мне за всем следить и контролировать.

— Хорошо. Про «Абакана» и «Айболита» все ясно, а третий насколько надежный боец?

— Вполне. Когда лес брали, я дал ему задачу поставить там «Корд» и фланги прикрывать, отсекая противника. Он не просто пулемет поставил, а стал сам на нем работать, потому что там все было на тоненького. И это не единичный случай, а, скорее, часть его натуры. Никаких к его бойцам нареканий. Дисциплина железная.

— «Крапива» — «Айболиту», «Абакану», «Эрнсту»? Поздравляю вас с назначением командирами направлений. Всем бойцам и командирам других подразделений, по внутренним вопросам обращаться к ним. Ваш командир по-прежнему «Констебль». Подтвердить приказ. Конец «звязку».

— Принято.

— Плюс.

— Ясность полная.

Неудачная ротация

За «Островом» ближе к Артемовскому шоссе находились два промышленных объекта, которые естественно были превращены в укрепы. С территории одного из них на протяжении всех этих месяцев выезжала тяжелая техника и доставала нас из крупного калибра. Мы, согласно нашей новой мифологии, обозначили ее как «Циклоп». Напротив, через дорогу, начинался Бахмут. Это был частный сектор с несколькими многоэтажками, которые как раз и пытались брать наши РВшники. Эта позиция была нами названа «Лабиринт». Позицию «Циклоп» обороняли восемь человек, которые менялись каждые двое суток.

— «Констебль», смотри, они тут каждые два дня меняются в одно и то же время, перед самым закатом, — доложил мне «Пегас». — Можно что-то придумать…

— Отличная идея! Покажи мне съемки их ротации.

«Пегас» включил мне запись, и я увидел, как ровно в семнадцать сорок к позиции подъехал модный минивэн «Мерседес Спринтер», из которого выгрузились и пошли к позиции восемь украинских солдат. Им навстречу вышла группа, отбывшая свой срок, и, приветливо махая руками, видимо, желала им хорошей смены.

«Вахтовики какие-то. С пакетиками своими и сумочками», — подумал я и вспомнил, как мой приятель Саня, который жил в Мегионе, недалеко от Нижневартовска, рассказывал, как работал с вахтовиками из Ивано-Франковска в 1999-м году. Эти ребята чем-то напоминали мне тех мужиков с Западной Украины, которые нормально зарабатывали, добывая нефть в России.

Понаблюдав за ними еще два дня, мы окончательно утвердились в том, что ротация у них происходит в одни и те же дни и в одно и тоже время. Нет на войне ничего хуже, чем размеренность и ритуалы. Любое расписание — это просто находка для врага. Я вышел на своего нового друга — командира десантников, с которым познакомился — и согласовал с ним интересную цель для «сто двадцатого» миномета. Мы в течение дня пристреляли его, немного обхитрив противника и беря на 50 метров дальше от места их подвоза.

Вечером, заняв место на крыше нашего дома в самой безопасной комнате, куда еще ни разу не прилетало из «стволки» и минометов, мы подняли «Мавик» и затаились в засаде.

— Чувствуешь азарт охотничий? — спросил я «Пегаса»?

— Да, — ответил он и улыбнулся.

— В детстве я очень любил читать книжки про индейцев Фенимора Купера. И когда он описывал битвы индейцев друг с другом, я чувствовал примерно то же, что чувствую сейчас.

Охота за скальпами открыта! — поделился я с «Пегасом» своими воспоминаниями. — Правда, война тогда была добрее, что ли. Хотя скальпы, как индейцы, мы с них не снимаем.

— И уши не режем, как американцы во Вьетнаме.

Мерс приехал вовремя — спасибо пунктуальности водителя. Время подлета мины равнялось сорока секундам. Ровно за сорок секунд, как эти две группы украинских солдат должны были встретиться, я дал команду нашему миномету.

— Вогхонь!

Как только две расслабленных группы украинских «вахтовиков» поравнялись друг с другом, в воздухе послышался характерный свист, и в десяти метрах от них взорвалась стодвадцатимиллиметровая болванка чугуна с радиусом поражения до трехсот метров, разбрасывая в стороны рой осколков и асфальтовой крошки. Все шестнадцать человек в секунду оказались на земле.

— Есть! Есть попадание! — радостно заорали мы с «Пегасом».

Половина упала и не подавала признаков жизни, вторая половина старалась отползти, из-за шока не понимая, что произошло. Мне сложно было быть безразличным к мучениям живых людей, даже если это был противник. И, при этом, я чувствовал азарт и удовлетворение от хорошо выполненной работы. Следом прилетело еще две мины, поставив окончательную точку в их мучениях. Живых среди них не осталось. Но смерть на экране выглядела ненастоящей. Экран помогал дистанцироваться и не принимать это так близко к сердцу, как в реальном бою. Особенно если это был ближний бой в окопах, в котором ты видишь страх и мучения другого человеческого существа. Пока я чувствовал сопереживание к противнику, была надежда окончательно не стать маньяком.

— Спасибо за работу, — поблагодарил я десантников. — По — моему, все шестнадцать «двести». Автобус выведен из строя. Чистая работа.

— Обращайтесь, — буднично ответил мне минометчик. — Видос скинете для отчетности?

— Несомненно.

Человек — существо уязвимое и хрупкое. Усилие, необходимое для того, чтобы лишить его жизни, несопоставимо с теми десятками лет, которые необходимы чтобы он был зачат родителями, сформировался в утробе матери, родился и вырос, преодолевая миллионы ежедневных препятствий и опасностей. У каждого солдата — за какую бы сторону он не воевал — есть родные, которые, как и он сам, верят в то, что он вернется домой к своим родителям, жене и детям. Каждая смерть на войне — это потеря, которая коснется множества людей. Сделает им больно и заберет будущее. Смерть останавливает реальность и время и перечеркивает возможность будущего. Как писал Мартин Хайдеггер — немецкий философ-экзистенциалист: «Смерть — это невозможность дальнейшей возможности». Смерть тотальна и окончательна. Жизнь этих шестнадцати солдат закончилась в предместье города Бахмута. Их тела, которые ночью эвакуировали украинцы, будут отвезены домой и захоронены в земле с красивыми речами и венками, покрытыми пафосными фразами. Но жизнь сотен людей, с которыми они были связаны, уже никогда не будет прежней. Как и моя жизнь — после этой операции.

— Как думаешь, «Констебль», почему они такие расслабленные тут? Ходят толпами как животные. Это же тупо, — оторвал меня от моих размышлений «Пегас».

— Наверное, «мобики». Профессиональные военные вряд ли бы так затупили.

— Многое от командира зависит. Некоторые умудряются построения для награждения делать в километре от ЛБС — линии боевого соприкосновения. Долбоебов хватает. А, может, просто необученные. Думают, что тут кино.

— Атутжопа!

У «Пегаса», как и у большинства моих бойцов не было высшего военного образования, но он понял элементарную систему войны. А система состоит из того, что твоя задача думать, как противник и ловить его на ошибках. И порой это занимает месяцы, а порой — минуты. Мы скорее всего убили шестнадцать человек. Это очень большое количество солдат, которые могли бы защищать укрепленный опорник много дней. И если их командир не идиот, то он понимает, что его маршрут подвоза пополнения спалили и ему нужно придумывать что-то новое — искать новую дорогу или менять время и выстраивать новую логистику. Основная выгода от диверсий на войне — это нарушение системы и порядка противника.

Вечером Володя вернулся с «Выдрой» в расположение и тоже поделился итогами дня.

— Прикинь?! Я сегодня выстрелил чуть ли не пятнадцать зарядов от РПГ. Аж затошнило. Самоконтузился, наверное.

— Прокапайся у медиков. Мне помогло после танка. А «Выдра» чего такой бледный? Тоже контузило?

— Да не, — ответил за него «Горбунок» и улыбнулся. — Мы там бегали от коптеров. Задолбали сволочи. И в один окоп запрыгиваем, а там нога чья-то и рука лежат. Совсем разобрало кого-то.

Он развел руками.

— Ну как бы для меня это уже нормально, а вот «Выдра» в шоке.

— Наш? — удивился я.

— Не. Нога без ботинка, в одном носке. А раз обуви нет, не наш, — пояснил мне Володя простую окопную мудрость. — А дальше там еще полтуловища. Точно не наш. Там такое место хорошее для выстрела. Мы его подвинули чуть в сторону. Я Сереге покажу, где он лежит.

Так и закончился еще один день войны специальной военной операции в нашем подразделении.

Добрый сосед «Киото»

Женины позиции на северо-западе были самыми передовыми и наиболее близкими к Бахмуту. У нас стало ритуалом облетать вечером с «Пегасом» линию фронта для контроля перемещения украинских «пидроздилов». Раз или два раза в неделю украинцы делали попытки беспокоящих накатов, с целью прощупать нашу оборону и выявить огневые точки. Когда мы засекали накопление живой силы противника, которые могли накатить на Женю, мы наводили туда огонь Володиных «тяжей» — АГС и СПГ — для профилактики и создания психологического давления на рядовой состав. Ближе всего с запада к нам было соседнее подразделение, с которым у нас с первых дней боев сложились отличные отношения. Не считая дружеского огня, что часто бывает в динамике продвижения и откатов, мы во всем поддерживали друг друга и действовали слаженно. Через командира мы договорились с ними о ночном прикрытии наших позиций и наладили постоянную связь с представителем второго взвода нашего седьмого отряда с позывным «Киото». Радиоэфир у нас совсем не подвергался цензуре и был похож на голосовой чат в режиме реального времени. В нем можно было поддерживать переговоры с различными подразделениями, в том числе и с соседями.

— «Констебель» — «Киото»? — намеренно коверкал он мой позывной.

— На приеме.

— Ночь темна и полна ужасов! Я заступил в свой дозор! — развлекался он в эфире. — Как там одичалые? На «Стену» не лезут?

— Могут. Нам нужна пара твоих драконов! — подыгрывал я ему в стиле сериала «Игра престолов».

— Драконы уже готовы и ждут сигнала.

— Тогда «Дракарис»! По точке XY. Расход два. Осколочнофугасными! Давай, японец!

Я мгновенно вспомнил японский и на автомате выдал:

— Осс. Сайкин до?

— Что?

— «Привет» говорю по-японски и «Как дела?».

— Нифига себе! Откуда ты знаешь?

— Жил в Японии. Мотоциклами торговал оттуда.

— Круто! Скажи еще что-то?

— Давай стреляй уже! Пожелаем украинцам «Оясуми насай»! То есть доброй ночи.

— Сейчас пожелаем, без базара!

Под руководством «Киото» было два восьмидесятимиллиметровых миномета, которые он любезно предоставлял нам ночью. При помощи них я и вел профилактический упреждающий огонь по возможным точкам накопления противника и помогал Жене отбивать «накаты», если они начинались в ночное время. На тот момент мы были хорошо укомплектованы ПНВ — приборами ночного видения — и легко вычисляли ночное передвижение противника, если оно происходило. Пацаны уже свободно ориентировались по карте и, если замечали ночной движ на передовой, тут же наводили туда восьмидесятимиллиметровых драконов «Киото».

— «Киото» — «Констеблю»?

— Да, «Констебель»? На приеме.

— Нужно накинуть пять вишенок в точку XY и доработать баклажанами.

— Сейчас сделаем им баклажанно-вишневый компот. Пусть твои повара смотрят и, если нужно, мы добавим специи! — отвечал он смеясь.

«Вишнями» мы договорились называть ВОГи, а «баклажанами» — мины от миномета.

Это была странная и забавная фронтовая дружба между совершенно незнакомыми людьми, которые никогда друг друга не видели и, при этом, могли троллить и подкалывать друг друга, и делиться информацией, которую можно было давать в открытый эфир.

— «Киото» — «Констеблю»?

— На приеме!

— Будет время, заходи в гости. Найти нас легко.

Мы там, где стреляют. В ста двадцати метрах от украинских позиций.

— Спасибо. Передавайте им привет, — парировал он. — Прийти не могу. Смокинг заложен в ломбард, а без него я никак.

— Мы подберем тебе новый из свежих трофеев!

— Я патриот. Ношу только фирменное — фабрики «Красный Октябрь»!

— Ладно, — ржал я над его шутками. — Давай по делу. Настало время компота…

С легкой руки «Киото» и остальные командиры стали называть меня на английский манер — «Констебель»! С ударением на второе «Е».

«Абакан», со своими ребятами продвинулся дальше заправки и окопался в лесополосе, чтобы быть поближе к следующему рубежу обороны противника, который находился в восьмистах метрах дальше на север, в районе газовой заправки и солевой базы. Подразделение разведчиков, которое двигалось по «частнику» за Артемовским шоссе, уже продвинулось и находилось напротив этой газовой заправки в трехэтажках. Поэтому украинцы оттянули свои тяжелые машины с крупнокалиберными пулеметами в Бахмут, чтобы РВешники не сожгли их. Больше они нам не досаждали нам своим огнем, и мы могли спокойно продвигаться по передку. Но ежедневный минометный огонь с их стороны велся регулярно.

«Горбунок» — человек-война

Володя практически переселился из Зайцево к нам в подвал, где у его ребят было оборудовано две комнаты. Он мог и должен был находиться при штабе, но там ему было скучно. Я был уверен, что он адреналиновый наркоман, как это часто бывает с военными, и уже не может без осознанного риска и дозы адреналина. Как главный герой фильма «Повелитель бури», который не мог долго сидеть на гражданке и постоянно возвращался в горячие точки. Володя жил на передовой своей особенной жизнью, параллельно выполняя роль наземной разведки, командира артиллерии, гранатометчика и штурмовика.

На фото боец «Горбунок»

Когда он оставался, мы часто общались по вечерам, сидя у буржуйки, попивая кофе и куря сигары, как джентльмены в закрытом мужском клубе. С двадцати двух до двадцати четырех часов было общее время, когда мы могли поговорить о прошлом и поделиться своими мыслями и переживаниями о настоящем и будущем. С двенадцати ночи мы, давая друг другу отдохнуть, делили ночь на два равных отрезка и по очереди дежурили на рации. Первая вахта заступала с полуночи до четырех утра, а вторая — с четырех до восьми. В девять обычно уже начинались «осадки».

Я был рад, что Володя появился среди нас на передке и стал бетонной опорой и надежным соратником в боевых условиях, помогая идти вперед своими присутствием и неуемной энергией. На тот момент я чувствовал сильную усталость из-за морального и физического надлома внутри. До его появления я не мог себе позволить полноценно спать днем, потому что мне необходимо было все контролировать и руководить группами и направлениями. А ночью я не мог спать, потому что с наступлением темноты начиналась вся хозяйственная движуха: поднос боекомплекта, сбор «прогноза погоды» и оценка ситуации, передача информации в штаб, просьбы о пополнении и множество мелких, но очень важных переговоров, которые позволяли мне быть в курсе происходящего и руководить процессом на передовой. Колоссальное напряжение, которое некуда было девать, распирало меня как внутричерепное давление, вызывая приступы гнева или апатии, которые я себе не мог позволить. Я, конечно, мог лечь и поспать, но всегда делал выбор в пользу бодрствования, чтобы быть в центре паутины, чувствуя каждый ее напряженный нерв. Как говорилось в старом анекдоте: «Прыщи на жопе никто не любит! Никто не любит прыщи на жопе! Замкнутый круг какой-то». С приходом «Горбунка» на передок я стал себе позволять спать больше и регулярнее, не опасаясь за то, что просплю очередной накат украинцев и потеряю позиции.

Я знал, что Володя понимает, что и как делать, чтобы наладить оборону и отпор. «Бас» жил в том же режиме, что и я, и выполнял свои задачи, в которые я естественно не лез, если он меня об этом не просил.

Рома «Абакан», конечно, мог меня подменить по административной части, но по части боя он был недостаточно опытен. Да и после назначения его командиром направления, у него было много своих задач. Володя стал недостающим паззлом в нашем отлаженном механизме и восполнил собой и своими талантами все недостающие компоненты. Его самостоятельность в принятии решений и склонность к риску, которые он проявлял постоянно, можно было расценивать и как достоинство и как недостаток. Но эти черты проявлялись им только когда это не угрожало никому, кроме него самого. Личный состав он берег и никогда не посылал бойцов туда, где не был сам.

К тому моменту он обучил очень многих бойцов пользоваться РПГ-7 и ввел на него моду среди бойцов. Я учился вместе со всеми, потому что до его прихода недооценивал использование гранатометов. В Чечне мы чаще пользовались компактными «Мухами», чтобы сэкономить в весе. Гранатомет — вещь тяжелая сама по себе. А если еще посчитать сами гранаты, то совсем неподъемная для длительных рейдов и беготни по горам. Честно говоря, до его прихода я относился к РПГ недостаточно внимательно.

— Смотри, «Констебль» — показывал он мне и комментировал, как правильно держать гранатомет с ТБГ — термобарическим гранатой. — Вот так, под углом сорок пять градусов, стреляешь, и она летит намного дальше. И если обычным зарядом ты просто поражаешь что-то, то термобаром ты выжигаешь площадь, как «Солнцепеком»! По сути, это карманный гранатомет, который обеспечивает поражение живой силы противника на сто процентов. В облаке раскаленного и горящего газа выжить невозможно.

— А по какому принципу это работает? — спрашивал я, рассматривая поросенка термобарической гранаты, похожего на полукилограммовую консервную банку с хвостовиком и прикрученным к нему порохом.

— Да просто. Там внутри две капсулы. Первая, взрываясь, распыляет облако горючей смеси, которое заполняет все пространство. А второй заряд воспламеняет его. И бах! У нас вспыхивает маленькое солнце с температурой три тысячи градусов. А, как известно, на солнце жизни нет.

— Сильно… И страшно.

— Особенно эффективно в городских боях. Заметил противника в помещении, закинул ему туда такого поросенка и все. Там шашлык.

Он улыбнулся своей жизнерадостной улыбкой.

— Ладно, пойдем мы с «Выдрой» постреляем по «Острову». Вчера нас там здорово прижал пулеметчик. Такая штука нас и спасла, — сказал Володя как про что-то обыденное и будничное.

— Вот ты молчун! Что там было?

— Да что там особо рассказывать?

Я молча смотрел на него и ждал от него рассказа.

— Ну, ты же знаешь, как заправку со рвом вы этим забрали. Я там с этой траншеи с «Выдрой» всю неделю стрелял по «Острову». То с «Корда», то с РПГ, то с десантниками ПТУРом по выявленным точкам. Короче, веселились немного, чтобы они там нервничали. Обычная наша тактика.

Он задумался, вспоминая последовательность действий, и вокруг его глаз собрались хитрые морщинки. Видимо, ему было приятно вспоминать то, что произошло вчера.

— Ну, я вчера и предложил «Выдре» залезть на эту следующую заправку и разведать, что там и как. Запрыгнули, значит, мы туда через позиции РВшников. Там побезопаснее было зайти.

— И?

— И попали под пулемет.

Он в упор посмотрел на меня.

— Залегли и лежим. Минут десять лежали… Только дернешься, и он опять кроет. Голову хер поднимешь. Лежать там смысла не было, потому что сто процентов нас бы там «птица» ВОГами закидала, или минометами бы накрыли.

Отполз я за стенку и подготовил четыре выстрела вот таких, — он показал мне на термобар. — Выстрелил я первый раз мортирой. Он в ответ. Я по слуху запустил второй выстрел. Смотрю, он притих.

— У тебя там прямо дуэль была: «Горбунок» против пулеметчика!

Я вспомнил афишу фильма франшизы «Хищник против Чужого».

— Только мы вставать, он опять. Ну тут я уже принципиально захотел убить этого козла! «Выдра» достает «обезьянку» и начинает корректировать меня.

— Что за «обезьянка»?

— Да зоновская примочка такая: зеркальце на палочке, чтобы из-за угла смотреть можно было, — пояснил мне Володя. — И я третий выстрел делаю, и «Выдра» кричит: «Готовченко!».

— Идти туда, конечно, так себе решение, — улыбнувшись заметил я.

Мне было интересно и тревожно за него одновременно.

— Вот я и оставил «Выдру» на фишке и решил продвинуться дальше. Сказал ему, что, если не вернусь через десять минут, пусть возвращается на базу, а услышит автомат, пусть идет на помощь. Выдвинулся и дошел до такой там второй заправки. Газовой.

— На что ты надеялся? Там же могла оказаться куча ВСУшников!

— На внезапность! Страшно, конечно, было, но, а что делать? Зато смотри, что мы там добыли!

Он стал вытаскивать на свет Божий радиостанции, пауэрбанки и пару ночников.

— И пять сумок с БК! Все, видишь, не зря.

— Пиздец ты, конечно, самурай! — сказал я.

А в то же время подумал: «Нахер ты так рискуешь?».

Но не стал это озвучивать, понимая, что он все равно будет делать то, что умеет и считает правильным. Так было просто по одной причине — Володя был воякой.

— Короче… Если ты не угомонишься, то я тебя сдам командиру, и ты получишь люлей, — взял я его на понт, чтобы хоть как-то остановить его безрассудство.

Первое время он ходил по позициям и стрелял по противнику исключительно сам. Я пытался объяснять ему, что, стреляя за бойцов, он тем самым не дает им проявлять собственную инициативу и получить практический навык стрельбы. Он вел себя как взрослый, который все делает за ребенка, не давая ему развиваться. Бойцы смотрели, разинув рот, как он стреляет из РПГ. Помогали ему заряжать гранатомет, но сами стреляли редко. Володя сменил тактику и стал заставлять и их стрелять по противнику. Постепенно бойцы втянулись и стали учиться у него этому важному ремеслу. Особенно резко это произошло, когда они увидели, как гранатомет в руках «Горбунка» превращается в волшебную палочку, которая помогает снизить потери и выбивает противника за двести метров, в отличие от гранат.

Разведка «тяжей»

Вечером «Горбунок» удивил меня еще больше.

Оказывается, он взял с собой еще двух человек из своей группировки «тяжей» и самостоятельно произвел разведку правой стороны позиции «Остров». Они выдвинулись все тем же маршрутом, которым они с «Выдрой» прошли в прошлый раз, и, добравшись по посадке до газовой заправки, которая примыкала к Артемовскому шоссе, заползли на нее.

— Вот смотри, — стал он мне показывать видео, которое он заснял в украинских окопах на «Острове», — видеофиксация для командира и тебя, что мы там были. Думаю, можно штурмовать позицию.

— Как ты туда попал? — удивился я. — Когда ты все успеваешь?

— Я, знаешь, очень спокойно реагирую на стрессовые ситуации, — начал он свой рассказ. — Мы с тобой поговорили, и я думаю: «А почему нет?». Собрались и выдвинулись. Я им приказал ничего не трогать по дороге туда, чтобы не демаскироваться.

— И что там? Никого нет совсем?

— Дошли опять до газовой заправки и никого не встретили. Она там в ста пятидесяти метрах от первого окопа на «Острове».

На востоке от газовой заправки через шоссе находилось три пятиэтажных здания, которые уже перешли под контроль РВшников. И заправка, и база были как на ладони и хорошо просматривались и простреливались с верхних этажей этих домов. Именно поэтому украинцы откатились на сто метров севернее и засели на солевой базе, которая была более укреплена.

— И оттуда вы зашли на «Остров»? — все еще не мог я поверить в безбашенность «Горбунка».

— Там за заправкой еще было несколько строений, в которых РЭБ украинский сидел. Помнишь?

— Да. Такие три домика.

— Вот я туда пять морковок РПГ закинул, своих оставил на прикрытие и уже один добежал до первого окопа, чтобы ребят не подставлять.

— Там же метров сто? — не переставал я удивляться «Горбунку». — И что там?

— Да окоп как окоп. Гранат полно было. И патронов.

В общем, вывод простой: можно брать «Остров» с этой стороны. Я уже и командиру доложил про это, чтобы он не от тебя это услышал, — улыбнувшись сказал Володя.

— То-то я смотрю, командир полчаса назад на меня вышел и говорит, что «Остров» брать нужно. А это, значит, с твоей подачи.

Дебют «Абакана»

Мы с командиром и «Горбунком» решили работать утром, без артиллерийской подготовки, и использовать фактор внезапности. За все эти месяцы, которые украинцы поливали нас с «Острова» всем, чем попало, я выучил расположение их позиций досконально. Я десятки раз смотрел на «Остров» сверху, глазами «Пегаса». Я видел его через поле из противотанкового рва. Я мог закрыть глаза и представить эти позиции в проекции 3D — со всеми изгибами, выпуклостями и впадинами рельефа. Траншеи и шесть блиндажей позиции тянулись на восемьсот метров параллельно противотанковому рву с востока на запад — от газовой заправки к ставку, за которым начинался частный сектор Бахмута. Лес, в котором находились позиции Жени, находился метрах в двухстах южнее шестого блиндажа. Между противотанковым рвом и траншеями украинских позиций лежало большое замерзшее поле с неубранными злаками и комьями смерзшейся земли. Обороняло, по моим подсчетам, эту позицию примерно человек сорок бойцов, рассредоточенных по всем укрепам.

Я договорился с «Басом» о коротком варианте эвакуации, который мы сделали через позиции РВшников. И заходить мы решили тоже оттуда, чтобы сократить дистанцию выноса раненых и подноса боекомплекта.

Это была первая крупная операция для «Абакана» как командира направления. Я вызвал его и его помощника — «Эльфа» — на совещание, и мы договорились о плане.

Я смотрел на Рому и испытывал двойственные чувства по отношению к нему. Он был человеком, который помогал мне и был всегда рядом — с первого дня захода нашего отделения на позиции. Я знал, о чем он может переживать, знал его сильные и слабые стороны и понимал, что ему нужно проявиться как командиру. Как говорил «Антиген»: «Настал твой звездный час». Наступило время выйти из тени.

«Эльф» был пятидесятилетним старшиной из СОБРа.

Я его отобрал месяц назад в свою школу обучения командиров групп, и это была его первая операция в этой роли. Ночами, когда мы дежурили на фишке, он часто угощал меня «конем», сделанным по его особому рецепту. Его жгучая смесь кофе, чифира и сгущенки отличалась особенной термоядерностью. Три глотка этого пойла открывали мне веки как Вию и не давали спать часов восемь. При этом сердце естественно превращалось в пламенный мотор, который выбивал из ребер ударную партию группы «Рамштайн».

Ближе к шести вечера ветер нагнал густые, тяжелые тучи с юга, видимо со стороны Азовского моря, и пошел снег.

Снег на Донбассе в большом количестве выпадает нечасто, а этим вечером он повалил большими хлопьями, скрывая черноту земли, воронки и разрушенные здания. Снегопад был настолько густой и липкий, что не позволял поднять вверх птичку и разглядеть что-либо впереди в пятидесяти метрах. Это было большое везение, которым мы и воспользовались. Я вспомнил, что нам выдавали белые маскировочные халаты, которые я называл «костюм снежинки», и быстро разыскал все имеющиеся у нас в подразделении экземпляры. Большинство из них лежало у нас в подвале, а часть уже успели разобрать по группам.

Мы быстро сформировали три штурмовые группы по три человека и всех переодели в маскировочные костюмы. Первую группу я собрал из БСников, которые имели опыт службы в армии и принимали участие в боевых действиях. Второй резервной группой руководил «Эльф», а третью группу возглавил «Абакан».

— Короче, мужики. Задача такая…

Я осмотрел их в их костюмах и про себя назвал их хороводом «Снежинка».

— Первая группа, незаметно, не создавая шума, заходите отсюда — вдоль забора у заправки. Перемещаетесь к этим зданиям, которые стоят сразу за ней, и занимаете первый окоп, в котором вчера не было ни одного человека, и создаете нам плацдарм для дальнейшей работы. Группа Ромы, страхуете отсюда. А ты, «Эльф», берешь на себя это направление и кроешь их всех. Начинаем в шесть. Вопросы?

— Нет вопросов.

Штурм «Острова»

С вечера я предупредил соседей из РВ, что мы будем заходить через них и работать на «Острове» и попросил их, если будет необходимость, прикрыть нас огнем. По моей команде «Снежинки на выход!» первая штурмовая тройка перепрыгнула шоссе, зашла на газовую заправку и, никем не замеченная в этой метели, подошла к первому блиндажу. Закидав его гранатами и законтролив четырех украинцев, находившихся там, они выдвинулись дальше по траншее. Вслед за ними подтянулась резервная группа и заняла круговую оборону. К сожалению, снег помог двум украинским фишкарям остаться незамеченными и спрятаться в дальнем отдельном окопе. Украинцы, пользуясь метелью, обошли их сзади и убили двоих наших из резервной группы, а третьего ранили. По счастливой случайности сзади уже подходила группа «Абакана» и убила, в свою очередь, одного из украинцев, а второго спугнула. Он скрылся в северном направлении, и искать его не стали.

Первая штурмовая группа окружила второй блиндаж и кинула в него две гранаты, после чего из него послышалось: «Не стреляйте! Мы сдаемся!».

— «Констебль», мы взяли семерых пленных. Что делаем дальше? — услышал я в рацию их вопрос.

— Да ну нахер? Втроем семь человек?

Я опять, как и в случае с «Артеком», не мог сразу поверить в успех этой операции.

— «Абакан»! Выдвигайтесь туда и заберите у пацанов пленных. Первая штурмовая, передадите их и двигайтесь дальше. Пока они не опомнились, нужно забрать как можно больше позиций!

На войне, как и в жизни, часто наши прогнозы и ожидания не сбываются. Я ждал, что штурм «Острова» обойдется нам в несколько десятков убитых и раненых, но благодаря огромному количеству обстоятельств мы зашли и закрепились на нем с минимальными потерями. Командир по своему обыкновению совершенно не лез в наши дела, требуя только своевременных докладов.

— «Констебль», как ваши дела?

— Отлично дела! Два блиндажа наши. У противника четыре «двести» и семь взято в плен.

— Семь? Это круто. Главное, не останавливайтесь. Подтягивай туда резервы с тыла, и сразу занимайте все, что можно. Давай, «коммерс», стриги капусту, пока фарт прет! — пошутил радостный командир.

— Рома? «Абакан»? Давайте давите дальше. Пусть пацаны идут и идут. Дай им подкрепление. «Эльф» пусть к ним присоединяется, и берите самую высокую точку. У них там главный укреп.

— Принял.

— Стратегически важно закрепиться там, чтобы нас с запада труднее было контратаковать.

Третий блиндаж тоже взяли с наскока и, быстро зачистив его, двинулись дальше. В четвертом блиндаже и на его подступах проснувшийся противник грамотно организовал оборону и штурм увяз. «Горбунок» бегал по подвалу и переживал, что не может поддержать их своей артой из-за сильного снегопада и большого разлета ВОГов. Не выдержав, он сам выдвинулся с двумя бойцами на «Остров», прихватив с собой максимальное количество гранат для РПГ-7 и термобаров. В течение часа штурм был завершен, и мы взяли самую высокую часть позиции — блиндаж номер четыре.

— «Констебль» — «Эльфу»? Блиндаж наш! Слава ЧВК!

— Молодцы! Лучшие!

В этом блиндаже нам досталось огромное количество трофейного вооружения и боеприпасов к нему. Мы вызвали минеров из штаба, которые обезвредили украинские ловушки и заминировали подступы к нашим позициям. Это удалось сделать достаточно простым способом: они просто изменили направление направленного взрыва МОН-90, которые украинцы забыли взорвать. Нашей группе повезло в очередной раз, а противник сделал за нас всю работу по минированию позиций. Бойцы, наученные опытом предыдущих боев, выставил фишкарей с «ночниками» и приготовились к ответной контратаке «немцев». Рутинно, как только мы заняли украинские позиции, стали лупить минометы, гранатометы, крупнокалиберные пулеметы, стрелковое оружие и снайпера из частного сектора западных окраин Бахмута.

— Пацаны! Нам нужно так закрепиться на этой точке, чтобы вас не выбили, — дал я команду группам.

Дополнительно я завел туда две группы из свежего пополнения, равномерно распределив их между старичками.

— «Абакан», занимай со своими газовую заправку и гаражи возле нее. Ночью на фишке должно быть по два человека. В ста метрах от вас находится солевая база, и там противник. Не дайте им вас выбить. Вечером «Пустырник» обещал подкинуть ПОМок, чтобы вы заминировали все подходы с севера!

— Принято.

Пленные

Еще до того, как привели пленных, на меня вышел командир группы РВ, которая стояла в трехэтажках, и сообщил, что снимает для меня отряд снежинок, которые ведут мне подарки.

— Кстати, «Констебль», чуть не забыл. Мы тут прижмурили одного вашего кента украинского. Он с ваших позиций вдоль забора крался и напоролся на наш секрет. Заблудился, видимо.

— Принял. Раз вы прижмурили, то и трофеи ваши. Документики бы только в штаб его отправить со всеми вместе.

— Передадим. Договорились.

Когда в подвал привели пленных, которым очень сильно повезло дойти без приключений: шел снег, и из-за него украинцы не могли накрыть их и наше сопровождение минометами. Я мельком взглянул на их осунувшиеся лица и сгорбленные плечи и стал дальше руководить боем, наблюдая, как их укладывают лицом в пол в ожидании представителей штаба. Двоим из них медики стали оказывать помощь, перевязывая осколочные ранения, полученные ими в блиндаже. Через тридцать минут из штаба приехал старшина взвода, чтобы лично допросить их и этапировать после первичного допроса дальше в тыл. Он взял себе в помощники «Баса» и стал проводить первичный опрос.

— А чего это у вас так перегаром несет? — удивился наш старшина, оглядываясь по сторонам.

— Так это от этих, — кивнул в сторону пленных «Бас».

Несмотря на то, что в подвале стоял густой запах, состоящий из аромата буржуйки, давно не стиранных вещей, медицинских препаратов, кофе, табака и человеческих тел, с приходом пленных в помещении повис дух вчерашнего алкоголя не лучшего качества. Перегар перебивал все запахи, отравляя собой воздух. Дополнительным бонусом, который помог нам в штурме «Острова», стал жесткий бодун, в котором находились все украинские военные.

— Вот это газовая граната! Да, Серега? Не то, что твоя, которую ты там распылял, — пошутил я, подходя и здороваясь со старшиной.

— Кто старший? — громко крикнул старшина, как будто думая, что украинцы глухонемые и не могут его услышать.

— «Констебль», у тебя переводчик есть?

— Я… Я старший. Старший лейтенант, — подал голос один из пленных.

Его по команде старшины быстро подняли и посадили на стул.

— Ты командир этой группы?

— Я. Позывной «Горыныч».

— «Горыныч»? То-то я смотрю от вас так и несет паленым! — заржал старшина. — Не ссы, «Горыныч», с вами теперь все будет в порядке. Откуда?

— Харьковская тероборона. Мобилизованные.

— Сколько лет?

— 1970-го года рождения, — глядя исподлобья ответил он.

— Срочку где служил?

— Нигде. Я учился, когда СССР развалился, и получил лейтенанта уже в Украине.

— Ладно. Разберемся. Поднимите всех, — приказал старшина.

Он стал, не спеша прохаживаться мимо строя пленных, расспрашивая их и задавая невинные вопросы. Шестеро из них были в возрасте, и только один был помладше и отвечал на суржике — смеси украинского и русского языков. Сначала он стал немного дерзить, но после того, как старшина заметил ему, что с таким гонором обычно долго не живут, он испугался.

— Хлопцы… Та я гхотов сотруднычать. Тильки нэ вбывай-те, — затараторил он.

— Молодец! — похвалил его старшина. — Умный парень. Сколько вас там еще на «Острове»?

— Може двадцать, може двадцать пьять. Не бильше.

Старшина посмотрел на меня, давая понять, что работы еще много.

— Ладно. Грузите в мой «Патриот» лейтенанта, и того бойца, — указал он пальцем на молодого.

— Могу только этих забрать. За остальными через час приедут. Документы и личные вещи тоже заберу.

Старшина забрал гаджеты и их ксивы и уехал в Зайцево.

Глядя на этих возрастных мужиков, я вспомнил передачи, которые смотрел отец в 2014-м году про то, как начинались «Майдан» и гражданская война на Донбассе. Вспомнил, как переживал из-за этого отец, как стали портиться отношения с украинской родней, которая стала обвинять его в агрессии России. Вспомнил многотысячные митинги в Харькове в поддержку России. «Интересно, что бы было, если бы мы тогда защищали не только Крым — нашу стратегическую базу военно-морского флота в Азовском и Черных морях, но начали бы СВО? Как бы разворачивались события и за кого бы сейчас воевали эти мужики?» — думал я.

Вопросы были риторические, но хотелось пофантазировать о том, что Харьковская область точно была за Россию и нужно было ее забирать тогда.

Контратака «немцев»

В подвал вернулся довольный, раскрасневшийся «Горбунок» и сел пить чай. Я слышал, что он был на позициях и хотел расспросить его лично о том, что там происходит. Сам бы он вряд ли стал рассказывать подробности. Володя вел себя в бою как гусар и был скромен и лаконичен как спартанец, когда дело доходило до рассказов. Но уж если он начинал рассказывать, это было красочно. Он просто нуждался в первом уточняющем вопросе.

— Ну, как там мои? Закрепились? — издалека начал я.

— Да, нормально. Помог им там немного с последним блиндажам. Уперлись в него и не могли пробиться.

— И что получилось? — продолжал я выпытывать у него детали.

— Да я тут ходил, ходил. Слушал, слушал, как они взять ничего не могут. И решил помочь им.

— А мне-то почему ничего не сказал?

— Так я командира спросил, он разрешил. Я и взял вместо автомата РПГ и гранат и побежал туда с парой бойцов. Разведал там, в чем проблема. Они мне говорят, мол, не могут выбить хохлов из блиндажа. А ты же знаешь, я хорошо навскидку работаю с гранатомета. Рассредоточил их там по секторам, дал команду подготовиться штурмовой группе и кладу два выстрела прямо в блиндаж. Разношу все к ебеням! Командую:

«На штурм»!

— Ничего себе. То есть вот они там толкались, толкались, и тут ты раз на белом коне и все пошло-поехало!

— Пришлось там пару человек немного повоспитывать. Группа штурмовая пошла, а эти из прикрытия им в спину по-сомалийски стреляют. Дебилы! Дал там леща одному, автомат забрал и в бой.

— Эх! Плохо ты Володя смотрел в детстве фильм «Чапаев». Так рисковать нельзя. Ты же командир!

С этого штурма началось повальное увлечение стрельбой из РПГ среди бойцов. Многие видели, как «Горбунок» разнес блиндаж и помог продвинуться группе, кто-то слышал про его подвиги от других. Бойцы стали просить научить их его стрелять из гранатомета, что он с удовольствием и делал. Он не просто учил их стрелять — он мотивировал их и объяснял преимущества РПГ перед гранатами.

— Вот смотри… — чертил он на земле палочкой схему. — Вот противник и его окопы. Вот ты. Чтобы кинуть гранату, тебе нужно подползти на метров тридцать, и вероятность, что тебя убьют, достаточно велика. А когда ты стреляешь с гранатомета, тем более навесиком, ты можешь и за двести метров быть, и даже за триста. Эффективность разрыва намного больше.

А если термобаром вмазать, то тут вообще жара! Понимаешь?

— Угу, — соглашался и кивал головой боец.

— Ну, тогда бери РПГ. Так… Становишься вот так. Смотришь, чтобы сзади никого не было. Кричишь: «Выстрел!». И стреляешь.

— Выстрел! — орал боец и производил пуск.

Граната летела в сторону противника и взрывалась в «частнике».

— Отлично! А теперь просто бери и тренируйся. Вышел поссать, захвати РПГ и ебни по ним. Идешь куда-то, захвати «трубу» и еще раз ебни! Стреляй постоянно — и научишься.

Следующий день

Ночью украинцы попробовали заползти с солевой базы на газовую заправку, но пацаны расстреляли по ним по несколько рожков и отогнали их, дав понять, что это уже наша территория.

На следующий день, мы подготовились и стали штурмовать оставшиеся позиции «Острова» с двумя укрепленными блиндажами. Дорога к ним шла на спуск и хорошо простреливалась с «частника» Бахмута. Поэтому я приказал пацанам двигаться не по траншее, а укрываясь за бруствером со стороны наших позиций. Первая штурмовая группа так и шла первой и заняла без боя остальные укрепы. Ночью украинцы покинули «Остров», и он полностью перешел под наш контроль. Когда парни первой штурмовой группы заняли последний блиндаж, их всех троих сняли снайпера — они получили огнестрельные ранения конечностей разной тяжести. Но, к счастью, то ли снайпера были криворукие, то ли погодные условия не позволяли стрелять более точно, несмотря на близость между ними и нашими. Когда я доложил, что позиция, которая досаждала нам два с половиной месяца и вокруг которой вырос миф о ее несокрушимости, была взята за два дня с минимальными потерями в два «двухсотых» и четыре «трехсотых» бойца, командир пообещал представить всех без исключения участников штурма к правительственным наградам.

К вечеру «Пустырник» прислал десять обещанных мин ПОМ-2Р, и я вызвал бойца из группы «Абакана», про которого он говорил, что тот в теме.

— Знаешь, что это? — спрашивал я и показывал на мины.

— Конечно! — с самоуверенной ухмылкой ответил молодой боец лет двадцати трех.

— Как взвести на боевую?

Он, молча и не задумываясь сделал все как по учебнику и радостно посмотрел на меня.

— Готово!

— Мастер!

Было приятно осознавать, что мое подразделение превратилось в машину, располагающую разными специалистами, в отличие от первых дней нахождения здесь.

— Вот тут, тут и тут нужно заминировать, — показывал я места на карте.

— Сделаем, — просто ответил он.

Забрав мины, боец ушел на «Остров».

Вечером я, по обыкновению, законектился со своим эфирным приятелем.

— «Киото» — «Констебелю»? — уже сам искажал я свой позывной.

— Хав ар ю, мистер Констебель? — коверкая английские слова поприветствовал он меня. — Слышал про вашу победу! Поздравляю, вас май женераль!

— Аригато, «Киото-сан».

Мы договорились с ним, что раз в час он будет простреливать позиции между «частником» и крайними блиндажами «Острова», чтобы ночью «немцы» не пробовали накатывать на наши еще слабо укрепленные позиции.

Эта местность административно уже являлась частью города Бахмут и, захватив ее, мы официально вошли на его территорию. С этого момента, согласно картам, мы фактически воевали уже в городе. Впереди оставалась только солевая база и небольшая база ремонта сельхозтехники, которая была в двухстах метрах севернее. А дальше начиналась Харьковская улица — южная граница частного сектора города, который нам предстояло брать.

Постапокалипсис и «Безумный Макс 4»

Утром меня вызвал командир и сказал, чтобы я приезжал за пополнением и обсуждением дальнейших планов. Я хотел пойти пешком, но в этот раз решил рискнуть прокатиться и вызвал «Бахмут-такси». За мной приехала наша видавшая виды четверка, которая массово производилась на территории России, Украины и даже в Египте. Команда «Баса» по-доброму отжала ее у эвакуационной группы Зайцево, которые ее просто бросили у завода, когда миной ей пробило все колеса. Ребята нашли в Опытном резину и оставили ее себе. Задние седушки у нее были удалены, и в ней легко могло размещаться два «трехсотых», или «двухсотых» лежачих бойца. Это было произведение искусства, которое не стыдно бы было показать в старом фильме «Безумный Макс». Эта машина полностью соответствовала постапокалиптическому миру, в который я переместился из рафинированной Москвы. Бензобак был пробит, и вместо него между ног у пассажира стояла двадцатилитровая пластиковая канистра с бензином и пристроенным к ней насосиком.

— Если что-то прилетит, я превращусь в Гастелло — вслух подумал я, зажимая этот импровизированный бензобак между ног.

— Да не переживай «Констебль»! Если что, сгорим вместе. Раз, и сразу в Вальхаллу! — поддержал меня водитель.

Еще с Чечни у меня был страх передвигаться в районе боевых действий на транспорте. Я много раз видел последствия подрывов техники на фугасах, видел, как калечит людей, которые сидели внутри БТРов и БМП. Как только я открыл дверь этой колымаги, у меня в голове сразу стало прокручиваться кино «Бесславная гибель в консервной банке». Страх, которые накатывал волной, делал ноги ватными и вызывал желание блевануть. Усилием воли я сел на переднее сидение, вцепился в торпеду и чуть ли не крикнул: «Давай быстрее! Рванули отсюда!». И хотя линия фронта отодвинулась на целый километр, я ничего не мог поделать с этой фобией и боязнью замкнутого пространства, в котором я терял мобильность и контроль над ситуацией. Мой страх был для меня абсолютно логичным и функциональным. Машина, в отличие от одиночного бойца, это приоритетная цель. В этой машине мне точно обеспечена смерть, и она не будет легкой. Расслабился я только когда выскочил из нее у штаба в Зайцево.

— А заплатить? — крикнул мне вдогонку водитель такси с смехом.

— Постой здесь. Никуда не уезжай. Я сейчас вернусь, — на автомате выдал я ему фразу, при помощи которой кидали таксистов в девяностые.

«Крапива»

В этот раз, когда я вошел в штаб, у меня было полное ощущение, что я настоящий командир. Что-то поменялось в принятии своей компетенции в этой должности. До этого, когда меня называли этим словом, моя гражданская неуверенная часть всегда ставила под сомнение это звание:

— Ну какой ты командир? Самозванец! Ни опыта, ни образования.

В этот раз я не услышал этого голоса. Я заглянул внутрь себя и встретился взглядом с жесткими глазами и лицом, закрытым балаклавой с низко надвинутым безухим трофейным шлемом.

— Не ссы, «Констебль»! Я тут, — поддержал меня мой внутренний вояка.

— Благодарю за службу! — услышал я голос командира и вынырнул из себя наружу. — Вы молодцы!

«Крапива» крепко пожал мою руку.

— Служу России! — смущаясь от похвалы, выдавил я.

«А в “Вагнере” так же положено отвечать?» — успел подумать я и решил, что важно не так, как правильно, а так, как я чувствую.

Я рассказал подробности штурма, показал точки, которые мы назвали «Крит-1» — «Крит-6», и рассказал, что с шестого блиндажа прекрасный обзор на частный сектор, в который должна заходить «Пятерка». Я не имел навыка городских боев, и это пугало меня. В полях все было понятно, а в городе, где все перемешано и неясно, где свои, а где чужие, я боялся растеряться. Перед отправкой в Молькино я много смотрел роликов и репортажей о боях в Мариуполе, Попасной, Лисичанске и Соледаре. В одном из них рассказывали, как украинские морпехи отрезали группу ребят из ДНР в многоэтажке, и она держалась в окружении около восемнадцати дней. Им повезло, и они выжили. Но не всем так везло, как им.

— Видишь, как все легко получилось, — переключил «Крапива» мое внимание на позитив.

— Да, я сам не ожидал. И с «КСП» они оттянулись, и отсюда.

— Не дураки. Понимают, что, потеряв ключевые позиции остальные удерживать бессмысленно. А может потому, что это уже не 24-я ОМБр. Не упоротые нацики. А тероборона харьковская, — предположил командир, сверля меня своими колючими глазами. — Ладно. Давай отдыхай до утра. Тебя там пополнение ждет.

— Очень кстати! — решил я играть с ним на опережение.

Я понимал, что командир погонит нас дальше, тем более что РВшники уже продвинулись до «частника» Бахмута, и мы могли отстать от них.

— Там еще два объекта осталось. Думаю, в ближайшие дни их брать.

— Это правильно. Действуй!

— Перегруппируемся и начнем.

— Констебль, сейчас ты опять будешь двое суток перегруппировываться? — по своему обыкновению подколол он меня.

Когда он хвалил меня, он как будто боялся, что я тут же расслаблюсь и начну косить и филонить, и поэтому любой комплимент заканчивался обязательным мотивационным пендалем.

— Короче, даю тебе один день на твои маневры, и двигай дальше.

Несмотря на то, что он был младше меня на год, у меня была на него проекция как на отца или старшего. Я честно признавался самому себе, что избегаю с ним тесного общения. «Крапива» был колючим и неудобным в коммуникации. Он, с одной стороны, мог открыться и рассказать о себе личную информацию, но, при этом, очень четко обозначал свои границы. Я понимал, что это неизбежно, если ты занимаешь командирскую должность. Как только ты сближаешься с человеком и в тебе путается роль командира и приятеля, тебе становиться сложнее напрягать его, даже если это нужно. Наверное, он мог быть более открытым с командирами своего уровня. С теми, с кем он воевал в Африке и других местах. Иногда его пацанская часть выскакивала в виде шуток и эмоциональности. Но большую часть времени он соответствовал своему позывному. Он, как и Володя, был человеком войны. Гражданка была для него серпентарием, где было много непонятных нюансов и политики. Где все друг друга хотели обмануть и поиметь. А его мир был прост и понятен. Тут мы, а там они. Правильно все то, что помогает побеждать, и неправильно все то, что этому мешает. Однажды, когда мы вместе пошли в баню и разговорились о гражданке, он спросил:

— А как ты меня охарактеризуешь?

— У тебя нарушено базовое доверие к миру. Когда тебе кажется, что тебя хотят наебать, это не так. Это просто капиталистический мир, где каждый преследует свои интересы.

Вся история взаимодействия людей, народов и стран — это история вечного поиска компромиссов, при которых я могу удовлетворять свои потребности не в ущерб другому.

С Украиной мирным путем договориться не удалось.

— Война — это просто один из быстрых способов урегулировать этот вопрос, — ответил мне командир.

— Не самый лучший, но порой единственно возможный. «Пушки — последний довод королей».

— Кто это сказал?

— С легкой руки кардинала и первого министра Франции Ришелье, о котором мы читали в детстве в «Трех мушкетерах» на всех отливаемых во Франции пушках чеканили латинскую надпись: «Ultima ratio regis» — «Последний довод короля». Эта фраза пошла гулять по свету, тактично намекая всему миру: если калибр вашей пушки меньше, чем у нас, то с нами лучше не спорить. А сто лет спустя король прусский Фридрих II Великий повелел отливать эту надпись на своих пушках, с сермяжной немецкой простотой заявляя всем: «У кого пушка длиннее, тот Король! А у кого короче, тот может идти в жопу!».

— Немцы в плане войны были хороши. Но мы и их нагнули. И тут всех нагнем, — подвел итог дискуссии командир.

— Другого выхода у нас уже нет. Но это еще не конец истории…

— Да?

— Артиллерия считалась Богом войны ровно до 6 августа 1945 года, пока кто-то из американцев не написал на корпусе атомной бомбы «Малыш»: «Ultima ratio regum». Так последним доводом современных «королей» стало ядерное оружие, и с тех пор считается, что именно оно является самым весомым аргументом, который был предъявлен миру всего однажды, зато очень ярко и убедительно.

Пополнение прислали из «стареньких». Насколько я слышал на тот момент, «Проект К» закрыли в декабре и перестали давать ЧВК «Вагнеру» набирать заключенных. Поэтому к нам стали привозить тех, кто был набран ранее, но не был на передке, а строил «Линию Сталина». Это была линия укреплений с минными полями и зубьями дракона.

— Привет, мужики! Мой позывной «Констебль». С этого момента я ваш командир.

Я смотрел на бойцов и видел, между нами, огромную пропасть. Им было страшно, как мне три месяца назад.

— Много говорить не буду. Завтра выдвигаемся в шесть утра, пока темно. Вам каждому выдали часы, так что я за вами приду в пять сорок пять. Запоминайте самое главное: когда пойдем, расстояние между вами должно быть не меньше семи метров, если вы, конечно, хотите выжить. Двигаемся и контролируем друг друга. Слушаем меня беспрекословно. Вопросы?

Они молча покачали головой.

— Хорошо. Если сможете, то постарайтесь поспать.

Домашняя обстановка

Ночевать я пошел к «Горбунку». Он был в Зайцево на базе «тяжей». Ребята встретили меня тепло и усадили попить с ними кофе. Сквозь пелену сна я отвечал им на вопросы про последние штурмы и понимал, что единственное, чего я сейчас хочу, это спать. Особую заботу ко мне проявлял боец, которого я называл «Старый». Он пришел в «контору» с воли, но имел криминальное прошлое. Не успел я снять броню и разгрузку, положить автомат и каску, как он тут же стал предлагать мне ништяки. Первое время сладкого мне не хотелось, да его и не было. А когда пошли первые трофеи, ребята стали делать «разгоны». Шоколада с конфетами стало много, но больше я налегал на печенье. Бывали дни, когда кроме кофе и печенья я не ел ничего.

— «Констебль», будешь кофеек?

На фото боец «Старый»

Я сонно кивнул ему головой.

— А конфетку или шоколадку?

— После бани. Помыться хочу сначала и один побыть. Сил нет пацаны разговаривать.

А сам в то время думал: «Дай отдохнуть уже мне “Старый” и не приставай со своей заботой!».

«Пионер» выделил мне отдельное место рядом с теплой стенкой. Тут я мог раздеться до белья и поспать в спальнике в одних трусах. Мне не нужно было сидеть на рации, думать и решать задачи, от которых зависела жизнь людей. Я мог просто лежать и тупить в телефон, в котором была закачана музыка и фильмы. Периодическое уединение — это одна из базовых потребностей любого человека. Каждому из нас требуется время и пространство, в котором я могу быть только с собой. Наверное, пацаны, которые годами жили в тюрьмах и зонах, в местах, где у тебя физически нет возможности побыть одному, были лучше адаптированы к проживанию в общежитии в отличие от меня. Я же нуждался в этих минутах и часах, когда я мог быть только сам с собой и наслаждаться кантовским «звездным небом над головой и моральным законом внутри меня» в полном одиночестве. Поэтому я любил ходить с передка в Зайцево в одиночку. Здесь же, на территории «тяжей», я мог в полной мере и со всеми удобствами удовлетворить эту экзистенциальную потребность в уединении с наибольшим комфортом.

— Все! Спать! — говорил я и отворачивался от них к стенке.

Я втыкал наушники и перемещался в мир кино, музыки или размышлений. Отдельным удовольствием был сон без обуви. Еще с армии я знал, что ноги во сне нужно держать чуть выше, чем голову, чтобы во время сна создать отток крови. Так, кстати, спали самураи и умные японцы. Эти часы и минуты позволяли мне оставаться гражданским и надеяться по возвращению очень быстро адаптироваться к мирной жизни. Именно поэтому я слушал чаще всего попсу и шансон, с его простыми человеческими чувствами и жизненными трагедиями маленьких чеховских людей.

— Спокойной ночи, «Констебель» — шутил я с собой над своим воякой.

— И тебе не хворать, психолог, — миролюбиво отвечал мой солдафон. — Смотри не расслабляйся. Подъем в пять тридцать.

— Сам не проспи… — думал я, проваливаясь в вату сна.

Ровно в шесть утра я вошел в помещение, где размещались «пополняхи», ожидая увидеть собранных бойцов, ожидающих выдвижения на передовую с серьезными, сосредоточенными лицами. Но вместо этого я услышал коллективный храп спящих мудил, которые не смогли встать вовремя.

— Подъем блядь! — заорал я — Вы что дети? Не можете встать вовремя? Если вы не способны на такую мелочь, вы трупы. Жить вам пару дней от силы с таким подходом к дисциплине.

Я стал толчками поднимать это сонное царство потенциальных «двухсотых».

Бойцы заметались по комнате и, к моему удивлению, очень быстро поднялись и собрались.

— Куда ты тащишь свой контейнер? Зачем тебе на передке мешок с барахлом?

— Там вещи теплые… Нужное все, — выпучив глаза скороговоркой тараторил боец.

— Да там этих вещей, которые остались от убитых, тонна!

В бою добудешь себе что-то хорошее. А не добудешь, там они тебе уже не понадобятся, — говорил я ему, глядя в лицо, как старшина, которого играл Бондарчук в «Девятой роте». — Выкидывайте все лишнее! С собой берем не больше пяти килограмм!

Я вел пополнение и привычно прислушивался к небу и звукам вокруг.

«Странно, почему я не слышу ни одной птицы? — подумал я и стал высматривать хоть одного воробья или синицу. — Нет. Птицы не глупые существа. Все живое, кроме мышей и домашних животных, покинули места боевых действий. Мертвая зона. Там, где высокоразвитые животные убивают друг друга, остальным не безопасно».

Выйдя из Зайцево, я привычно посмотрел направо и залюбовался заревом, которое освещало пылающий Бахмут.

И с южной, и с северо-западной части пылали пожары, которые возникли от прилетов нашей артиллерии. С юга, как я знал, наши подразделения уже воевали в частном секторе. Соседи справа — разведка — воевали среди домов с самого начала, а мы были в километре от первых домов. Я слышал, как работала арта, видел прилеты и слушал шум боев со всех направлений. Было ощущение причастности к некой большой силе, которая давала ощущение крепкого тыла и чувство локтя. Первое время нахождения здесь мой мозг был сосредоточен только на повседневных задачах, и я чувствовал себя маленькой песчинкой, зажатой со всех сторон врагами. Глядя на общую работу всего подразделения, а не только моего отряда или отделения я ногами ощущал мощные корни, которые держат меня в этом мире.

«Интересно, как там родители? Батя и мама», — задумался я вдруг.

С матерью у мня всегда были сложные отношения. Я был младшим ребенком, и все сорок лет она пыталась меня переделать и перевоспитать. Хорошо нам с ней было только когда между нами была дистанция.

«Надеюсь, что у нее все хорошо с ее онкологией и нет рецидива».

Я вспомнил, как она читала мне морали и улыбнулся:

«Просто она такой человек. Ничего уже с этим не поделаешь, и нужно просто смириться и перестать защищаться.

Я же знаю, что она все равно любит меня таким, какой я есть, и переживает».

— Каково это второй раз ждать сына с войны? — проснулся вояка. — Пожалел бы мать.

— Кто бы говорил? — ответил гражданский. — Это благодаря тебе я тут.

— А я не про это. Мать у нас из многодетной семьи. Там же одиннадцать детей было. Откуда у нее навыки разводить твои психологические сопли? Там выживать нужно было, а не чувства на кулак наматывать.

— Это все понятно и проговорено все на бесконечных сессиях у психотерапевта. Но тепла-то хочется.

— Сам теперь себе тепло оказывай. Ты же немаленький.

Все ждешь, чтобы она заговорила на иностранном языке.

Как могла, так и воспитывала. Что могла, то и дала. С голоду не пух? Нет. Жить было где? Было. И вещи какие-никакие были.

— Ладно. Может, ты и прав. Да и кто его знает, вернусь я или нет.

— Ты как хочешь, а я умирать тут не собираюсь, — сурово пресек меня внутренний Чапаев. — Ты вон лучше, что-то хорошее вспомни. Пацанов, которые, наверное, помнят о тебе, девчонок…

Я вырос в то время, когда слово Бог и религия только возвращались в обиход народа после семидесяти лет гонений. Первые мои ассоциации, хоть как-то отсылающие к мистическим силам, были связанным с мифами древней Греции и мультфильмом про возвращение Одиссея. Для меня понятие Бога навсегда сроднилось с мудрым старцем, который рассказывал двум мальчикам о далеких странах и давал им мудрые советы про то, как стоит прожить свою жизнь.

В процессе жизни у меня сформировалась своя концепция понимания Бога, к которой я привык мысленно обращаться в трудные минуты. Тут, ежедневно рискуя жизнью и здоровьем, мне не о чем было Его спрашивать… Здесь можно быть только благодарить за каждый прожитый день и надеяться, что будет следующий. Я просил Его быть полезным для людей, которые рядом. Родина, патриотизм… это сильно высокие и обезличенные слова, за которыми может скрываться все, что угодно. Здесь для меня Родиной были те, кто воевал со мной рядом. Точно так же, как когда-то в Чечне моей Родиной были пятнадцать человек моего взвода, с которыми я бегал по горам.

— Деду тоже, знаешь, непросто было, наверное, как и всем, кто воевал в Великую Отечественную и чью память нам нельзя предать, променяв на шмотки и машины хорошие, — напомнил вояка.

— Четыре года он по окопам пролазил. Как он это выдержал?

— Ни бронежилета тебе, ни гранатомета.

— Прошел в составе Второго Украинского фронта до самого логова нацистов и вернулся домой.

Эти размышления являлись для меня самым главным ресурсом, который позволял мне наполняться психологически и морально. В этих образах, конкретных людях, родителях, моих сослуживцах спецназа ГРУ и тех, с кем судьба свела меня здесь, и заключалась моя Родина. Все то, что мне рассказывал отец, все мои детские воспоминания, герои книг и фильмов, которые я смотрел и брал для себя как образец для подражания. Патриотизму нельзя научить… Как нельзя научить любви. Здоровой любовью можно любить только то, что дает тебе такую же любовь и заботу. И вкладывать свои силы и эмоции можно только в то, во что ты веришь и что хотел бы сделать лучше.

Контратака

«Si vis pacem, para bellum». «Хочешь мира, готовься к войне». Это выражение принадлежит римскому историку Корнелию Непоту, который приписывал его фиванскому полководцу Эпаминонду. Он убеждал граждан Фив не поддаваться на уговоры о мире, чтобы не попасть в рабство. Позднее римский писатель Флавий Вегеций произнес похожую фразу, которая тоже вошла в историю: «Qui desiderat pacem, praeparet bellum» — «Кто желает мира, готовит войну»!

На войне недостаточно захватить позиции. Захваченные позиции необходимо удержать. Все войны — это непрерывная череда завоеваний и удержаний земель. Какую бы мы ни взяли империю, которая вела завоевательные войны, первым делом, что она делала, пыталась насадить свою власть, завоевать доверие проживающего народа, или уничтожала тех, кто этому активно противился.

Захватив «Остров», мы ждали ответных действий со стороны украинских военных. Самой сложной позицией являлась газовая заправка, которая была недостаточно оборудована для обороны. Помимо этого, в ста метрах от нее находился мощный укреп — «Соляная база». Рыть окопы под самым носом у ВСУшников было невозможно, поэтому бойцы «Абакана» закрепились в трех бетонных гаражах, которые были в ста метрах от заправки и позволяли простреливать ее территорию. Эту позицию, как и всю площадь «Острова», нещадно засыпали минометами.

— «Абакан» — «Констеблю»? Рома держите эти гаражи. Обязательно, чтобы постоянно кто-то был на фишке!

— Один человек всегда тут, а остальные в гараже, в смотровой яме прячутся. Сильно кроют очень. «Сто двадцатыми» крышу пробило в одном гараже. Хорошо, что мы в другом были — так бы завалило нахер.

— Ночью ставь с «ночниками» пару человек — пусть смотрят. Нам никак нельзя оттуда уйти.

— Я ставлю. Все делаем, как положено. Мины, которые вчера прислал, уже поставили. И по фронту, и с северо-запада, где была самая большая опасность, что они могут атаковать нас с частного сектора.

Вечером я собрал в подвале команду «Абакана». Это были обстрелянные и опытные бойцы — командиры штурмовых групп, часть из которых вернулась на передок после госпиталя.

— Короче… Командир просил передать вам всем свою огромную личную благодарность! Просил передать, что все, кто участвовал в операции «Хоровод снежинок», будут представлены к государственным наградам.

Я видел, что ребятам приятно было услышать не казенные фразы, а человеческие слова, которые говорили, что командир верит в них и может на них рассчитывать и положиться.

— Рома, вот тебе планшет, чтобы ты мог корректировать нашу арту по точкам. Под личную ответственность взял.

— Все сделаем. Тем более у нас теперь новый талисман.

— Какой?

— Рысь с котятами! — удивил меня Рома. — Искали склады ВСУшные и нашли. У этих, кстати, у харьковской теробороны на шевронах рысь.

— Она с какой стороны от траншеи? С нашей или с той?

— С нашей.

— Берегите ее! Смотрите, чтобы ни специально, ни случайно ничего с ней не было. Может, ей еды дать какой-то?

— Так мышей миллиард! Она тут ест от пуза.

— Ну и отлично! Короче, нужно, чтобы в каждом окопе у вас было по ящику гранат. Не меньше. А лучше по два. У вас там есть свой запас и у «Баса» еще возьмите. У него есть.

В двенадцать часов я отпустил ребят и вышел на связь с «Киото», с которым я и Володя еще днем пристреляли все опасные направления. Их расчеты находились в северной части Иванграда и легко дотягивались до нашей позиции. Их помощь позволяла отдохнуть ночью нашим «тяжам», которые неустанно трудились днями. Я, как главный герой фильма «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», мог сказать: «У нас было два восьмидесятимиллиметровых миномета, два АГСса, один «Сапог» и сотни гранат! Не то, чтобы все это было категорически необходимо в поездке, но если уж начал собирать коллекцию, то к делу надо подходить серьезно». АГС-17 — автоматический гранатомет станковый «Пламя» — отлично может накрывать большую площадь за счет разброса гранат в шахматном порядке, каждая из которых поражает живую силу противника в радиусе десяти метров. Да и минометы с осколочно-фугасными минами имели отличную убойную силу. Вместе с «Островом» нам достался уникальный немецкий прибор ночного видения, который сочетал в себе и тепловизор и дальномер, показывая точное расстояние до цели. Прибор я доверил бойцу с позывным «Гири», который зарекомендовал себя как ответственный боец. Это был щуплый невысокий паренек из проектантов родом из Таджикистана. Хотя внешне выглядел как принц из Саудовской Аравии. Несмотря на всю грязь, которая быстро облепляла бойцов на передовой, ему удавалось поддерживать свой внешний вид на высшем уровне — насколько позволяла ситуация. Он был пунктуальный и аккуратный боец, который до того, как стал штурмовиком, заведовал промежуточной базой снабжения на второй линии обороны. «Абакан» посадил его на самую высокую точку «Острова», на позицию «Крит-4», с этим чудо-прибором и дал задание следить за окрестностями в оба глаза.

— «Констебль», на нас движется противник, — сообщил он в час ночи.

— Сколько их?

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… двадцать пять, двадцать шесть… — продолжал считать он.

— Спасибо товарищу Шольцу за этот чудо-прибор!

И Господу, за то, что этот прибор оказался у нас! — вырвалось у меня. — «Киото» — «Констеблю»? Братан, сейчас очень нужна будет твоя помощь! На нас серьезный накат намечается.

— …пятьдесят один, пятьдесят два… — продолжал считать «Гири».

Украинцы подползали к нам группами по двадцать человек с трех направлений. Я вышел на группы на «Острове» и предупредил их об этом и попросил Женю поддержать их фланговым огнем из леса. Сначала мы приглушили их наступление из гранатометов, а затем стали бить по хвостам их группы из минометов, чтобы создать впечатление, что их отрезают с тыла. Когда работаешь против колонны, необходимо бить в первую и последнюю машину, чтобы создать панику в середине. Я использовал эту тактику и против пехотных групп. Первые мины и «вишенки» АГСа легли рядом с противником.

— Насыпайте по квадратам, — крикнул радостно «Гири».

Мы сделали второй залп чуть ближе к нашим позициям.

— Юг, тридцать, — продолжал корректировать он.

Была вероятность, что противник уже подошел ближе к «Острову» и нужно было отработать наверняка.

— Давай отработаем АГСами семь залпов по пять «вишенок» и добавим по «улитке» веером с юга на север от последней корректуры, — попросил я «Киото».

Таким образом мы накрыли всю площадь их вероятного движения к нашим позициям.

— «Гири»! Будь постоянно на связи и докладывай мне о любых их передвижениях!

Самое опасное направление было у газовой заправки, где до позиций врага было всего сто метров. Я слышал со своей точки, как украинцы стали кричать:

— «Трыста»! Я «трыста»!

— «Абакан»! Берете все по две гранаты и кидаете в сторону базы, насколько хватит сил. Просто забрасывайте их гранатами, чтобы они не опомнились.

Этот накат нам удалось отбить очень быстро. Не успев штурмануть наши позиции с наскока, украинцы отползли назад и, видимо, стали перегруппировываться.

Следующую попытку они предприняли в три. Сначала обстреляли с гранатометов заправку и гараж, в котором была наша позиция. Они делали четыре выстрела из РПГ и пытались сблизиться с нашими позициями маленькими штурмовыми группами по три человека. Мы начали хаотично насыпать им в ответ, корректируя огонь по вспышкам, которые во время взрыва отсвечивали строения соляной базы и заправки. Удалось отбить и этот накат. Украинцы отступили и растворились в зданиях солевой базы.

— «Киото»! Ты красавчик!

— Передам это нашим минометчикам.

— Пацаны, — вышел я на связь. — Не расслабляйтесь. Не повторяйте ошибок противника. Они булки расслабили, и мы их взяли. Лучше не выспаться, чем умереть.

— Принято, командир, — ответил за всех «Абакан».

Третий накат они попытались произвести в пять утра, когда уже плохо работала оптика. Они решили зайти со стороны «частника» и заправки.

— «Констебль», — вышел на связь Рома, — опять ползут. Несколько групп. Метров пятьдесят до них.

— Херачьте по ним рожок за рожком, без остановки.

Я РВшников еще попрошу поддержать вас с этой стороны.

Украинцы были достойны уважения. Чтобы выдвинуться на ночной штурм, нужно иметь стальные яйца. По моей просьбе РВшники разрывными пулями исполнили хеви-метал из «Утеса» по южной окраине базы. Минометы, автоматы и крупнокалиберный пулемет работали как слаженный оркестр, создавая такую плотность огня, что к нам не смогла бы подползти не только тероборона, но и самые крутые подразделения спецназа — английский САС, американские «Морские котики», или пакистанский «Черный Аист».

У Ромы был сработанный коллектив с четким распределением задач. Несколько человек вели огонь, а несколько набивали магазины и подавали патроны. Когда группа работает просто на подавление противника и хаотично стреляет по нему, двенадцати магазинов хватает на десять минут стрельбы.

В моих группах, как при коммунизме, каждому требовались его способности, и воздавалось по труду. Если группа не слажена, то у нее был всего один процент из ста выжить чудесным образом. Война такого не прощает. Этот накат мы тоже отбили.

— «Констебль» они отползают. У них есть «двести». Тянут его волоком.

— Поздравляю тебя, Рома. И захватили позиции, и смогли отстоять.

После этого мы назвали позицию на газовой заправке «Минотавр». Она стала лабиринтом, в котором заблудились и были съедены чудовищем ЧВК три украинских наката. Я внутренне поблагодарил себя за то, что грамотно организовал оборону и мог доходчиво донести до пацанов свой план и без паники и спешки руководить боем. С опытом боев и пониманием стратегии и тактики я стал звучать более убедительно для себя и для бойцов. С того момента, как я стал ощущать себя полноценным командиром, я стал более продуктивным. Видимо, это неосознанно чувствовалось и бойцами.

Если подчиненные тебя не слушают, это значит, что ты как командир и авторитет звучишь неубедительно. Командиру необходимо правильно доносить информацию до подчиненных. Правильно и грамотно расставлять акценты и находить индивидуальный подход к командирам групп, чтобы они дальше передавали эту информацию без искажения. Командир, — это, в первую очередь, грамотный специалист по подбору персонала и психолог. Когда ты умеешь сам мыслить системно и видишь всю ситуацию с высоты птичьего полета, ты можешь учитывать множество разрозненных факторов, которые, как в калейдоскопе, складываются в твоей голове в единую, целостную картину. Ты начинаешь быть не внутри ситуации, а над ней. Из плоскости горизонтального боя ты взлетаешь на крыльях БПЛА и видишь всю картину целиком. И именно это позволяет на миг опережать противника и побеждать. Важнее этого только «господин-случай» и «госпожа-везение»!

Когда стало светать, я вышел на связиста командира и доложил, что все накаты отбиты практически без потерь. Потери были только на западной позиции «Крит-6», где продолжал работать криворукий снайпер.

— «Констебль», у нас опять раненый в руку.

— Да, что у вас там за урод работает? Никому нормально в голову попасть не может, — шутил я солдафонским юмором.

— Да неясно. Мы только головы и подставляем. А он все в руку и в руку. Может, гей, и ему мужиков стрелять жалко? — ржал боец. — Бегите, мальчики… Бегите… В натуре, может, пидор?

На войне невозможно не сойти с ума без черного юмора и специфического отношения к смерти. Смерть — штука страшная и опасная. Но бравируя своим пренебрежением к ней мы преуменьшали стресс от постоянного хождения по краю. Юмор, ирония и сарказм — величайшие подарочки матушки-природы для солдата. В такие моменты я часто вспоминал великолепный фильм, в котором были собраны лучшие актеры СССР «Они сражались За Родину», с его великолепным юмором в исполнении Василия Шукшина, Юрия Никулина и Евгения Буркова. Поколение актеров, часть из которых лично участвовала в войне и имела государственные награды, очень честно и натуралистично играло бойцов Красной армии. Юрий Никулин, Анатолий Папанов, Владимир Басов, Михаил Пуговкин, Зиновий Гердт, Владимир Этуш, Иннокентий Смоктуновский и сотни других актеров, сформировавшие наше отношение к простому советскому солдату. А чего стоили комедии Леонида Гайдая, который воевал в пехоте и имел две медали и орден? Умение смотреть на смерть философски и с юмором — это лучшая профилактика ПТСР на передке.

Но больше всего у меня могло вызвать посттравматическое расстройство то, что люди в Украине, выросшие на тех же самых фильмах, могли воевать на танках с фашистскими крестами, жить в городах с улицами, названными в честь Бендеры и Шухевича.

«Интересно, стоит ли еще памятник на Хрещатике Василию Быкову — знаменитому “Маэстро” поющей эскадрильи? Или снесли в угоду новой политике ненависти к своему прошлому? Как эта сова натягивалась в их головах на глобус? Как еврей “Зе”, дедушка которого воевал и был героем, может чествовать нацистов из карательного батальона СС, уничтожавшего его народ тысячами? Что в головах у этих людей?» — задавался я вопросами и, не находя ответов, запрещал себе это делать, чтобы не тратить и без того дорогую энергию.

В районе одиннадцати утра украинцы начали бить по нашим позициям из гранатометов с территории гаражей, которые находились в поле в ста метрах севернее солевой базы, прямо напротив центра «Острова». «Пегас» заснял их работу и по методичности и отточенным действиям минометного расчета стало ясно, что они профессионалы. Судя по записи, против нас поставили воевать подразделение, которое было прекрасно экипировано и уже имело немалый боевой опыт.

Я почувствовал, как адреналин выделился где-то в глубинах моего мозга, дал команду об опасности моей нервной системе, и волна тревоги сменилась злостью.

«Ну, вот ты и дождался наемников. Все, как ты заказывал», — подумал я.

— Смотри, как ловко стреляют твои украинские коллеги, — показывал я видео «Горбунку». — Может, устроим минометную дуэль двух маньяков?

Володя внимательно рассматривал видео, а после с улыбкой посмотрел на меня. Стало понятно, что он тоже по достоинству оценил минометчиков противника и уже задумал недоброе. Через час по гаражу, в котором скрывался расчет украинского миномета, стали прилетать «сто двадцатые» мины и с шестого раза сложили его, погребя под собой всех, кто там был.

— Вот и вся дуэль. Со счетом один — ноль в матче Россия — Украина победил миномет «Нона».

Последние укрепы в поле

На момент штурма двух последних укрепов перед входом в город подразделение так разрослось, что я физически уже не мог запомнить не только рядовых штурмовиков и бойцов второй и третьей линии обороны и эвакуации, но и позывные командиров групп. У меня были мои замы, командиры направлений, и были те, с кем я делил одну комнату: «Бас», «Горбунок» и «Пегас». То, что я перестал запоминать позывные бойцов, не было цинизмом, это был естественный ответ психики на частую и быструю смену состава подразделения, мою общую усталость от хронического недосыпа и многозадачность, с которой приходилось сталкиваться на передовой. Как в любом бизнесе, в этой работе были важны: четкие постановки задач и контроль их выполнения. Конечно, к тем, кто был в первом составе моего отделения, кого я привел сюда три месяца назад, я испытывал особенные чувства. Особенно я переживал за «Абакана», которому сейчас достался непростой участок обороны.

— «Абакан» — «Констеблю»? Как погода?

— Обильные непрекращающиеся осадки с утра до вечера по всему «Острову» уже четыре дня с тех пор, как мы отбили последний накат. — доложил мне он. — Газовую заправку практически разобрали. Мы оставляем там два человека на фишке и перемещаемся на «Остров».

— Не забывайте их менять. Береги себя, Рома. Приходи вечером на «Аид», поговорим про дальнейшие планы.

Мы перенесли наш подвал и штаб на семьсот метров ближе к передку. «Бас» и «Древний» нашли новое помещение в подвале трехэтажного здания, недалеко от школы в Опытном, в которой располагались разведчики, а «Контекст» с подручными сделал там ремонт. Приехали пацаны-связисты и установили две «балалайки» — большие станции связи для работы с артиллерией и командирами групп, разместив антенны на крыше. Предыдущее место стало известно украинцам, и туда стало прилетать все чаще. Эта трешка была с двух сторон удачно прикрыта другими домами, но и тут по ней регулярно работал украинский танк. До административной границы города в этой стороне оставался километр. Невидимая черта, которая отделяла поселок Опытное от города Бахмута, проходила по Малому Троицкому переулку, но это была территория РВ. Нам предстояло заходить по полям, а для этого нужен был последний рывок.

Я вызвал вечером Рому и «Эльфа», которые с ходу начали рамсить друг с другом. Между ними была конкуренция, которая была вполне понятна и объяснима. «Абакан» был из зеков, а «Эльф» — профессиональный военный из спецназа, но ему приходилось слушать приказы недавнего заключенного, и его самолюбие и профессиональная гордость были ущемлены. Я послушал их взаимные претензии в течение пяти минут, и они оба стали раздражать меня своим маханием друг перед другом своими членами.

— Короче, поднимитесь на этаж выше и подеритесь. Набейте друг другу рыла, и мы сможем сесть и планировать работу дальше. Вы оба меня затрахали!

— Ну че ты, «Констебль»? — стал оправдываться Рома. — Мы же по приколу.

— Командир, да все нормально, — стал успокаивать меня «Эльф».

— Одному сорок, а второму пятьдесят, а вы как дети в песочнице. Я что должен тут с вами семейные расстановки по Хелленгеру делать? Или закрывать ваши подростковые гештальты? Вы решите уже, у кого длиннее, и мы будем работать.

— Да, мы готовы. Честно, командир.

— Ок. Тогда план такой…

Я показал им съемки, которые сделал «Пегас», и мы обратили внимание, что здесь не было окопов или блиндажей.

По всей видимости, именно здания, расположенные на территории автобазы, являлись укреплениями. У нас были опасения, что в лесополосе с западной окраины базы были «немцы». Точного подтверждения этому не было, и поэтому я на всякий случай об этом тревожился. Мы обсудили с ними, кто войдет в две штурмовые группы, которые будут заходить на базу, и кто их поведет. Программой минимум для этих двух групп было зайти с запада и востока и, воспользовавшись проломами в бетонном заборе, быстро заскочить туда и закрепиться в двух крайних зданиях.

База представляла собой территорию двести на триста метров с четырьмя небольшими промышленными одноэтажными строения по углам и одним огромным капитальным амбаром в центре. На ее территории находилось множество разбитой техники и промышленного мусора. Визуально мы не наблюдали противника, но я был уверен, что он там есть.

— Промежуточная задача: зайти туда, закрепиться вот в этих двух крайних зданиях и постепенно выдавить противника со всей территории базы.

— План понятен, — ответил «Эльф», которому предстояло командовать одной из групп.

— Что за бойцы у тебя, «Эльф»?

— Как обычно: боевые бомжи.

В отличие от чисто одетых, по европейским стандартам, украинских военных наши солдаты выглядели как кроты-землекопы. Они были в засаленных, покрытых слоем грязи и земли бушлатах, которые хорошо маскировали их в этих условиях. Иногда, когда я смотрел на наши позиции в съемках «Пегаса», я не мог их отличить от кучи мусора или бугорка земли, пока они не начинали шевелиться. Поехать и выкупаться в бане каждый из них мог раз в две недели. Но, как только он попадал на позиции, он тут же покрывался коркой маскировочной грязи, которая сбивала с толку противника. Когда враги видели перед собой не какого-то «спешела» в нарядном бронике и модной каске, они воспринимали их как недоумков и орков. В окопах твой внешний вид не решает ничего. Наши разбойники были мотивированы заскочить в окоп и хлопнуть лохов в их нарядной экипировке, чтобы забрать у них все хорошее. Как мои друзья из казанских группировок, мы были похожи на гопников из неблагополучных районов, которые в девяностые ездили раздевать мажоров в Москву.

Недаром Мел Гибсон взял для своего фильма «Апокалипсис» цитату из одиннадцатитомной «Истории Цивилизации» историка и философа Уильяма Дюранта: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Чем изнеженнее становится общество в государстве, и чем больше оно погрязает в поиске легкой жизни и удовольствий, тем быстрее оно деградирует и становится жертвой внешних врагов. Если мы внимательно посмотрим на историю разных цивилизаций, обращая внимание на их периоды взлета и падения, то сможем увидеть многочисленные подтверждения этого наблюдения.

Самый яркий и широко описанный пример — Римская империя. Пока Рим был объединен единством интересов и ценностей, он был успешен и непобедим. Но когда внутри самого Рима начинается имущественное, правовое, ценностное расслоение, когда он погрязает в роскоши и личные интересы отдельных граждан и групп становятся важнее интересов Рима, он фактически начинает пожирать сам себя. Последнее время его существования он уже не развивался, и все усилия его «достойных мужей» сводились не к преумножению славы и благополучия, а к междоусобной борьбе за власть, деньги и должности. И без вторжения варваров Аттилы Рим был обречен. Варвары нанесли ему «удар милосердия», оборвавший агонию. СВО стало в некотором роде тем, что немного встряхнуло наше общество и помогло сбросить с него налипшую в мирные годы шелуху.

У каждого человека есть два типа механизмов, которые заставляют нас что-то менять в своей жизни: стимуляция болью и мотивация от светящейся впереди награды. Мы были и стимулированы и мотивированны удовлетворением базовых потребностей. Самая главная стимуляция — это свобода, которую получали бывшие заключенные! Те, кто выбрал прийти в «Вагнер» из мест заключения, понимали, что свобода стоит дорого. Они, как игроки, поставили на кон свою жизнь, чтобы отвоевать, выжить и получить возможность начать новую жизнь. Правила игры были просты, как в сериале «Игра в кальмара»: выживает самый умный фартовый и приспособленный. В конечном итоге главный приз получат те, кто сможет выполнить эти задачи. А чтобы выжить, тебе необходимо, как гладиатору, победить на арене врага. Ничего, как говорится, личного. Просто работа.

Второе, что двигало бойцами, это нежелание оказаться трусом и ударить в грязь лицом перед товарищами. Желание защищать свою Родину, себя и свои семьи от нависшей угрозы НАТО в лице Украины. И третье — это те бонусы, которые нас ждали в чужих окопах, и красивые мечты о том, что будет после того, как вернешься домой.

Ребята с позиций на «Острове» должны были прикрывать наступление групп с запада, а группу, которая шла с востока, прикрывали с наших позиций в Опытном. Бойцы на позициях с приборами ночного видения распределили сектора обстрела и заняли свои позиции. У пацанов уже был боевой опыт и им не нужно было дополнительно разжевывать что и как нужно делать. Мы нарисовали точный план, распределили роли, и они пошли, чтобы «делать красиво».

— Все будет в ажуре, начальник! — уверял меня перед началом штурма старый зек с позывным «Лукошек», отсидевший полжизни за убийства.

— Главное зайти тихо, чтобы лишнего сопротивления не было.

— Когда сопротивляются, я, наоборот, только злее становлюсь, — скривив рот в улыбке прошипел он.

«Где вас, маньяков, понабрали?» — подумал я и мысленно перекрестился.

— Выдвигаемся на рассвете, как обычно без шума! — еще раз напомнил я.

Штурм солевой базы

«Пегас» поднял в небо свою «птицу» и стал снимать происходящее. Обе группы действовали скрытно и оперативно. И с запада, и с востока они незаметно подобрались к украинским позициям, убили фишкарей и выбежавшего на подмогу молодого солдата.

— «Констебль», вижу, как укропы на севере мельтешат по базе, продвигаемся вперед, — доложил мне «Эльф».

— Продвигаетесь двойками вдоль забора с обеих сторон. Зажимайте их в угол. Там осталось только одно большое здание — склад.

В результате короткого получасового боя основная масса украинских военных забаррикадировалась в подвале под складом, а один из них, не успев добежать туда, запрыгнул в емкость, похожую на бочку от молоковоза, и закрылся там изнутри. В силу неожиданно быстрого успеха продвижения наши бойцы засуетились и, растерявшись, не знали, что делать дальше.

— Командир, мы забрали базу. Что с типом делать, который в бочке?

— Постучи ему туда, может сдастся, — пошутил я, чтобы сбросить напряжение, которое осталось от ожидания, что украинцы окажут жесткое сопротивление нашим группам.

Я увидел и услышал, как боец подошел к бочке и заколотил по ней прикладом: «Хохол! Вылазь и сдавайся! Жить будешь».

— Пошел на хер! — на чистом русском ответил ему из бочки укроп. — Хер вы меня тут возьмете! — стал истерить он.

— Что делать, командир?

— Уничтожать. Мы ему давали шанс. Берешь кумулятивную «морковку» к РПГ и с тридцати метров мочишь по бочке. Она и танк прожигает, а бочку тем более расплавит вместе с ним. Предупреди его, что ему будет жарко, если не вылезет.

Украинец не сдался, тем самым подписав себе смертный приговор. Кумулятивная струя пробила в бочке дыру, через которую вдогонку его законтролили из автомата. Остальные отстреливались из подвала, в который вела единственная крутая лестница. Как только наши приближались к ней, оттуда стреляли автомат и пулемет. Из Бахмута стали лететь мины, и я приказал ребятам рассредоточиться по захваченным зданиям и держать под прицелом выход из подвала. Три двойки заняли оборону на западной и юго-западной окраинах базы, чтобы отрезать возможность контратаки по деблокированию засевших в подвале ВСУшников.

Мы получили первый опыт боев в зданиях, и сразу стало видно преимущество войны в городе: там, где есть строения, проще укрыться и спрятаться от мелких мин. Я постоянно был на связи с пацанами и руководил их действиями.

— «Эльф», у вас же с собой три ящика гранат. Закидывайте им их во все щели, чтобы им там не было грустно.

— Да мы уже пару ящиков им закинули. Там что-то с подвалом не то. Они не сдадутся. Кричат исключительно на мове своей. Упорные ребята.

— Или упоротые…

Володя предложил закинуть им туда пару термобаров, чтобы выжечь это гнездо, но стрелять, кроме двери в подвал, было некуда, и мы решили сделать коктейль Молотова. Эвакуация быстро насобирала бутылок из-под украинской водки «Хортица», которыми были завалены все позиции и, как в войну, сделала несколько ящиков «зажигалок» из подручных материалов. Нам необходимо было выкурить их до наступления темноты, чтобы не оставлять у себя в тылу очаг сопротивления. «Пегас» летал и снимал, как наши ребята закидывали им «зажигалки» и гранаты в те щели, откуда валил дым. Один из бойцов, проявляя цирковые навыки, забрался на забор и, подтянувшись на руках, закинул гранату в дымоход, который торчал на полтора метра над крышей.

— Он случайно не акробатом в цирке работал до зоны?

— Может, вор-форточник. Пригодились навыки, — удивлялся я способности бойца несмотря ни на что идти к своей цели.

— Такого в кино не покажут конечно, — подлил масла в огонь «Бас».

Настоящая война — это не фильм, где люди в чистенькой форме красиво стреляют в друг друга и эффектно рвутся гранаты. Где после попадания в них пуль и осколков они красиво падают с улыбкой на устах. Настоящая война — это отсутствие какой-либо жалости к противнику, у которого в руках есть оружие. Это оторванные конечности, расплющенные головы с выпадающими из них мозгами, вспоротые животы и обгорелые куски мяса, которые еще десять минут назад были живым человеком. Это вонь от потрохов и разлагающихся тел. Это тела, объеденные животными и домашними питомцами. Война — это убийство и грязь. Но в большей степени обратной стороной медали, о которой в своей книжке писал «Админ», являются чрезмерные чувства: ненависти, страха, тоски, азарта, которые, смешавшись в коктейль Молотова, выжигают тебя изнутри.

Я смотрел, как мои бойцы пытаются по-всякому выбить украинцев из этого подземелья, которое было сооружено еще при старом царском режиме, но им ничего не удавалось. Нам попались крепкие идейные бойцы, которые вызывали уважение и ненависть. По нашим ребятам стал стрелять отчаянный гранатометчик, который выбегал из-за забора автобазы, находившейся в метрах двухстах от этой базы. Со стороны самого Бахмута беспрерывно работали автоматы и крупнокалиберный пулемет, но это было не страшно, потому что он не пробивал бетонные плиты забора.

— «Констебль», что будем делать? Уже полпятого, а в шесть стемнеет.

— Помнишь, как Сухоруков бандеровцам в фильме «Брат-2» сказал? «Вы мне еще за Севастополь ответите!». А эти нам ответят за то, что людей пожгли в Одессе в «Доме профсоюзов»! Пидоры… — злился я. — Покрышки там есть от машин?

— Полно.

— Берете штук шесть покрышек. Наливайте в каждую по литру горючки, зажигайте и заталкивайте им в их нору, где вход. А все дыры, из который пойдет дым, затыкайте чем хотите.

Когда черный густой дым повалил из разных мест, стало понятно, что подвал был размером с половину футбольного поля. Именно поэтому мы не могли достать их. Наконец, все трубы были перекрыты, и им в последний раз предложили сдаться.

— Пишов на хуй, москаль! — была последняя фраза, которую мы услышали.

К полшестого вечера стрельба из подвала закончилась.

Пацаны кинули жребий, и он выпал бойцу с позывным «Нежеля». Он взял несколько гранат, автомат и с налобным фонариком спустился вниз, когда все догорело. Темнело, и «Нежеля» выглядел как циклоп, который спускается в подземное царство мертвых. Он оглянулся, перекрестился и ушел во тьму. Не было его примерно минут двадцать. Все это время я ходил по помещению и нервничал.

— «Констебль», он выполз. Там все «двести».

— Ну и отлично. Видео снимите, и все гаджеты с документами тащите сюда. Посмотрим, что это за «херои», которые теперь пируют вместе с Бандерой.

Захватили — закрепись!

По голосам пацанов я чувствовал охотничий азарт, который наступал после окончания боя. В нем была радость победы и счастье от того, что ты выжил в опасном бою. Этот азарт отражал предвкушение отдыха и дележки трофеев, которые они заслужили своим упорством и победой.

— «Эльф» — «Констеблю»? Вы там не расслабляйтесь сильно. То, что захвачено, еще нужно удержать.

— Да все под контролем, командир.

— Закрепляйтесь. Трофеи подождут.

Мы нашли в подвале десяток тел ветеранов АТО, во главе с лейтенантом. Лейтенант был 1986 года рождения, а самый младший 97-го. Все без исключения были сильно размалеваны националистическими наколками: крестами, свастиками и дивизами запрещенных в России организаций. У одного из них с собой была награда на «жовто-блакытной» ленточке с наградной книжкой, подписанной лично паном «Зе», который был когда-то неплохим комиком и даже вел вместе с Галкиным новогоднее шоу на «Первом канале России».

— Взвод истребителей танков. Крутые пацаны. Все Львовские. Землячки, — докладывал мне «Грива». — Конкретные нацики. Обмундирование хорошее. И каски, и АКС-У как у тебя. И пистолет у их летехи есть. Телефоны крутые, противоударные. То ли «Кармин», то ли «Гармин»?

— Тащите сюда. Автомат командиру подгоним. Он себе хотел такой.

Я попросил «Гриву» снять видео и увидел, что это был огромный подвал красного кирпича, сделанный, как я и предполагал, еще при царе Горохе. Самым интересным, что мы там нашли, было две пригоршни наркотиков: гашиш и белый порошок, завернутый в целлофановые пакетики.

И, естественно, шприцы. Все это было под моим личным контролем упаковано, опломбировано и отправлено командиру в штаб. Причина их невероятного героизма стала понятна. Ребята просто были «убитыми» еще до того, как мы их убили по-настоящему.

ШЕВРОН ПОГИБШИХ НАЦИКОВ 63 ОМБР

— «Констебль» — «Крапиве»? — вышел на меня командир. — Как там дела?

— Прикинь, командир, взяли блиндаж, а там десять черных лежит! — решил я подколоть его.

— Правда?

— Шучу. Подкоптились немного ребята. Просили привет передать тебе и подарок. Его вечером принесут от нас.

— Странные ребята, конечно. Сдались бы и на обмен пошли. И себе жизнь спасли, и наших бы отпустили.

— Да их там стращают, что «Вагнер» головы режет. Видимо, бояться сдаваться. Стреляли до последнего. Тысячи три патронов из MG-42 выпустили. У нас, кстати, всего два «триста», и все.

— Молодцы. Хорошо отработали. Жду подарки, — закончил наше общение «Крапива».

Мы подпитали группы, в которых были раненные.

Старшим на базе был назначен «Лукошек», которого я вызвал в штаб. Когда он пришел, мы радостно обнялись. Его лицо было черным от сажи, и голливудская улыбка, без четырех передних зубов, сильно выделялась на темном фоне. Мы сели смотреть видеосъемки базы, чтобы он мог лучше ориентироваться в дальнейшем.

— Вот лес, который с западной точки базы уходит на север. Тут важно заминировать и посадить фишкаря с тепловизором, — стал я объяснять ему план обороны. — Скорее всего, полезут тут. По центру поставите пулеметчика, он уже ждет тебя с «Кордом». Скажи парням, чтобы сильно не бегали. Вы там близко к «частнику», и по вам будут работать снайпера.

— Сделаем, командир. Мы и сами их убивать будем, — улыбнулся он с радостью говоря об убийстве. — Задачу принял. Где мои ослики с БК? — напоследок пошутил он и увел свой отряд пополнения и пулеметчиков.

Ночь прошла без особых эксцессов и попыток контратаковать нас. После трех накатов, которые мы отбили на «Острове», украинцы перестали штурмовать нас большими группами. Они стали понимать, что мы никогда не спим, и у нас достаточно технического оснащения, которое мы забрали у них, чтобы видеть ночью как днем. В ПНВ ребята видели разрозненные тепловые сигнатуры, которые выползали из леса, но, постреляв, они уходили обратно. Появился прямой обзор частного сектора и по тепловым сигнатурам стало понятно, что в каждом доме есть люди. Мирные это или солдаты, нам предстояло выяснить позже.

После того, как мы разбили 24-ю ОМБр, и ее вывели на передислокацию, я заметил, что с нами стали воевать разрозненные подразделения. Сегодня это была Харьковская территориальная оборона, а завтра какие-то нацики, затем еще кто-то. Судя по противнику, в Бахмуте были сводные подразделения, которые были не состыкованы между собой. Мы же практически выровняли фронт с разведчиками, которые уперлись в высотную застройку на границе Опытного и Бахмута и никак не могли пробиться дальше.

Под утро «Грива» принес комплект экипировки фирмы «УкрТак»: бронежилет с напашником и кевларовый пояс с разгрузкой.

— Спасибо! Хоть это все еще нужно отмыть от копоти, это лучший трофей, который может быть! — поблагодарил я его.

— Офицерский. Того хохла с подвала. Смотри и надпись есть: «Made in Ukraine». В Зайцево тебе его отстирают и будешь вообще красавчиком!

— Маньяк ты, «Констебль», — сказал с улыбкой Володя. — Смотри, мертвые могут сниться по ночам.

— Им предлагали сдаться. Они сделали свой выбор, и моя совесть чиста.

— Но идея с покрышками была отличной, — заметил он. — В такой ситуации приходится действовать жестко.

«РЭБ»

С нами вместе на «Аиде-1» и «Аиде-2» жили ребята из подразделения РЭБ — радиоэлектронной борьбы. В их задачи входили разведка, перехваты и подавление сигналов связи противника. Это были спокойные и достаточно крепкие военные айтишники, которые являлись интеллектуальной элитой подразделения ЧВК. Я был уверен, что мы существенно отстаем от нашего противника в этом вопросе, но то, что я увидел этим вечером, в корне перевернуло мое представление о качестве их работы. С одним из них, «Манфредом», москвичом с грузинскими корнями по папе, я иногда общался на темы новых технологий.

— Можешь мне объяснить на пальцах, почему тут их дронов так много, и как они глушат наши птицы, и что со связью? — допытывался я.

— А тебе зачем это? — искренне удивился он.

— Любознательность природная. Да и тут мелочей не бывает. Знание — сила! И расколоть орех поможет киножурнал «Хочу все знать»! — вспомнил я девиз познавательной передачи из детства.

— Ну смотри, по поводу их РЭБа… Если отвечать на вопрос, как они глушат «Мавики». Так же, как и мы. Две целых четыре десятых и пять целых и восемь десятых диапазоны. Нормально они его душат, — стал мне объяснять «Манфред», как понимающему.

Что значат эти цифры я не знал, но сделал вид, что знаю и понимающе кивал ему головой.

— Если радиостанции, то их никак не заглушить. Тут чисто технический вопрос. Вот в первом отряде, например, КШМки всегда стояли рядом со штурмовиками, и проблем не было. А вот у вас и в тройке КШМка стоит в жопе мира, и она просто не добивает, и как в царской России вы на перекладных играете в «передаста». Особенно это будет чувствоваться, когда вы войдете в городскую застройку.

— То есть в городе все со связью будет еще хуже?

— Тут вот в чем дело… Законы физики не обманешь.

И эта вот заявленная мощность, — он показал мне пальцем на цифры, — пять километров. Это все максимально в идеальных условиях. А когда ты в поле или, скажем, в городе, где куча помех, тут уж извини… Может, километр возьмет, может, два. Тут больше вопрос к организации связи. Хохлы все на сотовом диапазоне. У нас же четырехсотка. Мы с ними вообще в разных диапазонах.

— Как в реальности. Мы с Украиной просто на разных диапазонах. Нам друг друга не услышать.

— Да. Но прослушать мы их можем. Как и они нас.

Он на секунду задумался, подбирая для меня слова как для аборигена, который ничего не понимает в этом вопросе.

— Смотри, по поводу перехвата радиосвязи противника. Радиосвязь делится на открытую и условно закрытую.

Я кивнул в знак понимания.

— Открытая — понятно, ее слушать можно легко. А вот условно закрытая — это связь, которая зашифрована, но ее можно взломать. Например, «Кенвуда» и «Хитары», даже со стандартом симметричного шифрования AOS 256, ломаются за двадцать минут. Самая проблемная в плане взлома и подбора пароля — это «Моторола». Потому что там все передается цифровым пакетом, а не шифруется с AOS — Advanced Incription System. Есть такой комплекс — «Пегас»: он перехватывает пакет, а «Колун» раскалывает пароль.

Все расшифровывается быстро. А «Моторолу» ломает в половине случаев, если пароль был набран генератором. Время взлома там, грубо говоря, от двух часов до трех суток. И только в пятнадцати процентах случаев ломает, если пароль был набран от руки.

Он посмотрел на выражение моего лица, пытаясь, видимо, понять мою способность взломать сложные вещи, о которых он мне рассказывал.

— Ок… Более-менее понятно. А РЭБ?

— Ну маленький РЭБ собрать можно на коленке. Сигналы для птиц находятся в диапазоне два и четыре, и пять, и восемь, как я уже говорил. Это стандартный диапазон того же вайфая. Заглушить это, в общем-то, говно вопрос, и это никак не обойти. Тут пилоты птиц просто летают по кругу и ищут в зоне глушения какие-то места, где РЭБ проседает. Или просто ждут минут сорок, пока он не перегреется. Плюс пока РЭБ работает, его можно по сигналу вычислить и навести на это место арту. Для этого мы используем «Орланы» и вычисляем точку, откуда исходит глушение.

— Подводя итог нашей научной конференции… с этим сделать ничего нельзя, но можно бороться. Они борются с вами, а вы с ними?

— Да. Современная радиоэлектронная война микроволн.

— Святой Илон Маек защити нас! — воскликнул я и «Манфред» улыбнулся.

— Пошли покажу один фокус. Мы тут подключились к украинскому дрону, и он нас сейчас приведет к месту, где сидит его оператор.

Он стал показывать мне камеру украинского дрона, которая транслировала изображение и украинскому оператору и нам.

— Это что их БПЛАшник?

— Да. Вон смотри у него даже шеврон, по-моему, «Вийска БПЛА».

— Птахи Мадьяра?

— Нам все равно, кто они. Мертвые они все одинаковые. В прошлый раз вот так же вычислили их, навели «Нону» и со второго попадания сложили их домик. Летали потом смотрели. Все «двести». Чистая работа.

Я понял, что наши ребята не стоят на месте и, возможно, через несколько месяцев мы можем получить преимущество в небе.

— «Манфред»… Ты меня очень удивил и порадовал. Чем я могу тебя отблагодарить?

— Баня есть? Было бы здорово отмыться.

— Без базара! Организуем!

Строгий, но справедливый «Бас»

Целый день я бегал по позициям и общался с соседями, договариваясь о поддержке перед последним штурмом в полях.

За украинцами еще оставалась автобаза. Вечером я вернулся на «Аид» и встретил там уставшего «Баса». Он только что вернулся с прочесывания лесополосы, которую мы взяли раньше.

— Чего это ты туда сам поперся?

— Дак… Командир приезжал. Орал тут на всех. Пришлось гнать всех и самому идти впереди с флагом.

— «Крапива»? Сам лично? А что случилось-то?

— Тут сразу все так не расскажешь, как бы…

— Рассказывай издалека, — зная специфику «Баса» предложил я.

— Ну, прислал мне «Птица» этого «Контекста». Типа помощника.

Серега скривил лицо.

— Типа он теперь будет командир эвакуации…

— Впервые слышу! — удивился я.

— Прислал и прислал. «Я, — говорит, — командир». Ну, командир и командир. Командуй, раз командир, — усмехнулся «Бас». — Я, значит, ночами на рации, пока ваши величества спят, а днем вроде как он командовал. Тут вот вчера приехал «Птица» с «Пустырником». Что-то они тут лазили, лазили. Ходили, ходили. Ну и когда назад шли, попили тут чай-май и поехали.

Далее последовала мхатовская пауза, и Серега продолжил:

— Прилетает «Крапива» и давай орать, что у нас там боец валяется, а мы его не видим. Глаза выпучил и давай на этого «Контекста» орать: «Чем вы тут занимаетесь? Нахер вас всех!» — пытался «Бас» изобразить гнев командира. — Короче, орал-орал и приказывает: «Идите тащите сюда “двухсотого”!»

— Какие интересные события, а я ни сном ни духом.

— У тебя своих дел полно, что мне тебя беспокоить, — объяснил мне Серега. — Пошли мы… И действительно нашли там нашего пацана. В трех метрах от тропинки всего лежал. Примерз уже, — Серега неодобрительно крякнул. — Эти хотели его поднимать. Я им запретил. Дернули его за эвакуационную петлю на бронике. Опознали по жетону и принесли. «Крапива» мне и говорит: «Ты теперь командир, и чтобы порядок был!».

«Бас» развел руками.

— Ну я так я… Строю я, значит, всех этих бойцов, кто расслабился при старой власти, и говорю, что сейчас мы будем учиться тщательно прочесывать местность!

— Сталинские репрессии, значит? — я пошутил и заулыбался, представив, как он наводит порядок в подразделении.

— Выхожу наверх и говорю: «Я вас щас всех причешу тут, чтобы булки свои не расслабляли! Взяли кошки, веревки, РГДешки, чтобы растяжки снимать!» — стал он изображать фельдфебеля. — Кошки, кстати, я у хохлов нашел такие профессиональные, альпинистские. Они же горно-штурмовая бригада. Где они тут горы увидели? В общем, построил их цепью в полной сбруе в той лесополосе, где меня тогда броневик гонял.

И мы пошли как неводом все загребать, что попадется.

— Как улов?

— Да там всего навалом!

Серега указал рукой на кучу найденного барахла, свале-ного в углу.

— Автоматов куча, три гранатомета, украинских «двухсотых» с телефонами и документами и нашего пацана вон фрагментированного.

«Бас» сморщился, как от съеденного лимона.

— Головы нет. Жетон у него внутрь как-то залетел через оторванную шею. Хорошо, что куртка была подписана и печатка на пальце. Я вспомнил, спрашивал у него:

«Не мешает?». Вот по ней и опознал.

— Ясно… — сказал я дежурную фразу, которую я использовал, когда сказать было нечего.

Говорить банальности не хотелось, а говорить искренне то, что я чувствовал, я не хотел.

«Один пропавший без вести нашелся, значит… Нужно записать позже», — подумал я.

Красавчик

— Привет, красавчик! — поприветствовал меня «Горбунок», когда увидел, как я вытираю свои ботинки влажной салфеткой.

— Командир должен быть примером для бойцов. Даже если он командир боевых бомжей, — парировал я его подкол.

Как для «Баса» было важно быть чисто выбритым, так для меня было важно выглядеть опрятным, насколько это было возможным на передовой. У меня всегда был в запасе комплект выстиранного, нового мультикама. «УкрТаковский» бронежилет, кевларовая удобная разгрузка и кевларовый напашник с кармашком на молнии, где я хранил командирские записи. Мне нравилось, как я выгляжу и это было предметом военной гордости. Все, что было на мне, было досконально подогнано, удобно и красиво.

Последний объект, который нам предстояло штурмануть перед входом в частный сектор, был автомобильной базой, которая была на двести пятьдесят метров северо-западнее солевой базы. Это было пространство размером сто пятьдесят на сто пятьдесят метров с единственным бетонным гаражом. Именно там мы подкараулили ротацию, накрыв ее минометами. По нашим разведданным, обороняло ее восемь человек. Прямо от нее, строго на север, до первой улицы частного сектора Бахмута шла отличная асфальтная дорога, возле которой росла небольшая лесополоса.

Мы уже плотно стали работать вдвоем с Володей и вместе планировать операции. Мы сформировали три группы по пять человек по нашей стандартной схеме штурма: первая группа втягивается, вторая на подхвате и для пополнения первой, а третья группа для эвакуации. Схема с «пятерками» работала как часы. Такая тактика выработалась в процессе штурмов естественным путем еще со времен нашего обучения. В пятерке, которая заходит на позицию, одна пара работает, а трое остальных держат сектора и ведут непрерывный огонь на подавление. Как только один боец выбывает, в первую пару подтягивается следующий боец, и таким образом получается конвейер, который не дает остановиться. Все бойцы обучались одной тактике и благодаря этому вливались в новый коллектив молниеносно.

Мы с «Горбунком» знали, что там не сильно много ВСУшников, но на всякий случай Володя предложил перед заходом обстрелять автобазу из РПГ термобарами и немного их поджечь. «Пегас» поднял птичку и корректировал обстрел позиции. Дальность была большая, и Володе приходилось первые выстрелы делать практически наугад. После четвертого попадания термобарическим зарядом, каждый из которых вспыхивал водородной бомбой, из здания выбежало семь человек и побежало в сторону города.

— Давайте АГС! Мы можем их всех накрыть одним залпом! — кричал «Пегас» по рации.

— Есть только «Сапог», — кричал в ответ Володя. — Готовим выстрел!

Видимо, кто-то из украинцев был еще нужен на этом свете и поэтому заряд от «Сапога» опоздал буквально на две секунды и взорвался сзади последнего отступающего солдата. Его смело взрывной волной, но он тут же вскочил и побежал догонять остальных. Мы думали, что позицию покинули все ВСУшники, но неожиданно оттуда прилетел заряд РПГ и взорвался в тридцати метрах перед нашей позицией. «Горбунок» вступил в дуэль с украинским РПГшником и стал накидывать в его сторону термобар за термобаром. После пятого выстрела наши группы быстро выдвинулись в сторону базы, удачно прячась за елями. Быстро преодолев открытое пространство, они запрыгнули на ее территорию и заняли гаражи. РПГшник и его второй номер быстро ретировались при их приближении. Мы заняли последнюю позицию перед штурмом самого города.

Командовал этой группой «Лэнд» — взрослый и упрямый боец лет сорока пяти. Все приказы он воспринимал со скрытым сопротивлением, которое отражалось на его небритом худощавом лице. Когда он получал приказ, его лицо корчилось в гримасе, как будто у него приступ болезненных колик, или обострение язвы. При всей своей нелюбви к подчинению приказам, он был дерзким и смелым.

— «Лэнд», закрепляйтесь там. Распредели бойцов по секторам и укройтесь надежно, чтобы вас снайпера не поснимали.

— Знаю, командир. Мы тут все зачистили. Никого нет. Периметр держим.

— Что там на этой базе нашли?

— Пулемет Дегтярева, БК и ларек «Союзпечать» стоит, как в детстве был в СССР. Я мимо такого в первый класс ходил. Удивительно, как он тут уцелел?

— Не все, видимо, декоммунизировали, — пошутил я. — Давай. Доклад о погоде каждые полчаса.

— Знаю.

Командир среднего звена

«Горбунок» со своими «тяжами» и десантниками, с их ПТУРом, за ночь провел колоссальную работу и подтянул на передок все, что было в нашем распоряжении для того, чтобы отрабатывать по частнику и готовиться к штурму. Его команда была слаженной, и мужики выполнили все поставленные задачи на отлично с плюсом. Весь следующий день, они обрабатывали первые дома частного сектора в Большом Троицком переулке, сверху визуально похожего на валенок, и его продолжение, которое пересекало улицу Независимости и уходило на восток. РПГ туда не добивало, поэтому он и «Выдра» стреляли с ПТУРа, выбегая на «открытку».

— Зачем ты так рискуешь? — задал я ему вопрос, когда он вечером вернулся на «Аид-2».

— Ну а кто это будет делать? — удивился он. — Пацанов жалко просто подставлять. Да и кто из них лучше, чем я, может отработать?

— Запретить я тебе, конечно, этого не могу. Да я и сам бы, конечно, туда сходил, но это же с командиром согласовывать нужно. Ты же знаешь, что он нами дорожит и особо рисковать не разрешает. И его можно понять.

— Да ладно, что со мной будет? Все время хожу, стреляю и все в порядке.

Володя действительно был как заговоренный. Но везение рано или поздно могло закончиться, и мы могли потерять хорошего грамотного командира, которого не заменить.

— Я понимаю, что ты там пострелять хочешь, пошалить. Убить кого-то ради прикола. Но, а вот представь и тебя, и меня, и Серегу «затрехсотит» или убьет? Хорошо это будет?

— А я-то тут при чем? — возмутился «Бас».

— Думаешь я от твоих не слышу, что ты самый первый прешься в разведку как «Следопыт» из книг Фенимора Купера? — переключился я на «Баса». — Тоже любитель взять СВД или «Муху» и пропасть на полдня по делам. Мне тут недавно «Пегас» видео показывал, как ты воюешь. Колись! Что там было?

— Да ничего там особого не было, — пошел в несознанку «Бас».

Но, уступая нашим уговорам, нехотя стал рассказывать.

— В общем, когда мы еще были на старом «Аиде», отправил я мужиков по окопам медицину собирать. Вы как раз лес этот, «Эдем», штурманули и все эти там блиндажи взяли. Пошли они и возвращаются: нас там типа на хер посылают и говорят, что это все наше, — издалека начал «Бас». — Я говорю: «Пошли поговорим с этим гуськом лапчатым!». Пока шли, этого гражданина затрехсотило. Повезло, значит, ему. Я, сами понимаете, сильно волновался по его поводу. И, значит, говорю ему: «Ну что, гусь? Медицину мужикам зажал? Вот сейчас тебя будут заматывать, а если не хватит, ты здесь и вытечешь», — сдерживая нарастающую злость, рассказывал Серега.

— И все? — не понимал я, куда он клонит.

— Ты не торопись. Вот не люблю я, когда орут или торопят.

Он по своему обыкновению задумался, прокручивая в голове цепь событий.

— Побегали мы там по этим окопам. Собрали, что было.

И в сторону «Пятерки» по траншее пошли. И тут давай по нам пулемет работать. Там такой овражек, а за пригорком три дома стояло. Я-то думал, там наши, а оттуда как стали стрелять. И, видимо, выше взял этот стрелок, или криворукий и ствол вверх повело. А в торс бы целился и все. Кранты.

«Бас» лукаво улыбнулся.

— Я поворачиваюсь. «Где боец? Нет бойца!». Смотрю, он в окопе уже — только тыква его торчит.

— Там же до этого дома метров триста. Зачем вы туда полезли?

— Увлеклись сбором трофеев. И вот… Я его поставил, чтобы он постреливал по дому этому, а сам взял «трубу» там странную одну.

Он сделал паузу, видимо вспоминая все известные ему «трубы» и все ситуации, которые были связаны с этими «трубами» за всю его длинную жизнь. После чего продолжил:

— Я так не пользуюсь вообще трофейными «трубами». Потому что там несложно сделать такую гадость, чтобы у тебя башку оторвало. Пользуюсь только тем, что взял со склада.

А там «труба» такая — ни разу такой не видел. Не «Джавелин» и не «Энлау». И не «Карл Густав» шведский. Помню, была нарисована бронетехника: БМПшка, пикап, вертолет и катер. Очень простая такая «труба». Два прицела поднял, отполз за дерево, прицелился и выстрелил. Там расстояние небольшое, и стрелять-то особо не сложно. Но мощно зашла! — удивился Серега. — Аж сзади мебель в окна повылетала. Отличная «труба» оказалась. И не обожгла, как наша «Муха». Отличный пластик. Не пропускает.

— Ничего себе ты Рембо!

— Я-то не Рембо, но если делаешь, то делай до конца. Если ты пошел, сделал и погиб, то, считай, ты проиграл. Я этому и говорю: «Пошли, зачистить нужно, что начали». Сбегали по-быстрому. Они там втроем лежали. Пулемет был раскуроченный и автоматы. Ну собрали там, что было, и пошли назад, — буднично закончил «Бас» свой рассказ.

— А! — вспомнил он вдруг. — Назад шли, было пару моментов неприятных. В лесу там торс человеческий нашли.

— Торс?! — не понял я о чем речь.

— Туловище такое. Без рук и ног. Такое как говядина мороженая. Неприятное зрелище. И в блиндаже хохлячьем у них как ковер, типа, куртка наша лежала. Под ноги бросили, чтобы ходить по ней. Поднял я ее, а она не подписанная, но точно наша, как нам выдавали, — почти прошептал он. — А «Пегас», значит, заснял?

— Нет. Это я тебя на понт взял, — признался я. — Теперь ясно что все мы тут одного поля ягоды. Мне тоже, может, на передок иногда хочется. Но я, как здравый человек, не иду туда.

— Не рассказывай! — напомнил мне «Бас». — Два раза хотел пойти с тобой, когда ты сам поперся. «Магазина» взял, а меня нет. Хотя Леха классный мужик, конечно. Тоже наш. Сидевший. Своеобразный, но порядочный.

— Так ему командир разрешил. А тебе нет. Согласен?

Я посмотрел на «Баса», и он кивнул.

— В следующий раз вместе пойдем. Зуб даю!

Серега с недоверием посмотрел на меня и покачал головой.

— Вон у соседей наших командиры… Когда вот ту первую пятиэтажку брали, все собрались и пошли в штурм, — стал рассказывать «Бас». — У меня там с ними друг воюет с моего лагеря — Саня. Рассказывал, что и «Беда», и сам «Конг» в штурм ходили.

— Серьезные мужики, — согласился Володя.

— Это понятно, что можно, но! К примеру, тебя не стало, и что дальше? — обратился я к Володе. — В каких-то экстренных случаях, да, приходится выходить туда. Но не каждый же день. А вот пойдем мы вдвоем с тобой, и нас задвухсотит! И все. Взвод завис.

— Другой станет командиром. Незаменимых нет, — уверенно сказал «Горбунок».

— Найдутся люди, конечно. Но им придется опять три месяца, как мне, учиться, отлаживать все. А вас с вашим опы том и подавно никто не заменит.

— Согласен, — одобрил Володя.

Из чего складывается командир среднего звена, на котором держится передовая? Самое главное — это интеллект. Способности запоминать и анализировать большие объемы оперативных данных, которые к тебе поступают от командиров групп, от твоего командира, от БПЛАшников. Из любых доступных источников. Системное мышление помогает анализировать эти данные и на основании этого принимать взвешенные решения. Нужна определенная стрессоустойчивость: умение отодвинуть эмоции в сторону и, превратившись в машину, делать свою работу. В опасной, оперативной обстановке необходима личная смелость, которая поможет рискнуть и сделать неожиданный ход.

Без интеллекта невозможно быстро приспосабливаться к непрерывно меняющейся обстановке современной войны. Ты тупо не сможешь ничего вычислить! Так я однажды понял, откуда по нам работает БМП. Она выезжала, стреляла, и я по карте и при помощи «Мавика» вычислил, что БМП может быть только в том месте. Там было административное здание, в котором были боксы, или гаражи. По шуму, который она издавала, я понимал, примерно в каком она квадрате находится и где прячется. Потому что после того, как она отстрелялась, ей нужно прятаться, чтобы по ней не отработали ПТУРом. И она точно оказалась там, где я и предполагал, совместив в своей голове все факты.

— Характер цели: БМП, координаты «ХУ», — рискнул я дать наводку для арты. И она оказалась там.

— Есть попадание, — подтвердил «Пегас».

Помимо этого, нужна очень подвижная коммуникабельность. Умение быстро находить подходы к разным по социальному статусу и уровню интеллекта бойцам. Умение разговаривать на понятном и доступном для них языке, а не ждать, что они с тобой заговорят на твоем. Задача командира поставить задачу, проверить, понял ли ее боец правильно, и дать ему свободу в выборе ее выполнения. За что я всегда благодарил мысленно нашего командира, так это за свободу выбора и действий, которую он нам предоставлял. Именно в таких условиях начинал работать социальный лифт естественного продвижения самых толковых смелых и грамотных бойцов в командиры. В «Вагнере» не надеялись только на образование. Военное образование дает дополнительный бонус, но оно, скорее, вишенка на торте к личным качествам командира, нежели основной компонент успеха. И еще нужен личный пример. Как завещал Василий Иванович Чапаев. Если командир среднего звена время от времени не показывает на своем примере, что и как нужно делать, то это не командир. Бойцу тогда не за что уважать командира. А там, где нет уважения к командиру, хочешь ты этого или нет, появляется внутреннее несогласие и сопротивление перед выполнением поставленных задач. Володя перегибал с этим в случае со своей единоличной стрельбой из РПГ. Но по-другому он не умел.

На тот момент у нас с «Горбунком», с которым мы фактически уже работали вдвоем, находилось до двухсот человек личного состава. Он лейтенант-артиллерист, который дослужился до этого звания благодаря личным качествам, опыту и образованию, полученному в академии. Я старший сержант спецназа ГРУ. «Бас» вообще неизвестно с каким званием уволился после службы. Но мы работали и продвигались вперед, неся такие же потери, как противник, хоть и наступали на заранее подготовленные укрепленные позиции.

Подготовительные мероприятия и отпор ВСУ

На следующий день Володя продолжил свою подрывную деятельность и тотальные бомбардировки подошвы и пятки «валенка», состоящих из частных домов, через которые мы должны были заходить в Бахмут. «Пегас» был в небе и корректировал огонь. Первый ряд домов обрабатывали минометами, РПГ, «Сапогом» и крупнокалиберными пулеметами.

А на вторую линию домов, чтобы не упустить отступающих или предотвратить подпитку подкреплением, было наведено два АГС. В ответ украинские минометчики стали очень жестко накрывать из «сто двадцатых» минометов позицию «Минотавр» — газовую заправку — и автобазу, которую мы назвали «Циклоп». В это утро Володя вел охоту на украинского пулеметчика, который доставлял нам множество хлопот.

Пулеметчик, укрывшись в одном из домов, быстро выстреливал ленту и менял позицию. В ответ на это «Горбунок» и еще один боец, который тоже хорошо умел стрелять из РПГ, старались подловить его и отправить к нему в гнездо термобар. Проблема усугублялась тем, что пулемет у ВСУшника был с пламегасителем и вычислить его было сложно. После очередной очереди ребята быстро произвели наугад два выстрела, и пулемет замолк. Я наблюдал вместе с «Пегасом» за этой охотой и помогал им корректировкой.

— Володя, смотри! К вам движется ВСУшник без оружия.

Что с ним? — вышел я с ним на связь.

— Сдаться, может, решил? — неуверенно произнес «Горбунок».

К автобазе из частной застройки выбежал украинский солдат без каски и бронежилета и, спотыкаясь, побежал в нашу сторону. До автобазы от украинских позиций ему было бежать метров двести по прямой. Он не пробежал и пятидесяти метров, как по нему стали работать в спину с позиций «немцев». Вторая очередь бросила его вперед. Он дернулся и затих.

— «Горбунок», а что это было?

— Загадка, — спокойно ответил Володя. — Теперь мы этого не узнаем.

Заправка была ключевой в плане подпитки «Острова», и если бы мы ее потеряли, то нам бы было очень трудно держать остальные ранее захваченные позиции. Она была нашей ахиллесовой пятой, и ее нужно было держать любой ценой. Командовал этой позицией «Эрнст». Володя целый день был на передке, и я увидел его только под вечер, когда уже притащили раненного в ногу «Эрнста», которого он с ребятами и командой эвакуации выносил под обстрелом.

— Нормально все? — спросил я Володю.

— Мина. Но жить будет, — сказал он и кивнул на «Эрнста». — Мы его перетянули.

— А ты-то как сам?

— Я цел. Снайпер, сука, сначала прижал нас там с пулеметчиком, — говорил «Горбунок» улыбаясь. — Полтора часа пролежал, вжавшись в пол, а он стреляет и стреляет. Стреляет и стреляет. И винтовка хорошая. Листовое железо как фольгу прошивала. Пацаны в глубине гаража сидели, ржали надо мной.

Он засмеялся.

— Ну, я пока полежал там, музыку послушал, покурил.

А чуть он затих, к пацанам отполз.

— Повезло, короче.

— Так только в гараж зашли, смотрю «птица» летает. Думали дымами скрыть передвижение. Один зажигаем — не горит. Второй, не горит. Третий — та же история. Ну, думаю, сейчас начнется. И точно! Только двери закрыли, как въебет «сто двадцатый»! И точно в крышу! Один «двести», «Эрнст» «триста». Нам его вытаскивать, а он орет.

— Бля.

— Я ему все ножом разрезал, перетянул. Мы его до воронки дотянули — там большая такая была. И только мы туда нырнули — миномет рядом! Короче, еле дотянули его до блиндажа, а там я уже «Баса» вызвал. И, чтобы не кучковаться, мы дальше перебежками. И опять миномет. И так кучно клал, тварь! Слышу, мина свистит… Падаю, и все в голове завертелось. Грязь эта. Все летит. И в спине жжение такое неприятное. Ранило, наверное. А я уже так устал, что просто пошел. «Выдру: и «Малвика» вперед отправил и пошел. И тут, прямо как ты рассказывал, поворачиваю голову, и снаряд в десяти метрах перед лицом пролетает. Я, конечно, вспотел там. Страшно прямо стало.

«Горбунок» улыбнулся.

— Смотрел на спину?

— Угу. Там осколки миллиметровые. Просто, видимо, обожгло, — махнул он рукой. — Короче, бегу дальше. Уже так устал — и РПГ это и автомат — и смотрю, «Выдра» лежит, листом железа накрылся, типа «чур меня, я в домике!». Чудик! А «Малвик» к стене прижался.

«Горбунок» заржал в голос.

— В общем, попали мы сегодня в передрягу. Шел еще и думал: «А не “Констебль” ли все это накаркал своими разговорами?

Володя вновь засмеялся.

— Вот ты тип! — сказал я и выдохнул. — Ну, главное, что живой и «Эрнста» вынесли. Он хороший парень.

Нервы войны

«Пегаса» с утра вызвали в штаб и торжественно вручили первый дрон с теплаком. А «Бас» наконец-то выбил для группы эвакуации прибор ночного видения. Мы постепенно стали догонять и перегонять Америку, как завещал Никита Сергеевич Хрущев, который хоть и был колхозником, но спуску никому не давал. Чего только стоит история с его башмаком, который он снял при выступлении в ООН и стал колотить им по трибуне, угрожая взорвать их всех атомными бомбами. Сейчас у нас в «Твиттере» так делает Дмитрий Анатольевич.

Пока Володя и наши друзья из десанта и пятого штурмового отряда разбирали дома, которые нам предстояло брать, мы с «Пегасом» стали вычислять логистические цепочки подпитки украинского передка. Теперь, когда у нас появился коп-тер с тепловизором, мы могли летать и ночью. При первом его вылете я понял принцип работы и увидел, как выглядит город с воздуха ночью. Место, в котором было скопление тепла, выглядело красным.

— Вот видишь это красное пятно? Это, возможно, человек, а, может, и печка, — показывал нам «Пегас» свои ночные съемки. — А тут, возможно, горит что-то, а, может, и большое скопление людей.

— То есть человечиков это прибор не показывает? Ну так чтобы бегали такие с ручками и ножками?

— Не. Только тепловые сигнатуры, — еле выговорил «Пегас».

— Вот тут видишь, шевелится сигнатура. Фишкарь их, наверное.

— А тут шевелится что-то большое. Было бы интересно днем пристреляться и ночью, когда они опять тут скучкуются, привалить их тут, — обратился я к Володе.

— Да. Война двадцать первого века. Я вот когда в четырнадцатом воевал, такого еще не было. Такие же ощущения сейчас, как, наверное, были у папуасов, к которым приплыли конкистадоры с пушками и аркебузами.

Следующее утро началось как обычно с минометного обстрела. Украинцы, не жалея расхода, обрабатывали «Остров» и базу с заправкой. Из «частника» продолжали работать снайпера, и мы старались подавить их работу ответным огнем из пулеметов и минометов, вычисляя примерно из какого дома может вестись огонь. Наше положение поправилось, и выбор в подавлении противника стал больше. Небольшой городишко с населением не больше пятидесяти тысяч был превращен украинской пропагандой в неприступную крепость. Но на деле все укрепления, которыми он был прикрыт, мы прошли. Теперь его укреплениями становились обычные мирные дома, в которых прятались и кучковались ВСУшники. Идея нашего командования заключалась в простой стратегии: заманить в Бахмут и перемолоть как можно большее число мотивированных и профессиональных подразделений, которые Украина могла бы использовать на других направлениях. Шоумен «Зе» сам себя загнал в ловушку, пообещав своим гражданам, что ВСУ остановит тут Российскую армию, и сделал этот город иконой «Перемоги». С тех пор, как провалилось шоу вызволения морских пехотинцев и нациков из Мариуполя, шоумену Владимиру Александровичу необходимо было новое, более успешное представление.

В результате анализа съемок «Пегаса» и передвижения личного состава ВСУ мы вычислили точку ротации, куда украинцы оттягивались с передка на отдых. Это был дом на пересечении улицы Мира и переулка Гоголя, который был прикрыт со стороны нашего наступления другими домами.

— Смотри, «Констебль»! Телка! — громко крикнул «Пегас».

— Где? Дай глянуть! — стали сбегаться желающие посмотреть на женщину в форме.

— Снайперша!

— Да нет. Медик сто процентов!

— Вот бы ее в плен взять! — загалдели бывшие сидельцы, многие из которых последний раз видели живую женщину лет надцать назад.

— И что тогда? — спросил я их. — Евгений Викторович же вам четко все объяснил: «Никаких половых контактов с местной флорой и фауной!».

— Без ее согласия… — не хотел расставаться со своей мечтой боец.

— Замуж ее позовешь? А на «ридной мови розмовлять» умеешь? А «хероям слава» кричать будешь? — посыпались приколы со всех сторон.

— В Чечне, я помню, тоже все говорили о каких-то прибалтийских снайпершах. Тоже все в плен мечтали их взять, — вспомнил я. — Но женщине на войне еще труднее, чем мужчине. И психологически, и чисто по-бытовому. Ты вон неделю уже не моешься, и ничего, хер не отпал. А для них это была бы катастрофа.

Украинка на мониторе перебежала из одного дома в другой и скрылась в дверях.

— Вот и все. Расходимся.

— Одно понятно, что в этих домах у них либо пункт оказания первой медицинской помощи, либо штаб… — подвел итог Володя.

— Либо пункт психологичной «допомоги»! — предположил я.

— В любом случае, это первоочередная цель.

Отслеживая этот дом, мы установили, что туда стаскивали «трехсотых», а оттуда их забирали пикапы и отвозили в глубь города. Всем улицам мы присвоили буквенное обозначение, а всем домам дали обозначение цифрами. Задавая координаты, вместо обозначения «X» и «У» мы просто стали говорить: «Р-10», и всем сразу было ясно, что речь идет именно об этом доме, в который зашла украинка. Все планшеты и телефоны, которые находились в нашем подразделении, перепрошили, чтобы установить систему координат. Это сильно сокращало время передачи информации и повышало оперативность коррекции огня.

— Смотри, «Констебль», — показывал мне «Горбунок» пальцем на экран. — Все эти пикапы свозят их вот сюда. Вот в эти четыре дома на перекрестке в трех кварталах от передка.

— Пересечение Мира и Кирпичного переулка. Тут у них рвы вырыты и насыпи в шахматном порядке, и дорога частично перекрыта противотанковыми ежами.

Мы вышли на нашего старого знакомого офицера десантников и предложили ему хорошую цель.

— Вот эти четыре дома. Там укропов, как в арбузе семечек.

— Достойная цель, — оценил он. — За такую цель меня похвалят. И вам помогу. Расход двадцать пять!

— Нифига себе! — удивились мы с Володей.

Обычно нам давали десять мин максимум. Это была «призовая игра», как в старой советской игре «Морской бой».

Мы дождались, когда туда съедутся несколько эвакуационных команд на своих внедорожниках, и накрыли весь этот перекресток, разнося в труху набитые врагами дома. Расчет у десантников был очень хороший, и они попали в цель со второй мины. А дальше добавили «три беглым». Вернулись к прежним настройкам и дали еще серию. Я смотрел, как «сто двадцатый» миномет работает в городе. Дома, сделанные из кирпича и дерева, сначала складывались от удара мины внутрь, и тут же разлетались в разные стороны от силы взрыва. Выжить после такого попадания было невозможно. Если человека, находящегося внутри, не убивало осколками, то вторичный мусор, разлетающийся в разные стороны, ломал и крушил все на своем пути. Каждый отдельный кусок здания превращался в оружие и с силой снаряда пращи вылетал из эпицентра и разносил соседние дома. Когда там упала двадцать пятая мина, перекрестка не существовало.

— Все, как мы договаривались, — подвел я итог в разговоре с командиром десантников, — мы обеспечиваем цели — вы обеспечиваете расход мин.

— Отлично сработались.

Отсутствие формализма и бюрократии в нашем подразделении работало на благо общего дела. «Крапива» поощрял все, что помогало уничтожать живую и техническую силу врага и освобождать от его присутствия территорию.

Война и мир

Следующим утром, не успел «Пегас» поднять птицу, он тут же натолкнулся на скопление живой силы противника напротив позиций наших соседей разведчиков. РВшники уперлись в последние кварталы поселка Опытное и столкнулись с очень грамотным и организованным сопротивлением. Дома между Малым и Большим Троицким переулками стали ареной большой схватки и частично уже превратились в груды битого кирпича и другого мусора. Ни они, ни наш противник не могли двинуться с места, и занимались смертельным пейнтболом.

— Гляди, что я нашел! — радостно зашептал «Пегас», показывая мне группу из десяти красиво упакованных солдат с синими повязками.

— Грузины, видимо, или наемники. У ВСУшников повязки желтые.

Грузины воевали хорошо. Несмотря на мифы о их вспыльчивости, они работали спокойно и уравновешенно. Было видно, что они давно воюют и являются слаженным и обученным подразделением. Грузино-абхазский конфликт стал одним из первых на территории СССР. Затем было множество других, включая попытку Грузии выбить нас из Абхазии в 2018-м году. Закончилось для них это не лучшим образом, но осадочек и злость на русских остались. Эта группа допустила ошибку и скопилась в одном месте в пятидесяти метрах от передовой, видимо собираясь атаковать наши позиции. «Горбунок» оперативно навел туда наш миномет и с двух мин положил всех восьмерых. Первая мина разорвалась практически рядом. Часть из них упала и стала перематываться, а двое хаотично забегали. Вторая мина угодила прямо в гущу этой группы и доделала то, что не сделал первая.

У нас, РВ и пятого штурмового отряда была задача двигаться единым фронтом. Мы ждали, когда «Пятерка» выровняет с нами фланг с западной стороны. Десять дней мы ждали и готовились. Как писал Лермонтов в Бородино: «Но тих был наш бивак открытый: / Кто кивер чистил весь избитый, / Кто штык точил, ворча сердито, / Кусая длинный ус». «Пятерка» после того, как наконец-то выбила украинцев с огромной сельскохозбазы, которая находилась посередине поля, уткнулась в мощнейший укреп на окраине Бахмута, который ВСУ сделало из Мариупольского кладбища. Позиции украинцев находились в лесополосах и прямо на его окраинах, посреди могил. Это был один большой укрепленный пункт протяженностью восемьсот метров. Мы без их продвижения не могли продвигаться вперед, чтобы не подставить себя под фланговый удар. «Айболит» прикрывал нас со стороны леса, а ребята на позиции «Крит-6» отбивались от периодических прощупываний наших позиций из западного «частника».

Чем ближе мы приближались к городу, тем сильнее становилось слышно зловещий лязг гусеничной техники по ночам. Основные перемещения происходили в кромешной тьме, и эхо, которое гуляло между домов и усиливалось отражением от них, далеко разносило этот звук клацающих железом гусениц. Город приближался и продолжал гореть. Огня становилось все больше. Артиллерия работала, не переставая, и мирные на камерах «Пегаса» встречались все реже и реже.

Каждый вечер, собираясь в нашей комнате командиров на «Аиде», мы стали больше общаться на разные невоенные темы. Вечер стал временем мира и отвлеченных разговоров. Мы говорили о прошлом, о детстве и школьных годах.

О делах, которыми занимались на гражданке. Я рассказывал о своих путешествиях и работе в Японии, а Володя о своей службе в Сирии. Иногда ребята что-то рассказывали про зону, а я про то, как работал в тюремном проекте психологом. Вечер был временем для себя, если не было ничего экстренного.

— У меня вот в Японии раз был случай, — начал я рассказывать историю, про трудности найти женщину в маленьких японских городах. — Тут, значит, привозят они меня в какой-то самый дальний район. Я и не знал, что такой вообще тут существует. Ну, думаю, сейчас мне кранты. А оказались очень хорошие ребята эти японцы. Помогли мне найти все, что нужно. Еще и назад отвезли. Японцы, конечно, народ странный, на мой взгляд, но работать с ними можно. А у тебя как с женщинами? — спросил я Володю.

— Да, это интересный момент в моей жизни. Я еще когда в армии служил, познакомился с девушкой хорошей. Стали встречаться. Лет семь уже прошло, наверное…

Володя стал в уме подсчитывать года.

— А так как, сказать честно, я был карьеристом, и мне все время хотелось добиться чего-то большего. То есть я был простым солдатом, потом дослужился до сержанта, а потом мне и вовсе предложили поехать учиться в академию артиллерийскую в Санкт-Петербург. В этот момент как раз мы с ней расстались. Я, честно говоря, учился и выпал из гражданской жизни. Меня же единственного из всей бригады учиться бесплатно отправили. Я не мог их подвести. Ни морально, ни физически. Это же ответственность. И вот получил я офицера и тут туда-сюда. Оступился, в общем. Попал не в ту ситуацию. А вообще я бы, наверное, женился, если встретить ее обратно… Или девушку хорошую.

— Я вот тоже расстался незадолго до приезда сюда. Много лет прожили. Тут я тоже виноват сам. То одно, то другое и как-то сошло все на нет. Кошку ей отдал перед отъездом в Молькино.

— И что она сказала по поводу поездки сюда?

— Не одобряет, — скривил я лицо. — А вот другая девушка, плакала. Искренне.

— Так ты ходок? — подколол меня «Бас».

— Да не… У меня с ней ничего не было. Она очень красивая и эффектная. Львица. Я просто понимал, что с такой просто так не переспишь. Тут если вписываться, то по серьезному и навсегда.

— Тоже жениться? — уточнил Володя.

— Там без вариантов. Только… Я такой раздолбай, а она с целями, планами на жизнь.

— Во-во, — соглашался и кивал «Горбунок». — Я, конечно, не раздолбай, но кажусь таким.

— Но вот это ее переживание по моему поводу — оно прямо сильно в душу запало. Такое настоящее и искреннее. Она не про себя тогда горевала, а про меня. Потому что кто я ей такой? Никто.

Я посмотрел на «Баса».

— А у тебя, Серега, как?

— Жена умерла пять лет назад, когда я еще в лагере был. Сын с ее матерью. Но возвращаться есть куда. А там, как получиться. Посмотрим, — сухо ответил он. — Это вон «Пегасу» про женитьбу думать нужно.

— Посмотрим, когда вернусь.

Жизнь за последние три месяца, как в пословице, пролетала перед глазами со скоростью снайперской пули много раз. У меня была уникальная возможность прощаться с ней несколько раз в месяц. А это давало возможность переоценить приоритеты и ценности и отбросить всю шелуху, которая наросла на меня за мирное время. Воспоминания и фантазии, как и наши разговоры с Серегой и Володей, помогали мне переключиться с текущего момента и почерпнуть энергии и ресурсов в прошлом и будущем.