Шут герцога де Лонгвиля

Глава 6

Там уже был накрыт огромный стол, туда-сюда сновали поварята с тяжелыми блюдами, слуги и служанки старались угодить своим господам.

Баронесса была спокойна и холодна, как мраморное изваяние. Герцог отхлебывал вино из дорогого кубка и поглядывал на дверь. Наконец он, набравшись с духом, обратился к баронессе:

– Дочь моя, – начал он трагически. – Злая судьба заставляет меня сообщить вам одну печальную и важную новость.

– Уместно ли говорить о печали в столь радостный день? – хладнокровно парировала Генриетта.

– Бесспорно, вы правы, моя дорогая, и я никоим образом не желал бы испортить вам настроение, – поспешно пробормотал герцог. – Но, дочь моя, такова жизнь…

– Так что случилось, отец? – перебила его баронесса.

– О! Дело в том, что незадолго до вашего возвращения скончался наш любимый Шарль… – господин де Лонгвиль рассчитывал, что эти слова повергнут девушку в скорбную истерику, и уже собирался делать мину, будто плачет, но он ошибся.

Генриетта по-прежнему оставалась непроницаемой.

– Значит, сегодня нам не удастся развеять скуку? – осведомилась она.

– Вовсе нет! – спохватился герцог. – У меня для вас припасена и хорошая новость! Я приготовил вам подарок.

– Какой еще подарок? – баронесса одарила его злым взглядом.

– Я нанял нового шута.

– Столь же уродливого, как Шарль?

– К сожалению, нет…

– Он стар?

– Молод.

– И даже не горбат?

– Увы…

– Дорогой отец, я доверяю вашему вкусу, но боюсь, что ваш подарок не придется мне по вкусу,– Генриетта говорила с тем изысканным безразличием, которое отличает людей высших сословий. – А что если спустить его с лестницы… Как вы думаете, отец, тогда он станет хоть немного горбат?

Герцог засмеялся остроумию дочери, а она даже не улыбнулась.

В этот самый момент двери распахнулись, и в зал ворвалось странное разноцветное существо, которое сначала прошлось на руках до стола, потом высоко подпрыгнуло и буквально зависло в воздухе.

Оно было похоже на большую крапчатую бабочку. Опустившись на пол, оно трижды перевернулось через себя, а потом склонилось в низком поклоне перед господами, сидящими за столом.

– Что это? – Генриетта подняла одну бровь.

– Это наш новый шут, Анри, – с удовольствием сказал герцог.

В дверях возник побледневший от досады и злости «господин Жан».

Баронесса с любопытством разглядывала пестрое существо.

– Подойди сюда, – велела она.

Анри приблизился.

– Открой лицо, я хочу тебя видеть.

– Никак невозможно! – ответил молодой человек, через ткань созерцая госпожу.

– Почему?

– Так сшит костюм. Вы же хотите, чтобы я предстал перед вами в голом виде?

– Фи! – сказала Генриетта.

– Я с вами совершенно согласен, – сказал Анри.

– Не огорчайтесь, дочь моя, – герцог попытался успокоить баронессу. – Ты посмотришь на него позже…

– Хорошо, – смирилась госпожа. – А сейчас, – обратилась она к молодому человеку. – Развлекай меня!

– Какого рода развлечения вам предпочтительнее?

– Песни пой, сказки рассказывай!

– Если мне дадут лютню…

– Эй! – крикнула баронесса. – Слуги!

– Принесите лютню, да поживее! – распорядился герцог.

Слуги моментально разыскали музыкальный инструмент.

Анри попробовал звучание струн и обратился к Генриетте:

– Госпожа, какую песню вы бы хотели услышать?

– Веселую, конечно! – ответила та. – Я еще молода, чтобы скучать и тосковать.

– Прекрасно! – и Анри запел: -

Прохладный дует ветерок,

В лугах пасутся хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Целуется с пастушкой.

На этих словах слуги прыснули со смеху. Генриетта слегка улыбнулась.

– Неподалеку был лесок

И разбежались хрюшки,

А в стоге сена пастушок

Шептал слова пастушке:

«Мари, Мари, Мари моя!

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лугах…»

Куплеты были одинаковые, менялись только слова припева:

– «Катрин, Катрин, Катрин моя,

Любимая, прекрасная!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в стогах…»

– «Мадлен, Мадлен, Мадлен моя,

Чудесная, красивая!

Как хорошо, что встретил я

Тебя одну в лесах…»

Казалось, это будет продолжаться до бесконечности, но тут Анри завел последний куплет:

– Исчезло солнце за горой,

А волки съели хрюшек.

Но не забудет пастушок

Возлюбленных пастушек.

И будет он сидеть впотьмах

Один на стоге сена,

Ему не вырваться никак

Из сладостного плена:

«Мари, Мари, Мари моя!» – прошепчет он в тиши.

«Катрин, Катрин, Катрин моя!» – разносится в глуши.

«Мадлен, Мадлен, Мадлен моя!

Любимая, прекрасная!

Я всех вас встретил, встретил я…

Я не забуду вас!»

Популярная песенка, обожаемая Карменситой, произвела хорошее впечатление и на Генриетту. Зато, напомнив о друзьях, навеяла тяжесть на душе Анри.

– А что еще ты знаешь в этом же духе? – спросила баронесса.

– Знаю, госпожа.

– Спой скорее!

Но Анри исполнил то, что больше всего отвечало его настроению:

– Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И всем влюбленным открывай

Историю любви.

У южных ласковых морей

Жила любовь моя.

Он был красив, как Прометей,

Была прекрасна я…

Но ты уехал за моря,

А я осталась ждать,

Любовь жила во мне, горя,

Не смея остывать.

Как много лет сидела я

На камне у воды.

Истлело платье алое,

Что подарил мне ты.

А я ждала, всю жизнь ждала

Тебя, любимый мой.

Я клятву верности дала

В разлуке роковой.

Но рассказал о том народ,

Что есть на свете дом

И милый счастливо живет

С женой любимой в нем…

Приди, весна, в далекий край,

Жизнь светом озари

И гимн моей любви играй,

И счастье всем дари…

Анри замолчал, перебирая струны.

В розовом зале царило безмолвие.

А когда затихли последние минорные звуки, Генриетта тихо спросила:

– А ты мне будешь петь такие песни?

– Зачем? – возразил герцог. – Они заразят вас, дочь моя, своей меланхолией!

– Отец! – резко произнесла баронесса. – Я уже повзрослела, и мне самой решать, что слушать.

– Но я нанял его веселить тебя, а не …

– Я всё сказала! – заявила Генриетта, и герцог умолк.

– Человеческая душа так устроена, – негромко молвил Анри. – Что ей необходимо не только смеяться, но и плакать. А когда люди лишь веселятся и радуются, значит, они сошли с ума.

– А ты не дурак! – удивилась баронесса.

– Вы слишком добры ко мне, – юноша под покрывалом улыбнулся.

– Отец! Ты мне его даришь? – спросила Генриетта, и этот больно хлестнул Анри.

– Если вы пожелаете, я стану вашим преданным другом, – сказал он.

– Ерунда какая-то! – воскликнул возмущенный герцог. – Шут предлагает дружбу моей дочери! Вы слышали когда-нибудь о подобной наглости? Дочь моя, он ваш, я его уже подарил вам!

– С каких это пор я стал вашей собственностью? – теряя самообладание, спросил юноша.

– Ах, вот как ты заговорил! – взорвался господин де Лонгвиль. – С того момента, как ты принял мое предложение, ты мой! Вон отсюда, ничтожный шут, и не смей на глаза мне попадаться!

– С превеликим удовольствием! – ответил Анри, отложил лютню и, пройдясь колесом по залу, покинул помещение.

Герцог долго не мог прийти в себя:

– Я подобрал его, нищего бродягу, а он смеет вступать со мной в спор. Как у него рот открывается! Он что, возомнил себя ровней мне?! Я велю его выпороть и посадить в подвал, чтобы остудить его наглый плебейский пыл!

– А, по-моему, остыть нужно вам, дорогой отец! – внезапно отрезала Генриетта. – Не знаю, где вы его нашли, но отныне он под моей защитой, и вы с ним ничего не посмеете сделать.

– Но, дочь моя, он и с вами не станет церемониться! Ему необходимо указать на его место!

– Я пойду к себе, – баронесса встала из-за стола.

– Вы уже покидаете меня? А я надеялся поговорить с вами об очень важных вещах…

– О чем? – резко оборвала его Генриетта.

– Об обстоятельствах вашей свадьбы с графом до Лозеном.

– Мне совершенно безразличны эти обстоятельства, впрочем, как и сам господин граф! – заявила она и, не давая отцу опомниться, вышла из зала.

– На беду я приютил этого проходимца! – сам себе сказал герцог. – От него необходимо избавиться… И как можно скорее…

Он окинул помещение взглядом затравленного хищника.

У окна, сливаясь одеждой с чернотой сентябрьской ночи, стоял его лакей Жан.