Схватка не на жизнь

1

Все произошло за считанные секунды. Часы показывали 23.36, когда слесарь завода «Баррикады» Коноваленко увидел в окне третьего этажа дома 15 по улице Рабоче-Крестьянской вспышку яркого огня. Одновременно из квартиры раздался приглушенный крик…

На дежурство в тот день Коноваленко заступил вечером, когда над Сталинградом опускались сумерки.

— Возможны налеты вражеской авиации, — скороговоркой, как хорошо заученный текст, произнес инструктор МПВО. — Приказано следить за соблюдением жителями правил светомаскировки.

Коноваленко слушал в пол-уха: не первый раз заступал на дежурство-патрулирование. Когда же инструктор напомнил приказ военного коменданта города о прекращении в ночное время всякого движения без пропусков, кашлянул и спросил:

— А с парочками что прикажете делать? Ну с теми, кто любовь крутит и до утра все проститься не может? Тоже забирать и в комендатуру отводить?

Вокруг засмеялись.

— Отставить! — строго приказал инструктор и разъяснил: — Праздношатающиеся подлежат задержанию, со всеми вытекающими из этого последствиями.

— Ясно! — прогудели голоса.

На этом инструктаж закончился, и все вышли на патрулирование. За каждым бойцом был закреплен определенный участок района. Коноваленко достались дома по Рабоче-Крестьянской улице, начиная с Дома грузчиков.

Пока было светло, Коноваленко посидел на лавочке. Когда же время подкатило к десяти часам и улицы опустели, поправил на плече ремень противогаза и двинулся по знакомому маршруту.

Затемненные окна домов слепо смотрели на улицу. В свете полной луны белели полосы бумаги и бинта, перечеркнувшие крест-накрест стекла. Еще в феврале 1942 года на подступах к городу начали появляться самолеты противника. Один был сбит в день Красной Армии в районе Калача, другой — «Юнкерс-88» месяц спустя приблизился к Сталинграду с юга. Поспешно сбросив бомбы на Сталгрэс, самолет отправился восвояси, но был настигнут ЯК-1.

Коноваленко прошел два квартала, зорко наблюдая, не проступает ли сквозь шторы и ставни свет. Собрался закурить, и уже достал кисет, как в глаза вдруг ударила вспышка. Яркий свет озарил одно из окон на третьем этаже дома № 15.

— А-а! — затянул и, захлебнувшись, смолк голос.

Коноваленко машинально взглянул на часы и бросился к подъезду. Одолев пролеты крутой лестницы, толкнул дверь, и та распахнулась, приглашая войти в квартиру, где в люстре горела лишь одна лампочка.

Первое, на что Коноваленко невольно обратил внимание, был удушливый запах сгоревшего пороха. Затем боец МПВО увидел человека. Закрыв руками лицо, тот лежал скрючившись на полу.

За спиной послышались шаги, и на пороге комнаты выросла старушка.

«Как невеста, право слово!» — подумал Коноваленко, приняв за платье обыкновенную ночную рубашку, и, долго не размышляя, послал соседку за патрулем, а сам остался в квартире.

— Вызывайте «скорую помощь»! — приказал появившийся вскоре начальник патруля. Он пощупал пульс на руке распростертого на полу человека, затем спросил старушку:

— Знаете пострадавшего?

— Эвакуированный это, — ответила та. — Зимой с Украины приехал и по ордеру вселился. Тихий жилец, не пьет, не курит… Павлом Ильичом кличут. На той неделе стул мне починил…

Увидев на спинке кресла с потертым сиденьем пиджак, начальник патруля достал из него паспорт и какие-то бумаги. Подкрутил в керосиновой лампе фитиль, перелистал паспорт, зачем-то посмотрел его на свет и присвистнул:

— Снова звонить придется. На этот раз в НКВД. — Он еще раз всмотрелся в странички паспорта и печати на них и повторил: — Точно, в НКВД надо.

2

— Можете пройти к раненому, — позволил врач. — Но предупреждаю: если он и выживет, то все равно в ближайшее время вряд ли сможет что-либо рассказать. Рана довольно опасная. Стреляли с близкого расстояния, почти в упор.

Не дожидаясь повторного разрешения, Николай Степанович Магура вошел в больничную палату, где на койке, запрокинув голову в тугой повязке, лежал Дубков Павел Ильич, 1903 года рождения, рабочий одного из харьковских заводов, эвакуированный в Сталинград… Но сведениям из документов раненого верить было нельзя, так как в гербовой печати паспорта Дубкова не хватало нескольких колосков, а третья страничка была проколота в верхнем углу. Как сообщала в Сталинградское управление НКВД директива из Москвы, владельцы документов с перечисленными приметами прошли специальную подготовку в немецких диверсионных школах абвера[5] в Полтаве и Риге. Дубков П. И. был из числа абверовских агентов, засланных через линию фронта со специальными заданиями.

Магура наклонился над раненым.

— Дубков! Павел!

Раненый молчал.

— Дубков! — повторил майор и тронул раненого за руку. — Кто в вас стрелял?

Майор с надеждой смотрел на спекшиеся губы агента абвера, но, не дождавшись ни слова, повернулся к врачу.

— Я предупреждал, — развел руками врач и следом за Магурой вышел из палаты, неслышно затворив за собой дверь.

«Он должен заговорить. Необходимо, чтобы сказал, кто в него стрелял. И, главное, из чего. Оружие применено довольно странное…» — размышлял Магура по пути в кабинет главврача. Еще он думал — не первый раз за этот день — о неизвестном советском разведчике и о громадном риске, которому тот подвергается в тылу врага, метя документы фашистских наймитов.

— Два восемнадцать! — набрав номер управления НКВД, попросил майор и после короткой паузы поинтересовался: — Новости есть?

— При обыске на квартире Дубкова найдена ракетница немецкого производства, — доложили из управления. — Обнаружили в печной трубе.

— Одну минуту! — перебил Магура и обернулся к врачу. — Мог Дубков быть обожжен ракетой? Той самой, какой подают сигналы? Можно предположить, что в него стреляли из ракетницы с близкого расстояния?

— Как вы сказали? — переспросил врач. — Да, да, именно ракетой! Пороховые следы, сильный ожог!

В тот же мартовский день в Сталинградском областном управлении НКВД была заведена папка, где стояла аккуратная надпись «Сигнальщики». К делу приобщили фальшивые документы Дубкова, акт их экспертизы, протокол обыска квартиры, где жил Дубков, снимки найденной ракетницы. Последней была подшита справка больницы, удостоверяющая смерть Дубкова П. И. Больше в папке ничего не было, так как после гибели хозяина ракетницы обрывалась та ниточка, которая могла привести к другим немецким ракетчикам, и в первую очередь к тому, кто стрелял в доме номер пятнадцать на Рабоче-Крестьянской улице.

Но Магура интуитивно чувствовал, что скрывающиеся в Сталинграде вражеские агенты рано или поздно дадут о себе знать. Или произойдет что-либо такое, что прольет свет на их деятельность.

И он не ошибся: спустя четыре дня после гибели Дубкова из Москвы в управление поступила раскодированная дешифровальным отделом радиограмма немецкой радиостанции, работающей на территории оккупированной Эстонии. В препроводительной записке было сказано, что перехваченная радиограмма передана в пятницу, в 18.00 на средних волнах во время трансляции немецкого марша.

— Пока неизвестно, кому предназначается приказ, — сказал начальник отдела полковник Зотов. — Есть предположение, что адресат находится в Сталинграде, и это к нему в минувшем году спешил на встречу военный атташе германского посольства.

Дипломат прибыл на личной машине из столицы в Сталинград за несколько недель до начала войны. В городе на Волге атташе оставил машину у Дома колхозника и на трамвае поехал к тракторному заводу. Чтобы сбить возможный «хвост», он начал кружить по городу, пересаживаясь с одного трамвайного маршрута на другой. Сотрудникам НКВД ничего не оставалось, как прекратить бесцельные поездки атташе: к дипломату пристали «хулиганы», пришлось «вмешаться» постовому милиционеру, задержанных препроводили в ближайшее отделение милиции и этим спутали иностранцу все карты, вынудив ни с чем покинуть Сталинград.

— Кроме того, за последнее время в Новоаннинском и Сиротинском районах области зафиксировано приземление нескольких парашютистов. Взять их живыми, к сожалению, не удалось. По всей вероятности диверсанты направлялись в Сталинград в распоряжение германского резидента для активизации подрывной работы. Если перехваченная радиограмма адресована в наш город, то речь в ней идет именно об этой группе абвера, — Зотов передал майору текст радиоперехвата и препроводительное письмо.

Магура вернулся в кабинет, перечитал радиограмму.

Диверсий на сталинградских заводах, производящих для фронта мины, снаряды, танки, бронеколпаки, еще не было. Но если агенты абвера начали собирать сведения о работе заводов, значит, их надо ждать. Будут ли они обязательно проводиться силами диверсантов, находящихся в Сталинграде? Ведь военные объекты, которые интересуют абвер, могут быть разведаны немецкой агентурой, затем переданы германским военно-воздушным силам — люфтваффе, и тогда…

Магура посмотрел на папку с делом Дубкова.

«Корректировать бомбардировщики будут ракетчики! Именно они должны навести самолеты на интересующие врага объекты и поэтому засланы в Сталинград».

Майор открыл папку и к находящимся в ней документам подшил текст перехваченной радиограммы за подписью «Густав».

3

Он не любил привлекать излишнее внимание к своей персоне и в угрюмом здании № 74-76 на набережной Тирпица в Берлине неизменно появлялся в штатском черном костюме, хотя адмиральский китель выгодно бы выделялся среди армейских мундиров.

Кивком головы отвечая на приветствия сотрудников, он проходил в свой по-спартански обставленный кабинет и первым делом читал очередную секретную сводку, которую ежедневно третье подразделение главного управления имперской безопасности представляло в министерство пропаганды. В сводках были исчерпывающие, собранные агентами абвера и РСХА[6] сведения о политическом положении внутри рейха, настроениях, мыслях и разговорах жителей «третьей империи». Более или менее достоверные, эти факты сообщались лишь избранным представителям верховного командования, министерства иностранных дел и других ведомств рейхсвера. В число этих избранных не входил лишь Гитлер. Ему не стоило (как считал рейхсминистр Геббельс) знать истинную картину жизни немецкого народа. Для фюрера составлялись отдельные сводки. Их печатали в одном экземпляре на специальной пишущей машинке с увеличенным шрифтом, дабы фюрер мог читать, не прибегая к ненавистным очкам.

В кабинет не долетали голоса, визг автомобильных шин с улицы, гудки барж с хмурого Ландверканала. Тишина располагала к размышлению.

Адмирал скривил рот, представив, как разбушуется Геббельс, прочитав такое, и отложил сводку, чтобы просмотреть стенограмму выступления рейхсминистра на очередном закрытом совещании, затем спрятал стенограмму в сейф (предварительно отключив сигнализацию), приложив ее к другим документам и донесениям о докторе Иозефе Геббельсе.

Источник информации о Геббельсе был проверен. Уже не первый год он передавал в СД[7] документы, изобличающие шефа «Проми» в алчности, карьеризме, беспринципности и любовных похождениях. Осведомитель и сам Гиммлер не подозревали, что с доносов тотчас тайно делаются копии, которые поступают в распоряжение руководителя германской военной разведки и контрразведки адмирала Вильгельма Канариса. С пунктуальностью коллекционера адмирал собирал в своей секретной картотеке и различные сведения о ближайшем окружении Гитлера, дожидаясь того времени, когда сумеет повыгоднее использовать их. Канарис верил в непогрешимую, с его точки зрения, истину, что настоящий разведчик должен не спешить уличать врагов, а терпеливо копить улики против возможных в будущем противников, и в нужное время приводить их в действие. Иметь сведения о тайных слабостях и пороках высокопоставленных личностей — значит обладать над ними властью. Не обходил вниманием адмирал и самого фюрера: на Гитлера также велось досье, притом довольно подробное.

Отдав адъютанту сводку для пересылки ее в министерство пропаганды, Канарис пригласил к себе шефа штаба «Валли» генерала Лахузена. Коротко пересказав недавний конфиденциальный разговор с фюрером, который был недоволен разведывательной деятельностью абвера, чьи расходы превысили 31 миллион рейхсмарок в год, адмирал задал два заранее подготовленных и коротко сформулированных вопроса. Первый: как планируется наращивание подрывной работы в Сталинграде? И второй: когда резидент в Сталинграде начнет информировать о потенциале и производственной мощности заводов?

Лахузен, не задумываясь, ответил по порядку на оба вопроса.

Руководимый полковником Гансом Пиккенброком (любимцем адмирала) разведотдел заслал в январе в Сталинград группу из восьми человек. Группа поступила в распоряжение резидента по кличке Хорек, хорошо законспирированного с 1939 года и сделавшего все, чтобы свести до минимума возможное разоблачение органами НКВД. Задание у группы — подготовить ряд крупных диверсий на заводах.

— С Хорьком осуществляется лишь односторонняя связь, поэтому советская контрразведка лишена возможности запеленговать его рацию, — добавил Лахузен. — Донесения о мощности промышленных объектов Сталинграда и их местонахождении наш резидент будет пересылать с курьерами через линию фронта.

— Кто включен в группу? — спросил адмирал.

— Выпускники «Зондерштаба Р». Резидентура «Особого штаба Россия».

— Русские?

— Люди без родины, — уточнил генерал. — Члены различных русских эмигрантских партий, украинские националисты, власовцы из РОА[8]. Инструктаж осуществлял Эрлих, хорошо знающий довоенный Сталинград.

— Засылка произведена параллельными группами?

— Так точно. Предложенная вами тактика одновременного забрасывания в тыл противника двух групп полностью себя оправдала. Когда недавно в Ростовской области одна из групп вышла из повиновения, вторая, контрольная, уничтожила ее. Меня смущает лишь трата дополнительных средств — расход горючего, амортизация транспорта, лишние комплекты вооружения и средств связи. Результаты же определяются деятельностью половины агентов. Вы сами изволили напомнить, что фюрер недоволен большими расходами военной разведки…

— Для выполнения особо важных заданий не стоит скупиться. Главное — результат. Особенно сейчас, когда армия на пути к Волге и стратегически важному для русских городу. История простит нам все, но только не бездеятельность и топтание на одном месте. — Адмирал перебрал в стакане карандаши и тихо, вкрадчиво продолжил: — ОКВ[9] придает взятию города, носящего имя советского лидера, первостепенное значение. Не позднее конца июля Сталинград будет взят. И абвер не может остаться в стороне от победы германского оружия на Волге.

Давая понять, что аудиенция окончена, адмирал устремил взгляд на полированную поверхность стола, откуда на Канариса смотрело тусклое отражение седовласого человека с прилизанной и разделенной на пробор прической.

Он умел быть немногословным и при беседе с Лахузеном не напомнил генералу, что последние неудачи подорвали престиж абвера. Реабилитироваться в глазах фюрера и СД можно лишь созданием в Сталинграде сильной боеспособной группы агентов. Успешное осуществление крупномасштабных диверсионных актов, наводка бомбардировщиков на русские заводы — только это поможет возродить утраченную славу абвера и руководителя военной разведки «третьей империи».

4

Первую ночь в Сталинграде Антон Свиридов (известный в своем кругу больше как Селезень) провел на вокзале, с трудом отыскав место на лавке. Спать в сидячем положении, к тому же в тесноте, было не слишком удобно.

Ночь прошла неспокойно. То своим хождением будили соседи, то за окнами громко и тревожно кричали паровозные гудки, то затекала левая рука, которую Антон подкладывал себе под щеку. Но, главное, уснуть не давал гомон. Люди умолкали лишь при гудках паровозов, пугливо прижимая к себе детей и узлы. Эвакуированным казалось, что они вновь слышат вой сирены воздушной тревоги, такой знакомый за долгий путь от родных, оставленных частями Красной Армии мест.

Забылся тяжелым сном Антон лишь под утро, но тут же был разбужен разговором женщин, которые жаловались на свою судьбу:

— Неделя уж, как в дороге. И все на сухом пайке…

— Говорят, для беженцев при станции кухню откроют. Сами-то откуда?

— Из Запорожья. Трижды под бомбежкой привелось побывать.

— Скорей бы дальше отправили. Измучилась вся, сил больше нет.

— В Астрахань отошлют, потому как в Сталинграде и без нас беженцев много…

Антон решил отойти от разговаривающих женщин, но тут с перрона вошел в зал военный патруль:

— По-опрошу документы!

Антон юркнул за буфетную стойку, где, на счастье, никого не было, и присел на корточки.

«Разве это жизнь то и дело прятаться? — подумал он. — Не сейчас, так в другой раз загребут. И пойдет Селезень вновь на нарах бока отлеживать да тюремную баланду хлебать. Кабы удалось разжиться «ксивой» — тогда можно было бы дышать в обе ноздри и в небо поплевывать… А так — сплошная мука: дрожи при виде каждого военного да постового, прячь душу в пятки!».

Пока патруль поднимал с лавок заспанных беженцев, Антон боялся пошевелиться. Когда же патруль прошел в соседний зал, тоже забитый эвакуированными, Селезень решил немедленно, не откладывая дела в долгий ящик разжиться документами.

Он привстал из-за буфетной стойки и заскользил взглядом, отыскивая среди людей подходящего себе по возрасту.

«А с карточкой как быть? — поскреб Антон затылок и решил: — Помну «ксиву» и оторву карточку, подумают, что в переделку попал, и паспорт в ней тоже побывал…»

Как назло, в зале сидели только женщины да престарелые мужчины. И Антон решил было махнуть на свою затею рукой, как вдруг увидел в углу на чемодане клюющего носом парня лет двадцати.

«Надень на него фуражку — на меня будет смахивать», — обрадовался Антон и, обходя лавки, переступая через спящих на полу вповалку людей, двинулся к парню. Дошел, привалился к стене, сполз на пол и уселся возле чемодана и его хозяина. Затем качнулся, словно был не в силах побороть сон, прижался плечом к парню и почувствовал под рукой карман чужой телогрейки. Теперь оставалось применить на практике советы, которые Антон получил у опытных карманников, обучавших в камере всем премудростям своей профессии.

И тут почти под ухом раздался смешок.

Антон дернулся, хотел было привстать, но легшая на плечо тяжелая рука не дала подняться. Широко расставив ноги в разношенных сапогах, рядом стоял и посмеивался пехотинец в выгоревшей гимнастерке с медалью у кармашка.

— Погоришь, Селезень, с такой работенкой. Не впрок тебе, видать, учеба пошла. Мелко плаваешь, а тонуть между прочим на глубоком месте придется.

Антон от удивления присвистнул, узнав в скалящем щербатый рот Непейводу. Такую кличку тот заработал за свое любимое изречение: «Не пей воду — заработаешь трахому». В военной, хотя и поношенной форме он выглядел куда подтянутее, нежели в камере Тернопольского дома заключения.

— Раз по карманам начал шарить — значит, полная тебе хана вышла. Потопали?

Упрашивать Антона было излишне. Вскочив на ноги, он весело подмигнул Непейводе, вышел следом за ним из вокзала, спустился к площади Павших борцов и свернул в узкую улицу, откуда Непейвода нырнул в проходной двор и вывел Антона к трамвайной остановке.

— Давно на мели?

— Неделю мыкаюсь.

— А в городе с каких пор?

— Вчера прибыл.

— Как поется в песне: «Мы бежали по тундре»? Откуда путь держишь?

— Из родимого тернопольского.

— Долго там засиделся!

— Кабы не война, и сейчас на нарах загорал.

— Все знакомые бежали?

— Кто жив остался — бежал. Остальных бомбой накрыло.

Рассказывать, как в августе минувшего года ночью в домзак прямым попаданием шарахнула бомба, как, не дожидаясь, пока очухается охрана, он с дружками сиганул через разрушенный забор и был таков, Антону не хотелось: все равно Непейвода вытянет подробности. Так стоит ли спешить и самому выкладывать?

Трамвай тащился через весь город, постукивая на стрелках. Вагон трясло, и Антон чуть было не задремал: сказывалась бессонная ночь, страхи и волнения, которые пришлось пережить за время нелегкого пути до Сталинграда. На одной из остановок Непейвода подтолкнул Антона к выходу и следом выпрыгнул сам. Они прошли немощеной улочкой мимо палисадников, и Непейвода отворил одну из калиток.

— Твои хоромы? — спросил Антон, оказавшись в доме с низким потолком.

— В наследство от родителей досталось, — ответил Непейвода.

— Ты же болтал, что из Херсона родом, — напомнил Антон. — И что родственники там проживают.

— Был херсонский — стал сталинградский. И тебе новую родину придумаем. По всем статьям новую. Имя и фамилию тоже. Можно на выбор, какую сам пожелаешь. Или под старой жить хочешь? Только не советую: ищут тебя, наверное по всей стране розыск объявили. По военному времени вполне свободно могут к стенке прислонить.

— Не, — протянул Антон. — В жмурики меня списали, как погибшего под фашистскими бомбами. Был Селезень — и нет Селезня. Наш незабвенный домзак со всем Тернополем уже полгода под немцами, пиши пропало дело о судимости гражданина Свиридова Антона Кузьмича. Так что желаю батькину фамилию сберечь. На нее легче откликаться.

Непейвода порылся в комоде, перебрал груду белья и кинул на стол несколько паспортов.

— Выбирай любой. Карточку после присобачим, тогда и печатью пришлепнем. И прописочку честь по чести сработаем.

Бланки паспортов были чистыми, словно только что поступили к Непейводе из типографии Гознака.

— Сам с такой же «ксивой» живешь? — поинтересовался Антон.

— У меня другое прикрытие. Я по документам состою в заводской охране, потому и форму напялил.

— Помню, трепался, что если удастся тебе побег, то на запад рванешь, поближе к границе.

Непейвода хмыкнул, подергал себя за мочку уха:

— Будет время — растолкую, отчего не на запад, а на восток мотанул. А пока ступай на кухню и наедайся от пуза.

И, продолжая ухмыляться, Непейвода ушел, оставив Антона в незнакомом доме.

5

Проснулся Антон вечером. Собрался было выйти подышать во двор, но подергал ручку и убедился, что его заперли.

«Не доверяет. Боится, что упру чего-нибудь. Или бережет меня от чужих глаз», — подумал Антон.

Он вернулся в комнату, присел на кровать со смятой постелью и стал думать о том везении, которое сопутствовало ему в последнее время. Должен был, скажем, в лагерь из домзака отбыть и под северным небом свой срок отбывать, да война началась, не до Селезня всем стало, забыли про него, оставили в Тернополе — повезло, значит. Так бы и просидел неизвестно сколько, да немцы город бомбить стали, и ловко так, сразу бомбой в тюрьму угодили, — опять, выходит, Свиридову А. К. везение вышло. Ну, Антон, не будь дураком, поспешил под Смоленск в родную деревню, где не был пять годов с гаком. Добирался с пересадками, остерегаясь встреч с работниками милиции, и только собрался отвести на воле душу, как немцы в наступление пошли. Другой бы на месте Антона рад-радешенек был (про немцев в домзаке говорили, что они всех уголовников привечают), но Свиридов не захотел жить в оккупации. Пришлось с другими беженцами к Волге ехать, под налеты не раз попадать, под взрывами с жизнью прощаться и думать, что фортуна его оставила… Впрочем, счастье не изменяло Антону даже в самые трудные минуты. И вот он жив-здоров и, как говорится, нос в табаке. Отчаялся раздобыть документы, да неожиданно встретил бывшего соседа по камере Тернопольского дома заключения, где Непейвода щеголял в тельняшке, напропалую врал о райской жизни за границей: будто там полным-полно частного капитала и деньги сами в руки плывут — успевай только ими карман набивать и ушами не хлопать. Сидел Непейвода за контрабанду и на карманников смотрел с презрением и сознанием личного превосходства.

Однажды он не вернулся с очередного допроса. И по камере пробежал слух, что Непейвода благополучно бежал.

«К границе теперь рванет, — предположил перекупщик краденого по кличке Батя. — К чехам или полякам двинет. А еще, может, к немцам — они теперь близко, за Бугом. Язык ихний не то чтобы хорошо знает, но объясниться может. Там уж Непейводу уголовный розыск не достанет».

Но отбывавший не счесть какой срок Батя ошибся: Непейвода приехал не на запад, а на восток. И, судя по цветущему виду, живет вполне сносно, на судьбу не ропщет.

«Прежде хреновину всякую плел, а теперь, видно, поумнел, научился язык за зубами держать, — подумал Антон. — Его спрашиваешь, а он от вопросов увиливает… Неужто со старой жизнью покончил и на честную повернул? Не похоже это на него. По-прежнему врет. Только не на такого напал: Антон Свиридов любого в два счета раскусит…»

Он еще повалялся на кровати, потом поел на кухне из банки холодную тушенку и уже не знал, чем бы еще заняться, как вернулся Непейвода.

— Не люблю я соседей — осточертели они под завязку в камере домзака. День-другой поживешь у меня, а потом другую хату подыщу. А пока… — Непейвода сощурился, всмотрелся в Антона и спросил: — Заливал прежде, что любой приемник тебе починить — раз плюнуть?

— Не, — мотнул головой Антон. — Я к технике с малолетства привязан. Не жил бы вне закона — сейчас в радиомастерской работал.

Непейвода достал индивидуальный пакет и надорвал обертку.

— Давай голову, — не спрашивая у Антона согласия, он начал перебинтовывать ему глаза. — Раненого из тебя сотворю. Вроде как бы слепого от ранения. Это чтобы на улице не придрались, пока без документов ходишь.

Бинт сдавил виски, Антона обступила темнота, а Непейвода продолжал аккуратно накладывать повязку. Затем взял за руку и вывел во двор.

По городу Антон шел, как беспомощный ребенок, крепко держась за Непейводу, боясь споткнуться и растянуться во весь рост.

«На малину ведет, — размышлял он по пути. — А чтоб не выдал хазовку, слепого из меня сотворил».

Под ногами пошел асфальт, затем ступеньки. Антон попробовал сосчитать лестничные пролеты, но сбился.

У какой-то двери остановились. Непейвода трижды постучал. А когда отворили, провел Антона в комнату.

На душе у Антона стало тоскливо. Захотелось сорвать с глаз бинт и увидеть, куда и к кому привел Непейвода. И Антон уже потянулся к повязке, но вовремя взял себя в руки.

«Подожду, как дальше все обернется», — решил он.

— Хоть и мало мы с тобой бок о бок прожили, да время в тюряге по-иному исчисляется. Там день за три идет, — заговорил Непейвода. — Выходит, давно тебя знаю, а потому полное доверие оказываю и в дело беру.

— Смотря в какое дело, — перебил Антон. — Я на мокрые не ходок.

— Не беспокойся: все чисто будет. Компания подобралась — лучше не сыскать, приварок светит немалый. На какую тропку жизни думаешь повернуть? — спросил Непейвода и дальше заговорил словно по-писаному: — Власти Советской пришел конец. Осенью немецкие войска будут на Волге, возьмут Москву и двинутся на Урал. Так что дни большевиков сочтены. Как репрессированный бывшей в России властью, — на слове «репрессированный» Непейвода споткнулся и с трудом произнес незнакомое и трудное буквосочетание, — можешь надеяться на благосклонное отношение немецких властей. — Непейвода откашлялся и буднично продолжил: — Под шумок отступления бо-о-льшие дела провернем. Только теперь по-крупному будешь работать. Не по карманам шарить, а сберкассы да банки, где денег куда больше, с нами тряхнешь. Можно и к кассам на заводах подкатиться, там тоже денег в получку немало. Документы оформим честь по чести — комар носу не подточит.

— В банду зовешь? — насторожился Антон.

— На мокрое дело не пошлю, тут сами управимся. Тебе, правда, стрелять придется, но не в людей, а в небо, как в копеечку, чтоб не промахнулся! Держись нас — гоголем станешь ходить! А сейчас проверим, как в радиотехнике разбираешься.

Непейвода провел Антона в соседнюю комнату и там снял с глаз повязку.

Антон потер уставшие глаза и увидел приемник незнакомой марки. Хорошенько рассмотрев схему, Свиридов быстро обнаружил и исправил дефект, заставивший приемник умолкнуть.

— Ловко! — похвалил Непейвода. — Золотые у тебя руки, цены им не знаешь. С такими руками только сейфы вскрывать!

Антон промолчал, продолжая с любопытством рассматривать приемник. По своей конструкции он был необычным и мог запросто стать передатчиком.

— Давай снова забинтую. — Непейвода надел на глаза Антону повязку, затем взял за руку, провел через большую комнату и оставил одного, предупредив: — Постой здесь, а я мигом.

Снова непроглядный мрак окружил Антона, снова на душе стало тоскливо. Он пожалел, что не захватил с собой папирос: кинуть в рот «Звездочку» и чиркнуть по коробку спичкой можно было бы и на ощупь.

«В аферу меня втравливают. Попадешься — другую статью схватишь, совсем не ту, что положена за ограбление сельского магазина… — Он прислонился к стене и почувствовал под рукой плащ. — В прихожей оставили, у вешалки. А дождевик — хозяйский…» — понял Антон. По привычке не долго думая проверил содержимое карманов плаща, но ничего кроме дыры в одном из них не обнаружил. Тогда Антон оторвал от своей куртки пуговицу и сунул ее в прореху кармана, протолкнув под подкладку плаща. Сделал он это от скуки и озорства, чтоб память о себе оставить.

6

— Да выдерните наконец штепсель! Невозможно разговаривать!

— Сводку передают, утреннюю…

— Большевистская агитация это, а не сводка! «Стойко отражают натиск», «наше дело правое»! Словесная трескотня, от которой только голова болит… Что вы можете сказать о вашем дружке?

— Месяц в одной камере пробыть бок о бок — все равно, что полжизни вместе прожить. Хоть и первая у него судимость, обратно дороги нет, на попятный не пойдет. Мы для него, что манна небесная, век на нас молиться должен. Без документов его бы, как пить дать, загребли в два счета. Кроме как к нам ему приткнуться некуда. Подписочку бы еще с Селезня взять, вроде той, что с меня брали, тогда уж точно никуда не рыпнется.

— С подпиской о сотрудничестве повременим. Можем преждевременно спугнуть. Пусть думает, что его приглашают в обыкновенную воровскую шайку. Кто вас за язык дергал болтать про стрельбу в небо? Нельзя раскрывать карты непроверенному человеку.

— Да я за него чем угодно поручусь и голову на отсечение дам!

— Мне не понравилось, как ваш дружок по камере вел себя при беседе. На его лице не было радости от известия, что власть Советов приходит к концу, что дни ее сочтены.

— Сами приказали башку ему замотать, а теперь хотите, чтоб на лице у него что-то прописалось…

— Он мог высказать радость словами. А промолчал и затаился.

— Ошарашили мы его, как колуном по лбу ахнули. Вот и смутился, не знал, что ответить. Да еще маскировку сотворили — незрячим сделали. А все по вашему приказу…

— Маскировка не помешала. Как говорят у русских: «Береженого и бог бережет». Незачем вашему Антону знать мой адрес. Еще успеем с ним познакомиться поближе, тогда и приду к окончательному решению. В крайнем случае избавимся от вашего Селезня, как это уже было с Дубковым.

— Кабы Дубков не ерепенился и согласился сигналы давать — не пришлось бы убирать…

— Проверьте этого Антона в деле. Например, на сборе сведений о заводах города. Кстати, что удалось разведать о промышленных объектах?

— Немного. На заводе «Красный Октябрь» стали выпускать снаряды. На медицинском оборудовании — запалы для мин, на консервном — мины да гранаты.

— Уточнили, какого калибра снаряды?

— Еще не успел…

— Поспешите. А как обстоит дело с кирпичным?

— Ходил вокруг да около, с одним охранником сдружился. Говорит — на фронт работаем, а что точнее производят — молчок.

— У меня есть сведения, что на кирпичном по предложению Союзвзрывпрома освоили производство взрывчатки.

— Зачем тогда спрашиваете?

— Надо свести в единое целое различную информацию, и тогда выявится истина.

— Гоняете с одного завода на другой, а сведения все при вас остаются. Не передаете кому надо.

— Вы забываетесь, Виталий! Зарубите это на носу! И хватит разговоров. Идите к своему дружку. Не надо оставлять его первое время одного.

7

Вновь оказавшись в стенах знакомого дома, Антон решил от скуки что-либо почитать, но после безрезультатных поисков газет или старых журналов нашел кое-что другое. Одна из половиц в доме Непейводы оказалась плохо пригнанной, и Антон обнаружил под ней тайник, где хранилась коробка с набором различных печатей — от круглой гербовой до квадратной для прописки, — пачки денег, незаполненные бланки командировочных удостоверений. Антону захотелось как следует покопаться в тайнике, но за дверью послышались шаги, и пришлось поспешно прятать все назад под половицу.

— Гляди — чем разжился! — похвастался появившийся на пороге Непейвода и достал из кармана бутылку. — Не жизнь, пошла, а настоящая малина! Чего хочешь нынче за хлеб иль жиры можно выменять! И денег не нужно: чистая вода эти деньги, ноль им сегодня цена.

— А сам про сберкассу да банк брехал, — напомнил Антон. — Не лучше ли по старинке: магазины брать?

— В магазинах сейчас не больно-то разживешься. Там ни денег, ни шамовки, — сказал Непейвода, доставая стаканы. — По карточкам и то порой не всем продуктов хватает. Вот и торгуют магазины до полудня, а потом с пустыми полками стоят. — Он разлил по стаканам водку, крякнул и залпом выпил. — Рвани и ты! Тотчас все горести трын-травой зарастут!

Не дожидаясь, когда выпьет Антон, Непейвода вновь наполнил свой стакан, вновь крякнул и покосился на тарелку с солеными огурцами:

— Хороша закусочка, только без нее слаще! Другое дело коньяк, его образованные людишки беспременно лимоном закусывают. А спирт да самогончик без закуски идут, потому как грошей у пьющих на закусон не хватает! — Он захохотал, щербато оскалившись, и развалился на стуле. — Жизнь повернула в лучшую для нас с тобой сторону. Войне за это спасибо! Двадцать лет я этого часа ждал — и вот дождался! Теперь со всеми, кто надо мной измывался и на каждом шагу пинал, сполна рассчитаюсь! Задолжала мне Советская власть много, с годами проценты наросли! Семью да дом большевики порушили, все хозяйство по ветру пустили! А богаче нас в округе никого не было, мельница паровая одна на весь район стояла! Потом все прахом пошло: отца с матерью да сестрами в Сибирь погнали, как вредных Советской власти элементов, меня тоже по этапу аж через всю страну. Кабы не сбежал — и сейчас бы в тайге мошкару своей кровью поил! Злость на нынешнюю власть всего переполняет, дышать не дает!

Он рванул ворот рубашки, и по полу покатились пуговицы.

Антон внимательно слушал разглагольствования Непейводы и не притрагивался к своему стакану.

— Как выложил я свою жизнь оберштурмфюреру Глобке — сразу сочувствие оказали и к делу пристроили. Немцы слово свое крепко держат, услуг не забывают. Возьмут Сталинград, а там на Москву и Урал двинут. Года не пройдет, как вся страна у них будет, тогда другие порядки придут — не чета большевистским! И те, кто помощь новой власти оказал, первыми людьми станут! А я, как выполню приказ, снова в свой хутор вернусь. Первым делом мельницу верну, как законную собственность, потом все другое добро, что большевики отобрали. Ты не думай, и тебя не обделят. Держись за нас — не прогадаешь. Только…

Непейвода не договорил. Он обмяк, уронив на стол голову, и Антон понял, что влип окончательно и бесповоротно. Надо решать, как теперь быть: пустить жизнь по течению, смириться с судьбой или бежать сломя голову подальше от объявившегося дружка.

Были бы деньги да документы — Антон драпанул из Сталинграда так, что только пятки засверкали. Но далеко ли убежишь, когда в карманах ветер гуляет и Непейвода в тебя мертвой хваткой вцепился?

Наутро, отоспавшись и протрезвев, Непейвода повел Антона на новую квартиру.

— К бабке веду, мадаме. Не скажу, чтоб очень дряхлая была, но и не молодая. Сильно боится одна проживать, потому и квартиранта к себе берет. — Непейвода хлопнул Антона по плечу и громко, во весь голос захохотал. — Будешь при хозяйке вроде сторожевого пса! Старики — они все с чудачеством. В доме хоть шаром покати — ни денег, ни ценностей, а хозяйку в одиночестве страх берет!

Квартира находилась в кирпичном доме, выходящем окнами на улицу.

Непейвода с Антоном вошли, во двор, миновали детский уголок и вошли в подъезд. У обитой клеенкой двери на третьем этаже остановились, и Непейвода придавил пальцем кнопку звонка.

Дверь открыла маленькая, высохшая старушка в пенсне.

— Привел, Гликерия Викентьевна, — сказал Непейвода. — Как обещал. Только вы уж его не обижайте. Антон от рождения стеснительный и тихий — мухи не обидит.

— Прошу, прошу! — заторопилась хозяйка и провела гостей в чистенькую комнату, где стоял тяжелый буфет с рядом полок, сплошь заставленных посудой. В углу холодно блестел крышкой рояль на резных ножках.

— Прошу, — повторила Гликерия Викентьевна.

Она суетливо и, как показалось Антону, смущенно смахнула полотенцем с плюшевого кресла невидимую пыль и добавила:

— Будьте как дома. Вы не представляете, как в мои годы бывает одиноко, когда не с кем за целый вечер даже словом перемолвиться. К тому же время сейчас неспокойное: жди ежечасно, что тебя уплотнят. Могут семью с детьми прислать, а я, признаюсь, боюсь детского плача, пеленок. Поэтому лучше одинокого вроде вас пустить. Целые дни меня дома не бывает. Так что самому хозяйничать придется.

— Антон, это самое, на кирпичном работает. Когда в первую, а когда в ночную смену, — заметил Непейвода.

— Ой! — охнула старушка, посмотрела на Непейводу и осуждающе покачала головой: — Я же просила подыскать человека, который бы не оставлял меня в квартире одну!

— Не часто он в ночную выходит, — успокоил Непейвода и, не желая больше слушать причитания хозяйки, начал отступать к двери, но она не дала ему уйти:

— А как у моего жильца с пропиской? Без прописки, извините, могут быть неприятности с милицией, и в первую очередь у меня, как квартирной хозяйки.

— Имеется у него прописка, в другом районе. Все честь по чести. Не будет неприятностей. — И, не дожидаясь новых вопросов, Непейвода поспешил распрощаться.

— Плату за квартиру — продуктами, — сказала хозяйка. — Вы, должно быть, на спецснабжении?

Антон не знал, что такое спецснабжение, но на всякий случай кивнул.

— А мне приходится жить на карточку служащей, — вздохнула хозяйка и скрестила на животе руки. — Между прочим мой Петя вам ровесник, полгода как призван. Второй месяц, правда, писем нет… Не знаю, что и думать, сердце все изболелось, и сама исстрадалась…

В это утро Антон узнал, что Гликерия Викентьевна до войны преподавала в музыкальной школе. А в молодости училась в Петербургской консерватории и закончила ее с медалью. Сейчас работает кастеляншей в госпитале, который оборудован в одной из школ, и часто музицирует перед ранеными бойцами, благо сохранился инструмент. Сын до войны учился в институте и получил бы профессию врача. И хотя писем от него давно нет, мать не отчаивается и верит, что ее Петенька жив-здоров, скоро непременно откликнется…

«Разговорчивая попалась хозяйка», — подумал Антон, и ему стало казаться, что старушку он знает давным-давно, чуть ли не с раннего детства, таким немудреным и житейским был ее рассказ.

В квартире старой преподавательницы музыки Антон чувствовал себя удивительно спокойно. Словно не было пребывания в Тернопольском домзаке, не было побега и неожиданной встречи с Непейводой.

8

Главнокомандующий военно-воздушными силами Германии — люфтваффе показывал Канарису новинки своей богатой коллекции. А она у Германа Вильгельма Геринга росла день ото дня, заполняя стены в залах Каринхалла, где были полотна чуть ли не из всех картинных галерей и частных собраний Европы. Рядом с картинами кисти Мурильо висели офорты Гойи, полотна Рубенса, Веласкеса, Репина, на дубовых тумбах стояли скульптуры Родена, экспонаты из музеев Греции, Югославии, Чехии, Франции.

— Единственное темное пятно в моей биографии — это страсть к коллекционированию, — признался Геринг. — Я хочу иметь у себя все красивое, что создано художниками мира[10].

Он хотел добавить, что посредственные люди не могут понять его любви к живописи, но промолчал, не желая, чтобы Канарис принял это на свой счет.

«Пора похвалить новые приобретения Германа», — решил Канарис и принялся поздравлять рейхсмаршала с пополнением его коллекции, про себя с улыбкой думая, что поздравлять надо не нынешнего хозяина картин, а специальных уполномоченных Розенберга, которые, где только могли (в первую очередь, понятно, в музеях оккупированных стран), доставали для своего шефа бесценные полотна. Сам адмирал был отнюдь не безразличен к живописи, и подспудно зреющая зависть к чужим приобретениям начинала переполнять его. Не в силах отказать себе в удовольствии уязвить рейхсмаршала, Канарис спросил:

— Не вижу «Джоконды». А полотно Леонардо да Винчи украсило бы галерею.

Канарис хорошо знал, что не первый год тщетно ищут для Геринга по всей Франции бесценный портрет флорентийки Моны Лизы Герардини, написанный в начале шестнадцатого века. Гордость Лувра была спрятана безвестными участниками французского Сопротивления в первый же день оккупации Парижа.

— Вы будете первым, кого я приглашу лицезреть Мону Лизу! — сказал Геринг, но в его голосе Канарис не уловил той несокрушимой веры, с какой «железный Герман» не уставал повторять о победе германского оружия и славе люфтваффе.

Канарис склонил голову. Он любил пристально всматриваться в чужие лица, словно просвечивая их бесцветными глазами. Но с Герингом лучше забыть на время о своей привычке.

Они прошли в кабинет, где над массивным столом висел меч средневекового палача, а вместо настольной лампы стояли канделябры. Трепетное мерцание свечей гуляло по развешанным по стенам картинам. Но в кабинете не было музейных полотен. Их заменяли портреты кайзера и кронпринца, Бенито Муссолини и Наполеона, чьей карьере Геринг откровенно завидовал.

— Знакомы с утренней сводкой?

— Да, экселенц, — кивнул Канарис, удобно устроившись в кресле.

— Взятие Сталинграда — этого опорного пункта Советов — дело считанных недель. Наша с вами задача помочь скорейшему выполнению воли фюрера. Сталинград будет превращен в развалины нашей артиллерией и налетами авиации, чтобы оставшееся в живых население обратилось в бегство. Уже в этом месяце я брошу на город лучших асов четвертого флота барона Рихтгоффена и эскадрилью «Трефовый туз». Массированный налет пикирующих бомбардировщиков, подобно карающей деснице, парализует жизнь Сталинграда. Но чтобы каждая бомба дала максимальный эффект, нужны совместные действия люфтваффе и абвера. Ваша служба, адмирал, несомненно, позаботилась о заблаговременной засылке в Сталинград своей агентуры?

— Вы, как всегда, прозорливы, — польстил собеседнику Канарис.

— Первый большой налет моих рыцарей воздуха на Сталинград намечается на вторую половину апреля. Пусть ваши люди в этом городе готовятся и ждут доблестные и овеянные славой эскадрильи люфтваффе, которые сметут с лица земли этот город.

Рейхсмаршал произнес тираду не переводя дыхания, возвышаясь над утонувшим в кресле адмиралом, демонстрируя бесчисленные ордена на голубом мундире.

9

В очередную пятницу на известных органам госбезопасности волне и диапазоне в 18.00 раздался бравурный немецкий марш. Гремела медь, призывно пели трубы, и хор орал, не жалея глоток:

Стоило голосам смолкнуть, как послышался размеренный и холодный голос диктора. Он зачитал ряд цифр, делая после каждой короткую паузу.

Дешифровка заняла немного времени, так как шифр был знаком по первой радиограмме. Густав приказывал Хорьку поспешить со сбором сведений о мощности заводов города и узнать о судьбе «Юнкерса-88», не вернувшегося на базу 27 марта.

— Могу вас поздравить, товарищ майор, — сказал Магуре начальник отдела. — Теперь мы знаем точно: радиограммы Густава предназначаются немецкому резиденту по кличке Хорек в Сталинграде, ведь именно двадцать седьмого марта на наш город совершил налет одиночный «Юнкерс-88».

— Тот самый, что доставлен в Сталинград? — спросил Магура.

— Да, — кивнул Зотов и поискал в карманах спички. — Сбитый капитаном Смирновым и поставленный на площади Павших борцов.

— От него уже почти ничего не осталось, — улыбнулся майор. — День-другой, и сталинградцы растащат самолет по винтику.

— Абвер интересуется не самим «юнкерсом», а его экипажем. Видимо, отлетался какой-то известный ас. Запрос службы Канариса Хорьку помог нам определить адресата радиограммы. В следующую пятницу в это же время будем слушать Густава вновь.

— И ничего не станем предпринимать?

— А что вы предлагаете?

— Заглушить в пятницу волну, на которой вещает Густав, и, пока Хорек будет бесцельно бороться с помехами в эфире, заговорить нам самим, пригласив вражеского резидента на встречу со связником, якобы посланным к нему. Так мы выйдем на Хорька. Надо лишь подобрать диктора с тембром голоса, похожим на тот, какой мы только что слышали.

— Но нас услышат и в функабвере[11]. И поймут, что мы затеяли игру с их резидентом.

— Густав не успеет принять каких бы то ни было мер. По крайней мере до следующего радиосеанса. А этого времени нам вполне хватит, чтобы Хорек вылез из норы и встретился со мной.

— Но Хорек может запросить подтверждение присылки связника.

— У него нет обратной связи с Густавом, — возразил Магура. — Хорек лишь принимает директивы, а сам не выходит в эфир. Будь это не так — наши пеленгаторы обнаружили бы его рацию. Мое предложение — единственная на сегодняшний день возможность выйти на немецкого резидента.

Зотов притушил в пепельнице папиросу, повернул рычажок настройки приемника и поймал трансляцию концерта по заявкам красноармейцев. Пела Лидия Русланова.

— Мы сталкиваемся с довольно опытным врагом, — сказал Зотов, когда смолк голос певицы. — Если верно предположение, что именно к нему перед войной спешил на встречу сотрудник германского посольства, то Хорек заброшен к нам довольно давно и хорошо законспирирован. Не исключается, что он станет подозревать подосланного связника и сможет разоблачить нашего сотрудника. Поэтому в операции надо предугадать каждый шаг Хорька.

10

Дни для Антона тянулись однообразно. Утром, наскоро перекусив, он уходил бродить по городу, нисколько не опасаясь патрулей и сотрудников милиции: в кармане лежали пропуск для беспрепятственного хождения после комендантского часа, паспорт с пропиской, удостоверение бойца ведомственной охраны завода со всеми положенными штампами, печатями и подписями. Все это Селезень получил от Непейводы.

Иногда Антон выполнял отдельные поручения дружка. К примеру, в намеченный час ехал на Дар-гору и подходил к старику, продающему семечки.

— Два стакана, только с верхом, — говорил Антон заранее обусловленную и заученную фразу. — Сыпь, дед, деньгами не обижу!

Старик сворачивал из тетрадного листа фунтик, насыпал в него два стакана поджаренных подсолнечных семечек, взамен получал пятерку.

— Покедова! — прощался Антон и начинал лузгать семечки. А когда съедал — бумажку не выбрасывал, а прятал в карман, чтобы вечером отдать Непейводе. Антон догадывался, что листок этот хранит не только решение арифметических задачек, а еще что-то важное для Непейводы и главаря их банды. Или, опять же по приказу, толкался у проходных заводов медицинского оборудования и кирпичного, прислушиваясь к разговорам рабочих, и позже передавал услышанное Непейводе. А говорили люди о разном: о карточных нормах на продукты, об эвакуированных, прибывавших чуть ли не ежечасно в Сталинград, о положении на фронтах, о выполнении плана в цехах, что интересовало Непейводу в первую очередь.

В свободные часы Антон бродил по площади Павших борцов, где был выставлен для всеобщего обозрения подбитый «Юнкерс-88» и где постоянно крутились, по очереди залезая в кабину самолета, мальчишки. Потом слонялся по городскому рынку. Там втридорога продавались с рук носильные вещи, пшеничные лепешки, можно было разжиться и самогоном, мылом, солью. Тут же торговали старыми журналами «СССР на стройке», деталями для велосипедов или пустыми банками из-под компотов.

С Непейводой Антон встречался вечером на набережной. Первым к Волге приходил Непейвода, затем на скамейку подсаживался Антон. При посторонних не разговаривали. Дожидались, когда останутся одни, и лишь тогда Непейвода спрашивал отчет.

«За свою шкуру трясется, — думал Антон и рассказывал о том, сколько грузовых машин с ящиками мин вышло сегодня из ворот завода и куда, по слухам, подевался экипаж сбитого немецкого «юнкерса».

Антон рассказывал и с беспокойством ждал, что Непейвода перебьет: «Пора за дело браться. На сберкассу пойдем».

Но о налете на сберкассу Непейвода не заговаривал, и Антон успокоился, решив, что дружок забыл о своем недавнем решении. Вместо приказа готовиться к налету на инкассатора или сберкассу, Непейвода поручил встретить в воскресенье на вокзальной площади человека.

— Как выглядит, не знаю и врать не буду. Будет сидеть на скамейке. Узнаешь его по приметам: в руках саквояж, читает газету. Спросишь: «Нет ли для обмена табачка?», в ответ услышишь: «Табак есть, меняю лишь на сахарин».

— Потом что? — спросил Антон.

— Потом ко мне на хату отведешь. Я теперь там больше не проживаю. Ключ под половиком найдешь.

— Откуда человек?

— Это тебе знать не обязательно. Твое дело маленькое: встретить, проводить, и все. Где живешь, не болтай. Учить, чтоб язык за зубами держал, не буду — сам ученый.

Антон пораскинул умом и пришел к выводу, что подставляется под возможный удар, которого хотят избежать Непейвода и главарь банды.

«Со мной как с той пешкой обходятся — куда хотят двигают. Не верят, видно, тому гаврику, что на встречу идет, потому сами в сторонке остаются…»

В сердцах он сплюнул. И хотя время было позднее, остался сидеть у Волги, где в синеве мерцали огни бакенов и переговаривались между собой гудки пароходов и барж…

11

За пеленой дождя не было видно здания гаража, учебного полигона и высокого каменного забора, опоясывающего школу. Гараж, а с ним забор и две сторожевые будки тонули в дождевом потоке. Дождь был теплым. Эрлих почувствовал это, стоило выйти из подъезда.

«Не надо было надевать китель», — подумал Сигизмунд Ростиславович и поднял воротник прорезиненного плаща.

Занятия агентурных групп начинались в восемь утра и проходили в длинной, как пенал, комнате, где стены были увешаны картами, портретами вождей «третьего рейха», табличками с цитатами из «Майн кампф». В начале каждого занятия курсантам зачитывалась очередная сводка с фронтов и разъяснялись тактика и стратегия вермахта, приведшие к победоносному захвату больших территорий в России. Затем шли лекции о политике Советов, о паспортном режиме в еще не взятых Германией районах СССР, об истории национал-социалистского движения. Занятия проводили присланные из Кенигсберга инструкторы. Эрлих осуществлял лишь общее руководство и изредка дополнял рассказы лекторов или осторожно, не роняя их авторитета, поправлял.

Каждые два часа в занятиях делался перерыв. Он был необходим, чтобы встряхнуть не привыкших к теоретическим занятиям курсантов. Но вместо бесцельного отдыха с сигаретой в зубах предлагалось размяться в упражнении дзюдо, в преодолении полосы препятствий. Это была идея Эрлиха: перемежать умственную нагрузку с физической.

Эрлих обошел казарму и по вымощенной камнем дорожке двинулся к высокому зданию, где на трубе виднелся проржавевший, давно не действующий флюгер. Сейчас под дождем он жалобно скрипел, точно плакал.

«А были ли в Петрограде флюгеры?» — подумал Сигизмунд Ростиславович и не мог вспомнить: с каждым годом прошлое убегало от него все дальше.

— Здравия желаем!

Мимо, разбивая сапогами лужи, пробежали курсанты, одетые в красноармейские шинели, в ботинках с обмотками. Не было лишь петлиц со знаками отличия и звездочек на шапках.

«Пусть привыкают к ношению той формы, в какой им придется работать, — предложил полковнику Гросскурту старший инструктор школы «Валли». — И еще считаю необходимым, чтобы курсанты обращались друг к другу со словом «товарищ».

Предложение Эрлиха руководством «Валли» было принято, как были приняты и другие не менее ценные советы по подготовке курсантов к засылке за линию фронта.

Эрлих проводил взглядом группу. Захотелось подстегнуть курсантов, и Эрлих уже собрался прикрикнуть на них, когда из здания радиостанции выбежал обер-лейтенант Гюнтер Зейдлиц.

Он был без плаща и растерянно оглядывался по сторонам, словно искал кого-то.

Эрлих недолюбливал и сторонился Гюнтера. Племянник командира корпуса генерала фон Зейдлица, обер-лейтенант был переведен в «Валли» стараниями дядюшки и руководил функабвером, хотя ничего не смыслил в радиотехнике.

— Полковник у себя? — увидев Эрлиха, спросил Гюнтер.

— Да, — ответил Сигизмунд Ростиславович и кивнул в сторону главного корпуса.

Забыв поблагодарить и не обращая внимания на непрекращающийся дождь, Гюнтер поспешил к полковнику.

«Произошло что-то из ряда вон выходящее», — понял Эрлих и вернулся в казарму, где занимал отдельную комнату с широким окном, выходящим на строевой плац. Заперев дверь, он нажал кнопку на лампе-ночнике, и в комнате послышался приглушенный кашель. Следом звякнул стакан.

«Сейчас войдет Гюнтер», — подумал Эрлих и не ошибся. Из вмонтированного в лампу подслушивающего устройства раздался голос обер-лейтенанта, который пришел с докладом к полковнику Гросскурту:

— Они заглушили нашу передачу, господин полковник! А затем вышли в эфир сами! Вы можете прослушать контрольную запись!

— Поменьше эмоций, Зейдлиц. Поберегите нервы. Когда это произошло?

— Только что, буквально несколько минут назад! Пеленгаторы засекли местонахождение русской радиостанции. Это Нижняя Волга, точнее Сталинград! Значит, им известно, что Хорек находится в Сталинграде!

— Текст русской передачи с вами?

— Да, экселенц! Русские шлют Хорьку связника. Передали пароль, место и время встречи. И все от нашего имени! Если Хорек клюнет на приманку, он погиб!

— Я просил вас…

— Если бы у нас был дополнительный сеанс, мы бы предупредили Хорька о провокации русской контрразведки! Но Хорек слушает нас лишь по пятницам, а встреча намечена на воскресенье. Если бы резидент имел возможность сам выйти на связь…

— К чему ваши «если»?! Давайте разложим, как говорится, все по полкам. Итак, Хорек принял в эфире приказ русской контрразведки встретить связника и считает, что это связник абвера. Предостеречь его от необдуманного шага мы не в силах: слишком мало осталось времени… Хотя… Кто из наших людей специализируется на ночных прыжках?

— Швидченко, Опперман, Эрлих.

— Эрлих не в счет. Он еще нужен здесь. Швидченко… Больше всего боится вновь оказаться среди русских. А трусливый агент — плохой агент. Опперман…

— Он жил в Энгельсе, под Саратовом. В совершенстве владеет языком. За десять лет членства в «Народном союзе немцев, проживающих за границей рейха», досконально изучил обычаи своей бывшей родины.

— Предположим, мы выбрали Оппермана. Находчив, смел, оперативен, чего нельзя сказать о Швидченко. Но времени все равно слишком мало! Если даже Опперман будет благополучно сброшен сегодня ночью, успеет ли он к воскресенью добраться до Сталинграда и явиться на встречу с Хорьком?

— Вы хотите…

— Да, я хочу опередить русскую контрразведку. Иного пути для сохранения нашего резидента в Сталинграде не вижу. Такого шага с нашей стороны русские не ожидают. Опперман предупредит Хорька о затеянной с ним игре. Через двадцать пять минут Опперман должен быть у меня! Только бы он не опоздал и успел добраться до Сталинграда!

Последнюю фразу полковник Гросскурт произнес уже после того, как Гюнтер Зейдлиц покинул его кабинет, и Эрлих выключил подслушивающее устройство.

12

На большак Вилли Опперман вышел в воскресенье рано утром. Позади остался затяжной прыжок беззвездной ночью, приземление на изрытую пашню, долгий путь по бездорожью.

До города было меньше двадцати километров, и Опперман успокоил себя, что времени, оставшегося до встречи Хорька с ложным связником, ему вполне хватит.

Он стоял на обочине дороги и прислушивался, надеясь в верещании сверчков и гуле телефонных проводов под ветром уловить звук автомобильного мотора.

На светлеющем небе меркли звезды, когда из-за бугра появился грузовик с расшатанными бортами.

Лишь оказавшись в кабине рядом с водителем, Опперман успокоился: впереди дорога, несколько часов соседства с малоразговорчивым молодым водителем «полуторки» и Сталинград, где легко затеряться среди эвакуированных.

«Отчего он меня ни о чем не спрашивает? — размышлял Опперман, косясь на водителя. — Вот уже час как словно воды в рот набрал. Другой бы порасспросил, откуда я, куда путь держу, а он ни слова…»

Парень за рулем сосредоточенно смотрел вперед и изредка сплевывал в открытое окно кабины.

«Повезло с попутным транспортом, и с водителем тоже…» — решил Опперман и приказал себе задремать. Расслабился, положил голову на липкую и скользкую спинку кожаного сиденья и закрыл глаза. Вызов к Гросскурту, его короткая инструкция, полет за линию фронта — все было неожиданным, хотя Вилли знал, что в штабе «Валли» курсантов могут отправить на задание каждую минуту.

— Отчего в семнадцать лет не берут в армию?

Опперман вздрогнул:

— А тебе это к чему?

— Надо, — буркнул водитель. — Что восемнадцать призывной возраст, это понятно. Но должны ведь поправку сделать на тяжелый момент и войти в положение. Пошел записываться, а они полный отказ. Дескать, год не подошел к призыву, обожди чуток и подрасти…

— Я могу замолвить словечко в райкомиссариате. Есть у меня там знакомые, — пообещал Опперман. — Ждать, выходит, не желаешь?

Водитель покачал головой.

— И то верно. Пока дождешься, когда начнут призывать твой год, — войне конец придет. И не успеешь героем стать и потом орденами перед девчатами хвалиться.

— Я не об орденах пекусь, — отрезал парень. — В армию мне надо заместо бати.

И он снова нахмурил выцветшие брови.

Когда до города оставались считанные километры и впереди в пыльном мареве показались трубы заводов, Опперман попросил остановить машину. Парень послушно затормозил, и Опперман спрыгнул на дорогу.

— Закуривай! — предложил Вилли, протягивая портсигар.

— Да я… — помялся водитель и несмело взял папироску.

— Некурящий? — засмеялся Опперман. — Начни дымить — сразу повзрослеешь! — Он чиркнул зажигалкой и, дождавшись, когда водитель неумело сделает несколько затяжек, прислонился к борту грузовика. — От табака голос густеет. Не хриплым становится, а именно густеет. Заговоришь с комиссаром и за восемнадцатилетнего сойдешь…

Опперман говорил, не спуская внимательного взгляда с парня. Когда же молодой водитель пошатнулся, выронив папиросу, и начал хватать ртом воздух, подхватил его и оттащил в кювет.

«Так будет лучше, — подумал Вилли, опуская парня в ржавую лужу. — Никому не проговорится, что кого-то довез до города».

Он вернулся к машине, поднял с земли и спрятал в карман недокуренную папиросу. Затем сел за руль и включил газ.

13

Антон не сразу подошел к человеку с саквояжем в привокзальном сквере. Вначале Селезень покружил вокруг и, лишь удостоверившись, что все спокойно, опасаться нечего и некого, присел рядом на краешек скамейки.

Прошла минута, другая, но Антон не спрашивал о табаке.

Хозяин саквояжа никуда не спешил и вел себя так, словно на лавку у вокзала присел исключительно ради чтения газеты. И тогда Антон проговорил нужную фразу. А услышав правильный ответ, повел гостя на Дар-гору.

«На уголовника не смахивает, — размышлял на ходу Антон, косясь на хозяина саквояжа. — Хотя — как знать? — может, рядится в овечью шкуру, а сам наипервейший медвежатник… Видно, заметная и немалая фигура, коль встречу с ним так таинственно обставили…»

Николай Степанович Магура тоже присматривался к парню с удивительно открытым лицом и лихо выбивающимся из-под козырька фуражки чубом и думал, каким образом его удалось завербовать абверу, что толкнуло стать пособником врагов.

— Когда встречусь с Хорьком? — спросил Магура, оказавшись в доме на тихой улице.

— С кем? — удивился Антон. И майор понял, что парень впервые слышит кличку немецкого резидента.

— Передай своим, что мне срочно нужен Хорек. Только он.

Магура проговорил это, ничуть не надеясь, что парень выполнит поручение. Что ж, остается запастись терпением и ждать, когда Хорек соизволит вылезти из своей поры и решится на встречу со «связником».

Майор попробовал разговорить парня, расспросить его о месте рождения и занятиях до войны, но Антон стал неумело уходить от ответов.

— Может, с дороги отдохнуть желаете? — спросил Антон и с хитрецой добавил: — Устали небось, пока до Сталинграда добирались. Путь-то неблизкий.

— Можно и отдохнуть, — согласился Николай Степанович.

— Так ложитесь. Я мешать не буду.

«Надо уснуть», — приказал себе Магура.

Он прилег на топчан, отвернулся к дощатой стене, где висел коврик, и, еще раз повторив про себя «спать!», закрыл глаза…

Проснулся он от слепящего, бьющего ему прямо в глаза луча.

Николай Степанович прикрыл глаза ладонью и попросил:

— Уберите свет!

Луч электрического фонарика дрогнул и начал ощупывать Магуру, словно обыскивал его.

— Шутки неуместны! — рассерженно сказал майор и опустил с топчана на пол ноги.

— Говорили, что Хорек вам нужен. Так я от него буду. Вроде адъютанта или доверенного.

Фонарик лег на угол письменного стола, и луч уперся в потолок.

— Что известно про экипаж «юнкерса»? — спросил Магура. — У вас было достаточно времени, чтобы подготовить ответ.

— Э-э, — протянул Непейвода. — Так не пойдет! Не вы нас допрашивать будете, а мы! Рассказывайте, как на духу, откуда прибыли и от кого.

Магура застегнул ворот рубашки, поискал на ощупь на полу ботинки.

— Если вам что-нибудь говорит название «Валли» и фамилия Гросскурт, то поймете, откуда я и от кого прибыл.

— Этого мало. Требуются подробности.

— Беседовать согласен лишь с Хорьком и с глазу на глаз.

— Хватит увиливать, гражданин хороший! Отчего оружие заимели советского образца? Или получше не смогли получить? — Непейвода подкинул на ладони револьвер, который минуту назад лежал у Магуры в кармане пиджака. — Хорошая штучка, но «парабеллум» лучше: точнее навзлет бьет, и шума от него меньше. — Непейвода оттянул затвор и прицелился в майора: — Желаете глаза завязать, чтоб коленки не дрожали? Или спиной к стене станете? В затылок и мне сподручнее будет стрелять, и вам спокойнее на тот свет уходить.

— Мое начальство лишается большого удовольствия, не присутствуя сейчас на вашем допросе, — сказали из-за спины Непейводы. — В НКВД недооценили службу Канариса, когда решили выйти на Хорька и подослали к нему вас. Неужели рассчитывали, что абвер оставит в беде своего резидента?

— С кем имею честь беседовать? — спросил майор человека за спиной Непейводы.

— Могу представиться: Вилли Опперман, личный уполномоченный полковника Гросскурта. Удивлены? И напрасно. Я ничем не рискую: вместе с вами в могилу уйдут и эти сведения.

— Вы утверждаете, что присланы полковником Гросскуртом?

— Да, чтобы предотвратить затеянную НКВД провокацию, спасти нашего резидента и всю его группу, а вас вывести на чистую воду.

— И вам поверили? — усмехнулся Магура. — Поверили одному вашему голословному утверждению?

Опперман решительно отстранил Непейводу и шагнул к топчану:

— Что вы этим хотите сказать?

— Ведь кто-то из нас лжет. Два связника — слишком много. Насколько я понял, нас столкнули, чтобы выявить провокатора, или, точнее, чтобы он сам себя выдал при беседе.

Единственно верным сейчас решением было захватить инициативу.

Нельзя защищаться, надо переходить в наступление. И, не давая Опперману вставить слово, Николай Степанович продолжал:

— Чем, кроме голословного утверждения, вы можете доказать свою принадлежность к абверу? Удостоверения сотрудника службы Канариса при вас, конечно, нет, хотя русской контрразведке ничего не стоило снабдить своего человека такой «липой». Скажете, что знаете пароль? Но он был передан в эфир, а русские расшифровали передачу. Начнете утверждать, что дошли до Хорька, и это снимает с вас всяческие подозрения? Но кто вас привел к резиденту?

— Меня не надо было приводить! — перебил Опперман. — Я знаю адрес явки.

— Не считайте, что абвер населен олухами, — покачал головой Магура. — Полковник Гросскурт не стал бы рисковать своим ценнейшим агентом в Сталинграде. Связник мог провалиться при переходе линии фронта и на допросе выдать местонахождение Хорька, поэтому ему лучше не знать адрес резидента.

За стеной раздался приглушенный кашель, и Непейвода, как по сигналу, ринулся в соседнюю комнату. Пропадал он там считанные минуты и, когда вновь появился перед стоящими друг против, друга Магурой и Опперманом, грубо сказал:

— Мы не верим вам обоим, граждане! И сейчас запросим штаб «Валли». Не пройдет и пяти минут, как будет абсолютно ясно, кто из вас двоих врет и подкапывается под нас!

— Опять неуместные шуточки! — заметил Николай Степанович. — Запросить «Валли» вы не можете при всем своем желании.

— Это почему же? — удивился Непейвода.

— А потому, что у Хорька лишь односторонняя связь с Густавом, как была до войны односторонняя связь с господином Эрнстом Кестрингом. Кстати, герр Кестринг просил передать Хорьку, что последняя их встреча в Сталинграде не состоялась из-за непредвиденных, не зависящих от самого Кестринга обстоятельств.

В соседней комнате снова послышался кашель. И Магура понял, что это вновь вызывают Непейводу для передачи ему очередного указания. Но кто находится за стеной? Кто направляет Непейводу? Уж не сам ли Хорек, не желающий лично появляться перед связниками и ждущий, когда один из них — подставной — чем-либо выдаст себя? Надо убедить Хорька, что Опперман, явившийся так же с паролем, подослан и поэтому верить ему нельзя, иначе будет раскрыта и прекратит свое существование вся группа, вся агентурная сеть, и Хорек в первую очередь.

Непейвода вернулся быстро, продолжая сжимать в руке револьвер.

— Вы хотите сказать… — несмело начал Опперман.

Он был ошарашен всем услышанным. Обвинения, притом необоснованные, так и сыпались на него, и Вилли не мог опровергнуть ни одного. Когда же русский контрразведчик вспомнил какого-то неизвестного Кестринга, Опперман понял, что еще немного и он окончательно будет загнан в тупик.

— Отчего не пришли к вокзалу? — Вопрос Непейводы относился к Опперману.

— Я знал, что советская контрразведка назначила Хорьку встречу, — процедил Опперман. — Поэтому был вынужден прийти к вам. Я должен был помешать встрече Хорька с ложным связником.

— Между прочим своих агентов в «Валли» готовят куда основательнее, нежели в советской разведке, — добавил Николай Степанович. — Настоящий связник, в отличие от подставного, имел бы строгое указание ни в коем случае — даже если ему грозил провал — не идти на квартиру резидента. Вы же, рассчитывая на нашу доверчивость и наивность, собрались войти в доверие к Хорьку и затем накрыть всю агентурную сеть. Должен польстить: вам многое удалось, теперь вы знаете не только Хорька, но и его людей. Й стоит вам выбраться из этого дома, как все мы, несомненно, будем схвачены.

— Ну нет! — выдохнул Непейвода и, прежде чем Вилли успел оглянуться или отпрянуть, обрушил на его голову рукоятку револьвера. Опперман с грохотом свалился на пол, растянувшись у ног Магуры и Непейводы.

— А говорили, что от русского оружия шума много, — заметил Николай Степанович.

— Так я ж курок не спустил! А рука так и чесалась пристрелить гада, — Непейвода брезгливо сплюнул. — И ведь вначале поверил! В душу, вражина, влез. Все так складно расписал, будто он от полковника прибыл, а вы, извиняюсь, подкоп под нас замыслили. Хотел без разговора с вами кончить, но Хорек умней оказался. Как только я к нему примчался — приказал проверить по всей строгости. И еще очную ставку вам устроить, вроде как стравить.

Магура шагнул к двери в соседнюю комнату, но Непейвода загородил путь:

— Туда нельзя!

— Мне нужен Хорек.

— Обождать придется. Время не пришло вам встретиться.

— Снова не верите?

— Отложить приказано свиданьице до лучших времен, — ушел от ответа Непейвода. — Все, что надо, я передавать буду. Слово в слово. Так что через меня с Хорьком балакать можете. Это когда его рядом не будет. А сейчас прямо говорите, потому как он здесь и слышит вас.

Николай Степанович посмотрел на незатворенную дверь:

— Мы избежали провала. Пока избежали. Но русская контрразведка подбирается к группе. Поэтому необходимо сменить адрес явки, иначе ставится под удар Хорек.

— Там Хорька отродясь не было и нет. Ко мне вражина приходил, а уж я за Хорьком сбегал, — торопливо объяснил Непейвода. — Так что НКВД только мою квартиру знает. Но я туда больше ни ногой. А где проживает Хорек — про это ни ваш абвер, ни тем более советские не ведают. Какое указание привезли?

— Приказано активизироваться. Недолог час, когда войска «третьего рейха» вступят в этот город, точнее в его развалины.

— Это как? — не понял Непейвода.

— Асы люфтваффе сотрут с лица земли Сталинград! — Магура произнес это напыщенно, словно повторял чужие слова. — Еще в июне прошлого года фюрер сказал, что война с Советским Союзом — это вход в темную, незнакомую комнату, где неизвестно, что за дверью. Наша задача узнать, что скрывается за этой дверью, а затем уничтожить и дверь и все, что находится за ней! — Магура переступил Оппермана и придвинулся к Непейводе: — Верните оружие. Без него, признаюсь, чувствую себя словно раздетым.

Непейвода с готовностью протянул револьвер.

— Не ждите утра, чтоб избавиться от опасной улики, — посоветовал майор.

Непейвода послушно схватил Оппермана за ноги и поволок к выходу. А вернувшись, доложил:

— У забора свалил. Пусть пока там полежит, авось никто на такое добро не позарится! Попозже сволоку в овраг.

— Документы не забудьте забрать, — напомнил Магура.

— Уже, — Непейвода положил на край стола бумажник с револьвером. — Ободрал словно липку!

— Мне оставаться здесь?

Непейвода кивнул и принялся изучать содержимое бумажника Оппермана. Достал пачку денег и, причмокнув, спрятал в карман. Перелистал и отбросил документы. Револьвер оценивающе подкинул на ладони и засунул себе за пояс.

— Отсыпайтесь. А за то, что разбудить пришлось, извинения просим. Напоследок чуток отвернитесь.

Непейвода погасил фонарик. Магуру обступил мрак, и в этом мраке почти неслышно из соседней комнаты вышел Хорек.

14

Дежурный по областному управлению НКВД услышал в телефонной трубке приглушенный голос:

— Передайте лично товарищу Зотову: завтра в восемнадцать в зоопарке собирается группа Хорька. Сам Хорек остается в норе. Все.

— Принял! — Сказал дежурный, и в трубке раздались прерывистые гудки…

Посетители зоопарка протягивали слонихе ветки с листочками, и Нелли тянулась хоботом к угощению, которое было вкуснее приевшегося за зиму сена.

Шла весна, и соскучившись в тесном слоновнике по солнцу, Нелли грелась под еще нежаркими лучами, обсыпала себя песком и не подозревала, что жить ей осталось совсем немного, что наступит 23 августа — страшный для сталинградцев день, на город совершат налет сотни вражеских самолетов, и целый ряд фугасных бомб упадет на городской зоопарк. Напуганная грохотом и пожарищем, Нелли затрубит, а затем вырвется на свободу, побежит среди развалин и стелющегося над ними едкого дыма в сторону Комсомольского сквера, где ее настигнет очередная фугасная бомба… Случится все это спустя четыре месяца. А пока Нелли доверчиво брала из рук людей ветки и нежилась под солнцем.

Неподалеку от слоновника, под старым тополем, в стороне от людской толчеи Магура развернул газету. Не прошло и несколько минут, как к нему подошли шесть человек. В зоопарк их привел Непейвода. Удостоверившись, что вокруг спокойно, он втоптал в землю окурок и подвел агентов к Магуре.

— Стало быть, это и есть тот гражданин, что с указанием прибыл. Оттуда прибыл, — при слове «оттуда» Непейвода закатил к поднебесью глаза.

Магура оглядел столпившихся вокруг него агентов абвера, которые молча и сосредоточенно дымили самокрутками, и подумал, что отпускать их надо по одному. Иначе товарищам из управления, затерявшимся среди посетителей зоопарка, будет сложно проследить за каждым.

— Хватит прохлаждаться, настало время переходить к активной борьбе, — понизив голос, заговорил Николай Степанович, продолжая держать газету раскрытой. — Инструкции будете получать по старым каналам. Я собрал вас лишь затем, чтобы удостовериться в наличии боеспособной группы.

— Еще людишки имеются, — поспешил доложить Непейвода. — Только один приболел, а другой на переправе в Бобылях вкалывает. Вроде мобилизован.

— Не много, — покачал головой Магура. — Насколько мне известно, вас было заслано гораздо больше. К тому же каждому вменялось действовать не в одиночку, привлекать к работе других.

— Не все до города добрались, — виновато заметил Непейвода. — Кое-кто по пути затерялся. А один, уже в городе, струсил и решил на попятную пойти. Зато все, кто здесь, верные люди. Как на себя положиться можно. За каждым определенный район и объект закреплены. Так что весь город у нас под наблюдением.

Антон топтался у входа в зоопарк.

Он проводил взглядом Непейводу (тот прошел мимо и словно не заметил Антона), затем начал украдкой следить за постовым милиционером, прохаживающимся возле окошечка кассы, и, не зная, как убить время, прятал в кулак зевоту.

Мимо шли люди, большинство с детьми. Дети торопили родителей, тянули их к воротам, за которыми раздавался звериный рык. И Антону тоже захотелось зайти — прежде-то животных не приходилось видеть, но, вспомнив строгий приказ Непейводы смотреть в оба, он остался у забора, где висел транспарант с нарисованным на нем громадным, распахнувшим пасть бегемотом.

Антон смотрел на проходящих мимо людей, пожевывал мундштук папиросы и вновь — в который раз! — поругивал себя за то, что поддался на уговоры бывшего тюремного соседа и остался в Сталинграде. Изволь теперь выполнять приказы-поручения, быть пешкой в чьей-то игре!

В толпе у кассы мелькнула черная шляпка с короткой вуалью.

«Хозяйка? Неужели и Гликерии Викентьевне на зверей вздумалось посмотреть?»

Антон привстал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, но спины людей закрыли от него кассу и очередь возле нее. И Антон решил, что ему просто-напросто показалось. Мало ли кто еще носит черные шляпки?

Было уже около семи вечера, когда Антон вновь увидел Непейводу. Бывший сосед по камере вышел из зоопарка и двинулся к остановке трамвая. Следом показался гость, которого Антон встречал воскресным днем в сквере у вокзала. И Селезень понял, что ему можно возвращаться домой, что дело, которое проворачивал Непейвода среди клеток со зверями, закончилось благополучно.

15

Очередная сводка Совинформбюро была неутешительной: враг стоял на подступах к Севастополю, продолжал наступление в районе Нижнего Дона, совершил налет на Астрахань, Красная Армия вела ожесточенные бои на всех фронтах…

«Спешат выйти к кубанскому хлебу и кавказской нефти, — подумал Магура, вслушиваясь в сообщение Левитана. — Не сегодня-завтра нужно ожидать массированный налет на Сталинград. Одиночные самолеты противника выполняли лишь разведывательные функции, проверялась подготовка нашей ПВО к отражению удара…»

Подходила к концу неделя, как Магура находился в логове врага. Время неумолимо приближало развязку, и майор все чаше перебирал возможные варианты начавшейся операции.

Без наводки на оборонные объекты города немцы не бросят на Сталинград эскадрильи бомбардировщиков. Люфтваффе и ее шеф должны иметь полную гарантию, что бомбы будут сброшены туда, куда им положено упасть, и надеются на сигнальщиков. Пятеро из них уже известны и будут взяты при первом же налете. Невыявленными остаются те, о ком Непейвода мимоходом упомянул в зоопарке. Их, правда, единицы, но каждый может нанести городу непоправимый урон. Значит, с помощью Непейводы необходимо познакомиться и с ними, притом как можно скорее, и тогда все пути приведут к резиденту. Но можно ли надеяться, что Непейвода выдаст Хорька после своего ареста? Или же начнет юлить, отрицать свое знакомство и сотрудничество с Хорьком, чем затянет полный разгром вражеской агентуры? Все это станет известно после ареста группы ракетчиков, а до ареста остаются считанные дни…

До завершения операции оставались не дни, а часы. Первому об этом стало известно Хорьку и отделу радиоперехватов и дешифровки областного управления НКВД.

От Хорька известие перешло к Непейводе, и уже тот поспешил прийти с ним к Николаю Степановичу.

— Сегодня увидите всех наших в деле. А то, чувствую, сомнение вас одолевает, дескать, не шибко надежный народ подобрался.

— Когда точнее? — спросил Магура.

— Сразу после полуночи. Приказано, чтоб были готовы к этому времени. Немцы страсть как точность уважают. Раз передали, что после полуночи на город налетят — значит, минута в минуту над Сталинградом будут. — Непейвода сел на топчан и вытянул ноги, загородив ими чуть ли не всю комнату. — Никакая светомаскировка не поможет. Высветим город — будет как на ладони.

— Не город высвечивать надо, а заводы и военные объекты, — напомнил Магура.

— Это понятно, — кивнул Непейвода. — Первым делом ГРЭС, за ней тракторный, вокзал и «Баррикады». Еще суда на Волге да оборонительные сооружения в Бекетовке.

— И Хорек сигналить будет? — словно между прочим поинтересовался майор.

— Не, — мотнул головой Непейвода. — Не его рук дело ракетами стрелять. Мы вроде оркестра, а он, значит, за дирижера. Сам так назвался. Следить за работой будет издали, в холодке и тенечке, чтоб посторонние напрасно глаза на него не пялили: не уважает он мельтешить.

— Я лишь видел ваших людей, но почти ничего о них не знаю.

— А чего про них знать? Разными путями к нам пристали. Кое-кто, вроде меня, до войны в тюряге сидел, да немцы освободили и к делу пристроили. Другие с Украины от ихнего гетмана Бендеры. А есть такие, что из белой армии, кто по Европам долго мыкался и наконец своего часа дождался. Имеются и из пленных.

— Довольно пестрая, скажу вам, компания подобралась.

— Точно, — согласился Непейвода. — Даже слишком пестрая: в клеточку, в полосочку и цветочки! Как ситец, в который девки наряжаются! — Развалившись на топчане, он, отчаянно фальшивя, затянул:

«Недосидел и по тюрьме скучает!» — усмехнулся Николай Степанович.

— Эх, гитару бы мне сейчас, сестричку семиструнную! Уж я бы вдарил — аж слезой прошибло! Такие песни знаю, что любого проберут. Немцы и те заслушивались, хотя слов не понимали. Бывало, потянет меня на песню, возьму гитару, а Глобке — был там один с такой фамилией, сам рыжий и нос весь в конопушках, — говорит: «Вилли (это он так мое имя переиначил), песню давай!» Ну я и рад стараться!

Глаза у Непейводы увлажнились. По всему было видно, что воспоминания растрогали его, и, продолжая полулежать на топчане, он вновь запел:

Помолчал, мечтательно глядя в потолок, и сознался:

— Жаль, Селезня нет, вот у кого голос так голос! Заслушаетесь! Вовремя я его к рукам прибрал, не то бы пропал человек! Теперь во где у меня сидит! — Непейвода сжал кулак. — Со всеми потрохами тут! Хорек наказал его в деле проверить, боится, как бы в сторону, как иные, не вильнул. А я полное ручательство за Селезня дал! Верный, сказал, человек, свой в доску, на попятную не пойдет. — Непейвода расправил плечи и, отогнув рукав пиджака, взглянул на часы: — Пора. Пока за Антоном схожу, пока до места с ним дойдем — в самый раз будет. Если желаете нас в работе посмотреть, милости прошу.

Ночь над Сталинградом была беззвездной и безлунной. Отсутствие света в окнах, погашенные фонари на улицах делали ее еще темнее.

— Как по заказу. Хоть глаз выколи — ничего не видать! — хмыкнул Непейвода и посоветовал Магуре: — Вам лучше издали наблюдать, чтоб патрульных не остерегаться. Можно, конечно, и с чердака. Но советую подальше держаться: мало ли чего может случиться.

— Например? — спросил Николай Степанович.

— Ну, патруль на нас глаз положит. Это как ракетами стрельнем. Тогда придется чесать, пятками мелькать, не то загремим. Решайте, как вам будет лучше.

Насвистывая под нос незамысловатую мелодию, Непейвода ненадолго скрылся в одном из домов, чтобы вскоре выйти на улицу с Антоном.

— …Тю! — присвистнул Непейвода, не увидев у подъезда связника из-за линии фронта, и подумал, что тот хитер и осторожен.

— Забыл, что сейчас комендантский час? — напомнил Антон. — Загребут в такое время в комендатуру.

— Пусть другие патруля страшатся, — улыбнулся Непейвода. — Мне комендантский час нипочем, и ты его тоже не сильно бойся. Остановят, так пропуска покажем. С подписью самого коменданта! Потопали.

Они двинулись по безлюдной улице, не замечая, что следом за ними идет Магура.

Наконец Непейвода остановился, задрал голову и посмотрел на высившийся перед ними пятиэтажный дом с заклеенными окнами.

— Еще чуть-чуть, и на месте будем.

Они поднялись на пятый этаж. У входа на чердак Непейвода повозился в двери отмычкой и открыл ее.

— Пригнись, не то шишку заработаешь, тут стропил много, — посоветовал он Антону и оглянулся, ожидая хоть сейчас увидеть связника.

Но в лестничном проеме никого не было. И Непейвода поглубже натянул на лоб фуражку, втянул голову в плечи и шагнул в глубину чердака, где от нагревшейся за день жестяной кровли стояла дурманящая духота. Лишь оказавшись у слухового окна, он распрямился, успокоенно вздохнул.

— Может, ты звезды меня считать привел? — съехидничал Антон. — Забыл, наверно, что нынче их нет. А больше тут делать нечего.

— Это не скажи, — не согласился Непейвода. — Делу нас предостаточно. Пяти минут не пройдет, как работать придется. И тебе и мне, в четыре руки. Вроде как музыканты это делают, когда одно пианино оседлают. — Он расстегнул пиджак и достал странной формы, ни разу прежде не виданный Антоном пистолет: — Гляди, как заряжать надо.

Переломив ствол, Непейвода вставил в пистолет патрон с картонной гильзой.

— Держи!

Антон поднял пистолет к глазам и увидел на его рукоятке несколько чужих, выбитых на металле букв.

— Первый раз, видно, в руках держишь? Ракетница это, самая настоящая. А с виду на игрушку похожа. Только этой игрушкой и убить при желании можно. Это если с близкого расстояния выстрелить. Но лучше по прямому назначению использовать. Так вернее.

Из-за невидимого горизонта донесся тихий, но с каждой минутой нарастающий гул. И тотчас пронзительно завыла сирена.

— Летят! — обрадовался Непейвода. — Хоть часы по ним проверяй, любят точность! Только бы город ночью не проскочили…

Он достал из кармана вторую ракетницу, зарядил ее и выстрелил в небо.

Лопнув где-то чуть ли не в поднебесье, ракета рассыпала вокруг огненные брызги, которые начали медленно опускаться, пока не погасли, оставив после себя белые дымовые дорожки.

— Как налетят — сразу стреляй, — приказал Непейвода. — На вокзал целься: там на путях нынче не протолкнешься — сколько составов набилось. А я на порт буду наводить.

Сирена выла не переставая, жалобно предупреждая весь город о приближающейся беде. С вокзала ей откликнулся гудок паровоза. Он поплыл над крышами и унесся к Волге, эхом отдаваясь в ее пологом берегу и теряясь на быстрине.

Когда первая эскадрилья люфтваффе оказалась над Сталинградом, Непейвода толкнул в бок Антона:

— Давай. Самое время!

«Пора», — решил Магура. Он стоял и прислушивался к голосам на крыше. Николай Степанович взвел курок револьвера и сделал несколько неслышных шагов к слуховому окну.

— Не возись! — донесся крик Непейводы. Он спешил и нервничал, так как гул самолетов уже был над самой головой. — Ну? — нетерпеливо повторил Непейвода. — Жми на курок!

— Гад ты! — прошептал Антон и, размахнувшись, ткнул кулаком в нерезкую во мраке скулу Непейводы, и тот покачнулся, ноги его заскользили по жести.

Не ожидая такой выходки от дружка, Непейвода собрался что-то сказать, но вторым ударом Антон выбил у него ракетницу и толкнул к самому краю крыши.

— Говоришь, убить этой игрушкой можно? Пробовал уже? Так я сейчас тоже попробую! Дураком был, что тебя слушался и вовремя не прибил!

«Молодец!» — похвалил парня Николай Степанович.

Теперь можно было не спешить с арестом Непейводы. Обезоруженный и готовый свалиться с крыши во двор, он был не опасен. А Антон, выбрав верное решение, мог оказаться незаменимым в дальнейших поисках Хорька. Лишь бы только не сделал промашку, не отступил…

— Фашистом стал? — сквозь зубы проговорил Антон и поднял ракетницу на уровень глаз.

За спиной у Непейводы был край крыши. Один лишь шаг, и, потеряв под ногами опору, он бы полетел в черный провал.

— А-а! — взвыл Непейвода, упал животом на покатую крышу, дернул Антона за ногу и, не давая ему подняться, пополз за выступ печной трубы.

— Гад! — крикнул Антон. Он приподнялся и, не раздумывая, нажал спусковой курок ракетницы.

Прочертив свой жутковатый след, ракета ударилась о трубу. При ее вспышке Антон, а следом и Магура увидели, как Непейвода ловко перепрыгнул на крышу соседнего дома.

— Не уйдешь! — прошептал Антон, забыв, что уже выстрелил, а больше ракет нет.

А Непейвода уходил все дальше: в темноте было слышно, как под его ногами гулко гремит кровля.

Антон пополз по листам железа, достиг слухового окна и чуть не столкнулся с Магурой.

— Не уйдет, — успокоил парня Николай Степанович и повторил: — Далеко не уйдет.

16

Давно умолк радиодиктор, предупредив всех сталинградцев о воздушной тревоге, давно попрятались в бомбоубежище соседи по дому, а Хорек продолжал пристально смотреть с балкона в небо и зябко ежился на ночной прохладе.

Он ждал. И дождался. Когда к городу приблизилось первое звено немецких бомбардировщиков, в небе вспыхнула ракета.

Вспышки ракет, а они взрывались в разных частях Сталинграда, разбрасывая вокруг себя огненные брызги, несказанно радовали Хорька. Даже когда со стороны вокзала послышались глухие взрывы, резидент не ушел в квартиру, продолжая сжимать посиневшими от напряжения пальцами перила балкона.

Хорек смотрел на зловещие зарева, прислушивался к разрывам бомб и думал о том недалеком времени, когда ему придется встретиться с Гросскуртом и доложить полковнику об успешном выполнении задания. Произойдет это, если судить по бомбардировке, довольно скоро. Под звуки победного марша в поверженный город вступит армия великой Германии, и Волга ляжет у ног доблестных воинов, с честью прошедших по дорогам Европы! Тогда можно будет проститься с кличкой и страхом, незримо сопутствующим все минувшие годы. Наконец-то состоится долгожданная поездка в Германию, на землю предков. Поездка была обещана за два года до начала войны, когда атташе германского посольства торжественно поздравил со вступлением в ряды «Союза немцев, проживающих за границей» и приказал переехать из Энгельса Саратовской области в Сталинград.

«Вы будете нужны рейху в Сталинграде, — сказал Кестринг. — Со мной связи не ищите. Я сам найду возможность встретиться с вами. Живите тихо, незаметно, не привлекая к себе внимания, и знайте, что фатерлянд и наш фюрер надеются на вас!»

Кестринг не солгал. Все минувшие годы атташе не забывал о существовании в Сталинграде верного национал-социалистской идее человека, чьи предки еще в восемнадцатом веке покинули Германию и обосновались в России. О себе Кестринг напомнил в первый месяц войны в зашифрованном письме, где сообщал о волне, диапазоне и времени передач станции «Густав», адресованных Хорьку. Сейчас, в сорок втором, он напомнил о себе вновь, прислав со связником привет.

Совсем близко от дома взорвалась фугасная бомба. Взрывная волна ударила в окна, и стекла в них жалобно зазвенели.

«Жаль, — Хорек привстал на цыпочки и за громадами домов увидел пожарище, — слишком мало людей вышло сегодня с ракетницами. Если не считать этого уголовника, то подавать самолетам сигналы должны шестеро. Так, по крайней мере, утверждал Непейвода. Можно ли ему до конца верить? Но иного выхода у меня нет, опираться, к сожалению, приходится на всякое отребье. Неужели в абвере не могли подобрать людей с более или менее чистой репутацией? Отчего почти вся присланная группа состоит из подонков?..»

Хорек смотрел на пламя, которое виднелось за домами, смотрел жадно, не в силах наглядеться и отвести взгляда от пожарища. И думал, что среди самолетов люфтваффе обязательно имеется один с аэрофотосъемочной аппаратурой. К утру в штабе военно-воздушных сил Германии проявят отснятую над Сталинградом пленку, отпечатают снимки и увидят, каковы результаты ночной бомбардировки города. И, понятно, вновь вспомнят о резиденте абвера и его людях, оказавших рейху неоценимую услугу в наводке бомбардировщиков.

Хорьку было невдомек, что специальные команды ПВО создали в оврагах за городом ложные очаги пожаров, которые отвлекли внимание немецких асов, что сотрудниками управления НКВД в эти минуты схвачены ракетчики и с помощью их ракетниц и системы сигналов чекисты наводят вражеские бомбардировщики на пустырь и прорезавшие Сталинград балки. В результате всех своевременно принятых мер в городе не пострадал ни один промышленный объект. Но всего этого германский резидент не знал и даже не подозревал…

На балконе Хорек простоял чуть ли не до утра, радуясь успехам своих ракетчиков, и лишь стук в дверь заставил его вернуться в квартиру и семенящей походкой пройти в прихожую…

17

Непейвода задыхался, но не позволял себе остановиться и хоть на короткий миг перевести дыхание. Он спешил, торопился подальше уйти от Антона, ругал себя на чем свет стоит за неосмотрительность, потерю ракетницы и со страхом думал о встрече с Хорьком. Как сознаться резиденту, что Антон, за которого он ручался головой, не только отказался выполнить приказ и стрелять, но еще чуть не угробил его — Непейводу? Разговор явно предстоит не из приятных. Остается одно: бежать подальше из города от мстительного, не прощающего малейшей ошибки Хорька…

Непейвода остановился, потер ушибленное колено:

«Домой сейчас нельзя — туда Антон мог рвануть. Хорошо, что деньжата и золотишко хранятся там, где никто не подозревает. Ни Антон, ни Хорек…»

Бросать в городе накопленные ценности и деньги Непейвода не собирался и направился скверами и проходными дворами к центру города.

«Интересно, как другие отстрелялись?» — еще подумал он и еле удержался на ногах, так как земля под ним дрогнула: за линией железной дороги взорвалась фугасная бомба, следом, где-то совсем рядом, захлебываясь, ударила зенитная пушка.

Небо, только что черное, осветили лучи прожекторов. Они сошлись, перекрестившись, и тут же разошлись, выискивая в вышине вражеские самолеты.

За первой фугаской грохнула вторая, земля загудела.

«Во дают! — в восторге подумал Непейвода, отряхивая с брюк песок. — Знать, другие постреляли свои ракеты! Выходит, нечего мне за свою шкуру дрожать. Встречу Хорька — скажу, что это моя работа! — Он снова обрел спокойствие и, если бы не ушиб колена, зашагал как прежде, чуть пританцовывая на ходу и посвистывая под нос. — За наводку деньжат отвалят: немцы слово крепко держат. Только дождаться надо, когда их армия в город вступит. Обещали летом Сталинград взять — сам Хорек про это хвалился…»

У порога квартиры Непейвода решил:

«Если спросит про Антона, то совру, что парень с крыши свалился. Или что-нибудь другое похитрее приплету. Отверчусь, чтоб Селезень грузом на мне не висел… Только врать надо с умом, а то засыплюсь».

Он постучал, как было условлено, три раза. Когда же дверь гостеприимно отворилась, поспешно шагнул через порог и тут же замер при виде сотрудника госбезопасности.

— Заждались, — сказал тот. — Думали, что до утра придется ждать.

Непейвода оглянулся: позади, заслонив собой дверь, в прихожей стоял лейтенант.

— Оружие?

Непейвода не шелохнулся, и лейтенанту пришлось обыскать ракетчика, забрать у него тугой бумажник с деньгами и документами.

— Придется еще подождать, — решил лейтенант. — Спешить некуда. Если хозяйка будет так добра и угостит чайком…

— Чаю? С великим удовольствием! Помогите только фитили в керосинке подрезать, а то спасу нет — и коптят, и коптят.

Непейвода повел головой и встретился с взглядом хозяйки квартиры.

Гликерия Викентьевна стояла, скрестив на животе руки, и улыбка на ее лице собрала морщины возле маленьких, удивительно живых старушечьих глаз.

— Знаете этого гражданина?

— Одну минутку… — заспешила Гликерия Викентьевна и, приглядевшись к Непейводе, призналась: — Да, он приходил к моему жильцу. Не скажу, как зовут и где проживает…

— Когда ждете жильца?

— Затрудняюсь ответить. Довольно неаккуратный, скажу вам, молодой человек. Приходит, когда вздумается. Хорошо, что отдала ему второй ключ, иначе пришлось бы постоянно отворять дверь.

— Часто этот гражданин к вашему жильцу приходил?

— Раза два, не больше.

«Открещивается старушенция! — со злостью подумал Непейвода и тут же обрадовался: — Правильно ответила! Нечего им знать, что я с беглым Селезнем якшался…»

18

Антон никак не мог прийти в себя:

— И как я этого гада сразу не раскусил? Песни пел сладкие, в дружки навязывался, а сам хуже фашиста и еще меня в свое паскудное дело собирался втравить! Вначале про грабежи плел, дескать, в такое, как сейчас, время раз плюнуть кассу магазина обчистить или сберкассу взять! Вокруг столько горя, а ему лишь бы карман набить, и все заботы! Жаль, не попал я в него и он голову себе не свернул!

Магура слушал Антона, скрывая улыбку. Николаю Степановичу захотелось похвалить парня, который сделал верный выбор, поступил смело и решительно.

— Как думаешь, куда он мог бежать?

— Только не к себе, на это у него ума хватит, — решил Антон. — Может, в хату, где меня вначале поселил на Дар-горе?

— Там его сейчас ждут, — сказал Николай Степанович. — Куда бы ты на его месте поспешил, где бы решил скрыться?

— Где? — переспросил Антон. — Ну, выбрал бы такое место, где бы себя в безопасности считал…

— И где бы никто не рассчитывал найти?

— Верно, — кивнул Антон и хлопнул себя по лбу: — Есть такая крыша! В самый раз по нему! Хозяйка знакомая — сам меня с ней свел! У нее, только у нее может переночевать. Думает, что я его сейчас по всему городу выискиваю и не скоро домой вернусь.

— Если он пошел к тебе на квартиру, то уже арестован.

Антон поубавил шаг и посмотрел на Магуру:

— Выходит, не только его хату под наблюдение взяли, а и ту, где я квартирую? Выходит, и меня брать собрались?

— Выходит, что так, — согласился Николай Степанович. — И обязательно бы взяли, если бы на крыше ты повел себя иначе, стал пособником врага.

— Это чтоб сигналы самолетам давал, заодно с вражиной, с гадом ползучим был? Не на такого напали! Я в жизни оступался — было такое, срок получил — тоже такая строка в биографии есть, но чтоб фашистам помогать город бомбами крушить и людей убивать — этого от Селезня никто и никогда не дождется!

Они уже подходили к дому, где с недавних пор снимал угол Антон, когда Николай Степанович спросил:

— Приходилось прежде слышать о Хорьке?

— Нет, — ответил Антон, заходя в подъезд. — А это кто такой?

— Есть такой в городе. Непейводу с его компанией направляет на всякие дела, вроде сегодняшнего.

— Стойте! — воскликнул Антон. — Слышать не слышал и видеть не видел, потому как глаза мне завязали. А вот рядом с ним был! Непейвода все по его приказам делает! И меня при нем прощупывал, а потом приемник чинить попросил!

— Как думаешь, долго ли станет Непейвода отпираться от знакомства с Хорьком?

— Не! — поспешно ответил Антон. — Тотчас все выложит. Такие, как он, за свою шкуру страсть как боятся.

На третьем этаже он открыл своим ключом дверь и первым шагнул в квартиру.

— Вот он, гад ползучий!

Антон рванулся к Непейводе и занес над ним ракетницу, но оказавшийся рядом лейтенант госбезопасности перехватил руку и крепко, словно она попала в тиски, сжал. Селезень охнул и выпустил ракетницу.

— Боже! — вскрикнула Гликерия Викентьевна. — Не делайте ему больно! Умоляю! Я этого не перенесу!

— Отставить! — приказал Магура.

Лейтенант послушно отпустил Антона.

— Вы не успели исполнить свой песенный репертуар, — сказал Николай Степанович, шагнув к убравшему голову в плечи Непейводе. — Боюсь, что вам теперь будет уже не до песен, — и приказал арестованному: — Следуйте!

Из-под приспущенных век Непейвода мельком посмотрел на Гликерию Викентьевну, перевел взгляд на Антона и до боли сжал зубы. Затем, не поднимая головы, шагнул за порог.

— Господи! — вздохнула хозяйка. Все это время Гликерия Викентьевна стояла на пороге кухни, испуганно моргая ресницами. — И чего только на свете делается? Никогда бы не подумала, что это жулик. Доверяй потом людям, пускай их в дом!

— Это не жулик, — заметил Николай Степанович. — Это враг, притом отъявленный.

Старушка всплеснула руками и начала истово креститься.

— И мне идти? — угрюмо спросил майора Антон.

— Придется, — сказал Магура. — Без твоей помощи Непейвода, — Николай Степанович кивнул на дверь, куда скрылись арестованный и конвоирующие его сотрудники госбезопасности, — может надолго прикусить язык, а Хорек тем временем исчезнет, уползет в свою нору и начнет формировать новые диверсионные группы.

— Хитрая бестия, — вздохнул Антон. — Один Непейвода его в лицо знает, и где проживает тоже. Да только юлить эта вражина будет, дескать, «я не я, и хата не моя!» И тогда этого Хорька упустили.

— Поэтому и необходима твоя помощь при первом допросе.

Николай Степанович распахнул дверь и на прощанье успокоил хозяйку:

— Запирайтесь и спите спокойно: никто вас больше не побеспокоит.

Майор отворил дверь, собираясь покинуть квартиру учительницы музыки, но Антон вдруг резко обернулся, и сказал:

— Погодите!

Он шагнул к вешалке, где висели пальто, плащ, зонтик, и зажмурившись провел рукой по плащу.

— Был я здесь! До того, как с жильем устроился. Непейвода сюда слепым привел и слепым увел. Сколько раз потом тут толкался, а на ум не приходило, что я здесь уже бывал и приемник чинил!

Антон потер лоб и вспомнил, как его приводил сюда Непейвода, как оставлял одного в прихожей у вешалки. Все в памяти прояснилось, стало четким.

Чтобы удостовериться в своей правоте и доказать майору, что говорит чистую правду и не ошибся, Антон залез в карман плаща, нащупал прореху и достал из-под подкладки пуговицу.

— Вот! Точно был здесь!

Как это он раньше не обратил внимания на мелочи, которые помогли сейчас вспомнить свое первое посещение квартиры немецкого резидента и починку приемника?

Антон посмотрел, сощурившись, на Гликерию Викентьевну и усмехнулся:

— А сама чуть ли не под святую рядилась. Выходит, не слишком-то божья старушка! Тихоню из себя строила, а на деле вражина вражиной! Может, покажете, госпожа Хорек, где свой приемничек прячете?

Гликерия Викентьевна продолжала стоять, бессильно опустив руки в синих прожилках вен. Когда же Антон наклонился, чтобы заглянуть в ее маленькие, ставшие узкими и злыми глаза, она отшатнулась:

— Ненавижу! Будьте вы все прокляты! — и, сжавшись, отчего стала меньше ростом, прошептала: — Дас ист шлюсс!