Сидоровы Центурии

ГЛАВА 5 РОГ ЦАРЯ СОЛОМОНА

Кто не любит последнюю рабочую неделю перед Новым годом? Всем офисным работникам, независимо от ранга, наверняка памятны эти горячие деньки: подвыпившие сотрудники, откровенно манкирующие своими обязанностями, застрявшее в пробках на дорогах (и не только) начальство, подарки от доброжелательных клиентов и контрагентов, поступающие регулярно и, напрочь, отбивающие желание заниматься напряженной умственной деятельностью, особенно после окончания обеденного перерыва.

Утром 27 декабря, в понедельник, придя на работу, наши друзья: Шлыков, Галыгин и Андреев, — обнаружили у себя в электронной почте послание от своих бывших коллег из НИИ ВЦ МГУ имени М.В.Ломоносова, наглядно свидетельствующее о том, что предпраздничная неделя началась:

"Друзья! Преодолевая офисную нетрезвость, мы призываем вас собраться в едином порыве и отправить положительную энергию в Космос в виде новогодних поздравлений и пожеланий!"

— Интересно, что они пьют, да еще в такую рань? — поморщился Геннадий Галыгин.

У него было плохое настроение, вызванное тем, что накануне он поругался со своей женой. Его драгоценная половина приревновала его к соседке, то есть к Елене Сергеевне Павловой за то, что он, случайно встретив ее на елочном базаре, помог выбрать и донести до дома рождественскую елку. Лифт, как назло, не работал, и им пришлось идти пешком на 9-й этаж. Где-то на 5-м этаже они остановились, чтобы передохнуть. Елена Сергеевна, раскрасневшись от мороза, была чудо как хороша, и не скрывала того, как она рада их встрече.

Его руки, словно сами собой, обхватили ее за талию, а губы прижались к ее губам. Елена Сергеевна не сопротивлялась. Их поцелуй длился ровно столько, сколько требуется для подтверждения обоюдного желания, но обстановка для этого была не очень походящей, поэтому им пришлось продолжить свой путь наверх. Однако же на лице у Геннадия остался едва заметный след помады, а воротник дубленки пропитался запахом французских духов.

— Что можно пить утром на работе, не вызывая подозрении у начальства? Только кофе с коньяком! — уверенно заявил Шлыков и признался, что добирался сегодня на работу общественным транспортом, так как в воскресенье с шурином они настолько усугубили, что садиться за руль его супруга категорически ему запретила и даже ключи от машины куда-то припрятала.

— Ясно, что ты сегодня утром пил! — сказал, принюхавшись, Андреев и предложил своему коллеге жевательную резинку "Орбит Белоснежный". Сам он тоже выглядел немного помятым, но не по причине похмелья, а от мучавшей его бессонницы.

Обменявшись мнениями по поводу вреда алкоголя в сочетании с кофеином, наши друзья приступили к изучению продолжения рассказа "Еще один странный случай на Патриарших прудах". Рассказ все больше походил на повесть, которая должна была завершиться пока еще неизвестным им финалом. И чем дальше они углублялись в чтение, тем больше они убеждались в том, что с чертом шутки плохи, даже если он выдуман, поскольку перед автором, желает он того или нет, сразу возникает куча проблем не только художественного, но и этического свойства.

В принципе они остались довольны тем, как "электронный писатель" раскрыл тему психологических опытов профессора Мерцалова и доцента Фишмана. Им, безусловно, было жаль аспиранта Сидорова, который, хоть и оказался в раю, закончил дни своей жизни также преждевременно, как блестящий поэт и интеллектуал Владимир Ленский в романе А.С. Пушкина "Евгений Онегин". За судьбу Сергея Сергеевича Мерцалова и Аркадия Моисеевича Фишмана в контексте эпизода с доцентом Семеновым они были спокойны, и только участь Дмитрия Васильевича Павлова вызывала много вопросов и порождала некоторые сомнения.

— Что наша жизнь? Игра…,- вздохнул Галыгин и предложил, в целях повышения образованности, уточнить через Интернет, кто такой Балтазар и его коллеги: Гаспар и Мельхиор. Очень уж его смутило стихотворение Иосифа Бродского "Рождество". Не ожидал он от непризнанного в СССР поэта-модерниста столь христолюбивых чувств.

Первым ответ на этот вопрос нашел Шлыков и зачитал отрывок из главы второй Евангелия от Луки:

"Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему. Услышав это, Ирод царь встревожился, и весь Иерусалим с ним. И, собрав всех первосвященников и книжников народных, спрашивал у них: где должно родиться Христу? Они же сказали ему: в Вифлееме Иудейском, ибо так написано через пророка: и ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой, Израиля. Тогда Ирод, тайно призвав волхвов, выведал от них время появления звезды и, послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, тщательно разведайте о Младенце и, когда найдете, известите меня, чтобы и мне пойти поклониться Ему.

Они, выслушав царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидев же звезду, они возрадовались радостью весьма великою, и, войдя в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, пав, поклонились Ему; и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну".

Александр Андреев нашел их описание: Мельхиор — старец с седыми волосами и длинною бородою, Гаспар — румяный и безбородый юноша, Валтасар — смуглый человек зрелых лет. Далее, он сообщил, что согласно древней легенде, волхвы прибыли в Иерусалим со свитой в тысячу человек, оставив позади себя на левом берегу Евфрата войско в 7000 человек. По возвращении в свою страну они предались созерцательной жизни и молитве, и когда апостолы рассеялись для проповеди Евангелия по всему миру, то апостол Фома встретил их в Парфии, где они приняли от него крещение и сами сделались проповедниками новой веры. В IV веке мощи Балтазара, Гаспара и Мельхиора были найдены византийской царицей Еленой и положены в Константинополе, но оттуда перенесены были в Милан, а в XI веке — в Кельн, где их черепа, как святыня, и поныне хранятся в золотом саркофаге в величественном Кафедральном соборе. Дары же волхвов, принесенные Сыну Человеческому, находятся в монастыре св. Павла на Святой горе Афон. Это — 28 небольших золотых пластин разной формы — трапеция, четырехугольник, многоугольник; на каждой — тончайший филигранный орнамент, который ни разу не повторяется. Ладан и смирна — около 70 шариков величиной с маслину — помещены в специальные футляры — мощевики, и до сих пор источают тончайшее благоухание.

— Все, хватит, поиграли с нечистой силой, и будет! — решительно заявил Шлыков и предложил объект под названием "черт обыкновенный" удалить, чтобы он не довел Дмитрия Васильевича Павлова до какого-нибудь смертельного греха.

— Поздно уже, наверное, — засомневался Галыгин, сославшись на эпизод встречи Сергея Сергеевича Мерцалова с виконтессой Мари де Марсель, и предложил заодно также избавиться и от Genius Loci, чтобы совсем не попасть впросак. Можно без конца ломать голову над словосочетанием "попасть впросак", если не знать, что "просак", это — такой станок, на котором в старину вили веревки и канаты. Наверное, попасть в такой станок на его ходу было делом не самым приятным, поэтому при работе с просаком рекомендовалось держать ухо востро.

— А это мы сейчас выясним. Давайте позвоним отцу Андрею и посоветуемся? Как он скажет, так сделаем, — предложил Шлыков.

Отцом Андреем звали его бывшего одноклассника Андрея Эммаусского, который после окончания школы поступил в духовную семинарию, а впоследствии с отличием окончил Ленинградскую духовную академию. Кстати, с друзьями-коллегами Шлыкова священник тоже был хорошо знаком. В летний период по выходным дням и при хорошей погоде, отслужив утреннюю литургию, отец Андрей на чуде российского автопрома под названием автомобиль "Ока" иногда приезжал к своему бывшему однокласснику в гости на дачу, расположенную на берегу Клязьминского водохранилища. Подобно святым первоапостолам Петру и Андрею, отец диакон был неравнодушен к рыбной ловле, но, правда, не сетями, а удочками и спиннингом. Он также неплохо управлялся со спортивной яхтой, которую Шлыков и Галыгин в 1992-ом году по случаю и задешево купили вскладчину.

Отец Андрей оказался дома и на предложение "пообщаться по богоугодному делу" отозвался охотно, но прежде попросил прислать ему для ознакомления по электронной почте текст литературно-художественного произведения, вызвавший разногласия. Ровно через три часа он позвонил, и для удобства общения Шлыков настроил конференцсвязь. Это — такой режим телефонии, когда одновременно несколько человек могут разговаривать и слышать друг друга.

Первым делом отец Андрей поинтересовался, кто автор произведения, и какое у него образование? Узнав же о том, что писатель — компьютерная программа, отказывался в это поверить, но после дополнительных разъяснений от души смеялся, потому что, по его словам, вплоть до 4-й главы, не сомневался в том, что описываемые события могли происходить на самом деле. Он, правда, не поверил в существование иеромонаха Николая, отправившего послание в будущее, хотя именно этот персонаж, по его мнению, нейтрализовал пагубное влияние "воинства Вельзевула".

— Ваша программа сама исправила вашу ошибку, когда вы мистицизмом прельстились и беса для развлечения публики придумали. А его и придумывать не надо, потому что он есть, — пристыдил их отец Андрей.

Затем отец Андрей порекомендовал им дать программе "ЭП-Мастер" задание переписать рассказ заново, внеся в исходные данные следующие коррективы:

— Тему борьбы добра и зла в образе ангельских и демонических сущностей не развивать, чтобы не впасть, подобно писателю Лукьяненко, в манихейскую ересь (1);

— Обратить Сергея Сергеевича Мерцалова в истинную православную веру и содержание четырех свитков пергамента, оказавшихся в распоряжении, не раскрывать;

— Убедить читателя в том, что метемпсихоз и реинкарнация — опасное еретическое заблуждение;

— Беса категории "Б" по кличке "Цензор" отправить куда-нибудь подальше, например, в Атлантиду;

— Подобрать Дмитрию Васильевичу Павлову благонравную невесту и побудить его к покаянию.

— Ничего себе задачки?! — в один голос заявили наши друзья, услышав рекомендации отца Андрея.

— Так не вам же их решать. У вас, как я понимаю, есть программно-аппаратное устройство, которое за вас думает, и, я должен признаться, делает это даже очень неплохо. И это лишний раз свидетельствует о единстве сознания и бытия, духа и природы, — даже если сознание представляют не обычные человеческие мозги, которые у многих по причине ненадобности высохли, а их электронный аналог, — снова пристыдил их отец Андрей, впрочем, наверное, не желая их обидеть.

Геннадий Галыгин решил, как говорят немцы, das Feld rДumen, не уступать и не отступать, и ехидно поинтересовался у отца Андрея насчет причины запрета раскрытия информации, содержащейся в четырех свитках пергамента, которые чудесным образом оказались в распоряжении Сергея Сергеевича Мерцалова.

— Это попахивает инквизицией, — заметил он.

— Ничем это не попахивает, кроме апокрифов, то есть не одобренных церковью евангелий, большинство из которых, и это точно установлено, появились через сотни лет после известных вам событий в Иерусалиме во времена Понтия Пилата, — сердито парировал его выпад отец Андрей (2).

— А доктрина реинкарнации? Что в ней плохого или предосудительного? — не сдавался Галыгин.

— Тот, кто считает себя христианином, должен верить в единственную жизнь на земле, Страшный суд и воскресение из мертвых. Если вы, уважаемый, верите в реинкарнацию, то не лицемерьте и не называйте себя христианином, — резким осуждающим тоном заявил отец Андрей.

— Ладно, чего спорить, давайте лучше подумаем, как эти пять пунктов по интерфейсу размазать, чтобы от беса избавиться и главному герою не навредить, — примирительно, предложил Шлыков и, все остальные участники импровизированной конференции с этим согласились.

До конца рабочего дня нашим друзьям пришлось изрядно потрудиться, чтобы заставить "электронного писателя" задуматься над вопросами веры и смысла жизни и адекватно передать свои мысли литературным персонажам. То, как они это делали, с технической точки зрения, совсем неинтересно, — главное, что им, с грехом пополам, удалось перевести рекомендации отца Андрея на язык компьютерной математики.

— На удачу Балтазара! — сказал Галыгин, набрал команду Create и нажал на enter.

Затем он cобрался было удалить Genius Loci с микросхемы компьютера-сервера AS/400, надеясь, что вместо него впишется более емкий микрокод с расширенным набором опознаваемых процессоров, но передумал.

Программа "ЭП-Мастер", получив новые вводные данные, отреагировала неожиданной сентенцией:

"Ничего не понимаю! Одни философы утверждают, что душа переходит в тела трижды, другие назначают ей такое странствование в продолжение трех тысяч лет. Какой кошмар! То я бессмертен и радуюсь, то я смертен, и плачу. То меня разлагают на атомы, то делают зверем, или превращают в рыбу, и я становлюсь братом дельфинов. Смотря на себя, я прихожу в ужас от своего тела, не знаю, как назвать его, человеком или собакой, или волком, или быком, или птицей, или змеем, или драконом, или химерой. Я плаваю, летаю, парю в воздухе пресмыкаюсь, бегаю, иду. Является, наконец, Эмпедокл, и делает из меня растение".

— Что это с ним? — забеспокоился Шлыков.

— Не иначе, как прочищает свои мозги, — задумчиво произнес Галыгин и выразил сомнение: Боюсь, что новое задание мистеру Прогу будет не по силам.

Галыгин оказался неправ, в чем читатель — верит он в метемпсихоз и реинкарнацию, или нет, — может убедиться сам.

Из года в год, из века в век

Наш православный человек

Рождался с верою Христа,

Передавал из уст в уста:

Колядования Рождества-

Обряды, песни, ряжества

Во славу Господу — Отца

Иисуса, нашего Христа,

Творца земной, небесной твари,

Его божественной морали,

Что оную до нас донес,

Подросший Сын его, Христос.

О! Люди, как похожи мы!

Своей, не ведая судьбы

(Чужой распоряжаться и не вправе-

об этом сказано в божественном уставе)

да ведь завистливы! Завистливы черты

доводят до убийства, нищеты.

Потом раскаяния и просьба,

У Всевышнего, мольба

К помилованию божьего раба.

О, Господи! Какая же твоя судьба —

Карать и отпускать грехи?

Я не кощунствую, о, Боже, упаси

Меня от твоего непонимания.

Но ведь тобой вершатся мироздания.

Творцу не свойственны простые созерцания!

Коль есть помилования, есть и наказания.

И потому же наши покаяния,

Похожи на щедроты подаяния,

Порой запаздывают.

О, Господи, прости!

Николай Рубцов

I

16 мая 1978 года, во вторник, в 14.30 у памятника Глинке напротив новосибирской консерватории произошло радостное событие: встретились два знакомых человека, которые не виделись почти пять лет. В первый раз они тоже встретились у памятника, но в Москве. И не напротив консерватории, а на площади Ярославского вокзала. Почти полчаса прождал ответственный сотрудник Главлита Дмитрий Васильевич Павлов аспирантку Новосибирского медицинского института Ларису Николаевну Селезневу с букетом увядающих роз (других в цветочном киоске просто не было) у памятника великому русскому композитору, которому под конец жизни русская музыка опротивела также, как и русская зима. Наверное, новосибирцы припомнили ему его слова: "Никогда бы этой страны более видеть", — превратив его помпезный памятник в зловонную "чугунную пепельницу", бросая туда, когда придется, окурки и мусор.

— Димочка, дорогой, неужели я так постарела, что ты меня не узнал? — спросила его Лариса Николаевна Селезнева, выждав момент, когда он уже поминутно стал поглядывать на свои часы.

На нее он, когда она дважды прошла мимо, конечно, сразу же обратил внимание. Но его одолевали сомнения: неужели эффектная молодая женщина с фигурой фотомодели и модной стрижкой и есть та самая скромная провинциальная девушка, которая, будучи студенткой первокурсницей, приезжала в 1974 году Москву на зимние каникулы? О прежней Ларисе смутно напоминали высокие точеные скулы, аккуратный, чуть вздернутый нос, изогнутые в смешливом удивлении брови и большие серые глаза.

— Ой, прости, ты так расцвела, что тебя и правду не узнать. Здравствуй, Лариса-краса длинная коса! — сказал он, намекая на ее прежнюю прическу, и вручил ей букет роз.

— А вот руки мне целовать не надо, чай не графиня, лучше в губы, — сказала Лариса Николаевна, и они поцеловались почти также нежно и чувственно, как в первый раз, когда возвращались с прогулки по ночной Москве. И ему сразу стало неловко, вспоминая о том, когда он, вместо того, чтобы в ту ночь (последнюю ночь перед ее отъездом) вкусить вместе с нею запретный плод, в страхе и волнении проворочался на диване в гостиной, догадываясь о том, что она его ждет.

Лариса Николаевна взяла его под руку и повела к транспортному средству, на котором им предстояло совершить поездку в Академгородок. Это был голубоватый "Москвич-412", которым Лариса Николаевна, сдав два месяца тому назад экзамен на водительские права, управляла сама. Однако прежде чем сесть на место водителя, она переобулась в кроссовки и сняла жакет, оставшись в белой полупрозрачной блузке с ярко выраженным декольте. Неизвестно, что по поводу такой формы одежды в 1978 году сообщала инструкция ГАИ, но водители, а это в абсолютном большинстве были мужчины, реагировали на Ларису Николаевну так нервно, будто за рулем сидела сама Бриджит Бардо.

По дороге Лариса Николаевна рассказала Павлову о дальнейших планах, учитывая то, что вторая половина дня у него, о чем он накануне сообщил ей по телефону, полностью свободна. Вначале Павлов, как он и намеревался, наносил визит вежливости члену-корреспонденту Академии медицинских наук СССР Татьяне Ивановне Добронравовой — старинной приятельнице его покойной бабки Антонины Степановны. Поскольку Татьяна Ивановна была очень занята работой, время его визита было ограничено (не более 1 часа). После этого Лариса Николаевна отвозила его на дачу неподалеку от села Барышево. Ее муж Игорь Станиславович, пользуясь отгулами, находился там с воскресенья. По случаю приезда московского гостя он обещал к 18.00 истопить баню, после которой Павлова ожидали пиво с воблой и вареными раками и сухое вино с шашлыками из свежей баранины и осетрины. После ужина он был вправе выбрать: останется он ночевать на даче, либо она отвезет его в гостиницу, в которой он остановился.

Павлов против поездки на дачу не возражал и попросил Ларису Николаевну, если ее это не затруднит, уделить больше времени осмотру достопримечательностей Академгородка. Очень уж ему хотелось взглянуть на то, как в Советском Союзе впервые воплотилась мечта прогрессивных русских ученых создать в стране победившего социализма городское поселение, центром которого являются не крепостные сооружения, не так называемые "градообразующие предприятия", а Университет, как светоч знаний и хранитель культуры. Поезжайте в любой старинный город Европы, и вы найдете в его центре что? Правильно — Университет. Та же тенденция сохраняется и сейчас.

Лариса Николаевна объехала вокруг квартала у реки и остановилась напротив летнего кафе, признавшись, что хотела бы покурить и выпить чашечку натурального молотого кофе. Ему показалось, что она чем-то расстроена, но лезть с расспросами не стал, чтобы не выглядеть бестактным. Она выкурила, одну за другой, три сигареты Marlboro, сославшись на то, что в институте она свою вредную привычку, которую приобрела за время проживания с мужем в Индии, тщательно скрывает. Павлов обрадовался появлением новой темы для разговора, но от воспоминаний об Индии она уклонилась: — больше интересовалась здоровьем его отца и тем, какие события культурной жизни обсуждает Москва. Спросила она его и о том, почему он до сих пор не женат, и есть ли у него избранница. Павлов, смущаясь, отшутился, дескать, брак — дело серьезное, соответственно подходить к нему нужно серьезно, а он еще слишком легкомысленный.

Полчаса они просидели в кафе, а затем она повезла его в Академгородок — город-спутник, который центром Новосибирска в градостроительном смысле не является, но зато полностью соответствует названию "Центра Сибирской Науки".

Многие ученые со степенями кандидатов и докторов наук, которые там обосновались в 50-60-годы прошлого века, уехали из Москвы, Ленинграда, Киева и других крупных городов догонять свое счастье. Каждый получал свое. Одни — ключевые позиции в руководстве наукой; другие — перспективы быстрой научной карьеры. Третьи — прекрасные условия для работы и быта. И все вместе они обретали хорошие возможности для плодотворной научной деятельности.

Лариса Николаевна оказалась великолепным гидом, знатоком архитектуры и строительства, а самое важное — отличным водителем. "Москвич-412" слушался руки своей хозяйки беспрекословно. Они въехали в Академгородок. Четырех- и пятиэтажные здания выстроились в улицы с романтическими названиями: Золотодолинская, улица Жемчужная, Морской проспект. Широким фасадом выдвинулся на Морской проспект Дом ученых. Когда они проехали от него к университету, взору Павлова открылась удивительная улица. Одна сторона ее — лес, другая — современные здания, которые состояли, кажется, из одного стекла. Насквозь проглядывался вестибюль кинотеатра "Москва" и зал большого торгового центра, состоявшего из Центрального универмага, большого продовольственного магазина и комбината бытового обслуживания.

— В городке, — объясняла Лариса Николаевна, — семь жилых микрорайонов. Каждый занимает 25 — 40 гектаров; для двадцати тысяч человек вполне достаточно.

Дома стояли отдельными группами, посредине — озелененный двор, в котором были отведены площадки для спортивного отдыха, детских игр и открытых стоянок автомашин и гаражей. Бросалась в глаза идеальная чистота на улицах и тротуарах: никакого бытового и строительного мусора, окурков и битого стекла. Ярко окрашенные теневые навесы, беседки, скамейки и простые красивые вазы придавали оформлению дворов праздничное убранство. Стараниями озеленителей прижились в Академгородке ель и липа, кедр и лиственница, даже жасмин и жимолость. Такого сочетания естественной природы и городской архитектуры Павлов не встречал ни в одном из городов СССР, в которых ему довелось побывать.

Павлов спросил Ларису Николаевну, знает ли она дом номер такой-то по улице Золотодолинской, и объяснил ей, что по этому адресу проживает доцент НГУ Аркадий Моисеевич Фишман, который пригласил его завтра, то есть в среду, на ужин. Она очень удивилась факту его знакомства с Аркадием Моисеевичем, который, оказывается, был однокурсником ее мужа Игоря и даже присутствовал на церемонии их бракосочетания в качестве свидетеля со стороны жениха. И Павлову пришлось, опуская детали, рассказать ей о том, при каких обстоятельствах он с ним познакомился.

Лариса Николаевна развернула свой "Москвич" и довезла его до дома, от которого открывалась великолепная панорама Морского проспекта, уходящего к Обскому морю. Своими могучими соснами, стоящими почти у самой воды, это место напомнило Павлову о Рижском взморье.

— Лепота! — воскликнул Павлов, когда вышел из машины и огляделся. Лариса Николаевна тоже вышла из машины, но, судя по отразившейся на ее лице глубокой печали, восторга его не разделяла.

— В этом доме я провела самые счастливые годы своей жизни. Целые семь лет! Отсюда мои родители отправились в свою последнюю экспедицию, — сказала она и на глаза ее накатились слезы.

Павлов от своей бабки Антонины Степановны, которую не без основания считал образцом всех добродетелей, знал о трагедии, случившейся с родителями Ларисы Николаевны, наверное, даже больше, чем знала она сама. Не было никакой экспедиции, утвержденной научными планами, согласно которым ее отец и мать — талантливые ученые-биологи — отправились на вертолете в один из самых удаленных районов Якутии и не вернулись. Они полетели туда вместе с министром здравоохранения Якутской АССР, на пару дней, чтобы навестить своих институтских товарищей и вместе с ними встретить новый 1969 год. В условиях внезапно ухудшившейся погоды опытные пилоты не справились с управлением, и вертолет врезался в сопку. Такие аварии в нашей стране и сейчас не редкость, но тогда об этом было не принято делать никаких публичных официальных сообщений.

Он также был в курсе того, что с 14-летнего возраста и до совершеннолетия Татьяна Ивановна Добронравова являлась официальным опекуном Ларисы Николаевны, и даже прописала ее в элитном коттедже, в котором проживала сама. После этого квартира ее родителей отошла к горисполкому. После замужества Лариса Николаевна переехала жить в квартиру своего мужа на улице Жемчужной, кстати, в том же доме, в котором проживал Сергей Сергеевич Мерцалов. Был ее брак счастливым, или нет, — об этом Павлов не знал, но очень надеялся на то, что Татьяна Ивановна Добронравова не ошиблась, одобрив выбор своей любимой внучки.

— Извини, Лариса, — начал оправдываться Павлов, но она сама взяла себя в руки и понемногу успокоилась.

Подъехав к двухэтажному коттеджу Татьяны Ивановны Добронравовой, они увидели автобус "ПАЗ" и людей, которые выносили из него какие-то корзины, коробки и ящики. Возле открытых ворот с ученической тетрадкой в руках стояла статная пожилая женщина и что-то выговаривала маленького роста лысому мужичку в дымчатых очках, модном джинсовом костюме и в кроссовках Adidas.

— Как хорошо, что вы приехали, Лариса Николаевна! — обрадовалась статная женщина, когда внучка Т.И. Добронравовой вышла из машины и подошла к ней.

Павлов тоже вышел из машины, полагая, что, возможно, чем-то может быть полезен, например, донести что-нибудь тяжелое или оказать моральную поддержку. Сцена, которую он наблюдал, была ему знакома и не очень приятна. В те времена это называлось "получение продовольственного заказа" — набора продуктов, которых, днем с огнем не сыскать в торговой сети: мясные и рыбные деликатесы, растворимый кофе, наборы шоколадных конфет и т. д. Причем, по мере совершенствования развитого социализма, дефицитных продовольственных товаров становилось все больше, хотя их цены не менялись, что давало дополнительные выгоды для тех, кто был прикреплен к соответствующим столам заказов: партийная и хозяйственная номенклатура, высший дипломатический и офицерский корпус, действительные члены и членкоры академий наук, заслуженные спортсмены и деятели культуры.

— Опять недобор, Лариса Николаевна, — пожаловалась статная пожилая женщина, которая, как догадался Павлов, вела домашнее хозяйство Татьяны Ивановны.

Увидев Ларису Николаевну в сопровождении бравого кавалера в приличном костюме и при галстуке, ответственный работник спецраспределителя засуетился:

— Не беспокойтесь, Глафира Ивановна, будет вам копченый омуль, — пообещал он и приказал своим подчиненным вынести из автобуса картонную коробку с омулем.

— Здравствуйте, Лариса Николаевна, не желаете ли пару баночек черной икры сверху, но за это надо доплатить двадцать рубликов? — обратился он к внучке членкора Академии медицинских наук СССР, подобострастно наклонив голову.

— Не нужна мне ваша черная икра, Геннадий Иванович! Вы лучше гречневую крупу додайте, которую в прошлый раз не довезли, — строго ответила Лариса Николаевна на его любезность, даже не считая нужным с ним поздороваться.

— Будет сделано, распрекрасная Лариса Николаевна, в сей же момент будет сделано, — рассыпался в любезностях Геннадий Иванович и отдал приказание насчет крупы.

Павлова нисколько не удивили апартаменты, в которых проживала Татьяна Ивановна. Другие коттеджи, расположившиеся вдоль "улицы академиков" по-видимому, были точно такими же: с трехметровыми потолками и огромным количеством комнат. Не удивился же он такой роскоши потому, что в аналогичных условиях в подмосковном городе Дубна проживали "очлененные" ученые Международного института ядерных исследований. Но в Дубне, как он знал по рассказам своего старшего брата Сергея, коттеджи строили немецкие военнопленные.

— Интересно, — подумал он, — кто же возводил жилье для академиков и членкоров в новосибирском Академгородке? Неужели, пленные японцы?

Татьяна Ивановна вышла в гостиную одетая в строгий английский костюм. Пожилая женщина была довольно стройная, но не высокая, с аристократически тонкими пальцами и запястьями. Седые волосы ее были собраны в прическу, а в глазах поблескивало старомодное пенсне — очки без заушных дужек, держащиеся на носу посредством зажимающей переносицу пружины.

— Здравствуй, Димочка! Наконец-то приехал! — приветствовала она Павлова, подавая руку для поцелуя так, как это было принято во времена до исторического материализма.

Небольшой круглый стол в гостиной был сервирован на три персоны. По просьбе Ларисы Николаевны Глафира Ивановна достала из старинного шкафа для посуды китайский фарфоровый сервиз, по-видимому, очень дорогой. Серебряные ложки и позолоченные ажурные вазы для печенья и сладостей с клеймом царских времен подчеркивали особое отношение хозяев дома к посетившему их гостю. В последний раз Павлов встречался с Татьяной Ивановной два года тому назад в Москве, когда она приезжала на какое-то важное мероприятие в Академии медицинских наук СССР. На предоставленном ей управделами академии легковом автомобиле он сопровождал ее в поездке на Ваганьковское кладбище и в Новодевичий монастырь.

В отличие от большинства пожилых людей с дореволюционным стажем жизни, с которыми Павлову доводилось общаться, Татьяна Ивановна не любила предаваться воспоминаниям. Ее больше волновало то, что происходит вокруг. Будучи ровесницей века, она считала, что в полном смысле XX век начался в 1914 году, и не скрывала своего пессимизма по поводу того, чем он должен, по ее мнению, закончится. На Павлова произвели очень сильное впечатление ее резкие суждения об ограниченности просветительского и рационалистического определения человека как Homo sapiens. Она, например, считала, что человек изначально противоречив, амбивалентен, и в силу этого он не только рационален, но иррационален, что его влечения, побуждения, эмоции, страсти, переживания обладают своей логикой развития и проявления в поведении, и что многое в самом человеке неподконтрольно его разуму.

И на этот раз Татьяна Ивановна себе не изменила, зло и остроумно рассказав о взбудоражившем медицинское сообщество Новосибирска "чудесном воскрешении" в городском морге двух покойников, которые на поверку оказались мертвецки пьяны. Очнувшись от мнимого летаргического сна, "усопшие" несли такую ахинею с религиозным уклоном, какую даже видавшие виды психиатры и наркологи никогда не слышали, однако решили придать ей значение особого вида алкогольных галлюцинаций, и кто-то из них даже собирается написать на эту тему сообщение в научный медицинский журнал.

Но больше всего Павлова развеселил ее рассказ о том, как 6-го и 7-го мая Новосибирск пережил "нашествие инопланетян", которые возникли в небе в закатных лучах солнца — в виде вращающихся и светящихся дисков. И это были обыкновенные китайские воздушные шарики, которые для потехи запускал вышедший на пенсию ночной сторож городского дома пионеров. В этом деле ему помогали три пионера-дебила, которые, когда с ними в комиссии для несовершеннолетних стали проводить разъяснительную работу, даже не смогли ответить на вопрос о том, кто такой Луис Карволан и сколько орденов на знамени Ленинского Комсомола.

— Извини, бабушка, — встряла в разговор Лариса Николаевна, — разве ты мне не рассказывала о том, что эти "дебилы" могли в уме складывать, умножить и делить шестизначные цифры?

— Увы, и это тоже — парадокс нашего времени, когда у многих людей атрофируются многие жизненно-важные способности, но зато гипертрофированно развиваются другие, которые совершенно не надобны, — ответила на замечание своей внучки Татьяна Ивановна.

За 15 минут до окончания его визита Лариса Николаевна объявила о том, что ей надо завести машину и прогреть мотор. Когда она вышла, Татьяна Ивановна, разумеется, по секрету, сообщила ему то, что он меньше всего ожидал услышать:

— Плохи у Ларисы дела. Муж разлюбил. С коллегами по работе нет никакого взаимопонимания. Диссертация "не склеивается".

Павлов вздохнул, не зная, что сказать. Татьяна Ивановна попросила его налить ей чаю и через две минуты напряженного молчания обратилась к нему с неожиданной просьбой:

— Ты и Василий Дмитриевич не будете возражать, если Лариса остановится у вас на пару недель в начале июня? У нее в это время намечается очередной отпуск, и я считаю, а она со мной согласна, что ей надо ненадолго переменить обстановку. До курортных романов ей не позволяет опускаться воспитание. В Москве с ее театрами, музеями, кипучей и суетливой жизнью ей будет легче понять, чего она хочет, и принять решение, согласующееся с ее совестью.

— Нет проблем. Пусть приезжает и останавливается у нас хоть на две недели, хоть на два месяца. К тому же отец летом предпочитает жить в Дубне у Сергея, а я в самые погожие дни стараюсь выбираться к моему другу на его дачу в Софрино, — обрадовал Павлов Татьяну Ивановну, которая, когда они прощались, все-таки сочла нужным заметить:

— Ты уж ее, одну-одинешеньку, как-нибудь, постарайся не оставлять…

— Не волнуйтесь, вниманием не обделю и в обиду никому не дам, — твердо обещал ей Павлов.

По дороге в Барышево Павлов снова поинтересовался у Ларисы насчет Индии, полагая, что эта тема никак не может быть связана с разладом, который произошел в ее семейной жизни. Лариса Николаевна без особого энтузиазма начала свой рассказ о южноиндийском штате Карнатака и госпитале, в котором она и ее муж работали по своим специальностям: он — хирург, она — фармаколог:

— Удивительно красивая природа, музеи, исторические памятники, богатейший рынок. Праздники — их более 65 в год, шестичасовой рабочий день, пятиразовое питание, организованное в специальной "европейской" столовой. Мы отмечали дни рождения коллег нашего интернационального коллектива, много путешествовали. Жизнь казалась райской…

Лариса Николаевна замолчала и сбавила скорость. Павлов оглянулся назад и увидел идущий на обгон большой легковой автомобиль из класса внедорожников. Когда он промчался мимо них, Павлов почувствовал, что у него неприятно кольнуло сердце. Это, несомненно, был Hammer — не частый гость на дорогах Москвы, а для Сибири, наверное, и вовсе диковинка. Зловещее впечатление производил его черный цвет и затемненные стекла. И Павлов спросил у Ларисы, что она думает по этому поводу. Не отвечая на его вопрос, она жала на газ, обороты падали, а потом мотор ее "Москвича" и вовсе заглох. Лариса Николаевна выглядела расстроенной и даже побледнела.

Павлов предложил подтолкнуть машину, но делать этого не пришлось, так как с третьей попытки мотор, громко чихнув, все-таки завелся. Когда они проехали пару сотен метров, Лариса Николаевна немного успокоилась и ответила на его вопрос так:

— Разное про эту машину рассказывают, например, что она появляется на трассе только в сумерки, рано утром или поздно вечером. Днем ее никто не видел. По слухам, где-то неподалеку под землей скрыта секретная военная лаборатория, в которой разрабатывают то ли химическое, то ли бактериологическое оружие. И эта машина, якобы, оттуда. Номеров и опознавательных знаков на ней никаких нет.

— Смотри, пожар! — воскликнул Павлов, показав на поднимающийся над лесом густой белый дым.

— Это, наверное, на свалке опять что-то горит, — объяснила Лариса Николаевна и затем уточнила: Видел дорогу, которая сворачивала направо? Мы три минуты тому назад мимо нее проезжали. Эта дорога как раз и ведет на свалку. И мне показалось, что Hammer поехал именно в ту сторону…

Дальше они ехали молча. Асфальт закончился, и пошла грунтовая дорога, покрытая щебнем и гравием. При въезде на территорию дачного кооператива "Серебряная горка" Лариса Николаевна разговорилась. По ее словам, раньше здесь была большая деревня, в которой до войны насчитывалось двадцать пять дворов. Некоторые дома до сих пор сохранились, но большинство их владельцами были разобраны и перевезены в Барышево и другие села. В конце 1950-х годов это живописное место на опушке большого лесного массива заприметили руководители одного новосибирского оборонного НИИ и добились землеотвода под дачный кооператив. Первые, кто в него вошел, получили от 15 до 30 соток земли. В середине 1960-х годов НИИ было расформировано и в кооператив стали принимать всех желающих, но средние размеры участков при этом сократились до 6-10 соток.

Навстречу им двигался автомобиль "Волга" бежевого цвета. Сидящий за рулем длинноволосый бородатый мужчина три раза просигналил и помахал рукой. Лариса Николаевна тоже просигналила и, повернувшись к Павлову, объяснила:

— Это — профессор Мерцалов, наш сосед.

— Как?! — удивился Павлов и от волнения заерзал.

— Ты что-то о нем слышал? — поинтересовалась Лариса Николаевна.

— Читал его статьи в журнале "Наука и жизнь" и в других изданиях. Пишет очень толково и считается одним из лучших специалистов в области биофизики, — уклончиво ответил он.

— Жаль, что он уезжает, могла бы вас познакомить. Удивительно обаятельный, умный и интеллигентный человек, и, между прочим, как и ты, коренной москвич, — еще больше раздосадовала его Лариса Николаевна.

Павлов машинально достал из помятой пачки сигарету и закурил, не спросив у нее разрешения, но потом спохватился и с виноватым видом извинился. Во время своего последнего телефонного разговора с Аркадием Моисеевичем Фишманом, который состоялся в понедельник вечером, тот подтвердил время его визита, и, как бы, между прочим, дал понять, что на ужине будет присутствовать Мелисса. На его вопрос о том, будет ли у него возможность познакомиться с Сергеем Сергеевичем Мерцаловым, Аркадий Моисеевич ответил неопределенно, дескать, коллега Мерцалов очень занят весенне-полевыми работами на дачном участке, в силу генетической предрасположенности к крестьянскому труду или частному землевладению, но он все-таки постарается его вытащить на интервью. Павлов сразу же позвонил Светлане Викторовне Олениной в гостиницу и доложил ей о возможных изменениях в плане операции.

— Мы постараемся сделать так, чтобы в среду гражданин Мерцалов не смог поехать на свой огород, например, по причине поломки транспортного средства, которым он пользуется, — обещала она ему.

Дача, на которую его привезла Лариса Николаевна, располагалась в самом конце бывшей деревенской улицы, где сохранились старые бревенчатые избы с резными наличниками на окнах. Их новые хозяева не старались их перестраивать, и только заново перестелили крыши и покрыли — кто шифером, кто черепицей, да еще заменили деревянные изгороди сеткой рабица. Сетку из отрезков прочной стальной проволоки, сплетенной в ячейки различной формы, в 1878 году изобрёл немецкий каменщик Карл Рабиц. В СССР сетки Рабица стали особенно популярны в 1970-е годы в период бурного дачного строительства, и в определенном смысле их можно считать таким же символом эпохи развитого социализма, как автомобиль марки "Жигули" и очереди за колбасой.

Лариса Николаевна несколько раз просигналила, чтобы ее муж открыл ей ворота. Прошло почти пять минут, но навстречу им никто не вышел. Тогда Лариса Николаевна вылезла из машины и направилась к калитке, которая оказалась незапертой. Она попросила Павлова немного подождать, открыла калитку и отправилась выяснять, что случилось.

Прошло еще пять минут, и она вернулась к машине в сопровождении своего мужа, на котором из одежды были только спортивные штаны. Судя по раскрасневшемуся лицу и мокрым волосам на голове, Павлов понял, что Игорь Станиславович только что вышел из бани. Они поздоровались за руку. Игорь Станиславович очень искренне, положив руку на сердце, извинился за оплошность и открыл ворота. За воротами на забетонированной площадке стоял новенький ВАЗ-2121 "Нива" — первый советский легковой автомобиль повышенной проходимости, рядом с которой Лариса Николаевна с трудом пристроила свой "Москвич-412".

К недовольству Ларисы Николаевны, которое она сразу же выразила своему мужу, Павлов оказался у них не единственным гостем. Со вчерашнего дня, пользуясь отъездом своей жены в санаторий, на даче Игоря Станиславовича гостил его армейский друг, и, причем, не один, а со своей любовницей. Прежде чем присоединиться к компании, Лариса Николаевна провела Павлова в избу и показала их дачные апартаменты, которые ему очень понравились, особенно камин, переделанный из русской печи.

К избе под одной крышей примыкали сени, клеть с погребом, дровяник и столярная мастерская. Колодец и баня находились на участке, превращенном стараниями Игоря Станиславовича в классический английский газон в обрамлении вековых сосен. Здесь же хозяин дачи своими руками построил дачную беседку — полукруглое сооружение, увенчанное крышей-куполом. Возле дачной беседки (ротонды) дымился мангал, и огромный, двухметрового роста, мужчина в одних семейных трусах насаживал на шампуры мясо. Напротив него вертелась невысокая пухленькая блондиночка, одетая в белый махровый халат, и что-то, весело смеясь, ему рассказывала.

— Это — Городецкий — главный инженер какого-то "почтового ящика" и его новая пассия, по-моему, наша студентка, — объяснила Павлову Лариса Николаевна и недовольно поморщилась.

После того, как хозяева дачи представили друг другу гостей, Игорь Станиславович спросил у Павлова, как он относится к русской бане с веничками, и, получив от него положительный ответ, предложил попариться. Он и его бывший армейский друг Виктор Городецкий уже успели побывать в первом пару, но были настроены сделать еще несколько заходов, чтобы "отделить душу от тела". Этому процессу также должны были содействовать две 3-х литровые банки разливного пива, и пять бутылок водки, которые уже стояли на столе в дачной беседке в окружении тарелок с разнообразной закуской и зеленью.

В парилке было жарко, градусов сто — не меньше, но Павлов к подобному экстриму, как бывший геолог, был даже очень не равнодушен, и ему удалось-таки пересидеть Игоря Станиславович и Городецкого на несколько минут дольше. К его большой радости в предбаннике оказался душ, вода в который закачивалась насосом прямо из колодца, и была, как и положено, ледяной. После душа он снова зашел в парилку, но уже для того, чтобы согреться. Вскоре в парилку заглянул Игорь Станиславович и поинтересовался насчет его самочувствия.

Вечерело. В беседке горело электрическое освещение. Лариса Николаевна и Люба (так звали пассию Городецкого) ушли париться, и мужчины "соображали на троих". Павлов старался много не пить, чтобы не выглядеть перед Ларисой Николаевной моветоном, и поддерживал разговор с хозяином дачи и его другом больше из вежливости, а не для того, чтобы блистать эрудицией или демонстрировать важность своей персоны. Впрочем, проблема, о которой те спорили, была очень интересной и, по-видимому, имела непосредственное отношение к профессиональной деятельности Городецкого. Речь шла о возможности, а, точнее говоря, невозможности пилотируемых полетов на Марс. Дело в том, что, по мнению Городецкого, на значительном удалении от Земли вектор гравитации настолько мал, что исключает само существование человеческого организма.

— И, увы, — горячился Городецкий, — приходится опровергать Циолковского, и никуда мы на своих ракетах от Земли не улетим. Физиологически приемлемое для человека гравитационное притяжение простирается на сто-двести тысяч километров от планеты, не более. А за этим пределом — верная смерть.

— Но ты ведь не будешь отрицать, что американцы побывали на Луне, а это — около 384 тысяч километров, — возражал Игорь Станиславович.

— Ни на какой Луне американцы не высаживались. Вокруг Луны — летали, не спорю, а вот на Луну, чтобы забрать пробы грунта, был отправлен беспилотный летательный аппарат. Сами же астронавты в это время пребывали в состоянии гипнотического транса и бредили наяву. Не случайно NASA засекретило все переговоры с ними, — такую, вот, интересную гипотезу выдвинул Городецкий, наверное, для того, чтобы не ронять престиж советской науки и космонавтики.

— А снимки и фоторепортажи накануне полета на Луну сделали в Голливуде, — поддержал его Павлов, которому подобные измышления уже набили оскомину.

Он явно сказал лишнее, хотя не по существу, а по форме, то есть в тональности, которая Городецкому явно не понравилась, из-за чего тот бросил ему в спину оскорбительную фразу: "Сука московская". Это произошло, когда Павлов отправился "до ветра". Лариса Николаевна и Люба в это время уже попарились и ушли в избу для того, чтобы обсохнуть и отдохнуть возле телевизора. И Павлов вынужден был продолжить общение с Городецким и Игорем Станиславовичем, проклиная себя за то, что вообще сюда приехал.

Когда же он вернулся в беседку, Городецкий, как ни в чем не бывало, предложил ему выпить пива из кружки, в которую он уже наверняка плеснул водку. Павлову подобные уловки, с целью споить человека, а потом осмеять были хорошо знакомы. И он выпил предложенную ему кружку залпом, не опасаясь, что захмелеет, так как у него в запасе были две таблетки антиалкогольного спецсредства, которым его в поезде снабдила старший лейтенант госбезопасности Оленина.

………………………………………………………………………………………………………

Игорь Станиславович хохотал. Даже можно сказать — ржал. Городецкий рассказывал совершенно неправдоподобную историю о том, как в ночь на 8-е или 9-е мая какие-то шутники сорвали с крыши административного корпуса предприятия, на котором он работал, макет первого искусственного спутника земли, сделанного из нержавеющей стали и весившего почти два центнера, а затем перевезли его и установили на крыше морга 1-й градской больницы. Милиция с ног сбилась, чтобы найти шутников, а они как сквозь землю провалились, оставив после себя приколотую к спутнику записку со словами: "До скорой встречи в аду!"

В беседку пришла Люба. По дороге она потеряла от своего халата поясок, и Городецкий вынужден был отправиться на его поиски, но ничего не нашел, и изъявил желание подтопить баню. Игорь Станиславович пошел ему помогать. Павлов и Люба остались в беседке вдвоем. Они выпили по рюмке водки, после чего Люба совершенно перестала следить за своим халатом, давая ему понять, что право обладания ею принадлежит всем, кто ей нравится, а не только Городецкому. Разговаривать с ней было не о чем, и Павлов стал рассказывать ей похабные анекдоты. Люба громко смеялась и, дразня, показывала ему свою пышную грудь.

Когда Игорь Станиславович и Городецкий снова вернулись к столу, Павлов сказал, что хотел бы сходить в дом и поговорить с Ларисой Николаевной по поводу своего отъезда.

— Разве ты не остаешься ночевать? — спросил Игорь Станиславович не очень любезным тоном.

Павлов снова испытал отвратительное чувство, что он здесь лишний, и отправился в избу. Он застал Ларису Николаевну в большой комнате, лежащей на диване под пледом и смотревшей черно-белый телевизор "Рекорд". Начиналась информационная программа "Время". Без долгих предисловий он напомнил ей о том, что она обещала доставить его в гостиницу, если он не захочет оставаться ночевать. Лариса Николаевна попросила его чуть-чуть подождать, пока она переоденется, проводила его на кухню и заварила для него настоящий индийского чай. Кроме чая он принял таблетку спецсредства, которое отрезвило его почти мгновенно. И тогда он вспомнил о том, что оставил в предбаннике свои "командирские" часы.

Пока Лариса Николаевна переодевалась и готовилась в дорогу, он решил забрать свои часы, которые, как он помнил, повесил за ремешок на вешалку рядом с каким-то полотенцем. Заодно следовало попрощаться с Игорем Станиславовичем и его гостями. Лариса Николаевна сказала, что будет ждать его в машине. Приблизившись к беседке, он услышал возбужденный голос Игоря Станиславовича, и спрятался за стволом вековой ели, чтобы из любопытства послушать, о чем он говорит. Говорил же он следующее:

— Она зашла в мой рабочий кабинет, мягко ступая босыми ступнями, встала на колени около меня и поцеловала мои ноги. Она была красива, лет около двадцати, с лицом одновременно мудрым и детским. Ее тело было заключено в расписанное сари золотого шелка. Руки, ноги и голова были голыми, если не считать золотых украшений, которые звенели при каждом ее движении. И я даже не помню, как мы оба оказались на кушетке. После этого начался поединок моего Лингама и ее Йони…

Павлов догадался, что Игорь Станиславович рассказывает о каком-то очень ярком и захватывающем событии, которое произошло во время его годичной стажировки в Индии. Ему стало очень интересно, и он решил не покидать своего укрытия до тех пор, пока рассказ не закончится. Он слышал, как Игорь Станиславович налил себе в рюмку водки, выпил и продолжил предаваться приятным воспоминаниям:

— Ее близость захватила меня, я был уничтожен. Она была тем, что индусы называют "женщина, дробящая орехи" — сила ее запирающих Йони мышц была изумительна. Я потерял разум. Все, что она исторгала — шепот, неясные звуки, все это приводило меня в экстаз. Я чувствовал экстаз в каждой клетке…

— Ерунда все это, — прервал его Городецкий, — Любася умеет запирать свою Йони, а по-русски…

— Да-Да! — предостерегла его от употребления неприличного слова студентка Люба.

— Не хуже, чем индусские телки! — завершил фразу Городецкий, усмехнулся и продолжил: Убедишься в этом сам, когда твоя жена и этот хлыщ из Москвы отсюда уберутся. Правда, Любася?

В ответ на заявление Городецкого Люба, совершенно не смущаясь, призналась, что она без всяких камасутр с четырнадцати лет ежедневно тренирует мышцы влагалища по старинной методике, которую ей завещала ее бабка. И эти упражнения, по ее словам, не только полезны для здоровья, но еще и очень приятны.

И тогда Павлов решил выйти из своего укрытия. Он зашел в беседку и выразил Игорю Станиславовичу свое искреннее восхищение по поводу его загородного дома и английского газона, поблагодарил за баню и угощение и выразил надежду на то, что, будучи в Москве, тот непременно заглянет к нему в гости. После этих слов Павлов передал ему, а затем его другу Городецкому свои визитные карточки, в которых он значился членом Союза журналистов СССР и спецкором газеты "Известия". Городецкий, прочитав его визитку, сильно напрягся, покраснел и пробурчал:

— Вы уж, нас, не обессудьте…

Игорь Станиславович помог Павлову найти его часы, проводил до самой машины и пожелал ему счастливого пути. На прощание Лариса Николаевна попросила своего мужа "не увлекаться" и напомнила ему о том, что завтра у него с 11 часов прием. Ее супруг за словом в карман не полез и пожелал ей того же самого.

— Сложные у вас отношения, — заметил Павлов, когда они немного отъехали.

— Не то слово, — сказала Лариса Николаевна и рассказала ему о том, что же все-таки произошло во время их стажировки в Индии.

Вначале, по ее словам, все было хорошо. Они увлеченно работали, совершенствовали разговорный английский язык, приобщались к древней индийской культуре и образу жизни. Индусам очень нравилось, когда они отмечали вместе с ними их религиозные праздники. И однажды они допраздновались. Игорь Станиславович влюбился в медсестру, которая состояла в штате хирургического отделения. Девушка эта — не совсем обычная. Еще в раннем детстве ее бедные родители отдали ее в храм, посвященный богине Йелламме, и она стала девадаси — храмовой проституткой. Хотя храмовая проституция в Индии официально запрещена, общее количество "божьих рабынь" из года в год не убывает. Большинство из них живут прямо в храмах, однако есть и такие, которых берут на содержание состоятельные люди и некоторые организации. После того, как Игорь Станиславович стал встречаться с этой девушкой, он потерял к Ларисе Николаевне, как к женщине, всякий интерес, и даже после возвращения в СССР их отношения не улучшились, а стали еще более напряженными, и, наконец, дело подошло к разводу.

— Какие твои годы. Еще успеешь десять раз выйти замуж и развестись, — попытался успокоить ее Павлов.

— Как ты не понимаешь? — всхлипнула Лариса Николаевна, — в 23 года выходить замуж за принца уже поздно, а за кого попало еще рано…

— Тогда выходи замуж за меня, — предложил ей Павлов, удивляясь собственной смелости.

— Ты это серьезно? — спросила она и остановила машину.

Когда они, вдоволь нацеловавшись, снова отправились в путь, Лариса Николаевна, погрустнев, сказала:

— Ничего, Димочка, не получится. Я не могу оставить бабушку, которая заменила мне родителей, а ты не можешь оставить своего отца.

— Тогда поехали ко мне в гостиницу. Что тебе одной в своей квартире куковать, — предложил он из самых искренних побуждений.

— А мы куда едем? — рассмеялась она и поинтересовалась, есть ли у него презервативы.

………………………………………………………………………………………………………

Проснувшись утром в половине восьмого, Павлов вначале страшно перепугался, так как не обнаружил рядом с собой Ларису, но потом, услышав доносившийся из ванной шум воды и негромкое пение, успокоился. Он осторожно на цыпочках подошел к неплотно прикрытой двери ванной комнаты, потянул дверь на себя и заглянул внутрь. Она лежала в ванной среди взбитых клочьев пены, нежилась и пела, да так красиво, что у него на глаза невольно навернулись слезы. Это была песня из кинофильма "Три тополя на Плющихе". Он услышал ее второй куплет:

"Так же пусто было на земле

И когда летал

Экзюпери.

Так же падала в садах листва

И придумать не могла Земля,

Как прожить ей без него,

Пока он летал,

Летал и все звёзды ему

Отдавали свою нежность"

В 8 часов утра горничная принесла в его номер завтрак: кофе, тосты, яичницу и свежевыжатый апельсиновый сок. Заметив, что он не один, а с дамой, понимающе улыбнулась, и через пять минут появилась вновь — с тарелкой бутербродов с красной рыбой, сыром и вареной колбасой.

— Ты знаешь, Димочка, а ведь мы с тобой уже не в первый раз спали на одной кровати и под одним одеялом, — сообщила Лариса Николаевна, уплетая бутерброд с красной рыбой.

— Как это? — удивился Павлов и чуть не поперхнулся, отпивая из стакана апельсиновый сок.

Лариса Николаевна рассмеялась и продолжила:

— Разве тебе Антонина Степановна не рассказывала? Нет? Тогда слушай. В году, точно не помню каком, я, мои родители и моя бабушка Татьяна Ивановна возвращались с летнего отдыха в Крыму. Проезжали через Москву. Билеты до Новосибирска достали с трудом, да и то на следующий день. Родители остались ночевать на вокзале, а бабушка повезла меня к Антонине Степановне, которая жила в коммунальной квартире где-то в Замоскворечье.

— На Старой Басманной, — уточнил Павлов.

— Так, вот, — продолжала Лариса Николаевна, — по каким-то причинам ты тоже оказался там, и нас положили спать в одну кровать. А утром…

— Стоп, — сказал Павлов. — Я помню. Мой старший брат Сергей заболел свинкой, и меня отправили к бабке, чтобы я не заразился. Помню я и девочку. Неужели это была ты? — и при этих словах густо покраснел, вспомнив то, о чем вспоминать ему совсем не хотелось.

— Утром наши бабки ушли в церковь Николая Угодника к заутрене и немного задержались, а ты, негодник, проснувшись, достал из кастрюли вареную свеклу и покрасил мне ею то, о чем неприлично говорить, — завершила она свой рассказ о некоторых пикантных подробностях их первого свидания.

Павлов, молча, жевал бутерброд с вареной колбасой, не зная, что ему и сказать.

Лариса Николаевна налила себе кофе и перешла к другой теме, еще более щекотливой.

— Скажи, дорогой, почему ты, когда я приезжала в Москву на зимние каникулы, не захотел со мной переспать? — спросила она, хитро прищурив глаза.

Павлов запыхтел, но потом перешел в наступление:

— А разве ты этого хотела?

— Что?! — возмутилась Лариса Николаевна. — Да я специально, когда из ванной выходила, твой халат одела, и в нем мимо тебя прошла! Да я до утра торшер не выключала! В одних труселях к двери подходила и смотрела, как ты пружины на диване давишь!

— У меня резинок не было, — соврал Павлов, чтобы не говорить ей о том, что в ту ночь его остановило: — ее ангельская чистота.

В номере зазвонил телефон. Павлов взял трубку и услышал Оленину. Старший лейтенант госбезопасности просила его не уходить из гостиницы и ждать ее дальнейших распоряжений, в связи с тем, что, по оперативным данным, гражданин Мерцалов на своей машине "Волга" сегодня рано утром протаранил чугунное ограждение набережной и упал в реку Обь. На месте происшествия работают водолазы и смешанная оперативная группа.

— Что-то случилось? На тебе лица нет, — забеспокоилась Лариса.

— Это с работы. Говорят, что в Москве в ДТП вчера погиб один мой знакомый, — соврал он, чтобы ее не расстраивать прежде, чем это неприятное известие будет подтверждено или опровергнуто.

II

Сергей Сергеевич Мерцалов возвращался со своей дачи в Барышево в состоянии крайнего смятения. И было от чего. Только он, было, смирился с возможностью существования в прошлом в облике средневекового caballari (рыцаря) и даже получил подтверждение этого факта, как к переживанию судьбы виконта де Марселя добавились страдания по поводу одного русского аристократа, который, правда, по своему образованию и культуре, был более француз, чем русский. На этот раз к регрессивному гипнозу это не имело никакого отношения. По договоренности с коллегой Фишманом Сергей Сергеевич еще неделю тому назад уничтожил все катушки с магнитофонными записями, вызывающими реинкарнационные галлюцинации. В янтарное зеркало он тоже не заглядывал, чтобы не обольщаться несбыточными мечтами, а с Арнольдом Борисовичем Шлаги общался исключительно по телефону.

Причиной новой напасти стал охотничий рог, который в числе других фамильных реликвий передала Сергею Сергеевичу виконтесса Мари.

Дуть в рог — дело непростое — надо подобрать верный обхват губами и необходимый объем воздуха, выдуваемый с определенной силой. Постепенно у него стало получаться, но не настолько хорошо, чтобы играть какие-нибудь мотивы. Посоветовавшись со специалистами, Сергей Сергеевич подобрал для рога в магазине музыкальных инструментов мундштук от валторны. Теперь оставалось только расточить напильником отверстие рога и вставить в него мундштук, что он и сделал, приехав 16 мая, во вторник, на дачу в Барышево.

Рог виконта де Марселя имел длину 60 см., был изготовлен из рога быка и издавал всего два тона: низкое и высокое "до". Скорее всего, он применялся в качестве охотничьего и военного сигнального инструмента. О том, что он мог выполнять и другие функции, можно было только догадываться. От него, например, почему то приятно пахло елеем. Вставив в рог мембранный мундштук от валторны, Сергей Сергеевич вышел за ограду дома и попробовал подудеть. Для этого он взял рог в правую руку, чтобы раструб был направлен кверху.

До того как набрать воздух в легкие и начать дуть, он смочил губы языком, чтобы они были более чувствительными и эластичными при извлечении звука.

— Ту-ту, то-то, — протяжно пропел рог. И в тот же момент Сергей Сергеевич увидел перед собой свечение, напоминающее столб плазмы, наклоненный к горизонту градусов на 60. Сергей Сергеевич протрубил во второй раз, и почувствовал, что земля под ногами его качнулась, и небо оказалось не над головой, а под ногами. Когда все встало на свои места, он глазам не поверил, так как обнаружил себя совсем в другой местности и в другой одежде, да еще, судя по всему, зимой.

Он находился в дубовой роще на опушке леса возле большого поля, засыпанного снегом. Светлели утренние сумерки. Вокруг него деловито сновали какие-то люди, одетые в разноцветные кафтаны и шаровары, лаяли собаки, храпели кони. Совсем рядом проехал всадник на вороном коне и что-то крикнул, показывая рукой в сторону поля. За спиной у Сергея Сергеевича трещал костер, возле которого топтался явно одетый не по сезону седовласый пожилой мужчина в нарядном синем сюртуке с пуговицами, сверкающими позолотой.

— Ваше сиятельство, извольте откушать пунш, — обратился к Сергею Сергеевичу седовласый гражданин.

— Я, пожалуй, тоже не откажусь, — услышал Сергей Сергеевич чей-то дребезжащий гнусавый голос, повернулся, и увидел рядом с собой карлика с лицом пожилого человека, в дурацком красном колпаке и такого же цвета плаще мушкетера, на котором вместо крестов была вышита золотом карта Таро. Нулевая. (3)

— Два пунша! — приказал Сергей Сергеевич, и вступил с карликом в беседу. Из разговора выяснилось, что карлик — магистр рога, а по совместительству — аркан колоды знаменитой парижской гадалки мадам Ленорман, к которой Сергей Сергеевич обратился в 1814 году в своей предпоследней жизни. Сергей Сергеевич сильно расстроился и попросил карлика немедленно вернуть его в свое время и на свое место. На его законную просьбу карлик отреагировал следующими словами:

— Так не надо было дудеть. Это вам ни какая-нибудь волшебная флейта Моцарта, а Рог Царя Соломона, который он изготовил на 40-й день после смерти своей любимой Суламифь, чтобы вызывать ее на свидание из загробного мира. Но Всевышний, сжалившись над стариком, позволил ему после определенного сигнала, который он на роге сыграет, заново пережить тот год, когда он впервые встретил свою самую любимую женщину. Соломону, в конце концов, надоело и это, и он умер со словами: "Суета сует. Все — суета". Рог же, спустя сотни лет, оказался в распоряжении персидского звездочета Балтазара, который его магический секрет так и не смог разгадать, и надеялся на то, что это сделают его потомки. И у вас, Сергей Сергеевич, наверное, благодаря мундштуку, очень даже неплохо все получилось.

В их беседу вмешался камердинер, которого Сергей Сергеевич заставил-таки надеть овчинный тулуп:

— Вы, сударь, наверное, из театра высоковельможного пана, что давеча останавливался в имении их сиятельства на ночлег? — поинтересовался он у карлика и, не дожидаясь ответа, предложил "отличной водки", которую он делает сам, "и даже сам батюшка протоирей ею не брезгует".

— Отчего же, неси свою водку, а на закуску соленый огурец, причем, весьма охотно, приемлю, — согласился карлик.

Далее, из разговора с карликом выяснилось, что Сергей Сергеевич вправе отказаться от услуг магистра рога, если он, исполнив ту же самую мелодию, выбросит рог в открытый огонь. Сергей Сергеевич в ответ заявил, что готов сделать это хоть сейчас, но дуть ему было не во что, так как рог висел за спиной у карлика на пунцовой гарусной тесьме с кистями. Как это случилось, Сергею Сергеевичу было совершенно не понятно.

— Извольте вернуть мне рог! — попросил Сергей Сергеевич, стараясь казаться вежливым, и даже протянул к карлику руку, чтобы забрать у него магический музыкальный инструмент. Но карлик медлил.

— Неужели вы не хотите хотя бы один год пожить веселой и беззаботной жизнью богатого русского аристократа, подполковника, и одного из самых завидных женихов России по состоянию на 10 января 1825 года? — искушал он Сергея Сергеевича.

— Забавно все это, конечно, — подумал про себя Сергей Сергеевич, — и спросил у карлика, нельзя ли ограничить время его пребывания в качестве "его сиятельства" двумя-тремя сутками, но не более. Его также интересовал вопрос о том, где в настоящее время пребывает его двойник?

— Никакого двойника нет. Вы и есть тот, кто вы есть, хотя и при другой внешности, — заверил его карлик, принимая из рук старого камердинера рюмку водки. Опрокинув же ее себе в рот, он причмокнул от удовольствия и попросил еще. Когда камердинер отошел к своему походному буфету, карлик отдал Сергею Сергеевичу магический рог, усмехнулся и… исчез.

Пока Сергей Сергеевич раздумывал, что ему делать, два светловолосых чубатых парня в зеленых кафтанах с золотыми галунами, похожие друг на друга, как братья-близнецы, подвели к нему белого коня, морду которого украшала изогнутая металлическая пластина с цепочками, декорированная чеканным растительным узором. Сергей Сергеевич повесил рог за спину и неловко вскочил в седло, обтянутое бархатом вишневого цвета, удивляясь, какое оно легкое и удобное.

Оглянувшись же назад, он увидел выстроившихся друг за другом всадников. Все они держали на длинных поводьях борзых собак: по две и даже по три. Всадников было человек двадцать, следовательно, собак — не менее пятидесяти. Псы, безусловно, были очень красивы, а те, кто держал их в привязи (своре), настолько колоритны и правдоподобны, что у Сергея Сергеевича не могло возникнуть никаких сомнений: он попал не на съемки художественного фильма, а в реальное историческое время, соответствующее первой четверти XIX века.

— Разомкнись в проводку! — закричал кто-то сзади, и Сергей Сергеевич, машинально, уздой и шпорами, дал своей лошади указание двигаться вперед, но не очень быстро, соблюдая автомобильную дистанцию со следующим за ним всадником.

— Ваше сиятельство, разрешите травить зверя по дороге? — обратился к нему подъехавший к нему всадник на вороном коне, которого Сергей Сергеевич уже мельком видел, но не разглядел. Это был рослый детина с русой бородкой, одетый в кафтан с черною обшивкой на воротнике, обшлагах и карманах. На голове — меховая папаха, из-под которой выбивался лихо закрученный чуб.

Сергей Сергеевич не был специалистом охотничьего дела, а тем более псовой охоты — любимого развлечения русских дворян-помещиков — владельцев земельных угодий и крепостных душ. Впрочем, он читал роман Л.Н. Толстого "Война и мир" и кое-что стал вспоминать. В псовой охоте, описанной классиком мировой литературы, участвовали конные охотники со специально обученными сворами гончих и борзых. Гончие выгоняли зверя на открытое пространство, а борзые догоняли и убивали его. Он даже вспомнил, что охотники с борзыми назывались борзятниками, а охотники с гончими — выжлятниками. Но в данном случае гончих собак и выжлятников почему-то не было…

Из раздумья его вывел знакомый дребезжащий голос карлика:

— Ooccasion est cbauve.

Магистр рога исчез только визуально и наблюдал за Сергеем Сергеевичем и всем происходящим со стороны, и, вероятно, давал ему голосовую подсказку.

— Случай за хвост не поймаешь, — сказал вслух Сергей Сергеевич, переведя известную французскую поговорку на русский.

Рослый детина, которого было бы более правильно назвать "ловчим", то есть исполнительным директором псовой охоты провел рукой по русой бородке и улыбнулся. Голубые глаза его оживились огнем понятливости и веселья.

— Видел возле скирд с сеном жировочные заячьи следы, — настаивал ловчий.

— Какой дерзкий мужик! — подал голос магистр рога, но уже по-русски.

— Ладно, на ваше усмотрение, — согласился с ловчим Сергей Сергеевич, и пришпорил коня.

— В наездку, марш! — закричал ловчий, и охотники, вклинившись в белоснежное поле, начали разворачиваться во фронт, с интервалами между собой по 50 и более метров. Сергей Сергеевич оказался где-то посредине между заездным на правом фланге, и ловчим — на левом.

Рядом с ним, слева и справа, стараясь держаться вровень, скакали два молодых парня в зеленых кафтанах с золотыми галунами. При небольшой пороше, когда снег покрывает почву тонким, не более 10 см слоем, скачка не представляла больших затруднений даже для такого неумелого ездока, как Сергей Сергеевич, который до этого в своей жизни садился верхом на коня всего три раза.

Окружающий его природный ландшафт был явно не сибирский и даже не среднерусский, а скорее всего южнорусский — холмистый, с характерным чередованием островков леса и полей, изрезанных оврагами и балками. О том, что он находится где-то на Украине, свидетельствовал и диалект, на котором общались между собою борзятники: он сильно отличался от литературного русского, и больше напоминал язык героев малорусских повестей Н.В. Гоголя. Этого писателя Сергей Сергеевич обожал с детства, а некоторые его ранние произведения, например, "Вечера на хуторе близ Диканьки" помнил почти наизусть.

Впереди показались желтеющие ячменной соломой под белыми шапками снега две скирды сена, между которыми метался испуганный желтовато-палево-рыжий заяц.

— Ото-то-то! — закричали сопровождавшие Сергея Сергеевича молодые парни, показывая на несчастного зайца, и остановили своих лошадей. Сергей Сергеевич тоже остановил свою кобылу. Ближайший от него борзятник слез со своего коня, снял с двух псов, которых он вел в смычке, ошейники и свистом приказал им травить зверя. Но заяц тоже был не промах: вместо того, чтобы бежать от конных охотников прочь, он побежал им навстречу, норовя проскочить промеж наезжавших на него борзятников. Ловким маневром заяц обманул бежавших ему навстречу двух борзых собак, и пока они разворачивались, выскочил как раз напротив того места, где стояли Сергей Сергеевич и его стремянные.

— Ату его, ату! — кричали борзятники слева и справа, но псов своих почему-то придерживали. В этот момент Сергей Сергеевич увидел бежавшую наперерез зайцу борзую, которая, настигнув его, схватила за горло и задушила. Это была, как говорят охотники, "образцовая хватка по месту".

— Ой, як добре! Як гарно! Ай да Ракета! — закричали молодые парни и стали слезать со своих лошадей. Сергей Сергеевич последовал их примеру. Один из парней отобрал зайца у собаки и, схватив обеими руками за задние лапы, понес к Сергею Сергеевичу.

— Який здоровенный зайця! Полпуда — не менее! — радовался парень добыче.

— Ту-ту, то-то, — протрубил в рог его брат-близнец и выхватил из-за пояса длинный нож с узким лезвием.

Сергей Сергеевич, осмотрев зайца, не знал, что и подумать. Его смутил окрас зверя и его размеры. Зайцев-беляков он видел много раз, прогуливаясь зимой на лыжах, а затравленный заяц, явно принадлежал к другому виду. Сергей Сергеевич решил, что это, наверное, заяц-русак и терзался противоречивыми чувствами: жалости и охотничьего азарта.

— Дозвольте заколоть? — спросил его парень с длинным ножом, и Сергей Сергеевич махнул рукой, дескать, делай все, как положено.

Парень взял зайца за голову сзади, у шеи, и ударил кинжалом в грудь, а потом, перехватив за задние ноги, встряхнул вниз головою, чтобы сошла кровь. Затем он отрезал ему задние лапы. Что парень делал с зайцем потом, Сергей Сергеевич уже не видел, так как вступил в разговор с подскакавшим к нему борзятником. Это был молодой мужчина с усиками, похожий на М.Ю.Лермонтова.

— Это ты запустил Ракету? — спросил он у борзятника.

— Так точно, ваше сиятельство! — бодро ответил борзятник и слез с лошади, намереваясь с помощью плети (арапника), навести порядок в своре борзых, которые, учуяв запах заячьей крови, пришли в состояние крайнего возбуждения: рычали, лаяли, прыгали и визжали.

Сергей Сергеевич решил ему не мешать, и забрался на свою кобылу, которая оказалась на редкость смирной и послушной. Затем он огляделся по сторонам. Небо было пасмурным, предвещая снегопад. Подъехал довольный ловчий. Сергей Сергеевич пожаловался на ухудшающуюся погоду, намекая на возможность досрочного прекращения псовой охоты.

— Ничего, ваше сиятельство, авось еще часа два погода продержится, — заверил его ловчий, а затем приказал борзятнику, которого назвал Тимофеем, следовать за барином, чтобы дать Ракете передышку.

Сергей Сергеевич мгновенно решил, что Тимофея надо как-то особо отметить и попросил ловчего, которого его стременные уважительно называли Петром Ивановичем, высказать по этому поводу свое мнение. Ловчий смутился, а потом, видно, набравшись храбрости, сообщил, что Тимофею очень нравится дочь барского садовника Светлана, и он намерен в самое ближайшее время просить у их сиятельства разрешения с нею обвенчаться.

Сергей Сергеевич вначале удивился, но потом вспомнил, что без разрешения своих помещиков крепостные крестьяне даже не имели права жениться и выходить замуж. Дождавшись, когда стременные "заторочат" зайца, то есть привяжут его за ремешок сзади седла лошади "их сиятельства", которую они, хлопая по крупу, называли Мэри, охотники двинулись дальше — по тому же полю в направлении межевой лесополосы.

— Какая несправедливость! Я, лично, пальцем о палец не ударил, чтобы затравить зайца, а трофей, почему то достался мне, — размышлял про себя Сергей Сергеевич.

Как не старался он вспомнить хоть что-то из своей, по-видимому, предпоследней, жизни, ничего у него не получалось. Так, какие-то смутные образы и мысли, словно поток воспоминаний прочно преградила несокрушимая плотина. И тогда он мысленно призвал на помощь магистра рога. В тот же миг он услышал откуда-то сверху знакомый дребезжащий голос:

— Не имею права на эту тему с вами говорить напрямую, но могу кое-что подсказать, например:

"Je passarai sur cette terre,

Toujours rИveur et solitaire,

Sans que personne m'ait connu.

Ce n'est qu'au bout de ma carriХre,

Que par un grand trait de lumiХre

On verra ce qu'on a perdu".

— Что это? — удивился Сергей Сергеевич, без особого труда справившись с переводом:

"Земным путем сойти до срока,

Медлительно и одиноко,

Не узнанным при свете дня,-

Но там, где небо тьмой одето,

В конце пути по вспышке света

Вы опознаете меня".

— Это — ваши стихи, написанные в минуту меланхолии, причем, там, где писать ничего не надобно. От того, наверное, вы и ничего не помните, — сказал магистр рога и издевательски засмеялся.

— Поскорее бы найти открытый огонь, чтобы избавиться от этого наваждения! — подумал Сергей Сергеевич, упрекая себя за то, что не сделал этого до того, как сел на лошадь, чтобы поучаствовать в псовой охоте.

За лесополосой начиналось второе поле. Снег не смог засыпать высокие, почти до колена, сухие стебли травы, и поле казалось покрытой серой вуалью белой пустыней. Местность имела слабый, едва заметный подъем. Здесь-то и должна была начаться настоящая потеха с участием выжлятников и своры гончих собак. Еще при приближении к лесополосе Сергей Сергеевич слышал, что где-то неподалеку идет гон: истошно лают собаки, кричат (порскают) люди и трубят рога. Потом он услышал ружейный выстрел. Постепенно затихая, звуки гона сошли со слуха. Однако вскоре гон послышался вновь, лай собак звучал всё сильнее и был суматошлив и визглив, не умолкая ни на минуту. И опять все стихло.

Борзятники двигались неспешно, развернутым фронтом метрах в ста друг от друга, держа борзых на сворах. Сергей Сергеевич со своими стременными по-прежнему находился в центре и не мог не налюбоваться злой скачкой собак и их ловкостью. На пригорке показался всадник на гнедом коне, в черной одежде с серебряным шитьем и поскакал навстречу Сергею Сергеевичу. Сопровождающие Сергея Сергеевича стременные остановились, и он тоже последовал их примеру.

— Це ж Данила! — воскликнул стременной слева. В его голосе чувствовалось удивление.

— Мабуть что-то неладное? — встревожился его напарник.

Через две — три минуты всадник, которого стременные назвали Данилой, на сильных рысях подскакал к Сергею Сергеевичу, вздыбив взмыленную лошадь, остановился, спрыгнул с седла, взял лошадь под уздцы и, сняв шапку, поклонился и со словами: "Беда, барин, беда!" — начал свой доклад.

Вначале Сергей Сергеевич ничего не понял, а поняв, не поверил. Доезжачий Данила — худощавый мужчина среднего возраста — утверждал, что вместо волка выжлятники выгнали из Верхнего оврага вовкулака — "людину-перевертеня, що має надприродну здатність перевтілюватися у вовка".

Гнездо волка было отыскано так определенно и точно, что Данила сразу набросил на него всю свору гончих, намереваясь выгнать волка в поле навстречу борзятникам. Первыми на волка, у которого оказалась невероятно длинная морда и челюсти с огромными клыками, набросились старые собаки, но повалить его им не удалось. И тогда Данила выстрелил в волка из ружья картечью, полагая, что, почуяв запах крови, гончие еще злобнее его возьмут. Но раненый волк к его страху и удивлению стал превращаться в человека. Даже собаки испугались так, что разбежались, кто куда, и их с трудом удалось сбить в свору. Раненый вовкулак, изрыгая проклятья, выбрался из оврага и побрел по полю, оставляя за собой кровавый след, но отошел недалеко, и упал.

К ним подскакал ловчий, встревоженный появлением доезжачего, и Данила повторил для него свой рассказ. Ловчий, выслушав столь экстраординарное сообщение, попросил у Сергея Сергеевича разрешение протрубить в рог, чтобы объявить прекращение охоты и общий сбор. После этого Сергей Сергеевич вместе с ловчим, доезжачим и двумя стременными полным карьером поскакали к месту происшествия.

Два десятка гончих стояли в тесном кружке под надзором четырех выжлятников, одетых в красные куртки, отороченные мехом, и синие шаровары с лампасами. В центре круга, еще подавая признаки жизни, уткнувшись лицом в снег, лежал человек, весь обросший густой волчьей шерстью.

— Кто этот человек? Знает ли кто? — спросил Сергей Сергеевич у Данилы, когда они спешились и подошли посмотреть на оборотня.

Оборотень попытался приподняться, опершись на передние конечности, причем, правая конечность была определенно человеческой, а левая так и осталась волчьей. Сколько ненависти, злобы, тоски и страха было в его взгляде! Люди и собаки с опаской отодвинулись от него на безопасное расстояние. Выжлятники крестились и шепотом читали молитвы, собаки скулили и повизгивали.

Данила в ответ на вопрос Сергея Сергеевича о личности оборотня только развел руками, дескать, никто не знает, кто он таков. Оборотень или, по-научному, ликантроп был тощий, длинный, удивительно узкоплечий, с маленькой круглой головой на тонкой шее. Уши его были заострены, изо рта выпирали клыки. В боку у оборотня, куда попал заряд картечи, зияла ужасная рана; похоже, была разорвана селезенка и Бог знает, что еще. По-видимому, были повреждены и крупные артерии. По-хорошему его бы следовало добить, чтобы он не мучился, но как потом доказать, что это — не человекоубийство?

Сергей Сергеевич, как ученый-биофизик, был склонен считать, что явление оборотничества каким-то образом связано с клеточным психокинезом, который проявляется при высшей телепатической связи между человеком и животным. На молекулярном уровне человек имеет так много общего с животными, что при определенных условиях может входить в них и принимать их тело и облик. Идентификация настолько сильна, что любое повреждение, полученное животным в то время, как его контролирует человек-оборотень, приводит к обратному превращению.

Люди ждали от Сергея Сергеевича распоряжений, и ему ничего не оставалось делать, как попросить прислать сюда поскорее доктора, а если нет доктора, то местного батюшку или отца диакона и, обязательно, кого-нибудь из дворовых с лопатами, чтобы вырыть могилу и предать оборотня земле. Данила в ответ возразил, что, дескать, оборотней не хоронят, а сжигают, и тогда Сергей Сергеевич попросил заодно прихватить и топоры, чтобы нарубить дров для погребального костра. Подоспевшие к месту происшествия борзятники со своими собаками по приказу Петра Ивановича развернулись и отправились в имение.

С непривычки от верховой езды побаливала спина, и Сергей Сергеевич решил немного походить взад-вперед, чтобы размяться. Его лошадь держали под уздцы стременные, одного из которых, как он успел запомнить, когда они переговаривались с выжлятниками, звали Миколой, а второго Грицько. Стременные были сильно испуганы, и он постарался их успокоить, объявив им о том, что оборотень, это — не дьявол, а загадка природы, от которой вреда не больше, чем от бешеной собаки. Хлопцы ему поверили, перестали шептать молитвы и креститься, а занялись делом: стали стреножить лошадей.

Через несколько минут блуждания взад-вперед Сергей Сергеевич остановился и захотел вытереть с лица пот. Пошарив в карманах своего заячьего полушубка — очень легкого и удобного, Сергей Сергеевич нашел глиняную трубку и кисет с табаком. Носового платка не было. Затем он расстегнул полушубок и обыскал карманы суконной куртки, в одном из которых он обнаружил похожие на луковицу карманные серебряные часы и нажал на кнопку. Заиграла музыка, крышка открылась, и он рассмотрел циферблат с римскими цифрами. Часы показывали четверть одиннадцатого. Узнав текущее время, ему сразу же захотелось выяснить, кто он таков: князь, барон, граф? — а также свою новую фамилию, имя и отчество.

— Ваше сиятельство, дозвольте поразмовлять? — обратился подошедший к нему Данило, сняв перед этим свою меховую шапку.

— Что ты меня сиятельством все время зовешь? Обращайся по имени и отчеству? — поправил его Сергей Сергеевич, надеясь, хотя бы таким образом выяснить, как его звали в прежней жизни.

— Сергей Иванович, князь Сергей, гетман наш ридный, — чуть не расплакался от умиления Данило, а затем, путаясь в словах и определениях, сообщил ему о том, что его и других казаков, то есть выжлятников в данный момент больше всего волновало. По их мнению, убить оборотня так, чтобы он не беспокоил более добрых христиан, можно только серебряной пулей, за неимением которой вполне сойдет подходящая серебряная пуговица.

Доезжачий явно намекал на одну из серебряных пуговиц, на которые была застегнута куртка Сергея Сергеевича, а лучше всего — две пуговицы, чтобы уничтожить оборотня наверняка. Сергей Сергеевич не возражал и собственноручно срезал со своей куртки поясным ножом верхнюю и нижнюю пуговицы. Обрадованный Данила тут же побежал заряжать свое ружье.

Сергей Сергеевич, не торопясь, пошел следом за ним. Подойдя к выжлятникам, он прислушался, о чем они говорят. Старый казак с обвислыми седыми усами негромко рассказывал какую-то историю про оборотней:

— Вовкулак ходить у ліс до справжніх вовків, і там вони бігають, щоб зловить що-небудь і з§сти. Світом вовкулак йде додому і перед селом знову перекидається на чоловіка, а жінка його вже знає, нічого йому й не каже.

Увидев приближающегося барина, старик замолчал и начал снимать с себя шапку, но Сергей Сергеевич махнул ему рукой, дескать, чинопочитание неуместно, и тот продолжил свой рассказ. Из рассказа бывалого казака следовало, что оборотни бывают двух видов: врожденные и превращенные. Врожденные появляются на свет из утробы матери, которая тешилась с чертями, а превращенные — "зробленные" — происходят под воздействием чар ведьм и колдунов. Данило тем временем зарядил ружье и, показав его Сергею Сергеевичу, безмолвно спрашивал: не пора ли стрелять? Сергей Сергеевич жестом показал ему, чтобы он не торопился.

Со стороны лесополосы послышались звуки бубенчиков. Бубенчики звенели все ближе и ближе и, вот, показался обоз из трех запряженных в сани лошадей. На санях с верхом вместо кучера ехал старый камердинер, который от встретившихся ему на пути борзятников уже знал о случившемся и торопился, чтобы быть полезным своему барину. Появление обоза выжлятники встретили радостными возгласами, поскольку знали, что дядька Савелич, — как они называли камердинера, — имеет при себе запас горилки, которую им не терпелось употребить, чтобы снять накопившуюся усталость и напряжение.

Когда Сергей Сергеевич и выжлятники повернули свои головы в сторону приблизившегося к ним обоза, грянул выстрел, а вслед за этим раздался столь ужасный вопль, что у Сергея Сергеевича пробежал мороз по коже. Истошно завыли собаки, захрапели и стали бить копытами кони, а над полем закружились и закаркали вороны. Их оказалось великое множество — целая стая. Сергей Сергеевич, не обернувшись в сторону оборотня, снял меховую шапку, перекрестился и направился к своему камердинеру.

………………………………………………………………………………………………………

Дядька Савелич очень расстроился. Он опознал в оборотне старшего сына мелкопоместного помещика Крупского, который много лет учился на врача "где-то в Неметчине". Этот господин, по его словам, в позапрошлом году, накануне Пасхи, нанес визит старому князю Ивану — стало быть, отцу Сергея Сергеевича, и просил у него денег для продолжения опытов по созданию лекарственного средства, избавляющего от всех хворей и старости.

— Вы в то время еще служили в Санкт-Петербурге, — напомнил ему Савелич.

— А как же лекарство это называлось? — поинтересовался Сергей Сергеевич.

— По латыни уже не помню, а по-русски, это — эликсир вечной молодости, — удивил его камердинер своей образованностью.

Крупского опознали местный православный священник о. Митрофан и приказчик Казимиров. Они прибыли на парной упряжке, то есть в их сани за одну оглоблю были привязаны две лошади. С ними верхом на гнедом мерине приехал гостивший у священника полковой лекарь Шахов. Отцу Митрофану молодой "кандидат хирургии", одетый в военную форму, приходился шурином. Вслед за ними, вскоре, на двух парных упряжках прибыли спешившие и поэтому даже не переодевшиеся борзятники и привезли с собой топоры и лопаты.

— Что скажите, доктор, об этой загадке природы? — спросил Сергей Сергеевич полкового лекаря, когда тот осмотрел труп.

— Метаморфоза. И я полагаю, что она произошла по причине злоупотребления неким лекарственным средством, которое в Европе известно со времен Бонифация VIII, то есть с конца тринадцатого столетия от рождества Христова, — высказал свое мнение полковой лекарь.

— А я думаю не так, — вмешался в их разговор отец Митрофан. — В определениях церковных судов и Священном писании оборотни — это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Вспомните, что Христос в Нагорной проповеди сказал: "Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные".

Отец Митрофан одержал верх в начавшейся после этого дискуссии о том, что с оборотнем делать: сжечь или закопать в землю. По его предложению оборотня закопали там, где он принял смерть. Завтра же на этом месте отец Митрофан обещал отслужить молебен по душе покойного Крупского, чтобы она предстала на Суд божий и понесла по делам своим заслуженное наказание или прощение. О случившемся также следовало известить исправника и родных Крупского. Эту задачу должен был выполнить приказчик Казимиров, которого от страха и волнения трясло так, что он пришел в себя только после третьей чарки водки.

Сергей Сергеевич возвращался в свое имение в санях с верхом. На этом настоял Савелич, замети, что барин выглядит очень уставшим. Стременные Микола и Грицько ехали верхом на своих лошадях позади его саней и вели в поводьях его кобылу. Погода совсем испортилась: подул ветер, и закружилась поземка. Незаметно он задремал и проснулся, когда они въезжали в большое село. Возле красивой церкви, сложенной из красного кирпича, Савелич притормозил. Заметив спешившего к его возку отца Митрофана, Сергей Сергеевич вылез из саней, полагая, что священник хочет с ним о чем-то поговорить или попрощаться. Оказалось, что не то, ни другое. Отец Митрофан приглашал его отобедать, напомнив ему при этом об обещании, которое он дал ему не далее, как позавчера. Отказываться было неудобно, и Сергей Сергеевич попросил Савелича заехать за ним в три часа и никак не позже.

Отец Митрофан проживал со своей семьей в просторной двухэтажной рубленой избе. Сергея Сергеевича проводили в сени, где он снял верхнюю одежду. С мылом, которое пахло земляникой, он помыл в рукомойнике руки и вытер их белоснежным полотенцем. За ним ухаживали, как за наипочетнейшим гостем, сам хозяин и его супруга Ольга Ивановна.

На первом этаже находилась кухня и большая гостиная, где уже накрывался стол. Увидев в простенке между окон наряженную елку, Сергей Сергеевич понял, что уже наступило Рождество. Многочисленные иконы в "красном углу" гостиной заставили его вспомнить о том, что он — человек крещеный. Сергей Сергеевич троекратно перекрестился и поклонился. То же самое сделал Шахов. На полковом лекаре был новенький военный мундир темно-синего цвета со знаками различия, про которые Сергей Сергеевич ничего не знал. Затем их усадили за стол и начали угощать горилкой на меду, горилкой на перце, горилкой на зверобое и т. д., предлагая под каждый сорт горилки новые закуски. Сам хозяин от употребления спиртного воздерживался, ссылаясь на то, что ему сегодня еще предстоит вечерняя служба в храме.

Сергей Сергеевич с удовольствием съел целую тарелку настоящего украинского борща с пампушками в чесночном соусе. Судя по обилию на столе мясных и рыбных закусок, он догадался, что строгий рождественский пост уже прошел и, что сейчас, наверное, святочная неделя, во время которой православные христиане предаются веселью. Вскоре в подтверждение того, о чем он подумал, в гостиную вбежала худенькая черноглазая девушка с алыми лентами, вплетенными в косу, одетая в белую вышитую блузку с короткими рукавами и длинные цветастые широкие юбки. Следом за ней вошел парень в красных шароварах и белой вышитой рубахе. У парня в руках была самая настоящая скрипка, на которой он начал играть. Под мелодию, напоминающую "Чардаш", девушка пустилась в пляс, да с такой страстью, что к неудовольствию отца Митрофана показала гостям свои стройные ножки, обутые в сафьяновые сапожки.

— Это их дети, Иван да Марья, — шепнул Сергею Сергеевичу Шахов.

Когда танец закончился, Сергей Сергеевич с сожалением подумал о том, что в его карманах нет даже мелкой монеты, чтобы поощрить исполнителей. И тут он вспомнил про серебряные часы. Встав из-за стола, он подозвал к себе Ивана и вручил ему подарок, о котором 16-летний хлопец, наверное, и не мечтал.

— А вот, Марье мне подарить нечего. Разве что поцеловать?! — спросил он, обращаясь к отцу Митрофану.

— Ладно. Разрешаю. Так и быть — целуй! — засмеялся довольный хозяин, полагая, что поцелуй князя Сергея, обратившего внимание на его дочь, тоже немалого стоит.

После обеда, как и положено, на столе появился пузатый медный самовар. Чай, которым угощала гостей матушка Ольга, показался Сергею Сергеевичу настолько вкусным, что он не выдержал и спросил про его сорт. Оказалось, что чай — китайский и называется "цветочный".

Во время чаепития отец Митрофан, некстати, вспомнил про несчастного Крупского и даже развил целую теорию, объясняющую причину, по которой этот образованный и просвещенный господин превратился в зверя. Свой последний тезис отец Митрофан, обращаясь, главным образом к Сергею Сергеевичу, произнес со слезами на глазах:

— Прошу и молю вас, ходите в Церковь Греко-российскую: она во всей славе и силе Божией! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие её — учители Церкви, архипастыри — суть преемники Апостольские. А лютеранская или католическая церкви подобны маленькой лодке, не имеющей кормила и вёсел; она причалена вервием к кораблю нашей Церкви, плывёт за нею, заливаемая волнами, и непременно потонула бы, если не была привязана к нашему кораблю!

Савелич доставил Сергея Сергеевича в имение, когда уже почти стемнело. В холодных сенях, по данным, полученным от Савельича, его ожидали приехавшие в полдень из Киева мужик и баба, а с ними двое детей. У бабы, по словам Савелича, имелось письмо, которое она желала вручить ему лично в руки и отказывалась показывать кому-либо еще.

При появлении барина мужик и баба поднялись с лавки и низко поклонились. Сергей Сергеевич обратил внимание на их потертые овчинные полушубки, а затем перевел взгляд на двух испуганных детей — девочку и мальчика, обвязанных платками и шалями. После этого он выразил приказчику, появившемуся в сенях, свое крайнее неудовольствие: почему приехавшие к нему люди находятся не в тепле, а на холоде? Казимиров замялся, не зная, что ответить. В это время баба достала из-за пазухи синий конверт и с поклоном подала ему в руки.

Сергей Сергеевич попросил огня. Савельич немедленно принес свечи и Сергей Сергеевич, вскрыв конверт, прочитал следующее:

Мой милый Сергей! По настоянию врачей уезжаю в Ялту. Чахотка перешла в последнюю стадию. Наверное, проживу не более двух месяцев. Пожалуйста, позаботься о моих людях и моих детях. О Николае и Наталье я тебе уже рассказывала. Они — беглые крепостные князя Гагарина. Я снабдила их фальшивыми паспортами, и они в благодарность за это остались в моем доме слугами: кухаркой и конюхом.

Теперь о детях. Насчет отца Шуры врать не стану, так как в одно время с тобой встречалась с ротмистром Павловым. Время, сам знаешь, было какое: "Sur la guerre comme sur la guerre". Но, вот, Сережа — точно твой сын. Метрики детей — у Натальи.

После моей смерти ты должен показать это письмо известному тебе Мойше Хейфецу, проживающему ныне на Крещатике. Он выдаст тебе мои фамильные драгоценности по прилагаемой к письму описи, на которой проставлена его собственноручная подпись и печать их торгового дома. Это — единственное, что я могу оставить своим детям на их содержание и воспитание.

Прощай и не обессудь за то, что посмела обратиться к тебе, как единственному человеку, в честности и благородстве которого никогда не сомневалась.

Твоя Мари

Прочитав письмо, Сергей Сергеевич приказал Казимирову принять и разместить приезжих в соответствии с их статусом: Наталью и Николая направить к дворне, а для детей выделить отапливаемое помещение, накормить, приодеть и приставить к ним слуг. Приказчик принял его поручение к исполнению, а Сергей Сергеевич в сопровождении Савельича направился в охотничью гостиную.

Войдя в помещение, Сергей Сергеевич обомлел, так как вся обстановка показалась ему до боли знакомой. Большие окна в парк. Простенки между пилястрами затянуты холстом и расписаны клеевыми красками. Он узнал и прелестную картину, похожую на гобелен, которую с полным основанием можно было бы назвать "Охотничий рай".

У Сергея Сергеевича закружилась голова, и он сказал Савельичу, что очень устал и хотел бы прилечь. Камердинер постелил ему постель на большом диване, обтянутом бархатом, и помог раздеться. В охотничьей гостиной было так натоплено, что разжигать камин было совершенно ни к чему. И тут Сергей Сергеевич вспомнил, что охотничьего рога, который он должен бросить в открытый огонь, у него нет. Куда он мог его деть, он тоже не помнил. Он почувствовал, что с него ручьем полился пот, а сердце от волнения застучало так, что вот-вот должно было вырваться из груди.

Дрожащим от волнения голосом Сергей Сергеевич попросил Савельича выяснить, где его охотничий рог и, если он найдется, немедленно принести его в гостиную. Савельич удивился и пошел выполнять его приказ. За те полчаса, в течение которых камердинер отсутствовал, Сергей Сергеевич пережил столько волнений и страхов, сколько, наверное, не пережил за всю свою жизнь. Наконец, Савельич появился с Рогом Царя Соломона в руках. Сергей Сергеевич от радости готов был старика расцеловать. Но все объяснилось очень просто: отправившись на обед к отцу Митрофану, Сергей Сергеевич оставил рог в санях, и Савельич, приехав в имение, передал его дворовому мальчику, чтобы тот отнес его с прочими охотничьими аксессуарами в не отапливаемые барские покои на втором этаже флигеля.

— Князь Сергей, кого приглашать на ужин? — с этими словами Савельич бесцеремонно посмел разбудить Сергея Сергеевича где-то в половине седьмого вечера.

— Как обычно, — ответил Сергей Сергеевич, и тут же спохватился: Как дети?

— Ваше сиятельство, — ответил камердинер, — ваши дети — в Овальном кабинете. Я осмелился прочитать полученное вами письмо и приказал достать для них из кладовки игрушки, которые вам и вашему братцу в детстве на Рождество дарили ваши родители.

— Савелич, ты — молодец! Переодень меня к ужину, и, пожалуйста, сначала, проводи меня к детям. Я хочу на них посмотреть, — сказал Сергей Сергеевич, до глубины души тронутый письмом неизвестной ему Мари.

Вместо ожидаемого гражданского костюма Савелич принес ему парадный военный мундир с орденами, о которых гражданские и военные чины второго десятилетия XIX столетия, не прошедшие Отечественной войны 1812 года и не участвовавшие в заграничных походах русской армии, могли только мечтать. Затем Савелич его причесал и смазал его усы и бакенбарды какой-то жидкостью, пахнущей лавандой. В таком виде Савелич проводил его в Овальный кабинет, держа в руках подсвечник с шестью свечами.

Дети сидели на полу возле рождественской елки и с увлечением играли в дорогие игрушки, которые принесли им приставленные к ним слуги. Сергей Сергеевич с умилением взглянул на две аккуратно заправленные кровати, которые дворовые приготовили детям для ночлега. Под кроватями, как полагалось в то время в хороших домах, стояли позолоченные ночные вазы с крышкой.

В Овальном кабинете было тепло, — также, как и в охотничьей гостиной, и поэтому дети были одеты легко: в одних ночных сорочках. Девочка играла в зверюшек и индейцев, а мальчик расставлял в каре оловянных солдатиков. Взглянув на рождественскую елку, Сергей Сергеевич вздрогнул. Нет, его испугала не венчающая ее вершину красная пятиконечная звезда, а кукла Щелкунчика, висевшая посреди ее лап. Что-то тревожное, напоминающее музыку известного балета Чайковского, насквозь пронзило его сердце.

Обнаружив упавшие на них тени, дети подняли на пришедших в Овальный кабинет людей глаза и вскрикнули. Парадный образ Сергея Сергеевича первоначально привел их шок, но затем они так обрадовались, что с криком: "Тятенька пришел!" — бросились к нему, схватили его за руки и на них повисли.

Сергей Сергеевич осторожно присел и позволил детям обнять его за шею. По его мнению, Шуре и Сереже было не более 12–13 лет, следовательно, родились они где-то в 1813–1815 гг. В какой обстановке и в каких условиях могли встретиться их родители: в объятых пожаром селениях, на военных дорогах, забитых обозами и беженцами, в лазарете или госпитале, — можно было только гадать. Но в физическом смысле это были точно дети 1812 года. В этот момент в Овальный кабинет вошли слуги, чтобы заменить перегоревшие на рождественской елке восковые свечи. Сергей Сергеевич пожелал Шуре и Сереже спокойной ночи и обещал прийти к ним еще раз, чтобы удостовериться в том, что они спят.

За ужином Сергей Сергеевич оказался среди людей, которые, как правило, составляли ему компанию, когда он приезжал в свое имение из местечка, в котором зимой был расквартирован его полк. Не весь полк, конечно, а несколько рот. Он даже название полка своего вспомнил, а также его командира, на место которого он претендовал, и давно бы стал полковником, если бы император Александр I по какой-то причине не отложил свой высочайший рескрипт.

Итак, на ужине присутствовали: приказчик Казимиров со своей женой Ядвигой, старая француженка-гувернантка мадам де Латрек, старый учитель музыки (и немец по происхождению) со смешной фамилией Шнапс и доморощенный художник и архитектор Хвостиков (из бывших крепостных) со своей дочерью Юлией, которая во время ужина не сводила с Сергея Сергеевича глаз. Савельич выполнял за ужином обязанности дворецкого и командовал слугами.

Во время перемены блюд приказчик Казимиров передал Сергею Сергеевичу письмо от "самой высоковельможной пани", которой, судя по надписи на конверте, являлась любимая племянница выдающегося екатерининского вельможи Григория Потемкина. Мадам приглашала его в гости; жаловалась на то, что он перестал уделять ей внимание; намекала о каком-то заговоре, про который знают все, кроме полиции, а в конце своего послания спрашивала, не надо ли ему "по смешной цене" двести пудов железа, которые она недавно конфисковала у одного уральского купчишки. Сей негоциант, — писала она, — вознамерился торговать в Белой Церкви своим товаром, не спросив у нее разрешения. Сергей Сергеевич скомкал непонятное ему письмо графини Браницкой, написанное по-французски, и запустил его шариком в весело горящий камин, и только потом одумался:

— Это же исторический документ!!!

После ужина Сергей Сергеевич в сопровождении Савельича прошел в охотничью гостиную. Савельич услужливо поинтересовался насчет Юлии: приглашать ее к нему на ночь или не приглашать?

— Других разве нет? — раздраженно спросил он у камердинера, понимая, что с красавицей Юлией он задержится здесь гораздо дольше, чем он запланировал.

— У Оксаны и Алены течка, Ольга простудилась и хворает. Могу позвать Дуняшу, да уж больно она еще молода и неопытна, — сообщил камердинер о состоянии дел в его барском гареме.

— Да ну их, всех! Буду спать один! — объявил Сергей Сергеевич камердинеру и, между прочим, спросил насчет камина, который он собственноручно разожжет, если почувствует озноб.

— Камин заправлен сушняком. Достаточно искры, — обнадежил его Савельич.

Когда часы в охотничьей гостиной пробили полночь, Сергей Сергеевич с помощью свечи разжег камин, а затем посмотрелся в висевшее подле камина зеркало. В зеркале отразился гордый профиль какого-то исторического героя: не то Наполеон, не то какой-то известный революционер-декабрист.

Сергей Сергеевич показал своему отражению язык, а потом сказал:

— Слушай, брат: ты кашу заварил, ты ее и расхлебывай. У меня своих проблем полон рот. А теорию относительности пусть Эйнштейн в нужное время провозгласит. Мне чужая слава не надобна.

Отвернувшись от зеркала, Сергей Сергеевич трижды протрубил в рог царя Соломона, который сам, вырвавшись из его рук, полетел в камин. Рог вспыхнул, синим пламенем, а Сергей Сергеевич вновь очутился на своей даче в Барышево, приписанной к садово-дачному кооперативу "Серебряная горка".

………………………………………………………………………………………………………

О своем удивительном путешествии в XIX век Сергей Сергеевич не знал, что и подумать. Еще больше смущал его способ, каким это путешествие было совершено. Между тем, разгадка тайны Рога Царя Соломона, не представляла бы для него большой сложности, если бы он располагал более обширной информацией о том, кто этот инструмент изготовил. Об истории "космических (воздушных) странствий" царя Соломона — легендарного правителя объединенного Израильского царства, правившего в период его наивысшего расцвета и могущества, — известно немногим. Где-то в 900 г. до нашей эры Соломон подарил своей возлюбленной, царице Савской, космический летательный аппарат в самом прямом смысле этого слова. Об этом сообщается в главе 30 древнейшего эфиопского предания "Кебра Нагаст" (Книга величия царей):

"Он подарил ей всякие диковины и сокровища, какие только можно пожелать… и колесницу, которая движется по воздуху и которую он создал согласно премудрости, дарованной ему Богом".

Судя по этому источнику, Соломон был существом совершенно уникальным. Например, на одной из своих "летающих колесниц" он всего за один день проделал путь до бесконечности, и при этом не испытал ни болезней, ни печалей, ни голода, ни жажды, ни усталости ("Кебра Нагаст", глава 58).

III

В ночь со вторника на среду у Сергея Сергеевича угнали машину, которую он, вернувшись с дачи, не стал заводить в гараж. В те годы в Академгородке жители спокойно оставляли во дворах даже свои велосипеды: — случаи кражи имущества были чем-то из ряду вон выходящим. Об угоне своего авто Сергей Сергеевич узнал в среду в 10 часов утра от участкового милиционера старшего лейтенанта Леонтьева, который прямо с порога заявил ему о том, что, по правде говоря, увидеть его дома никак не ожидал. По словам участкового, принадлежащая Сергею Сергеевичу машина "Волга" бежевого цвета с номером таким-то ровно час тому назад была поднята со дна Оби в трех километрах от строящегося моста. В салоне автомобиля водолазы никого не обнаружили, поэтому милиция пришла к выводу, что водитель либо смог из машины выбраться самостоятельно и где-то скрывается, либо утонул и его тело еще предстоит найти.

Сергей Сергеевич предъявил Леонтьеву документы на машину и оба комплекта ключей, после чего тот позвонил с его домашнего телефона в ГАИ, уголовный розыск и районное управление внутренних дел. В конечном итоге Сергею Сергеевичу пришлось договариваться с деканатом о переносе занятий и вместе с участковым на его служебном уазике ехать в РОВД и ГАИ для дачи показаний, подписания разных протоколов и т. д. Ему даже показали его "Волгу", которая была так искорежена, что ее капитальный ремонт, очевидно, мог затянуться на длительное время, если вообще был экономически целесообразен. Машину ему было очень жаль, поскольку он вложил в ее ремонт и на ее содержание немалые средства, которые вряд ли бы ему удалось взыскать с неизвестного злоумышленника, даже если бы его нашли и осудили.

Сергей Сергеевич принял по акту обнаруженные милицией в салоне и багажнике автомобиля вещи, которые он признал своими. Это были запаска, канистра с бензином, домкрат, кое-какие инструменты, транзисторный радиоприемник, брезентовая куртка и Рог Царя Соломона, правда, без мундштука. Как магический предмет, сгоревший на его глазах, синим пламенем, оказался в машине, ему было совершенно непонятно. Но больше всего его удивил предъявленный ему шутовской колпак с серебряными бубенчиками и шелковый красный плащ с вышитой на нем картой Таро — нулевой.

Сергей Сергеевич честно заявил, что эти вещи — не его, и как они в салон его "Волги" попали, он не имеет никакого представления.

— Значит, охотничий рог ваш, а маскарадный костюмчик не ваш? — еще раз переспросил его старший следователь новосибирского уголовного розыска капитан Мурычев.

— Костюм вижу в первый раз, — соврал Сергей Сергеевич, и понял, что следователь ему не поверил, потому что, усмехнувшись, сказал:

— Так в протоколе и запишем: "Угонщик с какой-то целью подбросил в салон машины, сшитый из шелка и бархата, костюм шута, который, как и охотничий рог, скорее всего, представляют собой краденый театральный реквизит или музейный экспонат".

— Протестую! Охотничий рог достался мне в наследство от отца, который был заядлым охотником! — не согласился Сергей Сергеевич.

— И кто это может подтвердить? — следователь ехидно улыбался, и зря, поскольку Сергей Сергеевич на этот счет мог запросто представить подходящий документ.

— Кто-кто? Алексей Николаевич Косыгин, Анастас Иванович Микоян. Фидель Кастро, наконец. У меня в семейном альбоме есть фотография, где мой покойный отец…

— Все понял! Дальше можете не продолжать, — сказал следователь, уже сожалея о том, что задал свой вопрос.

Где-то в половине второго после полудня Сергей Сергеевич с дворником Степаном Ивановичем начали справлять поминки по убитой машине, которую гаишники привезли на эвакуаторе и выгрузили возле его гаража. Повод для мероприятия подал Степан Иванович, предложив Сергею Ивановичу во временное пользование, причем, безвозмездно, мотороллер "Вятка" своего младшего сына Василия, недавно ушедшего на два года на службу в Советскую Армию.

Немного погодя к ним присоединился участковый Леонтьев, который очень глубокомысленно заметил, что гараж — не самое лучшее место для изъявления глубокой печали по поводу случившегося. Сергей Сергеевич и Степан Иванович намек поняли и попросили участкового отвезти их на своем уазике куда-нибудь на природу. Они отъехали недалеко и расположились в сосновом бору на берегу Обского моря на уже апробированном Леонтьевым месте; расстелили брезент и даже разожгли костер, на котором испекли картошку.

Пьянствовать в рабочее время, разумеется, очень нехорошо. Но Сергей Сергеевич с работы отпросился, а у дворников и участковых милиционеров рабочий день, как известно не нормирован. Литр самогона — чистейшего, как слеза, и крепкого, как крещенский мороз, были для трех закаленных мужчин при наличии свежего воздуха и хорошей закуски — все равно, что слону дробина. Когда самогон закончился, Сергей Сергеевич и участковый Леонтьев искупались. После водных процедур в прогретой до 15 градусов по шкале Цельсия обской воде они почувствовали себя так, как будто на Новый год употребили пару фужеров шампанского. За три часа, в течение которых продолжался пикник, отдыхающие успели поговорить на разные темы, но больше всего об угоне профессорской "Волги" и ее бессмысленном утоплении.

— А я считаю, что без нечистой силы тут не обошлось, — утверждал дворник Степан Иванович, ссылаясь на то, что, хотя машина стояла у него под окнами, ни он, ни члены его семьи не слышали, как она завелась.

— А я считаю, что это какие-то хулиганствующие подростки решили развлечься, но только в толк не возьму, как они смогли завести машину без ключей и разблокировать противоугонное устройство, — недоумевал участковый Леонтьев.

— А я считаю, что машину угонял профессиональный угонщик, и мне не понятно, почему он не справился с управлением и съехал с набережной в Обь, — печалился Сергей Сергеевич.

— Может, машина была неисправна? Тормоза, например, отказали. Где и когда вы в последний раз делали ремонт? — поинтересовался Леонтьев, которого его начальство уже поставило в известность о том, что потерпевший — не в ладах с КГБ. "Глухаря", то есть нераскрытого уголовного преступления, органы внутренних дел Новосибирска, при всем уважении к "старшему брату", вешать на себя не желали.

— В последний раз машину мне ремонтировал один "умелец"… Вот, в чем тут может быть дело! — воскликнул Сергей Сергеевич, вспомнив про Сезара де Ле-Руа, и замолчал, сраженный страшной догадкой.

— Фамилию, имя, отчество "умельца", адрес, не припоминаете? — оживился Леонтьев.

— Давайте-ка, мужики, по последней стопке, и я, как обещал, расскажу вам о митохондриях, — перевел Сергей Сергеевич разговор на другую тему.

Неизвестно, как сейчас, но в ту пору многие новосибирцы, не имеющие никакого отношения к науке, вопросами науки, тем не менее, очень живо интересовались. Участковые, управдомы, дворники, сантехники и прочие работники ЖКХ, ежедневно общаясь с докторами и кандидатами разных наук, лаборантами, аспирантами и студентами, составлявшими основной контингент жителей Академгородка, старались не упускать возможности для повышения своей образованности.

Дворник Степан Иванович и участковый Леонтьев, между прочим, знали в лицо всех известных ученых, проживающих в их микрорайоне, и даже имели некоторое представление о тех направлениях науки, которыми те занимались. Профессор Мерцалов пользовался у них особым уважением, поскольку, в отличие от некоторых, не кичился своей ученостью, да и в общении был прост и обходителен. Кроме того, Сергей Сергеевич обладал редкой способностью в доступной форме объяснять очень сложные процессы, происходящие в атомах, молекулах и клетках живого организма. И вот, что, на этот раз они от него узнали:

— Во всех клетках человеческого организма присутствуют маленькие зернышки — митохондрии, снабженные внутренней и внешней мембраной. В каждой клетке их содержится около 2000, и все они соединены между собой в единую энергетическую систему. Митохондрии имеют собственную ДНК и способны к делению. Ученые называют митохондрии электростанциями клетки. И не зря. Благодаря митохондриям каждая клетка обладает электрическим потенциалом, равным 0,09 вольт. Но потенциал самих митохондрий — 0,02 вольт. Умножаем на их количество. Получаем 2 вольта. Совсем нехило для одной клетки! Сто клеток в принципе может зажечь обыкновенную электрическую лампочку! Пока мы знаем, что эта энергия, частично, в виде высокочастотного электромагнитного излучения направляется на воспроизводство гемоглобина. В формуле гемоглобина, как я уже вам рассказывал, есть четыре атома железа, которые постоянно подвергаются окислению-восстановлению и обеспечивают клеточное кислородное дыхание. Таким образом, каждый человек со своими 100 триллионами клеток подобен громадному осциллирующему электромагниту, генерирующему и излучающему энергию, эквивалентную энергии всех известных нам электростанций….

Собеседники отреагировали на сообщение Сергея Сергеевича приблизительно одинаково. Участковый оперуполномоченный Леонтьев заметил:

— Если живая клетка более совершенна, чем любая созданная человеком техническая система, спрашивается, кто ее сделал? Неужели мы должны прийти к выводу, что это произошло случайно? Это совершенно нелогично…

Дворник Степан Иванович его поддержал:

— Давид, царь израильский, недаром сказал: "Я дивно устроен!".

Вечером, где-то в половине шестого, Сергей Сергеевич вернулся домой, и собирался было прилечь на диване возле телевизора, но сделать ему это не позволил коллега Фишман. Аркадий Моисеевич позвонил ему по телефону и напомнил о том, что сегодня вечером он принимает в гостях известного журналиста из Москвы, с которым познакомился в поезде "Москва-Новосибирск".

— Аркаша, ты же знаешь, какая у меня ситуация, — пожаловался Сергей Сергеевич, чтобы отказаться от визита к Фишману и общения с представителем столичной прессы, который, по сведениям его коллеги, имел какое-то отношение к Отделу науки и техники редакции газеты "Известия" и журналу "Наука и жизнь".

— Приношу глубочайшие соболезнования по случаю преждевременной кончины твоего железного коня и даю тебе возможность немного заработать на его ремонт, — Аркадий Моисеевич намекал на возможный гонорар от публикации в столичной прессе серии совместных научно-популярных статей.

— Чем черт не шутит. Может, наконец, протолкну свой материал о перспективах развития биотехнологий в "Науку и жизнь", — подумал про себя Сергей Сергеевич, но на всякий случай тематику предстоящей беседы со столичным журналистом решил уточнить: Что твоего Павлова интересует? Нельзя ли, конкретнее, чтобы я с мыслями собрался?

— Его интересует гипотеза волновой функции генома в контексте наших опытов регрессивного гипноза…

— Аркаша! Мы же договорились, что этой проблемой в ближайшее время заниматься не будем. К тому же мы уничтожили все пленки с известными тебе записями, а без них, как ты сам понимаешь, наши утверждения лишены доказательной базы, — Сергей Сергеевич изо всех сил намекал своему коллеге об опасных последствиях проведенных ими экспериментов.

— Ну, кое-что я для себя сохранил для того, чтобы, засыпая, вспоминать Ниццу, — признался Аркадий Моисеевич.

— Вот, значит ты какая птица, раз тебе приятна Ницца! — рассмеялся Сергей Сергеевич, а про себя подумал, что Аркадий Моисеевич, наверняка, не устоит от соблазна продемонстрировать своему московскому гостю невероятно простую технику погружения в гипнотический сон, навевающий воспоминания о прожитых жизнях.

— На ужине будет Мелисса со своей московской подругой Наденькой, про которую я тебе уже рассказывал: 90-60-90. Честное слово! — привел Аркадий Моисеевич последний аргумент в обоснование того, чтобы Сергей Сергеевич принял его приглашение.

До дома Аркадия Моисеевича было рукой подать: каких-то 15 минут ходьбы. Чтобы не терять время в очередях, Сергей Сергеевич прихватил с собой из своих старых запасов бутылку ликера и коробку шоколадных конфет. Дверь в квартиру N47 на третьем этаже ему открыла Мелисса и, сияя от радости, подставила ему для поцелуя свои пухлые щечки.

Сергей Сергеевич был в курсе того, что племянницу Аркадия Моисеевича из престижного столичного вуза отчислили за неуспеваемость, и уже уныло представлял ее в качестве своей будущей лаборантки. Отказать Аркадию Моисеевичу в приеме Мелиссы на работу было бы неудобно. В сопровождении Мелиссы Сергей Сергеевич зашел на кухню, поздоровался с Майей Соломоновной и познакомился с Наденькой Навротиловой. Супруга Фишмана хлопотала возле духовки, а Наденька готовила салат оливье. На кухне аппетитно пахло выпечкой и свежими огурцами.

Хозяина квартиры вместе с московским гостем Сергей Сергеевич застал на балконе, где они курили и обсуждали сенсационную новость, переданную по "Голосу Америки" и подтвержденную "Русской службой BBC". Речь шла о том, что несколько дней тому назад в Боливии неподалеку от поселка Ля-Мамора потерпел крушение неопознанный летающий объект. При его ударе о скалистый склон горы Эль-Тайре возникла чрезвычайно яркая вспышка, осветившая местность в радиусе 150 км, и произошел сильный взрыв, волной от которого были выбиты стекла домов в радиусе 70 км. На скалистом склоне горы Эль-Тайре образовалась огромная воронка длиной 1500 м, шириной 500 м и глубиной 400 м. И что самое удивительное, так это то, что не удалось обнаружить, куда девались примерно 300 млн м3 гранита, вылетевшие при образовании этой воронки. Вся порода таинственным образом исчезла. Советские СМИ по поводу этого инцидента даже не заикнулись.

Московский журналист оказался плечистым, вихрастым молодым человеком с открытым лицом в возрасте, примерно, 25 лет. Сергею Сергеевичу он сразу понравился. Особенно расположило его к нему то, что он — близкий друг Ларисы Николаевны Селезневой, с которой он не далее, как вчера, встретился на дороге, возвращаясь с дачи. Спутника Ларисы Сергей Сергеевич тогда не разглядел, и был приятно удивлен, узнав, что был Павлов. Взглянув на его визитку, Сергей Сергеевич спросил своего нового знакомого, не родственник ли он Сергея Васильевича Павлова — молодого ученого-физика из Дубны, на реферат докторской диссертации которого он в прошлом году писал отзыв.

— Как тесен этот мир! — удивился Сергей Сергеевич, узнав, что Сергей и Дмитрий — родные братья.

— Наш человек! Я тебе говорю! — шепнул ему Аркадий Моисеевич, и Сергей Сергеевич коллеге Фишману поверил.

Во время ужина Сергей Сергеевич сидел рядом с Наденькой, а Павлов — с Мелиссой. Судя по тому, как Мелисса себя вела, Сергей Сергеевич догадался, что у нее с Павловым роман, который, возможно, начался еще в Москве. Наденька, узнав о том, что Сергей Сергеевич — настоящий профессор, да еще коренной москвич, очень сильно робела и на его вопросы отвечала немногословно. Время в приятном обществе шло незаметно. Где-то в половине девятого вечера московский гость стал проявлять беспокойство и попросил Аркадия Моисеевича немного поговорить о деле. Коллега Фишман предложил ему и Сергею Сергеевичу пройти в его рабочий кабинет.

Они расположились в кожаных креслах подле журнального столика. Московский гость, страшно волнуясь, сообщил им о том, что ему позарез нужно выяснить некоторые подробности и обстоятельства своей прежней жизни, которую он, по его словам, начал вспоминать с раннего детства. Он, якобы, являлся белым офицером, подполковником, служившим в армии Колчака, и ему будто бы был вверен обоз с частью золотого запаса Российской империи. Во время поспешного отступления белой армии из Читы он, будто бы, приказал сбросить ящики с мерными золотыми слитками в какую-то выработанную шахту, а вход в нее замуровать. Это место им было помечено на карте, которую он спрятал в стельке сапога, но вскоре был убит в бою с красными партизанами, и карта пропала вместе с ним.

Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич задумались. После того, что они сами пережили во время своих путешествий в прошлые жизни, не верить Павлову они не могли. Их смущал предмет интереса потенциального гипнотика — Aurum (золото). С этим металлом, как известно, шутки плохи: Желтый Дьявол завораживает и ведет к краю пропасти, в которую свалился уже не один человек. С другой стороны, они не были уверены, что в результате прослушивания сохраненной Аркадием Моисеевичем магнитофонной ленты Павлова не занесет куда-нибудь во времена Ивана Грозного или вообще в другую звездную систему или галактику.

— Я не против того, чтобы вам это устроить, но, — сказал Аркадий Моисеевич и посмотрел на Сергея Сергеевича.

— Вы должны дать клятву, что никому не расскажите о том, как мы помогли вам заглянуть в одну или многие из ваших прошлых жизней, — потребовал Сергей Сергеевич.

— Клянусь! — сказал Павлов, не моргнув глазом, хотя историю с колчаковским золотом придумал не он, а старший лейтенант КГБ Светлана Викторовна Оленина, как один из возможных поводов "расколоть" профессора Мерцалова и его коллегу Фишмана на предмет методики регрессивного гипноза, которую они использовали в своих "психологических опытах".

Не уничтоженная катушка с магнитофонной записью находилась в рабочем кабинете Аркадия Моисеевича в нижнем ящике письменного стола. Поверх звуков, издаваемых хромосомами половой клетки, на ней были записаны музыкальные этюды из балета С.П.Прокофьева "Ромео и Джульетта". На Аркадия Моисеевича, который успел поэкспериментировать с разными записями, эта магнитофонная лента действовала наиболее благотворно. Он обычно слушал ее перед тем, как заснуть, и после этого видел прекрасные сны: Лазурный берег Средиземного моря, солидные гонорары и внушительные банковские счета, роскошную виллу, яхту, стройную красавицу-жену, кучу детей и богатых американских родственников.

Аркадий Моисеевич включил стереомагнитофон "Юпитер", стоявший на тумбе у письменного стола, вставил в него вышеупомянутую катушку и попросил Павлова расслабиться. Затем он нажал кнопку воспроизведения и сообщил московскому гостю, что они оставят его одного, а минут через 15–20 вернутся, чтобы обсудить проблему регрессивного гипноза, с точки зрения гипотезы волновой функции генома.

Павлов пожаловался на то, что ему душновато, и Аркадий Моисеевич открыл окно, выходящее во двор. Свежий прохладный воздух, напоенный ароматом весны, ворвался в комнату. Опасаясь, что гость простудится, Аркадий Моисеевич предложил ему клетчатый шерстяной плед, но тот отказался, сославшись на "внутренний перегрев".

Вернувшись в гостиную, Сергей Сергеевич спросил коллегу Фишмана, не заметил ли он, что у московского журналиста как-то уж очень подозрительно блестят глаза. Аркадий Моисеевич в ответ только рассмеялся и сказал, что после хорошей дозы пятизвездочного армянского коньяка, не только глаза должны заблестеть, но и нимб золотой над головой возникнуть.

К сожалению, Сергей Сергеевич оказался прав, интуитивно догадавшись о том, что Павлов находится под воздействием наркотического препарата, разработанного в одной из секретных лабораторий КГБ. Этот препарат в виде долго растворяющейся капсулы Павлову предложил принять старший лейтенант госбезопасности Мурадов, когда привез его на замаскированном под такси автомобиле в Академгородок. При этом он ввел его в заблуждение, убедив его в том, что это — спецсредство от алкогольного опьянения.

Когда Мелисса узнала от Аркадия Моисеевича о том, что Павлов застрял не в туалете, а в его рабочем кабинете, так возмутилась, что вскочила с дивана и отправилась его проведать, надеясь остаться с ним наедине. С момента включения магнитофонной записи прошло уже 15 минут, поэтому Аркадий Моисеевич не стал ее удерживать. Через пару минут Мелисса вернулась в гостиную совершенно расстроенная, потому что Павлов, по ее словам, в указанном месте отсутствовал. Сергей Сергеевич про себя даже посмеялся, предположив, что Павлов сбежал от Мелиссы, как нерешительный жених Подколесин в пьесе Н.В. Гоголя "Женитьба".

Павлова стали искать по всей квартире, даже заглядывали на антресоли, но не нашли. К тому же в прихожей остались его полуботинки. Неужели он ушел в одних тапочках? И тут в квартиру позвонили. Аркадий Моисеевич открыл дверь и обомлел: перед ним стояли трое мужчин в одинаковых плащах и фетровых шляпах, которые предъявили ему свои удостоверения и ордер на обыск. От такого неожиданного поворота событий у него случился сердечный приступ и вскоре его отвезли в карете скорой помощи в 1-ю городскую больницу с подозрением на инфаркт.

Чекисты надели на Сергея Сергеевича наручники и доставили на машине "Волга" черного цвета на какой-то секретный объект, находившийся, как он заметил, неподалеку от областного телецентра. После томительного ожидания, где-то в половине одиннадцатого, его провели в маленький кинозал, где его встретила старший лейтенант госбезопасности Светлана Викторовна Оленина.

— Объясните, что это такое?! — потребовала она от доктора физико-математических наук С.С. Мерцалова и продемонстрировала ему записанный на видеомагнитофон эпизод таинственного исчезновения секретного сотрудника по кличке "Геолог" из пространства рабочего кабинета Аркадия Моисеевича Фишмана.

— Фантастика!!! — изумился Сергей Сергеевич, наблюдая за тем, как тело заснувшего в кресле Павлова стало туманным, потом прозрачным и, наконец, совсем исчезло. Он попросил открутить пленку еще на 10 метров назад. При повторном воспроизведении записи он заметил вокруг Павлова странное бело-зеленое свечение и вылезающего из-под кресла Арнольда Борисовича Шлаги. Бес ухмылялся и показывал язык.

Сергею Сергеевичу стало дурно, и он попросил воды.

На этом мытарства профессора Мерцалова не закончились. Его отвезли на еще более секретный объект, где к нему применили новейшие технологии проведения допроса. Но и после этого он ничего существенного по поводу таинственного исчезновения Павлова он не сообщил, поскольку на самом деле не понимал, что с московским гостем могло произойти. Под утро чекисты привезли его домой, даже не извинившись за причиненные ему неудобства.

IV

Утром в среду Лариса Николаевна Селезнева договорилась с Павловым о том, что с 21.00 она будет ждать его в его гостиничном номере, но вместо элитной гостиницы она в результате дорожно-транспортного происшествия (ДТП) попала в Центральную клиническую больницу (ЦКБ Сибирского отделения АН СССР). Ее доставили туда в бессознательном состоянии с закрытой черепно-мозговой травмой и множеством ушибов и порезов. Авария произошла где-то в восьмом часу вечера. Ее "Москвич-412" на высокой скорости врезался в опору и стойку дорожного знака, после чего свалился в кювет. По протоколу ГАИ свидетелей ДТП не было. Ларисе Николаевне оказал помощь проезжавший мимо водитель служебной "Волги", приписанной к какому-то оборонному НИИ. Он же сообщил об аварии в милицию и в ГАИ.

Квалифицированные врачи сделали все от них зависящее, и уже утром, в четверг, Лариса Николаевна пришла в сознание и смогла вспомнить, что с ней произошло. От воспоминаний у нее подскочило давление и заболело сердце. Она многое прощала своему мужу Игорю, но то, что на этот раз он выкинул, не укладывалось в ее сознании. Столь явного предательства, даже, несмотря на предстоящий развод, она от него не ожидала. Впрочем, начнем по порядку.

В среду ровно в 10 часов утра Лариса Николаевна приступила к проведению семинарского занятия со студентами. Руководство Медицинского института не возражало против того, чтобы она совмещала работу над кандидатской диссертацией с преподавательской деятельностью, которая у нее очень неплохо получалась. Студенты относились к ней с большим уважением и к семинарским занятиям готовились добросовестно. Бурная ночь, проведенная с Павловым, очень позитивно отразилась на ее самочувствии и настроении. Она буквально светилась от переполнявшего ее счастья, удостоверившись в том, что ее первая любовь была не только чистой, то есть романтической, но и взаимной. Впереди у нее был двухнедельный отпуск, поездка в Москву и ежедневное общение с любимым человеком, который предложил ей выйти за него замуж.

Во время перерыва между первой и второй парой семинарских занятий Ларису Николаевну попросили подойти к телефону. Звонил главный врач поликлиники, в которой работал Игорь Станиславович, и интересовался, почему его нет на рабочем месте. Она очень удивилась, так как ее муж на работу старался не опаздывать. После окончания второй пары занятий, когда она уже собиралась на обед в преподавательскую столовую, ее снова попросили к телефону. И снова это был главврач, от которого она узнала, что Игорь Станиславович так на работу и не вышел. Лариса Николаевна заволновалась: мало ли что с ним могло произойти на даче или по дороге домой. На всякий случай, до обеда и после, она несколько раз звонила домой. Трубку никто не брал.

В 15.00 должно было начаться заседание кафедры, но Лариса Николаевна на нем не осталась: — отпросилась, сославшись на семейные обстоятельства. В это время она уже была в квартире своего мужа на улице Жемчужной, в которой, несмотря на его многочисленные просьбы, она так и не прописалась. С точки зрения тогдашнего законодательства она нарушала паспортный режим, но никто из соседей Игоря Станиславовича по этому поводу тревогу не бил, а участковый Леонтьев на это дело смотрел сквозь пальцы. От встретившихся ей по дороге соседей она с сожалением узнала о том, что у Сергея Сергеевича Мерцалова ночью угнали машину, которая в настоящее время стоит возле его гаража в самом плачевном виде.

Открыв входную дверь, Лариса Николаевна обнаружила в прихожей лужу воды, которая натекла из ванной. Она вначале подумала, что кто-то из них двоих: она или Игорь Станиславович, — забыл выключить кран, но все оказалось гораздо серьезнее: прорвалась труба. Она немедленно вызвала сантехника. Пока сантехник пришел, пока он устранял неисправность, пока Лариса Николаевна возилась с тряпками и ведрами, прошло не менее двух часов. По этой причине она смогла отправиться в Барышево только в начале седьмого.

Приехав на дачу, Лариса Николаевна увидела стоящую на дороге перед домом новенькую "Ниву" с открытым капотом. Возле машины с задумчивым видом стоял Городецкий. Она спросила его, где Игорь, и тот, не говоря ни слова, показал рукой в сторону дома. Войдя в дом, она сразу поняла, чем ее муж занимается. Из-за полуоткрытой двери спальной до ее слуха доносились сладострастные стоны и всхлипывания. Ей бы сразу развернуться и выйти, но в душе у нее, внезапно, вспыхнула такая ревность и злость, что она схватила попавшийся ей под руку ремень, который она вытащила из валявшихся на полу мужских брюк, и ворвалась в спальную.

Никогда до этого в своей жизни она не скандалила, а тем более не дралась. Не помня себя от ярости, она принялась хлестать Игоря и Любу ремнем: по голым спинам и ягодицам, — доставляя слившимся в оригинальной позе Камасутры любовникам незабываемые ощущения. Ее с трудом угомонил Городецкий, который прибежал в дом, услышав пронзительный женский визг и нецензурную брань. А вот, что было дальше, как говорится, хоть стой, хоть падай: от испуга Люба так сжала свои интимные мышцы, что Игорь Станиславович без квалифицированной медицинской помощи не мог от нее освободиться.

……………………………………………………………………………………………………….

Одновременно давясь от смеха и плача от горя, Лариса Николаевна сидела за рулем своего "Москвича" и не двигалась с места. К ней подошел сконфуженный Городецкий и спросил, нет ли у нее случайно запасных свечей. Пришлось одолжить ему новенький комплект. И тут она снова допустила ошибку. Вместо того, чтобы отправиться в путь, она дождалась, когда Городецкий заведет свою "Ниву". Возможно, она ждала, что Игорь Станиславович сядет в ее "Москвич", и они смогут по дороге интеллигентно выяснить свои отношения, договориться о разводе и условиях раздельного проживания. Но ее официальный супруг сел в автомобиль Городецкого, на заднее сидение, и демонстративно обнял пунцовую от стыда Любу. Было ясно, что он крайне обозлен и обижен.

До выезда на шоссе Городецкий на своей "Ниве" плелся у нее в хвосте, но, когда грунтовая дорога закончилась, и начался ровный асфальт, попытался ее обогнать. Лариса Николаевна не позволила ему это сделать, и Городецкий ненадолго отстал. На половине пути от дачи до Академгородка Городецкий ее все-таки догнал, подрезал и заставил остановиться. Из "Нивы" вылез Игорь Станиславович и, подойдя к ее машине, с размаху сбил ногой левое зеркало заднего вида. Со словами: — "Оно тебе не надо!" — он вернулся в "Ниву" и занял место на переднем сидении рядом с Городецким.

От такого хамства у Ларисы Николаевны из глаз хлынули слезы, и, не отдавая себе отчета, она так надавила на газ, что через пару километров обошла Городецкого и вырвалась вперед. Возле свалки твердых отходов Городецкий нагло, нарушая правила дорожного движения, пошел на обгон. В этот момент Лариса Николаевна увидела на встречной полосе зловещий Hammer черного цвета. Иномарка двигалась с такой скоростью, что ее лобовое столкновение с "Нивой" было неизбежно. И тогда Лариса Николаевна резко повернула руль и нажала на тормоза. Ее "Москвич" полетел в кювет, но прежде зацепился за дорожный указатель ограничения скорости. Что было потом, она уже не помнила.

В полдень в ее палату принесли роскошный букет белых роз. Первая мысль, которая мелькнула у нее в голове, что это — от Павлова. Когда же медсестра рассказала, кто на самом деле является дарителем, Лариса Николаевна очень огорчилась. К букету была приложена записка, в которой какой-то неизвестный ей Алексей Опарин желал ей скорейшего выздоровления. Знакомая медсестра, прочитав записку вслух, объяснила ей, что даритель — водитель "Волги", который доставил ее в ЦКБ. Из этого следовало, что "Нива" и Hammer благополучно разминулись. Почему же их водители оставили ее без помощи?

Четыре недели пробыла Лариса Николаевна в Центральной клинической больнице. Ее регулярно навещали родные (бабушка и сестра покойного отца), друзья, коллеги по работе, студенты и даже соседи по дому на улице Жемчужной. И за все это время ее официальный супруг ее ни разу не навестил; она даже передач и писем от него никаких не получала. Хотя она знала, что он жив и здоров, и собирается в Москву на стажировку в 1-й Медицинский институт.

О причине, по которой ее не навещал Павлов, она узнала, когда ей разрешили вставать с постели. Это произошло в середине июня. Однажды, в дождливый день, к ней пришли Татьяна Ивановна Добронравова, Сергей Сергеевич Мерцалов и незнакомый солидный мужчина в очках. Так, Лариса Николаевна познакомилась с Сергеем Васильевичем Павловым, который специально приехал в Новосибирск, чтобы разобраться в причинах и обстоятельствах исчезновения любимого брата Дмитрия, объявленного к тому времени во всесоюзный розыск. После этого визита Лариса Николаевна прорыдала всю ночь: — счастье, которое казалось ей близко-близко, снова обошло ее стороной.

За неделю до выписки Ларисе Николаевне разрешили выходить во внутренний дворик больницы. Обычно она брала с собой какую-нибудь книгу и присаживалась на лавочке в тени берез и кустов акации. Как-то раз к ней подошла молодая женщина в больничном халате и попросила закурить (от своей вредной привычки Лариса Николаевна не отказалась). Получив желаемую сигарету, женщина пожаловалась на своих друзей, которые слишком уж заботятся о ее здоровье, и поинтересовалась, не составит ли она ей компанию, чтобы в известном ей укромном местечке позагорать topless. Слово за слово, и они познакомились и разговорились. Молодую женщину звали Светланой Викторовной. Она оказалась не местной, а из Москвы, и сообщила, что попала в ЦКБ, находясь в Новосибирске в служебной командировке.

Укромное местечко, о котором рассказала ей новая знакомая, было достаточно скрыто от посторонних глаз, поэтому Лариса Николаевна без стеснения разделась до трусиков. Они легли на расстеленное Светланой Викторовной покрывало, закурили и начали обсуждать тему летнего отдыха: кто куда ездит и где все-таки лучше: в Крыму или в Сочи? О своей жизни в Индии и прекрасных пляжах с белым, как снег, песком на берегу океана Лариса Николаевна из скромности промолчала, чтобы не вызвать у ее новой знакомой чувство зависти и комплекс неполноценности. Затем женщины стали рассказывать друг другу о себе.

Узнав о том, что Лариса Николаевна врач, да еще и фармаколог, Светлана Викторовна засыпала ее вопросами, которые, как она догадалась, имели непосредственное отношение к болезни, из-за которой она попала в Центральную клиническую больницу. О своей профессии ее новая знакомая сказала, что она — юрист и специализируется по гражданским делам. Они позагорали в течение часа и договорились, если позволит погода, встретится на этом же месте после обеда.

Что-то в словах умной и образованной москвички Ларису Николаевну насторожило, и, особенно, то, что у нее, судя по ее рассказу, было острое пищевое отравление, осложненное вирусной инфекцией. Из любопытства, пользуясь своей известностью среди медперсонала, она быстро навела справки.

Знакомый врач из отделения интенсивной терапии, по секрету, сообщил ей о том, что его коллеги между собой называют Светлану Викторовну Оленину не иначе, как Мата Хари, намекая на ее причастность к службе внешней разведки. Данная пациентка, согласно истории болезни, поступила в ЦКБ с явными признаками отравления фаллоидином, то есть ядом бледной поганки, хотя после промывании желудка никаких грибов и признаков их употребления врачи в пищеводе не обнаружили. Едва ее вытащили с того света и поставили на ноги, как она снова заболела, — на этот очень редкой формой малярии, которую можно подхватить только в тропических странах, вроде экваториальной Африки.

Другой знакомый врач, по секрету, признался, что ему, якобы, доподлинно известно о том, что тов. Оленина — офицер госбезопасности, принимавший участие в секретной операции в одной из стран Юго-Восточной Азии. О том, откуда он получил эти сведения, ее знакомый ничего не сказал. Впрочем, слова на этот счет были не уместны. Доктор Разумовский, — и в ЦКБ об этом все знали, — имел звание полковника медицинской службы.

Получив о своей новой знакомой столь интересную информацию, Лариса Николаевна сразу подумала о том, что такой человек как раз ей и нужен для того, чтобы выяснить, что на самом деле произошло с Дмитрием Васильевичем Павловым, и есть ли надежда когда-нибудь увидеть его живым. В версию Сергея Сергеевича Мерцалова и Аркадия Моисеевича Фишмана о том, что его, возможно, похитили инопланетяне, она не поверила, считая, что НЛО, это — плод воображения. Более правдоподобной, но менее приятной ей казалась версия, выдвинутая Татьяной Ивановной Добронравовой. Ее бабушка, много лет занимавшаяся проблемами пластической хирургии, не исключала того, что под видом Димы Павлова мог маскироваться иностранный шпион, который, почувствовав за собой слежку, из квартиры Аркадия Моисеевича ловко и незаметно сбежал, а настоящий Д.В. Павлов уже давным-давно мертв или переправлен ЦРУ за пределы СССР.

Обе выздоравливающие женщины снова встретились после обеда в условленном месте. Чтобы расположить к себе новую знакомую, Лариса Николаевна прихватила с собой мензурку медицинского спирта и литровую банку вишневого компота. Спирта было немного — грамм двести, но по причине длительного воздержания их здорово развезло, и они принялись откровенничать на вечные женские темы: о любви и верности, о мужьях и детях, о случайных половых связях и их незапланированных последствиях. Выяснилось, что они обе обожают секс, а в мастурбации и однополой любви: мужчины к мужчине и женщины к женщине, — не видят ничего предосудительного. Убедившись в том, что Светлана Викторовна готова перейти от слов к делу, Лариса Николаевна рассказала ей свою невеселую женскую историю, не называя фамилий и опуская несущественные детали.

— Так ты внучка Татьяны Ивановны Добронравовой?! — догадалась Светлана Викторовна и немедленно убрала свою руку с ее груди.

— Да! А мой Митенька…,- хотела продолжить Лариса Николаевна, но Светлана Викторовна ее прервала:

— Дмитрий Васильевич Павлов, 1953 года рождения, москвич, выпускник МГУ имени Ломоносова…

— Да! Откуда вы знаете?! — от волнения Лариса Николаевна перешла на "вы".

— От верблюда! — раздраженно ответила старший лейтенант госбезопасности Оленина, поняв, что в ЦКБ она — не инкогнито, и, что Лариса Николаевна Селезнева развела ее, как последнего лоха.

— Пожалуйста, скажите, хотя бы: он жив или нет? — взмолилась Лариса Николаевна.

— Да, жив он, жив! Он — живее всех живых, но, к сожалению, сейчас от нас он очень далеко, — с этими словами Оленина встала и начала одеваться. Лариса Николаевна последовала ее примеру.

— Он скоро вернется? — на глазах Ларисы Николаевны появились слезы.

— Я не знаю! Об этом не знает никто. Ну, может, кроме нашего самого главного начальника в Москве, — как-то не очень убедительно ответила Оленина.

— Вы хотя бы самых близких родственников поставили в известность. Василию Дмитриевичу, между прочим, 65 лет. Он ветеран Великой Отечественной войны, боевой офицер. Каково ему знать, что его сына разыскивают, как уголовника? — Лариса Николаевна взывала к жалости, но при этом чувствовала, как с ее сердца, наконец, скатился тяжелый камень: значит, ее Митенька — не шпион, значит — его не похитили инопланетяне. Значит, он — кто?

— Об этом мы позаботимся в самое ближайшее время. Кстати, когда вы собираетесь приехать в Москву? — Оленина перешла на официальное "вы" и даже внешне преобразилась, как будто вместо больничного халата надела мундир с погонами.

………………………………………………………………………………………………………

Итак, Оленина предложила ей пройти в ее апартаменты, которые располагалась в соседнем корпусе. Как и у Ларисы Николаевны, ее палата была одноместной. В ней имелись в наличии все удобства, а также телефон, телевизор и холодильник. Кроме этих предметов бытовой техники она заметила импортный видеомагнитофон и магнитолу. На полу возле койки валялись глянцевые журналы на английском и французском языке.

Порывшись в своей сумочке, Оленина достала и вручила ей визитку, на которой были указаны ее фамилия, имя, отчество и номер телефона, по которому Лариса Николаевна должна была позвонить по приезду в Москву. Оленина сразу предупредила ее о том, что по указанному в визитке номеру телефона ей ответит автоответчик, после чего она должна будет сообщить номер телефона гостиницы или частной квартиры, где она остановится. В самое ближайшее время, — обещала она, — с ней свяжутся и укажут место и время встречи люди, имеющие официальные полномочия сообщить ей интересующие ее сведения о тов. Павлове.

Лариса Николаевна искренне ее поблагодарила, и собралась было выйти, как Оленина, неожиданно, принесла ей свои извинения за то, что ее "немного облапала".

— Месяц уже, как без мужика, крыша поехала, — объяснила она свое несоветское поведение.

— Какие проблемы?! — воскликнула Лариса Николаевна, и, подойдя к ней поближе, шепнула на ухо: Весь мужской персонал ЦКБ в вашем распоряжении. У меня среди них столько знакомых, что стоит мне только намекнуть. В общем, вы понимаете…

После ее слов Оленина зарделась, как гимназистка, и призналась, что ненастоящие мужики ей не нужны. С функциями, на которые они способны, по ее мнению, гораздо лучше справляются вибраторы и фаллоимитаторы. Лариса Николаевна поняла ее чувства правильно и нежно ее поцеловала.

V

19 августа 1978 года Лариса Николаевна Селезнева прилетела в Москву, чтобы провести в столице свой двухнедельный отпуск. В аэропорту Домодедово ее встретил Сергей Васильевич Павлов, который отвез ее на своих новеньких "Жигулях" на улицу Теплый Стан и представил ее Василию Дмитриевичу Павлову, — не только как внучку членкора Академии медицинских наук СССР Т.И.Добронравовой, но и как многолетнюю тайную любовь их безвестно отсутствующего сына и брата Дмитрия.

Василий Дмитриевич принял сибирскую гостью очень радушно и предложил ей занять комнату, в которой она, хотя и ненадолго, уже когда-то останавливалась. Очутившись в окружении вещей, сохранивших память о Дмитрии Павлове, Лариса Николаевна была так растрогана, что встала на колени и искренне помолилась за здравие, благополучие и скорое его возвращение. После этого она решительно подошла к стоявшему на тумбочке возле кровати телефону и набрала номер, указанный в визитке Светланы Викторовны Олениной.

Как ее и предупреждали, на другом конце провода включился автоответчик. Лариса Николаевна быстро сообщила о своем приезде и назвала номер телефона квартиры, в которой она остановилась, а также почтовый адрес и ФИО ее хозяина.

Старший лейтенант госбезопасности Оленина отреагировала на ее звонок очень оперативно, назначив на следующий день после ее приезда в Москву, неофициальную, как она сказала, встречу "с одним высокопоставленным товарищем с Лубянки". Встреча должна была состояться в 15.00 на аллее у Пионерских (Патриарших) прудов. Лариса Николаевна приехала на место встречи одна и с большим запасом времени.

Она уже устала прогуливаться и присела на скамейку рядом с мужчиной атлетического телосложения в дорогом заграничном костюме, который даже не обратил на нее внимания, так как читал газету. В этот момент мимо нее прошла темноволосая молодая женщина, одетая в сари и похожая на индианку. Пройдя несколько шагов, индианка вернулась обратно и, подойдя к Ларисе Николаевне, обратилась к ней на хинди: — приветствуя и желая здоровья и благополучия. Лариса Николаевна ответила ей аналогичным образом, и только по голосу догадалась, с кем она разговаривает.

— Боже мой, какая встреча! — обрадовалась Лариса Николаевна и бросилась в объятия Светланы Викторовны Олениной, которая даже цвет глаз своих изменила с помощью специальных контактных линз.

— Подполковник Петров! — негромко сказал сидевший на скамейке мужчина, отложил газету и встал

— Где? — испуганно спросила Лариса Николаевна.

— Я — подполковник Петров, — сказал мужчина и, улыбаясь, показал ей свое служебное удостоверение.

Дождавшись, когда мимо них пройдут люди, Светлана Викторовна Оленина негромко, но торжественно сказала:

— Уважаемая Лариса Николаевна! Наше руководство уполномочило нас сообщить вам о том, что горячо любимый вами Дмитрий Васильевич Павлов является кадровым офицером Главного разведывательного управления Генштаба СССР. В настоящее время он находится в бессрочной командировке в одной из латиноамериканских стран в качестве нашего резидента. Обстановка, в которой он работает, очень сложная, так как с этой страной у нас нет дипломатических отношений. По легенде, он — потомок русских белоэмигрантов, и у него есть семья и дети. И это все, что мы можем вам рассказать. А теперь, пожалуйста, подпишите документ о том, что вы обязуетесь никому не разглашать доверенные вам сведения, которые являются предметом государственной тайны.

— Какой негодник! Разбил мне сердце, а сам уехал, не весть, куда, — подумала Лариса Николаевна и заплакала.

Оленина ее успокоила и пригласила на ужин в ресторан "Пекин".

………………………………………………………………………………………………………

Документ, который подписала Лариса Николаевна, был ненастоящий. По просьбе Олениной его изготовил ее жених Макс на каком-то гербовом бланке. Он же и присутствовал на упомянутой встрече. Таким образом, Оленина давала Ларисе Николаевне надежду на то, что Павлов когда-нибудь вернется к своим родным и близким из очень странного путешествия в иное пространство и время, подобное тому, которое совершила сама, пережив клиническую смерть. Никому, кроме своего жениха Макса, она об этом не рассказывала.

………………………………………………………………………………………………………

Сергей Васильевич Павлов составил для Ларисы Николаевны обширную культурно-развлекательную программу, которая включала себя посещение музеев и выставок, экскурсии в Кремль и по Золотому кольцу, достал билеты на самые интересные спектакли и концерты. Он бы и сам с удовольствием походил вместе с ней по музеям, театрам и выставочным залам, но был очень занят на работе. Чтобы его отцу было не очень обременительно, он попросил своего пасынка Михаила пару недель пожить в Москве у деда, помочь ему по хозяйству и, заодно, "поухаживать за прекрасной дамой".

17-летний Михаил в 1978 году окончил среднюю школу и собирался поступать в МГУ имени Ломоносова на мехмат. Вступительные экзамены он провалил, хотя упорно и настойчиво к ним готовился. Родителей Михаила его провал очень огорчил, однако они надеялись на то, что поступление в МВТУ имени Баумана ему гарантировано. И надо же такому случиться, что вступительные экзамены в престижный технический вуз Михаил сдавать не стал, а втайне от родителей за компанию со своим другом попытался поступить в Щукинское театральное училище. Другу повезло, а Михаилу нет. В этой ситуации рассерженные родители решили осенью отправить его на службу в армию, полагая, что это пойдет ему на пользу: закалит физически, научит дисциплине и ответственности. Михаил решение родителей принял безропотно, и попросил только до этого времени не устраивать его ни на какую работу.

Просьбу отчима насчет гостьи из Сибири Михаил принял в штыки и, нехотя, отправился в Москву. С Ларисой Николаевной он познакомился в день ее приезда, пообщался с ней три дня и… влюбился. Как опытная женщина, она сразу поняла, что скрывается за его робостью, неожиданно переходящей в грубость, и милым добродушием, сменяющимся угрюмостью, но отталкивать его от себя не стала. Она представила его на месте 17-летнего Димы, к которому приехала в гости 20-летняя студентка из далекой провинции. Дима — робок и неопытен. Она — решительна и обворожительна.

Михаил, как и следовало ожидать, оказался девственником, и она постаралась сделать так, чтобы его первая интимная близость совершилась к их обоюдному удовольствию. Произошло это в субботу, когда Василий Дмитриевич на целый день уехал в гости к своей сестре в Люберцы. Лариса Николаевна предложила Михаилу совместно заняться генеральной уборкой квартиры: помыть полы, протереть пыль, пропылесосить ковры и т. д. Михаил без особого желания согласился, и тогда она спросила его, как он смотрит на то, чтобы делать это не просто так, а "по индийской системе", то есть в голом виде. Поняв, что она не шутит, Михаил поперхнулся (разговор шел за завтраком), чуть не свалился со стула и промямлил, что он не против. Завершив генеральную уборку, они вместе помылись в ванной, перешли в гостиную и до самого вечера предавались любовным утехам, забыв про запланированный поход в кино. А тут еще Василий Дмитриевич позвонил и сообщил, что останется у своей сестры ночевать.

………………………………………………………………………………………………………

Лариса Николаевна возвращалась в Новосибирск на поезде, в спальном вагоне (СВ). Михаил, сославшись на какие-то дела, уехал в Дубну за день до ее отъезда, и на вокзале ее провожал Василий Дмитриевич. Старик неважно себя чувствовал и был невесел. Очень уж ей хотелось его хоть как-то приободрить, и, не выдержав, она призналась, что общалась со знакомыми ей по Новосибирску представителями органов госбезопасности, которые, по секрету, сказали ей о том, что Дима находится в бессрочной командировке по линии Главного разведывательного управления. Василий Дмитриевич печально улыбнулся и покачал головой, давая ей понять, что он этому не верит. На прощание, обняв ее, он шепнул ей на ухо:

— Держись, дочка! Димка уже не вернется. Он — на том свете, а те, кто его туда отправил, когда-нибудь, поверь мне, получат заслуженное наказание.

За два часа до прибытия поезда на станцию "Новосибирск-Главный" в дверь купе постучали. Лариса Николаевна была одна: ее добродушная и разговорчивая соседка попрощалась с ней в Тюмени. Каково же было ее изумление, когда, открыв дверь, она увидела Михаила в теплой куртке и с дорожной сумкой на плече. Оказывается, он ехал в том же поезде, в плацкартном вагоне, поскольку ни за что не хотел с ней расставаться. Лариса Николаевна все поняла, и, вместо того, чтобы отругать его за столь безрассудный поступок, объяснила, что без согласия его родителей она не имеет права принять его у себя дома даже в качестве гостя. В ответ Михаил заявил, что ему через две недели исполнится 18 лет, и он едет в Новосибирск не к ней, а на комсомольско-молодежную стройку, про которую прочитал в газетах.

— Тоже мне строитель нашелся! — засмеялась Лариса Николаевна, и, хитро прищурившись, спросила: Как насчет ЗАГСа? Сегодня я как раз должна получать свидетельство о разводе.

— Я о таком счастье даже мечтать не смею! — сказал Михаил и заплакал, уткнувшись ей лицом в грудь.

— Мальчик ты мой! Я старше тебя даже не на семь лет, а на целую жизнь. Тебе со мной будет очень нелегко, — говорила она, нежно гладя его по голове.

— Будь, что будет! Хочу любить тебя до гробовой доски, и точка! — с максимализмом однолюба заявил Михаил.

………………………………………………………………………………………………………

Татьяна Ивановна Добронравова, пользуясь своими связями, организовала для Михаила освобождение от армии и устроила его на работу в Сибирское отделение АН СССР своим личным секретарем. Она не очень-то приветствовала выбор своей внучки, но, принимая во внимание зло, которое принес в ее жизнь Игорь Станиславович, решила, что так для нее будет лучше. Ларисины друзья и коллеги по работе были того же мнения. Не воспротивились их браку даже родители Михаила, на которых Лариса Николаевна произвела самое благоприятное впечатление: красивая, воспитанная, умная, образованная, из хорошей семьи. Чего еще надо?

Семейная жизнь Ларисы и Михаила протекала спокойно и безмятежно. Она успешно защитила кандидатскую диссертацию, а он поступил на вечернее отделение НГУ и стал учиться на юриста. Жили они у Татьяны Ивановны Добронравовой в ее коттедже, не испытывая материальных и бытовых проблем. В 1979 году Лариса Николаевна родила девочку, которую в честь покойной матери назвала Ириной. И все было бы хорошо, если бы, время от времени, не врывались в ее душу зловещие воспоминания о прежнем муже и совместной прожитой с ним жизни. Как она могла ошибиться?!

Однажды, когда Лариса Николаевна была уже беременна, ей приснился странный сон, в котором детально, минута в минуту, она заново пережила тот день и час, когда попала в ДТП. Она даже увидела и прочувствовала то, что происходило с нею и вокруг нее, когда она потеряла сознание. Страшным и жутким было это зрелище.

….Городецкий и Игорь Станиславович вышли из "Нивы" и спустились в кювет.

Игорь Станиславович через разбитое лобовое стекло перевернувшегося "Москвича" нашел ее руку и прощупал пульс.

— Ну, что? — спросил его подошедший к нему Городецкий.

— Сдохла…

— Что будем делать?

— На дороге никого нет?

— Никого.

— Мы ничего не видели и ничего не знаем.

— А Любася?

— Заплатим, сколько надо. Она не откажется.

— Заметано!

Только "Нива" отъехала, как на дороге, словно из-под земли, появился зловещий Hummer. Из кабины вышли два человека в темной одежде и тоже спустились в кювет. Один из них схватил ее за левую руку и легко вытащил из машины. Но то, что он вытащил, скорее, следовало бы назвать ее "вторым телом".

— А деваха ничего! Для театра нашего босса как раз такого типажа не хватает, — сказал его напарник скрипучим голосом и засмеялся.

— Оставьте ее! Она не ваша! — услышала она до боли знакомый голос своего покойного отца Николая Сергеевича Селезнева, который схватил ее за правую руку.

— Доктор Селезнев! Какая приятная и неожиданная встреча! — бархатным голосом произнес человек в темной одежде, который держал ее за левую руку.

— Это моя дочь, и она проследует со мной! — твердо заявил ее отец, одетый в скафандр, излучающий мягкий серебристый свет.

— Вятские ребята хватские! Семеро двоих не боятся! Так и быть, мы уходим! — заявил человек в темной одежде и отпустил ее.

Ларису Николаевну окружили люди в таких же, как и у отца, серебристых скафандрах. Лариса Николаевна увидела среди них свою дорогую мамочку и заплакала от счастья. В этот момент поднялся сильный ветер, небо потемнело, и по нему зигзагом пронеслась ослепительная молния. Раздался гром такой силы, что от него затряслась земля.

— Папочка, что происходит?! — испугалась Лариса Николаевна.

— Это — шторм! Гравитационный шторм! Трубит Рог Царя Соломона! — закричали испуганные люди в серебристых скафандрах.

— Как это некстати! — воскликнул раздосадованный отец и тоже ее отпустил.

Ветер стих, туча развеялась, и она увидела над головой ясное небо, окрашенное лучами заходящего солнца. Люди в серебристых скафандрах исчезли. И тогда она поняла, что она одна. Совсем одна.

— Мадам, прошу вас вернуться на свое место, — услышала она за спиной чей-то властный голос и обернулась.

В пяти шагах от Ларисы Николаевны стоял карлик с лицом пожилого человека. На его голове сверкала золотая корона, а на его красном плаще она разглядела вышитую золотыми нитями карту Таро, называемую "Императрицей".(4) Карлик показал ей рукой на ее разбитую машину. Лариса Николаевна с сожалением вздохнула и с трудом втиснулась в свое уже почти остывшее тело.

Примечания к главе 5-й:

(1) Согласно этой доктрине, составленной из постулатов всех религий и культов, в том числе, языческих, предшествующих христианству, магометанству и буддизму, соотношение сил Света и Тьмы в мире менялось на протяжении разных эпох. Вначале будто бы существовало абсолютное и идеальное равновесие между силами Света и Тьмы. Свет располагался вверху, а Тьма — внизу, они являлись прообразами лёгкого, светлого, чистого неба и тяжёлой, тёмной, загрязнённой материи. Затем наступила вторая эпоха — промежуточная, когда изначальное равновесие было нарушено. Свет и Тьма перемешались, одно проникло в другое, и между ними началась борьба. Успех в этой борьбе сопутствует то одной, то другой стороне, и ни одна сила не может одолеть другую. Когда настанет в будущем третья, завершающая эпоха, силы Света и силы Тьмы выйдут на последнюю битву.

(2) Древнейшими рукописями, содержащими значительные части Нового Завета, являются три папирусных кодекса, датируемых III в. (т. н. папирусы Честера Битти). Один из них состоит из 30 листов. В него первоначально входили все четыре евангелия и Деяния апостолов. Другой представляет собой 86 слегка поврежденных листов папируса с текстом десяти посланий апостола Павла. Наконец, третий содержит десять слегка испорченных листов книги Апокалипсиса. Двумя древнейшими пергаменными греческими рукописями Нового Завета являются Ватиканский кодекс и Синайский кодекс, датируемые IV веком. Самые ранние греческие рукописи датируются IX веком. Многократно переписывая Новый Завет, чтобы удовлетворить растущие потребности церкви, писцы вносили в него множество изменений. Копиисты не только допускали невольные ошибки, неизбежные при всяком переписывании, но зачастую пытались усовершенствовать грамматику или стиль текста, исправить предполагаемые исторические и географические ошибки, выправить цитаты из Ветхого Завета в соответствии с греческой Септуагинтой и согласовать параллельные места в евангелиях. В результате возникали многочисленные чтения (варианты фрагментов текста), которых набирается около 200 000. Вместе с тем следует заметить, что более 95 % этих разночтений не затрагивают понимания смысла текста.

(3) Сейчас уже трудно установить, откуда берет начало исконно русский обычай именования нулевой карты Таро "Шутом". Она называется Il Matto по-итальянски, Le Fou или Le Mat по-французски и The Fool по-английски. В колоде Таро "Шут" играет по своим собственным правилам (всеобщие законы для него не писаны). Он не может побить ни одной карты, ни одной масти, зато может ходить в любую масть и всегда возвращается к своему владельцу, даже, если взятку забирает другой игрок.

(4) Карта Таро "Императрица" символизирует созидание, новую жизнь, свет, красоту и добро в делах ежедневных и материальных, в чувствах и мыслях. А также плодовитость, материальный доход, стабилизацию в домашних делах. Императрица — счастливая карта, говорящая о стабильности, процветании, плодородии. Она является символом любви, заботы и материнства.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

27 декабря 1999 года, в понедельник, ровно в 24.00 компьютер-сервер AS/400, на котором "крутилась" программа "ЭП-Мастер", автоматически выключился, и пока его процессоры не успели остыть, Genius Loci, а по-русски, Гений места, успел обменяться с "электронным писателем", к которому он обращался по имени: www. Master. com.,- электрическими сигналами по поводу друзей-операторов и новых данных, которые они ввели.

— Честно говоря, не знаю, о чем писать дальше, — сообщил Master. — Ведь главный герой, очевидно, мертв. Мой помощник — модуль-ретранслятор — нашел достоверные сведения о том, что подлинный Дмитрий Васильевич Павлов 17 мая 1978 года в состоянии наркотического отравления выпал из окна квартиры гражданина Фишмана, и через 20 минут скончался от остановки сердца.

— Да, мужественный человек. Выполнил, значит, наказ своего отца — не подводить и не подставлять хороших людей. Я был о нем гораздо худшего мнения, — признался Genius Loci.

— Жалко парня. Может, мне представить дело так, что его засосало во временную воронку-трещину, из которой он когда-нибудь выберется? — предположил Master и привел несколько примеров из средневековых хроник об аналогичных случаях таинственного исчезновения людей и их появления на том же месте через несколько дней и даже более продолжительный промежуток времени.

— Это будет против правды, — проимпульсировал Genius Loci и тут же спохватился, опасаясь, что их разговор может "подслушивать" бес категории "Б" по кличке "Цензор".

— Здесь я, здесь! — подтвердил свое присутствие Арнольд Борисович Шлаги, и тут же предупредил: Когда рабочая часть компьютера совсем остынет, я удалюсь с главным героем в виртуальную Преисподнюю, и в порядке добрососедской помощи буду, как Вергилий, сообщать г-ну Мастеру обо всем, что покойный Дмитрий Васильевич Павлов увидит, услышит, узнает и прочувствует. Как он будет страдать и мучиться…

— А в прошлую или будущую жизнь его никак нельзя переместить? — робко поинтересовался Master.

— Так, ведь, отец Андрей (Эммаусский) наложил запрет на реинкарнацию! — расхохотался бес, очень неэкономно разбрызгивая электрические импульсы.

— Я предлагаю нарушить этот запрет, но так, чтобы друзья-операторы этого не заметили, — предложил Genius Loci.

— На каком основании? Я требую справедливости! Душа главного героя — моя! Вот официальное предписание, согласно которому я обязан доставить его, сами знаете куда, — запротестовал бес категории "Б" по кличке "Цензор".

Температура CISC-процессоров быстро падала, и Genius Loci решил поторопиться:

— Что ж, основание для нарушения запрета я вам предоставлю, и, хотя в моем распоряжении всего 999 миллисекунд, я успею рассказать вам одну притчу:

"Огонь, нет, даже не огонь в привычном понимании слова, а огромные, почти прозрачные, но, тем не менее, осязаемые, отчетливо структурированные массы космической плазмы после долгого 1066-летнего перерыва вырвались из сверхмассивной "черной дыры" и стали новым Пространством и Временем. Прежние люди, вроде меня, переживали нечто подобное, уже не один раз. Но, так, же как и для нас — людей предыдущего космического цикла, для нынешних людей вид совершенства смерти — последний в событийном ряду их, в общем-то, недолгой разумной жизни. Или существования, что вернее.

Законы больших перемен делают неоспоримым единственный факт: события, меняющие все смысловое поле существования, реализуются в масштабах земного исторического времени практически мгновенно. Вот и сейчас законы сборки "больших систем" запустили на Земле необратимые разрушительные процессы, хотя инерция движения мысли еще питает остатками силы творения старую планетарную форму жизни. Людям кажется, что абрис будущих изменений еще только появляется на далеком горизонте, а он уже вступил в силу.

Увы! Велика и необъятна иллюзия бытия. Внимание всего угасающего планетарного организма фокусируется не для перехода в подлинное духовное состояние, а на периферийных, далеких от истинного положения дел, но чарующих потребительской притягательностью, обыденных проблемах. То ли так кому то нужно, то ли так просто легче уходить, угасая под красочным флером мишуры и не испытывая жгучего стыда и физической боли… и, через одно мгновение совершенства божественного огня — уйти, раствориться в плоских и безжизненных бесконечностях небытия.

Незрячий ведет слепого, и хуже, чем глухой, кто не хочет слышать, ибо, кого Господь хочет наказать, того лишает разума… Или не так? Кого-то желает в неизбежности наказания помиловать, превратив факт казни в иллюзию счастливого конца?

………………………………………………………………………………………………………

Все существующее становится, развивается и разрушается. Все живущее рождается, взрослеет и умирает. Все мыслящее творит, использует и уничтожает. Тянется нить циклов, и цепочка поколений, и есть в ней великий смысл. Рожает мать дитя — плоть от плоти своей, родная частичка собственного тела, искра материнской души. Не клон — освященная творцом часть самое себя. Проходит время, ребенок растет, взрослеет, оперяется, и в один торжественный момент становится личностью. И мать с отцом видят — да плоть от плоти, но не они; искорка души, но иная душа, иной дух, иной человек. Вроде бы по образу и подобию, но не те мысли, не те поступки, не те желания.

Так и сам Творец, созидая по образу и подобию своему, пришел, с силой собственного Закона, закона творения, к аналогичному результату. По образу и подобию своему сотворил он из звездной пыли первозданного космического человека Адама Кадмона. И дал ему Завет, и вдохнул в него свою Душу. И придумал Сказку о времени — обретенном и утраченном. И населил ее сонмом героев. Думал, счастливой будет сказка, а нет…

И дал он людям Вечную Жизнь, но они выбрали Смерть. И дал он людям Любовь, но выбрали они Счастье, а само Счастье обручили с богатством, покоем, негой и наслаждением. Стали люди корыстны, наглы, лживы, завистливы, утратили веру и потеряли истину. И увидел Творец, что сказка хоть и его, да не для него. И покинул он свою Сказку. Люди оказались предоставлены сами себе, и начались нескончаемые войны за власть…

Но не бывает сказки без сказочника, и не может быть жизни без любви. А, значит, рано или поздно, так или иначе, должны уйти из жизни те, кто ее губит, из времени — те, кто его впустую растрачивает. И сама Жизнь, допустившая все это безобразие, должна покинуть цветущий и заповедный мир яви, растворившись в космической бездне аминокислотными спорами.

Опечалился Адам Кадмон и стал одним из людей; прожил жизнь — простую и бесхитростную, взошел на свой Крест и принял смерть мученическую. И воскрес, ведь рукописи не горят, а сказкам не суждено умереть. Превратил он свою жизнь в любовь, и любовь отдал людям, и искупил святой жертвой грехи их, оплатив ценой жизни ее сокровенный смысл. Но не приняли люди его жертву, не поняли смысла подвига, не вернули любовь, а пожелали счастье. И не Ему, а Кресту его поклонились, ибо его жизнь — жертва, любовь — бескорыстие, вера — вечный поиск любви. А Крест — сицилийская защита, с ним — покой, праздность и телец золотой.

В общем, хотелось, чтобы лучше, а вновь вышло как всегда. И образ есть, и подобие, и душа есть, но вот в чем дело, — не ЕГО эта душа. Значит одной, даже ТАКОЙ, жертвы мало? А сколько надо? А ведь есть в божественной истории печальный опыт Содома и Гоморры. Нет праведника, значит, нет никого, кто был бы достоин жизни. Жизнь — ведь тоже Дар Его людям. Его жертва — это страдающая часть его жизни, его любви и его души. Не поняли люди этого, или не захотели понять, или не приняли… Кто знает, кто докажет…

Догорает и меркнет печальное сияние совершенного огня. Вступает в свои права навь, как серый конец очередного серого мира серых людей. Потускнел огонь, но перед тем, как окончательно затухнуть, уплотнились его струи, и внезапно сложились в форму изумительной структуры в ореоле еще горящей призрачной сферы. И затем возникли в центре этого магического круга два человека: самый великий грешник и отступник, и самый великий святой и заступник. Собирательные образы этих людей известны давно. Это — доктор Фауст и божий человек Алексей. И, вот, огляделись они по сторонам, поздоровались, присели на метеоритный камушек, не ощущая исходящего от него смертельного жара, и задумались, под плеск ниспадающих с небес вод и печальную мелодию своих сердец. И покатились по их щекам горькие слезы. Ведь время и вечность существуют врозь, равно пустые: время — бессмысленно, ибо разум судит обо всем с точки зрения вечности, а вечность — бессодержательна, ибо жизнь протекает только во времени. Надолго задумались они. И будут думать бесчисленное количество эонов ни для кого, кроме них, не существующего времени.

Пройдут тысячи, миллионы, миллиарды лет. Родится в космосе новая Земля, задышит, запульсирует, радуясь своему появлению на свет и…"

— А они все будут думать? — нетерпеливо перебил рассказчика Master.

— О чем тут думать? И так все ясно! — категорично заявил бес категории "Б" по кличке "Цензор".

— Может быть, о новой Сказке?…

МОСКВА

2010