Сила любви

Глава 18

– Они сказали в точности то, о чем ты меня предупреждал. – Вечером того же дня Ли говорила по телефону с Крисом.

– Могу себе представить, насколько ужасно это было.

– Не то слово. Но я держала себя в руках, как ты и просил.

– Боюсь только, что это не очень-то помогло.

– Нет. Зато я очень гордилась собой.

– Но ты все равно подавлена, я это чувствую.

Когда она не ответила, он спросил:

– Я прав?

– О… – Она шумно вздохнула. – Ты знаешь… – К обиде и возмущению после разговора с дорогими ей людьми примешивалась грусть. – Ведь они же моя единственная семья.

– Да… мне знакомо это чувство. Какая ирония судьбы, не правда ли? Моя семья стала мне чужой из-за того, что слишком мало заботилась обо мне. Твои же проблемы с семьей – из-за чрезмерного внимания к тебе.

– Пожалуй, ты прав, но трудно поверить, что они вообще обо мне заботятся, когда вмешиваются в мою жизнь.

– Дорогая, мне действительно жаяь, что тебе приходится все это терпеть. – В голосе его звучала неподдельная искренность.

– Хочешь, расскажу забавный эпизод? Моя сестра Сильвия, величайшая в мире скромница, даже не смогла себя заставить произнести слово «секс», когда хотела пожурить меня за сексуальное бешенство. К тому же осмелилась предположить, что это единственное, из-за чего я хочу выйти за тебя замуж.

– Ты им сказала, что собираешься за меня замуж? – Голос его выдавал волнение.

– Да, сказала, но, Кристофер, я не думаю, что сейчас подходящее время для свадьбы. Все так раздражены, читают мне нотации, и, наверное будет лучше, если я дам им возможность сначала привыкнуть к этой мысли.

– Но ты согласна? Ты говоришь мне «да»?

– Я говорю, что хочу этого.

– Когда же, Ли?

– Я не знаю.

Несколько секунд длилось молчание, и она почувствовала, как он сник.

– Хорошо. – По его тону она поняла, что ему с трудом удается не настаивать на своем. – Я понимаю. Но не тяни слишком долго. Дорогая, просто я так тебя люблю. И не хочу терять ни минуты в разлуке.

В цветочном магазине обстановка накалилась. Со следующего же дня Сильвия, стоило ей улучить подходящий момент, когда они оставались с Ли наедине, досаждала сестре бесконечными упреками, разглагольствуя о постыдности ее романа, браня за то, что та расстраивает мать, показывает дурной пример детям. Неужели Ли не понимает, что ведет себя аморально? Разве родители плохо воспитали ее? Да возможно ли такое легкомыслие – увлечься мужчиной, который годится ей в сыновья! Неужели она не видит, что он преследует лишь корыстные интересы и в конце концов выставит ее на посмешище? Ведь это противоестественно, чтобы юноша мог влюбиться в даму ее возраста! Неужели ее вовсе не смущает, что начнутся пересуды и сплетни? А это непременно произойдет, ведь даже дети Сильвии уже начали выказывать любопытство.

– Откуда они-то узнали?

– Подслушали мой разговор с Барри.

– Что ж, превосходно. Большое тебе спасибо, Сильвия.

Сильвия отшвырнула пачку конвертов, которую держала в руках.

– Не меня надо винить, Ли! Так что поаккуратней в выражениях. Кто-то же должен наставить тебя на путь истинный. И кто, если не я? Мама? Дженис? Они обе так возмущены, что даже не намерены с тобой разговаривать!

К сожалению, все это оказалось правдой. Джои отмечал свое пятнадцатилетие, но Дженис, которая в прошлом году примчалась домой в день его рождения, на этот раз осталась в колледже и ограничилась лишь поздравительной открыткой. Пэг и Оррин прислали подарок по почте и позвонили извиниться, что не смогут прийти на праздничный пирог, отговорившись тем, что Оррину в тот день чинили зубной протез и рот его еще был воспален.

Однако пришел Ллойд, вручив Джои большой коричневый свитер с огромной белой буквой А на груди – на будущий год внуку предстояло перейти в старшие классы средней школы Аноки. Втроем они отправились на ужин в любимый ресторан Джои, и Ллойд тихонько заметил:

– В этом году празднуем в узком кругу?

Но, затронув больную тему, Ллойд – добрый, рассудительный Ллойд – лишь вздохнул:

– Да, действительно проблема.

Однажды в полдень в «Эбсолутли флорал» явился Оррин и сказал: «Ли, я приглашаю тебя на ленч», за которым раз семь упомянул о том, как расстроена ее мать, советуя остановиться в своем безумстве и сказать мальчику, что ему стоит поискать себе кого-нибудь помоложе!

Ли не сдержала своей ярости:

– Все вы – злопыхатели и лицемеры! Для вас Кристофер был хорош, когда утешал меня, помогал оправиться от горя, ездил встречать Дженис в аэропорт, посылал вам с мамой открытки с соболезнованиями, взваливал на себя те обязанности, которые иначе пришлось бы выполнять тебе! А сейчас, когда Крис оказался в моей постели, он – да не только он, мы оба – превратились для вас в каких-то сексуальных извращенцев! Мне не очень приятно говорить, как это вас характеризует!

Ленч оставил горький осадок, и они распрощались, чувствуя, что больше ни минуты не вынесут общества друг друга.

Ли позвонила Дженис в колледж, как обычно, на неделе, но на все свои расспросы получила лишь односложные ответы, да еще и в раздраженном тоне. Дженис недвусмысленно давала понять: «Я всего-навсего терплю этот разговор, но участия в нем не принимаю». Ли поинтересовалась, когда дочь собирается заехать домой, и услышала короткое: «Не знаю».

Выпад Ли против отца мгновенно стал известен всей семье, и ей пришлось выслушать от Сильвии еще одно нравоучение о том, что хорошо и что плохо. На этот раз Сильвия уже не стеснялась в выражениях, поскольку выступала в роли защитницы родителей, браня сестру за ее к ним отношение. Обстановка в «Эбсолутли флорал» накалилась до предела, так что и другие служащие не остались в стороне.

Однажды Пэт Голсуорти спросила Ли:

– Ты действительно встречаешься с парнем, которому всего лишь тридцать?

Ли гневно обрушилась на нее, сказав, что это не ее дело и что, если она не хочет остаться без работы, пусть лучше обсуждает с бухгалтером перспективы цветочного бизнеса.

Позже Ли извинилась перед Пэт за свои слова, но, по правде говоря, трещина в их отношениях с Сильвией уже начинала мешать делу. С трудом выдерживая общество друг друга, они неохотно обсуждали будничные проблемы своего предприятия – заказы, счета, графики поставок, – решение которых на самом деле было крайне важно для четкого функционирования этого сложного механизма. Разброд в верхних эшелонах неизбежно приводил к халтуре, неразберихе и общей нервозности среди подчиненных.

Как-то в четверг позвонил Кристофер.

– Оденься во что-нибудь классное. У меня свободный вечер, и я хочу пригласить тебя на ужин в «Карусель» в Сен-Поле.

В ресторане, оправдывающем свое название – он медленно пльш по кругу в море городских огней, – Крис извлек из кармана кольцо с таким большим бриллиантом, что носить его под кожаной перчаткой было бы просто невозможно.

– О, Кристофер… – сказала Ли, с замиранием сердца уставившись на кольцо, сиявшее из глубины голубой бархатной коробочки. – О, вы только взгляните… Что ты натворил?

– Я люблю вас, Ли Рестон. И хочу, чтобы вы стали моей женой.

Он взял ее руку и надел кольцо на палец. Как всегда, ногти у нее были обломаны, кожа шершавая.

– Но оно такое большое. И как мне с ним быть, если я целый день копаюсь в земле с цветами?

– Положи в ящик комода и надевай, когда приходишь домой. Так ты выйдешь за меня замуж?

Она подняла на него взгляд и почувствовала, как подступают к глазам слезы.

– О, Кристофер, я не могу поверить в то, что это наяву. Я хочу… ты знаешь, что я хочу. Но как я могу?

Недовольство семьи угнетало ее, она была в смятении. Она любила этого человека и думала, что они смогут быть счастливы, но оказывалось, что не все можно решить так просто.

– Все остальное в моей жизни рушится, – печально произнесла она. И, придав голосу самые нежные интонации, на которые была сейчас способна, добавила: – Извини… я не могу носить это. – Она сняла кольцо и положила его обратно в коробочку. – Просто не могу. И к тому же оно слишком красиво для моих уродливых рук.

Жалкий, раздавленный, он уставился сначала на кольцо, потом на нее. Она избегала его взгляда – слишком тяжело было видеть его в таком состоянии. Наконец он взял ее руки в свои.

– Ли, не делай этого, – умоляюще произнес он. – Пожалуйста.

– Ты ведь догадываешься о том, что я сейчас скажу?

– Не надо. Не говори этого, пожалуйста.

– Но все отвернулись от меня. Все.

– Кроме Джои.

– Да, кроме Джои. Но даже на нем это отражается. Дженис не приехала на его день рождения, не пришли его бабушка и дедушка. На работе мы с Сильвией разговариваем сквозь зубы. Все это осложняет и наш бизнес. Что мне делать?

Он посмотрел на их сплетенные руки, потер большими пальцами ее ладони. Он все больше мрачнел, и затянувшаяся пауза красноречиво говорила об этом. Он прекрасно сознавал, какие проблемы привнес в ее жизнь и что ее замужество лишь усугубит их. Тем не менее он не мог заставить себя положить обратно в карман уже подаренное кольцо.

Подошел официант и поставил перед ними заказанные блюда – дымящиеся, изысканные, каждое – шедевр кулинарного искусства. Пробормотав «спасибо», они взялись за вилки, но, вместо того чтобы наслаждаться вкусной едой, только давились ею.

Ли вновь заговорила, и в голосе ее звучала горечь:

– Ты знаешь, как важна для меня семья. Я таким трудом пыталась сохранить очаг после смерти Билла. Мои родители всегда были рядом, да и с Сильвией мы были лучшими подругами. Когда мы открыли магазин, у нас так все ладилось, что даже мама удивлялась. А сейчас… – Она содрогнулась от воспоминаний последних дней. – Сейчас все идет прахом.

– И потому ты вычеркиваешь меня из своей жизни.

– Не надо так говорить.

– Но это правда. Я думал, что наши отношения чего-то стоят, но ты хочешь порвать их из-за того лишь, что твоя семья их не одобряет. Что, по-твоему, я должен испытывать после этого?

– Мне тоже нелегко, Кристофер.

Он устремил взгляд в окна, за которыми проплывали виды ночного города. Проблески далекого Миннеаполиса сменились темной лентой реки. Он делал вид, что поглощен едой, и пальцы его сжимали стакан с водой. Наконец он осмелился взглянуть на нее.

– Ли, я ни разу не обмолвился дурным словом о твоих близких. Я по-прежнему считаю их прекрасными людьми. Даже несмотря на то, что они сейчас делают. Но ведь они возражают не против меня, а против моего возраста. Я искренне верю в то, что для них я остаюсь порядочным, законопослушным и честным парнем, который готов сделать все, что в его силах, лишь бы ты была счастлива. Но мне всего тридцать, а тебе сорок пять, и потому они говорят, что ты сошла с ума, что наш брак не продлится долго, – в общем, забивают тебе голову всяким хламом! Это же чертовски несправедливо, и ты не права, что уступаешь их нажиму!

– Может, я и не права, но иначе я пока поступить не могу.

– Пока? Что это значит?

Она глотнула побольше воздуха и произнесла слова, от которых разрывалось сердце.

– Это значит, что мы не должны встречаться какое-то время.

Он замер, словно пытаясь осмыслить сказанное. Оба они хорошо понимали, что «какое-то время» может растянуться в бесконечность. Если ее семья не дает согласия сейчас, где гарантия, что в будущем все изменится?

Он стиснул зубы и вновь уставился на далекие огни. Лицо его все больше напоминало маску, высеченную из камня.

– Пожалуйста, Кристофер, не надо так реагировать. Это ведь не моя прихоть.

Он продолжал смотреть вдаль, а их ужин превратился в холодное месиво, застывшее на тарелках. Наконец он поднял с колен салфетку, скомкал ее, положил рядом с тарелкой и, не глядя на нее, сказал:

– Что ж, если такой финал неизбежен, давай обойдемся без резкостей. Я не хочу добавлять тебе страданий. Если ты не против, Ли, я готов уйти прямо сейчас. Я больше не голоден.

Обратный путь из Сен-Поля в Аноку занял полчаса. После ужина Кристофер был предельно учтив, помог Ли надеть пальто, поддерживал за локоть, пока они шли к машине, открыл перед ней дверцу, проследил, чтобы ей было удобно сидеть. Всю дорогу он внимательно следил за скоростью, вел машину аккуратно, мягко тормозил у светофоров, так что она даже не замечала остановок. Он настроил радио, включил обогреватель у ее ног, не забывал давать сигналы поворота.

Ли чувствовала себя так, словно в груди у нее надувался воздушный шар, черпая все больше и больше воздуха из ее легких, так что ей самой дышать становилось все труднее.

Сердце ныло.

Жгло глаза.

В горле стоял ком, и она почему-то подумала о том закупоренном садовом шланге.

Если бы только он взвился от ярости, вел машину, как обезумевший маньяк… Но вместо этого – безупречная выдержка и хладнокровие.

Подъехав к ее дому, он, не выключая двигателя, вышел из машины, чтобы открыть ей дверь, подал ей руку, помогая спуститься с высокого сиденья, и, поддерживая под локоть, проводил по скользкой аллейке до двери.

У порога она остановилась, в отчаянии от того, что делает, чувствуя, как уже заполняет душу пустота, которая станет еще более ощутимой и болезненной, как только он уедет. В прихожей горел свет, отбрасывая блики на их лица, ночной ветер кружил поземку у их щиколоток. Снег потемнел от времени и лежал во дворе тяжелым серым одеялом. Воздух был пропитан сыростью, которая, казалось, проникала через одежду, впитываясь в поры кожи, подкрадываясь к самому сердцу.

Он взял ее руки в свои, и они молча стояли в нескольких дюймах друг от друга, уставившись на темный асфальт под ногами.

Она подняла взгляд.

Он поднял взгляд.

И в ту же секунду, как встретились их взгляды, в нем словно оборвалась пружина, сдерживавшая до сих пор бушующие эмоции. Он крепко прижал ее к себе, неистово, в агонии вынужденного прощания, стал осыпать поцелуями. В них спрессовалось все: любовь и страсть, обида и боль, и она уже не сомневалась в том, что и ему уготованы страдания в разлуке.

Так же внезапно он и отпустил ее, сказав:

– Я не буду звонить тебе. Если захочешь меня видеть – ты знаешь, где меня найти.

Он резко развернулся и, перешагнув сразу через две ступеньки, направился к машине.

Ей уже случалось плакать так горько. Трижды. Так что она знала, что выстоит и на этот раз. Ее сотрясали жестокие рыдания – громкие, с надрывом, – так она оплакивала когда-то малышку Гранта… потом Билла… Грега. Разница была в том, что сейчас этими слезами она была обязана своему собственному выбору.

Но разве могла она поступить иначе?

Она была не из тех, кто привык к безнадежности, так что вопрос этот то и дело всплывал в сознании этой ночью. И ему вторил другой: «Как могли самые близкие ей люди подвергнуть ее такому адскому испытанию ?»

Вновь и вновь в памяти оживали прощальные поцелуи Кристофера, его торопливый уход. Она слышала, как яростно хлопнула дверца его автомобиля, как взвизгнули тормоза, когда он, резко вырулив на проезжую часть улицы, не вписался в поворот и угодил в сугроб. Он включил радио так громко, что рев его разносился по всей округе. В конце квартала он, не снижая скорости, промчался мимо сигнала «стоп».

И это полицейский.

Блюститель порядка.

Человек, чье сердце она разбила.

Она и сама страдала не меньше. Рухнув на кровать, она громко рыдала, разбудив своим плачем Джои, который, боязливо приоткрыв дверь в ее спальню, прошептал:

– Мам?.. Мам?.. Что случилось, мам?

Она не могла ответить, да и не хотела, и все продолжала плакать и стонать, терзая душу сына.

Это были слезы безнадежной любви. Она плакала и от горькой жалости к самой себе, не представляя, как переживет свое одиночество. Кто теперь позвонит и спросит, как прошел день? Кто позвонит в дверь с пирогом в руке, кто предложит ей прогуляться, съездить за рождественской елкой? Кто утешит, когда ей это будет необходимо, и поймет, что иногда ей нужно поплакать, кто будет смеяться вместе с ней в счастливые мгновения жизни?

Она лежала на боку – инертная, безучастная ко всему, не в силах двинуться, чтобы достать свежую пачку носовых платков, раздеться, снять украшения, залезть под одеяло.

В висках стучало. Глаза горели. В носу хлюпало. Она даже не могла вздохнуть, чтобы не содрогнуться при этом.

Я больше не хочу плакать. Пожалуйста, не разрешай мне больше плакать.

Вспомнив эту обращенную к Крису просьбу, она разрыдалась с новой силой.

В последний раз, когда она взглянула на часы, было четыре тридцать четыре утра.

Она проснулась в десять тринадцать и резко вскочила в постели, увидев, который час. Она уже давно должна была быть на работе! С трудом выбравшись из постели, она тут же свалилась обратно, зажав руками опухшую от боли голову. Покрывало на кровати было смято так, что напоминало топографическую карту, испещренную линиями горных хребтов и водоразделов. Наволочка явно нуждалась в стирке. В ногах валялись мокрые носовые платки.

О, Боже.

О, Боже.

О, Боже.

Дай мне силы пережить хотя бы этот день, потом станет легче.

Когда она, все-таки заставив себя встать, бесцельно расхаживала по спальне, кто-то постучал в дверь. Удивленная, она обернулась на стук, и в этот момент в дверях возник Джои и с сомнением в голосе спросил:

– Мам, с тобой все в порядке?

– Джои, что ты делаешь дома? Разве сегодня нет занятий в школе?

– Я не пошел.

Она все еще была во вчерашнем наряде, теперь уже мятом и бесформенном. До нее вдруг дошло, что она, должно быть, напугала сына.

Она закрыла глаза и приложила руку к виску, словно пытаясь остановить пульсацию.

– Мам, что случилось?

Ей казалось, что он стоит за добрую четверть мили от нее. Она потянулась к нему и ватными руками обняла его за талию.

– Вчера вечером мы с Кристофером расстались.

– Почему? – с искренним недоумением спросил он.

Этот наивный вопрос вызвал новый поток слез. Их соленые ручьи разъедали и без того воспаленные, набухшие веки.

– Да потому что все как сговорились обгадить меня, вот почему! – с вызовом воскликнула она. – А это так несправедливо, и я… я… – Рыдания вновь сокрушили ее. Она повисла на сыне, демонстрируя ему, как ведут себя девушки, покинутые своими возлюбленными, – завывая, словно ветер, залетевший в дупло, сгорая от стыда, но не в силах остановиться. Боже, да что же она себе позволяет? Мальчик еще насмотрится таких сцен, когда ему стукнет семнадцать и начнутся выяснения отношений с женским полом.

Он неловко обнял ее.

– Все в порядке, мам. Не плачь. Я с тобой.

– О, Джои, прости… прости. Я не хотела пуг… пугать тебя.

– Господи, я подумал, случилось что-то ужасное – ты заболела раком или что-нибудь в этом роде. Но если все дело только в Кристофере! Позвони ему и помирись! Он ведь действительно любит тебя, мам, я уверен в этом.

Она взяла себя в руки и высвободилась из его объятий.

– Если бы все было так просто, – сказала она и медленно побрела в ванную. Включив там свет, она подошла к зеркалу и пробормотала:

– Боже, до чего же я страшна.

Джои проследовал за ней и сейчас стоял в дверях ванной.

– Ты и впрямь смахиваешь на отходы мясопереработки.

– Ну, спасибо. – Она откинула со лба взмокшие от слез волосы, и они теперь торчали, как стебли одуванчиков. Вздутое, покрасневшее лицо выглядело как после хорошей потасовки.

– Может, тебе стоит позвонить в магазин и сказать тете Сильвии, почему ты опаздываешь?

– Я ей ни слова не скажу, – мрачно сказала она, – кроме того, что не приду сегодня. А если ей это не понравится, пусть лопнет от злости. А что будем делать с тобой? Наверное, мне лучше позвонить в школу и сказать, что привезу тебя попозже?

– Можно мне сегодня не ходить, мам?

Она отвлеклась от своего отражения в зеркале. Обернувшись, внимательно посмотрела на сына, все еще стоявшего в дверях.

– Не ходить?

– Давай оба посачкуем, – предложил он. – Можно придумать что-нибудь поинтереснее работы и учебы.

Сквозь тяжелую завесу депрессии прорвался и блеснул лучик надежды.

– Ты что, хочешь провести целый день в обществе старой потаскухи с пурпурной мордой и глазами, набрякшими, словно коровье вымя?

– Да, – сказал он с озорной ухмылкой. – Довольно забавная картинка.

Она подошла к нему и, прислонившись к стене, уперлась руками в бедра.

– Ну, и что будем делать?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Мы могли бы… – Он немного подумал и, просияв, закончил: – …Пойти сыграть несколько игр в видеосалоне или съездить в спортивный магазин… А может, позавтракаем где-нибудь, а потом сходим на дневной концерт? Я бы мог сегодня сесть за руль.

Она вдруг почувствовала, что ее распирает от смеха, и не смогла сдержать улыбки.

– О, так вот, значит, в чем дело?

– Да нет, я только сейчас все это придумал, но, согласись, что это гораздо заманчивее школьной нуды.

К его удивлению, она отошла от стены и, потянувшись к нему, поцеловала в лоб.

– О'кей, твой план принимается. Дай мне полчаса на сборы.

Они договорились, что будут по очереди принимать решения о том, что делать дальше. Начали они с аттракционов, истратив тринадцать долларов и пятьдесят центов на автогонки, причем Ли выиграла у сына последний заезд. Их следующей остановкой была закусочная «Дэри Куин Брэзьер», где они подкрепились гамбургерами, жареным картофелем и банановым мороженым. Потом поехали в Сен-Поль в магазин спорттоваров на сезонную распродажу лыжного инвентаря, оттуда – в Миннеаполис, в картинную галерею, где оба пришли к выводу, что великие голландцы – их любимые художники.

Этот день обещал стать незабываемым для них обоих. Ведь они впервые были прогульщиками. Ли воспитывала своих детей в духе послушания и уважения к дисциплине, но этот неожиданный отход от собственных принципов, как ни странно, еще больше сблизил ее с сыном, что вряд ли было под силу даже самому авторитетному педагогическому пособию для родителей.

Джои рассказывал матери о своей девушке Сэнди, о том, какая она замечательная, и признался, что тоже начинает испытывать «те самые чувства».

Ли с таким же упоением говорила о Кристофере.

Джои признался, что ему очень нравится учитель математики мистер Ингрэм, и он думает в старших классах специализироваться на геометрии и тригонометрии, поскольку мистер Ингрэм отметил его способности.

Они много говорили о том, кем бы Джои хотел стать, когда вырастет.

– Я не хочу быть полицейским, – сказал он.

Тут же вспомнили о Греге и признались друг другу, что, хотя минуло уже столько времени, все-таки очень многое в жизни напоминает о нем.

Джои спросил, случалось ли ей когда-нибудь прогуливать – с Дженис или Грегом. Она сказала, что нет: после смерти отца она была так занята – училась в школе бизнеса, потом начинала собственное дело, а открыв торговлю, уже дорожила каждой минутой.

Джои сказал, что такой она нравится ему гораздо больше.

– Какой? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Не знаю. Ты стала просто… более счастливой, что ли, раскованной. И сама предложила мне эту прогулку. Год назад ты бы ни за что не разрешила мне пропустить занятия. Посадила бы меня в машину и отвезла в школу, и не было бы всех этих развлечений. Ты очень изменилась с тех пор, как появился Крис.

– В самом деле? – печально спросила она.

– А ты сама разве не замечаешь этого?

Неужели Кристофер так повлиял на нее? Или, может, смерть Грега? А если она просто стала старше и мудрее?

– Знаешь, сынок, – сказала она, положив руку ему на плечо, – это был чертовски трудный год. То, что пережили мы, не проходит бесследно. Но, как бы то ни было, я рада, что нравлюсь тебе больше, чем раньше.

Они проходили мимо мраморной скульптуры под названием «Дама под вуалью», когда Джои вдруг остановился и посмотрел в лицо матери.

– Не поддавайся им, мам. Я имею в виду – бабушке, тете Сильвии и Дженис. Я знаю, они наговорили тебе кучу всякой ерунды, но, думаю, тебе надо выйти замуж за Криса.

Она молча разглядывала статую, удивляясь, как удалось скульптору высечь из камня лицо, спрятанное под вуалью. Но невозможное оказалось возможным: и лицо и вуаль явственно проступали в белой мраморной глыбе.

Она обернулась к Джои и обняла его. Проходившие мимо посетители удивленно поглядывали на них, но Джои уже вполне созрел для того» чтобы воспринимать публичные проявления материнской нежности без подросткового скептицизма и стыдливости.

– Я хочу этого, Джои, очень хочу. Но это вносит раскол в нашу семью.

– Черт побери, да что они понимают?

Его искренняя поддержка глубоко тронула ее.

– Спасибо тебе, дорогой.

Она выпустила его, и они продолжили свой путь. Ее шаги гулким эхом отдавались в пустынной галерее, его – мерно поскрипывали в такт.

– То, что ты сказал, очень важно для меня, – произнесла она вслух. – И вообще сегодняшний день многое дал мне. Ночью мне все казалось таким безнадежным. Я думала, что увяну и умру без Кристофера. Но смотри, что получается. Вот я здесь, в этой галерее, любуюсь ее шедеврами, и это лишний раз убеждает в силе человеческого духа. Ты помог мне пережить этот первый день, а если я справилась с одним днем – значит, одолею и все, что впереди.

– Так, стало быть, ты не собираешься больше видеться с ним?

– Нет.

Они шли дальше.

Он посмотрел на картину справа.

Она уставилась на полотно слева.

– Знаешь, что я думаю, мам?

Вопрос его гулко разнесся по залу. Она касалась рукава его куртки. Руки его были запрятаны глубоко в карманы.

Топ… скрип… топ… скрип. Ее ботинки на плоской подошве и его оклеенные серебристой пленкой кроссовки двигались в унисон.

– Я думаю, что ты совершаешь большую ошибку.

Эти слова вновь и вновь стучались в ее сознание, пока медленно тянулись дни в разлуке с Кристофером. Как унылы стали будни, лишенные радостного ожидания предстоящей встречи. Как обременительны повседневные обязанности, когда знаешь, что впереди никакой отдушины. Как тоскливо одиночество после счастливого общения с любимым.

Они так много времени провели за одним столом, так часто слушали вместе музыку, бывали друг у друга дома, где для них были общими и холодильник, и расчески, и ванна, и посуда.

Слишком многое напоминало о нем.

Возле телефона лежала оставленная им шариковая ручка, на которой было выгравировано: «ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ? ЗВОНИТЕ 911». Для нее же сама жизнь отныне была чрезвычайным происшествием, и она судорожно пыталась вырваться из плена отчаяния. Каждый вечер она усилием воли заставляла себя отойти от телефона, поборов искушение набрать заветный номер, как советовала надпись на шариковой ручке.

Блюда, которые она готовила, напоминали о том, как он их любил. Попкорн. Китайская капуста. Спагетти и фрикадельки. За ужином, в компании одного лишь Джои, она, глядя на сына, задумывалась о том, что всего через три года он окончит среднюю школу. И что тогда? Ей суждено ужинать в полном одиночестве?

Однажды она раскрыла блокнот и обнаружила в нем запись, которую Крис сделал, когда заезжал к ней во время дежурства: «Ярмарочная площадь – сигнализация». Ему тогда передали по рации задание проверить одно из зданий ярмарки, и он, чмокнув ее в губы, ушел, извинившись, что не может задержаться подольше.

Как-то вечером, возвращаясь с работы в машине, она открыла отделение для перчаток и обнаружила там маленький, но очень мощный фонарик, который он купил и положил туда, отругав ее за то, что она слишком доверчива, и предупредив, что нужно всегда быть начеку.

Лежавший в ее комнате журнал был раскрыт на статье, которую он читал в последний раз, ожидая, пока она оденется.

Стиральная машина опять дала крен, и она, чуть не плача от обиды, отправилась за помощью к соседу, Джиму Клементсу.

В кухонном шкафу она увидела вазу, в которой когда-то стояли подаренные им ко дню рождения розы.

За окнами ее магазина с утра до вечера мелькали знакомые черно-белые машины полицейского управления Аноки. И каждую она провожала с замиранием сердца и потом чувствовала себя опустошенной и вконец разбитой.

Но самое худшее ждало ее ночью, когда она лежала в постели одна, тоскуя по нему не только душой, но и телом. Сколько еще лет ей суждено прожить, казня себя за то, что принесла в жертву собственное счастье, ублажая свою семью? Каждый вечер в одиннадцать часов она боролась с искушением снять телефонную трубку и сказать: «Привет, что ты делаешь? Как прошел день? Когда я тебя увижу?» Однажды она все-таки не устояла и набрала номер, но после первого же гудка повесила трубку, повалилась на кровать и расплакалась.

Она пыталась скрыть свое уныние от Джои, но оно притаилось в ней и, словно паразит, высасывало соки, питавшие ее интерес к жизни, успехам сына и повседневным делам.

Вместе с Кристофером ее покинули оптимизм, юмор, удовлетворение и радость – все, что прежде определяло ее жизнь. Она пыталась воспрянуть духом, хотя бы ради Джои, но все ее попытки, и она это знала, выглядели жалкими и фальшивыми.

Почти то же происходило и с Кристофером.

Жизнь утратила яркие краски. Он работал. Ел. Занимался в спортзале. Тренировался в тире. Сменил масло в «эксплорере». Сводил Джуда в кино на Брюса Ли. Он избегал своей квартиры, где все напоминало о ней. Пока не пришла пора переодеться. Сколько же дней он обходился без стирки? Не питался дома? Не открывал жалюзи в гостиной?

Все так же машинально он проделал то, что нужно было проделать.

Выстирал и прогладил форму. Почистил пылесосом ковры. Полил цветы. Поменял постельное белье.

Оно все еще хранило ее запах. Косметики, секса, женщины. Воспоминания хлынули вместе с потоком горячей воды, в которой утонули простыни, подхваченные центрифугой стиральной машины.

В ванной она оставила маленький флакончик лосьона для рук. Поворчав однажды, что у него нечем смазать руки, она сама купила этот флакон. После того как они расстались, он открывал иногда крышку и вдыхал запах, как бросивший пить алкоголик, отвинчивая бутылку ликера, пьянеет от заветного аромата.

О недавнем прошлом напоминало многое.

В ванной лежала наполовину опустошенная упаковка презервативов.

В холодильнике – напиток со странным вкусом, который она как-то сгоряча купила, сказав, что у него такое экзотическое название, что она непременно должна его попробовать. Шоколадно-вишневая содовая. Он держал банку в холодильнике в надежде, что когда-нибудь она вернется и выпьет ее, как и мечтала.

В «эксплорере» осталась коробка с носовыми платками – с того раза, как она была простужена.

В гостиной о ней напоминал и диван, на который они в первый раз легли вместе; и пол, на котором они занимались любовью; радиоприемник, который они в тот момент слушали; растения, которые она разрешила оставить ему у себя после смерти Грега и в горшки которых она тыкала пальцем, проверяя, не сухая ли земля.

Магазин ее находился неподалеку от полицейского участка – за углом, так что Крису невольно приходилось проезжать мимо десятки раз на дню. И не было случая, чтобы он не взглянул на его окна в надежде увидеть ее поливающей цветы в витрине или выходящей из двери. Но ему так и не повезло. В витрине он видел лишь цветы в горшках, а дверь открывали незнакомые люди.

В эти зимние дни одиночество ощущалось как-то особенно остро. Однажды в аптеке, покупая дезодорант и бритвенные лезвия, он вдруг обратил внимание на стенд с открытками. Вытащив наугад несколько карточек, он стал читать надписи.

Я люблю тебя, потому что…

Я сожалею…

Когда тебя нет рядом…

На него обрушилась лавина сентиментально-слезливых штампов, а он все читал и читал эти послания, подумывая о том, чтобы одно из них отправить Ли. Одно? Черт возьми, он хотел послать их десяток, дюжину, посылать по открытке в день – настолько точно их содержание отражало его чувства и настроение. Он любил ее, и, когда ее не было рядом, жизнь теряла всякий смысл.

Уже почти шесть недель длилась их разлука, когда однажды, в понедельник утром, он отправился в среднюю школу «Фред Мур» передать кое-какие документы дежурному офицеру связи. Он подходил к застекленному офису, когда дверь распахнулась и ему навстречу вышла Ли.

Увидев друг друга, они остолбенели. Дыхание замерло. Щеки полыхнули огнем.

– Ли, – еле вымолвил он.

– Привет, Кристофер. – Она прижимала руку к груди. В коридорах было тихо и пустынно – шел первый час занятий.

– Что ты здесь делаешь?

– Я в выходные постирала спортивные трусы Джои, а он, конечно, забыл взять их сегодня утром, так что я занесла. А ты как здесь оказался?

– Принес бумагу дежурному.

Они подыскивали слова, пытаясь продолжить разговор, но это было ни к чему. Гораздо важнее было смотреть в глаза друг другу, читать в них молчаливые признания в том, что ничего не изменилось, боль жива, страсть осталась. Они стояли лицом к лицу, жадно вглядываясь друг в друга и чувствуя, как оттаивают сердца, окоченевшие в разлуке.

Она была в знакомом ему пиджаке, из-под воротника выглядывали бледно-лиловые рюши блузки.

Он был, как всегда, великолепен в своей темно-синей форме с серебристыми нашивками и пуговицами, при галстуке и в фуражке с козырьком.

Их неподвижные фигуры отражались в начищенном до блеска паркете пола. Но обратить эти минуты в бесконечность было невозможно.

Он очнулся первым – переложив бумаги в другую руку, перенеся тяжесть на другую ногу.

– Ну, и как… – Он прокашлялся и начал снова: – Как Джои?

– Замечательно.

– Остальные?

– О, остальные тоже в порядке. Как Джуд?

– Эти бумаги касаются его. – Он помахал свернутыми в трубочку документами. – Решением суда он помещен в приют и, думаю, чувствует себя гораздо счастливее. В приюте еще четверо ребятишек, и все разной национальности.

– Отлично. Я так рада. Я знаю, как ты переживаешь за него.

После некоторой паузы он спросил:

– Ну, чем ты занималась все это время?

Она как зачарованная смотрела на него. Похоже было, что она даже не расслышала его вопроса. С губ ее слетело тихое признание:

– Боже мой, я так тосковала по тебе.

– И я тоже, – с болью в голосе ответил он.

– Каждый вечер в одиннадцать я думаю о том, чтобы снять трубку телефона.

– Тебе лишь нужно это сделать.

– Я знаю. Но это как раз самое трудное.

– Так, стало быть, в твоей семье все по-прежнему?

– Мы почти не общаемся.

– Неужели так плохо?

Она не могла себе позволить пуститься в откровения, объясняя, насколько все плохо.

– Я думал, что без меня все должно наладиться, – сказал он.

– Я знаю, – прошептала она, а воздух вокруг уже накалялся от возрождавшейся страсти.

– Тогда зачем же мы подвергаем себя такой пытке, Ли?

– Потому что я… я… – Еще слово – и она бы разрыдалась, а потому предпочла оставить свои доводы при себе.

– Тебе по-прежнему не дает покоя возраст, я прав? Так что, выходит, дело вовсе не в них, а в тебе.

Открылась дверь кабинета, и оттуда вышли двое учеников, – болтая, они несли какие-то плакаты. Ли с Кристофером инстинктивно попятились друг от друга, уступая дорогу школьникам.

Когда в коридоре опять стало тихо, он сказал:

– Что ж… мне надо идти. Кто-то, наверное, ждет эти бумаги. – И он указал на трубочку, зажатую в руке.

– Конечно, – сказала она. – Да к тому же это не место для разговора, да и не время сейчас что-то выяснять.

Он отступил еще на шаг и сказал:

– Мне было приятно увидеть тебя. Всякий раз, проезжая мимо твоего магазина, я надеюсь увидеть тебя в окне, но… – Он пожал плечами, не договорив.

– Кристофер… – Она протянула к нему руку, словно пытаясь задержать его, но он уже стоял слишком далеко.

Нащупав за спиной ручку стеклянной двери, он сказал:

– Все, что тебе нужно сделать, Ли, – это позвонить.

С этими словами он прошел в кабинет, оставив ее одну в пустынном школьном коридоре.

То хрупкое душевное равновесие, которого она достигла в последнее время, разом рухнуло, стоило ей увидеть его лицо, услышать его голос, ощутить его волнение при встрече с ней. Страсть… Боже, она никогда не испытывала ее с такой силой, как в те мгновения их мимолетной встречи в школьном коридоре.

В последующий день и даже два, вспоминая ту сцену в подробностях, она вновь испытывала те же чувства – душевный трепет и физическое влечение. Как легко удавалось ему зажечь в ней этот огонь! Ему достаточно было вступить в ее биополе – и она тут же воспаряла к высотам неземного блаженства.

Но спуск на землю, возвращение к тоскливой тишине собственного дома были так безысходны!

Она вновь была во власти слез, с трудом вникала в смысл того, о чем говорил ей Джои, часто вздыхала, совсем забросила домашние дела. В магазине временное перемирие, установившееся было между сестрами, оказалось под угрозой, когда Сильвия однажды подошла к ней с разговором. Ли в этот момент пересчитывала нарциссы, стоявшие в большом белом ведре.

– Ли, у Барри на фирме работает один человек… твоего возраста и…

– Нет, спасибо.

– Ну, может быть, ты позволишь мне договорить?

– К чему договаривать? И так все ясно: вы знакомите меня с этим парнем и перестаете мучиться угрызениями совести по поводу того, что сделали с Кристофером и мной.

– Меня совесть не мучает.

Ли в упор посмотрела на Сильвию.

– А напрасно. Если бы не ты, я бы сейчас уже была замужем.

У Сильвии, однако, хватило совести зардеться.

Ли отсчитала двенадцать нарциссов и, обмотав их стебли резинкой, подрезала и поставила в воду.

– Я тут подумала, Сильвия… Тебя не заинтересует мое предложение: я хочу выкупить твою долю. У Сильвии отвисла челюсть.

– Боже мой, Ли, неужели ты так против меня настроена?

– Можно было бы и мне продать свою долю тебе, но мне все-таки не обойтись без стабильного дохода: Джои всего через три года окончит школу, и нужно помочь ему с колледжем. Да и я должна быть чем-то занята, когда он уедет учиться и я останусь одна. Поэтому я хочу выкупить твою половину, а не наоборот.

Сильвия кинулась к Ли и коснулась ее руки. Рука была мокрой и сжимала швейцарский армейский нож. Это прикосновение сестры было первым после размолвки.

– Ты в самом деле хочешь этого, Ли?

Ли отдернула руку и занялась цветами.

– Да, думаю, что да.

– Ну, а я совсем не хочу.

Все нарциссы были подрезаны и рассортированы. Ли понесла их в торговый зал магазина.

– И все-таки подумай над моим предложением.

Мать позвонила ей домой на следующий же день, явно обеспокоенная сообщением Сильвии о том, что в поведении Ли начинают проявляться опасные симптомы отчуждения от семьи.

– Ли, мы с папой тут подумали – не хотите ли вы с Джои заехать к нам пообедать как-нибудь вечерком на неделе?

– Нет, извини, мама, мы не приедем.

Пег была ошеломлена не меньше Сильвии.

– Но…

– Мама, ты меня отвлекла от важного дела. Я не могу сейчас разговаривать.

– Хорошо. Что ж… позвони как-нибудь.

Ли не ответила. Ей доставило колоссальное удовольствие опробовать свою новую тактику в разговоре с матерью.

Само собой разумеется, позвонила и Дженис. Теперь уже было очевидно, что телефонные провода, связывавшие этих трех заговорщиц, накалились до предела.

– Привет, мам, – сказала Дженис.

– Привет, Дженис, – холодно ответила Ли.

– Как ты себя чувствуешь?

– Одиноко, – прозвучал ответ.

«Три – ноль в Мою пользу», – думала про себя Ли, пока Дженис замешкалась, не зная, как продолжить разговор.

– Мам, звонила бабушка, она сказала, ты подумываешь о том, чтобы порвать с тетей Сильвией. Ты не можешь этого сделать.

– Почему?

– Потому что… потому что ваш бизнес так процветает и тебе нравится то, чем ты занимаешься.

– Знаешь, Дженис, я просто привыкла к этому. Но в любом случае все это теперь не имеет особого значения.

– Но ты стала таким профессионалом.

– В последнее время и это не приносит удовлетворения.

– Если бы я приехала домой в эти выходные, мы могли бы поговорить об этом?

– Нет. Это решение я хочу принять сама. И к тому же в этот уик-энд я занята. В субботу я работаю, а в воскресенье, после молебна, будет кондитерская ярмарка. После обеда мы с Донной Клементе собирались пойти на концерт.

На этот раз ей удалось поразить Дженис, которая рассчитывала услышать от матери умоляющую просьбу приехать домой и наконец помириться.

Ли вдруг осознала, что не хочет мира. Злость взяла верх и пробудила в ней азарт и жизнестойкость, которых ей так не хватало с самого начала конфликта. Когда Дженис повесила трубку, Ли отчетливо представила, как дочь ее, опешив от изумления, застыла с трубкой в руке, беспомощным взглядом уставившись на стену, словно видела там, как расходятся их с матерью пути.

Но гнев, который она обрушила на самых дорогих ей людей, поколебал и ее душевное равновесие.

Она стала грубой и резкой на работе.

Часто плакала.

Срывала свою злость на Джои, который вовсе не заслуживал этого.

Как-то вечером, после ужина, он зашел в ванную и застал ее ползающей на четвереньках вокруг унитаза с тряпкой в руках. Джои был виден лишь ее зад, так что он не мог сказать наверняка, плачет ли она.

– Что ты делаешь, мам? – простодушно спросил он.

– Что за глупый вопрос! – взорвалась она. – Неужели не видишь, что я делаю? Драю стульчак, который ты умудряешься описать всякий раз, как ходишь в сортир! Почему мальчишки не могут попасть своей струей в такую большую дырку? Ума не приложу! И женщины обязаны потом убирать за ними! Отойди! Ты мне мешаешь!

Она отползла назад, уперевшись в его щиколотки, и он поспешил отойти в сторону.

– Я вымою сам, если хочешь, – сказал он, обидевшись на ее резкий выпад.

– О да, конечно, теперь ты готов. После того как я уже это сделала! Посторонись-ка лучше!

Он ретировался в свою комнату и заперся там. Уже потом, засыпая поздно вечером, он слышал, как тяжело и надрывно плакала мать – так же, как и в ту ночь, когда порвала с Кристофером.

На следующий день раздался телефонный звонок на работе. Ответила Сильвия.

– Это Ллойд, – сказала она сестре, положив трубку на прилавок.

Ли вытерла руки о пиджак и почувствовала, как надежда закрадывается в ее израненную душу. Ллойду всегда удавалось поднять ей настроение, вселить уверенность в своих силах. А она так давно не говорила с ним и не виделась. Когда она взяла трубку, лицо ее, как и голос, выдавали искреннюю радость.

– Ллойд?

– Здравствуй, милая.

– О, как это замечательно – вновь услышать тебя.

– Как сегодня идут дела в твоем магазине?

– Я вся в нарциссах и в ивовых прутьях. Похоже, скоро весна?

– Должно быть, поскольку я как раз подхватил весеннюю простуду. Сейчас я уже подаю признаки жизни и вот подумал, не согласишься ли ты развлечь старого холостяка, отужинав с ним где-нибудь.

– Сегодня?

– Хотелось бы. На этой неделе я пару раз поел в диетическом ресторане для пожилой клиентуры, и меня до сих пор тошнит. Как ты смотришь на то, чтобы отведать жирных сочных бифштексов в «Виньярде»?

– О, Ллойд, это было бы так здорово.

– Тогда я заеду за тобой в семь.

– Я буду готова.

Повесив трубку, Ли обратила внимание, что Сильвия с интересом наблюдает за ней, но так и не удовлетворила ее любопытства.

В «Виньярде» Ллойд заказал графин красного вина. Когда официантка наполнила бокалы и отошла от столика, он сделал глоток вина и сказал:

– Что ж, я перейду сразу к делу, Ли. – От его деловитого тона ей стало не по себе, она почувствовала, как свинцом наливается ее тело. – Речь пойдет о Кристофере Лаллеке.

– О, папа, и ты тоже…

– Нет-нет, я совсем не о том, – с неожиданным восторгом сказал он. – Я вовсе не принимаю сторону тех глупцов, которые считают себя вправе диктовать тебе, как жить.

– Ты не с ними? – изумилась она.

– Ни в коем случае. Я пригласил тебя сюда, чтобы немного образумить, но не в том смысле, как это понимают они. Итак: откуда вдруг такие заявления, что ты не собираешься больше видеться с Кристофером?

– Тебе, должно быть, позвонил Джои.

– Он мне звонит регулярно, между прочим. И рассказывает, как трудно стало жить с тобой в последнее время, как ты рыдаешь ночи напролет. А совсем недавно он рассказал мне о вашем долгом разговоре в картинной галерее. Кстати, после того дня, что вы провели вместе, он считает тебя самой выдающейся в мире мамой. Но вернемся к сути нашего разговора: ты порвала с Кристофером.

– Да, это так.

– Очень благородно… и очень глупо, тебе не кажется?

Она была так ошарашена, что не смогла вымолвить ни слова в ответ.

Ллойд накрыл ладонью ее руку, лежавшую на столе.

– Ли, дорогая, я давно знаю тебя. Я видел тебя в печали и в радости, но никогда не видел более счастливой, чем в эти несколько месяцев, что ты встречалась с Кристофером. Да, прости мне мою откровенность, но я не помню тебя такой счастливой, даже когда ты была замужем за моим сыном. Я уверен, он не будет на меня в обиде за эти слова, потому что у вас был очень хороший брак, и, видит Бог, я нисколько не отрицаю этого. Но этот… этот юноша зажег твои глаза таким блеском, что он ослепляет тех, кому не ведомы столь пламенные чувства. Вполне возможно, что они немного завидуют тебе.

Он выпустил ее руку, сделал еще глоток вина и, задумчиво разглядывая свой бокал, продолжал:

– Нелегко, прожив в браке двадцать, тридцать, сорок лет, вдруг увидеть, как кто-то, близкий тебе по возрасту, влюбляется и маячит перед глазами эдаким заново созревшим персиком. Я не хочу сказать, что у твоей матери и сестры несчастливые браки. Я просто имею в виду, что даже самые удачные браки с годами утрачивают прелесть новизны. Немножко стареют, что ли… А что касается моей внучки… Ну, тут-то все объяснить легко. Вполне естественно, что она обозлилась, – как же, собственная мамочка обскакала! Но ни в коем случае не позволяй никому из них отговаривать тебя от твоего счастья. Ты его выстрадала. Подняла детей, отдала им девять лучших лет своей жизни, и ни разу за все эти годы ты не подумала о себе. С Кристофером ты впервые поставила свои желания и чувства чуть выше интересов своих детей, и, ты уж извини меня за эти слова: давно пора было это сделать. Ты ведь знаешь, дети могут вырасти эгоистами, если отдавать им себя без остатка.

– В последнее время я совсем ничего не даю им, – призналась она.

– Ну, это явление временное. Просто, когда человек несчастен, ему и отдавать-то особенно нечего. Так что же ты собираешься предпринять?

– Не знаю.

– Тебе не кажется, что пришло время дать всем отпор? Всем: и матери, и сестре, и дочери?

– Мне казалось, что этим я сейчас и занимаюсь.

– Нет. Сейчас ты вполне оправдываешь поговорку: «Себе навредить, чтоб другому досадить». А нужно сделать вот что: пойти к мужчине, которого ты любишь, и сказать ему, что выйдешь за него замуж, и пусть все кругом лопнут от злости и зависти.

Ли невольно рассмеялась. Официантка принесла заказанные ими салаты, и Ллойд, сделав минутную паузу в своем монологе, взялся за вилку.

– Я подумал еще вот о чем. Размышлял я над этим довольно основательно с того самого вечера, как ты мне рассказала о той кутерьме, что затеяли эти глупые женщины. Так вот: я думаю, что Билл, если б мог, благословил бы тебя. Он бы порадовался твоему счастью. В конце концов, ты же мать его детей. И если ты счастлива, то и дети твои непременно будут счастливы в этой жизни.

– Ты в самом деле так считаешь, папа?

– Да.

– Мама бросила мне упрек, что я предала Билла, вступив в связь с Кристофером.

Ллойд покачал головой.

– Честное слово, ну что за женщина! Она хочет всем добра, но иногда у меня возникает желание дать ей по заднице. Матери считают… впрочем, что я говорю – ты же сама мать. Так вот, матери твердо верят в то, что знают, как надо жить их дочерям. Когда же к их советам не прислушиваются, могут стать довольно агрессивными. Они убеждают себя в том, что делают это исключительно во благо своих дочерей, но на самом деле просто стремятся настоять на своем.

– О, Ллойд, даже не могу передать тебе, какое облегчение я испытала от твоих слов.

– Я говорю правду, вот и все. В конце концов, я ведь не член вашей семьи и могу оценить ситуацию непредвзято, со стороны. А теперь давай, ешь свой салат и не смотри на меня так, будто вот-вот сорвешься со стула и бросишься мне на шею. А то люди вокруг подумают, что это я занимаюсь растлением малолеток.

– Ллойд Рестон, – сказала она и тепло улыбнулась ему, – ты самый милый, самый чуткий, самый замечательный в мире мужчина.

– Что ж, близко к истине, хотя я вобрал в себя не все добродетели. Мне кажется, пальму первенства справедливо отдать тому парню, которого ты любишь. Я имел возможность понаблюдать за вами и убедился воочию, сколь высоко ваше взаимное уважение и восхищение и как чертовски весело и интересно вы проводите время вместе.

– Да, это так.

– И позволь уж мне такую дерзость… Я так понимаю, что у вас с ним близкие отношения. Что ж, дай Бог тебе счастья и в этом, Ли. Твоя мать и сестра уже, наверное, забыли, что такое секс. Ты извини, что я так говорю, но за все годы, что я знаком с твоей сестрой, лишь однажды на моих глазах она прикоснулась к своему мужу. Насколько я помню, это случилось на пикнике, – Барри занозил шею, и Сильвия вытаскивала занозу. Что до твоих родителей – не мне говорить об этом, но, учитывая их возраст, подозреваю, что секс уже у них позади. Так я вот что хочу сказать: если ты встретила сильного в сексуальном плане мужчину, который любит каждую твою клеточку и готов вылизывать тебя с головы до пят, – держись за него. А теперь ешь, я сказал.

Ли ощутила такую легкость во всем теле и на душе, что ей казалось, она сейчас воспарит к самому потолку.

– Можно мне только одно слово? – попросила она.

– Только быстро. У меня живот сводит от голода.

– Я люблю тебя.

Ллойд взглянул на свою счастливую невестку:

– Еще бы. Я так давно кручусь вокруг тебя, что другого выбора у тебя просто и быть не могло.

И он уткнулся в свой «кайзеровский» салат.

Она уткнулась в свой.

Промокнув салфетками рты, они понимающе обменялись взглядами и заговорщически улыбнулись друг другу.