Синее море, белый пароход

14

– Гера, – толкал меня Юрик под бок острым кулачком, – проснись… «Оранжад» покажи – где?

Я раскрыл глаза. Бинокля на стене не было. Над левым иллюминатором висели скалы. Чайки падали с них на катер, проносились у самого борта и взмывали вверх на упругих крыльях. Они кричали так, что заглушали стук мотора.

– Еще ничего не видели? – спросил я Юрика.

– Нет, – ответил брат, глядя на меня исподлобья. – Одни чайки.

Я спрыгнул с сетки, затянул ремень на новую дырочку и выскочил на палубу.

Катер буровил пенистое ожерелье острова. Из-за сопки, похожей на вулкан, вытягивалась темная кошачья лапа с серебристыми когтями.

Отец и Семен стояли поодаль друг от друга.

– Не возвратиться ли? – сказал Семен отцу, и совсем не дружеским голосом. – Погода мне начинает не нравиться.

– Черт с ними, с этими японцами, Вася! – закричал Рыбин из рубки. – Я поворачиваю.

– Обожди, – резко отозвался отец. Он разглядывал побережье и сопки в половину бинокля, все время подкручивая его. – Остров переплюнуть можно. Куда тут они могли спрятаться?

Семен смотрел на берег из-под левой руки. Тень падала лишь на один глаз. Но вот «кошачья лапа» схватила солнце, и нас всех накрыла тень, а по воде пошла мелкая рябь. Я оглянулся. Тень накрывала море, гнала ослепительную синеву к горизонту, потом к верхушкам сахалинских сопок.

Я склонился за борт, вглядываясь в берег. Мы все не спускали глаз с береговой полосы. И все равно чуть не проскочили шлюпку. Она стояла среди бурых огромных камней. Мачты на ней не было. Юрик увидел ее первый и закричал с мостика:

– Вон лодка!.. Гера, она с «Оранжада»?

Отец кивнул Рыбину. Тот сбавил ход и положил катер на правый борт. К самому берегу нельзя было подойти из-за камней. Тогда отец выпрыгнул на камень, с него – в воду. Ему оказалось по грудь. Он пошел к шлюпке, подняв вверх правую руку.

– А может, оставим это дело, Вась? – вскрикнул Рыбин, высунувшись из рубки. Его глазки тревожно следили за отцом, а кончик языка то и дело скользил по губам.

Мы с Семеном тоже соскочили на плоский камень. Отец подобрался к шлюпке и толкнул ее нам. Мы прыгнули в нее и подтянулись за конец к берегу.

– Гера, а я? – крикнул Юрик.

– Пока подожди, – ответил я и приложил палец к губам.

На песчаной полоске темнели елочки следов. Я узнал отпечатки маленьких дзори Сумико. Пока я рассматривал их, отец и Семен ушли вперед.

Отец шел пригнувшись. Сапоги его покрылись песком. Мокрая одежда обвисла.

– Осторожно, Васька, – сказал ему Семен, догоняя. Из-под его подметок летел песок. Клёши надувались ветром. – Никакого самовольства… Миром дело да ладом решать будем, слышишь?

Отец отмахнулся, как от комара, и что-то буркнул в ответ успокоительное.

Я засунул руку в карман. Первым мне попался божок. Я пощупал его сколотый нос, опустил на самое дно и взамен крепко стиснул картонную гильзу ракеты.

– Ага-а-а! – зарычал вдруг отец и бросился к большому кусту черемухи.

Я припустил за ним и втиснулся между отцом и Семеном.

Под кустом, в зеленой прохладе, спали беглецы. Сумико уткнулась в кимоно на груди своего отца. По лицу Ивао полз муравей. Ивао смел его сонной рукой и перевернулся. Кимура потрогал его, словно боялся во сне потерять племянника.

– Хорошо спят, – сказал Семен, – жалко будить.

Отец присел на корточки рядом с Кимурой и толкнул его в плечо. Кимура что-то буркнул и опять засвистел носом. Отец потормошил его сильнее. Кимура расклеил закисший глаз и в ту же секунду прикрылся ладонью, точно защищаясь от штыка.

– Ано-нэ, вставай! – сказал Семен. – Пойдем назад.

– Зачем пойдем? – спросил Кимура хриплым голосом.

– Твоя расскажешь, как сжег дом. – Отец гвоздил его своими зрачками.

– Я не жег никакой дом, капитан, – ответил Кимура, садясь.

– Может, он сам загорелся? – хмыкнув, спросил отец.

Кимура сгорбился. Рябинки на его лице темнели, как дробины.

– Ну, хватит, Василий. – Семен поставил ногу между отцом и Кимурой. – Ты не прокурор.

– Смотри, защитник нашелся, – взорвался голос отца. – Может, любить их и жаловать. – Отец выпрямился и зашагал назад, к морю.

Ивао, Сумико и Ге проснулись. Сумико заплакала. Оттопырившийся пучок волос на ее затылке вздрагивал. Ге пытался пригладить этот пучок.

– Конец миру, конец, конец, – бормотал он.

Ивао глядел на меня дерзкими глазами, увеличенными стеклами очков. Его родимое пятно над правой бровью алело, как рана. Наши взгляды сцепились, и мы забыли обо всем. Только глаза друг друга видели мы. Они у него блестели, как мокрая черная галька. И у меня, наверно, горели глаза, потому что я вспомнил пожар. И я пошел вперед на Ивао, крепко сжав челюсти и кулаки. Нудная дрожь ослабляла мускулы. Раньше даже в драках я этого никогда не ощущал. Значит, расшатались нервы, как у фронтовиков.

Я старался не отвести взгляда. Но крепкая рука Семена вцепилась в воротник моей рубашки. Он дернул меня, и я оказался на прежнем месте.

– Надо идти, – прервал причитания Ге Семен. – Смотрите, какое небо…

Глаза Кимуры сильно расширились. Двукрылые морщины потянулись от переносицы. Кимура увидел тучу. Губы его на миг стрелами вошли в щеки. Но тут же Кимура вновь ссутулился и зашагал по траве, примятой ветром.

Мне запомнилась усмешка Кимуры. Но чему он радовался?! Тому, что гроза накроет нас? Хороша радость…

Катер дергался, как конь, почуявший волка.

Ивао и Сумико засуетились возле Ге в кубрике. А Рыбин бросился в рубку.

Через минуту катер врезался в волны.

Юрик крутился под ногами. Ему надо было непременно пробиться к японцам. Я еле выволок его из кубрика.

– Куда лезешь? – сказал я ему сквозь зубы. – Тебя только там не хватало.

– Дядя что – заболел? – спросил Юрик.

– Да, заболел, – ответил я и повел брата на мостик.

Юрик повысил голос:

– Почему ты меня не пускаешь к Сумико?

– У нас с нею все кончено. Понял? – сказал я.

– А мне она споет японскую песню, – возразил Юрик.

– Не споет, – сказал я. – Видишь – гроза идет…

– А «Оранжад»? – забеспокоился Юрик.

Я затащил его в рубку, к Рыбину.

– Он в надежной бухте стоит, – ответил я.

– А почему мы не спрячемся там?

– Отстань от меня, иначе получишь по шее, понял?

– Понял. – Он отвернулся от меня, уткнул подбородок в грудь.

– Обижает тебя брат, – посочувствовал Рыбин, не отрывая взгляда от кипучего моря, и забормотал себе под нос: – Зачем бежал человек? Если невиновный, зачем бежишь? – Он поцокал языком. – Значит, есть вина…

Юрик ухватился за нижние рожки штурвала.

Над морем со всех сторон нависла мгла. Сбоку низкая туча перегоняла наш катер. Размочаленный ее хвост волочился по волнам. Он зацепил нас. По крыше словно защелкала дробь, выпущенная из охотничьего ружья.

Я подумал, что отец и Семен придут сейчас в рубку. Однако они оставались на своих местах: отец на носу, Семен на корме. Они покуривали цигарки. Семен разглядывал шлюпку за кормой. Веревка разрезала два водяных бугра, что вставали между кормой и шлюпкой. Бугры становились все мощнее.

– Брат поколачивает тебя? – спросил Рыбин Юрика, скаля зубы с розовой пилою десен.

И тут почти вспомнил я, где встречал Рыбина раньше, но закружилась голова.

– Его зато мутит от качки, – ответил Юрик. – Смотрите, он уж зеленый… А я буду капитаном.

– Лучше всего – на реке капитаном, – сказал Рыбин.

– А я на море буду капитаном, – упорствовал брат.

Вот заяц! Давно ли валялся в своей корзине? А в самом деле, море на него хорошо действует. Поддразнить брата, что ли? Но мне уже не хотелось и разговаривать. Меня начало мутить от горячего запаха солярки, который поднимался из машинного отделения. Я вышел из рубки и повис на тонком поручне мостика.

Подо мной из приотворенной дверки кубрика высунулась загорелая рука Сумико. Она протянула носовой платок под дождь.

– Мы утонем, – раздался хриплый голос Кимуры. – Тайфун перевернет катер. Мы утонем, но и русские захлебнутся в нашем море…

– Да, в нашем море, – как эхо, отозвался Ивао.

– Конец, конец миру, конец, конец… – затянул Ге.

Сумико громко всхлипнула и закрыла дверку. Я отшатнулся в рубку и вцепился в руку Рыбина.

– Тайфун! – Я приложил палец к губам и показал вниз.

Рыбин раскрыл рот и так глядел на меня минуты три. Потом понял. Лесенка морщин появилась на его побелевшем лбу. Он закрутил, закачал головой, приговаривая:

– На Амуре ни тайфунов, ни японцев – красота… И дернул черт на море переехать.

Эх, катер-катерок, родное существо, выручай нас!

Я отодвинул дверь и спустился на палубу. Меня швырнуло до самого борта. Началась бортовая качка. Я ползком добрался до кормы и сказал про тайфун Семену. Он схватил конец мокрой веревки трехпалой рукой и дернул, распуская узел. Шлюпка сразу отдалилась, исчезла в плеске и водяной мгле.

Вдвоем с Семеном мы крепко держались на палубе. Мы вернулись с ним в рубку. А отец стоял впереди рубки, держась за мачту. Гимнастерка на нем потемнела.