Сироты Цаво

Грегори Пек

Возле рабочего городка рос величественный баобаб, дававший приют громкоголосой колонии буйволовых ткачей. От рассвета и до заката в этом маленьком поселке кипела жизнь. Птицы улетали, прилетали и кружились вокруг своих неряшливых гнезд, без устали пытаясь удовлетворить ненасытный аппетит потомства. Крики сотен маленьких пушистых птенцов, требовавших к себе внимания, создавали неумолчный шум. Энергия и терпение родителей восхищали нас. А скоро я сама совершенно точно узнала, сколько труда требуется, чтобы вырастить птенца буйволова ткача.

Как-то утром, когда мы уже кончали завтракать, в лагерь пришел Саймон, державший в руке маленького взъерошенного птенца.

— Вот тебе еще один сирота, Даф, — сказал он, передавая мне пронзительно кричащего малыша.

Он, видимо, вывалился из какого-то гнезда, так как Саймон нашел птенца под баобабом. Когда я взглянула на маленькую дрожащую птицу, лежащую у меня на ладони, то мне — сама уж не знаю почему — захотелось назвать ее «Грегори Пек»[7], хотя она далеко не была красавицей.

Естественно, что первым делом надо было попытаться удовлетворить ненасытный аппетит ткача. Чтобы сделать это, мне пришлось преодолеть свое отвращение к гусеницам и кузнечикам. Пронзительный квакающий крик нашего нового воспитанника раздавался во всех уголках лагеря. Вооружившись палкой и консервной банкой, мы с Джилл отправились добывать ему завтрак. Быстро поймав около двадцати кузнечиков, я успокоилась и по неопытности решила, что для столь маленького существа установленного нами дневного рациона будет вполне достаточно. Я протянула одного кузнечика Грегори Пеку, он задрожал в предвкушении пищи, раскрыл клюв — надо признать, довольно большой для его роста — и показал широченное горло. Я положила кузнечика ему в клюв, ткачик конвульсивно глотнул, кузнечик исчез, а Грегори уже открыл клюв для следующего. Тот исчез с такой же быстротой, потом еще один и еще и еще — все они мгновенно проваливались в какую-то бездонную яму. «Дневной рацион» был уничтожен за пять минут. Несколько ошарашенные, мы с Джилл опять отправились за кузнечиками; с этого момента ловля насекомых стала нашим основным занятием. Аппетит у Грегори Пека был феноменальным, и, чтобы насытить его, требовался целый рабочий день. Я просто не могла себе представить, куда он девал все это невероятное количество кузнечиков.

Предлагая Грегори кузнечика или гусеницу, я называла его по имени, и уже через два дня он стал отвечать громким писком, несясь вприпрыжку ко входу в палатку.

Через четыре дня Саймон принес нам еще одного птенца-ткача, обнаружив его под тем же самым баобабом, что и Грегори. Должна признаться, что нового воспитанника я брала далеко не с таким энтузиазмом, как первого. Для удовлетворения двух таких аппетитов требовалось удвоить количество кузнечиков, и я просто не знала, как мне удастся справиться с этой работой. Было незамедлительно начато самое настоящее массовое уничтожение кузнечиков. Однако, хотя я и достигла в искусстве ловить кузнечиков невероятных вершин, количество насекомых в округе не уменьшалось, и мы ухитрялись добывать для прожорливых питомцев достаточно пищи.

Нового приемыша мы назвали «Буффало[8] Билл», хотя с самого начала было видно, что он не столь бесстрашен, как Грегори, и довольно застенчив.

Дни шли за днями. Наши малыши росли буквально на глазах, и, наконец, однажды утром Буффало Билл сделал попытку перелететь из одного конца палатки в другой. Полчаса напряженных тренировок, и вот, радостно зачирикав, он поднялся в воздух, вылетел из палатки и тяжело опустился на росший невдалеке низкий куст. Сидел он на нем неуверенно, отчаянно взмахивая крыльями, чтобы сохранить равновесие. Я выскочила следом и, чтобы вернуть ткача обратно, стала соблазнять сочным кузнечиком, медленно подбираясь к нему и протягивая руку. Но ткач опять взлетел, поднялся довольно высоко и на этот раз очень профессионально сел на вершину высокой акации у берега реки. Я звала его, пока окончательно не охрипла, но он не стал меня слушать, и через двадцать минут мы в последний раз увидели, как он полетел, пока не превратился в пятнышко и не пропал где-то вдали. Сможет ли он прокормиться, с грустью подумала я, позаботиться о себе и соединится ли со своими сородичами? Что с ним случилось, мы так никогда и не узнали и утешали себя тем, что еще один шанс выжить ему был все же дан. Ведь если бы мы не подобрали ткача, он неминуемо был бы съеден каким-нибудь ночным хищником, возможно даже нашим Олд Спайсом.

Я была уверена, что через некоторое время улетит и Грегори. И действительно вскоре с печалью убедилась, что он тренируется в искусстве полета. Я знала, что мне будет очень не хватать его — к этому времени ткач стал совсем ручным и часто вспрыгивал мне на руку. Грегори очень любил, когда его носили; обычно он устраивался на моем плече. С огромным интересом и увлечением ткач принимал участие в охоте на кузнечиков. Когда я шла, он прыгал рядом, но стоило обнаружить кузнечика, как ткач приходил в крайнее возбуждение — весь трепетал и вытягивал шею по направлению к насекомому.

Однажды утром, когда я несла его на руке, Грегори Пек вдруг стал взмахивать крыльями, а затем спикировал с руки и, взмыв вверх, уселся на той же акации, которую раньше облюбовал Буффало Билл. Прикрыв от солнца глаза, я едва могла различить его силуэт на самой вершине дерева. Я позвала ткача несколько раз, и каждый раз он отвечал мне своим обычным писком, но тем не менее спускаться вниз не желал. Я уже стала терять всякую надежду на благополучный исход, но как раз в этот момент Грегори слетел с дерева и не очень уверенно опустился мне прямо на плечо. Выглядел он довольным собой. В награду Грегори немедленно получил самого жирного кузнечика, какой только оказался в банке, и проглотил его с обычным удовольствием.

Не было никаких сомнений, что Грегори чрезвычайно гордился своим достижением и в течение этого дня несколько раз хвастался им, взлетая на дерево и возвращаясь но моему зову. Всеобщее внимание и похвалы, сопровождавшие эти опыты, льстили ему необычайно. Мы, со своей стороны, очень радовались тому, что ткач предпочел остаться с нами, — ведь к тому времени он уже стал членом семьи.

Буйволовые ткачи всегда живут стаей, и потому Грегори постоянно искал какого-нибудь общества. Находясь в компании людей, ткач считал себя счастливейшим из существ. Поэтому немыслимо и жестоко было бы оставлять его одного в лагере всякий раз, когда мы выезжали куда-либо. Еще большей жестокостью было бы запирать его на целый день в клетку. К клетке Грегори чувствовал величайшее отвращение и в припадке ярости наверняка поранил бы себя, бросаясь на прутья. Понимая все это, мы решили приучить его к машине, чтобы он мог сопровождать нас в поездках.

Когда Дэвид объявил о своем намерении отправиться к реке Тиве, чтобы выяснить размеры ущерба, принесенного наводнением, мы решили, использовав случай, взять с собой и Грегори. Я поймала его и усадила в клетку, поставив ее на переднее сиденье рядом с собой. Грегори был страшно возмущен таким обращением и, пока машина не тронулась, испускал пронзительные душераздирающие крики. Почувствовав движение, он забился в угол, распушил перья и мрачно молчал весь оставшийся путь.

Дождь существенно преобразил весь край, травы за эти несколько дней выросли по пояс, и создалось впечатление, что мы едем по колосящемуся полю. Даже дорогу было трудно различить. Кроме того, нам приходилось довольно часто останавливаться и очищать радиатор от травы, — набиваясь в ячейки, она ухудшала охлаждение, и вода быстро закипала.

В пути нам попались несколько носорогов; все они выглядели вполне здоровыми. После того как мы еще недавно с болью наблюдали, с каким трудом они передвигались во время наводнения, было очень приятно видеть, как животные бежали в сторону от дороги бодрой, пружинистой рысью и с независимо поднятыми хвостами.

Наводнение здесь, по всей видимости, было таким же величественным, как и на Галане; вырванные с корнем громадные деревья лежали по обеим сторонам реки среди больших куч плавника, а брод полностью заблокировали наносы песка, достигавшие иногда величины небольшого дома. Глядя на это опустошение, мы просто ужаснулись. Стоило бросить взгляд на реку, как стало ясно, что наше укрытие в Катамуле полностью разрушено наводнением. Мысль о том, что сооружение, потребовавшее для своей постройки месяцы напряженного труда, оказалось сметенным в одно мгновение, угнетала нас. Не утешало и то, что к разочарованиям в Цаво нам было не привыкать.

Я выпустила Грегори из клетки; он сразу же взлетел и, устроившись на дереве, стоящем в стороне от дороги, начал прихорашиваться.

Я долго наблюдала за ним, а потом на минутку отвлеклась, чтобы исследовать осиное гнездо. Когда я опять взглянула в сторону Грегори, он уже исчез! Волнуясь, я стала громко звать его по имени и была очень обрадована, услышав ответный писк из-за реки.

Подошел Дэвид и сказал, что готов двигаться дальше. Я уже проклинала себя за то, что выпустила Грегори из клетки: было ясно, что заманить его обратно не удастся. Дэвид предложил сесть в машину и медленно отъехать от места пашен стоянки. Эта уловка блестяще сработала. Не успели мы тронуться, как появился взволнованный Грегори и стал энергично махать крыльями возле окна, явно не желая здесь оставаться. Мы остановились; он сразу же влетел в машину и уселся на плече у Дэвида. Когда я попыталась вернуть его в клетку, ткач ясно показал, что категорически возражает против такого, пусть даже временного, лишения свободы, и, осуждающе вскрикнув, клюнул меня в палец.

Конечно, он выиграл и во время всего путешествия домой довольно рискованно балансировал на голове у Дэвида или у него на плече, взмахивая крыльями для соблюдения равновесия каждый раз, как мы попадали в колдобину. Грегори откровенно радовался такому способу передвижения и с огромным интересом рассматривал все, попадавшееся нам на пути. Особенно занимали его птицы, взлетавшие с дороги при нашем приближении.

После столь успешного опыта Грегори стал закаленным путешественником и категорически настаивал, чтобы его брали с собой, куда бы мы ни направлялись. Правда, иногда «опытного путешественника» выдувало из кабины машины, мы должны были останавливаться и несколько минут ожидать его. Стоило нам сделать привал, чтобы перекусить, как он взлетал на какое-нибудь дерево рядом и начинал прихорашиваться, не спуская вместе с тем внимательного взгляда с травы под деревом — кузнечики были его слабостью. Во время одной из таких остановок мы по недосмотру оказались рядом с деревом, служившим прибежищем для целой колонии птиц-ткачей. Это было серьезным испытанием, так как мы не знали как будет реагировать Грегори на себе подобных. Присоединится ли он к своим собратьям или предпочтет остаться с нами? К нашему удивлению, шум, поднятый сородичами Грегори, совершенно не взволновал его; более того, все это время он держался от них в стороне, как бы осуждая за вульгарное поведение. Как только мы кончили завтракать, я позвала Грегори, и он влетел в машину, с видимым удовольствием ожидая продолжения путешествия.

К этому времени у нашего ткача выработались довольно определенные и устойчивые привычки в отношении приязни и неприязни. Так, он считал непростительным оскорблением, когда кто-либо проводил перед ним пальцем по земле. В ответ на такую дерзость Грегори взъерошивал перья, вытягивал шею и, наклоняя голову к земле, устрашающе щелкал клювом, нацеливаясь на оскорбляющий его палец. Если вовремя не убрать руку, Грегори может довольно больно ущипнуть ее. Когда ему удавалось что-либо подобное, ткач выпрямлялся, хлопал крыльями, совсем как петух перед тем, как закукарекать, причем делал это медленно и весьма торжественно, разражаясь хриплым триумфальным кудахтаньем.

У Грегори имелось собственное, оригинальное толкование песни птицы-ткача; с нашей точки зрения подражание весьма бледное и далеко не музыкальное. Честно говоря, это был просто ужасный набор кудахтанья, гоготанья и пронзительных криков. Однако ткач был чрезвычайно горд своей песней и каждое утро наслаждался ею, сидя на крыше нашей палатки.

Примерно через три месяца вода в реке стала, наконец, убывать. Когда она почти достигла нормального уровня, Дэвид решил попытаться перебраться на ту сторону по дамбе у Лугардс-Фоллс, если, конечно, она еще была цела. До рождества оставалось совсем немного, и я волновалась всякий раз, как вспоминала о том, что мне предстояло сделать дома. Кроме своих мы ожидали еще многочисленных гостей, а никаких праздничных приготовлений я еще и не начинала. К тому же, в этом году Джилл должна была впервые отправиться в школу-пансионат и нужно было успеть приготовить для нее школьную форму к началу занятий.

Мы поднялись рано утром, чтобы проверить, можно ли переправиться через реку у Лугардс-Фоллс. Грегори, естественно, отправился вместе с нами, усевшись, как всегда, на голове Дэвида. День был просто чудесный — ясный и тихий. Стада импал[9] грациозными прыжками убегали от дороги, когда мы к ним приближались, а какой-то глупый страус, никак не понимая, что нам надо уступить дорогу, долго бежал впереди. Я решила даже, что он бросится в водопад. Глядя на эту смешную птицу, Грегори веселился от души, но шутки шутками, а страус развил скорость до сорока миль в час. Наконец мы кое-как проскочили мимо, и тут я буквально залюбовалась его голубыми ногами. У нас, в Восточном Цаво, водились только сомалийские страусы, а не масайские, у которых ноги ярко-красные.

Когда мы приблизились к дамбе, то обнаружили, что все подъезды к ней размыты и между нами и полосой бетона зияет глубокая расщелина. Кое-как перебравшись на самую плотину — все еще, кстати сказать, покрытую на несколько футов водой, — Дэвид прошел вдоль нее, осторожно прощупывая весь путь ногой. Теперь он получил некоторое представление о размерах нанесенного ущерба. Насколько удалось выяснить, сама дамба была повреждена лишь в двух местах, но проехать по ней на машине оказалось совершенно невозможным. Дамба нуждалась в серьезных, дорогостоящих ремонтных работах, и выполнить их можно было, только дождавшись полного спада воды. Другого выхода, кроме рискованной переправы на лодках, не оставалось.

Мы возвратились в лагерь в подавленном настроении, а вечером совсем приуныли, так как по радио передали, что в районе Найроби опять прошли сильные дожди. На уровне воды в реке такой дождь сказывается через два дня. Переправляться через реку надо было завтра, в противном случае рождество пришлось бы встречать в лагере.

Еще одним источником беспокойства стала наша виверра. Олд Спайс в последнее время взял обыкновение являться в лагерь лишь раз в четыре ночи, а мы видели его в прошлую ночь. Трудно было надеяться на то, что он появится и сегодня, и нас беспокоило, не придется ли оставить его здесь. Мы знали, что Спайс сумеет сам позаботиться о себе и что в этом районе виверра может чувствовать себя как дома. Однако мне казалось, что зверьку было бы лучше вернуться к естественной жизни в Вои, где ему всегда могли помочь. Поэтому я и решила попытаться отыскать его.

С наступлением сумерек мы с Дэвидом долго ходили в кустарнике, время от времени окликая Спайса. Мы прошлись вдоль лощин, где он мог охотиться, вдоль реки, а затем, выйдя к равнине и сделав тем самым большой круг, вернулись обратно в лагерь. Я чувствовала, что зверек слышал нас, и оставалось только ждать, захочет ли он отозваться на наш зов. На всякий случай я псе же приготовила клетку, хотя и знала, что рассчитывать на понимание Спайса означало бы ожидать от него слишком многого.

Обед в этот последний вечер в лагере, который три месяца был нашим домом, проходил спокойно, как вдруг я почувствовала, как кто-то потерся о мою ногу. Это был Олд Спайс, пустившийся в путь, как только услышал нас, и незаметно проскользнувший под стол. Сейчас он испытующе смотрел на меня, как будто хотел сказать: «Ну, так что же вам от меня нужно?». Я подняла зверька, приласкала и в награду за послушание угостила особенно вкусным мясом.

Примерно через час Спайс начал проявлять беспокойство и явно порывался уйти опять в буш, поэтому пришлось посадить его в клетку. Бедный Спайс отчаянно протестовал и громко жаловался на нас всю ночь, так что поспать-то нам в общем и не пришлось.

На следующее утро я запаковала самое необходимое — весь остальной багаж должен был ждать, пока машины смогут переправиться через дамбу. Грегори был пойман и к его великому удовольствию также посажен в клетку.

Мы направились к месту переправы.

Когда пришла очередь переправляться, мы с Джилл надели спасательные жилеты и, держа в руках клетки с Грегори и Спайсом, забрались в лодку. Я была очень рада, что мы без приключений добрались до южного берега реки: меня все время мучила одна мысль — как наши любимцы выберутся из клеток, если лодка перевернется.