Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI столетия Низам ал-Мулька

А. ИСТОРИОГРАФИЯ

Единственным источником для истории написания сочинения служат соответствующие отрывки самого же сочинения.

В панегирическом стихотворении, в конце „Сиасет-намэ“ ИШ, посвященному Мухаммеду б. Малик-шаху (вр. правл. 489 (=1105)— 511 (=1118) гг.), первый издатель сочинения называет себя старым слугою династии, каллиграфом, панегиристом, обладающим правом заслуг за более чем тридцатилетнюю службу. ***

Следуя отрывкам, находящимся в „Сиасет-намэ“, история написания сочинения была такова. В 484 (= 1091/92) г. Низам ал-мульк по поручению Малик-шаха написал по конкурсу, как бы мы выразились теперь, трактат. Этот трактат был одобрен Малик-шахом, но затем переделан еще раз автором, который не только добавил ряд глав, но и увеличил состав всех глав, произведя окончательную редакцию. За некоторое время до отъезда из Исфагана в Багдад в 485 (=1092/93) г. Низам ал-мульк передал сочинение писцу книгохранилищ султана Мухаммеду Магриби с инструкцией вручить сочинение, переписанное ясным почерком, Малик-шаху. Мухаммед Магриби «не осмелился» исполнить приказания ввиду смутного времени и гибели в пути автора, „объявил“ сочинение лишь по воцарении Мухаммеда б. Малик-шаха, т. е. 13—14 лет спустя после его написания.

Различные рукописи „Сиасет-намэ“ приводят к этой истории написания сочинения варианты, из которых важнейшими являются:

а) Расхождение в числе глав, добавленных Низам ал-мульком по написании сочинения; некоторые рукописи приводят цифру не одиннадцать, а пятнадцать добавленных глав.[509]

б) Разночтение названия сочинения: некоторые из известных нам рукописей называют сочинение не „Сиасет-намэ, а „Сийар ал-мулук“, т. е. „царские добродетели“.[510]

в) Разночтение в наименовании издателя сочинения „Мухаммеда Магриби“, который называется или просто „Мухаммедом“,[511] или „Мухаммедом Насих“,[512] или даже „Мухаммедом б. Насих“.[513]

История бытования сочинения такова:

Самым старым указанием, фиксирующим наличие сочинения, является приписка на рукописи Британского музея Add 23516; согласно этой приписке, рукопись Британского музея была скопирована в 1032 (= 1623) г. с рукописи, написанной в городе Урмия по приказу эмир-хаджиба Алп Джамал ад-дина в 564 (= 1168/69) г.[514] Существование рукописи 564 (= 1168/69) г. подтверждается и припиской на рукописи Берлинского собрания, копированной с той же рукописи, что и рукопись Британского музея.[515] 564 (= 1168/69) г.— самая ранняя дата, устанавливающая существование сочинения.

Ни один из литературных памятников VI (= XII) столетия, в том числе и сельджукская история, составленная в 579 (= 1183) г. Имад ад-дином ал-Катибом ал-Исфахани, не упоминает о сочинении Низам ал-мулька.

Самым ранним указанием в литературе на существование сочинения Низам ал-мулька является замечание Ибн-Исфендиара, автора табаристанской хроники, написанной в 613 (= 1216/17) г.; касаясь истории Маздака, Ибн Исфендиар указывает: о появлении лжепророка Маздака сына Намдарана[516] изложено в полном виде в книге „Царские добродетели“. Низам ал-мулька.[517] Второе указание в ХШ в. на труд Низам ал-мулька находится в географическом сочинении Абу-Яхья Закариа б. Мухаммед ал-Казвини, носящем название „Асар ад-билад“ и написанном в 674 (= 1276) г. Отмечая труд Низам ал-мулька „Сийар ал мулук“, географ приводит в арабском переводе выдержку из рассуждения о необходимости содержать большое войско и о вреде уменьшения численности воинов, находящихся на государственном содержании.[518] Третье указание на известность труда Низам ал-мулька в XIII в. находится в хронике Ибн Биби, излагающей историю румских сельджуков и составленной между 681 (= 1282/83) и 684 (= 1285/86) гг. Повествуя о румском султане Ала ад-дине (вр. правл. 616—634 (= 1219—1236) г.), автор среди похвальных его качеств указывает, что „султан постоянно имел в рассмотрении книги „Химия счастья“ Газали и „Царские добродетели“ Низам ал-мулька“.[519] Положенная в основу издания Ш. Шефера рукопись „Сиасет-намэ“ также относится к XIII в. — 690 (= 1291) г.

Сочинение, известное под названием „Сиасет-намэ“ или „Сийар ал-мулук“, продолжало быть популярным в литературе и в последующие столетия. Так, персидский вариант труда арабоязычного историка Сафи ад-дина Мухаммеда б. Али б. Табатаба, более известного под именем Ибн Тиктак, сделанный в 724 (= 1323/24) г., т. е. двадцать три года спустя после создания арабского оригинала, Хиндушахом б. Санджар среди многих дополнений к арабскому подлиннику содержит также упоминание о сочинении Низам ал-мулька, в частности рассказ из „Сиасет-намэ“ о халифе Мутасиме (героем рассказа у Хундушаха назван халиф Мутазид), эмире-насильнике и портном.[520] „Тарих-и-гозидэ“, написанная в 730 (==1330) г., в перечне источников указывает также на „Сийар ал-мулук“ Назам ал-мулька.[521] Наконец, к старым указаниям на бытование сочинения следует отнести приписку на рукописи Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде, которая гласит о переписке этой рукописи сравнительно нового происхождения (1267—1850) с рукописи 824 (=1421) г.[522]

Изучение бытования сочинения в восточной литературе в позднейшее время приводит еще к двум замечаниям. Первое из них: в известной библиографической энциклопедии Хаджи Хальфы (XVII в.) встречается описание рукописи сочинения Низам ал-мулька, называемого „Царские добродетели“, причем упомянутый автор, описывая это сочинение, сообщает, что оно было написано Низам ал-мульком для Малик-шаха Сельджука в 469 (= 1076/77) г. в количестве 30 глав и что 15 глав были впоследствии приписаны неким ал-Ямани.[523] Второе замечание относится к наличию второй редакции сочинения, наиболее старый из известных вариантов которой датирован 970 (= 1562/63) г. и лежит в основе Тегеранского издания памятника.[524]

Европейская наука весьма поздно познакомилась с сочинением Низам ал-мулька. Составленный в конце XVII в. французским ориенталистом д'Эрбело (1625—1695) энциклопедический свод „Bibliotheque Orientale“ в разделе, посвященном Низам ал-мульку (Nadham al-molk), указывая на написанную им в поучение князьям „книгу советов“, смешивает таким образом апокрифическую биографию Низам ал-мулька позднейшего происхождения с „Сиасет-намэ“. Более или менее точные сведения о сочинении появились в половине прошлого столетия, в связи с коллекционированием в Европе восточных рукописей и составлением каталогов к этим рукописным собраниям.[525] Вышедший в 1881 г. второй том Каталога персидских рукописей Британского музея, составленный Ш. Рьё, включал в свой состав полное описание сочинения в связи с упомянутой уже рукописью Add 23516 Британского музея. В этом описании Ш. Рьё дал краткое изложение биографии Низам ал-мулька со ссылкой на источники, указал на наличие вариантов двух названий сочинения, отметил сообщение Хаджи Хальфы, изложил историю написания сочинения по версии, приведенной в самом сочинении, опубликовал перечень глав и дал оценку значимости памятника.[526] Опубликованный Ш. Шефером текст сочинения, вышедший в издании Школы живых восточных языков (Париж) (3-я серия, VII — VIII) в 1891 г., сопровожденный впоследствии французским переводом (1893) и дополнением (1897), содержавшим ряд ценных материалов для биографии Низам ал-мулька, был значительным шагом вперед в деле изучения памятника, получившим незамедлительный отклик в виде обстоятельной статьи-рецензии немецкого ученого Т. Нёльдеке, опубликованной в „Журнале немецкого восточного общества“ на следующий год после выхода в свет изданного Ш. Шефером текста. Основой для предпринятого Ш. Шефером издания послужила лично ему принадлежавшая рукопись переписки 690 (= 1291) г., соответствующим образом исправленная и дополненная по рукописям Британского, Берлинского собраний и двум рукописям, хранившимся в Петербурге, главным образом в отношении последних глав.[527] Собственно говоря, с даты выхода в свет издания Ш. Шефера и можно говорить об изучении памятника в настоящем смысле этого слова и о его влиянии на европейскую историографию.

Вышедший в 1906 г. второй том „Истории персидской литературы“ Э. Брауна, кажется, с наибольшей резкостью устанавливал значение „Сиасет-намэ“, указывая, что это „один из наиболее ценных и интересные прозаических трудов, существующих на персидском языке“.[528] Оценка Э. Брауна не случайна; она отражает историю использования „Сиасет-намэ“ русскими и европейскими учеными в XIX—XX вв. Диапазон этого использования был весьма широк, от „Истории Сасанидов“ А. Кристенсена до „Туркестана в эпоху монгольского нашествия“ В. В. Бартольда. Но вместе с тем, несмотря на всеобщее признание значения памятника и важности проделанной Ш. Шефером большой работы по изданию, довольно рано начали раздаваться и голоса критики, указывавшие, на ошибки Ш. Шефера при издании и на сомнительные места самого памятника. Так, в упоминавшейся уже статье-рецензии Т. Нёльдеке отметил ряд прямых и грубых ошибок памятника, которые указывали, по мнению Т. Нёльдеке, что автор „не очень точно обращается с историей“.[529] В. В. Бартольд, отметив еще при использовании отрывков „Сиасет-намэ“ в „Туркестане в эпоху монгольского нашествия“ ошибочность некоторых мест памятника, в дальнейшем более резко оценивал как издание Ш. Шефера, так и его французский перевод, характеризуя их „недостаточно критическими“ и „несвободными от ошибок“.[530] Мухаммед Низам ад-дин, автор исследования рассказов Ауфи, вышедшего в 1929 г. в издании гиббовской серии в Англии, останавливаясь на „Сиасет-намэ“, приходит к заключению, в котором ставится под сомнение действительная принадлежность Низам ал-мульку значительной части рассказов.[531]

Продолжая эту критическую линию в оценке памятника, индийский ученый Файз ал-Хасан Файзи опубликовал в 1946 г. в журнале „Культура Ислама“ статью, где ставит вообще под сомнение возможность принадлежности „Сиасет-намэ“ Низам ал-мульку к какой-либо части.[532]

Сколь бы случайны ни были эти критические голоса, все же их наличие говорит об актуальности критического обследования памятника. Второе (если не считать калькуттского литографированного издания 1914 г.[533]) издание „Сиасет-намэ“, вышедшее в Тегеране в 1932 г. под наблюдением Абд ар-Рахима Хальхали, опубликовавшего впервые второй (поздний) вариант памятника (по рукописи переписки 970 (=1562/63) г.), несмотря на ряд положительных достоинств, все же не оправдало надежд, которые справедливо могли питать исследователи, заинтересованные в критической оценке памятника. Тегеранский издатель, заболевший тяжелой глазной болезнью, смог лишь исправить некоторые неточности текста издания Ш. Шефера, но в отношении критики последовал почти целиком за указаниями своего французского предшественника, сделав к ним лишь весьма незначительные добавления.

Б. СОСТАВ СОЧИНЕНИЯ

Сочинение делится на следующие 175 отрывков:[534]

1 (1). Славословие.

2 (1—2). Рассказ от имени писца книгохранилища о причине составления сочинения.

3 (3—5). Перечень пятидесяти одной глав сочинения.

4 (5). Рассказ от имени издателя сочинения о добавлении Низам ал-мульком одиннадцати глав перед отправлением в путь (из Исфагана в Багдад) и о сохранении рукописи издателем.

5 (5—8). Рассуждение о причинах смут и о качестве государя.

6 (8). Рассуждение о необходимости государям быть благодарными всевышнему за оказанные им благодеяния.

7 (8). Рассказ об Иосифе, завещавшем похоронить себя близ деда Авраама и отказе архангела Гавриила разрешить похороны из-за того, что Иосифу придется еще держать отчет за свое царствование.

8 (8—9). Предание от имени пророка; на страшном суде у тех, кто имел власть, руки будут привязаны к шее.

9 (9). Предание об ответственности в день страшного суда тех, кто имел власть.

10 (9). Рассказ об Абдаллахе б. Омар ал-Хаттаб, которому явился во сне его отец (Омар) и сообщил, что ему вменили в вину и такой проступок, как упущение в починке багдадского моста; благодаря этому упущению баран, переходя мост, сломал ногу.

11 (9). Рассуждения об ответственности государя перед богом за дела правления и правосудия.

12 (10). Рассуждение о необходимости государю не менее двух раз в неделю совершать разбор дел челобитчиков с целью устранения несправедливости.

13 (10). Рассказ об образце правосудия у царей Аджама, которые, дабы видеть челобитчиков, устраивали помост и въезжали на него верхом на коне.

14 (10). Рассказ о царе, туговатом на ухо, который при разбирательстве дел, во избежание злоупотреблений, приказывал челобитчикам надевать красные одежды и удалялся с ними в уединенное место.

15 (11—17). Рассказ о восстании в Систане Якуба б. Лейс, соблазненного исмаилитами, о походе его в Багдад с целью уничтожить халифа (а голову его отослать в Махдию), о переговоре халифа с войсковыми начальниками Якуба б. Лейс, поражении войск Якуба и последующей его смерти в Хузистане, о сражении Амра б. Лейс с войсками Исмаила б. Ахмеда, пленении Амра под Балхом и отказе Исмаила б. Ахмед принять от Амра список зарытых им сокровищ.

16 (17). Рассказ об обычае Исмаила б. Ахмед Саманида в те дни, когда холод был особенно сильным, а снегу — много, выезжать на площадь верхом на коне и таким образом ожидать, не появится ли кто из челобитчиков, из-за холода и снега не имеющих сил добраться до дворца.

17 (18). Рассуждение о необходимости внушать амилям, чтобы они хорошо обращались с народом и не создавали народу невзгоды.

18 (18). Рассказ о семилетнем голоде во время правления царя Кубада; по приказу царя беднякам были выданы милостыни из казнохранилища и за семь лет не умерло ни одного человека от голода.

19 (18—19). Рассуждение о необходимости контроля над делами амилей и способе их наказания в случае обнаружения злоупотреблений. Та же бдительность необходима и по отношению к вазирам.

20 (19—27). Рассказ о Бахраме Гуре и вероломном его вазире Раст Равише; о том, как Бахрам Гур, отправившись на коне в пустыню, увидел перед палаткой пастуха повешенную собаку и, выслушав рассказ пастуха, понял, что причиной его несчастья является вероломный вазир; о том, как, возвратившись из пустыни, Бахрам Гур созвал всех обиженных, выслушал их обвинения против Раст Равиша, затем велел его повесить, вознаградил пастуха и устранил опасность иноземного нашествия.

21 (27). Рассказ о причине победы Александра (Македонского) над Дарием.

22 (27). Рассуждение о необходимости государю внимательно следить за делами чиновников, наказывать их сообразно проступкам и тайно приставлять к каждому, кому вручается большая должность, мушрифа.

23 (27). Рассказ о совете Аристотеля царю Александру не допускать к исполнению государственных обязанностей людей, умышляющих на государство, на гарем (царя), и изменников.

24 (28). Рассуждение об обязанности мукта по отношению к народу и необходимости наказания мукта в случае злоупотреблениями своею властью.

25 (28—36). Рассказ об Ануширване и несправедливом наместнике Азербайджана, насильно отнявшем у старухи кусок наследственной земли; о путешествии старухи в Мадаин с жалобой на наместника; о правосудии, оказанном Ануширваном старухе и об устройстве Ануширваном „цепи правосудия“ для челобитчиков.

26 (36—37). Рассказ об осле-жалобщике, дернувшем цепь справедливости, и правосудии, оказанном Ануширваном.

27 (37). Рассуждение о необходимости сменять каждые два-три года амилей и мукта.

28 (38). Рассуждение о контроле над судьями, о необходимости со стороны государственной власти поддержки судей.

29 (38—40). Рассказ об обычае царей Аджама в день Михрджана и Науруза устраивать всенародную аудиенцию, когда все обиженные имели возможность принести свои жалобы на любое лицо вплоть до особы самого государя. О нарушении этого обычая Иездеджердом и наказании, постигшем за это Иездеджерда, — он был убит посланцем всевышнего в образе неоседланного коня.

30 (40). Рассказ о благородном поступке Умара б. Хамза, отказавшегося от своего земельного участка при первом обвинении его в присутствии халифа Васика в неправильном захвате этого участка.

31 (40—41). Рассуждение о необходимости тщательного выбора государем судей, хатибов, мухтасибов и о значении этих должностей.

32 (41—42). Рассказ о сипах-саларе Али Нуштегине, всю ночь пировавшем с султаном Махмудом, а затем в пьяном виде встретившем на улице мухтасиба, который побил его.

33 (42). Рассказ о спекуляции хлебом придворного хлебопека в Газне и о примерном наказании его султаном Ибрахимом.

34 (43). Рассуждение о методе выбора лиц, предназначенных для осведомительно-информационной службы.

35 (43). Рассказ об обычае Абдаллаха б. Тахир поручать выполнение должностей исключительно людям набожным, бескорыстным.

36 (43). Рассказ о беседе сипах-салара и правителя Хорасана Абу-Али-и-Илиаса с Абу-Али ад-Даккак, во время которой Абу-Али ад-Даккак сумел убедить своего собеседника в предпочтительности бескорыстия.

37 (44). Рассказ о пользе бескорыстия, трактованный в виде беседы султана Махмуда со своим вазиром Шомс ал-Куфат Ахмед-и-Хасан.

38 (44—45). Предание от имени пророка о значении правосудности, которая является „славой мира и славой султана“.

39 (45). Предание о словах Фузейля б. Иаз, ставящих выше всего на свете справедливого султана.

40 (45). Предание от пророка о том, что справедливые в день страшного суда будут находиться на жемчужных кафедрах.

41 (45—54). Рассказ об эмире-тюрке, отказавшемся возвратить взятые в долг у купца деньги, о неожиданной помощи портного, при первом требовании которого могущественный эмир немедленно возвратил с почетом деньги своему кредитору. Рассказ портного о причине страха перед ним эмира.

42 (54—55). Рассуждение о необходимости государю изучать богословие и один-два раза в неделю присутствовать на богословских собраниях.

43 (55). Предание от Ибн Омара: у справедливых будут в раю дворцы из света.

44 (55). Рассуждение о значении веры для государства; когда терпит ущерб дело веры, колеблется и государство.

45 (55). Слова Суфиана Саури о первенствующем значении веры над светской властью.

46 (55). Слова мудреца Локмана о превосходстве возвышенного знания перед сокровищами мира.

47 (55). Слова Хасана Басри, определяющие значение слова мудрец: мудрец тот, кто сведущ в каждом знании.

48 (55—56). Рассуждение о языках арабском, турецком, персидском и божественном знании. Имена великих государей, бывших мудрецами.

49 (56—57). Рассказ об Омаре б. Абд ал-Азизе и голодных арабах, пришедших к нему с просьбой отдать им содержимое его казначейства; в ответ на согласие Омара с неба упало отпущение Омару от адова огня.

50 (57). Рассуждение о назначении мушрифа и его сотрудников; об оплате их содержания из средств казначейства.

51 (57—58). Рассуждение о необходимости организации осведомительной службы. О сахиб-бариде, фискалах и об оплате их содержания из средств казначейства.

52 (58—65). Рассказ об организации султаном Махмудом похода против куджей и белуджей, применении в сражении с куджами и белуджами отравленных яблок и победе газневидского эмира, после чего султан Махмуд назначил всюду сахиб-баридов и фискалов.

53 (65). Рассказ об отрицательном отношении Алп-Арслана к организации осведомительной службы.

54 (65). Рассуждение о необходимости наличия должности сахиб-барида, одной из основ царства.

55 (66). Рассуждение о наказании тех, кто может отнестись пренебрежительно к государеву приказу.

56 (66). Рассказ о жалобе женщины из Нишапура султану Махмуду на амиля, о неисполнении амилем приказа султана по неправильной жалобе женщины и о наказании, постигшем амиля, виновного в неисполнении приказания султана.

57 (66—67). Рассуждение; такие наказания, как смертная казнь, лишение преступника рук и ног, составляют исключительное право государя.

58 (67—68). Рассказ о царе Рума Парвизе и вазире Бахраме Чубине, который самовольно наказал своего гуляма двадцатью палочными ударами, за что заслужил попреки Парвиза, ибо „два клинка не могут входить в одни ножны“.

59 (68). Рассуждение о необходимости ограничить число отъезжающих со двора по разным поручениям гулямов, во избежание злоупотреблений гулямами своей властью.

60 (68—69). Рассуждение о необходимости рассылки лазутчиков под видом купцов, странников, суфиев, продавцов целительных средств, нищих.

61 (69—77). Рассказ о лазутчике Азуд-ад-даулэ, встретившем по дороге обиженного главным судьей человека, доверившего этому судье свои деньги перед отправлением на священную войну и не получившего эти деньги обратно при своем возвращении; о мерах, которые предпринял Азуд-ад-даулэ с целью разоблачения несправедливого судьи и возвращения денег законному их владельцу.

62 (77—80). Рассказ, подобный предыдущему, о хитрости, примененной султаном Махмудом для изобличения вероломного судьи, принявшего на хранение кошель с динарами и возвратившего тот же кошель, наполненный медными монетами.

63 (80). Рассуждение о связи правосудности государя с делом лазутчиков.

64 (81). Рассуждение об организации курьерской службы, во главе которой должны стоять накибы.

65 (81). Рассуждение об осторожности в отношении приказов, имеющих касательство к делам правления, икта и дарам.

66 (81—82). Рассуждение о значении должности вакиля и об изменении значения этой должности во время написания сочинения.

67 (82—84). Рассуждение о надимах, их правах, обязанностях и отличии от высших государственных чинов.

68 (84—85). Рассуждение о пользе совещаний государя с людьми опытными в житейских делах и мудрыми.

69 (85—86). Рассуждение об отборных воинах (муфрадах), о содержании и снаряжении их при дворе.

70 (86). Рассуждение о необходимости дорогого одеяния и вооружения для воинов, находящихся близ государя во время государева приема.

71 (87). Рассуждение о правилах, которыми следует руководствоваться при приеме и отправке послов.

72 (87—88). Рассуждение о задачах и целях дипломатической службы.

73 (88—90). Рассказ автобиографического характера об ошибке, допущенной Низам ал-мульком при приеме посла от Шамс ал-мулька.

74 (90). Рассуждение о выборе лица, пригодного к несению посольской службы.

75 (91). Рассуждение о методах заготовки фуража во время движения государева поезда.

76 (91—92). Рассуждение об имущественном положении войска.

77 (92). Рассуждение о необходимости разнородного состава войска.

78 (92—93). Рассказ об обычае султана Махмуда составлять войско из разных племен.

79 (93). Рассуждение о достоинстве войска, добивающегося победы.

80 (93). Рассуждение о пребывании заложников и содержании войска разных племен при дворе.

81 (94). Рассуждение о необходимости иметь при дворе туркмен на положении гулямов.

82 (94—95). Рассуждение о служебном распорядке дворцовых гулямов.

83 (95—108). Рассказ о распорядке дворцовых гулямов при саманидском дворе; история Алптегина, Себуктегина и начало образования газневидского государства.

84 (109). Рассуждение о правилах, которые следует соблюдать при устройстве государевых приемов.

85 (110—111). Рассуждение о правилах, которые следует соблюдать при устройстве собраний для винопития.

86 (111). Рассуждение о порядке стояния и сидения присутствующих при особе государя.

87 (111—112). Рассуждение о необходимости соблюдения дисциплины и почитания начальников в отрядах войска.

88 (112). Рассуждение об обязанности именитых людей заботиться о военном снаряжении и покупке гулямов.

89 (112—113). Рассуждение о необходимости сдержанности в то время как делают выговоры высокопоставленным лицам.

90 (113). Рассказ о преимуществах сдержанности и самообладания.

91 (113). Рассказ о необычайной сдержанности Хусейна б. Али, одежду которого испачкал прислуживавший гулям.

92 (113—114). Рассказ о необычайной сдержанности Муавии, не проявившего признака гнева при дерзком притязании незнакомца в поношенной одежде на руку его матери.

93 (114). Слова мудрых о добродетели.

94 (114). Рассуждение о необходимости проявления бдительности к делу ночной стражи, часовых и привратников.

95 (115). Рассуждение об обязанности государей заботиться с утра об устройстве стола для придворных.

96 (115). Рассказ о широком хлебосольстве Тогрул-бека.

97 (115). Рассказ о широком хлебосольстве ханов Туркестана и о нареканиях, которым подвергся сельджукский двор во время пребывания в Самарканде и Узкенде за сдержанность в отношении угощения.

98 (115). Рассуждение о необходимости щедрости.

99 (115—116). Предание о египетском фараоне, хранимом богом ради его хлебосольства.

100 (116—117). Рассуждение о великодушии и щедрости, сопровождаемое упоминанием Хатим Таи, Али, преданиями и стихотворением в похвалу великодушия.

101 (117—118). Рассуждение о необходимости вознаграждения и наказания всех слуг по мере их проступков и добрых дел.

102 (118). Рассказ о мальчике-хашимите, освобожденном отцом от наказания.

103 (118). Рассказ из Ибн-Хордадбеха о царе Парвизе, заключившем под стражу одного из приближенных и заступничестве за него музыканта Базида (Барбеда).

104 (118—119). Рассказ об обычае у Сасанидов (в тексте Саманидов) всякий раз, как что-либо восхищало царя, давать в вознаграждение тысячу дирхемов человеку, вызвавшему восхищение. Так поступил Ануширван, восхищенный словами девяностолетнего старика, сажавшего в землю дерево — грецкий орех.

105 (119). Рассказ о словах Мамуна, обращенных к Фазлю б. Сахль по вопросу о необходимости спешить делать добро.

106 (119). Рассуждение о необходимости надзора над действиями мукта и амиля.

107 (120). Рассуждение о вреде торопливости в государственных делах.

108 (120—121). Рассказ о клевете Абд ар-Рахмана, дяди султана Алп-Арслана по линии матери, на гератского старца и проявленной Алп-Арсланом осмотрительности, благодаря которой клевета не повредила старцу.

109 (121). Рассуждение о вреде торопливости, подтвержденное словами Базурджмихра и „великих веры“.

110 (121—122). Рассуждение о значении должности эмир-и-харас и знаках его отличия.

111 (122—125). Рассказ о халифе Мамуне, добром и плохом эмир-и-харас.

112 (125—126). Рассуждение о смутах, знамениях смутного времени и признаках появления правосудного государя. О необходимости государственной поддержки лиц, заслуженных, ученых, хранителей границ и людей Корана.

113 (126—128). Рассказ о Харун ар-Рашиде и Зубейде, о жалобе людей Корана на незаконные траты ими денег, принадлежащих мусульманам, о сне, одновременно виденном Харун ар-Рашидом и Зубейдой, о последующей за этим их благотворительной деятельности.

114 (128—129). Рассказ о халифе Омаре и бедной женщине и об искуплении халифом Омаром своего греха в недостаточности внимания к бедным.

115 (129). Предание о Моисее, получившем дар пророчества от бога в воздаяние за его милосердие к овце, отбившейся от стада.

116 (129—130). Рассказ о богаче из Мерверруда, получившем прощение от бога в воздаяние за милосердие, проявленное к чесоточной собаке.

117 (130). Рассуждение о добродетельности благодеяния.

118 (130—131). Рассуждение об обязанностях государя уважать старцев, беречь опытных в делах, войне и вере, соблюдать их место и чин.

119 (131). Рассуждение о значении титула и о падении титулатуры по сравнению с предшествующими временами.

120 (131—136). Рассказ о султане Махмуде, ловкой рабыне-турчанке, сумевшей обмануть ханов Туркестана и украсть у них жалованные грамоты халифа, о том, как султан Махмуд добился от халифа прибавки к его титулу — титула Амин ал-миллэ.

121 (136). Титулатура Саманидов.

122 (136). Титулы судей, имамов, ученых, сипах-саларов и мукта.

123 (136). Смешение титулатуры после времени правления Алп-Арслана.

124 (136). Титулатура Бовейхидов и их вазиров; титул вазира султана Махмуда.

125 (136—138). О начале титулования со словами „дуниа“ и „дин“; о титулах жен царей; продолжение рассуждения о значении титулатуры; о титуловании „ал-мульк“.

126 (138—139). Рассуждение о том, чтобы не приказывать двух должностей одному человеку, а приказывать должность не имеющим таковой, чтобы приказывать должность людям с чистой верой, достойными, а не приказывать людям маловерным или обладающим плохою верою.

127 (139—143). Рассказ о недовольстве султана Алп-Арслана распоряжением Ардума, который назначил своим дабиром еретика Яхью, с приведением преданий по поводу необходимости удалять от себя еретиков-рафизитов.

128 (143—145). Продолжение рассуждения о должностях, а также о необходимости широкой поддержки средствами войска, богословов и людей пера.

129 (145—148). Рассказ о чиновниках Фахр ад-даулэ в Рее, не имевших должности и удалявшихся на вершину горы Табарех, чтобы мечтать там о султане Махмуде.

130 (148). Рассуждение о том, чтобы не приказывать исполнение государственных функций не правоверным мусульманам.

131 (148—150). Рассказ об амиле-иудее, Сад б. Ваккасе и Омаре.

132 (150—151). Рассуждение о добрых вазирах и необходимости наследственности вазирата.

133 (151—155). Рассказ о Сулеймане б. Абд ал-Малик и назначении им вазиром Джафара Бармакида.

134 (155—156). Рассуждение о правосудном государе и выборе им вазира.

135 (156—157). Рассуждение о недопущении влияния женщин на государственные дела.

136 (157—158). Рассказ о Судабэ, жене Кей-Кауса, Сиавуше и Афрасиабе.

137 (158). Рассуждение о том, что сильные разумом государи не позволяли женщинам знать о тайнах их сердца.

138 (158—159). Рассказ об отказе Александра посетить женскую половину дворца Дария.

139 (159). Рассказ о Хосрове, Ширин и Фархаде.

140 (159). Рассказ о словах Бузурджмихра о причине разрушения власти династии Сасанидов; Сасаниды доверяли власть мелким, невежественным людям, женам и младенцам.

141 (159). Предание от пророка о том, что надо делать все вопреки тому, что скажут женщины.

142 (159—160). Предание о попытке Айши и Хафсы повлиять на пророка Мухаммеда во время его болезни с тем, чтобы пророк назначил вместо Абу-Бекра своим наследником Омара, о твердости, проявленной в этом случае пророком.

143 (160—162). Рассказ о благочестивом Юсифе и его жене Кирсифе, использовавшей право Юсифа просить у бога исполнения его трех желаний.

144 (162). Рассказ о словах халифа Мамуна в отношении женщин, а также предание о словах бога в том же вопросе.

145 (163). Рассказ о словах Кей-Хосрова о недопущении женщин к государственным делам.

146 (163). Рассказ о словах Омара б. Хаттаба, запрещающих говорить открыто о женщинах.

147 (163). Рассуждение о подчиненном положении всех людей в отношении особы государя.

148 (163—164). Рассказ о словах Бузурджмихра, обращенных к Ануширвану, о недозволении войску узурпировать у царя его царские обязанности, о добрых и дурных качествах характера.

149 (164—166). Рассуждение об опасностях, грозящих от еретиков, в частности от батинитов; предостережения автора.

150 (166—181). Рассказ о появлении Маздака и его убиении царем Ануширваном.

151 (182—183). Рассказ о выступлении Сумбада Гябра из Нишапура против мусульман и его смута.

152 (183—187). Рассказ о появлении карматов и батинитов в Кухистане, Ираке и Хорасане.

153 (187—193). Рассказ о выступлениях батинитов в Хорасане и Мавераннахре.

154 (193—194). Рассказ о выступлении батинитов в землях Сирии и Магриба.

155 (194—195). Рассказ о восстании еретиков в Гуре и Гарджистане в 295 (= 907—08) г.

156 (195). Рассказ о восстании Али б. Мухаммеда Буркаи в Хузистане и Басре.

157 (195—198). Рассказ о восстании Бу-Саида Джаннаби и сына его Бу-Тахира в Бахрейне и Ляхсе; о нападении бахрейнских карматов на Мекку.

158 (198—199). Рассказ о восстании Муканны Марвези в Мавераннахре.

159 (199). О названиях батинитов в разных городах.

160 (199—200). Рассказ о восстании хуррамдинцев в Исфахане и Азербайджане.

161 (200—203). Рассказ о восстании Бабека.

162 (203—204). Рассказ о халифе Мутасиме, судье Яхья б. Аксам и дочерях царя Рума, Бабека и Мазияра.

163 (204). Рассказ о исфаханских еретиках в правление халифа Васика.

163 (204—205). Рассуждение о правилах веры хуррамдинцев.

165 (205—206). Рассуждение о государственном казначействе.

166 (206—207). Рассказ о переписке между хорезм-шахом эмиром Алтунташем и вазиром Ахмедом б. Хасан по поводу налога абрэ.

167 (207). Рассуждение о производстве дел челобитчиков.

168 (207). Рассказ об обмене посольствами между дворами Иездегерда и Омара; отзыв Омара о состоянии дел в сасанидской державе.

169 (208). Рассказ о жалобе купца султану Махмуду на сына его Масуда по поводу неуплаты последним денег за приобретенный товар.

170 (208). Рассказ о словах Омара б. Абдал-Азиз в послании амилю города Химса по поводу справедливости.

171 (208—209). Рассуждение о справедливости, значении должности амиля, ответственности за свои деяния.

172 (209). Рассуждение об отчетности и бюджете.

173 (209—210). Рассуждение о правильном поведении государя.

174 (210—211). Заключение; от автора об истории написания сочинения.

175 (211—217). Касида в честь Низам ал-мулька и „Сиасет-намэ“.

Таким образом, весь состав „Сиасет-намэ“ может быть распределен по следующим разделам:

Отрывки, относящиеся к истории написания, издания и составу сочинения: 1, 2, 3, 4, 174, 175 — всего 6 отрывков.

Отрывки, относящиеся к общей теоретической части: 5, 6, 11, 12, 17, 22, 24, 27, 28, 31, 34, 42, 44, 48, 50, 51, 55, 57, 59, 60, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 74, 75, 76, 77, 79, 80, 81, 82, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 94, 95, 98, 100, 101, 106, 107, 109, 110, 112, 117, 118, 119, 126, 128, 130, 132, 134, 135, 137, 147, 149, 164, 165, 167, 171, 172, 173 — всего 73 отрывка.

Отрывки, относящиеся к доказательству, или иллюстрации общих теоретических положений: 7, 8, 9, 10, 13, 14, 15, 16, 18, 19, 20, 21, 23, 25, 26, 29, 30, 32, 33, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 43, 45, 46, 47, 49, 52, 53, 56, 58, 61, 62, 73, 78, 83, 90, 91, 92, 93, 96, 97, 99, 102, 103, 104, 105, 108, 111, 113, 114, 115, 116, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 127, 129, 131, 133, 136, 138, 139, 140, 141, 142, 143, 144, 145, 146, 148, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 166, 168, 169, 170 — всего 96 отрывков.

В свою очередь последний разряд может быть разбит тематически на следующие категории:

Рассказы, относящиеся к словам или событиям, связанным с именем Моисея, Иосифа, пророка Мухаммеда, Локмана и великих богословов: 7, 8, 9, 38, 39, 40, 45, 46, 47, 90, 93, 100, 115, 141, 142

Отрывки, относящиеся к словам и действиям халифов „праведного пути“, в особенности Али, а также его потомства: 10, 91, 102, 114, 168.

Отрывки, относящиеся к словам и действиям Александра Македонского и различных царей: 14, 21, 23, 99, 138.

Отрывки, относящиеся к словам и действиям доисламских царей Ирака, в частности Сасанидов: 13, 18, 20, 25, 26, 29, 58, 103. 104, 136, 139, 140, 145, 148, 168.

Отрывки, относящиеся к словам и действиям халифов-омейядов: 49, 92, 131, 133, 170.

Отрывки, относящиеся к словам и действиям халифов-аббасидов: 30, 41, 105, 111, 113, 144.

Отрывки, относящиеся к словам и действиям Абдаллаха б. Тахир: 35.

Отрывки, относящиеся к истории династии Саффаридов: 15, 155.

Отрывки, относящиеся к истории династии Саманидов: 16, 36, 121, 155.

Отрывки, относящиеся к истории династии Бовейхидов: 61, 124, 129.

Отрывки, относящиеся к истории династии Газневидов, в частности султана Махмуда: 32, 33, 37, 52, 62, 78, 83, 116, 120, 166, 169.

Отрывки, относящиеся к истории Сельджуков; 53, 73, 96, 97, 108, 123, 127.

Отрывки по истории еретиков: 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164.

Отрывки, носящие автобиографический характер: 73, 97, 174. Отрывки-рассказы разного характера: 116, 122, 125, 143.

В. ВАРИАНТЫ И ДОПОЛНЕНИЯ ПО СОДЕРЖАНИЮ

В настоящем разделе учтены лишь самые существенные в отношении содержания варианты различных рукописей „Сиасет-намэ“; за основу принят текст ИШ.

2 (1—2).[535] В „Сиасет-намэ“ ТИ и рук. ИВ рассказ от имени писца книгохранилища отсутствует; непосредственно за славословием следует отрывок № 4 ИШ. В рук. ПБ, 3 этот раздел начинается словами: „этак говорят, что причиной сочинения было“, упоминание о переписчике книгохранилища отсутствует. Рук. ПБ, 3 называет Малик-шаха в рассказе шахид, погибшим за веру; в рук. ПБ 3 отсутствует также упоминание о Маджд ал-мульке.

4 (5). „Сиасет-намэ“ ТИ, 2 и рук. ИВ, 16 указывают, что число добавленных впоследствии Низам ал-мульком глав было не 11, как в ИШ, а 15.

7 (8). ТИ, 7 рассказывает не о завещании Иосифа, а о похоронах Иосифа.

10 (9). ТИ, 8 и рук. ИВ, 5а местом действия, где овца из-за небрежности правителя сломала себе ногу, называют предместье Нахравана, в одном из списков рукописи, использованных издателем ТИ, значится Ирак.

15 (11). ТИ, 9 местом восстания Якуба б. Лейс называет Систан и далее: «из Систана он (Якуб) направился в Хорасан, — привел в подчинение; после Хорасана захватил Ирак, затем собрал войско Хорасана и Ирака». Рук. ПБ 30 так характеризует движение Якуба: „захватив Кабул, Завул и Систан, он пошел на Хорасан — захватил, пошел на Ирак — захватил. Его соблазнили даи, и он вошел в учение исмаилитов“.

15 (12). В ТИ, 11, так же как и в других местах, слово „еретики“ заменено „шииты“.

15 (14). В описании смерти Якуба б. Лейс ТИ, 12 и рук. ИВ, 76 дают деталь, отсутствующую в ИШ: „когда он (Якуб б. Лейс) прошел три перехода (на пути в Багдад), его схватили колики“.

15 (15). При описании числа войска, находившегося в распоряжении Исмаила, б. Ахмед перед отправлением в поход на Амра б. Лейс ТИ, 13 и рук. ИВ, 8а указывают десять тыс.; рук. ПБ, 41 — двенадцать тыс. (ИШ — две тыс.); те же источники дают следующую не лишенную интереса характеристику вооружения всадников Исмаила б. Ахмед: большинство войск имело деревянные стремена.

17 (18). Конец раздела, рекомендующий оказывать помощь нуждающимся, отсутствует в ТИ и рук. ИВ. В рук. ПБ, 48 несколько отличная от ИШ редакция: „если кто из народа попадет в затруднительное положение, станет нуждающимся в воле и семенах, пусть одолжат, дабы он устроил свое хозяйство, не ушел в чужие края из своего дома“.

20 (24). Рук. ПБ 63 более полно, чем где-либо, развивает тему обыска во дворце Раст Равиша: „(Бахрам) сел на коня, отправился к дому Раст Роушан, [вм. Раст Равиша], потребовал; чтобы принесли мешки (с бумагами); среди бумаг он нашел одно письмо, которое отправил Иль-бек хан Туркестана вазиру; «я восстал и намереваюсь напасть на Бахрама»“.

23 (27). В „Сиасет-намэ“ ИШ Аристотелю приписываются два совета. Выражение ИШ *** имеет в ТИ, 22 и в рук. ИВ, 14а следующий и, очевидно, более правильный вариант *** „Парвиз, царь, сказал“; то же чтение и в рук. ПБ, 69, где вместе с тем все последующее за этими словами изречение более развито: „Парвиз, царь, этак говорит: царю не следует допускать среди людей преступлений четырех родов: во-первых, — посягательства на государство, во-вторых, — посягательства на гарем царя, в-третьих, — небрежения и разглашения (тайны), в-четвертых, — преступлений тех людей, кто на словах с царем, а тайно с врагами царя“.

25 (34). К упомянутым в рассказе о дознании Хосрова Ануширвана видам земельной собственности, принадлежавшим наместнику Азербайджана, ТИ, 26 и рук. ИВ, 17а дают не лишенное интереса дополнение: нет ни одной округи, ни одного города ни в Хорасане, ни в Ираке, ни в Парсе, ни в Азербайгане, где бы у него (наместника) не было десяти частей и семи частей от имения, деревень, мельницы, бани или торгового помещения. Рук. ПБ, 88 упоминает еще один вид земельной собственности *** — именье-деревню.

26 (27). ТИ, 29 приводит в рассказе об осле, добивавшемся справедливости у Хосрова Ануширвана, более полную редакцию распоряжения шаха: „пока этот ослик жив, требую, чтобы он мог ежесуточно есть столько-то сена и ячменя. Дай (обязательство) за подписью этих четырех людей (т. е. старост кварталов). Если же совершишь преступление и то станет известно, пусть тебя убьют“.

32 (41). ТИ, 32 и рук. ИВ, 206 ошибочно одного из сипах-саларов султана Махмуда именуют Мухаммед Газни. Правильный вариант в ТИ, 32, прим. I — Араби.

33 (42). В рассказе о закрытии в знак протеста булочниками Газны своих лавок ТИ 33 и рук. ИВ, 21а, не упоминают имени султана (в „Сиасет-намэ“ ИШ: Ибрахим б. Масуд).

37 (44). ТИ, 34 дает более детальный, чем ИШ, словесный портрет султана Махмуда: „он был длиннолицый, сухой, с длинной шеей и большим носом, редкой бородкой; благодаря тому, что он постоянно жевал *** (глина? цветы?), лицо его было желтое“.

45а. ТИ, 43 и рук. ИВ, 28а содержит дополнительно к рассказам ИШ рассказ следующий за № 45 [стр. 55 — ИШ]: „Предание. Ардашир говорит; тот султан, который не обладает возможностью: исправлять своих приближенных, должен знать, что он не может обращаться с народом иначе, чем тиранически, не может собирать законно налогов“.

58 (67). ТИ, 52 и рук. ПБ, 177 в рассказе о Бахраме Чубине и Парвизе не называют первого вазиром второго.

64 (81). Рук. ПБ, 219 более полно, чем ИШ, определяет порядок службы скороходов; „у них по прошлому обычаю должны быть накибы, которые должны заботиться, чтобы они, скороходы, совершали дело в очередь и никогда не уклонялись от дела“.

83 (95—108). В описании „Сиасет-намэ“ ИШ отдельных этапов прохождения дворцовым гулямом военной службы имеется пропуск, восполняемый ТИ, 74—75, рук. ИВ, 77а и рук. ПБ, 250: на четвертый год службы гулям получал налучие и колчан, на седьмой год службы гулям получал чин ведающего одеждой государя

83 (97). ТИ, 77 местом смерти саманида Нуха б. Наср называет Бухару (в ИШ название места отсутствует).

103 (118). ТИ, 93 в рассказе о царе Парвизе и заступнике за опального вельможу музыканта Базида (ИШ) приводит более привычное начертание имени музыканта — Барбед.

113 (128). ТИ, 102—103, также как рукопись ПБ, 340, содержит более подробную, чем ИШ, характеристику благотворительной деятельности Зубейды; она приказала, чтобы на каждой остановке от Куфы до Мекки вырыли бы колодцы с широкими стенками, покрыли бы их от основания до верха камнем, алебастром и жженым кирпичом, выстроили бы водоемы и резервуары для дождевой воды, дабы паломникам не было недостатка в воде по дороге в пустыне, потому что „из-за отсутствия воды каждый год умирало несколько тысяч паломников“. Затем она приказала построить на рубежах укрепленные лагеря, купить для борцов за веру оружие, лошадей, кобыл и жеребцов и „столько купила земельных участков и имений, что в каждом укрепленном лагере было из года в год пропитание во время нужды одной и двум тысячам борцов за веру“. Из остатков своего имущества она построила в пограничной с Кашгаром и Балуром области город Бадахшан, окружив его крепкими стенами. Кроме того, она выстроила укрепление против Жасп (?) в Гиляне, укрепленный город Исфиджаб (Сафиджаб), укрепление близ Хорезма, которое называют Афравэ, укрепления близ Дербенда и Александрии.

116 (130) ТИ, 104—106 и рук. ПБ, 348 дает более подробную версию рассказа о раскаявшемся богаче, не лишенную многих любопытных бытовых подробностей: „был некий муж в городе Мерве, его именовали „раис-хаджи“ (ТИ, 104, прим. 1 — Рашид-Чачи); он был крепким и знатным раисом, обладал множеством земельных владений, никого не было богаче, чем он в то время. Он служил султанам Махмуду и Масуду в Хорасане. Мы его видели“. В согласии с последним утверждением в изложении ТИ приводится ряд деталей, отсутствующих в ИШ; среди различных построек раскаявшегося богача ТИ указывает на мечети не только в Мерве, но и в Нишапуре, временем его отправления в паломничество называется период правления Чагры-бек-Давуда.

120 (132). ТИ, 108 дает иную редакцию письма халифа, представляющую интерес в том отношении, что она указывает на правила титулования на средневековом востоке. Следуя этому письму, правила титулования были таковы; ребенка, пока он не достиг зрелого возраста, именовали по имени, данному его отцом и матерью; в зрелом возрасте молодого человека начинали величать по кунья, включая в это кунья имя того или иного лица, пользующегося уважением; когда человек чем-либо отличался, халиф или государь давали ему титул, заменявший в обращении как имя, так и кунья.

150 (173). ТИ, 147 приводит сцену, отсутствующую в ИШ; мубад из Парса в разговоре с Кубадом, обещая посрамить Маздака, иллюстрирует свои обвинения против Маздака следующим образом: был поставлен золотой кувшин, порожний от воды. Мубад приказал, чтобы Кубад и Нуширван влили в кувшин два кубка воды, он сам также налил воды в кубок и влил в кувшин. Затем он сказал: „пусть каждый возьмет свою воду так, чтобы она нз смешалась (с чужой водой)“. Царь Кубад не мог этого сделать и сказал: „никак невозможно сделать так, как ты предлагаешь“. Мубад сказал: „итак, если несколько мужей соединятся с одной женщиной и родится ребенок, — кто узнает, чье это дитя. Пока нет никому дороги в гарем царя, мы знаем, всякий рождающийся (там) ребенок царского рода и мы признаем обязательным служить ему. А если в гарем нашего царя проникнет посторонний, как мы узнаем, этот ребенок царского рода или чужого племени. А если ребенок не произошел от царя, каким образом ему достанется трон и царство государя. Итак, намерения Маздака, судя по его речам, таковы: прекратить династию царей, добиться уничтожения царства, смешать представления о старшем и младшем. Я все это показал, чтобы тебе стало ясным тайное вероломство Маздака, а также величие твоего сына. Несмотря на молодость Нуширвана, все, что он говорит, является сущностью целесообразного“.

150 (178). ТИ, 152 дает иную формулу, чем ИШ, обещания Кубада; если Нуширвак примет нашу веру, я обещаю богу; подобно тому, как люди книги соорудили в честь Зардушта над вершиной Кашемира золотую вышку, воздвигнуть также над Тигром каменный минарет, а наверху его построить золотую вышку более яркую, чем солнце.

150 (181). ТИ, 155 дает иной вариант казни Маздака: перед площадью выстроили высокий помост, вырыли яму, (затем Нуширван) приказал схватить Маздака, закопать в яму на том возвышении по грудь так, чтобы голова его была наверху, а ноги в яме, затем вокруг залили алебастром, так что он застыл в алебастре.

153 (188). ТИ, 162 дает более подробную редакцию, чем ИШ, метода обращения в исмаилизм, практиковавшегося Мухаммедом Нахшаби: всякий, кто входил в его (Нахшаби) веру, давал ему обязательство хранить тайну, пока не будет разрешения открыться. Сначала Нахшаби втягивал людей в шиитскую веру, а тогда уже постепенно вводил в веру батинитов.

163 (204). ТИ, 177 в перечислении источников, использованных автором для сочинения глав по истории еретиков, указывает лишь историю Табари и историю Исфахана (ИШ: „Таджариб-ал-умам“, „История Исфахана“, „Известия о халифах рода Аббаса“).

169а (208). Вслед за рассказом ИШ, 169 (208) в ТИ, 181—183 следует рассказ, отсутствующий в ИШ: однажды Омар сидел в присутствии пророка Мухаммеда. Пророк вел беседу о правосудии и справедливости. Омар сказал: „О, божий посланник! В молодые годы я вел торговлю, разъезжая по разным краям вселенной. Во времена Ануширвана Справедливого я прибыл в Мадаин, товары сложил для продажи в городе, а верблюдов отправил в сопровождении погонщика в поле, попастись на свежей траве. Приблизилось вечернее время, пришел погонщик и сказал: „Слуга сына Ануширвана захватил верблюдов“. Услыхав эти слова, я опечалился. Хозяин того помещения, где я сложил товары, узнал об этом и сказал: „Вставай, отправляйся к Ануширвану, изложи дело, — пусть он прикажет возвратить твоих верблюдов“. На другой день утром я отправился, взялся за „цепь справедливости“, меня привели к Ануширвану. Хаджиб допросил меня, я изложил дело, а он из-за страха и опасения перед сыном шаха передал последнему все иначе. Анущирван приказал дать мне тысячу динар. Я обрадовался и возвратился домой. Хозяин дома посмотрел, сказал: „Шаху дело осталось неизвестным, отправляйся, снова заяви об обстоятельствах“. На другой день я отправился во второй раз, опять рассказал дело, а хаджиб пересказал его в другом виде. Он приказал, чтобы мне дали еще раз тысячу динар. Снова я возвратился довольный, а хозяин дома опять заявил, что мои слова не довели до сведения шаха. Опять на другой день я отправился, изложил дело, а хаджиб пересказал в другом виде, опять шах приказал дать еще тысячу динар. Когда я пришел домой, хозяин сказал: „Шаха не уведомили. Отправляйся опять“. Когда я пошел на четвертый день и изложил дело, шах удивился, потребовал другого переводчика и, выпросив у меня дело, пришел в ярость, но ничего не сказал, а, поручив меня одному из своих доверенных лиц, приказал ежедневно выдавать мне пропитание. Так прошло сорок дней. Затем он потребовал меня. Тот доверенный ввел меня ночью к Ануширвану Справедливому. Шах, увидев меня, обласкал, оказал полную милость, всячески просил у меня извинения, — я был поражен изъявлением всего этого внимания. Затем он приказал своей свите принести какое-то блюдо, покрытое сверху. Когда его поставили, шах приказал открыть крышку блюда. Открыли, и я увидел отрезанную руку, положенную на блюдо. Я не понял, чья может быть эта рука. Ануширван спросил: „Знаешь ли ты, чья это рука?“ Отвечал: „Нет“. Он сказал: „Это рука моего дитяти, слуга которого неправедно увел твоих верблюдов, и совершил по отношению к тебе несправедливость. Сегодня вечером вот уже сорок суток, как я начал говорить с его матерью об этом твоем деле, теперь она согласилась, что ее ребенок совершил беззаконие, и что я могу поступить с ним так, как он этого достоин. Сегодня вечером она согласилась, чтобы я отрубил ему руку, чтобы никто не совершал несправедливостей этого рода, чтобы мое имя не было обесславлено несправедливостью, чтобы мне не предстать в день страшного суда устыженным и посрамленным, чтобы не быть в числе гонимых всевышним!“ Затем он приказал привести хаджиба и спросил: „Почему ты неправильно передавал мне о деле, рассказывал иначе, а я не вник в дело, торговый же гость ушел от меня, потеряв надежду. Верблюдов украли, а я не понял дело. Всюду, куда бы он ни пошел, он позорил бы мое имя несправедливостью, а мне все это не было бы известно“. Хаджиб сказал: „Я побоялся твоего сына“. Ануширван сказал: „А меня, значит, не испугался?“ Он приказал сейчас же его казнить, а верблюдов возвратили. Когда я вернулся домой, хозяин дома сказал: „На этот раз дело стало известным“. На другой день я поднялся, захватил три тысячи динар, отправился к ААушир-вану, положил кошель с золотом. Шах приказал: „Это золото целиком принадлежит тебе“, и, несмотря на то, что дал ранее, подарил еще и проводил меня со всяческой милостью. Таково было дело!“ Когда пророк — благословение божие и мир над ним! — выслушал эту речь, он удивился и произнес; „Неверный, а у него этакая правосудность!“

Рук. ПБ не содержит глав об еретиках (соотв. ИШ, 150—164).

Г. ИСТОЧНИКИ, ПАРАЛЛЕЛИ И СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ

10 (9). Рассказ о старшем сыне второго праведного халифа Абдаллахе б. Омар (ум. в Мекке в 73—693 г.), как указано в ТИ 8, прим. I, встречается у поэта Санаи Газневи в стихотворной обработке. Местом, где овца испортила себе ногу, назван у Санаи, как и в „Сиасет-намэ“, Багдад — очевидный анахронизм (Багдад основан в 762 г.).

14 (10). Рассказ о царе, туговатом на ухо, который ради осторожности приказывал челобитчикам одеваться в красные одежды, встречается в собрании рассказов Ауфи (начало XIII в.); у Ауфи царь назван — китайским.[536]

15 (11—17). Рассказ об Исмаиле б. Ахмед Самани, Якубе б. Лейс и Амре б. Лейс представляет собою один из чрезвычайно интересных отрывков сочинения. Этот интерес определяется как влиянием рассказа на последующую восточную историографию в отношении династии Саффаридов, так и присущими этому рассказу особенностями, характеризующими метод использования автором сочинения исторической тематики в качестве иллюстративного материала. Наличие рассказа в главе, трактующей „о разборе государем обид, правосудности и упражнении в добром житии“ определяет дидактическую задачу — показать образ правосудного государя (Исмаил б. Ахмед) в противопоставлении с образом неправосудного государя (Якуб и Амр б. Лейс). Дидактическая задача в рассказе превалирует над задачами исторического описания. Рассказ открывается описанием добродетельности Исмаила б. Ахмед, затем переходит к характеристике „соблазненного исмаилитами“ Якуба б. Лейс, его похода на Багдад, поражения, переговоров с халифом, смертью, воцарения Амра б. Лейс, его сражения с Исмаилом б. Ахмед, пленения и заканчивается благородным отказом Исмаила б. Ахмед принять от Амра список закопанных им сокровищ, как незаконно добытых. Кажется, Т. Нёльдеке принадлежит наиболее резкая формулировка исторической недостоверности всех этих рассказов; „относительно Якуба Саффара и его брата, — замечает Т. Нёльдеке, — Низам ал-мульк сообщает во всех отношениях совершенно превратное“.[537] Можно только безоговорочно присоединиться к этой характеристике немецкого ученого; в рассказе „Сиасет-намэ“ мы не встречаем буквально ни одного эпизода, который бы в малейшей степени не мог быть подвергнут уничтожающей критике с точки зрения его достоверности. Сомнительна самая основа рассказа, — соблазнение Якуба б. Лейс исмаилитами-карматами, признанной датой появления которых считается 278 (= 891) г.,[538] совершенно легендарно описание сражения войск Якуба б. Лейс с халифатскими войсками, во главе которых стоял не халиф, а брат халифа Абу-л-Ахмед ал-Муваффак биллахи,[539] не менее легендарно описание переговоров Якуба б. Лейс с халифским послом, во время которых Якуб якобы дал себе такую характеристику: „пойди и скажи халифу, что я — сын медника, от отца обучился делу медника; моей пищей был ячменный хлеб, рыба, зелень и лук. Эту власть государя, оружие, сокровища, добро я добыл удальским путем, львиным мужеством, — не от отца унаследовал, не от тебя получил“. Традиция о ремесленном происхождении саффаридов получила широкое распространение в последующей исторической литературе.

О происхождении Якуба б. Лейс мы не располагаем достаточно ясными данными. Родиной Якуба и его трех братьев являлся Карнин[540] или Карни,[541] селение, находившееся в одном переходе от города Систан. По описанию Истахри Карнин был „городок маленький, при нем деревни и рустаки... из него Саффариды... их четыре брата: Якуб, Амр, Тахир и Али рода Лейс. Тахир был убит у ворот Буста, Якуб умер в Джунд-и-Шапур после своего возвращения из Багдада и могила его там; Амр б. Лейс убит в Багдаде и могила его там; Али б. Лейс был назначен против Рафи в Джурджан, умер в Дихистане и могила его там. Якуб был старшим; он был гулямом у некоторых медников, саффар; Амр был погонщиком лошаков и слыхал я, что в иные дни он был плотником“.[542] Среди построек Заранджа Мукаддаси упоминает медный минарет, построенный Яку-бом б. Лейс.[543] Гардизи указывает: „Якуб б. ал-Лейс б. Муаддал был человеком неизвестным, род его из руста Систана, из деревни Карнин. Когда он пришел в город, он избрал себе ремесло медника, изучил его, ежемесячно получал плату по 15 дирхем“.[544] На возможность существования иной традиции, как кажется, впервые обратил внимание Раверти.[545] Вышедшая несколько лет назад в тегеранском издании хроника Систана дала возможность ознакомиться с этой иной традицией в полном виде. Она такова: Якуб б. Лейс б. Муаддал б. Хатим б. Махан б. Кей-Хосров б. Ардашир б. Кубад б. Хосров Апарвиз б. Хурмузд б. Хосраван б. Ануширван б. Кубад.[546] Не останавливаясь на спорности многих звеньев этой генеалогической цепи, необходимо отметить лишь тенденцию, утверждающую за Якубом б. Лейс происхождение от сасанидской династии, тенденцию, весьма настойчиво проводимую вышеуказанным источником, у которого, кстати сказать, отсутствует и уничижительный эпитет „медник“, прилагаемый обычно позднейшей историографией к систанской династии потомков Лейса.

Рассказ „Сиасет-намэ“ был, очевидно, сконструирован из двух источников. Первый источник глухо называется самим автором сочинения: „был один из саманидов Справедливый эмир, звали его Исмаил сын Ахмеда. Он был чрезвычайно справедлив и наделен многими добродетелями: обладал чистой верой в бога, преславного и всемогущего, был благодетелем бедняков, что показано в его жизнеописании“.[547] Вторым источником, по-видимому, были „Ахбар-и-Якуб-и-Лейс“ — Известия об Якубе б. Лейс, упоминаемые Бейхаки, как сочинение, из которого автор мемуаров черпал такие же близкие по стилю, языку и столь же фантастические рассказы, как и автор „Сиасет-намэ“,[548] совершенно очевидно саманидского и антисаффаридского направления; и у Бейхаки и в „Сиасет-намэ“ эти рассказы служат иллюстративным целям, не претендуя на иное значение, кроме дидактики и занимательности.

Не менее неточны, легендарны, но вместе с тем популярны, рассказы „Сиасет-намэ“, относящиеся к Амру б. Лейс. Эпизод о благородном отказе Исмаила б. Ахмед принять от Амра б. Лейс список зарытых сокровищ уже в начале XIII в. был повторен Ауфи.[549]

16 (17). Рассказ об обычае Исмаила б. Ахмед Самани в стужу верхом на коне дожидаться на площади челобитчиков в более полной редакции приведен Ауфи.[550]

18 (18). Царствованием, во время которого разразился семилетний голод, большинством источников называется правление сасанида Фируза (Пороза).[551] Общая отрицательная позиция „Сиасет-намэ“ к личности Кубада (ср. „Сиасет-намэ“ ИШ, 26—29, 166—181) стоит также в противоречии с рассказом, приписывающим Кубаду государственную мудрость. В идентичном рассказе Ауфи царем, при котором разразился голод, назван Кисра Бахрам[552] в ТИ, 15 царем назван Кей-Кубад.

19 (19—27). Рассказ о Бахрам Гуре, вероломном вазире и пастухе, повесившем пса, находится в стихотворной разработке у Низами. В сокращенной редакции рассказ встречается у Газали в „Насаих ал-мулук“,[553] а также в двух рассказах Ауфи.[554] Как у Газами, так и в одном из рассказов Ауфи, героем повествования является не Бахрам Гур, а Гуштасп. Названный в „Сиасет-намэ“ вазиром Бахрам Гура Раст Равиш (у Низами — Раст Роушан) не отмечен историческими хрониками. Табари называет вазиром Бахрам Гура Михр-Нарсэ,[555] Фирдауси — Хурмузда.[556]

25 (28—36). Рассказ о Хосрове Нуширване Справедливом, бедной старухе и наместнике Азербайджана, захватившем земельный участок старухи, в сильно сокращенном виде находится у Ауфи.[557] Как и рассказ о Бахрам Гуре (19) — исторически недостоверен.

26 (36—37). Рассказ о цепи справедливости и осле-челобитчике находится также в составе рассказов Ауфи.[558]

29 (38—40). Рассказ об обычае царей Аджама совершать публичное судопроизводство в дни Михрджана и Науруза, как отмечено Ш. Шефероу, приводится слово в слово в „Насаих ал-мулук“ Газали.[559] О подобном же обычае, заимствованном от царей Аджама, рассказывает Ауфи в замечании по поводу двора Абдаллаха б. Тахир Зу-л-Яминеин.[560] Газали приводит в тех же выражениях, что и „Сиасет-науэ“, рассказ о гибели Иездегерда Грешника (399—420);[561] также близко изложение гибели Иездегерда от лошади-ангела в „Фарс-намэ“.[562]

30 (40). Рассказ об Умара б. Хамза, отказавшемся в присутствии халифа Васика от имущества, ввиду обвинения в неправильном получении этого имущества, находится как в составе рассказов „Насаих ал-мулук“ Газали,[563] так и Ауфи.[564] Рассказ анахронистичен: Умара б. Хамза, правитель Басры, Ахваза и Фарса ум. в 199 (=814) г.; годы правления халифа Васика: 227—232 (= 842—847). У Газали упоминается имя халифа ал-Мансур, годы правления: 136—158 (= 754—775).

32 (41—42). Рассказ о наказании мухтасибом одного из полководцев султана Махмуда, встреченного им на улице в нетрезвом состоянии, — первый из серии газнвзидских рассказов „Сиасет-намэ“. Оба упомянутые в „Сиасет-намэ“ ИШ и ТШ полководца выступают в мемуарах Бейхаки, как действующие исторические лица: Али Нуштегин — Ахмед б. Али Нуштегин; он известен как командующий газневидскими войсками в Кермане и усмиритель тусского восстания;[565] Мухаммед Араби — Мухаммед Ал'араби; упоминается у Бейхаки в качестве салара войска курдов и арабов.[566]

33 (42). Рассказ о закрытии в Газне хлеботорговцами лавок в знак протеста против действий придворного хлебопека султана Ибрахима, указывает на правление государя, дата смерти которого позднее смерти Низам ал-мулька на семь лет; Захир ад-даулэ Ибрахим б. Масуд, внук султана Махмуда, правил с 450 (= 1058) по 492 (= 1099) г.

36 (43). Рассказ о дидактической беседе между Абу-Али ад-Даккак и эмиром Абу-Али-и-Ильяс находится в составе рассказов „Насаих ал-мулук“ Газали.[567] Абу-Али ад-Даккак, суфий, старший современник известного мейхенейского старца Абу-Саида ум. в 405 (= 1015) г. Абу-Али Мухаммед б. Ильяс принадлежал к боковой ветви саманидской династии и в течение некоторого времени был самостоятельным правителем области Керман; вынужденный вследствие восстания своих сыновей бежать из Кермана, он умер в Бухаре около 357 (= 968) г.[568] В рассказе обращает на себя внимание название Абу-Али-и-Ильяса сипах-саларом и правителем Хорасана — единственный случай среди известных мне источников о керманской династии ильясидов, история которой до настоящего времени не была темой сколько-нибудь полного научного обследования.

37 (44). Рассказ о беседе султана Махмуда с вазиром Ахмед-и-Хасан Мейменди оканчивается замечанием: „до него (Махмуда) не было наименования султан. Махмуд был первым лицом, который во времена ислама назвал себя султаном, а уж после него это стало обычаем“. Как уже было указано В. В. Бартольдом, титулом султана до Махмуда именовали себя багдадские халифы.[569] Панегирические стихотворения, посвященные Махмуду, также большей частью именуют этого государя эмиром, а не султаном. По-видимому, указание следует трактовать в духе сообщения „Табакат-и-Насири“: „султан-воитель Махмуд был великим государем, первым из государей, кого именовали из столицы халифата титулом султан“.[570]

41 (45—54). Рассказ о Мутасиме, портном-муэдзине, эмире-должнике и обиженном кредиторе находится в сочинении Танухи, откуда он, невидимому, и был заимствован Ауфи.[571] В упомянутых сочинениях халифом назван не Мутасим, а Мутазид биллахи (279—289 = 892—902). Одно из старейших упоминаний о труде Низам ал-мулька, находящееся в „Таджариб-ас-салаф“ Хиндушаха, связано с этим рассказом; Хиндушах, ссылаясь на сочинение Низам ал-мулька, также называет халифом Мутазида.[572] Этот рассказ „Сиасет-намэ“ включает весьма интересное в историко-литературном отношении место. Укоряя эмира-насильника, халиф говорит; „Я ли не тот, кто из-за мусульман попал пленником в Рум, снова выступил из Багдада, разбил румское войско, обратил в бегство кесаря, шесть лет разорял Рум, пока не разрушил и не сжег Константинополя, я до тех пор не вернулся, пока не основал мечети и не вывел тысячу людей из плена“.[573] Иная версия этих слов Мутасима находится в рук. ПБ, 146: „не я ли тот, кто ради девушки-мусульманки, которая попала в руки кесаря Кутис (?), пошел походом, разбил войско Рума, захватил кесаря, шесть лет опустошал Рум, разрушил стены Константинополя, построил соборную мечеть, а ту девушку вывел из плена кесаря“. Слова, приписываемые „Сиасет-намэ“ Мутасиму, исторически могут быть оправданы известными событиями, ознаменовавшими войну Мутасима с византийским императором Феофилом, окончившуюся взятием арабскими войсками византийского города Амории,[574] называемой арабскими историками крайним или малым Константинополем.[575] Цитированные слова Мутасима не могут не напомнить о „Романе о Мутасиме“, весьма популярном в арабской литературе аббасидского периода.

49 (56—57). Рассказ об Омаре б. Абд-ал-Азиз и голодных арабах приведен в „Насаих ал-мулук“ Газали.[576]

52 (58—65). Рассказ об организации султаном Махмудом похода против куджей и белуджей и применении войсками Махмуда военной хитрости (отравление яблок) приводится в довольно близком к „Сиасет-намэ“ варианте в „Тарих-и-гозидэ“,[577] „Нигаристане“, откуда рассказ попал к д'Эрбело.[578] Несколько отличный вариант рассказа находится у Ауфи.[579] Как отмечено Мухаммедом Низам ад-дином, в „Сиасет-намэ“ скомпонованы вместе два сюжета: а) сношения султана Махмуда с Абу-Али-и-Ильясом по поводу захвата первым Рея, б) поход на куджей и белуджей у Ауфи во главе газиевидских войск стоит не „некий эмир“, а сын султана Махмуда — эмир Масуд.

События, описанные в письме на имя Абу-Али-и-Ильяса и связанные с захватом султаном Махмудом Рея, находят подтверждение в других источниках. Абу-Талиб Рустам б. Фахр ад-даулэ (387—420 = 997—1029), титуловавшийся Маджд ад-даулэ, был последним представителем в Иране династии бувейхидов. Наследовав отцу в возрасте четырех лет, он фактически и формально находился под опекой матери, носившей титул „попечительницы царства“.[580] Захват султаном Махмудом Рея в 420 (= 1029) г., как результат общей его политики, направленной к захвату западных областей Ирана, означал конец правления этого слабого и весьма преданного наукам государя. Упреки в неверии, содержащиеся в приводимом „Сиасет-намэ“ письме, находят подтверждение в событиях, последовавших за взятием Рея; многие из сподвижников Маджд ад-даулэ были казнены по обвинению в мутазилизме, казни сопровождались сожжением книг и т. п. Несмотря на историческую достоверность приводимых в упомянутом письме фактов, обращение письма к Абу-Али-и-Ильясу невероятно. Абу-Али Мухаммед б. Ильяс, как было указано выше,[581] умер ок. 357 (= 968) г., т. е. за 60—61 год до захвата султаном Махмудом Рея.

Также весьма спорно упоминание имени Абу-Али-и-Ильяса во второй половине рассказа, представляющего Абу-Али-и-Ильяса, как союзника султана Махмуда в походе на куджей и белуджей.

„Сиасет-намэ“ во всех вариантах (ТИ, ПБ и ИШ) соединяет вместе куджей и белуджей. „Худуд ал-алем“ отличает куджей от белуджей, хотя и указывает на общность их занятий и образа жизни.[582] Населяя юго-восточную окраину Ирана до берегов Персидского залива, как куджи, так и белуджи в значительной степени сохранили примитивное родоплеменное устройство, отличаясь по языку от жителей соседнего Кермана.[583] Ибн Мискавейх сообщает, что решительная борьба против куджей и белуджей была предпринята не Махмудом, а бувейхидом Азуд ад-даулэ. В сражении 1 Раби II 361 (= 8/1 972) г. куджи и белуджи потерпели катастрофическое поражение, был захвачен в плен и казнен их вождь Ибн Аби-р-Раджал Балуси; побежденные были выведены с принадлежащей им территории; на их место поселено земледельческое население.[584] Замирение этого труднодоступного района, правда, вряд ли могло быть полным и окончательным, еще Насир-и-Хосров отмечал в 444 (= 1052) г. нападение куджей на округ Наин.[585]

Абу-Али-и-Ильяс, как историческое лицо, известен в качестве верного союзника куджей и белуджей, участвовавшего в их войне против Ахмеда б. Бовейх.[586] Ибн Мискавейх также сообщает об участии Абу-Али-и-Ильяс в совместных с куджами и белуджами грабежах. Награбленное хранилось в крепости Бардсир.[587]

В повествовании „Сиасет-намэ“ о хитрости, примененной газневидскими войсками во время похода на куджей и белуджей, нельзя не отметить ясно выраженный сказовый характер. Из известных мне высказываний по поводу рассматриваемого вопроса особенно привлекает внимание замечание издателя „Тарих-и-Систан“, в котором издатель утверждает, что усиление султана Махмуда оказалось роковым для куджей, к сожалению, не приводя при данном утверждении какой-либо ссылки на источник.[588] Между тем, рассказ о хитрости, примененной Махмудом, не может не напомнить о ряде подобных рассказов, кроме упомянутых в „Сиасет-намэ“, и „Тарих-и-Систан“, как-то: рассказ Абу-Шуджа о хитрости, примененной в войне с куджами бовейхида Азуд ад-даулэ,[589] рассказ о хитрости по отношению к куджам сельджукида Кавурда[590] и т. Д. Все это позволяет сделать вывод, что тема военной хитрости по отношению к куджам была весьма распространена в арабо-персидской литературе того времени, причем, как обычно в таких случаях, имена действующих лиц произвольно изменялись.

58 (67). Рассказ о Парвизе и Бахраме Чубине находится у Ауфи.[591] На очевидные ошибки этого рассказа (Парвиз — царь Рума (?); Бахрам Чубин — вазир Парвиза (?)) было указано еще Т. Нёльдеке.[592] Содержание рассказа отличается явным неправдоподобием. Если название Парвиза царем Рума еще может найти какое-то объяснение в значении слова Рум, трактуемого иногда в источниках, как запад,[593] то говорить о каких-либо дружеских отношениях между Парвизом и Бахрамом Чубином, узурпировавшим сасанидский престол в 590—591 гг., конечно, не приходится. В данном случае мы имеем, очевидно, образец тех дидактических рассказов, которые весьма часто прикреплялись к именам некоторых сасанидских царей (Ардашир, Ануширван, Парвиз) и где интересы, диктуемые целями лоучения, вытесняли историческую достоверность.[594] Имеющееся в рассказе «Сиасет-намэ» сопоставление двух мечей, которые нельзя вложить в одни ножны, встречается в качестве поговорки у Отби и Бейхаки.[595]

61 (69—77). Рассказ об Азуд ад-даулэ и нечестном судье, присвоившем золото воителя за веру, в сокращенной и несколько видоизмененной редакции встречается у Ауфи.[596] Многочисленные рассказы-легенды, связанные с именем бувейхида Азуд ад-даулэ Фана-Хусрау б. Рукн ад-даулэ (вр. правл. 338—372 = 949—982), были широко распространены в военно-бюрократических кругах в Х—XI вв. На наличие таких рассказов и их малую достоверность в XI в. указывал еще историк Абу-Шуджа.[597]

62 (77—80). Рассказ о султане Махмуде и хитрости, примененной им, дабы изобличить нечестного судью, встречается у Ауфи; героем рассказа Ауфи выступает халиф Мутазид.[598]

73 (88—90). Рассказ о посольстве Шамс ал-мулька и неосторожном приеме Низам ал-мульком посла в палатке во время игры в шахматы — один из немногочисленных отрывков „Сиасет-намэ“, имеющих автобиографический характер. Государь караханидской династии, полное имя которого было по Маджмэ ал-Фусаха: Шамс ал-мульк Насир ал-Хакк Абу-л-Хасан Наср б. Ибрахим б. Наср (Илекхан) б. Али (Арслан-хан), по Тарих-и-Бухара: Шамс ал-мульк Наср б. Ибрахим б. Тамгач-хан правил с 460 (= 1067) по 472 (= 1079) гг. Датировка факта, о котором идет речь в рассказе, затруднительна; обмен посольством между Алп-Арсланом и Шамс ал-мульком мог иметь место незадолго до последнего похода Алп-Арслана в Среднюю Азию в 465 (= 1072) г.

83 (95—108). Отрывок „Сиасет-намэ“, озаглавленный „Распорядок дворцовых гулямов“, также сложен по своему составу, как и рассказы 15, 52. Он состоит из нескольких частей: а) описание прохождения гулямом военно-дворцовой службы при Саманидах; б) история отделения Алптегина от саманидов и образования им газневидского государства, в) история Себуктегина, отца султана Махмуда.

Как и рассказ 15, отрывок преследует не историческую, а исключительно дидактическую задачу: „цель этого рассказа такова: пусть будет известно господину мира, — да увековечит господь его царство! — каков бывает добрый раб“.

Отрывок, как в свое время было указано Т. Нёльдеке,[599] страдает рядом неточностей. Главнейшие из них;

а) Пропуск в саманидской генеалогии времени правления Абд ал-Малика б. Нух (343—350 = 954—961), как то явствует из следующего повествования: „Алптегин был куплен Ахмедом б. Исмаил (295—301 = 907—914) под конец жизни. Потом он служил много лет Насру б. Ахмед (301—331 = 914—943), а сипах-саларство над Хорасаном он получил в дни Нуха (331—343 = 943—954); когда Нух умер, на царство посадили этого Мансура сына Нуха (350—365 = 961—976)“.

б) Рассказывая о смерти Алптегина, отрывок передает совершенно легендарную историю о выборе гулямами на престол Себуктегина, которому «совершили договор и присягу». Наследование газневидских эмиров после смерти Алптегина было следующим:

Иссак б. Алптегин — 352—355 = 963—966

Бильгя-тегин — 355—362 = 966—972.

Пири — 362—366 = 972—977.

Себуктегин был возведен на престол четырнадцать лет спустя после смерти Алптегина в З66 (= 977) г.[600]

в) Рассказывая о смерти Себуктегина, наш отрывок утверждает: „когда Себуктегин умер, Махмуд воссел на его место“. Себуктегину наследовал сначала его сын Исмаил (387—388 = 997—998) и лишь затем Махмуд (388—421 = 998—1030).

Вместе с тем отрывок обладает рядом деталей, ценность которых вряд ли может быть преуменьшена. К ним принадлежат:

а) Описание прохождения службы дворцовыми гулямами у Саманидов, — это описание является единственным в своем роде и известно русскому читателю, не владеющему персидским языком, из пересказа В. В. Бартольда.[601]

б) Описание военных действий Алптегина против Саманидов, в современном Афганистане и на границах с Индией. Особенно интересным и не утерявшим своего значения нам представляется описание событий, связанных с уходом Алптегина из державы саманидов, имеющее ряд параллелей в арабоязычных хрониках.[602]

В. В. Бартольд в „Энциклопедия ислама“ впервые отметил, что все повествование „Сиасет-намэ“ о восстании Алптегина почерпнуто из позднейших газневидских хроник. Нам представляется возможным значительно уточнить это предварительное и общее замечание на основании приведения параллельного текста из мемуаров Бейхаки.

Рассказ Бейхаки о справедливости эмира Масуда во время гургенского похода 426 (= 1034/35) г.:

«Мавлана-задэ захватил у одного человека барана. Обиженный пришел к эмиру и пожаловался. Эмир остановил коня и сказал накибам: «требую сейчас же доставить этого Мавлана-задэ». Они поскакали и благодаря наступившей судьбе и пришедшему смертному часу привели Мавлана-задэ. А он получал бистагани. Эмир сказал ему: «Ты получаешь бистагани?» Сказал: «такое-то и столько-то». Эмир сказал: азачем ты взял у этого (человека) барана и огорчил людей моего государства? Если ты нуждался в мясе, почему не покупал на серебро, — ведь ты получаешь бистагани и не являешься бедняком». Тот сказал: «совершил проступок и сделал ошибку». Эмир сказал: «непременно ты должен увидать возмездие за этот проступок». Он приказал повесить его у ворот Гургена, его коня и вооружение отдать хозяину барана и объявить во всеуслышание: всякий, кто совершит по отношению к народу этой области несправедливость, получит такое же возмездие“.[603]

Не менее близким к повествованию Бейхаки является часть повествования „Сиасет-намэ“, касающаяся приобретения Алптеги-ном гуляма Себуктегина, отца будущего султана Махмуда.[604]

Имея в виду эти два параллельных отрывка, нельзя не прийти к заключению об общности источников как мемуаров Бейхаки, так „Сиасет-намэ“. Таким образом, оригинал, откуда почерпнут дидактический рассказ „Сиасет-намэ“, вряд ли может быть более позднего времени, чем 451 (= 1059) г. — дата написания Бейхаки последних из дошедших до нас частей мемуаров.

102 (118). Рассказ о мальчике-хашимите имеется в собрании рассказов Ауфи.[605]

103 (118). Рассказ о заступничестве перед Парвизом музыканта Базида (Барбеда) за опального вельможу имеется в собрании рассказов Ауфи.[606] Рассказ замечателен в том отношении, что точно указан источник, откуда почерпнут рассказ, — Абу-л-Касим Обейдаллах б. Ахмед б. Хордадбех, упомянутый в ИШ, как Хордадбех.

104 (118). Рассказ о старике, получившем вознаграждение от Нуширвана Справедливого за посадку дерева грецкого ореха, имеется в собрании рассказов Ауфи в двух вариантах, в одном из которых царем, вознаградившим старика, выступает Нуширван, в другом халиф-аббасид Харун ар-Рашид.[607]

108 (120—121). Рассказ об Абд ар-Рахмане, дяде сельджукского султана по материнской линии, несправедливо обвинившем старца из Герата и затем разоблаченном султаном, находится в собрании рассказов Ауфи с тем, однако, отличием от версии „Сиасет-намэ“, что Абд ар-Рахман назван придворным султана Махмуда.[608] Ш. Шефер, ссылаясь на Раванди, указывает, что рассказ относится к правлению Алп-Арслана; основанием для подобного суждения является фраза рассказа: „В городе Герате был почтенный мудрец, тот самый старец, что привел к господину мира Бекрека“;[609] Бекрек, устанавливает Ш. Шефер, был турецким рабом султана Алп-Арслана. Английское издание Раванди указывает на Абд ар-Рахмана и Бекрека, как на двух хаджибов султана Алп-Арслана;[610] ни у Отби, ни у Бейхаки не встречается упоминания об Абд ар-Рахмане и Бекреке, как приближенных султана Махмуда. Таким образом, предположение Ш. Шефера, что под „султаном“ рассказа „Сиасет-намэ“ должен разуметься Алп-Арслан, имеет, на наш взгляд, достаточные основания, и рассказ может классифицироваться, как один из немногочисленных сельджукских рассказов сочинения.

111 (122—125). Рассказ о халифе Мамуне и его двух — злом и добром — сахиб-харасах находится в собрании рассказов Ауфи,[611] Как указал Мухаммед Низам ад-дин, рассказ Ауфи почерпнут из „Истории халифов-аббасидов“. Близость рассказа Ауфи и „Сиасет-намэ“, а также наименование источника, позволяют предполагать с достаточной долей уверенности об общем источнике того и другого сочинения.

114 (128—129). Рассказ об Омаре б. ал-Хаттаб, Зейде б. Аслам и бедной женщине находится в собрании рассказов Ауфи.[612]

115 (129). Рассказ о Моисее и заблудшей овце имеется в сочинении Бейхаки.[613]

„Этакое я читал в Ахбар-и-Муса — „Известия о Моисее“ — мир над ним! — в то время как он (Моисей) совершал пастушество, однажды вечером он погнал овец к загону. Было время намаза, а вечер был темный и дождливый. Когда стадо достигло до загона, один ягненок убежал. Моисей рассердился и побежал вслед, намереваясь догнать и поколотить его палкой. Когда он схватил (ягненка), сердце его возгорелось (жалостью), он обнял его, положил руку на голову и сказал: «о, несчастный! откинь страх и будь спокоен! Почему ты убежал и оставил мать?» И как было предопределено вечностью, что он будет посланником, благодаря милосердию, которое он проявил, (дар его) пророчества укрепился“.

Рассказ Бейхаки интересен не только тем, что, являясь близким по сюжету к рассказу „Сиасет-намэ“, указывает на первоисточник, но и вторым дополнительным обстоятельством. Рассказ Бейхаки точно датирован 450 (= 1058/59) г.; этот рассказ автор мемуаров слыхал в Бусте от Абд ал-Малика, мустауфи, который в свою очередь слыхал его от своего отца Бу-Насра Ахмеда, мустауфи. Это замечание Бейхаки устанавливает наличие устной традиции в передаче подобных повествований; в этих условиях ссылка на тот или иной письменный источник, естественно, носит общий и весьма приблизительный характер. Весьма характерно, что в ТИ, 91 таким источником рассказа назван „Таварих-и-анбиа“ — „Истории пророков“.

116 (129—136). Рассказ о раскаявшемся богаче и чиновнике находится в собрании рассказов Ауфи,[614] но без упоминания имени героя рассказа (Рашид Хаджи в „Сиасет-намэ“ ИШ; Рашид Чачи в „Сиасет-намэ“ ТИ, 104 прим. I).

120 (131—136). Рассказ о хитрости, примененной султаном Махмудом, чтобы получить титул от халифа ал-Кадир биллахи, находится в сокращенном виде в собрании рассказов Ауфи.[615] Историческая недостоверность всего рассказа была фиксирована Т. Нёльдеке в его рецензии[616] со ссылкой на комментарии к арабскому тексту Отби.

История титулования султана Махмуда такова: титулом Махмуда с 384 (= 994) г. был „Сейф ад-даулэ“,[617] отмеченный еще в 389 (= 999) г. на нишапурской монете.[618] Рассказ о получении Махмудом титула „Ямин ад-даулэ и Амин ал-миллэ“ приводится Отби, к сожалению, без указания даты.[619] Среди монет султана Махмуда, описанных А. Марковым, наиболее ранняя с титулом „Ямин ад-даулэ и Амин ал-миллэ“ — гератская монета 397 (= 1007) г.[620]

124 (136). В тексте отрывка „Сиасет-намэ“ ИШ, посвященном титулатуре бувейхидов, династия рода Бувейха названа Азкуниан. В ТИ, 113 это слово заменено выражением „государи Дейлема“; Ш. Шефер в своем переводе ограничился истолкованием, переведя это слово через „буиды“.[621] Нам представляется, что единственная возможность понять это выражение заключается в установлении его монгольского происхождения, чаще встречающегося в написании ***, как монголы называли христиан.[622] Прикрепление к бувейхидам этого прозвища чрезвычайно характерно как для традиции аббасидской историографии считать бувейхидов еретиками, так и для данного раздела „Сиасет-намэ“, носящего следы позднейшего происхождения.

125 (136—138). Текст раздела, заключающий главу о титулах, изобилует ошибками и анахронизмами.

а) «До этого (т. е. до сельджуков) в титулах царей не было слов „дуниа“ и „дин“. Повелитель правоверных ал-Муктади биамриллахи ввел в титулы султана Малик-шаха, — да смилостивится над ним господь! — Муизз-ад-дуниа ва-д-дин».

Отец Махмуда, Себуктегин, назван в самом тексте „Сиасет-намэ“ ИШ, 108 титулом Насир ад-дин, что подтверждается и нумизматическими данными, по которым полный титул Себуктегина был Насир ад-дин ва-д-даулэ.[623] Этот титул был получен Себуктегином в 384 (= 994) г.[624] Титул Насир ад-дин до появления сельджуков носил также газневид Масуд б. Махмуд.[625] Судя по касидам Муизаи Малик-шах с 467 (= 1074/75) г. носил титул Азуд ад-даулэ, затем Джалал ад-дин, наконец Муизз-ад-дуниа ва-д-дин.

б) После Малик-шаха упоминаются имена и титулы следующих сельджукских султанов, время правления которых было много спустя после смерти самого Низам ал-мулька:

Баркиярук б. Малик-шах (титул: Рукн ад-дуниа ва-д-дин) — 487—498 = 1094—1104.

Махмуд б. Малик-шах (титул: Насир ад-дуниа ва-д-дин) — 485—487 = 1092—1094.

Исмаил (титул: Мухья ад-дуниа ва-д-дин) б. Якути б. Давуд, дядя Баркиарука со стороны матери, правитель Азербайджана, титулуется по Ибн ал-Асиру, откуда, по-видимому, перенесено Цамбаур, Кутб ад-даулэ.[626] Он был убит в 486 (= 1093) г. Ш. Шефер, не указывая какого-либо иного источника, называет Исмаила тем же титулом, что и „Сиасет-намэ“.[627]

Мухаммед (а не Махмуд, как в ИШ) б. Малик-шах (титул: Гиас ад-дуниа ва-д-дин) — 498—511 = 1105—1118.

в) „Первый вазир, которому титул ввели через ал-мульк, был Низам ал-мульк, титулом которого сделали Кивам ал-мульк“.

По Ибн ал-Асиру первыми из вазиров, кто носил титул, оканчивающийся на ал-мульк, были предшественники Низам ал-мулька Абу-Мухаммед ал-Хасан б. Мухаммед ад-Дихистани и ал-Кундури.[628]

Отмеченные ошибки и анахронизмы совершенно отчетливо указывают на то, что этот раздел не принадлежит Низам ал-мульку. Вместе с тем упоминание в данном разделе имени Мухаммеда б. Малик-шаха, время правления которого является последней датой всего раздела, не может не указывать на время, когда „Сиасет-намэ“ был окончательно отредактирован.

127 (139—143). Рассказ об Ардуме, принявшем к себе на службу еретика дих-худа Яхья, и Алп-Арслане находится в сокращенном виде в собрании рассказов Ауфи.[629]

Ардум (чтение имени дается по огласовкам „Тарих-и-гозидэ“)[630] принадлежал к влиятельным сельджукским эмирам, участвовавшим на стороне Алп-Арслана в междоусобных действиях после смерти Тогрул-бека.[631]

128 (143—145). Рассуждение о необходимости содержать большое войско и не слушать зловредных советников, ратующих за уменьшение войска, находится в арабском переводе в труде Абу-Яхья Захария б. Мухаммеда Казвини.[632]

129 (145—148). Рассказ о чиновниках бовейхида Фахр ад-даулэ, лишенных должности и уходивших на гору Табарек (Рей), чтобы там мечтать о царстве султана Махмуда, как уже отмечено Т. Нёльдеке[633] анахронистичен. Фахр ад-даулэ Абу-л-Хасан Али правил в 366—387 (= 976—997) гг.; Абу-л-Касим Исмаил б. Аббад б. Ахмед б. Идрис ат-Таликани, называемый Ибн-Аббад и ас-Сахиб, вазир бовейхидов Муаид ад-даулэ и Фахр ад-даулэ, умер в 385 (= 995) г.; султан Махмуд начал правление в 388 (= 998) г., т. е. три года спустя после смерти Ибн-Аббада и год спустя после смерти Фахр ад-даулэ. Весьма любопытна для характеристики рассказа локализация места действия на горе Табарек близ Рея во времена правления Фахр ад-даулэ; Отби рассказывает, что Фахр ад-даулэ выстроил на этой горе крепость; во время пира по окончании стройки Фахр ад-даулэ объелся, отчего и умер.[634]

132 (150—151). В числе добрых вазиров находится ал-Кундури, соперник Низам ал-мулька, что не может не возбуждать сомнений в принадлежности этого раздела Низам ал-мульку.

133 (151—154). Рассказ о приглашении халифом Сулейманом б. Абд ал-Малик (96—99 = 715—717) в качестве вазира Джафара б. Бармак находится в сокращенном виде в собрании рассказов Ауфи и в составе сочинения Казвини (Закариа).[635] Ауфи называет халифом Абд ал-Малика б. Мерван (65—86 = 685—705). Т. Нёльдеке в своей рецензии отметил анахронизм рассказа;[636] В. В. Бартольд дал исчерпывающий анализ всех вопросов, связанных с фактами, сообщаемыми „Сиасет-намэ“.[637] Исторический Джафар Бармак был казнен в 187 (= 803) г. халифом Харун ар-Рашидом, т. е. почти сто лет спустя после правления обоих упомянутых в рассказах халифов.

136 (157—158). Рассказ о Судабэ, жене Кей-Кауса и преступной ее страсти к Сиавушу, сыну Кей-Кауса, по сравнению с версией „Шах-намэ“ Фердоуси представляет ряд отличий. В рассказе „Сиасет-намэ“ отсутствуют следующие моменты повествования Фердоуси: распоряжение Кей-Кауса казнить Судабэ, предстательство (???) Сиавуша, дальнейшее примирение Кей-Кауса с Судабэ и все возрастающее его отчуждение от сына. В „Шах-намэ“ отсутствует следующая деталь рассказа „Сиасет-намэ“ об испытании Сиавуша огнем: „весь народ был повергнут в изумление. Мубады взяли от того огня, отнесли в храм огня. Тот огонь поддерживается до сего дня“. О храме огня в честь Сиавуша упоминает Шахрастани.[638]

139 (159). Версия романа Ширин-Фархад отсутствует в „Шах-намэ“ и впервые появляется в стихотворной форме у Низами. „Сиасет-намэ“ характеризует рассказ о Хосрове, Ширин и Фархаде, как „прекрасный и известный рассказ“.

143 (160—162). Рассказ о Юсифе и Кирсифе в более кратком виде, чем в „Сиасет-намэ“, находится в собрании рассказов Ауфи.[639]

149 (164—166). Конец главы „о выявлении дел еретиков, являющихся врагами царя и ислама“, гласит: „если государь захочет познакомиться со всеми делами их, пусть он прочтет истории, в особенности же историю Исфахана“. В данном контексте достаточно трудно сказать, имеет ли автор в виду конкретную историю Исфахана или вообще историю города Исфахана. ТИ, 141 дает следующий вариант: следует читать многие истории, в особенности же то, что они (еретики) совершили в Исфахане и земле Аджам.[640]

150 (166—181). Рассказ о Маздаке является первым рассказом „Сиасет-намэ“ об еретиках.

Чрезвычайная тенденциозность рассказа „Сиасет-намэ“, направленная к тому, чтобы превратить образ одного из замечательных народных вождей раннего иранского средневековья в шарлатана и плута, резко отличает повествование „Сиасет-намэ“ от повествований „Шах-намэ“, Табари и т. д.; общий тон всего повествования не может не привести к убеждению, что в главе о Маздаке скорее всего можно видеть памфлет, направленный против врагов мусульманской ортодоксии, чем дошедший до XI в. вариант одной из так называемых „Маздак-намэ“. С этой точки зрения предположение, высказанное Т. Нёльдеке и подтвержденное А. Кристенсеном[641] о зависимости рассказа „Сиасет-намэ“ от варианта „Маздак-намэ“ Фихриста,[642] нам кажется, требует значительных ограничений и пересмотра. Отдельные элементы рассказа „Сиасет-намэ“, как, например, противопоставление отца-еретика сыну — правоверному мусульманину напоминают рассказ „Сиасет-намэ“ о Мухаммеде Нахшаби, и соответствующий рассказ Ауфи,[643] причем и в том, и в другом случае речь идет о совершенно иных персонажах, чем в рассказе „Сиасет-намэ“ о Маздаке. Неразработанность истории мусульманской полемической литературы этого периода не позволяет, конечно, итти далее высказанных предположений, но представляется весьма вероятным наличие в мусульманской литературе раннего средневековья определенного жанра изящной словесности, посвященного изображению глав еретических учений в качестве отрицательных персонажей. Также весьма вероятно, что происхождение подобного жанра коренится в домусульманской литературной традиции. А. Кристенсен, исследуя рассказ „Сиасет-намэ“ о Маздаке, указывает, что сюжет о хитрости, примененной Маздаком, дабы заставить говорить огонь, был известен пехлевийской литературной традиции задолго до времени появления Маздака. Так, Сократ, автор церковной истории V в., передает, очевидно почерпнув из пехлевийских источников, рассказ об обмане магами Иездегерда I (399—420) путем применения такой же хитрости.[644]

151 (182—183). Рассказ „о выступлении Сумбада Гябра из Нишапура в Рей против мусульман“ отличается от всех предыдущих рассказов хроникальным характером повествования. Рассказ состоит из двух частей; а) истории Хуррамэ, жены Маздака, б) истории восстания Сумбада.

Первая фраза рассказа, говорящая о времени Харун ар-Рашида (170—193 = 786—809), когда снова появились еретики, не имеет никакого отношения ни к предыдущему, ни к последующему повествованию; упоминание о Харун ар-Рашиде отсутствует в ТИ, 156.

Весь рассказ о Хуррамэ, дочери Фадэ, жене Маздака, бежавшей в Рей и ставшей во главе хуррамдинцов или хуррамитов, является осмыслением названия секты, именуемой обычно в источниках ал-хуррамия.

Рассказ о восстании Сумбада Гябра, наряду с близким к арабским хроникам повествованием,[645] содержит ряд фантастических утверждений и анахронизмов; так, например, Сумбаду Гябру, восставшему вскоре после убиения Абу-Муслима, т. е. в 137 (= 755) г., приписывается упоминание о двенадцатом шиитском имаме Абу-л-Касиме Мухаммеде б. ал-Хасан ал-Махди, родившемся, согласно шиитских источников, в 255 (= 868/69) г.[646] Столь же неверно утверждение рассказа о том, что восстание Сумбада продолжалось семь лет, — следуя Табари, срок между началом восстания Сумбада и его убиением равнялся семидесяти дням.[647]

152 (183—187). Рассказ „о появлении карматов и батинитов в Кухистане, Ираке и Хорасане“ и

153 (187—193) рассказ „о выступлениях батинитов в Хорасане и Мавераннахре“ см. мою работу „Мухаммед Нахшаби“[648] и 150 (166—181).

154(193—194). Рассказ „Сиасет-намэ“ о наследовании главенства в секте карматов после Абдаллаха б. Меймун и начале фатимидской державы в Северной Африке представляет собою сокращенное изложение событий, известных в значительно более полном виде в арабоязычных хрониках. Приводимое в тексте ИШ наименование первого фатимида как Абдаллах б. ал-Хусеин совершенно очевидно испорченное Обейдаллах б. ал-Хусеин.

155 (194—195). Рассказ о „восстании карматов и маздакитов в округах Герата и Гуре“ принадлежит к немногим отрывкам, встречающимся в сочинении, ценным исключительно по своим фактическим, а не литературным достоинствам. Отрывок повествует об антисаманидском восстании в 295 (= 907/908) г. и, очевидно, заимствован из наиболее старых саманидских хроник, быть может, из того же жизнеописания Исмаила б. Ахмед, о котором уже шла речь. Один из вождей восстания Абу-Билал Хареджит упомянут в „Тарих-и-Систан“ в числе лиц, примкнувших к Якубу б. Лейс после нишапурского похода последнего в 259 (= 872/73) г.[649] Весьма интересна заключительная фраза отрывка: «В тот же год Справедливый эмир умер и на его место воссел Наср-и-Ахмед, который был его сыном, а то, что случилось при нем, мы упомянули ранее». В „Сиасет-намэ“ под „эмир-и-адил“ разумеется Исмаил б. Ахмед; указанная в начале отрывка дата и перечень действующих лиц также не оставляют сомнения, что речь идет об Исмаиле б. Ахмед. Следовательно, под испорченным в ИШ „Наср-и-Ахмед“ должно разуметь Ахмеда б. Исмаил, кунья которого, как известно, было Абу-Наср.[650] Но если речь идет действительно об Абу-Насре Ахмеде, то налицо указание на пропуск какого-то рассказа, находившегося в составе „Сиасет-намэ“, или факт некритического заимствования отрывка саманидской хроники, механически вписанной в сочинение.

156 (195). Рассказ „о восстании Али б. Мухаммед Буркаи в Хузистане и Басре совместно с войском негров“ является кратким изложением известных арабоязычных хроник ат-Табари и др. Интересна заключительная фраза отрывка: „его вера была та же самая, что и вера Маэдака, Бабека, карматов, еще хуже во всех отношениях“, — характерная вообще для тенденции сочинения ставить знак равенства между всеми еретическими движениями.

157 (195—198). Рассказ „о восстании Бу-Саида Джаннаби и сына его Бу-Тахира в Бахрейне и Лахсе“ заимствован в значительной части из Ибн-Мискавейха[651] с допущением ряда вольностей и неточностей.

160 (199—200). Рассказ о „восстании хуррамдинцев в Исфахане“ является единственным отрывком „Сиасет-намэ“, который может в какой-то степени подтвердить указание сочинения на использование упомянутой истории Исфахана,[652] хотя начало рассказа, трактующее о восстании батинитов Гургана в 162 (= 778) г. под главенством Абу-л-Гарра, сына Абу-Муслима, не имеет, очевидно, прямого отношения к восстанию в Исфахане, происшедшему во время пребывания Харун ар-Рашида в Хорасане.

161 (200—203). Рассказ о восстании Бабека изобилует теми же неточностями, что и прочие рассказы „Сиасет-намэ“ об еретиках. В отличие от других рассказов об еретиках, в данном рассказе имеется ссылка на источник: „существует целая книга, где много рассказов о восстании Бабека от начала до его гибели“. На наличие книги о Бабеке, как известно, указывает и Фихрист.[653] В изложении „Сиасет-намэ“ история Бабека имеет одну деталь. Рассказывая о восстании еретиков в 218 (= 833) г., „Сиасет-намэ“ сообщает, „что в Исфахане главарем повстанцев был некто Али-и-Маздак, который произвел смотр у ворот города двадцати тысячам человек“. По одному из вариантов хроники Али б. Маздакан (sic) претендовал на сыновние отношения к Бабеку.[654]

163 (204). Краткое изложение восстаний еретиков во время правления халифа Васика (227—232 = 842—847) заканчивается указанием на источники: „Таджариб ал-умам“, „Тарих-и-Исфахан“, „Ахбар-и-хулафа-и-ал-и-Аббас“. ТИ, 177 указывает лишь два источника: историю Табари и „Тарих-и-Исфахан“. Из всех перечисленных источников известны с полной достоверностью „Таджариб ал-умам“, принадлежащий авторству Ибн-Мискавейха, и история Табари. Попытка определить Ахбар-и-хулафа-и-ал-и-Аббас вряд ли помет претендовать на точность.

Д. ВЫВОДЫ И ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ

Рассмотрение „Сиасет-намэ“ в отношении состава и происхождения отдельных разделов дает, нам кажется, достаточные основания для некоторых обобщающих выводов. К числу этих выводов в первую очередь относится заключение о неоднородности состава памятника со стороны его происхождения. В „Сиасет-намэ“ весьма явственно различаются разделы, которые возникли позднее даты смерти великого вазира. Сюда относятся разделы „Сиасет-намэ“, содержащие упоминание лиц, живших и действовавших в более позднее, чем период жизни Низам ал-мулька, время; 2, 4, 5, 33, 125, 175. Из упомянутых разделов по этому признаку безусловно не могут принадлежать Низам ал-мульку 2, 4, 125, 175. Раздел 5, заключающий слова Низам ал-мулька, может быть признан в значительной своей части принадлежащим издателю сочинения, составившему введение, содержание которого всецело имеет отношение к событиям и личности Мухаммеда б. Малик-шаха. Раздел 33, трактующий о правосудности газневидского султана Ибрахима, младшего современника Низам ал-мулька, естественно, вряд ли мог быть уместен и терпим в сочинении, посвященном Малик-шаху. Случайность упоминания об Ибрахиме служит лишним подкреплением довода о непринадлежности рассказа к первоначальному составу сочинения.

Анализ этих же разделов приводит ко второму заключению о времени „издания“ сочинения; таким временем было правление Мухаммеда б. Малик-шах (498—511 = 1105—1118). Формально на это указывают: а) отсутствие в сочинении событий, датированных позднее, чем 511 (=1118) г., б) наличие в памятнике упоминания имени Мухаммеда б. Малик-шаха в таких существенных разделах, как 5, 125 и касида (разд. 175).

Третий вывод: все остальные разделы „Сиасет-намэ“ не имеют никаких формальных (по содержанию) признаков, которые не позволяли бы их датировать иначе, чем то принято в отношении „Сиасет-намэ“ традицией, приписывающей памятник перу Низам ал-мулька. Исключение составляет раздел 124, где встречается термин монгольского времени — „аркауниан“; но появление монгольского термина может быть объяснено ошибкой переписчика, так как носит случайный, единичный характер.

Языковый анализ всех разделов сочинения также подкрепляет этот вывод; язык „Сиасет-намэ“ по архаической прозрачности и ясности весьма близок к такому общепризнанному произведению XI в., как мемуары Абу-л-Фазля Бейхаки. Весьма характерно как для мемуаров Бейхаки, так и для „Сиасет-намэ“ проникновение в литературную речь турецких лексических элементов, явление, отмеченное в отношении „Сиасет-намэ“ Т. Нёльдеке[655] (куч, иагма, таргу, урду и т. д.).

И тем не менее у нас не существует какой-либо уверенности в принадлежности большей части разделов „Сиасет-намэ“ Низам ал-мульку.

В отношении одной из частей этого памятника, а именно глав об еретиках, наша неуверенность переходит во вполне твердую уверенность в непринадлежности их Низам ал-мульку. Основаниями для этого являются: а) вставка глав по истории еретиков в рукописи ИШ между главою 45, имеющей заголовок „относительно женщин; о соблюдении чинов у главарей войска и начальствующих“ и главою 48 „о сохранности казнохранилища, о соблюдении правил и порядка в нем“, б) доведение автором, жившим и действовавшим в XI в., истории об еретиках лишь до половины Х в., в) отсутствие разделов по истории еретиков в рукописи Гос. Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, являющейся, несмотря на позднюю дату переписки, одним из ранних вариантов сочинения, близким по языку и содержанию к рукописи ИШ, г) совершенно недопустимая для вазира и основателя первой высшей мусульманской школы путаница в сектах, именах, датах, лишь отчасти объясняемая позднейшими интерпелляциями и исправлениями, д) план глав об еретиках и, наконец, е) несоответствие упоминаемых источников с содержанием глав. На последних двух вопросах следует остановиться более подробно.

15 разделов, составляющих историю еретиков, вместе с введением и филиппикой построены на следующих хронологических основаниях;

150. История Маздака — (ок. 528—29 н. э.) г.

151. Деятельность жены Маэдака, Хуррамэ — ??

151. Восстание Сумбада Гябра—137 (= 755) г.

152. Деятельность карматов в Месопотамии и Ирак-и-Аджами — II—III (= VIII-IX) вв.

153. Хусеин б. Али Мервези и Мухаммед Нахшаби — до 331 (= 943) г.

154. Батиниты Сирии и фатимиды — конец III (начало IX) в.

155. Восстание карматов округа Гур и Герата — 295 (= 907) г.

156. Восстание зинджей — до 270 (= 883) г.

157. Бу-Саид Джаннаби и Бу-Тахир — до 339 (= 951) г.

158. Восстание Муканны Мервези — до 167 (= 783) г.

159. Восстание батинитов Гургана — 162 (= 778/79) г.

160. Восстание в Исфахане в конце правления Харун ар-Рашида — ок. 193 (= 809) г.

161. Восстание Бабека — до 223 (= 838) г.

163. Восстание в правление халифа Васика — 227—232 (= 842—847) г.

163. Восстания до 300 (= 912/13) г.

Хронологическая непоследовательность сопутствует ряду грубейших анахронизмов, смешению батинитов, карматов, маздакитов в одно целое, признанию личных связей людей, жизнь которых отделена друг от друга столетием и т. д.

Такие же путаница и смешение наблюдаются в отношении конструкции отдельных разделов. Разделы 150 (Маздак), 153 (Мухаммед Нахшаби), 161 (Бабек) являются законченными литературными рассказами-памфлетами; разделы 151 (Сумбад Гябр), 152 (карматы Месопотамии и Рея), 157 (Бу-Саид Джаннаби и Бу-Тахир), 158 (Муканна Мервези), — хрониками, соединенными с элементом фабулы;

154, 155, 156, 159, 160, 163 — сокращенными отрывками из хроник; в некоторых случаях (151, 155) разделы хранят случайно сохранившиеся фразы, не имеющие прямого отношения к повествованию.

Из упоминаемых в разделах об еретиках источников явственно можно найти заимствования из Табари (161), Ибн Мискавейха (157), „Маздак-намэ“ (150) и „Бабек-намэ“ (161); двукратное упоминание об „истории Исфахана“, каковая якобы должна была служить основным источником для сведений об еретиках, не реализуется в содержании разделов, — истории исфаханских еретиков отведена весьма незначительная часть разделов 160 и 161.

Сообщение Хаджи Хальфы о позднейшей приписке неким ал-Ямани к сочинению Низам ал-мулька дополнительных 15 глав не может подойти с большим основанием ни к одной части „Сиасет-намэ“, чем к части, касающейся истории еретиков.

Сомнительно также авторство Низам ал-мулька в отношении большинства рассказов, приводимых в „Сиасет-намэ“ в виде иллюстраций тех или иных дидактических положений. Характерной чертой этого иллюстративного материала является фабула; при превалирующем значении фабулы историческое правдоподобие того или иного рассказа имело подсобное, второстепенное значение. Такие рассказы-иллюстрации должны были обладать преимущественно литературными, а не историко-хроникальными достоинствами. Как и для всякого литературного произведения, источником для таких занимательных рассказов могло быть в одинаковой степени как устное, так и письменное предание. Приведенные в разделах 61 и 115 примеры изустной передачи рассказа наглядно показывают живучесть и в это время устной традиции. Отношение такого устного литературно-исторического творчества к письменному весьма сложно; и не всегда, конечно, возможно проследить более или менее детально обращение устного рассказа в письменную форму, и превращение зафиксированного письменностью рассказа в устную легенду. Г. Рихтер в своей работе о старинных арабских зерцалах отметил на основе обследования дидактической литературы, имеющей в основе сасанидско-пехлевийскую традицию, динамику расположения тех или иных рассказов вокруг излюбленных исторических и псевдоисторических личностей (Александр Македонский, Аристотель, Ардашир, Хосров, Ануширван, Хосров Парвиз, Бузурджмихр, Тахир ибн ал-Хусейн и т. д.). Наблюдаемые Г. Рихтером явления для ранней арабской литературы могут быть отнесены к литературе Х—XIII в. на персидском языке. Произведенное Мухаммедом Низам ад-дином обследование грандиозного свода рассказов Ауфи в отношении к ряду предшествовавших этому своду сочинений, в том числе и в отношении к „Сиасет-намэ“, показывает на наличие весьма значительных вариантов, касающихся как сюжетов рассказов, так и имен действующих лиц и места действия. В немногих рассказах „Сиасет-намэ“, где нам удалось установить наличие предшествующих этим рассказам оригиналов или параллелей, мы наблюдаем то же самое явление. Особенно показательны в этом отношении разделы 101 и 115, которые дают возможность сравнить версии рассказов таких близких друг к другу по времени сочинений, как мемуары Бейхаки и „Сиасет-намэ“. Развитие одного и того же сюжета сопровождалось рядом изменений в деталях, а часто и в самой конструкции. В некоторых из рассказов „Сиасет-намэ“ эти изменения происходили за счет добавления отрывков из исторических хроник (ср. разд. 15, 32, 83), главным образом саманидских и газновидских, в других рассказах за счет повторения одного и того же сюжета в отношении различных действующих лиц (ср. 150 — Маздак и 153 — Мухаммед Нахшаби); 61 (о хитрости Азуд ад-даулэ) и 62 (о хитрости султана Махмуда), или же за счет нравоучений-концовок, долженствующих определить цель и назначение рассказа. Само собой понятно, что подобный метод приведения иллюстративных рассказов не составляет какой-то специфической особенности рассматриваемого сочинения. Являясь традиционным для персидской дидактической литературы, подобный метод иллюстрации тех или иных поучений рассказами был применяем и в послемонгольское время; характерным образцом такого творчества в это время могут быть названы произведения Саади. Специфической особенностью „Сиасет-намэ“ является то обстоятельство, что все рассказы, приводимые в сочинении, по своему фактическому содержанию датируются временем более ранним, чем дата смерти Низам ал-мулька, а по языку с одинаковым правом могут быть отнесены и к XI, и к XII в. И все же, повторяем, принадлежность этой части „Сиасет-намэ“ целиком Низам ал-мульку не может не внушать сомнений, правда, в значительно меньшей мере, чем разделов, трактующих об истории еретиков.

Вряд ли эти сомнения можно сколько-либо аргументировано обосновать ссылками на анахронизмы или исторические неточности. Сложная история бытования рукописи, наиболее старый список которой датируется лишь концом XIII в., не позволяет более или менее строго оценивать ошибки рассказов, относя их исключительно за счет автора. Даже издание Ш. Шефера, выполненное с возможной для европейского ученого тщательностью, внесло в текст сочинения ряд недоразумений, отсутствующих в рукописях, и в некоторых случаях разъясненных тегеранским изданием.[656]

Наши сомнения базируются не на отдельных неточностях и ошибках, а, так сказать, на характере и духе самого иллюстративного материала „Сиасет-намэ“. Известный отрывок из „Чахар-макалэ“ Низами-и-Аруди Самарканди, приведенный со слов поэта Муиззи, характеризует Низам ал-мулька, как человека не только неспособного к поэтическому творчеству, но и не имевшего ни малейшей склонности к поэзии.[657] Даже самое поверхностное рассмотрение иллюстративного материала „Сиасет-намэ“ показывает, что для известного числа рассказов мы находим параллели в стихотворных образцах, частью предшествующих или современных сочинению, частью известных из последующей литературы. К таким отрывкам „Сиасет-намэ“ относятся резделы 10, 19, 136, 139; весьма близки по сюжету с соответствующими разделами „Шах-намэ“ сасанидские разделы „Сиасет-намэ“. Таким образом, мы можем констатировать наличие в рассказах „Сиасет-намэ“ тем, трактовка которых встречалась и в стихотворной форме, и в прозаической. К сожалению, слабая разработка истории памфлетов против еретиков не дает нам возможности остановиться более или менее подробно на этого рода литературе. Тем не менее, нам представляется, существуют достаточные основания предполагать наличие именно стихотворных памфлетов в Иране XI в. Неоднократно употребляемый „Сиасет-намэ“ прием перехода с косвенной речи на прямую подтверждает возможность нахождения стихотворных параллелей к соответствующим отрывкам сочинения, быть может, как раз в памфлетной литературе.

У нас не имеется ни одного доказательства, кроме умолчания о труде Низам ал-мулька в сельджукских сочинениях Раванди и Бондари, которое давало бы нам право говорить о неправдоподобии традиции, сохраняющейся в персидской литературе с начала ХШ в., согласно которой Низам ал-мульк объявлялся автором „Сиасет-намэ“. Более того, в написании Низам ал-мульком политического сочинения, трактующего об основах управления, вряд ли можно видеть что-либо оригинальное по существу дела. Основанием для подобного утверждения является описание церемониала при назначении вазира, приводимое таким великим знатоком придворных обычаев, как Абу-л-Фазл Бейхаки. Такое описание мы встречаем у Бейхаки дважды: первый раз при назначении вазиром Ахмед-и-Хасан Мейменди и второй раз — при назначении вазиром Ахмед-и-Абд-ас-Самад.[658] В обоих случаях Бейхаки упоминает об одном обычае, предшествующем назначению на вазират, что само по себе доказывает не случайность подобного упоминания. Этот обычай состоял в том, что назначаемый на пост вазира чиновник, прежде чем одеться в почетные одежды, передавал государю некий документ, именуемый у Бейхаки мувада'ат. Термин мувада'ат, как и большинство социально-политической терминологии мусульманского средневековья, — полисемантичен. Одно из его значений — контрибуция, налагаемая на завоеванную или находящуюся в вассальных отношениях страну;[659] другое его значение, сохранившееся до настоящего времени в языке, — сообщение друг другу соответствующих мнений по какому-либо вопросу, чаще согласие одного лица на предложение другого. В этом именно смысле термин и применен у Бейхаки в описании церемониала назначения на пост вазира. Описывая назначение Ахмед-и-Хасана, Бейхаки сообщает: „и Бу-Сахль, и Бу-Наср отнесли его (т. е. Ахмед-и-Хасан) мувада'ат. Эмир потребовал чернила, бумагу и написал ответ на каждый раздел, *** мувада'ата своим почерком, скрепил печатью, а ниже совершил клятву, сауканд, и то (все) принесли хадже“, при описании назначения Ахмед-и-Хасана Бейхаки сообщает: „(Ахмед-и-Хасан) написал мувада'ат и послал его к моему начальнику, а эмир своим почерком написал ответ, и все, что тот просил и условий чего касался, утвердил, сделал обязательным“. Как явствует из приведенных цитат, мувада'ат разделялся на главы — баб — и являлся как бы программой, утверждение которой должно было производиться эмиром путем ответов на каждый пункт с последующим приложением государственной печати — тауки — и принесением клятвы.

Неизвестно, существовал ли этот обычай при первых сельджуках. Весьма трудно думать, чтобы Тогрул-бек, завоеватель, мог заниматься подобной процедурой. Получив назначение на пост вазира Алп-Арслана в бытность последнего правителем Хорасана, Низам ал-мульк, вероятно, тоже не имел возможности получить клятву от государя, по отношению к которому по его же собственным словам он пребывал в постоянном трепете.[660]

Тем не менее газневидская традиция не могла отсутствовать при сельджукском дворе, чиновная знать которого с самого же начала сельджукской державы состояла преимущественно из хорасанцев.

Хаджи Хальфа и „Сиасет-намэ“ приводят две даты, когда сочинение могло быть написано: 469 (=1076/77) и 484 (=1091/92) г. Обе даты относятся к правлению Малик-шаха, третьего по счету „великого сельджука“, при котором и завершилось устроение государства при ближайшем участии самого Низам ал-мулька. С этой точки зрения написание трактата об управлении государством именно в этот период кажется весьма естественным. Нужда в таком трактате, который фиксировал бы, по выражению „Сиасет-намэ“, „какие обязанности и как выполняли государи до нас, а мы не совершаем“, несомненно должна была особенно остро ощущаться как раз во время этой созидательной административно-государственной работы. Гораздо труднее определить, к какой именно дате относилось написание Низам ал-мульком своего мувада'ата. Единственным критерием в данном случае может быть лишь фактический материал, относящийся к биографии вазира. Этот именно материал не может не привести исследователя к необходимости проявить большее доверие к дате, указанной „Сиасет-намэ“. В то время как дата Хаджи Хальфы при современном состоянии биографических сведений о вазире вряд ли может быть объяснена по причине отсутствия в источниках каких-либо сведений о мотивах появления подобного назидательного сочинения в 469 (= 1076/79) г., дата, приводимая издателем „Сиасет-намэ“, находит, на наш взгляд, вполне правдоподобное объяснение в событиях, предшествовавших отставке и убиению Низам ал-мулька. Появление подобного трактата именно в эти критические для жизни и политической линии Низам ал-мулька 484—85 (= 1091/92) года находит свое объяснение во всей сложившейся обстановке при дворе. Не говоря уже о том, что необходимость написания такого сочинения могла исходить из субъективной потребности находившегося в опале вазира определить свое отношение к злободневным политическим вопросам с целью убедить султана в своей правоте, появление такого трактата может также быть объяснено фактами реконструкции при сельджукском дворе газневидских бюрократических традиций. Написание политического трактата являлось своеобразным, хотя и несколько запоздалым, оформлением газневидского мувада'ата. В этом отношении весьма характерны слова султана, сказанные при прочтении сочинения и приводимые издателем: „эти все главы написаны так, как хотело мое сердце; к этому нечего добавить. Я делаю эту книгу своим руководством, буду по ней действовать“. Невольно они напоминают тот „ответ“, который давал Масуд б. Махмуд на мувада'ат Ахмед-и-Хасан и Ахмед-и-Абд-ас-Самад. С этой точки зрения также вполне объясним и тот, иначе ничем необъяснимый факт, что написанный вазиром трактат, столь высоко оцененный султаном, был направлен в канцелярию, а не остался на руках государя. Как то отмечено вышеприведенными отрывками из Бейхаки, подобные документы при газневидском дворе считались совершенно естественно государственными документами, в передаче и, очевидно, хранении которых принимал непосредственное участие диван государственной переписки (лично Абу-Наср Мишкан у Бейхаки). Из приводимых издателем сочинения фактов остаются только два факта, не нашедшие пока что объяснения: 1) сообщение об устройстве своеобразного конкурса на написание трактата, в котором, кроме Низам ал-мулька, принимали участие Шараф ал-мульк, Тадж ал-мульк и Маджд ал-мульк; 2) сообщение о последующей после написания переделке Низам ал-мульком трактата с добавлением „в ясных выражениях того, что приличествует каждой главе“.

Оба эти сообщения нам представляются весьма важными, но объяснимы они могут быть только исходя из событий, последовавших за смертью Низам ал-мулька (1092).

Как явствует из всего вышесказанного, анализ фактического содержания „Сиасет-намэ“ всецело подтверждает указание издателя сочинения о первом появлении трактата после смерти Низам ал-мулька, очевидно, в правление сына Малик-шаха—Мухаммеда, которому посвящен раздел 5, касида в конце сочинения и упоминание имени которого дает основания говорить о самой поздней дате, встречающейся в сочинении.

Соответствие указания издателя с фактическим содержанием сочинения в отношении времени появления его представляется нам фактом чрезвычайно существенным; во-первых, этот факт говорит о реальности существования издателя, во-вторых, он объясняет дальнейшую судьбу трактата.

Мухаммед б. Малик-шах на западе сельджукских владений, равно как и его брат Санджар на востоке, являлся одним из наиболее энергичных представителей семейства Малик-шаха. Отвоевав после длительной борьбы с Баркиаруком владения на западе, он прославился в дальнейшем своей деятельностью, направленной против карматов-исмаилитов. Особенно ощутителен для исмаилитов был захват Мухаммедом Исфахана, находившегося в руках еретиков в течение длительного периода, ознаменованного междоусобной борьбой между Баркиаруком и Мухаммедом. Это событие, подробно изложенное Ибн ал-Асиром под 500 (= 1106/107) г.,[661] нашло отражение в сельджукских летописях, в виде описания изуверств, творимых будто бы еретиками до захвата города Мухаммедом.[662] Антиисмаилитская политика Мухаммеда и является, нам кажется, основным фактом, который содействовал первому „изданию“ „Сиасет-намэ“. Косвенным, но далеко не второстепенным, доказательством этого положения служит двукраткое упоминание в „Сиасет-намэ“ необходимости для познания дел еретиков знать историю Исфахана, неоправданной, как было отмечено, содержанием самих глав по истории еретиков. Издателем явился Мухаммед Магриби, каллиграф, как то можно вывести из его прозвища „насих“, поэт-панегирист, „мадахгуй“, имеющий тридцатилетние заслуги перед сельджукской династией. О личности Мухаммеда Магриби, кроме того, что он сообщает нам сам, мы ничего не знаем; ни один из источников не сохранил имени сельджукского поэта с прозвищем Магриби.

Но кем бы ни был первый издатель „Сиасет-намэ“, установление факта „издания“ „Сиасет-намэ“ после смерти Низам ал-мулька само по себе говорит уже о многом и многое объясняет. Ясно, что политический документ, написанный великим вазиром для султана, не мог представлять серию занимательных и исторически малоправдоподобных рассказов, каковые образуют основную массу иллюстративного материала „Снасет-намэ“, что превалирующим материалом были, как и во всех подобных документах, рассуждения, кое-где сдобренные обычными в таких случаях повествованиями о событиях, действительно имевших место и представляющих назидательное чтение. Превращение мувада'ат, пусть даже расцвеченного рассказами по канонам старинного иранского адаба, в „Сиасет-намэ“ в том виде, который в основном мы встречаем в рукописи ИШ, могло произойти лишь при условии объяснения исключительности самого явления. Заявлять испытанным в бюрократических тонкостях придворным (да и только ли придворным) кругам и современникам, что мувада'ат Низам ал-мулька и есть именно „Сиасет-намэ“, впервые опубликованный при Мухаммеде б. Малик-шахе, было бы, естественно, напрасной и пустой затеей. Версия о конкурсе, устроенном Малик-шахом для написания политического сочинения, и сообщение о последующей после написания Низам ал-мульком переделке и добавлении были созданы издателем для объяснения неожиданного появления „завещания“ вазира. Весьма характерно, что из трех упомянутых Мухаммедом Магриби участников конкурса ни одного уже не оставалось в живых ко времени взятия Исфахана Мухаммедом б. Малик-шах. Шараф ал-мульк Абу-Са'д Мухаммед б. Мансур б. Мухаммед ал-Хорезми, мустауфи и ближайший сотрудник Низам ал-мулька умер в 494 (= 1100/101) г. Тадж ал-мульк Абу-л-Ганаим ал-Марзбан б. Хусрау-Фаруз, приближенный Туркан-Хатун, назначенный вазиром после смерти Низам ал-мулька, был убит в 486 (= 1093) г. Маджд ал-мульк Абу-л-Фазль Ас'ад б. Мухаммед ал-Куми (по Раванди), ал-Баласани (по Ибн ал-Асиру), ал-Баравастаки (по Бондари) был убит в правление Баркиарука.

Описанное происхождение „Сиасет-намэ“ объясняет и многое непонятное в сочинении, как-то: наличие первой главы с посвящением Гияс ад-дуния ва-д-дин, в некоторых рукописях замененное панегирическим стихотворением в честь Низам ал-мулька, обилие выраженного прозой поэтического материала, путаницу по части титулов и исторических лиц восточно-иранских династий, вероятно, весьма мало знакомую Мухаммеду с Запада (Магриби) и т. д.

Изданный Мухаммедом Магриби (насих) трактат Низам ал-мулька представлял, таким образом, очень сложное целое. Но и это сложное целое подверглось в дальнейшем бытовании значительному изменению. Как было упомянуто, наиболее раннее указание на существование трактата, находящееся в приписках рукописей Британского музея и Берлинского собрания, датируется 564 (= 1168/69) г. К этому первому из известных нам вариантов относятся рукописи ИШ, Британского музея,[663] Берлинского собрания,[664] Государственной Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

В начале XVI в. этот первый вариант подвергся еще одному изменению. Причины этого изменения, нам представляется, заключались в стремлении придать знаменитому трактату-памфлету более современный вид, что отразилось на языке и стиле переделанного сочинения, и направить его против шиизма, ставшего к этому времени государственной религией сефевидского Ирана. Последнее обстоятельство отразилось на замене во втором варианте в возможных случаях названия еретиков термином шииты.

Подытоживая все вышесказанное, мы считаем себя в праве сделать следующее заключение: сочинение „Сиасет-намэ“, приписываемое сельджукскому вазиру Низам ал-мульку, является сложным целым. В основе сочинения лежит подлинный политический документ, написанный вазиром. К части, где находится подлинное сочинение Низам ал-мулька, мы относим главы: 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27 28. 29, 30, 31, 32, 33. 34, 35, 36, 37, 38, 39, 42, 43, 48, 49, 50. Главы: Введение, 1, 40, 41, 44, 45, 46, 47 мы считаем безусловно не принадлежащими Низам ал-мульку и добавленными его издателем. (Такое заключение не лишает, конечно, и этих глав чрезвычайной значительности. Написанные около двух десятилетий спустя после смерти Низам ал-мулька эти главы, несмотря на все присущие им неточности, являются первоклассным источником по истории сельджукского государства конца XI —начала XII в.). Мы не сомневаемся и в том, что главы, включающие подлинные рассуждения и повествования Низам ал-мулька, содержат значительное число рассказов, не принадлежащих авторству Низам ал-мулька. Выделение этих рассказов, как и более глубокий анализ сочинения, конечно, невозможен без издания соответствующего критического текста подлинника.

Данный очерк, написанный в качестве необходимого введения к изданию русского перевода, преследовал скромную задачу — лишь предварить это будущее детальное обследование текста путем постановки ряда важнейших вопросов, связанных преимущественно с проблемой подлинности сочинения.