Схватка в западне

14

Основная масса тулагинского отряда во главе с Софроном Субботовым уже длительное время двигалась без отдыха по неуютной, голой приононской долине. После трудного ночного перехода Субботов сделал привал: людям отдохнуть, подкрепиться надо.

Место попалось подходящее, затишное, у крутого речного берега. Неподалеку, на обширной площадке, поросшей чахлым кустарником, стоял заброшенный навес в виде повети. Под ним — прелое сено, куча сухих дров. Видать, здесь было чье-то пристанище. Кондрат Проскурин, неплохо знавший здешнюю округу, прикинул: до Махтолы отсюда осталось топать не так уж и много. Если с оглядкой, не спеша идти по-над речкой, к вечеру наверняка в село прибудешь. Ежели напрямую, через перевал, то вполне и к полудню можно поспеть.

После скудного завтрака и короткого отдыха Субботов, Проскурин и Хмарин держали совет и решили: всей колонной и дальше идти вдоль берега Онона. Путь тут надежней — и для людей легче, меньше подъемов, спусков, и от глаз недобрых сохраннее за высоким берегом и среди зарослей кустарников. А шестерых наиболее крепких бойцов вместе со Степаном Хмариным в качестве передовой команды направить через перевал. Загодя прибыв на место, они должны хорошо изучить, осмотреть все вокруг Махтолы, найти обход ургуйской дороги, встретить группу Тулагина и обеспечить благополучное соединение отряда.

Длинный зарод ячменной соломы, сметанный кем-то из махтолинцев у самой кромки леса и по-хозяйски обнесенный городьбой, Степану Хмарину приглянулся с первого взгляда.

— Скирду видишь? — спросил он своего помощника бойца Семена Акимова. — Лучшего места для наблюдения не придумаешь.

— Не придумаешь. Это точно, — согласно закивал Акимов.

— Значит, на том и остановимся, — заключил Степан. Помолчал, обвел еще раз глазами зарод, потер лоб, снова заговорил: — Значит, давай так: мы с Петром Завялиным на маковку скирды полезем, а ты и остальные понизу расположитесь.

— Давай так, — опять согласно закивал Семен Акимов.

С макушки зарода Степан Хмарин и Петр Завялин просматривали не только восточную и южную окраины села, но и излучину Онона с крутым яром, подковой огибавшим огороды Махтолы, и бегущую рядом с яром дорогу на Ургуй. Невидимыми были западная и северная части села, их закрывал небольшой отрог, уходящий на Старый Чулум.

Наблюдательный пункт был действительно выбран удачно.

— Эй, Петро, што там видишь на мосту? — спросил Хмарин Завялина, расположившегося на противоположной стороне зарода.

— Как будто ничего подозрительного, — отозвался Завялин.

— У меня вон, гляди, двое… — Хмарин указал на бегущие из села две человеческие фигурки. — Навроде как по направлению к нам.

— Вижу.

— Воровато бегут. Напрямки, по бездорожью.

— Может, спасаются от кого?

— Похоже.

— Взгляни-ка туда, Степан. Взгляни! — Теперь Петр Завялин указывал на ургуйскую дорогу. — Тройка санная. Видишь?

— Вижу. Ходко катит.

…На приближающуюся к Махтоле санную тройку обратили внимание не только партизаны. Трое семеновцев охранного поста, дежурившие при въезде в село, засуетились, привели себя в подобающий вид, выстроились у дороги.

Один из постовых, видимо старший охраны, еще шагов за пятьдесят до саней предупреждающе крикнул:

— Тише ход! Охранный пост!

— Поштовые, — откликнулся меднобородый ямщик, сбавляя бег лошадей.

— Стой! Проверка документов.

Старший постовой снял с плеча винтовку, направил на тройку. Двое других последовали его примеру.

Сани притормозили. Сидевший в кошеве офицер строго взглянул на белогвардейцев.

— Приказ — проверять всех, — выдержал суровый взгляд его старший поста.

— Мы с мандатом его превосходительства, атамана Забайкальского казачьего войска Семенова, — потряс перед ним свернутой в трубку бумагой офицер. — Вам зачитать его?

Постовые подтянулись, приставили винтовки к ноге. Старший не оробел:

— Мы — как приказ велит, господин…

— Штабс-капитан мое звание. Даже знаков офицерского различия не знаешь.

— Виноват, господин штабс-капитан.

Настороженно кося глазом, на установленный в заду кошевы пулемет и безучастно сидевшего около него гражданского, старший постовой повторил:

— Как приказ велит, господин штабс-капитан… — Он глотнул воздух и, набравшись храбрости, бухнул: — Дозвольте узнать, хто такой за человек в штатском?

— Болван! — взъярился офицер. — Ишь, ему надобно знать, што за человек в штатском! Это есть личный посланник атамана. Про то в мандате указано.

— Виноват.

Настырный постовой на этот раз, кажется, смутился.

Офицер не дал ему опомниться:

— Порядки, гляжу, у вас тут. Вот поговорю с начальником гарнизона… Кстати, где найти его?

— Найти сотника Трапезникова зараз не можно. Он ночесь с казаками на помощь Ургую ушел. Партизаны там налет удумали.

— И што же, в селе не осталось войск? И ни одного офицера не осталось?

— Все войско — наше охранное отделение, дюжина человек. Несем службу на постах: мы тут, у въезда в Махтолу от Ургуя, а там, у моста через речку, еще трое; остальные по тую сторону села. Из офицеров остался прапорщик Мунгалов. Они — в сборной избе.

Штабс-капитан опустился на сиденье, небрежно толкнул ямщика:

— Поехали.

Тройка дружно взяла с места, понеслась по проулку в село.

Когда проулок слился с улицей, штабс-капитан (это был Макар Пьянников) наклонился к сидевшему рядом Глинову:

— Ну как?

— Порядок!

Восседавший на передке вместо ямщика Артамон Зарубов залихватски щелкнул кнутом:

— Фьють!.. Полнейший, извиняемся, порядок!

Андрей Глинов, облаченный в тесную для него одежду почтового служителя, чувствовал себя как в клещах. С трудом распахнув полы овчинного тулупа, он простонал:

— Взмок начисто. Силов больше нет терпеть муку этакую.

— Терпи, казак! — смеялся Макар.

— Зачем я, дурак, махнулся рубахой и штанами с почтовым чиновником.

— Затем, паря, штоб взаправду, извиняемся, на чиновника был похож, — отозвался Зарубов.

— Сам-то не обрядился в ямщикову одежину.

— Я без переодевки кучером сгожусь.

Редкие селяне не обращали внимания на выехавшую из проулка санную тройку. Лишь детишки, высунувшись из калиток дворов, с любопытством глазели на тулагинцев. И дряхлый дед в длиннополом, почти до самой земли, зипуне, стоявший у кособокой ограды, сняв шапку, поприветствовал проезжавших. Пьянников ответил ему кивком головы, поинтересовался, где живет Ерохов.

— Вона… за церквой. Тама дом большой под тесом…

На стук Зарубова в высокие окованные ворота сначала выглянула молодая женщина, но, увидев тройку и офицера в кошеве, сейчас же убежала. Зарубов снова громыхнул в дверь. В воротах появился сам хозяин.

— Рады гостям! — поклонился он в пояс офицеру.

— Войсковой старшина Редкозубов у вас квартирует? — спросил Пьянников Ерохова без обиняков.

Тот растерялся:

— Дак у нас…

— Знать, правильно мы к вам попали.

— А их теперича нет. Они отбыли вместе с купцами на Старый Чулум.

— И Шукшеева… Любовь Матвеевна с новорожденным? И Настя…

— Шукшеева?.. И Настя?.. — Ерохов запнулся, глаза его забегали. — Не ведаем, ваше благородие. Об этом вам лучше в сборной избе справиться.

— Как не знаешь? У тебя ведь они квартировали?

— Квартировали. У нас. Бог свидетель. Не отрекаюсь… — маловразумительно бормотал Ерохов. — Видал дамочку с дитем… И Настю…

Макар выходил из терпения:

— Так где же они теперь?

— Не ведаем. Об этом лучше спросить вам прапорщика Мунгалова.

Пьянников досадно сплюнул, кинул Зарубову:

— Давай к сборной избе.

В сборной избе, которая находилась неподалеку от дома Ерохова, был один писарь. Он тоже толком ничего не знал о женщинах.

— Опоздали… Чуток бы пораньше нам подкатить… — сокрушался Пьянников. — Давно Редкозубов из Махтолы уехал? — грозно спросил Макар писаря.

— Никак нет, — моргал тот глазами. Он пытался успокоить разнервничавшегося офицера. — Их догнать можно. Они только давеча вместе с купеческим обозом отбыли.

— Охрану взяли с собой?

— При них вахмистр и два казака. А конвой, што сопровождал купцов до Махтолы, наряженный от станицы Таежной, давеча, перед вами, до дому двинулся.

— Где прапорщик Мунгалов?

— Они на квартире. У вдовы тут одной — Савинковой по фамилии. Отдыхают после проводов их высокородия. Маленько выпили и теперь, стало быть, отдыхают.

Садясь в сани, Пьянников спросил Глинова и Зарубова:

— Ну што, рискнем догнать?

— Рискнем, — поддержал Глинов.

— Я, как вы, робя, извиняемся, — огладил свою бороду Зарубов.

— Тогда не щади лошадей, Артамон. А ты, Андрюха, пулемет готовь к бою.

…Проводив глазами тройку до тех пор, пока она не затерялась в дальней северной части Махтолы, Степан Хмарин и Петр Завялин снова обратили свои взоры к беглецам.

— Какая ж у них нужда в лес-то к ночи? — произнес вслух Завялин.

— Значит, есть какая-то, — отозвался Хмарин.

— Оно верно.

Беглецы уже были вблизи ургуйской дороги.

— Кажись, одна — баба, — заметил Завялин.

— А в руках што у ней? Как будто ребенка несет.

— Похоже.

Степан оторвал взгляд от беглецов, посмотрел вниз — бойцы расположились кто где: двое курили, один по нужде подался к разлапистой сосне, Акимов соорудил из хвои лежак, затаился чуть впереди остожья на небольшом взгорке.

— Верховые из села, — сообщил Хмарину Петр Завялин.

Степан поднял глаза.

— Четверо.

— Пятеро. Пятый пеший.

— Это они гонят кого-то.

— Гляди, постовые их остановили.

С постовыми Савелий Булыгин поздоровался, как со старыми приятелями, весело гогоча:

— Ваша нам, казачки, а наша вам с кисточкой!

— Куда это вы ее? — спросил у Савелия пожилой постовой, посторонившись от еле передвигавшейся, полураздетой Анастасии Цереновой.

— Докуда дошлепает.

— Замерзнет ведь.

— Ниче. Красных, слыхал я, холод не берет. Правда, Настя? Га-га-га!..

Трое белогвардейцев — напарники Булыгина — тоже расхохотались. Постовые посмотрели на них с осуждением.

— Со скотиной на убой и то так не обращаются, — сказал пожилой. — Поимейте жалость.

— Ишь сердобольный! — смял ухмылку Булыгин.

Он хлестнул лошадь и, почти наезжая на Анастасию, взорал:

— Че плетешься?!

И тут кто-то из постовых за спиной Булыгина промолвил:

— Кого это несет в тайгу?

— Да я уж присмотрел их. Из огорода Хвилипповых они вышли, — отозвался пожилой. — Касьян, никак, с невесткой Матреной. По солому, видать, к зароду направились.

Булыгин задержал лошадь, обернулся:

— Кого там приглядели?

— Да вон двое, мужик с бабой, к лесу потягли.

— Погоди-ка, — стал всматриваться в беглецов Савелий. — Баба несет чегой-то. Сдается, как дитя. Не содружница ли это нашей арестантки?

Тот, кто первый обратил внимание на мужчину с женщиной, усомнился:

— Касьян, как я слыхал, зараз хворает.

— Дак што! Вчерась хворал, нынче выздоровел, — возразил пожилой.

— Это не Касьян, — вступил в разговор третий постовой.

— Это, скорее всего, Леха Кондюрин. У него одного на всю Махтолу доха такая рябая.

Савелий Булыгин, уже порядком приотставший от своих напарников, заинтересованно вслушивался в разговор постовых и все подозрительнее присматривался к беглецам.

— А баба все ж дитя несет… Точно дитя, — окончательно разглядел он женщину.

— Лехиной бабе мальцов не носить. Старая, куда ей, — сказал пожилой.

У Булыгина злорадно заблестели глаза. Он пришпорил лошадь, нагнал Церенову, преградил ей путь:

— Взгляни-ка. Может, угадаешь свою подругу.

Настя-сестрица вяло повернула голову туда, куда указывал Булыгин. Увидев мужчину с женщиной, она вздрогнула. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы узнать Любушку.

«Что же ты, милая, наделала, — больно затрепетало ее сердце. — Не убереглась, попалась, как птичка-синичка в когти коршуну, ироду Савке Булыгину». Белый свет помутнел перед Анастасией: укатанная снежная лента ургуйской дороги, кромка леса, урез речного яра поплыли кругом…

— Я не ошибся? — оскалил зубы Булыгин.

Настя-сестрица, будто вмиг ослепшая, стала хватать руками воздух, ища опору. И, не найдя ее, потеряла равновесие, поскользнулась, упала на землю.

— Признала! — пришел в дикий восторг Савелий. — Выдала подружницу!.. А их благородие прапорщик Мунгалов голову ломал — куда делась Шукшеева?

Булыгин заплясал в седле: «Ай да удача! Во подвалило!» Он подскакивал на стременах, дергался из стороны в сторону. Его руки подсмыкивали то левый, то правый поводья, заставляя лошадь тоже пританцовывать.

Семеновцы смотрели на неподвижно лежавшую посреди дороги Церенову, на обезумевшего Булыгина и не могли ничего понять.

— Што? Думаете, спятил приказный Булыгин, — визжал Савелий. — Нет, я в своем уме. Вот возьмем вторую краснуху, всем награда будет. Настя — это второй сорт, а та — первый. Купец большие деньги обещал тому, хто найдет ее. Она тертая совдеповка. Жена красного сотника. Дочкой Шукшеева прикидывалась. Даже их выскобродь войсковой старшина Редкозубов поверил, што она Шукшеева… А ить унюхала, што купец в Махтоле, враз скрылась со своим выродком. Нашла приют у сочувствующих… Прапорщик Мунгалов и поселковый атаман все избы вверх дном перевернули — не нашли. А нам сама в руки пришла.

Савелий постепенно успокоился.

— Так, — взял он старшинствующий тон, когда прошел его восторг. — Гордеин, — сказал одному из напарников, — со мной поедешь. А вы, — Булыгин окинул остальных конвойных, — вы… — Он остановил взгляд на Цереновой. — Как в память ее возвернете, вон к тому зароду гоните. И пошустрее.

Степан Хмарин скатился с верхушки зарода в тот момент, когда Булыгин с семеновцем, обогнув речной яр, по ложбине выехали навстречу беглецам.

— На прицел их возьми, — крикнул Степан Завялину.

Беглецы, увидев белогвардейцев, разошлись в разные стороны. Женщина побежала к откосу яра и вскоре скрылась из виду, мужчина потрусил по ургуйской дороге, которая уже почти соприкасалась с лесом.

И семеновцы разъединились. Один погнался за мужчиной, другой (то был Булыгин) развернулся назад к ложбине — женщине деться будет некуда, она обязательно выйдет ему навстречу.

Петр Завялин передернул затвор карабина, приложился, но срезать Булыгина ему не удалось, тот уже был в ложбине.

— Степан! — закричал он Хмарину. — Гляди, один в падь нырнул.

В другого белогвардейца, настигавшего мужчину-беглеца, Завялин выстрелил, приговаривая: «Получай!» Но пуля не попала в семеновца, и тот рубанул беглеца шашкой.

— Штоб тебя… мать, — выругался Петр, перезаряжая карабин. Второй выстрел достиг цели: белогвардеец сперва ткнулся в гриву лошади, затем, раскинув руки, выпал из седла.

Завялин торопливо стал слезать с зарода.

— Ребята, семеновец в ложбине! — кричал он партизанам. — Там баба с ребенком. Загубит ведь ее, гад.

— Туда Хмарин с Примаковым подались, — откликнулся кто-то.

— Ишшо беляки! — раздался голос Акимова.

Слезавший со скирды Завялин увидел: в нескольких саженях от зарода два верхоконных семеновца гнали простоволосую женщину. Соскользнув на землю, он впопыхах выстрелил, но промахнулся. Белогвардейцы укрылись за взгорком.

Постовые у въезда в село открыли огонь по зароду.

Тем временем Савелий Булыгин, услышав пальбу, заметался в ложбине. Вот-вот из-под яра должна появиться Шукшеева. И вдруг на пригорке выросли Хмарин с Примаковым. Над головой Савелия просвистели пули.

Согнувшись в седле, Булыгин повернул к излучине Онона. Что есть сил хлеща лошадь плеткой, он стрелой промчался мимо напарников, гнавших Церенову к яру, прокричал им:

— Шукшеева счас на вас выйдет. Не проморгайте!

Семеновцы спешились. Один держал в поводу коней. Второй, сняв с плеча винтовку, изготовился. Рядом с ним, как изваяние, неподвижно застыла Анастасия Церенова.

Савелий скакал узким распадком под прикрытием взгорка к просторной шивере Онона, начинавшейся за его излучиной от скалистого берега. Страх близкой смерти прошел, Булыгин теперь чувствовал себя вне опасности. Но он не знал, что взгорок кончится на самом остром изгибе реки и распадок неожиданно обрежется крутым обрывом высотой в четыре конских роста.

Водоворот незамерзшего речного омута в глазах Булыгина мелькнул черной молнией. Его охватил ужас. Он рванул в отчаянии поводья, лошадь дико заржала, вскинулась на дыбы; огромная шапка снежного намета с гулом обрушилась с кручи, унося Савелия вместе с конем в бурлящую бездну студеного Онона…

Настя-сестрица увидела подругу совсем близко. Прижав к груди завернутого в полосатое одеяльце Тимку, в то самое, что Анастасия сшила когда-то в Ургуе из старого тюфячка, Любушка, задыхаясь, поднималась из-под яра по склону ложбины. Она смотрела только под ноги, видимо, от усталости и от боязни упасть.

— Любочка! — пронзительно крикнула Церенова.

Любушка подняла голову.

— Уходи!.. — еще пронзительнее стал голос Анастасии.

Семеновец прицелился. В следующее мгновение Настя-сестрица упала на винтовку, дернула ее на себя. Выстрел прозвучал глухо, с захлебом…

Белогвардеец не сразу вытащил из-под Цереновой винтовку. Пришлось поворочать лежавшую на земле в неестественной позе Анастасию. А когда опрокинул ее на спину и увидел широко открытые обезумелые глаза, обомлел, отшатнулся. Умирая, Настя-сестрица крепко держала полуобмороженными руками горячий ствол оружия, направив дуло в сердце.