Синдром человеческого магнетизма

Как бы нам этого ни хотелось, мы не можем избежать некоторых реалий нашей жизни: мы должны платить налоги, мы состаримся, мы, скорее всего, наберем несколько лишних килограммов и мы всегда будем связаны со своим детством. Зигмунд Фрейд был прав: мы есть результат своего прошлого и период становления нашей личности влияет на нас сильнее, чем недавние события и обстоятельства. Хотя гены играют существенную роль в формировании «я» взрослого человека, то, как с нами обращались в детстве, неразрывно связано с нашим ментальным здоровьем и качеством наших отношений во взрослом возрасте. Неважно, держимся ли мы за свою детскую историю или пытаемся приглушить, забыть или отрицать ее, – у нас нет возможности нейтрализовать ее влияние на нашу жизнь.

Возможно, в вашем детстве не было серьезных психологических травм, жестокости, недостатка внимания или заботы. Вам посчастливилось иметь родителей, которые совершали ошибки, но при этом любили вас и заботились о вас. Просто оставаясь собой, со всеми своими недостатками, вы доказывали своим родителям, что все дети идеальны и что жизнь – священный дар. Ваши здоровые-но-неидеальные родители поддерживали ваш личностный и эмоциональный рост не потому, что считали себя обязанными это делать, но потому, что они верили: вы этого заслуживаете.

Единственным условием безусловной родительской любви и заботы было ваше истинное «я». С такой заботой и чувством защищенности вы стали следующим в череде поколений эмоционально здоровых детей, которые вырастают сбалансированными личностями и эмоционально здоровыми взрослыми. Решив завести собственных детей, вы продолжили положительную родительскую «карму», воспитывая эмоционально здоровое потомство. К несчастью, это был не мой случай.

Быть трофейным ребенком

Ребенок психологически нездоровых родителей также продолжает переходящий из поколения в поколение паттерн, но он всегда будет дисфункциональным. Если один из ваших родителей был патологическим нарциссом, вы появились на свет с особыми ожиданиями, определенными вашим родителем. Если вы смогли понять эти ожидания и реализовать их, то мотивировали своего родителя-нарцисса любить вас и заботиться о вас. Продолжая подстраиваться под нарциссические фантазии ваших родителей, вы стали благодарным получателем их обусловленной родительской любви и внимания.

Превращая себя в «трофейного ребенка», вы научились испытывать меньше боли, но это далось вам очень дорогой ценой. Хотя ваша «трофейность» спасала вас от темной и угрожающей стороны вашего нарциссического родителя, она лишила вас эмоциональной свободы, безопасности и счастья. Вы никогда не наслаждались дарами детства. Ваши страдания и привычка быть невидимым в конце концов превратились во взрослую созависимость. Это, в свою очередь, заставило вас вновь проигрывать свою детскую травму с людьми, с которыми вы решили сблизиться.

Однако, если у вас не вышло стать родительским «трофеем», вы вызывали у них чувства стыда, злости и незащищенности, что, в свою очередь, возвращалось к вам в форме наказаний. Будучи «паршивой овцой», которая не способна или не позволяет повысить самооценку родителей, вы, вероятнее всего, были наказаны невниманием, отсутствием заботы и/или жестоким обращением. Вам пришлось найти самый большой психологический камень, под которым вы постоянно прятали свои болезненные воспоминания. Ваше одинокое, лишенное внимания и заботы и/или полное жестокого обращения детство стало фундаментом для перманентного расстройства психического здоровья. Это вынуждало вас эгоистично ранить других, испытывая лишь ограниченную или ситуативно обусловленную эмпатию и сострадание. Точно так же, как ваш родитель, который эмоционально изуродовал прекрасного ребенка, которым вы были от природы, вы инстинктивно повторяете те же губительные паттерны по отношению к тем, кого вы любите.

Метафора эстафетной палочки

Попросту говоря, каждое поколение моей семьи взращивало следующее для того, чтобы оно стало частью дисфункциональной семейной эстафетной команды. Родители не только передавали дальше свое рвение и энтузиазм эстафетной гонки, но и оказывали сильное влияние на то, какую из двух возможных ролей в конечном счете выберет каждый ребенок. Эстафетная палочка передалась либо тому, кто мог повысить самооценку нарциссического родителя, либо ребенку, который стал для него серьезным разочарованием.

Несмотря на патологическую преданность моей матери, помогавшей отцу выиграть каждую подобную гонку, она никогда не испытывала радости, победно пересекая финишную черту. Даже когда она лежала без сил, усталая, не в состоянии даже пошевельнуться, она убеждала себя, что победа моего отца была также и ее победой. Несмотря на то что ее опыт состоял из унижений и отсутствия радости, она никогда не пыталась покинуть команду. Как и во всех других дисфункциональных семьях, мои родные братья, сестра и я получили эти пресловутые эстафетные палочки от своих родителей. Только очень сильные и полные решимости люди способны разрушить подобные паттерны поведения. Без мужества и серьезной психотерапии вероятность того, что эстафетная гонка вашей семьи закончится на этом поколении, крайне мала.

Четыре поколении дисфункции

Для лучшего понимания сил, ответственных за мою детскую травму привязанности – главную причину моей созависимости, – я поделюсь с вами историческими фактами о четырех поколениях моей семьи. Вместо того чтобы занять позицию «во всем виноваты мои родители», объясняя, почему я стал созависимым взрослым, я стараюсь относиться с большим пониманием и эмпатией к тем членам семьи, к которым я когда-то испытывал неприятие и злость. Цель этой главы не в том, чтобы обидеть, критиковать или дискредитировать кого-то. Скорее она написана для того, чтобы показать силы, стоящие за развитием созависимости и нарциссизма в моей семье, с акцентом на том, почему все мы – жертвы, хотя некоторые кажутся скорее тиранами.

Пожалуйста, учтите, что информация, которой я поделюсь, может быть неполной и обобщенной. Моя задача – отразить определенные психологические черты каждого члена моей семьи и проиллюстрировать природу созависимости и нарциссизма. Несмотря на попытки сохранять точность и объективность, я допускаю, что на некоторые выводы могли повлиять мои собственные «линзы». При написании этой главы я тщательно взвесил необходимость обнародования этих материалов и возможные последствия этого для моих взаимоотношений с семьей. С тяжелым сердцем я предлагаю вашему вниманию объяснение того, почему я стал созависимым взрослым.

Я второй ребенок в семье Эрла Розенберга и Мюриэл (Микки) Розенберг; они ушли из жизни в 2015 и 2018 году соответственно. Оба моих родителя были единственными детьми в семье, не в силу сознательного выбора, а по другим причинам. За 10 лет у них родилось четверо детей: Эллен – в 1959 году, я – в 1961 году, Стивен – в 1963 году и Дэвид – в 1969-м. По словам родителей, единственным запланированным ребенком был Дэвид. Моя мама впоследствии призналась, что убедила отца завести четвертого ребенка из-за своего одиночества и потребности обрести цель в жизни.

Думаю, у моего отца было большинство – если не все – симптомов нарциссического расстройства личности (НРЛ). В противоположность ему, что неудивительно, мать была типичным созависимым человеком, как это описано в большинстве книг по данной теме, включая и эту.

Бабушка и дедушка моего отца по материнской линии – ида и руби

Подстегиваемые гонениями и этническими чистками евреев в Восточной Европе в конце девятнадцатого столетия, мои прапрабабушка и прапрадедушка эмигрировали из России во второй половине 1890-х годов. Оба они были евреями, но семья Иды происходила из Германии, а семья Руби – из России. По рассказам отца, Ида была придирчивой, жестокой и доминантной. Она не желала знать чужого мнения и держала домочадцев в ежовых рукавицах. Руби был более мягким, любящим и заботливым.

Претензии Иды и ее уверенность в том, что ей все должны, в сочетании со страхом семьи перед ней, обусловили ее неоспоримый авторитет в вопросах воспитания внука, в котором она культивировала жесткие суждения и самоуверенность. Руби и Молли (дочь Иды и Руби) ни в чем не смели ей противоречить, поскольку последствия всегда оказывались гораздо хуже, чем они могли предполагать. Руби, созависимый в отношениях, был добрым и снисходительным отцом и дедушкой, который всегда видел хорошее в своих детях и в моем отце – своем внуке. Его великодушие, по словам отца, погубило его. Во время Великой депрессии ссуды, которые он, по своей доверчивости, раздал друзьям и приятелям, не были возвращены, и семья потеряла большую часть своего состояния. Ида никогда не простила Руби за то, что ей казалось слабостью, легковерностью и страхом вступать в конфликты. Ее склонность не прощать тех, кто переходил ей дорогу, оставила неизгладимый след на трех поколениях, заставших ее тиранические порядки.

Макс и Молли: родители моего отца

Из-за недостатка общения о Максе мало что известно, кроме того, что он родился в Румынии и пошел в армию в начале 1920-х годов. Дезертировав, он нелегально иммигрировал в США. Мой отец описывал его как красивого, обаятельного игрока и афериста, который мог «очаровать любую женщину, чтобы залезть к ней в трусики». Это похоже на правду, так как Макс был женат девять раз до своей кончины в возрасте 90 лет. Он хвастался моему отцу, что его не пускали в казино Лас-Вегаса, после того как поймали за подсчетом карт. Его призванием было лишать людей заработанных потом и кровью денег. Очень вероятно, что Макс был социопатом и у него вполне могли бы диагностировать асоциальное расстройство личности (АСРЛ).

Я также немного знаю о детстве бабушки Молли. Она была старшей из шести детей, мальчиков и девочек, и воспитывалась чрезмерно строгой и бескомпромиссной нарциссической матерью. В роли бабушки она была мягкой, покорной и чувствительной – созависимой, как и ее отец. Будучи замкнутым человеком и, возможно, преследуемая чувством стыда, она почти ничего не рассказывала о своем детстве (хотя я расспрашивал!).

До встречи с Максом у Молли было мало опыта в отношениях. Большинство ее решений, включая выбор мужчин, строго контролировались ее матерью. Когда Молли встретила очаровательного Макса Розенберга, она влюбилась в него по уши, как и многие женщины. Думаю, их отношения развивались очень быстро, что вполне ожидаемо, когда одинокая, управляемая, молодая созависимая женщина встречает обходительного и галантного мужчину своей мечты. Это был Синдром человеческого магнетизма, случившийся примерно в 1929 году. Мой отец искренне считал, что Макс заинтересовался его матерью и женился на ней, потому она происходила из состоятельной семьи, обладавшей крупной недвижимостью.

Ида была довольно враждебно настроена по отношению к Максу, которого, как говорил мой отец, она «видела насквозь». Как и другие патологические нарциссы, она быстро идентифицировала психологически схожих с ней людей. Несмотря на попытки Иды запретить Молли встречаться с Максом, двое влюбленных сбежали через шесть месяцев после знакомства. Спустя приблизительно три месяца был зачат мой отец. Через полгода после его рождения Молли подала на развод, потому что Макс жестоко обращался с ней, а затем бросил семью. Молли говорила моему отцу, что Макс не хотел держаться за нормальную работу, чтобы обеспечивать семью. Моему отцу пришлось ждать переходного возраста, чтобы впервые встретиться с Максом, и в дальнейшем он виделся с ним только четыре раза.

Оставшись с новорожденным ребенком на руках, Молли вынуждена была быстро выйти на работу, где она трудилась шесть дней в неделю. У нее не было иного выбора, кроме как доверить заботу о ребенке своей жестокой и черствой матери. Хотя Ида и приняла на себя «родительскую» роль, она никогда не стеснялась выражать свое недовольство и злость по этому поводу каждому, кто находился в пределах слышимости.

Травма привязанности моего отца

Какой бы сложной и невыносимой ни была Ида для большинства людей, это не шло ни в какое сравнение с ее отношением к моему отцу, которого она часто называла «ребенок дьявола». По мнению Иды, внук постоянно и безнадежно «портил вещи» просто потому, что являлся носителем того же ДНК, что и его «папаша». Она терпеть не могла моего отца из-за своей ненависти к Максу и недовольства тем, что ей приходилось заботиться о его ребенке.

Еще больше усугубляло ситуацию то, что ребенок был внешне похож на Макса. Отец вспоминал, как Ида постоянно бранилась на немецком, высказывая все, что она думает о нем и о его отце, которого он никогда не видел. Никто в семье не мог помешать ее дурному обращению с мальчиком – она была слишком властной, и ее все боялись. За неделю до смерти моего отца я попросил его рассказать о тирании, которой он подвергался. Он сказал мне, что у него в течение всей жизни периодически возникали «ужасные» навязчивые воспоминания о жестоком обращении Иды. Он даже проронил слезу, что было достаточно ярким выражением чувств для этого обычно малоэмоционального мужчины.

Самые его приятные детские воспоминания были связаны с добротой дедушки Руби и трех дядюшек, которые очень его любили. Несмотря на неспособность Руби защитить своего внука, мой отец помнит его как самого замечательного человека, которого он когда-либо знал. Грустно и печально, что любовь его матери, дядюшек и дедушки не ослабили травму, нанесенную жестокой бабушкой.

Хотя у отца не было возможности проводить со своей матерью столько времени, сколько ему хотелось бы, он вспоминал о невероятно близких отношениях с ней. Он идеализировал Молли и обожал ее до самой ее смерти. Он всегда считал ее своим лучшим другом. Однажды он рассказал мне, как лежал в больнице, где ему должны были удалить миндалины. Врач вышел в комнату ожидания и спросил, нет ли у Молли куклы, потому что ребенок плакал и требовал «свою Молли». Хотя истории о близости моего отца с Молли кажутся теплыми и добрыми, они слишком похожи на то, что часто определяют как жестко сцепленные или эмоционально инцестуальные отношения родителя и ребенка. Это также породило его травму привязанности.

В дополнение к жестокому обращению своей бабушки Иды мой отец также страдал от социофобии и депрессии средней степени тяжести. Его биологические и связанные с окружением проблемы детства, особенно ярко выраженная вербальная и эмоциональная жестокость, вылились в эмоциональные, личностные и связанные со взаимоотношениями нарушения психики, когда он повзрослел. Любовь и нежность, полученные от матери, дядюшек и деда, не могли излечить его от травмы привязанности, превратившейся в нарциссическое расстройство личности во взрослом возрасте.

В детском и подростковом возрасте мой отец находил спасение в учебных занятиях со сплоченной группой друзей. В 18 лет он сбежал от тирании бабушки и ограниченных финансовых возможностей семьи, поступив на службу в армию. Мой папа описывал четыре года, проведенные в Германии после окончания Второй мировой войны, как веселое время – там у него впервые появилась свобода понять что-то о себе самом, о жизни и об окружающем мире. Как и его собственный отец, он был достаточно привлекательным мужчиной. Я помню несколько неловких ситуаций, когда мой папа хвастался своими победами на любовном фронте над «доверчивыми, эмоционально зависимыми и совершенно нищими» немецкими женщинами.

Четыре года спустя после своей демобилизации из армии мой отец окончил Университет Иллинойса, получив степень бакалавра в инженерии. Как и в армейских историях, он часто хвастался своими подружками не-еврейками, на которых никогда не собирался жениться. Решив остепениться, он начал искать жену-еврейку. Помимо ее религиозной принадлежности, она должна была быть молода и привлекательна. Когда он выбрал мою маму, то прекратил длительные отношения с более взрослой женщиной нееврейского происхождения. Он описывал свой разрыв с ней не только холодно и без каких-либо чувств, но даже с улыбкой.

В середине – конце 1950-х годов лучшим местом для знакомства одиноких евреев были танцы, спонсируемые синагогой. Когда мой отец впервые встретил мою мать, он отверг ее, потому что ей было всего 16 лет. Мама с болью вспоминала, как он отвернулся от нее и начал заигрывать с ее 18-летней подружкой. Два года спустя на тех же танцах они встретились снова. Как только мой отец сообразил, что она стала совершеннолетней, он тут же включил режим обольщения. По рассказам мамы, отец произвел на нее сильное впечатление, потому что был старше и казался более зрелым, харизматичным и привлекательным. Но больше всего ей понравилось, что он был евреем, имел диплом инженера Университета Иллинойса, работу, машину и мог позволить себе собственный дом. Моя мама оказалась легкой и достаточно сговорчивой добычей.

Мой папа без памяти влюбился в мою мать из-за ее потрясающей красоты, невинности и готовности обожать его и возводить на пьедестал. Мать поддерживала его иллюзию о том, что он хороший муж, хороший отец и работящий кормилец семьи. В ответ отец позволял ей жить в своей иллюзии об обожаемой и порядочной жене, матери и хранительнице домашнего очага. Они не только нашли друг в друге эмоциональное убежище, но и оба получили возможность сыграть реалистичную сюжетную линию, в которой «парень встречает девушку, и они счастливы навеки», хотя это было лишь временным явлением. В действительности ни один из них не осознавал, какой одинокой была его вторая половинка и насколько каждый из них нуждается в этом браке, несмотря на попытки сбежать от него. Неведомо для них их семейная история и детские травмы привязанности создали идеальный любовный союз.

Мой отец страдал от социопатии и клинической депрессии на протяжении всей своей жизни. В 55 ему официально диагностировали глубокую депрессию, и тогда случилась его первая из десяти последующих госпитализаций. Позже я узнал, что еще в 40 лет он начал злоупотреблять лекарственными стимуляторами, чтобы избежать психологической боли. К 65 годам его усиливающаяся зависимость от препаратов потребовала стационарного лечения. На более позднем этапе у него развилась полная зависимость и от стимуляторов, и от наркотиков, из-за чего он оказался в стационаре по программе избавления от наркотической зависимости. Помимо лечения от глубокой депрессии или зависимости, мой отец жаждал ощущения защищенности и безопасности, которое давала ему больница. В медицинских учреждениях он мог сбежать от своих проблем, освободиться от тревоги и беспокойства и в то же время быть окруженным заботой и вниманием. Это стало дурной привычкой, которую никто в семье не мог понять.

Чак и Лил, родители моей матери

Созависимость моей матери, как и НРЛ моего отца, можно объяснить ее детской травмой привязанности. Эстафета была передана ей родителями, созависимым отцом Чарльзом (Чаком) и матерью-нарциссом Лиллиан (Лил), каждый из которых в свое время получил свою эстафетную палочку.

Примерно в 1885 году отец Чака, 16-летний Макс, был похищен русскими «патриотами», которые насильно заставили его пойти в армию. Благодаря политическим связям и взяткам семья добилась его возвращения, но только после того, как он отслужил по меньшей мере год в тяжком рабстве вдали от дома. В конце 1890-х годов Макс и его жена Дора вынуждены были покинуть Россию из-за начавшихся еврейских погромов. Молодые супруги приехали без копейки в кармане в Оттаву, Онтарио, где они впоследствии вырастят восьмерых мальчишек.

Мой дед Чак родился вторым из восьмерых детей. Его отец был убежденным сторонником строгой дисциплины и верил в поговорку «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка». По сегодняшним меркам его метод можно охарактеризовать как чрезвычайно жестокое обращение. Макс, казалось, больше старался разбогатеть с помощью разнообразных схем, чем обрести постоянную работу. Его нереализованная тяга к перемене мест вынуждала домашних жить в бедности. Рост семьи и финансовые трудности вынудили всех мальчиков продавать газеты на перекрестках Оттавы.

В записанном разговоре мой прадедушка рассказывает о своем тяжелом детстве.