Симпатичная москвичка желает познакомиться

ГЛАВА 14

Вдверях кабинета главного редактора я столкнулась с его секретаршей, Диночкой, туповатой самовлюбленной обладательницей длиннющих ног, стервозного нрава и интеллекта дрессированного хомяка. Как назло, в руках эта орясина держала поднос, на котором стояли чашка из-под кофе, сахарница и вазочка с конфетами. Мне кажется, во всем виновата не моя порывистость, а ее тонкие высокие каблуки – не так-то просто балансировать с подносом в такой обувке. Столкновение наше было несильным, тем не менее, Диночка не удержала свою ношу, и посуда полетела на пол вместе с подносом. Чашка повела себя так, как и положено вести себя чашкам в подобной ситуации – бесцеремонно разбилась на несколько крупных кусков. Остатки кофе украсили светло-персиковый ковролин причудливым пятном, напоминающим очертания африканского континента.

Почему-то Диночка решила, что во всем виновата я.

– Смотреть под ноги надо, когда так несешься, – прошипела она, – кстати, на твоем месте я бы так не торопилась.

– Это еще почему?

– На этот раз наш Максим Леонидович наконец решился избавиться от балласта, – радостно ответила она.

Интересно, что может внушить такой оптимизм человеку, которому предстоит наманикюренными своими пальчиками отдраивать испачканный ковер?

– От какого еще балласта? – устало спросила я.

– От тебя, – рассмеялась Диночка, – даже стажерам-первокурсникам известно, что главный балласт нашей редакции – это Саша Кашеварова!

Признаюсь честно, меня немного задела снисходительная насмешливость юной стервы. Да как она может так со мной?! Да когда я была уже личностью и впервые поцеловалась не с помидором, вечным поцелуйным тренажером неопытных особ пионерского возраста, она еще носила синтетические бантики в косах. Но отчаиваться я не собиралась. Даже если Степашкин и правда решился на мое увольнение, он мигом все переиграет, когда узнает об эксклюзивном материале, который я собираюсь написать.

Если честно, я даже немного нервничала. Я чувствовала себя крутой журналисткой из кино, которая серьезно нахмурившись, выкладывает шефу невероятные факты, после чего он жмет ей руку, уважительно, как равной.

Я вошла в кабинет Степашкина и остолбенела.

На столе стояла трехлитровая банка, а в ней – пышный букет бархатистых роз. Я машинально посчитала – пять, семь, одиннадцать – ого! – целых семнадцать штук. Не иначе как наш офисный брюзга собрался на балетную премьеру, и надеется вручить это недолговечное великолепие как минимум Волочковой. А может быть, у него у самого какое-то торжество, и незнакомый добряк подарил букетик ему, Степашкину. Вот наивный чудак, не догадался, что такие люди, как Максим Леонидович, ко всем проявлениям живой природы относятся весьма скептически. И потом, у него, кажется, вообще на цветы аллергия – во всяком случае, в степашкинском кабинете не сыщешь не то чтобы неприхотливой гардении, но даже скучного кактуса.

Но самый главный шок поджидал меня впереди.

За столом главного редактора сидел вовсе не Степашкин, а какой-то незнакомый мужчина в стильных вельветовых джинсах и черной шерстяной водолазке. Его лицо имело благородно золотистый оттенок, он был явно из любителей понежиться в тепле ультрафиолетовых ламп солярия. Голубые глаза выглядели по-мультипликационному ярко на этом загорелом лице. Его светлые волосы были художественно взъерошены – но не надо думать, что он за собой не следил, потому что мой меткий взгляд углядел, что этот артистический беспорядок был закреплен с помощью геля.

Как всегда при виде симпатичной особи противоположного пола, я машинально выпрямила спину и приготовилась к прицельной перестрелке томными взорами… когда вдруг узнала в незнакомом красавце Максима Леонидовича.

Я настолько привыкла к его безнадежно унылому образу, к его дурацким очкам, интеллигентной стрижке и одинаковым полосатым рубашкам, что ему достаточно было просто переодеться и волосы растрепать, чтобы я, изумленно вытаращив глаза, воскликнула:

– Ой!..

– Проходите, – он кивнул на кособокий стульчик, предназначенный для посетителей.

– Поздравляю, – промямлила я, усаживаясь на краешек стула и продолжая рассматривать преобразившегося шефа. Сначала я среагировала на общий образ, зато сейчас, когда первый шок остался позади, могла вычленить отдельные детали. Ботинки. Модные коричневые ботинки из мягчайшей кожи, наверняка жутко дорогие. Часы. Неброские, полуспортивного вида, в стиле ковбоя Мальборо. Куртка, которая скромно устроилась на вешалке в углу – замшевая, рыжая, с какой-то надписью на спине.

– С чем? – без всяких эмоций спросил он.

– Наверное, у вас какое-то торжество, – смутилась я, – вы так выглядите… Да еще эти цветы…

– А это вам, – все так же без улыбки сказал Степашкин.

– Мне-е? – напряглась я.

Шутит, что ли? Или решил красиво обставить мое увольнение? Я покосилась на букет, но к цветам не притронулась. Хотя, если честно, мне никогда таких роскошных цветов не дарили. Пожалуй, самыми великолепными букетами в моей жизни были розы от неизвестного поклонника (кстати, куда-то он запропастился и перестал поставлять их на мой офисный стол).

– Вам, – бесцветным голосом повторил он, – у меня есть к вам разговор. Зря, что вы не согласились встретиться, когда я звонил.

– Вы уж простите… – мне вдруг неудобно стало, хотя в его присутствии я никогда не сдерживалась ни в выражениях, ни в каких-либо проявлениях нахальства, – у меня была депрессия… Может быть, я слишком резко говорила.

Степашкин сорвался с места, словно под ним было не удобное итальянское кресло, а раскаленный утюг, и подбежал к окну. Я отметила, что и сзади вельветовые джинсы сидят на нем превосходно.

– А у вас всегда либо нет времени, потому что депрессия и надо обожраться шоколадом, либо нет времени, потому что вы связались с очередным мужиком и торопитесь похвастаться перед ним мастерством вашего специалиста по эпиляции. Третьего не дано. Вы вообще когда-нибудь расслабляетесь, Александра?

Я не могла поверить своим ушам. Нет, у нас и раньше были конфликты. И часто Степашкин повышал на меня голос. Он мог оперным басом вскричать: «Уволю!» или визгливым голосом обозвать меня идиоткой, или злобно прошипеть что-нибудь мне вслед. Но никогда, НИКОГДА он не затрагивал столь личных тем! Мне вообще казалось, что он воспринимает своих сотрудников, как роботов, каждый из которых создан для того, чтобы выполнять отведенную ему функцию. Кто-то пишет тексты, кто-то обзванивает знаменитостей и договаривается об интервью, кто-то социологические вопросы проводит. А вот то, что у кого-то есть семья, у кого-то заболел ребенок, а кто-то в панике из-за того, что колготки порваны, а вечером свидание – вот это его никогда не волновало. Иногда у меня создавалось впечатление, что если я встречу Степашкина на улице, он меня и вовсе не узнает, потому что все эти десять лет он смотрел сквозь меня.

– Чего-то я не понимаю… – пробормотала я, – у вас температура? Сначала звоните среди ночи домой, потом хотите меня уволить, потом дарите такие цветы, а потом вообще несете какую-то околесицу. Что все это значит?

– Во-первых, на этот раз я ничего не говорил об увольнении…

– Но Диночка сказала… – конечно, я не упустила возможность подставить приевшуюся коллегу, и была должным образом вознаграждена:

– Кого надо уволить, так это Диночку, – перебил меня Степашкин, – у нее мозг находится пониже поясницы, а голова этой вешалке для дизайнерской одежды дана только затем, чтобы время от времени губы подкрашивать. Этим она и занимается весь рабочий день.

Я прыснула в ладошку. Ого, оказывается, у Максима Леонидовича даже чувство юмора есть.

– Но зачем тогда это все?

– А вы не понимаете? – Степашкин по-гусарски, на каблуках, резко обернулся ко мне.

Он смотрел на меня как на обладательницу Гран-при в соревнованиях по интеллектуальному торможению. На меня так школьная учительница математики посматривала, когда я никак не могла запомнить таблицу умножения. Мне даже стало немножко стыдно, и тем не менее я вынуждена была сказать:

– Нет, не понимаю.

– Вы издеваетесь надо мной, – скорбно улыбнулся Степашкин, снова отвернувшись к окну, – хотя чему я удивляюсь? Все это время вы только и делаете, что надо мной издеваетесь.

– Простите, конечно, но лично мне всегда казалось, что это вы издеваетесь надо мной, – усмехнулась я, упорно не понимая, что к чему. Куда он на этот раз клонит? И не надоело ему сочинять надуманные предлоги для того, чтобы в очередной раз ткнуть меня носом в мою умственную неполноценность?!

– Каким же, интересно, образом?

Нет, и в самом деле – издевается он что ли?

– Вы отчитываете меня даже за пятиминутное опоздание, – принялась монотонно перечислять я, – все журналисты иногда прогуливают работу, но достается от вас почему-то только мне, вы каждый божий день грозите мне увольнением, вы постоянно вызываете меня на ковер, чтобы оскорбить…

– А вы в свою очередь за глаза называете меня биороботом! Думаете, я никогда не слышал? Вы смотрите на меня, как на полного придурка, никогда не поддерживаете разговор, ходите мимо, как будто бы я пустое место, не прислушиваетесь к моим словам даже на планерках и ни разу не поблагодарили меня за те цветы, которые я вам дарил!

– Что? – его словесная диарея на повышенных тонах заставила меня попятиться к стене. – Какие еще цветы?

– Розы! – в его голосе послышались обвиняющие нотки. – Я раз десять посылал вам розы, и вы даже не сказали мне спасибо! Да что там, вы и не улыбнулись мне. Вам было все равно!

От переизбытка противоречивой информации у меня заломило в висках. Розы от неизвестного поклонника… Розы, которые одно время почти каждое утро появлялись на моем рабочем столе… Без визитной карточки дарителя, вообще без любых намеков на его личность.

Неужели… Неужели их и в самом деле подсовывал мне мой главный офисный недруг, Максим Степашкин?!!

– Но… Зачем? – только и смогла тихо спросить я.

– Что – зачем?

– Зачем вы присылали мне розы?

– Да потому что нравишься ты мне, дура стоеросовая!! – рявкнул он. – И не надо делать вид, что ты никогда этого не замечала.

– Но я… Я и правда не замечала никогда, – ошарашенно пробормотала я, – да и как я могла заметить, если вы все время на меня орали и угрожали увольнением.

– Так ведь не уволил же ни разу, – неожиданно спокойным голосом сказал Степашкин, – а все остальное – это была моя защитная реакция.

– Ничего себе защитная реакция, – возмутилась я, – да вы мне чуть всю охоту к журналистике не отбили! И даже по телевизору зачем-то сказали, что собираетесь заменить своего заместителя!

– А, так вы все-таки видели тот сюжет, – улыбнулся он, – это была спонтанная злость. Глупо, конечно, но я подумал, что вдруг вы посмотрите на меня и заметите… Хотя, зачем это я вам сейчас-то говорю…

– А вместо меня вас заметила моя подруга Жанна, – пробормотала я, – но все равно, вы могли бы держаться со мною повежливее!

– Да скажите спасибо, что я вообще допустил такую никчемную девицу в редакцию, – парировал он, – да вспомните, как вы появились! Вашу так называемую стажировку! Вас же вообще не интересовали статьи, вам с подружкой вашей только и надо было получить гонорар и спустить его на шмотки.

Я застенчиво потупилась. Не могу сказать, что он стопроцентно прав, но какая-то доля истины все же была в его обвинениях. И все же, вспомнив нашу с Леркой первую журналистскую практику, я не смогла сдержать сентиментальную улыбку.

Зря Степашкин так обо мне, я же по сути не виновата. Если бы меня отправили освещать какой-нибудь показ мод (ведь я с юности мечтала именно о работе модного обозревателя) или брать интервью у прославленного дизайнера – я бы не опозорилась и отнеслась бы к этому с должным энтузиазмом. Но нет, две неопытные журфаковские девушки, как выяснилось, до по-настоящему интересных репортажей не доросли. Первое мое репортерское задание было таким: написать о какой-то желудочно-кишечной инфекции, которую можно заполучить, жуя немытые рыночные фрукты. Не так я представляла себе журналистскую свою карьеру, совсем не так. Вместо того чтобы отправиться на закрытый светский раут и задавать ироничные меткие вопросы шокированным моим отточенным интеллектом знаменитостям, пришлось в страшную жару переться в больничное отделение, где томилось несколько десятков мучимым поносом страдальцев. Вникать в их проблемы мне было, мягко говоря, неинтересно. Так что статью я написала кое-как, без души.

Не знаю, может быть, я в чем-то не права…

Но кто вложил бы часть своей души в глупую писанину о поносе?! Не смешите меня.

– Не таким уж плохим работником я и была, – обиженно возразила я, – ну, может быть, только в самом-самом начале. Зато потом, когда я стала редактором рубрики моды, все изменилось.

– Да уж, тряпками вы интересовались всегда, – нехотя подтвердил Максим Леонидович, – а вот на меня вам, как обычно, было глубоко плевать. Вспомните, как я однажды пригласил вас вместе поужинать? И что вы сказали в ответ.

Хм, я смутно припоминала, что несколько лет назад Степашкин, столкнувшись со мной в редакционном коридоре, преградил мне путь и что-то промямлил насчет того, что мне, мол, надо серьезнее относиться к карьере, а то он уволит меня со дня на день. И поскольку, он слишком добр к такой бестолочи, как я, он готов одарить меня парочкой полезных советов в нерабочее время.

Только вот, что я ему ответила, не помню, хоть режьте. Дело в том, что в тот день кто-то из бухгалтерии отмечал день рождения, ну я и хряпнула парочку рюмок домашней наливки в честь именинницы. Так что мне море было по колено. Но уверена, что он как всегда, преувеличивает – при всей моей классовой ненависти к начальственному сословию, я никогда не скатывалась до грубого хамства.

– Вы ответили, что я могу засунуть свои советы себе же в задницу и прокрутить ими четыре раза против часовой стрелки. Вот что вы ответили, если пересказывать дословно.

Я не смогла сдержать рвавшийся на волю идиотский хохоток.

– Что, правда?

– Правда, – выражение его лица было таким трагическим, что я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, – а еще вспоминается… Один раз я собрал всю редакцию на пикник, к себе на дачу. Если честно, я сделал это только, чтобы увидеть вас. Но вы были единственной, кто не пришел вообще.

Да, припоминаю, как я удивилась, обнаружив на своем рабочем столе отпечатанное на цветном принтере приглашение. Весьма игривый текст сопровождала фотография Степашкина – в неизменной голубой с полосками рубахе он восседал на каком-то замшелом пне возле костра и серьезно пялился в объектив. Естественно, я никуда не поехала.

Во-первых, я принципиальная горожанка. Ненавижу мероприятие, которое имеет благостное название «выбраться на природу». Сначала ты полтора часа угрюмо потеешь в переполненной электричке, потом уныло тащишься сквозь какие-то непролазные леса, где на твои ноги с аппетитом набрасывается ядреная крапива. Пытаясь перейти хиленький ручей по влажному бревну, ты непременно споткнешься и наберешь полные сандалии пахнущей гнилой тиной воды. Уныло бредя сквозь залитое солнцем поле, ты будешь трижды атакована не в меру наглой осой и по закону жанра наступишь в самую середину свеженькой, еще дымящейся коровьей кучи.

Ну а потом тебе придется сидеть на корточках у костра, по мере возможности уклоняясь от едкого дыма. Правда, в качестве награды за адовы муки тебе, быть может, вручат палку слегка пригорелого шашлыка.

Вернувшись домой, ты обнаружишь, что у тебя сгорел нос, расцарапаны ноги, а белые брючки от «Москино», которые ты надела, чтобы быть похожей на румяную любительницу свежего воздуха из журнала «Шейп», испачканы землей и травой.

Ну а во-вторых – ну не глупо ли отправиться на дачу к тому, чей вид провоцирует у тебя лишь неконтролируемые рвотные позывы?

Так что ни на какие шашлыки я, само собой, не поехала.

– Вы поступали со мной очень жестоко, – продолжал распинаться Степашкин, – нет бы сразу сказать, что как мужчина я вас не интересую. Но нет – время от времени вы давали мне надежду.

Кажется, я потихонечку схожу с ума.

Некстати мне в очередной раз вспомнился съеденный в далеком студенчестве галлюциногенный гриб.

– Я? Вам? Каким же образом, интересно мне знать?!

– Однажды я увидел на вашем столе свою фотографию, – потупившись, выдавил Максим Леонидович, – в красивой такой рамочке. Я подумал, что, может быть, вы тоже в меня влюблены, просто подойти стесняетесь…

Я вздохнула. У этой романтической на первый взгляд истории есть весьма логическое объяснение. Дело в том, что когда-то мне вздумалось покинуть насиженную редакцию, чтобы попробовать себя в роли телевизионного журналиста. Принять такое решение было ох как непросто: мое телевизионное будущее было хоть и весьма заманчивым, но все же довольно туманным. Я думала: а вдруг впереди меня ждет что-то худшее, чем привычная ненависть Степашкина?

Это был хитрый психологический ход – распечатать фотографию Максима Леонидовича и вставить ее в красивую деревянную рамочку. Я подумала: если на новом месте мне будет непросто, взгляну на мерзкую физиономию бывшего начальства, и на душе мгновенно полегчает. Мною больше не руководит это тугодумное чудовище, подумаю я, и на том спасибо.

А он, выходит, решил, что я в него тайно влюблена…

Постойте, он сказал не так. Он сказал – «я решил, что вы тоже в меня влюблены, просто подойти стесняетесь…». Тоже! А это значит… нет, только не это… но, похоже, это и в самом деле так… это значит, что…

– Неужели вы и правда не догадались, что я… к вам неравнодушен? – спросил Максим Леонидович, окончательно расставив точки на «i». – Да что уж там… Что я влюблен?

Я помотала головой. Я была раздавлена, опустошена и… просто шокирована!

Воспоминания проносятся передо мной, точно суетливые летучие мыши. Прошлое кажется мне прозрачным и ярким; заглядывая в него, я искренне не понимаю, как же раньше я могла быть такой простофилей и ни о чем не догадаться.

Вот мне двадцать один год, и я впервые захожу в степашкинский кабинет. На мне джинсовая юбка такой длины, что ее можно принять за пояс от халата. Сзади топчется взволнованная Лерка, мы обе на взводе и пытаемся поддерживать друг друга беспомощными улыбками и дебиловатыми смешками. Степашкин, тоже еще совсем молодой, сдвинув брови сидит на начальственном месте и молча нас рассматривает. Ему неизвестно о нас ничего, кроме того, что мы студентки журфака без опыта работы и хотели бы пройти в вверенной ему газете производственную практику.

Лерка пихает меня локтем в бок, и я начинаю говорить.

– Меня зовут Саша Кашеварова, я мечтаю работать в вашей газете. А это моя подруга Лера. Мы обе хотели бы работать в отделе моды.

– В отделе моды вакансий нет, – пожимает плечами Степашкин.

А я наклоняюсь поближе к Леркиному уху и шепчу: «Надо же, какой противный!»

– Но я могу предложить вам попробовать себя в отделе новостей, – продолжает он, рассматривая мои ноги.

Перехватив его взгляд, я, признаться, чувствую себя немного польщенной. До тех пор, пока он не добавляет:

– Только вот если хотите здесь работать, будьте добры, одевайтесь прилично.

Мы хором фыркаем – ведь нам обеим известно, что микроскопическая юбочка куплена за фантастические деньги в жутко модном бутике и надевается только по особенным случаям. А этот олух очкастый посмел ее раскритиковать.

И тут ничего не подозревающий Степашкин добавляет:

– Если хотите, я могу рассказать вам о работе нашей редакции более детально, – при этом он смотрит не на Лерку, а прямо мне в глаза, – только вот сейчас у меня совсем нет времени. Что вы скажете насчет совместного ужина… Скажем, послезавтра, в восемь?

Ну откуда мне было знать, что это было приглашение на свидание? Я-то к тому моменту уже успела навесить на будущего начальника несмываемый ярлык «воплощение смертной тоски». И я отчего-то я была уверена, что наша «симпатия» взаимна. Ведь неспроста же он ни с того ни с сего завел разговор о неприличности моей любимой юбки.

Я была почти на сто процентов уверена, что в этой редакции нас с Леркой не оставят.

Поэтому, недолго думая, и ответила:

– Вообще-то я полагала, что ужины в мои обязанности не входят. Можете располагать моим журналистским талантом в дневное время, а вот вечера я обычно занимаю кое-чем другим.

Степашкин опешил и даже не ответил ничего. А мы с Леркой, еле сдерживая смех, вывалились из кабинета и отправились обмывать очередную производственную неудачу в ближайшее кафе. Там, за молочным кофе и пончиками, она сказала, что я повела себя, как крутая американская феминистка из кино о женской независимости. Так что собой я осталась полностью довольна, несмотря на то, что работу в газете мы так и не получили.

Каково же было наше удивление, когда на следующий день нам позвонила секретарша Степашкина (разумеется, это была не Диночка, которая в те годы еще школьницей была, а ее предшественница) и деловым голосом предложила приехать, чтобы подписать контракт! Мы даже сначала подумали, что это кто-то из однокурсников, наслышанных о наших «успехах», нас подло разыгрывает. Но в редакцию все-таки явились – так, на всякий случай.

В тот день мы. Подписав контракт, и стали официальными сотрудницами «Новостей Москвы».

И тогда я так и не смогла понять – почему же Максим Леонидович принял решение нас оставить?

Зато теперь я вспоминаю тот взгляд, которым он буравил меня из-под очков с самого моего первого появления в редакции, и думаю – ну какой же невнимательной идиоткой я была!

– И что же… Что же мне теперь делать? – беспомощно спросила я. Хотя Степашкин, по всей видимости, был последним, кто мог бы ответить на этот вопрос. – И зачем вы мне это рассказали? Почему именно сейчас?

– На самом деле, я вовсе не о том хотел поговорить, – буркнул он, возвращаясь за свой стол, – и если бы вы удосужились выслушать меня тогда, по телефону… У вас есть проблема, Саша. Очень серьезная.

– Как, еще серьезнее? – я вздрогнула – что-то было не так, и я не сразу поняла, что именно, но потом все-таки догадалась. Степашкин назвал меня Сашей. Не Александрой, не Кашеваровой, не бедовой девицей. А просто Сашей. И это показалось мне диким.

– Ваша история об этом… – он брезгливо поморщился, – Алане Джексоне имела в газете успех.

– Не напоминайте мне о нем, – взмолилась я, – я же еще не написала о том, как он со мной в итоге обошелся. Именно это я и хотела с вами сегодня обсудить. У меня есть материалы для убийственного расследования. Это будет расследование века. Потому что… Короче, вы не знаете, что…

– Я-то знаю, – усмехнувшись, перебил меня Максим Леонидович, – а вот вам, похоже, все детали неизвестны.

– Что вы имеете в виду? – насторожилась я.

– Вот, – он достал из верхнего ящика стола какую-то газету и переложил ее передо мной.

Я с удивлением констатировала, что газета британская. Зачем мне вникать в проблемы европейской прессы, если у меня самой этих проблем выше крыше?

Но все-таки я под пристальным взглядом Степашкина развернула газету и едва сознание не потеряла – разворот украшала фотография Алана Джексона. Моего Алана. Правда, скорее всего это был просто его двойник, потому что подпись под снимком почему-то гласила, что это какой-то Мустафа Аби Что-то Там Арабское. Но сходство, надо сказать, было поразительное.

На Алане (то есть, как выяснилось, Мустафе) был дорогой темно-серый костюм и… наручники. Его сфотографировали в тот момент, когда он садился в машину – нетрудно догадаться, что в полицейскую.

А заголовок этой шокирующей статьи был таким:

«Мошенничество века!

Арестован сумасшедший авантюрист, имевший сотни агентов по всему миру. Агентами этими были влюбленные в него женщины, которые, сами того не подозревая, охотно исполняли «мелкие поручения» мужчины своей мечты. Контрабанда, проституция – на что только не шли несчастные одинокие дамы, только чтобы не потерять расположения хитреца…»

У меня потемнело в глазах; буквы ни с того ни с сего затеяли развеселую игру в чехарду.

– Сделать вам кофе? – предложил Степашкин.

Я обессилено кивнула.

Что это за бредни?

А даже если и не бредни – разве не я должна была публично разоблачить нахала?

– А вы пока читайте. Читайте дальше.

«… Елена Н. из Обнинска всю жизнь мечтала жить на берегу моря. Так получилось, что к своим тридцати шести годам она так и не смогла устроить семейное счастье. Отчаявшись, Лена решилась на крайнюю меру – познакомиться с мужчиной через Интернет…»

– Это не крайняя мера, – привычно возмутилась я, хотя на этот раз мой голос прозвучал не вполне убедительно, – для вечно занятой жительницы большого города это норма.

– Да вы не отвлекайтесь, – дружелюбно улыбнулся Максим Леонидович, – там, впереди, вас еще не такие сюрпризы поджидают.

«… Поэтому когда ей написал некий Марио Висконто из Генуи, Елена, не задумываясь, ответила на его письмо. Мало того что он был чрезвычайно хорош собой, так еще и жил в небольшом особнячке на самом морском берегу. Ей казалось, что ее мечты сбываются одна за другой, и отныне ее жизнь будет спокойной и счастливой, как финал романа Барбары Картленд. Откуда ей было знать, что роковая любовь приведет ее на тюремные нары? Два месяца назад Елена Н. была арестована в аэропорту города Генуя. В ее сумке было обнаружено полкилограмма героина, а вот сама Лена, рыдая, утверждала, что не имеет к опасному зелью никакого отношения, порошок был ей подброшен – и нетрудно догадаться, кем именно. Но об этом немного позже…»

– Но это же невозможно, – прошептала я, – я не верю. Верить не хочу. Я и не думала, что все так серьезно…

– «Не хочу» и «не верю» – это разные вещи, Саша, – спокойно пожал плечами Максим Леонидович, вручая мне чашку кофе.

Мои руки дрожали, и часть бурой жидкости пролилась на мои бриджи, но мне было все равно.

– Я тоже много во что верить не хочу, – усмехнулся он, – вы же понимаете.

«… Донжуана с огромным стажем, профессионального разбивателя сердец, наглого мошенника Мустафу Абн Рашида с самого детства интересовали только деньги. По свидетельствам его знакомых, он с одиннадцати лет подрабатывал мелкими кражами, а потом и проституцией. Так что не стоит удивляться, что именно этому человеку пришла в голову на первый взгляд больная и бесперспективная идея – организовать так называемое «Агентство Особых Поручений»… Его клиентами были сильные мира сего, миллионеры, гангстеры, воротилы бизнеса. Для Мустафы Абн Рашида (или Марио Висконто, или Грегори Николсона, или Алана Джексона – потому как у него имелись документы на все вышеназванные имена) не существовало слова «нет». Для доверившихся ему клиентов он был готов сделать все что угодно…»

– Что это за бред? – я подняла глаза на Степашкина, который сидел на краешке стола, прямо передо мной, – вы сами-то в это верите?

– Конечно, здесь многое надумано. Автор перестарался с детективной линией, много всего добавил от себя, – занудным тоном профессионального редактора молвил Максим Леонидович, – но в целом… Похоже на правду. Да вы не отвлекайтесь. Потом все обсудим.

Строчки плясали канкан перед моими глазами. Я уже не могла уследить за сюжетной линией, лишь выхватывала отдельные сочетания слов: «… перевозка девушек в азиатские бордели… Хранение наркотиков… Контрабанда… Никогда не перевозил наркотики и драгоценности сам… Использовал женщин… Знакомился с ними по Интернету… Саша К. из Москвы обрадовалась, когда в Венеции любимый мужчина подарил ей антикварный комплект – серьги и кулон… инсценировка кражи…»

– Постойте, какая еще Саша К.? – опомнилась я. – Послушайте, но это же история обо мне!!!

– Вот именно, – спокойно сказал Степашкин, – сначала вы перевезли московскому клиенту своего приятеля кокаин. Потом доставили в Венецию готовые материалы от одного фотографа-нелегала. Он уже арестован. Думаю, вы понимаете, о ком я.

– Детская порнография, – прошептала я, – а я ведь сразу поняла, что-то здесь нечисто. Неужели он не мог отправить журналы бандеролью, зачем понадобилась я?!

– Жаль, что ваша логика работает с некоторым опозданием. Читайте дальше. Там есть еще про то, как вы перевезли бесценный антикварный комплект из Италии в Москву. В Москве вас обокрали – естественно, это было не случайно.

– Это было странно, – согласилась я, – ведь тот грабитель даже не заинтересовался моим кошельком. Ему нужны были только побрякушки. Но я была так испугана, что даже не придала этому значения.

– … Дальше по этапу драгоценности должна была передать некая Анастасия Клушина. С ней ваш дружок тоже познакомился по Интернету.

– Я видела про нее сюжет в «Криминальных новостях»! – воскликнула я. – Поэтому и насторожилась.

– … И про то, как некая Валерия С. по просьбе Саши К. выяснила, что такого человека, как Алан Джексон не существует. И никакой особнячок в Ноттинг-Хилл ему, соответственно, не принадлежит.

– Валерия С. – это же Лерка, – изумленно констатировала я, Лерка Солнцева!

– Вот именно, – Степашкин отобрал у меня газету, – давайте посмотрим правде в глаза, Александра. Именно вы первой забили тревогу, так?

– Н… н-не знаю, – от волнения я даже начала заикаться, хотя раньше за мной никогда не наблюдалось нарушения речевых функций в экстремальных ситуациях.

– А я знаю. Вы увидели по телевизору сюжет, позвонили своей подруге, та выяснила, что никакого Алана в описанном вами особняке и в помине нет. После чего информация пошла далее, по этапу. Тот, в чьи руки она попала, просто сопоставил факты. Кстати, об этой Анастасии Клушиной кричали газеты всего мира. И она тоже пыталась рассказать о своем любовнике, аферисте, с которым она познакомилась по Интернету. Но ей никто не верил.

– Подождите, – я прижала ладони к вискам, чтобы хоть как-то сконцентрироваться, – но почему меня не вызывали для дачи показаний? Если все это началось с меня?

– Потому что там и без вас было кому показания давать, видимо, – пожал плечами Степашкин, – в любом случае это вопрос не ко мне.

– Значит… Значит, у меня не получится написать мой суперматериал, – прошептала я.

– Значит, не получится, – меланхолично отозвался мой начальник, – если бы вы были поактивнее, подсуетились, вместо того, чтобы сопли жевать!

– Но кто же… – я зашелестела страницами, чтобы посмотреть на фамилию автора шокирующего репортажа, – неужели Лерка… Но как она могла… Но этого же не может быть, – я уставилась на фамилию, – такого просто не может быть.

– Вам знаком автор? – удивился Степашкин.

– Стейси Мак’Гоннал, – вслух прочитала я, – это Леркина лондонская флетмейт! – я хлопнула себя ладонью по лбу. – А ведь Алан говорил мне, что надо держаться от нее подальше! Он же меня предупреждал!! Какая же я идиотка.

– Алан вас предупреждал? – его брови поползли вверх. – Алан. Предупреждал. Что надо. Держаться. Подальше. От Стейси. Саша, а вам самой-то не смешно?

– Почему-то не смешно, – честно призналась я. Я была убита, опустошена, раздавлена, – что ж… Ничего у меня не получилось. Я влюбилась в мошенника… И не написала гениальную статью. Мне не дадут премию, и я не стану знаменитой на весь мир. Вам и правда надо меня уволить.

– Что же, если вы и сами так считаете, – пробормотал Степашкин, – но перед тем, как мы это обсудим подробнее, мне все-таки хотелось бы…

Я и сама не заметила, как получилось, что лицо Максима Леонидовича вдруг оказалось почти возле самого моего лица. От него тонко пахло парфюмерной водой «Кензо». Он старался казаться спокойным, но я-то видела, что он нервничает.

Происходящее казалось мне настолько абсурдным, что когда он все-таки меня поцеловал, я закрыла глаза.

И только когда его ищущая рука нашла лазейку между моей тонкой блузой и покрытой нервными мурашками кожей, я встрепенулась и сочла нужным предупредить:

– Максим… – наверное, называть его по отчеству в данной ситуации было бы лицемерно, – я кое о чем должна вас предупредить… Дело в том, что у меня татуировка на спине, в виде дракона, и она… И она огромная.

– Саша, кажется, я и правда тебя люблю, – на секунду отстранившись от меня, пробормотал Степашкин.

1. Коллеги будут называть меня «женой босса» и уважительно расступаться при моем появлении. К тому же моя мама всегда простодушно верила, что самый сумасшедший карьерный взлет для любой нежной девушки – это выйти замуж за своего начальника.

2. Может быть, мне хоть немножко повысят зарплату.

3. Объявлю ему ультиматум: либо прихожу в офис не раньше полудня, либо пусть забудет о приготовленных мною домашних ужинах.

4. Я так давно мечтала на него накричать; уверена, что супружеская жизнь (уверена, что Степашкин не из таких, кто «поматросит и бросит», и наш роман плавно перетечет в Мендельсонов марш) подкинет хоть один повод для такой грубой фамильярности.

5. Уговорю его уволить дуру Диночку.

6. Мне больше не придется перемещаться по редакции на полусогнутых, чтобы начальник не просек, что в курилке я провожу гораздо больше времени, чем на своем рабочем месте.

7. Мне перестанет наконец сниться навязчивый кошмар, что меня увольняют без выходного пособия как раз накануне сезонных распродаж.

8. Назначу себя ответственной за внешний вид шефа и больше никогда не позволю ему заявиться на работу в безликой голубой рубашке.

9. Захочу – и вообще уволюсь. Гораздо интереснее, наверное, спускать на ветер зарплату экс-босса, а не свою собственную.

10. Говорят, что секс на рабочем месте – это что-то!

Кто бы знал, как не хотелось мне лететь в Лондон еще раз. Да еще и на вручение премии «Журналисты года». Но Степашкин настоял, что поехать все же надо, а мне к тому же так хотелось увидеться с Леркой.

– Первая премия в номинации «Расследование года» вручается юной британской журналистке Стейси Мак’Гоннал! – объявил ведущий, лощеный толстячок в смокинге.

Мы с Леркой переглянулись и синхронно вздохнули. Надо сказать, у моей лучшей подруги был более чем унылый вид, несмотря на то, что на церемонию она принарядилась, как будто бы собиралась получить «Оскара». На ней было атласное нежно-голубое платье с ручной вышивкой на корсете и серебряные туфельки, до того изящные, что их в руки-то страшно было взять, не то чтобы топать в них по асфальту.

Надо сказать, я тоже была чудо как хороша в своей новой плиссированной юбке и белоснежном жакете.

Когда мы подходили к банкетному залу, где проходило награждение, дежурившие возле входа репортеры с массивными фотокамерами заинтересованно встрепенулись – видимо, приняли нас за холеных звезд.

А вот кого совершенно не заботил внешний вид – так это нашу триумфаторшу, Стейси. Да если б у меня была перспектива подняться на сцену и произнести взволнованную речь перед сотней внимательных слушателей – у-ух, я бы не растерялась! Да я бы последние деньги отдала, чтобы приобрести шикарное платье от кутюр! И моими изображениями бы пестрели все утренние газеты. И все восхищались бы мной – мало того, что талантливая журналистка, да еще и такая красавица, и со вкусом у нее все в порядке!

– О чем задумалась? – шепнул Степашкин, и мое сладкое видение рассеялось, как мираж.

Я вспомнила, что желанную премию получаю вовсе не я.

А Стейси, на которой военная куртка, джинсы со стразами и отвратительные грубые ботинки.

Она приняла из рук толстяка микрофон и улыбнулась. Зал выжидательно замолчал, и только Лерка фыркнула:

– Подумаешь, премия! Я тоже могу получить такую премию, если украду у кого-нибудь тему!

– Лера, но она не украла, – мягко возразил Степашкин, – она просто вовремя воспользовалась обстоятельствами. Эту статью могла написать и ты. И Саша.

Мы синхронно вздохнули.

А Стейси тем временем откашлялась и поднесла микрофон к губам:

– Если честно, я немного волнуюсь, – начала она, – так что будьте ко мне снисходительны. Говорят, что настоящий профессионал журналистики должен быть беспристрастным. И обычно у меня получается. Но это расследование – особый случай. Поневоле я оказалась не только наблюдателем, но и участником событий…

– Врет и не краснеет, – возмутилась я, – это не она, а я оказалась участником событий! Я!

– Что ж, беги на сцену и отними у нее микрофон, – усмехнулся Максим, – тогда точно попадешь в газеты вместе со своей новой юбкой. Ведь тебе именно это было нужно, а вовсе не премия, да?

Я оскорбленно промолчала.

– … Моя ближайшая подруга оказалась жертвой беспринципного авантюриста, которого я разоблачила. Ей было тяжело, но она справилась. И я рада, что у меня был шанс ей помочь…

– Ничего себе, помогла, – обиженно прошептала я.

– Вот именно! – живо поддержала меня верная Лерка, – и потом, как она смеет называть тебя подругой? Да вы всего-то пару раз выпили вместе пива!

– … Может быть, кого-то мой репортаж и развлечет… Но для нее, для моей отчаянной подруги, мое расследование оказалось спасательным кругом… Поэтому не судите меня слишком строго, даже если я что-то сделала не так…

Зал напряженно молчал. Кто-то слева от меня громко высморкался. А справа послышались судорожные всхлипывания. И вдруг где-то в конце зала раздался взволнованный голос:

– Воды, воды! Врача скорее!

Лерка заинтересованно обернулась:

– Что там?

– Какой-то девице стало плохо, – приподнявшись на стуле, констатировал Максим, – разнервничалась.

И тут я не выдержала. Я встала во весь рост и обиженно воскликнула:

– Так нечестно! Это была моя мечта, моя! Она все врет!! – мой голос напряженно звенел.

Лерка зажала ладошкой рот, а Степашкин дергал меня за руку, пытаясь усадить на место, но не тут-то было. Я не собиралась сдаваться, пока публично не выскажу все.

Стейси растерянно замолчала, мне показалось, что ей стало неловко. Так ей и надо, будет знать, как подставлять друзей. Сейчас я заберусь на сцену и расскажу всем правду. Зал просто ахнет, и – может быть, еще не поздно – премия достанется мне.

Зал напряженно молчал.

– Она мне вовсе не подруга, – звенящим голосом начала я, – эта история на самом деле произошла со мной. Меня зовут Саша Кашеварова, я тоже журналистка, и этот материал должна была написать я, ведь я непосредственный участник событий… Ой, куда вы меня тащите?!

Я даже не заметила, как два мрачных охранника в одинаковой бежевой униформе, пробравшись между рядами, взяли меня под локотки.

– Подождите, я же еще не все сказала! Это очень важно!

Но они меня даже не слушали. Они молча и хмуро выполняли свою работу, а на торжество справедливости им было наплевать.

Последнее, что я увидела в дверном проеме зала, была укоризненная физиономия Максима Леонидовича Степашкина – исподлобья он мрачно смотрел на меня, качая головой, а перехватив мой взгляд, возвел глаза к потолку.

А потом мы втроем сидели на Трафальгарской площади, прямо на тротуарном бордюре (хорошо, что в Лондоне чистый асфальт) и ели щедро посыпанное орехами клубничное мороженое.

– Ну почему мне всегда так не везет? – в сотый раз повторила я, – почему я никак не могу взять себя в руки и быть успешной…

– Но ты и так успешная, и без этой дебильной премии, – Лерка погладила меня по плечу, – ты же заместитель главного редактора газеты, а это чего-то значит!

– Да кому нужна эта газета?! – в сердцах воскликнула я. – Ее даже не читает никто… Ой, прости, Максим. Просто мне обидно, как вы все не понимаете. Ведь это я, я должна была подняться на сцену вместо Стейси. Это был мой материал, а не ее. По справедливости эта премия моя. А меня мало того, что даже не захотели выслушать, так еще и выставили из зала. Как щенка, который написал на ковер.

– Ты должна сказать спасибо, что тебя не арестовали, – серьезно сказал Степашкин, – в Англии с этим очень строго. Тебя могли бы заставить заплатить огромнейший штраф.

– Ты ничего не понимаешь, – вздохнула я, – мне так грустно, что я даже не в состоянии найти в этом хоть один позитивный момент. Да что там, меня даже мороженое не радует. А это уже последняя стадия, – я меланхолично отшвырнула в сторону недоеденный рожок.

Описав в воздухе ровную дугу, мороженое плюхнулось аккурат на свеженачищенный ботинок проходящего мимо опрятного клерка. Тот изумленно посмотрел сначала на испорченную обувь, потом почему-то вверх (он что, и правда подумал, что голуби нынче испражняются клубничным мороженым?!), а потом уже на меня. Что-то пробормотав, он показал мне средний палец правой руки.

Мы с Леркой прыснули, а вот Степашкину отчего-то было совсем не смешно. Да уж, наверное, сложно мне с ним придется. Мы живем в совершенно разных системах координат, он даже не понимает моего юмора.

– Саша, а почему ты обвиняешь всех вокруг, кроме самой себя? – вдруг сказал он, глядя в спину удаляющегося обиженного клерка.

– Что ты хочешь этим сказать? – начала вскипать я. – Я-то тут вообще при чем? Я – жертва обстоятельств. Стейси не имела права писать эту статью, не посоветовавшись со мной. Если бы она повременила недельку, то мой репортаж был бы первым.

– Ну ничего, я ей отомстила! – воскликнула вдруг Лерка. – Перед тем, как от нее съехать, я подсунула в ее коробку с краской для волос тюбик другого цвета. Черного!

– Хорошо, но ведь она журналист, – спокойно сказал Максим, которому была непонятна вся сладость мести с подмененным тюбиком, – она просто выполнила свою работу. А ты ее вовремя не выполнила, вот и все.

– Ты что, ее оправдываешь? – прошипела я.

– Нет, я пытаюсь объяснить тебе, что если бы ты серьезнее относилась к работе, то ничего подобного не произошло бы. Кстати, тебя это тоже касается, – он неодобрительно взглянул на Лерку, которая пыталась запихнуть в разверстый рот сразу целый шарик мороженого.

Она поперхнулась:

– А я-то здесь вообще при чем?

– При том, что ты тоже была свидетельницей этих событий. Ты тоже могла написать материал и получить эту чертову премию. А вы… Пока Стейси писала статью, что делали вы, девочки?

Я вздохнула. Что я делала? Да ничего – таращилась в телевизор, набивая желудок всякой гадостью. Курсировала по маршруту: холодильник-туалет– постель, с головой окунувшись в тупое растительное существование.

Короче, депрессировала я.

А это, на мой взгляд, причина вполне уважительная.

– Я по магазинам ходила, – нахмурившись, вспоминала Лерка, – в «Селфридже»[1] как раз распродажа была. Разве я могла пропустить такое? Вот это платье оттуда. Кашеварова, кстати, знаешь, сколько оно стоит?

– Сколько? – заинтересовалась я. Такое роскошное платье могло стоить и несколько тысяч долларов. Во всяком случае, услышав такую цифру, я бы даже не удивилась.

– Семьдесят фунтов, – выдержав торжественную паузу, ответила Лерка.

– Сколько?! – охрипла я. – Ну почему я живу не в Лондоне?

– Мне просто повезло, – она польщенно раскраснелась, – здесь жесткий корсет, ты заметила? И три нижние юбки, в стиле «винтаж».[2] А вышивка ручная. И вот здесь, видишь, бархатные вставки.

– Просто прелесть, – хлопнула в ладоши я.

Однако энтузиазм наш немного поутих, когда мы заметили, с каким мрачным видом прислушивается к нашему разговору мой брюзгливый друг, Максим Степашкин.

– Что и требовалось доказать, – усмехнулся он, – вместо того, чтобы раскручивать расследование, одна из вас прогуляла работу и наверняка жрала перед телевизором пиццу. А другая – моталась по магазинам в поисках сто тридцать третьего платья, которое ей все равно будет некуда носить.

– Почему это? – опешила Лерка.

– Да потому что в таких платьях ходят в места, куда пускают только состоявшихся личностей, – рявкнул Максим Леонидович, – и вы обе должны быть еще благодарны этой вашей Стейси, что она организовала приглашение на вручение такой престижной премии для двух никчемных дур.

Мы с Леркой переглянулись. Первым моим побуждением было с размаху залепить Степашкину кинематографически красивую пощечину, после чего гордо удалиться в неизвестном направлении.

Но тут Лерка вдруг сказала:

– Кашеварова, а помнишь студенческие годы? Мы все время прогуливали лекции, чтобы всласть походить по магазинам.

– Так мы познакомились, – улыбнулась я, – помнишь, в самый первый университетский день?

– Да! У тебя была такая толстая тетрадка! А у меня – дисконтная карточка элитного секонд-хэнда. Мы прогуляли лекцию.

– Лерка, я сейчас расплачусь, – волна щемящей ностальгии накрыла меня с головой, – вот это были времена!

– Кашеварова, так ничего же не изменилось, – вздохнула Лерка, потрепав меня по плечу.

– В смысле?

– Мы по-прежнему прогуливаем всю жизнь ради походов за шмотками, – в ее голосе появились истерические нотки.

– Лерка, ты чего? – опешила я.

– А ты сама не замечаешь?! Все самое интересное проходит мимо нас. Кто-то пишет статьи, кто-то получает премии, кто-то раздает направо и налево телеинтвервью! Мы с тобой просто два ничтожества, Кашеварова, – печально подытожила Лерка, – два эгоистичных, ленивых, ни на что не способных ничтожества.

– Лер, прекрати…

– И никогда нам не написать ничего стоящего. И никогда не прославиться! И никогда наши фотографии не появятся на газетных разворотах!

Не успела она закончить фразу, как мимо нас прошел продавец газет, тощий подросток в форменном красном костюме.

– Сенсация! – монотонно вопил он. – Покупайте «Бульварную Листовку!» Скандал на вручении премии лучшим журналистам года!.. Сенсация!

Степашкин схватил меня за руку:

– Неужели там про тебя написано? Ну надо же, какие у них журналюги оперативные. Вот бы мои корреспонденты так работали, – он подскочил к торговцу и приобрел сразу несколько газет, так, на всякий случай.

– Издеваешься все, – вздохнула я.

Надо сказать, Леркин исполненный горечи монолог произвел на меня сильнейшее впечатление. Мне тридцать один год, а я, в сущности, никогда не была мучима философским вопросом: а зачем же я, собственно, появилась на этом свете? Каково мое истинное предназначение? Уж наверняка не писать глупые газетные заметки и не выискивать объявления о распродажах.

Мне тридцать один год, скоро тридцать два, а я еще не сделала ничего значительного. Не прославилась, не родила ребенка, не написала гениальную книгу, не спасла кому-нибудь жизнь, не сделала карьеру. Пожалуй, самым взрослым моим поступком был покупка подержанной недорогой «Шкоды». И это, выходит, все, на что я способна.

Безо всякого интереса развернула я газетный листок, который Степашкину пришлось буквально всунуть мне в руки, и… просто не поверила своим глазам!

Центральный разворот украшала моя фотография!

Моя фотография!

На которой я получилась просто потрясающе – волосы уложены, как у кинодивы шестидесятых годов, губы блестят, брови красиво подведены коричневым карандашиком! И мне так идет белый бархатный жакет! Я хороша до невозможности – только вот охранники, запечатленные на снимке рядом со мной, этого, похоже, не замечают. Меня сфотографировали в тот момент, когда два здоровенных детины в униформе волокли меня к выходу. Я же сопротивлялась, а мой исполненный тихой ярости взгляд был устремлен куда-то вдаль (видимо, на сцену, на которой стояла Стейси). Какое же одухотворенное лицо было у меня в тот момент!

Мое настроение резко скакнуло вверх – ведь эту газеты увидят все!

Все!

Правда, у меня нет знакомых в Лондоне, кроме Стейси. Но не беда – зато может получиться так, что листок случайно попадется в руки Дэвиду Бекхэму или даже самому принцу Уильяму. Вот это будет по-настоящему круто! Кто-нибудь из них может заочно в меня влюбиться, и тогда Лерка уже не сможет цинично рассуждать о моей никчемности, да и Степашкин не будет буравить меня столь неприязненным взглядом.

Заговорили мы одновременно:

– Какая ты здесь хорошенькая! – взвизгнула Лерка.

– Ура, наконец-таки обо мне написали в газете! – торжествующе возопила я.

– Здесь написано, что ты нахалка и скандалистка, – процедил Максим Леонидович Степашкин.

Кажется, они что-то еще говорили. Лерка болтала и смеялась, распугивая хозяйничавших на площади голубей, Максим бубнил какую-то чушь поучительного характера. Но мне было все равно. Я глупо улыбалась и чувствовала себя почти абсолютно счастливой. Сказал бы мне кто полгода назад, что все вот так обернется, я бы ни за что ему не поверила. Подумать только – я в Лондоне, на мне дорогущий новый жакет, рядом со мною лучшая подруга, в носу которой дерзко поблескивает колечко, и мужчина… Гм, любимым я его, конечно, не назову, но вчера вечером мы целовались три часа подряд, и мне даже не стало скучно. И он так нежно смотрит на меня, и так ласково говорит… что он говорит?

– Ладно, не надо переживать. Это всего лишь жалкий бульварный листок, – взял меня за руку Степашкин, – я уверен, что его даже никто не читает.

И в этот момент кто-то робко дернул меня за рукав. Я обернулась и увидела двух незнакомых девушек с одинаковыми застенчивыми улыбками и фотоаппаратами наперевес.

– Простите, не хотели вас беспокоить… – заикаясь от волнения, начала одна из них.

– Понимаем, что вы все время заняты, но… Нам так хотелось бы с вами сфотографироваться! – подхватила вторая.

– А вы ни с кем ее не перепутали? – нахмурился Максим.

– Что вы! – засмеялись девчонки. – Вы же та самая Саша Кашеварова, которая устроила грандиозный скандал. Мы вас любим!!.. Ой, а автограф вы нам не дадите ли?