Схватка в западне

15

С первыми выстрелами на ононском берегу в Махтоле началась паника. Никто толком не знал, откуда, кто и по кому стреляет, но по селу из края в край полетело: «Красные».

С северной окраины на южную неслась молва, что большевики валом валят, никого не щадят, а с южной на северную — целый полк совдеповцев заполонил дороги все и с минуты на минуту нагрянет в село.

Казаки охранения побросали свои посты, разбежались в разные стороны. Кто — в лес, кто — в ограды дворов, а старшие постов — к сборной избе.

Урядник Дрыганов, первый появившийся в сборной избе, на вопрос писаря: «Што стряслось?» — выдохнул:

— Мы окружены… За мостом бой… Кругом красные.

Писарь округлил глаза:

— Так я и думал… Они ведь давеча на тройках с пулеметами сюда заскочили. Главный их свирепый, в погонах штабс-капитана… а сам большевик.

Дрыганов — из избы: уносить ноги надо, пока не столкнулся с партизанами.

Вдова Савчиха, у которой отсыпался после проводов войскового старшины Редкозубова и купеческого обоза прапорщик Мунгалов, услыхав, что в селе красные, бросилась будить ухажера: не дай бог, если найдут у нее белого офицера.

— Вставай! — затормошила она крепко спавшего семеновца. — Большевики наступают… Через Онон идут… Вставай скорей, уметайся!

Прапорщик, хотя и не прохмелился еще как следует, вмиг оделся и бегом коня седлать.

Во дворе его ждал казак-писарь насмерть перепуганный:

— Беда, ваше благородие. Напали совдеповцы… Не дай и не приведи… А эти на санях троешных с пулеметом и в офицерской обмундировке… За их высокородием ударились в погоню…

Мунгалова трясла лихорадка, он не мог попасть ногой в стремя, чтобы подняться в седло.

— Совдеповцы?.. Шашка! Не видал мою шашку?.. Охрана на местах?.. — невпопад спрашивал он писаря.

— Охрана разбежалась. Все — кто куда. Остались одни мы с вами. — Писарь суетился помочь прапорщику сесть на лошадь. — Да вы не волнуйтесь, ваше благородие. А шашка — она при вас, вот же за спину сбилась…

— Хорошо, спасибо… при мне, — лапнул Мунгалов шашку. — Так куда теперь?

— Скачите за обозом, там их высокородие с вахмистром и казаками. Предупредите про тройку санную и што в ней большевик в погонах штабс-капитана.

— Д-да, оставайся и смотри тут, — бросил Мунгалов писарю, не вложив никакого смысла в фразу, и выехал со двора.

Казак-писарь прокричал ему вслед:

— Чулумской дорогой не езжайте, на красных наскочите. Берите тропой через Дунькину сопку.

А в это время санная тройка с Макаром Пьянниковым, Андреем Глиновым и Артамоном Зарубовым уже находилась у перевала, в десяти верстах от Махтолы. Дорога была ходкая — ровная, без извилин и рытвин, подъемов и спусков. Лишь когда начался перевал, скорость гонки упала. Кони приморились, с рыси перешли на шаг, а у самой вершины уже еле тащили кошеву.

Макар слез с саней, размялся пробежкой. Поднявшись на гребень, он подал сигнал товарищам: «Вижу обоз».

Длинная вереница подвод медленно ползла по неширокой лощине, обрамленной грядами низких сопок. Отсюда, с перевала, обоз казался тонкой цепочкой, брошенной сверху вниз и растянутой почти во всю длину лощины.

Пьянников впрыгнул в кошеву, глаза его пылали.

— Ну, што! Скатимся на них с верхотуры, — он кинул взгляд на колонну купеческого обоза, — и ударим, а?!

— Можно, я извиняюсь, — согласно кивнул бородой Зарубов.

Глинов не спешил соглашаться с Макаром:

— Ударить? А какой толк?

— Штоб враз нагнать страху.

— А ежели жена с дитем Тимофея Егоровича там? И Настя-сестрица? Што получиться может? То-то и оно…

— Верно, не годится, — почесал затылок Пьянников. — Надобно што-то получше придумать.

Под спуск сани стали подкатываться под ноги лошадям, они зарысили.

До самой лощины партизаны молчали, каждый складывал в уме свой план встречи с обозом.

Первым нарушил молчание Артамон Зарубов:

— Я, робя, соображаю так: ударить все одно придется, токо спервоначалу сговор бы поиметь, куда я как сподручнее.

Макар закрутил головой:

— Нет-нет, сразу нельзя налетать — испортим все начисто. Сначала мандат семеновский надобно в дело пустить: так, мол, и так. И тут же про женщин выпытываем. А когда узнаем, где жена Егорыча и Настя, тогда можно и жару поддать Редкозубову и купчишкам.

— Вот это уже получше, — поддержал Глинов. — Давайте так и сговоримся.

Замыкающие купеческий обоз два верхоконных казака обратили внимание на санную тройку еще тогда, когда она только перевалила хребет. И хотя до нее еще было порядочное расстояние, они передали по колонне через ездовых: «Нагоняют сани с тройной упряжкой». Доклад был адресован вахмистру, возглавлявшему конвой. Но прежде чем до него дойти, сперва получил его войсковой старшина Редкозубов.

Боясь нападения партизан, он ехал в середине цепочки обоза. Перед выездом из Махтолы войсковой старшина притворно пожаловался вахмистру на нездоровицу:

— Прихватило что-то меня… э-э-э, Василий Фомич. Вы уж, голубчик, обеспечьте охранение, я отлежусь немного. Поезжайте на моей пролетке впереди колонны, а казаков определите в арьергард. Вы должны понять меня, с дорогой бы душой поехал вместе с вами, но знобит, знаете, кости ломает. Я пристроюсь где-нибудь… э-э-э, на возу, скажем, с сеном или в фаэтоне господина Шукшеева.

Однако Редкозубов не сел ни на подводу с сеном, ни в закрытый кожаным верхом высокорессорный шукшеевский тарантас. Он выбрал неказистую телегу с молчаливым чернобородым стариком возницей.

— Не откажете мне в компании с вами, любезный… э-э-э, как вас по имени-батюшке?

Старик назвался Чернозеровым Ильей, сыном Ивана, пробасил безразлично:

— Залазь, бродь, ежель не боишься околеть.

— А я тулупчиком вашим… э-э-э, Иваныч, если позволите, укроюсь. Прихворал, скажу вам, в горячке горю…

— Быват. Горячка, однако, с кем хошь могеть приключитца.

…Редкозубов, покоясь в своем нагретом меховом ложе, сладко дремал и вдруг услышал густой бас Чернозерова, дублировавший по колонне доклад казаков арьергарда: «С хвоста сани с тройной упряжкой». Он высунулся из тулупа, прервал старика:

— Передайте… э-э-э, Илья Иваныч, назад мое распоряжение: «Задержать, выяснить, кто такие, куда и с каким намерением едут».

Чернозеров развернулся к сзади ехавшей подводе.

— Ге-ей! Тереха! — загудел он. — Сопчай, значитца, обратно указ его бродь. Велено спрос учинить, хто такие и по какому делу, однако, несет их.

— Задержать! — вставил войсковой старшина. — Задержать! Передайте, любезный.

— Ишшо, стало быть, задержать велено как следать.

И пошло из уст в уста по подводам — вперед, в голову колонны: «Сани… Тройная упряжка» и назад, в конец обоза: «Учинить допрос… Задержать…»

Казаки, замыкавшие обоз, ждали стремительно приближающиеся сани. Тройка неслась не сбавляя ход. Они подняли винтовки, требуя, чтобы Зарубов остановился. «Тпру-у-у!» — натянул вожжи Артамон; кони с трудом сдержали кошеву, и она чуть не сшибла телегу, доверху загруженную мешками. Казаки обложили Зарубова матерщиной.

— Как выражаетесь?! — напустился на них Пьянников. — Не видите, што офицер перед вами?

— Мы на ездового-растяпу, ваше благородие. Куда глядит, ненароком кувырнул бы вас. И подводу с зерном перекинул бы.

Макар поднялся из кошевы:

— Почему останавливаете?

— Велено задержать, узнать, хто такие.

— Мы с мандатом его высокопревосходительства атамана Семенова, — достал Макар бумагу.

— Дозвольте, — нагнулся из седла один из верховых.

Пьянников усмехнулся:

— Неужто грамоте обучен?

— Два класса с отличием прошел, — с похвалой о сослуживце сказал второй верховой, — шибко грамотный.

Казак прочитал бумагу.

— Значит, господин в дохе и есть чиновник почтового дела Холодулин?

— Сомневаешься? — Макар недобро смерил белогвардейца. — Не похож?

— Похож. Почему не похож.

— То-то же, — смягчился голос Пьянникова. — Как фамилия?

— Аникин, казак Долгинской станицы.

— Скажи мне, Аникин, вы сопровождаете купеческий обоз, что ночевал нынче в Махтоле?

— Так точно, тот самый.

— И войсковой старшина Редкозубов едет с этим обозом?

Верховые переглянулись, почти одновременно ответили:

— Не могем знать.

— Понимаю, про начальство не велено говорить. Ну а про женщин двоих, одна с дитем, разве тоже не велено тебе, Аникин, сказать?

Аникин удивился:

— Вы и про женщин осведомлены?

Второй верховой не удержался:

— Про женщин знаем, ваше благородие. Они оказались краснюхами.

Пьянников осек его:

— Тебя не спрашивают. Што они красные, мне известно. — И опять к Аникину: — Так в обозе эти женщины или где?

— Никак нет, в обоз они не попали. Одну прямо в Махтоле арестовал приказный Булыгин и погнал в Таежную, а другая, котора с дитем, с ночи сбегла из села…

Казака окликнул возница последней в колонне подводы:

— Ишшо ответ пришел на ваш доклад, указано прощупать санную тройку.

И тут Андрей Глинов дернул Пьянникова за рукав шинели: «Взгляни!» — и указал в сторону, с которой к обозу скакал верхоконный. Белогвардеец Аникин тоже заметил всадника:

— Как будто бы прапорщик Мунгалов. Из Махтолы напрямки через Дунькину сопку…

Да, это — Мунгалов. Он был от обоза уже на расстоянии ружейного выстрела и во всю глотку орал казакам:

— Хватайте их! Они красные, большевики… Офицер — главарь партизан, бей его!..

Семеновцы ничего не понимали.

— Ваше благородие, разве вы красные… — не верил Аникин.

Второй белогвардеец, приложив ко рту руки рупором, прокричал прапорщику:

— У них бумага от атамана.

Пьянников не стал дожидаться, когда семеновцы разберутся, что к чему, выхватил револьвер. Аникину не удалось вскинуть винтовку, а его напарник увернулся.

— Андрюха, за пулемет! Прапорщика не упусти.

Глинов сбросил с себя овчину почтового служителя, дал из «максима» по Мунгалову короткое «та-та-та». Высоко взял. Чуть опустил ствол, дал вторую очередь — она срезала прапорщика.

Лошадь понесла Аникина по-над колонной, он плетью свисал с седла вниз головой и чертил рукой придорожный снег. Второй казак во весь опор рванул в сопки, на ходу стреляя в воздух.

Обозная цепочка сломалась, телеги, тарантасы без разбору сворачивали с дороги, мешали друг другу, сталкивались, опрокидывались.

Макар скомандовал Зарубову:

— Вперед!

Тройка покатила бездорожьем, вдоль расстроенной колонны.

— Войсковой старшина где? Где Редкозубов? — гремел голос Пьянникова.

Старик махнул кнутовищем в голову колонны:

— Вона поглянь, как бродь улепетывает.

Пьянников разглядел петлявшего между подвод Редкозубова, но скомандовать Артамону Зарубову «Давай за ним» не успел. Впереди появилась пролетка с вахмистром, с нее застрочил пулемет.

— Андрюха! — вырвалось у Макара.

Заржали лошади. Одна рухнула сразу, вторая, коренная, упала на передние ноги, пристяжная рванулась в сторону: кошева встала на левый полоз, выбросив в снег партизан.

Пьянников и Зарубов поднялись невредимыми, а Глинов не встал.

— Андрей!.. Ты што?! Живой ты? — тряс его Макар.

— Не трогай его, — услышал Пьянников густой бас Чернозерова.

Старик наклонился над Глиновым, послушал сердце, произнес:

— Живой, однако, но ранетый.

Макар позвал Зарубова:

— Артамон.

Но Зарубов не расслышал его, так как палил из карабина по пролетке. Он видел, что она подобрала Редкозубова и была уже вне досягаемости, однако продолжал посылать вдогон пули, пока в магазине не кончились патроны.

Глинов был без сознания. Макар волновался: неужто умрет? Чернозеров ободрял:

— Выживет, не горюй, паря, зараз полекарим ево.

Он достал из-за пазухи небольшой глиняный кувшин с узким горлом, приподнял голову Андрея, влил в рот мутной жидкости.

— Што за снадобье? — с недоверием спросил Пьянников.

— Знамо сами, — пробасил старик. — Добрый, однако, напиток. Я ить им отходил командира вашего. И этому подмогеть. — Он осторожно опустил голову Глинова. — Пущай покудова до нутра доходит…

Сообща поставили на полозья сани. Зарубов подобрал двух добрых рысаков из обоза, впряг вместо убитых. Осторожно перенесли Глинова в кошеву. Он застонал, пришел в себя.

— Андрюха, — обрадовался Макар, — живой! Все хорошо обойдется. Потерпи до Махтолы.

Зарубов суетился:

— Едем, робя, скорейше надо, извиняюсь.

Старик Чернозеров попросил Пьянникова:

— Нас тут, паря, не оставляй, однако. Куда мы с Терехой Банщиковым?.. И опять же, добро пропадет на подводах. Вы, значитца, свой ум держите, а я свое скажу: вашим оно, добро-то купеческое, сгодится. Вона сколь баулов со шкурами. И у Терехи мясца коровьего да свиного полна телега.