Сибирский Робинзон

Глава третья. Первые сутки после катастрофы

…и я не пойму, почему мне так холодно здесь…

В.Цой

Жизнь – это мост над бездной Мрака, связывающий два берега Небытия. Поэтому человек, идущий по этому мосту, есть Живущий. И мостов этих множество, каждый идет по своему, единственному и не похожему на прочие… И вся наша жизнь переход от одного берега к другому; от небытия к жизни, от жизни снова в небытие. И судьба человеческая есть только следование по этому мосту. Это страшное испытание, иной раз наказание за грехи прежней жизни, и не все могут вынести его до конца. Сдавшись, они бросаются вниз, в бездну. К одним Судьба благоволит, она бережёт любимцев; других же обрекает на муки и тернистый путь, заставляя окроплять его кровью. Некоторые в отчаянии пытаются перепрыгнуть на соседний мост, но досягаемость его предательски обманчива. Иному в прыжке удается зацепиться за него, но мост скользок, и каждый раз попытка заканчивается падением во Мрак.

И я брел по своему мосту, заливая его своею кровью. И закончился мой путь, но не смог я сойти с моста на берег, ибо белая стена преградила мне дорогу. Не отпускала меня судьба… Видно, долг за мною…

Я протянул окровавленную руку к стене. «Может быть, стоит её толкнуть, и путь свободен!» Но либо стена была крепка, либо я слишком слаб. Моя рука безвольно опустилась, оставив кровавый след. Стена оказалась ледяной, и рука, сползшая вниз, быстро замёрзла. Какая-то безнадежность нахлынула на меня, и мне ничего не оставалось, как только смотреть на это препятствие, отгородившее меня от чего-то светлого и спокойного.

Мне стало плохо, и я лбом прислонился к стене, словно ища в ней опору. Головокружение, буквально валившее меня с ног, усиливалось с каждым ударом сердца, и мой вестибулярный аппарат не выдержал. Ноги подкосились, и я рухнул вниз.

Я старался встать, приподняться, чтобы ещё хоть раз попытаться одолеть стену.

«Должен встать, я должен встать и идти, – твердил я себе, – должен!»

Когда не осталось сил бороться, и когда разум отчаялся, ногти продолжали судорожно цепляться за стену. Царап-царап – по стене; царап-царап – по душе; царап-царап – по сердцу.

Не помню, когда и как открыл глаза. Мой взгляд уткнулся в белую, испачканную кровью, стенку. В голове не было никаких мыслей; обычный шторм мыслей и эмоций сменился мертвым штилем. Наверное, и взгляд был отсутствующий. Ни одной живой искорки. В голове сплошная пустота, похожая на черный космос. Рука вновь попыталась толкнуть стену – безрезультатно. Удар ладони об пол отозвался во мне мыслью: «Жив! Неужели я жив?!» Я даже опешил от этой мысли. Постепенно я осознал: то, что со мной произошло – настоящее чудо.

Прошло достаточно много времени, прежде чем я попытался приподняться. Стоило мне только пошевелиться, как жгучая и острая боль пронзала все тело. Из горла вырывался хриплый стон. Боль сменилась страхом умереть; ужаснее всего было умирать беспомощным, с переломанными костями. Парализованный страхом, я неподвижно лежал, и горячие слезы стекали по щекам и подбородку.

Не знаю, сколько протекло времени, прежде чем я вновь попытался пошевелиться. В этот раз я решил подниматься не сразу, а понемножку, как бы изучая тело. Начал с пальцев ног и рук. К моей огромной радости и облегчению, я почувствовал, как задвигались пальцы в ботинках. С руками дело обстояло хуже: пальцы левой руки слушались плохо, и болело чуть выше запястья. Правая рука работала более-менее нормально. Тут я сделал передышку, стараясь не тешить себя мнимыми надеждами. Нет ничего страшнее разочарований и несбывшихся надежд.

Страх заставлял меня откладывать попытку встать. Наконец, собравшись с духом, я медленно стал подниматься. Боль была страшная. Я стонал, шипел, матерился и потел, а в результате лишь удобнее устроился на полу туалета. Эта попытка лишила меня последних сил. Но зато передо мною загорелся луч надежды.

«Позвоночник, голова и руки-ноги вроде бы почти целы, – подвел я итоги, – это радует, про внутренние органы сказать что-либо сложно»… И тут я опять провалился в беспамятство.

Я вновь оказался на мосту. В этот раз мне удалось осмотреться, и глазам моим предстал странный пейзаж. Мост был перекинут через огромную пропасть, дно которой скрывалось во мраке. Вокруг меня царил странный полумрак. И я был не один. Я никого не видел, но ощущал чьё-то присутствие, – от этого, признаться, мне стало не по себе. Чей-то внимательный и всепроникающий взгляд наблюдал за мною. Было скорее неприятно, чем страшно, ибо на фоне величия и могущества Невидимого и Всевидящего Нечто собственное ничтожество ощущалось наиболее остро. Этот взгляд сложно описать и ещё сложнее понять его. В нем присутствовала безликая, бесчувственная созерцательность и в то же время живое, разумное начало.

«Встань и иди дальше», – то ли это изрек Невидимый, то ли голос исходил из моего сознания.

Мои глаза открылись, а губы шептали: «Вставай, вставай». Несколько минут я не предпринимал попыток встать. Что это было за видение? Сон? Галлюцинация? Бред? Это было сверх моего понимания.

Полулежать или полусидеть, скорчившись на полу, было совершенно невозможно. Не спеша и очень осторожно, я начал приподниматься, постоянно прислушиваясь к боли и стараясь не перешагнуть барьера, отделяющего меня от болевого шока.

«Ну, наконец, хоть как-то пристроился», – подумал я, утерев с лица пот.

Теперь я сидел, прислонившись спиной к перегородке, разделяющей две туалетные кабинки, а правую руку положил на унитаз. Но не успел я немного расслабиться, как перегородка затрещала, подалась назад, и я провалился в соседнюю кабинку. Минут пятнадцать я лежал навзничь, глядя в серую пелену над головою, не очень понимая, что я собственно вижу. И вдруг меня осенило – крыши не было!

– Снесло крышу… Забавно, – тихо и осторожно проговорил я.

Над своей головой я увидел не только пасмурное небо, но и огромные ветви зеленой ели.

«Теперь понятно, откуда мой зеленый свет. Хвост самолета упал на деревья так, что огромная ель просто вскрыла его, как открывалка консервную банку, – понял я. – Деревья, таежные великаны, амортизировали падение и спасли мне жизнь».

Сильно кружилась голова, которая вдобавок гудела и звенела, при этом намериваясь расколоться на части. Тошнило. Рот был наполнен кровью и крошевом разбитых зубов. Сплюнул – далеко не получилось, попал на себя. Сплюнул ещё раз. Челюсть болела и плохо двигалась. Пройдясь языком по нёбу, понял, что передних зубов у меня больше нет. Уж не знаю, обо что я так удачно приложился, об унитаз, наверное. Зубов было жаль…

Главное, не закрывать глаза, иначе потеря сознания гарантирована. Разумней было не поддаваться слабости и подождать, пока организм окрепнет. Я честно сопротивлялся, сколько мог; правда, мог немногое. Прикрыл глаза в надежде, что это избавит меня от головокружения, но цветная круговерть, замелькавшая в голове, окончательно добила мою волю. Меня стошнило, и я отключился.

Когда я пришёл в себя, головокружение и тошнота были терпимы, но тело продолжало жутко болеть. Боль была какой-то тупой и всеобъемлющей, словно я – сплошной синяк; очень странная и противная боль.

Без зеркала было понятно, что лицо жутко обезображено. Волосы надо лбом покрылись кровавой коркой, похожей на панцирь. Лоб сильно рассечен. Рана на голове начиналась где-то там, где была вполне приличная прическа, наискосок проходила через весь лоб и заканчивалась около правого виска.

Я не мог прощупать тело, спрятанное под одеждой, но боли в пояснице подсказывали мне, что позвоночник, так или иначе, пострадал. Тупо ныли ребра. Все это было неприятно, но терпимо.

Внимательно осмотрев левую руку и проделав несколько нехитрых упражнений с пальцами, я утвердился в убеждении, что рука всё же не сломана. Это обнадёживало.

Между тем голова раскалывалась и кружилась. Было чувство, словно я побывал под машиной и одновременно страдал от похмелья. Просто ужасный букет ощущений!

Карман куртки оттопыривался, и это мне мешало. Сунув в карман руку, я неожиданно для себя наткнулся на фляжку, о которой начисто забыл. «Ром! – подумал я, пытаясь отвинтить крышку. – Черт, вот так счастье подвалило». Добраться до блаженного бальзама оказалось сложной задачей для изувеченного человека с одной нормально действующей рукой. Однако я все-таки добился своего – пыхтя и чертыхаясь, насколько позволяла ушибленная челюсть.

Обидно, но ром не пошел. Стоило мне сделать один небольшой глоток, как меня буквально наизнанку вывернуло. Пренеприятнейшее ощущение, доложу я вам. У меня не было сил ни отвернуться, ни пригнуться, и все, что я выпил, оказалось на моей груди. Я даже и предположить не мог, что организм может взбунтоваться против столь полезного в небольших количествах, напитка. Желудок вытолкнул обратно весь ром, обильно перемешанный с кровью. Меня затрясло, и я потерял сознание – в который уже раз.

«Поторопился ты, братец, с ромом», – подумал я, придя в себя и увидев, во что превратилась и без того грязная куртка. Одно утешает: никого нет рядом. Вид у меня был похлеще, чем у любого вокзального бродяги. Меня еще сильнее замутило, но желудок на этот раз обошелся спазмами.

Потихоньку, миллиметр за миллиметром, но мне удалось, опираясь на унитаз, встать на ноги. Впрочем, тут же пришлось сесть. По телу от пяток до головы промчался болевой ураган, как если бы я сел на кол. Затылок похолодел. «Подскочило давление», – догадался я.

Сидя на унитазе, обхватив руками раскалывающуюся голову, постанывая, я пробовал адаптироваться к боли – ведь рано или поздно организм привыкает к ней.

И действительно, боль постепенно утихала. Когда мне полегчало до такой степени, что можно было сделать еще одну попытку, я приподнялся и понял, что могу стоять. Я решил открыть дверь туалета, и она легко открылась. Стоило только повернуть ручку и толкнуть!

Увиденное потрясло меня. Кроме двух «моих» туалетных кабинок, в уцелевшей части хвоста самолета были еще четыре. Причем одна из них сплющилась при ударе о землю, а другая была насквозь пробита деревом. Нет, что ни говори, а спасся я просто чудом.

Очень медленно и осторожно, придерживаясь за стенки коридора, перешагивая через искореженный металл, я выбрался из спасительного хвоста.

«Интересно, сколько сейчас времени?» – осторожно полез под куртку, к ремню, на котором висел мобильник. Открыл кожаный чехол и высыпал на снег обломки того, что раньше называлось мобильным телефоном. Определить время по солнцу также было невозможно, – небо затянуло тучами. «По крайней мере, сейчас день, и, скорее всего, вторая его половина», – решил я.

Было пасмурно. Воздух, серый от влаги, как будто впитывал в себя дневной свет. Тучи бежали по небу, лишь изредка приоткрывая свою плотную завесу. Огромными белыми хлопьями с неба сыпал снег. Земля была покрыта им. Он был кругом: на земле, ветвях деревьев и в воздухе. В метрах двадцати от места падения по каменному руслу весело бежала речушка. Деревья взбирались по склону небольшой горы. Значит, мне довелось свалиться в горах? Правда, это не Гималаи и не Альпы, но всё же горы, пусть и невысокие.

Хвост лайнера лежал плашмя, зажатый между елями, нижней частью уйдя в землю. Благодаря чему, мне не пришлось прыгать пусть даже с небольшой высоты, которую составляла та часть самолетного фюзеляжа, где были всякие технические отсеки. Похоже, что отрыв хвоста произошел как раз в том месте, где находились пассажирские люки, поэтому сразу за туалетными кабинками зияла огромная дыра.

Боль во всем теле и замершие ноги заставили меня взглянуть жестокой правде в лицо. Природа вокруг меня была сурова и если не враждебна, то уж точно равнодушна. А ведь нет ничего страшнее равнодушия. Равнодушие убивает.

Я решил вернуться в кабинку.

Поудобнее устроившись на унитазе, я погрузился в раздумья. И чем больше думал, тем меньше мне нравилось происходящее.

«Итак, что на сегодняшний момент я имею? Во-первых, самолет, потерпевший в тайге катастрофу. Надо признать, что, скорее всего, я выжил один. Считается, что хвост самое безопасное место в самолете. В хвосте я был один, это подтвердил осмотр других туалетов. Во-вторых, поиски уже должны были начаться. Но! Но с учетом того, что мы упали уже затемно, наверняка спасатели начали нас искать только с первыми лучами солнца, то есть поиски длятся всего несколько часов. В-третьих, надеюсь, они знают, где нас искать. Если знают, то на поиски не должно уйти много времени, максимум два дня. Один почти прошел, осталось второй продержаться. Но, разве в такой снегопад что-нибудь увидишь?! Если погода не улучшится, то уже очень скоро я сдохну в тайге, сидя, в сортире! Перспектива совсем не радужная. А самое главное, что мне сейчас делать?»

Увы, ответа на этот вопрос не было.

Тяжело вздохнув, я посмотрел на свой разрушенный туалет. Сквозь оторванную крышу медленно опускались большие хлопья снега.

«В конце концов, делать что-то нужно. Не замерзать же, скрючившись на толчке!» С этой мыслью я принялся за изучение своих карманов, где оказалось несколько полезных и приятных штуковин. Вслед за фляжкой я достал из кармана стограммовый сникерс.

«Зашибись», – именно этим словом я приветствовал спасительную шоколадку. Дальше были извлечены: сложенная в несколько раз красноярская газета, носовой платок, паспорт и около сорока двух тысяч рублей тысячными купюрами, не считая более мелких.

«Золотой запас», – усмехнулся я, увидев деньги.

Ни спичек, ни зажигалки, ни перочинного ножика в моих карманах, к сожалению, не нашлось. Привычки носить в кармане швейцарский нож, отродясь не имел. Недавно бросил курить (спасибо тебе, Евочка).

Разбирая вещи, я почувствовал, что мне с каждой минутой становится всё хуже и хуже. Вновь закружилась голова, внутри зашевелилась нудная тошнота. Я пригнулся, прижав живот к коленкам, надеясь справиться с приступом. Ничего не получилось, и я плавно провалился в беспамятство. Впрочем, так же плавно я вышел из этого состояния, вернувшись к ужасной реальности.

Я выругался, когда понял, что неожиданно подкрался вечер и темнеет прямо на глазах. Очень хотелось надеется, что за эту ночь я не «врежу дуба» под елью.

Хотел выпить немного рома «для сугрева», но, организм явно был против. Также пришлось отвергнуть идею вкушения шоколадного батончика.

Просто так сидеть и ждать наступления холодной ночи было нельзя. Я решил максимально утеплиться. Осторожно снял ботинки (сделать это было очень сложно и больно, ибо серьёзно ушибленные ребра и ноющая поясница мешали нагнуться), затем обмотал ступню газетой, а поверх газет надел носки. Этот фокус я проделал и со второй ногой. Аккуратно сложив оставшуюся часть газеты, я сунул ее в карман вельветовой рубашки.

«Пригодится еще», – подумал я.

Из воротника армейской куртки извлек капюшон. В отличие от самой куртки он не был утеплен. Укрыться от дождя – не больше, не меньше. Но все же лучше, чем ничего. Что меня больше всего порадовало, так это длинные рукава куртки. Кое-как натянув их на кисти рук, я посчитал, что сделал все возможное в сегодняшней ситуации.

«Теперь можно и поспать. Надеюсь, завтра увижу и свет, и спасателей», – подумал я, закутавшись в куртку.

До ночи было еще далеко, но у меня не было сил что-либо предпринимать. Мне и ходить-то было трудно и больно. А боль в челюсти буквально изматывала. Я жутко устал, но сон не шел.

«Скорее всего, адреналин не дает спать, – решил я. – Если вас мучает бессонница, то начинайте считать. Это лучший способ заснуть… Что только не сделаешь, чтобы заснуть… Один, два, три… сто десять… солдат спит, а служба идет… рыбку съел, и день прошел…»

Прошло много времени, прежде чем я заклевал носом и уснул.

А снег все шел и шел; он накрывал всё и вся белым покрывалом; укутывал тайгу и берега таежных рек; вершины сибирских гор и макушки высоких деревьев. Он прятал все следы – звериные и людские.

Снег равномерно ложился на огромную кучу металла, еще вчера днем бывшую частью могучего и красивого лайнера. Снежинка к снежинке. Природа не любит беспорядка. Это неправильно, когда могила не укрыта землей, камнями или снегом, белоснежным небесным саваном, который будто выткали ангелы.