Синдикат-2. ГПУ против Савинкова

Глава 4 АРЕСТ «АРТИСТА АВАНТЮРЫ»

15 марта 1924 г. был подготовлен план восьмой командировки за рубеж, куда планировалось направить Андрея Павловича Федорова и Леонида Николаевича Шешеню.

Еще в период шестой и седьмой командировки за рубеж КРО ГПУ стало подготавливать почву для второй поездки в Париж, необходимость которой обуславливалась поставленными конечными целями данной разработки. Таковыми являлись: наблюдение за деятельностью Савинкова и его окружения; вызов в Россию для работы руководителей «НСЗРиС» с целью разложения группы, сохранившейся вблизи Савинкова; «направление по руслу» КРО всех ресурсов Бориса Викторовича, если он таковыми будет располагать; наблюдение за группировками, связанными с Савинковым и обработка их в нужном для ГПУ направлении и, наконец, привлечение Бориса Викторовича в непосредственную работу ЦК с возможностью последующего его выезда в Россию.

Вторая поездка в Париж должна была дать, помимо прочих результатов, вывода в Россию члена ЦК НС Дикгоф-Деренталя, редактора газеты «За Свободу» полковника Е.С. Шевченко и И.Т. Фомичева. Все они выражали желание ехать в Москву. После прибытия в Москву их предполагалось арестовать, а затем под диктовку ГПУ продолжить переписку с Борисом Викторовичем, которая могла укрепить дальнейший ход разработки. Инсценировать перед Деренталем организацию и выпускать его обратно за рубеж посчитали опасным и невыгодным.

«Перебросив» в Россию в дальнейшем еще нескольких савинков-цев, планировалось организовать во внутренней тюрьме ОГПУ такое ядро «политических деятелей», с которым Савинкову придется неизбежно не только считаться, но и чуть ли не подчиняться. В том случае если Борис Викторович останется за рубежом, то он практически оказывался не у дел. Планировалось создать ему такие условия, при которых Савинкову необходимо было ехать в Россию. Вся последняя часть плана, естественно, являлась условной, полной уверенности вытянуть его в Россию не было.

Время для следующей поездки в Париж считалось наиболее удобным. «Во-первых, Борис усиленно зовет нас в Париж, как видно, для каких-то деловых переговоров, а во-вторых, мы бросаем ему в лицо серьезное обвинение в бездеятельности, чуть ли не вызвавшей в наших рядах раскол, меры для ликвидации какового мы предлагаем изыскать самому Борису, — мотивировка широко и детально разработанная и обоснованная, кратко, сводится к следующему: Борис обещал деньги, связи и т. д. и ничего не дал. Это навлекает на него недовольство зн. части эльдековцев. Как перед Ц.К. Борис не проявил себя ничем. Внешние и внутренние события, — дискуссия, смерть Ильича, признание Совроссии — различно переломились как в ЦК НС, так и в рядах двух контактированных организаций. Образовалось 2 течения: 1/ старое положительное — эльдековское, ставящее в основу работы по-прежнему — выдержку, изучение противника, использование экономических возможностей для введения своих сил в хозжизнь страны, выжидание событий, медленное, но верное накопление сил и т. д. и 2/ новое течение — активистов. Советская государственная деспотическая власть физически не справляется, необходима активная и смелая борьба: бандитизм, восстания, контакт со всеми антисоветскими силами и т. д.».

Эти два течения перебросились в МК НС, являющийся, тоже отчасти по вине Бориса, более слабой единицей, нежели «Л.Д.». Савинков, уже и прежде запутавшийся в получаемых из России информациях, должен был окончательно свернуть себе шею.

Перед Андреем Павловичем Федоровым («Петровым») ставились задачи на получение информации от Савинкова по антисоветскому движению за границей, принятие мер к созыву в Финляндии конференции близких к Борису Викторовичу антисоветских групп и организаций с участием Федорова. А также выяснение вопроса о субсидировании ЦК НС и о пополнении рядов Союза в России. Выяснение, чем может быть полезен Савинков для Москвы как председатель ЦК. Установление связи с иными антисоветскими группировками за рубежом и в России. Налаживание новой линии связи Москва — Париж через Финляндию с целью установления явок Савинкова на территории СССР и в Финляндии.

В конце плана командировки отмечалось, что легенда «Л.Д.» в практике КРО ОГПУ являлась одним из первых серьезных опытов ведения постановочной, длительной и детализированной до мелочей разработкой, имеющей для ГПУ, помимо чисто практического, «также и испытательно научное значение».

Планировалось, что легенда «Л.Д.» будет использована в работе не только в Москве, но и в ПП ОГПУ ЮВР, и в ПП ОГПУ ЛВО при разработке особо крупных антисоветских групп или организаций — тогда, когда искомую организацию можно было взять лишь на приманку, то есть фиктивной организацией, обладающей внешней жизненностью.

Отмечалось, что расходы по разработке дела «Синдикат-2», в сравнении с достигнутыми результатами, являлись крайне незначительными отчасти благодаря тому, что часть их покрывалась поляками в уплату за получение дезинформационных, малоценных сведений, т. е. сведений, передача коих противнику в сущности была выгодна лишь ОГПУ[178].

Федоров отмечал, что если в ходе первой встречи с Борисом Викторовичем переговоры сводились к тому, что он реализует задачу по развертыванию в Москве «НСЗРиС» с временным ЦК, объединяющим обе организации под председательством Савинкова, то вторая поездка должна быть связана с разногласиями в ЦК «НСЗРиС». Об этом предварительно проинформировали Савинкова и Философова посредством писем Павловского и докладами Андрея Павловича. При новой встрече с Савинковым необходимо было проинформировать его о деятельности и дальнейших возможностях «НСЗРиС» и всех антисоветских групп в России.

Для Парижа планировалось подготовить письма Павловского, в которых должна развернуться перед Борисом Викторовичем и Дмитрием Владимировичем картина состояния ЦК «НСЗРиС» с его разногласиями, необходимостью заполнить образовавшийся вакуум заграничными работниками. Сообщить общее мнение Москвы об отсутствии «крутого вождя в ЦК».

Для выполнения этих задач за рубеж направлялись Андрей Павлович Федоров и Леонид Николаевич Шешеня: Федоров — в Париж к Борису Викторовичу, а Шешеня — для улаживания взаимоотношений с поляками ввиду отъезда из Вильно капитана Секунды. Леонид Николаевич после переговоров должен был, захватив с собой Фомичева с женой, а может быть, и Шевченко, срочно возвратиться в Москву.

Андрей Павлович в Париже и Варшаве должен обойти молчанием вопрос о необходимости приезда кого-либо. Предлагалось делать акцент исключительно на создавшееся положение вещей, предоставляя делать выводы самому Савинкову под влиянием письма Сергея Эдуардовича Павловского.

Борисом Викторовичем как-то была сказана фраза такого рода: «Если бы я получил ожидаемые субсидии, я бы немедленно выехал бы в Россию для работы». Как одно из средств получения денег — это поездка Павловского в Москву для производства крупного экса.

В случае крайней необходимости планировалось через Павловского устроить приезд видных савинковцев. После их приезда в Москву предполагалось «изобразить организацию» и устроить короткое свидание с Сергеем Эдуардовичем, после чего курьера можно было выпускать обратно за границу. Если бы это не удалось осуществить, то его планировалось арестовать.

Фомичева после его приезда в Москву также намеревались изъять. Если оставалась возможность сохранить после его ареста организацию, то следовало постараться «обработать» его. В крайнем случае его предполагали использовать в переписке.

По вопросу экса «Азнефти» Павловский, не отказываясь от него, готовит другой экс через Аркадия Иванова, стремясь приурочить его к теплому времени года. Рассказать, что удалось совершить экс в Центробумтресте. В Москве провели несколько удачных торговых комбинаций на крупную сумму. Таким образом, временно организация снабжена довольно приличными средствами, что давало возможность послать Савинкову небольшую сумму.

Фомичева предлагалось изъять из Вильно еще и по тем соображениям, что он, понимая, что в МК остается за бортом и не играет в организации такой роли, как он ожидал, может стать если не вредным для КРО лицом, то во всяком случае довольно опасным при его подозрительности. Легенда для его изъятия — работа для поляков в качестве резидента и работа по издательству ЦК «НСЗРиС», на что должны быть отпущены большие средства.

Е.С. Шевченко необходимо сделать предложение стать редактором в подпольном издательстве, что к нему наиболее подходило как редактору газеты «За Свободу». Наличие в Москве средств после экса в Центробумтресте должно также его соблазнить, так как он в Варшаве страшно нуждался.

Савинкову посылается якобы от ЦК «НСЗРиС» на личную жизнь небольшая сумма — 100–150 долларов. Необходимо снабдить Фило-софова 25–35 долларами по случаю экса, а Фомичеву дать очередное жалованье в 20 долл, только в случае его поездки в Россию. Если он откажется, то сказать, что пункт в Вильно организации не нужен, в связи с чем его снабжение прекращается.

В Москву из Польши собирались приехать бандиты Павловского — Даниила Иванов и Яковлевич. В случае их приезда необходимо было постараться приурочить это к маю, после возвращения из Парижа Федорова. Павловский напишет им, чтобы они переждали время до наступления тепла в Польше, откуда он их своевременно вызовет. Если они приедут в Россию самостоятельно, то через Фомичева и Шешеню необходимо было дать явку, где их можно будет разыскать и связаться с ними. Предполагалось, что взять их в Москве будет довольно трудно, поэтому при проведении этой операции нужно быть очень осторожным.

Если Савинков заговорит о приезде в Россию, то нужно выяснить его мнение по поводу проведения крупного экса, деньги от которого в случае удачи можно будет использовать для его переезда в Россию и для развертывания работы в широком масштабе.

Было решено, что Павловский пишет письма Философову, Деренталю, его жене, Фомичеву, а также Шевченко. Симпатические чернила и проявитель для Бориса Викторовича будут взяты у поляков. Савинкову присылается политическая программа «Л.Д.» и тактика, принятая «НСЗРиС», информационный доклад по СССР, доклад ЦК о состоянии антибольшевистского фронта в СССР, доклад Павловского и доклад Шешени.

Что касается польской линии, то в виду отъезда Секунды необходимо установить прочную связь с его заместителем. Для работы в Москве по их заданиям надо назначить специального резидента, каковым лучше всего будет И.Т. Фомичев. Польскую линию будет проводить Леонид Николаевич Шешеня как начальник Моспляцов-ки, планировалось установить связь с Секундой, который может впоследствии пригодиться. «Необходимо умаслить поляков доставкой максимума материала по их заданиям. Хотя бы лишь по Зап. Фронту»[179].

20 марта 1924 г., незадолго до отъезда Андрея Павловича и Шешени за рубеж, произошло довольно странное чрезвычайное происшествие. Вечером около 7 часов, когда Шешеня подошел к столу, стоявшему около окон, в окно одна за одной влетели две пули. Осколками стекла было повреждено лицо и ухо Леонида Николаевича, о чем свидетельствовала обильно сочившаяся кровь. Сосед Шешени позже рассказал ему, что он ходил в булочную и у подъезда заметил двух подозрительных субъектов, которые следили, по его мнению, за их домом. Увидев его, они сразу отвернулись и быстро удалились.

Об этом случае было доложено Ф.Э. Дзержинскому и В.Р. Менжинскому, которые дали указание срочно провести расследование данного факта. Что же касается отправки за рубеж Андрея Павловича и Шешени, то решили не отправлять их, а подождать итогов расследования.

В ходе расследования было установлено, что в стекле действительно имелось два отверстия, похожие на пулевые, на полу валялись мелкие кусочки стекла, а на противоположной окну стене находились две дырки, но пуль найти так и не удалось. Никто из опрошенных соседей Шешени не слышал и выстрелов.

Было проработано несколько версий и среди них — об участии людей Бориса Савинкова. Мол, каким-то путем Савинков узнал об измене Шешени и направил в Москву террористов, чтобы отомстить своему бывшему адъютанту.

В ОГПУ стали раздаваться отдельные голоса о прекращении разработки «Синдикат-2» и отказе от командировки Андрея Павловича и Шешени за рубеж. Пузицкий, Сосновский, Демиденко и сам Федоров были против такого поворота событий. Они горячо отстаивали мнение, что разработку надо продолжать и вовремя отправить в Польшу Леонида Николаевича и Андрея Павловича, мотивируя тем, что до приезда Павловского в Москву Савинков и его сподвижники верили «Л.Д.», иначе бы не рисковали головой Сергея Эдуардовича.

По мнению крокистов, все было благополучно и в третью и седьмую поездки, когда Федоров и Шешеня, а также и Сыроежкин разъезжали по Польше. Если бы они были под подозрением, то вряд ли возвратились из-за рубежа. Ликвидировать их там было бы гораздо проще, чем в Москве. Если Борис Савинков затеял игру, доказывали крокисты, тогда зачем ему посылать своих террористов в Москву, ведь Леонид Николаевич должен посетить Польшу. Там, в Вильно или в Варшаве, и нужно было его ждать. Это дешевле и целесообразнее. Шешеню и всех других лип, сопровождавших его, можно взять живыми, а ликвидировать и того проще.

Что касается поляков, то совершенно ясно, что к стрельбе они никакого отношения не имели. Расшифровка разработки — это гибель для Экспозитуры № 1. Капитанам Секунде и Майеру погибать не захочется, они будут молчать. Для них провал не менее страшен, чем для КРО.

Если это покушение на Шешеню, то поездка Андрея Павловича и Леонида Николаевича должна поколебать Савинкова, и он вряд ли рискнет, проверять их еще раз, гонять своих террористов по улицам Парижа за приехавшими из Москвы крокистами.

Сам Андрей Павлович настаивал на необходимости продолжать разработку, считая, что он рискует сейчас не больше, чем в первую свою поездку в марте 1923 г.

Чекисты считали, что Шешеню, может, и не следовало бы направлять сейчас в Польшу, хотя сам он настаивал на поездке.

Вопрос стоял так: продолжать разработку или ликвидировать ее из-за двух дыр в окне весьма таинственного происхождения.

В докладной записке И.И. Сосновский написал: «Полагаю, что, если бы даже все эти предположения оказались объективно неверными, Савинков, заподозрив измену, произвел терр. акт над своим адъютантом, то немедленный выезд к нему той же группы, проведенный в особо срочном и ударном порядке, с сообщением об этом случае в первую очередь — рассеет все подозрения и спасет разработку, тем более что никаких неопровержимых данных измены у Сав. нет и быть не может. Поляки безусловно на нашей стороне. Ехать группе за кордон надо немедленно».

31 марта 1924 г. Пузицкий направился к В.Р. Менжинскому с предложением о продолжении агентурной разработки «Синдикат-2». Выслушав все версии крокистов, Вячеслав Рудольфович дал добро на их предложение и согласился направить в Париж и Варшаву Андрея Павловича и Леонида Николаевича[180].

Позже было установлено, что один из подростков, живших в доме Шешени, сделал рогатку из какой-то необыкновенной резины и стрелял из нее кусками стекла по окнам своего соседа. Так шаловливый подросток доставил столько хлопот чекистам и чуть было не прервал ход уникальной операции.

Прошло уже около года с момента первой парижской встречи Андрея Павловича и Савинкова. Борис Викторович в письмах требовал срочного приезда к нему представителей ЦК «НСЗРиС» из Москвы, особенно он настаивал на приезде Павловского. Но о его поездке в Париж не могло быть и речи.

В это время согласно докладной записке КРО Сергей Эдуардович вместе с другим заключенным, Маркушевским, совершил нападение на надзирателей внутренней тюрьмы ОГПУ.

Проведенным расследованием было установлено, что 5 апреля в 10 часов утра заступили на дежурство по коридору второго этажа внутренней тюрьмы надзиратели Энеди, Белкин и Лукач. В 9 часов вечера Белкин выпускал из 40-й камеры в туалет арестованных Павловского и Макрушевского. В это время надзиратель Энеди стоял у дежурного стола, находящегося на расстоянии трех-четырех шагов от двери камеры, а Лукач находился на посту около двери, выходящей из коридора тюрьмы на площадку.

Когда арестованные вышли из камеры, то по пути в туалет Мар-кушевский совершил нападение на идущего впереди него Белкина, а Павловский почти одновременно напал на Энеди. Оба арестованные были вооружены камнями, завязанными в полотнища. Стоявшему на посту около двери Лукачу картина происшествия не была видна, однако услышав стук, он бросился к дежурному столу, но был схвачен бежавшим навстречу ему Маркушевским. Павловский, управившись с Энеди, бросился тому на помощь. Все три надзирателя — Энеди, Белкин и Лукач — от ударов камнями по голове и лицу находились в бессознательном состоянии.

Павловский и Маркушевский открыли дверь соседней 31-й камеры, сообщили сидевшим там, что «дело проиграно, они покончат с собой», просили сообщить об этом их родственникам. По другой версии, они заявили: «Товарищи, готовьтесь», — но арестованные этой камеры испугались и просили закрыть их камеру.

В это время находящийся в коридоре ниже этажом младший надзиратель Чернов, услышав шум наверху, стал стучать в дверь. Услышав это, надзиратель Лукач, находившийся ближе всех к ней, очнулся и, собравшись с силами, открыл дверь и вышел на площадку. Чернов, видя окровавленного Лукача и полагая, что в коридоре много арестованных, идти туда один не решился и стал наблюдать «в волчок двери», с площадки. Услышав стук, Павловский бросился к двери, где выстрелами Чернова был убит. В это время караулившие арестованных в бане красноармейцы шестой роты отряда Осназа Будилов, Сальников, Рыбаков и Мельников, услышав выстрелы, бросились на помощь.

Арестованный Маркушевский, вооруженный наганом, стал из коридора через окно отстреливаться, но ответными выстрелами был убит. Во время нападения на Энеди и Лукача одному из них удалось дать тревожный звонок, по которому на место происшествия прибыл дежурный помощник начальника Внутренней тюрьмы Грачев.

В процессе расследования установлено, что за 7—10 дней до вышеупомянутого события арестованные Павловский и Маркушевский, перестукиванием через стену, сообщили в соседнюю камеру, что сидят очень долго, голодают, намерены совершить побег путем нападения на надзирателей и приглашали заключенных присоединиться к ним. Арестованные 31-й камеры к таким намерениям проявили пассивную солидарность, выразившуюся в том, что ни один из них не донес администрации тюрьмы о готовящемся преступном деянии.

Содержались в камере девять человек: Прицкер, Метакса, Шорр, Гальперин, Воронцов, Кубраковский, Шан-Пей-Фун, Цорн и Грюнвальд.

Грюнвальд неоднократно просил администрацию тюрьмы вызвать его к следователю, но ему не дали такой возможности. Разрешил 4 апреля написать заявление с просьбой вызвать его для дачи показаний о готовившемся побеге арестованных. Оно вечером 5 апреля поступило начальнику 2-го отделения КРО Кясперту, но, так как заявление было написано на венгерском языке, прочитать его сразу не удалось.

Впоследствии выяснили, что камни, служившие орудием нападения, возможно, вытащили из бани Павловский и Маркушевский во время мытья и пронесли в белье в камеру. Причем, когда арестованных выводили в туалет, то камни они носили с собой, ведь в их отсутствие старший надзиратель осматривал камеру и все находящиеся в ней вещи не могли остаться незамеченными[181].

Составленный о случившихся событиях документ содержит много загадок. Во-первых, он был подготовлен не руководством тюрьмы, а уполномоченным 6-го отделения КРО ОГПУ Покалюхиным. Во-вторых, представлен через месяц после описываемых событий — 7 мая 1924 г. В-третьих, Сергей Эдуардович не мог по всем правилам конспирации сидеть в одной камере с неизвестным Маркушевским: он должен был находиться в одиночной камере. В-четвертых, он не мог перестукиваться с заключенными из соседней камеры по темже причинам. Кроме того, вряд ли он был голоден.

На заключении о расследовании данного дела — резолюция А.Х. Артузова: «Т. Ягода. Расследовано согласно В. — указаний. 9. V. 24.». Вторая резолюция без подписи: «Артузов. Переговорите со мной. 10. V.». Кто ее написал, непонятно, это мог быть только кто-то из вышестоящих руководителей.

Все, кто исследовал это дело, отмечают, что С.Э. Павловский в 1924 г. по решению Коллегии ОГПУ был расстрелян. Однако этого решения нет. Откуда взялось такое предположение, непонятно.

Интересно то, что после этого события Сергей Эдуардович оставался совершенно здоровым и продолжал помогать сотрудникам КРО в проведении операции «Синдикат-2».

По нашему мнению, данная бумага «родилась» для того, чтобы не проводить Павловского через Коллегию ОГПУ, с этого времени он был в статусе «живого трупа». Его могли убить в любое время в случае непредвиденных обстоятельств, ни перед кем не отчитываясь. Возможно, были и другие планы по его использованию.

Это событие не помешало дальнейшему развитию событий. В ночь с 10 на 11 апреля 1924 г. в половине третьего утра Андрей Павлович и Леонид Николаевич перешли советско-польскую границу. Ее переход был произведен, как и всегда, при непосредственном участии Крикмана, помимо всяких постов. Границу перешли в районе ст. Радошковичи.

На польской территории зашли к полицианту Казимирчику. Отдохнув у него часа два, пошли на пляцовку на хут. Ганще, где зарегистрировали время и место своего перехода границы. В сопровождении полицианта направились в дер. Турховщизну к поручику Глуховскому, который принял Федорова и Шешеню хорошо, но в разговоре относительно дальнейшего передвижения на Вильно заявил, что придется зайти сначало в м. Столбцы к Старостову, так как на них не было документов Экспозитуры. Без визы Старостова он не мог отпустить Федорова и Шешеню ни в Вильно, ни обратно в Россию. В марте Глуховский получил очень категоричный приказ от Старостова, а тот в свою очередь — предписание от Министерства внутренних дел Польши.

Однако при их дальнейшей поездке он сделал уступку, позволив ехать по железной дороге через Вильно, не отбирая ни оружия, ни документов, посылая провожатым одного полицианта. Поставил условие, чтобы сопровождающему заплатили за проезд по железной дороге, так как он был обязан отправлять эскорт пешком, а не поездом.

11 апреля в 6 часов вечера Федоров и Шешеня прибыли в Олех-новичи, откуда направили телеграмму капитану Майеру на адрес Фомичева (Вильно, ул. Стара, д. 5, кв. 4). 12 апреля в 4 часа выехали в Вильно, куда приехали в 12 часов дня. С вокзала вместе с полициан-том поехали в Экспозитуру. Не доезжая до нее шагов 50, увидели поручика Соколовского и Фомичева. Поздоровавшись с ними, Андрей Павлович и Леонид Николаевич сообщили, что должны ехать в м. Столбцы, так как у них не было каких-то виз Старостова, хотя о их получении поручик Глуховский ранее предупреждал Фомичева.

Соколовский ответил, что телеграмму они получили, и шли с Фомичевым на вокзал их освобождать. Сказал, что Федоров и Шешеня свободны и могут идти отдыхать, полицианту они дадут расписку в том, что Экспозитура их освободила как своих сотрудников. Они пошлют письмо к Старостову относительно того, чтобы в дальнейшем приезжающих от Мосбюро из Москвы не задерживали. По поводу оплаты проезда сопровождающего Соколовский сказал, что денег давать не надо, так как он получит документ на проезд. Таким образом, все вопросы были решены. Условились встретиться в шесть часов вечера на квартире Соколовского (ул. Сераковского, д. 31-в, кв. 3), для передачи Майеру подготовленных материалов. Распрощавшись с поручиком, пошли на квартиру Фомичева.

Как выяснилось, Иван Терентьевич с 21 по 24 марта ожидал приезда Федорова и Шешене в Турковщизне; не дождавшись, выехал обратно в Вильно. При отъезде высказал мнение, что Андрей Павлович с Леонидом Николаевичем «влопались» где-то по дороге или что-то случилось в Москве. У Глуховского не оказалось пакета с документами из Экспозитуры, привезенными в феврале Сыроежкиным, и он не знал, где мог находиться этот пакет.

Придя на квартиру к Фомичеву, «привели себя в порядок». За обедом Иван Терентьевич прочел письмо Савинкова к нему. Деренталь спрашивал у Фомичева, какие есть новости от Павловского и почему он так долго не едет и не отвечает на письма Савинкова. Далее разговор шел на тему разногласий в тактике. Фомичев высказался, что разногласия — это вредная вещь и их надо избегать. Надо переходить на более активную революционную работу, самое главное — это пускать в массы листовки, прокламации, воззвания, открывая свое лицо.

Обзор политико-экономического положения СССР от ЦК Фомичеву понравился; единственно, о чем он жалел, что написал обзор очень сжато, а если бы его детализировать, получился бы очень замечательный документ. Этот обзор Фомичеву был дан для прочтения, но он снял копию, которую показал позже Шешене, прося не говорить об этом Андрею Павловичу.

В разговоре с Фомичевым удалось выяснить, что Иванов, Яковлевич и с ними еще три или четыре человека должны выехать в СССР для бандитской работы. Он дал им адрес Зекунова, по которому они могли найти и Павловского.

Шешеня с Федоровым заявили, что этот адрес и явка для приезда кого бы то ни было закрыта, можно посылать только письма. Фомичев предложил послать Иванову Даниле телеграмму, чтобы по данному им адресу они не ездили, сообщить им, что Павловский за ними пришлет из Москвы курьера или направит письмо. Телеграмма, очевидно, была получена Ивановым, по крайней мере Фомичев заверил, что тот успеет ее получить.

Передали Фомичеву письмо и от Павловского, прочитав его, он молча спрятал его в бумажник. На второй день упомянул о том, что Павловский его зовет в Москву, он поедет с удовольствием, но его может не пустить капитан Майер. На это ему ответили, что есть работа по заданию Экспозитуры, которую он может вести в Мосбюро. Работа заключалась в создании в Москве новой резидентуры. Так что если Фомичев согласен с предложением заняться такой работой, то можно будет с Майером говорить о том, что резидентуру возглавит Фомичев и что он, работая в Мосбюро, принесет больше пользы, чем находясь в Вильно.

Фомичев с этим согласился, указав, что желает принять участие в работе и в организации МК НС. Ему также было сказано, что если в Москве будут организовывать издательство, то он станет заведовать его техническо-хозяйственной стороной. Все это польстило самолюбию Ивана Терентьевича, он стал готовиться к отъезду. Фомичева предупредили, что его жена Анфиса тоже может ехать в Россию, так как она все время писала о своем желании повидать родителей. Фомичев высказал сомнение в том, что Анфису вряд ли пустит Майер, но если с его стороны не будет препятствия, то он возьмет ее с собой.

12 апреля в 6 часов вечера у Андрея Павловича и Леонида Николаевича было первое свидание с поручиком Соколовским и капитаном Майером в присутствии Фомичева на квартире Соколовского. В это свидание были переданы документы по Западному фронту. На следующий день они попросили приготовить доклад об организации разведывательного управления Западного фронта и информацию по Москве. Капитан Майер обещал, что 14 апреля Федоров сумеет получить заграничный паспорт польского под данного, по которому не придется брать виз на выезд и въезд.

Шешеня должен был детально выяснить дальнейшую работу и проработать вопрос о дополнительном задании, которое дал французский лейтенант Донзо из военной миссии, которого специально послали в виленскую Экспозитуру для работы с Мосбюро. Донзо сказал, что работа с французами будет вестись только при его посредстве.

«Кап. Майер дальше начал развивать новый способ связи, который необходимо устроить, так как у нас не живая связь и не постоянная, а только временная и зависящая от малейших пустяков, которая может порываться на 2–3 м-ца и для того, чтобы в 1 м-ц они имели от нас материал или сведения или просто они могли бы передавать новое задание, деньги и т. п. через нашего человека, — то кап. Майер предложил такой способ: Мосбюро в Минске садит свое лицо, которое в районе Минск-границы заводит легально торговые дела с населением, товар к этой торговле даст Экспозитура, причем минское лицо заводит знакомства и среди знакомых крестьян в приграничной деревне и должно завербовать одного мужичка, обязанность которого будет только сообщать на польскую сторону в определенную деревню, определенному лицу /как будет условлено относительно деревни и лица на польской стороне после того, как у нас будет готово с минским лицом и пограничным мужичком/; мужичок обязан сообщать польскому лицу только то, что будет сказано ему минским лицом, т. е. «ко мне прибыло лицо из Минска, оно ждет с Вами свидания в такую-то неделю в таком-то месте на границе». Можно писать и записывать, что кап. Майер считает лучшим. Причем из 2-х недель месяца должны быть выбраны определенные дни, чтобы знать, к которому дню должен выехать на границу человек от кап. Майера. Минское лицо получает материал и все Мос. Бюро передает кап. Майеру в запечатанном пакете Штиля или от приехавшего из Москвы от Мосбюро. Получив пакет от минского лица, виленское лицо отдает пакет кап. Майера /задание, деньги, чернила и т. п. все, что для Мосбюро/—минскому лицу, говоря «пакет для пришедшего к вам с пакетом, который вы сдали мне»[182].

В ту же встречу состоялся разговор насчет поездки Фомичева в Москву по делам организации НС. Майер согласился на это без большого упорства, хотя сказал, что Фомичев ему нужен, так как он занимался изготовлением поддельных документов СССР для шпионов Экспозитуры.

На предложение о том, что работу в Москве по заданию француза Мосбюро предлагает поручить Фомичеву, Майер ответил, что это зависит от Фомичева и Мосбюро, ему все равно: кто бы ни работал, лишь бы была работа и ее результаты. Относительно поездки жены Фомичева Анфисы он ничего не имел против. Как он сказал, «ему до жены Фомичева нет никакого дела».

14 апреля в 7 часов вечера состоялась еще одна встреча с Майером, Соколовским и еще двумя офицерами из Варшавы. Один из них, по словам Майера, должен был его заменить, так как он подумывал выйти из работы разведывательного направления и перейти на научную работу, второй офицер прислан учиться ведению шпионской работы.

Разговор велся о дальнейшей работе и о расширении деятельности Мосбюро. Майер говорил, что работу надо ставить так, чтобы она планировалась не на месяц или два, а на более длинный период: один-два года. Направления надо давать самые разнообразные, используя все возможности, для чего надо неустанно вербовать людей с самой строгой проверкой. Причем если кто-либо из конфидентов или резидентов будет замечен в чем-либо провокационном, то с ним разделаются самым решительным образом. Вербуемых людей предлагалось выбирать таких, которые разбирались бы в порученной работе и были правдивы в даче сведений и материалов. Предлагалось собирать все, что есть нового в Красной армии.

В это свидание Майеру были даны книги и доклад. Книгам он очень обрадовался. Обсервацию Шпигеля по Западному фронту похвалил, говоря, что в ней есть и такие места, о которых он много сказал нам неприятного; приказы, в общем, хороши и ценны, но из них многие они уже имеют и жаль, что они в копиях, а не в подлинниках. На это было сказано: похищая подлинник, можно наверняка через некоторое время засыпаться, потому что слежка в штабах усилена. Майер согласился с этим, но просил по возможности доставать и подлинники.

Федоров и Шешеня получили от Соколовского документы и разрешение на ношение оружия. Леонид Николаевич получил документы на имя Шуркина Павла, а Федоров — на Павловского Андрея. Попросили Майера подготовить разрешающие документы на покупку револьверов.

На следующий день Шешеня попросил капитана Майера приготовить 500 долл, для поездки Федорова в Париж Майер обещал все сделать. 15 апреля в 2 часа дня на кв. Соколовского состоялось еще одно свидание с Майером. Ему были даны приказы по центру — МВС, ГАУ, Воздухфлоту, РВСР и Штабу РККА, которым он очень обрадовался и, наскоро просмотрев, заявил, что там много ценного и за этот материал он очень благодарит. После этого Майер передал Леониду Николаевичу документ на проезд по железной дороге в Варшаву, разрешение на покупку револьверов и деньги. Извинился за то, что достал не всю сумму, денег у него сейчас нет, а посланный в Варшаву офицер их не привез. В связи с этим он сам 19–20 апреля на Пасху поедет за деньгами. Ему была представлена смета денежных сумм на работу и жалованье для работников Мосбюро.

15 апреля вечером Федоров выехал из Вильно в Варшаву, куда прибыл 16 апреля утром. По приезде он позвонил Философову на квартиру (тел. 256-26), через час был у него. Объяснил кратко обстоятельства, вызвавшие необходимость поездки в Париж к Савинкову. Показал рекомендательное письмо лейтенанта Донзо французскому консулу. Поговорив подробно обо всем, Дмитрий Владимирович предложил ехать с ним в консульство, чтобы окончить все дела для поездки в Париж за два дня ввиду наступления праздников.

Во французском консульстве предъявили письмо Донзо и получили визу в Париж за 24 минуты. В тот же день получили и немецкую транзитную визу, а на другой день, 17 апреля, бельгийскую.

Л.Н. Шешеня прибыл в Варшаву на следующий день, 17 апреля утром. С вокзала направился, как условились с Андреем Павловичем, к Е.С. Шевченко. Его он застал еще в постели, спросил про Федорова и получил ответ, что он 16 апреля видел его днем, но, где он остановился, не знает. Посоветовал часов в 11 дня заглянуть в редакцию газеты «За Свободу», так как он наверняка оставил там свой адрес.

Шевченко предложил Леониду Николаевичу умыться и почиститься с дороги. Спросил, нет ли от Павловского письма для него. Шешеня сказал, что есть, и передал его Евгению Сергеевичу. Прочитав письмо, Шевченко спросил, что делает Павловский и где он находится. Леонид Николаевич ответил, что работает он в ЦК НС, состоит в нем членом и является начальником военно-оперативного отделения. На днях Павловский должен выехать на Юг России и на Кавказ к Аркадию Иванову и пробудет там скорее всего до половины мая.

Шевченко спросил, что он будет делать в Москве, если поедет, так как Павловский его вызывает для работы. Леонид Николаевич рассказал, что после возвращения Федорова от Савинкова будет организовано издательство. Павловский решил это дело поручить ему. Шешеня уточнил у Евгения Сергеевича, думает он ехать или нет. Тот ответил, что подумает, ибо его годы таковы, что он не может так быстро, как молодой, передвигаться с одного места на другое.

Леонид Николаевич рассказал о способе распространения листовок, который они использовали в России. Ими якобы покупалось по количеству листовок такое же количество советских газет, листовка вкладывалась внутрь газеты, и свои газетчики начинали их продажу, у каждого газетчика до 30 экземпляров газет; продав их в одном месте, он моментально скрывается, переходит на другое место. Таким образом, удалось в феврале привезенные газеты «За Свободу» распространить очень быстро.

«Выслушав это, Шевченко этот способ нашел гениальным и стал развивать свой: что если мы имеем своего летчика на аэроплане, то можно ночью при полетах, забирая в кабину аппарата литературу, разбрасывать над городом, таким же образом можно, подготовив — все, забрать в аппарат бомб, сбросить их в Кремль и лететь в Польшу. Я на это Шевченко сказал, что это очень трудно даже не мыслимо в данный период, т. к. с аэродрома наблюдают за летающим аппаратом, да и нигде не достать авиационных бомб, а если достанешь, то как их вложить в аппарат, ведь перед полетом аппарат проверяют»[183].

Шевченко предложил раскачать массы, настроенные в душе против большевиков. Он рассказал, что в ЦК из-за тактики получился маленький раскол, образовались две группы. Одна из них за эволюционную работу, другая за революционно-активную работу (короткие удары, террор). Шевченко спросил, к какой группе принадлежит Павловский, и, услышав, что к правой (накопленцев), удивился, сказав, что Павловский, пожив в Париже, очень развился в политическом направлении и что это вполне естественно с его стороны.

Выслушав все это, Леонид Николаевич направился в редакцию газеты, где ему передали записку Федорова с указанием адреса его гостиницы.

17 апреля Федоров и Шешеня встретились с Дмитрием Владимировичем Философовым, Арцыбашевым и Левченко в номере гостиницы у Шевченко.

Философов предупредил Андрея Павловича, что М.П. Арцыбашев глухой, в особенности на правое ухо. Сообщил, что в России тот получал финансовую помощь от дочери норвежского писателя Стринберга.

Разговаривали в основном Михаил Петрович Арцыбашев и Андрей Павлович. Арцыбашев рассказал, как за ним следили в Москве. Выехать оттуда ему удалось благодаря тому, что Дзержинский куда-то отлучился из Москвы. В это время он смог получить паспорт через чье-то посредничество, не обошлось без взятки. Приехав в Польшу, стал присматриваться к эмигрантским антисоветским группам и нашел, что самая активная и здоровая — это савинковская группа. Будучи не знаком с Савинковым, завел с ним переписку, и тот разрешил ему в газете писать статьи активного содержания.

Арцыбашев спросил, может ли в Россию приехать Борис Викторович. Федоров с Шешеней ответили, что может, но для этого надо подготовиться, чтобы его приезд в Москву не был бы расшифрован.

Философов сначала сидел молча, а потом, будучи немного выпивши, заснул. Шевченко показывал Шешене Арцыбашевские книги, просил в Москве найти и прислать третий том его сочинений. Разговор длился час-полтора. После того как Шевченко под столом толкнул Философова и тот проснулся, он отозвал Шешеню в сторону и сказал, что пора пойти куда-нибудь в ресторан, так как здесь душно и накурено, да и нужно поужинать.

Б.В. Савинков

Д.М. Философов. Художник Л. Бакст

А.Ф. Керенский

Военный министр А.Ф. Керенский со своими помощниками. В центре — Б.В. Савинков

Во время «Корниловского мятежа». Слева от Л.Г. Корнилова — Б.В. Савинков

Л.Г. Корнилов и Б.В. Савинков в автомобиле

Б. В. Савинков в 1917 г.

Г. В. Плеханов

А. В. Луначарский

Г. В. Чичерин

Л.М. Карахан

Отряд рабочих, участвовавших в подавлении Ярославского мятежа

А.П. Перхуров под арестом

Полк белочехов в Казани

Посещение Т.Г. Масариком чешских легионеров

Ф.Э. Дзержинский

В.Р. Менжинский

Г.С. Сыроежкин

И.И. Сосновский

Μ.В. Алексеев

А.В. Колчак

В.О. Каппель

С.Н. Булак-Балахович

Пилсудский и Савинков на советском сатирическом плакате

Б. Муссолини

А.Х. Артузов (Фраучи)

И.С. Уншлихт

С. Рейли

Ж. Жоффр А. Тардье

Ж. Нуланс

Д. Ллойд Джордж

Б.В. Савинков в 1924 г.

Процесс над Б.В. Савинковым, 1924 г. Савинков стоит слева, у стены сидит В.Р. Менжинский

Дело Бориса Савинкова», изданное в СССР

В ресторане разговаривали о том, что Савинков прислал письмо Дмитрию Владимировичу с просьбой не мешать Арцыбашеву писать в газету «За Свободу» передовицы и статьи, направленные против СССР, о ведении активной работы, нанесении коротких ударов личному террору и др.

Ввиду того что газета начинала, по приказу Савинкова, становиться на активную почву, Португалов из нее вышел и выехал в Прагу на сельскохозяйственный съезд, возникли принципиальные расхождения по вопросу о редактировании газеты. В редакции газеты остались только Философов и Шевченко. В силу этих обстоятельств Шевченко не мог пока выехать в Москву. Тут же Андрей Павлович передал Философову 35 долларов от Павловского, за что он очень благодарил.

Философов рассказал Федорову, что Борис Викторович должен срочно уехать из Парижа для переговоров с какими-то друзьями и что он мог его не застать. Однако решили, что лучше его ждать в Париже, чем в Варшаве, и дали ему телеграмму: Андрей Павлович выезжает в Париж 18 апреля.

В отношении Павловского пришлось пустить новую легенду: Сергей Эдуардович намерен на днях совершить экс поезда с целью приобретения денег для ЦК, кроме того он занят подготовкой побега из Бутырской тюрьмы своего брата Виссариона, которому грозил расстрел. Павловский нашел возможность связаться с братом через надзирателей. Федоров не согласен с решением Павловского в отношении брата, но это его частное дело. Оно довольно опасное и рискованное, но мы не имели никакого морального права его отговаривать от попытки освободить брата, ожидающего расстрела. Эта аргументация была вполне убедительна.

Философов был проинформирован, что ЦК в Москве имеет средства для работы. Недавно, в марте, сумели подработать 20 000 рублей, спекуляцией на папиросах перед снижением цен, при введении твердой валюты (легенда).

Вечером отправились к Е.С. Шевченко, вновь беседовали с М.П. Арцыбашевым. Он, сторонник активистов, предлагал выступать и терроризировать. Об организации ему ничего не говорили. Беседа во время ужина была на те же темы. Разошлись часа в два ночи. Арцыбашев просил заехать к нему по возвращении от Савинкова.

Ввиду сложности вывоза из Польши валюты из-за строгих досмотров на границе Федорову предложили отправить материалы для Савинкова и деньги через французское консульство по адресу: Министерство иностранных дел, «Евгению Юльевичу ПТИ для Савинкова». Все отправлялось в простом пакете через курьера. Андрей Павлович был вынужден согласиться, передал все материалы и 300 долл. (На 12-й день документы и деньги были получены им у Савинкова в Париже.)

Под конец ужина Философов и Шевченко заявили Федорову и Шешене, что они очень любят и уважают Павловского, и просили его беречь. Заговорив о первомайской листовке, сказали, что ее необходимо выпустить в Москве. Ее напишет М.П. Арцыбашев, а редакция напечатает, но только придется за печатание листовки заплатить.

На следующий день, 18 апреля, Леонид Николаевич зашел в редакцию в четыре часа дня за письмами. Дмитрий Владимирович написал письмо Павловскому, пожелал Шешене счастливого пути, советовал беречь себя. Пустив слезу, благословил и, поцеловав троекратно, отпустил с миром создавать «третью Россию».

Евгений Сергеевич на вопрос Шешени, будет ли от него письмо Павловскому, сказал, что написать из вежливости пару слов он не хочет, а если написать письмо по делу, то на это уйдет много времени, а потому он напишет заранее и пришлет с кем-нибудь после. Леонид Николаевич сказал ему, что Сергею Эдуардовичу и пара слов будет приятна. Шевченко попросил передать ему, что «он его любит и уважает, и просит беречь себя».

Леонид Николаевич сказал, что передаст, но просил уточнить ответ на предложение о работе в России. Евгений Сергеевич сказал, что он приедет в следующий раз, если это будет возможно, с кем-нибудь из едущих из Москвы в Вильно — Варшаву от Павловского. Поцеловал Шешеню и, пожелав счастливого пути распрощался.

18 апреля пути Федорова и Шешени разошлись: Андрей Павлович выехал вечером на Париж на встречу с Савинковым, а Леонид Николаевич вернулся в Вильно.

Утром 19 апреля Шешеня приехал в Вильно. Свидания с Майером у него состоялись 22 и 23 апреля, говорили о полученных материалах и заданиях. Присылки новых материалов Майер ожидал после возвращения Федорова из Парижа в Москву, установил крайний срок — конец мая. Просил, чтобы «Штиль» более или менее важные сведения сообщал ему письмом.

Майер дал два новых адреса:

1. Польша, Вильно, Поплавы, ул. Маева, д. 11/13, кв. 2. Марии Малевской.

2. Польша, Вильно, ул. Артилл., д. 11, кв. 1, Борисевич Паулине.

По этим адресам Майер просил писать письма симпатическими чернилами, которые он даст. Рецепт чернил и проявителя он разрешил дать Савинкову и Философову.

Дмитрий Владимирович дал свой адрес, по которому можно ему писать: Польша, Варшава, ул. Сенна, д. 28, кв. 21, Ядвиге Роль. Через этот адрес можно было писать и Борису Савинкову.

Шевченко предлагалось писать по адресу: Польша, Варшава, Хмельная, д. 5, Евгении Ивановой; Арцыбашеву — по тому же адресу, но только обращаться в письме надо было к «Михаилу Петровичу».

22 апреля Фомичев съездил в Варшаву и забрал 1000 экземпляров первомайских листовок: вернувшись в Вильно, 900 шт. передал Шешене, представив ему счет на 10 долларов.

Иван Терентьевич написал Борису Савинкову письмо о своем отъезде в Москву, обещал повидать Сергея Эдуардовича Павловского и передать ему письмо Савинкова.

24 апреля в четыре часа дня Соколовский прочел переводя с польского на русский, новое задание Леониду Николаевичу, которое попросил запомнить и подписать. Тот подписал, но попросил дать задание на польском, так как боялся, что все не запомнит. Соколовский обещал к 26 апреля его подготовить.

26 апреля в 12 часов дня Леонид Николаевич пришел к Соколовскому и попросил для Мосбюро фотографический аппарат. Тот обещал достать его даром. На вопрос: «Каким образом?» — Соколовский под секретом сказал, что они ведут разработку шпионов Разведывательного управления, приехавших в Вильно с суммой в 20 000 долларов и намеренных там основательно обосноваться. С этой целью они решили купить на Немецкой ул. в Вильно у какого-то еврея мануфактурный магазин. Экспозитура выяснила их задание и стала давать им материал за деньги, поставив задачу прежде всего выкачать деньги. Материал им дали не тот, который был нужен по заданию.

Агенты, не получив материалов, боятся ехать обратно в СССР. Денег у них почти не осталось. Соколовский сказал, что он с агентом ходил покупать фотоаппарат, для того чтобы послать его в провинцию. Его он и обещал достать к следующему приезду курьера.

Шешеня спросил, когда будут арестовывать агентов. На что Соколовский ответил: разработка затянется еще недели на две-три. (29 апреля Леонид Николаевич эти сведения передал в Минске помощнику начальника ПП Западного края в присутствии начальника КРО ПП Западного края.)

Далее Соколовский смеясь рассказал, что агенты Резведупра никуда не годятся, единственно, кто хорошо работает, так это ГПУ. Леонид Николаевич спросил, почему он так думает. Соколовский объяснил: ГПУ ведет работу по раскрытию шпионских организаций в СССР очень удачно, недавно в Западном крае оно раскрыло у них целую организацию. Город, где была организация, Соколовский не назвал. Шешеня высказал Соколовскому свое сожаление, а он Леониду Николаевичу пожелал успеха в работе. На этом они расстались.

Немного позже на квартире Соколовского в его присутствии Шешеня получил от французского лейтенанта французской военной миссии задание и деньги на работу. Француз говорил, что резидентуру надо ставить очень тщательно, делая хороший подбор людей, дабы работа могла бы длиться продолжительный срок. Просил привезти ему фотографии тех, кто будет работать. Леонид Николаевич сказал, что это немыслимо: никто из работников резидентуры не даст свою фотографию, да если и даст, то везти их рискованно. Предложил дать свою.

Соколовский объяснил французу, что они тоже не берут фотографии конфидентов, а имеют фотографии только тех, кто получает задание и деньги. Француз согласился и забрал фотографию Шешени, отказавшись от фотографий конфидентов.

Работу по своему заданию француз ожидал получить в конце мая. Высказал мнение, что Мосбюро поставит работу серьезно. Француз пожелал счастливой дороги, распрощался и ушел.

Соколовский передал Леониду Николаевичу копию задания в русском переводе, сказал, что до границы он поедет вместе с хорунжим Вагнером, который повезет необходимые документы поручику Глу-ховскому, чтобы не было задержек приезжающим от Мосбюро. Виза от Старостова имелась на всех, кто едет от Мосбюро, — постоянная. Кроме того, был подготовлен пакет с документами Экспозитуры для проезда из Турковщизны в Вильно любому приехавшему от Мосбюро за № 750. Пакет распечатывается поручиком Глуховским в присутствии приехавшего, документы заполняются Глуховским также в присутствии приехавшего и по заполнении отдаются на руки, после этого можно ехать в Вильно.

В тот же день, 26 апреля, в шесть часов вечера Шешеня с Фомичевым в сопровождении Вагнера выехал из Вильно на Олехновичи — Турковщизну. В Олехновичах днем 27 апреля в туалете на вокзале Шешеня забыл записную книжку с заданием и документами, позже нашел ее акцизный чиновник. Он приходил на постоялый двор и спрашивал у Ивана Терентьевича, не потеряли ли они что-нибудь. Фомичев, не сказав ничего Шешене, ответил, что ничего не теряли. Чиновник сказал, что найденные документы отошлет в Молодечно, поручику Лясному. Приехав в Турковщизну, Шешеня хватился записной книжки, чтобы дать расписку Вагнеру о переходе границы. Решил, что мог потерять ее только в Олехновичах, так как она находилась у него в заднем кармане брюк. Выслушав рассказ Фомичева о том, что чиновник что-то нашел, запрягли лошадь и поехали обратно в Олехновичи, куда прибыли через три часа. Нашли чиновника, спросили про его находку. Шешеня получил обратно свою записную книжку со всеми бумагами, которые оказались в порядке, как и записная книжка.

Затем пришли на квартиру к чиновнику. Он с семьей и гостем сидел за столом и пил чай, так что у него не было возможности прочесть или снять копию. Чиновник ни читать, ни писать по-русски не умел. После того, как он выдал Леониду Николаевичу его бумаги, познакомил его со своим гостем — Александром Павловичем, просил помочь ему достать метрики и документы, которые остались у него в Минске, откуда тот бежал. Шешеня пообещал исполнить просьбу в благодарность за бумаги и записную книжку. Александр Павлович дал письмо, по которому Леонид Николаевич должен был получить документы. Письмо адресовано: Минск, ул. Кавалерийская, д. 18, Ивану Михайловичу Дроздовскому.

Вернувшись в Турковщизну, Шешеня в 10 часов вечера 27 апреля один перешел границу, пришел в поселок при ст. Радашковичи, нашел Крикмана, просидел у него в комнате день, вместе с ним к 10 часам прибыл на границу, где на польской стороне их ждал Фомичев с одним полициантом.

Крикман остался около границы, а Леонид Николаевич перешел на польскую территорию, забрал чемодан и Фомичева. Вновь перейдя на территорию России, шли полторы версты до подводы. Границу Иван Терентьевич переходил молча, всю остальную дорогу до Минска держался храбро, условившись с Леонидом Николаевичем, что будет делать только то, что тот ему скажет.

В Минск прибыли 29 апреля в 9 часов 30 минут, на поезд опоздали. На следующий день, 30 апреля, Крикман купил в Минске железнодорожные билеты и посадил Шешеню с Фомичевым на поезд. Иван Терентьевич чувствовал себя хорошо, всю поездку до Москвы держался свободно и весело. Из Минска написал два письма Соколовскому и Анфисе, которые Леонид Николаевич привез в Москву и сдал С.В. Пузицкому. В Москву они прибыл 1 мая в 12 часов дня[184].

После прощания с Шешеней Андрей Павлович Федоров 18 апреля через Берлин, Кельн, Льеж выехал в Париж, куда прибыл 21 апреля в 1 час ночи. По пути из Берлина в Париж познакомился с румыном Бэнони, якобы долго жившим в Одессе, являвшимся очень близким человеком губернатора Одессы Гришина-Алмазова. С его слов, ему очень хотелось туда вернуться с коммерческими целями, но он боялся коммунистов, поскольку его подозревали в службе в белой контрразведке. Так, что он был вынужден уехать в Берлин. Говорил, что в контрразведке не работал, но крупной спекуляцией при содействии губернатора занимался. Хорошо владел немецким, русским, французским, польским, турецким, итальянским и английским языками. Паспорт весь испещрен разными визами. Федоров предположил, что Бэнони — французский разведчик.

При содействии Бэнони Федорову удалось устроиться в гостинице «Бристоль». Накануне Пасхи все гостиницы были заняты, но случайно, после долгих поисков номера по телефону, нашелся один номер, который Бэнони и уступил Федорову.

Утром 21 апреля Федоров отправился к Савинкову. Дома его не застал. На квартире ему вручили письмо, оставленное Борисом Викторовичем перед отъездом, в котором он просил обязательно его дождаться.

Прочитав письмо, Андрей Павлович отправился к жене Деренталя — Любови Ефимовне. Ее тоже не застал. В гостинице сказали, что сам Деренталь уехал из Парижа, а его жена вышла. При выходе из гостиницы встретился с ней. Она очень обрадовалась приезду Федорова, сообщила, что Борис Викторович и Александр Аркадьевич уехали, но они оставили на квартире Савинкова письмо. Федоров сказал, что письмо получил, сожалеет, что не застал Савинкова в Париже.

С этого дня Андрей Павлович с Любовью Ефимовной были почти все время вместе. Она сообщила, что поездку Савинков никак не мог отложить, что Александр Аркадьевич уехал раньше и в другое место, приедет не ранее середины мая.

В день встречи, 21 апреля, после обеда она передала Федорову, что его очень хочет видеть Сидней Рейли, который узнал о его приезде. Андрей Павлович согласился встретиться с ним вечером в кафе. Вечером и состоялось свидание с Рейли и его женой. Тот очень интересовался работой в России, вопросами экономического строительства, последней дискуссией в РКП, положением оппозиции и т. д. Спрашивал об условиях жизни в России, необходимых документах для проживания, строгостях в прописке, езде по железным дорогам, проверке документов и переходе через границу.

Задал вопрос: возможна ли по техническим условиям поездка Савинкова в Москву? Федоров ответил, что поездка возможна, переправа хорошая, Сергей Эдуардович живет более полугода и благополучно. Что касается взгляда московской организации на приезд Савинкова, то Федоров этого не знает, ибо такой вопрос не поднимали. Сам он считает, что это, конечно, дало бы максимум пользы.

Рейли интересовался жизнью полковника Павловского, его работой. Затем сообщил, что едет завтра, 22 апреля, в Америку, жалеет, что не застанет доклада Федорова Савинкову, но надеется недели через 3–4 вернуться и быть в Париже к моменту приезда Сергея Эдуардовича. Вскоре разошлись. На другой день Деренталь сообщила, что Рейли решил дождаться Савинкова. Он смог отложить поездку на две недели и хочет опять встретиться с Федоровым 24 апреля. Андрей Павлович согласился.

На этом свидании Рейли интересовался приемлемостью в России различных форм правления и в особенности монархизма. Он указал, что монархисты твердят о своей работе в России, о своей силе. Федоров рассказал ему, что монархисты есть, но монархизм в России больше не может быть — будет только демократическая республика, власть демократических советов, без коммунистов. Рейли был очень доволен, даже переводил эти слова своей жене, не понимавшей по-русски. По словам Рейли, в данное время никто из политических деятелей эмиграции не пользуется доверием у французов, англичан, чехов, итальянцев, кроме Савинкова.

В тот же вечер Л.Е. Деренталь предложила познакомить А.П. Федорова с генералом М.В. Ярославцевым и его женой. На другой день устроили свидание на квартире у Деренталь. Генерал Ярославцев приехал в Париж в январе 1924 г. из Берлина, где работал чернорабочим на заводе за 20 франков в день. Жена его служила в греческом банке.

Вечером были с Деренталь у них. Беседа вертелась все время вокруг России. Все надеялись на скорый переворот и возможность возвращения. Ярославцев был выслан из Польши вместе с Савинковым, ни к каким другим группам не пристал. Видимо, Федоров им очень понравился, они просили его бывать у них запросто. 27 апреля, в первый день Пасхи, — снова у Ярославцевых. Разговоры все те же — большевики, Советская Россия, раскол в партии, Павловский и пр.

28 апреля приехал Савинков, и в тот же день в шесть часов вечера, встретились у него. Борис Викторович сразу же спросил, почему не приехал Сергей Эдуардович; сказал, что писал ему несколько писем с просьбой приехать, что он очень нужен «для одного дела». Андрей Павлович ответил, что из всех писем Павловский получил только одно «о невесте и пр.», а остальные письма были еще у И.Т. Фомичева. Сергей Эдуардович очень занят эксом, без реализации его, а также без попытки освобождения брата не хотел ехать. Савинков был, по-видимому вполне удовлетворен ответом. Перешли к сути дела: раскол в ЦК, активисты, накописты и т. д.

«Савинков указал, что, по его мнению, есть 2 пути борьбы: 1/ развитие организации, так, как идет у нас в Москве сейчас, и 2/ выделение особых отрядов, ничем почти не связанных с организацией, для производства исключительно терактов над верхушками партии, Совнаркома, ВЦИКа и пр. Этот путь дает хорошие результаты, как устрашения, так и агитации, как пример приводил убийство т. Воровского».

Он указал, что газета «За Свободу» должна быть руководящим органом ЦК «НСЗРиС» в Москве. Савинков в претензии, что Москва до сих пор сама не сделала к этому попыток. Федоров ответил, что упомянутая газета удовлетворить их не может при ее составе, что для нее нужны большие средства, коих мало, поэтому и не делалось никаких попыток к ее выпуску.

Вечером же, во время обеда, Борис Викторович указал, что теперь даже немецкий штаб говорит, что с большевиками нельзя ладить, а это есть показатель, ведь немцы об этом заговорили впервые.

29 апреля при встрече в ресторане за обедом Савинков ознакомившись с письмом Павловского и докладом Федорова, предложил обсудить вопрос о центральном комитете организации, о разногласиях, газете, о связи через Финляндию и вопрос о конференции у него на квартире 30 апреля в час тридцать дня.

30 апреля на встрече с Андреем Павловичем Савинков, высказал мнение о необходимости усиления руководства московской организации более авторитетными представителями союза, которые могли бы руководить трудным и опасным делом. Он долго перебирал своих сподвижников, давая характеристики каждому, и не мог остановиться на том, кому можно было бы поручить руководство центральным комитетом в Москве,

По словам Савинкова, Леонид Шешеня за последнее время очень вырос, но молодой, опыта политической работы у него совсем нет. «Серж» — боевой человек, храбрый, честный, но не политик. Шевченко может работать в спокойной обстановке, но не в подполье, где будет уделять больше внимание вопросам конспирации, чем работе, трусоват, не годен. Философов — барин, стар, слишком выделяющаяся фигура, нерешителен, годен только для газетной работы и то не в подполье. Виктор Савинков — работник ценный, с размахом в работе, но рискованный, может переборщить, из задания может выполнить 40 % хорошо, а 60 % никуда не годится, нужно держать в вожжах и только в «Борисовских», в руководители не годен. Мягков — барин, а не революционер, подполья не знает, не приспособится, стар, может работать только в спокойной обстановке. Деренталь — ценный работник, хороший политик, но не умеет отстаивать своих взглядов и легко поддается влиянию. Из-за своей мягкости свободно может попасть под чье-либо влияние и принять совершенно иное решение, чем сам думал. Незаменим, но только при Борисе Савинкове.

Борис Викторович загадочно улыбнулся, развел руки и тихо сказал: «Вот видите, Андрей Павлович, как мало нас осталось. Выбрать руководителя стало большой проблемой…»

Савинков замолчал, о чем-то размышляя, а затем решительно хлопнул ладонью по столу и произнес: «Принять руководство Центральным комитетом в Москве может только один человек — это я, Борис Савинков...»[185]

Но, перед тем как ехать, он должен прежде всего иметь на это согласие и желание Московского ЦК «НСЗРиС», так как он боится, не провалит ли он своим присутствием организацию. Павловский должен приехать за ним с согласия ЦК и с выполнением всех технических необходимостей (паспорта для троих, деньги, переправа и пр.). Ехать Савинков собирался не на месяц, а на все время, необходимое для подготовки восстания.

Что касается вопроса о «разногласиях», то, сидя в Париже, он никакого ответа дать не может, а просит подождать ЦК с разрешением этого и других организационных вопросов до его приезда. Но его одно мнение, которое он может высказать — это необходимость выделения особого террористического отряда.

Газета «За Свободу» с его приездом в Москву станет органом ЦК и будет руководиться им из Москвы, чего он из Парижа делать не может. Хочет, чтобы газета стала русской, а не только эмигрантской. При наличии средств необходимо иметь газету в Париже, но это дело будущего и средств.

Что касается вопроса о связи через консульства то он никакой непосредственной связи ни с кем, кроме французов, не имеет, да и никто не считается теперь с «бывшим послом Колчака», не имеющим даже средств для встреч и «хорошего фрака». Этот вопрос отпадет с его приездом в Москву, что он твердо и бесповоротно решил осуществить.

Всякие конференции, по его мнению, желаемого результата дать не могут, ибо он только на месте может все решить.

Возвратившись к вопросу о терактах, Борис Викторович указал на два объекта за границей: проживавшего в Италии председателя СНК А.И. Рыкова и полпреда в Англии Х.Г. Раковского. В России такими объектами он назвал Калинина, Сталина и Зиновьева.

На вопрос, что даст убийство Рыкова и Раковского, Борис Викторович ответил, что прежде всего этот акт легче выполнить заграницей, чем в России. За это в России расстреляют, а заграницей, наоборот, человек, совершивший его, станет героем, как Конради и Полунин. Процесс может быть использован как агитационный против коммунистов. Что касается Раковского, то при совершении этого акта в Англии большевики безусловно порвут с Англией, как со Швейцарией после процесса «Конради и Полунина»[186]. Тем самым сойдут на нет англо-советские переговоры.

В Париже, куда может приехать Раковский, он будет точно знать от одного из своих друзей, очень близкого с Раковским, с которым будет обязательно обедать, — дату и время обеда.

На другой день Федоров прочитал в газете «Последние новости» о том, что председатель Совнаркома Рыков возвратился в Москву и приступил к исполнению обязанностей. Это известие огорошило Савинкова и очень опечалило, как видно было по его настроению.

В тот же день он опять просил передать Сергею Эдуардовичу, чтобы он не задерживался и «приезжал к нему, ибо срочно нужен для одного дела». Андрей Павлович указал Савинкову, что Павловский никак не мог расшифровать «невесты» в первом письме от января. Борис Викторович пояснил, что это — из террористических объектов. В тот же день во время беседы он сказал, что, конечно, лучше всех этот акт мог бы произвести он сам как террорист в прошлом, но теперь этого делать нельзя: это будет для него «политической смертью». Все скажут, что у Савинкова никого больше нет, если он сам пошел на это. А доверить организовать такую работу можно только таким людям, как «Серж».

Савинков рассказал, что ведет переговоры с Троцким, но не знает, чем они закончатся. Переговоры шли при посредничестве близкого к Троцкому военного Беренса, работавшего в прошлом с Александром Ивановичем Гучковым в Военно-промышленном комитете. В переговорах касались вопроса смены правительства в Москве, предоставления гражданских свобод — свободы слова, печати, собраний, исповеданий, частной собственности и пр. Беренс от имени Троцкого ответил, что поставленные пункты пока преждевременны.

Савинков передал через Беренса Троцкому: «Савинков желает говорить об изменении правительства». Беренс взялся передать это Троцкому. Ответа пока не было. Беренс из Парижа уехал. Результаты переговоров Савинков обещал немедленно сообщить в Москву.

Вечером 30 апреля встретились в кафе. Было пять человек: Федоров, Рейли с женой и Савинков с Л. Деренталь. Играли в шахматы и биллиард. Шахматист Савинков хороший, на биллиарде играл плохо. Говорили об англо-советской конференции. Рейли считал, что большевики требуют кредитов, думая, что английское правительство может их дать, однако денег у английского правительства нет. Их могут дать только коммерсанты. Вскоре в Англии будут две борющиеся силы — консерваторы, к которым примкнут правые либералы, и рабочая группа, к которым примкнут левые либералы. Макдональд ведет переговоры с коммунистами России в угоду ирландцев-коммунистов, членов рабочей партии, но ничего из этих переговоров в конечном итоге не видно, кроме дипломатической связи.

2 мая Федоров виделся с Савинковым за обедом в кафе. Тот принес пакет от Дмитрия Владимировича — материалы по «Л.Д.» и деньги. Андрей Павлович вручил Савинкову 100 долларов от имени ЦК «НСЗРиС» как содержание председателя. Он был очень и очень благодарен и тронут вниманием. Дача ему ежемесячного содержания имела хорошие результаты.

Савинков рассказал, что в Париже есть масонская ложа и русская секция в ней, руководимая Н.В. Чайковским. Туда же входят «махровые» монархисты, как Б.А. Кистяковский. Но есть группа и либералов-демократов, которая пригласила Савинкова руководить ими. Борис Викторович спрашивал Федорова, есть ли смысл их разделить, выкинув оттуда монархистов. Андрей Павлович посоветовал произвести расслоение, взяв в свои руки тот элемент, который может понадобиться в будущем.

2 мая Савинков — именинник, в этот день ездили в Булонский лес вместе с Любовью Ефимовной Деренталь кататься. Вечером сидели опять в кафе «Трокадеро», куда пришел и Рейли. Играли в шахматы и на биллиарде. Темы бесед те же — Советская Россия, англосоветская конференция, переворот в России, Павловский и пр.

3 мая вечером Федоров вместе с Савинковым был у Ярославцевых. Вспоминали походы: Белорусский, Перемыкина, Балаховича, генерала Матвеева и др. Ярославцев попросил Савинкова устроить постоянное получение нескольких экземпляров газеты «Свобода», для отправки их в Россию.

Так тянулось время до 8 мая: на этот день Андрей Павлович назначил свой отъезд из Парижа. С утра он был у Савинкова. Подробно переговорили обо всем, особенно о том, что необходимо для его поездки. Прежде всего, конечно, средства, так как он их сам не смог достать. Борис Викторович предупредил, что в Москву с собой берет Александра Дикгоф-Деренталя и его жену, Любовь Ефимовну. Попросил организовать для всех безукоризненные документы, деньги на проезд трех человек из Парижа в Москву, средства на содержание семьи, приблизительно долларов 100 в месяц. Савинков сказал, что если Москва будет иметь в будущем большие деньги, то нужно будет заплатить долг — 50 тысяч франков, взятых на организацию террористического акта против Чичерина в Берлине, окончившегося неудачно.

Затем Борис Викторович вернулся опять к вопросу о газете, которой должна руководить Москва, но временно, чтобы не ударить по самолюбию Философова, Португалова, Шевченко и Арцыбашева, просить Москву давать информацию и руководить по вопросам внутренней политики России и по вопросам организации. Также он просил по приезде в Варшаву переговорить с Дмитрием Владимировичем по этому вопросу, получить от него адреса, по которым можно будет посылать из Москвы корреспонденцию. Об этом он сам написал Философову. Кроме того, просил переговорить с ним по следующим вопросам:

«а/ сообщить ему о решении Савинкова ехать в Москву, но, чтобы об этом не знал никто — ни Шевченко, ни Арцыбашев и т. д.

б/ Философов должен получить в Варшаве Савинкову разрешение на официальный въезд в Польшу на время.

в/ переговорить с Фил. о документе «Сержа» — итальянский паспорт, не истек ли срок, а если истек, нужно будет его восстанавливать, то просил меня достать для «Сержа» польский паспорт, что сохранит и время, и деньги и избавит от необходимости для возобновления паспорта посылать или ехать в Рим. /Срок паспорта — 30 июня 1924 г., выдан в Риме/».

Вручив письма в Москву в ЦК, Павловскому, Философову и Арцыбашеву, попросил вновь передать Сергею Эдуардовичу, чтобы тот не задерживался, не увлекался делом брата, а ехал за ним.

Борис Викторович боялся, что Иван Терентьевич может провалить организацию как человек расшифрованный в Польше. В связи с этим просил передать Сергею Эдуардовичу не подпускать его близко к центру организации.

Еще перед отъездом из Вильно в Париж Иван Терентьевич передал Андрею Павловичу письмо для русского эмигранта Ирманова. По приезде в Париж, Андрей Павлович передал его адресату. Через три дня тот вновь зашел. На прогулке высказал желание ехать в Россию. Рассказывал о своих путешествиях по Европе, что живет на «уроках», которые оплачиваются скудно, что его жена в России и пр.

Савинков по поводу предполагавшейся поездки Ирманова к Фомичеву, а оттуда в Москву высказался негативно: боялся, что заграничным гостям, незнакомых с условиями жизни и известным за границей большевикам проще всего провалить работу. Никакого содействия в поездке Ирманова Савинков не стал оказывать: он его мало знал. Жена Деренталя даже не знала его наружности. Был, по ее словам, у них Ирманов несколько раз, но в комнату не заходил, а говорил только с Александром Аркадьевичем, который тоже его не знал.

Савинков считал, что мелкоту из-за границы брать не стоит: все эти Клементьевы, Дорогунины, Ирмановы и другие могут привести к провалам.

Федоров попрощался с Савинковым и Деренталь, расцеловался с ними и отправился на вокзал.

Отношение всех к Федорову в Париже было самое дружеское, даже Любовь Ефимовна, державшаяся в первый приезд Андрея Павловича настороже, на этот раз была совершенно иная. Она рассказала, что в первый раз не верила ему вместе с Павловским, но Савинков их разуверил.

В день отъезда она передала Андрею Павловичу полученное письмо Александра Аркадьевича к Павловскому. Куда ездил Деренталь, спрашивать было неудобно, но по разговорам Федоров сделал вывод, что Деренталь был в Лондоне, а Савинков в Италии.

Андрей Павлович считал, что Савинков очень нуждался в финансовой помощи. Деренталь после болезни работал грузчиком на вокзале «Sant Zasare» и лишь в последнее время ему удалось выдержать экзамен на шофера, да и то ездил только ночью, днем боялся. Зарабатывал не более 30 франков. Любовь Ефимовна давала уроки французского языка, работа оплачивалась мало, работа была непостоянно. Савинков жил на деньги, получаемые от литературной работы в газете «За Свободу», и за счет помощи друзей, ему еще приходилось содержать жену, с которой не жил. Савинков завтракал дома, за комнату вместе с завтраками платил 350 франков в месяц. Философов и Шевченко также жили очень стесненно, особенно второй.

10 мая ночью Федоров прибыл в Варшаву. Утром на следующий день встретился с Дмитрием Владимировичем. Он очень обрадовался встрече. По всем вопросам сговорились. Обещал подготовить М.П. Арцыбашева и других к перемене руководителей газеты. Дела в издательстве, по его словам, неважные. Газета материально не обеспечена, дефицит в апреле — 300 долларов. Субсидия, получаемая от начальника политического отдела Министерства внутренних дел, составляла 150 долларов. На заседании коллегии газеты решили принять все меры для связи с Москвой, для публикации правильной информации и пр.

Арцыбашев, по словам Философова, не член союза, но, пока газета еще самодовлеющая, он ценен постольку, поскольку есть 240 опасность его перехода к монархистам: его усиленно приглашал Ефимовский в Париж в «Русскую Газету».

В 5 часов у Федорова было свидание с М.П. Арцыбашевым. Похоже, он был очень разочарован письмами Савинкова к нему и Философову. На руководство Москвой не особенно согласен, но отказываться прямо не рискнул. Серьезных тем, особенно организационных, не затрагивали.

В семь часов по просьбе Философова Андрей Павлович встретился с Португаловым. Беседа была о газете, статьях и пр. Его интересовало отражение в газете экономических вопросов. На руководство газетой из Москвы согласен. Дал адреса, по которым можно посылать ему информацию.

В тот же день Федоров выехал из Варшавы в Вильно, откуда через три дня, получив необходимые документы от поляков, в Москву. В день выезда по адресу Фомичева было получено письмо от Павловского из Ростова для Философова. Письмо в тот же день Андрей Павлович отправил адресату.

Переход через границу прошел хорошо[187].

18 мая 1924 г. Андрей Павлович возвратился в Москву.

В это время в Москве Фомичев исполнял задания Савинкова, которые сводились к тому, чтобы сдержать раскол в ЦК и, главное, проверить местонахождение Павловского и поторопить его с возвращением в Париж. Помещенный на конспиративную дачу в Царицыно Иван Терентьевич был введен в атмосферу искусственно созданного подполья с привлечением для этого официальных сотрудников КРО ГПУ и секретных агентов.

Прорепетированные неоднократно и точно разработанные заседания ЦК, частые встречи и беседы с разными людьми убедили Фомичева в реальной конкретной политической деятельности ЦК «НСЗРиС» и в других российских городах. Однако нужно было убедить представителя Савинкова в невозможности поездки Павловского в Париж из России в ближайшее время.

Крокисты решили рассеять у Савинкова всякие подозрения и показать Фомичеву деятельного и активного Сергея Эдуардовича как члена ЦК, вернувшегося недавно с инспекционной поездки по Юго-Востоку России. Решено было созвать расширенное заседание ЦК союза с участием Фомичева, которого ввели в ЦК в качестве особоуполномоченного. Это был рискованный шаг со стороны чекистов, так как малейшая с их стороны оплошность, и Павловский мог сообщить Фомичеву о своем аресте или даже совершить побег. Поэтому чекисты приняли все меры, чтобы содержавшийся во внутренней тюрьме Сергей Эдуардович был тщательно подготовлен к встрече с Иваном Терентьевичем.

Поскольку Павловский играл роль человека, находившегося на свободе, особое внимание обращалось на его костюм, прическу, манеры и многое другое. Павловский играл свою роль безукоризненно, понимая, что иного выхода для него нет. Тем более он знал, что дом, где проходило совещание, охранялся как внутри, так и снаружи вооруженными чекистами. После каждого вывоза на «постановку» Павловский возвращался в тюрьму, в свой отель, как он говорил[188].

21 мая 1924 г. на инсценированном на даче в Царицыно заседании ЦК «НСЗРиС» состоялась первая встреча С.Э. Павловского («Миклашевского») с И.Т. Фомичевым («Марганцевым»),

На заседании присутствовали:

Владимир Георгиевич (Островский) Председатель.

Андрей Павлович (Федоров) Финчасть. Экономика.

Валентин Иванович (Сперанский) Политчасть.

Сергей Васильевич (Новицкий) Военный отдел.

Петр Георгиевич (Владимиров) Отдел агитац. и пропаганды. Сергей Эдуардович (Павловский) Зам. нач. Военного отдела. Михаил Андреевич (Фомичев) Прибыл из-за кордона.

«1. Председатель оглашает декларацию Бориса к ЦК НСЗР и Св. и предоставляет слово для доклада о поездке за кордон члену ЦК Андрею Павловичу.

2. Доклад А.П. «О международном положении». (Польша, Англия, Франция, Америка, Италия, вопрос о признании Совроссии де-юре, Бессарабия и т. д.)

3. Слово по докладу берут Валентин Иванович (о Бессарабии) и Владимиров по вопросу о признании Совроссии де-юре (необходимо проявление активности, дабы этому признанию помешать).

Председатель говорит, что запрос об активности в повестку дня не входит, и предлагает приступить к слушанию дальнейших пунктов доклада.

4. А.П. продолжает доклад, настроение савинковских кругов в Польше — склоняются на сторону активистов, переговоры с Борисом в Париже, его программные пожелания (конфедерация, фашизм, национальный вопрос), о содержании активных мероприятий до приезда Бориса в Москву, о приезде Бориса и т. д.).

5. По докладу слово берут: а) Новицкий — (не будет ли прервана связь ЦК с Западной Европой по приезде Бориса в Россию и т. д.). А.П. разъясняет вопрос; б) Вопрос Валентина Ивановича о финансовом положении в данный момент и о необходимых средствах для переброски Бориса в Россию. Следует разъяснение А.П.; в) Владимиров подымает вопрос о технической стороне поездки Бориса. Председатель предлагает данный вопрос не обсуждать, передав его на разработку и разрешение Начальнику Военного Отдела. Просит Новицкого наметить кандидата для командировки в Париж.

6. Новицкий считает необходимым командировать за границу Сергея Эдуардовича. Сергей Эдуардович категорически отказывается ехать, мотивируя отказ перегруженностью его в работе и нежеланием уходить от работы в такой серьезный момент. Председатель ликвидирует разгоревшиеся споры по данному вопросу и дает слово «за» и слово «против». За поездку говорит Андрей Павлович, против — Владимиров. Сергей Эдуардович снова берет слово, еще раз подтверждает свое нежелание ехать и указывает, что в крайнем случае поехать он может, но только после совершения намеченного экса в Ростове. Вопрос ставится в этой формулировке на голосование и принимается большинством голосов (против голосует Владимиров).

7. Для добавления к докладу по вопросу о передаче в наши руки варшавской газеты «За Свободу» (берет слово А.П.). Владимиров категорически против руководства эмигрантской газетой, пишущей ерунду, и против (в то же время) издания газеты здесь. Принимается предложение снабжать газету информацией при посылке очередных курьеров (так же как это делалось до сих пор).

8. Доклад Сергея Эдуардовича о ревизировании работы на Юго-Востоке. Добавление по вопросу о совершившемся эксе и об эксе подготовляющемся»[189].

На заседании ЦК «НСЗРиС» Павловский сделал следующий доклад:

«Прежде чем говорить о результатах нашей работы на Кавказе, я хочу сказать несколько слов о самом районе этой работы. Юго-Восток включает в себя две основные массы — казачество и горцев.

Прошлое казачества было с царизмом, этим и объясняется то, что он стал базой белого движения, но свободолюбивое казачество показало, что под монархическими знаменами оно шло случайно. По своему существу казачество глубоко демократично, кроме части кадрового офицерства и части бывшей выборной администрации в станицах (атаманов и т. д.).

Испытав на себе белые неудачи и перенеся тяжесть заключения в иностранных лагерях, казаки, вернувшиеся из реэмиграции, являются ярыми поборниками демократии, т. е. нашими сторонниками.

С монархистами казачья масса не пойдет. С коммунистами, отнявшими у них лучшую часть земли для горской голытьбы, — угнетающими их национальную свободу, расстреливающими их за поддержку белых в прошлом, — они тоже пойти не могут.

Только мы, работая под лозунгом конфедерации, сможем вести их за собой.

Условия для работы в казачьих областях идеальные: в них находится, по сведениям, полученным из советских же источников, до 8000 б. реэмигрантов, до 414 т. возвратившихся из лесов зеленых[190], т. е. партизан, и свыше пяти тыс. белых офицеров.

Все это великолепная почва для работы. Правда, врангелевщина и отчасти чистые монархисты тоже не теряют здесь попусту времени, но безусловно, что демократизм, лежащий в корне всех настроений казачества, сильнее всего.

Помимо чисто организационной работы, которую можно вести под маркой казачьих демократических объединений, после нашего толчка начнут стихийно разрастаться, — необходимо вести и чисто партизанскую работу. Материала для этого сколько угодно. Если мы сможем дать двадцать руководителей — вырастет 20 банд. Начальники их будут наши, а общая масса пойдет за ними, не зная ничего об Л.Д. Последнюю весну мы потеряли; необходимо подумать о будущем. Правда, у нас и сейчас есть контакт с несколькими партизанскими отрядами, имеющими твердый тыл в лице кубанского населения, но этого мало. О связях с этими отрядами я дал уже подробный отчет С.В. и подробности сейчас упущу»[191].

Далее Павловский рассказал о том, что горская полоса также дает громадное поле деятельности. Коммунисты хотели силой задавить стремление горцев к национальному возрождению. Ими были проведены грубые методы по удушению мусульманства. Все это заставило горцев возненавидеть коммунизм. В горах слишком силен Коран. Советская власть бессильна бороться с национальным Кавказом, программа союза дает Кавказу освобождение. Горцы согласны находиться в союзе с Россией, но в союзе демократическом.

В горах есть оружие, которое необходимо использовать. Там возможна не только партизанщина, но и массовые восстания. Монархисты не смогут помешать работе союза в горах. Единственно, кто силен там, это турецкие эмиссары. С ними необходимо вступить в контакт.

Из выступления Павловского следовало, что все эти возможности использованы не в полной мере, но будущее за нами.

Уполномоченный ЦК в Ростове к моменту приезда Павловского имел следующие результаты работы.

Он создал сеть своих уполномоченных во Владикавказе, Новороссийске, Новочеркасске. Во Владикавказе работа среди мусульман — ингушей и осетин — продвигается успешно. Они легко идут на лозунги национального освобождения. Имеют связь в Турции среди персидских и турецких курдов и связь с иными мусульманскими районами Кавказа. Организация связана с ними персонально. На Кавказе больше чем где бы то ни было персональные связи имеют большое значение. В прошлом, например, связь с популярнейшим вождем абреков Осман Боковым дала беспрепятственный проход, проезд и гостеприимный прием во всей Кабарде, Ингушетии и Осетии. Ранение и поимка Бокова в 1923 г. совершенно не отозвалась на «Л.Д.».

Связь с одним-двумя известными шейхами дает в горных аулах бесконечные возможности. Во главе восстания будет стоять шейх Абузекир или какой-либо другой, но по словам Павловского, «фактически руководителями будем мы». Этот путь даст возможность связи с государственными религиозными и политическими вождями не только Кавказа, но и Турции. «На помочах у иностранцев ходить не будем, но национальная Турция все же ближе к нам», чем Франция и Польша. Павловский сказал, что он рискнул санкционировать эту линию работы.

Все свое внимание он устремил на реэмигрантов, массами проходивших через Новороссийск. При помощи своих людей, не знающих «Л.Д.», но зато знающих хорошо казачество и служащих в Новороссийском порту, он завязывал с ними связи на месте их прибытия. Разъезжаясь по станицам, реэмигранты усиливали проникновение лозунгов «Л.Д.» в массы. Постепенно реэмигранты, увеличивая собой круг сочувствующих, начинают проводить в жизнь программные лозунги «Л.Д.», не зная, что они исходят от организации. Павловский считал, что лучших из них надо стараться приблизить к себе, но никогда не вводить целиком в курс дела. В нужный момент они, набрав группу односельчан, и так пойдут за организацией.

Сергей Эдуардович считал, что это очень серьезная и опасная работа, так как большевики тщательно следят за реэмигрантами. ГПУ их ловит, удерживает в тюрьмах и снова выпускает, потому что они ничего фактически не знают.

По мнению Павловского, новороссийский уполномоченный имел солидные связи среди служащих и матросов торгового флота. Он развил крупную работу в рядах бывших белых офицеров, число которых в Новочеркасске доходит до 3000 человек. Помимо своей группы, он сумел связаться с организацией, существовавшей в Новочеркасске и его окрестностях, которая имела чисто националистический характер. Сейчас новочеркасский уполномоченный вступил с ними в полосу переговоров при полном контакте организации. Историю эту Владимиру Георгиевичу и Сергею Васильевичу в подробностях Павловский уже докладывал.

В Ростове все внимание обращено на учреждения советской власти. Ростовская сеть всегда сможет предупредить о намечающихся репрессиях против бывших офицеров, об усилении наблюдения за реэмигрантами, о перебросках войск и т. д. Ростовский уполномоченный великолепно знает Кавказ, обладает колоссальным количеством личных связей в Ростове и на местах. Параллельно Владикавказу работает по линии личных связей в горах Кабарды, Карачая и т. д. Имеет своих людей на заводе «Кавцинк» в Алагире, в Грозном на нефтяных промыслах и в ряде других мест. Работает он также и в казачьих районах через связи своей жены — богатой казачки в прошлом.

Заканчивая свой доклад, Павловский внес два предложения:

«1. Одобрить работу нашего уполномоченного на Юго-Востоке России.

2. Подробно и внимательно рассмотреть результаты моей поездки, проанализировать их на особых совещаниях в ЦК по отделам и принять ряд мер, сводящихся к развитию на Юго-Востоке максимального напряжения нашей работы. Условия для этого там блестящие. Их необходимо широко использовать, если бы для этого понадобилась даже переброска на Юго-Восток одного или двух членов ЦК, группы наших серьезных работников, денег и т. д.»[192].

Затем Павловский кратко рассказал об эксах. Проект ограбления конторы Госбанка в Ростове-на-Дону был подготовлен для С. Павловского сотрудниками КРО ОГПУ.

Получив от начальника Военного отдела «Л.Д.» («Новицкого») явки к Ростовской группе «Л.Д.», Павловский выехал 20 апреля 1924 г. в Ростов-на-Дону для обследования работы на ЮВР для использования боевой группы ЮВР.

К этому времени в Ростов прибыл вызванный заранее из Владикавказа — через руководителя «Л.Д.» на ЮВР и уполномоченного во Владикавказе, имеющего крупные персональные связи в горских кругах, — Аркадий Иванов. Встретившись с Павловским, который уже успел связаться с ростовскими людьми, Аркадий получил задание срочно выехать обратно во Владикавказ с целью привезти в Ростов двух надежнейших партизан, по выбору уполномоченного «Л.Д.», для совершения экса. Сам Павловский тем временем вместе с тремя боевиками из ростовской группы «Л.Д.» занялся разработкой экса.

Через одного из членов ростовской группы «Л.Д.», служившего в Ростовском отделении Госбанка, стало известно, что при тщательной подготовке, без особых затруднений представлялось возможным экспроприировать отделение Госбанка ввиду слабости и трусости охраны, состоящей в большинстве своем из кубанских казаков, враждебно настроенных к советской власти. Далее он сообщил, что наиболее подходящим временем для совершения экса являлось служебное время, когда охрана слабее, чем после занятий; он же составил план внутреннего расположения Госбанка с указанием наружных и внутренних постов, места хранения денег, входов, выходов и окон.

29 апреля в Ростов вернулся Иванов с двумя партизанами Павловский, располагая боевой группой и имея все необходимые сведения, разработал детальный план экса. Праздники временно затормозили его совершение.

8 мая служащий Ростовского отделения Госбанка сообщил, что 9 мая в кассе должна быть солидная сумма денег, полученная накануне из Москвы. После небольшого совещания, решено было совершить экс 9 мая.

Экс произошел следующим образом:

1. У двух наружных выходов были поставлены два партизана, вооруженные револьверами и бомбами, которым было дано задание в случае неудачи экса бросать бомбы, дабы вызвать временно замешательство и тем самым задержать преследование.

2. В условное время на машине (местной группы «Л.Д.») подъехали Павловский, Аркадий Иванов и еще три боевика, приехавших в банк якобы для совершения коммерческих операций, причем все пятеро изменили до неузнаваемости свои наружности и были вооружены до зубов.

3. В день совершения экса заблаговременно (за 15 мин.) служащий в Госбанке, перерезал сигнализационные провода, чем лишил возможности вызвать резервную охрану.

4. Войдя в помещение Госбанка, Павловский вместе с Аркадием Ивановым и еще одним боевиком, будучи уже заранее точно знаком с внутренним распорядком, заняли помещение главного кассира и неожиданно скомандовали: «Руки вверх».

5. Двое других боевиков тем же способом терроризировали служащих и охрану ближайших смежных комнат.

6. Все присутствующие беспрекословно выполняли распоряжение, вплоть до охранников, бросивших оружие (3 человека), после чего Павловский захватил всю наличность кассы. Сразу после этого все поспешно вышли наружу, где сели в поджидавшую их машину и скрылись в ближайших переулках (2 партизана, стоявшие у выходов, скрылись пешком).

Отъехав версты 2–3 и не видя за собой погони, боевики по одному ссаживались в разных переулках, где и скрылись на явочных 249

квартирах, а Павловский с Ивановым доехали до границы Нахичевани, где высадились из машины и пешком проследовали в разных направлениях на явочную квартиру в Нахичевани. Там они вновь совершенно поменяли свою наружность. Аркадий Иванов вместе с партизанами в тот же день уехал из Ростова, пройдя предварительно пешком до Батайска. Павловский же приехал в станицу Гниловскую (по Дону на лодке), где и жил у одного казака до 16 мая.

16 мая на пароходе Павловский прибывает в Таганрог, откуда поездом проследовал до Москвы.

Из захваченных денег 5000 рублей оставлены им ростовской группе «Л.Д.», а остальные, за вычетом расходов по переездам и совершению экса, сданы в кассу объединенного ЦК— 15 000 рублей. Всего взято 22 123 рублей[193].

Сергей Эдуардович показал заметку из газеты «Правда» от 11 мая 1924 г. следующего содержания: «Рост. Дон. 9 мая. 5 вооруженных ворвались днем в городскую контору Госбанка и ограбили кассу, захватив 30 000 руб. Грабители скрылись на автомобиле»[194].

Затем Центральный комитет проголосовал, приняв предложения, поставленные Сергеем Эдуардовичем на рассмотрение. На этом заседание закончилось.

Заседание ЦК на Фомичева произвело громадное впечатление, Он долго и восхищенно тряс руку Павловского, хлопал его по плечу и несколько раз повторил, что после юга они вместе поедут в Париж за Савинковым.

Поведение Павловского было идеально, особенно в отказе от немедленной поездки, доклад о ревизии, угощение Фомичева пивом и т. д. Все это создало у Ивана Терентьевича желание действовать. На собрании Фомичев выступил с особым мнением о немедленной поездке Павловского за Савинковым, о необходимости немедленного приезда «отца».

То же самое Иван Терентьевич сказал Андрею Павловичу при сопровождении его на квартиру Шешени, оговариваясь, что, конечно «Сержу и Вам» виднее, что и как нужно делать. У Фомичева безусловно было желание видеть в Москве Савинкова, он хотел стать при нем одним из самых приближенных лиц.

Рассказ Павловского об эксе очень понравился Ивану Терентьевичу оригинальностью выполнения. Понравился ему и доклад Сергея Эдуардовича о положении дел на Юге, так как он почти в тех же выражениях впоследствии напишет доклад Савинкову о положении южной организации.

При проводах Ивана Терентьевича на квартиру к Леониду Николаевичу он посоветовал Андрею Павловичу поскорее воспользоваться желанием Яковлевича и Данилы Иванова приехать к Павловскому и пристроить их куда-либо на работу. Федоров обещал, что в ближайшем будущем военный отдел обязательно их использует.

31 мая 1924 г. планировалось «организовать» второе заседание ЦК, на котором вновь должны были встретиться Павловский и Фомичев.

На заседании должен был состояться разбор эсеровской тактики Фомичева. Он должен был подвергнуться критике из-за того, что слабо знает условия работы в России и поэтому слишком розово смотрит на эти условия. Планировалось высказать ему претензии в том, что нельзя быть таким оптимистом: оптимизм вызывает неосторожность и расконспирирование.

Никаких ячеек или больших баз в низах из своих людей организация создавать не будет (всегда найдется провокатор). Один посвященный никогда не посвящает в курс дела сочувствующей ему массы. Он лишь держит ее в своих руках, подчиняет своему влиянию (до поры до времени) и только. Это основной принцип работы. Подполье, а «не государство в государстве». Здесь не эмигрантская Прага с легальными объединениями, а столица с жесточайшим правительством.

Если болтать вздор о крайней слабости большевиков, об их добровольном отходе от власти, то организация провалится или же ничего не сможет сделать. Противника предполагалось изучать, рассматривать, как сильного врага, а не тихого идиотика. «Это только в «За свободу» Троцкий, ведет наступление на Москву, а Дзержинский арестовывает Совнарком». В жизни это не так.

Предлагалось вкорениться в массы идеями, а не митинговыми выступлениями. Только после того, когда в массе накопится заряд, нужно иметь достаточно начальников и своих верных людей для руководства действиями. До этого масса не должна ничего знать об «Л.Д.» — иначе провал.

Работа в организации не легче каторжного труда. Нервы напряжены до крайности, а Фомичев похож на легкомысленного государственного чиновника, гуляющего в саду своего министерства. «Л.Д.» еще не у власти, надо это помнить и быть готовым ко всему. Для этого нужно побольше выдержки, конспиративности и поменьше полетов в заоблачную высь.

Все это предлагалось высказать Ивану Терентьевичу в мягких тонах (нежнее, чем написано), особенно сгладить тон в конце беседы.

Предлагалось решить вопрос о назначении Фомичева особоуполномоченным ЦК. Круг его обязанностей — консультация по важнейшим делам, постановка работы в важнейших направлениях, например, издательское, информационное дело, решение от имени ЦК спорных вопросов в филиалах, выполнение особых заданий. Этими вопросами Фомичев должен был заинтересоваться.

Сергей Эдуардович должен был сообщить о своем отъезде (получена телеграмма от Аркадия), медлить он не может. Если ему ехать за Борисом, то необходимо как можно быстрее достать деньги. ЦК тоже нужны деньги. Работать, не зная хватит или нет денег для работы ЦК и филиалов через две недели, нельзя. Особенно просит денег Туркестан. Там есть интересные комбинации.

Планировалось организовать поездку Фомичева в Тулу, Брянск, Тверь. Для осуществления этого необходимо было проверить связи, их возможности наладить информационную работу среди рабочих — не организационного, а главным образом агитационного характера. Наметить план возможного усиления числа «наших» людей. Вопрос должен был дебатироваться особо, Фомичевым и Владимиром Георгиевичем.

Как и планировалось, 31 июня на квартире Павловского (по легенде) состоялось второе свидание Сергея Эдуардовича и Ивана Терентьевича.

В 20.30 вечера прибыл Павловский. В 21.30 — Фомичев. Перед его приходом все присутствовавшие заняли комнаты. В первой — члены ЦК «НСЗРиС» Павловский и Федоров, во второй — члены ЦК Новицкий и другие.

Во второй комнате была чисто деловая обстановка: Новицкий без пиджака, в домашнем костюме чертил что-то по плану.

Поздоровавшись со всеми находившимися во второй комнате, Фомичев вошел в первую к Павловскому, который в это время оживленно о чем-то спорил с Федоровым. Фомичев был очень любезно принят Сергеем Эдуардовичем. С самого начала Иван Терентьевич стал рассказывать о зарубежных друзьях — Савинкове, Философове, Арцыбашеве, Шевченко.

Рассказал, что Яковлевич и Д. Иванов (бандиты) очень долго ждали от него приглашения, но ввиду исхода имевшихся у них средств выехали в Советскую Россию с заданиями от Экспозитуры. Он обменялся с ними явками, адресами и паролями, но они ждут приглашения все-таки от Павловского.

Сергей Эдуардович слегка «побранил» Фомичева за то, что тот носит револьвер, всякие бумаги, письма. Письмо от Савинкова Фомичев немедленно вручил Павловскому и очень благодарил, что тот ему указал на необходимые принципы конспирации. Павловский далее сообщил ему, что он по постановлению ЦК назначен особоуполномоченным и первая его работа в этой должности — поездка в Тулу, Брянск, Тверь, в рабочие районы Московского округа для выяснения точного настроения рабочих масс, и просил его «не подгадить».

Павловский сообщил также, что срочно выезжает в Ростов по вызову Аркадия Иванова для производства намеченного экса артельщика Азнефти, после чего немедленно выедет в Париж за Савинковым. В конце разговора опять вернулись к Яковлевичу и Д. Иванову. Фомичев написал Павловскому адреса, явки и пароли к ним. Затем Павловский извинился перед Фомичевым, что он очень занят из-за отъезда, жалел, что недолго пришлось побеседовать. Иван Терентьевич тоже спешил к поезду на дачу, в 23.00 он ушел, внешне очень довольный, что повидался с Павловским.

Перед самым уходом Фомичев отозвал Павловского в сторонку, что-то ему шептал, но Павловский вел себя великолепно: только и говорил, и то громко, «да, да», «хорошо, хорошо», «сделаем» и т. п.

Во все время беседы поведение Павловского было идеально, вплоть до таких сценок, что он свободно разлегся на диване, действительно как у себя дома; несколько раз выходил из комнаты якобы по делу к сидевшим во второй комнате и т. д.

Во все время беседы Никольский входил к Павловскому, советовался с ним относительно какой-то местности, какого-то «полковника».

Все это произвело на Фомичева хорошее впечатление, и в дальнейшем он должен безусловно подтвердить и Савинкову, и Фило-софову, и всем, что он был два раза у Сергея Эдуардовича, говорил с ним, пил и советовался.

Федоров считал, что цель этого свидания, достигнута, Фомичев убежден в действительности всего им виденного[195].

Во время поездок по рабочим районам страны Фомичев убедился в наличии филиалов московского ЦК и их активной борьбы с большевиками. Вернувшись из поездки, он поставил перед ЦК вопрос о направлении в Варшаву курьера для передачи Борису Викторовичу писем от него, Павловского и ЦК.

В это время Федоровым был разработан проект девятой командировки за границу. Планировалось, что в Польшу на этот раз вновь поедет Г.С. Сыроежкин. Цель командировки заключалась в поддержании связи с Экспозитурой и французским лейтенантом Донзо, что было необходимо для получения загранпаспортов и французской визы для будущей командировки в Париж за Савинковым. Сыроежкина планировалось командировать не позднее 5 июня как очередного курьера Мосбюро для выполнения насколько это возможно, части польских заданий и заданий французского лейтенанта.

Григорию Сергеевичу поручалось везти за рубеж доклады Мосбюро по линии польских и французских заданий, письмо-доклад Павловского Савинкову, письмо Философову, доклад Философову и Савинкову от Фомичева о всем, что он видел в СССР, о Павловском, а также книги, газеты и письмо Фомичева к жене о необходимости ее приезда.

Учитывалось то, что Савинков решил выехать в Россию, где он планировал развить работу по подготовке государственного переворота и организации ряда терактов над видными руководителями РКП. Одним из условий его приезда было согласие ЦК и приезд к нему Павловского. Работа по этой линии могла быть реализована не ранее 15–20 июня.

При возвращении Сыроежкин должен был привезти жену Фомичева, которая станет небольшим залогом при предполагаемой командировке Фомичева и Андрея Павловича в Париж к Савинкову.

Григорий Сергеевич должен был исполнять только роль курьера, как и прошлый раз. Всю остальную работу выполнили бы письма Павловского и Фомичева. На командировку отводилось не более 12 дней. К моменту командирования Федорова и Фомичева Сыроежкин должен был быть в Москве[196].

Направляя Сыроежкина за границу, КРО ОГПУ преследовал цель рассеять у Савинкова и его ближайших сподвижников сомнения по поводу столь длительного пребывания в СССР Павловского и ускорить приезд Бориса Викторовича в СССР. В соответствии с планом крокистов в письме-докладе Павловского сообщалось, что им совершен удачный экс, который принес московскому ЦК десятки тысяч рублей и в ближайшее время, сразу после ростовского налета на поезд с деньгами, он выедет к Савинкову.

Григорий Сергеевич вез большой доклад Савинкову от Фомичева, в котором тот подробно описывал все, что видел и слышал в Москве и других городах, а также об активной деятельности Сергея Эдуардовича, который в ЦК выходит на первые роли.

Крокистами был также подготовлен доклад о положении дел в Москве, письма и дезинформационный материал шефу Экспозитуры капитану Майеру о проделанной работе. Сообщалось, что в период апреля и мая работа Мосбюро протекала благополучно. Резидент на Западном фронте «Штиль» наметил провести работу по фильтровке имеющихся конфидентов, а по выясненным в мае новым линиям разведывательного контакта провести вербовку нескольких новых конфидентов. В отношении них проводилась тщательная и всесторонняя проверка.

Мосбюро организовало резидентуру в Москве для работы по линии французов на основе старых связей в Главвоздухфлоте, Главвоенпроме и ГАУ. Проводится работа в изыскании конфидентов по полученным связям в авиазаводах и химических заводах (лабораториях), есть надежды в будущем получать материалы по этой линии. В данное время посылался материал, общего характера, который смогла дать резидентура на начальном периоде возникновения.

Эта работа требует больших расходов, так как для того, чтобы выяснить вопросы задания научного характера, приходится проникать к солидным лицам. За май израсходовано 215 долларов (415 рублей). Сюда не входило жалованье Ивана Терентьевича («Дарневича»). Получалось, что ежемесячный расход на новую резидентуру составлял 265 долларов (215 долларов работа, 50 долларов жалованье резиденту).

По резидентуре Западного фронта на следующий период работы в связи с новыми линиями разведконтакта Мосбюро просило увеличить денежную ставку, отпускаемую на работу.

По своим материалам Мосбюро просило дать отзыв. Предлагалось следующее задание передать курьеру на руки в пакете, деньги на июнь (на работу и жалованье) — на руки курьеру под расписку. Просили дать ему разрешение для покупки двух револьверов. Высказывалась просьба о выдаче необходимых документов для поездки в Варшаву к Философову на два дня.

Так как обратно с курьером в Москву должна была ехать жена Фомичева, курьера просили долго не задерживать. По его возвращении планировалось направить следующего курьера с материалами за июнь. «Штилю» дали категорическое приказание завести с Экспозитурой письменную связь. К докладу были приложены информационный доклад; обсервация по Главному воздушному флоту, по Главной военной промышленности, по авиахимическим частям; приказы по Главному артиллерийскому управлению и Западному фронту; обсервация Штиля по Западному фронту; список всех складов артиллерии СССР[197].

В ночь с 9 на 10 июня 1924 г. с помощью Крикмана Сыроежкин перешел советско-польскую границу и явился в хутор Ганще, где остановился у знакомого поляка по первой поездке. Спустя час встретился с комендантом постерунка Маня и несколькими полициантами. Маня пригласил его к себе.

За завтраком рядом с Григорием Сергеевичем сел полициант № 2211 — тот, с которым в январе 1924 г. он встретился на советской территории около Родошковичей при переходе границы. Сыроежкин напомнил ему об этой встрече в присутствии Маня и предупредил о том, что в следующий раз надо быть осторожнее и не заходить в чужой огород, уточнив, что он мог тогда ухлопать его, приняв за красноармейца, переодетого в форму полицианта. Тот заохал и поблагодарил за внимательность.

Немного позже пришли в Турковщизны, но так как было еще слишком рано, то Сыроежкин остановился в квартире писаря. В это время поручик Глуховский, узнав о переходе границы полициантом, стал расспрашивать подробности этой встречи. По мнению Григория Сергеевича, если бы он этого полицианта пристрелил, то Глуховской искренно пожал бы ему руку.

Свое мнение Сыроежкин высказал в том смысле, что полициант не походил на шпиона, хотя определенно судить не брался. Глуховский сделал распоряжение его арестовать. В присутствии Григория Сергеевича тот был обезоружен и допрошен. Он подтвердил свое пребывании на советской стороне, объяснив это тем, что был пьян и заблудился. До этого с Григория Сергеевича взяли официальные показания.

При последнем переходе границы (за Анфисой) Сыроежкин встретился с этим полициантом в хуторе Ганще. Его вернули к служебным обязанностям, но он ждал наказания свыше, безжалостно ругал коменданта Маня, который выдал его поручику.

От Глуховского Григорий Сергеевич получил документы и в тот же день с сопровождающим выехал в Вильно, куда прибыл 11 июня. Остановился в гостинице «Бристоль» (№ 143), а затем направился в Экспозитуру, где передал привезенный материал капитану Майеру. Майер спросил, возьмет ли он с собой в Россию Ирманова, который живет в Вильно и ждет не дождется выезда. Сыроежкин ответил, что на этот счет не имел никаких указаний, но готов написать письмо в Москву и, быть может, успеет получить ответ.

Условились встретиться на следующий день в пять часов в гостинице «Бристоль» с поручиком Соколовским. Григорий Сергеевич сказал Майеру о необходимости поездки в Варшаву. Последний обещал заготовить документы. Из Экспозитуры пошел в квартиру Фомичева, там застал Анфису, Надежду Оболенскую и Ирманова. Приблизительно через 2–3 часа, Анфиса собиралась идти к Олен-скому в политическую полицию с материалом, переданным ей от Фомичева. Сыроежкин от нечего делать пошел с ней.

И здесь с ним произошел непредвиденный случай, который чуть-чуть не закончился для всего дела «Синдикат-2» трагически. Около улицы Большой, он увидел перед собой Франца Францевича Стржалковского, своего старого приятеля и сослуживца. Тот, увидев Григория Сергеевича, радостно воскликнул: «А, здорово, как ты сюда попал?» Сыроежкин подумал послать его ко всем чертям, затем решил поздороваться.

Анфиса пошла дальше, а он остался с Стржалковским. Спустя 2–3 минуты их встретил Майер. Проходя мимо, он посмотрел на них, «сделав улыбку».

Стржалковский — бывший офицер, поляк. Летом 1918 г., когда Сыроежкин вступил в Красную армию, он там встретил его. Тот занимал должность председателя мобилизационной комиссии и начальника инженерного парка. Через месяц-полтора они познакомились, Сыроежкин стал работать у него помощником, впоследствии они стали хорошими друзьями. Но случилась беда: Стржалковский стал часто напиваться, принимал ежедневно морфий и кокаин. Все, кто знал Франца Францевича, считали его за большого жулика.

Стржалковский знал, что Сыроежкин во время Гражданской войны работал в военно-революционном трибунале Кавказского фронта. В сентябре-октябре 1920 г., когда Григорий Сергеевич ехал в отпуск из Ростова, он его встретил на вокзале. Франц Францевич сказал, что арестован за то, что его кто-то принял за графа Шереметьева, просил дать ему поручительство. Сыроежкин отказал, но написал на бланке, что знает Стржалковского как сослуживца, подписался: «комендант ВРТ Кавфр. и чл. РКП».

Следующая встреча с ним произошла в начале 1922 г. в Тамбове, куда Григорий Сергеевич был командирован из ВЧК в составе комиссии по пересмотру дел участников Тамбовского восстания. Утром, выходя из гостиницы, он встретил Стржалковского с одним поляком. На его вопрос, где он работает, Сыроежкин ответил, что работает в ВЧК и прибыл в Тамбов по командировке. Стржалковский в свою очередь сообщил, что он занимал видное положение в армии Тухачевского на Тамбовском фронте, но ввиду расформирования остался без определенного места и намеревается выехать с женой в Польшу. После этого они не встречались.

И вот, 11 июня 1924 г., в первый день приезда Сыроежкина в Вильно, опять встреча. Пошли в ресторан. Стржалковский спрашивал, как тот попал в Польшу. Григорий Сергеевич ответил, что в России не мог дольше оставаться, так как мог быть расстрелян, а потому просто бежал оттуда. Стржалковский рассказал, что работает «старшим пшевдовником», до этого был начальником пограничной конной полиции. По приезде из России был арестован по обвинению в принадлежности к компартии, но затем освобожден, просидев два с половиной месяца; сейчас ему не совсем хорошо живется — мало платят, а недели две назад в Вильно раскрыта коммунистическая организация, арестовано свыше 100 человек.

Посидев с полчаса стал просить взаймы денег на кокаин. Сыро-ежкин его отговаривал, но тот продолжал настаивать, тогда Григорий Сергеевич дал ему 20 миллионов польских марок (2 доллара). Через 5–7 минут Стржалковский вышел, сказав, что идет в туалет. Сыроежкин увидел, что тот разговаривает на улице с полициантом, жестикулируя руками, немного позже появились еще два полицианта, а Стржалковский исчез. Григорий Сергеевич понял, в чем дело. Если он бросится бежать, то независимо от результата, на разработке надо ставить крест. Принял решение в самой категорической форме до последнего отрицать все то, что будет говорить Стржалковский, называя последнего провокатором. Этот способ казался подходящим еще и потому, что Стржалковский, как большой наркоман и пьяница не мог пользоваться в глазах своего начальства хорошей репутацией.

Соседняя комната за 15–20 минут наполнилась шпиками. Сыроежкин написал записку Стржалковскому следующего содержания: «Фр. Фр. больше ждать не могу, уезжаю в Бристоль, буду у тебя вечером», и передал ее кельнеру. До этого Франц Францевич перед уходом, дал свой адрес: ул. Полесская, д. 15; Сыроежкин дал ему свой: гост. «Бристоль». Захарьин Степан Васильевич.

После того как Григорий Сергеевич стал выходить из ресторана, шпики зашевелились и начали выходить за ним. Он уже сел в коляску, но подошел полициант и спросил документы. Сыроежкин передал ему удостоверение Экспозитуры. Несмотря на это, полициант предложил следовать за ним, сказав, что его просят на минутку. Сыроежкин вошел в приемную, увидел Стржалковского и нескольких лиц, в том числе Анфису: она ждала аудиенции Оленского. Его пригласили в комнату и спросили, знаком ли он с Стржалковским.

Сыроежкин крайне повышенным тоном рассказал, что в конце 1920 г., когда он прибыл из белого партизанского отряда в Ростов по делам отряда, то будучи выпивши, стал искать кокаину. «Тут подвернулся Стржалковский, который и предложил 3 грамма. Покупаю. Начинаю пробовать, оказывается кокаин таким паршивым, что мой нос стало раздирать. Обругал Стржалковского жуликом. Тот ударил Сыроежкина по лицу. В ответ тот схватил Стржалковского, подмял его под себя и поколотил, как нужно. Нас отвели в милицию. По дороге Стржалковский умолял простить его». В общем, помирились, пили с ним в этот и следующие дни. Тогда же и расстались. «А теперь, желая свести личные счеты, он затаскивает меня в полицию».

Григорий Сергеевич ругаясь выбежал в приемную. Стржалковский говорит: «Как, ты не мой б. помощник по Красной армии; ты в Трибунале работал…» Сыроежкина подобная «провокация» как бы ужалила, с криком «провокатор» он накинулся на Стржалковского, прижал его к дверям, но в тот же момент шпики, оторвали Сыроежкина от него. Втолкнули Стржалковского в другую комнату и заперли дверь: он в ужасе, форменным образом орал и пищал о причастности Григория Сергеевича к РКП(б), расстрелах и пр.

Присутствующая публика на всю эту сцену реагировала по-разному: некоторые недоумевали, некоторые смеялись и регулярно бегали в комнату, где находился Оленский, и докладывали ему, о каждом моменте происходившей «сцены». Еще минут двадцать Сыроежкин бегал по приемной, сильно нервничая, ругаясь, ударял кулаком по столу, разбил чернильницу, неоднократно кидался к двери в другую комнату, где был Стржалковский — и все вообще в таком духе.

Вышла от Оленского Анфиса и говорит: «Оленский сказал, что это какое-то недоразумение и Вас сейчас же освободят». Немного спустя входит Оленский и приглашает в кабинет. Спросил прежде всего по существу дела, касающегося привезенного материала, а затем Григорий Сергеевич рассказал ему ту же историю с Стржалковским, добавив, что если встретит его еще раз, то обязательно убьет, как провокатора. Оленский сказал, что Стржалковского они разыскивали, и сейчас он арестован. Раньше он работал в конной полиции, но был уволен, так что на это не следует обращать внимания.

Сыроежкин настаивал на очной ставке, Оленский обещал провести ее на следующий день, но таковая не была произведена. Он выдал обратно Григорию Сергеевичу документ и отпустил его из политической полиции. Сыроежкин поехал в Экспозитуру и рассказал об инциденте Майеру и Соколовскому, не забыв о своей угрозе убийством Стржалковскому. Майер просил не делать этого, убеждая, что они постараются во что бы то ни стало арестовать Стржалковского. Из Экспозитуры Сыроежкин направился в квартиру Фомичева. Анфиса спросила: «Здорово избили этого типа?» Сыроежкин ей немного рассказал о Стржалковском. А она сообщила, что Оленский спрашивал, давно ли она знает Сыроежкина и как его фамилия.

На следующий день Григорий Сергеевич в гостинице «Бристоль» ждал Соколовского. За полчаса до его прихода, послышался стук в дверь. К его удивлению, в комнату влетел Стржалковский, со словами: «Дай руку, прости, друг, я тебя не знаю, что увидишь из переписки». Григорий Сергеевич вскочил с постели, выхватил из-под подушки револьвер. Стржалковский пробкой выскочил из комнаты и побежал из гостиницы, Сыроежкин за ним. Стржалковский убежал, а Сыроежкин возвратился в номер. Вскоре пришел Соколовский и капитан, которого Григорий Сергеевич не знал. Первым их вопросом было: «Вы не виделись еще с этим типом?» Сыроежкин, страшно возмущаясь, рассказал о случившемся и добавил, чтобы они передали в политическую полицию: если последняя будет устраивать провокации по отношению к нему и посылать шпиков, то он этих шпиков будет стрелять.

Соколовский уверял, что Стржалковский приходил на свой риск и не может быть, чтобы его подослали. Спросил, когда приедут Фомичев и Леонид и когда Григорий Сергеевич намеревается выехать в Варшаву. Сыроежкин ответил, что может выехать 13 июня. Соколовский передал ему 100 долларов. Посоветовал перебраться в другою гостиницу во избежание того, чтобы Стржалковский не узнал о его связи с Экспозитурой. Григорий Сергеевич так и сделал. 13 июня он послал с запиской в Экспозитуру Анфису, она принесла документы, и в тот же день Сыроежкин выехал в Варшаву, куда прибыл утром 14 июня на ул. Сенную, д. 28, к Дмитрию Владимировичу Философову.

Дмитрий Владимирович испуганным тоном спросил: «Вы один приехали?», а затем: «А с Вами как, ничего серьезного не случилось?» Григорий Сергеевич ответил отрицательно. Философов сказал, что должен был приехать Павловский, его все ждут. Сыроежкин передал письма, немного поговорил. О своем инциденте ничего не сказал. Относительно денег сказал, что те деньги, которые вез с со-262 бой, пришлось передать нашему резиденту на одно срочное дело, сейчас может передать ему 100 долларов, которые достал в Вильно, и обещал доставить остальные на обратном пути.

Григорий Сергеевич условился встретиться с Дмитрием Владимировичем в редакции «За Свободу», где тот хотел познакомить его с Е.С. Шевченко. В назначенное время Сыроежкин пришел Евгений Сергеевич сперва смотрел на него косо, видимо, это было связано с тем, что получив письмо, он не получил 25 долларов. После того как Григорий Сергеевич объяснил, что в Вильно еще получит деньги, тот оживился. Вкратце Сыроежкин рассказал ему ту же историю с деньгами.

Философов пошел пересылать деньги для Бориса Викторовича, а Сыроежкин с Шевченко — обедать в ресторан. Шевченко, старая хитрая лиса, спрашивал его, давно ли он работает с Леонидом, что делал раньше, как выглядит Павловский. В общем разговоре Сыроежкин ему между прочим рассказал, что подвергался проверке организацией и что Сергей Эдуардович его так же подробно расспрашивал о его отрядах. Когда узнал о том, что Григорий Сергеевич старый партизан и имел свои отряды, Шевченко оживился и стал говорить откровеннее. Говорили подробно о басмачестве, об отрядах на Юге и вообще о положении в СССР. Сказал: «Ну, если уж, Вас «Серж» хотел брать с собой на юг, то он знает, с кем имеет дело». Григорий Сергеевич перед этим сказал Шевченко и Философову, что Павловский намеревался его взять с собой на Юг, но этому помешала его командировка за кордон.

О себе рассказал следующее: работал в 1918–1919 гг. с Леонидом на юге в партизанских отрядах, затем имел свои отряды в Донской области, а затем в Кубанской и на Кавказе. В 1922 г. последний отряд был почти целиком уничтожен. В начале 1923 г. появился, по предложению некоторых друзей — бывших офицеров, в Москве. Летом 1924 г. встретился с Леонидом. Шевченко спросил, давно ли Сыроежкин знает Сергея Эдуардовича. Тот ответил, что в продолжение последних нескольких месяцев, до этого не знал.

Из ресторана вернулись в редакцию Евгений Сергеевич все мялся насчет денег, он знал, что Сыроежкин хотел купить револьвер, но 263 подходящего не нашел. Григорий Сергеевич, видя это, предложил ему 15 долларов, Шевченко с удовольствием принял их и очень благодарил.

Немного позже Философов передал Сыроежкину письма и просил передать на словах о том, что сейчас центр всего — это встреча, по-видимому в Варшаве, Павловского и Бориса Викторовича, что последний уже прибыл бы сюда, но произошла некоторая задержка в получении виз. Главное, все ожидают приезда Сергея Эдуардовича, а его нет, но теперь он спокоен, узнав, что Павловский выехал по делам на юг, благодарил за деньги.

После этих встреч Сыроежкин вернулся в Вильно. Там он встретился с Соколовским и капитаном. Они, как и раньше, и благодарили его за то, что он не убил Стржалковского, так как был бы скандал. Григорий Сергеевич предупредил их, что в случае если в дороге его будет пытаться арестовать политическая полиция, то он будет отстреливаться. Соколовский просил не устраивать скандал, убеждая, что политическая полиция — тоже польская власть. Просили еще приезжать.

Не следующий день, 25 июня, встретил Соколовского на улице, тот ехал в гостиницу к Григорию Сергеевичу. Он пригласил его в Экспозитуру, где передал еще 75 долл, и задание от французов. В тот же день Сыроежкин с Анфисой выехал в Олихновичи, а откуда в Турковщизны.

Вечером Григорий Сергеевич перешел границу, связался с Крик-маном, вечером следующего дня он вновь вернулся в Польшу, захватил с собой Анфису, и благополучно с нею вновь перешел границу. Затем подводой они доехали до Минска, откуда поездом выехали в Москву, куда прибыли 28 июня[198].

Сыроежкин привез новое задание Экспозитуры Мосбюро на июнь 1924 г. Майер писал, что полученный им доклад не достигает желательного уровня. Информационный доклад включал сведения общего характера без указания точных данных. Было не понятно сокращение комсостава на 23 %, так как это сокращение должно

было быть согласовано с сокращением штатов управлений и штабов. Относительно введения в жизнь принципа единоначалия не было указано, есть ли возможности к осуществлению этого проекта. Не ясно в отношении денежного снабжения комсостава. Ни слова не сказано об обучении в пехоте и кавалерии. Не указан план обучения на 1924 г., ни слова не уделено лагерным сборам и летним маневрам.

Доклад Штиля включал малоинтересный материал за исключением сведений о снабжении частей. Из его информационного материала, невозможно было понять состояние войск Западного округа. Видно, что у Штиля отсутствуют люди, которые могут добыть материал, касающийся столь важных вопросов, как обучение. Сведения о территориальных частях также не достаточно проработаны. Не получено секретных приказов по Западному округу, получены только обыкновенные приказы с января по март, нет приказов за апрель и май.

Материалы, присланные по заданию французов, не имели никакой стоимости. Весь материал о химической войне переписан из книг. Майер считал, подобного рода метод информации недопустимым явлением. Материал по авиации также не имел никакой ценности и не мог быть оплачен.

Совершенно не понятны Майеру были расчеты Фомичева. Жалованье за май им было получено в апреле (83 долл.), Анфиса Павловна получила 27 долларов в мае и июне. Француз выплатил 75 долларов. В общем, его жалованье на май составляла сумму: 75+24+83 = 182 доллара.

Относительно организационного доклада:

«1) Не упомянуто ни слова о требуемой мною связи через Мина.

2) Штиль — как указано, не имеет информаторов по различным вопросам, кроме снабжения.

3) Задание француза уже оговорил.

Следует обратить серьезное внимание на постройку поста связи в Минске. В этом направлении Вами ничего не сделано. В ближайшем времени ожидаю доклада о производстве в смысле связи работах.

Кроме указанных в предыдущих моих задачах пунктов, прошу ответить на следующие вопросы:

а) Терчасти: — какие возрасты входят ныне в состав тердивизий на территории Запокруга. Ввиду зачисления в состав тердивизии новобранцев в 1902 г. вышел ли из состава этой дивизии 1898 год? Зачислен или только призван для прохождения подготовительной службы 1902 год? Какие перемены произошли в декрете о терчастях в связи с установлением новых сроков военной службы?

б) Получить штаты полков, дивизий и корпусов стрелковых мирного времени.

в) Прислать именования всех полков стрелковых и кавалерийских — частей Запокруга.

г) Получить точные данные о «Чрезвычайной Комиссии Обороны Государства».

д) Получить точные сведения о тяж. арт. особ, назнач. (Таон), получить штаты групп, дивизионов и батарей. Таон Запокруга (II и IV группы Таон в Новозыбкове и в Ржеве). Расквартирование этих частей, их план мобилизационный.

ж) Собрать точные данные относительно следующих лиц: (их характеристику службы в старой и Кр. армии, политические воззрения и отношение к сов. власти и их военную способность и значение.

1. Гиттис — Лен. ВО.

2. Лашевич — ЗСВО.

3. Пугачев — ОКА.

4. Белецкий — Оперчасть РККА.

5. Березин — Разведупр. РККА.

6. Венцов — Оргчасть. РККА.

7. Шпехторов — Мобчасть РККА.

8. Блюмер — I стр. корп.

9. Надежный — II ««

з) Дать сведения о нижеперечисленных школах авиации в С.С.С.Р.

I. Нижние школы воздушного флота 1: 2[199] школа военных летчиков, две военные школы Красного Воздушн. Флота (училище и школа), военно-техническая школа красного Возд. флота. Определить: 1) Место нахождения; 2) число для каждой школы учащихся; 3) штаты; 4) программы, число выпусков и число окончивших полный курс.

II. Высшие училища Воздушного флота: Школа летчиков-наблюдателей 1: 2 школа Красн. летчиков, школа летчиков, школа авиации, стрелковая школа и метания бомб, школа аэрофотографи-ческая. Остальные все вопросы, как в § 1.

III. Академия Воздушного флота. Все остальные вопросы, как в § 1.

IV. Общие сведения:

1) Число военных летчиков и наблюдателей, призванных в 1924 году на повторительные курсы.

2) Определить, кому подчинена авиационная школа, указанная выше, или ЦУВ ПОТРУД и действительно ли она предназначена для обучения допризывников, как это видно из системы школьной сети.

3) Какие требования для кандидатов, желающих поступить в низшие, высшие школы и академию Возд. флота.

4) Увеличение числа школ и выпусков в связи с увеличением Воздушного флота.

и) Относительно фронт, задачи — как уже было указано.

Пакет № 1608 на обратный путь».

В заключение Майер писал, что нет еще решения французов по продолжению работы на требуемых условиях. Денег на эту задачу не получил, так как не хочу больше задерживать курьера[200].

10 июня 1924 г. состоялось экстренное заседание ЦК «НСЗРиС» о командировании на Юго-Восток России Новицкого (С.В. Пузиц-кого) и Фомичева. В три часа собрались на квартире Федорова. Все в недоумении, в чем дело. Андрей Павлович ответил, что причина экстренного заседания ЦК ему неизвестна, созвано оно по указанию

Владимира Георгиевича. Все волнуются. Это настроение передается и Фомичеву, который все-таки себя сдерживает и хочет казаться очень спокойным.

В 3 часа 45 минут приходит Владимир Георгиевич и Сергей Васильевич Новицкий. Владимир Георгиевич объясняет кратко о причине срочного заседания, оглашает телеграмму от уполномоченного из Ростова и предлагает Новицкому завтра же выехать в Ростов. Новицкий отказывается по служебным соображениям, но Владимир Георгиевич без обсуждения ставит на голосование вопрос о поездке Новицкого в Ростов. Принимается единогласно.

Валентин Иванович вносит дополнительное предложение о командировании еще и Фомичева как особоуполномоченного, что тоже единогласно принимается. Предложение это Фомичеву очень понравилось.

Новицкий с Фомичевым наскоро сговорились о времени отъезда — в среду скорым поездом, о месте встречи. Собрание было закрыто, все разошлись. Никакого впечатления Иван Терентьевич не высказывал, надеялся, что ничего серьезного не произошло: съездят в Ростов и все уладят.

Перед этими событиями, 8 и 10 июня 1924 г., заместитель председателя ОГПУ Г.Г. Ягода направил письма в ПП ОГПУ ЮВР Е.Г. Евдокимову о том, что по делу «Синдикат-2» на Юго-Восток России командируются помощник начальника 6-го отделения КРО ОГПУ Н.И. Демиденко и помощник начальника КРО ОГПУ С.В. Пузицкий.

В первом письме сообщалось, что «Демиденко командируется для подготовки встречи лиц из-за кордона по делу «С. 2», выезжающего на Юго-Восток в ближайшие дни, для ревизии местного филиала Л.Д.»[201]. Предлагалось принять все необходимые меры для успешного проведения этой разработки.

Во втором письме удостоверялось, что помощник начальника КРО ОГПУ С.В. Пузицкий командируется в пределы СКВО с особыми заданиями. Всем органам ОГПУ, милиции и уголовного розыска предлагается оказывать ему всемерное содействие[202]

11 июня Фомичев с утра приехал в Москву с дачи и во втором часу, получив через «курьера ЦК» билет, документы, деньги, отправился в сопровождении Леонида Николаевича на Казанский вокзал. По словам Шешени, Ивану Терентьевичу очень понравилось, что едет он в международном вагоне, ведь раньше в Польше так ездил только сам Савинков[203].

В это время на Юго-Востоке России, готовились к встрече с Фомичевым. По полученному от С.В. Пузицкого заданию агент Тан («полковник Султан Герей») еще 8 июня прибыл в г. Ростов-на-Дону, совместно с Н.И. Демиденко. Там разработали детальный план легенды и развитие эпизодов по делу «Л.Д.». Николай Иванович Демиденко играл роль начальника связи Юго-Восточного бюро ЦК союза Борисенко.

В Ростов Новицкий и Фомичев прибыли под вечер, на вокзале их встретили и поселили в номер гостиницы «Гранд-отель» на Садовой.

На следующий день встретились с ростовским уполномоченным — Николаем Анатольевичем, от которого получили информацию о несчастье с Сергеем Эдуардовичем. Уполномоченный, зная важность экса, решил, не ожидая уточнений, сообщить в Москву телеграммой с уведомлением, что случилось что-то серьезное. После отправки телеграммы он получил сведения, что за артельщиком (кассиром), у которого были деньги, послан надежный человек для слежки. Он должен был ехать в одном поезде с артельщиком и телеграфировать обо всем Сергею Эдуардовичу, который на перегоне Минеральные Воды — Моздок ожидал поезда со своими людьми.

Поезд, подойдя к месту, где предполагалось совершить экс, по первому сигналу был остановлен. В вагон, где находился артельщик, бросился первым Аркадий Иванов. Красноармеец, стоящий на площадке часовым, успел выстрелить из винтовки, поднял тревогу.

После первого выстрела он был убит. В это время второй красноармеец успел выстрелить в Аркадия и ранил его. Аркадий бросился в вагон, где в него выстрелил агент и убил наповал.

Павловский, который в это время прыгал на площадку вагона, был ранен в ногу и упал с площадки вагона под вагон. После этого в вагон бросился один из партизан, который успел убить агента, застрелившего Аркадия, но сам партизан после этого был также убит. (На самом деле Аркадий Иванов, по одним сведениям, был расстрелян решением Коллегии ГПУ, по другим — убит при задержании в Москве.)

После поднятия красноармейцами тревоги открылась очень сильная стрельба из вагонов. У Сергея Эдуардовича было всего 10—^человек, он не смог сразу «терроризировать весь поезд». После того как был убит второй партизан, поезд тронулся, не было никакой возможности его задержать. Резерв, находящийся за скалой, не успел вовремя подойти, поскольку он находился на лошадях, а лошадей не было никакой возможности подвести к полотну железной дороги ближе. Павловского еле успели вытащить из-под вагона, а Аркадий и партизан остались в вагоне и их увезли. На первой станции трупы убитых вынесли из поезда, и человек, следивший за артельщиком, видел их и убедился, что они действительно убиты, а не ранены. Из людей Павловского второй партизан был ранен в левое плечо.

Получив эту информацию, Фомичев и Новицкий сделали маленькую проверку ростовской организации и выехали в Пятигорск к Султан Герею. В Ростове они получили сведения от уполномоченного, что есть возможность сделать экс в Тресте, сумма может быть 7000 рублей. Трест промышленный находился на окраине города. Фомичев и Новицкий на этот экс дали свою санкцию. Иван Терентьевич был очень доволен, что именно через его санкцию будет сделан экс. Деньги в связи с приездом в Москву Савинкова были очень нужны. Фомичев говорил, что Борис Викторович обязательно должен на первое время оставить деньги своей семье, что решено на заседании центрального комитета.

Из Ростова в Пятигорск выехали Новицкий, Фомичев и Николай Анатольевич. Приехав, остановились в гостинице, затем выехали в Кисловодск, так как получили сведения, что Султан Герей находился там, но в Кисловодске они его не застали: он выехал в Ессентуки, а оттуда должен был выехать в Пятигорск. Из Кисловодска Фомичев и Николай Анатольевич (Новицкий остался в Пятигорске) выехали в Ессентуки, там вновь не застали Султан Герея, который уже вернулся в Пятигорск. В Ессентуках Николаю Анатольевичу нужно было пойти куда-то по делу, в это время Иван Терентьевич прошелся по парку, был у источников и пил минеральные воды.

Султан Герей (агент «Тан») позже, дополнил описываемые события. Из Ростова-на-Дону, он выехал 14 июня вместе с помощником начальника КРО ПП ОГПУ Юго-Востока России Малышевым («подъесаул Бондарь») и секретным сотрудником того же ПП Генераловым («Иван Комарь»),

Дальнейшее действие развивалось за городом Пятигорском, в слободке Кабардинке, у районного информатора Пятигорского Особого отдела Тимофея Ивановича Шилова, принимавшего со своей женой участие в инсценировке.

15 июня из Ростова-на-Дону в Кисловодск прибыли представители ЦК «Л.Д.»: Новицкий (Сергей Васильевич Пузицкий) — начальник Военного отдела «Л.Д.», особоуполномоченный того же «Л.Д.» — Иван Терентьевич Фомичев и начальник связи Юго-Востока Н.А. Борисенко (Николай Иванович Демиденко), которые Герея вначале не нашли (согласно плану разработки).

16 июня в 10 часов утра полковник Султан Герей явился в гостиницу «Метрополь» с докладом к своему старшему начальнику, капитану Сергею Васильевичу Новицкому, которого не застал, и в ожидании его сидел в номере гостиницы, разговаривая с Борисенко об охоте в горах за Кубанью. В это время в комнату вошел Иван Терентьевич Фомичев, Борисенко познакомил их, после чего продолжил разговор на прерванную тему, не обращая на вошедшего внимания, хотя Борисенко, знакомя Герея с Фомичевым предупредил, что он приехал с Новицким.

Немного спустя вошел Сергей Васильевич, которого Султан Герей приветствовал по-военному. Получив разрешение сесть и курить, подробно рассказал, почему произошла неудача с эксом.

После неудачного экса подобрали раненого и убитого и на рысях ушли. Выслали вперед подъесаула Бондаря, чтобы тот дал телеграмму в Ростов уполномоченному Юго-Востока России о постигшей неудаче. К вечеру 10-го прибыли на хутор Уколе. Убитого похоронили в Глухой балке в 15 верстах от хутора, а раненых полковника Павловского и Комаря устроили у Укола, легкораненый и команда ушли в горы.

Ранение Сергея Эдуардовича было средней тяжести, по всей вероятности, пуля кости не задела. Комарь ранен в грудь, выше левого соска, ход пулевого ранения шел в сторону плечевого сустава. Пуля, видимо револьверная, осталась внутри.

Павловский рассказал Герею, что в Минеральных Водах он сел в поезд с Аркадием и одним партизаном. Выяснив купе, где ехал артельщик, Сергей Эдуардович осмотрел поезд: охрана была обыкновенная, ничего подозрительного не было замечено — ни вооруженных людей ни военных.

Когда поезд тронулся с Черноярской станции, Павловский был наготове в смежном вагоне вместе с Аркадием Ивановым. После остановки он бросился в вагон, где был артельщик. На площадке вагона был красноармеец, он окликнул Павловского: куда лезешь? — и загородил дорогу. Тот в ответ выхватил револьвер и убил его. Павловский, Иванов и партизан бросились в вагон. Другой красноармеец, стоявший на второй площадке вагона, поднял тревогу, начал стрельбу. Раздался залп. Павловский выскочил с партизаном назад из вагона — выяснить, в чем дело. Аркадий бросился в купе артельщика. На ступенях вагона Сергей Эдуардович почувствовал, что ранен в ногу, не удержался и упал. К нему подбежал кто-то и тоже упал. Как затем оказалось, это был партизан Комарь.

После пяти дней на хуторе Укола стало небезопасно держать двух раненых, поэтому Павловского как слишком заметного переправили к своим в южную полосу. После того как он сможет ходить, планировалось перевезти его на станцию Курганную, оттуда он должен был уехать в Москву.

После этого Сергей Васильевич задал Султан Герею вопрос о положении работы. Тот указал на катастрофическое положение с деньгами. Рассказал, что не вербуют большого количества людей и не собирают отрядов, ибо это верный способ провала. Ведется наращивание партизанских связей. Среди партизанских главарей есть лица, за которыми в любой момент станут и купечество, и крестьянство многих хуторов и станиц. Помимо этого, Герей рассказал о прочных связях с некоторыми белыми организациями. В том числе с хорунжием Рябоконем, у которого хорошо вооруженный отряд в 75 сабель и др.

Делая доклад о связях и вербовках, Султан Герей отметил, что об истинном лице и целях работы новых членов не информируют, ведут общую линию объединения для борьбы за свободу и избавление от большевистского гнета.

Среди горцев другой принцип работы: там настроение шовинистическое и фанатики горцы, конечно, послушны видениям пророка в лице его шейхов. Следовательно, ими велась работа с шейхами, и они есть.

Отметил растущую в связи с насилиями большевиков над населением ненависть к ним и выразил уверенность в больших возможностях развития этой работы в ближайшее время.

С разрешения Сергея Васильевича, Иван Терентьевич задал Султан Герею вопросы:

«1) Насколько верна информация монархистов о том, что их агитация и идеи широко популярны в массах казачества и горцев, и можем ли мы рассчитывать на то, что им нас не осилить?

2) Каково настроение репатриантов, ведется ли им особый учет и не терпят ли они притеснений.

3) Ведем ли мы внедрение своих людей в различные учреждения с тем расчетом, чтобы в нужный момент, при переходе власти к нам, учреждение это, не меняя состава, было бы наше, и изучаем ли мы через внедрение людей настроения учреждений?

Особенно его интересовали успехи монархической эмиграции»[204].

Не желая брать сразу прямого и резкого тона, Герей, опасаясь сделать промах, пытался уклониться от его детального освещения. Однако Иван Терентьевич деликатно, но настойчиво вел его к прямому ответу.

Тогда Султан Герей ответил, что монархисты заблуждаются или сознательно преувеличивают свои успехи, их работа имеет лишь частичный успех в небольших группах бывших кулаков, духовенства и части офицерства, но их мало. Массы же за монархистами не пойдут.

Из всех вопросов, которые были заданы Иваном Терентьевичем, больше всего его интересовал вопрос о положении дел с монархической пропагандой, а затем вопрос о настроении репатриантов.

Закончив доклад, Султан Герей попросил всех зайти в кавказский ресторанчик у парка. Там и произошла встреча и знакомство Бондаря с начальником Военного отдела «капитаном Новицким» и Иваном Терентьевичем. В кабинете за обедом шла оживленная беседа сначала на общие темы между Борисенко и земляком Бондарем на украинском языке. В беседу втянулся Фомичев, которого Султан Герей усиленно кормил туземным шашлыком с большой дозой зеленого лука. В конце обеда он пересел к Сергею Васильевичу, а Бондарь, завладел вниманием Ивана Терентьевича, распространяясь на темы казачества, его настроениях и его тяжелом положении. Фомичев рассказывал Бондарю странички из своего прошлого, весьма нескромного характера и увлекся до того, что говорил достаточно громко о том, что он приехал из-за границы, после чего обратился к Сергею Васильевичу с просьбой разрешить сказать об этом.

Иван Терентьевич сообщил Бондарю, что, по его сведениям, Тютюнник живет в Харькове и работает в ЧК, что возмутило Бондаря до глубины души. Несколько раз Султан Герей был вынужден вмешаться в разговор, просил Фомичева говорить тише. Закончив беседу, условились вечером в пять-шесть часов ехать в Пятигорск, посмотреть провал и памятник Лермонтову на месте его дуэли.

В назначенное время встретились на вокзале. По дороге Герей развлекал Ивана Терентьевича рассказами о быте и нравах Кавказа. По приезде Борисенко сказал, что они хотели бы навестить ране-ного. Султан Герей ответил, что навестить можно, но только попозже — вечером, так как район, где лежит больной, не подходит для посещения его днем.

В Пятигорске на вокзале, при посадке в трамвай, у зазевавшегося Ивана Терентьевича стянули бумажник с деньгами и блокнотом, где, по его словам, были кой-какие заметки, которые он перед этим якобы вырвал, так что опасного в этом ничего не было, кроме того, там была учетная карточка и удостоверение личности. Вначале он очень струсил, но потом успокоился. Однако после этого случая он решил ничего с собой не носить и не записывать вообще. От револьвера тоже отказался.

После прогулки на провал поехали к раненному партизану на фаэтоне, там уже все было готово. Пока Иван Терентьевич, Борисенко и Султан Герей ездили на провал, Бондарь все приготовил и вернулся назад. Ездил он туда, чтобы посмотреть, «все ли там спокойно и благополучно, нет ли опасности». После этого встретившись на бульваре у цветника, вчетвером поехали в темноте за город через речку по глухим улочкам и переулкам. Выехали за город через речку, поднялись на горку. Герей послал Бондаря и Борисенко вперед, так как идти компанией неудобно. Фаэтон оставили на дороге, а сами пошли за церковь.

Задержав Ивана Терентьевича по дороге, Султан Герей беседовал с ним о нуждах, отметил слабое дело с газетами и литературой. Фомичев обещал помочь в этом деле, о чем он даже переговорил с Сергеем Васильевичем.

Подходя к дому, где лежал больной, Иван Терентьевич еще раз спросил, удобно ли беспокоить раненого, на что ему ответили: «какое же это беспокойство». Но попросили не говорить с ним много, не задавать раненому вопросов.

Подошли к домику, когда была уже ночь и всходила луна. Гостей встретил лай собаки, которая «узнала» Султан Герея: он ее перед этим за день кормил колбасой и познакомился с ней, окликнул по положению Тузиком. Пес начал ласкаться «ну значит свой».

Подошли к хате. На пороге стоял хозяин в чистой рубахе — все как следует. «Здравствуйте, Тимофей Иванович». «Здравия желаем, г-н полковник». «Ну что, как больной?» «Покорно благодарю, как будто полегчало». «Ну вот, Тимофей Иванович, привез редкого гостя, не забывают нас». «Покорнейше благодарим за память и заботы о нас». Следует знакомство и трогательнейшее рукопожатие Ивана Терентьевича с Тимофеем Ивановичем. Зашли в хатку, в настоящую хатку — маленькую, чистенькую, но сильно покосившуюся.

Во второй комнате в правом углу на хозяйской кровати лежал раненый партизан, в углу напротив — образа с горящей лампадой, окна занавешены, в комнате полумрак. Пахло йодом и валерианой. Комарь лежал полузакрытый буркой; рука, плечо и часть груди — в бинтах, из-под них чуть видна запекшаяся кровь (накануне специально зарезали курицу). Раненый лежал и слегка стонал. Бондарь и Борисенко сидели один в ногах, другой — на стуле напротив.

Поздоровались с раненым, Борисенко передал ему розы. Вошел хозяин и доложил: «Так что, г-н полковник, как вчера перевезли вы Комаря и перевязали, было ничего, а сегодня с утра была у него жара, да теперь спала, слава богу, тарелочку бульону съел, да все курить просит, не знаю, можно ли давать». Султан Герей сказал, чтобы сегодня не давали курева. Обратился к раненому Комарю: Как рана, болит? «Нет, слабым голосом отвечает Комарь, теперь ничего. А как с другими, где рыжий?» Гирей ответил, что тот уехал. «Кто это рыжий?» спросил Иван Терентьевич, сидевший против раненого. Гирей ответил, что это Павловского так называли. «Ну, а брат жив, не помню я, как это вышло, как хватило меня, вот встану, я им вспомню», начинает нервничать Комарь. «Ну, ну брось, об этом потом», останавливает Султан Герей «волнующегося» раненого. Иван Терентьевич угощает папиросами присутствующих и Тимофея Ивановича и обращается к Султан Герею с фразой: «Разрешите курить» и получив разрешение курит почтительно в рукав. После этого Герей предложил Ивану Терентьевичу побеседовать с раненым, но тот, видя его «тяжелое положение», сказал: «Нет, бог с ним, я не стану его волновать».

Тогда решили покинуть больного, дабы не давать ему повода говорить и волноваться. Все простились и вышли, напутствуемые поклонами хозяев с благодарностями за внимание к «простым людям». Хозяйка, прощаясь с Султан Гереем, сказала ему и Ивану Терентьевичу: «А я сегодня молебен отслужила за здравие воина Ивана».

На этом закончилось представление, все вернулись на вокзал и отправились в Ессентуки к ожидавшему там Сергею Васильевичу.

По дороге с вокзала в гостиницу Фомичев опять заговорил о необходимости усиления агитации и снабжения агитационной литературой: «Это даст возможность вести работу более уверенно и чувствовать под ногами почву». Герей рассказал, что прошлой осенью ему случайно попало несколько листовок Кирилла и Андрея, которые он показывал кое-кому из «своих», но те, прочтя воззвание, только рассмеялись: это мол старая песня, эти листовки вряд ли найдут много последователей.

На вопрос Ивана Терентьевича каково было содержание листовок, он ответил, что самое черносотенное.

При прощании Иван Терентьевич несколько раз поблагодарил Султан Герея за работу: «Благодарю Вас, г-н полковник, за вашу работу, мы вас поддержим».

По словам Бондаря, Иван Терентьевич, беседуя с ним, спрашивал о Султан Герее и узнал от него, что следовало: что тот пользуется среди населения большой популярностью как опытный организатор и решительный партизан.

Перед отъездом Иван Терентьевич и Сергей Васильевич спросили Герея: если ему для решения некоторых вопросов придется приехать в Москву, кого в этом случае он может оставить за себя? Тот ответил, что с работой вполне справится помощник Бондарь — он опытен, люди его ценят и хорошо знают, кроме того, сейчас такое время, что проявлять какую-либо активность не следует.

На Султан Герея Фомичев произвел впечатление хитрого и вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово собеседника и ценящего себя на вес золота. В разговоре он все время следил как за собой, так и за своим собеседником, крайне внимательно, имел манеру переспрашивать в тех местах, где ему что-либо непонятно[205].

После посещения Комаря, Ивану Терентьевичу предложили навестить и Павловского, который находился в 40 верстах от Пятигорска, сказав при этом, что есть возможность его там не застать, так как планировалось, что Сергея Эдуардовича будут везти окружным путем в Москву ввиду того, что у них нет докторов, а лечат только крестьянским способом (травами). Фомичев сам предложил туда не ездить, так как могли напрасно потерять время. Но было ясно, что это связано с трусостью, так как Иван Терентьевич слышал, что дачникам нельзя отойти и на 3–5 верст от поселения в горы, там их раздевают, грабят и даже убивают.

Относительно поездки Павловского к Савинкову Фомичев продолжал твердить, что если рана несерьезна, то ехать ему надо обязательно, а кроме того необходимо во чтобы то ни стало достать денег.

Было замечено, что Фомичев неоднократно высылал в Москву корреспонденцию: из Ростова отправил письмо, из Тихорецкой — еще одно, а из Пятигорска открытку.

В отношении Султан-Герея высказался, что у него как-то странно передергивается лицо, видно, очень нервный характер, но видно хороший работник, а Новицкий похож на Павловского, много говорить не любит.

В целом Фомичев остался поездкой очень доволен, главное, он увидел, что организация очень сильная.

17 июня утром проводили Фомичева на вокзал. Простившись со всеми крайне сердечно, он выехал в Москву. Тем, что он ехал обратно один, остался доволен: это он воспринял как уверенность в нем Новицкого, в том, что он привык к обстановке[206].

19 июня в 8 часов утра И.Т. Фомичев прибыл в Москву.

27 июня 1924 г. на квартире Андрея Павловича Федорова состоялось заседание ЦК «НСЗРиС». В повестке дня стояли следующие вопросы: отчет о поездке на Юго-Восток, доклад об общем положении и доклад о финансовом положении. В заседании участвовали почти все члены ЦК — Владимир Георгиевич, Андрей Павлович, Валентин Иванович, Петр Георгиевич, Леонид Николаевич и Иван Терентьевич.

Шешеня передал Островскому письмо Новицкого, в котором он информировал, что не сможет прибыть на заседание. Иван Терентьевич торопливо добавил: «Да, да, С.В. мне тоже прислал письмо, просит выступить с докладом о поездке».

Владимир Георгиевич ответил: «Ну что ж, ничего не поделаешь, будем считаться с фактом». Петр Георгиевич Владимиров выразил неудовольствие, намекнув на то, что Сергей Васильевич манкирует; трудно себе представить, почему он не мог оторваться на 2–3 вечерних часа. Владимир Георгиевич предложил перейти к делу, и заседание открылось.

Иван Терентьевич приступил к детальному докладу о поездке. Было заметно, что он чрезвычайно польщен тем, что делает доклад. Вначале сильно волновался. В середине доклада Петр Георгиевич начал перебивать докладчика вопросами, но Иван Терентьевич уже оправился, вошел во вкус и довольно категорично попросил не перебивать его, а задавать вопросы в конце его выступления. Председательствовавший согласился с этим и предложил записать вопросы и задать их после доклада. Андрей Павлович не преминул после этого аккуратно разложить перед участниками заседания листочки бумаги. Далее доклад продолжался без перерыва.

Докладчик вначале путал имена, докладывая о том, кто его встретил в Ростове, дважды назвал встречавшего Николаем Афанасьевичем. И только поправленный Федоровым, спросившим: «Может быть, Николаем Анатольевичем?», — смущенно поправился. Далее докладчик не смог назвать учреждения, в котором предполагался экс, не мог назвать цифру, предполагаемую к изъятию. Эти промахи были в мягком тоне отмечены участниками заседания в конце доклада. Причем сообщение об эксе было заслушано участниками заседания особенно внимательно. Петр Георгиевич вставший с места и ходивший по комнате, после окончания доклада быстро присел к столу, когда Иван Терентьевич начал говорить дополнения к докладу об эксе.

Сделав некоторые упущения, докладчик не забыл упомянуть о том, что раненому партизану были привезены цветы. Отметил, что раненый был очень польщен и взволнован приездом таких важных гостей. Отметил дисциплину, с глубоким удовлетворением слушал, как старичок партизан, у которого лежал раненый, почтительно говорил «господин полковник», «разрешите курить». Слова «господин полковник», «господин капитан» произвели на него глубокое впечатление.

Докладчик критиковал Павловского и Новицкого. Первого упрекал в непродуманное™ и показной смелости, приведшей к печальным результатам экса. Второму указал на перегиб палки на Юго-Востоке в сторону военщины, на отсутствие политической работы.

В заключение докладчик передал доклад председателю, который в свою очередь передал его Валентину Ивановичу с просьбой ознакомить с ним Новицкого, а затем уничтожить. Ивану Терентьевичу было предложено выработать резолюцию по докладу, отметив те мероприятия, которые необходимы для устранения отмеченных недостатков. Таковая резолюция Фомичевым была выработана и записана сначала в своей записной книжке, а затем переписана на последнем листе доклада. Резолюцию во время перерыва Иван Терентьевич составил сам, но под незаметным давлением со стороны Островского. Таким образом, Фомичев считал резолюцию выражением своей мысли, согласованной с Владимиром Георгиевичем.

Он очень был доволен, что и его доклад, и его резолюция были приняты ЦК, этим он «подсидел» Сергея Васильевича, зазнавшегося, по его мнению, до игнорирования заседания ЦК.

Были заданы вопросы по докладу, на которые докладчик отвечал в духе написанного им доклада. Островский спросил: «Использован ли для проникновения в партию Ленинский набор». Докладчик ответил, что не знает. Андрей Павлович отметил, что это задание на Юго-Востоке было дано, но результаты еще неизвестны, и можно надеяться, что о результатах сообщит Иван Терентьевич. Фомичев отметил, что он с большим интересом слушает вопросы, так как на них он учится, отмечает свои промахи, надеется почерпнуть в будущем из таких вопросов знание, как себя держать во время следующих инспекторских поездок, как самому задавать вопросы и на что обращать внимание.

Петр Георгиевич спросил, каковы причины безработицы и сильно развитого бандитизма, о которых говорил докладчик, так как в каждом месте эти причины, по его мнению, могли быть своеобразными. Это могло быть связано с сокращением, уменьшением производства, чисткой учебных заведений.

Федоров указал, что истрачен на поездку и организацию экса почти 1 % предполагавшейся к изъятию суммы. Владимир Георгиевич, прекращая перекрестную беседу, отметил, что убытки неизбежны. Эта поездка была экстренной и не носила исключительно инспекторский характер.

В заключение Андрей Павлович поднял вопрос: остается ли в силе первое решение ЦК о посылке за Савинковым? Островский опросил мнение присутствующих, выразив удивление, что подобный вопрос возникнет. Иван Терентьевич заявил, что препятствовать может только финансовая сторона и то если, за Борисом Викторовичем не поедет Павловский. Владимир Георгиевич ответил, что о финансовой стороне услышат из следующего доклада, а относительно «Сержа» он недоумевает: а если бы Сергей Эдуардович, поехав за Савинковым, свалился с площадки поезда под колеса, а если бы он наскочил на трамвай…

Островский категорически заявил, что никакие случайности не должны влиять на работу и на исполнение желания Савинкова, раз оно санкционировано ЦК. Фомичев торопливо отказался от своего «если приедет Павловский» и оставил вопрос только о финансовой стороне.

Владимир Георгиевич продолжает заседание и после отказа Валентина Ивановича от своего доклада об общем положении (мотив — болезнь, все заседание он пролежал из-за приступа малярии), дал слово по финансовому вопросу Андрею Павловичу.

Федоров зачитывает ведомость прихода и расхода за май и июнь, отмечает финансовые возможности (спекуляция), в подробности которых не вдается. На вопрос Островского, на сколько хватит имеющихся сумм, если забронировать 50 % наличности на непредвиденные расходы, ответил: без новых поступлений на 2–3 месяца. Собрание удовлетворено ответом, Иван Терентьевич — особенно. Владимир Георгиевич бронирует 50 %, из каковых разрешает Андрею Павловичу половину употребить на кратковременные спекуляции. Остальная половина должна быть твердо забронирована.

Отмечает, что после приезда председателя и на время съезда уполномоченных (о таковом съезде, со слов Сергея Васильевича, говорил после доклада Фомичев) никаких эксов не должно быть. Иван Терентьевич усиленно поддерживает эту мысль. Федоров сообщает, что деньги, имеющиеся в наличии, могут быть частично получены когда угодно, остальные — с предупреждением его за 3–4 дня. Его доклад и сообщение принимаются к сведению.

На этом заседание закрылось.

Первым после доклада Фомичева ушел Петр Георгиевич. Затем ушли Леонид Николаевич и Иван Терентьевич. Шешеня проявил мало активности, его предложение о создании в Москве военного отдела по Юго-Востоку не прошло. Островский предложил иронически этот отдел создать не в Москве, а в Париже; под улыбки собравшихся предложение провалилось. Тем более, что такой вопрос нельзя было обсуждать в отсутствие Новицкого и до выяснения кардинальных вопросов, каковое может быть только после съезда и после приезда Бориса Викторовича. Заседание оставило хорошее впечатление на всех, а особенно на Фомичева[207].

В воскресенье 6 июля Федоров встретился с Иваном Терентьевичем у него на даче. Сообщил, что постановлением ЦК он зачислен на постоянное содержание с окладом в 15 червонцев в месяц. Фомичев остался этим очень доволен.

Далее зашла речь о требованиях Экспозитуры № 1, о постоянной связи Мосбюро в Минске, куда должны приезжать польские курьеры.

Фомичев категорически возражал против этого, указывая, что как только свяжешься с курьерами поляков, так неизбежен провал поста связи в Минске, а затем и Мосбюро. Указывал: мало ли чего хотят поляки, а «мы» не должны этого делать. Высказывался отрицательно и относительно постоянной переписки «Штиля» (резидента при Западном округе) непосредственно с Экспозитурой. Это желание поляков — на всякий случай иметь связь с нашими работниками. «Штиль» не должен сам писать им ничего, а все должны делать «мы» по своему усмотрению. С приездом жены он стал злоупотреблять словом «мы».

Был очень недоволен Экспозитурой, тем, что она не ценит людей. Пользуется ими, пока они были нужны и немедленно отказывается от них, даже от помощи, если работаешь не для них. Поэтому он завязал связь с Оленским, политполицией, которая людей ценит больше.

Федоров ему сказал, что, по его сведениям, Павловский должен на днях прибыть в Москву, до Севастополя он добрался благополучно. Он остался этим очень доволен, так как приезд Сергея Эдуардовича разрешал вопрос о поездке.

Во вторник утром Федоров опять встретился с Фомичевым и передал ему 10 червонцев, сообщив, что вчера, 7 июня, Сергей Эдуардович прибыл благополучно в Москву. С.В. Новицкий устроил его у одного хорошего знакомого врача на лечение. Его состояние пока неизвестно. По всей вероятности, на днях его можно будет увидеть и разрешить вопрос о поездке. Фомичев высказал сомнение, что вряд ли Сергей Эдуардович после ранения и после такой далекой дороги сможет ехать к Борису Викторовичу, но, по его мнению, в Париж может поехать и кто-либо другой[208].

14 июня 1924 г. А.П. Федоров после некоторой подготовки С.Э. Павловского рассказал ему, что, по полученным данным, Савинков еще в январе получил от некой группы аванс в размере 50 000 франков за теракт против полномочного представителя в Англии Х.Г. Раковского, выполнить который он до сих пор не может и ждет для его осуществления Павловского. В связи с этим Андрей Павлович задал Павловскому вопрос: не покажется ли подозрительным Савинкову, если он Павловский, приехав к нему в Париж, откажется от организации теракта? На это Павловский ответил: «Безусловно будет подозрителен мой отказ». Далее в беседе Сергей Эдуардович согласился, что ехать ему в Париж к Савинкову, пока Раковский в Англии и пока не закончились англо-советские переговоры, нельзя.

Надо было каким-то образом оттянуть поездку, чтобы это не было подозрительно Савинкову, который уже ждал Павловского и которому сообщалось, что он немедленно после экса приедет. Отказываться от поездки под предлогом «занят делами», «нельзя бросать Москву» — неубедительно и подозрительно. Нужно было сделать так, что ехать не «не хочу», а «не могу» по состоянию здоровья, а именно ранения, ввиду неудачно произведенного экса. Просто ранен слегка, но ехать месяца 2–3 нельзя.

На вопрос: что лучше по мнению Сергея Эдуардовича — написать письмо, отправив его с Фомичевым, а самим ждать конца англо-советских переговоров и отъезда Раковского из Лондона, или же послать кого-либо в Париж с Фомичевым как очевидцем всего в Москве и Ростове, надеясь, что с ними приедет и сам Савинков.

Павловский согласился со вторым.

Известием, что Савинков затеял против Раковского теракт, Павловский был возмущен и выразился так: «Неужто, сволочь, заделался профессиональным террористом?»

Далее сговорились составить письмо Павловского к Савинкову, тщательно обдумав все детали, чтобы не было ничего подозрительного для Ивана Терентьевича.

Федоров считал, что сообщение о том, что Павловскому нельзя ехать до отъезда Раковского из Лондона, никакой неприятности Савинкову не доставит[209].

Из этого документа совершенно очевидно следует, что крокисты предлагали Павловскому совершить поездку к Савинкову в Париж. Однако скорее всего это было неосуществимое предложение, так как вряд ли Сергея Эдуардовича можно было одного или с кем-то из сотрудников КРО отправить за рубеж. Это подтверждается и мерами предосторожности, применяемыми сотрудниками ОГПУ при инсценировке встреч Павловского с Фомичевым. Несмотря на то, что им полностью была «сдана» резидентура союза, полного доверия к Сергею Эдуардовичу не было.

Перед встречей И.Т. Фомичева с «раненым» С.Э. Павловским был составлен план этой встречи. Планировалась поездка Новицкого в Царицын для частного свидания с Фомичевым, подготовка к встрече Сергея Эдуардовича, составление плана, кто и когда приходит на это свидание.

На нем должны были заслушать доклад доктора о состоянии «Сержа» (болезнь затяжная, месяца на 2–3), его рассказ о постигшей неудаче, о том, как быть с работой дальше, ехать за Савинковым или разрешить вопрос самим. Далее планировалось решить вопрос, кому ехать; принять решение, что ехать должны Иван Терентьевич и Андрей Павлович.

Причем Фомичев должен ехать по просьбе Павловского и одобрению ЦК, а Федоров — от ЦК и от Павловского[210].

9 июля 1924 г. на конспиративной квартире по улице Ситцев Вражек состоялась встреча Фомичева и привезенного с Кавказа «раненого» Павловского. Комната в конце длинного пустого коридора, с наглухо занавешенным ковром окном, производила хорошее впечатление.

На встрече присутствовал начальник санитарной части ОГПУ М.Г. Кушнер, игравший роль приятеля начальника военного отдела ЦК союза еще по царской армии. Кроме доктора присутствовали Андрей Павлович, Сергей Васильевич, Иван Терентьевич, Владимир Георгиевич и Валентин Иванович.

По заданию КРО ОГПУ, Павловский артистически сыграл роль раненого.

«Раненый Серж был забинтован (левая нога) по всем правилам искусства. Официальная часть встречи открылась приходом С.В. и И.Т., остальные были уже на месте. Заседания не было, в текущей беседе обменивались мнениями и вырабатывали решения. Серж (очень бледный) коротко рассказал о своем ранении. Доктор сообщил о состоянии здоровья, указав, что благодаря загрязнению начался воспалительный процесс. Ранение выше колена, без повреждения кости, само по себе не серьезное, но запущенное. Полечиться придется месяца два с половиной — три. Нужно опасаться, что опухоль перейдет на коленный сустав, и потому необходимо полное спокойствие. Наговорил кучу терминов и произвел очень солидное впечатление. И.Т. воспользовался случаем, когда Серж повернулся, и посмотрел забинтованную ногу, так сказать, убедился воочию.

С.В. поднял в довольно ворчливом тоне вопрос, что делать дальше. Места требуют определенных решений, активности, а мы толчемся на месте, тормозим, чего-то ждем. Положение становится немыслимым, и он готов сложить с себя ответственность при таком порядке вещей. В.Г. прекратил начинавшийся обостряться спор и заявил, что мы должны довести до конца начатое. Что если бы не военный отдел, в частности не поездка Сержа на Ю-В. взамен поездки его в Париж, то теперь бы период колебаний и нерешительности был бы уже изжит, и мы имели бы твердо намеченную тактику, но от неудачи нельзя впадать в уныние или в нервность.

Последнее заседание ЦК по поводу И.Т. вынесло резолюцию о необходимости приезда Председателя. Председатель сам выразил желание приехать и, очевидно, понимает всю необходимость своего приезда и разрешения целого ряда нетерпящих отлагательства вопросов. Поездка необходима, решение ЦК, совпадающее с желанием Б.В., должно быть выполнено незамедлительно. Серж соглашается и предлагает поездку И.Т. (И.Т. польщен). В.И. выдвигает кандидатуру (добавочную) Мухи[211]. В.Г. несколько колеблется в последнем. Муха протестует, указывая, что ему уже надоело ездить без цели в Париж и что он будет полезный здесь. С.В. поддерживает мысль о необходимости поездки Мухи. В.Г соглашается и обещает Мухе, что независимо от результатов эта поездка последняя, т. к. жизнь не ждет, и если Председатель не приедет, то надо будет налаживать дело самим и рассчитывать на свои силы, но период ожидания закончить.

Приезд и неприезд Б.В. одинаково должны в этот раз повлиять на дальнейшее, в первом случае по его указаниям, во втором без них и без расчета на его помощь. Муха соглашается. И.Т. вносит предложение — может быть мне доехать до Варшавы, а (Мухе) А.П. ехать дальше одному. Это опротестовывается всеми. Предлагается ехать вместе. (И.Т. выдвинул этот вопрос, очевидно, потому, что боялся, как бы Муха не оставил его в Варшаве, а потому запасался санкцией Москвы против такой возможности.) Было предложено собраться в три дня. С.В. предложено проехать на границу и проинспектировать переправы ввиду важности обратного перехода с Б.В. С.В. сначала запротестовал, но потом подчинился в порядке приказа. И.Т. был доволен вечером, доволен ранением Сержа, доволен своей поездкой и тем, что С.В. едет подтянуть переправы. Единственным огорчением была для него фраза С.В.: «что некоторые говорят, что ранение Сержа произошло по его вине и по его вине экс окончился неудачей, но он предложил бы сам совершить экс, рассуждения и критика всегда легки и т. д.». Эту реплику С.В. И.Т. поспешил замять. Серж был нервен и истомлен. Это бросилось в глаза даже И.Т. Он во время выхода (таких было два) в коридор из комнаты раненого, по его просьбе, отметил эту нервность в разговоре с В.Г. и указал, что не надо особенно волновать его.

После принятых решений было предложено расходиться, дабы не утомлять больного. Доктор ушел еще до разговора по делу. По окончании разговора первый ушел В.Г. Перед началом беседы, когда доктор еще был у больного, произошла неловкость. И.Т. справился у В.Г.: «Все свои?» В.Г. уверил — «конечно», но шепнул И.Т., что говорить нельзя, указав глазами на доктора (впоследствии И.Т. было объяснено, что доктор — старый приятель С.В., с которым на «ты», и С.В. зовет его Миша, но посвящать его без нужды в дело нет надобности), почти непосредственно за этим, Серж, обращаясь к И.Т., сказал: «Ну, И.Т., придется ехать Вам за Б.В., ехать-то надо во что бы то ни стало». Разговор был замят, но по поводу этой неконспи-ративности возвращался И.Т. втихомолку в коридоре (в разговоре с В.Г., Мухой и С.В.), а С.В. выговаривал Сержу, после ухода доктора (очень засидевшегося и обещавшего прийти завтра в 6 веч.) — в открытую.

И.Т. восхищался виденным на Юго-Востоке, особенно Гиреевым и другими. Серж заявил с конспиративным видом: таких людей не единицы, а очень-очень много. Особенно отмечал И.Т. в разговоре с Сержем атмосферу дисциплины и чинопочитания, сказав, что эта атмосфера была для него радостной и приятной.

Вечер прошел слегка взвинчено, благодаря нервности раненого и будированию С.В. как военного, не терпящего проволочек. Получилось впечатление, что В.Г. приходится, благодаря затянувшемуся ожиданиями приезда, — или рвать с Б.В., или выдерживать постоянные атаки со стороны остальных членов ЦК, которые (в частности С.В.), в свою очередь, терпят нажим с мест, чем и объясняется в свою очередь его нервность. Съезд, на который С.В. приглашал с мест (на Ю.В. в присутствии Фомичева), на этом совещании решено было отложить до результатов поездки Мухи и Ф. С.В. был этим недоволен, но вынужден был согласиться на эту последнюю уступку. С.В. перед уходом сообщил В.Г., что к нему прибыл полковник с Дальнего Востока, с которым предстоит беседа. В.Г. назначил это на завтра. И.Т. очень насторожил уши при этом маленьком разговоре, происходившим уже во время прощанья В.Г. перед уходом»[212].

11 июля 1924 г. Леонид Николаевич Шешеня доложил о настроении Ивана Терентьевича Фомичева после свидания с С.Э. Павловским. Тот был рад, что видел Сергея Эдуардовича и говорил с ним. Фомичев полагал, что поездка к Савинкову в Париж будет отложена до августа-сентября ввиду того, что Павловский ранен и не сможет ехать. Теперь в Польшу придется ехать Фомичеву.

С одной стороны, он был опечален этим, ему перед своим отъездом в Польшу, до Варшавы необходимо было видеть Павловского, для того чтобы именно от него услышать подробности экса, взгляд на причины неудачи экса, сговориться с Сергеем Эдуардовичем о его приезде к Савинкову. Помимо этого, Ивану Терентьевичу необходимо было иметь от Павловского определенную инструкцию для Иванова Даниила и Яковлевича, так как они без указания Павловского не знали, что им делать. Фомичев на свидании забыл переговорить об этом с Павловским и просил Шешеню через Новицкого получить от Сергея Эдуардовича инструкцию, которую обязательно ему передать. Иванов и Яковлевич скорее всего в Польше. Фомичев получил от них письмо из Вильно, его содержание знала Анфиса Фомичева. Иванов писал, что скоро будет в Вильно

С другой стороны, Фомичев рад, что Павловский не может ехать и что ему, Фомичеву, будет принадлежать честь привезти Савинкова в Москву. Он считал, что Борис Викторович должен поехать, так как очень удобный момент (лето), этим надо пользоваться. Отсутствие Павловского ввиду ранения не должно его задержать. Фомичев закончил тем, что «за шею не потянешь», что «великие люди тоже иногда бывают очень упрямы».

Иван Терентьевич интересовался технической стороной поездки Савинкова от границы до Москвы. На этот вопрос Леонид Николаевич ответил, что его это не касается, этими делами ведает Новицкий. Спрашивал, сколько денег дается на руки для поездки в Польшу до Варшавы. Леонид Николаевич ему ответил, что для поездки Савинкова и на его приезд сумма, очевидно, будет неограниченная, а на поездку до Варшавы отпускается 100 долларов на человека. Далее Фомичев интересовался, какая сумма дана в личное распоряжение на поездку в Париж. Шешеня ответил, что это надо спросить у Андрея Павловича.

Вообще у Фомичева отмечалось хорошее настроение, благоприятное для его самолюбия, вдобавок он мог еще кое-что заработать.

Фомичев говорил, что на Павловского очень сильно подействовала смерть нескольких партизан, особенно Аркадия Иванова. Он очень нервничает, решил такими делами не заниматься, чему Фоми-10 Мозохин О. Б., Сафонов В. Н. 289

чев, кажется, рад. Пока на свидании сидел доктор, то все они очень нервничали, особенно Новицкий, так как неудача при эксе очень печальна и на всех подействовала удручающим образом[213].

13 июня 1924 г. Андрей Павлович Федоров подготовил проект десятой командировки в Париж по делу «Синдикат-2».

Из переговоров с Савинковым во время восьмой командировки и по его письмам в ЦК «НСЗРиС» и к Павловскому проявлялось его твердое решение ехать в Россию. При этом для него был важен приезд к нему Сергея Эдуардовича для выяснения мощности организации, ее сил, чистоты руководителей, а главным образом для устройства теракта предположительно против Х.Г. Раковского. Так как Павловского Борис Викторович не увидит, Фомичеву была продемонстрирована организация «НСЗРиС». ЦК было устроено два свидания с Павловским, давшие очень хорошие результаты и, наконец, демонстрация перед ним южной организации, и «раненый» Павловский в Москве. Все это было безусловно очень важно для будущей командировки в Париж.

По возвращении из Ростова Новицкий и Фомичев посетили «раненого» Павловского, и на этом же свидании Сергей Эдуардович просил И.Т. Фомичева поехать к Б.В. Савинкову с другим членом ЦК для доклада ему о всем происходящем. Под диктовку Павловского, не имеющего пока сил писать, будет написан подробный доклад с указанием о необходимости и срочности его приезда, о будущих проектах при его приезде в Москву.

Участие Фомичева при этом будет ценно, так как он сам был в Москве, видел ЦК, присутствовал на заседаниях, видел Павловского, ездил в Ростов, видел южную группу и т. д. Ивану Терентьевичу желателен приезд Савинкова в Россию, а посему он безусловно будет все расхваливать и даже преувеличивать силы Московской организации.

Теоретическая сторона командировки:

«1) Для облегчения поездки в Париж необходимо послать с едущими Фомичевым и «нашим членом ЦК» кое-какие материалы для поляков и французов, от коих будут получены паспорта и содействие в визах французских.

2) Письмо Миклашевского к Б.С.

3) Три документа для проезда Б.С., Ал. Д.-Д. и жены Д.-Д.

4) Деньги для приезда Б.С. и Д.-Д. (его и жены).

5) Деньги для семьи Б.С. (по расчету 100 долларов в месяц и сразу месяца на три)».

Никаких материалов о Советской России наподобие прежних для Савинкова посылать не планировалось. В Варшаве, факт ранения Павловского, причины поездки к Борису Викторовичу держатся от всех в секрете, кроме Философова.

Деньги, документы и прочее даются членом ЦК Савинкову только в том случае, если он будет ехать. В противном случае, при отказе или оттягивании поездки, член ЦК должен занять враждебную позицию: «Что за ерунда, к чему беспокоить людей деловых, если ехать — так ехать, а нет — так не надо, как-нибудь обойдемся и без Вас в Москве, оставайтесь, если хотите, просто нашим информатором о заграничной жизни и пр. в таком же духе, словом, бить по самолюбию». Необходимо было дать понять Савинкову, что если он не желает ехать, то вряд ли и Сергей Эдуардович приедет к нему, нечего, мол, ему здесь делать. Фомичев безусловно займет другую позицию уговаривания Бориса Савинкова к поездке в Москву, о его там необходимости. Фомичев с приездом в Россию жены думает прочно там обосноваться[214].

В пятницу 11 июля в Царицыне на даче у Андрея Павловича состоялись «проводы» уезжающего за рубеж Ивана Терентьевича. Целью их было товарищеское единение «членов ЦК» со своим особоуполномоченным.

В 18 часов на дачу приехали Сергей Васильевич, Петр Георгиевич, Ибрагим-Бек (псевдоним «Фейх»[215]) и Владимир Георгиевич; через полчаса явился Федоров, и через четверть часа после него приехал Иван Терентьевич вместе с женой Анфисой. В садике под открытым небом был сервирован стол с винами и закусками.

Фомичев был польщен устраиваемыми проводами и, сказав: «Я не ожидал всех вас сегодня увидеть», сразу выпил полстакана перцовки со спиртом. Ивана Терентьевича начали усиленно угощать «по московскому обычаю» перцовкой со спиртом, зубровкой со спиртом, портвейном, красным, белым и пивом. Через два часа такого «угощения» Фомичев стал часто удаляться в кусты для освобождения переполненного желудка, за столом не мог сдержать одолевшей его икоты и выпил «дружеский брудершафт» с Петром Георгиевичем.

Разговаривая с Владимиром Георгиевичем, Иван Терентьевич сказал, что он со стороны ЦК не встретил полного доверия и не имел возможности познакомиться с низовой работой организации. «Мы за границей, вы здесь, добавил он, ведем одинаковую работу, но в разных условиях: в то время как мы там находимся в совершенной безопасности, вы здесь рискуете очень многим, и я понимаю, что нам, приехавшим оттуда, в короткое время заслужить ваше полное доверие невозможно».

К 22 часам Фомичев был бледен, вид имел жалкий. Пили за благополучное возвращение его и Федорова, «за безвестных героев-партизан» и за приезд в Москву «дорогого всем Бориса». К последнему тосту Иван Терентьевич отнесся очень серьезно, залпом выпил большой стакан пива и тотчас же поспешил в кусты, причем виновато и смущенно улыбнувшись, пробормотал, что едет «в Ригу». Вернувшись «из Риги» и продолжая пить, Фомичев говорил: «У вас среди членов ЦК нет нивелирующего однообразия. Вы все являетесь крупными индивидуальностями, и поэтому те или иные разногласия у вас неизбежны… но это не вредит делу, наоборот…»

В дальнейшем Ивана Терентьевича рвало прямо за столом на тарелку, но это не мешало ему продолжать пить и закусывать.

Темнело, спускалась ночь, на стол поставили зажженную лампу.

Ибрагим-Бек, намазывая на хлеб икру, говорил: «что же всегда о делах да о делах… и нам когда-нибудь отдохнуть…», на что Иван Терентьевич одобрительно кивал и улыбался и пил без разбора все, что ему подливали. Сергей Васильевич рассказывал анекдоты из военного быта и язвил по адресу «штатских»; Петр Георгиевич красочно передавал еврейские анекдоты и через каждые 10–15 минут услужливо водил своего «друга» Ивана Терентьевича в туалет или за кусты: без посторонней помощи он уже не мог двигаться.

В 23 часа Фомичев только икал и смотрел на всех осоловевшими глазами. Вино и пиво были выпиты. Все закуски, кроме печеных яиц, съедены. Становилось сыро и холодно.

В 23½ часа Сергей Васильевич, Петр Георгиевич, Ибрагим-Бек и Владимир Георгиевич уехали, оставив окончательно ослабевшего Фомичева на попечении Андрея Павловича. В начале первого часа ночи они вернулись в Москву.

Эта «товарищеская» вечеринка несомненно сблизила особоуполномоченного с «членами ЦК»[216].

12 июля провожали Ивана Терентьевича на Александровском вокзале. Новицкий (С.В. Пузицкий) во исполнение приказа ЦК организации, как начальник военного отдела, отправился лично проверить состояние места перехода на Западной границе и переправить в Польшу Ивана Терентьевича и Андрея Павловича.

На вокзале их провожали Владимир Георгиевич, Валентин Иванович, жена Фомичева и Леонид Николаевич. При прощании Владимир Георгиевич сказал каждому соответствующее напутственное слово. Фомичев дружески, «по московскому обычаю» расцеловался со всеми.

В вагоне Андрей Павлович был в одном купе с Иваном Терентьевичем, а Сергей Васильевич — в соседнем из предосторожности. Это было указано и Фомичеву, что было им весьма одобрено с конспиративной точки зрения.

Прибыв в 12 часов ночи в Минск, отправились в гостиницу «Ливадия» на Комсомольской улице, где заняли отдельные комнаты.

Утром Новицкий отправился в ГПУ Белоруссии, переговорил с Ф.Д. Медведем и И.К. Опанским о том, чтобы они приготовили лошадей и место перехода границы.

Часов в 12 дня в номер гостиницы в то время, когда у Новицкого был Фомичев, явился помощник уполномоченного ГПУБ И.П. Крик-ман, по легенде командир роты пограничных войск того района, где обычно переходят переправы через границу. Доложив о положении дел, он получил приказание доставить всех до границы и произвести переправу.

В пять часов вечера Крикман заехал за ними, после чего они втроем выехали из Минска. Не доезжая 5–6 верст до границы, спешились и, пройдя полями и лесом до границы, произвели в 12 часов ночи переброску на польскую границу Андрея Павловича и Ивана Терентьевича.

При прощании Фомичев расцеловался, долго жал руку, благодарил за проявленное внимание, предостерегал С.В. Новицкого не подходить близко к границе и прочее. Просил к 10 августа лично встретить на границе «отца»[217].

Перейдя границу, Федоров с Фомичевым явились на пост Гайще, а оттуда отправились к коменданту Турковщизны. Получив необходимые документы для проезда, в тот же день выехали в Вильно, куда добрались 16-го утром. По приезде в Вильно Андрей Павлович отправил Ивана Терентьевича в Экспозитуру № 1 сообщить о приезде и сговориться о месте встречи с капитаном Майером.

Вскоре Фомичев вернулся и сообщил, что капитан Майер набросился на него с бранью якобы за его безделье, за передачу материалов Мосбюро через Философова в Генштаб Польши и др. Сообщил Федорову, что его свидание с Майером должно быть в два часа на конспиративной квартире. Фомичев был очень взволнован, очень обижен на поляков за то, что они не умеют ценить людей.

В 2 часа Федоров отправился на конспиративную квартиру, где его уже ждали капитан Майер и его помощник по Русскому отделу.

Капитан Майер был предупрежден Фомичевым, чтобы он не говорил с Федоровым так, как с ним, так как Андрей Павлович мог все бросить и немедленно вернуться в Россию. На Майера эта угроза, видимо, подействовала, так как он был очень корректен и вежлив. Капитан Майер начал с оценки доставленных ему материалов и о работе резидента Штиля.

Сообщил, что доставленные материалы почти никакой ценности не имеют, по ним нельзя составить никакого представления о состоянии войск Западного фронта. Если бы он не верил Мосбюро, то решил бы, что это сознательная дезинформация со стороны большевиков. Высказал недовольство тем, что материал передан в копиях. Сообщил, что он хотел бы иметь дело непосредственно только с Мосбюро, и чтобы эта работа оставалась для всех, в том числе и Философова, неизвестной.

Федоров, ему это обещал, объяснив передачу материалов Фи-лософову и во Второй отдел недоразумением и отчасти тем, что при капитане Секунде это допускалось. Кончили беседу мирно. Майер спросил Андрея Павловича, что ему от него надо. Федоров сказал, что ему потребуются два паспорта для поездки в Париж и разрешение на вывоз валюты из пределов Польши, а также содействие поручика Донзо (француза) для получения в Варшаве виз на въезд во Францию. Майер обещал, что все будет готово на следующий день.

Действительно, на следующий день Федоров получил два паспорта, письмо к консулу в Варшаву и отношение в Банк, для вывоза денег, по которому в тот же день получил официальное разрешение на вывоз иностранной валюты из пределов Польши.

Тогда же Майер сообщил, что из Варшавы от Философова приезжал к нему Клементьев узнать, нет ли от нас из Москвы каких-либо сведений и когда мы предполагаем приехать в Варшаву. Майер, сообщил ему, что все обстоит благополучно, по всей вероятности, в течение ближайших двух дней выедут в Варшаву. В тот же день Андрей Павлович в разговоре по телефону с Шевченко сообщил о своем приезде и о дате выезда в Варшаву.

В этот же день Фомичев устроил Федорову свидание с Ирмановым. Выяснилось, что Ирманов ждет в Вильно, когда его смогут перебросить в Россию. Федоров указал Фомичеву, чтобы он давал ему пока уклончивый ответ. Сам Фомичев, два дня проведенные в Вильно употребил на написание докладов для помощника начальника политической полиции Оленского.

20 июля прибыли в Варшаву. Никогда Федоров так не волновался, всю дорогу в поезде его преследовала мысль: «Удастся ли заманить матерого зверя в Москву?.. Достаточно ли вески аргументы, чтобы заставили Савинкова покинуть Париж и поехать в СССР для руководства тайной борьбой с большевиками?..»

В Варшаве отправились на квартиру к Шевченко. Тот сообщил, что Философов, хотя и болен уже несколько дней, но ждет Фомичева и Федорова к 12 часам дня. Евгений Сергеевич очень интересовался, почему не прибыл Павловский. Федоров рассказал ему легенду о его ранении. Никаких сомнений она не вызвала. Он только выразил большое сожаление по поводу происшедшего.

К 12 часам, как договаривались, Федоров с Фомичевым отправились к Философову, который с нетерпением их ожидал. Первым вопросом его был: почему не приехал Павловский, что «отец» теряет всякое терпение, что он буквально засыпал его письмами с запросами о Сергее Эдуардовиче и о Москве. Ответом Дмитрию Владимировичу явилась та же легенда о ранении Павловского, о неудаче экса и невозможности вследствие этого его приезда, минимум месяца два.

В остальном в Москве все обстоит хорошо. Федоров с Фомичевым командированы к Савинкову. Философов был расстроен ранением Сергея Эдуардовича, неудачей экса и невозможностью свидания «отца» с Павловским. Далее Федоров подробно рассказал Философову о положении дел в Москве, о цели приезда. Фомичев все это подтверждал как очевидец, рассказал о своей поездке на Юго-Восток для выяснения истории с Сергеем Эдуардовичем, рассказал о своих свиданиях с ним и с членами ЦК.

Философов спросил, какую он может оказать пользу в этой поездке. Андрей Павлович ему сказал, что имеется, как и в прошлый раз, письмо к французскому консулу от поручика Донзо и ему только нужно как владеющим французским языком поехать с нами в консульство. Мы сговорились сделать это на следующий день.

Дмитрий Владимирович сообщил, что ему удалось с большим трудом устроить Борису Савинкову разрешение у поляков на въезд его в пределы Польши на недельный срок. Это разрешение удалось получить путем долгой беседы как с эндеками (правыми), так и с ППС (левыми); поэтому же поводу пришлось беседовать с Бауэром, начальником 2-го отдела Генерального штаба, который предлагал ехать Савинкову по чужим документам, которые будут ему даны при посредстве 2-го отдела, и с Министерством иностранных дел, которое настаивало на приезде Савинкова официально. Министерство иностранных дел хотело видеть Савинкова для выяснения с ним русского вопроса в Польше.

Мнение же самого Философова было таково: или Савинкову ехать инкогнито, ни с кем из поляков не встречаться и ехать дальше в Советскую Россию, или же ехать официально, видеться со всеми, с кем хочет, но в Россию не ехать. Федоров согласился с мнением Философова. В тот же день была дана телеграмма Савинкову о приезде Андрея Павловича и Ивана Терентьевича, для того чтобы он успокоился.

На другой день с утра Федоров с Философовым отправились во Французское консульство за получением виз. По пути встретили почтальона, который вручил ему письмо. Письмо было от Савинкова — опять с запросом относительно Павловского. Тут же, в письме, была записка и Сергею Эдуардовичу следующего содержания: «Бросай к черту всю свою торговлю, если не можешь приехать иначе, и приезжай немедленно; в противном случае я вынужден буду действовать самостоятельно. Твой отец». Философов решил, что теперь, по получении телеграммы, отец уже успокоится и будет ждать Федорова.

Явившись в консульство, Философов вошел к консулу с письмом от поручика Донзо и с нашими паспортами, ровно через 10 минут паспорта с визами были получены. Закончив с получением транзитных виз, на другой день Федоров с Фомичевым выехал в Париж. Ни с Арцыбашевым, ни с Португаловым по пути в Париж не встречались, конспирируя свою поездку к Савинкову.

24 июля прибыли в Париж. Устроившись в гостинице Федоров немедленно позвонил Савинкову, его дома не оказалось. Решив, что он пошел обедать, Федоров с Фомичевым отправились в известный ресторан, где обычно обедал Савинков, надеясь его там застать. Действительно, Савинков с Любовью Ефимовной Деренталь обедали там. Для Савинкова эта встреча в ресторане была неожиданной.

Оба очень обрадовались, увидя Федорова и Фомичева. Первым вопросом Савинкова был: почему нет Павловского и каково положение в Москве? Федоров ответил ему, что все обстоит благополучно. Павловский не приехал потому, что легко ранен при выполнении экса и в данное время находится в безопасности в Москве, но пролежит, по всей вероятности, месяца полтора-два. Легенда о ранении Сергея Эдуардовича его успокоила.

Александра Аркадьевича Дикгоф-Деренталя в Париже не было. Где он был, выяснить не удалось. Мы решили с Савинковым о делах поговорить на другой день, сегодня же просто посидеть за бутылкой вина. В тот же день вечером в кафе Федоров встретился и с Рейли. В кафе речь опять зашла о Павловском, о московской организации и т. д. Пришлось подробно рассказать Савинкову о положении дел в Москве, о ранении Сергея Эдуардовича, о наших планах, о цели приезда. Сговорились встретиться на другой день на квартире у Савинкова.

Там Савинков детально расспросил обо всем, что делается в России вообще, о московской организации с характеристикой всех ее членов, о всей работе Павловского, о Фомичеве, насколько мы законспирированы в Москве и др. Докладом, видимо, остался доволен, так как сейчас же сообщил, что он едет со мной, но пока не знает, поедут ли Любовь Ефимовна и Александр Аркадьевич Дерентали. Вопрос этот выяснится на следующий день, после чего можно будет говорить о средствах для поездки, о плане поездки, ее технической стороне. На другой день Борис Викторович сообщил, что едут все трое, и тут выяснили все, что нужно Савинкову для удовлетворения своей семьи, семьи Деренталя, бывшего вестового Виктора Савинкова, долг Клепикову и прочие расходы, кои он должен выполнить, прежде чем покинуть Париж.

Савинков сообщил Андрею Павловичу, что ему нужно будет ехать через Прагу для свидания со своей сестрой Верой Викторовной Мягковой, но эта поездка в Прагу ему не улыбается, так как чехи встретят его торжественно и дальнейший его отъезд в Польшу не останется в секрете. Федоров посоветовал ему разрешить вопрос иначе: вызвать сестру в Париж, выяснить здесь все, что ему нужно, и потом ехать прямо в Польшу. С этим он согласился. Отправились на телеграф для вызова сестры Савинкова в Париж. На другой день приехал Деренталь.

Опять было свидание с Савинковым, где он подробно говорил Федорову о предполагаемом плане работы, о необходимости параллельной террористической работы, о том, что он в Париже сидел не даром, а занимался изысканиями через одного специалиста химика нового взрывчатого средства. Изыскания эти дали положительный результат, и он на ближайших днях выяснит, когда сможет получить это средство: до отъезда из Парижа или через некоторое время, а также и то, где и когда смогут доставить ему это средство, каков будет его вес и прочие детали.

На другой день, 30 июля, он сообщил, что средство еще не вполне готово и его можно взять не ранее сентября месяца. Ему предлагают доставить его прямо в Москву, но Савинков боялся, что груз может попасть в руки ГПУ. Федоров посоветовал ему доставить этот груз в Вильно по адресу Экспозитуры капитану Майеру, который будет хранить его до тех пор, пока его у него не заберем. Этим проектом он остался доволен, подробно расспросил адрес.

Туда же, в Вильно, должен был приехать и второй химик Савинкова, эксперт по этому средству, и обучить лицо, которое приедет из Москвы за грузом. Общий вес взрывчатки, как предполагал Савинков, будет пудов до двух в двух чемоданах. При перевозке безопасен. Дикгоф-Деренталь после приезда занялся получением польских виз по итальянским паспортам. У Деренталя был паспорт на имя Александра Дорн.

1 августа приехала Мягкова в Париж, и с этих пор все занялись подготовительными операциями для выезда из Парижа и поездки в Россию. Подробно обсуждали с Савинковым переход через границу, взаимоотношения с поляками, перевозку багажа и оружия в пределах Советской России от Минска до Москвы.

Федоров объяснил Савинкову, что переход через границу произойдет при помощи поляков и командира роты на советской стороне, члена нашей организации некоего Ивана Петровича, что багаж и оружие, как обычно, оставим в Минске, а он уже доставит все в Москву.

Савинков ответил, что уже с Варшавы он будет в полном подчинении Андрея Павловича «как сопровождающего эшелон». Поэтому позже они все, без всякого сомнения, оставили на границе свои чемоданы, а под Минском сдали револьверы.

Так как все решили выехать 10 августа, то уже 6 августа Андрей Павлович выслал вперед Фомичева в Вильно, чтобы он подготовил все необходимые для перехода границы документы и номера в гостинице.

9 августа Деренталь перевез все вещи, оставшиеся в Париже, — как свои, так и Савинкова, к родным своей жены, живущим где-то за Парижем.

В тот же день был устроен прощальный обед с участием Сиднея Рейли, который должен был в конце августа опять выехать в Америку.

За столом Савинков рассказал, что в Россию собирается нелегально выехать Бурцев, в Москве он намерен посетить какой-нибудь наркомат и выступить в нем с обвинениями против большевиков. Андрей Павлович высказал сомнение в возможности такого геройского поступка, на что Савинков и Рейли ответили: «Бурцев старик сумасшедший и может все сделать…»

10 августа 1924 г. курьерским поездом из Парижа в Варшаву выехали: в одном купе — Савинков с Любовью Ефимовной, в другом — Деренталь и Андрей Павлович. 12 августа они прибыли в Варшаву, немедленно по приезде, оставив Савинкова и других в одном из кафе, Федоров отправился за Философовым.

По прибытии Дмитрия Владимировича и радостного свидания с Савинковым и с мадам Деренталь отправились на квартиру к Фило-софову. Федоров отправился в гостиницу, куда еще раньше ушел Деренталь. Часа через два все собрались на квартире у Философова, где обсуждали вопрос о том, говорить ли о поездке в Россию Арцыбашеву, Португалову и Шевченко или нет.

После долгих обсуждений пришли к результату, что лучше сказать, что Савинков едет в Россию, чем предоставить им самим делать догадки о том, куда делся Савинков. Приняли следующую легенду: все едут в Финляндию, где для организации пункта остается Деренталь, а Федоров и Савинков едут дальше в Россию.

Савинков до двух часов имел беседу с Философовым. От трех до пяти был обед с участием Дмитрия Владимировича. От пяти до семи Борис Викторович беседовал с Арцыбашевыми и Пор-тугаловым, а после семи устроили прощальный ужин при полном ансамбле.

Будучи еще в Париже, Борис Викторович получил письма из России с извещением об удачном эксе, проведенном в Ростове. Он остался этим очень доволен: значительная сумма давала возможность развернуть как организационную работу, так и террористическую, а также возможность издавать в Париже свою газету.

В редакции «За Свободу» все время были нелады между Арцыбашевым, Философовым и Португаловым, которые должен был разрешить Савинков. 12 августа, после прощального ужина, все выехали в Вильно, куда прибыли 13-го.

На вокзале всех встречал Фомичев. Тут же Савинков случайно встретился с братом Вензигольского, бывшим своим соратником. В связи с этим Борис Викторович решил увидеться и с самим Вен-зигольским. В тот же день он имел с ним свидание и сообщил ему о своей поездке в Россию.

В этот же день Андрей Павлович встретился с поляками, выяснил с ними все вопросы как относительно савинковского груза, так и о пропусках, о новом задании для Москвы.

14-го утром Федоров выехал из Вильно, на сутки раньше, чтобы перейти границу и подготовить переход. Условились, что до границы их будет вести Иван Терентьевич, с которым Андрей Павлович должен встретиться на границе ровно в 11 часов вечера. Перейдя границу, Федоров встретил Пиляра, Новицкого и Крикмана. Обговорили дальнейший план: поездка до Минска, багаж, оружие и арест Савинкова.

В Минске крокисты были заняты поиском изолированной квартиры, в которой можно было бы провести бесшумное задержание Савинкова и его людей. Остановились на квартире полномочного представителя ОГПУ Белорусского военного округа Ф.Д. Медведя. В ней разместилась остальная часть опергруппы в ожидании «гостей». Был разработан детальный план, распределены роли, установлены условные знаки и сигналы к началу операции[218].

На другой день ровно в 11 часов Андрей Павлович с Новицким и Крикманом вышли в район Радошковичей и медленно направились на советско-польскую границу. Стоял сильный туман. Появился Фомичев и дал сигнал, что сейчас они появятся. Показался Андрей Павлович, а затем Савинков и остальные. Познакомились, переоделись в пограничную форму и расселись по подводам. Километра за три до Шнека была сделана остановка, вновь переоделись в гражданскую форму и разделились в целях конспирации на три группы, каждая из них двигалась пешком самостоятельно.

Под Минском согласно предварительному разговору Савинков и Деренталь сдали Федорову оружие, чем была значительно облегчена операция по их задержанию.

В первые две группы вошли Савинков, супруги Деренталь, Новицкий и Андрей Павлович. Они должны были встретиться на За-харьевской улице, в доме 33, в квартире ПП ОГПУ ВВО Медведя. Третья группа должна была проследовать прямо в одну из гостиниц Шнека, где их ожидал Шешеня[219].

Вскоре Савинков, супруги Деренталь, Андрей Павлович и Новицкий были в квартире Медведя. На столе уже стоял завтрак, Андрей Павлович пригласил всех к столу, поднял рюмку и провозгласил тост: «За здоровье присутствующих…»

Выпив, он сообщил им, что уезжает по делам в город. В комнате остались Борис Викторович, Любовь Ефимовна, Новицкий и на диване лежал заболевший Александр Аркадьевич. Тут прислуживавший им «вестовой» принес яичницу, и вдруг дверь с силой распахнулась и в комнату вбежало несколько человек.

Впереди — военный, похожий на корсиканца, с черной большой бородой, сверкающими черными глазами и двумя маузерами в руках. Это был Медведь. Раздались голоса: «Ни с места…. Вы арестованы…»

Новицкий сидел с невозмутимым лицом, а Борис Викторович улыбнулся и произнес: «Чисто сделано… Разрешите продолжать завтрак…»

Красноармейцы с винтовками выстроились вдоль стены.

Пиляр, одетый в черную рубашку, повторил: «Да, чисто сделано… Неудивительно… Работали над этим полтора года».

Савинков тяжело вздохнул и сказал: «Жалко, что я не успел побриться».

«Ничего… Вы побреетесь в Москве, Борис Викторович», — ответил ему Пиляр.

В тот же лень Савинкова с супругой Деренталя опергруппа увезла в специальном вагоне в Москву, а 18 августа они оказались во внутренней тюрьме ОГПУ.

В газетах появилась информация о том, что в двадцатых числах августа на территории Советской России ОГПУ был задержан гражданин Савинков Борис Викторович (с фальшивым паспортом на имя В.И. Степанова), один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России.

Немного позже, 2 сентября 1924 г. в семь часов утра, Зекунов Михаил Николаевич сообщил, что к нему на квартиру явились два бандита из банды Данилы Иванова, прибывшие в Москву из Горок. Они были встречены его женой, которая по заранее полученным инструкциям сообщила им, что Зекунов сможет встретиться с ними не ранее десяти часов утра. Бандиты удалились, таким образом, было выиграно три часа, за которые был разработан план операции.

Ровно в 10 часов бандиты снова явились на квартиру к Зекунову и после ряда их проверок были приняты. Из разговора выяснилось, что Данила Иванов не хотел пускать их в Москву. Они прибыли в Москву на свой страх и риск. В Смоленске им стало известно об аресте Савинкова. Это обстоятельство усилило их подозрение, они хотели было вернуться обратно в Горки, однако все же рискнули и выехали в Москву для встречи с Павловским.

Удостоверившись, что прибыли по верному адресу, они несколько успокоились, продолжая тем не менее все время держаться настороже. Далее действия разыгрывались по плану. Зекунов вызвал по условному телефону агента Мюрида (фигурировавшего в легенде как прибивший с Кавказа вместе с Сергеем Эдуардовичем) и предложил ему немедленно явиться к нему. Спустя 40 минут на квартиру Зекунова явился Мюрид, он был представлен бандитам. Те заявили, что прибыли из Горок от Иванова и хотят немедленно видеть Павловского. Согласно полученному заданию тот снова начал «проверять» бандитов и притворился ничего и никого не знающим. Только после того, как Михаил Николаевич объяснил ему, что это «свои люди». Мюрид сказал им, что Павловский в Москве и что он доложит ему о приезде двух лиц от Иванова.

Чувствуя к себе недоверие, бандиты предложили свести их предварительно, для опознания, «с Гришей» (Сыроежкиным), приезжавшим за несколько дней до этого к ним в банду и знающим их в лицо. Это новое обстоятельство дало возможность безболезненно, не вызывая никаких подозрений у бандитов, ввести в дело Григория Сергеевича, исполнявшего в данной ситуации основную роль.

Условившись с бандитами, что доложит Павловскому об их желании с ним видеться, Мюрид отправился в штаб-квартиру (квартира Пузицкого), где к этому времени находились все участники операции — Пузицкий, Демиденко, Сыроежкин, Гендин и два курсанта Высшей Школы Погранохраны. После его прихода все участники операции отправились в район Мерзляковского пер., где было выбрано место производства операции — между Хлебным переулком и улицей Воровского.

Оперативная группа разделилась Сыроежкин и Мюрид отправились на квартиру к Зекунову, имея задачу передать бандитам, что Павловский готов их принять на квартире Шешени. В целях конспирации вся группа — сотрудники ОГПУ и бандиты разбились на две партии: Сыроежкин с Яковлевичем (правая рука Иванова) шли по правой стороне Мерзляковского переулка, а Мюрид со вторым бандитом (Иван Скороходов) следовал левой стороной переулка; в десяти шагах сзади Мюрида шел Зекунов. Пузицкий и Демиденко занимают позицию в Хлебном переулке, имея задачу после прохода Сыроежкина и Яковлевича идти сзади них по правой стороне, дабы отрезать в случае надобности их путь к отступлению. Гендин находился в подворотне дома № 12, имея аналогичную задачу в отношении Мюрида и Скороходова (по левой стороне). Курсанты Высшей пограншколы следовали по левой стороне Мерзляковского переулка со стороны улицы Воровского, имея задачу встретить Сыроежкина и Яковлевича.

В 12 часов 15 минут вся группа вышла из квартиры Зекунова, направляясь Мерзляковским переулком на квартиру Шешени. Пройдя Хлебный переулок Сыроежкин с Яковлевичем встретили курсантов Высшей пограншколы (они были переодеты в штатское). Поравнявшись с ними, Сыроежкин нанес настолько сильный удар кастетом по лицу Яковлевича, что он совершенно лишился возможности сопротивляться и в тот же момент был скручен курсантами, Сыроежкиным и подоспевшими Пузицким и Демиденко. Ему сразу надели наручники. В момент нанесения удара Сыроежкиным Яковлевичу второй бандит (Скороходов), следовавший по левой стороне рядом с Мюридом, был убит им наповал выстрелом из маузера в тот момент, когда он, заметив пленение Яковлевича, запустил руку за пояс с целью выхватить оружие. Вся операция была закончена в две 305

минуты. По окончании прозвучали тревожные сигналы, на которые немедленно прибыла милиция, окружившая переулок с обеих сторон и не допускавшая публику.

На прибывшую машину погрузили обоих бандитов и доставили в здание ОГПУ. При обыске у них изъяли два больших маузера и один наган с досланными в ствол патронами и большое количество патрон[220].

Это был последний эпизод в проводимой КРО ОГПУ операции «Синдикат-2».