Схватка не на жизнь

1

Боясь простудиться, фон Шедлих решил не выходить под гуляющие на летном поле резкие порывы ветра. Пусть приказ требует проводить группу до трапа самолета, дождаться, когда неповоротливый на земле «Юнкерс-88» вырулит на взлетную площадку и поднимется в воздух, он не станет рисковать здоровьем. Ведь при такой, как сегодня, погоде легко подхватить насморк, ангину или воспаление легких…

Фон Шедлих присел к столу и еще раз просмотрел документы.

В подгруппе абвера «I-Г» (что расшифровывалось, как «гехаймшрифтен» — тайнопись) изрядно потрудились. Даже при пристальном рассмотрении печатей, штампов и подписей придраться в документах было не к чему.

«Чисто работают, — подумал фон Шедлих. — С такими документами можно легализоваться даже в самой Москве, под боком у НКВД, и устроиться работать на любом русском оборонном объекте. Хотя… Спокойнее — и для нас и для агентов, — когда бланки неподдельные. Отчего не запросили спецкоманду, которая занимается сбором советских документов у пленных и убитых?

Он перетасовал, как перед игрой в скат, документы.

Сверху лег военный билет на имя Басаргина Павла Сергеевича, 1888 года рождения, полкового комиссара, раненного под Ростовом и после пребывания в госпитале направляющегося к родственникам в Гурьев. Тут же была вырезка из газеты «Красная звезда» с текстом Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями, где третьей в столбце стояла фамилия Басаргина П. С. (при проверке в русском тылу сфабрикованная вырезка должна отмести от руководителя разведгруппы любые подозрения). Среди документов лежала и любительская фотокарточка: женщина, девочка и подле них человек в штатском. Все было продумано до мелочей, не забыта даже надпись на обороте карточки.

Следом шли документы Киржибекова Олджаса, казаха, беспартийного, чабана колхоза «Восход»: освобождение от воинской повинности, командировочное предписание…

Фамилия и биография Киржибекову оставлялись без изменений. Так решили в разведшколе «Валли», когда поняли, что пленный красноармеец может быть использован лишь как простой исполнитель диверсионных актов.

Что же касается Басаргина, то тут дело обстояло сложнее. Он был прислан из Варшавы с лестной характеристикой, из которой становилось ясно, что этого агента готовили основательно и он имеет немало заслуг как консультант по русским делам при «Абвер-заграница» и член зондерштаба «Россия» при белоэмигрантском Народно-трудовом союзе. Перед самой отправкой за линию фронта из Берлина пришла шифрованная телеграмма, дающая Басаргину неограниченные полномочия, предписывающая выдать ему лучшую рацию.

«Темная лошадка, — покачал головой фон Шедлих. — То ли действительно незаурядный разведчик, то ли кто-то в верхах просто опекает его».

Он не одобрял, когда в тыл к противнику засылались немцы. Куда лучше, если организация диверсий и террористических актов поручается самим русским или, на крайний случай, фольксдойче. Не напрасно Гитлер заявил: «Наша стратегия будет состоять в том, чтобы разрушить врага изнутри, заставить его разбить себя своими же собственными руками». Сказано предельно ясно, и этого стоит неукоснительно придерживаться в работе.

Фон Шедлих посмотрел на диван, где сидели двое, — один спокойно дремал, положив голову на ранец с парашютом, второй чадил в потолок сигаретой — и приказал:

— Пора.

Оставшееся до вылета время прошло в надевании парашютов, последней проверке оружия и коротком напутствии фон Шедлиха — пожелании счастливого полета и активной деятельности.

Пора было выходить к самолету. И тут фон Шедлих схитрил. Он раскашлялся, прижал ко рту платок и в изнеможении опустился в кресло.

Что оставалось Басаргину и Киржибекову? Потоптаться на пороге, попрощаться с представителем абвера и без провожатого выйти на открытое всем ветрам поле, где их ожидал «Юнкерс-88».

Опускался вечер, и две фигуры с ранцами за спинами быстро растворились в синем сумраке.

Лица диверсантов обрамляли темно-серые подшлемники, ноги обхватывали жесткие ремни подвесной системы парашютов.

Двое сидели, безучастно глядя в одну точку и ожидая сигнала.

«Юнкерс-88» шел над горящим Сталинградом, на недоступной для зениток высоте, ныряя в рыхлые облака.

Наконец замерцала сигнальная лампочка.

Басаргин и Киржибеков шагнули к распахнувшейся дюралевой двери бортового люка. В памяти всплыла инструкция: согнуть колени, податься правым плечом вперед, сильно оттолкнуться от борта и затем броситься во мрак — страшный мрак неизвестности. И пережить несколько затянувшихся секунд до открытия парашюта, когда настороженная ночь плотно облегает тело, сдавливает дыхание и, кажется, длится бесконечно…

В ту же ночь на стол генерала Эрвина фон Лахузена легло донесение:

2

Перехватив взгляд руководителя второго подразделения абвера, адмирал притронулся холеной рукой к тускло поблескивающей на столе модели корабля.

Эрвин фон Лахузен прекрасно знал, что это миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором некогда служил Фридрих Вильгельм Канарис. Генерал фон Лахузен знал, что шеф абвера любит вспоминать о своей былой службе на флоте, поэтому стал рассматривать кораблик, изображая неподдельный интерес.

Канарис взял со стола модель.

— Не имея угля, 9 марта 1915 года «Дрезден» прятался у берегов Чили от превосходящего его по артиллерии английского крейсера «Глазго». И все же они открыли по нас огонь! Когда же я прибыл парламентером на борт «Глазго» и напомнил о нарушении международного права, в ответ услышал: «У меня приказ потопить «Дрезден», где бы он ни находился. Все споры уладят дипломаты».

Адмирал поставил модель, грустно улыбнулся.

«Вспомнил, как некогда открывал кингстоны своего крейсера», — предположил Лахузен.

Беседа происходила в кабинете бывшего морского офицера, а с 1 января 1935 года руководителя военной разведки и контрразведки «третьего рейха». Выгоревший диван. Карта мира и рядом с ней портрет генерала Франко. Чуть дальше на стене фотография любимой таксы по кличке Зеппа и маска из дерева — подарок японского посла в Германии господина Осимы.

— Итак, они приземлились, — отбросив от себя воспоминания, перешел к делу адмирал. — Когда ждете первое радиодонесение?

— Ровно через пять часов, экселенц, — взглянул на часы генерал. — Группа оснащена мощным передатчиком, а также индивидуальными средствами для диверсий и террора. Когда станет ясно, что группа успешно легализовалась, начнется высадка в Заволжье подразделений десантников. В тылу у русских они сумеют захватить важные стратегические пункты с целью их уничтожения или удержания до подхода наших частей.

— Вы имеете в виду железную дорогу?

— Не только. По агентурным данным в Заволжье сейчас находится командный пункт русских. Там же много полевых аэродромов…

— Вам знакома директива фюрера № 45?

— Конечно.

— Верховное главнокомандование вермахта поставило задачу перед группой армий «Б» занять Сталинград, полностью разгромить там вражескую группировку, прервать движение судов по Волге и выйти к Астрахани. Мы же топчемся у Сталинграда, растянули фронт, а результатов никаких. Значит, у русских крепкий тыл и большие резервы, не учтенные нами. Пусть наша агентура сконцентрирует свое внимание на разведывании русских аэродромов и переправ. Это на сегодняшний день главное.

Канарис говорил, глядя мимо генерала, устремив взгляд в полировку письменного стола:

— Поставьте меня в известность о поступлении радиограммы от группы, как только та заговорит. Разрешаю поднять меня для этого даже с постели. Сегодня район Заволжья является для нас первостепенным, как и взятие города, носящего имя русского лидера. На Сталинград мы слишком много поставили.

3

Это был его четвертый прыжок, не считая учебного, сделанного под руководством инструктора.

Отстегнуть ремни и закопать парашют, а с ним шлем, перчатки, комбинезон было делом нескольких минут. Теперь оставалось встретиться с напарником. Но найти друг друга в темноте, не подавая сигналов, было трудно, поэтому инструкция предписывала добраться до ближайшей станции по одному.

Предыдущий прыжок прошел тоже гладко, чего нельзя сказать о выполнении задания. А оно казалось пустяковым: прибыть с группой в хутор, стоящий в междуречье Дона и Хопра, и начать формирование казачьих частей для выступления против Красной Армии. Антисоветская агитация среди жителей хуторов и станиц проводилась от имени небезызвестного генерала Краснова, чей приезд обещался казакам с подходом к Дону армий рейха и кто с недавних пор был назначен начальником созданного при имперском министерстве восточных областей Главного управления казачьих войск[12].

Тогда вместе с Басаргиным их было восемь. Пятеро прошли подготовку в разведывательном центре «Валли» и также были из числа белоэмигрантов, двое поступили из лагеря для военнопленных.

На Дону шла весна. В балках и низинах цвели яркие маки. Это была первая после долгих лет скитаний по чужбине встреча Басаргина с родиной, с теми краями, где в 1919 году он служил в Кавказской армии Врангеля. Но встреча с родиной оказалась довольно неприятной.

Не пройди Басаргин хорошую подготовку во втором подразделении управления «Абвер-заграница», не будь предельно осторожным, предусмотрительным — не шагать ему сейчас по вздыбленному полю: шестеро из агитаторов казачьего движения были под конвоем отведены жителями хутора в районное отделение НКВД, седьмой убит при сопротивлении и лишь восьмой — Басаргин — счастливо избежал плена или смерти.

Басаргин достал из вещевого мешка ушанку, нахлобучил на голову и зашагал по изрытой пашне.

«Все хорошо. По крайней мере, пока хорошо», — успокоил он себя.

Ноги сами вынесли на дорогу. Она шла ровно, не петляя, и была пустынна — ее не будили моторы машин или поскрипывание колес подвод. По одну сторону тянулось поле, по другую — толпились деревья.

«Перегнал ли меня Киржибеков?». — подумал Басаргин. О напарнике он вспомнил лишь потому, что у того находились рация и питание к ней.

«Тягловая сила этот Киржибеков, — усмехнулся Басаргин. — Здоров как бык, и силенок не занимать. Я бы с его грузом давно выдохся…»

Узкий серп месяца светил тускло, фигура одинокого человека на дороге не отбрасывала тени, сливалась с ночью и словно плыла в ней. Упругий ветер бил в спину, поэтому идти было легко. И вскоре Басаргин увидел приземистые постройки и здание станции с черными, проемами окон, с замершим на запасных путях составом теплушек. Огней не было ни в окнах, ни на путях, ни возле состава.

«Налетов остерегаются», — понял Басаргин и чуть не скатился в невидимую в темноте воронку. Это был след недавней бомбежки станции эскадрильей «мессершмиттов» новейшей модификации 10-9Г.

Полой шинели он протер голенища сапог и, прихрамывая на левую ногу, толкнул дверь в зал ожидания.

Первым, кого Басаргин увидел, приглядевшись к спящим на лавках людям, был напарник Киржибеков….

4

Приземление прошло неудачно: погасить купол парашюта не удалось, ветер подхватил его, потащил парашютиста по полю, ударил о комья земли. На какое-то время Киржибеков потерял сознание и очнулся от боли в пояснице.

О том, что он явится с повинной, Киржибеков твердо решил еще неделю назад, когда давал согласие на отправку за линию фронта в советский тыл. Было это в Полтаве, куда прямо из лагеря для военнопленных его привезли в закрытой машине. Он сидел в комнате, где на стене с довоенных времен остался висеть график выполнения квартального плана трикотажной фабрики, и тупо смотрел на фельдфебеля, заполнявшего за столом какие-то анкеты. Тогда Киржибеков солгал, приписав себе судимость за халатное отношение к колхозному стаду, пребывание в тюрьме и штрафном батальоне. Можно было бы присочинить и родство с каким-нибудь баем, но такая ничем не подкрепленная выдумка показалась бы явной ложью. На допросах (в школе они назывались беседами) Олджас старался играть роль недалекого, малограмотного человека, несправедливо обиженного Советской властью и силой отправленного на фронт. В этом, к счастью, удалось убедить всех, кто допрашивал Киржибекова. Поэтому с ним долго не возились, коротко растолковали суть задания, обещав при возвращении пост начальника полиции в кишлаке или даже городе Казахстана.

Единственное, чего Киржибеков не знал, как произойдет его явка с повинной, когда и при каких обстоятельствах он расскажет о своем пребывании у немцев и их задании. И, оказавшись в глухую ночь на скованной первым морозцем звонкой земле, он вначале растерялся.

«На станцию — к людям!» — решил Киржибеков и не стал, как того требовала строгая инструкция, закапывать парашют. Взвалил на плечо тяжелый мешок с рацией и заторопился. Ни картой, ни компасом он не воспользовался: над головой было небо и в нем рой звезд. А какой чабан не найдет путь по звездам?

Мешок с поклажей давил на плечо, но Киржибеков решил не отдыхать. Лишь у здания станции он остановился, чтобы перевести дух, и перевалил мешок на другое плечо.

В зале ожидания было малолюдно. Под потолком в полнакала горела запыленная синяя лампочка.

— Дверь закрывай! — недовольно пробурчал с лавки сонный старик. Одна штанина у него задралась, из-под нее выглянула деревяшка. — Ходят тут, студят!

Старик поглубже спрятал голову в поднятый воротник кацавейки и вновь закрыл глаза.

«Почему никто не охраняет станцию? Почему нет патруля?» — удивился Киржибеков, подошел к лавке и тронул за плечо старика.

Когда старик вытянул из воротника голову в потрепанном треухе, Олджас попросил:

— Покажи, пожалуйста, дежурного по безопасности.

— Чего? — зевнул старик.

— НКВД где?

— Иди ты! — чертыхнулся старик. Он поудобнее вытянул ногу, собираясь продолжить сон, но Олджас не отставал:

— Дело есть. Срочное — ждать не могу. Чекисты нужны, очень нужны. Ты, пожалуйста, не спи.

— Как же, уснешь тут, когда такой настырный пристал! Утра не мог дождаться, чтоб свои вопросы задавать? Сострадание поимел бы! Видел же, что спал, а ему подавай НКВД!

— Нельзя ждать, — покачал головой Олджас. — Мешок надо сдать, и себя тоже. На парашюте прыгал, немцы прислали.

Старик сощурил один глаз:

— Чего болтаешь? За такие разговоры и схлопотать можешь! Иди ты, мил человек, подальше со своими побасенками! Дай людям покоя.

— Прыгал я, — упрямо повторил Киржибеков. — Хочешь — слово дам?

Но старик уже не слушал. Запахнув кацавейку и потуже напялив на глаза треух, он отвернулся и привалился боком к спинке лавки.

Киржибеков в отчаянии огляделся. Но будить больше никого не стал. Поискал взглядом дверь с табличкой «Дежурный по станции» и, подхватив с пола мешок, решительно двинулся к этой двери.

Он спешил, понимая, что дорога каждая минута. Ведь тот, кто сброшен вместе с ним, — на пути к станции, где намечена их встреча.

5

Басаргин замер на пороге.

Киржибеков сидел в обнимку с мешком и дремал. Совсем так же, как несколько часов назад перед вылетом дремал на диване Басаргин.

Рядом с напарником, доверительно положив к нему на плечо голову, спал железнодорожник в промасленной куртке.

«Почему не в армии? Или возрастом к мобилизации не подошел?» — подумал Басаргин и решил, что парень не призван из-за работы на «железке», которая является стратегическим объектом.

Он не спешил заходить. За спиной оставалась открытой дверь, а за дверью лежала ночь — путь к отступлению был свободен…

Басаргин еще раз оглядел зал ожидания.

Погасшая железная печурка, труба которой выходила в окно. Несколько обшарпанных лавок с эмблемой наркомата путей сообщения. Стены с закопченными плакатами. Запертое окошечко кассы, рядом рама довоенного расписания движения поездов… Пахло дымом, табаком, потом и мазутом.

Мирное посапывание и похрапывание спящих успокоило Басаргина, он убрал ногу, и дверь тяжело закрылась.

Стараясь не греметь по полу сапогами, Басаргин прошел к Киржибекову и сел рядом, продолжая держать руку на стали револьвера.

Киржибеков спал, и парень на его плече тоже, смешно и очень по-детски шевеля во сне пухлыми губами, точно разговаривая с кем-то.

Басаргин легонько тронул плечом напарника.

Киржибеков тотчас открыл глаза, но никакой радости от встречи с руководителем группы Басаргин не увидел.

— Потом отоспишься. Узнал, когда будет ближайший состав?

— Не скоро, — ответил Олджас.

«А верно сделали, что заслали именно казаха: рядом его республика, на каждом шагу земляки — среди них легче затеряться…»

Напряжение, которое не покидало Басаргина несколько часов кряду, спало. Вместо него пришли усталость и сонливость. Веки начали слипаться, рот тронула зевота.

«Мне бы его раскосые глаза да его акцент, — успокоенно подумал Басаргин. — Лучшего прикрытия не было бы…»

Рука за отворотом шинели ослабла, соскользнула с рукоятки револьвера.

— Пошли, — услыхал Басаргин, но голос был не Киржибекова и шел не с левой стороны, где сидел Олджас, а с правой.

Басаргин напрягся, и сонливость с него как рукой сняло.

Холодным, сверлящим взглядом на него смотрел Киржибеков. Такие же глаза были и у путейца в промасленной куртке: пристально следящие за Басаргиным, готовые тотчас опередить любое его движение.

Справа, где несколько минут назад никого не было, Басаргин увидел человека в телогрейке с расстегнутым воротом, из-за которого виднелась гимнастерка с малиновыми петлицами.

Во рту было кисло и сухо. Морозные иглы тронули колени.

Басаргину стало все безразлично. И что было, и что неотвратимо будет.

Пока шел обыск, он смотрел на напарника и размышлял о том, что толкнуло Киржибекова на предательство. В том, что напарник предал и помог советским контрразведчикам захватить его, у Басаргина не было ни тени сомнения.

Они вышли из станции. Басаргин и по обе стороны от него чекисты. Впереди с двумя мешками шел Киржибеков. Вместо недавнего холода в глазах Олджаса светилась неподдельная радость, которую он не старался скрывать.

Разливался рассвет. Бледный, неспешный.

Пока шли к ожидающему «пикапу», холодная изморозь легла на сапоги, и они заблестели, точно были чисто вычищены.

«Кажется, все, — подумал Басаргин и невесело усмехнулся: — Почему «кажется»? Именно все».

6

Фон Шедлих не находил себе места. Он нервно вышагивал по кабинету, то и дело расстегивал и вновь застегивал пуговицу мундира и посматривал на телефон, который молчал, но мог зазвонить каждую секунду. И тогда фон Шедлиха ожидал очередной (какой по счету?) строгий разнос начальника отдела управления «Абвер-заграница».

Избежать выговора помог бы дежурный по радиоузлу. Стоило тому появиться на пороге кабинета и доложить, что радиограмма от новой агентурной группы из русского тыла близ Сталинграда принята, как фон Шедлих снова обрел бы утраченное спокойствие. Но дежурный не появлялся.

Минули все обусловленные сроки, а группа Баса продолжает хранить молчание.

«Неудачное приземление? Но метеоусловия в ту ночь были отличными. Сбросили не в тот квадрат? Чушь! Капитан Шельгер опытный летчик, не раз выполнял труднейшие забросы агентов. Что же могло произойти?»

О том, что такой многоопытный разведчик, как Басаргин, просто-напросто схвачен во время приземления советской контрразведкой, фон Шедлих не желал даже думать.

Телефон зазвонил к концу этого долгого дня.

— Да! — срывающимся от волнения голосом сказал фон Шедлих и услышал в трубке знакомый хрипловатый баритон начальника отдела.

Даже не поздоровавшись, полковник Гросскурт попросил доложить о результате заброски минувшей ночью группы из двух агентов в Заволжье.

Фон Шедлих собрался было оправдаться, свалить всю вину на временную неисправность рации Басаргина, но тут в кабинете появился дежурный по радиоузлу. И фон Шедлих с замирающим сердцем увидел в руках у него листок. Это была радиограмма, спасительная радиограмма.

— Группа ответила! Все благополучно, экселенц! — закричал в трубку фон Шедлих. Нетерпеливым взглядом он подозвал к себе дежурного, забрал у него радиограмму и чеканя каждое слово прочел вслух: «Приземлились заданном районе. Приступаем работе».

— Как подписана радиограмма? — спросил полковник.

— 065! — отрапортовал фон Шедлих.

Такая подпись означала, что радиограмму передал сам Басаргин. Лично. Не по приказу советской контрразведки. При провале и требовании советской контрразведки работать под ее контролем Басаргин должен был подписаться не настоящим номером своей группы 065, а 066 и этим дать понять, что работает по принуждению. Но первая радиограмма подписана 065! И это победа, большой и заслуженный успех.

7

— Ваши документы сработаны хорошо. И с вырезкой Указа придумано хитро. Но все это рассчитано на поверхностное ознакомление. Стоило раскрыть подшивку «Правды» и отыскать настоящий Указ, как подделка тотчас обнаружилась. И с орденом вышла неувязка. На вашей Красной Звезде стоит номер времен финской войны. Сейчас, в конце сорок второго, номера уже четырехзначные.

— Позвольте закурить?

— Пожалуйста. Но угостить не могу, так как не курю.

— У меня свой табачок. Спасибо, что не отобрали при аресте…

— В соседней комнате находится парашют, и на нем сохранились отпечатки пальцев. Отпечатки обнаружены и на рации немецкого производства. И те и другие ваши. Киржибеков тоже успел кое-что рассказать, притом довольно интересное. Даже ему, простому исполнителю, известно, что вы птица крупного полета и прибыли к нам не как простой диверсант, а с более серьезной задачей. Иначе зачем было вас так тщательно готовить к засылке?

— Что еще доложил Киржибеков?

— Все, что знал, охотно и вполне откровенно, чего нельзя сказать лично о вас. Неужели не понятно, что ваша группа провалена, гражданин Басаргин (или как там вас еще?). Как провалилась и предыдущая.

— Что вас интересует?

— Вот это другой разговор. Во-первых, ваше задание.

— Вы его знаете…

— Догадываемся, гражданин Басаргин, только догадываемся.

— Мне приказано стать резидентом…

— И готовиться к приему в нашем районе других парашютистов?

— Вы проницательны. Сбор разведданных о продвижении к Сталинграду техники, боеприпасов и живой силы, в частности работа ВОСО[13]. Битва за Сталинград только началась. Приказано готовить в Заволжье площадки для самолетов с десантом. Руководство абвера интересуют также переправы через Волгу и местонахождение командного пункта вашего фронта. Но главное — железная дорога.

— С некоторых пор заволжским станциям оказывается излишнее внимание со стороны немецкого командования.

— Тут нет ничего удивительного.

— Когда ждут первой радиограммы? У вас остается единственный шанс: согласиться начать радиоигру под контролем.

— Если я приму ваше предложение, можете ли вы мне гарантировать…

— Не стоит торговаться. Ваша судьба, и если хотите жизнь, зависит от вас самих.

— Мне надо подумать.

— Этого я позволить не могу. По всей вероятности, вы уже пропустили первый радиосеанс. Не стоит пропускать и следующий. Ведь ваших сообщений в абвере ждут с нетерпением. Так надо ли понапрасну волновать недавнее начальство и мучить его неизвестностью?

8

Он сидел, положив руки на колени, глядя на носки своих сапог.

Руки перестали мелко дрожать, и Басаргин был рад, что ему не приходится бороться с предательской, выдающей его дрожью.

— Что я должен делать?

— Настроить рацию на известную вам волну и в обусловленный ранее срок выйти в эфир. А дальше передать то, чего от вас ждут. Скажем, так: «Приземлились благополучно, начинаем выполнять задание». Или: «Нахожусь пункте Н. Жду указаний к действию». Варианты — на ваше усмотрение. Вначале, понятно, зашифруйте текст. На первое время все.

— Я могу сообщить шифр и волну, и вы сами…

Майор Магура устало улыбнулся:

— Не надо, гражданин Басаргин, считать нас дилетантами. Ваш почерк хорошо знают в функабвере. Посади мы на ключ своего радиста, и радиограмма была бы загублена в зародыше.

Он встал из-за стола, поправил под ремнем гимнастерку.

— Вы готовы? Не будем засиживаться.

Стоило Басаргину покрутить ручку верньера, нащупать нужный диапазон волны и услышать в наушниках далекие, с трудом пробивающиеся сквозь радиопомехи позывные «Валли», как прошло оцепенение. Он закрыл глаза и ясно представил обер-лейтенанта, настойчиво и призывно отстукивающего позывные и прислушивающегося к эфиру в надежде принять от Баса ответ.

Позывные повторялись без интервалов. Вызывали его, Басаргина. И, тронув ключ рации, Басаргин отстучал:

— Бас, я Бас.

«Прав русский майор — заликуют сейчас в «Валли», — подумал он и чуть скривил рот. — Как же, жив-здоров и выхожу на связь. Есть чему радоваться. Пропустил один сеанс, но все же заговорил. Поинтересуются, конечно, что задержало. Придется соврать».

Косясь на листок с группой пятизначных цифр, Басаргин застучал ключом.

«Сейчас пойдет последняя группа, и нужно подписаться. Но как? 066? Тогда советская контрразведка проиграет. Но почему контрразведка? Проиграю я! Фон Шедлих, а с ним и полковник Гросскурт поймут, что передаю дезу, и прекратят со мной всякую связь. Я сразу стану никому не нужен. Ни великой третьей империи, ни НКВД…»

Рука на ключе замерла. Басаргин сделал короткую, еле уловимую паузу, словно ему необходимо было передохнуть или затекла рука, и отстучал не 066, а 065. Затем перешел на прием, принял шифровку и устало откинулся на спинку стула, позабыв снять наушники.

9

Гросскурт еще раз перечитал радиограмму.

— Связь была устойчивой?

— Слышимость удовлетворительная, — ушел от прямого ответа фон Шедлих.

— Надеюсь, не забыли поблагодарить?

— Конечно, экселенц. Попросили собрать данные о передвижении войск противника в ночное время и уточнить, когда узловая станция бывает наиболее загружена. Особое внимание — бронепоездам, оснащенным зенитными орудиями.

— Чем объясните пропущенный агентом сеанс?

— Акклиматизация, экселенц! Басу и его напарнику необходимо было подыскать удобное прикрытие, местожительство.

Полковник перестал сыпать вопросами.

Не отрывая взгляда от листка с четко отпечатанным на нем текстом радиограммы, Гросскурт что-то взвешивал, прикидывал в уме.

«Что его беспокоит? Все предельно ясно и понятно, а он изволит сомневаться!» — в раздражении подумал фон Шедлих.

— Вероятность, что 065 вышел на связь по принуждению, не снимается. Отчего из трех наших групп, засланных за Волгу в последние недели, ответила лишь одна эта, да еще с ничем не объяснимым опозданием? Вы прекрасно знаете, Шедлих, какое значение придается деятельности абвера в районе Сталинграда. Что мне доложить генералу Лахузену? Не знаю, как вы, а я не сомневаюсь, что вся наша работа в последнее время находится под контролем Главного управления имперской безопасности и лично рейхсфюрера Гиммлера! Кто-кто, а зарубежная служба СД не оставит без внимания наш успех и попробует вмешаться.

— Но есть «десять заповедей» в соглашении о разделе сфер влияния наших служб! — напомнил фен Шедлих. — Сейчас фактически в разведке главенствует абвер, а не СД. Не мы должны передавать военную информацию им, а они нам!

— На бумаге и в соглашении да, но фактически нет, — перебил Гросскурт.

Он был мрачен. Спор с Шедлихом раздражал, особенно когда пришлось вспомнить о старой вражде и обоюдных интригах двух разведывательных организаций рейха. Внутрипартийная и политическая разведка, не брезговавшая для достижения целей никакими средствами, названная мозгом партии и государства, с каждым днем протягивала свои незримые щупальца во все сферы, и к абверу тоже. Сознаваться в этом было не очень-то приятно, тем более перед подчиненным, и поэтому Гросскурт с трудом сдерживал переполнявшую его желчь и желание повысить голос, сорваться и накричать. Закусив нижнюю губу, он шагнул к фон Шедлиху:

— Отчего Бас молчал почти сутки? Почему первое донесение такое короткое? Где гарантии, что в следующий сеанс он будет более информирован о движении к Сталинграду живой силы противника? Вы скажете, что Бас не замедлит все это сообщить. Но когда? Или он боится идти на риск?

— Надо подождать, — осторожно посоветовал фон Шедлих. — Не стоит его торопить.

— Он мог работать по принуждению, и тогда весь принятый нами текст продиктован Басу советской контрразведкой. Начало функельшпиля[14] не исключается, надо быть готовыми ко всему, — упрямо стоял на своем Гросскурт. — А посему немедленно подключите к работе группу по дезинформации противника. Если русские, затеяли с нами игру — примем ее. Первый ход сделан, и не нами. Теперь очередь за абвером.

Гросскурт не спускал взгляда с радиограммы, точно просвечивал ее своими сузившимися в две щелки глазами. Он успел наизусть выучить несколько отстуканных на пишущей машинке фраз, но продолжал их читать, перечитывать и изучать, словно решал трудную, скрытую между строк загадку.

Догадываясь, что фон Шедлих не разделяет его опасений, полковник, не поднимая головы, процедил:

— Не считайте русских олухами. Еще в мае фюрер был вынужден признать, что Советы превосходят нас в разведке. И очень сожалел, что собственная разведка пока что работает менее искусно и малоуспешно.

10

Пятистенка стояла в глубине двора и была окружена ветхим, чуть покосившимся забором, возле которого из земли торчали сухие и жесткие стебли какой-то сорной, вовремя не выполотой хозяевами травы. Неподалеку от крыльца высился шест, с прикрепленным к нему старым скворечником.

— К весне хорошо бы новый дом для птиц сколотить.

— Думаете, что нам тут весну придется встречать? — спросил Басаргин.

— Нет, — ответил Магура. — К весне рассчитываю быть в других краях.

— За Уралом или дальше?

— Почему за Уралом? На Украине или в Белоруссии.

— Если пошлют с заданием?

— Вы, Басаргин, не так меня поняли. На Украине весной буду не один я, а вся наша армия.

— Не сдадите Сталинград?

— Не сдадим. И погоним ваших хозяев назад к границе.

— Чтобы попасть, как вы рассчитываете, на Украину, вначале надо разбить шестую армию Фридриха Паулюса.

— Или окружить и взять ее в кольцо. На войне бывает и такое.

— Не обольщайтесь. Для этого у вас не хватит сил. В Германии хорошо известны резервы и военно-экономический потенциал Советского Союза. У нас хорошо поставлена информация.

— Вы хотели сказать — разведка?

— Пусть разведка. Еще задолго до июня сорок первого в Германии было известно о вас многое. В случае успешной мобилизации Красная Армия может вывести на поле боя лишь три, от силы четыре миллиона бойцов.

— Германия дала миру замечательных математиков — и вдруг столько ошибок в простой арифметике! — улыбнулся Магура. — Догадки никогда не приводили к успехам, особенно когда дело касается разведки. А недооценка противника заканчивается, как правило, поражением. Известный вам бригаденфюрер ОС Вальтер Шелленберг утверждал, ссылаясь на мнение генерального штаба, что превосходство рейха над СССР в войсках, технике и военном руководстве так велико, что кампанию против нашей страны можно закончить в десять недель. Он был щедр, ваш Шелленберг: Гитлер давал на разгром России лишь четыре недели. Война же идет полтора года. Блицкриг потерпел крах.

— Но армия рейха у Волги! — заметил Басаргин.

— У Волги, — согласился Магура. — Но дальше мы не сделаем ни шагу. И вы вскоре станете свидетелем этому.

Басаргин зябко поежился.

— Идемте в тепло, — предложил он. — Погодка совсем как петроградская. Не хватает только ветра с Балтики.

Они вернулись в дом, но и там не прекратился спор, который продолжался с перерывами вот уже третий день, с того самого дня, как Магура с Басаргиным поселились на окраине Ленинска.

Задержавшись в сенях, чтобы очистить от прилипшей земли сапоги, Басаргин повозился у рукомойника и начал готовить ужин — набрал из ведра в кастрюлю воды, поставил на плиту, достал пакет концентрата. Майор тем временем вскрыл ножом банку консервов.

— Владеете немецким? — спросил Магура.

Басаргин кивнул, не желая распространяться, что немецкому языку его обучил еще отец в далеком безоблачном детстве.

— Жаль, что не могу показать последних номеров берлинских газет. Там немало любопытного. Например, Геббельс объясняет упорное сопротивление советских солдат лишь тем, что русские привыкли к более суровым условиям жизни, нежели немцы. Рейхслейтер пропаганды Германии верен своему тезису: «Чем больше ложь, тем легче ей верят». А нагрянет зима — все неудачи на фронте Геббельс и иже с ним начнут валить на русские морозы, как уже делали это после битвы под Москвой.

— Не боитесь, что я сбегу? — спросил Басаргин, глядя на огонь в печи.

— Вам некуда бежать, — ответил Магура, — фон Шедлих и руководство абвера не простят провала и передачи в эфир дезы.

— Я еще ничего существенного не успел передать.

— К вечеру услышим результаты этого «ничего существенного».

— Почему к вечеру?

— Так мне кажется.

Майор не ошибся: лишь только над Ленинском опустились синие сумерки, в поселок донесся вначале далекий, а затем приблизившийся гул. Это летело звено «юнкерсов». Резко снизившись, самолеты начали пикировать на стоящие в стороне от населенного пункта постройки. Загремели взрывы. В окнах Ленинска дрогнули и жалобно зазвенели стекла. Отбомбившись, самолеты повернули назад.

— Теперь начнут уничтожать, ложную переправу, координаты которой вы сообщили через «Валли», — объяснил Магура. — Фон Шедлих сможет записать в актив вашей группы и разбомбленный «аэродром». Надеюсь, что в штабе «Валли» сумеют достойно оценить работу группы Баса.

Басаргин молчал. Неловко пригнувшись, он стоял у низкого окна и сквозь запотевшее стекло смотрел во двор на ровный ряд молодых яблонь.

«Майор прав: мне некуда бежать. Ни раньше, ни тем более теперь, когда фон Шедлих поверил радиограмме и по его указанию разбомблены ложные аэродром и переправа… После возвращения эскадрильи и просмотра снимков аэросъемки — убедятся окончательно и станут верить всему, что буду передавать в дальнейшем…»

Он покосился на Магуру и отметил, что тот невозмутим и занят перекладыванием из банки в миску тушенки.

Басаргин украдкой стал рассматривать Магуру.

В помятом пиджаке, заправленных в голенища сапог брюках, майор госбезопасности был похож на обыкновенного сельчанина, которого одолевают домашние заботы и тяготы военного времени.

С невеселой усмешкой Басаргин подумал, что в пятистенке его поселили ненапрасно. Отсюда удобно вести радиопередачи, здесь спокойнее встречать новые группы парашютистов, которые рано или поздно будут сброшены в Заволжье для развертывания широкого фронта диверсий. И он, Басаргин, станет подсадной уткой.

В кастрюле закипела вода, настало время засыпать крупу.

— Главное, чтоб каша снова не подгорела, — сказал Басаргин и, не глядя на Магуру, попросил: — Наш дом несомненно под неусыпным наблюдением ваших сотрудников. Среди них должны быть и женщины. Прислали бы кого-нибудь в помощь по хозяйству, иначе нас с вами надолго не хватит. Лично мне, горе-кашевару, нужна консультация.

— Пришлют, — сказал Магура. — Будет вам и помощь, и консультация.

11

Она пришла на следующее утро, после очередного выхода в эфир Басаргина. В теплом платке, завязанном за спиной тугим узлом, в куцем подростковом пальтишке, девушка выглядела моложе, чем была на самом деле.

«Восемнадцать, от силы девятнадцать лет, — предположил Басаргин. — Вчерашняя школьница. Видно, совсем недавно привлекли к работе».

Но он ошибся.

— Старший сержант Мальцева прибыла в ваше распоряжение!

Девушка собралась взять под козырек, но вовремя вспомнила, что голова укутана платком.

Магура провел старшего сержанта в дом, помог ей развязать платок и снять пальто.

— Вам пакет, товарищ майор! — доложила Мальцева и отдала прошитый суровой ниткой конверт. А сама поспешила к печи, как ребенок, радуясь теплу.

— Теперь, слава богу, не будем больше есть подгоревшую кашу, — улыбка тронула губы Басаргина. — А то без вас, девушка, питаться приходилось часто всухомятку.

— Можно было начистить картошки и сварить суп, — напомнила Мальцева.

— Можно было, — согласился Басаргин. — Но боялись перевести дефицитные продукты. Так что принимайте хозяйство и нас в полное подчинение. Готов выполнить любое ваше приказание. Только увольте от стояния у печи с ложкой-поварешкой.

— Это я возьму на себя. Вам лучше заняться колкой дров и доставкой воды.

— Слушаюсь и повинуюсь! — Басаргин шутливо щелкнул каблуками сапог и галантно склонил в поклоне голову: — Всегда готов выполнять повелевания столь прелестной мадемуазель!

— Отставить! — строго перебила Мальцева. — Для вас я старший сержант, а не мадемуазель.

Басаргин сник и не заметил, как за спиной у него улыбнулся майор.

При новом радиосеансе рядом с Басаргиным теперь сидела старший сержант Мальцева. Быстро и расторопно зашифровав текст радиограммы, она надела вторую пару наушников.

После пахнущего укропом и приправленного тушенкой супа настроение у Басаргина улучшилось.

— Где вы были раньше? Еще день-другой, и мы с майором протянули бы от голода ноги или заболели дистрофией. Не было бы сил работать даже на ключе, и вся радиоигра пошла насмарку.

— Не отвлекайтесь! — приказала Мальцева, и Басаргин начал вызывать «Валли».

На этот раз радиограмма из штаба «Валли» была куда обширней, нежели день назад:

Далее шел перечень населенных пунктов, где, по мнению немецкой разведки, мог тот находиться. Требовалось проверить каждый адрес.

Рука Мальцевой бежала по листу, выстраивая группы цифр. Когда же в наушниках послышался сигнал о переходе на прием, Басаргин и старший сержант Мальцева выжидающе посмотрели на майора. И Магура начал диктовать шифровку:

Басаргин понял, что советской контрразведке мало заставлять люфтваффе бомбить несуществующие переправы и аэродромы, отвлекая этим внимание от настоящих, активно действующих. Она переходит к заманиванию в свои сети немецких диверсионных групп, которые абвер несомненно сбросит в подкрепление Басу в ближайшее время.

«Зачем русским вылавливать по одному засылаемых в Заволжье диверсантов? — размышлял Басаргин. — Легче захватить всех сразу во время приземления, пресекая этим любую возможность начать диверсии на железной дороге. Моя рация, и я в данном случае, оказывается той липкой бумагой, на которую будут слетаться мухи, то есть группы «Валли».

В тот же вечер в очередной радиосеанс «Валли» передал, что Басу посланы батареи питания.

— Будем ждать посылку. Не хотят, чтобы вы рисковали своей персоной и встречали связника на месте его приземления. Доставят прямо в руки господина Эрлиха.

Басаргин поднял голову и широко открытыми глазами уставился на майора.

— Поздравляю с наградой, — пряча усмешку, добавил Магура. — Правда, с незаслуженной. Но для вас, герр Эрлих, как я понимаю, это не имеет значения.

Басаргин продолжал не отрываясь смотреть на майора советской контрразведки.

Никто до этой минуты, казалось, не сомневался в достоверности легенды Басаргина — вполне правдоподобной, хорошо выверенной, которой Баса снабдили в «Валли» перед отправкой за линию фронта. Никто на советской территории не спрашивал и настоящей фамилии Басаргина. Для русского майора он был агентом 065 абвера да еще Басом, и только. И вдруг — Эрлих!

Словно не замечая ничем не скрытого удивления Басаргина, — на какое-то время у него сдавило дыхание и учащенно забилось сердце — Магура достал присланный ему пакет, вытянул из него небольшую фотографию, и Басаргин узнал себя на снимке. Довоенное фото из личного дела Эрлиха С. Р., хранящееся в штаб-квартире абвера и еще в «Алексе»[15] на Александерплац в Берлине.

«Это конец, — все еще не приходя в себя от изумления, подумал Басаргин-Эрлих. — Русским известно про меня все».

Он еще не задумывался, каким образом к русскому майору попала его фотография из личного дела, как советской контрразведке стали известны его настоящая фамилия, имя и отчество. Он был не в силах задавать себе какие-либо вопросы…

12

Приземление прошло мягко. Некоторое время Франц лежал, прислушиваясь к звенящей тишине. После полета и прыжка было приятно чувствовать под собой твердую землю.

Неожиданно в тишине, как выстрел, хрустнул лед и послышалось сдавленное тяжелое дыхание.

Нейдлер резко повернулся и выставил «парабеллум». Неподалеку за деревьями, возле парашюта, топтался, кляня все на свете, Шевчук.

— Где Руденко? — спросил Нейдлер.

— Тута он где-нибудь. Кликнуть треба, — ответил напарник и помял ногами парашют, не желая нагибаться и собирать его руками.

Грузный, неповоротливый, с вечно сонным, чем-то недовольным лицом, Шевчук носил кличку Поддубный, хотя ничем не был похож на прославленного русского борца. Кличкой Шевчука наградили в полтавской диверсионной школе, расположенной на территории бывшего монастыря. Член ОУН, рядовой батальона «Нахтигалль» («Соловей»), прикомандированного к учебному полку 900 (под такой невинной вывеской скрывался абверовский диверсионный полк «Бранденбург»), Шевчук чувствовал себя в незнакомых местах неспокойно и продолжал зло, бессмысленно ругаться.

Поправив лямку мешка, Франц первым двинулся к подступающему к обочине дороги лесу. Следом, косолапо переваливаясь, зашагал Шевчук.

Они прошли выкошенную поляну, миновали овраг и уже видели сквозь редкие стволы деревьев синюю полоску мелководной Ахтубы, когда услышали сдавленный стон. Он доносился со стороны покрытого ледяной коркой озерка. Стоило раздвинуть кусты ивняка и сделать несколько шагов, как Нейдлер и Шевчук увидели Руденко. Парашютист лежал, неловко подмяв под себя ногу.

— Думал, что помирать придется, — с трудом проговорил Руденко и попробовал улыбнуться, но улыбка получилась жалкой. — Лежу, а вокруг ни души…

— Что случилось?

— Да ногу, видно, подвернул. Прямо на дерево приземлился, а с него шарахнулся вниз.

Нейдлер наклонился над Руденко, попробовал разогнуть его скрюченную ногу.

— Не на-до! — сквозь стон попросил Руденко. — Сил нет…

Рядом безучастно топтался Шевчук. Его не волновала травма напарника, он лишь злился на него за вынужденную остановку.

— С вами останется Поддубный, — решил Франц. — Днем тащить вас в поселок нельзя: привлечем к себе внимание. Переждете день здесь.

Нейдлер отряхнул галифе и отошел к озерку. Взглядом подозвал к себе Шевчука:

— Перелом обеих ног. О транспортировке не может быть и речи. Он свяжет нас по рукам и ногам. Придется избавиться. Только постарайся сделать это без шума.

— И то верно, — кивнул Шевчук.

— До встречи! — попрощался с раненым Франц и быстро скрылся за опустившей к озеру ветви ивой.

Когда Франц обогнул озеро и вышел к реке, его догнал напарник. Шевчук был, как всегда, невозмутим. И Нейдлер, увидев за голенищем его сапога рукоятку финки, понял, отчего не было слышно выстрела.

13

На грубо сколоченном прилавке лежали небольшие горки картофеля, лука, фунтики с мелко нарезанным табаком-самосадом. Рядом сиротливо дожидались покупателя не раз чиненные ботинки, стираная женская кофта.

Продавцов на рынке было куда больше, чем покупателей, и поэтому торговля шла вяло и скучно.

Эрлих приценился к табаку, взял осьмушку, понюхал и лишь затем начал неспешно торговаться. Рядом дотошно выбирала картофель старший сержант Мальцева, и торговка сердилась, требовала брать то, что лежит на прилавке.

Эрлих чувствовал за спиной внимательный, сверлящий его взгляд.

«Контролируют? Но зачем? Ведь ясно и так, что не сбегу. Да и куда бежать, если рядом эта девушка и где-то поблизости гражданин майор», — размышлял Эрлих и зябко ежился, так как чувствовать за собой постоянную слежку было не очень-то приятно.

— Пробовали когда-нибудь луковый суп? — спросила Мальцева. — Вычитала в одной книжке, что луковый суп, оказывается, обожают во Франции.

— Во Франции еще любят рябчиков в вине, — с усмешкой заметил Эрлих. — И шампиньоны в сметане. Может, поищем рябчиков?

Они вышли с рыночной площади и лицом к лицу столкнулись с патрулем.

Двое в шинелях и с повязками на руках встали на пути Эрлиха и Мальцевой. Один — лейтенант, второй — грузный, с мясистым лицом, с винтовкой на ремне — был рядовым.

— Документы! — потребовал лейтенант. Правая рука его лежала на кобуре и была готова при необходимости выхватить оружие.

— Пожалуйста, — сказала Мальцева и первой протянула паспорт.

— А ваши? — даже не взглянув на паспорт, спросил лейтенант Эрлиха.

Сигизмунд Ростиславович передал кошелку Мальцевой, взял палку под мышку и полез в карман.

— Т-аа-к, — протянул лейтенант, бегло просмотрев справку из госпиталя и военный билет. — А где отметка о праве пребывания в прифронтовой зоне? Не имеется? Впрочем, разговор не для улицы: в другом месте поговорим. Следуйте!

— Куда?

— Прямо!

Эрлих взглянул на Мальцеву, надеясь, что старший сержант объяснит задержавшему его патрулю, отчего при нем нет других документов, приведет майора Магуру (тот был где-то неподалеку), в крайнем случае предложит вызвать кого-либо из райотдела НКВД. Но девушка хранила молчание. Лишь за углом школы, где ныне размещался госпиталь, Мальцева собралась что-то сказать или спросить, но лейтенант не дал ей произнести и слова:

— Обождите здесь! — приказал он девушке и подтолкнул Эрлиха: — А вас попрошу пройти. Сейчас разберемся, где и зачем вы разжились «липой». Следуйте!

Оставив Мальцеву и солдата у забора школы, лейтенант и Эрлих вошли в какой-то проходной двор и, минуя его, вышли на пустырь.

«Документы сработаны на совесть, хоть просвечивай их, — с сомнением думал Эрлих. — А этот из патруля лишь мельком взглянул в мой военный билет и сразу обнаружил подделку. Не чисто все, и пахнет провокацией».

— Извините, что задержал вас, — уже спокойно сказал лейтенант, остановившись возле старой липы. — Не было другой возможности поговорить с вами без свидетелей. Острая необходимость и строгие законы конспирации заставили пойти на этот спектакль. И к вам домой не могли зайти: незачем привлекать излишнее внимание к раненому полковому комиссару. Ночью, если не ошибаюсь, у вас очередной сеанс радиосвязи. Командование просило передать вам это.

Лейтенант достал сложенный в несколько раз листок и протянул его Эрлиху.

— Группа 6-й немецкой армии прорвалась в районе поселка Латошинка. Под угрозой оказалась наша главная переправа. Необходимо отвлечь от нее внимание. Поэтому передадите сегодня координаты ложной переправы: пусть бомбят на здоровье.

И еще сообщите в радиограмме своим недавним хозяевам, что наиболее оголенный у русских участок фронта в районе мельницы и пивоваренного завода. Пусть гитлеровцы бросят туда свои основные силы, а уж мы встретим во всеоружии.

Эрлих с любопытством смотрел на лейтенанта. От желания немедленно потребовать вызова майора контрразведки не осталось и следа.

«Мели дальше, — мысленно приказал он лейтенанту. — А мы помолчим, послушаем и посмотрим, как ты дальше себя поведешь».

— О следующей встрече договариваться не будем, чтобы ничем не связывать вас.

«Ну, хватит. Насмотрелся я спектакля вволю», — решил Сигизмунд Ростиславович, сделал резкий выпад и ребром ладони ударил начальника патруля по шее, чуть пониже кадыка.

Без звука, даже не охнув, лейтенант обмяк и свалился на землю под ноги Эрлиха.

14

— Когда поняли, что втянуты в провокацию?

— Признаюсь, не сразу. Лишь когда этот лейтенантик, собираясь всучить мне дезу, стал объяснять важность передачи фиктивных разведданных, стало ясно, что я задержан не случайно.

— А что на это скажет товарищ старший сержант?

— С первого взгляда стало ясно: эти двое не из патруля…

— Почему так решили?

— Странным показалось, что увели только гражданина Басаргина, хотя задержаны были мы оба. Значит, их интересовал лишь он. Да и одеты они были не по сезону — в фуражках да шинелишках.

— К слову сказать, к моим документам не смог бы придраться даже опытный криминалист. А этот лейтенант заранее знал, что я хожу с поддельными, сфабрикованными в абвере.

— Что документы у вас «липовые», знают и в комитете безопасности. Так что лейтенант мог оказаться сотрудником нашего наркомата.

— Нет, не мог. Он отдал текст радиограммы, минуя вас. И начал его расшифровывать, объяснять важность передачи ложных сведений штабу «Валли». Все было шито белыми нитками. К нам в дом не пожелали прийти, так как боялись попасть в засаду. Поэтому решили перехватить меня на улице и от имени НКВД всучить дезу. Если бы я принял ее, лжелейтенант, а следом господа Гросскурт и фон Шедлих поняли бы, что советская разведка затеяла радиоигру с абвером.

— Отчего действовали так агрессивно?

— Нервы, признаюсь, сдали. Они у меня, между прочим, не железные. Взять радиограмму я не мог, поэтому ничего не оставалось, как уйти, а лейтенанту предоставить возможность самому выпутываться из созданного им инцидента. Кстати, вы подошли вовремя. Еще бы немножко, и я постарался бы избавиться и от «солдата», который был с этим «лейтенантом».

— Солдат успел скрыться. Не стал дожидаться, когда вы вернетесь. Оставил Мальцеву и ушел. Но меня интересовал не он, а вы.

— Спасибо за заботу о моей скромной персоне!

— Не иронизируйте. Вы включились в радиоигру, и я обязан заботиться о вашей безопасности. Это делается для пользы дела.

— Придут эти двое или же я их спугнул?

— Должны, не могут не прийти. Особенно сейчас, когда Бас выдержал проверку… Сознаюсь, что прежде лучше думал об абвере. Возглавляемая таким опытным разведчиком, как Канарис, военная разведка и контрразведка Германии могла бы на этот раз действовать умнее. Я ни в чем не хочу унизить ваших недавних хозяев, но согласитесь, Эрлих, проверка Баса проведена топорно. Итак, остается ждать. Вряд ли «лейтенант» со своим напарником явится после комендантского часа.

15

Окна заволокло синевой подступающего вечера, когда в дверь пятистенки постучали.

Магура дал знак Эрлиху и исчез за ситцевой занавеской, которая скрывала кровать, а Сигизмунд Ростиславович, не обуваясь, в одних носках, прошел по скрипучим половицам в сени и приник ухом к двери.

— Кто?

— Огоньком бы разжиться! Курить охота, а спички все вышли! — ответили с крыльца. — Откройте, сил нет на ветру зябнуть.

Эрлих повозился с засовом и отпер дверь. Вместе с клубами морозного воздуха в сени вошли двое. Полумрак скрывал их лица. Эрлих отступил, и поздние гости — лейтенант и грузный красноармеец — шагнули, следом, попав под свет.

— Вам привет из полевого госпиталя, где начальником Прохоров.

— Он прислал письмо? — спросил Эрлих.

— Нет, все просил передать на словах.

Это был пароль.

— Проходите, — сухо предложил Эрлих и кивнул на Мальцеву: — Знакомьтесь — племянница, зовут Ольгой.

— Лейтенант Козловский, — представился Франц Нейдлер и расстегнул шинель. Понимая, что присутствие девушки смущает гостей и не позволяет им начать разговор, Эрлих отослал Мальцеву к соседям за солью.

— Я мигом, — согласилась Мальцева и схватила с вешалки пальто.

Дождавшись, когда шаги девушки простучат по ступенькам крыльца, Франц сказал:

— Не обижайтесь за первую встречу. Я выполнял приказ.

— Чей? — спросил Эрлих.

— Начальства.

— В «Валли» сомневаются в правдивости моих радиограмм?

— Нет, боже упаси! Вам верят.

— Но не до конца, — покачал головой Эрлих. — Именно поэтому и устроили проверку.

— Не обижайтесь, — вновь попросил Нейдлер. — Если уж обижаться — так это мне, — он потер шею и болезненно улыбнулся. — Признаюсь, не ожидал от вас такой агрессивной выходки.

— За провокацию еще мало заработали.

— Не будем ссориться и вспоминать старое. Вы разведчик, притом куда опытнее меня, поймете, что лишняя проверка еще никогда не вредила делу.

Все это время Шевчук топтался у порога. Когда же разговор Франца и Эрлиха принял мирный оборот, он поставил карабин у стены и начал снимать шинель.

— Чья крыша? Можно ли чувствовать себя здесь в безопасности?

— Лучше прикрытия не сыскать.

— Девушка действительно ваша племянница?

— Вроде. Дочь хозяина дома. А у меня с ним давняя дружба: некогда служили в одном полку. Он бывший штабс-капитан царской армии.

— Можно полностью доверять?

— Вы как хотите, а я доверяю.

— Примет нас под свой кров?

— Спросите утром сами.

Эрлих начал сворачивать самокрутку и уже поднес ее к губам, как Франц остановил:

— У меня сигареты «Равенклау». Угощайтесь.

— Не боитесь держать при себе такую улику?

— Сейчас многие курят трофейные.

Нейдлер щелкнул зажигалкой, поднес Эрлиху и следом закурил сам.

Несколько минут они молчали. Первым нарушил молчание Эрлих:

— Как сообщить о вашем прибытии?

— Включите в ближайшую радиограмму три слова. «Доктор лечит простуду», и в «Валли» поймут, что я благополучно добрался до места.

— И что Бас прошел проверку и не перевербован русскими, так?

— Так, — кивнул Нейдлер.

Эрлих докурил сигарету, притушил ее в тарелке и встал:

— Спать будете в соседней комнате.

— А племянница как же? — впервые подал голос Шевчук. — Дождаться треба. Среди одних мужиков спирт глушить — скоро сопьешься.

— Что касается возлияний, то, как старший в группе, буду пресекать каждую пьянку, — сказал Эрлих. — Мы присланы сюда не для того, чтобы пить и отсиживаться в четырех стенах. Особенно вы двое. Ясно?

— Так точно, ваше благо… — рявкнул и осекся Шевчук.

16

Магура лежал за ситцевой занавеской и восстанавливал в памяти события минувшего дня.

Действия и поведение Эрлиха верны.

Был немногословен. В двух словах охарактеризовал «хозяина» дома, правильно поступил, отослав Мальцеву.

Бывший офицер Кавказской армии генерала Врангеля, сотрудник белогвардейской контрразведки в захваченном врангелевцами в 1919 году Царицыне, а позже и немецкой армейской разведки, по всему видать, смирился с новой ролью. Но честно ли ведет себя, не замышляет ли шага, который оправдал бы его перед абвером и раскрыл радиоигру советской контрразведки?

Магура вновь сопоставил все факты, остановившись на, казалось бы на первый взгляд, незначительных деталях, и пришел к твердому выводу: радист и руководитель разведывательно-диверсионной группы ведет себя так, как подсказывает ему неумолимая логика. Не оказав никакого сопротивления при аресте, согласился (пусть не сразу, а после колебаний) передать первую дезинформацию, а следом и другие, в результате чего германская авиация наведена на ложные объекты, а второе подразделение абвера, занимающееся подготовкой агентуры и заброской ее в тыл противника, при первом же требовании выслало подкрепление. После передачи в эфир обусловленной фразы: «Доктор лечит простуду» — в абвере перестанут в чем-либо подозревать Баса, попытаются активизировать работу в тылу Сталинградского фронта. Таким образом, путь назад для Эрлиха отрезан. Далеко зашедшую игру абвер ему не простит. Басу остается лишь продолжать работать под контролем и стараться, чтобы недавние его хозяева не сомневались в верности полученных радиодонесений.

Теперь вопрос о сброшенной в пойму новой группе. Довольно смело и рискованно, веря в свою непогрешимость, выследили Эрлиха, провели до рынка, задержали и, устроив проверку, сейчас спокойны. Но только ли для проверки и в помощь Басу прислана группа? Или у «лейтенанта» с напарником имеется специальное задание? Это нужно узнать. Поэтому не стоит торопиться с арестом…

Не спалось и Эрлиху. Магура слышал, как тот ворочается с боку на бок, сворачивает самокрутки и прикуривает, чиркая по коробку спичками.

Эрлих не мог даже подозревать, что советские органы государственной безопасности имеют в своей картотеке копии документов, полностью изобличающие его и исключающие какую бы то ни было возможность выдать себя за рядового агента абвера. Увидев копию своего снимка из личного дела, доступ к которому строго ограничен, Эрлих на какое-то время оглох и ослеп. Все вокруг стало серым, нерезким, в ушах возник тягучий звон, и Сигизмунд Ростиславович не сразу пришел в себя. А когда мир для него вновь обрел очертания и цвет, когда вновь возникли звуки, он надолго ушел в себя, не в силах даже на время сомкнуть глаза…

Эрлих на ощупь отыскал на стуле возле кровати пачку папирос и спички. Огонек на миг выхватил из темноты ситцевую занавеску, за которой спал Магура, и Сигизмунд Ростиславович подумал:

«В ведомстве адмирала все считают меня хорошим физиономистом. Не могу пожаловаться и на плохую зрительную память. Отчего же кажется, что я где-то встречал этого русского майора? А ведь могу поклясться, что никогда — ни разу! — судьба нас раньше не сводила».

Эрлих прикусил нижнюю губу. Прикусывал губу Сигизмунд Ростиславович редко. Это случалось лишь в самые напряженные моменты жизни, когда он оказывался в тупике и не мог найти выхода. И еще когда начинал сомневаться в себе.

Когда кровь во рту заглушила вкус табака, Эрлих отбросил все сомнения, перестал бессмысленно копаться в памяти, затушил папиросу и натянул на голову одеяло.

17

Познакомились они утром. Магура умывался у рукомойника, когда в сени вышел Нейдлер.

— Извините, что вчера ввалились без разрешения, — сказал он, ежась под накинутым на плечи кителем. — Квартирант не захотел вас будить, так как было довольно поздно.

— И то верно, — буркнул Магура.

— Примете на время под свой кров? Очень уж казарма опостылела.

Николай Степанович не ответил и кинул в лицо горсть колодезной воды.

— Вас, если не ошибаюсь, кличут Николаем, а по батюшке Степановичем. А меня можно звать просто Феликсом.

Магура вытер полотенцем глаза и, глядя мимо Нейдлера куда-то в угол, хмуро спросил:

— Скоро от нас фронт отступит? А то живем, как на углях. И бомбят что ни день, и со светомаскировкой вконец замучили, и с едой худо. Будет конец-то?

Нейдлер замялся. А Магура не стал дожидаться ответа и ушел разжигать печь.

— Вы объяснили ему, кто мы и откуда? — спросил Эрлиха Франц. — Довольно, скажу вам, угрюмый субъект.

— Тяжелая жизнь наложила свой отпечаток. В гражданскую служил в контрразведке генерала Врангеля. Когда же Кавказскую армию барона разбили, не смог вовремя бежать и был схвачен красными. Ряд лет пробыл в заключении и ссылке.

— Он интересовался, когда от поселка отодвинется фронт. Только выразился не совсем ясно: то ли ждет вступления в Заволжье армии рейха, то ли волнуется за Красную Армию.

— Он ждет армию Паулюса. В этом можете не сомневаться. И, чтоб впредь между вами не было никаких недомолвок, считайте его членом нашей группы, хорошо знающим здешнюю обстановку.

— Где он служит?

— На железной дороге.

Нейдлер поднял на лоб брови:

— Такая удача! Об этом не приходилось даже мечтать! Именно дорога интересует нас в первую очередь. На месте приземления остался груз, надо немедленно доставить его в поселок.

— Что за груз?

— Сюрпризы для Красной Армии. Например, куски «антрацита» или обыкновенная с виду банка консервов. Банка оставляется среди солдат или меняется, скажем, на табак. Когда новый хозяин решит вскрыть ее — взрывается. Своеобразная мина с большим радиусом действия. Что касается «антрацита», то его приказано пустить в работу в первую очередь. Отдадим Николаю Степановичу: работнику железной дороги будет несложно подбрасывать «антрацит» в тендеры паровозов. Когда тот попадает в топку, паровоз разносит на куски.

— И много с вами таких сюрпризов?

— На первое время хватит. Потом пришлют еще. Но для этого надо не мешкая отыскать площадку для приземления самолетов.

— Это уже ваша забота.

— Моя, — согласился Нейдлер. — «Консервы» — забота Шевчука, «антрацит» — нашего хозяина, а поиск места посадки транспортных самолетов с десантниками — моя.

Он не договорил: в дом вернулась Мальцева.

— Ой! — всплеснула она руками и, забыв снять платок и сбросить пальто, оттащила Магуру от печи. — Чего меня не дождался? Опять хочешь дыму напустить, чтоб дышать было нечем? Держи заварку. Не чай, правда, а липовый цвет. Очень, говорят, здоровью помогает.

Заставив Эрлиха чистить картошку, а Шевчука, к его большому неудовольствию, скрести сковородку, она послала Нейдлера за водой, а сама стала растапливать печь. Вскоре над камфоркой запел чайник, а в сковородке зашипела картошка.

— Вот, — сказал Шевчук и водрузил на стол банку с пестрой этикеткой. — Принимай свинину. Вали ее в картошку.

— Трофей? — спросила Мальцева.

— Точно, фрицевская консерва, — хмыкнул Шевчук.

Эрлих покрутил в руках банку и вопросительно посмотрел на Нейдлера. Тот улыбнулся:

— Не беспокойтесь, без «сюрприза». Для личного, так сказать, употребления.

Завтракали молча, лишь Шевчук нарушал тишину громким чавканьем.

— Отдай хозяйке карточки, — приказал Франц напарнику, и Шевчук послушно достал несколько карточек на хлеб, жиры и сахар. — Не хотим вас объедать.

— Да на это я столько продуктов получу! — обрадовалась Мальцева. Она пересчитала карточки, собралась поинтересоваться, откуда их столько у гостей, но Шевчук опередил с вопросом:

— Работаешь где?

— На эвакопункте.

— А что это такое? — не понял Шевчук.

— Пункт по приему эвакуированных из города. С детишками вожусь. Кто сиротами остался или родителей потерял.

— А-а, — протянул Шевчук и хмыкнул: — Выходит, ты им вроде приемной мамаши?

— Тебе, Поддубный, нужно идти, — напомнил Франц.

— Лучше в ночь, — заметил Шевчук.

— Груз нужен сейчас. К уходу хозяина в депо «сюрпризы» должны быть здесь.

— Ладно уж, — недовольно протянул Шевчук.

Он был взят в лесу, не успев даже потянуться за «вальтером», который постоянно носил за поясом. Руки Шевчука были заняты тюком с «консервами» и «антрацитом», изготовленными в специальных лабораториях абвера и впервые применяемыми зимой сорок второго года в битве на Волге.

— Так и стоять! — приказал вышедший из оврага лейтенант госбезопасности.

Шевчук резко обернулся, увидел, что со всех сторон окружен бойцами, и сразу сник, словно став ниже ростом. Ссутулясь и по-бычьи опустив голову, он молча и как-то отрешенно дал себя обезоружить и обыскать, но вдруг, по-звериному оскалившись, бросился на лейтенанта.

Лейтенант отпрянул в сторону, Шевчук пролетел мимо, оступился и грохнулся на землю, утопив лицо в грязный, истоптанный сапогами снег.

18

Пурга мела весь день. К вечеру у стен домов и заборов выросли сугробы. Ветер бросал горсти снега в окна, двери, словно просил пустить погреться, гудел в печных трубах.

Нейдлер всматривался сквозь оконное стекло в снежную круговерть, надеясь первым увидеть возвращающегося Шевчука, и заметно нервничал.

— Непогоду где-нибудь пережидает, — успокоил Магура.

— Хорошо, если так, — сказал Нейдлер. — Но он прекрасно знает, что ему необходимо вернуться до вашего ухода в депо. Нужно торопиться. Налеты авиации на идущие к Сталинграду составы дают, к сожалению, мало эффекта. Мешает заградительный обстрел зенитных орудий и вся служба ПВО. Так что каждый день и час нашего промедления могут стоить жизни тысячам солдат шестой армии. Вчера я несколько часов провел на станции: эшелоны с подкреплением спешат к фронту без остановок. Откуда только русские черпают силы? Со Сталинградом должно было быть покончено еще в августе, после нашего массированного налета на город. Такого удара с воздуха еще не знала история. Мы оставили от города одни развалины, но тем не менее встретили упорное сопротивление! Армия, которая не знала поражений на Балканах, топчется на месте! А взятия Сталинграда ждем не мы одни. Стоит отбросить Красную Армию за Волгу, и в войну на стороне рейха вступят Япония с Турцией. Даже Черчилль считает, и не без основания, что русская армия накануне разгрома, и поэтому задерживает открытие второго фронта.

Эрлих и Магура слушали Нейдлера не перебивая. И обрадованный вниманием к своей персоне, Франц заговорил с жаром и апломбом, словно находился перед большой аудиторией:

— Мы можем помочь армии Паулюса перестать бесцельно топтаться на месте. Русские не ждут удара в спину, и сотня-другая солдат дивизии «Бранденбург» сделают в Заволжье больше, нежели вся шестая армия в открытом бою! К нам присоединятся представители национальных меньшинств России, порабощенные большевиками и комиссарами. Мы сформируем специальные воинские подразделения, которые помогут захватить стратегически важные пункты противника! Саботаж, пораженческие настроения деморализуют русский тыл и подорвут боеспособность Красной Армии!

— Простите, — не выдержал и перебил Магура. — Не проходили ли вы случайно подготовку в министерстве имперской пропаганды?

— Нет, — удивленный вопросом, ответил Нейдлер.

— Грешным делом, я подумал, что вы прибыли сюда от доктора Геббельса.

— Просто я хорошо знаю условия жизни в России, так как прожил здесь всю жизнь, — похвастался Нейдлер.

— Я тоже прожил в России всю жизнь. Но, признаюсь, не верю в вашу затею с повстанческими выступлениями. Германия захватила пол-России, оккупировала Украину, Прибалтику, Белоруссию, Крым. Но о восстаниях в национальных республиках что-то не слышно. Наоборот, в республиках формируются отряды добровольцев, в идущих к Сталинграду составах рядом с сибиряками — узбеки и казахи, якуты и армяне, удмурты и грузины. Война стала делом всех наций страны и еще больше сплотила их.

Магура говорил не спеша, без той напыщенности, какую только что демонстрировал Нейдлер.

— Вы сказали, что выросли не в Германии, а в России. Неужели же не смогли уяснить самому себе, что надежды рейхстага и всей нацистской партии на восстания в республиках Советского Союза и слабость русского тыла обречены на провал?

Нейдлер молчал. И лишь услышав стук в дверь, приободрился:

— Поддубный вернулся! Где его так долго носило?

— Я открою, — опередил его Эрлих и первым вышел в сени, где пропадал считанные секунды. А когда вновь вернулся, Нейдлер отскочил к стене: за спиной Эрлиха стояли лейтенант госбезопасности и два красноармейца.

— Не дурите и отдайте оружие, — посоветовал Магура.

Нейдлер не шелохнулся, по его лицу заходили желваки, нос заострился, губы плотно сжались. Не мигая он смотрел на Магуру, затем перевел взгляд на Эрлиха, который пропустил вперед лейтенанта с красноармейцами.

— Надеюсь, вам теперь ясно, к какому результату приводит недооценка противника? — спросил Николай Степанович и шагнул к Францу.

— Я проиграл, вы правы. Но проиграл только я один! — еле слышно проговорил Нейдлер. — Мое поражение — это еще не поражение великого рейха! Вы… вы…

Он не договорил — горло, видимо, сжали спазмы; и дернув головой, вцепился зубами в петлицу на гимнастерке.

— Ампула! — крикнул Магура и ударил Нейдлера в подбородок.

Голова Франца дернулась, и, стукнувшись затылком о стену, Нейдлер начал оседать на пол, продолжая крепко сжимать посиневшие от цианистого калия и сведенные судорогой губы…

19

— Как считаете, отчего Ревал с опозданием ответил на последнюю вашу радиограмму?

— Видимо, товарищ генерал, известие о гибели Доктора на некоторое время выбило руководство абвера из привычной колеи. Ведь, судя по радиограмме, под удар попали Бас с Капитаном. А терять таких «ценных» агентов абверу не хочется. Поэтому и задержали ответ.

— Куда решено приглашать самолет с десантом?

— Место приземления выбирают в наркомате. Но, быть может, лучше сбить самолет при перелете им линии фронта?

— Не стоит, Николай Степанович. Лучше взять десант на месте. И «юнкерс» тоже.

— Встречать буду я с Эрлихом?.

— У вас другое задание. Серьезней и важней. С биографией бывшего сотрудника врангелевской контрразведки вы, должно быть, сжились. Уточните с товарищами детали вашей легенды: они могут быть чрезвычайно полезны и необходимы в самом недалеком будущем. Пора воспользоваться разрешением абвера Басу и завербованному им Капитану перейти линию фронта. Когда начнется контрнаступление войск нашего Юго-Западного фронта и правого крыла Донского, когда замкнется кольцо окружения вражеской группировки, сделать это будет уже сложно.

Магура вышел из кабинета в приемную, где у полевых телефонов сидел адъютант генерала, и остановился у черного диска радиорепродуктора. Вслед за позывными радиостанции имени Коминтерна зазвучал такой знакомый голос Левитана. Диктор зачитывал вечернюю сводку Совинформбюро.

О бомбежке вражеской авиацией ложных переправ на Волге и ложных аэродромов в Ахтубинской пойме, о ликвидации в том же районе советской контрразведкой диверсионной группы абвера в сводке, по понятным соображениям, не упоминалось ни словом.

20

Их очень хотела проводить старший сержант Мальцева, но Николай Степанович не позволил:

— Не стоит, Ольга. Морозы, словно по заказу, злые.

Рацию оставляли дома. Она еще должна была послужить дальнейшей дезинформации противника. По разработанной в Центре легенде, Басаргин обучил работе на ключе дочь штабс-капитана, и теперь Мальцева заменяла Баса на связи с Ревалом.

Когда в вещевые мешки были уложены продукты, а по карманам шинелей рассованы-запасные обоймы и несколько гранат, Магура предложил:

— Присядем перед дорогой.

Эрлих и Мальцева присели и помолчали.

— Пора, — сказал Николай Степанович и первым поднял с пола вещевой мешок.

— Сколько времени придется добираться? — спросил Эрлих.

— К утру будем на месте.

С улицы доносилось размеренное тарахтение: водитель машины не глушил мотор, дожидаясь пассажиров.

— Все шифрованные радиограммы идут от имени Шевчука и Киржибекова, — напомнил Магура старшему сержанту. — Чтобы ваши сообщения не вызвали сомнения, на запасных путях подорвут несколько платформ. Пусть слухи об этих «диверсиях» просочатся в абвер, и там укрепится вера в боеспособность Поддубного и Киржибекова.

Мальцевой было жаль прощаться с майором. Кто знает, придется ли им еще встретиться? Догадываясь, что ожидает Магуру утром, какие проверки, начало какой работы, она смотрела на Николая Степановича по-детски жалобно.

Трое вышли из пятистенки, ступили на протоптанную среди снега тропинку и, минуя ряд укутанных сугробами яблонь, подошли к ожидающей их черной «эмке». Магура сел рядом с водителем, Эрлих забрался на заднее сиденье.

— Все будет хорошо, — успокоил девушку майор, крепко пожал ей на прощание руку, и машина покатила по тихой улице, быстро пропав в нескончаемом снегопаде.

Ехали с выключенными фарами. Лишь когда окончательно стемнело, водитель надел на фары щитки, и на дорогу упали две узкие синие полоски света.

Миновали Среднюю Ахтубу — затемненный прифронтовой поселок с ветряной мельницей.

Все слышней была канонада. Бои в городе не прекращались ни на минуту.

Наконец машина стала. Из снежной пелены к «эмке» вышли разведчики. В белых маскировочных халатах поверх тулупов, с запушенными снегом автоматами они выглядели призраками.

Переправа прошла благополучно. Несколько раз Волгу освещали ракеты, САБы[16], поэтому приходилось ложиться на лед и пережидать, пока в небе не погаснет предательски яркая вспышка. Невдалеке с сухим шелестом пролетали мины.

У крутого откоса правого берега, где не умолкая бил пулемет, разведчики простились, пожелали счастливого пути и исчезли среди снегопада.

— Не попасть бы под перестрелку, — подумал вслух Эрлих. Он шел пригнувшись, словно лишь так мог спастись от шальных пуль и осколков мин, шел, переступая развороченные взрывами бетонные плиты и обходя воронки.

— Закурить бы, — помечтал он.

— Пройдем «зеленую тропу»[17] — накуритесь вволю, — пообещал майор.

— Сегодня или по крайней мере завтра представлю вас полковнику.

— Это будет весьма любезно с вашей стороны.

— Гросскурт — личность недоверчивая, имейте это в виду.

— Надеюсь, что ваша рекомендация исключит какие бы то ни было подозрения в мой адрес.

— После бессонной ночи не грех хорошенько отоспаться в тепле. Но, видно, об отдыхе надо забыть. Придется давать отчет о проделанной работе. И письменно и устно, притом не единожды и разным лицам.

Последние метры до немецкой передовой они проползли среди развалин. Лишь упершись в бруствер окопа, успокоенно вздохнули и скатились прямо на головы солдатам.

В тоненьких шинелишках, с тряпками на ногах, немецкие солдаты отшатнулись от двух незваных пришельцев и тут же защелкали затворами.

— Срочно вызовите офицера! Лучше из абвера! — потребовал Эрлих, дыша на закоченевшие пальцы. — Передайте, что Бас прибыл к Ревалу.

— Слушаюсь! — ответил один из солдат.

Эрлих взглянул на майора советской контрразведки, надеясь увидеть, какое впечатление произвела на Магуру их встреча с солдатами передовой линии. Но Магура безучастно отогревал замерзшие руки, растирал лицо…

Впереди Николая Степановича ожидали нелегкие дни и годы работы в тылу врага, где каждый неверный шаг мог оказаться последним.

Волгоград — Москва, 1974—1975 гг.