Сила любви

Глава 13

Крису выпало дежурить и в сочельник, и в Рождество – с трех до одиннадцати. Дежурства в рождественскую ночь всегда доставляли много хлопот полицейским: вызовы поступали один за другим. Хотя поводами для них служили обстоятельства не совсем обычные. Звонили, как правило, одинокие пожилые люди, которые, дабы избежать одиночества в сочельник, выдумывали различного рода недуги – с тем чтобы оказаться в больнице с кем-нибудь, ощутить внимание к себе, почувствовать тепло человеческих рук, заботливо ухаживающих за тобой.

Дежурившие в ту ночь ожидали звонков от старушки Лолы Гиддресс, от которой так мерзко пахло, что после нее приходилось проветривать машину. Каждый год в это время давал о себе знать и желчный пузырь Фрэнка Тинкера. Старик называл всех полицейских «сынками» и предлагал каждому понюхать табачку из его табакерки, а еще ему в дороге требовалась плевательница, и, наконец, он всегда просил везти его в больницу через Брисбин-стрит. Когда машина сворачивала туда, он устремлял взгляд слезящихся глаз на двухэтажный домик, где он рос в семье из шести человек, из которых на этом свете остался лишь он один. Как всегда, звонила и Эльда Мински, которая выплывала из дома в побитом молью лисьем палантине модели девятьсот тридцатого года и жутком, усеянном блестками тюрбане на лысой голове, готовая в очередной раз повторить историю о том, как она бежала от русской революции в Америку, чтобы петь на одной сцене с Карузо и Падеревски. С особым нетерпением ожидали дежурные звонка от Инез Герни, доброй старушенции, сгорбленной, как басовый ключ, которая выходила из своего дома, семеня детскими шажками – по-другому она уже не могла, – с неизменной коробкой берлинского печенья, предназначенного каждому, кто будет так добр и поздравит ее с Рождеством.

В этом году на вызов Инез ответил Кристофер.

Когда он постучал в ее дверь, она уже собралась и ожидала, пока за ней приедут, – в домашнем чепце, завязанном под подбородком, и допотопных резиновых ботах с молнией впереди и меховой опушкой вокруг щиколотки. Когда Инез двигалась, подошвы ботов не отрывались от земли.

Кристофер тронул козырек своей фуражки в знак приветствия.

– Срочный вызов, миссис Герни?

– Да простит меня Бог, да, но нет нужды так уж торопиться, – шамкая вставными челюстями, произнесла она. – Я чувствую себя намного лучше. Если вы подадите мне руку, молодой человек, и понесете это…

Он взял из ее рук красную жестяную коробку с изображением рождественских венков на крышке и проводил старушку к патрульной машине.

– Я подумала, что докторам, возможно, понравится мое берлинское печенье. – Эту фразу она повторяла из года в год. – И, разумеется, вы тоже можете попробовать. Мой, о, мой… – Она попыталась взглянуть на небо, но ее остеохондроз не позволил ей сделать это.

– Ну не божественная ли сегодня ночь? Как бы думаете, молодой человек, можно сейчас увидеть звезду Вифлеема?

– Думаю, что да, только я не знаю, какая она. А вы сможете отыскать ее?

Он остановился, предоставив ей возможность продолжить поиски звезды. Она подогнула колени и запрокинула голову, насколько это было возможно, вновь устремив взгляд в небо.

– Нет, наверное, не смогу, но, когда я была маленькой девочкой, мой папа учил меня находить Кассиопею и Орион и все созвездия. Мы жили на ферме близ Ортонвиля, и, знаете, небо над прериями казалось таким огромным. Вам доводилось бывать в Ортонвиле, молодой человек?

– Нет, мадам, никогда.

– Это сельский край. Страна гусей. Знаете, по осени эти дикие гуси улетали целыми стаями, их было так много, что они затмевали солнце. А когда садились на кукурузное поле, так трубили на всю округу, что было слышно аж в Монтевидео. Папа всегда подстреливал одного гуся к Дню Благодарения и одного – к Рождеству.

Они продолжали свой путь к машине – она опиралась на его руку, а он с трудом сдерживал шаг, приноравливаясь к ее старческой походке. Она все говорила и говорила – о рождественских обедах на их ферме близ Ортонвиля; о том, как ее мать квасила капусту; что она добавляла, чтобы капуста была кислой и в то же время сладкой; сетовала на то, что у нее самой никогда не получалось такой капусты, как у матери.

Чтобы забраться в машину, ей понадобилась помощь, и наконец она, вытянув ноги, уютно устроилась на переднем сиденье.

– Присматривайте за своей сумочкой, – сказал он, приподнимая сумку, чтобы захлопнуть дверцу.

Усевшись за руль, он сообщил диспетчеру свои координаты и маршрут, и миссис Герни спросила:

– Не хотите ли попробовать моего печенья?

– Конечно, не откажусь. Я – холостяк, так что домашней кухней не избалован.

– Я использую только настоящее масло и кардамон. Некоторые думают, что это мускатный орех, но нет, это кардамон. Это мой секрет.

Она с трудом открыла коробку. Пальцы у нее были скрюченные, а кожа выглядела, как усиженный мышами папирус.

– Ну вот, наконец-то, – сказала она, когда крышка все-таки поддалась.

Пока доехали до больницы «Мерси», он съел три печенья, признавшись, что в жизни не пробовал ничего более вкусного, чем вызвал довольную улыбку на сморщенном старческом личике миссис Герни.

В холле больницы он проследил, как ее увозили в кресле-каталке: коробка с печеньем лежала у нее на коленях, и старушка рассказывала молоденькой няне о настоящем масле и кардамоне, которые она использовала при выпечке.

Вернувшись к машине, Кристофер почувствовал необъяснимую грусть. Привкус специи со странным названием «кардамон» все еще оставался во рту. В машине витал запах нафталиновых шариков, и он почему-то подумал, что миссис Герни, наверное, подкладывает их в постель, чтобы лучше сохранить свое тело. Бедная старушенция. Жалкое одинокое существо, тем не менее чувствовавшее потребность сделать кому-нибудь подарок к Рождеству. Кто может вызвать большее сострадание, нежели человек, которому некому сделать подарок?

Эти грустные мысли заставили его задуматься о своих родителях, которым Бог послал двоих детей и которые бросили на произвол судьбы обоих. Интересно, что они делают сегодня ночью в своей маленькой мерзкой хибаре в «Линкольн эстэйтс»? Есть ли у них елка? Праздничный ужин? Подарки? Хоть что-нибудь? И где сейчас Джинни? Все еще в Лос-Анджелесе, путается с этим торговцем наркотиками? Все такая же толстая, с сальными волосами, истинная дочь своих родителей? Он представил на мгновение, какой могла бы быть Джинни, если бы осталась здесь, закончила среднюю школу, вышла замуж за порядочного человека, родила парочку детишек. Каким бы тогда был ее дом в этот вечер? Может, он пошел бы к ним в гости, принес подарки племянникам и племянницам, помог бы зятю разложить детские игрушки в рождественские чулки. Он попытался представить своих родителей в роли бабушки и дедушки, но образ этот почему-то не складывался.

Господи, до чего же тихо на городских улицах в сочельник! Скопление машин можно увидеть лишь возле церквей и больше нигде. Раз в году закрыты бары. Даже светящиеся рождественские украшения, свисающие с фонарных столбов на Мэйн-стрит, выглядят жалкими и всеми забытыми.

Он подъехал к дому Ли, но не заметил никакого оживления. Рестоны, наверное, как и все, были в этот час в церкви.

Развернувшись в конце Бентон-стрит, он еще раз проехал мимо их дома, мечтая лишь о том, чтобы поскорее закончилось дежурство и он смог бы вернуться в эту обитель семейного уюта.

Радио в машине все это время молчало. Он проехал Мэйн-стрит, свернул направо, вырулил на скоростное шоссе и направился в сторону своего дома. Убедившись, что рация на месте, он поднялся в квартиру, прошел к холодильнику и, открыв дверцу, долго стоял, разглядывая гигантский кусок ветчины. Она была упакована в сетку и весила не меньше восемнадцати фунтов – это был рождественский подарок, который получил каждый сотрудник полиции Аноки от благодарных родителей мальчика, спасенного стражами порядка прошлым летом, когда тот упал в бассейн.

В холодильнике лежала ветчина.

А где-то неподалеку прозябали его непутевые родители.

Протягивая руку к заветному куску мяса, он вдруг подумал, что не слишком-то отличается от Инез Герни.

В вестибюле жилого дома «Линкольн эстейтс» воняло тухлыми вареными овощами. Стены были размалеваны черными каракулями. Деревянные перила были стерты добела. Двери квартир были обшарпаны, особенно у основания, где по ним явно колотили башмаками. В грязном коридоре валялись обертки от конфет, стоял ржавый трехколесный велосипед. Кристофер постучал в квартиру номер шесть и стал ждать. Волхвы, пожалуй, быстрее добрались до Вифлеема, чем его мать до двери.

– Привет, Мэйвис, – сказал он, когда она наконец показалась в дверях.

– Чего тебе?

– Просто зашел поздравить вас с Рождеством, вот и все.

Из дальней комнаты донесся скрипучий голос:

– Кто там, Мэйвис? Поторопись, закрой же эту чертову дверь, слышишь? Это не дом, а какой-то курятник!

– Да, да! – заорала она хриплым, пропитым голосом, – хватит тебе ныть, старый козел.

А Крису сказала:

– Что ж, заходи, раз пришел, не стой в коридоре, а то старик мне плешь проест.

Войдя в квартиру, он услышал надсадный кашель отца. Старикан сидел в ветхом кресле, рядом – на металлической подставке – стоял телевизор. Здесь же были и неизменная бутылка виски, стакан, пастилки от кашля «Вике», журнал «Ти-ви-гайд», коробка с мозольным пластырем и пустые металлические тарелки с остатками еды. Футах в четырех от «трона» старика стояла елка высотой около фута, покосившаяся, словно Пизанская башня; лампочки, намертво закрепленные на ней, тускло мерцали сквозь дым сигареты, догоравшей в пепельнице Мэйвис. Старуха тоже была при бутылке и стакане. Правда, она отдала предпочтение перцовому шнапсу. В комнате мерзко пахло перегаром, сигаретным дымом, пастилками «Викс» и еще подливкой от солсберийских бифштексов, застывшей на дне алюминиевых тарелок.

– Что ты кричишь, старик? – сказал Кристофер, войдя в комнату, и выложил сверток с ветчиной на стол.

– Ничего. Простудишь меня насквозь, черт бы тебя побрал. Что ты здесь шляешься в полицейской форме? Хочешь показать мамочке и папочке, какой ты важный?

– Слушай, Эд, оставь мальца в покое, – сказала Мэйвис и разразилась безудержным кашлем.

– Я принес вам ветчину, – сказал Кристофер.

– Ветчину… что ж, неплохо, – сказала Мэйвис. – Давай-ка выпьем.

– Я на работе.

– Ах, да, верно. Какого черта… выпей хотя бы чуть-чуть. Все-таки Рождество.

– Я не пью.

– Ах, да, совсем забыла.

– Он не пьет, Мэйвис, – осклабился старик. – Наш жалостливый, честный и благородный полицейский даже не притрагивается к такой гадости, не так ли, офицер?

Зачем он опять пришел сюда? Зачем обрекает себя на душевные муки, неизбежные после подобных встреч?

– Тебе бы пора просохнуть, – сказал он Эду. – Я помогу тебе в этом в любое время, когда захочешь.

– Пришел читать свою рождественскую проповедь, да? Я просохну, когда захочу просохнуть! Я уже говорил тебе это! Думаешь, раз принес эту вонючую ветчину, так имеешь право читать здесь мораль? Так вали отсюда, вот что я тебе скажу!

– Угомонись, Эд, – взмолилась Мэйвис. – Крис, садись.

– Я не могу. Много вызовов, хотя и сочельник. Я просто думал…

А что он, собственно, думал? Что они изменились? Изменились по мановению волшебной палочки, продолжая все так же киснуть день за днем в этом вонючем алкогольном хлеву?

Господи, до чего же они отвратительны и вместе с тем жалки.

– Что-нибудь слышно о Джинни? – спросил он.

– Ничего, – ответила Мэйвис. – Могла бы хоть открытку прислать отцу с матерью к Рождеству, так нет же, куда там…

Она ровным счетом ничего не поняла. Не поняла, насколько они нелюбимы, не поняла, что они не заслужили ни малейшего уважения со стороны своих детей. Чтобы получить право именовать себя родителями, совсем не достаточно выносить ребенка в своей утробе и потом изрыгнуть его на свет Божий.

Глядя на них, он чувствовал, как подступает к горлу тошнота.

– Что ж… угощайтесь ветчиной. А мне пора идти.

Мэйвис встала проводить его; лучше бы она осталась в своем кресле – ему не хотелось лишний раз чувствовать ее вонючее дыхание – смесь перегара и табачного дыма, не хотелось, чтобы ее грязная одежда касалась его, не хотелось видеть вблизи ее пожелтевшие от никотина пальцы.

К счастью, она не коснулась его и, что было бы еще более отвратительным, не поцеловала в щеку, что иногда себе позволяла.

Когда дверь за ним захлопнулась, он с наслаждением глотнул свежего воздуха, выйдя в чистую звездную ночь – ночь, когда люди молились в церкви, дарили друг другу подарки и пели рождественские гимны.

И он подумал: «Ли, пожалуйста, будь дома, когда я подъеду к одиннадцати».

У Оррин и Пег Хилльеров было заведено так, что сочельник они встречали в доме Ли, а Рождество праздновали у Сильвии. Ллойд, по традиции, приходил около полудня в канун Рождества и оставался на всю ночь, чтобы утром присутствовать при раздаче подарков. Дженис, разумеется, на Рождество приехала домой, и, что особенно изумило Ли, маленькая Сэнди Паркер тоже явилась днем накануне Рождества и пробыла у них целый час. Хотя Ли и была настроена дружелюбно по отношению к девушке, тем не менее не могла не признаться самой себе, что ревниво воспринимает эту пышноволосую брюнетку с большими темными глазами только как особу, с которой ее сын не так давно познавал элементарные основы флирта, а возможно – даже вероятнее всего, – и петгинга.

Нолан, Сэнди, Джейн и Ким – добрые, отзывчивые сердца, – зная, каким грустным будет этот праздник без Грега, тоже заскочили к Ли.

Служба начиналась в шесть, а после Ли угостила всех устричным коктейлем и клюквенным тортом с горячим коньячным соусом – своими традиционными предрождественскими лакомствами.

Открыли подарки от Оррина и Пег, остальные же оставили нераспакованными до рождественского утра. Посмотрели телетрансляцию концерта Паваротти, выступавшего в каком-то гигантских размеров готическом замке в сопровождении хора из ста двадцати голосов.

Всем очень не хватало Грега, и каждый время от времени выходил из гостиной, пытаясь скрыть от окружающих подступавшие слезы.

В десять часов Оррин и Пег объявили о том, что собираются домой.

Ли сказала:

– О, останьтесь еще хотя бы ненадолго. Кристофер освободится в одиннадцать и сразу же приедет.

– Извини, дорогая, но мы не можем. Нам рано вставать: утром надо быть у Сильвии, чтобы вместе со всеми открыть подарки.

Дженис удивилась:

– Я и не знала, что Кристофер придет сегодня вечером. Я думала, он будет только утром.

– Бедняга, ему выпало дежурство в канун Рождества, с трех до одиннадцати, так что я предложила ему заехать на устрицы и торт.

Пег сказала:

– Пожелай ему от нас счастливого Рождества. Мы, может, завтра и заскочим к вам, а если вдруг тебе захочется, приезжай днем к Сильвии.

– Все может быть, но ты же знаешь, как это обычно бывает. В Рождество все предпочитают слоняться по дому. Развлекаться со своими новыми игрушками.

Когда Оррин и Пег ушли, Ли объявила:

– Пора набивать чулки.

Они никогда не нарушали традиций. Каждый пошел в свою комнату, к заветным пакетикам с припасенными подарками, которые хранились в потаенных уголках в течение последних нескольких недель. Чулок, на котором в прошлом году было выведено имя Грег, теперь назывался Крис.

– Я надеюсь, никто из вас не против того, что в этом году я включила в нашу компанию Криса, – сказала Ли.

– Не-а. Крис – парень что надо, – сказал Джои.

– С чего это вдруг кто-то из нас должен быть против Криса? – сказал Ллойд.

– У меня есть кое-что особенное для чулка Криса, – сказала Дженис.

– Что? – спросил ее братец.

– Не твое дело. Для тебя у меня тоже кое-что припасено.

– Что?

Она быстро сунула в его чулок упакованный в бумагу сверток.

– Дай посмотреть!

– Убери свой нос!

Они устроили потасовку на полу гостиной, и Ллойд с улыбкой наблюдал, как резвятся внуки.

В одиннадцать пятнадцать, когда подъехал Кристофер, в доме никто не спал. На елке мигали лампочки, по телевизору шла трансляция рождественского концерта Джеймса Гелуэя, на ручках старого кресла, стоявшего в гостиной рядом с елкой, были развешаны рождественские чулки с подарками.

Кристофер вошел в дом, все еще в форме, с охапкой подарков. Семейство Рестонов окружило его, восклицая по поводу многочисленных свертков, помогая ему снять куртку, фуражку, поздравляя с Рождеством. Затем Дженис взяла его за руку и повела в гостиную.

– Иди, посмотри, что тут для тебя приготовлено.

Когда он увидел чулок со своим именем, в душе его разыгралась буря. Он замер, пытаясь совладать с закипавшими в глазах слезами, не в силах поверить своему счастью – как случилось, что эта семья приняла его как родного? Словно загипнотизированный, он медленно протянул руку…

И получил шлепок.

– Нет, еще рано! – пожурила его Дженис. – Ты должен дождаться утра, как и все остальные.

– Не много ли ты просишь, а? – поддразнил он ее в ответ.

Дженис теперь держала его руку с видом собственника.

– Нагнись и посмотри… там еще кое-что есть.

И действительно: под елкой лежали подарки, на которых было выведено его имя. Их было несколько!

– Мы с дедушкой и Джои подумали и решили, что тебе нужно остаться у нас ночевать, чтобы утром ты мог вместе с нами открывать подарки. Мам, хорошо? Ты не против, если Крис останется ночевать?

Кристофер попытался было возразить.

– Послушай, Дженис, мне кажется, не стоит…

– Мам, договорились? – не слушая его, вновь обратилась она к матери.

– Конечно.

– Дедушка ляжет спать в комнате Грега, – объяснила Дженис, – а ты можешь спать здесь, на диване.

– Дженис, в самом деле… Я ведь еще даже не переоделся и…

– У Джои найдутся какие-нибудь старые свитера, не так ли, Джо?

Похоже, за Кристофера уже все решили. Очень скоро он, освободившись от форменного галстука, портупеи и бронежилета, сидел в гостиной с устричным коктейлем в руках, в то время как все остальные расположились вокруг, расправляясь уже со вторым куском торта. Телевизор выключили, оставив зажженными лишь лампочки на елке. Кристофер разделался с устрицами и тортом и рассказал о Лоле Гилдресс, Фрэнке Тинкере, Эльде Мински и Инез Герни.

Но умолчал о том, что отвез родителям ветчину.

Он рассказал об этом только Ли, когда все разошлись по своим комнатам, а ему выдали зубную щетку, простыни, подушку и спортивный свитер Джои. Ли прошлась по коридору, выкрикивая: «Всем спокойной ночи!», попутно выключая везде свет и объявляя, стучась в двери: «Утром будим друг друга, о'кей?»

– О'кей, – отозвались все дружно из своих комнат.

Она вернулась на кухню, где остался включенным свет над плитой.

– Джои-и-и-и, – позвала она, – ты опять забыл выключить на кухне свет!

Проходя мимо гостиной, она позвала:

– Кристофер! Спокойной ночи. Смотри не засни с включенными лампочками.

Он попросил:

– Ли, зайди ко мне на минутку, а?

Она вошла в комнату: он лежал, вытянувшись на спине, заложив руки за голову, укрывшись старым стеганым одеялом, доставшимся ей от матери.

Она встала у изголовья дивана и тихо произнесла:

– Да?

Он протянул к ней руку. Она вложила в нее свою, и он потянул ее к себе. У края дивана она опустилась на колени.

Он обхватил ее лицо обеими руками, вглядываясь в него в полумраке. Он держал ее лицо очень бережно, чуть касаясь уголков рта большими пальцами, легким дыханием обвевая ее кожу.

– Я люблю тебя, Ли, – сказал он.

Она никак не ожидала этого. Чтобы так скоро, так прямо… Иногда она задумывалась над тем, что когда-нибудь, если вдруг они все-таки станут близки, он, возможно, и произнесет эти слова. Но признание, навеянное не чувственным порывом, а романтической аурой Рождества, оказалось проникновеннее самых громких и страстных речей. Она была настолько тронута, что и сама не смогла промолчать, и, коснувшись его лица, негромко произнесла:

– Я тоже люблю тебя, Кристофер.

Он не поцеловал ее, лишь вздохнул и склонил ее голову к себе на грудь так, что она лбом уперлась в его подбородок.

– Я хочу тебе кое-что рассказать. Мне очень нужно, чтобы ты меня выслушала. О'кей?

Прижавшись ухом к его груди, она могла расслышать, как тяжело он сглотнул слюну.

– Конечно, – ответила она.

Он немного помолчал, словно пытаясь обрести душевное равновесие, прежде чем погрузиться в бездну эмоций.

– Сегодня вечером я был у своих родителей. Я отвез Инез Герни в больницу, и мне стало безумно жаль ее, такую одинокую в канун Рождества. И на обратном пути я все думал о Мэйвис и Эде. Мне показалось, у них много общего со старушкой Инез. Черт возьми, ведь Рождество… и живут они совсем не далеко… а я их ни разу так и не навестил.

Он сделал паузу, предавшись воспоминаниям, потом вновь заговорил, словно нехотя возвращаясь к реальности.

– Как бы то ни было… – Он откашлялся. – Я отправился к ним. Сначала заехал к себе, захватил ветчину – подарок к Рождеству, который получили все в нашем управлении, – и повез ее родителям.

Она опять расслышала, как он сглотнул слюну.

– Это было ужасное зрелище. Я имею в виду их двоих – парочка старых немощных алкашей, которым плевать и на меня, и на себя самих. Они все так же, сидят в своей конуре и пропивают свои жизни. Черт возьми, мой визит оказался ни к чему.

Он уставился на елочные фонарики: слезы, застывшие в глазах, размыли их в мерцающие звезды.

Она поднялась с колен, чтобы видеть его лицо.

– Кристофер, послушай меня. – Увидев, как блестят его глаза, она уголком одеяла утерла их. – Они дали тебе жизнь, и ты должен быть благодарен им за это. Каким-то чудом из всей этой мешанины генов и хромосом несколько здоровых достались тебе, и из тебя получился достойный человек. Но, дав тебе жизнь, родители твои сняли с себя все остальные обязанности и ответственность за твою судьбу. Я больше не стану склонять тебя к тому, чтобы ты сходил к ним, потому что они тебя не заслуживают. Говорят, алкоголизм – это болезнь. Но нельзя сказать этого о характере. Характер твоих стариков – вернее, отсутствие его – нельзя оправдать ничем. Теперь, когда я столько узнала о тебе, о твоем детстве, я, пожалуй, соглашусь с тобой: родители завоевывают любовь своих детей. Твои же палец о палец не ударили, чтобы завоевать твою. Так что не мучай и не вини себя больше за то, что не можешь любить их.

Он поцеловал ее в лоб и сказал:

– Как благотворно ты на меня действуешь.

Одной рукой она упиралась ему в грудь, другой теребила волосы, время от времени поглаживая лоб большим пальцем.

– Да, – прошептала она. – А ты – на меня.

Он несколько удивленно посмотрел на нее.

– Ты в самом деле сказала, что любишь меня?

– Да. Мы оба сказали об этом друг другу… и, между прочим, не в разгар сексуальной схватки на полу. В этом есть некий смысл, ты не находишь?

Оба задумались на время, потом он сказал:

– Спасибо за рождественский чулок.

– Ты еще не знаешь, что там лежит. Там может оказаться все, что угодно: обыкновенная палка или даже брикетик угля.

Весь вечер он с трудом сдерживал бушевавшие в нем эмоции, и наконец они победили, прорвавшись наружу. Он крепко обнял ее, прижал к своей груди, уткнулся лицом в ее волосы и зажмурился, чувствуя, как жжет глаза от схлестнувшихся в нем печали и радости, которые принесла эта ночь.

Его родители – неудачники.

Эта женщина – целитель.

– Спасибо за все, – сбивчиво произнес он. – Не знаю, за что мне такое благо.

Она не противилась его объятиям; прижавшись к нему, вслушивалась в его взволнованную речь, пока наконец он не ослабил рук и она смогла поднять голову и заглянуть ему в лицо.

– Тебе уже лучше?

Он кивнул и вытер глаза рукой.

Она нежно поцеловала его в губы и прошептала:

– До встречи утром. В чулках не копаться, пока не проснутся все.

Первой, сразу же после восхода солнца, проснулась Дженис. На цыпочках она прокралась на кухню, включила электрокофеварку, потом заглянула в гостиную. Кристофер лежал на боку, положив руки на подушку, подтянув к животу одно колено так, что из-под одеяла торчала одна голая ступня.

Она принялась разглядывать его ступню – средней длины, костистая, на пальцах светлый пушок волос. Она перевела взгляд на ладонь его правой руки. Потом на волосы, такие густые и послушные, что даже после ночного сна не выглядели всклокоченными. Она посмотрела на его рот, чуть приоткрытый, и представила, что когда-нибудь поцелует его.

В конце коридора открылась дверь чьей-то спальни, и веки Кристофера дрогнули. Хлопнула дверь ванной, и он проснулся, увидел Дженис, подглядывавшую за ним из дверного проема, и потянулся, широко разводя локти.

– О… привет… – Слова его прозвучали невнятно, поскольку в этот момент он как раз потягивался. – Я проспал?

– Нет, все еще только просыпаются. – Она улыбнулась. – С Рождеством тебя.

– А, да, спасибо, и тебя тоже. Это что, кофе пахнет?

– Конечно. В ванную сейчас все равно не прорваться, так что иди выпей пока чашечку кофе.

– Спасибо, обязательно.

– Я слышала, вы с мамой вчера ночью о чем-то говорили, когда я ушла спать.

Она замолчала, а он недоуменно подумал, какого же ответа она ждет от него.

– Да, мне нужно было кое о чем поговорить с ней.

– И как долго вы болтали?

– Недолго. Может, минут десять.

– Она – прелесть, правда? С ней можно говорить о чем угодно.

– Да, это точно. Я знал об этом еще от Грега. Он всегда говорил о ней именно так.

– Без него жутковато в этот праздничный день, но мы все стараемся выглядеть бодрыми и веселыми.

– Я знаю. Мне его тоже очень не хватает.

Она прижалась щекой и ладонью к стене.

– Спасибо тебе, Крис, за то, что в какой-то степени заменил нам его. Твое присутствие здесь значит так много для всех нас. И особенно для мамы.

Оставалось лишь удивляться, как им с Ли удавалось на протяжении целого дня скрывать ото всех свои чувства. В пижамах и халатах, все устроились на полу в гостиной и принялись потрошить рождественские чулки, веселым смехом встречая такие находки, как съедобные, в виде леденцов, черви; жевательные резинки «яйца москитов»; накладные ресницы – длинные, как спагетти; медвежьи когти и красные клоунские носы, которые все тут же на себя нацепили и уже в них продолжали поиски. Дженис купила Джои пособие по сексу для подростков, которое вызвало у него смех и румянец, а Ллойд преподнес всем купоны «Макдональдс». В своем чулке Кристофер, помимо всего прочего, нашел крошечные флакончики с лосьоном после бритья, колоду игральных карт, брелок для ключей, резиновый штемпель со своим домашним адресом (это был подарок от Джои, что очень удивило Криса, поскольку означало, что к его присутствию на сегодняшнем празднестве готовились заранее). А от Дженис он получил два билета на бейсбольный матч.

– Если тебе понадобится компания, дай мне знать. Я люблю эту команду, – сказала она.

– Спасибо, Дженис, – ответил он. – Все может случиться.

Когда чулки были пусты, все, выпив сок и кофе, расположились в гостиной, чтобы открыть подарки, оставленные под елкой. Кристофер подошел очень внимательно к выбору подарков для каждого. Джои достался предмет мечтаний любого подростка: солнцезащитные очки «Оакли» с голубыми линзами «стрекоза» и в тон им шнурком. Дженис получила билет на экскурсию в Хорст, где, как заверили Криса девушки-коллеги, находился один из лучших салонов красоты. Ллойд отныне мог похвастаться членством в спортивном клубе, где имелся трек для ходьбы. И, кроме того, каждому была подарена последняя фотография Грега, увеличенная и вставленная в рамку.

Конечно, фотографии вызвали у всех слезы, но Ллойд, держа портрет в одной руке, утерев глаза рукавом своего халата, сказал:

– Нам всем это было необходимо. Всем нам так недостает Грега в этот праздничный день, но мы держали свое горе в себе. Не знаю, как другие, но я всякий раз, как вспоминал о нем, тайком выходил из комнаты, чтобы утереть глаза. Теперь же благодаря Кристоферу он вновь с нами, в этой комнате, в наших сердцах. Спасибо, Крис… большое спасибо.

Когда волнение улеглось, все вновь потянулись к подаркам. Джои преподнес Крису роман о полицейском-детективе, Ллойд – папку для счетов, Дженис – компакт-диск с записью Вайнонны Джудд, а Ли – свитер и в тон ему рубашку. И только потом уже, когда он доставал рубашку из пластикового пакета и вынимал булавки, он обнаружил в ее кармане золотой браслет. К нему золотой ниткой было привязано красное сердечко из фольги, на котором золотыми буквами была выведена торговая марка изготовителя. И там же была приписка: «С любовью, Ли».

Он примерил подарки – все оказалось впору, и так и остался в мятой новой рубашке и форменных брюках. Потом они убирались в гостиной, ели ветчину, опробовали новую видеоигру Джои, складывали картинку-загадку. Наконец, уже перед самым уходом, он улучил момент, чтобы остаться с Ли наедине.

– Я нашел браслет, – сказал он ей, – но это слишком дррогой подарок.

– Это символ моих чувств к тебе. Ты надел его?

Он протянул ей запястье в доказательство того, что не собирается отказываться от подарка, каким бы дорогим он ни был.

– Спасибо тебе, Ли. Мне он действительно очень нравится.

Она коснулась пальцем золотого плетения.

– Мне тоже.

– И сердечко.

Она поцеловала его запястье там, где пролегла золотая цепь.

– Мне бы хотелось, чтобы ты остался.

– Мне тоже. Ты сегодня пойдешь к Сильвии?

– Не знаю. Так хорошо бездельничать дома.

– Если буду проезжать мимо, посигналю. Ну что ж, пожалуй, надо попрощаться с остальными.

В гостиной Ллойд и Джои были заняты видеоигрой. Они отвлеклись на мгновение, чтобы попрощаться с Крисом. Дженис в своей комнате примеряла обновки. Он постучал в дверь, и она вышла в коридор в свитере, с рукава которого свисали бирки.

– Я должен идти, – сказал он. – Спасибо за лучшее в моей жизни Рождество.

– И тебе спасибо. – Одной рукой она обхватила его за шею и задержала на мгновение. – И не забудь позвать меня, если тебе захочется с кем-нибудь сходить на бейсбол.

Он похлопал ее по спине, и они распрощались.

Ли проводила его до двери. Уже на крыльце он обернуля и сказал:

– Через три дня у меня будет дневное дежурство, и еще под Новый год целый уик-энд выходной. Я хотел бы пригласить тебя куда-нибудь на Новый год, так что подыщи предлог, чтобы уйти из дома. Хотя будет лучше, если ты скажешь правду.

И ушел, оставив ее наедине с трудноразрешимой проблемой. Уже закрывая дверь, она лихорадочно обдумывала возможные варианты объяснения с детьми.