Схватка

Глава 6. Рославль и Росиены

Кмитич прощался с Еленой, стоя под сенью лап высокой старой ели в глубине леса. Он только и ощущал, что запах хвои и пряный аромат волос Елены. Где-то далеко, в лагере повстанцев Багрова заржали кони. Но ни Белова, ни Кмитич даже не обратили на это внимание. Кмитич сжал в ладонях её руку.

– Прости меня.

– За что? – Елена серьезно посмотрела ему в глаза. И тут же догадалась.

– Из-за этого расстрелянного тобой Буя?

Кмитич молча кивнул.

– Да и вообще за всё. Налетел как ветер. Делов натворил, и вот уезжаю, – виновато заморгал Кмитич, словно провинившийся мальчишка. Елена усмехнулась. Прильнула щекой к его рукам.

– Наверное, Самуль, ты был прав. И что приехал неожиданно, как ветер, и что этого изменника расстрелял… Мы же тут совсем одичали в своем лесу. Приметы… Чудо… Чудо – это когда самый прочный в мире канат, а не гнилая веревка вдруг рвется… – Или, – перебил её Кмитич, – когда летящая в тебя пуля, вдруг начинает лететь словно сонный майский жук, и ты успеваешь отвести голову.

– С тобой, как я погляжу, такое было? – она пристально взглянула на оршанского князя.

– Было, – кивнул тот.

– И когда же? – Да было дело, – улыбнулся ей мягко Кмитич, – охотились как-то не меня людишки Лисовского. Не знаю кем купленные. Подозревал, что Сапегой из-за жены моей. Хотел он на ней жениться. Но это только подозрение… Вот и пустили мне пулю почти в упор, а она… – Понятно, – уже Елена не дала договорить ему, – ведьмар ты значит, как и я?

Она как-то ласково глядя Кмитичу в глаза погладила его пальцами по длинным светлым волосам.

– Дед был вроде как оборотнем, – вновь улыбнулся Кмитич, не приняв всерьез её слова «как и я» – а я нет. Так что-то находит временами. Хорошо, все же, что мы именно так с тобой встретились нынче. Ведь как долго ты меня отвергала.

Елена вздохнула, опустив голову.

– Вот ты говоришь, хорошо тебе, – она вновь подняла на него свои голубые глаза волчицы, – а я и не знаю, хорошо ли мне теперь будет?

– И тебе будет хорошо, – погладил Кмитич её щеку ладонью, – любовь это такая вещь, которую нельзя держать в себе до бесконечности. Мы и так лишены слишком многого на этой войне. Так зачем лишать того, что сам Бог дает нам? Вот где чудо Господа, настоящее чудо! Идет война, а мы любим друг друга будто только одни на свете и существуем…

Михал, все же, был прав, когда пытался отсоветовать Богуслава от связей с Любомирским. Дальнейшие события сомнения Михала лишь подтвердили. Но Богуслав, впрочем, еще до разговора с Михалом списывался с Ежи Любомирским, а позже и встречался с ним самим в Варшаве. Он пока что не заплатил ни единого солида своему польскому товарищу по интригам, но Любомирский тем не менее развернул бурную деятельность против Яна Казимира. Ежи увидел здесь собственную выгоду, и пока ему не принесли полные кошельки денег, сумасбродный пан уже связался с австрийским курфюрстом, стремясь настроить его против польского короля. Австрийский курфюрст и император еще два года назад выставили в противовес французскому кандидату на посполитый престол своего претендента – молодого принца Йохана Фридриха Брауншвейгско-Люксембургского. Однако партия, поддержавшая австрийско-бранденбургскую инициативу в Речи Посполитой была еще недостаточно сильна и влиятельна. Любомирский предложил императору и курфюрсту содействие, пообещал, что будет всецело использовать свое влияние в Польше и за границей для победы на выборах их кандидата. Про Собесского, он, похоже, запамятовал. Любомирский рекомендовал на трон молодого и пока что ничем не знаменитого земляка Яна Собесского Михала Корибута Вишневецкого. Богуслав об этом «сюрпризе» своего союзника пока что ничего не знал. Но главное в чем Ежи по-настоящему сошелся с Богуславом – в скорой отставке неудобного всем Яна Казимира. Хотя трудно было понять, как же на самом деле рассуждал Любомирский. Возможно, он лишь делал вид, что поддерживает кандидата своих немецких друзей, и играл, все-таки, в пользу Богуслава и Собесского? Наверное, предельно точно на этот вопрос не мог ответить и сам Любомирский. По крайне мере этому шустрому пану удалось произвести такое впечатление, что именно благодаря ему, Любомирскому, французский кандидат на трон Речи Посполитой все еще не принят.

Подпольная деятельность Любомирского не ограничивалась Австрией и Брандербургией. Гиперактивный пан умудрился тайно забросить удочки и в мутный омут Алексея Михайловича, призывая царя нанести удар по Польше, что было равносильно нанесению удара и по Великому Княжеству Литовскому, Русскому и Жмайтскому. Вновь мало кто был в курсе и знал все нюансы тех загадочных переговоров, скрытых мраком тайны и секретности. Но договориться с царем Любомирскому все же – и слава Богу – не удалось.

Со своей стороны император и курфюрст, не желая портить официальные хорошие отношения с Францией, вызвались помогать Любомирскому лишь финансово. Позже они даже пытались примирить Любомирского с Яном Казимиром, предлагая личное в том участие. Увы, сие в планы Любомирского не входило. Но не рой другому яму, сам в нее попадешь! Так и стало с интриганом. Попытки Любомирского столкнуть лбами всех и вся не прошли незамеченными. До Михала дошли вскоре слухи, что королевский двор и знать короны подали-таки на Любомирского в суд, и дело уже начато. Причем все это судебное дело шло к прямой расправе над скандальным паном – защитникам Любомирского даже не дали ознакомиться с обвинительными документами. Началась судебная тяжба, на которой, впрочем, сам Любомирский отсутствовал, понимая, что возможно придется вообще бежать из страны, если приговор будет слишком суровым.

Пока Михал гулял на свадьбе у Собесского, освободительным походом чуть ли не в одиночестве занимался Михал Казимир Пац. И видимо напрасно Богуслав Радзивилл посылал в адрес Паца гневные стрелы. Уже далеко не тем легкомысленным повесой, любителем юных девушек и жареной печенки являлся ныне Пац, а человеком жестким, сугубо военным и, в отличие от временно отошедшего от боевых дел Богуслава, занимающимся благим для страны делом. Правда, куда-то исчезли былой либерализм и мягкость Паца. Тридцатидевятилетний гетман отрастил такие же длинные пышные усы, как были у Януша Радзивилла (видимо, чтобы больше быть похожим на покойного гетмана), стал полностью нетерпимым к несогласным со своим мнением, беспощадным к врагу и достаточно требовательным военачальником, вылепив из своих жмайтов настоящих солдат: метких стрелков, ловких наездников и фехтовальщиков. Все эти новые качества Паца и понравились Яну Казимиру, когда он решал, кого бы назначить на освободившийся пост польного гетмана. Собирался польский король вручить Пацу и булаву Великого гетмана с соответственной передачей чина польного гетмана кому-нибудь другому. Может Михалу? Король колебался.

Тем временем Кмитич настиг обоз Паца под Прудками, был тепло встречен и вместе с ним стал готовиться к походу. Но как оказалось, торопился оршанский князь напрасно. Некоторые литвинские хоругви все еще не желали воевать в ожидании выплат денег. Снова потянулись долгие конфронтации между литвинскими частями. Сапега объявил, что не будет принимать участия в походе, и часть его солдат разъехалась по домам. Король, чтобы как-то утрясти ситуацию в армии, прислал комиссара Крыштопа Завишу, виленского подскарбия и великого маршалка. Завиша появился в обозе Паца под Прудками в начале зимы – до сих пор ни Пац, ни Сапега не тронулись с места! Правда, денег Завиша так и не привез, но доставил гетманскую булаву, которую гетману еще пока не вручили. Кроме булавы Пац получил и привилей на Смоленское воеводство. Возможно, именно поэтому жмайтская дивизия под давлением комиссара помирилась с правым крылом Сапеги и обещала впредь продолжить службу на благо Речи Посполитой. Ну, а в это время Сапега, сославшись на плохое здоровье, объявил, что собирается отбыть домой в Ружаны. Дивизия Сапеги грозила разойтись, но Завиша успел и к ним, уговорив продолжить поход и примкнуть к королевским войскам в Укрании. Однако Сапега отказался и, вновь сославшись на здоровье, отбыл-таки из дивизии, поручив ее командование Полубинскому. Как и в роковой для литвинов бой под Варшавой у Бялолукского леса в 1656 году. Как бы там ни было, но согласие наконец-то восторжествовало, и обе дивизии последними днями 1663 года выдвинулись-таки в южном направлении по заснеженным дорогам Литвы.

Павел Сапега после отказа от командования пошел вовсе не к врачу за лечением, а инкогнито поехал в… Росиены, в этот скромный жмайтский городок, где ждала своего любимого Самуля панна Александра Биллевич-Кмитич. Приезд поезда Великого гетмана всполошил тихое местечко. В последний раз тут было так много важных панов с саблями на боку только в день свадьбы Кмитича и Алеси. Сейчас же в Росиены завалилась чуть ли новая свадьбы: Сапега приехал в сопровождении трех сотен драгун и конных рейтаров… Алеся явно переволновалась, увидя на пороге своего обветшалого замка расфуфыренного в красном камзоле и в шапке из чернобурой лисицы, с таким же мехом на плаще Яна Павла Сапегу, с которым не виделась уже изрядно давно. Сапега по-родственному бросился к Алесе, расцеловал ее в порозовевшие щеки, щекоча их своими длинными белыми усами.

– Милая Алеся! Я здесь, чтобы убрать всё непонимание, что возникло между нами из-за чересчур поспешных действий моих доверенных людей, раньше времени сделавших предложение моей руки Вам, о, любая моя Алеся! Примите мои самые сердечные извинения и скромные дары, – и Сапега кивнул стоявшим за его спиной людям, которые подхватили увесистый сундучок и по хозяйски пробежав по ступенькам вверх, внесли его в открытые двери. Алеся стояла, как громом пораженная.

– Я… Я в самом деле… рада, – пролепетали ее алые губы, – ну, проходите в дом, кали ласка, пан гетман. Там и поговорим…

Естественно, разговор благодаря Сапеге сразу же пошел про его, якобы, мнимое сватовство, в тот печальный момент, когда, вроде бы, стало известно, что пан Кмитич погиб.

– Поймите, милая Алеся, – сжимал на груди свои тонкие пальцы Сапега, – я тогда подумал содрогаясь всем телом, что наша армия, наша страна, потеряли вероятно самого достойного мужа. И мужа потеряли вы! И первое, вероятно чисто сердечное, абсолютно не обдуманное головой решение было как-то вас обезопасить, утешить, пожалеть. Я тогда купил обручальные кольца, но вручая их Дворецкову и пану Вороне, я просил их, что если весть о гибели пана Кмитича подтвердится, то лишь тогда сделать Вам от моего имени предложение руки и сердца. Но эти паны поторопились, поставив меня да и Вас в такое неловкое положение!