Схватка

Глава 3. Тайные планы

Весть о жестокой расправе над Гонсевским и Жаромским всколыхнула всю Речь Посполитую, затмив другую новость, хорошую – малой ратью Чарнецкого взят с боем город Усвяты, а оборонявшие его московиты перебиты и взяты в плен… Как бы не хотел ротмистр Сорока приносить плохую новость, но пришлось. Впрочем, Кмитич был возмущен не своим подчиненным, а конфедератами. Оршанский князь был просто в шоке. Он никак не ожидал такого вероломства от Хвелинского. Правда, Гонсевского Кмитич жалел в меньшей степени. В его ушах все еще слышался голос покойного Януша Радзивилла, говорившего о том, что слишком уж жаден Гонсевский, и что сей грех его точно погубит. Вот и погубил… Прав был гетман, далеко вперед смотрели его хитрые голубые глаза… Куда как больше жалел Кмитич своего боевого товарища Жаромского.

– Бедный Жаромский, – кручинился князь Орши, – за что такая несправедливость на голову этого героя!? Если бы убили одного Гонсевского, я бы не особо переживал. Сам заслужил, своим темными делишками. Но этот мошенник потащил за собой в пекло и Жаромского!

– Никто не хотел убивать Жаромского, – заикаясь объяснял Сорока, – все произошло, как в пьяной драке…

Михала Казимира весть об убийстве Гонсевского и Жаромского застала во Львове в свите Яна Казимира. Да, Михал требовал у короля, чтобы у Гонсевского забрали пост директора и булаву польного гетмана. Но чтобы так расправиться! Несвижский Радзивилл сразу же понял, что дни конфедерации после такого преступления сочтены. От конфедератов тотчас отвернулись многие, кто недавно их поддерживал. Даже сами конфедераты, недовольные расправой над известными в стране людьми, выходили из Братского союза, бросая оскорбления в адрес и Хвелинского, и Навашинского, и Котовского с Неверовским. Сказать, что Гонсевский был не виновен не мог никто, как и к ответу многие желали призвать зарвавшегося польного гетмана, но тем не менее, такого беззакония в пределах Княжества никто не ожидал.

Остро встал вопрос и о человеке, который должен срочно занять пост польного гетмана. От этого зависел и ход дальнейших боевых действий против оккупационных войск Московии. Михал предлагал кандидатуру Богуслава, хотя Несвижский князь прекрасно понимал, что после мартовского сейма 1662 года, когда Богуслав вновь выступал наперекор королю почти во всех вопросах, отношения между его кузеном и крестным опять охладились. Да и противников у Богуслава среди поляков не поубавилось. – Это наглый и кичливый пан! – науськивали Яна Казимира недруги Богуслава. – От него чего хочешь можно ожидать. Не слушайте, Ваше величество, Михала. Не соглашайтесь на Богуслава Радзивилла при всех его достоинствах, как солдата.

Король, впрочем, во время пребывания в плену Гонсевского сам предлагал Богуславу временно заменить смоленского князя и взять булаву польного гетмана. В тот раз Богуслав отказался, зная, что это мера временная, и что все равно вскоре придется уступить булаву Гонсевскому. А такой подарок этому мерзавцу, коим считал Богуслав Гонсевского, Слуцкий князь делать не желал. Сейчас Гонсевского не стало. Богуслав, подталкиваемый Михалом, попросил аудиенции у королевы, и со всей своей галантностью и умением блеснуть светскими манерами, как и тряхнуть своей белой голландской шляпой с пышным пером и завитушками на золотистом парике, сообщил Гонзаго, что готов-таки принять гетманство. Еще не одна женщина не смогла сказать «нет» самому блестящему светскому льву всей Речи Посполитой. Не смогла и Гонзаго.

– Я обещаю, пан Богуслав, всяческую вам помощь и поддержку.

Богуслав мило улыбнулся, низко склонив голову. Эти слова многого стоили, практически означая «вы приняты», учитывая огромное влияние королевы на мягкосердечного Яна Казимира. И учитывая то, что личные отношения Людвики Гонзаго с Богуславом также нельзя было назвать радужными. Да, похоже, что кроме Яна Казимира Гонзаго вообще мало кто любил. И на то были причины. До женитьбы на Владиславе Мария Гонзаго слыла во Франции интриганкой и жуткой авантюристкой. Поговаривали даже, что у нее родился внебрачный ребенок, которого она тщательно скрывала от посторонних глаз. Уже далеко не девушкой, дамой тридцати с лишним лет Мария Луиза впервые вышла замуж за короля Владислава, который, зная о многочисленных былых любовниках своей супруги запретил ей называться священным именем Девы Марии, но только вторым именем Луизой, заменить его позже на Людвику. Да и то сей брак состоялся лишь при самом активном содействии кардинала Мазарини, на тот момент полноправного правителя Франции… Вот и сейчас, отвешивая поклон, Богуслав мельком подумал, что такое быстрое согласие не в стиле королевы. И не ошибся.

– Но у меня есть одно маленькое условие, – также мило улыбнулись алые губки королевы.

– Какое? – Богуслав насторожился.

– Жениться.

Богуслав на мгновение потерял дар речи. Ведь все знали, что он помолвлен с дочерью своего погибшего брата Януша. Больше года Богуслав ждет благословления от Папы римского, и уже договаривался и с Михалом, и с самой Аннусей, что женится без благословления Папы, ибо его Аннуся уже торопила и недоумевала в чем же такая задержка с разрешением. «Может, мой Богусь, ты сам не торопишь день нашей свадьбы?» спрашивала в письмах Анна Мария, чем лишь возмущала Богуслава, писавшего в ответ:

Может королева Людвика имеет в виду скорейшее венчание именно с Аннусей? В глазах у Богуслава потемнело от волнения. Он с трудом поднял голову и напряженно взглянул в карие глазки по-прежнему мило улыбающейся Людвики Марии Гонзаго, сидевшей на позолоченном стуле. Почему-то Богуславу очень мало верилось в то, что королева произнесет имя, которое он желает услышать, имя той, к которой все его письма наполнены любовью и нежностью. Вот и накануне Богуслав, пока что так и не дождавшись благославления Папы римского отписал очередное послание к своей возлюбленной:

«Неужели все эти задержки и с благословением Папы и с ответом самой Аннуси значат, что мою судьбу уже решили? Решили на самом высшем уровне: королева и Папа?» в ужасе подумал Слуцкий князь. Оно и в правду, между ним и Аннусей пробежал некий странный холодок, исходящий из предпоследнего письма Анны, где она рекомендовала Богуславу другую даму сердца… – Богуслав польстился богатством твоего отца! Он просто не хочет терять маёнтки и фольварки Януша! – продолжали вещать злопыхатели, и Аннуся, как почти все влюбленные наивные девушки верила всем этим сплетням.

– Проверь его! – советовали другие «доброжелатели»… И Аннуся послушалась. Стала «сватать» Богуслава за племянницу королевы Бенедикту, девушку симпатичную, милую, которая однажды даже нравилась Богуславу, но совершенно ему неинтересную ныне. Слуцкий князь взорвался от такого предложения. Как мог он сдерживал эмоции, скрипя гусиным пером по бумаге:

– На… на ком? – еле выдавил из себя Богуслав, в глубине души все-таки надеясь, что Гонзаго имеет виду именно Анну Марию Радзивилл.

– Удивлены? – королева не спешила с именем своей кандидатуры, несколько упиваясь замешательством блистательного Слуцкого князя. – Так, пан Богуслав, я знаю, как вы избегаете всяческих браков. Но однажды на сейме вы сами добивались от меня руки моей племянницы Бенедикты, девушки красивой и умной. Так почему бы вам, пан Богуслав, не повести Бенедикту под венец сейчас? Посмотрите, взвесьте то, что я вам предлагаю! Скоро сестра Бенедикты выйдет замуж за Бурбона, который станет королем Речи Посполитой, а вы, пан Богуслав, таким образом, окажитесь вторым по положению человеком в государстве. Каково?

Богуслав едва ли не скрипнул зубами от злости. Опять Бенедикта! Это уж точно, что длинные ручки королевы дотянулись и до Аннуси! Да, когда-то Бенедикта нравилась Богуславу, и он, в самом деле, об этом сказал королеве, но сказал не серьезно, так, под легкий хмель венгерского токая. А теперь… Какой к черту Бурбон, будь он неладен! «Второй человек в государстве!? – думал в возмущении Богуслав, пока его высокий лоб, частично скрытый париком, покрывался мелкими капельками пота. – Да я никогда не был вторым! Если надо, буду первым везде!» И еще кое-что понимал Богуслав: хитрая Гонзаго, которую за глаза называли «хоругвью на ветру» или «флюгером», браком с Бенедиктой связывала бы по рукам и ногам Богуслава, и тот уже не смог бы выступать против того, чтобы муж Анны Генриетты Юлии, сестры Бенедикты, стал королем Речи Посполитой. «Обезоружить меня хотят, – лихорадочно думал Богуслав, – перетянуть в свою французскую авантюру с новым королем! Хитра, однако, Мария. Но и я не прост. Она думает, что из-за этой штуковины, что польной булавой зовется, на все пойду? Черта с два!»

– Каково? – вновь переспросила королева, хлопая вопросительно ресницами, мол, в чем задержка?

Богуслав почувствовал, что дар речи к нему все же вернулся.

– Я благодарен Вам, Ваше величество, за столь лестное предложение. Конечно, Бенедикта хороша во всем! Но… Я… – Богуслав запнулся и вдруг сказал как-то предельно просто: – Я вот тут подумал, а на кой, Ваше величество, мне эта булава? И на кой черт она мне сдалась? Мне и так хорошо. Без булавы.

Богуслав с мягким шелестом своего атласного камзола выпрямился перед королевой, вновь отвесил поклон, как бы давая понять, что разговор окончен.

Теперь терять дар речи пришла очередь к Марии Гонзаго. Она с нескрываемым удивлением смотрела на Богуслава, полагая, что тот никак не должен был отвечать отказом. В его пылкую любовь к троюродной племяннице Анне Радзивилл Мария не верила, считая, что Богуслав, женившись на своей воспитаннице просто желает завладеть имениями Януша. Ну, а она, королева Речи Посполитой, предлагала ему нечто большее, как казалось самой королеве. Увы… – Вы уж извините за отказ, – продолжал Богуслав, нервно обмахивая себя шляпой с черным страусиным пером, – но… Я люблю другую. Анну Марию Радзивилл. На ней и хочу жениться.

– На вашей воспитаннице? – тонкие брови Гонзаго сердито сдвинулись.

«Делает вид, что слышит впервые», – усмехнулся Богуслав.

– Так, Ваше величество. Она самая.

Губы королевы Людвики нервно скривились на ее полном лице. Ей никак не получалось приручить Богуслава…

Ну, а как же Париж жил все эти годы без блистательного Богуслава Радзивилла? Скучал. Впрочем, новости из жизни блистательного Радзивилла часто появлялись в парижских газетах, не давая забыть о нем. И не только из-за газет о Богуславе при дворе вспоминали частенько: исчезли скандальные дуэли, исчез лишний повод почесать языком, обсудить последние сплетни и слухи про амурные дела Слуцкого князя, пропал тот, на которого многие хотели быть похожи… Что же касается кардинала Мазарини, который и управлял страной, лишив юного Людовика XIV самых обычных мальчишеских забав и выделив ему всего два платья для носки на каждый день, то «серый кардинал» также не забывал Богуслава, посылая то оружие, то специалистов, то деньги на нужды Слуцкого князя. Часть оружия Богуслав оставлял себе, часть также тайно переправлял повстанцам в Литву. Но в марте 1661 года Мазарини скончался. И вот тут-то оказалось, что в Париже есть хорошая замена Богуславу: подрос и окреп двадцатидвухлетний король Людовик. Он был так же высок ростом и так же красив. Во всех его телодвижениях проглядывало нечто мужественное и решительное. Молодой король обладал очень важным для монархов умением выражаться кратко, но ясно, и говорить не более и не менее того, что было необходимо на тот момент. Проведя с матерью весьма скромное детство в незавидном дворце, Людовик резко проявил любовь к роскоши, девушкам и оружию. И неудивительно, что его тут же стали сравнивать с Радзивиллом, называя даже «новым Богуславом». Впрочем, самовлюбленный Людовик не любил сих «лестных» сравнений, ибо мало помнил и мало знал Слуцкого князя. Себе же равных он вообще не видел вокруг никого. Надо заметить, что еще ни один французский король прежде не отличался такой неприкрытой гордостью и эгоизмом, ни один европейский монарх не курил с таким удовольствием фимиам собственному величию. Богуслав все это и заметил, когда приехал в Париж, чтобы выказать дань уважения новому монарху, ибо после смерти кардинала Людовик негласно короновался во второй раз, взяв бразды правления только в свои крепкие руки, уволив первого министра и заявив гордо: – Я сам буду подписывать даже самые незначительные документы!

Богуслава Людовик приглашал принять участие в войне против испанской части Голландии.

– Не могу, Ваше величество, – отвечал Богуслав, – вы еще планируете войну, а у нас она уже давным-давно идет… «Двум звездам в одном месте тесно», – решил Богуслав и уехал достаточно быстро, пусть и ожидал от Людовика какого-нибудь лестного и почетного назначения, чего ему не раз предлагали ранее. «Кажется, наступила темная полоса. Или просто моя фортуна от меня отвернулась», – думал Богуслав, не дождавшись ни польной булавы от польской королевы, ни полководческого чина от французского короля. Впрочем, Богуслав не особо расстроился.

– А почему бы, братко Михась, тебе самому не получить польную булаву? – спрашивал своего кузена Богуслав при первой же встречи после возвращения из Парижа. – Ты подходишь не хуже меня! И уже женат! Тем более, что твое имя звучало в кандидатах из уст твоего крестного.

– Попробую, – кивнул своими длинными волосами Михал, – если у тебя ничего не вышло, постараюсь сам. Это будет даже интересно побороться за булаву! – Надо побороться, – Богуслав положил ладонь на плечо Михала, – а то булаву перехватит этот извращенец Пац. А для реализации нашего плана с Собесским и для построения хорошей крепостной стены на пути этого лягушатника Бурбона булава нам очень даже не помешает…

В это время Михал Пац, вновь избранный командиром жмайтской дивизии, обвинял в смерти Гонсевского и Жаромского правое крыло, то есть армию Сапеги, которой и принадлежал радикальный круг, ответственный за убийство. Таким образом Пац, также претендуя на пост польного гетмана, старался устранить, как полагал сам, своих главных конкурентов: Сапег, двоюродных братьев Яна Павла Сапеги – Яна и Криштопа, а также его племянника Александра Полубинского. Таким образом, под стрессом от громкого преступления и в борьбе за освободившееся место армия Княжества вновь разбилась на два лагеря. И в январе 1663 года отошла на зимние квартиры. Жмайтская дивизия пошла в Жмайтию, а войска Сапеги – на границу Виленского и Новогрудского воеводств. Правда, очень скоро Пац объявился в Вильне с небольшим отрядом и арестовал убийц виленского стольника и польного гетмана: Хвелинского, поручика Ешмана, лидера конфедератов Котовского, Наркевича, Ястрембского, первым ударившего саблей Жаромского, и Неверовского, также участвовавшего в отправке карательного отряда и выработки приговора Гонсевскому. Последним четверым светила смертная казнь, но до суда было еще пока что далеко, и Пац возил всех арестованных в собственном обозе. Что касается непосредственного убийцы польного гетмана, то Навашинский успел скрыться. Поговаривали, что бежал сей пан аж в Московию. Конфедерация прекратила свое существование. Всем ее участникам, кроме арестованных по делу убийства, объявлялась амнистия.

Ну, а булава командующего армией с согласия Яна Казимира перешла в руки Михала Паца. Михал Радзивилл был неприятно шокирован. Он готов был видеть на месте польного гетмана кого угодно: Александра Полубинского – в первую очередь, Криштопа Паца, Яна или Криштопа Сапег, Богуслава, себя, в конце концов, но выбор короля его даже оскорбил, не говоря уже о Богуславе. Обиженный на короля, Михал покинул Львов, отправившись в Несвиж, где под Красным Селом, что недалеко от самого Несвижа, Пац начинал собирать солдат для расправы над еще одной конфедерацией, на этот раз польской конфедерацией Свидерского, по просьбе, естественно, короля. Но литвинские солдаты шли к Пацу неохотно. Снова никто не хотел сражаться со своими союзниками поляками, когда еще предостаточно в стране царских желдаков. Сидя в седле вороного коня, опустив шляпу на самые глаза, Михал с тоской смотрел на скудный лагерь Михала Паца в Красном. Он ответил отказом на письмо короля участвовать в походе на Укранию и Волынь, сославшись на здоровье, а сам же отправился в Крулевец к Богуславу, который метал гром и молнии в адрес Паца и короля. Михал приехал к кузену, чтобы обговорить план дальнейших действий по поводу отставки Яна Казимира, блокировки французского кандидата и продвижения Яна Собесского на трон. Но Богуслав был настолько обозлен и расстроен, что явно не собирался обсуждать эти планы.

– Ну, ладно я! – возмущался Богуслав, сидя за чашкой кофе с Михалом в гостиной своего крулевецкого дворца. – Ну, а чем ты не угодил своему крестному? Почему Мишка Пац? А лить слезы по Гонсевскому я не стану. Получил то, что заслужил. Уж больно хитрый пан был, сел за шахматную партию с парнем, у которого копыта под плащом. Мерзавец сам себя и перехитрил! А черта в шахматы еще никто переиграть не смог!

Михал вздыхал и пил кофе. Нет, он никогда не стремился на высокие посты, но в данный момент тоже не мог понять, чем же пленил Яна Казимира Михал Пац, а чем не устроил он, Михал Радзивилл. Было обидно. Очень.

– Черта с два я теперь буду защищать французского кандидата в наследники, – процедил Михал, – раз король мне не помогает, то и я ему не буду. Он вставляет палки в мои колеса, и я вставлю палку в колеса его кареты.

– Добро пожаловать во взрослую жизнь, мальчик Михал! – усмехнулся Богуслав, доставая бутылку терпкого английского рома. – Наконец-то ты, Михась, расстался с детством и вечно добрым образом хорошего крестного папы. Сто раз тебе говорил: Ян Казимир хороший человек, но не для Короны он, не для управления государством, особенно таким сложным, как наше. Сейчас всем управляет его шустрая француженка. Предлагаю начать схватку с Яном, – Богуслав откупорил бутылку и разлил ром по серебряным рюмкам на длинной ножке.

– Схватку? – не совсем понял Михал, сморщившись наблюдая за манипуляциями бутылки в руках кузена.

– Я образно выражаюсь. Надо наш план по коронации Янки Собесского активизировать. Поговори с Собесским, а я нажму на Любомирского.

– На Любомирского? – удивленно посмотрел на кузена Михал. – Зачем? У него же авторитет преданного человека именно Яну Казимиру! Он ведь единственным в Польше за него заступился при войне с Карлом Густавом! Как он может нам помочь?

– Он пусть и слывет преданным человеком нашего Янки, – хитро улыбнулся Богуслав, – но уже давно недоволен им и ищет замену. Ян Казимир наступает на вольности польской шляхты, которые по его мнению, и вполне справедливому, зашли слишком далеко. А вот Юра Любомирский так не думает. Тем более, что он родня нашему Самулю Кмитичу. И я знаю, они в очень хороших отношениях, пусть и мало общаются. То есть, Ежи, или Юрий, как нам угодно, наш человек. Наш, и у него, к тому же, большое влияние в Польше. Я более влиятельного и активного человека там из наших не знаю. Если Ежи уговорит ляхов продвинуть кандидатуру Собесского на трон, то будь уверен, половина, как минимум, польской шляхты за него проголосует.

– А разве Ежи захочет нам помогать с Собесским?

– Уже помогает, – Богуслав продолжал хитро улыбаться, держа рюмку с резко пахнущим ромом за ножку двумя пальцами, – я с ним списывался, а потом и встречался уже тогда, два года назад, сразу после нашего с тобой разговора на сейме. Любомирскому тоже хочется быть около трона, но наш Янка со своей стервозной женкой его не пускают. Наши августейшие персоны по большому счету обязаны Любомирскому жизнью. Ведь это он их приютил, когда они гонимые всеми бежали в Силезию! И он считает, что его услугу наша венценосная пара явно не оценила по достоинству. У Любомирского, таким образом, собственный интерес к отставке Яна Казимира – принципиальный, – и Богуслав многозначительно поднял вверх указательный палец, – тут мы с ним союзники. Очень хорошо, что Любомирскому по большому счету наплевать, кто же займет трон. Он готов помогать любому, чтобы ему потом отплатили и приблизили к власти. Но, разумеется, помогать нам Ежи будет за деньги. И вот тут нажми на Собесского. Скажи, что надо сброситься. Ведь и для него, дурака, стараемся. Пусть половину суммы заплатит он, а половину мы с тобой. Так будет честно. Ибо Любомирский за бесплатно, как сейчас, корячиться будет недолго. Думаю, он с Яном и рассорился частично из-за денег. Видимо, наш Янка пожадничал отблагодарить своего спасителя. И вот я на Любомирского много ставлю в этом деле. Он должен подтолкнуть всю польскую шляхту, чтобы они заставили Яна Казимира уйти в отставку. Надавить и на императора Австрии. Вот тогда и покатится ко всем чертям собачьим наша интриганка Мария Гонзаго со своими лягушачьими французами, бурбонами и бенидиктами.

– Это все хорошо, – Михал колебался, с сомнением закусывая губу, – но что-то я не очень доверяю Любомирскому. То он за Яна Казимира, то он против.

Михалу, честно говоря, противна была вся эта дурно пахнущая как ром кузена политическая каша, что заваривал Богуслав с Любомирским. Ежи Любомирский, конечно же, герой, спас крестного в свое время. Но чего сейчас-то так сильно на него взъелся? Какую благодарность он ждет? Чего ему не хватает и чего не заплатил Ян Казимир? Боже! Как это низко и подло ждать некую огромную благодарность за раз содеянное добро! Почему так корыстно и бестыже устроен свет!?.. Михал тяжело вздохнул, страдальчески взглянул на Богуслава, явно не желая пить вонючий ром.

– Так выпьем за то, чтобы Любомирский нас не подвел, – Богуслав поднял ром, чокнулся с Михалом и залпом выпил, слегка скривившись, запил кофе. Михал же поперхнулся и закашлялся. Большей дряни он в жизни еще не пил…

Воевать Пацу, к счастью, не пришлось: Свидерский распустил свою конфедерацию, и вот теперь литвины объединялись, чтобы вдарить по основному врагу, укрепившемуся на восточном берегу Днепра. Здесь окопалась почти стотысячная армия Московии, против которой литвины и поляки смогли сообща выставить всего лишь тридцать две тысячи ратников. Да, какие бы трудности ни переживал московский царь, население его страны, в два с половиной раза превышающее довоенное население Великого Княжества Литовского, Русского и Жмайтского, все же смогло наскрести приличные силы для нового пушечного мяса. Ну, и исчезнувшие серебряные и золотые монеты возымели свое магическое действо: имелось и достаточно наемников, на которых последние золотые да серебряные монеты и ушли. Таким образом, в 1663 году под рукой царя в восточной Литве насчитывалось с учетом лояльных к царю казаков все 122 000 человек. Ну, а если к этой силе прибавить гарнизоны, все еще сидящие по захваченным литвинским крепостям и городам, то общие силы царя насчитывали в Литве более двухсот пятнадцати тысяч человек. Огромная армия, выбить которую тридцатитысячной литвинской казалось абсолютно нереальной задачей. Вот почему Хованский считал, что теперь его черед расквитаться за нанесенные поражения. Вот почему держался столь самоуверенно и дерзко с Кмитичем. «Сейчас мое время, – писал царю Хованский, – дай мне, светлый государь, побольше ратников и оружия, и я клянусь, что приведу тебе живым или мертвым полковника Кмитича, а его хоругви брошу к твоим пресветлым ногам!» Но и царь осторожничал в раздаче людей Хованскому. Какой бы большой ни была московская армия в Литве, у литвинов была и своя огромная сила, куда как больше пугавшая московских воевод, чем даже армия ВКЛ: это повстанцы, простые литвинские крестьяне, городские мещане, мелкая шляхта, сидевшие по лесам и вёскам. Никто толком не мог сказать, сколько же действует по всей стране этих повстанцев. Пятьдесят ли тысяч? Сто, а может и все двести тысяч? За одну лишь осень 1662 года армия царя потеряла при нападении «лесных братьев» убитыми и пленными, а также покалеченными до тридцати пяти тысяч своих желдаков, стрельцов и казаков. Повстанцы действовали дерзко, быстро, устраивали засады, ловушки и не вступали, как литвинская армия, в открытые бои с захватчиками. Повоевав в отряде Багрова, Кмитич также понял, что страну спасут скорее они, повстанцы, чем малочисленная армия Речи Посполитой с ее вечными передрягами и проблемами то с конфедератами, то с выплатами денег, то с назначением польного гетмана.

Возможно именно поэтому в отличие от Михала и Богуслава, Кмитича вопрос конкретной личности нового польного гетмана не особо волновал. Да, оршанский полковник также предпочел бы видеть на этом посту Богуслава, Михала или же хорошего боевого товарища Алеся Полубинского, но… Если Пац, то пускай Пац – полагал оршанский князь. Кмитичу было по большей части все равно, кто возглавит армию, лишь бы она вновь была единой и без враждующих лагерей и конфедераций. Теперь, после объединения армии, Кмитич, облегченно вздохнув и воспользовавшись затишьем, уехал в Россиены, чтобы снова увидеть маленького Януша и жену. Там, в Жмайтии, от земель которой война откатилась достаточно далеко, пан Кмитич окунался в совершенно иной мир, мир без войны с неспешно текущей почти райской жизнью, с метеными чистыми улочками и отштукатуренными аккуратными домишками, мерным боем часов на башне и гулом колокола православной церквушки. Там он падал в объятия любимой жены Алеси Биллевич, катал на коне подрастающего четырехлетнего Януша, красивого мальчугана со светлыми отцовскими завитушками волос и материнскими большими карими глазами. Но каждый день Кмитич вскакивал в пять утра и босиком пробегал по снегу пару верст. Каждый вечер упражнялся в стрельбе из пистолета и фехтовал на сабле против двух соперников.

– Не мучь себя! Отдохни от войны! – умоляла его Алеся, но Кмитич качал головой: – О, нет, любая моя, Алесенька! Если хочешь, чтобы я живым вернулся, то расслабляться здесь мне никак нельзя. Меня там ждет серьезный соперник, отчаянный дуэлянт. – Кто? – большие глаза пани Биллевич-Кмитич стали еще больше от страха и удивления.

– Князь Хованский, – улыбнувшись отвечал ее муж, – противник суровый и злой! Вызвал меня на дуэль со всей своей армией. Ну, что ж, будет теперь ему поединок!..