Система природы, или О законах мира физического и мира духовного

Действительно, в таком анализе мы с первых же шагов натыкаемся на недоумение: само бытие наиболее важного для человека и наиболее почитаемого существа является проблемой для всякого, кто захочет хладнокровно рассмотреть приводимые теологией доводы; прежде чем начать рассуждать и спорить о природе и качествах какого-нибудь существа, надо установить его существование; между тем бытие божье, как в этом может убедиться всякий здравомыслящий человек, совершенно не доказано. Мало того, сами теологи никогда не были единодушны в своих доказательствах бытия божьего. С тех пор как человеческая мысль стала заниматься вопросом о боге - а когда только она не занималась этим,- не удалось доказать существование божества так, чтобы это удовлетворило хотя бы тех, кто хочет, чтобы мы были в этом убеждены. С каждым поколением появлялись новые поборники бога - глубокие мыслители и тонкие теологи, искавшие добавочных доказательств бытия божьего, без сомнения будучи не удовлетворены доказательствами своих предшественников. Мыслителей, которые надеялись решить эту великую проблему, нередко обвиняли в том, что они впали в атеизм и предали дело божье слабостью своих аргументов. Декарт, Паскаль и даже доктор Кларк были обвинены современными им теологами в атеизме, что нисколько не помешало позднейшим теологам воспользоваться их аргументами как очень убедительными (см. далее гл. X). Недавно один знаменитый автор выпустил в свет (под именем доктора Баумана2) сочинение, в котором он доказывает, что все приведенные до сих пор доказательства бытия божьего несостоятельны; он приводит вместо них свои собственные аргументы, столь же малоубедительные, как и прочие. Не один гениальный человек потерпел неудачу в своей аргументации, пытаясь решить эту проблему: устраняя, как ему казалось, одно затруднение, он вызывал к жизни сотни других. Тщетно величайшие метафизики пытались либо доказать, что бог существует, либо примирить между собой его несовместимые атрибуты, либо ответить на самые простые возражения; им не удалось защитить свое божество от критики: выдвигаемые против них возражения настолько ясны, что их легко поймет ребенок, между тем как у цивилизованнейших народов вряд ли найдется дюжина людей, способных понять доказательства, решения и ответы таких философов, как Декарт, Лейбниц и Кларк, когда они хотят обосновать бытие божье. Не будем удивляться этому; люди не понимают самих себя, когда говорят о боге; могут ли они в таком случае понимать друг друга, когда начинают рассуждать о природе и качествах созданного фантазией многих существа, которое каждый неизбежно толкует по-своему и насчет которого все всегда будут оставаться в одинаковом неведении, не имея общей мерки для суждения о нем.

Чтобы убедиться в слабости доказательств существования бога теологов и бесполезности попыток примирить его противоречивые атрибуты, послушаем, что говорит об этом знаменитый доктор Самуил Кларк, трактат которого "О бытии и атрибутах божьих" считается самой основательной книгой на эту тему. Хотя многие люди считают сочинение доктора Кларка самым основательным и убедительным трудом по разбираемому вопросу, небесполезно указать, что некоторые современные ему теологи, его соотечественники, относились к этому иначе, считая его доказательства недостаточными, а его метод - опасным для защищаемого им дела. Действительно, доктор Кларк брался доказать бытие божье a priori, что иные находят невозможным, основательно видя в этом petitio principii. Этот метод доказательства был отвергнут такими схоластиками, как Альберт Великий, Фома АКВИНСКИЙ, Иоанн Скотт, и большинством современных теологов, за исключением Суареса; они утверждали, что невозможно доказать бытие божье a priori, так как нет ничего предшествующего первопричине, и что бытие божье может быть доказано только a posteriori, то есть на основании его действий. Благодаря этому на сочинение доктора Кларка обрушились многие теолога, обвинявшие его во вредном новшестве, в употреблении отвергнутого и малопригодного для доказательства метода. Те, кто заинтересуется соображениями, выдвинутыми против доказательств Кларка, смогут найти их в английском сочинении, носящем заглавие (Эдмунд Лоу, Исследование идей пространства, времени, бесконечности и так далее), напечатанном в Кембридже в 1734 г. Если автор с успехом доказывает здесь, что априорная аргументация Кларка ложна, то из всего сказанного в этом сочинении легко убедиться, что и все апостериорные доказательства не более основательны. Вообще большое значение, приписываемое теперь книге Кларка, доказывает, что теологи не согласны между собой, часто меняют свои взгляды и не особенно требовательны по отношению к доказательствам бытия существа, реальность которого до сих пор все еще нисколько не доказана. Как бы то ни было, сочинение Кларка, несмотря на все возражения против него, пользуется большим авторитетом.

Действительно, преемники Кларка лишь повторяли его идеи или придавали его доказательствам новую форму. Нижеследующий разбор этого сочинения, как мы надеемся, покажет, что аргументы Кларка мало убедительны, принципы мало обоснованы и мнимые решения ничего не решают. Одним словом, можно будет убедиться, что бог доктора Кларка, как и бог величайших теологов, есть всего лишь химера, покоящаяся на необоснованных предположениях и созданная хаотическим соединением противоречивых качеств, делающих ее существование совершенно невозможным; наконец, можно будет удостовериться, что этот бог не что иное, как пустой призрак, занявший место энергии природы, которую всегда упорно игнорировали теологи.

Мы последовательно разберем различные положения, в которых этот ученый теолог развивает взгляды, принятые относительно божества.

I. Нечто, говорит г. Кларк, существовало вечно. Это положение очевидно и не нуждается в доказательствах. Но каково то нечто, которое существовало вечно? Почему не допустить, что это скорее природа или материя, о которых мы имеем представление, чем какой-то чистый дух или активное начало, о которых мы не можем составить себе никакого представления? Разве то, что существует, не предполагает тем самым, что ему присуще существование? Разве то, что не может быть уничтоженным, не существует необходимым образом? И как можно представить себе, чтобы то, что не может перестать существовать или быть уничтоженным, имело начало? Если материя не может быть уничтоженной, то она не могла и начать существовать; поэтому мы скажем г. Кларку, что постоянно существовала именно материя, природа, которая действует в силу своей собственной энергии и ни одна часть которой никогда не находится в состоянии абсолютного покоя; различные материальные тела, которые содержит в себе эта природа, изменяются по форме, по своим сочетаниям, свойствам и способу действия, но их принципы, или элементы, неразрушимы и не имели начала во времени.

II. Некоторое независимое и неизменное начало существовало извечно.

Мы спросим, что это за начало, или существо; независимо ли такое существо от своей собственной сущности, или свойств, делающих его тем, что оно есть; может ли это существо сделать так, чтобы производимые им и приводимые в движение существа поступали иначе, чем они действуют согласно свойствам, которые оно им дало; действует ли это существо - насколько мы можем его себе представить - необходимым образом и не вынуждено ли оно прибегать к средствам, нужным ему для выполнения его планов и достижения приписываемых ему целей? В случае утвердительного ответа мы скажем, что природа вынуждена действовать согласно своей сущности, все совершающееся в ней необходимо и если предположить существование управляющего ею бога, то этот бог не может действовать иначе, чем он делает, и, следовательно, сам подчинен необходимости.

Человека называют независимым, когда его поступки определяют лишь общие причины, обыкновенно побуждающие его действовать; его называют зависимым от другого человека, если он может действовать лишь согласно указаниям последнего. Какое-нибудь тело зависит от другого тела, если оно обязано ему своим существованием и своим способом действия. Вечное существо не может быть обязано своим бытием никакому другому существу; оно могло бы зависеть от последнего, лишь будучи обязано ему своим действием; но ведь ясно, что вечное или существующее само по себе существо содержит в себе все, что необходимо для действия; поэтому материя, будучи вечной, неизбежно независима в вышеуказанном смысле; следовательно, она не нуждается в двигателе, от которого ей приходилось бы зависеть.

Вечное существо, кроме того, неизменно, если понимать под этим свойством то, что такое существо не может изменить своей природы, но если бы этим хотели выразить ту мысль, что оно не может изменить своего образа бытия или действия, то, разумеется, впали бы в заблуждение, так как даже в нематериальном существе приходится признать различные способы бытия, различные желания, различные способы действия, если только не предположить его совершенно лишенным действия, то есть абсолютно бесполезным. Действительно, перемена в способе действия необходимым образом предполагает перемену в способе бытия. Отсюда ясно, что теологи, делая бога неизменным, делают его вместе с тем неподвижным, а следовательно, и бесполезным. Неизменное существо, то есть существо, неспособное изменить своего способа бытия, не могло бы, очевидно, ни иметь последовательных желаний, ни совершать последовательных действий; если же это существо создало материю и вселенную, то, очевидно, было время, когда оно пожелало, чтобы эта материя и эта вселенная существовали, а этому времени должно было предшествовать другое время, когда оно желало, чтобы они еще не существовали. Если бог творец всех вещей, всех движений и сочетаний материи, то он непрерывно должен быть занят созиданием и разрушением; следовательно, он не может быть назван неизменным по отношению к своему способу существования. Материальный мир всегда сохраняется сам по себе благодаря непрерывным движениям и изменениям своих частей; сумма содержащихся в нем существ и действующих в нем элементов всегда остается той же самой; неизменность вселенной в этом смысле гораздо легче представить себе и доказать, чем неизменность отличного от нее бога, которому теологи приписывают все происходящие на наших глазах действия и противодействия. Обвинять природу в изменчивости на основании последовательной смены ее форм не более основательно, чем обвинять в том же вечного бога теологов на основании разнообразия его повелений.

III. Это вечное, неизменное и независимое начало существует само по себе.

Это положение является лишь повторением первого тезиса. Поэтому мы ответим на него вопросом: почему неразрушимая материя не может существовать сама по себе? Ясно, что не имевшее начала существо должно существовать само по себе; если бы оно существовало благодаря какому-нибудь другому существу, то оно должно было бы начать существовать и, значит, не было бы вечным. Те, кто считают вечными как материю, так и бога, лишь без нужды умножают количество существ.

IV. Сущность существующего само по себе начала непостижима.

Г. Кларк выразился бы точнее, если бы сказал, что его сущность невозможна. Однако можно согласиться, что сущность материи непостижима или по меньшей мере, что мы лишь слабо постигаем ее по ее воздействиям на нас, но к этому следует прибавить, что мы еще менее способны постигнуть божество, которое не можем понять ни в одном из его аспектов. Поэтому мы всегда будем утверждать, что рассуждать о боге бессмысленно, что нет ничего смешнее, чем приписывать какие-либо качества существу, отличному от материи; ведь если бы оно существовало, мы могли бы познать его, то есть убедиться в его существовании и в его качествах, лишь через посредство материи. Наконец, мы придем к выводу, что все утверждения о боге указывают на его материальность или доказывают невозможность постигнуть отличное от материи существо, которое непротяженно, но вездесуще, нематериально и, однако, действует на материю, духовно и, однако, порождает материю, неизменно и, однако, приводит все в движение и так далее.

Действительно, непостижимость бога нисколько не лучше непостижимости материи; последняя отнюдь не станет для нас понятнее, если мы присоединим к ней существо, еще менее понятное, чем она сама, известная нам хоть с некоторых сторон. Мы не знаем сущности ни одного существа, если под словом сущность понимать свойственную ему природу; мы знаем материю лишь по получаемым нами от нее восприятиям, ощущениям и идеям; на основании этого мы судим о ней более или менее правильно в зависимости от особенного состояния наших органов. Но если какое-нибудь существо не действует ни на один из наших органов, то оно не существует для нас и с нашей стороны было бы безрассудным говорить о его природе или приписывать ему какие-нибудь качества. Непостижимость бога должна была бы убедить людей в том, что они не должны заниматься им; но такое равнодушие было бы невыгодно для его служителей, которые желают без конца рассуждать о нем, чтобы показать свое знание, и без конца забивают нам голову этими рассуждениями, чтобы подчинить нас своим намерениям. Однако если бог непостижим, то мы должны были бы заключить на основании этого, что паши священнослужители понимают его не лучше, чем мы сами, а не что самое надежное - довериться фантазии этих священнослужителей.

V. Начало, необходимым образом существующее само по себе, должно быть вечно.

Это положение тождественно первому тезису, если только доктор Кларк не желает сказать им, что так как существующее само по себе существо не имело начала, то оно не может иметь конца. Как бы то ни было, мы спросим, почему это существо так упорно отличают от вселенной, и скажем, что так как материю нельзя уничтожить, то она необходимым образом существует и никогда не перестанет существовать. Кроме того, как вывести эту материю из существа, которое не есть материя? Разве не ясно, что материя необходима и случайны или, вернее, преходящи лишь ее силы, соединения и сочетания? Всеобщее движение необходимо, но какое-нибудь конкретное движение необходимо лишь постольку, поскольку сохраняется сочетание, следствием, или действием, которого оно является; можно изменить направление конкретного движения, ускорить или замедлить, на время приостановить или совсем прекратить его, но всеобщее движение не может быть уничтожено. Умирая, человек перестает жить, то есть ходить, мыслить, действовать так, как это свойственно человеческому организму; но материя, составлявшая его тело и душу, не перестает двигаться: она становится только способной принять другой род движения.

VI. Существующее само по себе начало должно быть бесконечным и вездесущим.

Слово бесконечный выражает лишь отрицательную идею, означая отрицание всякой границы. Необходимым образом существующее независимое начало, или существо, очевидно, не может быть ограничено ничем находящимся вне его; оно должно быть своей собственной границей; в этом смысле можно сказать, что оно бесконечно.

Что касается вездесущности этого существа, то очевидно, что если нет ничего вне его, то нет и места, где бы оно не находилось, а, значит, существует только оно и пустота. Исходя из этого, я спрашиваю у доктора Кларка, существует ли материя и занимает ли она по крайней мере некоторую часть пространства? В этом случае материя, или вселенная, должна исключать божество, которое ведь не материя, из места, занимаемого в пространстве материальными телами. Или, может быть, бог теологов - это то абстрактное существо, которое называют пространством, или пустотой? Теологи ответят на это отрицательным образом и скажут нам, что бог, который сам не является материей, проникает материю. Но чтобы проникать материю, надо соответствовать ей и, следовательно, обладать протяжением; обладать же протяжением - значит иметь одно из свойств материи. Если бог проникает материю, то, значит, он материален и сливается со вселенной, от которой его невозможно отличить; отсюда необходимым образом следует, что бога невозможно отделить от материи, он находится в моем теле, в моей руке и так далее, чего не допустит ни один теолог, который скажет мне, что это тайна; по-моему же это означает, что теолог не знает, где ему поместить своего бога, который, однако, по его мнению, заполняет все в силу своей необъятности.

VII. Существующее необходимым образом начало по необходимости единственно.

Если нет ничего вне существующего необходимым образом начала, то, очевидно, оно единственно. Ясно, что это положение будет тождественно предыдущему, если только мы не пожелаем отрицать существование материальной вселенной или утверждать вместе со Спинозой, что нет субстанции, кроме бога, и невозможно постигнуть какую-либо иную субстанцию: "Ргае-ter deum, neque dari, neque concipi potest substantia" - вот как говорит этот знаменитый атеист в своей четырнадцатой теореме.

VIII. Существующее само по себе начало по необходимости разумно.

Здесь доктор Кларк приписывает богу человеческое качество. Разум - это качество организованных, или одушевленных, существ, и мы не встречаем его нигде вне их. Чтобы обладать разумом, надо мыслить; чтобы мыслить, надо обладать идеями; чтобы обладать идеями, надо иметь органы чувств; то, что имеет органы чувств, является материальным, а если что-нибудь материально, то оно не есть чистый дух.

Необходимое начало, или существо, содержащее в себе и порождающее одушевленные существа, содержит в себе и порождает соответствующие интеллекты. Но обладает ли великое целое своим особенным разумом, который приводит его в движение, заставляет действовать и направляет, подобно тому как разум приводит в движение и направляет одушевленные тела? Этого ничем нельзя доказать. Человек, возомнив, что он занимает первое место во вселенной, стал судить обо всем на основании того, что он находил в самом себе; он решил, что, для того чтобы быть совершенным, надо быть подобным ему, - вот источник всех его ошибочных рассуждений о природе и боге. Воображают, будто для божества было бы оскорбительно, если бы ему отказали в качестве, которое имеется у человека и с которым последний соединяет идею совершенства и превосходства. Мы замечаем, что наши ближние оскорбляются, когда мы говорим, что они лишены разума, и применяем ту же мерку к существу, которое подставляем на место природы лишь потому, что не признаем за ней этого качества. Природе не приписывают разума, хотя она и заключает в себе разумные существа; но именно поэтому сочиняют бога, думающего, действующего, обладающего разумом за нее. Таким образом, этот бог есть лишь олицетворенное абстрактное качество, воплощенная модификация нашего существа, называемая разумом. В земле зарождаются живые существа, называемые нами червями. Однако мы не говорим, что земля есть живое существо. Хлеб, который мы едим, и вино, которое мы пьем, вовсе не являются мыслящими субстанциями; но они поддерживают, питают существа, способные на эту особенную модификацию, и дают им возможность мыслить. В природе образуются разумные, чувствующие и мыслящие существа; однако мы не вправе говорить, будто природа мыслит, чувствует и обладает разумом.

Но скажут нам, как можно отрицать у творца качества, которые мы наблюдаем у его творений? Неужели работа более совершенна, чем работник? Неужели бог, создавший глаз и ухо, не видит и не слышит? Но если рассуждать таким образом, то разве не следовало бы приписать богу все другие качества, наблюдаемые нами в его творениях? Разве мы не вправе утверждать с тем же основанием, что бог, создавший материю, сам есть материя; бог, создавший тело, сам должен обладать телом; бог, создавший столько неразумных людей, сам неразумен; бог, создавший людей, которые грешат, сам греховен? Если на основании того, что творения бога обладают некоторыми качествами и способны к некоторым модификациям, мы станем умозаключать, что бог тоже обладает этими качествами, то с тем большим основанием мы должны будем заключить, что бог материален, протяжен, обладает весом, зол и так далее.

Приписать богу, то есть универсальному двигателю природы, бесконечную мудрость или разум можно было бы лишь тогда, когда бы на земле не было ни безумия, ни несчастий, ни злобы, ни беспорядка. Нам ответят, может быть, что зло и беспорядок необходимы даже в силу наших принципов, но дело в том, что наши принципы не допускают разумного и мудрого бога, обладающего могуществом и способного поэтому воспрепятствовать их осуществлению. Если, несмотря на существование подобного бога, зло все же оказывается необходимым, то на что годится этот столь мудрый, разумный и могущественный бог? Раз бог сам подвержен необходимости, то он уже не независим; его могуществу наступает конец; он вынужден дать простор природе вещей; он не может воспрепятствовать причинам производить следствия; он не может бороться со злом, не может сделать человека счастливее, следовательно, не может быть добрым; он совершенно бесполезен; он лишь спокойный свидетель того, что необходимым образом должно произойти; он не может не желать всего того, что происходит в мире. Однако, как нас уверяют

IX. Существующее само по себе начало свободно. Человека называют свободным, если в нем самом находятся мотивы, побуждающие его к действию, или же если его воля не встречает препятствий к осуществлению того, к чему его побуждают эти мотивы. Спрашивается: не встречает ли бог - это необходимое начало, или существо, о котором здесь идет речь, - препятствий при исполнении своих намерений? Желает ли он, чтобы творилось зло, или же не может помешать ему? В таком случае он или не свободен, так как его воля постоянно наталкивается на препятствия, или допускает грех, желает, чтобы его оскорбляли, терпит, чтобы нарушали его свободу и расстраивали его планы. Как выберутся теологи из всех этих противоречий?

С другой стороны, предполагаемый бог мог бы действовать лишь на основании законов собственного существования; бога можно было бы назвать свободным существом, поскольку его действия не определялись бы ничем находящимся вне его; но утверждать это значило бы явно злоупотреблять терминологией. Действительно, нельзя говорить, что существо, которое не способно поступать иначе, чем оно это делает, и которое всегда может действовать лишь согласно законам своего собственного существования, есть свободное существо; ведь очевидно, что во всех своих действиях оно подчиняется необходимости. Спросим у какого-нибудь теолога, может ли бог вознаграждать за преступление и наказывать за добродетель? Спросим также у него, может ли бог любить грех и свободен ли он, когда поступок какого-нибудь человека необходимым образом вызывает у него какое-то определенное, новое намерение? Человек есть существо, находящееся вне бога, и, однако, нас уверяют, что поведение человека влияет на свободное верховное существо и необходимым образом определяет его волю. Наконец, мы спросим, может ли бог не желать того, что он желает, и не делать того, что он делает? Разве его воля не определяется неизбежно разумом, мудростью и намерениями, которые ему приписывают? Если бог связан таким образом, то он столь же свободен, как и человек; если все, что он делает, необходимо, то он не что иное, как рок, судьба, fatum древних, и современное человечество переменило только название божества, но не самого бога.

Нам скажут, может быть, что бог свободен, поскольку он не связан законами природы и законами, которым он подчинил все существа. Но если верно, что бог создал эти законы, являющиеся результатом его бесконечной мудрости и высшего разума, то он в силу своей природы обязан следовать им, так как в противном случае пришлось бы сказать, что он может действовать неразумно. Теологи, опасаясь, без сомнения, стеснить свободу бога, предположили, что он не подчинен никаким правилам; иначе говоря, они сделали из него деспотическое, капризное и причудливое существо, способное благодаря своему могуществу нарушать все установленные им же самим законы. Приписываемые ему мнимые чудеса нарушают законы природы; точно так же его поведение, если верить описаниям, часто противоречит его мудрости и тому разуму, который люди получили от него для руководства в своих суждениях. Если бог, свободен в этом смысле, то всякая религия бесполезна; религия может основываться лишь на неизменных правилах, установленных этим богом для себя самого, и его обязательствах по отношению к человеческому роду; религия, бог которой не связан своими обязательствами, уничтожает самое себя.

X. Верховная причина всех вещей обладает бесконечным могуществом.

Только такая причина обладает могуществом; следовательно, это могущество безгранично; но если только бог обладает могуществом, то человек не должен быть способным поступать дурно, так как это значило бы, что он способен действовать вопреки божественному могуществу, и подразумевало бы, что вне бога имеется сила, способная уравновесить его силу или же помешать ей произвести предполагаемые ею действия, в результате чего божество было бы вынуждено терпеть зло, которому оно не может помешать.

С другой стороны, если человек свободен грешить, то бог не свободен: его поведение необходимым образом определяется поступками человека. Справедливый монарх отнюдь не свободен, если считает себя обязанным поступать согласно законам, которые он поклялся соблюдать или которых он не может нарушить, не нарушая справедливости. Нельзя назвать монарха могущественным, если последний из его подданных может оскорблять его, сопротивляться ему или же втихомолку расстраивать все его планы. Между тем в изображении всех религий бог похож на абсолютного владыку, желаний и власти которого как будто ничто не может стеснить; но, с другой стороны, эти религии утверждают, что его подданные в любой момент имеют возможность не повиноваться ему и свободу нарушать его планы. Отсюда ясно, что решительно все религии уничтожают одной рукой то, что они создают другой, и в их изображении бог ни свободен, ни могуществен, ни счастлив.

XI. Творец всего должен быть бесконечно мудрым. Мудрость и безумие это качества, основанные на наших собственных суждениях; но в этом мире, который, по уверениям теологов, создал, сохраняет, приводит в движение и проникает бог, происходят тысячи вещей, которые кажутся нам безумием, и даже существа, ради которых якобы была создана вселенная, гораздо чаще неразумны и безрассудны, чем благоразумны и рассудительны. Творец всего существующего должен быть в одно и то же время творцом всего того, что мы считаем неразумным, и того, что мы считаем очень мудрым. Кроме того, чтобы судить о мудрости и разуме какого-нибудь существа, надо было бы знать хотя бы цель, которую он себе ставит. Какова же цель бога? Это, говорят нам, его собственная слава. Но достигает ли бог этой цели и не отказываются ли грешники прославлять его? Кроме того, предполагать, что бог чувствителен к славе, не значит ли это приписывать ему наши безумия и слабости? Не значит ли это называть его горделивым? Если нам скажут, что целью божественной мудрости является счастье людей, то я неустанно буду спрашивать: почему же эти люди вопреки намерениям бога так часто оказываются несчастными? Если мне скажут, что намерения бога неисповедимы для нас, то я отвечу, что, во-первых, в таком случае совершенно необоснованно утверждают, будто божество заботится о счастье своих творений, которое в действительности никогда не осуществляется, и, во-вторых, не зная цели бога, мы не можем судить о его мудрости, и рассуждать об этом нелепо.

XII. Верховная причина необходимым образом должна обладать бесконечной благостью, справедливостью, правдивостью и всеми прочими моральными совершенствами, подобающими владыке и верховному судье мира.

Идея совершенства - это абстрактная, метафизическая, отрицательная идея, для которой не существует образца вне нас. Совершенное существо - это подобное нам существо; мы лишь мысленно отнимаем у него все качества, которые считаем вредными для нас и по этой причине называем несовершенствами; вещь всегда бывает совершенной или несовершенной лишь относительно нас и нашего способа чувствовать и мыслить, а не сама по себе. Иначе говоря, вещь совершенна или несовершенна в зависимости от того, полезна она нам или вредна, приятна или неприятна. Но в таком случае как можем мы приписывать совершенство необходимому существу? Совершенно ли благ бог по отношению к людям? Но ведь люди часто страдают от его дел и вынуждены жаловаться на испытываемые ими в этом мире бедствия. Совершенен ли бог в своих делах? Но разве мы не наблюдаем часто рядом с порядком величайший беспорядок? Разве столь совершенные дела божества постоянно не изменяются и не разрушаются, разве они не заставляют нас испытывать против нашей воли страдания и муки, уравновешивающие получаемые нами от природы радости и добро? Разве решительно все религии не предполагают, что бог постоянно исправляет, чинит и улучшает свои чудесные творения? Нам скажут, конечно, что бог не может сообщить своим творениям тех совершенств, которыми обладает сам. Но мы ответим на это, что если несовершенства нашего мира необходимы и для самого бога, то, значит, он никогда не сможет устранить их даже в другом мире, а в таком случае нот бог не имеет никакой ценности для нас.

Метафизические и теологические атрибуты божества делают из него какое-то абстрактное и непостижимое существо, когда его начинают отличать от природы и всех заключающихся в ней существ; моральные качества делают из него человекоподобное существо, хотя при посредстве отрицательных атрибутов его пытаются отдалить от человека. Бог теологии - это какое-то изолированное существо, неспособное поддерживать отношения с каким-либо из известных нам существ. Бог нравственности - это всегда лишь человек, которого думали сделать совершенным, мысленно лишив его несовершенств человеческой природы. Нравственные качества людей основываются на существующих между ними отношениях или их взаимных потребностях. Бог теологии не может обладать нравственными качествами или человеческими совершенствами: он не нуждается в людях, он не находится ни в каких отношениях с ними, так как всякие отношения носят взаимный характер. Чистый дух не может вступать в отношения с хотя бы отчасти материальными существами; бесконечное существо не может иметь никаких отношений с конечными, а вечное - с бренными и преходящими существами. Если бы то своеобразное существо, которое не относится ни к какому виду или роду, не имеет себе подобных, не живет в обществе, не обладает чем-либо общим со своими творениями, существовало реально, то оно не могло бы обладать ни одним из тех качеств, которые мы называем совершенными. Оно принадлежало бы к столь отличному от людей порядку сущего, что мы не могли бы приписывать ему ни пороков, ни добродетелей. Нам без конца повторяют, что бог нам ничем не обязан, что никакое существо не может с ним сравниться, что наш ограниченный ум не может постигнуть его совершенств, что человеческая мысль не способна понять его сущности; но разве тем самым не уничтожают возможности каких бы то ни было отношений между нами и этим столь отличным от нас, столь несоизмеримым с нами, столь непостижимым существом? Всякие отношения предполагают наличность чего-то общего; всякие обязанности предполагают известное сходство и взаимные потребности; чтобы воздавать кому-нибудь должное, необходимо знать его.

Нам скажут, без сомнения, что бог дал знать о себе при посредстве откровения. Но разве это откровение не предполагает существования бога, о котором идет спор? Разве оно не уничтожает приписываемых ему моральных совершенств? Разве всякое откровение вообще не предполагает наличия в людях невежества, несовершенства, испорченности, которые благой, мудрый, всемогущий и всеведущий бог должен был бы предупредить? Разве всякое особенное откровение не предполагает, что этот бог обнаруживает по отношению к некоторым из своих творений несправедливое пристрастие и предпочтение, то есть качества, явно противоречащие его бесконечной благости и справедливости? Разве это откровение не обнаруживает у него отвращения, ненависти или по меньшей мере равнодушия к большинству людей, а то и определенною намерения держать их в неведении, чтобы погубить их? Одним словом, разве во всех известных нам откровениях божество, которое должно быть мудрым, справедливым, полным любви к человечеству, не предстает перед нами как капризное, несправедливое, жестокое существо, желающее обольстить своих детей, ставящее им ловушки и наказывающее их за то, что они попали в них? Бога доктора Кларка и христиан можно считать совершенным существом лишь в том случае, если на языке теологий будут называть совершенствами то, что на языке разума или здравого смысла называют явными несовершенствами, или же отвратительными качествами. Мы готовы сказать даже больше: среди людей не найдется столь злого, мстительного, несправедливого, жестокого индивида, как тот тиран, которому христиане с рабским усердием воздают поклонение и которому их теологи приписывают совершенства, ежеминутно опровергаемые его же поведением.

Чем более мы будем вглядываться в бога теологии, тем более противоречивым и бессмысленным будет представляться нам это понятие, которое теология создает словно лишь для того, чтобы немедленно уничтожить. Действительно, что это за существо, относительно которого нельзя утверждать ничего, что тотчас же не было бы опровергнуто? Что это за благой бог, который постоянно гневается; всемогущий бог, которому никогда не удается осуществить своих планов; бесконечно блаженный бог, блаженство которого постоянно нарушается; любящий порядок бог, который никогда не может сохранить порядка; справедливый бог, допускающий, чтобы невиннейшие из его подданных вечно терпели несправедливость? Что это за чистый дух, который творит и приводит в движение материю? Что это за неизменное существо, которое является причиной движений и изменений, каждое мгновение происходящих в природе? Что это за бесконечное существо, сосуществующее вместе со вселенной? Что это за всеведущее существо, которое считает необходимым подвергать испытаниям свои творения? Что это за всемогущее существо, которое не может придать своим творениям желательное ему совершенство? Что это за существо, которое обладает всевозможными божественными качествами, но всегда ведет себя как обыкновенный человек? Что это за всемогущее существо, которое ни в чем не успевает и никогда не поступает достойным образом? Оно злобно, несправедливо, жестоко, завистливо, раздражительно и мстительно, как человек; оно терпит подобно последнему неудачи во всех своих начинаниях, обладая, однако, всеми атрибутами, способными гарантировать его от человеческих недостатков. Если мы захотим быть добросовестными, то должны будем признать, что это существо - простое ничто и что выдуманный для объяснения природы призрак находится в вечном противоречии с этой природой, ибо, вместо того чтобы объяснить все, он вносит во все хаос.

Согласно самому Кларку, небытие - это то, о чем ничего нельзя утверждать с уверенностью и относительно чего можно уверенно отрицать все; таким образом, идея небытия есть, так сказать, отрицание абсолютно всех идей; поэтому идея конечного или бесконечного небытия заключает в себе внутреннее противоречие. Достаточно применить этот принцип к тому, что говорит наш автор о божестве, чтобы убедиться, что, по его же собственному признанию, оно представляет собой бесконечное небытие, так как идея этого божества является отрицанием абсолютно всех идей, которые могут составлять себе люди. Действительно, духовность есть чистое отрицание телесности. Говорить, что бог духовен, не значит ли это просто сознаваться в его незнании? Нам говорят, что есть субстанции, которых мы не можем ни видеть, ни осязать и которые тем не менее существуют. Отлично, но в таком случае мы не можем ни рассуждать о них, ни приписывать им каких-нибудь качеств. Далее, понимаем ли мы лучше бесконечность, являющуюся чистым отрицанием пределов, наблюдаемых у всех существ? Разве человеческий ум способен понять, что такое бесконечность? И разве он не вынужден прибавлять конечные количества к другим столь же конечным количествам, чтобы составить себе хоть какое-нибудь смутное представление о бесконечном? Что такое всемогущество, вечность, всеведение, совершенство, как не абстракции или чистые отрицания предела силы, длительности, знания? Если верно, как нас уверяют, будто бог отличен от всего, что способен знать, видеть и чувствовать человек; если о нем нельзя сказать ничего положительного, то можно по меньшей мере сомневаться в его существовании; если верно все то, что утверждают о боге наши теологи, то невозможно не отрицать бытия или возможности бытия существа, наделяемого качествами, которых человеческая мысль никогда не сумеет ни постигнуть, ни примирить между собой.

Существующее само по себе существо должно быть, согласно Кларку, простым, неизменным, нетленным, неделимым, не обладающим частями, фигурой и движением - словом, существом, не обладающим каким-либо из свойств материи, которые, как конечные, несовместимы с совершенной бесконечностью. Но говоря откровенно, можно ли составить себе какое-нибудь истинное понятие о подобном существе? Сами теологи согласны с тем, что люди не могут получить полного представления о боге; но предлагаемое нам здесь определение не только не является полным, но и уничтожает все божественные качества, на основании которых мы могли бы высказать какое-нибудь суждение о боге. Поэтому г. Кларк сам вынужден сознаться, что, когда нужно определить, каким образом бог бесконечен и вездесущ, наш ограниченный разум не может ни объяснить, ни понять этого. Но что это за существо, которого никто не может ни объяснить, ни понять? Это - просто призрак, который не мог бы интересовать людей, даже если бы он существовал.

Платон, этот великий творец призраков, говорит, что люди, признающие лишь то, что они могут видеть и осязать, тупицы и невежды, отказывающиеся допустить реальность существования невидимых вещей. Наши теологи говорят нам то же самое; наши европейские религиозные вероучения явным образом пропитаны духом платоновских фантазий, являющихся продуктом темных умозрений и непонятной метафизики египетских, халдейских и ассирийских жрецов, у которых Платон заимствовал свою пресловутую философию. Действительно, если философия состоит в познании природы, то платоновское учение совершенно не заслуживает этого наименования, так как оно только удаляет человеческую мысль от реальной природы, направляя ее в сторону какого-то умопостигаемого мира, где, естественно, она сумеет найти лишь призраки. Между тем эта-то фантастическая философия и лежит в основе теологического мировоззрения. Наши теологи, находясь еще и теперь под влиянием бредней Платона, говорят своим последователям только о духе, разуме, бестелесных субстанциях, невидимых силах, ангелах, демонах, таинственных качествах, сверхъестественных явлениях, божественном озарении, врожденных идеях и так далее. Тот, кто возьмет на себя труд прочесть сочинения Платона и таких его учеников, как Прокл, Ямвлих, Плотин и так далее, найдет в них почти все догматы и метафизические тонкости христианской теологии. Мало того, он найдет здесь источник происхождения символов, обрядов, таинств - одним словом, всей теургии культа христиан, которые в своих религиозных церемониях и догматах лишь более или менее верно следовали по пути, начертанному для них языческими жрецами. Религиозные безумства не так разнообразны, как это обыкновенно думают.

Что касается древней философии, то, за исключением систем Демокрита и Эпикура, она обыкновенно представляла собой не что иное, как теософию, сочиненную египетскими и ассирийскими жрецами. Пифагор и Платон были просто восторженными и, может быть, недобросовестными теологами. Во всяком случае мы находим у них пристрастие к таинственному; жреческий дух - верный признак того, что они хотят обмануть или не желают просветить людей. В природе, а не в теологии следует искать истоки истинной и разумной философии. Если верить им, то наши чувства совершенно бесполезны для нас, опыт никуда не годится; воображение же, восторженная мечтательность, фанатизм и чувство страха, порождаемые в нас религиозными предрассудками, представляют собой вдохновение свыше, божественные знамения, естественные чувства, которые мы должны предпочитать разуму, рассудительности и здравому смыслу. С детства напичкав нас подобными учениями, способными только притупить мысль и ввести в заблуждение, теологи без труда могут заставить нас признать величайшие нелепости под пышным названием тайн и помешать нам исследовать то, чему они учат. Как бы то ни было, мы ответим Платону и всем философам, которые подобно ему заставляют нас верить в то, чего мы не можем понять, что вера в существование какой-нибудь вещи предполагает обладание хоть какой-нибудь идеей о ней; что эту идею мы можем получить лишь через посредство наших чувств; что все, чего мы не познаем через посредство наших чувств, не существует для нас; что если нелепо отрицать существование того, чего не знаешь, то странно приписывать этому неизвестные качества и что бессмысленно содрогаться перед какими-то призраками или почитать пустые идолы, наделенные противоречивыми качествами, которые придумало наше воображение без содействия опыта и разума.

Это может пригодиться для ответа доктору Кларку, говорящему нам: "Какая бессмыслица с таким жаром восставать против существования нематериальной субстанции, сущность которой непостижима, и называть ее самой невероятной вещью!" Несколько выше он говорит: "Нет столь ничтожного растения и столь жалкого животного, которые не были бы камнем преткновения для высочайшего гения; неодушевленные существа окружены для нас непроницаемым мраком. Поэтому что за дикая мысль умозаключать из непостижимости божества о невозможности его существования!" Мы ответим на это:

1. Представление о нематериальной, или лишенной протяжения, субстанции - это просто отсутствие идеи, отрицание протяжения; говоря, будто какое-нибудь существо не есть материя, нам говорят то, что оно не есть, но не показывают, что оно есть, а утверждая, будто какое-нибудь существо недоступно нашим чувствам, утверждают, что мы не обладаем никаким средством убедиться, существует оно или нет.

2. Мы охотно согласимся, что даже величайшие гении не знают сущности камней, растений, животных и тайных сил, составляющих их, заставляющих их покоиться или действовать; но во всяком случае все эти тела можно видеть, они хоть в некоторых отношениях доступны нашим чувствам, мы способны заметить те или иные их действия, на основании которых можем более или менее верно судить о них; что же касается нематериального существа, то наши чувства не могут уловить его ни с какой стороны и, следовательно, не в состоянии дать нам о нем никакого представления; подобное существо является для нас скрытым качеством или, точнее говоря, фикцией (кtre de raison). Если мы не знаем сущности или внутреннего состава материальных существ, то мы можем все же с помощью опыта открыть некоторые из их взаимоотношений с нами; мы знаем их поверхность, протяжение, форму, цвет, мягкость и твердость благодаря впечатлениям, которые они на нас производят; мы способны сравнивать их, отличать их друг от друга, судить о них, стремиться к ним или избегать их в зависимости от того, как они воздействуют на нас; что же касается нематериального бога или духов, о которых без умолку говорят нам люди, знающие их не более, чем прочие смертные, то мы не можем иметь о них подобных знаний,

3. Мы знаем в самих себе перемены, которые называем чувствами, мыслями, желаниями, страстями. Так как наша собственная сущность и энергия, обусловленные своеобразной организацией нашего тела, не известны, то все эти явления приписываются скрытой, отличной от нас самих причине, которую называют духовной, так как она кажется действующей иначе, чем наше тело; однако размышление показывает нам, что материальные действия могут исходить только от материальных причин. Аналогичным образом мы наблюдаем во вселенной только физические, материальные действия, которые могут иметь своим источником лишь подобную им причину и которые мы должны приписывать не какой-то неизвестной нам духовной причине, а самой природе, становящейся в известных отношениях доступной нашему познанию, как только мы решаемся добросовестно поразмыслить над ней.

Если непостижимость божества не есть аргумент против его бытия, то она не есть также довод в пользу его нематериальности. Его духовность понятна гораздо меньше, чем материальность, так как материальность представляет собой известное качество, а духовность - это скрытое, неизвестное качество или, вернее, способ выражения, которым мы лишь прикрываем наше неведение. Слепорожденный рассуждал бы плохо, если бы стал отрицать существование красок, хотя эти краски реально не существуют для него, существуя лишь для тех, кто в состоянии познать их; если этот слепорожденный захотел бы определить краски, то его претензии показались бы нам смешными. Точно так же, если бы имелось существо, обладающее представлениями о боге, или чистом духе, наши теологи, без сомнения, показались бы ему столь же смешными, как этот слепой.

Нам беспрестанно повторяют, что наши чувства показывают нам лишь скорлупу вещей, а наш ограниченный ум не может постигнуть божества. Допустим это. Но эти чувства не показывают нам даже скорлупы божества, по поводу определения и атрибутов которого не перестают спорить теологи, до сих пор не сумев доказать его существование. "Я очень люблю, - говорит г. Локк, - всех тех, кто искренне защищает свои взгляды; но людей, которые, судя по их способу защиты, вполне убеждены в правоте исповедуемых ими взглядов, так мало, что я склонен думать, что на свете гораздо больше скептиков, чем это полагают". См. его "Интимные письма". Гоббс говорит, что люди сомневались бы в Достоверности Эвклидовых "Начал", если бы этого требовали их интересы.

Аббади говорит, что дело идет о том, чтобы узнать, существует ли бог, а не о том, что такое этот бог. Но как убедиться в бытии существа, которого никогда нельзя познать? Если нам не говорят, что такое это существо, как можем мы убедиться, возможно ли его существование или нет? Мы рассмотрели те шаткие основы, на которые люди пытались опереть сочиненный их воображением призрак, проанализировали доводы, приводимые ими в пользу его существования, и указали на бесчисленные противоречия, вытекающие из приписываемых ему несовместимых друг с другом качеств. Что следует из всего этого, как не то, что божество не существует? Нас уверяют, правда, что между божественными атрибутами нет противоречия, а есть лишь несоответствие между нашим умом и природой верховного существа. Допустим это. Но каким же мерилом должен пользоваться человек, чтобы высказывать суждения о своем боге? Разве не люди выдумали это существо и придали ему различные атрибуты? Если, чтобы понять его, надо быть бесконечным духом, то вправе ли сами теологи хвалиться тем, что они его постигают? Зачем же они говорят о нем другим людям? Так как человек никогда не будет бесконечным существом, то сумеет ли он в загробном мире постигнуть своего бесконечного бога лучше, чем на земле? Если мы не знаем бога в настоящее время, то не можем рассчитывать познать его и в будущем, так как никогда не станем богами.

Однако нас уверяют, будто нам необходимо познать этого бога; но можно ли доказать необходимость познания того, что невозможно познать? Нам отвечают, что достаточно разума и здравого смысла, чтобы убедиться в бытии божьем. Но разве, с другой стороны, нам не говорят, что разум ненадежный руководитель в религиозных вопросах? Пусть нам укажут хотя бы ту границу, где нужно расстаться с этим разумом, доведшим нас до познания бытия божьего. Станем ли мы обращаться к нему и при рассмотрении вопроса, правдоподобно ли то, что рассказывают об этом боге, может ли он соединять в себе приписываемые ему противоречивые атрибуты, говорил ли он то, что ему приписывают? Священнослужители никогда не позволят нам обращаться к разуму по поводу всех этих вещей. Они будут уверять нас, что в этих вопросах мы должны слепо полагаться на их слова; они будут утверждать, что самое верное - это признать все высказанное ими о природе существа, которое, по их собственному признанию, не известно им и совершенно недоступно мысли смертных. Ведь наш разум не может постигнуть бесконечное; он не может убедить нас в существовании бога; и если разум наших священнослужителей более высок, чем у нас, то нам придется верить в бога, лишь основываясь на их словах; мы никогда не сумеем вполне убедиться в этом сами: внутреннее убеждение может быть лишь результатом очевидности и доказательства.

Мы вправе считать какую-нибудь вещь невозможной, если наши идеи о ней не только не могут быть правильны, но и всегда исполнены противоречий, несовместимы между собой и уничтожают друг друга. У нас нет правильных идей о духе; когда мы говорим, что лишенное органов и протяжения существо может чувствовать, мыслить, хотеть и желать, наши идеи о нем противоречат друг другу: бог теологии не может действовать, обладание человеческими качествами противоречит его божественной природе; а если предположить эти качества бесконечными, то они станут только более непонятными и несовместимыми между собой.

Если бог является для людей тем, чем краски для слепорожденного, то этот бог не существует для нас; если утверждают, что он соединяет в себе приписываемые ему качества, то он невозможен. Если мы слепцы, то не будем рассуждать ни о боге, ни о его красках, не будем приписывать ему атрибутов, не будем заниматься им. Теологи - это слепцы, которые желают объяснить другим слепцам оттенки и краски портрета, изображающего некий оригинал, с которым они не познакомились даже ощупью. Я нахожу в книге самого Кларка отрывок из сочинении канарского епископа Мельхиора Кануса, которым можно было бы ответить на все рассуждения всех теологов мира: ("Мне стыдно было бы сказать, что я не понимаю этого, если бы только те, кто рассуждает об этом, это понимали".) Гераклит говорил: если бы у слепого спросили, что такое зрение, то он ответил бы, что это слепота. Апостол Павел говорил афинянам, что его бог есть именно тот неизвестный бог, которому они воздвигли у себя алтарь. Святой Дионисий Ареопагит говорил, что лучше всего знаешь бога тогда, когда признаешь, что его не знаешь: "Tune Deum maxime cognoscimus, cum ignorare eum cognos-cimus". На этом-то неизвестном боге основана вся теология; по поводу этого-то неизвестного бога она без конца рассуждает; во славу этого-то неизвестного бога истребляют людей. Пусть нам не возражают на это, что оригинал, портрет и его краски все же существуют, хотя слепой и не может ни объяснить нам оригинала, ни составить себе представления о нем на основании свидетельства зрячих людей: где те зрячие, которые видели божество, которые знают его лучше, чем мы, и вправе поэтому убеждать нас в его существовании?

Доктор Кларк говорит нам: достаточно того, что атрибуты бога могут существовать и из них самих невозможно вывести их несуществование. Странный способ рассуждения! Неужели теология будет единственной наукой, в которой дозволено утверждать существование какой-либо вещи на основании одной лишь ее возможности! Неужели необоснованные фантазии и недоказанные положения можно считать истинами на том только основании, что нельзя доказать противоположного положения? Впрочем, совсем не трудно доказать, что теологический бог невозможен; для этого достаточно показать, как мы это и делаем все время, что существо, образованное путем чудовищного сочетания самых резких контрастов, не может существовать.

Однако наши противники продолжают настаивать на своем и говорят нам, что нельзя себе представить, чтобы разум или мысль были свойствами и модификациями материи, хотя даже г. Кларк признает, что мы не знаем сущности и энергии последней и величайшие гении обладали лишь поверхностным и неполным представлением о ней. Но мы можем в свою очередь спросить у них, легче ли представить себе, что разум и мысль являются свойствами духа, о котором, конечно, у нас еще меньше представлений, чем о материи? Если мы обладаем лишь смутными и неполными представлениями о грубых, физических телах, то неужели мы сможем отчетливей познавать нематериальную субстанцию, или духовного бога, который не действует ни на одно из наших чувств и который, действуя на них, перестал бы быть нематериальным?

Поэтому г. Кларк не вправе говорить нам, что идея нематериальной субстанции не содержит в себе ничего невозможного, не заключает никакого противоречия, и лица, утверждающие обратное, должны отрицать существование всего того, что не является материальным. Все, что действует на наши чувства, есть материя; субстанция, лишенная протяженности или свойств материи, не может вызывать в нас ощущения и, следовательно, давать нам восприятия или идеи; мы устроены так, что то, о чем мы не имеем идей, не существует для нас. Поэтому нет ничего нелепого в утверждении, что все не являющееся материей не существует; наоборот, это столь убедительная истина, что только закоренелые предрассудки или недобросовестность могут заставить кого-либо сомневаться в ней.

Все эти трудности не устраняются тем, что наш ученый противник начинает спрашивать, существуют ли только пять чувств, не мог ли бог дать чувства, совершенно отличные от наших, существам, которых мы не знаем, и не мог ли бы он дать иные чувства нам самим в том самом состоянии, в каком мы находимся. Я отвечу на это сначала, что, прежде чем умозаключать о том, что может и чего не может сделать бог, надо установить его существование. Я возражу далее, что фактически мы обладаем лишь пятью чувствами; что с их помощью человек не может постигнуть такое существо, каким является бог, судя по описаниям теологов; что мы абсолютно не знаем, каков был бы объем и характер наших восприятий в том случае, если бы в дополнение к нашим у нас были еще какие-нибудь чувства. Теологи часто говорят нам о внутреннем чувстве и естественном инстинкте, с помощью которых мы открываем или чувствуем божество и мнимые истины религии. Но достаточно несколько внимательней разобраться в вопросе, чтобы убедиться, что это внутреннее чувство и этот инстинкт являются результатами привычки, воображения, беспокойства, предубеждений, которые часто вопреки всякой логике делают нас жертвами недопустимых для трезвой мысли предрассудков. Таким образом, спрашивать, что мог бы сделать в подобном случае бог,- значит предполагать спорный вопрос уже решенным, так как мы не можем знать, на что способно существо, о котором у нас нет никакого представления. Точно так же мы не имеем никакого представления о том, что могут чувствовать и знать ангелы, или отличные от нас и превосходящие нас интеллектом существа. Мы не знаем способа произрастания растений: как же можем мы знать способ понимания существ, совершенно отличных от нас? Но во всяком случае мы можем быть уверены, что если бог, как нас уверяют, бесконечен, то ни ангелы, ни иные подчиненные ему духи не могут его постигнуть. Если человек представляет загадку для самого себя, то как может он понять то, что отлично от него? Поэтому мы должны довольствоваться в наших суждениях своими пятью чувствами. Слепой обладает лишь четырьмя чувствами; он не вправе отрицать того, что другие люди обладают лишним чувством, но вправе утверждать, что не имеет никакого представления о действиях чувства, которого ему не хватает. Мы можем судить о божестве лишь на основании своих пяти чувств, и никто из людей не вправе утверждать, что он знает его лучше, чем мы. Разве слепец, окруженный другими слепцами, не был бы вправе спросить у них, на каком основании они говорят ему о каком-то чувстве, которым не обладают сами, или о каком-то существе, о котором их собственный опыт ничего не может сказать им? Если, как утверждают теологи, бог настоятельно требует от людей познавать его, то это столь же неразумно, как требование хозяина участка земли, чтобы находящиеся в его саду муравьи знали его в толково рассуждали о нем.

Наконец, мы можем ответить г. Кларку, что его предположение невозможно, согласно его же собственной теории: ведь бог, создав, как уверяет г. Кларк, человека, без сомнения, желал, чтобы последний имел лишь пять чувств и был таков, каков он есть в действительности, так как это соответствует мудрым целям и неизменным планам, которые приписывает ему теология.

Доктор Кларк, как и все прочие теологи, обосновывает необходимость существования своего бога необходимостью допустить силу, которая дала бы начало движению. Но если материя существовала всегда, то она всегда обладала и движением, которое, как мы это доказали, столь же присуще ей, как и протяженность, и вытекает из ее первичных свойств. Таким образом, движение существует лишь в материи и через нее:

подвижность - это следствие ее существования; это не значит, что само великое целое может занимать другое пространство в отличие от того, которое оно занимает в настоящее время; но части этого целого могут изменять и фактически непрерывно изменяют свои положения относительно друг друга; в этом-то и заключается постоянство и жизнь природы, которая в целом всегда неизменна. Но допустим, как это постоянно делают теологи, что материя мертва, то есть не способна произвести что-либо сама по себе без помощи некоей силы, сообщающей ей движение; разве мы сможем в этом случае понять, как материальная природа получает свое движение от силы, в которой нет ничего материального? В состоянии ли человек представить себе, что субстанция, не обладающая ни одним из свойств материи, может создать последнюю, извлечь ее из собственной глубины, организовать и оживить ее, а затем направлять ее движения и руководить ею?

Таким образом, движение так же вечно, как и материя. Части вселенной всегда действовали друг на друга в зависимости от их энергии, сущности, первоначальных элементов и различных сочетаний последних. Эти части должны были сочетаться в зависимости от их соответствия друг другу или взаимных отношений, притягиваться и отталкиваться, действовать и противодействовать, тяготеть друг к другу, соединяться и разъединяться, приобретать формы и изменять их благодаря своим непрерывным столкновениям. В материальном мире двигатель должен быть материальным. В целом, части которого движутся благодаря собственной сущности, нет нужды в двигателе, отличном от него самого; это целое должно в силу собственной энергии находиться в постоянном движении. Всеобщее движение, как уже было доказано нами, возникает из всех частных движений, непрерывно сообщаемых телами друг другу.

Мы видим, таким образом, что теология со своим учением о боге, сообщающем движение природе и отличном от нее, лишь без нужды умножает существа или, вернее, олицетворяет присущий материи принцип подвижности; придавая этому принципу человеческие качества, она лишь приписывает ему совершенно неподобающие ему разум, мысль и иные совершенства. Все то, что г. Кларк и все прочие современные теологи говорят о своем боге, приобретает некоторый смысл, если применить это к природе, к материи: она вечна, то есть не могла иметь начала и никогда не будет иметь конца; она бесконечна, то есть мы не представляем себе ее границ и так далее. Но к ней совершенно не подходят заимствованные у человека качества, так как эти качества представляют собой способы существования, или модусы, свойственные лишь частным существам, а не заключающему их в себе целому.

Таким образом, резюмируя наши возражения г. Кларку, мы скажем: 1) можно представить, что материя существовала от века, так как нельзя представить себе, чтобы она могла возникнуть; 2) материя независима, так как нет ничего вне ее; она неизменна, так как не может изменить свою природу, хотя непрестанно меняет свои формы и сочетания; 3) материя существует сама собой, так как мы не в состоянии представить, чтобы она могла погибнуть, и поэтому не можем допустить, чтобы она начала когда-нибудь существовать; 4) мы не знаем ни сущности, ни истинной природы материи, хотя и в состоянии познать некоторые из ее свойств и качеств по способу ее воздействия на нас, чего нельзя сказать о боге; 5) так как материя не имеет начала, то она никогда не будет иметь конца, хотя ее формы и сочетания имеют и начало и конец; 6) если все существующее или доступное нашей мысли есть материя, то эта материя бесконечна, то есть не может быть ограничена чем-либо; она вездесуща, раз вне ее нет никакого места; действительно, если бы вне ее существовало какое-нибудь место, то это была бы пустота и, следовательно, бог являлся бы пустотой; 7) природа едина, хотя ее элементы, или части, бесконечно разнообразны и одарены весьма различными свойствами; 8) материя при известных модификациях и сочетаниях производит в некоторых существах то, что мы называем разумом и что есть один из ее способов бытия, но не одно из ее существенных свойств; 9) материя не есть какое-то свободно действующее начало, так как не может действовать иначе, чем она это делает в силу законов своей природы и своего существования; поэтому тяжелые тела неизменно должны падать, легкие тела подниматься, огонь - гореть, человек - чувствовать добро и зло в зависимости от природы действующих на него вещей; 10) сила, или энергия, материи имеет лишь те границы, какие предписываются ей собственной природой; 11) мудрость, справедливость, доброта и так далее - это качества, свойственные материи в том сочетании, или той модификации, которую мы встречаем у некоторых существ человеческого рода; идея же совершенства это абстрактная, отрицательная, метафизическая идея, или известный способ рассмотрения вещей, не опирающийся на что-либо реальное вне нас; 12) материя наделена принципом движения, материя содержит его в себе, так как только она способна получать и сообщать движение, в то время как эту способность нельзя даже представить себе в нематериальном, простом, лишенном частей существе, которое, не обладая ни протяжением, ни массой, ни тяжестью, не могло бы ни двигаться само, ни приводить в движение другие тела, а тем более создавать и сохранять их.

Глава 5. РАЗБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ БЫТИЯ БОЖЬЕГО, ДАННЫХ ДЕКАРТОМ, МАЛЬБРАНШЕМ, НЬЮТОНОМ И ТАК ДАЛЕЕ.

Нам не перестают говорить о боге, а между тем до сих пор еще никому не удалось доказать его существование: величайшие гении терпели неудачу в этом пункте, просвещеннейшие люди твердили лишь что-то невнятное по вопросу, который все единодушно считали наиважнейшим для человечества. Неужели действительно необходимо заниматься вещами, которые недоступны для наших чувств и неуловимы для нашей мысли?

Чтобы убедиться в неосновательности доводов в пользу бытия божьего, данных величайшими мыслителями, мы разберем вкратце рассуждения знаменитейших философов, начиная с Декарта, возродившего среди нас философию. Этот великий человек утверждает: "Вся сила приведенного здесь мной доказательства бытия божьего заключается в том, что я признаю невозможность того, чтобы моя природа была такой, какова она есть, то есть чтобы я обладал идеей бога, если бы бог в действительности не существовал,я имею в виду именно того бога, идея которого находится во мне, то есть обладателя всех тех высоких совершенств, слабое представление о которых может иметь, не постигая их однако, наша мысль и так далее". Несколько раньше он говорит: "Приходится необходимым образом заключить, что бытие божье доказывается с полной очевидностью на основании одного того, что я существую и во мне содержится идея совершеннейшего существа (то есть бога)".

1. Мы ответим Декарту, что неправомерно заключать о существовании какой-нибудь вещи на основании обладания ее идеей: наше воображение доставляет нам идею сфинкса или гиппогрифа, но отсюда вовсе не следует, что эти вещи существуют в действительности.

2. Мы скажем Декарту, что он не может обладать положительной и истинной идеей бога, существование которого он хочет доказать подобно теологам. Ни один человек, ни одно материальное существо не в состоянии составить себе реального представления о каком-то духе, о какой-то лишенной протяженности субстанции, о каком-то бестелесном существе, действующем на телесную, материальную субстанцию,- эта истина уже была нами доказана с достаточной убедительностью.

3. Мы скажем ему, что человеку невозможно иметь положительное и реальное представление о совершенстве, бесконечности и прочих атрибутах, приписываемых обществу теологией. Мы дадим поэтому Декарту тот же самый ответ, который дали в предыдущей главе на XII тезис Кларка.

Таким образом, доказательства Декарта в пользу бытия божьего совершенно неубедительны. Он делает из этого бога мысль или разум; но как представить себе разум или мысль без субъекта - носителя этих качеств? Декарт утверждает, что бога можно постигнуть лишь как некую силу, последовательно прилагающуюся к различным частям вселенной. Он говорит также, что бога можно назвать протяженным лишь в том же смысле, что и огонь, содержащийся в куске железа, не обладающий, собственно говоря, иной протяженностью, чем протяженность самого железа... Но на основании этих положений Декарту можно возразить, что он, собственно, не признает иного бога, кроме природы, а это есть чистый спинозизм. Действительно, известно, что Спиноза построил на принципах Декарта свою неизбежно вытекающую из них систему.

Декарта не без основания обвиняли в атеизме, так как он сам весьма убедительно ниспровергает своп слабые аргументы в пользу бытия божьего. Поэтому мы вправе сказать ему, что его система ниспровергает идею творения. Действительно, до того как бог сотворил материю, он не мог ни сосуществовать, ни быть сопротяженным с ней; значит, согласно самому Декарту, бога тогда не было, так как если у модификаций отнять их субъект, то и сами эти модификации должны исчезнуть. Если бог, по учению картезианцев, не что иное, как природа, то эти последователи Декарта оказываются явными спинозистами; если же бог - движущая сила природы, то он не способен существовать сам по себе и существует лишь постольку, поскольку имеется субъект, которому он присущ, то есть природа, двигателем которой он является; таким образом, бог не существует сам по себе, существуя лишь постольку, поскольку существует приводимая им в движение природа. Чем может быть движущая сила вселенной без материи, то есть без субъекта, который следует приводить в движение, сохранять и производить? Если бог есть эта двигательная сила, то чем был бы он без мира, в котором мог обнаруживать свое действие? ("Уличенный безбожник, или Рассуждения против Спинозы", Амстердам, 1685, стр. 115.)

Мы видим, таким образом, что Декарт не только не установил бытие божье на прочных основаниях, но, наоборот, совершенно разрушил его основания. Та же участь неизбежно ожидает всех, кто станет рассуждать об этом: в конце концов они всегда запутаются в противоречиях и самоопровержениях. Те же самые несуразности и противоречия мы встречаем в учении знаменитого отца Мальбранша, которое при сколько-нибудь внимательном отношении к нему, по-видимому, ведет прямо к спинозизму. Действительно, можно ли найти что-нибудь более близкое способу выражения Спинозы, чем утверждения: вселенная есть лишь эманация бога; мы видим все в боге, все, что мы видим, есть только бог; один только бог производит все, что совершается; бог есть все совершающееся и происходящее в природе; бог есть все бытие и единственное бытие?

Не значит ли это формальным образом утверждать, что природа есть бог? Впрочем, Мальбранш наряду с уверениями, что мы видим все в боге, утверждает, что еще вовсе не доказано, будто существуют материя и тела, и одна лишь вера учит нас этим великим тайнам, о которых мы не имели бы без нее никакого понятия, Но в таком случае мы вправе спросить его: как можно доказать существование бога, создавшего материю, если само существование этой материи является проблемой?

Мальбранш сам признает, что невозможно точным образом доказать бытие какого-нибудь другого существа, кроме того, которое является необходимым; он прибавляет к этому, что если приглядеться внимательнее, то можно убедиться в невозможности узнать с полной достоверностью, действительно ли бог является творцом материального, чувственного мира или нет. Но в таком случае очевидно, что, согласно учению отца Мальбранша, за существование бога нам ручается одна лишь вера; но вера сама предполагает это существование: ведь если мы не уверены, что бог существует, то как можно заставить нас верить тому, что он говорит?

С другой стороны, учение Мальбранша явно ниспровергает все теологические догматы. Действительно, как примирить со свободой человека представление о боге, который является движущей причиной всей природы, непосредственно приводит в движение материю и тела, так что без его воли не происходит ничто во вселенной, предопределяет все поведение своих творений? Как можно утверждать при этом, что человеческая душа обладает способностью образовывать мысли и желания, двигаться и видоизменяться? Если предположить вместе с теологами, что сохранение тварей есть непрерывное творение, то не значит ли это, что сам бог, сохраняя их, заставляет их делать зло? Ведь ясно, что, согласно системе Мальбранша, бог делает все и твари являются лишь пассивными орудиями в его руках; их грехи, как и добродетели, принадлежат ему; люди не могут ни обладать заслугами, ни быть виновными, а это уничтожает возможность всякой религии. Так теология непрерывно разрушает самое себя.

Посмотрим теперь, не даст ли нам бессмертный Ньютон более правильных понятий о боге и более убедительных доказательств бытия божьего. Этот человек, замечательный гений которого разгадал природу и ее законы, впал в заблуждения, лишь только покинул ее; раб своих детских предрассудков, он не осмелился поднести светоч своего знания к призраку, который люди без всяких оснований присоединили к природе; он не понял, что собственных сил природы было достаточно, чтобы произвести все те явления, которые были им так удачно объяснены. Одним словом, великий Ньютон становится просто ребенком, когда, покинув физику и очевидные факты, углубляется в фантастический мир теологии. Вот что он говорит о божестве: "Этот бог управляет всем не как душа мира, а как господин и владыка всех вещей. Ввиду его верховного, суверенного владычества его и называют господь бог, вселенский царь. Действительно, слово бог относительно и предполагает наличие рабов; божественность - это господство или суверенное владычество бога не над своим собственным телом, как думают люди, считающие бога душой мира, но над рабами".

Мы видим отсюда, что Ньютон подобно всем теологам делает из своего бога, этого чистого верховного духа, какого-то царя, самодержца, деспота, то есть могущественного человека, государя, управляющего вселенной по образцу того, как земные цари иногда управляют превращенными в рабов подданными, которым они обыкновенно весьма неприятным образом дают почувствовать всю тяжесть своей власти. Таким образом, бог Ньютона - это какой-то деспот, то есть человек, обладающий привилегией быть добрым или несправедливым и злым, когда ему заблагорассудится. Но так как, согласно взглядам Ньютона, мир, а также рабы божьи существовали не вечно и были созданы в определенное время, то отсюда следует, что его бог до сотворения мира был царем без подданных и без государства. Посмотрим, более ли логичен этот великий философ в своих дальнейших рассуждениях об обожествленном им деспоте.

"Верховный бог, - говорит он, - это вечное, бесконечное, абсолютно совершенное существо; но сколь бы совершенно ни было какое-либо существо, оно не является верховным богом, если не обладает суверенной властью. Слово бог означает господин; но не всякий господин есть бог: только суверенная власть духовного существа составляет бога, только истинная суверенная власть составляет истинного бога, только верховная суверенная власть составляет верховного бога, только ложная суверенная власть составляет ложного бога. Из истинной суверенной власти истинного бога следует, что он жив, разумен и могуществен, а из других его совершенств - что он верховное или совершеннейшее существо. Бог вечен, бесконечен, всеведущ, то есть существует от века и не перестанет существовать никогда, он управляет всем и знает все, что происходит или может происходить. Бог не есть ни вечность, ни бесконечность, но он вечен и бесконечен; бог не есть пространство или длительность, но он длится и присутствует (adest)".Слово adest, которым Ньютон пользуется в тексте, приводится им, по-видимому, для того, чтобы избежать утверждения, что бог заключен в пространстве.

Во всей этой невразумительной тираде мы видим лишь невероятные усилия примирить теологические атрибуты, то есть абстрактные качества, с человеческими атрибутами, приписываемыми обожествленному монарху; мы видим, как отрицательные качества, неприменимые к человеку, приписываются, однако, владыке природы, признаваемому ее царем. Но как бы то ни было, верховный бог всегда нуждается в подданных для установления своей суверенной власти; ему нужны люди, чтобы проявлять эту власть, иначе он не был бы царем. Когда ничего не существовало, чьим господином был бог? Кроме того, действительно ли этот господин, этот духовный царь проявляет свою духовную власть над существами, часто не выполняющими того, что он хочет, беспрестанно борющимися против него и вносящими беспорядок в его владения? Действительно ли этот духовный монарх является господином над умами, душами, желаниями и страстями своих подданных, которым он предоставил свободу восставать против него? Управляет ли этот бесконечный, всеохватывающий и всевластный монарх грешниками, руководит ли он их поступками, находится ли он в них, когда те оскорбляют своего бога? Не обладает ли дьявол, лжебог, злой дух, постоянно разрушающий, как учат нас теологи, планы истинного бога, более обширной властью, чем последний? Разве истинный государь не тот, чья власть оказывает влияние на наибольшее число граждан государства? Если бог вездесущ, то не является ли он печальным свидетелем и соучастником оскорблений, повсюду наносимых его божественному величию? Если бог заполняет все, то разве это не значит, что он обладает протяженностью, поскольку его части находятся в соответствии с различными частями пространства? И не перестает ли он в таком случае быть духовным существом?

"Бог един, - продолжает Ньютон, - он один и тот же везде и всегда не только по своей силе, или энергии, но и по своей субстанции".

Но может ли быть всегда одним и тем же существо, которое действует и производит все изменения в вещах? Что понимать под силой, или энергией, бога? Содержатся ли в этих туманных словах ясные для нашего ума идеи? Что понимать под божественной субстанцией? Если эта субстанция духовна и лишена протяжения, то как может она существовать где-нибудь? Как может она приводить материю в действие? Как может она быть постигнута?

Однако Ньютон говорит нам, что "все вещи содержатся и движутся в боге, но без взаимодействия с ним (sed sine mutua passione): бог ничего не испытывает при движении тел; последние же не находят в нем никакого препятствия, несмотря на его вездесущность".

Ньютон, кажется, наделяет здесь божество особенностями, свойственными только пустоте и небытию. Иначе нельзя понять отсутствие взаимодействия или отношений между взаимно проникающими и со всех сторон окружающими друг друга субстанциями. Ясно, что автор впадает здесь в противоречие.

"Бесспорно, что бог существует необходимым образом; в силу той же необходимости ou существует всегда и везде; отсюда следует, что он во всем подобен самому себе; он весь - глаз, ухо, мозг, рука, чувство, разум, действие, но не человеческим, или телесным, а совершенно неизвестным нам способом. Подобно тому как слепой не имеет представления о красках, мы не имеем представления о том, как чувствует и понимает бог".

Занимающий нас спорный вопрос - это необходимое существование божества; его бытие следовало бы установить с помощью столь же ясных и убедительных доказательств, как учение о тяготении и притяжении. Если бы это было возможно, Ньютон с его гением, без сомнения, сумел бы найти соответствующие доказательства. Но о великий и могучий математик, становящийся столь слабым и маленьким теологом в своих рассуждениях о том, что не может быть подвергнуто ни вычислению, ни опыту! Как решаетесь вы говорить о существе, которое, по вашим же словам, является для вас тем же, чем для слепого картина? Почему вы стремитесь выйти из рамок природы и ищете в какой-то воображаемой области энергию, силы, причины, которые открыла бы вам сама природа, если бы вы только захотели подойти к ней с вашей обычной проницательностью? Но у великого Ньютона пропадает мужество, он добровольно становится слепым, лишь только речь заходит о предрассудке, который привычка заставляет его считать священным. Но пойдем дальше и посмотрим, в какие заблуждения способен впасть человеческий гений, когда он перестает руководствоваться разумом и опытом и отдается своему воображению?

"Бог,- продолжает отец современной физики,- совершенно лишен телесности и телесных очертаний; вот почему его нельзя ни видеть, ни осязать, ни слышать, ни почитать в каком-либо телесном виде".

Но какое представление можно составить себе о существе, совершенно непохожем на все то, что мы знаем? Какие отношения могут быть между ним и нами? Зачем почитать его? В самом деле, начав почитать его, вы неизбежно сделаете из него существо, подобное человеку и столь же чувствительное к поклонению, подаркам, лести,- словом, даря, который подобно земным царям требует почитания от своих подданных. И действительно, Ньютон продолжает: "Мы имеем представление о его атрибутах, но не знаем, что такое субстанция; мы видим лишь фигуры и цвета тел, слышим лишь звуки, осязаем лишь внешние поверхности, обоняем лишь запахи, воспринимаем лишь вкусы; ни одно из наших чувств и никакое наше размышление не могут показать нам внутренней природы субстанции; но еще меньше представлений имеем мы о боге".

Если мы представляем себе атрибуты бога, то лишь потому, что наделяем его своими атрибутами, преувеличивая их настолько, что перестаем их узнавать. Если все действующие на наши чувства субстанции мы знаем только по производимым ими на нас действиям, согласно которым приписываем им те или иные качества, то все эти качества представляют собой нечто реальное и вызывают в нас отчетливые идеи. Нам доступны лишь поверхностные знания, доставляемые чувствами; строение нашего тела вынуждает нас довольствоваться этими знаниями, тем более что они вполне достаточны для удовлетворения наших потребностей. Что же касается бога, отличного от материи или вообще от известных нам субстанций, то мы не имеем о нем даже поверхностного представления, а между тем без конца рассуждаем о нем.

"Мы знаем бога лишь по его атрибутам, по его свойствам, по мудрому, великолепному порядку, которому он подчинил все вещи, и по их конечным причинам; а мы восхищаемся им благодаря его совершенствам".

Мы, повторяю я, знаем бога лишь по тем атрибутам, которые заимствуем у самих себя; но ясно, что они совсем не соответствуют универсальному существу, которое не может обладать той же самой природой и теми же самыми свойствами, что и частные существа, подобные нам. По аналогии с собой мы приписываем богу разум, мудрость и совершенство, отвлекаясь от всего того, что мы называем своими недостатками. Что касается порядка, или устройства, вселенной, творцом которого мы считаем бога, мы признаем его превосходным и мудрым лишь тогда, когда он выгоден нам самим и сосуществующие с нами явления не вредны для нас; в противном случае мы начинаем жаловаться на беспорядок во вселенной, не замечая в ней никаких конечных причин, и приписываем тогда якобы неизменному богу побуждения, аналогичные нашим собственным и заставляющие его нарушать прекрасный порядок мира, которым мы так восхищались. Таким образом, мы всегда заимствуем у самих себя идеи порядка и приписываемые богу атрибуты мудрости, превосходства и совершенства. В действительности же все случающееся с нами - как хорошее, так и дурное - является необходимым следствием сущности вещей и общих законов материи, одним словом, следствием тяжести, притяжения и отталкивания - законов движения, которые так прекрасно изложил сам Ньютон, но которыми он не осмелился воспользоваться, когда речь зашла о призраке, являющемся, согласно распространенным предрассудкам, виновником всего того, что на самом деле совершается благодаря природе.

"Мы поклоняемся богу и почитаем его из-за присущей ему суверенной власти; мы чтим его, как рабы; если отнять у бога суверенную власть, провидение и конечные причины, то останутся только природа и судьба".

Мы, действительно, почитаем бога, как невежественные рабы, трепещущие перед хозяином, которого они не знают; мы возносим к нему бессмысленные мольбы, хотя нам изображают его неизменным и на самом деле он есть не что иное, как действующая по необходимым законам природа, олицетворенная необходимость, или судьба, которой дали имя бога.

Но Ньютон говорит нам: "Слепая необходимость природы, оставаясь повсюду и всегда неизменной, не могла бы породить разнообразных существ; наблюдаемые нами в природе различия могут иметь своим источником лишь идеи и волю необходимым образом существующего существа".

Но почему это разнообразие не может иметь своим источником естественные причины, самостоятельно действующую материю, движение которой сближает и сочетает между собой различные и в то же время сходные элементы иди же разъединяет вещи при посредстве субстанций, непригодных для объединения? Разве хлеб не получается от соединения муки, дрожжей и воды? Что касается слепой необходимости, то, как было сказано раньше, это та самая необходимость, энергии, или способа действия, которой мы, будучи сами слепыми, не знаем. Физики объясняют все явления свойствами материи, а если благодаря незнанию естественных причин они не в силах объяснить этих явлений, то все же им кажется теоретически возможным вывести последние из этих свойств или этих причин. В этом отношении физики являются атеистами, не желая ссылаться на бога как на творца всех этих явлений.

"Употребляя аллегорию, утверждают, что бог видит, слышит, говорит, смеется, любит, ненавидит, желает, дает, получает, радуется или сердится, сражается, делает, изготовляет и так далее, так как все", что приписывают богу с помощью весьма несовершенной аналогии, заимствуется из поведения людей".

Люди не могли поступить иначе; не зная природы и ее законов, они придумали какую-то особую силу и назвали ее богом; они заставили этого бога действовать согласно тем принципам, которые заставляют действовать их самих или согласно которым они действовали бы, если это было бы в их власти; эта-то теоантропия и породила те нелепые и часто пагубные идеи, на которых основываются все религии на земле, почитающие в лице бога какого-то могущественного и злого человека. Мы увидим в дальнейшем, какие гибельные следствия имели для человеческого рода представления о божестве, на которого всегда смотрели лишь как на какого-то абсолютного государя, деспота, тирана. Пока же продолжим наш разбор доказательств бытия божьего, приводимых богопочитателями, повсюду видящими бога.

Действительно, последние не перестают повторять, что правильные движения тел и неизменный порядок во вселенной, равно как и бесчисленные благодеяния, сыплющиеся на человека, свидетельствуют о мудрости, разуме и благости той силы, которая производит эти чудесные явления. Мы ответим на это, что наблюдаемые нами во вселенной правильные движения являются необходимыми следствиями законов материи: последняя не может перестать двигаться так, как она это делает, пока в ней продолжают действовать одни и те же причины; движения материи перестают быть правильными, и порядок уступает место беспорядку, как только появляются новые причины, нарушающие или приостанавливающие действие первоначальных. Порядок, как уже было указано нами, есть лишь результат определенного ряда движений: в великом целом, в котором все совершающееся необходимо и определяется абсолютно неизменными законами, в действительности не может быть беспорядка. Порядок природы может нарушаться с нашей точки зрения, но он никогда не может нарушаться по отношению к самой природе, так как последняя не может действовать иначе, чем действует. Если, основываясь на правильных и упорядоченных движениях, мы приписываем неизвестной, гипотетической причине этих явлений разум, мудрость и благость, то аналогичным образом мы должны приписывать ей безумие и злобу, когда эти движения становятся беспорядочными, то есть перестают быть правильными, с нашей точки зрения, или же как-нибудь нарушают наш образ существования.

Уверяют, будто животный мир убедительным образом свидетельствует в пользу существования бога и будто удивительное согласие между частями организма животных, оказывающими друг другу помощь при выполнении своих функций и создающими таким образом гармонию целого, является доказательством существования какого-то верховного деятеля, соединяющего мудрость с могуществом. Мы уже указывали в другом месте, что многие авторы, желая доказать существование божественного разума, списывали целые трактаты по анатомии и ботанике, доказывающие только то, что в природе существуют элементы, способные соединяться друг с другом и сочетаться так, чтобы образовывать единства, или совокупности, которые могут производить определенные действия. Поэтому эти сочинения при всей своей эрудиции показывают только, что в природе существуют различно организованные и известным образом устроенные существа, которые способны производить те или иные действия и которые не существовали бы в своем теперешнем виде, если бы их части перестали действовать так, как они это делают, то есть оказывая друг другу взаимную помощь. Удивляться тому, что мозг, сердце, глаза, артерии и вены какого-нибудь животного действуют так, как они это делают, корни растения извлекают из земли соки, а дерево дает плоды,- значит, удивляться тому, что животное, растение или дерево существуют. Эти существа не существовали бы или не были бы тем, чем являются, если бы перестали действовать так, как они это делают, что и происходит с ними, когда они умирают. Если бы их форма и сочетания, их способ действовать и сохраняться живыми в течение некоторого времени являлись доказательством того, что они порождены какой-то разумной причиной, то их разрушение, полное прекращение их способа действовать, их смерть должны были аналогичным образом доказывать, что они порождены силой, лишенной разума и определенного плана действия. Если нам скажут, что планы этой силы нам не известны, то мы спросим, на каком основании ей приписывают их происхождение в вообще берутся рассуждать о ней? Мы не можем сомневаться в могуществе природы: она производит всех наблюдаемых нами животных при помощи сочетания различных элементов материи, находящейся в вечном движении; гармония частей этих животных есть следствие необходимых законов природы и их сочетания: как только прекращается эта гармония, животное неизбежно погибает. К чему же тогда сводятся мудрость, разум и благость той мнимой причины, которой приписали происхождение этой прославленной гармонии? Разве эти чудесные животные, в которых видят творения какого-то неизменного бога, не изменяются беспрерывно и в конце концов не погибают? Где же мудрость, благость, предвидение и неизменность планов верховного деятеля, который как будто занят только тем, что портит и ломает механизмы, на которые нам указывают как на шедевры его могущества и искусства? Если этот бог не может поступать иначе, то он не свободен, не всемогущ. Если бог изменяет свои желания, то он не неизменен. Если бог позволяет" чтобы машины, наделенные им способностью чувствовать, испытывали страдания, он лишен благости. Если бог не мог сделать свои произведения более прочными, то он лишен искусства. Наблюдая, как животные - и точно так же все другие произведения божества гибнут, мы не можем не сделать следующего вывода: или все, что делает природа, необходимо, являясь следствием ее законов, или же верховный деятель, приводящий ее в действие, не имеет определенного плана и лишен могущества, постоянства, искусства и благости.

В человеке, считающем себя шедевром божества, мы сумеем найти скорее, чем во всяком другом существе, доказательство неспособности или злобы его мнимого творца. В этом одаренном способностью чувствовать, разумном и мыслящем существе, считающем себя постоянным предметом божественного внимания и создающем себе бога по своему собственному образу и подобию, мы видим лишь более подвижный и хрупкий механизм, который в силу своей исключительной сложности может испортиться гораздо легче, чем у более грубых существ. Не имеющие наших знаний животные, прозябающие растения, лишенные чувства камни во многих отношениях поставлены в более благоприятное положение, чем человек; они избавлены по крайней мере от духовных страданий, от мук мысли, от снедающей тоски, жертвой которой так часто являются люди. Кто, вспоминая безвозвратную потерю дорогого существа, не захотел бы стать животным или камнем? Не лучше ли быть бездушной массой, чем запуганным, суеверным человеком, который трепещет на земле пред гневом своего бога и к тому же предвидит бесконечные муки в загробной жизни? Существ, лишенных чувства, жизни, памяти и мышления, не огорчает мысль о прошлом, настоящем и будущем; они не думают подобно многим избранным существам, будто зодчий мира создал вселенную именно для них и им грозят вечные муки за то, что они плохо рассуждали. Цицерон говорит: ("Главная разница между человеком и животным заключается в том, что последнее приспосабливается только к тому, что имеется налицо, к настоящему, и слишком мало сознает прошедшее и будущее".) Таким образом, то, в чем хотели видеть преимущество человека, в действительности является его недостатком. Сенека сказал: ("Мы мучимся и из-за будущего, и из-за прошедшего; память воскрешает, а предвидение предвосхищает муки страха; никто не бывает несчастлив только из-за настоящего".) Не вправе ли мы спросить всякого добросовестного человека, который стал бы утверждать, будто благой бог создал вселенную для счастья человеческого рода: "А вы-то сами хотели бы создать мир, заключающий в себе столько несчастных? Не лучше ли было бы воздержаться от создания такого множества существ, обладающих способностью чувствовать, чем призвать их к жизни, исполненной страданий?"

Пусть нам не говорят, будто мы не можем иметь представления об изделии, не имея представления о работнике, отличном от этого изделия. Природа вовсе не есть какое-то изделие; она всегда существовала сама по себе; в ее лоне зарождается все; она - колоссальная мастерская, снабженная всякими материалами; она сама изготовляет инструменты, которыми пользуется в своих действиях; все ее изделия являются продуктами ее энергии и сил, или причин, которые она заключает в себе, производит и приводит в действие. Вечные, несотворенные, неразрушимые, всегда движущиеся элементы, различным образом сочетаясь между собой, порождают все наблюдаемые нами существа и явления, ощущаемые нами хорошие или дурные действия, порядок или беспорядок, которые мы отличаем друг от друга лишь по их различным воздействиям на нас, - одним словом, все те чудеса, над которыми мы размышляем и о которых рассуждаем. Указанные элементы нуждаются для этого лишь в присущих им самим или их сочетаниям свойствах и движениях, свойственных их природе; нет никакой необходимости в каком-то неизвестном верховном работнике, который бы собрал, скомбинировал, сформировал, сохранил и под конец уничтожил эти элементы.

Но допустим на минуту, что невозможно постигнуть вселенную, не предположив верховного работника, который сформировал ее и теперь наблюдает за творением своих рук. Куда же мы поместим этого работника? Находится ли он внутри или вне вселенной? Что он такое: материя или движение? Или, может быть, он просто пространство, небытие, пустота? Во всех этих случаях он либо просто ничто, либо же содержится в природе и подчинен ее законам. Если он содержится в природе, то, видя в ней лишь движущуюся материю, я должен умозаключить, что приводящий ее в движение агент телесен и материален, а следовательно, подвержен гибели. Если этот агент находится вне природы, то я совершенно не могу себе представить занимаемого им места; точно так же я не имею представления ни о нематериальном существе, ни о том, как непротяженный дух может действовать на материю, от которой он отделен. Неведомые пространства, помещенные воображением где-то за гранью видимого мира, не существуют для существа, едва различающего то, что делается у него под ногами; идеальная сила, обитающая там, станет доступна моему уму лишь тогда, когда мое воображение наугад скомбинирует фантастические краски, неизбежно заимствуемые им из реального, земного мира; в этом случае я воспроизведу в мысли лишь то, что реально наблюдал ранее с помощью моих чувств, и бог, которого я стараюсь отличить от природы и поместить вне ее, неизбежно вернется в нее вопреки мне. Гоббс говорит: "Мир телесен; он имеет три измерения:

длину, ширину и глубину. Всякая часть какого-нибудь тела есть тело и обладает теми же самыми измерениями; следовательно, всякая часть вселенной есть тело, а то, что не есть тело, не есть часть вселенной; но так как вселенная - все то, что не составляет ее части, ничто и не может нигде находиться". "Левиафан", гл. 46.

Может быть, нам скажут, что если показать статую или часы никогда не видевшему подобных вещей дикарю, то последний, несомненно, сочтет это делом рук какого-нибудь более искусного и разумного, чем он сам, существа и по аналогии с этим нам следует признать вселенную, людей и естественные явления произведениями существа, гораздо более могущественного и разумного, чем мы.

На это я отвечу, во-первых, что мы не можем сомневаться в огромном могуществе и искусстве природы; мы восхищаемся ее искусством при виде разнообразных, сложных и обширных действий, обнаруживаемых нами в тех ее произведениях, над которыми мы беремся поразмыслить; однако она одинаково искусна во всех своих творениях. Мы не лучше понимаем, как может она произвести какой-нибудь камень или металл, чем высокоорганизованный мозг вроде мозга Ньютона. Мы называем искусным человека, способного делать вещи, сделать которые сами не в состоянии; природа может все, и, раз какая-нибудь вещь существует, это доказывает, что природа могла ее сделать. Точно так же мы называем природу искусной лишь по отношению к самим себе; мы сравниваем ее в этих случаях с самими собой; и так как у нас есть качество, называемое нами разумом, при помощи которого нам удается создать произведения, свидетельствующие о нашем мастерстве, то мы начинаем умозаключать, что и поражающие нас произведения природы созданы не ею, а каким-то наделенным подобно нам разумом работником, ум которого мы сопоставляем с изумлением, вызываемым в нас его делами, то есть с нашей слабостью и с нашим невежеством.

Я отвечу, во-вторых, что дикарь, которому показывают часы или статую, либо имеет представление о человеческом мастерстве, либо не имеет его. Если у него есть такое представление, то он поймет, что эти часы или эта статуя могут быть делом рук человека, обладающего такими способностями, которых не хватает ему самому; если же у него нет никакого представления о человеческом мастерстве со всеми его возможностями, то при виде самопроизвольного движения часов он решит, что это какое-то животное, которое не может быть делом рук человека. Многочисленные наблюдения подтверждают, что дикари рассуждают именно так. Американские дикари приняли испанцев за богов, потому что последние пользовались порохом, ездили на лошадях и обладали судами, плававшими без гребцов. Жители острова Тениана, не знавшие до прихода европейцев огня, при первом знакомстве с ним приняли его за животное, пожирающее дрова. Поэтому наш дикарь подобно многим людям, считающим себя умнее его, станет приписывать наблюдаемые им странные явления какому-то гению, духу, богу, то есть какой-то неизвестной силе, и наделит эту силу способностями, каких, по его мнению, лишены люди; но этим он докажет лишь, что не знает, на что способен человек. Так, грубые и невежественные люди поднимают глаза к небу всякий раз, когда встречаются с каким-нибудь непривычным явлением. Так, простой народ называет чудесными, сверхъестественными, божественными все явления, которые кажутся ему удивительными и естественных причин которых он не знает; а так как обыкновенно ему вообще неизвестны причины каких-либо явлений, то все представляется ему чудом или во всяком случае он воображает, что бог есть причина всякого испытываемого им добра и зла. Так, теологи разрешают в конце концов все трудности, приписывая богу то, чего они не знают или истинные причины чего не хотят знать.

Я отвечу, в-третьих, что дикарь, раскрыв часы и рассмотрев их отдельные части, возможно, поймет, что эта вещь может быть лишь делом рук человека. Он заметит, что части часов отличаются от естественных произведений природы, которая никогда не изготовляет колес из гладкого металла. Он заметит, далее, что если отделить эти части друг от друга, то они уже не действуют так, как действовали совместно. На основании всех этих наблюдений дикарь припишет изготовление часов человеку, то есть подобному ему существу, о котором он имеет известные представления, но которое считает способным делать вещи, недоступные его собственному искусству; одним словом, он припишет эту работу существу, в некоторых отношениях известному ему и одаренному некоторыми способностями, превосходящими его собственные способности; но конечно, он не решится думать, будто материальный предмет может быть результатом нематериальной причины или же лишенного органов и протяжения деятеля, действие которого на материальные существа невозможно себе представить. Мы же, не зная всех возможностей природы, приписываем ее произведения существу, которое знаем гораздо меньше ее и в котором видим неведомого творца наименее понятных нам произведений природы. Происходящие в мире явления должны иметь материальную причину, и эта причина есть природа, энергия которой раскрывается тем, кто ее изучает.

Пусть не говорят нам, что в таком случае мы приписываем все слепой причине, случайному (fortuit) столкновению атомов, случаю (hasard). Мы называем слепыми лишь те причины, сочетаний, силы и законов которых не знаем. Мы называем случайными явления, причины которых нам не известны и которые из-за своего невежества и неопытности мы не можем предвидеть. Мы приписываем случаю все явления, когда не видим их необходимой связи с соответствующими причинами. Природа не есть слепая причина; она не действует случайно; для того, кто знал бы ее способ действия, ее возможности и весь ее ход, ничто происходящее в ней никогда не казалось бы случайным. Все, что она производит, необходимо, всегда являясь следствием ее неизменных, постоянных законов; все связано в ней невидимыми узами, и все наблюдаемые нами явления необходимым образом вытекают из своих причин независимо от того, знаем ли мы их или нет. Разумеется, мы неоднократно оказываемся жертвами своего незнания; но слова бог, дух, разум и так далее не уменьшают этого незнания, а лишь увеличивают его, мешая нам искать естественных причин наблюдаемых нами явлений.

Таков наш ответ на вечные обвинения по адресу сторонников природы, будто они приписывают все случаю. Случай - это лишенное смысла слово, указывающее лишь на незнание тех, кто его употребляет. Между тем нам без конца повторяют, что целесообразные (regulier) произведения не могут быть результатом случайных комбинаций. Никогда, говорят нам, не удастся составить поэму вроде "Илиады" при помощи брошенных, или случайно соединенных, букв. Мы охотно согласимся с этим; но по совести говоря, разве поэмы создаются при помощи букв, брошенных рукой так, как бросаются кости? Почему бы не потребовать тогда, чтобы речи произносили ногой? Природа производит в своих сочетаниях согласно известным и необходимым законам голову, организованную так, чтобы составлять поэмы; природа дает этой голове мозг, способный породить подобное произведение; природа, наделив известного человека темпераментом, воображением, страстями, Делает его способным произвести шедевр. Его мозг, своеобразно модифицированный, обогащенный идеями или образами, оплодотворенный житейскими наблюдениями, становится тем единственным лоном, где может быть зачата и откуда может развиться поэма. Голова, организованная так же, как голова Гомера, обладающая той же мощью и силой воображения, обогащенная теми же знаниями, находящаяся в той же обстановке, произведет не случайно, а необходимым образом "Илиаду". Противоположное утверждение означало бы отрицание той истины, что во всем сходные причины должны производить совершенно тождественные следствия. Поразило ли бы нас, если бы из урны, в которой находится сто тысяч костей, вышло подряд сто тысяч шестерок? Конечно; но если бы все кости были поддельными, то мы перестали бы удивляться этому. Так вот, молекулы материи можно сравнить с поддельными костями, то есть с костями, всегда производящими определенные действия; но так как эти молекулы разнообразны и по своему существу, и по своим сочетаниям, то они поддельны, так сказать, на тысячу различных ладов. Головы Гомера или Вергилия были лишь соединениями молекул или, если угодно, подделанных природой костей, то есть вещами, скомбинированными и составленными так, чтобы быть в состоянии произвести "Илиаду" или "Энеиду". То же самое можно сказать и о всех других произведениях интеллекта или человеческих рук. В самом деле, что такое люди, как не поддельные кости или машины, которым природа придала способность производить определенного рода вещи? Гениальный человек производит прекрасные творения, подобно тому как посаженное на плодородной почве и заботливо выращиваемое дерево хорошей породы производит отличные плоды.

Таким образом, наивно либо же недобросовестно предлагать сделать посредством бросков рукой, или случайного смешивания букв, то, что может быть сделано лишь при помощи определенным образом организованного и модифицированного мозга. Человеческий зародыш не развивается по игре случая; он может быть зачат и сформирован лишь в утробе женщины. Хаотическая куча литер, или фигур, - всего лишь совокупность знаков, служащих для изображения идей; но чтобы эти идеи могли быть изображены, голова какого-нибудь поэта предварительно должна воспринять, сопоставить, развить и связать их; по воле обстоятельств эти умственные семена оплодотворяются и созревают в зависимости от плодородия и богатства той почвы, куда брошены. Идеи сочетаются, распространяются, связываются, ассоциируются, составляя целое, как и все тела природы; это целое нравится нам, когда порождает в нашем уме приятные идеи и рисует нам сильно волнующие нас картины. Так, поэма, возникшая в голове Гомера, может нравиться подобным же головам, способным чувствовать ее красоты.

Мы видим, таким образом, что ничто не происходит по воле случая. Все произведения природы возникают согласно определенным, единообразным, неизменным законам независимо от того, в состоянии ли наш ум проследить непрерывную цепь естественных причин или же из-за чрезмерной сложности некоторых явлении он не способен разобраться в различных пружинах, приводимых в действие природой. Природе не труднее произвести великого поэта, способного создать изумительное произведение, чем блестящий металл или камень, тяготеющий к земле. Мы не знаем - если только не размышляли над этим, - как поступает природа в различных случаях. Человек рождается в силу необходимого сочетания некоторых элементов; он растет точно так же, как растение или камень/увеличивающиеся благодаря присоединению к ним известных веществ; но он чувствует, мыслит, действует, воспринимает идеи, то есть благодаря своей специфической организации подвержен модификациям, на которые совершенно не способны растение и камень. Итак, гениальный человек производит прекрасные произведения, а растение - плоды, которые нравятся нам и поражают нас в зависимости от возбуждаемых ими в нас ощущений или же исключительности, величины и разнообразия испытываемых нами переживаний. То, что особенно поражает нас в произведениях природы, животных или людях, всегда является естественным результатом различно устроенных и соединенных частей материи, порождающей самые разнообразные формы органов, мозга, темпераментов, вкусов, свойств, талантов.

Таким образом, природа создает лишь необходимые вещи; она производит наблюдаемые нами явления не путем случайных сочетаний и бросков: все ее броски верны, все употребляемые ею причины неминуемо приводят к соответствующим следствиям. Она редко производит исключительные и чудесные вещи лишь потому, что необходимые для создания этих вещей обстоятельства, или причины, редко имеют место. Уже одно существование этих вещей означает, что они произведены природой, для которой все одинаково легко и возможно, когда она собирает необходимые для действия орудия, или причины. Итак, не будем же ставить границ силам природы. Совершаемые ею в течение вечности броски и сочетания легко могут произвести все вещи. В своем вечном движении она неизбежно должна все вновь и вновь приводить к сочетаниям, кажущимся крайне поразительными и редкими преходящим существам, не имеющим ни времени, ни средств изучать причины этих сочетаний. Бесконечно многочисленные броски, совершаемые природой в течение вечности, при бесконечном разнообразии элементов и сочетаний могут произвести все, что мы знаем, и много такого, чего мы никогда не узнаем.

Таким образом,- повторим это еще раз господам богопочитателям, обыкновенно приписывающим своим противникам нелепые мнения, чтобы иметь возможность добиться легкого и кратковременного триумфа в глазах предубежденных лиц, которые не осмеливаются углубленно изучать что-либо,случай, как и бог, всего лишь слово, придуманное, чтобы скрыть незнание причин, действующих в природе с ее часто непонятным для нас ходом вещей. Не случай произвел вселенную; вселенная самой себе обязана тем, чем она является; она необходимо существует от века. Сколь бы скрытыми ни были пути природы, ее бытие бесспорно, а ее способ действия известен нам гораздо более, чем способ действия непостижимого существа, которое захотели присоединить к ней теологи, отличив его от нее и предположив его необходимым и самостоятельно существующим, хотя до сих пор им не удалось ни доказать его бытия, ни определить его, ни сказать о нем что-нибудь вразумительное, ни составить о нем определенное представление, если не говорить о каких-то догадках, сразу же после своего возникновения уничтожаемых критикой здравого смысла.

Глава 6. О ПАНТЕИЗМЕ, ИЛИ ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БОЖЕСТВЕ (1).

Из предыдущего изложения ясно, что все доказательства, при помощи которых теология намеревается обосновать бытие божье, основываются на ложном принципе, будто материя не существует сама по себе, не может по своей природе двигаться и поэтому не способна произвести наблюдаемые нами в действительном мире явления. Исходя из столь ложных, ни на чем не основанных, как мы уже показали выше, предположений, теологи решили, что материя существовала не всегда и что ее существование и движение имеют своим источником какую-то отличную от нее силу, какое-то неизвестное активное начало, от которого она зависит. См. ч. I, гл. II, где доказано, что движение присуще материи. Настоящая глава есть лишь резюме пяти первых глав первой части, содержание которых она должна напомнить читателю; если же читатель помнит высказанные там взгляды, то он может прямо перейти к следующей главе. Люди, заметив в себе особое, называемое ими разумом качество, которым они руководствуются во всех своих поступках и с помощью которого достигают своих целей, приписали разум невидимому активному началу, но при этом безмерно увеличили в нем это качество, признав его источником явлений, произвести которые они считали себя неспособными и которые, по их мнению, не могли быть произведены естественными причинами.

Так как было невозможно ни воспринять это активное начало, ни понять присущий ему способ действия, то его объявили духом; это слово значит либо, что подразумеваемое им начало не известно, либо, что оно действует подобно дыханию, за действием которого невозможно проследить. Таким образом, приписывая богу духовность, его просто наделяли каким-то скрытым качеством, которое, как полагали, подобает вечно скрытому существу, действующему незаметным для наших чувств образом. Однако первоначально словом дух желали, по-видимому, обозначить особую материю, более тонкую, чем та, которая грубо поражает наши органы, способную проникать эту последнюю, сообщать ей действие и жизнь и производить в ней наблюдаемые нами сочетания и модификации. Таков, как мы видели, был Юпитер, первоначально представлявший в теологии древних эфирную материю, проникающую, возбуждающую и оживляющую все тела, совокупностью которых является природа.

Было бы ошибочно думать, что представление о духовности бога в том виде, как оно принято теперь, было с самого начала свойственно человеческой мысли. Учение о нематериальности бога, полностью исключающее возможность аналогии между ним и всем тем, что мы знаем, как мы уже указывали, было поздно созревшим плодом человеческих размышлений: не обладая опытом и будучи вынуждены размышлять над скрытым от глаз двигателем природы, люди мало-помалу сделали из него тот идеальный призрак, то неуловимое существо, которое заставляют нас почитать теологи, хотя природу его можно охарактеризовать лишь словом, с которым нельзя связать никакого определенного представления. См. то, что было сказано об этом в гл. VII, ч. I. Хотя первые учители христианской церкви черпали свои темные понятия о духовности, бестелесных и нематериальных субстанциях, интеллектуальных силах и так далее по большей части в платоновской философии, но достаточно открыть их сочинения, чтобы убедиться, что их представления о боге отличаются от представлений современных теологов. Тертуллиан, как мы уже указывали, считал бога телесным. Серапион2 со слезами на глазах рассказывал, что у него отняли его бога, заставив принять учение о духовности, которое, однако, не было тогда разработано так утонченно, как теперь. Многие отцы церкви приписывали богу человеческий вид и считали еретиками тех, кто делал из него чистого духа. Юпитер языческой теологии является самым молодым из детей Сатурна, или Времени; духовный бог христиан есть продукт значительно более позднего времени; этот бог, победитель всех предшествовавших ему богов, мог мало-помалу образоваться лишь в итоге продолжительной умственной работы. Спиритуализм является последним оплотом теологии, которая создала себе какого-то более чем воздушного бога, надеясь, без сомнения, на то, что подобный бог совершенно неприступен; действительно, - нападать на него - значит бороться с призраком. В итоге бесконечных фантазий и мудрствований над словом бог оно потеряло какой бы то ни было смысл; лишь только речь заходила о нем, как для людей оказывалось невозможным столковаться, так как всякий представлял его себе на свой лад и, рисуя портрет своего бога, считался лишь с собственным темпераментом, собственным воображением и индивидуальной фантазией. Правда, в некоторых пунктах им удалось добиться согласия, но это согласие касалось лишь каких-то приписываемых богу непостижимых качеств, которые якобы подобают недоступному для познания существу; в результате получилась совершенно немыслимая и хаотическая груда подобных несовместимых друг с другом качеств. И вот после всех теологических умствований владыка вселенной, всемогущий двигатель природы - это самое важное для познания существо свелось к какому-то лишенному смысла слову или, вернее, к пустому звуку, с которым каждый связал свои особые идеи. Таков тот бог, которым заменили материю, или природу; таков идол, которому мы обязаны поклоняться.