Силы неисчислимые

Глава шестая. ХИМИЧЕСКИЕ СНАРЯДЫ

Давно уже мы привыкли к коварству врага. Теперь снова с ним столкнулись. Гитлеровское командование воспользовалось тем, что мы собрали основные наши силы для наступления на Середину-Буду. А когда партизаны втянулись в бои, к ним в тыл устремились две немецкие дивизии. При этом фашистское командование даже отказалось от своего обычного педантизма: начало наступление раньше намеченного срока — 30 апреля, а не 15 мая.

Гитлеровцы, по существу, бросили на произвол судьбы те гарнизоны, которые мы штурмовали. Во всяком случае, не сделали ни малейшей попытки помочь им. Расчет был прост: пусть партизаны наступают, оторвутся от леса, израсходуют боеприпасы, вымотаются в боях. И тогда свежие немецкие дивизии окружат и уничтожат их.

Наше счастье, что мы быстро разгадали этот замысел. Как только стало известно, что немцы за нашей спиной проникли в лес, партизаны Суземского, Брасовского, Навлевского и Трубчевского районов Брянщины сразу прекратили наступление и скрытно вернулись на свои основные базы. Сидор Артемьевич Ковпак тоже не стал дожидаться, когда немцы замкнут кольцо. Умелым маневром он вывел свои отряды из котла и ушел с ними в Путивльский район, на прежний оперативный простор.

Мы были рады за ковпаковцев. Пока противник будет гоняться за нами, они развернут свою деятельность в более важных для врага районах. В таком же выгодном положении оказался и отряд Иванова — Куманька в Хинельском лесу.

После боя в Середине-Буде отряды нашего соединения сосредоточились в Благовещенском. Вражеская дивизия нас пока не трогала, хотя мы стояли у нее на виду. По-видимому, ей нужно было время, чтобы оправиться после нашего удара. А скорее всего, и тут сказалась хитрость противника. Ему пока не было расчета тревожить нас в Благовещенском — мы могли отсюда перейти в Хинельский лес. Поэтому гитлеровцы намеревались сначала отрезать нам этот путь, чтобы потом оттеснить нас к Брянскому лесу, где мы наверняка попали бы под удар проникших туда карательных войск.

Ну что ж, будем делать вид, что попались на их удочку. Приказываю рыть укрепления вокруг села. Пусть враг думает, что мы собираемся здесь драться до конца. Приказ есть приказ. Вооружились хлопцы лопатами, копаются в весенней грязи и, знаю, в душе костерят меня последними словами. Самые мои близкие друзья и те косятся на меня: в своем ли уме командир? Ведь всем известно, что позиционный бой — самый невыгодный для партизан. Их сила во внезапности, дерзком и неожиданном для противника маневре. А тут командир вдруг решил занимать оборону на открытой местности, на глазах противника, наблюдающего из Середины-Буды наше копание в земле.

Но я сам мешу сапогами грязь, обхожу позиции, покрикиваю, тороплю людей. Богатырь несколько раз пытался поговорить со мной, но я увертывался под любым предлогом. Нет, пусть пока никто не знает о моих планах. Когда противник близко, любая стена может иметь уши.

Лишь под вечер я зашел в штаб. Бородачев сидит над картой, выводит на ней схему нашей обороны. Хмурый, злой.

— Товарищи командиры!

Присутствовавшие в комнате встали.

— Садитесь.

Мне не до церемоний. Подхожу к Бородачеву, беру карандаш и тупым концом, чтобы не оставлять следа на карте, веду от Благовещенского до заболоченного берега Неруссы. Бородачев следит за карандашом, и лицо его светлеет.

— Все ясно, — шепчет он.

В комнату входит плечистый, рослый политрук роты Черняков. Он в гражданской одежде, но по-военному подтянут.

— Прибыл по вашему приказанию!

Подзываю Черникова к столу, усаживаю с собой рядом и тихо объясняю задачу. С четырнадцатью бойцами он останется в Благовещенском, когда мы снимемся с места. Будет прикрывать наш отход.

— Держитесь до последней возможности, а потом прорывайтесь вот сюда. — И мой карандаш снова скользит по карте к Неруссе.

— Будет выполнено!

Молча жму ему руку. Комиссар Захар Богатырь уводит политрука в другую комнату: им еще о многом надо поговорить.

— А теперь приглашайте подрывников, — сказал я начальнику штаба.

Один за другим в комнату входят партизаны. Здороваются, рассаживаются кто где. Их человек сорок. Бородачев начинает инструктаж.

— Вы пойдете на железные дороги. В мешках понесете стопятидесятимиллиметровые снаряды…

Да, мин у нас пока мало. Этим людям придется выкрутить у снарядов боеголовки, вместо них вставить специальные взрыватели и тащить за спиной двухпудовый груз десятки километров. С этим опасным грузом им предстоит прокрасться к железнодорожному полотну, подложить снаряд под рельс и взорвать его под вражеским эшелоном, А ведь дороги немцы сторожат во все глаза…

Но и этого мало. Начальник штаба ставит перед ними и другие задачи, пожалуй не менее трудные и опасные: по пути к месту диверсии подрывники должны раздобывать столь нужные нам разведданные, беседовать с жителями, поднимать людей на борьбу с врагом.

Многие привыкли видеть в подрывниках людей узкой специальности, или, как у нас иногда говорилось, «короткого замыкания»: подложил, дескать, мину, и дело с концом. А на самом деле это были не только превосходные специалисты, но и организаторы, агитаторы и пропагандисты. Их деятельность не ограничивалась диверсиями. На них лежали и разведка, и работа среди населения, и организация новых партизанских сил. Сама жизнь предъявляла к этим много шагавшим и много видавшим людям все новые и новые требования.

Мы понимали, что чрезмерно перегружаем наших славных подрывников, но не было никакой возможности облегчить их участь, а сами они никогда не жаловались на трудности. Изо дня в день они отмеривали многие километры по занятой врагом земле со смертоносным грузом за плечами.

В группы подрывников подбирались самые проверенные, выносливые и грамотные партизаны. Грамотные — чтобы не ошиблись в расчетах при минировании, чтобы видели больше по пути, чтобы умели вести разговор с народом. Одно слово «подрывник» звучало для всех, кто знал партизанскую жизнь, как синоним мужества, находчивости и смекалки. Но мы никогда не противопоставляли этих славных ребят тем партизанам, которые не ходили на железные дороги и не взрывали вражеских эшелонов, но вели тяжелые неравные бои с войсками противника, отвлекая на себя его внимание, чем облегчали работу подрывникам.

И сейчас, когда враг все туже стягивает кольцо вокруг нас, он считает, что тем самым обеспечивает безопасность своих путей сообщения. Напрасные надежды! Вражеские эшелоны будут взлетать на воздух. Порукой тому — решимость и мастерство вот этих хлопцев. Они знают, как нужна их самоотверженная работа сейчас, когда немцы направляют к фронту все новые контингенты войск.

Командиры подрывных групп Блохин, Жарчиков, Эльмуратов, Сокоренко, Волчков, Кении и другие замечательные товарищи, сидевшие перед нами, хорошо понимали свою задачу, и, честно говоря, не было необходимости читать им наставления. Инструктаж был деловой и короткий.

Мы тепло простились с подрывниками. Они уходили на железные дороги Карачев — Курск и Курск — Бахмач. От души пожелали мы им счастливого пути и боевой удачи.

Собрался последний перед выступлением командирский совет.

Мы были в кольце. Но это нас не пугало. На оккупированной врагом территории партизаны так или иначе всегда находятся во вражеском окружении. Тыл и фланги для нас понятия относительные: в любой момент они могут превратиться в передовую линию. Но мы научились и в такой обстановке удерживать инициативу в своих руках. За плечами почти каждого из тех, кто сейчас собрался в избе штаба, тяжелые испытания. Таких никакие опасности не устрашат.

Я опять вспоминаю бои под Киевом осенью 1941 года, батальон особого назначения, в котором я был комиссаром. Тысяча двести человек было в батальоне. А потом нас осталось девять. Остальные погибли. Никто не сдался в плен.

Девять чудом спасшихся людей сумели вырваться из огненного кольца. И сразу мы оказались на просторе: на дорогах и в населенных пунктах мы не встретили ни одного немца. Это и понятно. Как бы ни был силен враг, он не сможет наводнить огромную территорию своими войсками. Поэтому мы и сейчас были спокойны. Пусть враг концентрирует силы, собирает свои войска в один кулак. Пока он готовит удар, мы скрытно уйдем отсюда. А наши мелкие группы еще более усилят диверсии на путях продвижения противника. Врагу придется на борьбу с этими группами бросать все новые силы, расчленять свои части на мелкие подразделения и направлять их на проческу лесов. А когда гитлеровцы завязнут в лесу, сгонят сюда большую часть своих войск, мы снова выйдем на оперативный простор.

Обо всем этом я доложил на командирском совете. И чем подробнее я делился с товарищами своим замыслом, тем меньше оставалось у меня сомнений в успехе. Глядя на командиров отрядов, на Захара Богатыря, на Илью Бородачева, я подумал, до чего же удивительное у нас сложилось взаимопонимание. Конечно, не обошлось без споров, но смысл их сводился к одному — как лучше выполнить новую боевую задачу.

Силы свои временно расчленяем на три самостоятельные единицы. Отряд Таратуто и Клименко уйдет в Скрыпницкие болота и оттуда, действуя малыми группами, будет беспрестанно тревожить врага на дорогах.

Середино-будский отряд под командованием Ивана Филипповича Федорова отправится с этой же задачей в урочище Высокая Печь.

Отряды Ревы, Погорелова и Боровика, а вместе с ними и штаб соединения направляются в Герасимовские болота, раскинувшиеся вдоль берега Неруссы.

Поздним вечером из Середины-Буды поступили первые донесения о том, что войска противника двинулись в наступление. К тому времени в селе Благовещенском уже не осталось ни одного жителя — все эвакуировались в леса.

Нам же для сборов много времени не потребовалось, и наш план вступил в действие.

Всю ночь двигались через лесные деревни. Жители покинули их. Мы не встретили на своем пути ни одного человека, и только зловеще хлопали настежь раскрытые окна и двери, шальной ветер свободно гулял по этим поспешно брошенным и осиротевшим строениям да мелькали голубые точки кошачьих глаз. Даже собаки вроде бы потеряли голос.

Есть такое выражение: звучная тишина. И мы напряженно вслушивались в эту тишину: ведь в каждой деревне могли быть немцы. Они тоже научились устраивать скрытые засады…

Совсем недавно в этих деревнях наших партизан люди угощали кто чем мог, а главное, мы здесь всегда находили верные источники информации. А сейчас тишина. Щемящая, надсадная.

Мы шли, на ощупь выискивая дорогу, принимая все меры к тому, чтобы не сбиться. Особенно трудно нам пришлось, когда мы углубились в густой высокий лес. Но все же к рассвету, преодолев вброд разлившуюся реку, мы добрались до указанного планом места и расположились на полуострове среди огромного болота.

Вскоре сюда добирается политрук Черняков со своими людьми. Задачу они выполнили: удерживали окопы у Благовещенского несколько часов. Потом отошли, пока противник не окружил село. Потерь у них нет.

Тут бы дать пообсушиться насквозь промокшим и промерзшим людям, попотчевать их горячей пищей, чтобы хоть немного отогрелись и восстановили силы после тяжелого перехода. Но не тут-то было. Враг уже вклинился в лесной массив тремя полками, занял пустые деревни и повел оттуда шквальный артиллерийский огонь по всем лесным просекам. Появились и самолеты. Немецкие летчики не жалели бомб, и частые гулкие взрывы то и дело сотрясали землю. И хотя до нас ни один осколок не долетел, все же от костров пришлось отказаться. Но жалоб по этому поводу не было.

Хмурым, вовсе не радостным выдался нам первомайский праздник…

Утром командиры рот, взяв с собой по одному взводу, выбрались на другую сторону болота и оседлали все большие и малые дороги. Заложили мины (в качестве их использовались мины батальонных минометов и артиллерийские снаряды), расставили засады.

Этим действиям мы придавали большое значение. Гитлеровцы не жалели боеприпасов, надеясь на их регулярный подвоз. А партизаны не пропускали ни одной машины, ни одной подводы. Даже кухня и та подорвалась на партизанской мине. А грабить фашистам было некого, тащить было нечего — деревни опустели. Все нужное для жизни жители успели вывезти, увели с собой и скот. Привыкшие к грабежам гитлеровцы не учли этого обстоятельства и уже даже своими желудками почувствовали беду.

Правда, и у нас было голодно. На болотах нас ожидал неприятнейший сюрприз: наши тайники с продуктами кем-то были опустошены. В результате у каждого партизана оказался очень скудный запас еды, легко умещавшийся на дне кармана.

На третий день нашего пребывания на болотах, обходя подразделения, я увидел такую сцену. Петраков выстроил свой взвод. Каждый боец держал в руках семисотграммовый ломоть хлеба и кусок холодного отварного мяса. Петраков собственноручно резал эти куски на десять долек. Закончив работу, он обратился к строю со словами:

— Надеюсь, понятно, на сколько дней рассчитан этот запас? Дополнительно поясняю: на десять дней. Каждая долька и есть ваш суточный рацион. Ожиреть, конечно, не ожиреете, но воевать можно и должно!

И снова я восторженно думаю о наших людях. Какая нужна верность долгу, чтобы здесь, в этих гнилых непролазных болотах, безропотно выслушать и принять этот приказ!

Трое суток враг вел ожесточенный обстрел, и только ночью прекращались взрывы и автоматно-пулеметная трескотня. Но и в эти недолгие часы относительного затишья многие партизаны не имели отдыха. Я говорю о разведчиках и особенно о связных. Разведчики находились в самой непосредственной близости к врагу и круглые сутки вели наблюдение, а связные без конца курсировали между нами и разведчиками, отмеривая в день до сорока и больше километров. Люди валились с ног от усталости, но подмены не просили, ибо знали, что все партизаны сейчас в деле — кто на дорогах ведет бой, кто выжидает в засадах. Небольшими группами наши хлопцы бродили по лесам, непрестанно беспокоили врага. Обозленные фашисты бросались на любой выстрел, а выстрелы звучали с самых неожиданных сторон, где, казалось бы, и духу партизанского быть не могло. И враг посылал то в один, то в другой конец леса подразделения солдат, дробя и распыляя свои силы.

Наступили четвертые сутки. С рассветом мы ожидали новых обстрелов и бомбежек. Но в лесу было тихо. Фронтовики знают, как обостряет нервы эта неожиданная тишина. Вскоре запахло гарью. Разведчики доложили: немцы сжигают лесные деревни и, строясь побатальонно, по бездорожью двигаются в западном и восточном направлениях.

Я с огромным облегчением дал команду зажечь костры. И вот уже они запылали, заиграли яркими всполохами. И завязалась, потекла веселая перекличка. Острые словечки, колкие шутки. Люди уже смеялись над пережитыми страхами, над врагом, радовались неожиданной передышке.

А я был озабочен: почему немцы так быстро оставляют лес? Почему так внезапно прервали свою столь серьезно готовившуюся операцию? Может, что-то новое замышляют? Враг отошел, оставив нас в болотах, а вокруг, утопая в дыму затихающих пожаров, стоял посеревший молчаливый лес.

Надо было принимать какое-то решение хотя бы уже потому, что люди начинали по-настоящему голодать: далеко не все оказались такими рачительными хозяевами, как Петраков, и руки многих партизан раньше времени потянулись к заветному «НЗ».

И тогда, не придумав ничего другого, мы рванулись из болот на прямую в свои прежние, облюбованные уже украинские места — к Середино-Будскому району.

Надо было видеть нашу колонну, чтобы понять, сколько успели перенести люди. Некоторые бойцы шли босиком — ботинки, сапоги расползлись от воды. Одежда превратилась в грязные лохмотья. Но шагали все бодро, несмотря на усталость и голод.

Пересекаем большак Суземка — Трубчевск. Алексей Кочетков показывает на огромную воронку:

— Наша работа!

Вокруг на широком пространстве раскиданы банки с консервами. На деревьях висят лоскуты — все, что осталось от немецких солдат и повозки.

— Осторожно, здесь мои ребята повсюду мин понатыкали.

Он сам проводит нас через дорогу. Партизаны подбирают консервы пригодятся. До Суземки прошли без особых происшествий. В райцентре немцев не было. Но и жителей не видно. Делать нам тут нечего. Двигаемся к поселку Заводскому. Но только Суземка осталась за нами, в ней вспыхнули пожары. Как выяснилось позже, фашисты собирались поймать нас в засаду, но не решились. Притаившись, они пропустили нашу колонну с обозом и после этого подожгли райцентр.

Какое-то время мы просто недоумевали, почему так поступают каратели. Оставляя народ без жилья, они ведь и себя лишают крова. Даже ослепленные яростью, они должны бы сознавать это. Здесь другое. И мы приходим к выводу: раз немцы начисто все сжигают, значит, они не собираются сохранять здесь свои опорные пункты. А размышляя логически дальше, можно было предсказать, что, следовательно, их войска вообще в этих местах задерживаться не будут.

Но жизнь не всегда давала нам время, чтобы до конца логически осмыслить происходящее. Вдруг (о, это бесконечное партизанское «вдруг», без которого, кажется, не обходился в тылу врага ни один день) из-за бугра, что западнее Суземки, выползла большая колонна. Похоже, что нас сразу заметили, и колонна на какое-то мгновение замерла. Может, немцы приняли нас за лесных призраков? Мы тоже смутились и даже несколько попятились к спасительному лесу. Но вскоре, к величайшей моей радости, я понял, что гитлеровцы растерялись больше нас. Послышались выкрики на немецком языке, и колонна, численностью до батальона, рассыпалась. Солдаты улеглись в траве и начали стрельбу.

Беспорядочный огонь немцев застал всех нас уже лежащими на земле. Мы тоже открыли пальбу. В общем, огня с обеих сторон было море, но после довольно длительной перепалки у нас ни одного раненого или убитого не оказалось. Незаметно, чтобы и немцы понесли потери. Преимущество на нашей стороне оказалось только в том, что во время перестрелки мы успели вывести из-под огня большую часть людей и повели их в обход. Но когда мы выглянули из леса с другой стороны, чтобы ударить залегших немцев с тыла, то увидели еще две колонны противника, спешившие на выручку своим. Но тут уж мы оказались на высоте. Заняли удобные позиции, подпустили врага поближе и начали расстреливать в упор. Большинство эсэсовцев упало после первого же прицельного залпа. Не успев оказать нам сколько-нибудь серьезного сопротивления, гитлеровцы, побросав даже своих раненых, врассыпную кинулись к еще горевшей Суземке.

В те дни мы не могли поддерживать регулярную связь с объединением Емлютина: между нами было слишком большое расстояние. Но брянские партизаны оказали нам неоценимую помощь.

В это время в засаде между Холмичами и Мальцевкой стояли два партизанских танка. Эти танки — один из них тяжелый КВ — емлютинцы нашли в лесу, восстановили их, а в качестве горючего использовали скипидар — другого не было.

И вот, когда каратели бежали от нашего огня, наперерез им из леса устремились грозные машины и начали гусеницами утюжить гитлеровцев, расстреливать их из пулеметов. Фашисты впали в такую панику, что никто из них не догадался бросить в танки хоть одну гранату.

Разгром эсэсовского полка был полным. Но когда через сорок пять минут мы подбежали к нашим танкам, они стояли неподвижно. С тревогой открываем люки.

Люди лежат бездыханные. Совсем было мы загоревали, но успокоили медики. Оказалось, ребята в обмороке: угорели от паров скипидара. Когда пришли в себя, мы со всей сердечностью поблагодарили их за выручку. Очень сожалею, что мне до сих пор не удалось выяснить имена этих героев. Буду рад, если они узнают себя, прочтя эти строки.

Эсэсовцы пережили тяжелое потрясение. Но мы не обольщали себя мыслью, что именно этот удар заставил их убраться из леса. Меж тем немецкие дивизии на наших глазах спешно уходили, сжигая все на своем пути.

Мы снова вышли к границам Сумской области. И хотя по всем данным никакая прямая опасность нам пока не угрожала, мучительное чувство ожидания не покидало меня. Когда враг отступает, не использовав всех своих возможностей, невольно рождается сомнение: это неспроста.

Разведчикам предстояла горячая пора.

Пробираемся по темному бору. Штаб следует с отрядом Ревы. Колонна медленно движется по песчаной извилистой лесной дороге.

До чего же многоцветна наша колонна! Зеленые и синие гимнастерки, кителя и пиджаки разных фасонов, пилотки, фуражки, какие-то широкополые старомодные шляпы, среди них высвечиваются яркие платочки партизанок. И все же грозен вид этой разноликой массы. Колышутся над плечами стволы винтовок и ручных пулеметов. Негромко, но внушительно постукивают колеса наших пушек и пулеметных тачанок. Сам народ, неистовый и яростный в своем священном гневе, взялся за оружие…

Голова колонны вползает на болотистый луг. Он весь покрыт нежным зеленовато-желтым травяным ковром. Справа, чуть поодаль от дороги, небольшое болотце окаймлено белым бордюром: буйно цветут ландыши этой весной. А впереди снова густая темно-зеленая громада хвойного леса — там мы собираемся расположиться лагерем.

Над лесом, над вершинами высоченных сосен разлилась яркая вечерняя заря.

У опушки нас встречает конная застава. В гривы лошадей вплетены сиреневые подснежники, белые ландыши, ярко-желтые, будто золотые, шарики ранних одуванчиков. Тускло поблескивает в руках бойцов вороненая сталь оружия.

Чем глубже входим в лес, тем гуще заросли по обочинам дороги. И вдруг видим среди кустов людей. Они жмутся к нам, тянутся руками. Это местные жители, покинувшие свои деревни. Сердце сжимается при виде их: тяжела лесная жизнь беженцев из выжженных и разоренных мест. Тесно, холодно, сыро в наскоро сложенных шалашах. Одежды не хватает. Многие в тряпье, в лаптях, в каких-то немыслимых опорках: много ли захватишь из дома, когда на улицах строчат пулеметы и огнем занимается крыша. Лица худые, землистые — голодно в лесу. Нет продуктов, нет соли: фашистская блокада уже крепко дает себя знать. Особенно жаль ребятишек: чем повинны они, за что им, только что вступающим в жизнь, терпеть эти муки? Но стоит на мгновение закрыть глаза — и словно нет вокруг этого человеческого горя. Со всех сторон несутся веселые, приветливые возгласы.

— Добро пожаловать, родненькие!..

— Спасители вы наши…

И восхищенный мальчишеский шепот:

— Гляди, Пашка, гляди… Не иначе командир взвода…

— Взвода? Ну и дурак же ты, Вовка! Видишь, сколько ремней, значит, ротный, не меньше…

Шум усиливается. Все гуще толпа беженцев, все теснее она обступает дорогу.

Сойдя с коней, вместе с Ревой идем в толпу.

— Добрый вечер, землячки! — весело здоровается Павел.

— Что правда, то правда: настоящие землячки, раз в землянках живем! — откликается из толпы столь же веселый голос.

Передо мной вынырнула молодая стройная девушка. Из-под платка выбиваются светлые льняные волосы.

— Вот возьмите, пожалуйста! — И она, вся зардевшись, протягивает мне букетик подснежников. — Это за то, что вы пришли сюда…

От волнения не сразу нахожу слова благодарности, а девушка уже исчезла. Ко мне протискиваются старики.

— Тут слух прошел, будто уходите вы далеко отсюда и всю партизанскую силу с собой забираете, — допытывается седобородый дед. — Может, оставите хоть малость, чтоб нас, немощных, охранять? В лесу ведь остаются одни бабы, ребята несмышленые да мы, хилые… — И сам себе отвечает: — Видно, надо так. Мы не обижаемся. Страшно только: не будет нам тут без вас жизни…

— Ты чего раскис, Михаиле? — горячо обрывает его сосед и сердито при этом стучит палкой по земле. — Бога побойся, товарищи немцев воевать идут, а не нас с тобой охранять.

— Да с лягушками на болоте чи охраняй, чи не охраняй, все равно не спасешься: не убьют, так и так умрешь…

Разговор обрывается. Все смотрят на проходящих партизан. Ничего не сказав мне, Павел уходит к своему коню, вскакивает на него и, ловко маневрируя, скрывается за поворотом. Его догоняют Богатырь и Бородачев.

Хочется, очень хочется поговорить с этими людьми, рассказать им, куда и зачем мы направляемся, но надо молчать, нельзя быть откровенным. И я отдаю своему адъютанту Лесину команду: переписать всех больных ребятишек, чтобы наш доктор успел оказать им необходимую помощь.

Говорю окружившим меня людям что-то ободряющее. А сам не могу оторвать глаз от ребятишек. И сегодня больно вспоминать о них. До чего же голодные, измученные, раздетые. Нерешительно приблизилась ко мне девчушка лет пяти. На ней изодранное платьишко. На лице без кровинки ввалившиеся страдальческие глаза. Они смотрят с таким мученическим ожиданием: просят, слезно умоляют… Беру ее на руки. Девочка подбирает ножки, чтобы не запачкать моей гимнастерки, доверчиво обнимает меня ручонками, прижимается всем своим худеньким тельцем.

— Ты чья, девочка? — на ушко спрашиваю ее.

Она поднимает грустные глаза, и тут же прячет лицо за мое плечо, и еще крепче сжимает ручонки вокруг моей шеи.

— Чья девочка? — уже громко спрашиваю окружающих.

— Не знаем, — отвечает кто-то.

— Да как же не знаете?! — протискивается вперед пожилая женщина. — Это же Ленка Минчук. У них же всю семью фашистские ироды перебили. Она одна в живых только и осталась…

И сразу послышались голоса:

— Наша она теперь…

— Воспитаем, коль сами живы останемся…

— Вы только возвращайтесь скорей, а дочку сохраним…

— Спасибо, товарищи! — только и сказал я и с болью опустил на протянутые отовсюду руки девчушку.

Я еще долго не мог бы оторваться от этих людей, но тут колонна остановилась, и между народом ко мне стали протискиваться наши разведчики, настойчиво требуя: «Дорогу, дорогу!» И еще не добравшись до меня, через голову толпы крикнули:

— Каратели жгут Большую Березку.

— Народ расстреливают!..

Моя команда подхватывается мгновенно. Конные автоматчики, пулеметчики на тачанках, минометчики и артиллеристы — все, кто были на лошадях и на колесах, стремительно помчались к Большой Березке.

Уже начинала меркнуть заря, и только зарево пожара на холме зловеще освещало поле, когда мы ворвались в село. Гитлеровцы, отстреливаясь из-за горящих домов, бегут.

Мы движемся по Большой Березке. Различаем развалины машинно-тракторной станции, которую немцы пытались превратить в мастерскую для ремонта своей техники, но мы ее еще зимой разгромили в самом зародыше. Рядом горит дом. И в отблеске пламени мы видим на плетне маленькую девочку. Она животом насажена на острый кол. Под плетнем тела двух женщин и мужчины. Какое-то время мы стоим пораженные, пока кто-то из партизан не снимает с кола маленькую мученицу. Она мертва. Подошедшие жители со слезами и стонами рассказывают: фашистский офицер пристрелил отца, мать и старшую сестру девочки. А маленькая Наташа побежала. Фашист выпустил в нее всю обойму. Не попал. Тогда солдаты поймали ее и животиком насадили на кол…

Много горя успели повидать наши партизаны, но с таким варварством столкнулись впервые.

Из Большой Березки немцы бежали в соседнее село — Голубовку. Полтора километра мы промчались мигом. Остановил вражеский огонь. Три раза мы ходили в атаку, но всякий раз откатывались назад, так как из Середины-Буды к противнику все время поступало подкрепление. Мы несли потери, но уж слишком велик был наш гнев. И партизаны снова и снова бросались на штурм, а потом, отброшенные, отбивали контратаки эсэсовцев. Бой длился всю ночь. На другой день, когда солнце уже было в зените, я приказал отойти. Хотя враг уже недосчитывал многих своих головорезов, в наших сердцах не было удовлетворения. Напоследок бойцы отряда Боровика отыскали старую оглохшую лошадь, на телегу положили три 152-миллиметровых снаряда со специальными взрывателями, сверху набросали разного барахла. Лошадь вывели на дорогу, и она медленно потянула повозку к Голубовке. Немцы стреляли по ней, но неуязвимая лошадка доплелась до деревни, и только тут ее подстрелили. К повозке тут же ринулись эсэсовцы, принялись рыться в поклаже. Ахнул взрыв. Десятка полтора гитлеровцев разнесло в клочья.

У каждого участника страшной войны осталось много тяжких воспоминаний, которые, как осколок, навсегда впились в сердце. Вот так и у меня. Прошли годы, а я до последней детали вижу картины человеческого горя, а прежде всего ту крохотную изможденную сиротку, что так доверчиво обнимала меня в лесу, и маленькую Наташеньку, нанизанную на кол плетня.

Своей неслыханной жестокостью враг стремился запугать народ, поставить его на колени. А добился обратного: пламя ненависти к врагу разгоралось все жарче, и сердца людей полнились решимостью и мужеством.

20 мая 1942 года к нам перешел Юзеф Майер. Над ним нависла угроза ареста. Но даже не это заставило поторопиться нашего подпольного венгерского друга коммуниста. Он пришел к нам, чтобы предотвратить новое чудовищное злодеяние фашистов. Майеру стало известно, что гитлеровцы собрали трофейные снаряды советского производства, привезли в Германию и начинили отравляющими веществами. Сейчас эти снаряды привезли сюда, чтобы венгры, дислоцирующиеся в Середино-Будском районе, обстреляли ими лесной массив, в котором находятся партизаны. В случае если возникнет конфликт по поводу применения запретного оружия, ставка Гитлера сошлется на то, что это сделали не немцы, а венгры, и применили они трофейное, взятое у русских оружие, даже не подозревая, что снаряды начинены газом.

Мне сразу понравился этот красивый, сильный и мужественный человек. Слушаю его голос, ровную речь с заметным акцентом. Но то, что он говорит, все больше тревожит меня. Нервно шагаю по комнате.

— Где сейчас эти снаряды?

— В Ямполе. Склад сильно охраняется.

— Вы говорили еще кому-нибудь об этом?

— Только вашему комиссару Богатырю. Он меня встретил и привел сюда.

— Хорошо, — немного успокаиваюсь я. — Об этом пока никто не должен знать.

— Понимаю, — соглашается Юзеф.

И в этот момент является посыльный и докладывает, что меня приглашает комиссар.

Выхожу на поляну и вижу, Богатырь собрал партизан. Целый митинг.

— Что он, с ума сошел? — Бегу со всех ног, чтобы помешать ему раньше времени рассказать о страшных снарядах.

Рядом с Богатырем стоит улыбающийся Саша Хабло, наш старший радист, протягивает комиссару бланк радиограммы. Богатырь поднимает руку, призывая к вниманию:

— Митинг объявляю открытым.

Только этого еще не доставало! Хватаю комиссара за плечо, но он только озорно кольнул меня взглядом.

— Товарищи!

И он рассказывает партизанам, что Президиум Верховного Совета СССР 19 мая 1942 года присвоил товарищам Ковпаку, Федорову, Копенкину и Сабурову звание Героя Советского Союза. Зачитывает правительственную радиограмму в мой адрес:

— «Горячо поздравляем всех партизан и партизанок вашего соединения с высокой наградой, а вас — с присвоением звания Героя Советского Союза. Партия и правительство высоко оценили ваши заслуги перед Родиной. Желаем вам, партизанам и партизанкам вашего соединения наибольших успехов в развитии партизанской борьбы».

Свое состояние я мог бы сравнить разве только с таким явлением: вот навис над тобой грозовыми тучами затянутый небосвод, и вдруг прорезал его яркий, слепящий до слез луч солнца. И это произошло в то время, когда ненастье могло разразиться химическим нападением, от которого у нас, партизан, не было никаких средств защиты…

Читатель поймет мои чувства. Это была моя первая в жизни правительственная награда. Первая и такая высокая!..

Радовало прежде всего то, что мы не забыты, что за нами, за нашими делами следят в Москве.

Что ответить моей партии, моему правительству, моему народу, всем партизанам, собравшимся тут, на этой полянке?..

— Это не моя, это ваша награда, товарищи. Так поклянемся же, что с честью оправдаем ее…

В Москву отправлено наше очередное донесение о результатах диверсионной деятельности за май и первую половину июня.

На выбор несколько строк.

21 мая 15 диверсантов под командованием Смирнова в результате засады на дороге Суземка — Горожанка уничтожили 40 оккупантов и сожгли повозки с горючим.

25 мая на шоссе Севск — Середина-Буда взрывом мины уничтожено две походные кухни и четыре солдата.

28 мая группа подрывников под командованием Блохина из отряда имени 24-й годовщины РККА, заминировав участок на железной дороге Комаричи — Льгов, пустила под откос эшелон противника. Уничтожено 600 гитлеровцев.

9 июня на шоссе Чернацкое — Жихов миной уничтожено 2 повозки, 4 лошади, 8 фашистов.

20 июня на шоссе Гремяч — Камень миной уничтожено 2 повозки, 4 лошади, 6 гитлеровцев…

А всего нашими отрядами — имени 24-й годовщины РККА, имени Ленина, Донецким и Харьковским — пущено под откос 32 воинских эшелона противника, разбито 28 паровозов, 558 вагонов, 149 платформ и 9 цистерн с горючим.

Цифры, цифры, цифры… А за ними нелегкий партизанский труд, изобретательность, безудержная смелость и рассыпанные по родной земле почти неприметные холмики партизанских могил…

Когда стало известно о замысле гитлеровцев применить химическое оружие, мы окончательно поняли, почему они без серьезного боя оставляют Брянский лес. Именно сюда они собираются согнать всех партизан и уничтожить одним ударом.

Из Хинельских лесов прибыл отряд, возглавляемый Ивановым и Куманьком. Отряд успел нанести удар по Марчиховой Буде, но потом враг стал теснить партизан и отжал их именно сюда, к Брянскому лесу. Начальник штаба отряда Боровика Ушаков, вернувшийся из-под Новозыбкова, куда его группа ходила на диверсии, доложил, что оккупанты ведут наступление на отряды Черниговской области, которые возглавляет прославленный командир, секретарь подпольного обкома партии Алексей Федорович Федоров. Гитлеровцы и их теснят к Брянщине, хотя в Хлуплянских лесах партизаны нанесли врагу значительный урон. Дошли до нас сведения, что и под Путивлем Сидор Артемьевич Ковпак ведет тяжелые бои, его тоже отжимают в нашу сторону.

Нет, в лес мы теперь не пойдем.

Ранним утром Бородачев, Рева и я стоим на высотке. Думаем, как безопаснее расположить наши отряды, как лучше организовать их оборону.

Илья Иванович вычерчивает на карте будущие рубежи, а я и Павел в бинокли изучаем окрестности.

На западе за селом Ново-Васильевское до самой Десны простирается болотистая топь, поросшая где камышом, где низкорослым кустарником, а местами и ольховником. Она огибает село с юга, раскинувшись по обоим берегам тихой неторопливой Зноби. А вдали на левом берегу Десны растянулся узкой полосой сосновый лес. Между этими двумя урочищами пролегла до самых полей гнилая лощина. — Это болото непроходимое, — замечает Бородачев, показывая мне на карту. — И лес, который вы видите у Десны, недоступный и никчемный ни для нас, ни для противника.

— А мне он нравится. И даже очень… А что, если проложить гать через эти болота?

— Гать? — удивленно переспрашивает Бородачев. — Да что вы, ведь тут… Погодите, сейчас я вам скажу. — Он сверяется с масштабом карты. — Восемь километров.

— Пусть даже двадцать, — говорю я.

— Но что дает эта гать? Ну разорвете дня на три блокаду, ну протянете по этой гати две-три коровенки, а за их хвостами увяжется целый полк эсэсовцев. Вы сами заметили, что эти болота непроходимы. Так разве нет смысла именно ими прикрыться нам?

И вот уже на карте на синюю штриховку ложится от одного крохотного островка до другого четкая красная линия. Чуть прищурив глаза, Бородачев задумчиво смотрит на нее.

— Может быть… Может быть… Если сумеем удержать в секрете, будет хороший выход для диверсионных групп…

Спрашиваю Павла Реву, сколько понадобится людей, чтобы за двое суток построить такую гать. Павел вместе с Бородачевым принимаются за расчеты. Чтобы не мешать им, отхожу в сторонку и останавливаюсь над самым обрывом. Внизу огоньки костров: партизанки варят пищу. Осторожно спускаюсь. Лиза Попова трет кулаками глаза, покрасневшие от дыма. Говорит командиру роты Смирнову:

— Со вчерашнего дня вожусь с этим обедом, товарищ командир. Лошадка уж очень староватая досталась, намучилась. Не знаю, как кушать-то будем. Честное слово, без соли, ну, просто не идет, да и только…

— В пустой желудок кавалерия и без соли на полном карьере влетит, — оптимистически замечает Смирнов.

— Если бы кавалерия, — парирует Лиза. — А то теперь и обозные клячи пошли. На них вместо ложки надо хворостину брать, иначе в рот не загонишь.

Я едва не расхохотался и поспешил отойти подальше от греха: я и сам с неимоверным трудом ем жесткие, совершенно безвкусные, с противным запахом пота куски конины. К тому же я еще не пришел в себя от вчерашнего угощения, которым меня потчевали артиллеристы. У них там боец Никита Самошкин из шкуры и конских ног сварил холодец. Отказываться было неудобно, отведал я этот деликатес, и до сих пор такое ощущение, будто выхлебал всю жижу из болота.

Возвращаюсь к Реве и Бородачеву, и мы вместе направляемся в Ново-Васильевск.

В центре села, в старом здании школы, разместился госпиталь. Здесь нас встретил наш постоянно бодрствующий доктор Александр Николаевич Федоров.

Этого высокого немногословного человека глубоко уважают все партизаны. Превосходный врач, он берется за самые сложные операции, хотя их чаще всего приходится делать под открытым небом — на болоте, на телеге, в лесу, и все же, как правило, они заканчиваются благополучно. Скажу сразу же, что наш замечательный доктор к концу партизанской деятельности с полным правом мог гордиться результатами своей и своих помощников работы. До тысячи раненых и больных партизан, не считая жителей тех районов, по которым мы проходили, побывали в нашем госпитале. Большинство раненых благодаря мастерству доктора Федорова смогли возвратиться в строй. Днем и ночью наш партизанский доктор и его помощники несли свою вахту, вкладывая в спасение людей все свое умение и душевную чуткость. Об этом и сегодня вспоминают с благодарностью их многочисленные пациенты…

Неподалеку от места, где разместился наш госпиталь, посреди большой площади высится здание новой школы, построенное незадолго до войны. Теперь здесь наши партизаны обучаются на курсах диверсантов. Руководят их учебой опытные подрывники Шитов и Ковалев из отряда Таратуто.

Из кузницы, что находится напротив школы, доносился неумолчный перестук молотков. Там сейчас сбивают сотни легких фанерных ящичков. Их свезут в Скрыпницкие болота. Партизаны отряда Погорелова пустили-таки «завод» по выплавке тола из снарядов. Начинят ящички столь желанной для нас взрывчаткой, и у нас будет в достатке легких и удобных мин. Подрывникам не придется уже десятки километров таскать на себе тяжелые снаряды. Деревня заполнена партизанами из отряда Ревы. Но к ним еще прибавилась рота Ветрова из отряда Таратуто. На площади маршируют парни: ветровцы обучают пополнение из крестьян, пожелавших стать партизанами.

У сельсовета, где теперь штаб отряда Ревы, меня остановил Казимир Плохой. Сообщил, что арестовал двух фашистских шпионов.

Это Юзеф Майер предупредил нас, что к нам проникли провокаторы. Благодаря им немцы узнавали о наших планах, о путях нашего продвижения.

В Ново-Васильевске появилась неизвестная женщина. Назвала себя учительницей из Гавриловой Слободы. Плохому и его помощникам гостья показалась подозрительной. Допросили ее. Сначала отпиралась, а потом призналась, что она послана комендантом Новгород-Северска Пальмой встретиться с одним нашим партизаном. Немедленно схватили и его. Выдавал себя за советского офицера, попавшего в окружение. А оказался матерым шпионом. Он-то и снабжал гитлеровцев информацией о передвижении наших отрядов. Мы уже и раньше сталкивались с происками фашистской агентуры. Посылались к нам лазутчики с целью получения разведданных о наших силах. Подкупленная фашистами повариха пыталась отравить партизанских командиров…

Нужна была высочайшая бдительность. Ведь люди к нам шли со всех сторон. И мы не могли отказать им. Но с вновь прибывшими велась неутомимая работа. И надо сказать спасибо работникам штабов и товарищам нашей оперативной части, настоящим чекистам, таким, как Константин Петрушенко, Иван Борисов, Виктор Храпко, Казимир Плохой. Их зоркий глаз и безошибочное чутье помогали своевременно разоблачать вражеских агентов.

В Ново-Васильевске собрались Богатырь, Куманек, Иванов, Гнибеда и комиссар его отряда Красняк, Иван Федоров, Таратуто, секретари подпольных райкомов партии Горинов и Сень.

Решаем часть сил объединения оставить здесь в обороне, а другая часть двинется в район Ямполя с неотложной задачей — любой ценой овладеть складом химических снарядов. Атака Ямполя возлагается на отряд Ревы и на местный Ямпольский отряд под командованием Гнибеды. Рева получает еще роту Кузьмина из Середино-будского отряда Ивана Федорова и роту Ветрова из отряда Таратуто. Общее командование я беру на себя.

Ночь выдалась лунная, звездная. Колонна движется по узкому зыбкому мосту восьмикилометровой гати проложенной через болота до самой Десны. Гать построили быстро — за три дня, но получилась она надежной, держит хорошо. Все идет нормально. Не стучат колеса, не скрипят повозки, почти ничто не нарушает безмолвную тишину. Выезжаем на твердую сушу, минуем лес на берегу Десны. Совсем недалеко вражеские гарнизоны. Но пока никто нас не тревожит. Но вот колонна выползла на клеверное поле, освещенное лунным светом, и на душе стало неспокойно.

Рева отрывается от нас и скачет вперед, к головному отряду. Вскоре от колонны отделяется боковое охранение. Богатырь спешит к Кочеткову, который в этом походе возглавляет ударный отряд. Я разыскиваю командира артиллерии Новикова, предупреждаю его быть начеку.

Подозвав Сашу Ларионова и Степана Лесина, отъезжаю в сторону, чтобы лучше слышать посторонние шумы. Переваливаем через большак, ведущий к Новгород-Северску. И снова лес. Все-таки нет ничего надежнее нашего старого зеленого друга!

Рассвет застает нас в густых зарослях. Будучи уверенным в том, что по крайней мере до полудня противник нас тут не найдет, объявляю большой привал. Партизаны укладываются на земле, не успевшей остыть за ночь. Но многие не могут уснуть: сказываются и голод, и усталость, и большое нервное напряжение.

Подхожу то к одному, то к другому:

— Почему не спите?

Ответ почти одинаковый:

— Сон, не берет…

Некоторые даже предлагают свои услуги, чтобы подменить часовых на заставах. И мне не уснуть. Говорят, что шелест травы и листьев успокаивает. А меня и это будоражит…

Наконец и меня сморил сон, и я проспал почти до заката. Очнувшись, посылаю разведку в Красичку. Там оказался отряд полиции. Один из наших разведчиков попался на глаза полицаям. Те открыли стрельбу. Наши не ответили. Винтовочная трескотня длилась минут пятнадцать, и снова стало тихо.

В двадцать один час мы всей колонной двинулись на Красичку. Полицейских уже не оказалось. Мы нашли старосту. Он был невменяем от страха. Да ему и было от чего трястись: большущий кирпичный дом, построенный в эту страшную пору, свидетельствовал о том, что оккупанты весьма благоволят к его хозяину.

В деревне был молочный сливной пункт, и тут уж партизаны отвели душу: давно они так не лакомились молоком, сыром, маслом. Жители наперебой угощали хлебом-солью. Но долго пользоваться их гостеприимством мы не могли. Разведка донесла, что приближается колонна противника силой до батальона. Приказываю Петракову выдвинуть взвод на луг и замаскироваться там.

Командир немецкого батальона пытался ввести нас в заблуждение. Несколько его солдат, вооруженных двумя пулеметами, перемещаясь по лесу, дразнили нас, отвлекая наше внимание. Темнело. Я уже подумывал, что сегодня гитлеровцы так и не соберутся напасть, и хотел уже повести нашу колонну из деревни. Но тут на лугу вдруг вспыхнула яростная перестрелка.

Нужно заметить, что неистребимая любовь Петракова к автоматическому оружию привела к тому, что в его взводе на сорок бойцов было двадцать пулеметов и только три винтовки, и то снайперские. Поэтому в огневой мощи с петраковским взводом даже немцам было трудно тягаться, тем более что он подпустил противника на каких-нибудь сорок-пятьдесят метров и только тогда подал команду.

Бой продолжался недолго. Уцелевшие гитлеровцы спаслись бегством. Когда я примчался на луг, стрельба уже прекратилась, а партизаны в основном занимались сбором трофеев: пулеметов, автоматов и патронов.

На следующее утро мы добрались до Антоновки — первого села Ямпольского района. Это была родина Красняка — комиссара отряда Гнибеды, и мы вместе с ним радовались тому, что вошли в село без боя.

Усталые люди быстро заснули. А утром партизаны привели в штаб двух гитлеровских солдат. И мы еще раз убедились, насколько беспечны мы иногда бываем. Выяснилось, что группа эсэсовцев пробралась ночью на бывший колхозный ток и решила заночевать там. О нашем присутствии они и не подозревали. А утром, к ужасу своему, увидели, что в селе полно партизан. Не думая долго, немцы ретировались, но в спешке забыли радиостанцию. Послали за ней двух солдат. Они-то и попали в наши руки вместе с рацией.

Нас вполне устраивало, что навстречу нам противник выслал такую маленькую труппу своих солдат, которая, не приняв боя, добровольно убралась из деревни. Можно не сомневаться, что теперь беглецы доложат своему командованию: в Антоновке партизан видимо-невидимо. Это для нас очень важно. Нам хотелось выудить из Ямполя как можно больше фашистских войск, заманить их на открытое место. Более того, мы решили повести демонстративные атаки на соседнее село Шостку и станцию Хутор Михайловский. Пусть и туда фашисты бросят часть сил.

В Антоновке мы почувствовали себя так, словно здесь еще и не было оккупации. Даже непредвиденная встряска, связанная с появлением немцев на колхозном току, уже воспринималась как забавный случай.

Население деревни душевно встретило партизан, и, конечно, особенно тех, кто воевал в местном Ямпольском отряде под командованием Гнибеды. Это можно было понять, так как в отряде было много партизан из самой Антоновки. Они долго не виделись со своими родственниками, и теперь мы были свидетелями волнующих встреч сыновей с родителями, жен с мужьями, детей с отцами…

Все партизаны не могли вместиться в Антоновке, но счастливые хозяева никого не обошли своим вниманием. Праздник перекатывался от одного дома к другому, словно уже отмечалась окончательная наша победа над врагом. Чем-то вся картина этой теплой встречи с населением напоминала нам Красную Слободу, но Антоновка все же была побогаче Слободы. Здесь людям удалось кое-что сохранить из продуктов, припрятать скот. И теперь все это добро было отдано нашим хлопцам. Казалось, не останови этих гостеприимных людей, так они зарежут последнего теленка и последнюю курицу. Завесь год войны мы впервые, что называется, пировали — такой изобильный стол накрыли нам антоновчане.

С трудом оторвавшись от стола и объятий моих замечательных хозяев, я отправился на возвышенность перед клеверным полем и припал к стереотрубе. Но и здесь меня не оставили в покое. Хлебосольные крестьянки притащили половину поросенка, сметану, домашнюю колбасу и много другой снеди.

Но как ни приятна и радостна была встреча, нас уже подстегивала волна новых забот.

Усиленные группы разведки взяли путь на хутор Михайловский и Шостку, где, по нашим данным, гарнизоны врага были малочисленны. Под руководством Бородачева вокруг Антоновки строились укрепления.

Комиссар Ямпольского отряда Красняк познакомил меня с молодой статной девушкой:

— Вот это и есть Надя Марчевская.

О ней я слыхал от него и раньше. Эта девушка была одной из первых разведчиц Ямпольского отряда, очень хорошо работала, и партизаны ее ценили. Но вот Марчевскую арестовало гестапо. Даже мы помогали Красняку собирать среди партизан разные ценности. Все это добро было передано следователю. Взятка сыграла свою роль, и Надя Марчевская оказалась на свободе.

Девушка показалась мне спокойной, рассудительной. О своих недавних переживаниях в гестапо не обмолвилась и словом. Меня она попросила скорее дать ей новое задание. Девушка заявила, что может пойти в Ямполь и разведать там обстановку. И еще высказала одну просьбу: чтобы после возвращения ее оставили в отряде.

Надя рассказала, что, когда, она в последний раз покидала Ямполь, там было пять бронемашин. На ее глазах они направились в сторону хутора Михайловского.

— Посылайте Марчевскую в Ямполь, — говорю Красняку. — Прикрепите к ней толковых связных.

Красняк начал перечислять фамилии подходящих для этого людей, но я остановил его:

— Вы лучше меня знаете своих людей. Действуйте. Сейчас нельзя терять ни минуты.

Не успели Красняк с Надей отойти, ко мне приблизился худощавый человек в кепке, лицо которого давно скучало по бритве. В руках он держал винтовку, которую, представляясь мне, с легким стуком приставил к ноге.

— Секретарь Шосткинского горкома партии Трало.

Я от радости чуть не ошалел. Вот удача! Долго не отпускал его руку. Но тут из-за плеча Трало показалось улыбающееся, удивительно знакомое лицо. Пытаюсь вспомнить, где я видел этого человека.

— Председатель Шосткинского городского Совета депутатов трудящихся Федор Сергеевич Коротченко, — назвал он себя.

И только после этого я понял, почему мне показалось, что я его уже знал когда-то. Это родной брат второго секретаря ЦК партии Украины Демьяна Сергеевича Коротченко. Работая до войны на Украине, я издали неоднократно видел Демьяна Сергеевича, часто встречал его портреты в газетах. Внешне братья были очень похожи друг на друга, и это довольно сильное сходство не могло не броситься мне в глаза.

После Федора Сергеевича Коротченко я познакомился с высоким красивым человеком, который оказался инженером по специальности, а по должности — одним из секретарей Шосткинского горкома партии. Это был Артюхов.

Руководители Шосткинского партийного подполья очень вовремя пришли к нам на помощь. Я прошу Артюхова вместе с ротой Кочеткова пойти к Шостке, по- мочь имитировать наше наступление на город. Когда об этом услышал Трало, он рассказал, что до жителей Шостки уже дошли наши листовки, в которых мы преду преждаем, что в этом селе предстоят жестокие бои. Поскольку у немцев там большие склады взрывчатых веществ, жителям надо уйти. Эвакуация уже началась. Нет сомнения, заключил Трало, что эти листовки лежат уже и на столе немецких начальников. Тогда я обращаюсь к Трало с просьбой возглавить группу разведки, которая тоже будет дразнить шосткинский гарнизон.

- Лучше вас, пожалуй, никто не знает эти места.

Тот с радостью соглашается.

— А я чем могу быть вам полезен? — спрашивает Коротченко.

Ему я говорю, что в Хильчанском и Середино-Будском районах царит голод. Надо бы заняться заготовкой продуктов, чтобы спасти людей, а главное, детишек. Федор Сергеевич горячо взялся за дело. С того дня он стал моим заместителем по снабжению. Честный, заботливый, рачительный хозяин, Федор Коротченко сумел так все организовать, что мы до конца своего пребывания во вражеском тылу больше никогда не испытывали голода.

Поступило донесение, что немецкие бронемашины двигаются на Шостку. Вышедшая из Антоновки рота Кочеткова попала под их обстрел. Туда сразу же были брошены противотанковые пушки под командованием Картузова. С первыми же выстрелами, без всякой дополнительной команды население ушло в укрытия, а партизаны заняли свои позиции. Недавно шумно ликовавшая деревня сразу притихла, насторожилась, опустела. Жизнь еще раз подтвердила, что фашистская оккупация не даст людям даже временной передышки: на пороге гостеприимной Антоновки снова стояла война.

Быстро возвращаю роту Кочеткова: уж очень демонстративно маневрируют эти бронемашины. А поблизости не видать ни одного подразделения пехоты.

Кочетков со своими людьми занимает свои прежние позиции перед клеверным полем.

Я все смотрю в стереотрубу. Ага, наконец-то! Из соседнего хутора Коминтерн показались цепи гитлеровцев. Они тотчас нырнули в клевер, словно растворились в нем.

План немцев примитивен. Они рассчитывают, что наше внимание всецело будет поглощено этими снующими взад-вперед бронемашинами, а тем временем пехота скрытно подползет вплотную к Антоновке и нанесет неожиданный, а потому и неотразимый удар.

Нет, так не выйдет у вас, господа! Мы срочно перебрасываем на правый фланг роты Смирнова и Ветрова. Они будут находиться в засаде до той поры, пока не вступит в бой рота Кочеткова. А тогда Смирнов и Ветров нанесут фланговый удар и отрежут гитлеровцам выход к лесу.

При минометно-артиллерийской группе находится наш комиссар Захар Богатырь. Он же принял на себя руководство двадцатью пятью расчетами станковых пулеметов.

Операция началась как по нотам. Каждый боец знал и четко исполнял свою партию, как оркестрант в хорошо слаженном оркестре.

Гитлеровцы подползли к самым огородам, примыкающим к Антоновке, и вскочили на ноги, чтобы одним рывком ринуться в село. Но тут же были брошены на землю огнем станковых пулеметов. Включилась в дело и наша артиллерийско-минометная группа, пристрелявшая местность на пути возможного отхода противника. Вскоре Рева поднял роты Кочеткова и Чижова на проческу всего клеверного поля. Партизаны при этом использовали немецкий прием: прижав приклады автоматов и ручных пулеметов к животу, они поливали поле огнем, как из брандспойтов.

Да, операция начиналась как по нотам. Но вскоре я просто схватился за голову. Это уже был не бой, а кошмарное побоище. Все перемешалось. Стоял невообразимый грохот, и уже нельзя было понять, кто кого бьет. Я оцепенел от ужаса, представив, какие мы понесем потери. В довершение всего я увидел почти в центре поля Реву и Богатыря, а вокруг них буквально бушевало море огня. Я кричал, звал их, кого-то немилосердно ругал, хотя и понимал, что меня все равно никто не услышит. Досталось Новикову, на которого я навалился, обвиняя в том, что его артиллерия вот-вот накроет своих. Невозмутимая уверенность Новикова в правильности расчетов пушкарей только еще более взвинтила меня. Я проклинал себя за легкомыслие, за то, что плохо продумал организацию боя, за то, что вынужден теперь торчать тут без всякой возможности что-либо существенно изменить. Я даже успел позавидовать Реве, Богатырю и другим командирам: им там легче — они в гуще боя и сами действуют. Я же здесь, как зверь в клетке. Все брошено в бой, отсюда нельзя понять, на чьей стороне перевес, нельзя узнать, кто жив, а кого мы уже потеряли. В эти мгновения я был на краю самого откровенного отчаяния, и мне стоило неимоверных усилий удержать себя от того, чтобы самому не броситься в бушующее огненное пекло и разделить с товарищами их участь…

Бой длился около часа, но мне этот час показался вечностью. Но вот затихла стрельба, и я увидел идущих ко мне Богатыря, Реву, Кочеткова… Я смотрел на них и глазам своим не верил. Живы и невредимы. Честное слово, мне даже хотелось пощупать руками, до того не верилось, что я их вижу снова. Собрались все командиры. Сразу спрашиваю о потерях. Спрашиваю одного, другого. Ответ один: убитых нет, раненых тоже. Я уже не спрашиваю, а гневно допытываюсь: сколько людей потеряли? И снова не верю ушам: потерь нет! И когда до меня наконец дошел весь смысл этих докладов, я отвел глаза, чтобы никто не видел, как они повлажнели. Кто испытал такие минуты, поймет и не осудит меня.

Партизаны не спешили возвращаться в село. Наоборот, из села высыпало все население. Женщины, старики и даже дети помогали нашим хлопцам собирать трофейное оружие, а клеверное поле в этом смысле дало на сей раз хорошие всходы.

Уже сгустились сумерки, а потом и ночь наступила, а с поля все шли люди, несли оружие и боеприпасы.

И снова ликовала Антоновка…

Немецкие коменданты Ямполя, хутора Михайловского и Шостки посылали к нам все новых и новых лазутчиков. Но наша оперативная часть оказалась на высоте, и шпионы поступали к нам уже превращенными в «языки». Это дало нам возможность получить дополнительные данные о том, что делается во вражеских гарнизонах.

Разумнее всех в этой ситуации поступил старший полицейский из Ямполя Морозов. Он тоже был послан к нам с целью разведки, но на партизанской заставе сразу заявил, кто он есть, на допросе с готовностью назвал назначенные немцами на сегодняшнюю ночь пароль и пропуск и заверил, что в городе осталось совсем мало гитлеровцев.

Когда Рева привел ко мне этого полицейского, почти одновременно прибыл и связной от Нади Марчевской: она сообщала, что в Ямполе остался один немецкий взвод, остальные войска ушли на хутор Михайловский и Шостку. От нее мы узнали также, что из наступавших на Антоновку гитлеровцев в Ямполь вернулось всего восемнадцать солдат и офицеров. Среди оккупантов царит полная растерянность.

Стало все ясно. Спрашиваю полицейского Морозова, сможет ли он провести нас в город.

Ответ последовал незамедлительно:

— Выполню любое ваше задание.

Что ж, взялся за ум парень. И это спасло ему жизнь. А в скором времени он стал неплохим партизаном.

В два часа ночи наши партизаны с нескольких направлений вошли в Ямполь. Противник оказал сопротивление только в центре города. Схватка была отчаянная, но скоротечная. Немецкий комендант полковник выбежал без кителя и фуражки, не дождавшись машины, вскочил на мотоцикл и скрылся.

Брошенные своим начальством эсэсовцы и полицаи тоже поспешили убраться из города.

Когда я в три часа ночи проезжал по освобожденному Ямполю, мне повстречалась довольно живописная пара: наша разведчица Мария Кенина под дулом своего пистолета конвоировала здоровенного немца.

Во время наступления Мария шла с первой ротой. На ее глазах ранило бойца Володю Бушева. Командир роты Кочетков приказал Марии перевязать и доставить раненого в санчасть. Выполнив это, Кенина бросилась догонять роту. Запыхавшаяся, вспотевшая, она заглянула в первый попавшийся дом, чтобы глотнуть воды. Толстуха-хозяйка, увидев решительную девушку, начала умолять ее:

— Только не трогайте его… Это же мой родной брат…

— Где он? — Кенина распахнула дверь комнаты. Там стоял дородный, хорошо одетый мужчина. Партизанка выхватила браунинг:

— Руки вверх!

Так и привела его в опергруппу. Задержанный оказался крупной птицей помощником коменданта города.

Срочно организуем оборону города. Партизаны рыщут по улицам и дворам, ищут склад с химическими снарядами, ради которых мы, собственно, и пришли в Ямполь. Нашел его командир артиллерии Новиков. Выволок на улицу ящик, раскрыл его. Мы увидели снаряды с яркой зеленой продольной полосой. Торжествующий Новиков сотрясает в воздухе целой кипой каких-то документов и, перебирая их, называет номера заводов, литеры газа. Снаряды разных калибров, к каждому калибру своя документация.

Но что делать с этим жутким складом? Взорвать? Население погибнет. Придется его вывезти. А пока к складу ставится усиленная охрана.

Забот всем хватает. Освобождены узники гестапо. Многие из них собираются уйти с нами, и опергруппа вместе с жителями уточняет сведения о каждом. Иначе нельзя: гестаповцы не упускают случая подсовывать в камеры своих агентов.

В городе оказались большие откормочные и заготовительные базы, молочно-товарная и овцеводческая фермы. Больше тысячи голов свиней мы обнаружили только в откормочном пункте. Федор Коротченко и его люди сбились с ног в поисках подвод для этого добра.

Медики напали на склад с медикаментами. Их тоже предстояло погрузить и вывезти.

Богатырь хозяйничает в здании типографии, организует вывозку шрифтов, красок и бумаги, которые так нужны для нашего партизанского типографского хозяйства.

Красняк хозяйничает на радиоузле. Ему вскоре удалось настроиться на московскую волну. Весь город слушает голос столицы нашей Родины.

Неутомимая Мария Кенина обнаружила большие склады с продуктами. По своей инициативе поднимает жителей на поиски подвод. Целый обоз загружают салом, колбасами, маслом и рисом.

Все, кто не заняты на обороне города, таскают ящики, мешки, бочки. Наши тылы разрастаются до неимоверных размеров. Обоз достигает уже пятисот подвод, значит, растянется по меньшей мере на три километра. А громоздкий обоз всегда помеха в бою.

Обратный путь мне видится куда более тяжелым и опасным, чем путь сюда. Противник обязательно будет нас ожидать во всеоружии. Взбешенный прежними неудачами, он постарается за все расквитаться.

Закончился короткий митинг. Жители с грустью прощаются с нами. Наша бесконечная колонна медленно вытягивается из города. Объезжаю ее из конца в конец. Тороплю, подгоняю, требую неусыпной бдительности.

Рассвет скоро, а до спасительного леса еще добрый десяток километров.

Приближаемся к небольшому хутору. Мы уже знаем, что там нас ждет засада. Небольшой отряд полицаев засел в избах. Как только мы покажемся, они откроют огонь, давая знак войскам, поджидающим партизан в соседних селах. Командир роты Смирнов заранее получил задание — со взводом своих партизан тайком проникнуть на хутор и покончить с засадой без единого выстрела.

Скачу в голову колонны.

— Проезжал Смирнов?

Нет, никто его не видел. Возмущенный, останавливаю движение, ищу запропавшего старшего лейтенанта. Найти его в непомерно растянувшейся колонне оказалось не так просто. И вдруг вижу его в повозке. Спит парень! Рядом дремлет женщина. Конечно, понимаю, что устали люди, на отдых времени не было. Но нервы взвинчены, я готов был не знаю что сделать с этим человеком, забывшим свои обязанности.

Бесцеремонно поднимаю обоих. Смирнов испуганно трет глаза.

— Ты что, струсил? — набрасываюсь на него. — Говори правду!

— Никак нет! — вскакивает он. Сна как и не бывало. Взлетает на коня, собирает взвод и скрывается с ним в предрассветных сумерках.

Колонна по-прежнему стоит. Под светлеющим небом все более заметна ее серовато-черная бесконечная лента.

Я уже жалею о том, что отпустил Смирнова. Надо было другого послать… Но вот он неожиданно вынырнул из-за кустов. Тяжело дышит.

— Путь свободен!

Не знаю, кто тогда больше радовался этой удаче: я или Смирнов? Думаю, что ныне здравствующие супруги Татьяна и Иван Смирновы на всю жизнь запомнили тот час. Ваню Смирнова я всегда уважал, с радостью следил за его командирским ростом. И вдруг такое легкомыслие в опаснейший момент, когда решалась судьба сотен людей! Дорого оно могло ему стоить… К счастью, этот случай был первым и последним. За войну мы прошли рядом большой партизанский путь. Было на этом пути много испытаний. Супруги Смирновы выдержали их с честью. После войны нам тоже довелось работать вместе. Чудесные люди! Мои боевые друзья Таня и Ваня Смирновы, как и замечательный партизанский разведчик Саша Ларионов, сейчас живут и работают в Дрогобыче.

…Смирнов и его бойцы отлично справились с делом. Мы благополучно миновали хутор, но рассвет все же застал нас в открытом поле. Впереди справа виднелась Голубовка, слева — Большая Березка. В каждом из этих сел — это нам точно известно — сейчас дислоцируется полк СС. Два фашистских полка поджидают нас. Расстояние между ними всего каких-нибудь полтора километра. Обойти мы их не можем. Что предпринять? Бросать обоз и прорываться с боями? Вряд ли это спасет нас. Мы в открытом поле как на ладони. Скосят всех. И тогда мы решаемся на отчаянный шаг. С пленными полицейскими посылаем комендантам обоих гарнизонов наш ультиматум. В этих письмах предупреждаем: нами захвачены снаряды, начиненные газом на таком-то заводе в Германии. В случае если они откроют огонь по нашей колонне, мы обстреляем Голубовку и Большую Березку этими снарядами.

Новиков демонстративно выкатил две пушки по обе стороны от дороги. Артиллеристы подтащили к ним снаряды в немецких ящиках. Зарядили орудия. Натянули шнуры…

Полицейские ушли. Проходит полчаса, час. Ответа нет.

Видим: на крышах домов в обоих селах кучками стоят эсэсовцы в своих черных мундирах и смотрят на нас в бинокли.

Не отвечают фашисты на наш ультиматум. Но и не стреляют…

Для пробы посылаю вперед первые десять повозок, запряженные волами. Неторопливые животные медленно тянут телеги. Сотни взволнованных глаз следят за ними. Пропустят их немцы или откроют огонь?..

Повозки пересекли дорогу, соединяющую оба села, и двинулись дальше к лесу. Стрельбы нет. Гитлеровцы по-прежнему сидят на крышах. Посылаем еще десятка три повозок. Они тоже благополучно миновали опасный перекресток.

Тогда мы двинули вперед всю колонну. Больше часа двигался наш обоз на виду эсэсовских войск. Никто не помешал нашему переходу. Сняв свои орудия, догнал нас Новиков. И только тогда из обоих гарнизонов грянул ураганный огонь из всех видов оружия: минометов, пулеметов, автоматов. Но мы уже были далеко. Видимо, эсэсовские командиры отстрелялись лишь для отчета. Не очень-то им хотелось подышать газом, изготовленным на их же химических заводах!..

Наш опасный рейд за смертоносными снарядами полностью себя оправдал. Враг не смог воспользоваться этим страшным оружием. Командование оккупационных войск и гестапо много раз пытались засылать к нам диверсантов с единственной целью — взорвать склад с химическими снарядами. Мы надежно его прятали, содержали под неусыпной охраной.

Когда освобождение нашей земли подходило к концу, мы наконец смогли избавиться от этого неприятного груза, утопив снаряды в Пинских болотах. После войны они были найдены и обезврежены.