Шу-шу. Из воспоминаний о Владимире Ильиче Ленине

«ПРЕДВАРИЛКА»

К концу зимы 1895 года тучи явно сгущались над нами. Хуже всего было то, что шпионская слежка приобретала временами до некоторой степени загадочную форму. Выходишь из дому, стараясь замести за собой следы по всем правилам конспирации, и вдруг на каком-нибудь отдельном этапе своего пути видишь как из-под земли выросшую фигуру явно выслеживающего шпиона. Впоследствии при наличности таких примет мы, конечно, поступали гораздо более практично: сменяли паспорта и район действия, но в те времена мы были ещё неискушёнными новичками. Прибавьте к этому ещё и тот естественный молодой задор, который влечёт к отважным операциям, прямой лобовой атаке…

Так или иначе, но 8 декабря 1895 года, глубокой ночью, мы очутились в том своеобразном здании на Шпалерной улице, которое именовалось петербургской «предварилкой» (Дом предварительного заключения). В стенах этого дома нам предстояло провести целых четырнадцать месяцев…

Несмотря на крайне суровый режим тогдашней «предварилки», нам всё же удалось при посредстве тюремной библиотеки и при посредничестве лиц, приходивших к нам на свидания, вступить в деятельные сношения друг с другом.

Мы сидели в «одиночках». Пять шагов в длину, три шага в ширину. Высоко под потолком — небольшое оконце. Откидные стол и стул, ввинченная в стену кровать, в двери — глазок для надзирателя.

Каждый день нас по одному выводили гулять. Гуляли мы в маленьких деревянных клетушках, разгораживающих тюремный двор. В середине, на вышке, медленно расхаживал часовой, следя за тем, чтобы заключённые не переговаривались.

Из окна моей камеры, подтянувшись на руках, можно было увидеть тюремный двор и товарищей на прогулке. Это было не так-то просто: сквозь глазок в тяжёлой запертой двери почти непрерывно следил надзиратель. Но никакие силы не могли удержать меня в те часы, когда на прогулке должен был быть, по моим расчётам, Владимир Ильич.

И сейчас проносится в моей памяти дорогое его лицо, эти поспешные сигналы и невольная оглядка на находящегося в центре круга прогулок угрюмого часового.

Как-то раз я смотрел в окно. По двору гулял Владимир Ильич. Вдруг он оглянулся на часового, потом посмотрел на меня с какой-то особой весёлой напряжённостью во взгляде и поспешно на пальцах протелеграфировал мне по тюремной азбуке: «Под тобой ХОХОЛ».

«Хохлом» мы звали нашего товарища Степана Ивановича Радченко.

Я бросился на пол своей надоевшей камеры и в узкое отверстие, окружающее обшлагом железную трубу отопления, кричу своему соседу:

— Степан! Степан!

Снизу доносится приглушённый голос:

— Неужели это ты здесь?

Быстро написав шифрованную записку о том, как мы держались на допросе и что надо говорить, я протолкнул записку в щель. Было удивительно, что его посадили рядом со мной: тюремное начальство всегда старалось окружить политических заключённых уголовниками. И Владимир Ильич не замедлил использовать эту ситуацию.

А потом на допросе следователь удивлялся согласованности показаний только что арестованного Радченко с нашими показаниями.

Мы условились о шифре для переписки ещё на воле, зная, что революционер должен быть готов к любым неожиданностям.

В тюрьме мы все вели деятельную переписку друг с другом. В письмах делились новостями, полученными с воли, рассказывали о своей жизни в тюрьме. Использовали мы для этого книги из тюремной библиотеки, уговорившись заранее, в каких книгах, на какой странице искать условные значки.

Помню один курьёзный случай в нашей переписке. Владимир Ильич ждал письма от меня. Получив из тюремной библиотеки нужную книгу, он стал расшифровывать условленную страницу. Что такое? Ничего не получается. Ох и рассердился на меня Владимир Ильич, думая, что я всё напутал! Два дня, бился он, расшифровывая это письмо, и всё же наконец прочитал его. Оказалось, что это писал кто-то другой, и совсем другим, незнакомым шифром. Со своей обычной настойчивостью Владимир Ильич сумел раскрыть секрет шифра. За все четырнадцать месяцев отсидки мне ни разу не пришлось столкнуться с Владимиром Ильичём в каком-нибудь из длинных коридоров «предварилки». Но когда в тех же коридорах с грохотом волокли целые корзины книг, я прекрасно отдавал себе отчёт, что поглощать эти книги мог только один Владимир Ильич…

Не приходится останавливаться на том, как заразителен был пример учёбы Владимира Ильича в стенах тюрьмы для нас и как мы вместе с ним старались использовать своё узничество в качестве своего рода сверхуниверситета. Однако ещё большую роль в этом направлении он сыграл для всего нашего кружка за время пребывания в ссылке.