Сибирь, союзники и Колчак т.2

Мы желаем подчеркнуть принцип, что проводимый выше план должен быть выполнен без нарушения каких бы то ни было суверенных прав русского народа и в сотрудничестве с русским железнодорожным персоналом. Союзники искренно желают сделать все, что в их силах, дабы старания вышеуказанных комитета и советов были бы плодотворны и благодетельны для России. После обследования железных дорог и выяснения нужд таковых будут сделаны представления о той помощи денежными средствами, подвижным составом, материалами и т. п., которую будет необходимо оказать русским железным дорогам для улучшения их состояния и провозоспособности.

Мы убеждены, что русский народ, сознавая насущную необходимость немедленного восстановления движения, примет с полным доверием дружественную помощь, предлагаемую союзниками, и будет сотрудничать с вновь созданными организациями в их стремлении улучшить настоящее положение вещей на Китайской Восточной и сибирских железных дорогах. Подписано: представители в междусоюзном комитете: от Китая — Муцин-Джен, от Франции — Гастон Буржуа, от Великобритании — сэр Чарльз Эллиот, от Италии — Гаско, от Японии — Цунео Мацудайра, от России — Леонид Устругов, от Соединенных Штатов Северной Америки — Чарльз Смит. 14 марта 1919 года».

Нетрудно видеть, что декларация эта представляла собой только улучшенную редакцию того проекта, который в январе оглашался в торжественном заседании с союзниками в «белом доме» Омского Правительства.

«Наконец-то!» — вздохнули все.

Но, как мы увидим далыйе, на этом бумажном успехе и закончилось всё дело союзной помощи транспорту.

Делегация омского блока

22 марта Верховным Правителем было принято Бюро блока общественных организаций в составе А. А. Балакшина, Н. А. Филашева, В. В. Куликова и А. К. Клафтона.

От имени блока А. А. Балакшин принес Верховному Правителю поздравление с блестящими победами молодой доблестной армии нашей на пермском и уфимском фронтах, а в дальнейшей своей речи коснулся политических результатов последней поездки Верховного Правителя на фронт, указав, что личное обращение Верховного Правителя к населению прифронтовой полосы вызвало взрыв горячих симпатий в самых широких общественных кругах.

В настоящее время, сказал далее Балакшин, стало ясным, что все успехи армии и возрождения государства обусловливаются состоянием транспорта, снабжения, продовольствия и внутреннего порядка в государстве; между тем эти отрасли государственного хозяйства, как и другие, заставляют желать очень многого. Задачи же эти, при продвижении вперед, вырастают неизмеримо и становятся чрезвычайно ответственными. В заключительной части своего обращения А. А. Балакшин, заметив опять, что непосредственное общение Верховной власти на фронте с населением и общественными организациями привело к столь глубоким политическим результатам, поставил вопрос, не открывается ли тем самым необходимость в постоянном общении, а также во временной государственной форме сотрудничества власти и общества в настоящее время в целях всемерного утверждения Верховной власти, улучшения правительственной работы и привлечения общественной мысли и энергии к государственному строительству и возрождению.

Верховный Правитель ответил, что он сочувственно относится к этой мысли и подумает о формах возможного сотрудничества.

Подчинение Семенова

На фоне побед на западном фронте прошла незамеченной окончательная ликвидация семеновского вопроса. Следственная комиссия, посланная в Читу, не достигла больших результатов, что неудивительно при условии, что подследственный атаман оставался в Забайкалье всемогущей властью. Но комиссия донесла, что Семенов не прерывал сообщения Омска с Востоком, что это произошло не по его вине и что в деятельности его ничего противогосударственного не обнаружено. Вслед за тем последовало назначение Семенова командиром корпуса. Так представлялось дело для посторонних, но нам, членам Совета министров, были известны некоторые подробности.

Находившийся во Владивостоке Иванов-Ринов, занимавший тогда должность помощника генерала Хорвата по военной части, прислал Верховному Правителю следующую секретную телеграмму.

«Атаман Семенов всецело подчинился генералу Хорвату. Мне, как ближайшей по команде власти, он высказал, что предан возглавляемому Вашим Высокопревосходительством Правительству. Не решается изложить это публично, надеясь на реабилитацию следственной комиссии, после чего сочтет себя вправе и обязанным изложить свою преданность Вам.

Ближайший результат: по моему приказанию направляются в Приморскую область третий забайкальский казачий полк, конно-горный взвод, 32-й сибирский стрелковый полк, полевой взвод.

Атаман Калмыков со вторым уссурийским полком (четыре сотни), конным дивизионом (две сотни с двумя батареями, восемью орудиями) и первым забайкальским полком (четыре сотни) отправляются на фронт.

Из войск атамана Семенова, лояльность которого беру впредь на свою ответственность, необходимо и единственно возможно сформировать отдельный сводный дальневосточный корпус. Пришел к определенному убеждению назначить полковника Семенова командиром отдельного сводного дальневосточного корпуса, подчинив Верховному Уполномоченному. При Семенове образовать войсковой штаб, при Верховном Уполномоченном — казачий отдел, предоставив ему административно-хозяйственные права и обязанности наказного атамана, объединяющие крайне разбросанные войска.

Впредь до утверждения Вашим Высокопревосходительством этого проекта я установил с атаманом Семеновым взаимоотношения на началах подчиненности мне, а также фактической наличности в его распоряжении, как ближайшего их начальника, указанных войск. В таком решении заключается единственная возможность получить реальные силы японцев для борьбы с восстаниями, влить в государственное русло громадную энергию Семенова и использовать его для ликвидации большевизма

на Востоке. Японское командование полагает все вышеприведенные условия неизбежными для благополучия и окончательной ликвидации семеновского вопроса. Питаю сильную надежду на утверждение этих условий Вашим Высокопревосходительством. Это явится основанием для успешности переговоров Центрального Правительства Японии о получении на фронты японских войск, и, наоборот, непринятие этих условий создаст совершенно безвыходное положение. С указанными основаниями ликвидации семеновского вопроса познакомил французское командование и встретил полное сочувствие. Надеюсь на сочувствие и английского командования, но познакомить его с подробностями еще не успел.

В качестве деталей предполагаю:

Назначение на командные должности и увольнение из них в частях сводного дальневосточного корпуса производится с ведома и согласия атамана Семенова на основании соответствующих военных законов.

Денежное, материальное и продовольственное снабжение частей корпуса за счет русской казны производится через атамана Семенова, как командира корпуса, на основании существующих военных законов.

Всё производство за боевые отличия, отличия по службе и выслугу лет властью атамана Семенова, условно, впредь до утверждения Правительством, должно быть предоставлено законным порядком через меня в Главный Штаб на утверждение.

Вследствие того, что атаманом Семеновым предавались суду и подвергались дисциплинарным взысканиям чины его войск за различные преступления, всякое новое предание суду чинов сводного корпуса за бывшие раньше преступления производится с ведома и согласия атамана Семенова, дабы избежать двойных привлечений.

По принятии Российским Правительством вышеуказанных пунктов соглашения атаман Семенов, как командир отдельного сводного дальневосточного корпуса, подчиняется Верховному Уполномоченному на Дальнем Востоке и его помощнику по военной части на основании существующих законов. После принятия соглашения японское командование все спешные сношения по военным вопросам, касающимся Дальнего Востока в пределах Приамурского военного округа, ведет непосредственно через командующего войсками округа и всю материальную и денежную помощь российским войскам, формируемым на Дальнем Востоке, направляет исключительно через него. При этом само собой разумеется, что атаман Семенов безусловно, как верноподданный, состоящий на военной службе, подчиняется Верховному Правителю адмиралу Колчаку и возглавляемому им Правительству.

Японское командование искренне заинтересовано в скорейшем воссоздании Великой России, вполне сочувствует намерению русского командования получить наибольшее количество русских войск с Дальнего Востока на уральский фронт, но в то же время ввиду вспыхнувшего на Дальнем Востоке восстания большевиков озабочено скорейшим его подавлением, почему находит необходимым выразить пожелание русскому командованию согласовать высылку войск с Дальнего Востока на внешний фронт с местными потребностями и с мнением японского командования, основанным на условиях боевой обстановки, в которую поставлены японские войска.

Атаман Семенов приступил к фактической ликвидации последствий реквизиции и выполнению требований главных управлений по поводу высылки предметов снабжения и прочее. Генмайор Иванов-Ринов».

В дополнение к этой телеграмме замечу, что пребывавший в Омске японский представитель адмирал Танака вел беседы в Министерстве иностранных дел исключительно об атамане Семенове, интересуясь теми материалами, которые были собраны в министерстве о деятельности семеновского отряда, убеждая ликвидировать дело; он спрашивал также, может ли Семенов рассчитывать на повышение в чине и т. д.

Я не принимал еще участия в делах, когда была получена телеграмма Иванова-Ринова. Она обсуждалась в Совете Верховного Правителя, и почти все предложения Иванова были приняты. Вероятно, немалую роль сыграла в этом деле дипломатическая подготовка со стороны Танака. В это же время уже не раз обсуждался вопрос о привлечении японских войск на фронт, и указание Иванова-Ринова на необходимую предпосылку успешности переговоров не могло не сыграть роли. Как бы то ни было, непокорные склонили голову — адмирал побеждал.

ГЛАВА XV

ЗА КУЛИСАМИ

Уфимская операция оказалась неудачной. Противник вышел из петли и сохранил главные силы, но красная армия продолжала отступать. Занят был Белебей, приближались к Бузулуку, на Каме дошли до Чистополя, который захватили внезапным ударом. Эвакуированные из Самары учреждения стали готовиться к возвращению.

Настроение было бодрое, полное надежд.

Но вместе с тем чувствовалось величайшее напряжение. Начиная с конца марта призывы следовали за призывами. В армию требовали не только солдат, но и офицеров. Призывы начали поглощать всю скудную интеллигенцию.

С Россией боролась Сибирь.

Чувствовалась вопиющая нужда в людях, бросалась в глаза разительная беднота в интеллигенции. Ее не хватало всюду: в администрации, в прессе, войсках...

Милитаризация

Еще при Директории главное командование приняло в свое ведение всю территорию западнее реки Иртыш. Стоило переправиться из Омска на левый берег, чтобы попасть под действие Положения о полевом управлении войск. Командующие армиями имели здесь своих агентов, которым было подчинено все. Нормальный суд уступал здесь место военно-полевому, гражданские власти были подчинены военным. Свобода экономической жизни стала условной: в полосе военного управления были возможны и безграничные реквизиции, и всевозможные повинности.

На Востоке, за Байкалом, было тоже военное положение, царствовали атаманы.

Влияние Семенова, через которого проходила вся военная помощь Японии, было фактически сильнее, чем влияние генерала Хорвата, хотя он и был Верховным Уполномоченным.

Что же оставалось под управлением Совета министров? Только территория между Иртышом и Байкалом — центральная, коренная Сибирь.

Но и здесь надо оговориться. В районах Томской, Енисейской и Иркутской губерний остались очаги большевизма. Здесь работали и скрывшиеся в тайге коммунисты, и пользовавшиеся личной безопасностью мятежные эсеры. Поэтому еще в феврале решено было вводить по мере надобности в районах железных дорог военное положение.

Без ведома Совета министров, неожиданно для него, военное положение было введено сразу по всей линии железной дороги от Омска до Иркутска.

14 марта 1919 г. был издан приказ Верховного Правителя, «милитаризировавший» в смысле военного управления всю Сибирь.

«Для восстановления правильного движения, — говорит этот приказ, — а также для обеспечения государственного порядка и общественного спокойствия на территории железных дорог, не входящих в прифронтовую полосу, повелеваю:

Ввести, впредь до отмены, военное положение на линии железных дорог: Омской — от станциии Куломзино включительно до ст. Новонико-лаевск; Томской — от станции Новониколаевск до ст. Иннокентьевской; Забайкальской — от ст. Иннокентьевской до ст. Байкал включительно; Кулундинской — от ст. Татарской до ст. Славгород включительно; Алтайской — от ст. Новониколаевск до ст. Шипуново включительно; Кольчугинской — от ст. Юрга до ст. Кольчугино включительно; Ачинск-Минусинской — от ст. Ачинск до ст. Минусинск включительно; и в городах, прилегающих к названным дорогам: Омске, Татарске, Славгороде, Каинске, Новониколаевске, Барнауле, Мариинске, Ачинске, Минусинске, Красноярске, Канске, Нижнеудинске и Иркутске, на ветках: Томской, Бийской, Кемеровской, с городами Томском и Бийском.

На основании правил,.утвержденных мною 1 марта 1919 г., военное положение осуществляется на перечисленных линиях железных дорог главным начальником военных сообщений или его заместителем по должности и в вышепоименованных городах вне полосы отчуждения командующими округов через начальников гарнизонов. Верховный Правитель адмирал Колчак».

На основании этого указа даже Омск, временная столица, резиденция Правительства и всех миссий, оказался в руках командующего войсками округа.

Теперь уже все гражданские и экономические свободы стали условными. Военный, так называемый «прифронтовой» суд обнажил свой жестокий, беспощадный меч в самом центре страны, где население привыкло к свободе и где оно не понимало сущности борьбы и старалось выяснить лишь: кто лучше?

Последствия

Население городов, встретившее спокойно переворот 18 ноября, теперь, в апреле 1919 г., стало заражаться враждебным настроением. Гнет цензуры, царство военщины, аресты, расстрелы — всё это разочаровывало даже ту умеренную демократию, которая раньше поддерживала адмирала Колчака, и возбуждало население, которое ранее относилось безразлично к формам власти.

Призывы городского населения и всевозможные военные повинности усиливали недовольство. Страна хотела мирной жизни. Жертвы приносятся легко только тогда, когда есть воодушевление, а так как самодеятельность населения была в значительной степени подавлена, то и воодушевление иссякло.

В кооперации, в земствах, профессиональных союзах было много революционных противоправительственных элементов, но из этого не следовало, что все эти организации без разбора должны были преследоваться и браться под подозрение. Но военные власти не были достаточно тактичны, под их суровую руку попадали даже правительственные агенты, например, инспекторы труда. С гражданскими чинами вообще не церемонились, и инспекторы труда считались «товарищами».

Пассивный премьер

Кто же был виновен в таком стремительном крушении авторитета гражданской власти и непомерном росте «военщины» как системы управления? Конечно, прежде всего общие условия; постоянные восстания в тылу, ненадежность земств, находившихся, главным образом, в руках той партии, которая бросила призыв к войне с диктатурой и помощи большевикам, чрезвычайное напряжение сил, вызванное войной. Но, кроме этих общих условий, было и еще одно — пассивность премьера.

П. В. Вологодский, который до 18 ноября был лицом, окончательно решавшим политические вопросы, теперь превратился в лицо, которое должно было настаивать на решениях.

Человек с ослабевшей волей, уступчивый, мягкий, не яркой индивидуальности, встал лицом к лицу с адмиралом, человеком горячего темперамента, легко и быстро впадающим в гнев и так же быстро потухающим, человеком с военными предрассудками и твердо определившимися предрасположениями.

Адмирал относился к П. В. Вологодскому с постоянным вниманием, предупредительностью и доверием. Председатель Совета министров мог использовать это отношение для обеспечения преобладающего влияния Совета министров на дела. Но Вологодский не был способен к борьбе. Он был только «председательствующим», добросовестно выслушивавшим все мнения, докладывавшим их, ставившим на голосование — и только. Главою правительства, руководителем политики он не был.

Каждый отдельный министр был поглощен своими текущими делами. Омск — не Петроград, где канцелярии работали, как заведенная машина, выпуская в двадцать четыре часа не только справки и речи, но и даже книжки, написанные по указанию министров; последним оставалось лишь задавать тон и находить руководящую политическую линию. В Омске почти все министры сами писали речи, сами составляли письма, справки, доклады и нередко даже сами корректировали бумаги. О политике должны были думать Председатель Совета министров и управляющий делами Совета министров.

Прилично обставлено было только несколько министерств: земледелия, продовольствия, путей сообщения, морское. Лучшие юристы и чиновники сосредоточились в Управлении делами Правительства. Но творчества не чувствовалось и в лучших министерствах. Наибольшая ответственность ложится на премьера.

Вологодский времени Колчака губил славу Вологодского — главы сибирской власти, а управляющий делами Тельберг не сумел выполнить своей обязанности помочь Председателю в его политической работе.

После болезни

Я еще не мог заниматься делами после своей болезни, как меня стали одолевать жалобами на Вологодского, рассказами об удручающих заседаниях Совета министров, о внутреннем разладе.

Приходили ко мне и члены омского блока: Балакшин, Куликов, Панкратов и другие. Они тоже жаловались на Совет министров, на Председателя, выражали желание видеть меня на более ответственном посту, чем раньше.

За время моей болезни министр иностранных дел Сазонов на запрос из Омска, кому из трех товарищей министра: Гинсу, Жуковскому или Сукину — он считает более правильным управлять министерством, ответил, что в управление должен вступить Жуковский, а если это невозможно, то Сукин.

По желанию Совета министров в управление министерством вступил Сукин. Когда я выздоравливал, он уже вполне акклиматизировался в Совете. Роль неответственного участника правительственной работы была мне наиболее по душе, и я предвкушал удовольствие спокойной и интересной работы. Но судьба не сулила мне тихой пристани. В то время как я мечтал о неответственной кабинетной работе, меня прочили в товарищи председателя Совета министров. Блок обсуждал различные кандидатуры, и большинство остановилось на мне.

Группа Михайлова

В Омске было известно, что в составе Совета министров образовались две партии. Михайлов считался вдохновителем более сильной группы, в которую входили, кроме него, Сукин, Смирнов, Тельберг, Гаттенбергер, Петров, Зефиров и я.

Ходившие в Омске сплетни значительно преувеличивали и значение группы, и характер ее. Собрания нескольких более близких по прежней работе министров начались еще в декабре. Они происходили преимущественно в кабинете министра финансов и имели целью предварительное обсуждение некоторых текущих вопросов и взаимную информацию. Никаких связывающих кого-либо решений не принималось, и нередко в заседаниях Совета министров, когда обнаруживались непредусмотренные раньше детали или новые точки зрения, голосование происходило иначе, чем предполагалось.

Я помню несколько бесед, где вообще не принималось каких-либо решений, а Обсуждались вопросы общей политики. Так, например, однажды у министра земледелия Петрова мы подробно обсуждали вопрос о способах укрепления гражданской власти на местах. На этом заседании присутствовал, между прочим, один сибирский кооператор: так мало было в работе «группы» заговорщической конспирации.

Часто мы знакомили друг друга со своими программными предположениями.

Как-то в середине марта меня вызвали на заседание группы, сославшись на особую его важность. Происходило оно у Сукина. Речь шла о Зефирове.

Кабинетный кризис

В омской демократической газете «Заря» появились статьи, обвинявшие Министерство продовольствия в явно невыгодной покупке чая у подозрительной фирмы «Слон». Намекалось на заинтересованность в этом деле министра Зефирова, который утвердил сделку.

В группе обсуждался вопрос, может ли Зефиров оставаться после таких разоблачений членом Правительства. Без всяких колебаний я высказался отрицательно, выражая готовность, если это понадобится, уговорить Зефирова немедленно подать в отставку.

Потом речь зашла об атмосфере взаимного недоверия и даже враждебности. Старынкевич воюет с Михайловым, стараясь его всячески ущемить; военный министр Степанов пикируется с министром внутренних дел Гаттенбергером, а председатель Совета министров чувствует себя беспомощным и не знает, как ему быть. Обменявшись мнениями по этому вопросу, мы пришли к мысли, что самым целесообразным было бы подать всем коллективно в отставку, предоставив Вологодскому или другому лицу, по назначению адмирала, составить новый кабинет.

После этого я уже не в силах был оставаться на заседании. Я был переутомлен. Это был первый мой вечерний выход после болезни, и, когда я ехал обратно, мне казалось, что я испытал страшную качку — до такой степени я был разбит.

Но отдыхать уже не пришлось.

В тот вечер, когда я уехал от Сукина, «группа» продолжала обсуждать положение и решила рекомендовать меня Вологодскому в качестве товарища Председателя Совета министров. Сукин и Тельберг, как мне передавали, отнеслись к этому очень сдержанно.

Как бы то ни было, я стал фигурой в фокусе. Общественные деятели и члены Правительства не оставляли меня своими посещениями, и мне, еще не оправившемуся после болезни, приходилось уже давать советы, примерять и помогать.

«Слон» из мухи

Зефиров приехал ко мне советоваться. Он привез все документы, обстоятельно рассказал, как всё произошло.

Я высказал ему свое мнение. «Нет никаких оснований обвинять его в лихоимстве. Я убежден, что он в этом отношении чист. Но сделка для казны невыгодна и заключена неосмотрительно. Кто-то из чинов министерства был, по-видимому, заинтересован в сделке. Министр виноват тем, что он поступил опрометчиво, слишком доверившись докладу. Ему надо поэтому уйти в отставку, предоставив судебной власти выяснить непричастность его самого к какому-либо злоупотреблению».

Зефиров согласился со мной и подал в отставку. Но он сказал мне, что считает себя жертвой интриги.

Впоследствии выяснилось, что никаких улик против Зефирова нет. Его обвиняли в том, что он содействовал обогащению частного лица без корыстной цели. Юмористическое обвинение. Я не знаю ни одного министра, который не содействовал бы обогащению или обеднению кого-либо без личного интереса. Решение города о проведении трамвая по определенной улице — и то может обогатить. Что же говорить о министерских распоряжениях!

Но если Зефиров остался вне подозрений, то этого нельзя сказать о многих его сотрудниках. Дело о Зефирове в политических интересах должно было бы быть поэтому закончено возможно скорее.

Преемник Зефирова Неклютин подтвердил впоследствии в своих показаниях, что все резолюции Зефирова носили характер полной незаинтересованности и что доклад, представленный Зефирову по делу о покупке чая, мог ввести его в заблуждение.

Я останавливаюсь довольно подробно на этом мелком сравнительно инциденте, потому что, за неимением других, этот факт был широко использован для обвинения Правительства в материальной нечистоплотности.

Однако если в данном факте «слон» был сделан из мухи, то остальные обвинения в корыстолюбии даже авторами их произносились со смущением. С точки зрения личных интересов высшие чины Правительства были безупречны.

Характерные конфликты

То, что я увидел после своей болезни в политической обстановке, было очень непривлекательно. Не говоря уже о личных отношениях министров, деловые их отношения свидетельствовали об отсутствии твердой хозяйской руки.

Военный министр по доносу контрразведки посылает своих чинов арестовать должностное лицо Министерства внутренних дел, а министр внутренних дел приказывает оказать сопротивление силой. Происходит скандал. По городу носятся слухи о столкновении частей войск.

Другой случай. Комендант города, ведающий распределением помещений, приказывает очистить здание, занятое чинами Министерства финансов. Министр финансов приказывает чинам охраны золотого запаса силой противодействовать самоуверенному капитану, явившемуся очищать здание.

Это происходило на глазах Правительства. А сколько было случаев мелких нарушений приказов городских властей. Я помню, как министр финансов Михайлов ездил с прошением об отставке к Верховному Правителю из-за спирта. Он ограничил нормы отпуска спирта для автомобилей, а ставка не подчинялась этим нормам.

Адмирал выходил из себя, ломая телефонные аппараты, и поносил на чем свет стоит своих военных сотрудников.

Вот какова была атмосфера в дни моего возвращения к власти.

Разговор с представителями блока

— Мы желаем видеть вас товарищем председателя Совета министров, — сказал мне представитель блока.

— Это единодушное желание?

— Да, никто не возражал, но были воздержавшиеся — казаки, которые сказали, что не знают вас.

— А Вологодского вы спрашивали? Он согласен?

— Да, мы говорили с ним. Ваше удачное сотрудничество при Сибирском Правительстве заставляет думать, что вы самый подходящий человек на место помощника Вологодского.

Я указал тогда все свои недостатки, но сказал, что если Вологодский мне предложит, то я попытаюсь помочь ему.

Предложение Вологодского

Как всегда, председатель Совета министров подробно и откровенно рассказывает о всех трудностях своего положения.

— Петр Васильевич! Нужна программа и нужен помощник, который бы следил за ее осуществлением. Тогда всё устроится.

— Да, я с этим согласен. Я хотел бы видеть вас своим помощником.

— Я ничего против этого не имею, при условии, если мы сговоримся на программе.

Программа была набросана. Мы сговорились.

1 апреля состоялось мое назначение членом Совета министров, т. е. министром без портфеля.

— Почему же министром без портфеля, а не товарищем председателя?

— Видите ли, нужно составить положение о товарище председателя, и мы проведем его в первом же заседании.

Военно-промышленный комитет

В начале апреля я присутствовал первый раз, после более чем двухмесячного перерыва, на заседании Совета министров.

Был боевой день.

Первым стоял доклад министра торговли Щукина, которого называли «барышней» за его застенчивость. Он сообщил о результате обследования деятельности омского Военно-промышленного комитета. Он получил значение центрального, а между тем, как указывал Щукин, был с самого начала составлен незаконно, захватным порядком, и уже почти десять месяцев бесконтрольно распоряжался крупным казенным имуществом. Щукин указывал на ряд неправильностей в использовании заказов и ведении дел, особенно в смысле скрещивания деятельности членов бюро как

администраторов и одновременно как предпринимателей, как заказчиков и одновременно как исполнителей.

Последнее было наиболее неприятным, но и наименее обоснованным обвинением.

При голосовании голоса разделились. Восемь было подано за продолжение расследования, семь за немедленную ревизию.

Так как в бюро Военно-промышленного комитета входили видные члены омского блока, то все были в большом волнении: как разрешится скандальное дело? Газеты подняли шум. Одни поносили Щукина, называя его клеветником, другие обрушивались на военно-промышленных дельцов. Голосование Совета министров было известно в городе со всеми подробностями.

Щукин приписывал свою неудачу политической дружбе большинства Совета с деятелями блока. Может быть, это и играло некоторую роль — кто станет рубить под собою сук? Однако когда через несколько месяцев Совету министров был представлен более обстоятельный доклад преемником Щукина, обнаружившим более доказательно много странностей в распоряжении деньгами и имуществом вопрома, то Совет министров единодушно постановил назначить сенаторскую ревизию.

Товарищ председателя

В том же заседании Совета был поставлен вопрос об учреждении должности товарища председателя.

Вопрос шел формально не о кандидате на этот пост, а о власти председателя. Со времени Директории мы руководствовались Положением о Совете министров еще царских времен. Власть председателя в этом Положении была определена в очень неясных формах. Столыпин, пользуясь этим Положением, был силен, Коковцев — слаб. Всё зависело от личности. Вологодский не был Столыпиным, он не мог присвоить себе большего, чем по закону ему было отведено, и мне казалось поэтому необходимым определенно очертить круг контролирующей и руководящей власти премьера с тем, чтобы он мог полностью и по частям передавать ее своему товарищу.

Было ясно, что с принятием предложенного проекта министры приобретают «начальство». Это пришлось не по вкусу.

— Нельзя ли отложить этот проект до следующего заседания? — раздался один голос.

— Да, да, отложим!

Проект больше не появлялся на повестке, и когда я через несколько дней спросил Вологодского о причинах этого, он сказал: «Многие возражают против вас».

Разумеется, и после того как вопрос из принципиального стал личным, мне не оставалось ничего другого, как отойти в сторону. Горькая чаша власти меня миновала.

Блок

А что же блок?

Его истинная природа в это время вполне выяснилась. Это была организация для обмена мнений, а не союз для достижения политических задач.

Члены блока ходили по министрам и спрашивали, как поступить. Они прислушивались к разным сплетням и сами их разносили. Они выставляли кандидатов, но сейчас же от них отказывались, если встречали препятствия.

Был такой случай. Приехал в Омск из Лондона И. К. Окулич. Он занимал пост товарища министра торговли в правительстве кн. Львова, был вице-директором в Министерстве земледелия предреволюционного периода. Образованный и бывалый человек, он мог принести большую пользу в Омске. Но он не понравился кое-кому из министров.

Вологодский предложил Окуличу должность министра торговли. Блок поддерживал Окулича. Тот отказался и предложил свои услуги за границей. Вологодский, усмотрев недоброжелательное отношение некоторых членов Совета к Окуличу, отказал ему в командировке и мотивировал это:

— Мы вас плохо знаем.

— Помилуйте, ведь вы приглашали меня министром.

Спустя некоторое время Окулич уехал. Едва ли он унес с собой хорошие впечатления. Совет министров его оттолкнул, а блок, выдвигавший его кандидатуру, по обыкновению не поддержал его.

Тяжело было положение адмирала. Слева — враги, справа — недоброжелатели, а в центре — вялый, безвольный блок и такой же безвольный Совет министров.

Несколько энергичных людей в блоке вели за собой все «четырнадцать» его групп, несколько талантливых и честолюбивых молодых людей в Совете министров незаметно опутали его сетью интриг и личных влияний.

Положение было не из легких.

После провала моей кандидатуры в товарищи Председателя Совета министров я долго чуждался Вологодского и избегал оказывать на него какое-либо влияние, стараясь не вести с ним никаких политических разговоров вне официальных встреч.

Вскоре я узнал, что группа Михайлова в мое отсутствие решила проводить в товарищи председателя Г. Г. Тельберга.

В это время я принял назначение на должность председателя Государственного Экономического Совещания вместо отказавшегося в феврале, вскоре после описанного мною инцидента, Феодосьева.

Шумиловский просит отставки

Еще один инцидент — новый симптом разложения власти. Министр труда подает в отставку по принципиальным основаниям.

В своем прошении об отставке он указывает, что его программа встречает в составе Совета равнодушие, а на местах — противодействие, что инспекторы труда не пользуются авторитетом в глазах военных и что он бессилен что-либо сделать.

Совет министров обсуждает заявление и, соглашаясь с основательностью доводов, но не видя никаких разногласий с министром, единогласно отклоняет его прошение и уговаривает остаться, обещая свое содействие.

Какая искусственность отношений! Совет министров превращается в наскоро сбитую храмину, готовую рассыпаться при первом внешнем напоре.

Отложенная поездка

В марте, когда начались внутренние нелады в составе Совета министров, было предположено, что Вологодский и несколько членов Совета совершат поездку по стране для установления связи с общественными кругами и разъяснения на местах общего положения и политики Правительства.

Поездка эта не могла состояться из-за неясности самой политики. Самые важные очередные вопросы: земельный, финансовый, продовольственный, а также о структуре власти, о способах солидаризации кабинета — оставались невыясненными.

Необходимо было решить сначала эти основные вопросы.

ГЛАВА XVI

РОССИЙСКИЙ МАСШТАБ

Армии находились за Уралом, на берегах Камы и недалеко от Волги. Деятельность правительства, «российского» по названию, начинала действительно приобретать «российское» значение. На первый план выдвинулись вопросы: земельный и финансовый. Пора было приняться за подготовку Учредительного Собрания, поднялся вопрос о сотрудничестве с общественностью в законодательной работе.

Пережив солидную встряску, видя безрезультатность попыток пересоставить Совет, министры углубились в работу, и апрель месяц отмечен рядом важных и ответственных мер.

Земельный вопрос

Еще в марте в Министерстве земледелия кипела работа над составлением земельных законов.

Я интересовался этой работой и в качестве гостя посетил одно из заседаний земельной комиссии.

Кроме чиновников, присутствовали представители различных общественных организаций, землевладельцы и экономисты.

Большую речь произнес помещик Казанской губернии, князь Крапоткин. Он сопоставлял цифры и ярко рисовал картину крестьянского малоземелья. Чтобы победить большевизм, говорил он, надо дать крестьянам нечто такое, что воодушевило бы их. Из таких средств лучшим явилось бы закрепление в их собственность находящихся в крестьянском обладании земель.

— И помещичьих? — спросил кто-то из членов совещания.

— О помещичьих я буду говорить особо, — ответил князь.

Он был глубоко прав по существу, когда указывал, что надо нести крестьянам практическое и немедленное разрешение земельного вопроса. Но как закрепить собственность, когда для этого требуется сложный землеустроительный процесс на десяток лет? Как удовлетворить земельную нужду, не укрепляя за крестьянами и помещичьих земель? Этого князь не мог бы объяснить.

Правительство приступило к разрешению земельного вопроса законом о посевах.

Крестьяне освобожденных губерний Европейской России желали знать, будет ли им принадлежать урожай с засеянных ими чужих земель. Не только в интересах общей политики, но и в интересах продовольственных необходимо было немедленно объявить, что урожай принадлежит тому, кто сеял.

Соответствующее постановление 3 апреля было принято. После этого Совет министров приступил к обсуждению общей декларации по земельному вопросу. И вот тут-то и сказалось отсутствие у Совета министров однообразного взгляда и решительности.

Декларация — не закон. Она не нуждается в оговорках, в детализации. Ее основная мысль должна быть высказана так ярко, чтобы каждый читающий сразу ее воспринял. Проект Министерства земледелия не отличался этим качеством. Он носил на себе следы учреждения, которое разрабатывало вопрос в подробностях и потому декларировало программу ведомства, а не основную цель правительства.

Придавая большое значение этой декларации, я горячо убеждал Совет министров заявить в ней, что восстановления помещичьих владений производиться не будет.

Но большинство высказалось против такого категорического заявления, указывая, что оно может поощрить к захватам даже там, где их раньше не было.

Тогда я предложил иную редакцию: «Восстановления тех владений помещиков и казны, которые в течение 1917 и 1918 гг. перешли в фактическое обладание крестьян, производиться не будет».

Но и эта редакция не была принята.

В результате декларация оказалось вылизанной и едва ли достаточно ясной для крестьян.

Приведу наиболее важные места декларации.

«Правительство заявляет, что все, в чьем пользовании земля сейчас находится, все, кто ее засеял и обработал, хотя бы не был ни собственником, ни арендатором, имеют право собрать урожай.

Вместе с тем, Правительство примет меры обеспечения безземельных и малоземельных крестьян и на будущее время, воспользовавшись в первую очередь помещичьей и казенной землей, уже перешедшей в фактическое обладание крестьян. Земли же, которые обрабатывались исключительно или преимущественно силами семьи владельцев — земли хуторя н _v отруби и ков, укрепленцев, — подлежат возвращению их законным владельцам.

Принимаемые меры имеют целью удовлетворить неотложные земельные нужды трудящегося населения деревни.

В окончательном же виде вековой земельный вопрос будет решен Национальным Собранием.

Стремясь обеспечить крестьян землей на началах законных и справедливых, Правительство с полной решительностью заявляет, что впредь никакие самовольные захваты ни казенных, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут, и все нарушители чужих земельных прав будут предаваться законному суду.

Законодательные акты об упорядочении земельных отношений, о порядке временного использования захваченных земель, последующем справедливом распределении их и, наконец, об условиях вознаграждения прежних владельцев последуют в ближайшее время.

Общей целью этих законов будет передача земель нетрудового пользования трудовому населению, широкое содействие развитию мелких трудовых хозяйств без различия того, будут ли они построены на началах личного или общинного землевладения.

Содействуя переходу земель в руки трудовых крестьянских хозяйств, Правительство будет широко открывать возможность приобретения этих земель в полную собственность».

Казалось бы, уж на что осторожная декларация.

Однако и она вызвала возражения со стороны начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генерала Лебедева.

Несмотря на то, что он присутствовал на заседаниях, где обсуждался первоначальный проект, и именно вследствие его настояний были внесены поправки, смягчавшие главную мысль о закреплении за крестьянами фактических владений, он заявил при обсуждении окончательной редакции, что не имел возможности с нею познакомиться и просил отложить утверждение.

Сукин и Михайлов поддерживали Лебедева, который мотивировал свое настояние тем, что против большевиков сражается много офицеров-помещиков, которые внимательно следят за всем, что относится к земельному вопросу, и всякое неосторожное слово, направленное против помещичьего землевладения, может повлиять разлагающим образом на настроение офицерства.

О настроении солдатской массы и о настроении крестьянской России Лебедев не думал.

Нам было известно, что ставка находится в оживленных сношениях со скопившимися в Омске аграриями, что некоторые офицеры уже содействовали в прифронтовых губерниях восстановлению помещичьих земель, и потому заявление Лебедева было встречено с враждебным холодом.

Большинством против двух или трех голосов было решено утвердить декларацию немедленно. Она была принята, а Лебедев подал письменный протест и покинул заседание, отказавшись впредь посещать Совет министров.

Декларация была, тем не менее, подписана Верховным Правителем на следующий день.

Судьба помещичьих земель

Надежда на дальнейшее победоносное движение в глубь России была так велика, что никто не считал возможным удовлетвориться одной декларацией. Что будет с помещичьими землями, если, скажем, они не засеяны? Раздаются ли они крестьянам или возвращаются владельцам? На каком праве они будут передаваться? Об этом заинтересованные лица спрашивали членов Правительства. Запрашивали об этом из Пермской и Самарской губерний.

Министерство земледелия представило свой проект. Основная идея его заключается в том, что государство устанавливает особое управление всеми землями, вышедшими из обладания их прежних владельцев.

Эти земли описываются и принимаются в ведение государства, причем до окончательного разрешения земельного вопроса они сдаются в аренду землевладельческому населению.

Этот закон вызвал яростные нападки аграриев. Они считали крайне опасным и предрешающим судьбу частного землевладения начало государственного распоряжения землями и передачу их уже не на началах захвата, а на законных основаниях в аренду трудовому населению. Таким путем, говорили они, укрепляется сознание, что земля перешла в обладание крестьян, и окончательное решение земельного вопроса предопределяется в известном направлении.

Левые круги были тоже недовольны законом. Они, наоборот, считали, что сдача земель в аренду есть, в сущности, реставрация частной собственности и что крестьяне иначе и не поймут этого. Нечего и говорить, что социалистические партии, стоящие на платформе упразднения частной собственности, были бы довольны только таким законом, который подписал бы смертный приговор частному землевладению, в том числе и крестьянскому. Проектом министерства были недовольны, однако, не только социалисты, но и умеренные демократические элементы, которые считали задачей государственной власти расширить в стране мелкое трудовое землевладение за счет крупного.

Я был на стороне этих последних и возражал против проекта в Совете министров.

Основная идея его представлялась мне во многих отношениях опасной. Еще в первой Государственной Думе профессор Петражицкий справедливо указывал, что передача земель в распоряжение государства заставляет остановиться прежде всего на вопросе о власти. «Судьбы неисповедимы!» Не приведут ли они к власти реакционной, которая использует государственное распоряжение землями для самой определенной реставрации латифундий. Политическая опасность принятия земель в распоряжение государства заключается в том, что самый процесс принятия земель в ведение государственной власти, сопровождающийся обмером, установлением границ, описью инвентаря, внушает определенное представление о восстановлении прежнего владения, прежних прав. Начало «аренды» только укрепляет это представление, потому что у крестьян аренда ассоциируется только с чужой собственностью. Если крестьянин видит, что приехали чиновники, обошли границу прежнего помещичьего имения и затем объявили правила аренды земли «из состава этого имения», то как иначе может он понять происходящее, как не восстановление имений и охрану их государством? Стоит прочесть ту статью правил о принятии земель в заведование государства, где говорится, что «пространство и местоположение земель устанавливаются в отдельности по каждому владению», чтобы вся картина практического осуществления закона и неизбежных впечатлений крестьян предстала воочию.

Политическая опасность законопроекта представлялась мне несомненной, и я вполне разделял точку зрения одного из наиболее ожесточенных критиков закона, Е. Е. Яшнова, который сказал, что подобный закон будет лучшим орудием пропаганды со стороны большевиков. Им надо будет только отпечатать его и распространять среди крестьян.

Помимо политических дефектов законопроекта, я считал его практически неосуществимым, невыгодным с фискальной точки зрения-и, наконец, ненужным с точки зрения момента.

В самом деле, разве законопроект (а потом закон) не переоценивал сил государства, когда он устанавливал начало государственного управления всеми помещичьими землями? Откуда же было взять столько чиновников, какими силами и средствами произвести восстановление разрушенных межей, когда все почти границы стерты, крепостные архивы и документы уничтожены? Одним из мотивов закона была указана необходимость определить условия владения землей на ближайшие годы во избежание сокращения запашек. Но решало ли этот вопрос то, что предложено было министром земледелия, с его сложным порядком если не фактического, то юридического восстановления помещичьих земель, когда по каждому отдельному имению составлялся особый акт принятия его в ведение государства (ст. 5 правил) и особый процесс оспаривания этого акта. Нет! С полной уверенностью повторяю и сейчас. Это было практически неосуществимо. Ни людей, ни средств для этого не хватило бы.

Фискальная невыгода закона заключалась в том, что государство принимало на себя охрану и, стало быть, ответственность за все убытки индивидуализированного владения, поступившего в заведование государства. Сгорел дом, раскраден инвентарь, прорвана плотина — кто возмещает убытки владельца? Естественно, что он будет спрашивать прежде всего со своего заместителя — государства, которое приняло на себя обязанность временного хозяина.

Я не ограничивался критикой. Указывая, что подобный закон сейчас не нужен и что его можно отложить, так как еще нет достаточных данных о фактическом положении земельного вопроса в советской России и так как уже издано постановление о праве посевщиков на урожай, что устраняет продовольственную проблему из аграрного вопроса, я предложил свой проект закона в противовес проекту министра Петрова.

Мои предложения вкратце сводились к следующему.

Частное землевладение не восстанавливается. Иски о восстановлении владения землей не могут быть принимаемы к рассмотрению судебных мест и органов впредь до разрешения вопроса о правах на землю в законодательном порядке.

Частичное восстановление нарушенных в 1917—1919 гг. земельных прав происходит лишь в смысле охраны хуторских и отрубных владений и хозяйств промышленного значения. Разрешение споров этого рода возлагается на местные земельные органы с участием крестьян.

Земли незахваченные, если владельцы их отсутствуют, передаются в пользование трудового населения.

Устанавливается особый земельный сбор, который (вместо арендной платы) поступает в фонд возмещения убытков бывших владельцев земель.

Мои предложения имели некоторый успех. Они собрали в Совете министров шесть голосов. Но семь голосов было подано за проект министра земледелия, и он стал законом.

Важнейший вопрос прошел перевесом одного голоса.

Я невольно схватил карандаш и тут же стал писать особое мнение. Но я его не подал. Нервное настроение и некоторая озлобленность, которые создались во мне голосованием Совета, нашли себе отражение в дневнике. Я редко заносил на бумагу свои «министерские» впечатления, но на этот раз чувствовал большое желание излить душу.

Из дневника

13 апреля 1919 г. «Сегодня в дневном заседании принят земельный закон исключительной важности. Принят семью против шести. Эта игра голосов становится невыносимой.

Как странно! Со мной шли правые. Мои предложения поддерживал аграрий Мельников, и именно поэтому к нему не присоединились левые: Шумиловский, Преображенский. А между тем Сукин передает сплетню, что в ставке меня считают социалистом. Как это всё несносно, и какая безнадежность кругом. Уйти — значит омыть руки. Оставаться — но кто поручится, что будет лучше! Притом, расходясь с большинством в конструкции закона, я согласен с его конечными целями: ведь мы все сходимся на том, что реставрации помещичьих владений не должно быть, и только выражение этой мысли избрано неудачно.

Подумаю. Завтра мне предстоит возобновить работу Государственного Экономического Совещания. У меня на него большие надежды».

14 апреля. «Уговаривают не подавать особого мнения, чтобы не демонстрировать разногласия по такому важному вопросу. Выяснилось, что Тельберг даже не докладывает особых мнений Верховному Правителю. Только сегодня узнал процедуру утверждения законов адмиралом. Нечто невероятное! Председатель Совета министров считает свою роль исчерпанной после того, как он проголосует предложение и подсчитает голоса. Докладывает всё Тельберг. Стенограммы прений, которые так старательно пишутся во время заседаний, не сообщаются адмиралу. Хоть бы они сохранились для истории! Как много в них поучительного. Адмирал никогда не знает, какие разноглася возникают в Совете министров, не знает мнения меньшинства.

Хороша система доклада — подсунуть к подписи. «Подписано, так с плеч долой».

И это не только наверху. Старый бюрократ, который заведует у Петрова земельным отделом, представил в Совет министров проект закона, не доложив ни одного из тех очень существенных замечаний, ни одной из тех поправок, которые предлагались при обсуждении законопроекта в совещании с общественными деятелями. Хорошо, что я присутствовал на этом совещании и мог воспроизвести некоторые детали. Какой общий упадок трудолюбия и добросовестности.

Петров говорит, что он немедленно внесет поправки к закону, как только выяснятся его отрицательные стороны. Для опыта имеются всего одна-две губернии. Я опоздал. Уходить надо было после декларации, когда мы (и я в том числе) не сумели отстоять главного положения: «Восстановления помещичьих земель производиться не будет». Теперь я только повторял то же самое. Сам виноват».

14 апреля вечером. «Решено, остаюсь. Если Совет министров поддается влиянию Сукина, который разводит руками — «как можно, мол, не соглашаться с вождями победоносного войска» — и демонстрирует, находя подражателя в Михайлове, свою преданность и солидарность со ставкой, то этого не будет в Государственном Экономическом Совещании.

Сегодня было первое заседание под моим председательством.

Я пригласил тех представителей земских управ, которые случайно находились в Омске.

Земцы и кооператоры поразили меня бессодержательностью. Одни только представители торговопромышленников, Гаврилов и кн. Крапоткин, дали свежий материал и приводили солидные аргументы. Но всё же это много лучше келейного обсуждения проектов в Совете министров. Присутствие корреспондентов подтягивало.

Итак, ставка на Совещание! Остаюсь и буду вести борьбу за дальнейшее привлечение общественности. Но удастся ли это?»

Финансы

В заседании Государственного Экономического Совещания, о котором говорится в только что приведенной выписке из дневника, обсуждался вопрос об изъятии из обращения так называемых «керенок», то есть денежных знаков 20- и 40-рублевого достоинства, выпущенных во времена Керенского и напоминавших скорее марки, чем деньги.

— А, вот оно! — скажут те, кто считает, что именно керенками вырыта могила Омского Правительства. На Дальнем Востоке в этом все убеждены, потому что изъятие керенок нанесло здесь смертельный удар рублю.

Понять смелую финансовую реформу Омского Правительства можно только воспроизведя общую обстановку середины апреля.

Армии приближаются к Самаре. В обозах противника захватываются печатные станки, изготовляющие керенки для нужд фронта. Население измеряет керенки аршинами и заворачивает в них колбасы.

Омск рассчитывает на дальнейшие победы. В этом все убеждены. Сведения из советской России свидетельствуют о том, что там печатаются керенки в неимоверных количествах и везде, где только возможно. По справкам Министерства финансов, советская власть напечатала к апрелю 1919 г. около 90 миллиардов рублей, из которых 80 миллиардов — керенками. К этой массе присоединяется огромное количество искусных подделок — двадцатирублевый знак, обратная сторона которого намеренно оставлена была чистой. Всем было известно, что на Востоке существует хорошо организованная фабрикация поддельных керенок. Вместе с тем проникавшие из советской России агитаторы вели усиленную пропаганду в Сибири, пользуясь теми же керенками.

Реформа денежного обращения выдвинута была так же, как и земельный вопрос, перспективами всероссийского масштаба. Ее фундаментом были победы, и нельзя отрицать, что если бы победы продолжались, то она скорее принесла бы пользу, чем вред.

В Государственном Экономическом Совещании были, однако, приведены представителем Съезда торговопромышленников существенные данные, говорившие о несвоевременности реформы. Запас сибирских знаков настолько невысок, что Государственный Банк затрудняется обменять на сибирские ветхие романовские знаки. На Дальнем Востоке слух об изъятии керенок вызвал падение курса рубля. Не считаться с денежным рынком Дальнего Востока нельзя, потому что там совершается половина сделок. Неизвестно и то, как отнесется к реформе крестьянство, не потеряет ли оно доверия к бумажным деньгам вообще. Одним из членов Совещания было указано еще на то, что польза замены керенок сибирскими сомнительна еще и потому, что сибирские еще легче подделать, чем керенки.

Если все ссылки на психологию населения были гадательны, то фактические данные о затруднительности обмена и легкости подделки сибирских знаков казались неотразимыми. Все ждали, что скажет министр финансов.

Согласно протоколу заседания, напечатанному в газете («Правительственный вестник», № 122), министр Михайлов заявил: «Из Америки идут колоссальные установки для печатания денег, которые прибудут к 1-15 мая». Таким образом, министр гарантировал, что ко времени обмена в его распоряжении будет достаточное количество денежных знаков.

Не отмечено в протоколе, но он сказал это: «Сибирские знаки подделывать труднее, так как на них имеются условные знаки». Министр финансов указал еще и на то, что командующие армиями высказались в пользу реформы.

Повторяю: понять реформу можно только с учетом победной психологии апреля 1919 г. Но скепсис был даже у многих ее сторонников, и только приведенные заявления министра финансов погасили его.

Весь состав Государственного Экономического Совещания, кроме воздержавшихся торговопромышленников, высказался в пользу реформы.

Когда я в качестве председателя Совещания докладывал Верховному Правителю о всех приведенных в Совещании аргументах «за» и «против» реформы, он спросил меня: «А как вы думаете?» Я ответил, что стою за реформу, ввиду того что командующие армиями ее одобряют, а министр финансов утверждает, что подделка знаков стала столь же легкой, как и печатание этикеток, и что с середины мая можно будет выпускать на американках лучшие знаки и унифицировать денежное обращение.

Реформа была осуществлена.

Прошло немного времени, и со всех концов стали раздаваться вопли. На фронте жаловались на то, что солдат утратил «интерес» к победам, потому что захват керенок в качестве военной добычи перестал давать ему барыш. Внутри страны жаловались промышленники, потому что крестьяне перестали привозить товар на ярмарки, не зная, долговечны ли те деньги, которыми им будут платить. Жаловались держатели керенок, потому что в кассах не хватало сибирских для обмена на керенки, и лица, вносившие казенные платежи или сбережения керенками, чтобы сбыть их, получали обратно опять керенки. На Дальнем Востоке началось стремительное падение рубля. Что же касается американских установок, то они запаздывали.

За реформу ответственны все: и оптимистические генералы, уверявшие в победе, и Правительство, и Экономическое Совещание. В пользу реформы высказывались и ученые, как, например, Маслов, и практики-кооператоры, и банкиры, но больше всех виноват министр финансов. Он больше, чем кто-либо, должен был взвесить последствия своего смелого шага.

Всем министрам было извинительно незнание дальневосточных денежных отношений и веса предостережений генерала Хорвата, но министру финансов не могло быть извинительно игнорирование мнения Харбина и предостережений представителей торговопромышленников: Гаврилова и кн. Крапоткина.

Реформа действительно оказалась гибельной, но всё же надо помнить, что гибельность ее окончательно определило только ухудшение военных дел. Легкомысленность реформы проистекала всё-таки прежде всего из легкомысленной, как оказалось, оценки военных шансов. Этого гражданская власть не могла знать.

Закон о керенках перейдет в историю. Он будет учить будущие поколения, как надо быть осторожными в денежных делах вовремя революций и гражданских войн. У нас таких исторических примеров не было.

Было бы несправедливым, кроме того, по отношению к министру финансов не отметить, что одновременно с реформой денежного обращения он стремился к упорядочению ввоза и вывоза. Почти одновременно при Министерстве финансов был учрежден Комитет по внешней торговле. Интересно, что за учреждение его при Министерстве финансов подано было восемь голосов, семь было подано за Министерство торговли. Раскол Совета министров проявлялся постоянно.

Без переодевания

Министр юстиции Старынкевич остроумно заметил по поводу нового Комитета, что это второе Экономическое Совещание. Действительно, почти все члены последнего входили и в Комитет. Происходило это по двум причинам. Первая — комическое соревнование общественных организаций из-за числа мест. Если предоставлено место частным банкам, сейчас же просит народный. Если предоставлено народному, частные просят два ввиду неправильного соотношения. Предоставлено место кооператорам — они сейчас же просят, чтобы каждый вид кооперации был представлен; за кооператорами тянутся казаки: каждое войско желает иметь по одному представителю. Когда положение о Комитете слушалось в Экономическом Совещании, то представитель Оренбургского казачества генерал Анисимов заявил, что казачество больше интересуется представительством в Комитете внешней торговли, чем в Экономическом Совещании.

Второй причиной внешнего тождества различных комитетов было то, что комитетов было больше, чем людей. Одни и те же заседали в различных комитетах под различными названиями. В одном месте они назывались Комитетом внешней торговли, в другом — Экономическим Совещанием, в третьем — блоком. Трудно создавать государство в некультурной и «безлюдной» окраине.

Учредительное Собрание

Продвижение в Россию выдвинуло еще один вопрос общегосударственного значения. В программу Правительства входил созыв Учредительного, или, как его называли в то время, Национального, Собрания. Было своевременно определить, на каких началах оно будет созвано.

Когда Сибирское Правительство передавало власть Директории, оно выговорило создание особой комиссии для разработки вопроса о представительном органе Сибири. Но председателя для этой комиссии не могли отыскать полгода, и в конце концов решено было создать одну комиссию по вопросу об Учредительном Собрании и об областных представительных учреждениях. За это высказывались и Тельберг, автор нового Положения, и я, автор старого. Часть Совета министров (сибиряки) стояли, однако, за учреждение двух комиссий. Опять большинством только одного голоса (восьми против семи) прошло предложение об одной, но и ту потом с трудом создали за отсутствием подходящих людей.

Я высказывался за одну комиссию, преследуя при этом определенную цель. Мне хотелось создать из этой комиссии крупное общественное учреждение, в котором должны были сосредоточиться все вопросы будущего государственного устройства России. Насколько я мог заметить, эту мысль понял только один министр юстиции Старынкевич, который вскоре ушел в отставку и пожелал занять место председателя комиссии на предложенных мной основаниях.

Член Совета министров

Заняв место председателя Государственного Экономического Совещания, я продолжал оставаться министром без портфеля. У меня не было никакой определенной компетенции. Это позволяло мне останавливаться на различных политических вопросах, вдумываться в определенные законопроекты, поступавшие на рассмотрение Совета министров, и этим объясняется, что я выступал со своими замечаниями или контрпредложениями почти по всем большим вопросам. Но мои мнения, если они не воспринимались Советом министров, не оставляли никакого следа, потому что я не имел доклада у Верховного Правителя.

Управляющий делами Тельберг создал такой порядок у Верховного, что рядовой министр мог с трудом попадать к нему раз в неделю. Исключение составляли сам Тельберг и Сукин, которые бывали почти ежедневно. Вологодский, по-видимому, не ощущал никакой потребности в свиданиях с Верховным Правителем, он вошел в роль председательствующего в законодательном органе — Совете министров, добросовестно ее исполнял и был убежден, что на этом закачивается его роль. Все общие политические вопросы и о всех работах Совета министров докладывал Верховному Правителю Тельберг.

Три раза в неделю у адмирала собирался Совет Верховного в составе Вологодского, Тельберга, Сукина, Михайлова и Гаттенбергера. Обыкновенно в Совете присутствовал военный министр генерал Степанов и иногда генерал Лебедев, начальник штаба. В этом Совете сосредоточились окончательно все дела управления.

Когда я заявил Тельбергу, что хотел бы иметь доклад как член Совета министров, он, едва ли спросив предварительно мнения Верховного, ответил мне, что это неудобно, но вставил для меня полчаса в неделю как для председателя Государственного Экономического Совещания. Во всяком случае, политическое значение моей должности, члена Совета министров без портфеля, было атрофировано.

Дела внутренние

Между тем в Совете Верховного Правителя выпекались блины из недоброкачественной муки. Решения, которые приносились оттуда, поражали необдуманностью и неожиданностью.

31 марта был подписан приказ о назначении генерал-губернаторов Розанова и Артемьева в губернии Енисейскую и Иркутскую, причем им предоставлялись права, перечисленные в отмененном Сибирским Правительством законе о военном положении. Если Совет министров сохранял еще власть управления на территории между Иркутском и Байкалом, то теперь он ее потерял совсем.

В Совете же Верховного были утверждены условия соглашения с Семеновым, предложенные генералом Ивановым-Риновым. Но прошло десять дней, Калмыков и не думал ехать на фронт, Семенов укрепился, а И ванова решили убрать с Дальнего Востока по докладу Сукина и генерала Будберга, которые указали на отрицательное впечатление, произведенное на Дальнем Востоке эксцентричными приказами Иванова. Чтобы убрать Иванова, постановили упразднить и самую должность помощника верховного уполномоченного на Дальнем Востоке. Система законодательства для лиц, обнаруживающая слабость власти. Решение было, кроме того, недальновидно и бестактно, потому что оно было принято без ведома генерала Хорвата.

Влияние военных кругов всё больше сказывалось. Министр внутренних дел Гаттенбергер боролся против этого возрастающего влияния, но сам он терял престиж ввиду неважных своих отношений как с военным министром, так и со ставкой и с самим адмиралом.

Генерал Степанов

Стоявший во главе военного министерства генерал Степанов, человек с хорошим военным образованием, обнаруживал, однако, много бюрократизма. Военное министерство он раздул неимоверно, а вся постановка снабжения и формирования носила у него характер мертвой, бездушной системы. Стаж Степанова — чисто кабинетный. Даже во время войны он был большей частью в штабах, но самоуверенности в нем было хоть отбавляй. Он считал себя компетентным во всех вопросах. Главным образом из-за Степанова, как военного министра, ушел министр внутренних дел Гаттенбергер. Впрочем, против Гатгенбергера очень настроены были правые круги, которые выдвигали кандидатом в министры В. Н. Пепеляева.

В. Н. Пепеляев

Брат популярного генерала, В. Н. был сначала учителем истории в Бийске, потом членом Государственной Думы. Он подавал большие надежды, так как производил впечатление человека смелого и решительного. Этому много содействовали крупная его фигура и зычный голос, производивший впечатление большой силы и твердости. Во время войны В. Н. работал на фронте в питательном отряде, который сам же сформировал. В первые дни революции он был командирован в Кронштадт для восстановления военной и гражданской власти. Там он работал некоторое время совместно с известным в Сибири эсером Е. Е. Колосовым.

В июле 1917 г. В. Н. уезжает на фронт, где встречается с генералом Корниловым и поступает добровольцем в батарею 8-й сибирской мортирной дивизии. В середине октября В. Н. был вызван в Петроград для участия в предпарламенте.

С момента большевистского переворота до июля 1918г. Пепеляев работал в Петрограде и Москве в тайных противобольшевистских организациях; он был членом московского Национального центра. В августе 1918г. был командирован Национальным центром в Сибирь, куда и прибыл через большевистский фронт вместе с тремя офицерами.

В. Н. участвовал в предварительном Челябинском Государственном Совещании, где занял непримиримую по отношению к «Комучу» позицию. От поездки на Уфимское Государственное Совещание отказался, не веря в прочность власти, создаваемой компромиссом с полубольшевиками.

В. Н. — один из наиболее видных участников переворота 18 ноября.

После переворота он принял должность директора департамента милиции, а потом — товарища министра внутренних дел. По-видимому, со стороны его побуждали к дальнейшему движению для более активного участия во власти.

Незадолго до назначения управляющим Министерством внутренних дел Пепеляев совершил поездку по Сибири и по возвращении указал, что считает необходимым создать более близкие к населению органы власти (начальников участков), усилить надзор за самоуправлениями, восстановить дисциплинарные взыскания по отношению к волостным и сельским должностным лицам, ускорить судебную процедуру.

В этой программе обращает на себя внимание преобладание полицейской точки зрения. Думалось, однако, что Пепеляев, как человек культурный, сумеет пробудить и общественную солидарность. Как раз в то время прошла избирательная кампания в городах; она показала, что абсентеизм (уклонение избирателей от участия в голосовании на выборах,— Ред.) достигал 83%. Население ушло в область личных интересов, забыв об общественных. Активные политические группы левого лагеря легко могли захватить самоуправление в свои руки. На Министерство внутренних дел ложилась тем более трудная задача, что ему нужно было восстановить свое прежнее значение, покорив генералов. Пепеляеву было легче добиться этого, чем кому-либо другому. Он сам был человеком военным по духу, и военные круги приветствовали его назначение на пост министра внутренних дел.

Обновление кабинета

Вслед за уходом Зефирова и Гатгенбергера последовали другие перемены.

Так называемая «группа Михайлова» действовала в этом направлении еще с Пасхи. Вологодский уехал в отпуск, а заменивший его Краснов горячо убеждал адмирала в необходимости перемен в Совете. Соотношение восьми и семи голосов становилось невыносимым. В мае ожидался переезд в Омск Министерства народного просвещения во главе с Сапожниковым. Этот непартийный и подпадавший под влияние министр внес бы еще большую пестроту в голосование. Старынкевичу вменялась в вину его бездеятельность в дни декабрьского бунта; он, кроме того, утомил всех длинными речами и постоянной пикировкой с Михайловым. Степанова считали негодным военным министром. Велась большая агитация против управлявшего Министерством торговли Щукина, которого обвиняли в отсутствии активности. Так, поиски политической солидарности, сливаясь с личными симпатиями и антипатиями, привели в конце концов к уходу Старынкевича, Сапожникова и Щукина. Во избежание приглашения новых лиц место Старынкевича занял Тельберг, Сапожникова заменил его товарищ Преображенский, который фактически и раньше участвовал в Совете как представитель министерства, пока оно находилось в Томске, и, наконец, Министерство торговли временно поручено было Михайлову, которого должен был заменить приглашенный из Парижа Третьяков.

Таким образом, Михайлов оказался министром в квадрате, так же как и Тельберг, который, приняв портфель министра юстиции, сохранил, однако, и место управляющего. Это было сделано вопреки решению Совета министров, одобрившего проект указа о назначении управляющим делами одного из помощников Тельберга.

Получилось не столько обновление, сколько сокращение состава Совета.

Опять о премьере

Когда в марте высказывалось большое недовольство бездеятельностью Совета министров, вопрос о премьере был поставлен в первую очередь. Или Вологодский уходит, или у него будет помощник, который поможет ему сделать Правительство активным. Но первая попытка назначить помощника Вологодскому не удалась, а работа наладилась, и он остался.

Теперь он сам поднял вопрос о своем уходе. Но кто же будет решать этот вопрос? Неужели сам Совет министров? Это был бы такой печальный прецедент, такой источник происков и интриг, что смена председателя принесла бы больше вреда, чем пользы. Нужно было раз навсегда покончить с этой системой, и Вологодский опять остался.

6 мая нараставший правительственный кризис, хотя и не без шероховатостей, был наконец разрешен. Нарыв прорвался. Работа пошла усиленным темпом.

Совет министров в новом составе стал работать дружнее. Голосование стало единодушное, законы стали проходить быстрее, а главное, исчезло томительное взаимное недоверие, которое, несмотря на то что весь апрель был посвящен ряду ответственнейших актов (земельные законы, Учредительное Собрание, реформа Экономического Совещания), постоянно сквозило раньше даже в самые торжественные моменты большой работы.

Новый кабинет

Совет министров, как я уже указывал, скорее сократился, чем обновился. Новыми были Пепеляев, Неклютин, Преображенский.

Первого уже знали как товарища министра внутренних дел.

К. Н. Неклютин, в котором сначала опасались увидеть чисто буржуазного идеолога, представителя крупной промышленности (он был в Самаре директором-распорядителем и совладельцем одного из крупнейших мукомольных предприятий и председателем биржевого комитета), оказался скромным молодым человеком (32 лет), беспристрастным и деловым, в котором как-то вовсе не чувствовалось, что он был в Самаре фактическим и признанным руководителем торгово-промышленного класса.

П. И. Преображенский был фактически членом Совета министров с января 1919 г. Он состоял товарищем министра народного просвещения в Петрограде, при Мануйлове, как специалист по профессиональному образованию. Он известный геолог, много работавший в Сибири, уже пожилой человек в сравнении со своими коллегами по Совету министров (ему было 45 лет). В Совете министров он был в левом крыле, как народный социалист. Но деление на левых и правых вообще в работе не чувствовалось, политические разногласия проявились только в вопросе земельном и при обсуждении проекта учреждения комиссий об Учредительном Собрании, да и тогда причиной разногласий было скорее отсутствие руководящей руки, чем расхождение по существу.

Ничто, таким образом, не мешало спокойной работе, и действительно ближайшие месяцы: май, июнь, июль — проходили безмятежно, без внутренних трений и каких-либо личных конфликтов.

Лебедев— военный министр

Военный министр Степанов ушел позже других. Михайлов и Сукин напрягали все усилия для того, чтобы вытеснить этого генерала, который благодаря прежней совместной работе с адмиралом на Дальнем Востоке пользовался влиянием на него, бывал часто запросто в доме Верховного и, вероятно, кое-когда вредил другим. Ставка действовала тоже против Степанова.

Вопрос разрешился совершенно неожиданно. Лебедев, которого считали виновником многих зол, был внезапно назначен военным министром с оставлением в должности начальника штаба. Совету министров дело было представлено так, как будто поглощение военного министерства ставкой является настоятельно необходимым в интересах улучшения постановки формирований и снабжения, и в то же время политически целесообразным ввиду включения в состав Совета начальника штаба — лица, которое раньше действовало совершенно самостоятельно и несогласованно.

Лебедев, однако, и после нового назначения не появлялся в Совете министров. Вместо него стал ходить генерал барон Будберг, который оказался солидным и знающим человеком.

В отношении Совета министров можно было как будто сказать: «Все обстоит благополучно».

Законность и порядок

Петров, Пепеляев и я условились, что никаких личных вопросов мы подымать больше не будем. «Группа» время от времени встречалась, но ее беседы опять, как и раньше, зимой, стали чисто деловыми. Пепеляев говорил на этих беседах о своих планах слияния власти с общественностью, Тельберг — о «законности и порядке».

Мы ожидали от обоих смелых и ответственных шагов. Речь Тельберга, произнесенная им 15 мая, при приеме чинов судебного ведомства, внушила большие надежды и обществу.

«Законность, охраняемая судами, — сказал он, — оборотная сторона таких понятий, как собственность, имущество, свобода личности.

Законности нет в советской России, как нет там ни собственности, ни имущественных прав, ни свободы личности. Этот дух отрицания закона сквозь карантинную черту фронта просачивается иногда и к нам, как опасная психическая зараза, и у нас появляется кое-где как в органах власти, так и у обывателей дух неуважительного отношения к закону. Победить большевизм на фронте — задача нашей чудесной, здоровой и мужественной армии. Победить дух большевизма в тылу — ответственная задача судебных деятелей. Только обе эти победы вместе дадут нам возможность спасти и возродить государство».

Совершенно правильно указал дальше Тельберг и метод поддержания законности — «неуклонность».

«Неуклонность — это есть такой принцип или такое стремление, чтобы каждое преступное деяние обязательно доходило бы до судебного разбирательства, обязательно кончалось судебным приговором, чтобы каждый приговор обязательно приводился в исполнение, чтобы, таким образом, каждое преступление влекло за собою установленное наказание. Если нам удастся планомерно и настойчиво осуществить это начало неуклонности, то нам почти не понадобятся ни полевые суды, ни смертные казни».

Дальше министр юстиции высказал свою мечту: «вывести суд из городов на деревенский простор». «Я предвижу, — сказал он, — воскрешение почти библейских картин, когда окружный суд будет открывать свои заседания под вековым кедром сибирской тайги, комплектуя тут же состав 12-ти присяжных, воспроизводя здесь всю постепенность судебного заседания, тут же произнося приговор и передавая виновного в руки исполнительной власти».

Неуклонность и быстрота судопроизводства, так идиллически изображенные министром, — это было как раз то, что нужно. И если мы и не верили в осуществление этих начал под вековым кедром, то ожидали все-таки разработки конкретных мер для устранения вопиющей медлительности уголовного суда.

Общественная поддержка

Май 1919 г. был месяцем великих надежд: Юденич начал наступление на Петроград; на юге России обрисовывалось мощное наступление Деникина; в Сибири приближалась годовщина освобождения от большевиков.

По-прежнему получались приветствия, пожелания, приговоры, но, к сожалению, этим поддержка почти исчерпывалась. Общество не работало на фронт и для власти, оно жило своею жизнью и помогало только словами.

В Иркутске образовался блок наподобие омского. Он объединил партию народной свободы, народных социалистов, группу «Единство», потанинский союз областников-автономистов и торговопромышленников.

На имя Вологодского от нового блока прислано было приветствие, в котором выражалось убеждение, что «Временное Российское Правительство, возглавляемое Верховным Правителем адмиралом Колчаком, вправе рассчитывать на поддержку политических и общественных организаций страны», и давалось обещание «облегчить Правительству достижение намеченной им цели», в ожидании, что Правительство будет опираться на демократически-прогрессивные элементы и созовет представительный законодательный орган.

Как раз в это время ожидалось открытие Государственного Экономического Совещания в новом пополненном составе. На него смотрели как на переходный шаг.

Приветствия союзников

В конце апреля адмиралу Колчаку были переданы через генералов Жанена и Нокса приветствия Клемансо и британского военного министра.

«Я не сомневаюсь, — телеграфировал Клемансо, — что сибирская армия под руководством своих выдающихся вождей, поддерживаемая качествами храбрости и выносливости, которые она недавно доказала, осуществит ту цель освобождения России, которую Вы себе поставили».

Вслед за этим приветствием получена была декларация французского правительства, переданная Пишоном.

«Считаю своим долгом от себя и от имени всего французского народа принести поздравления Франции и высказать Вам чувства ее восхищения перед доблестью Ваших войск, которые в чрезвычайно тяжелых условиях нанесли поражение большевикам — врагам человечества.

Глубоко веря в будущее России, единой и свободной, мы будем продолжать оказывать Вам материальную и моральную поддержку, достойную того дела, на защиту которого Вы встали.

Франция, сохранившая полное доверие к русскому народу и будучи убеждена, что из Сибири придет возрождение, не сомневается, что вся Россия в целом вернется в ряды союзников, как только она сможет свободно выразить свою волю и окончательно изгнать захватившие власть элементы беспорядка и анархии, враждебные всякому организованному обществу».

Международная обстановка становилась всё более благоприятной Омскому Правительству.

Югославия, эта самая преданная России страна, положила начало официальному признанию Правительства адмирала, уведомив, что она считает назначенного в Белград посланника Штрандтмана полномочным представителем Российского Правительства.

С нетерпением ожидали в Омске: что же скажет Америка?

Америка на Дальнем Востоке

На Дальнем Востоке американские экспедиционные войска вели себя так, что во всех противобольшевистских кругах укрепилась мысль, что Соединенные Штаты желают не победы, а поражения антибольшевистского правительства.

Вот некоторые факты.

Американское командование на Сучанских каменноугольных копях (близ гор. Владивостока), не поставив в известность администрацию предприятия, разрешило рабочим копей созвать общее собрание для обсуждения вопроса о беженцах из окрестных деревень. Собрание было созвано 24 апреля обычным для большевистских митингов способом — путем вывешивания красного флага на здании Народного Дома. Происходило оно в присутствии представителя американского командования, офицера американской армии, который гарантировал ораторам неприкосновенность и неограниченную свободу слова.

Как явствует из протокола собрания, участники митинга, заслушав бунтовщическую декларацию «партизанских отрядов» (большевиков) и сообщения лиц, находящихся в районе действий отрядов российских правительственных войск, постановили: «Обратиться к американскому командованию с предложением немедленно ликвидировать разбойничьи шайки колчаковцев, в противном случае мы все, как один человек, бросим работы и перейдем на помощь своим братьям-крестьянам».

На втором аналогичном собрании 25 апреля была избрана делегация для посылки во Владивосток с целью доклада о постановлениях собраний американскому командованию, причем капитан Февс,.испросив разрешение своего полковника, любезно согласился поехать во Владивосток совместно с делегацией.

В то время как японцы вели энергичную борьбу с большевиками на Дальнем Востоке и несли жертвы людьми, американцы не только отказывали им в помощи, но еще и выражали сочувствие инсургентам, как бы поощряя их на новые выступления.

Появившись в Верхнеудинске для охраны дороги, американцы заявили, что против народных восстаний они никаких мер принимать не могут.

Нельзя было объяснять все эти действия антияпонским настроением Америки. Было видно, что в Соединенных Штатах не отдавали себе отчета в том, что такое большевики, и что американский генерал Гревс действует по определенным инструкциям.

Начиная с февраля Омск делал все, что было в его силах, чтобы доставить в Вашингтон документы и фактические данные о большевистских зверствах и природе советской власти.

Усилия эти не пропали даром. В начале мая получены были указания из Америки, что общественное мнение ее начинает явно склоняться в сторону Омского Правительства. Многие органы высказываются за признание адмирала Колчака. Бывший президент Тафт напечатал статью, в которой предостерегает от каких бы то ни было сношений с русскими большевиками — «врагами всего человечества и мировой демократии».

Наконец-то!

Сообщение пяти держав

3 июня Верховному Правителю вручено было сообщение, подписанное президентом Вильсоном, Клемансо, Ллойд Джорджем, Орландо и японским делегатом маркизом Сайондзи.

Категорически удостоверяя общее решение о невозможности установления каких-либо отношений с советской властью, представители великих держав выразили желание получить осведомление по ряду вопросов. Если «те, с которыми они готовы вступить в общение, придерживаются одинаковых с ними взглядов», то они «готовы оказать поддержку Правительству адмирала Колчака и объединявшимся вокруг него, а также помогать ему снабжением и продовольствием с тем, чтобы оно утвердилось в качестве Всероссийского».

Без промедления был послан ответ. Политические задачи власти были совершенно ясны адмиралу и его правительству. Омск приступал к творческой работе возрождения хозяйственной жизни страны. Власть обновилась и оживилась. Фронт оставался устойчивым. На севере энергичным ударом был занят город Глазов.

Адмирал Колчак поднялся на высоту, и перед его глазами уже белели стены Кремля и сияли купола московских церквей.

ГЛАВА XVII

НА УРАЛЕ

Апрельский план большой министерской поездки по Сибири не удался. Сначала помешали политические вопросы, требовавшие присутствия в Омске всех ответственных лиц, потом задерживали вопросы преобразования кабинета, а потом тина законодательной работы, засосавшая весь омский механизм, не дававшая выбраться на свободу больше, чем на неделю.

В мае Верховный Правитель предложил мне поехать с ним на Урал, на фабрично-заводской съезд. Как Председатель Экономического Совещания, я не мог не интересоваться состоянием промышленности Урала, а как член Совета министров я обрадовался случаю увидеть собственными глазами, что делается на местах, вблизи фронта. Мне предстояло ехать в царство нераздельного властвования военных.

Письмо одного начальника края

Для управления Уралом была учреждена должность начальника края, на которую был назначен инженер Постников. Он действовал как генерал-губернатор, но был подчинен командующему армией. В начале апреля Постников ушел в отставку, а о мотивах отставки сообщил особым письмом, которое было зачитано в Совете министров, как обвинительный акт против местного и центрального управления. Много было в этом письме жестокой правды, и оно не осталось безрезультатным.

Письмо настолько интересно, что я сам много раз перечитываю его без скуки.

«Запрос о мотивах моей отставки, — говорится в письме, — могу понимать двояко: формально и для простоты — вследствие переутомления. По существу же, главные основания следующие:

Диктатура военной власти

С восстановлением ст. 91 Устава о полевом Управлении войск, военные власти, от самых старших до самых младших, распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть.

Незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных «при побеге»,

аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, когда это проявляется на гражданском населении — начальник края может только быть свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору.

Уполномоченный по охране действует независимо от начальника края. То же и военный контроль.

Военные, не знающие ни Урала, ни промышленности, разбирают сложные промышленные вопросы, критикуя специалистов. Транспорт исключительно в руках военных, ни во что не считающих надобности населения. Все, что пишу в этом сообщении, обосновано на фактах.

Продовольствия на Среднем и Северном Урале нет, потому что железные дороги его не перевозят. Всё использовано под эшелоны. Даже у интендантства на днях было 15 вагонов при суточном расходе в 11. Между тем в 250 верстах, в Шадринске, лежит готового хлеба 400 вагонов. Вообще, хлеб есть, но обещания командарма выделить часть состава для перевозок, данные еще в ноябре, потом подтвержденные, не выполняются.

То, что начальник военных сообщений обещает сегодня, завтра же не выполняется. Есть населению нечего, и приходится покупать хлеб, привезенный гужом за 300 верст или от спекулянтов. Рабочие говорят: «Прибавок для удовлетворения спекулянтов или хлеба». Все попытки добиться распоряжения в первую очередь перевезти продовольствие для интендантства, семенной материал, хлеб для населения — игнорируются. Население доводится до отчаяния, а с голодными рабочими наладить и даже удержать промышленности не могу.

Министерство торговли и промышленности.

Мы не знаем деятельности Министерства торговли и промышленности в Омске, но для нас оно не существует. Ни одно обращение к нему не получает ответа. В виде исключения подписали обязательное постановление по золотопромышленности, но и оно лежит неоглашенным, потому что министерство не отвечает, будет оно распубликовано в «Правительственном Вестнике» или нет. Представления лиц на утверждение в старших должностях остаются без движения по 3 месяца. К денационализации, даже к подготовительным расчетам, еще не приступлено. Министерством труда проведен закон о больничных кассах, неприменимый в жизни — очевидно, потому, что Министерство торговли и промышленности на него не реагировало. Отживший закон о продаже железа не переработан и т. д.

Общие вопросы министерство не решает; а висеть без конца в воздухе они не могут. При таких условиях тоже нельзя руководить промышленностью.

По рабочему вопросу каждое ведомство действует по-своему, почему трения идут всё время. Например, в Перми железная дорога, морское ведомство и пушечный завод — все платят разно и на различных условиях.

Штаты по инспекции труда не утверждены 3 месяца, и при таких условиях идти в инспекцию никто из основательных лиц не желает.

Земельный вопрос остается в рамках газетных сообщений, и определенных ответов населению давать нет возможности.

На голодном Урале недостаток рабочих, и пока хлеб не придет, они не прибудут. Поэтому рабочих на более трудных работах вовсе нет, и в результате рубка дров почти прекратилась. Урал выплавляет в месяц 1 миллион вместо 4 миллионов 1916 года и то сжигает старые дрова. Дальше будет еще хуже, когда кончатся запасы. Господа военные не понимают, что значит ни во что не считать тыл.

…

Земские учреждения действуют с освобождения, расходы на них идут, а притока средств нет. Налоги за 1918 и 1919 годы еще не утверждены. Главные плательщики, округа и заводы, без средств. Земство докладывало Верховному Правителю о критическом положении.

Ходатайство о ссуде в Омск представлено, но еще не решено. В опоздании обращения за ссудой виновато само земство, но учреждения его, школы, больницы в том не повинны, и деньги давно нужны, и в больших суммах. Необходима помощь Правительства. Большевики давали керенки во все стороны, а новая власть не дает, и нужда на местах острая, вызывающая ропот. Учитывая политическую обстановку, необходимо дать сюда денег авансом, разбираясь в деталях позже. Теперь же много не исправить и деньгами.

В губернии тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600. Здоровые питаются по 90 коп. в сутки, немытые, на голом полу. По-видимому, все они обречены на вымирание, а зараза на весь город. В Екатеринбурге 730 больных. Помощь по всей губернии нужна очень широкая и без особых формальностей, выполнение которых не всем разогнанным управам по силам. Нужно дать Ирбиту сразу тысяч 200—300, Екатеринбургу — 500—700, а то, что отпущено, достаточно на несколько дней, идет на пропитание и совершенно недостаточно на организацию постановки рационального лечения.

Никто спокойно не работает: все опасаются преследования. Торговцы, не спекулянты, опасаются вести дела, потому что в этой атмосфере и их замешают в спекуляцию. Несмотря на запугивание, спекулянтов военные не поймали, а других от торговли отодвинули. Населению от этого еще хуже.

Мной неоднократно докладывалось, что медленность решения вопросов по всем ведомствам в Омске, а главное, нерешение их по Министерству торговли и промышленности требует, в виде особой временной меры, предоставления широких прав местной администрации. Это не дается, а скорость в Омске не увеличивается.

Изложил только главное, и то оказалось слишком длинным.

Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками — не могу. Не могу удержать промышленность в таких условиях здесь при бездействии Министерства торговли и промышленности в Омске. Не могу бороться с военной диктатурой. Не могу изменить порядок хода дел в Омске: для того не призван и не компетентен».

Постников ушел. Его письмо было лучше, чем он сам. И его обвинения остались в памяти министров. Письмо получено было в середине апреля, а я ехал в Екатеринбург в начале мая, и уже многое было исправлено. Съезд должен был помочь в этом.

Первые впечатления

Поезд шел до Екатеринбурга 18 часов. По всей линии наблюдался удивительный порядок. Пассажирские поезда ходили по расписанию, со старорежимной точностью. На станциях принимались санитарные меры: пути были посыпаны известью. Сторожа, как и раньше, по приходу поезда становились сзади него и стояли с флагом в руке до тех пор, пока поезд не скрывался из виду. Никто не знал, для чего это делается, но обычаи старины хранятся свято.

В Тюмени был произведен осмотр мастерских, говорили с рабочими.

Мастерские допотопные, совершенно не соответствующие потребностям движения, — живой свидетель того, как отстало оборудование Сибирской железной дороги от потребностей нового времени и новых непредвиденных задач. Выясняется, что многое могло бы быть исправлено при условии большей свободы путейского ведомства в расходовании средств. Старые формы контроля, предоставляющие контролеру право «вето» во всех расходах, связывают начальников дорог по рукам и ногам.

Условия работы тяжелы, но не летом, а зимой, когда приходится работать в помещении, где с одной стороны дышит леденящий сорокаградусный мороз, потому что одна сторона здания открыта, а с другой — жар раскаленных печей и пламя огня.

Но рабочие жалуются не на это, а на условия снабжения. Всё стоит дорого, всё трудно достать, а железнодорожный кооператив бездействует.

— Нам нужно служить, а мы должны думать о том, как достать мясо, мануфактуру и керосин.

— Почему же кооператив не закупает всего этого?

— Никто не умеет взяться, да и не любят заниматься хозяйственными делами.

Вот оно! На политику мы готовы убить месяцы, а на организацию хозяйственных заготовок у нас нет ни времени, ни умения.

Перед съездом

Но вот мы в Екатеринбурге, накануне открытия большого съезда. Никто не отдавал себе отчета, зачем созван этот съезд, как его провести.

Инициатива исходила от адмирала.

Его желание понято было, как приказ. По всем заводам было разослано приказание избрать делегатов на съезд и делегатам прибыть к 10 мая в Екатеринбург. Управляющие заводами приказ читали, подписывали обязательство исполнить и стекались к указанному сроку в столицу Урала. Ехали и владельцы пивоваренных заводов, и канатного производства, и стекла, и бумаги, ехали и кустари от овчины и кожи. Словом, ехал всякий народ, не зная, зачем зовет начальство. А нужно-то было только одних металлургов.

Адмирал пожелал созвать съезд, потому что слышал о неправильности распределения заказов, о нуждах заводов, которые несвоевременно удовлетворяются, и он хотел узнать от самих владельцев и управителей, как лучше организовать управление.

С другой стороны, промышленники ехали в надежде обеспечить себе выгодные цены и рабочие руки.

Утром, в день открытия съезда, адмирал пригласил меня к себе, и мы составили с ним план его речи.

Боевыми вопросами были: приравнение железнодорожных заказов к военным, что было очень важно ввиду хозяйничанья на заводах военных представителей, милитаризация труда и расценки. Без всяких колебаний адмирал отклонил мысль о прикреплении рабочих к заводам, о чем многие в то время серьезно поговаривали.

Беседуя с адмиралом, я заметил, что он чем-то озабочен. Передо мной он принимал военных. Во время завтрака я был чуть ли не единственным гражданским лицом в большом вагоне-столовой. Разговоры шли об изменниках-офицерах, которые служат красной армии. Я пробовал защищать их, сопоставляя с чиновниками, которые тоже служат, но моя защита не имела успеха — адмирал сказал: «Офицер должен уметь умирать». Говорили много об особенностях войны с большевиками.

Рядом со мной сидел генерал небольшого роста, очень напыщенный. Я не думал тогда, что он окажется на таких крупных ролях, какие выпали на его долю. Это был Сахаров, впоследствии неудачный Главнокомандующий.

Съезд

Огромный зал был переполнен. Одних участников съезда присутствовало до 600 человек.

Адмирал сначала прочел заготовленную речь, потом сказал несколько слов от себя, и вышло это у него очень хорошо. Обеспечение рабочего продовольствием и предметами первой необходимости, установление для него надлежащих норм оплаты труда, извлечение из армии незаменимых квалифицированных рабочих с сохранением их военнослужащими, сказал адмирал, сделают больше, чем милитаризация заводов или военное их управление.

Съезд встретил и проводил Верховного Правителя очень тепло. Председательствование перешло ко мне.

Вопреки ожиданию работы съезда прошли быстро, гладко и с пользой.

Было образовано 10 секций: горнозаводская, кожевенная, овчинно-шубная и валяной обуви, мукомольная, лесопромышленная, золото и платино-промышленная, химическая и мыловаренная, кустарная и мелкофабричная, сельскохозяйственная и текстильная.

В секциях выяснилось, что все отрасли промышленности испытали тяжелое потрясение. Большевистские разрушения, сделанные в 1918 г., через год стали сказываться сильнее, потому что все заводы были раньше обеспечены большими запасами руды и топлива.

От Правительства требовалось очень многое, но, как выяснилось тут же при совместном обсуждении некоторых вопросов с представителями Правительства, многое могло быть удовлетворено немедленно. Тут же было решено отпустить заводам часть заготовленного казной хлеба, предоставив в их распоряжение некоторые транспортные средства, отпустить квалифицированных рабочих. Децентрализация власти, разрешение на местах совместно с заинтересованными людьми текущих хозяйственных вопросов, уничтожение мертвящего бюрократизма центральных учреждений — вот что оказалось наиболее необходимым, и я дал слово, что добьюсь этого в Омске.

Несмотря на несомненные противоречия представленных на съезде интересов, противоречия, которые не могли не проявиться в резолюциях секций, что и отметил уральский деятель Л. А. Кроль, мне удалось устранить острые столкновения примиряющей резолюцией, и я закрыл съезд речью, которой, как мне передавали потом, удовлетворил ожидания большинства, подчеркнув взаимные обязанности в отношении к населению и государству.

«Я буду счастлив, — сказал я, — охарактеризовать Верховному Правителю государственное настроение, которое здесь сказалось. Позволю себе охарактеризовать это настроение в форме шаблонной: "К старому возврата нет". Но в эту шаблонную форму я буду вкладывать нешаблонное содержание. Я считаю, что нет возврата не только к старому в смысле дореволюционному, но и к революционному старому.

В дореволюционный период очень многие несли тяжелые обязанности и не имели прав, и были немногие, которые были облечены большими правами, но не всегда сознавали свои обязанности. Революционный период не всё изменил к лучшему. Он изменил социальную психологию в сторону стремления к освобождению от обязанностей и требованию одних только прав. Если нет возврата к старому дореволюционному, пусть не будет возврата и к этому старому революционному. Мы входим в новую фазу, когда все должны иметь права, но все должны иметь и обязанности.

Какие же обязанности лежат на промышленном классе?

Первая его обязанность — напрячь все силы к тому, чтобы промышленность производила прежде всего то, что нужно для Российского государства, а не то, что выгодно. И в этом интерес не только государства, но и самой промышленности, так как государственные интересы есть интересы каждого класса в отдельности. Не может быть богатства в государстве, где финансовое положение в состоянии крушения. Финансы же государства не могут улучшиться, пока не будет увеличена производительность. Не может быть спокойного благополучия промышленного класса, пока идет гражданская война и постоянно угрожает опасность уничтожения самих предприятий. Поэтому долг и интересы промышленников — помочь Правительству возродить экономическую жизнь страны, помочь государству окрепнуть.

Вторая обязанность промышленников — ограничить свои требования. Мы видели, что все отрасли промышленности нуждаются в одном и том же. Всех удовлетворить нельзя. И нужно напрячь силы, чтобы ограничиться самым необходимым в требованиях, обходясь собственными силами, где только это можно.

Есть свои обязанности и права и у Правительства. Правители страны — первые слуги государства и обязаны попечением о нуждах промышленности, как и о всех остальных видах экономической жизни государства.

На первом плане стоит перед Правительством обязанность содействия крестьянству и промышленному классу, потому что только эти две силы могут воссоздать экономическую мощь государства. Эта обязанность Правительства при современных условиях очень тяжела.

Правительство имеет и права, которыми оно будет пользоваться. Оно создает особый полномочный орган для обслуживания уральской промышленности, но, возлагая на него обязанности, дает ему и права — взыскания, контроля, требований. Но, я думаю, меньше всего нужны будут взыскания. Общее настроение съезда достаточно показывает, что Правительство может рассчитывать на полную поддержку и удовлетворение его требований.

Заканчивая нашу работу, мы можем разойтись с уверенностью, что работа наша не пропадет даром, потому что мы будем работать сообща, общими усилиями».

Беседа с Постниковым

— Сделано ли что-нибудь с тех пор, как вы ушли? — спросил я Постникова на съезде.

— Да, — ответил он и на полях своего письма сделал ряд отметок против каждого обвинительного пункта.

«Диктатура» смягчается и цивилизуется. Одновременно последовал ряд приказов, насаждающих законность.

Верховный Правитель отдал приказ № 128: «Войска должны вести себя так, чтобы население относилось к ним с уважением и благодарностью, нужно, чтобы войска бережно относились к нуждам крестьян и вообще населения, бережно относились и к имуществу, ничего не разрушая самовольно и не позволяя себе ничем пользоваться даром, а тем более не посягать на личную неприкосновенность».

Генерал Гайда как раз ко дню открытия съезда издал приказ, которым увеличил, до смертной казни включительно, наказание за истязания и жестокости, допущенные при отправлении должности.

10 мая Гайда утвердил приговор о присуждении к 20 годам каторги коменданта Зотова, допустившего самовольные расстрелы.

Эти приказы и удостоверяли наличность беззаконий, и начинали беспощадную борьбу с ними.

Далее Постников отмечает, что за последние три недели для подвоза продовольствия применяется система маршрутных поездов, и армия уже засыпана зерном настолько, что 11 мая, во время съезда, оказалось возможным отпустить 600 вагонов хлеба для заводского населения.

Земельный вопрос разрешен апрельской декларацией и законами.

Бюрократизм делает уступки, соглашаясь на учреждение должности уполномоченного по уральской промышленности. Ряд стеснительных для финансированных уральских предприятий правил отменен. Земствам выдано 15 миллионов ссуды. Словом, жизнь пошла правильным и здоровым путем.

Визит Калашникова

Ко мне в вагон пришел капитан Калашников, один из близких сподвижников Гайды. Я видел его во Владивостоке и Иркутске еще подпоручиком, но уже помощником командующего войсками округа.

Будущий предводитель народно-революционной армии в иркутском восстании в декабре 1919 г., погубивший окончательно дело, для которого сам много работал, и попавший в благодарность за содействие в большевистскую тюрьму, производил на меня впечатление человека искреннего и порядочного.

Он посетил меня как старый знакомый, рассказывал о деятельности просветительного отдела в сибирской армии, просил о расширении средств, и затем стал говорить о политике.

— Почему вы не удалите Лебедева? Ведь это враг Правительства, он вам мешает! Это отъявленный реакционер.

— Это преувеличено. Откуда у вас такие сведения?

— Здесь делал в апреле секретный доклад министр Михайлов.

— А!

Это разоблачение было мне в высшей степени неприятно.

Я постарался разъяснить Калашникову, что роль Лебедева вовсе не так велика, как он думает, что некоторые разногласия действительно были, но что адмирал в политике солидарен с Советом министров и потому никакой надобности в решительной борьбе нет. Совет министров уже преобразовался, стал солидарнее и вместе с тем сильнее.

— Во всяком случае, — сказал Калашников, — вы знайте, что армия стоит за вас и против Лебедева, и вы найдете, на кого опереться, если решительно выступите.

Мы простились.

В апреле Михайлов ездил в Пермь и Екатеринбург. Смысл его загадочной поездки несколько для меня раскрылся.

Я поехал к Гайде.

У Гайды

Он сидел за столом против огромной карты. На шее его красовался орден Георгия 3-й степени. На генеральских погонах были уже три звездочки.

«Зачем такая быстрота производства и легкость наград?» — думалось всегда при виде этих юных генералов.

Гайда стал мне объяснять свой военный план. Спустя десять дней он возьмет Вятку и разобьет северную армию противника. С полной уверенностью в успехе он показывал мне на карте, как он загонит красных в болота.

Потом он стал жаловаться на неясность общего плана кампании. Ставка тянет на юг, на соединение с Деникиным, а он, Гайда, считает, что Москву надо брать с севера. Соединение с Архангельском сразу улучшит снабжение армии, англичане гарантируют большой подвоз всего необходимого.

— А хлеб? Весь север голодает.

— Это, конечно, препятствие, но мы кое-что населению подвезем. Кроме того, оно больше нас поддержит, чем сытое, когда мы пойдем на Москву.

Разговор перешел на другие темы.

В это время был предрешен переезд ставки из Омска в Екатеринбург. Уже подготовлялся особняк для Верховного Правителя, квартирьеры приготовили тысячи комнат для ставки, а штаб Гайды готовился к переезду в Пермь.

Гайда горячо возражал против переезда ставки. Во-первых, это слишком близко к фронту. Мало ли что может случиться. Во-вторых, будут мешать, а, в-третьих, адмирал окончательно подпадет под влияние военных и Правительство потеряет всякое влияние, оставшись в Омске.

Я был согласен с Гайдой, но, когда он перешел на Лебедева, я отмолчался, чувствуя, что здесь начинается игра, начало которой положил Михайлов, и участником которой я не хотел быть.

Мне удалось перевести разговор на темы съезда, на кандидатов в уполномоченные уральской промышленности, на хозяйственную разруху. Гайда рекомендовал мне съездить к уполномоченному Министерства снабжения и продовольствия.

— Там творятся такие дела, — сказал он, — что я не хочу предавать их гласности, чтобы не подорвать престижа власти.

«УпоАСнаб»

Как председатель Государственного Экономического Совещания я мог интересоваться деятельностью уполномоченного по снабжению, но, конечно, не производить ревизии.

Канцелярия уполномоченного занимала один из лучших особняков в аристократической части города. Сколько помню, уполномоченный был уже смещен.

Я ознакомился с некоторыми договорами о поставках. Боже, сколько в них простоты! Вот один поставщик обязуется выполнить заказ на 500 походных кухонь, ручаясь всем движимым и недвижимым имуществом, но в чем это имущество состоит, ничего не показано. Может быть, его и нет вовсе.

Другой принимает поставку двух тысяч повозок для обоза и сдачу производит в городах, больших селах, заводах, пристанях и т. д. Это, стало быть, только посредник по скупке, а между тем при некоторой энергии для изготовления обоза можно было приспособить большой Лысьвенский завод.

Третий берет подряд и под залог материалов получает сто тысяч рублей — отличный аванс.

Но, право, у меня не шевельнулось никакого подозрения при чтении этих договоров. Не так наживается состояние и не в договорах дело. Я бы на месте уполснаба не больше его беспокоился о формальной стороне дела — лишь бы достать необходимое.

А вот недостаток честности в исполнении, оказание преимуществ за взятки... Как этот проклятый порок вывести из житейского обихода — это остается вопросом.

Встреча с генералом Джеком

Я ехал в Омск с твердым намерением быстро провести в жизнь постановления съезда и вернуться на Урал, чтобы ближе познакомиться с его жизнью.

На пути мы встретили роскошный поезд, сплошь состоявший из вагонов международного общества, салонов и ресторанов. На каждом вагоне красовался какой-нибудь иностранный флаг.

Это ехал межсоюзный Технический Совет с заместителем американского инженера Стивенса, английским генералом Джеком.

Два месяца прошло со времени опубликования декларации о союзной помощи русскому транспорту; за это время он трудами русской железнодорожной администрации значительно упорядочился, а союзная помощь успела выразиться лишь в установке диспетчерской системы управления движением поездов на Китайской Восточной железной дороге и в некотором расширении харбинских мастерских.

Для дальнейшего нужны были деньги, и Совет постановил обратиться к правительствам союзных держав с просьбой об ассигновании в распоряжение комитета 20 миллионов долларов.

Ассигнование еще не состоялось, и Совет пока что решил совершить поездку по Сибири для ознакомления с состоянием дороги на местах.

В Омске члены Совета обменялись комплиментами со служащими Министерства путей.

Генерал Джек объяснил, что Совет состоит из нескольких отделов: отдела тяги в заведовании инженера Данилевского, отдела содержания путей и построек под начальством г. Иен и майора Гарибальди, отдела движения во главе с г. Канайи, отдела финансов под управлением полковника Левевра. Теперь весь Совет ехал на уральские заводы.

Мы обменялись с генералом Джеком приветствиями и разъехались.

У Верховного

Адмирал из Екатеринбурга уехал в Уфу и прибыл в Омск позже меня. При встрече на вокзале он поблагодарил меня за председательство на съезде и пригласил вечером быть у него на заседании Совета.

Я отправился вместе с Вологодским. Мы застали адмирала во дворе, возле его любимой лошади. Он казался очень счастливым, погруженным в заботы своего маленького хозяйства, но, как только мы приступили к деловым разговорам, он сейчас же потерял спокойствие. На Сукина он положительно рычал, не давая ему докончить доклад. Речь шла, насколько помнится, о размещении американских войск, и адмирал протестовал против предоставления им тоннелей.

Когда текущие вопросы были исчерпаны, адмирал стал рассказывать о положении на фронте. Причины его озабоченности, которую я заметил еще в Екатеринбурге, наконец разъяснились.

На самарском направлении наши войска потерпели большую неудачу.

— Возможно, что будет оставлена даже Уфа, — сказал адмирал с твердостью и суровостью, за которыми чувствовался подавленный стон.

«Какой мученик!» — можно было только подумать, глядя на него и прощая ему всю нервозность. Не шапку Мономаха — терновый венец надел он на свою честную голову.

Брошенная перчатка

Прошло несколько дней. Неудачи не казались зловещими. Все относились к ним как к временным и случайным и продолжали деловую работу. С необычайной быстротой, которой мог позавидовать аппарат любой столицы, было выработано положение о главноуполномоченном по уральской промышленности — результат работ съезда. Совет министров утвердил положение и одобрил назначение на эту должность бывшего главы Уральского Правительства П. В. Иванова.