Скачущий на льве

Начало второго действия. Сцена на кладбище. Солдаты, ученики, Элиша, Аристобул

Вечер. Окраина Лода. Пустынное место. Пейзаж довольно зловещий. Руины старой синагоги. Трое римских солдат идут по дороге.

Марий. Ну, где этот перекресток желаний?

Луций. Где-то здесь, уже недалеко.

Септимий. Что-то мне не верится, что в таком месте могут быть девки.

Марий. И чего нам не сиделось у Ираиды? Сытная жратва, доброе вино и девахи хорошие. Ну, дороговато, зато девки в теле…

Луций. Да говорю тебе, я был тут неделю назад. Эти девки всегда здесь стоЯт. И гречанки, и армянки, и эфиопки, кого тут только нет! А стОят они втрое дешевле, чем у Ираиды.

Септимий. Скупость вас погубит парни, вот что! Вы жадные, как еврейские лавочники.

Луций. Вот, вот они! Видите, там стоят.

Показывает рукой в сторону. В углу действительно стоит группа людей, с головой закутанная в покрывала. Оттуда доносится негромкий монотонный шум.

Марий. Разве это девки? Что-то непохоже…Чего это они так тихо стоят, не зовут нас, не пляшут…

Септимий. Да там мужчины, только закутанные. Похожи на разбойников или бродяг.

Марий. И бубнят чего-то… А может, это демоны или духи кладбища?

Луций. Старшой, а как определить демон это или человек?

Септимий. Подойти и ткнуть копьем. Если упадет на землю — значит, человек, а если взлетит — демон.

Марий. Эй, Луций, ты нас сюда завел, ты иди разбирайся с ними!

Луций. И пойду! В штаны не наложу, как ты!

Подходит к группе.

Эй, вы кто? Отвечайте! Слышь, ты!

Срывает покрывало с головы одного, потом всех остальных. Это оказываются ученики академии. Они не сопротивляются, продолжают что-то бормотать про себя, периодически кланяясь и раскачиваясь. Теперь ясно — они молятся.

Эй, парни, это никакие не демоны! Это обыкновенные грязные жидки.

Марий. Еще неизвестно, что хуже.

Септимий. Эти-то хоть не Мессии? Спроси-ка их!

Луций. Эй, ты не Мессия?

Тот молчит, молится, раскачивается.

Я тебя спрашиваю!

Молчание.

Ты что, оглох?

Бьет его древком копья в спину. Ученик вскрикивает и падает. Подходят другие солдаты.

Отвечай, когда тебя спрашивают, еврейский пес! Ты — Мессия? Я спрашиваю, ты — Мессия? Говори, а то глотку перережу!

Приставляет меч к его горлу.

Давид. Натан, что делать? Я должен ему что-то сказать?

Натан. Ответь ему, все равно молитва испорчена. Но на тебе нет греха, ты прервал молитву не по своей воле.

Давид. Я не Мессия. Я обыкновенный человек. Отпусти меня, я ничего не сделал.

Септимий. Кто вы такие?

Натан. Мы — ученики академии Рабби Гамалиила в Лоде. Мы мирные люди, у нас нет оружия.

Септимий. Что вы здесь делали?

Иосиф. Мы молились.

Септимий. Что за молитва ночью? Почему не отвечали на вопросы?

Даниил. Молитва называется «Освящение Луны». Когда ее произносят, нельзя ни на что отвлекаться, тем более, разговаривать.

Марий. И этих придурков мы приняли за демонов? Когда римский патруль спрашивает, надо отвечать быстро и четко, ты понял, жидок?

Бьет его.

Луций. Так ты Мессия или нет?

Даниил. Конечно, нет. Если бы я был Мессией, я бы…

Сжимает в бессильной ярости кулаки.

Марий. Что? Ты бы сожрал нас и всю римскую армию?

Бьет его.

Ну-ка скажи, что ты Мессия! Быстро скажи!

Бьет еще раз.

Луций. Быстро сказал, что ты — Мессия, иначе меч в брюхо!

Появляется выпивший Аристобул. Он идет, покачиваясь, обращаясь к невидимому собеседнику:

Аристобул. А на это, Теодор, я собираюсь возразить так: если Бог любит меня, то, логично предположить, что Он рассчитывает на взаимность. Но если так — Он должен открыться мне, ведь я не знаю Его, а никто не может любить неведомое. Раз Он до сих пор не открылся мне, значит, либо Он отнюдь не любит меня, либо Его вовсе нет. Заметь, что для меня это равнозначно, ибо если Он есть, но не любит меня, это все равно, как если бы Его не было вообще. Как тебе такой аргумент? По-моему, он достоин лучших софистов. Теодор? Что ты молчишь? Ты где?

Тем временем солдаты продолжают измываться над учениками.

Марий. Скажи, что ты Мессия, хуже будет!

Удар.

Аристобул. Что тут происходит? Почему вы бьете этих несчастных? Разве не ясно, что они никакие не мессии, а обыкновенные глупые охломоны? Отпустите их во имя Зевса справедливого!

Луций. А ты сам-то кто? Тоже грязный еврей? Хочешь получить свою порцию?

Аристобул. Нет, я не еврей, а грек. Но я не вижу ничего зазорного в том, чтобы быть евреем. Главное, быть человеком, а не тупым животным, вроде тебя.

Луций. Что ты сказал? Ну-ка иди сюда!

Септимий. Не трогай его! Он, правда, грек. По разговору слышно. (Аристобулу) Эй, прохожий, иди своей дорогой! Это тебя не касается.

Аристобул. Как это не касается? На моих глазах вооруженные головорезы издеваются над безоружными простаками! Я не могу пройти мимо столь вопиющего безобразия. Я хоть и киник, но не могу смириться с несправедливостью.

Марий. Ну, раз не хочешь проваливать по-хорошему, уйдешь, только когда заплатишь, и получишь на сдачу пару добрых тумаков.

Подходит к Аристобулу с угрожающими намерениями.

Аристобул. Не приближайся ко мне, животное, если тебе дорога жизнь! Видишь эти руки? Они способны разорвать пасть нильского крокодила, опрокинуть наземь критского быка, остановить на бегу африканского слона!

Марий останавливается в нерешительности, Луций приходит ему на помощь.

Луций. Не трусь, Марий! Сейчас мы его живо стреножим!

Оба вынимают мечи и подходят к Аристобулу. Тот хладнокровно и умело обезоруживает их одного за другим. Один меч он засовывает себе за пояс, рукояткой другого бьет каждого из них по спине, приговаривая:

Аристобул. Вот вам метки, козлы Гераклова стада! Теперь вы носите клеймо философа у себя между лопаток. Бегом на пастбище! Рист, рист!

Марий, Луций. Старшой, что делать? У него наши мечи!

Септимий. Безрукие обезьяны! Трусливые хорьки! Клянусь доспехами Марса, я в жизни не видел таких баранов в человеческом облике! Беременные бабы дерутся лучше вас!

Марий. Старшой, выручай! За нами не заржавеет!

Септимий. (Снимает меч, отдает им.) Не дайте этим разбежаться! Приготовьте ремни! Смотрите, как надо! (Аристобулу) Эй, Полидевк, старый дружище, ловко ты их отделал! Полидевк, ты, что не узнаешь меня?

Подходит ближе.

Аристобул. Ты это мне? Я не Полидевк, я — Аристобул.

Септимий. Да кто там упомнит ваши греческие имена? Тогда, в Остии, ты был Полидевком. Так тебя звала та рыжая краля, Сильвия, ты еще ее называл богиней!

Подходит еще ближе.

Аристобул. Сильвия? Какая Сильвия? Ты кто?

Септимий. Я — Септимий, моряк из Остии, сейчас служу в армии. Видишь, с каким дерьмом приходится служить?

Еще ближе.

Да ты что, и впрямь, не узнаешь меня? Ты, я вижу, крепко набрался! Ну, посмотри на меня!

Подходит вплотную, резко бьет Аристобула, вырывает меч, валит его, приставляет меч к его шее.

Не вздумай дернуться, греческий брат, а то живо отправишься к богам в Элизиум! Эй вы! Марий, ремни, быстро! А ты, Луций, смотри за ними!

Вместе связывают Ариста, дают ему тумаков, возвращаются к ученикам.

Луций. Ну, старшой, ты — герой! Ты заслужил венок за храбрость!

Септимий. Я — обычный солдат, а вы — жалкие крысы!

Марий. Мы даже и не спорим, старшой! С нас выпивка всю неделю.

Луций. (Ученикам) Ну, суки, сейчас вы у меня попляшете! Кто тут Мессия?

Септимий. Хватит! Давай без Мессий! Ты вообще поостынь, свою храбрость и прыть ты уже показал.

Луций. Так что же, отпустить их просто так?

Марий. Зачем просто так? Давай поиграем с ними в гусей!

Септимий. Это можно.

Марий. Эй, жидки! Вы сейчас будете изображать гусей. Ну-ка, присели! На этот раз я не шучу!

Бьет их, они садятся на корточки.

Руки за голову! А теперь хлопаем крыльями и говорим: «Мы — прекрасные жирные гуси, спасители Рима!»

Ученики сначала медленно, а потом, повинуясь ударам, все быстрее, ходят вприсядку и приговаривают.

Луций. Приближаются враги! Гуси — давайте!

Один солдат бьет учеников древком копья, другой отбивает ритм, только Септимий не принимает в этом участия, а с презрением смотрит.

Дружнее! Убрать картавый акцент! Вы же римские гуси! Ой, умора!

Все ржут. Внезапно появляется Элиша с фонарем в руке.

Элиша. Прекратить! Немедленно прекратить!

Марий. Это еще кто на нашу голову? Еще один картавый?

Элиша. Кто старший в патруле?

Септимий. Ну, я…

Элиша. Подойди!

Тот подходит.

Посмотри сюда! Видишь, что это такое?

Септимий вглядывается в какой-то предмет в руках Элиши. Внезапно вытягивается во фрунт.

Септимий. Да, господин, вижу! Это личная печать проконсула.

Элиша. Твое имя?

Септимий. Септимий Рустик, вторая когорта легиона Фретензис.

Элиша. Эти двое с тобой?

Септимий. Да, господин. Мы не в патруле, мы шли к девицам.

Элиша. То-то я вижу… Скажи им, чтобы встали как следует.

Септимий. Встать смирно! Это личный представитель проконсула Руфа.

Солдаты повинуются.

Элиша. Распорядись, чтобы всех пленных отпустили!

Септимий. (Ученикам) Вы можете встать.

Те пытаются встать, но в изнеможении падают на землю.

Развяжите этого! Быстро!

Солдаты с опаской развязывают Аристобула.

Аристобул. (Встает, разминает руки.) Клянусь милостивой Афиной, это ты, Теодор? Ты явился как нельзя более кстати.

Элиша. Ты как ребенок, Аристобул, тебя ни на минуту нельзя оставить одного! Ты не пострадал?

Аристобул. (Ощупывая себя) Благодарение Асклепию — врачевателю, все, вроде, цело. Даже то, что не нужно философу… Но за мной должок этому молодцу!

Элиша. (Не допускающим возражений тоном) Никаких долгов! Что сделано, то сделано. Окажи мне любезность, друг Аристобул, посиди тихо некоторое время. Мне надо закончить здесь дело. (Септимию) Вот что, Септимий Рустик, доложишь центуриону Фабию о происшествии. Скажешь, что на ваших глазах толпа бунтовщиков из местной черни, подогретая проповедями в синагоге, угрожала жизни личного представителя губернатора и его секретаря. Вы призвали толпу к порядку, но она выказала неповиновение. Пришлось прибегнуть к силе. После короткой, энергичной стычки вам удалось рассеять толпу, состоявшую из десяти, (смотрит на учеников), нет, пятнадцати человек с палками, камнями и ножами. К сожалению, задержать никого не удалось, смутьяны скрылись, пользуясь темнотой. После этого вы продолжили свой путь в лагерь. Ты все запомнил?

Септимий. Да, господин! Больше ничего не докладывать?

Элиша. Нет. О том, как мирный философ обезоружил двух твоих молодцов и про игру в гусей упоминать не следует. Я послезавтра увижу командира вашего легиона, легата Марцелла, и засвидетельствую ему твою храбрость и расторопность. Я попрошу его наградить тебя, а от себя добавлю восемь серебряных денариев — по два солдатам, и четыре — тебе.

Септимий. Благодарю, господин! Но я не понимаю, за что эта награда?

Элиша. За правильно переданное донесение. Есть еще вопросы?

Септимий. Нет, господин!

Элиша. Ступай, Септимий. Мне нужно сказать этим людям несколько слов. Благодарю за службу.

Септимий отдает честь, делает знак солдатам и они уходят. Элиша подходит к сидящим ученикам.

Я не жду от вас ни понимания, ни благодарности. Я только прошу вас об элементарной осмотрительности. В следующий раз тупое следование вашим нелепым обрядам может стоить вам жизни. Вы рискуете оставить народ Израиля без толкователей Закона — будущих мудрецов, в которых он нуждается больше, чем в хлебопашцах, рыбаках и садовниках. Если не станет вас, кто будет нагромождать новые кучи бессмыслицы вокруг гор старых глупостей? Поистине, вы — средоточие мира, жемчужина среди песка, роза среди терний! Берегите себя, без вас зачахнет древо познания и иссякнет источник мудрости! Да продлится подольше ваша никчемная жизнь! (Аристобулу) Пойдем, Аристобул, нам здесь больше делать нечего. Мы предотвратили насилие, спасли жизнь нескольким светочам Торы и можем с чистой совестью удалиться в таверну, подальше от политики, религии, глупости, фанатизма и других прелестей этого мира. Нас ждут вино, поэзия и дружеская беседа.

Аристобул. Да, да… Эти животные сломали мою чернильницу и порвали мех с вином. Здесь пролились на землю чернила, вино и кровь философа. На этом месте вырастет необыкновенно жгучая крапива и особенно дурманящая белена.

Элиша. Мы увековечим это место. Чтобы оно запечатлелось в памяти потомков, мы воздвигнем здесь мраморную стелу. Юноши со всей округи будут приходить мочиться на нее. Это будет называться «струя мудрости» или «фонтан киника». Как тебе больше нравится?

Аристобул. Оба варианта хороши. А вот послушай, какую я сочинил эпиграмму…

Уходят.

Даниил. Какой позор! Я сгораю от стыда!

Иосиф. Но что мы могли сделать? Они были вооружены!

Натан. Мы даже не пытались сопротивляться…

Давид. Самое ужасное, что нас спас этот отступник. Какие мерзкие слова он говорил! Это прямо сатан в людском обличье!

Даниил. Отступник прав, наша жизнь бессмысленна. Что толку изучать тонкости Торы, если мы не можем защитить себя, нашу веру и обычаи? Римляне унижают нас на нашей земле, а мы покорны, как овцы на бойне.

Иосиф. Господь предал нас в руки Эдома. Такова воля Божья, не нам обсуждать ее.

Натан. Наша судьба — в наших руках!

Давид. Разве это не богохульство?

Даниил. Нет, клянусь всемогущим Богом! Мы можем и должны взять свою судьбу в свои руки!

Иосиф. Нам нужно со смирением перенести кару Божью. Именно в этом заключается подлинное благочестие.

Даниил. Я сыт по горло смирением! Я не хочу больше трепетать и дрожать! Я хочу вцепиться римлянам в глотку! Я хочу выцарапать им глаза! Я хочу их крови!

Давид. Ты говоришь как на рынке и в кабаке!

Даниил. Я пойду на рынок и в кабак! Я обращусь к людям! Хватит сидеть в тиши Дома Учения! Пора действовать! Я ухожу к Бар Кохбе! Кто со мной?

Натан. Подожди, Дан, не горячись! Если Бар Кохба действительно Мессия, мы все пойдем за ним. Нам важно извлечь урок из того, что с нами произошло. Возможно, это действительно был сатан — противник человека. Что мы знаем о нем? Он такой же посланник Божий, как и Мессия, только у него другое назначение. Может быть, он, по произволению Божьему, испытывает людей перед приходом Мессии? Готовы ли люди к достойной встрече избавителя? Вот и нам сейчас было послано испытание страхом и унижением. Увы нам, мы оказались не на высоте… Следующее испытание — гневом и слепой яростью. Похоже, мы можем не выдержать и его. Нам надо успокоиться. Нет лучшего средства для обретения спокойствия духа, чем вознести молитву. Давайте же, братья мои, завершим молитву Господню!

Встают, становятся в круг, обнимают друг друга за плечи, накрываются с головой молитвенным покрывалом, молятся.

Аристобул и Хана. Вторая встреча

Аристобул приходит домой к Акиве. Домоправитель Яков развешивает женские платья, раскладывает украшения, чистит их, что-то бормочет.

Аристобул. Яков! Яков! Ты слышишь меня?

Яков. А? Что? Акивы нету, он в Бейт Мидраше.

Аристобул. А Хана дома?

Яков. Нету его, нету.

Машет рукой, идет чистить дальше.

Аристобул. (Громко) Хана! Хана!

Из дома выходит Хана. Она в домашнем платье, на ней фартук.

Хана. Яков, ты звал меня?

Замечает Аристобула.

Ой, Аристобул! Что же ты не предупредил, что придешь?

Вытирает руки фартуком, прихорашивается.

Аристобул. Мы с Теодором проезжали тут недалеко. Я решил забежать. Я даже не знал, застану ли тебя. Я так рад тебя видеть, Хана!..

Хана. Правда? Я тоже! Но, Аристобул, дедушки нет, мы не сможем зайти в дом.

Аристобул. Ничего, мы поговорим во дворе. Здесь можно?

Хана. Ну, если недолго…

Аристобул. А что это делает Яков?

Хана. Он перед каждой субботой вытаскивает из сундуков и развешивает платья бабушки Рахили и своей покойной жены. Он их проветривает и чистит, как если бы хозяйки собирались их надеть. А потом он начищает до блеска их украшения. Начистит все, и аккуратно, по одному относит назад. Это единственное занятие, во время которого он не засыпает.

Аристобул. А как Акива к этому относится? Не запрещает?

Хана. Он даже ему иногда помогает. Они вместе смотрят на украшения. Яков плачет, а дедушка сидит молча. Он потом долго молчит. (Пауза) Ты получал мои письма?

Аристобул. Я их все ношу с собой. А мои письма тебе нравятся? Там нет ошибок?

Хана. Бог с тобой, какие ошибки? Ты пишешь так замечательно! Пиши почаще! Я даже не знаю, что сказать… У меня такое в первый раз…

Аристобул. У меня тоже… Хана, у меня для тебя подарок. Помнишь, ты восхищалась коринфскими кольцами? Вот, я принес тебе такое.

Показывает кольцо.

Что ж ты не берешь? Тебе не нравится?

Хана. Ах, Аристобул, мне очень нравится! Такое изящное кольцо! И мне так приятно, что ты думал обо мне… Но я не могу его взять.

Аристобул. Почему?

Хана. У нас, когда парень дарит девушке кольцо, это означает, что он хочет видеть ее своей женой. Ты ведь… не думал об этом?

Аристобул. Нет… Я не знал… Но я, вообще-то… Я просто хотел подарить…

Хана. Ну, вот видишь… Не обижайся! Мне очень нравится, но я не могу…

Аристобул. Но, может быть, когда-нибудь потом?

Хана. Ну, если ты захочешь… Я не знаю… Это же ты должен…

Аристобул. Но ты была бы не против?…

Яков. Хана! Хана!

Хана. Ну все, мне пора. Пиши мне обязательно!

Хана подходит к Якову, он дает ей платье, другое берет сам и они торжественно вносят их в дом.

Посланцы Бар Кохбы в Доме Учения. Эли объявляет о мести язычникам. Письма в общины. «Мы хотим их крови!»

Ночь. В Бейт Мидраше царит смятение. Ученики перешептываются между собой. Гамалиил роется в свитках.

Иосиф. Ну и вид у них! Они выглядят как бедуины, кочевники из пустыни.

Даниил. Это люди, закаленные суровой жизнью в песках.

Давид. А вы видели их лица? У некоторых глаза, как у пантер. Я даже испугался поначалу.

Натан. Ну, тебя испугать нетрудно. Я думаю, так выглядит любое войско после нескольких месяцев тяжелых боев.

Меир. Да, в походе всякое войско дичает.

Входит Акива.

Акива. Мир всем! Гамалиил, что случилось? Почему понадобилось всех собирать ночью? Что это за странные люди жгут костры и жарят баранину прямо у нас во дворе?

Гамаиил. Акива, происходят невероятные события! Ты был прав, признаю это публично и при всех прошу у тебя прощения за свои сомнения и неверие. Похоже, что Мессия действительно пришел! Симон Бар Кохба разбил римлян и движется к святому городу Иерусалиму. Он прислал к нам своего представителя и тот попросил всех незамедлительно собраться. Завтра срочное заседание Синедриона. Люди, которых ты видел во дворе — это воины Бар Кохбы. Вид у них несколько диковатый, но они полны самого ревностного благочестия.

Акива. Какой помощи они ждут от нас?

Гамалиил. Сейчас их предводитель сам об этом объявит. Иосиф, позови его.

Иосиф выходит и возвращается с Эли. Это одноглазый бородатый мужчина со шрамом на лице. В одной руке у него кинжал, в другой — чаша с вином.

Эли. Мир вам, мудрецы Израиля, светочи Торы, наставники народа!

Ставит чашу, кланяется.

Князь Израиля, победоносный Симон Бар Кохба, шлет вам привет и свидетельствует свое искреннее уважение. Оружием он делает то, что вы делаете словом: приближает царство Божие на земле.

Гамалиил. Я, Гамалиил, глава Синедриона, приветствую тебя, храбрый воин полководца Бар Кохбы. Кто ты и как к тебе следует обращаться?

Эли. Мое имя Элиягу, сын Тахлифы. Но для вас, господа мои и учителя, я просто Эли. Все так и зовут меня, Эли, человек из народа. Я смиреннейший ваш слуга. Вот мои полномочия.

Протягивает Гамалиилу папирус.

Надеюсь, ваш слух не оскорбят мои простые слова. Я — человек неученый, но помню притчу одного мудреца: «Пусть будут гроздья милостивы к листьям, ибо если не листья, то и гроздья не смогут существовать».

Акива. (Меиру) Звучит как скрытая угроза, правда, Меир?

Меир. Кинжал в руках — вещь недвусмысленная. Интересно, чего он хочет и чего от нас потребует?

Акива. (к Эли) Эли, сын мой, я Акива, сын Иосифа, приветствую тебя в этих стенах и заверяю, что мы полны уважения к простым людям, опоре Израиля. Позволь напомнить тебе, что в Дом Учения не принято входить с оружием.

Эли. Ты — Рабби Акива?! Прости мне, великий учитель, мое невежество и невольное нарушение правил.

Прячет кинжал под одеждой.

Позволь, учитель, коснуться края твоих одежд в знак глубочайшего почтения.

Подходит, касается лбом полы хитона Акивы.

Благодаря тебе мы все прозрели, ты раскрыл людям замысел Господень! Когда по стране разнеслась весть, что наш вождь — Мессия, к нам стали присоединяться десятки тысяч людей! Наше войско растет с каждым днем. Князь Израиля шлет тебе подарок.

Достает подарок.

Пусть эта золотая мезуза красуется на дверях твоего дома и оберегает его от всех несчастий и невзгод.

Вручает подарок с поклоном.

Акива. Благодарю тебя, Эли, а в твоем лице — посланника Божьего. Я сегодня же прибью эту мезузу на свой дверной косяк. Для меня это большая честь. Чем мы, люди книги, можем помочь людям меча?

Эли. Господа мои, как хорошие хозяева убирают и чистят свой дом перед приходом царицы Субботы, так мы должны приготовить святую землю Израилеву к приходу Мессии. Нам надлежит очистить ее от неверных и чужеродцев. Для этого, прежде всего, нужно выжечь каленым железом змеиные гнезда ереси, блуда, идолопоклонства! Нужно разбить языческие статуи и мозаики, развеять по ветру прах греческих и римских библиотек. Если вам известно, где в Лоде есть языческие статуи или свитки, укажите нам немедленно.

Все переглядываются. Долгая пауза. Акива смотрит на Гамалиила, тот на Меира. Наконец, Меир решается:

Меир. Уважаемый Эли!

Эли. Человек из народа!

Меир. Уважаемый Эли, человек из народа! Я — рав Меир, член Синедриона. Хочу внести ясность. Язычники ставят статуи и выкладывают мозаики в храмах своих богов. Там же они хранят свитки. У нас, в Лоде, ни одного языческого храма нет. Здесь ведь заседают Академия и Синедрион! Народ никогда бы не потерпел здесь языческих жертвоприношений. Даже хищные римляне не пытались построить здесь свое капище. То, что ты ищешь, находится в Кейсарии и Антиохии.

Эли. Благодарю тебя, достойный рав Меир, за твое разъяснение. Значит, здесь нет ни языческих статуй, ни рукописей?

Меир. (Твердо) Здесь ничего такого быть не может!

Акива. Благодарю тебя, сын мой за заступничество.

Эли. Господа мои! Вы знаете, что война требует больших расходов. Войско нужно кормить, одеть, обуть, обеспечить оружием и лошадьми. Мы просим вас помочь нам организовать сбор средств для воинства Мессии. С городов и сел, расположенных в округе Лода, нам следует в течение месяца собрать пять тысяч шекелей серебра, а также зерно, масло, вино и фураж для лошадей.

Все. Пять тысяч шекелей?! Римский налог за три года был меньше! Да еще и продукты! Это разорит наших крестьян! А как же помощь Божья? Разве Мессия не получает всего, что хочет от ангелов?

Гамалиил. Уважаемый Эли! Прошу тебя передать эти списки мне. Я, как глава Синедриона, обещаю тебе обеспечить сбор средств вовремя и на справедливой основе. Со своей стороны, обязуюсь внести две тысячи шекелей из требуемых пяти из своих личных средств.

Эли. Честь и хвала великодушному дарителю! Рука дающего да не оскудеет вовек! Вот тебе списки, почтенный Гамалиил. Господа мои и учителя! Так говорит помазанник Божий: «День избавления близок, я скину ярмо нечестивых!» Все иудеи, как один, поднимутся на священную войну! Вот вопросы, которые я адресую вам, почтенные мудрецы, от имени пославшего меня народа. Следует ли нам незамедлительно призвать наших братьев в Египте, на Крите, в Малой Азии осквернить и сокрушить храмы язычников и наложить руку на их имущество, ибо оно по праву принадлежит посланнику Божьему? Должны ли мы объявить еврейскому народу, что настал час избавления от ига иноверцев? Рассылать ли нам призывы к иудеям всего мира собираться на Святой земле? Возглашать ли нам, что рассеянные по всему свету овцы Израиля наконец-то вернутся в свою овчарню под водительство единого Пастыря? Должен ли каждый иудей, отложив все дела, с радостью и ликованием прибыть в Святую Землю и стать под знамена победоносного Мессии? Почтенный Гамалиил, что ты думаешь по поводу моих вопросов?

Гамалиил. Уважаемый Эли, человек из народа! Отдаю должное твоему красноречию. Ты прекрасно изложил все вопросы, и я, от всей души отвечаю: да! Да! Да! Здесь не может быть двух мнений. Уверен, Синедрион поддержит меня единодушно.

Эли. Хвала Господу, хранящему Израиль! В таком случае, господа, предлагаю немедленно подписать воззвания к еврейским общинам! Завтра ваше решение одобрит Синедрион, и письма полетят по свету. Ангелы Господни перенесут их на облаках, они перелетят моря и горы как на орлиных крыльях. Скоро, скоро сюда стекутся сокровища язычников, потянутся караваны пленников, враги наши будут стенать в великой печали, Израиль же расцветет как пальма при потоке вод! Эй, Дов, Ави! Несите сюда письма!

Помощники вносят свитки.

Подписывайте, господа!

Акива. Меир, разве можно подписывать такое? Это же разрешение на грабеж и разбой! Разве для этого пришел Мессия? Я ничего не подпишу!

Меир. Рабби, прошу тебя, потише! Сейчас не время для споров.

Акива. Как это не время? (Возвышает голос) Гамалиил, брат мой! Дети мои! Эли, человек из народа, сын мой! Послушайте голоса моего! Недобрые дела начнутся после подписания таких писем! В них смешаны зерна и плевелы. Их надо отделить друг от друга. Одно дело звать наших единоверцев под знамена Мессии, но совсем другое — призывать их грабить имущество своих соседей!

Эли. Не уверен, что верно расслышал тебя, мудрый Акива! Ты сказал: «грабить?» Грабеж — это когда кто-то из сынов народа Божьего отнимает нечто у ближнего своего. Но когда сыновья Израиля берут что-то у язычников, то это лишь восстановление справедливости! Не говорил ли Господь: «Моя вся земля?» А раз так, то теперь она по праву принадлежит Мессии, посланнику Господа, и нам, его подданным!

Акива. Сын мой, такие рассуждения могут далеко завести! Ты утверждаешь, что у тебя есть право на чужую собственность?

Эли. Все, что принадлежит язычникам, принадлежит им лишь временно. Это похищено у дома Израилева! Помнишь ли ты, о мудрейший Акива, притчу о саде? Хозяин насадил сад, в центре которого росла прекрасная роза. Все растения сада он обходил равнодушно, лишь за розой ухаживал. Спросили у него растения сада, деревья, кусты, трава: «Отчего, хозяин, ты не смотришь за нами так, как за розой?» Отвечал им хозяин: «Потому что ради нее я посадил этот сад! Не ради вас, волчцы и терновник, не ради вас, ежевика и шиповник, не ради вас, полынь и крапива! Нет, лишь ради розы, моей любимой и единственной!» Так, Святой, Благословенно Имя Его, создал весь мир ради Израиля!

Акива. Ты ошибаешься, сын мой! Плохим садовником был бы Господь, Творец миров, если бы посадил огромный сад мироздания лишь ради одного народа. Все деревья и цветы процветут в Его саду, все народы найдут свой удел под Его покровительством!

Гамалиил. Это ты ошибаешься, Акива! Не для язычников и не ради племен земных пришел Мессия. Он пришел, чтобы положить конец их нечестивым царствам! Приход Мессии праздник и ликование лишь для Израиля. Другим народам принес он страх и трепет, бедствия и отчаяние, скрежет зубовный и огонь пожирающий! Не жалеть язычников пришел Мессия, но наказать их за угнетение Израиля. Не станет он разбираться кто перед ним: египтянин, грек или римлянин, — все они грешили против избранного народа и подлежат наказанию! Не зря говорили учителя мои: самой красивой змее размозжи голову, лучшего из язычников убей!

Эли. Отец мой Гамалиил! Воистину, ты вершина мудрости и пример благочестия! Счастлив Израиль, что в такое время именно ты возглавляешь Синедрион! Позвольте мне, господа мои, показать вам, что думает народ по поводу нашего спора. Дов, зови сюда людей!

Входит группа воинов.

Вот перед вами народ наш! Скажите мне, братья мои, нет ли у вас обид на язычников, хозяйничающих на святой земле?

Один за другим. У меня греки отобрали лавку! У меня римляне отобрали поле! У меня арабы угнали стадо! У меня отобрали колодец! У меня отобрали рощу! Меня выгнали из дома! У меня убили родителей! У меня изнасиловали жену и сестру! У меня забрали за долги детей!

Эли. Скажи, за что тебя били бичом? — За то, что я соблюдал Субботу! — За что тебя пытали железом? — За то, что я сделал сыну обрезание. — За что тебя бросили в темницу? — Я изучал с детьми Тору. — За что нас распинают, братья? — Мы хотим жить по заветам отцов! Мы хотим соблюдать наш закон! Мы хотим исполнять заповеди Торы!

Эли. Переполнилась чаша терпения народного! Вопль Израиля дошел до Небес! Ныне пришел час расплаты!! Мы хотим смерти язычников! Мы хотим их крови! Господа мои, вам известно, что нечестивый Адриан назначил в Кейсарии игры по поводу своего прибытия. Готовятся состязания гладиаторов, травля диких зверей и прочие мерзости, которыми тешат себя сыны Эдома. Мы хотим отметить приезд императора по-своему. Предлагаем всем евреям пойти на арену, вооружившись кинжалами. По сигналу мы все обнажим оружие и набросимся на язычников! Да послужат они очистительной жертвой за Израиль! Пусть каждый возьмет кинжал!

Помощники Эли вносят доску с торчащими из нее клинками.

Кто идет с нами на арену, пусть скажет: «Я беру кинжал! Я хочу их крови!»

Выхватывает из-за пояса свой кинжал.

Я беру кинжал! Я хочу их крови!

Дов. Я беру кинжал! Я хочу их крови!

Замешательство среди учеников. Даниил вытаскивает кинжал из доски.

Даниил. Я беру кинжал! Я хочу их крови!

Все ученики за ним.

Я беру кинжал! Я хочу их крови!

Помощники Эли с поклоном подносят доску Гамалиилу и Акиве. Гамалиил берет и говорит. Акива качает головой в знак отказа.

Меир. Рабби, прошу тебя! Ради всего святого! Если мы откажемся, они зарежут нас прямо здесь!

Акива. Нет, Меир, я не пойду с ними. Пусть делают, что хотят.

Меир. Рабби, ты вдов и дети твои выросли, но подумай о Хане! Что она будет делать без тебя? Если тебе не жалко меня, подумай о Брурии, которая любит тебя, как дочь. Подумай о Наоми! Куда они пойдут, лишившись нашей поддержки? Заклинаю тебя милосердием Божьим!

Акива. Меир, мне жаль всех, но я не могу преступить заповедь Господню! Ты волен поступать, как тебе вздумается. Если им нужно, пусть убивают меня!

Меир. О Господи, дай мне силы! Уважаемый Эли, человек из народа! Учитель наш Рабби Акива — человек пожилой и больной. Он изнурен многодневными постами, ночными бдениями и молитвами. Здоровье не позволяет ему присоединиться к людям, идущим на арену. Силы оставляют его, он с трудом сидит, ему надо лечь в постель и принять лекарство.

Эли. Прости, мудрый Акива, что мы невольно причиняем тебе страдания. Мы думали, что само твое присутствие вдохновит людей на подвиги. Но твое драгоценное здоровье — достояние всего Израиля. Живи до ста двадцати лет и да светит нам твоя мудрость. Благослови нас, и мы бестрепетно отправимся в бой!

Гамалиил. Акива, подпиши письма в общины и благослови кинжалы идущих на арену.

Гамалиил подносит Акиве свитки, а Эли — доску с ножами.

Акива. Меир, я не могу этого сделать!

Меир. Рабби, отец мой, умоляю тебя, не упрямься, не губи себя и нас, любящих тебя! Таково повеление Мессии, посланника Божьего! Покорись ему!

Акива. (Встает) Я подписываю письма! Я благословляю идущих на арену!

Эли. Слава Господу в вышних! Благословен Бог Израилев! С нами благословение мудрецов и самого Акивы, пророка царства Мессии!

Берет чашу с вином.

Братья мои! Пустим эту чашу по кругу! Да прозвучат ныне громом для язычников слова мои: «Господь Бог наш! Излей гнев Свой на народы, не признающие Тебя, на царства, не призывающие Имени Твоего! За то, что сожрали они дом Якова и опустошили жилище его. Излей на них ярость Твою! Преследуй их в гневе и истреби их из-под небес Господних!!» Да будет так! Омейн!

Потрясает кинжалом. Все, кроме Акивы, поднимают кинжалы и кричат:

Омейн!

Адриан, Руф, Пизон во дворце проконсула в Кейсарии. Отчет о беспорядках. Разгром 22-го легиона

Адриан. Должен сказать тебе, Тиней, что в этот мой приезд Кейсария выглядит куда печальнее, чем в прошлый раз.

Руф. Ничего удивительного, цезарь. Город до сих пор не залечил раны. Тут была настоящая война.

Адриан. Как это все происходило? Расскажи, Валерий, ты же все время был тут, пока мы с проконсулом ездили в Антиохию.

Пизон. Да, великий цезарь, я был свидетелем и участником событий. Все началось три месяца назад в день игр, которые ты назначил в честь своего приезда. Евреи устроили на арене резню, погибло несколько сот греков и армян. На следующий день начались погромы. Евреи стали бить греков, греки создали отряды обороны, купцы в панике бросились из города, начался хаос.

Адриан. А раньше в Кейсарии случались столкновения между разными народами?

Руф. Бывало иногда. Драки между рыбаками в порту, мордобой на рынке. Но все быстро улаживали. Все слушались городского совета, а римская власть была верховным арбитром.

Пизон. Позволю себе добавить кое-что. Раньше никто не хотел столкновений. Но теперь все изменилось. Евреи хотят войны и верят, что могут победить в ней. Это все из-за евреев.

Адриан. Понятно. Слухи о подстрекательстве христиан подтвердились?

Пизон. Нет, цезарь. Эти сразу же убежали и никакого участия в событиях не принимали. С тех пор они едва ли не каждую неделю шлют письма с заверениями в своей полной лояльности и просят их не трогать.

Адриан. Что же было дальше?

Пизон. Хаос нарастал, городской совет утратил власть и влияние. Градоначальник Деметрий, испугавшись еврейских угроз, согласился на все их условия, даже на запрет службы в храме Венеры Морской, самом почитаемом храме на всем побережье. Греки расценили такую позицию как преступную слабость и предательство. Ему кричали вслед, что он — еврейский прислужник, что он продался жидам и все такое прочее. Как-то у храма Венеры собралась толпа, требуя, чтобы их пустили вовнутрь. Деметрий со стражей прибыл туда и попытался повлиять на толпу красноречием. Его освистали, а один торговец потребовал, чтобы Деметрий снял штаны и показал, что он не обрезан.

Адриан. Неплохая идея для определения лояльности, правда, Тиней? Грекам не откажешь в изяществе. Продолжай, Валерий.

Пизон. Деметрий потребовал арестовать этого крикуна, но толпа отказалась его выдать. Страсти разгорались. Деметрий заявил, что те, кто против него — преступники и будут наказаны. Толпа в ответ начала бросать камни. Деметрий приказал охране метать в толпу дротики. Нескольких человек убили. Толпа кинулась на солдат и растерзала их, а заодно, и Деметрия.

Адриан. Убедился ли народ в том, что он не был обрезан?

Руф. Возможно, был. А вдруг он был тайным иудеем, гордился своим обрезанием и предлагал желающим полюбоваться как это красиво?

Адриан. Какая казарменная острота, Руф!

Пизон. Ваши шутки превосходны, господа. Но тогда всем было не до шуток. Евреи объявили, что убив Деметрия, греки нарушили закон, что порядка больше нет и они берут власть в свои руки. Это была продуманная операция, показывающая всю гнусность этого подлого племени. Евреи ограбили и разгромили греческие лавки и торговые ряды. Горожане воззвали к римской власти. Пришлось вводить в дело легион Фретензис.

Адриан. Кто командовал карательной экспедицией?

Пизон. Я, великий цезарь. Легат Марцелл поручил мне пресечь беспорядки. Я с двумя когортами вошел в Кейсарию. Греки встретили меня с ликованием. Евреи поначалу хотели вступить в переговоры, но я заявил, что ни о чем говорить с ними не буду, пока они не выдадут главарей бунта, а также всех тех, у кого на руках кровь. Они этого условия не приняли, и я приказал убивать всех, кто окажется на улицах.

Адриан. Как это всех? Без всякого исключения?

Пизон. А для кого следовало бы делать исключение? Посуди сам, великий цезарь. Они все единодушно поддержали бунт, все участвовали в грабежах и погромах греческих торговцев, все воспользовались награбленным имуществом.

Руф. Все участвовать никак не могли.

Пизон. Да все, все, проконсул!

Адриан. Погоди, Пизон! Ясно, что не все. Но меня интересует другое. Они оказывали сопротивление?

Пизон. Яростное! На улицах собирались толпы, они орали про своего Мессию, пытались нас атаковать, но мы их смяли. Раздавили, как яйцо сапогом!

Руф. Что ты сделал для восстановления порядка?

Пизон. Я разогнал городской совет. Я конфисковал весь товар из еврейских лавок и торговых контор, как краденое имущество. Все это я передал грекам в качестве компенсации за понесенные убытки.

Руф. Значит, евреев ты разорил!

Пизон. Не знаю, меня это не интересовало. Кроме того, я отменил все привилегии, когда-либо данные евреям Кейсарии в ремеслах и торговле.

Адриан. Среди них были привилегии, дарованные Сенатом и императорами. Кто дал тебе право их отменять?

Пизон. Прости, великий цезарь, я неверно выразился. Я приостановил действие этих привилегий.

Адриан. Посмотри мне в глаза, Пизон. Нет, ты их отменил!

Пизон. Да, великий цезарь, сознаюсь, отменил. Прости мне ложь и малодушие.

Адриан. Почему ты отменил их? Тебе так хотелось навредить евреям?

Пизон. Я хотел торжества справедливости.

Адриан. Торжество справедливости подразумевало восстановление status quo. Ты его грубо нарушил, поступив не лучше, чем еврейские бунтовщики. Для представителя римской власти это недопустимо. Насилие государства должно опираться на закон и право, а не на произвол.

Пизон. Признаю, великий цезарь, что я действовал сгоряча.

Адриан. Какие еще шаги ты предпринял?

Пизон. Я распорядился арестовать зачинщиков бунта и их предводителя, так называемого мудреца Исаака. Всех их я приказал распять вдоль Яффской дороги, а этого Исаака повесил на городской площади вниз головой. Греки обмазали ему бороду нефтью и подожгли. От его воплей улетели даже городские голуби.

Руф. Греки не только присутствовали на казни, но и участвовали в ней?

Пизон. Да. Я не мог отказать им в этом. Они это заслужили.

Руф. Твои действия едва ли можно назвать разумными.

Адриан. Какой уж тут разум! Вместо того, чтобы гасить пожар, ты разжигал его. Римская власть не должна явно оказывать предпочтения ни одной из сторон в конфликте. Греков я понять могу, но почему столь сильные чувства овладели тобой? Ты так не любишь евреев?

Пизон. Не скрою, великий цезарь, я их ненавижу. Они мне отвратительны своим видом, запахом, а, более всего, постоянной ложью и готовностью обмануть и предать.

Адриан. По-моему, все люди пахнут одинаково. Египетский крестьянин или греческий рыбак отнюдь не благоухают розами. А каков запах от легионеров на марше! Не замечал, чтобы от евреев исходила какая-то особенно гнусная вонь. Что касается лжи, то к обману склонны все, и люди, и боги. Идеалом правдивости и прямоты должны служить римские патриции, один из которых совсем недавно признался мне, что смалодушничал и соврал своему императору.

Пизон. Позволь мне объясниться, великий цезарь! Это мерзкое племя, в самом деле, не заслуживает никакого снисхождения. Они были изгнаны из Египта потому, что были прокаженными. Их изгоняют отовсюду потому, что они сеют заразу, раздоры и смуту. Они не дружат ни с каким народом на свете, считают себя лучше всех, и бредят своей якобы избранностью. Их все ненавидят и презирают. Они составляют козни, чтобы упрочить свою власть над другими.

Адриан. Заговор? Да еще в мировом масштабе?

Пизон. Да, великий цезарь, заговор! И я готов это доказать.

Руф. Полно, Пизон, какие еще доказательства?

Адриан. Подожди, Тиней. Заговор — это как религия. Это вопрос веры, а не аргументов. Если человек верит в заговор — он для него существует. Мы с тобой едва ли поймем это.

Пизон. Поверь, великий цезарь, это все очень серьезно!

Адриан. У меня нет в этом ни малейших сомнений. Конечно, серьезно. Ты нашел ответ на вопрос: откуда все зло в мире? Ты должен быть очень счастлив. Но скажи мне, Пизон: ты собираешься продвигаться по военной или по гражданской части?

Пизон. Я еще не решил.

Адриан. Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не поднялся выше трибуна. От выбора пути зависит способ мышления. Если ты собираешься быть военным, тебе нужно выработать у себя навык не рассматривать противников как людей. Военный не может смотреть на врагов, как на людей, иначе он не сможет их хладнокровно убивать. А убить их он должен как можно больше, ибо в этом состоит его искусство. На гражданской службе чиновник обязан видеть в каждом человека. Это его пленники, его данники, его клиенты, его партнеры. Он должен уметь договориться с ними, использовать их, извлечь из них максимум выгоды, ибо в этом состоит его искусство.

Пизон. Я готов служить на любом месте, которое ты сочтешь для меня подходящим, великий цезарь. Но должность в армии была бы для меня более желанной.

Адриан. Пока не вижу такой должности, Валерий. Ненависть застит тебе глаза, и ты не способен принимать разумные решения. Ты хороший наездник?

Пизон. Все говорят, что неплохой.

Адриан. Так вот, представь себе, что ты все время несешься галопом. Так ты загонишь коня и разобьешься сам. Ты должен уметь переходить на рысь, на иноходь, на шаг. В этом состоит мастерство всадника.

Меняет тон.

Валерий, мой секретарь Флегонт сейчас изучает секретные донесения в маленькой комнате у входа. Ступай, найди его, и скажи, что я его зову. Сам пока останься в комнате в карауле.

Пизон. Слушаюсь, цезарь.

Салютует, выходит.

Адриан. (Хлопает в ладоши.) Принесите нам вина! Тиней, друг мой, ты обещал угостить меня за обедом каким-то удивительным блюдом.

Руф. Я помню об этом, цезарь. Повар Памфил готовит его, и если тебе опять не придет в голову блажь есть чечевицу с салом, мы скоро его попробуем.

Входят слуги, накрывают на стол.

Адриан. Вот и вино! Сегодня полагаюсь на твой выбор во всем. Наполни чаши, Тиней. Что нас ждет на обед?

Руф. Это рыба изумительного вкуса. Она водится только в Гирканском море, сюда ее привозят армянские купцы. Икра у нее от природы черного цвета, некоторые даже боятся пробовать, опасаясь отравы. Если положить эту икру на свежий хлеб с коровьим маслом, а сверху добавить ломтик этой рыбы с лимоном, то клянусь щитом Юпитера, сами боги позавидуют тебе! Армяне запивают это великолепие своим вином, которое они выдерживают в дубовых бочках. В такие моменты я верю, что человеку можно вкушать нектар и амброзию, как богам на Олимпе. Этим армянским блюдом я собираюсь тебя сегодня угостить. Ставлю все свои раны против одного медного гроша, что ты не будешь разочарован. Если на востоке есть народ, понимающий в еде, то это армяне.

Адриан. Ты рассказывал, как песню пел. В тебе погиб великий рыночный зазывала. Может быть, тебе открыть армянскую таверну?

Руф. Нет, это не мое. В разгар трапезы я вдруг скомандую: «Легион, стройся!» — и все посетители разбегутся.

Адриан. Сколько времени ты рассчитываешь продержать меня в Кейсарии?

Руф. Пока не прояснится ситуация на юге. Евреи возбудились после событий здесь и вздумали бунтовать. Некий Бар Кохба объявил себя князем иудейским, потрепал наши отдаленные гарнизоны и разбойничает на дорогах.

Адриан. Есть серьезные угрозы торговым путям?

Руф. Пока вроде нет. Но с учетом твоих планов, я решил послать туда 22-й легион. Это лучшие наши войска на Востоке. Они быстро разберутся с этим еврейским царьком, расчистят дороги, и ты сможешь отправиться в Иерусалим.

Адриан. Да, я хотел бы там побывать, чтобы выбрать место для Пантеона.

Руф. Потерпи немного. Квинт должен вернуться с донесением со дня на день. Погости у меня в доме, окажи мне честь. Руфина будет очень рада. Я знаю, как ты ненавидишь праздность, и поэтому вызвал сюда лучших архитекторов из Антиохии. Максимин и Гелиодор приедут завтра. Ты обсудишь с ними проект Пантеона. Когда тебе наскучит смотреть в чертежи, мы с тобой поплаваем по морю и осмотрим строительство новой гавани.

Адриан. Ты стал настоящим царедворцем, Тиней. Предугадываешь желания императора раньше, чем он успеет он их высказать. Выпьем за это. Это редкое качество.

Пьют.

Руф. Да я все это умел еще до того, как ты стал цезарем. Помнишь, как ты на спор с рыжим Мамуррой полез переплывать Дунай на коне? Когда тебя снесло течением на топкое место, кто дал тебе руку и вытащил?

Адриан. Ты, ты, старый дружище! Ах, как это было славно! Дунай вздулся от осенних дождей, ливень хлестал меня сверху, ветер швырял брызги в лицо, а я во все горло орал солдатские песни. Мой бедный конь, наверное, думал, что я сошел с ума.

Руф. Так думал не только конь.

Адриан. Ладно тебе… Зато спор у Мамурры я выиграл, и он носил меня на закорках вокруг лагеря десять раз подряд! Вот зрелище было! Но как тебе удалось опередить меня, ты же прыгнул в воду позже?

Руф. Я не орал жутким голосом песен и помогал коню плыть.

Адриан. Да это просто потому, что ты плыл налегке, на тебе не было боевых доспехов.

Руф. Конечно, не было. Я же не безумец!

Адриан. Потому ты и не стал цезарем! Ты всегда был недостаточно безумен.

Пьют. Внезапно вбегает Квинт, а за ним Пизон.

Квинт. Великий император! Проконсул Руф! Я принес вам самые дурные известия.

Руф. Трибун Пизон! Почему ты оставил пост?

Пизон. Там Флегонт. Комната заперта.

Адриан. Погоди, Тиней. Сейчас не до этого. Что за новости, Квинт?

Квинт. 22-й легион потерпел поражение. Евреи удерживают все дороги на юг. Бар Кохба взял Иерусалим и крепость Бейтар.

Руф. Как можно было отдать Бейтар, господствующую высоту? Где легат Децим?

Квинт. Убит.

Руф. Командиры когорт?

Квинт. Убиты.

Руф. Центурионы?

Квинт. Убиты все, кроме одного.

Руф. Сколько людей уцелело?

Квинт. Не более десятка, включая меня.

Руф. Где орел легиона?

Квинт. У нас, хвала Марсу. Его спас центурион Лициний, солдат исключительной храбрости.

Руф. Сколько человек вам противостояло?

Квинт. Около пяти тысяч.

Руф. Всего? И такой разгром? Кто сражался за евреев? Парфяне? Набатейцы? Арабы?

Квинт. Нет, проконсул. Одни только евреи. По виду — сброд. Одеты — кто в чем, некоторые босы, узнают друг друга по налобным повязкам с какой-то надписью, оружие у многих старое и плохое. Но дерутся как свирепые тигры, такой отчаянной ярости я никогда не видел.

Адриан. Скажи, Квинт, вас разбили в одном сражении?

Квинт. Нет, император. Они атаковали нас все время с разных сторон, загоняли в узкие ущелья и лощины, где устраивали засады. Они превосходно знают местность. Большого сражения не было, они измотали нас мелкими кровавыми стычками. Когда мы, наконец, вышли на равнину, на нас набросилась их конница и довершила дело.

Адриан. Их предводитель — хороший стратег. Он не служил у парфян? Кто он вообще такой?

Руф. О нем почти ничего не известно. Мы не собрали о нем сведений, считая дело незначительным.

Адриан. Проконсул Руф! Это серьезнейшее упущение!

Руф. (Вскакивает, вытягивается.) Признаю, великий цезарь! Мы устраним это в самое ближайшее время. Сегодня же будут посланы лазутчики.

Адриан. Не торопись. К евреям посылать бесполезно. Они своих не выдают. Попробуй узнать у арабов, эти за деньги сделают все.

Руф. Учтем, великий цезарь.

Пизон. Великий цезарь! Позволь мне сказать.

Разрешающий жест Адриана.

Прошу назначить меня в войска, которые выступят против евреев. Готов служить на любой должности, даже простым солдатом.

Адриан. Твое рвение похвально, Валерий. Согласен ли ты принять на себя командование?

Пизон. Это большая честь для меня.

Адриан. (Императорским голосом) Трибун Пизон!

Все вытягиваются.

Назначаю тебя командиром специального соединения, предназначенного для выявления и уничтожения мятежных евреев провинции Римская Сирия! В твое распоряжение поступают силы до трех когорт. Соединение формируется на основе добровольцев из местного населения, вспомогательных войск, местной стражи и отдельных солдат из действующих легионов. Вооружение и довольствие по нормам римской армии. Действуй на свое усмотрение и да пребудет с тобой победа! Трибун Квинт! Тебе предписывается оказывать всяческое содействие в деятельности трибуна Пизона. Ваши полномочия будут сегодня же оформлены должным образом моим секретарем Флегонтом. Рим — победитель!

Все громовыми голосами отвечают: «Рим — победитель!»

Трибун Пизон! Отправляйся к Флегонту немедленно. Трибун Квинт! Задержись для получения дополнительных указаний.

Пизон. Благодарю за доверие, великий цезарь! Я раздавлю жидов!

Адриан. До того, как ты раздавишь жидов, попробуй на равных сразиться с евреями.

Пизон выходит с сияющим лицом. Адриан садится, пьет вино и говорит обычным голосом.

Руф, дай указания своему заместителю.

Руф. Ты понял общий замысел, Квинт?

Квинт. Понял, проконсул. Какая роль отводится мне?

Руф. Ты — мои глаза и уши. Когда выступите — посылай донесение раз в три дня, при необходимости — чаще. Набор заверши быстро, бери любую сволочь, все равно это мясо для меча. Командовать Пизону не мешай, но явных глупостей не допускай. Присмотри за ним, он должен остаться в живых в любом случае. Он же племянник Марка Лепида, сенатора. Приставь к нему телохранителем этого храбреца Лициния. В остальном, с потерями не считайся, главное — выманить евреев из гор на равнину, легионы Фретензис и Феррата будут наготове. Цезарь, подтянуть еще Стремительный от Дамаска?

Адриан. Ну, не думаю, что все будет так серьезно. Двух легионов вполне достаточно.

Руф. Слушаюсь! Тогда все, Квинт. Действуй!

Квинт. Рим — победитель!

Адриан. Да, да. Скажи Флегонту, что я распорядился выдать тебе причитающееся вознаграждение за спасение орла. Проконсул от себя добавляет к нему двадцать серебряных денариев, а я — пятьдесят.

Квинт. Семьдесят серебряных денариев?! Благодарю, великий цезарь!

Адриан. Иди, Квинт! Не вздумай там погибнуть, на тебя вся надежда двух легионов.

Квинт салютует и выходит.

Садись, Тиней! Выпьем за успех.

Руф садится, пьет.

Руф. Как называется такой маневр? Разведка боем?

Адриан. Ты невнимательно изучал наставления в тактике. При разведке боем отряд должен выжить с минимальными потерями. А здесь другая задача. Помпей называл это отвлекающей вылазкой. Эти могут все погибнуть. Тебе жаль Пизона?

Руф. Нисколько. Квинта хотелось бы сохранить.

Адриан. Будем надеяться. Каким, однако, ты стал холодным и бездушным!

Руф. Все государственная служба! Тут вообще волком станешь! Сколько раз я просил тебя убрать меня с этой должности и дать командование над армией или хотя бы над одним легионом.

Адриан. И не надейся, Тиней! Храбрых легатов у меня достаточно, и толковые полководцы тоже есть. А вот верный проконсул, да еще на Востоке — это вещь редчайшая. Так что готовься тянуть свой воз до самой моей смерти. Возможно, это будет быстро.

Руф. Да прищемит Эскулап тебе язык! Живи до ста лет! Я уж, так и быть, потяну свой проконсульский воз!

Руф встает и салютует «императорским салютом», по всей форме. Затем он садится, они улыбаются друг другу, жмут руки, сдвигают чаши.

Адриан. Друг мой Тиней! Не пора ли нам идти вкушать твою необыкновенную рыбу?

Трое солдат идут по дороге

Марий. Нет, старшой, караул и охранение ты не равняй! За охранение платят боевые! А в карауле, сколько не торчи, платят как за обычную службу.

Луций. За охранение тоже не за любое платят. Это только если ты охраняешь проконсула или трибуна.

Марий. Да причем здесь это! То называется внутренняя стража, туда не всех берут. А боевые платят всем, кто стоит в охранении.

Септимий. Кончайте спорить, парни! Хотите получать боевые — записывайтесь к трибуну Пизону. Он как раз собирает когорты, которые пойдут на евреев. Там будет бой, будут и боевые!

Марий. Эх, старшой, так в этом же весь жир! В бою не участвовать, а боевые получать!

Луций. Ну ты и хитрожопый!

Марий. А как же!

Внезапно перед ними выскакивают пятеро с кинжалами. Один из них кричит: «Режь римских свиней! Мессия с нами!» Завязывается бой. Луций и Марий быстро падают, а вот Септимий валит одного за другим троих нападавших. Двое оставшихся убегают.

Марий. Старшой! Помоги мне! Ради всех богов!

Септимий. Сейчас, сейчас.

Подходит к Луцию, щупает артерию на шее, качает головой, кладет ему ладонь на глаза, поднимает руки вверх, молится.

Ты как, Марий?

Марий. Они прикололи меня, старшой. Я даже не понял, как… Они не вернутся?

Септимий. Нет. Троих я уложил, а двое убежали. Ну-ка дай, я посмотрю.

Смотрит на рану, качает головой.

Марий. Старшой, ты заберешь меня отсюда?

Септимий. Конечно. Только тебе надо чуток передохнуть.

Марий. Старшой, а Луций?

Септимий. Ты бы поменьше говорил. А то воздух попадает в рану.

Марий. Я не буду. Только одно скажу: нам же теперь положены боевые, правда?

Септимий. Наверное.

Марий. Ты получи за меня мои боевые, старшой, а то я никому больше не верю…

Септимий. Да ты сам их получишь.

Марий. Сам? Когда? Я же пока буду валяться…

Септимий. Свои боевые каждый получает сам.

Марий. Старшой…

Хрипит.

Септимий. (Кладет ладонь ему на глаза, молится.) Боевые каждый получает сам.

Сцена во дворце проконсула. Руф и Акива. Квинт и Пизон. Молитва за дочь

Руф погружен в чтение бумаг. Входит слуга и докладывает: «Пришел еврей Акива».

Руф делает приглашающий жест. Входит Акива.

Руф. Входи, Акива! Приветствую тебя. Садись. Прими мои поздравления: тебя хочет видеть цезарь. Ты произвел на него благоприятное впечатление.

Акива. Мир тебе, проконсул. Даже не знаю, радоваться ли твоему сообщению или огорчаться? Наши мудрецы учат, что властям не следует доверять, ибо они приближают человека только для своей выгоды. Я предпочитаю держаться от властей подальше.

Руф. Тут у тебя нет выбора. Советую тебе самым внимательным образом отнестись к предложениям цезаря. Они касаются Пантеона и будущего Иудеи.

Акива. Опять… Ты выглядишь удрученным, Руф. Можно ли узнать, что тяготит тебя?

Руф. У меня хворает дочь. Лихорадка пожирает ее тело. Если бы не приказ цезаря встретить тебя, я бы сегодня остался дома. Кроме того, у меня неприятности по службе. Ваш Бар Кохба все время ускользает от наших легионов. Я отстранен от командования войсками.

Акива. Прими мои сожаления. Означает ли это, что ты более не у власти?

Руф. У власти, но с усеченными полномочиями.

Акива. Жаль, если тебя сменят.

Руф. (С усмешкой) Евреи прониклись ко мне любовью?

Акива. К тебе привыкли. Всякая перемена может быть к худшему. Неизвестно, каким будет твой преемник. Мы оцениваем твои положительные качества. Ты солдат, а не палач, ты — не тиран, не самодур. При тебе процвели взятки и подкуп, это хорошо.

Руф. Тебе нравится мздоимство?

Акива. Это меньшее из возможных зол. Оно означает отсутствие фанатизма. Имперская система, как я ее понимаю, не может без этого существовать. То, что извне кажется злоупотреблениями, это не болезнь администрации, а ее нормальное состояние.

Руф. Нормальное?

Акива. Нормальное и обычное. Без взяток и подкупа она не сможет работать. Так тележную ось надо смазывать дегтем, иначе повозка не поедет. Конечно, возиться с дегтем — штука неприятная, грязь, вонь, потом трудно отмыться, но хочешь ехать — надо смазывать, иначе повозка не тронется с места. Таковы законы имперской жизни.

Руф. А есть другие формы организации людей?

Акива. Империя основана на порабощении и насилии. Но существует свободная жизнь. Есть древняя, извечная свобода волков и обезьян, а есть новая, людская свобода — осознанный выбор быть человеком, то есть образом и подобием Божьим.

Руф. Вы сейчас так живете?

Акива. Мы пытаемся наладить такой образ жизни. Если нам не помешают, все может получиться.

Руф. Цезарь готов предоставить вам такой шанс. Тогда и личность римского проконсула не будет иметь для вас значения. Император Адриан готов предоставить вам широкую автономию, уважение границ, в которых вы находитесь сейчас.

Акива. Мы сейчас находимся в промежуточных границах. Земля Израиля, Земля Обетованная, которую обещал нам Господь, гораздо больше по размерам. Она включает в себя еще ряд областей.

Руф. Каких?

Акива. Галилею, Голан, Гилад, Заиорданье.

Руф. Это все — римские провинции.

Акива. Это все — земля Израиля!

Руф. Вы будете завоевывать ее?

Акива. Во исполнение заповедей Господних.

Руф. Ты полагаешь, что ваш полководец Бар Кохба — бог?

Акива. Не Бог, но посланник Божий.

Руф. Это все равно. Вы ведь воюете за то, чтобы все признали его богом, или, по-вашему, Мессией? Так вот римская администрация нисколько не возражает. Если на то пошло, кто бог, а кто не бог, зависит от реальности, а не от нашего с тобой мнения. Если большинство людей поклоняется ему, как богу, значит, он бог. А если его перестают боготворить, он — ничто. Только бог может отобрать у Рима завоеванные земли. Мы согласны признать вашего Бар Кохбу одним из богов, пусть его статуя тоже стоит в Пантеоне. Пусть все местные народы поклоняются ему.

Акива. Поклоняться должно истинному Богу, обитающему в своих горних высях, бесконечно далеко от нас.

Руф. Конкретному человеку поклоняться куда легче. Особенно когда с ним победа. Люди любят только победителей. Кто побеждает, тот прав, кого победили — тот неправ. Слава победителям, горе побежденным!

Акива. Это единственный критерий божественности?

Руф. Самый главный! Если боги оказывают смертному милость, они даруют ему свое покровительство и победу. Они даже могут взять его к себе на Олимп, как Геркулеса. Вот он был победитель! Разве можно представить его побежденным, жалким, молящим о пощаде?

Акива. А разве мученичеством нельзя победить?

Руф. Для меня эта идея неприемлема. Это какая-то сложная философия, а я — практик.

Акива. В истории есть множество примеров победы гонимых и слабых.

Руф. Назови мне хоть один!

Входят Квинт и Пизон.

Оба: Проконсулу — здравия и радости!

Руф. Приветствую сокрушителей евреев! Какими победами похвастаетесь? Вы разбили Бар Кохбу?

Пизон. Ты смеешься над нами, проконсул! Нас предали! Кругом измена! Евреи всех купили! Все продано за еврейские деньги!

Руф. Не кричи, Пизон. Скажи спокойно. Ваш поход удался?

Пизон. Разгром! Полный разгром! Они знали о каждом нашем шаге! Это заговор! Все опутано еврейским заговором!

Руф. Квинт, объясни толком. Что случилось?

Квинт. Наша экспедиция провалилась. Выманить евреев из их горных баз не удалось. Наши войска несколько раз попадали в засаду и были почти полностью уничтожены. Нам удалось спасти только две центурии.

Руф. Трибун Пизон показал себя хорошим командиром?

Квинт. Он не трус, но совершенно лишен стратегического дара. Принимаемые им решения предсказуемы и прямолинейны. Евреи легко догадывались о наших замыслах.

Пизон. Это ложь! Просто везде предатели, они все доносили евреям!

Квинт. Мы проходили по еврейским деревням и ни одну не оставили целой. Конечно, жители нас ненавидели. Они нам всячески вредили, а своим помогали. Что же тут удивительного?

Руф. Ты сжигал на пути деревни, Пизон?

Пизон. А что я должен был делать? Эти евреи травили моих солдат и убивали наших лошадей. А мне их по головке гладить? Я жалею, что не сжег их всех!

Руф. Ты погубил экспедицию, Пизон, и ты несешь за это всю полноту ответственности.

Пизон. Я делал все, что мог! Мне подсунули сброд, а не солдат. Но я все равно повел их в бой! Если бы не предательство, мы бы победили!

Руф. Кто конкретно тебя предал?

Пизон. Все! Даже Квинт Корд, которому я так доверял! Не удивлюсь, если измена свила гнездо даже в этом дворце! Личный представитель проконсула — еврей Элиша, называющий себя Теодором, гость проконсула — еврей Акива, вдохновитель и душа всего бунта!

Руф. Ты обвиняешь в измене меня? Ты говоришь это при свидетелях? Ты повторишь это в суде?

Пизон. Да-да-да!! Везде измена и еврейские деньги! Я напишу дяде в сенат, я добьюсь приема у цезаря! Я все расскажу! Я раскрою заговор!

Квинт. Позволь, проконсул, я раскрою ему башку?

Руф. Подожди, Квинт. Скажи, Пизон, тебе удалось своими руками убить хотя бы одного еврея?

Пизон. Нет, сгори они все в огне! Но я сделаю это сейчас!

Достает меч, кидается на Акиву. Тот закрывается сумкой.

Акива. Господи! Спаси и заслони!

Руф. Квинт! Уйми его!

Квинт. (Становится между Акивой и Пизоном.) Еще один шаг, щенок, и я всажу тебе меч в брюхо быстрее, чем ты размажешь сопли по своей аристократической роже!

Пизон. Вы все, все заодно!

Руф. Ты испугался, Акива?

Акива. Еще бы! Я не был готов умирать сейчас.

Руф. В моем дворце с тобой ничего не случится. (Командным голосом) Трибун Пизон! Немедленно возьми себя в руки! Ты обвинил в измене проконсула и поднял руку на гостя цезаря. Боги помутили твой рассудок. Ты нуждаешься во врачебном уходе. Отправляйся в расположение легиона Фретензис. Три дня ты будешь находиться под караулом. Доложишь легату Марцеллу о наложенном на тебя взыскании. Лекаря я к тебе пришлю. После трех дней составишь подробный отчет об экспедиции. Исполняй!

Пизон салютует и уходит.

Квинт, даю тебе сутки отпуска.

Квинт. Всего сутки?!

Руф. Еще раз переспросишь, сокращу до восьми часов. Напиши отчет и ты. Пиши только правду, копию я пошлю цезарю.

Квинт. Слушаюсь!

Салютует, уходит.

Акива. О том, что Бар Кохба наголову разбил Пизона, я знал еще позавчера. Почему ты не спросил меня, я бы тебе с удовольствием все рассказал.

Руф. Насчет удовольствия не сомневаюсь. Твой рассказ не имеет официальной ценности, потому что я не могу потребовать у тебя формального отчета.

Акива. Ну, если дело только в этом…

Входит Флегонт.

Флегонт. Проконсулу — здравия! Почтенному Акиве — мир! Проконсул Руф, прерви любое дело, чем бы ты ни был занят. Гермоген, врач цезаря, передал тебе, что твоей дочери Юлии стало хуже. Тебе следует незамедлительно отправляться домой, иначе ты можешь не застать ее… в живых.

Руф. Юпитер громовержец! Даже Гермоген ничего не смог сделать? Что же, никакой надежды нет?

Флегонт. Этого я не знаю. Сказанное Гермогеном я передал тебе слово в слово. Он настойчиво просил тебя поторопиться.

Руф. Юпитер и Юнона, сжальтесь надо мной! Моя девочка! Моя красавица и отрада! Я не могу тебя спасти! О, милосердные боги! Что мне делать?! Акива, ты помнишь, у вас был один старик-учитель, от его молитв даже мертвые воскресали?

Акива. Руф, я понимаю твое горе, но сохраняй трезвость суждений. Мертвые воскресают только в легендах. В жизни такое невозможно. Был Рабби Ханина, по молитве которого выздоравливали тяжко больные. Но он уже скончался.

Руф. А ты, ты, можешь так молиться? Попробуй, вдруг твой Бог прислушается к тебе? Прошу тебя, помолись за нее!

Акива. У тебя только один ребенок, Руф?

Руф. Да, только моя ненаглядная Юлия. Боги долго не давали нам с женой детей, мы так радовались, когда она родилась. Моя Руфина не переживет смерти нашей дочери. О горе мне! Прошу тебя, Акива, помолись! Я дам тебе все, что ты захочешь!

Акива. Мне ничего не надо, Руф. Я потерял сына и зятя, и хорошо понимаю твои чувства. Ты так веришь в силу моей молитвы?

Руф. Верю! Прошу тебя, Акива! Прошу тебя!

Акива. Хорошо, я попробую. Предупреждаю тебя, Руф, что молитва может не помочь. Ты понимаешь это?

Руф. Да. Мне нечего терять. Попробуй!

Акива. Флегонт, присядь в сторонке и ни во что не вмешивайся. Руф, тебе нужно будет участвовать в моей молитве.

Руф. Я сделаю все, что ты скажешь.

Акива. Сядь и обхвати голову руками. Не произноси ни слова, но внимательно слушай меня. В начале представь себе свою дочь в ее нынешнем, болезненном состоянии. Представь в самых мелких подробностях, со всеми язвами, струпьями, сыпью, пеной на губах, со всеми телесными выделениями. Потом, когда я коснусь тебя, начни представлять ее здоровой, веселой и красивой, какой она была до болезни. Представляй все как можно подробнее. Я скажу тебе, когда заканчивать.

Руф садится в молитвенную позу. Молитва. Музыка.

Все, Руф, можешь вставать. Иди домой, твоей дочери стало лучше.

Руф. Как ты это узнал?

Акива. Когда моя молитва говорится легко и гладко, я понимаю, что она принимается. В другом же случае она отвергается. Сейчас слова мои лились, как вода. Ступай, Руф, и не бойся, твоя дочь будет жить.

Флегонт. Акива, на тебе лица нет. Ты еле стоишь.

Акива. Да, мне лучше присесть. Молиться за кого-то — это как кровь проливать. Иди, иди, Руф.

Руф. О боги, боги!

Уходит.

Флегонт. Почтенный Акива, дай мне знать, когда ты придешь в себя. Цезарь ждет нас.

За что мы воюем?

Комната в гостинице в Кейсарии. Акива, Элиша и Аристобул сидят за столом.

Элиша. Знаешь, какой самой большой недостаток нашего народа?

Акива. Нашего? Говори лучше: вашего. Это звучит естественнее.

Элиша. Хорошо. Так вот, самый большой ваш недостаток — это неумение вовремя остановиться. Сейчас это проявляется как никогда.

Аристобул. Ты знаешь, Теодор, тех, кто вовремя останавливается, никто не помнит. Людская память хранит только тех, кто идет за все пределы. Александр Великий и Юлий Цезарь никогда не помышляли о том, чтобы остановиться вовремя. Именно потому они стали великими людьми.

Элиша. У этих мужей была цель: всемирная слава. Какая цель у нынешней бессмысленной войны?

Акива. Мы воюем за право оставаться самими собой. Мы всегда и везде будем иными, ни на кого не похожими. Мы должны быть другими, таково наше предназначение на этом свете!

Элиша. Сколько горя и страданий это принесло народу!

Акива. Ничего не поделаешь, такова наша судьба, определенная Всевышним. Впрочем, тут есть еще нечто. Помнится, Адриан подробно расспрашивал меня о христианстве. Я после этого разговора много думал об этом. Ты, Элиша, никогда не интересовался этой верой?

Элиша. Честно говоря, нет. Она кажется мне столь же противной разуму, как и всякая другая.

Акива. Ты помнишь, что сделал Иисус?

Элиша. Он добровольно пошел на казнь.

Акива. Вот именно. Он пошел на самопожертвование. Но зачем? Я долго размышлял над этим и понял: он сделал это, чтобы победить смерть.

Элиша. Каким образом?

Акива. Не убоявшись ее и, тем самым, преодолев ее. Вот подлинно еврейская смелость и еврейская вера в невозможное!

Элиша. Ты что же, веришь, что он воскрес?

Акива. Кто знает? Вполне возможно.

Элиша. И где же он? В раю?

Акива. Не думаю. Мне представляется, что он едет на ослике.

Элиша. Куда?

Акива. За смертью!

Элиша. За своей?

Акива. И за нашей!

Элиша. И что же?

Акива. Он догонит ее. Смерть не уйдет от него.

Элиша. И что тогда?

Акива. Смерти больше не будет.

Аристобул. Но как это возможно?

Акива. То ли еще возможно в Божьем мире! Вот что я читал в книге у одного ученого грека. Мы каждый день видим, что солнце ходит вокруг земли. А на самом деле, земля ходит вокруг солнца! Это подтверждается его астрономическими наблюдениями и вычислениями, которые я, кстати, тщательно проверил.

Аристобул. Но все люди видят, что солнце…

Акива. Все видят, а истина не такова! Когда ты думаешь, что так оно и есть, знай, что так оно и нет! Вот, может, так и со смертью? Ее можно победить!

Элиша. Но какое все это имеет отношение к войне?

Акива. Самое прямое! Это ответ на твой вопрос, почему мы воюем? Если бы Иисус, добровольно пойдя на смерть, вдруг смалодушничал, струсил, так сказать, слез с креста и отправился домой ужинать — что бы это было? Это была бы чудовищная профанация его жертвы! Нет, он должен был умереть, и знал это, и не уклонился от своего пути. Так и мы сейчас — мы не можем повернуть назад. Мы должны пройти наш путь до конца и, если понадобится, тоже взойти на крест.

Элиша. Зачем?

Акива. Чтобы победить смерть!

Меир, Элиша и Аристобул рассказывают Акиве о бедствиях войны

Комната в гостинице в Кейсарии. Акива сидит за столом и читает. Входит Меир.

Меир. Мир тебе, Рабби! Наконец-то я снова вижу тебя! Я чуть было не отчаялся в своих поисках.

Акива. Меир, сын мой! Рад тебя видеть. Как ты меня разыскал в этой забытой Богом гостинице?

Меир. Мне помог Элиша. Он сейчас тут большой начальник. Руф дал ему такие полномочия, что никто не осмеливается ему перечить. Он, кстати, собирался тебя навестить.

Акива. Да, Элиша иногда заглядывает сюда вместе со своим секретарем Аристобулом. С Аристобулом я даже занимаюсь философией и Писанием. Очень способный молодой человек.

Меир. Как ты здесь живешь? Не хвораешь ли?

Акива. Слава Богу, телесно я здоров.

Меир. Благодарение Господу! Мы уж там думали, что ты тяжко заболел. Шутка ли, тебя нет уже полгода. Ходили даже слухи, что римляне убили тебя. Как хорошо, что ты здоров и бодр.

Акива. Эх, Меир тебе следовало бы огорчаться, видя такое благополучие! Лучше бы я пребывал в тягости. Когда я приходил к своему учителю и видел, что у него и вино не скисло, и масло не прогоркло, и мед не засахарился, я говорил: не дай Бог учителю житейского благополучия! Отсутствие малых бед — это предвестник бед больших. Так что тебе едва ли стоит радоваться.

Меир. Ты предвидишь для себя большие беды? Ты опасаешься мести римлян? Они угрожали тебе?

Акива. Пока нет. Я — гость Адриана. Впрочем, разница между гостем и пленником иногда только в названии. Я живу в этой гостинице на всем готовом, мне разрешено смотреть в окно и гулять по двору. Ко мне приставлены слуги, мне даже приносят кошерную еду из общины.

Меир. Здесь, в Кейсарии, осталась община?

Акива. Руф лично распорядился вернуть убежавших отсюда евреев. Они живут здесь в страхе, но уехать не решаются. Судя по рассказам слуг, торговля пришла в упадок.

Меир. Так сейчас везде. В любом городе на каждой улице видны закрытые лавки, заколоченные дома. Повсюду лишения и недостаток самого необходимого. Из Рамлы уехали все греки и армяне. Торговые пути заросли травой. После того, как люди Бар Кохбы забрали весь товар у трех караванов, купцы к нам ездить перестали.

Акива. Люди Бар Кохбы грабят народ?

Меир. Нет, евреев они не трогают. Грабежи и воровство строжайше запрещены. Порядки они установили жесточайшие. За кражу лепешки полагается смерть. Объявлено, что все несчастья происходят из-за недостаточно ревностного соблюдения заповедей, и каждый, кто будет уличен в нерадении, подлежит казни. Народ следит друг за другом, поэтому каждый старается выставить напоказ свое благочестие. Самое ужасное — это доносы. Кажется, что все доносят на всех. Недавно в суде разбирали донос на человека, который во время общественной молитвы не говорил всех слов. Несчастный оказался заикой, суд его оправдал, после чего немедленно последовал донос уже на судей. Все это называется теперь бдительностью во славу Божью и очень поощряется.

Акива. Как наши общие знакомые? Все ли живы?

Меир. Нет, не все. Помнишь Николая, книготорговца из Рамлы? Он доставлял тебе сочинения по математике и философии. Его сожгли в лавке вместе со всеми книгами. Кстати, греческие свитки ищут до сих пор. К твоему дому несколько раз приходили с розыском. Яков каждый раз показывал на золотую мезузу от Бар Кохбы, и они уходили. В добрый час ты получил этот подарок, иначе мог бы не увидеть и собственного дома.

Акива. Господь не без милости! Как там Хана?

Меир. Хану я видел совсем недавно. Она нуждается, но не голодает. Она помогает на общественной кухне, там ее бесплатно кормят. Дом ее цел. Хана ужасно волнуется о тебе. Когда стало известно, что я собираюсь в Кейсарию, она прибежала к нам домой и просила передать дедушке, что она занимается Писанием каждый вечер и что дома у тебя она хранит тот же порядок, что был при бабушке. Она написала тебе несколько писем.

Дает письма Акиве, тот проглядывает их.

Акива. Моя дорогая кукушечка! Как твои домашние?

Меир. У Брурии опять был выкидыш. Мы так надеялись, что на этот раз она сможет родить, но увы… Наоми все такая же хохотушка. Мне кажется, она не вполне понимает, что происходит вокруг. Да кто это понимает?

Акива. Как наша Академия? Как Синедрион?

Меир. Синедрион сейчас ничем не управляет. Мы можем только рекомендовать. Все решают люди Бар Кохбы. Но жалование платят и, говорят, собираются даже увеличить его. Гамалиил рассчитывал, что он станет правой рукой Бар Кохбы, но тот принял его всего один раз и больше не зовет. Занятия, слава Богу, продолжаются. Дан был в войске, участвовал в боях, но быстро вернулся назад, так что мы в полном составе.

Акива. А новые парни есть?

Меир. Никого. У молодежи нет денег платить за учебу. Да и не до этого сейчас людям.

Акива. Ну а каково военное положение?

Меир. Бар Кохба удерживает весь юг, Иудею и Самарию. Он делал успешные вылазки в Галилею. На приморской равнине хозяйничают римляне.

Акива. Есть ли какая-нибудь ощутимая поддержка от общин за пределами святой земли?

Меир. Мы ничего не видели. Возможно, они посылали что-нибудь, но все порты в руках римлян. За Яффу шли отчаянные бои, но взять ее не удалось.

Акива. Скажи, Меир, ты видел Бар Кохбу?

Меир. Один раз, когда он приезжал в Лод. Крепкий мужик с обветренным лицом и большим руками. В седле сидит как влитой. Он воин и это в нем главное.

Акива. А как он говорит?

Меир. Как воин. Короткие рубленые фразы, хриплый голос, энергичный жест. Говорить ему трудно, это не его стихия. Его уста — это Эли, помнишь, тот, одноглазый, со шрамом? Он, оказывается, был учеником самого Рабби Ишмаэля.

Акива. Ишмаэля? Теперь понятно, откуда такое красноречие. От самого Ишмаэля никаких вестей не было?

Меир. Его убили. Он не признал Бар Кохбу Мессией, и его растерзала толпа. Об этом объявили на всех площадях города.

Акива закрывает глаза и шепчет молитву.

Рабби, я все хотел тебя спросить: зачем ты это сделал?

Акива. Провозгласил Бар Кохбу Мессией?

Меир. Да. Разве то, что происходит, похоже на мессианские времена? Люди, как и раньше, болеют и умирают, нравы стали только хуже, все ожесточились. Да, римлян прогнали, но жить лучше не стало. Все же ожидали чудес, немедленного избавления, а что получили?

Акива. Народ по-прежнему жаждет чудес?

Меир. Еще как! Они заливают медью следы коня Бар Кохбы, просят его благословить скот и урожай, выносят к нему младенцев. Все наперебой рассказывают о сотворенных им чудесах: у него и слепые прозревают, и бесплодные рожают, и мертвые воскресают. Я, честно сказать, ничему этому не верю. Я не верю и в то, что он — Мессия. Не странно ли, что у себя дома, в великой еврейской державе, как они это называют, я не рискну ни с кем поделиться своими сомнениями, а здесь, в языческом городе, могу говорить свободно? Расскажи мне, Рабби, как все это понимать?

Акива. Мессия оказался не таким, как вы ждали. Но почему вы ожидали доброго дядюшку, раздающего всем подарки? Не сказано ли у пророков о Мессии на грозовой туче? В руках у него метла, и всю солому он сметет в огонь неугасимый, но зерно сохранит. Кто из людей знает, солома он или зерно? Кто предскажет, кому суждено сохраниться среди золотых зерен, отобранных Мессией для будущих всходов на ниве Господней? Кто угадает, сколько зерен надобно ему? Нам надо готовиться к совершенно неожиданному развитию событий.

Входят Элиша и Аристобул.

Элиша. Мир вам, друзья! Меир, хорошо, что ты здесь.

Аристобул. Рад познакомиться с тобой, Меир. Много слышал о тебе. Я — Аристобул, как и ты, ученик Теодора и Рабби Акивы.

Меир. Приветствую тебя, Аристобул! Между нами, наверное, много общего, но разница в том, что для тебя твой учитель — Теодор, а для меня он — Рабби Элиша.

Акива. Хорошо сказано, Меир. Садитесь, друзья мои, располагайтесь. Аристобул, прости меня, я случайно прочел письмо Ханы, адресованное тебе. Я думал, она пишет только дедушке…

Аристобул. Нет, учитель, она пишет и мне.

Акива. Честно говоря, не ожидал… Но как вам удавалось передавать письма?

Аристобул. Когда есть желание, всегда можно найти возможность. Ты не сердишься на меня, учитель?

Акива. Нет! Наоборот, я рад за вас обоих. Ах, верно говорят, что родители все узнают последними!

Аристобул. Учитель Акива, вот мои размышления о предопределении и свободной воле человека. Это комментарии на твой трактат. Я постарался применять цитаты из Писания, так как ты меня учил.

Акива. Хорошо, я посмотрю. Ты скоро станешь настоящим мудрецом, Аристобул. Ну, с чем ты пришел, Элиша?

Элиша. Сначала я хочу спросить у Меира, как ему живется под властью святого Мессии?

Меир. Я уже рассказывал Рабби Акиве, не хочу повторяться. Лучше скажу тебе притчу, и ты все поймешь. Как-то некий человек вместе с малолетним сыном отправился из своей деревни в город. Дорога была дальняя, солнце стояло высоко, воды у них было немного. Сын устал и спросил: «Отец мой, когда же город?». «Скоро, скоро», — ответил отец, и они продолжили путь. Солнце палило все сильнее, вода закончилась, сын совсем выбился из сил и спросил: «Отец мой, когда же покажется город?» «Потерпи, — ответил ему отец, — скоро ты увидишь его». Между тем, зной стал нестерпимым, от жары и жажды сын совершенно изнемог. Из последних сил он воззвал: «Отец мой, где же, наконец, город?» Отец сказал ему: «Сын мой, ты не пропустишь города. Когда увидишь кладбище, знай, что город близко».

Акива. Как бы ты истолковал эту притчу, Аристобул?

Аристобул. Если я правильно понял, отец — это Бог, сын — еврейский народ, дорога — страдания народа, город — приход Мессии. Ну, а кладбище — это кладбище.

Элиша. Ты — молодец, мой друг! Ты все понял верно. Жаль только, что наш мудрый Акива никак не желает понять очевидного. А ведь кладбище совсем близко!

Меир. Кладбище мы видим, а вот есть ли Мессия?

Элиша. Для меня ответ на этот вопрос ясен. Акива, сегодня последний день срока, отведенного императором для твоих раздумий. Какой ответ ты дашь цезарю?

Акива. Ты сам знаешь его, Элиша. Примирение, о котором говорит Адриан, такая же фантазия, как его план Пантеона. Евреи никогда не смирятся с религиозным гнетом, римляне никогда и никому не позволят жить свободно и не оставят евреев в покое.

Аристобул. Значит, война была неизбежна?

Акива. Да, потому она и вспыхнула.

Элиша. То, что пока происходит — это не война, это только подступы к ней.

Акива. Да? Полностью уничтоженный римский легион и масса разгормленных вспомогательных войск — это не война? Освобождение двух третей земли Израиля от римского ига — это не война?

Элиша. Победы вскружили вам головы. Да, Бар Кохба — неплохой воин. Но он совсем не политик. Он не сумеет воспользоваться плодами своих побед. Именно сейчас надо было начинать торговаться! Рим был готов к переговорам, и мир был близок. Но раз вы отвергли протянутую руку, на пороге стоит настоящая война.

Меир. Чем же она будет отличаться от нынешней?

Элиша. Рим обрушится на вас всей своей мощью. Император будет вынужден послать сюда отборные легионы с Рейна и из Британии. Командовать ими будет лучший полководец Рима Юлий Север.

Акива. Это было ожидаемо. Ну, что ж мы сразимся с ними!

Элиша. Север не только разобьет Бар Кохбу, но не оставит камня на камне во всей стране.

Акива. Как знать? У нас в деревне была поговорка: «Маленький камень переворачивает большой воз».

Аристобул. Учитель Акива, ты действительно веришь, что вы можете победить Рим?

Акива. Кто-то же его когда-нибудь победит! Отчего бы не попробовать нам? Даже если мы не победим, мы умрем как люди, с высоко поднятой головой, с молитвой на устах и с оружием в руках, а не как жалкие рабы, дрожащие под бичом надсмотрщика.

Аристобул. Разумно ли бросать вызов Риму?

Акива. А что тебя страшит в этом? Смерть? Но ведь она все рано неизбежна. Мудрец и смельчак проживают полную жизнь и умирают один раз, глупец и трус трясутся от страха и умирают каждый день. Ты знаешь, что такое лед?

Аристобул. Да, это замерзшая вода. Я видел ее на озерах в Греции.

Акива. Так вот, если ты стоишь на льду, и знаешь, что лед все равно провалится, ты можешь даже танцевать!

Элиша. Хорошая фраза! Но ведь никому не хочется уходить под лед преждевременно.

Акива. Никто не знает своих сроков. Дело не в том, когда умереть, а в том, как и за что. Иной уже давно умер, только не знает об этом. Если человеку не для чего умереть, ему незачем жить! Я выбираю для нашего народа жизнь, Элиша! Мы выбираем жизнь, а не смерть, так и передай императору! Мы выбираем жизнь, и поэтому мы будем сражаться!

Вторая встреча с ангелом смерти

Акива молится в комнате гостиницы. Внезапно появляется ангел смерти в своем обычном жутком облике.

Ангел. Акива! Поговори со мной!

Акива. Это ты, ангел смерти? Ты пришел за моей душой?

Ангел. Нет!

Акива. (С облегчением). Тогда зачем? Снова посмеяться над людьми?

Ангел. Тоже нет! Я пришел поблагодарить тебя.

Акива. За что?

Ангел. Ты называешь народ стадом, а себя — пастухом, так?

Акива. Да. Я стараюсь быть пастырем своему народу.

Ангел. У тебя отлично получается! Я очень рад твоему усердию. Благодаря тебе, у меня в этих краях обильная жатва.

Акива. Благодаря мне?

Ангел. Конечно! Я расскажу тебе, как я это вижу. Вот пасется ягненок, такой невинный агнец, в образе которого вы, евреи, всегда представляете себя. Внезапно появлется хищный волк. Это Рим, его все так называют. Сами римляне считают, что их предки были вскормлены волчицей. Волк хватает ягненка и мчится к логову, чтобы растерзать его там. Но пастух не дремлет! Он бросается вдогонку за волком, настигает его и хватает ягненка. Волк тянет в одну сторону, пастух — в другую. Один хочет сожрать, другой — спасти! Но тянут они с одинаковой силой. Раз! И они разрывают ягненка пополам! Крови-то сколько! Тут-то мне самая жатва. Ты — добрый пастырь, Акива!

Акива. Зачем ты говоришь мне все это?

Ангел. Я восхищаюсь тобой, Акива!

Исчезает.

Выдвижение Меира, часть 1. Гамалиил и Меир. Натан и Брурия

Двор дома Меира. Натан занимается с Наоми.

Натан. Ну что, Наоми, тебе понятен смысл этого отрывка?

Наоми. Ну, в основном…

Натан. Очень хорошо. Тогда ответь, пожалуйста, на эти вопросы.

Наоми. Сейчас, я выберу самый легкий и начну отвечать с него.

Натан. Мудрецы советуют поступать наоборот. Рабби Акива говорит, что мудро поступает тот крестьянин, который сначала убирает со своего поля самые большие камни, потом меньшие, и, наконец, самые маленькие. Ты поняла смысл притчи?

Наоми. Поняла, поняла… Это подходит для Брурии. А я хочу начать с маленьких камешков, с малюсеньких, совсем крошечных!

Натан. Ладно, делай, как хочешь. Какой вопрос кажется тебе самым легким?

Входит Брурия.

Брурия. Все занимаетесь? Какое похвальное трудолюбие!

Наоми. Ой, Брурия, я так тебя жду! Нам нужно скорее идти на ярмарку на площади! Сейчас караваны приходят так редко! Война идет уже три года … Из-за этой войны купцы совсем перестали к нам заезжать. А тут такая удача! Я вчера там была, все рассмотрела и приценилась. Ой, сестра, какие там индийские ткани! Какой шелк из заморских стран! Какие золотые украшения из Дамаска! Пойдем быстрее!

Брурия. Но вы еще не закончили урок?

Наоми. Учитель отпустит меня, правда, Натан?

Натан. Я не знаю… Мы, вообще-то, должны еще посидеть…

Наоми. Брурия, попроси его! Если ты попросишь, он тебе не откажет!

Брурия. Почему ты так думаешь?

Наоми. (На ходу меняя тактику.) Потому что ты — жена будущего главы Синедриона! Сегодня день назначения Меира!

Брурия. Сегодня — только день его выдвижения. Если все пройдет хорошо, он вступит в должность через месяц. Но сегодня, конечно, необычный день!

Наоми. Вот о чем я и говорю! Сегодня особый день, совсем как праздник! Вечером все придут в гости поздравлять Меира, а мы встретим их в новых нарядах. Натан, вечером ты нас не узнаешь, такие мы будем красивые! Ты ведь придешь к нам?

Натан. Если позовут — приду с удовольствием.

Наоми. Приходи, обязательно приходи! Ну что, отпускаешь меня?

Натан. Конечно, отпускаю! Идите и купите все, что вам нравится.

Наоми. Вот и здорово! Ты, Брурия, должна сегодня выглядеть особенно торжественно, ты же будешь супруга самого… Нам надо подготовить твой наряд.

Брурия. Ах, я отдала бы все свои наряды за возможность посидеть в академии и самой услышать, что будут говорить о моем Меире.

Наоми. Но женщин же туда не пускают.

Брурия. Я знаю. Натан, друг мой, есть ли хоть малейшая возможность мне туда попасть?

Натан. Ох, Брурия, если бы это зависело от меня! Ты же знаешь Гамалиила! Но давай сделаем так: я посоветуюсь с Рабби Акивой, попрошу его от нас обоих. Он что-нибудь придумает! Вы идите на ярмарку, а я побегу в Бейт Мидраш. Вы как раз вернетесь с покупками, а я прибегу назад и передам ответ Учителя.

Брурия. Спасибо тебе, Натан! В добрый час!

Натан уходит.

Кстати, сестричка, а где Меир?

Наоми. Не знаю. Я его с утра не видела. Он, наверное, очень рано ушел в академию готовить свою речь.

Брурия. Да, он наверняка там. Ну что, модница, пойдем за обновками?

Наоми. Пойдем скорее! Ты не представляешь себе, какая там красота!..

Уходят. Из дома выходит Меир. Он бос.

Меир. Брурия, куда ты задевала мои новые сандалии? Брурия, ты слышишь меня? Никого нет. Вот напасть, придется идти в старых.

Появляется Гамалиил.

Гамалиил. Меир, ты дома? Ты еще не собрался? Даже не обулся до сих пор?

Меир. Рабби, куда-то запропастились сандалии! Точно как в притче, которую ты когда-то рассказывал. Я сидел в дальней комнате, сочинял речь. Когда начал собираться, обнаружил полное отсутствие сандалий. А женщин, как назло, нет дома.

Гамалиил. Я видел Брурию и Наоми по дороге к тебе. Они шли в сторону площади.

Меир. Значит, на ярмарку. Ну, теперь их долго не будет. Рабби, прошу тебя подождать несколько мгновений, пока я найду какую-нибудь обувь. Не идти же мне босым.

Гамалиил. Я бы тоже зашел в дом. Очень хочется пить. Ты нальешь мне чашу воды?

Меир. Конечно! Заходи, Рабби, прошу тебя. Я налью тебе холодного гранатового сока.

Заходят в дом.

Появляется Брурия.

Брурия. Только супруга главы Синедриона могла отправиться за покупками без денег. Забыть кошелек перед походом на ярмарку! Ах, я глупая гусыня!

Хочет зайти в дом, но слышит голоса мужчин и скрывается за ширмой. Из дома выходят Гамалиил и Меир. Брурия молча слушает весь их разговор, оставаясь невидимой для них.

Гамалиил. Дома никого нет?

Меир. Никого. Женщины на ярмарке, ты сам их видел, а слуги придут только вечером готовить праздничный ужин.

Гамалиил. Хорошо. Давай присядем перед дорогой. Потом у нас не будет возможности поговорить наедине. Итак, сегодня день твоего выдвижения. Я сделал все, как обещал тебе.

Меир. Я очень признателен тебе, Рабби.

Гамалиил. Подожди с любезностями. Прибереги их до заседания. Я не упрекаю тебя, но просто отмечаю факт: ты не выполнил главного из условий — ты не навел порядка в своем доме. Ты не развелся с Брурией. Теперь тебе придется разводиться, находясь на такой должности. Это будет гораздо труднее, но ты сам осложнил себе жизнь. Условие ведь остается.

Меир. Рабби, что я мог сделать?

Гамалиил. Не знаю, что ты мог, но не сделал ты ничего. Этот деревенский дурень Натан так и не смог ничего добиться от Брурии?

Меир. Я не знаю, Рабби. Ну, войди в мое положение! Не могу же я спрашивать у него: ты еще не переспал с моей женой?

Гамалиил. Ну, а есть в их поведении какие-то признаки того, что они уже… близки? Улыбки, вздохи, взгляды исподтишка, намеки?

Меир. Я ничего такого с их стороны не замечал.

Гамалиил. Проклятье! Вот олух этот Натан! Столько времени ухаживать — и ничего! Телок деревенский!

Меир. Бывают разные женщины. Есть и такие…

Гамалиил. Таких нет! Все они одинаковы. Все женщины легкомысленны. Ладно, будем исходить из имеющегося. Ты выдвигаешься на должность, состоя в браке с Брурией. Пусть Натан не ослабляет попыток, и как только он преуспеет, надо немедленно начинать дело о разводе. Поводом должна быть супружеская измена, этот факт должен быть неопровержимо доказан.

Меир. Для этого понадобятся свидетели.

Гамалиил. Тебе следует озаботиться этим заранее! Только после твоего развода я официально заявляю о сложении с себя полномочий. Ты сможешь жениться на Наоми через месяц после развода. Ты по-прежнему хочешь этого?

Меир. Да.

Гамалиил. Моим свадебным подарком вам будет благословение тебя на должность.

Меир. Рабби, но может мне лучше развестись просто так, без обвинений в измене?

Гамалиил. Ты рассуждаешь как ребенок, будущий глава Синедриона! Никакой суд вас не разведет! Какую причину ты укажешь? Пересоленный суп? Непропеченный пирог? Всем известно, что Брурия — образцовая жена. Она выберет своим ходатаем твоего возлюбленного Акиву, и он в два счета убедит любой состав суда, что вы — лучшая в мире пара, что вам нужно дать время подумать, что если вас развести, то камни будут источать слезы и далее в таком духе. Кончится все тем, что твою просьбу оставят без удовлетворения. Ты не добьешься желаемого и, вдобавок, испортишь себе репутацию. Нужна исключительно веская причина. Измена как раз подходит.

Меир. Но за супружескую измену полагается побивать камнями…

Гамалиил. Об этом не беспокойся. Я не дам черни распоясаться. Ни один волос не упадет с головы Брурии. Я сразу же увезу ее в свое поместье, а через год женюсь на ней. Для всех она просто исчезнет.

Меир. А Натан? Его, как прелюбодея, тоже ведь нужно казнить?

Гамалиил. По справедливости, этого дурня следовало бы распять! Но мы не будем омрачать момент нашего с тобой торжества пролитием его ослиной крови. Смертный приговор утверждает только глава Синедриона. Ни я, ни ты этого не сделаем. Он даже сможет выкупиться из тюрьмы, если внесет залог. Половину этой суммы готов заплатить я. Ты, как оскорбленный супруг, не сможешь с ним видеться, но я поговорю с ним, скажу, что сочувствую ему, ибо понимаю силу страсти, против которой человек бессилен. Я действительно понимаю такую страсть…. Я посоветую ему уехать отсюда как можно быстрее. Пусть возвращается в свой захолустный Иерихон и торгует финиками, как вся его семья. Не всем же быть мудрецами!

Меир. Но если Брурия все-таки устоит?

Гамалиил. Надо, чтобы не устояла! Трое мужчин вокруг нее заинтересованы в этом. Все на свете женщины легкомысленны! Помни об этом и не выдумывай пустяков. Пойдем, Меир. Я хочу еще зайти в синагогу помолиться, чтобы Господь послал нам удачу. Помолишься со мной?

Меир. Конечно, Рабби. Оттуда мы идем в Бейт Мидраш?

Гамалиил. Сразу же. Без нас, конечно, не начнут, но заставлять себя ждать тоже нехорошо.

Уходят.

Брурия выходит из своего укрытия.

Брурия. Великий Боже, почему я не ослепла? Почему я не оглохла, прежде чем услышала все это? За что, Господи, ты так караешь меня? Почему ты не взял мою жизнь вместо жизни моих детей? Почему я не умерла вместе с ними? Почему я еще жива, после того, что сейчас обрушилось на меня?

Сидит, раскачивается.

Господи, Боже мой, хочу восславить Тебя и вознести благодарственную молитву. Поистине, Господи, Ты оказал мне неслыханные милости. Ты отнял у меня отца, когда я была еще ребенком. Я росла в чужой семье и не знала родительской любви. Люди говорят, что Ты дал мне красоту и ум. Благодаря красоте я стала предметом вожделений грязных скотов в человеческом облике. Благодаря уму я сделалась ненавистной для всех окружающих. Я удостоилась лицезреть Мессию, посланника Твоего. Вернее сказать, того мужлана, которого Твои мудрецы решили назначить посланником. Я жила в благословенные мессианские времена, когда война опустошила весь наш край, когда голод и нужда довели людей до состояния зверей, когда кровь ручьями текла по земле. В эти самые времена радости, ликования и жизни вечной умерли мои нерожденные дети. Ты не дал мне родить, несмотря на все мои мольбы. Воистину, велика милость Твоя! Ты забрал моих детей вовремя, пока они еще не осознали всю дивную красоту и справедливость Твоего мира. Ты послал мне умного и заботливого мужа, любящую сестру, преданных друзей. Ты благословил меня прекрасными людьми, окружающими меня со всех сторон. О, как хороши эти создания Твои, теснящие меня повсюду, толкающие меня к могиле! Славословие Богу на устах у них, хвала Имени Твоему! Хороших слуг Ты нашел Себе, я одна не гожусь для служения Тебе! О, мудрецы! Гамалиил, дай мне часть твоей крокодильей хитрости! Элиша, дай мне часть твоего верблюжьего высокомерия! Акива, дай мне часть твоей змеиной мудрости! Нет, я не гожусь для вас! Я слишком дурна для вас! Я легкомысленна! Праведный Иов, дай мне силы твои! На гноище, в разрушенном доме своем, взываю я к тебе, Иов многотерпеливый!

Входит Наоми.

Наоми. Сестрица, что же ты сидишь? Я тебя жду, жду!.. Мы же пропустим весь торг!

Брурия. (С вымученной улыбкой) Наоми, голубка, иди одна. Вот кошелек. Мне что-то нехорошо.

Наоми. Ой, на тебе, правда, лица нет! Что с тобой? Ты не беременна?

Брурия. К счастью, нет. Мне просто стало страшно. Показалось, что я тут видела демонов.

Наоми. Бог с тобой! Разве к нам во двор могут забраться демоны? У нас везде мезузы, мы читаем молитвы… Это же дом будущего главы Синедриона! Никакой демон не посмеет войти сюда!

Брурия. Они посмели… Боже, какой ужас!

Наоми. Успокойся, сестрица! Что-то напугало тебя. Меир не верит в демонов. Вот он будет смеяться, когда узнает!

Брурия. Да, он будет очень смеяться… Иди, Наоми, а то все пропустишь. Я не смогу пойти с тобой. Купи мне что-нибудь на твой вкус.

Наоми. Ты полежи, сестрица. Все пройдет. Ну, я побежала? Я куплю тебе серебряную пудреницу, сирийских духов и отрез красного шелка!

Убегает.

Брурия. Серебряную пудреницу… Спасибо, Наоми!

Входит Натан.

Натан. Брурия, у меня две новости, плохая и хорошая. Плохая — никакой возможности проникнуть в академию для тебя нет. Мне очень жаль. А хорошая новость в том, что мы одни.

Брурия. Чем же это хорошо?

Натан. Я смогу сказать тебе о моей любви.

Брурия. Милый Натан, ты говоришь мне об этом в тысячный раз. Ты цитировал Песнь Песней, читал свои стихи, и чужие, которые ты выдавал за свои. Я слышала твои признания так часто, что стала обращать на них внимание не больше, чем на комариное жужжание. Чего ты добиваешься своими ухаживаниями?

Натан. Хочу убедить тебя в том, что я люблю тебя.

Брурия. Считай, что ты меня убедил. Я верю, что ты любишь меня. Что дальше?

Натан. (Собираясь с духом) Я хочу, чтобы мы стали мужем и женой.

Брурия. Но ведь я замужем! Что скажет Меир?

Натан. Да ведь он как раз не против! Он, как я понимаю, хочет развестись с тобой и жениться на этой дурочке Наоми. Она ему очень нравится. Но ему не хочется, чтобы ты оставалась одна. Узнав о моей любви к тебе, он обрадовался и сам ободрял меня быть смелее. Уверен, он не стал бы возражать против нашего брака.

Брурия. Ах, вот как! Значит, он сам тебя поощрял. Тогда, конечно, совсем другое дело… Но как же мы будем тут жить? Нас же все осудят!

Натан. Я это понимал и все продумал.

Брурия. Боже мой, и ты тоже все продумал! Какие умные и предусмотрительные мужчины вокруг меня!

Натан. Давай уедем в Вавилонию! Это сказочная страна! У меня там живет дядя. У него, как и у отца, финиковые рощи. Он богатый человек и не откажется приютить нас на первое время. Я ему все откровенно расскажу и, уверен, он нас поймет.

Брурия. Что ты ему откровенно расскажешь?

Натан. Про нашу любовь!

Брурия. Ах, ну да… А ты бывал в Вавилонии, Натан?

Натан. Никогда. Но мне о ней столько рассказывали! Это волшебный край. Там нет бедных, там все богаты, там самая вкусная вода, самое густое вино, самые прекрасные плоды.

Брурия. Как хорошо! Расскажи мне еще!

Натан. О, в Вавилонии все не так, как в других местах! Там земля дает по три урожая в год, там текут полноводные реки, и люди не знают засухи. Там не бывает губительных суховеев, там всегда голубое небо, а по ночам путникам светят огромные ясные звезды.

Брурия. А какие там люди?

Натан. Там все помогают друг другу, все дружат между собой, там не лгут и не обманывают.

Брурия. Ах, как я хочу туда! А что мы будем там делать?

Натан. Я никакой работы не боюсь! Я готов работать на дядиных плантациях, могу быть учителем в школе, могу писать письма на рынке. Я сделаю все, чтобы ты жила как ты привыкла, в достатке и довольстве. В Вавилонии, если человек не ленится, перед ним открываются огромные возможности. Уверен, что мы сможем разбогатеть. Люди там замечательные, они оценят твою красоту, доброту и ум. Они полюбят тебя!

Брурия. Конечно, полюбят. В Вавилонии меня оценят и полюбят… Натан, ты уговорил меня. Я еду в Вавилонию. Готов ли ты забрать меня прямо сейчас?

Натан. Сейчас?!

Брурия. Ты колеблешься?

Натан. Нет, нисколько! Едем прямо сейчас! Я только забегу домой за вещами и деньгами.

Брурия. Очень хорошо. Я пока приготовлюсь к отъезду в Вавилонию. Заходи в дом и позови меня.

Натан. О, Брурия, как я счастлив! Ты позволишь поцеловать тебя?

Бросается к ней, она мягко отстраняет его.

Брурия. Не торопись, жених мой! У нас впереди Вавилония! Ступай с надеждой!

Натан уходит.

Объяли меня воды до души моей. Кому поведаю печаль мою? Объяли меня воды до души моей. Бездна заключила меня.

Заходит в дом. Песня, музыка, танец. Через некоторое время возвращается Натан с узлом в руках.

Натан. Брурия, вот и я! Брурия, где ты? Вавилония ждет нас! Брурия!

Ответа нет. Натан заходит в дом. Из глубины дома: «Брурия!» Внезапный вопль: «Брурия!!!»

Выдвижение Меира, часть 2

Дом Учения. Все ученики в сборе, кроме Натана. Все торжественно одеты. Царит атмосфера благодушия.

Акива. Братья мои, я думаю, сказано достаточно. Достоинства рава Меира очевидны и неоспоримы. Его кандидатура принята единодушно. Можно приступать к голосованию.

Гамалиил. Нет ли кого-либо, кто возражает против выдвижения рава Меира на должность главы Синедриона? Никого! Рав Меир поздравляю тебя, академия проголосовала единодушно!

Меир. Господа мои и учителя! Благодарю вас за великую честь, которую вы мне оказали. Я обещаю приложить все усилия…

В помещение входит Натан. В руках у него обрывок веревки и пергамент.

Натан. А вот и совет мудрецов! Можно ли простаку войти в собрание мудрых?

Даниил. Натан, что с тобой? Ты пьян?

Натан. Нет, я совершенно трезв. Я просто понял, что я — безнадежный дурак.

Давид. Что у тебя в руках?

Натан. Брурия. Это она сама (кладет на пол веревку), а это ее последнее письмо.

Меир. Последнее?!.

Натан. Да, вам все удалось, мудрецы. Вы, стая умных волков, затравили бедную лань. Как жаль ее! Если бы вам было знакомо милосердие, я бы предложил вам поплакать. Но вы слишком умны для таких чувств. А я не заслуживаю ни снисхождения, ни жалости. Я — круглый дурак, я — иерихонский простак! Я так ничего и не понял до самого конца.

Гамалиил. Дай мне письмо!

Акива. Натан, отдай записку мне.

Гамалиил. Акива, напоминаю тебе о дисциплине! Я пока еще глава Синедриона!

Акива. (Очень жестко) Ну-ка сядь на место, Гамалиил! Натан, сын мой, подойди ко мне.

Натан. Ты тоже знал обо всем, хотя она об этом и не пишет! Ты не мог не знать, ты же — самый умный!

Акива. Клянусь тебе всемогущим Богом, я ни о чем не знал. Дай мне записку.

Натан передает, Акива читает.

О Боже! Натан, я скорблю вместе с тобой!

Натан. Я не верю тебе, Акива! Я никому из вас не верю! Вы все заодно и все одинаковы! Мудрецы Израиля! Светочи познания! Я один недостоин находиться среди вас, ибо я прискорбно глуп. Поэтому я ухожу.

Акива. Куда же ты пойдешь?

Натан. В Вавилонию! Там, где сейчас Брурия. Там есть место всем, даже дуракам и простакам. Там найдется местечко и для меня.

Акива. Натан, сын мой, подожди!

Натан качает головой и молча выходит.

Гамалиил. Нужно немедленно провести расследование!

Акива. Гамалиил, тебе сейчас лучше помолчать. Дети мои, ступайте, найдите людей из похоронного братства, пусть потом заберут их тела, омоют и обрядят по обычаю. Похороны будут завтра утром, пусть подготовят могилы. Иосиф, проследишь за ритуалом и прочтешь молитвы. Скажете могильщикам, что все расходы я беру на себя. Меир, останься.

Ученики выходят.

Гамалиил. Акива, кто дал тебе право распоряжаться?

Акива. Гамалиил, ты не хочешь покаяться?

Гамалиил. Мне не в чем каяться!

Акива. Ах, Гамалиил, Гамалиил, кто-то из ненавистных тебе греков сказал: «Худших везде большинство». Он, безусловно, был прав. Так вот, ты из этого большинства, хотя мнишь себя избранным остатком. Неужели в душе твоей нет ни капли сочувствия, а есть только желание обелить себя и уйти от ответственности?

Гамалиил. Нет никаких доказательств моей вины!

Акива. Если бы не война и все наши невзгоды, я бы добился суда над тобой. И не успокоился бы до тех пор, пока ты не понес заслуженной кары. Надеюсь, ты не сомневаешься, кто из нас выиграл бы дело? Знай, Гамалиил, что только опасения раскола в общине уберегают тебя от справедливого возмездия. Никто не может быть осужден без суда, поэтому формально ты не виновен. Но пусть совесть обгложет нутро твое, как объедает бык траву полевую! Уходи отсюда!

Гамалиил уходит.

Меир. Акива, отец мой, послушай меня, я тебе все объясню!

Акива. Нет, Меир, не трудись. Неужели ты думаешь, что я поверю тебе? Не называй меня ни отцом, ни братом. Я отрекаюсь от тебя. Сердца у тебя нет, но я обязан сохранить для Израиля твою голову. Мы больше не увидимся. Завтра, сразу же после похорон, зайдешь ко мне домой, возьмешь у Якова пакет. Там будут деньги, и моя рекомендация тебе для академий в Парфии. Я напишу, что ты внезапно овдовел и опишу твои блестящие способности. Не пиши мне и никогда не возвращайся сюда. Ступай и не произноси ни слова.

Меир уходит.

Дети мои, Брурия и Натан, простите меня! Это моя вина! Я не разглядел обмана и коварства, позволил низости людской погубить чистые души. Все из-за самоуверенности моей! Я был уверен, что все вижу. Я смотрел в небо в поисках красоты. Я смотрел в свитки в поисках истины. Я смотрел в лица своих друзей в поисках поддержки. Я смотрел в глаза римлян в поисках обмана. Все видел я, только то, что под носом у меня я не разглядел. Господи, Владыка Миров! Удали от меня мысль, что я все могу! Прости мне смерть этих невинных душ. Я простираюсь в пыли перед Тобой! Дети мои, простите меня!

Сцена последней встречи Адриана и Акивы

Адриан. Флегонт, что еще на сегодня? Я устал и хотел бы вздремнуть до ужина.

Флегонт. Мне совестно утомлять тебя, цезарь, но есть срочные донесения. Требуется твое решение.

Адриан. Ну что ж, исполним свой долг, как требует римская добродетель… Начинай!

Флегонт. Капитан твоей триремы в Кейсарии докладывает, что корабль готов к отплытию. Он ждет твоих распоряжений.

Адриан. Ответь, что распоряжения вскоре воспоследуют. Что еще?

Флегонт. Донесения об отправке диких зверей на игры в Риме.

Адриан. Это — Руфу.

Флегонт. Сирийские купцы просят охрану для каравана с шелком.

Адриан. Ему же.

Флегонт. Квестор Марон спрашивает, что делать с пленными евреями из недавно захваченных крепостей?

Адриан. Это — Пизону. Все, что касается евреев — это к нему. Он их ненавидит и, стало быть, сумеет распорядиться ими как следует. А что с ними делали раньше?

Флегонт. Судя по предыдущим донесениям, существует некая система. Старых и больных сразу убивают, женщин продают в прислугу, мужчин — в гладиаторы.

Адриан. В гладиаторы… Это разумно, там они долго не проживут… А дети?

Флегонт. Их продают в гаремы в Парфию. Мальчиков, как правило, предварительно кастрируют.

Адриан. И это разумно. Парфяне, помнится, даже дань взимали кастрированными детьми. Гаремы невозможны без евнухов, а Восток невозможен без гаремов. Это Пизон придумал такую систему распределения пленных?

Флегонт. Да, цезарь.

Адриан. Он оказался толковым администратором. Напиши ему, что я одобряю его действия. Пошли ему от меня подарок. Не очень дорогой, ибо он склонен к зазнайству.

Входит римский офицер.

Офицер. Великий цезарь, по твоему приказанию доставлен предводитель восставших евреев.

Адриан. Бар Кохба? Но ведь он убит? Вы что, принесли его труп?

Офицер. Нет, цезарь. Это живой человек. Плешивый старик в лохмотьях.

Адриан. Зачем вы его сюда приволокли? Какое еще приказание?

Офицер. Трибун Валерий Пизон сказал нам, что есть твой приказ. Он показал легату Марцеллу диптих с твоей печатью. Он сказал, что нужно взять живым главаря евреев и доставить к тебе.

Адриан. Минерва, просветляющая разум! Какова память у этого человека! Я действительно как — то об этом упоминал… Флегонт! Добавь к подаркам Пизону камею с моим изображением. (Офицеру) Давайте его сюда.

Солдаты вносят Акиву. Он привязан к палке, как пойманный зверь.

Почему он так связан? Вы что, боитесь старого еврея?

Офицер. Цезарь, чтобы взять его нам пришлось положить целую когорту. Они сражались как бешеные. Никто не хотел сдаваться, нам пришлось их всех убить. Я служу восемнадцать лет, был с тобой в Африке, на Рейне и в Британии, но нигде не видел такого ожесточения. Они свирепее, чем германцы в лесах. Проклятый народ!

Адриан. Ты ведь Фабий, центурион из легиона Феррата?

Офицер. Нет, цезарь. Я — Септимий Рустик, командир манипула из легиона Фретензис. Фабия они убили раньше, а еще убили Корнелия и Марка, которым ты вручал венки за храбрость. Это был жуткий бой…

Адриан. А что, он тоже дрался с мечом в руках?

Офицер. Нет, цезарь. Этот сидел как каменный истукан посреди боя и читал какой-то свой колдовской свиток. Он не обращал внимания на битву вокруг. Его брать было страшнее всего.

Адриан. Почему?

Офицер. Да ведь он колдун! Потому евреи его так защищали. Он у них главный чародей. Говорят, он умеет превращать людей в камни и коряги. И еще говорят он заговоренный. Во время такого боя его даже не зацепило. Никто из солдат не хотел приближаться к нему, даже под страхом наказания. Пошли мы с центурионом Лицинием. Мы накинули на него сеть и связали, как делают со львами в Нубии. Я потом сбрызнул его морской водой. Она разрушает еврейские чары.

Адриан. Лучше бы ты на него помочился.

Офицер. А это помогает от колдовства? Никогда не слышал об этом.

Адриан. Это старинный испанский способ. Мне о нем рассказал мой дед. Можешь смело им пользоваться. Знай, если ты помочился на своего врага, он тебе уже не опасен.

Офицер. Благодарю за совет, цезарь.

Адриан. Развяжи пленника!

Офицер. Но, цезарь, может, сначала…

Жест.

Адриан. Не надо. Здесь его чары не подействуют. Я ведь не только цезарь и император, но и верховный понтифик римского народа. Со мной вся мощь Юпитера Капитолийского. Что по сравнению с этим жалкое еврейское колдовство?

Офицер. Но все же, цезарь…

Адриан. Центурион Септимий!

Офицер вытягивается.

Есть ли среди твоих наград венок за храбрость?

Офицер. Нет, цезарь.

Адриан. Он будет у тебя, если ты развяжешь этого колдуна!

Офицер. Слушаюсь, цезарь!

Разрезает веревки и с опаской отступает. Акива, освободившись от пут, разминает руки и ноги.

Адриан. Можешь идти, Септимий.

Офицер уходит.

Флегонт! Распорядись, чтобы принесли чан с розовой водой, полотенце и хитон. Пусть нам подадут сушеных фруктов и вина. Кубок местного, еврейского вина для нашего гостя и чашу фалернского для меня.

Флегонт выходит.

Приветствую тебя, Акива! А я ведь спас тебя от ритуала изгнания злых духов.

Акива. Я оценил твое благодеяние, Адриан! Не думал, что еще раз увижу лицо твое.

Слуги вносят чан и все прочее.

Адриан. Омой руки и лицо, Акива. Перемени одежду.

Акива умывается и переодевается.

Если хочешь, принесут венок, чтобы украсить твою голову. Ты, несомненно, заслужил свой венок.

Акива. Благодарю, Адриан, это излишне. Ты и так слишком добр ко мне. Я помню латинскую пословицу: «Если быку золотят рога, значит, скоро его поведут к жертвеннику».

Адриан. Ты верно рассуждаешь, Акива. Садись к столу.

Жест в пространство, Флегонт подает кубки.

Давай устроим симпозий на греческий манер, когда мудрецы возлежат за трапезой и беседуют.

Акива. Какова же будет тема нашей ученой беседы?

Адриан. Смерть.

Акива. Принимаю.

Поднимают кубки, пьют.

Эпикур говорит, что смерти не следует бояться. Когда мы есть, ее нет, когда она есть, нас нет.

Адриан. Ты, значит, не страшишься смерти?

Акива. Нет. Я умру с молитвой на устах, благословляя Господа, моего Создателя.

Адриан. И утешаясь мыслью, что перед этим отправил к праотцам тысячи других людей?

Акива. Мой народ сражался за свою свободу, за свою веру, за свою землю.

Адриан. Этот ничтожный клочок земли и без того весь пропитан кровью! Зачем была нужна еще одна война?

Акива. Рассуди же, Адриан, кто из нас более прав и счастлив: вы, которые умирали на этой земле, считая ее ничтожной, или мы, которые сражались за нее, убежденные в том, что она прекрасна?

Адриан. Выпьем, Акива!

Акива. Предлагаю выпить за твое здоровье, Адриан! Мне кажется, оно понадобится тебе более всего.

Адриан. Благодарю, Акива. Здоровье мне действительно нужно для завершения государственных дел, но на долгие годы я не рассчитываю. Моя жизнь, по-видимому, прервется вскоре после твоей. Но умрем мы совершенно по-разному.

Акива. Это несомненно.

Пьют.

Каков день сегодня! Утром я сидел с учениками в доме учения, мы изучали Тору. Вдруг ворвались твои солдаты, и начался этот ужасный бой…

Адриан. Кстати, что ты делал во время боя?

Акива. Я молился, чтобы сошел огонь с небес и пожрал римлян. Но увы, за грехи мои небеса остались глухи к моей мольбе и огня не было.

Адриан. Представляю твое разочарование… Что же было далее?

Акива. Потом меня связали как зверя и понесли неизвестно куда. Я уж приготовился к самой ужасной смерти и прочел отходную молитву. Но вот — вместо этого я сижу за одним столом с цезарем и пью с ним вино. Поистине, неисповедимы пути Господни!

Адриан. Судьба человека в руках богов, чьи помыслы нам неизвестны.

Акива. Замысел Творца миров нам действительно неведом, но судьба каждого человека в его собственных руках.

Адриан. Так учит ваша вера?

Акива. Да. Но и здравый смысл говорит то же самое.

Адриан. Здравый смысл учит совсем иному. Твой тезис кажется мне не совсем верным, Акива. Я бы оспорил его. Ты не возражаешь?

Акива. Сделай одолжение.

Адриан. Аристотель учит нас различать между теоретическим предположением и практической достоверностью. Вслед за ним, Протагор говорит, что практика есть единственный критерий истинности высказанного суждения. Хотя человеческий опыт противоречив и субъективен, но в этом вопросе именно он должен быть для нас арбитром. Думаю, с этим одинаково согласились бы и Теэтет, утверждавший, что человек есть мера всех вещей, и Ксенофан, провозглашавший, что лишь боги доподлинно знают, что истинно, а что ложно. В данном случае мы вполне можем полагаться на наше человеческое суждение, именуемое также «здравым смыслом». Он неопровержимо свидетельствует, что твоя судьба сейчас всецело в моих руках. Ты согласен с этим, Акива?

Акива. С этим трудно спорить, Адриан.

Адриан. Рад, что мои аргументы кажутся тебе убедительными. Однако, тебе, как искушенному знатоку диалектики, будет приятно узнать, что и твой тезис тоже отчасти верен. Ты сможешь выбрать свою смерть.

Акива. Когда я смогу это сделать?

Адриан. Позволь мне прежде, по правилам симпозия, произнести вступительную часть, пролегомену. Я скажу ее с той самой римской прямотой, которую так ценит наш друг Руф. Итак, Акива, тебя ожидает казнь. Она с необходимостью должна стать публичной, мучительной и поучительной. Иной она быть не может, ибо это было бы истолковано как слабость. Поскольку ваш народ живет во всех уголках империи, весть о твоей ужасной смерти быстро разнесется повсюду. Кровавые подробности понесенного тобой наказания будут передаваться из уст в уста. Эта картина должна охладить самые горячие головы. Если же допустить противный вариант, то это, согласись, могло бы возыметь самые пагубные последствия. Известие о том, что великий Рим дал слабину, не казнив вождей столь наглого и дерзкого народа, как евреи, вызовет волну смут и бунтов. Этого я допустить ни в коем случае не могу. Так что, как видишь, я руководствуюсь здесь отнюдь не эмоциями, но исключительно доводами разума. Именно к этим доводам я стараюсь прислушиваться всегда. Этим славословием разуму я бы завершил пролегомену. Удалась ли она мне?

Акива. В полной мере.

Адриан. Польщен твоей высокой оценкой. Теперь мы приближаемся к точке бифуркации. Перед нами есть две возможности, и мы исследуем их в равной мере. Первая возможность доказывает правоту моего тезиса: твоя судьба в моих руках. По моему приказу ты можешь быть отправлен в Рим в качестве живого трофея наших победоносных войск. Тебя закуют в цепи, посадят в клетку, где можно только стоять, согнувшись, и затем погрузят в корабельный трюм. Там ты будешь гнить в собственных извержениях, находясь в обществе крыс, мокриц и блох. После выгрузки тебя проволокут по воющим улицам вечного города. Солдаты позаботятся, чтобы до тебя долетели плевки черни, тухлая рыба и гнилые свиные головы. Затем тебя подвергнут бичеванию, пока на твоем теле не останется ни одного целого лоскута кожи. Лишь после всего этого ты будешь распят или посажен на кол на перекрестке дорог. Возможно, перед этим тебе выколют глаза. После смерти твое тело будет выброшено в выгребную яму вместе с тушами скотов. Понятно ли я изложил первую возможность?

Акива. Совершенно понятно. Ты — хороший оратор, Адриан.

Адриан. Похвала знатока дорогого стоит. Мы переходим ко второй возможности. В соответствии с законами диалектики, она свидетельствует о правоте твоего тезиса, Акива. Ты можешь умереть здесь. До казни ты будешь содержаться в тюрьме вместе со своими соотечественниками. Условия будут суровыми, но телесные наказания запрещены. Казнь, как я сказал, будет впечатляющей, однако после смерти твое тело будет отдано твоим ученикам. Ты будешь погребен по обычаям своей веры, и ляжешь в эту землю, которую считаешь святой. Кроме того, я велю отпустить из тюрем тысячу евреев.

Акива. Тысячу человек?

Адриан. Две тысячи, клянусь Юпитером! Из них тысячу детей! Какую возможность ты предпочитаешь?

Акива. Разумеется, вторую.

Адриан. Хвала Юноне, царице богов, благоразумие не оставило тебя.

Акива. Но освобождение людей, наверное, связано с каким-нибудь условием?

Адриан. Ты опять прав. Но это не условие, а моя просьба. Если ты удовлетворишь ее, я обязуюсь сделать все, о чем я говорил.

Акива. Если в твоей просьбе нет ничего, связанного с вероотступничеством, клятвопреступлением или лжесвидетельством, я готов приложить все силы, чтобы ее исполнить.

Адриан. Просьба состоит в одном вопросе. Разъясни мне, зачем ты все это затеял три года назад? Ради чего ты залил свою страну кровью и обрек столько людей на муки и смерть?

Акива. Кровью мою страну залил не я.

Адриан. Ты, Акива! Ты открыл врата для смуты, благословил фанатиков, внушил своим людям ложную надежду. Без твоих слов о мессии за этим авантюристом Бар Кохбой никто бы не пошел, и бунт удалось бы подавить за месяц. Твои евреи шли на смерть только потому, что верили тебе.

Акива. Они бестрепетно шли на смерть, потому что верили в Бога.

Адриан. Оставь риторику, Акива! Скажи мне, чего ты действительно желал?

Акива. Правила симпозия предусматривают загадки. Попробуй догадаться сам, Адриан. Ты ведь наверняка думал об этом.

Адриан. Конечно, думал. Ты надеялся на помощь парфян и хотел перейти под руку парфянского царя?

Акива. Разве я кажусь тебе столь наивным?

Адриан. Ты хотел поднять на восстание всех евреев империи, сокрушить Pax Romana и установить еврейскую власть?

Акива. Разве я кажусь тебе столь безумным?

Адриан. Ты верил, что этот мужлан Бар Кохба в самом деле посланник Бога?

Акива. Разве я кажусь тебе столь легковерным?

Адриан. Тогда почему, Акива? Клянусь алтарями предков, я не нахожу ответа! Разреши мое недоумение, и я прибавлю к освобожденным пленникам еще тысячу человек.

Акива. (Становясь очень серьезным). Как бы это тебе объяснить, Адриан? Я хотел понять, есть ли Богу дело до нас? Вмешивается ли Он в ход событий, как раньше? Присутствует ли Он в человеческих делах?

Адриан. И к какому же выводу ты пришел?

Акива. К самому отрадному. Ему есть до нас дело. Он не оставил нас своим попечением. Он сражался на нашей стороне.

Адриан. На вашей стороне?! Ты смеешься, Акива! Ваша страна лежит в руинах, поля усеяны трупами, города разрушены, деревни сожжены, всюду голод, запустение и хаос, евреев тысячами продают в рабство! Скоро самая память о вас изгладится из истории!

Акива. Этого никогда не произойдет.

Адриан. Это уже происходит! Я прикажу именовать эту землю Палестиной, вашу столицу назову Элия Капитолина или Адрианополь, а вас самих прикажу называть северными арабами или южными сирийцами. Через два поколения все забудут о вас, о вашей гордыне и вашем боге!

Акива. Из этой затеи ничего не выйдет. Эта земля всегда будет называться землей Израиля, святой город будет именоваться Иерусалимом, а наш народ всегда будет помнить о том, что они — евреи. Народ мой никогда не исчезнет, а все враги его, какими бы могущественными они не казались, рассеются с лица земли.

Адриан. (Овладевая собой). Время покажет кто из нас прав. Мне только жаль, что я не смогу там дернуть тебя за хитон и показать тебе, что все вышло именно по-моему.

Акива. Отчего же? Из Вечности, куда мы все отойдем, мы сможем наблюдать за всем, что тут происходит.

Адриан. О боги! Это уже слишком! Боюсь, мы теряем время, Акива. Я с сожалением констатирую, что ты не захотел удовлетворить мою просьбу. Ты выбрал язык откровенной издевки и досужих бредней. Я могу считать себя свободным от всех обязательств.

Акива. Помедли немного, цезарь Адриан! Наш симпозий все еще длится?

Адриан. Допустим.

Акива. В таком случае, позволь и мне оспорить твой тезис. Мне кажется, я вижу, где ошибка в твоих рассуждениях. Ты позволишь мне высказать мое мнение?

Адриан. Говори, Акива.

Акива. То, что тебе кажется поражением, на самом деле — победа. То, что тебе кажется концом, на самом деле — начало.

Адриан. Не понимаю.

Акива. Я скажу тебе притчу. Вот сеятель бросает в борозду зерно. Какова его судьба? Если зерно не умрет, то так и останется в земле, во мраке и безвестности. Оно не даст плода, и память о нем сгинет. Если же оно умрет, оно принесет плод, и вырастет колос, а потом — заколосится нива. И хотя зерно умрет, но, тем самым и победит. И зерна не исчезнут, и память о них пребудет вовеки.

Адриан. (После паузы) Зерно и поле?

Акива. Да, цезарь.

Адриан. Добровольное жертвоприношение?

Акива. Да, цезарь.

Адриан. Флегонт! Указ императора. Акива, сын Иосифа, должен умереть. Разработку церемониала казни возложить на трибуна Валерия Пизона. Все главари еврейского восстания, так называемые рабби, учителя, наставники, мудрецы и прочие, должны быть преданы суду и осуждены на смерть.

Акива. Но, цезарь, как можно осуждать до суда? Как же правосудие, римская юстиция?

Адриан. Оставь пустяки, Акива. Речь идет о серьезных вещах. Флегонт! Пиши дальше. Все эти люди должны быть казнены в один день, при большом стечении народа, причем Акива должен умереть последним, видя мучения и смерть своих приспешников.

Акива. Но, цезарь, эти люди ни в чем не виноваты! Никто из них никогда не брал в руки оружия. Они — просто ученые и толкователи Писания…

Адриан. Умолкни, Акива! Наш симпозий окончен. Ты теперь пленник, которому надлежит смиренно слушать. Не открывай больше рта, если хочешь дослушать мой указ до конца. Флегонт! Мы продолжаем. Император повелевает отобрать из числа пленных пять тысяч детей обоего пола. Среди детей не должно быть больных, увечных, слабоумных и сирот. Детей надлежит отпустить на свободу и снабдить припасами. Родителей этих детей следует продать, мужчин отдельно от женщин, за пределы провинции Римская Сирия. Детям присвоить наименование «Сыновей Акивы» с разъяснением им смысла этого названия и обстоятельств их освобождения. Далее. Евреям под страхом смерти запрещается проживание в областях Иудея и Самария. Им также запрещается приближаться к бывшему Иерусалиму на расстояние ста греческих стадиев. Контроль за исполнением указа возложить на проконсулов Секста Миниция Фаустина и Марка Тинея Руфа. Флегонт! Оформи указ по всем правилам и представь мне на подпись завтра утром. Понятен ли тебе смысл указа, Акива?

Акива. Да, вполне понятен.

Адриан. Тогда ступай прочь, Акива. Мы больше не увидимся. Флегонт распорядится, чтобы конвой тебя не обижал.

Акива. «И сказал Моисей фараону: «Верно говорил ты, ты не увидишь больше лица моего». Благодарю тебя, цезарь, за те милости, которые ты мне оказал. Жду тебя в вечности. Желаю тебе легкой смерти, Адриан.

Финальная сцена — перед казнью Акивы

Акива в комнате под трибунами арены в Кейсарии. Он что-то читает. Входит Пизон.

Пизон. Почтеннейший Акива! Сочиняешь очередное воззвание к бунтарям или обосновываешь избранность своего пархатого племени над остальными людьми?

Акива. Что тебе нужно, Пизон?

Пизон. Я пришел, чтобы рассказать тебе о твоей казни. Вообще-то, это дело глашатая на арене, но я не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии. Благодарение римским богам, ты должен сегодня умереть, и мы, наконец, решили как именно. Я предлагаю тебе казнь, при которой ты сможешь видеть судороги и слышать крики своих дружков, а они смогут видеть во всей красе тебя. Мы привяжем тебя к столбу, и будем сдирать с тебя шкуру острыми железными крючьями. Начнем с ног, потом все выше, выше… Наши палачи не дадут тебе потерять сознание, чтобы продлить удовольствие тебе и зрителям. Это будут лучшие часы в твоей жизни, чесночный мудрец! Видишь, как я забочусь о тебе! Но разве от жидов можно ожидать благодарности? Я на нее и не рассчитывал. Меня утешает мысль, что я исполню повеление цезаря и увижу, как ты корчишься в крови, жидовский ублюдок!

Акива. Каких удивительных уродов рожает женская утроба! Если ты думал напугать или оскорбить меня, то знай, что у тебя ничего не вышло. Я спокойно выношу поношения даже от людей, а ты не кажешься мне человеком. Ты для меня животное или неодушевленный предмет.

Пизон. Ну, конечно, ведь только евреи люди! А тут какой-то гой!

Акива. Сегодня день твоего торжества, Пизон. Помни, однако, что тебя зарежут не позже, чем через месяц. Ступай прочь!

Пизон. Я буду жить долго тебе назло! И каждый год, в день твоей смерти, буду привозить на твою могилу повозку навоза. Я не прощаюсь, Акива. Мы увидимся на арене. Я буду рядом.

Выходит.

Элиша. Мир тебе, Акива, прости, что мы тревожим тебя. Ты примешь нас?

Акива. Господи, Владыка мира! Как вы сюда пробрались? Здесь же везде охрана Пизона!

Аристобул. У Теодора по-прежнему есть печать проконсула.

Акива. Ты все еще на службе?

Элиша. Уже нет, но Руф, человек благородный, печать назад пока не требует.

Акива. Входите, прошу вас! Никак не ожидал гостей в свой последний день. Не удивляйтесь, если первое время я буду немного не в себе: здесь только что был Пизон, и у меня ощущение, что я жевал дерьмо.

Аристобул. Учитель Акива, я знаю, как перебить этот вкус. Я принес тебе вина! Я знаю, что с вином все переносится легче. Вот, возьми!

Протягивает ему мех.

Акива. Спасибо, Аристобул! Я рад вину, а еще более рад, что ты обо мне помнишь.

Аристобул. Я часто думаю о тебе, учитель. Чаще, наверное, я думаю только о Хане.

Вздыхает.

Мне очень неудобно, но у меня есть к тебе просьба.

Акива. Излагай.

Аристобул. Я всю объясню. Но давайте сначала выпьем.

Акива. Хорошо. Элиша, ты с нами?

Элиша. За что же мы пьем?

Акива. За то, чтобы каждый шел своим путем до конца.

Акива пьет первым, за ним остальные.

Лехаим! За жизнь! Меня это пожелание уже не касается, а вот вас — вполне!

Аристобул. Учитель, нас это чрезвычайно огорчает! Может, мы попробуем тебя спасти? Я готов умереть вместо тебя!

Акива. Зачем тебе умирать?

Аристобул. Я хочу спасти тебя!

Акива. Ты хочешь умереть за меня. А согласен ли ты жить ради меня?

Аристобул. Конечно! Но как мне спасти тебя?

Акива. Меня не надо спасать. Моя миссия на земле окончена и мне осталось завершить свою жизнь сегодня на этой арене.

Элиша. Ты это твердо решил, Акива?

Акива. Окончательно.

Аристобул. Но почему?

Акива. Я сделал все, к чему был призван. Мне нужно пройти свой путь до конца. Сегодня ночью я получил ответ на вопрос, много лет не дававший мне покоя. Помнишь, Элиша, страшную эпидемию, во время которой погибло столько моих учеников? Я все думал, почему это произошло? И вот сегодня понял: это из-за меня. В своей гордыне я не помнил имен моих учеников, они как бы перестали быть для меня живыми, слились в одну неразличимую массу. А вот ночью я вспомнил лица их всех, назвал каждого по имени и улыбнулся ему. Теперь я иду к ним.

Аристобул. Ты не хочешь попробовать спастись?

Акива. Если вы попытаетесь спасти меня, вас схватят и убьют вместе со мной. Я этого совершенно не желаю. У вас впереди еще длинная жизнь. Какие у вас планы?

Элиша. Я не останусь здесь ни минуты. Я немедленно ухожу с этой отвратительной кровавой арены и направляюсь в порт. Первым же кораблем я отплываю в Яффу, а затем в Александрию.

Акива. Ты едешь в тамошнюю еврейскую общину?

Элиша. О нет! Я буду держаться подальше от евреев с их фанатизмом и от римлян с их жестокостью. Мне до смерти надоела война и взаимное озверение. Я хочу покоя, литературы и музыки. Поселюсь где-нибудь в тихом греческом квартале, недалеко от библиотеки. Буду читать, посещать театр, ходить на философские диспуты. Закончу свой трактат о поэзии, быть может, он покажется кому-нибудь интересным. Буду мирным александрийским обывателем.

Акива. Ты уже никогда не будешь Элишей, а будешь только Теодором?

Элиша. Я буду Теодором до конца своих дней.

Акива. Понятно. Ну, а ты, Аристобул?

Аристобул. Я прошу тебя благословить мое намерение жениться на Хане. Я найду ее и посватаюсь к ней. Если она пойдет за меня, мы будем жить здесь. Если она мне откажет — буду странствовать дальше. Пойду в Сирию или в Малую Азию.

Акива. Ты хотел бы остаться здесь? Тебе нравятся эти места?

Аристобул. Да. Я полюбил эту землю, этих людей, Хану и тебя, учитель Акива.

Акива. Если так, называй меня Рабби, как принято у нас.

Аристобул. Хорошо, Рабби Акива.

Акива. Аристобул, сын мой, ты ведь понимаешь, что брак с Ханой для тебя возможен только после принятия нашей веры?

Аристобул. Я много думал об этом, Рабби. Я готов принять веру, но примет ли меня община? Сейчас ведь такое ожесточение против всех неевреев.

Акива. Ожесточение есть против животных, вроде Пизона, против чудовищ в человеческом облике, убивающих женщин и детей. А ты — человек, сын мой Аристобул. Ты вел себя как человек все эти нелегкие годы. Община примет тебя. У тебя есть папирус и перо?

Аристобул. Конечно. Я всегда ношу их с собой, чтобы записать очередную гениальную мысль.

Акива. Дай мне, пожалуйста. Я напишу пару простых, но важных мыслей.

Аристобул дает ему перо, чернильницу, лист. Акива садится писать.

Аристобул. Теодор, друг мой, и с тобой мы сегодня расстаемся!

Элиша. Увы, мой дорогой Аристобул! Раз ты решил жениться, наши пути расходятся.

Аристобул. Может быть, и ты женишься в Александрии?

Элиша. Нет, я никогда не женюсь. Я не хочу никого обременять собой, не хочу никого пускать в свою жизнь. А самое главное, я не хочу после себя никакого потомства.

Аристобул. Ты когда-нибудь приедешь сюда?

Элиша. Я никогда не вернусь в эту страну. Приезжай лучше ты в Александрию. Там тысячи Теодоров, но на галереях библиотеки и в кабачке у Киприана будут знать, где найти Теодора по прозвищу Другой. Я буду ждать тебя, Аристобул.

Аристобул. До встречи, друг мой!

Обнимаются.

Акива. Посмотри сюда, Аристобул. Тут три письма. С первым ты пойдешь в Лод ко мне домой. Домоправитель Яков помнит тебя. Покажешь ему письмо, и он даст тебе деньги и украшения моей Рахили.

Аристобул. Но Рабби…

Акива. Она их уже не наденет, и я на них больше не посмотрю. Пусть они радуют тебя с Ханой. Когда у вас будут дети, передашь это им. Это и будет память о нас. Не говори Якову, что со мной случилось, скажи, что я задерживаюсь в Кейсарии. Пусть старик умрет в блаженном неведении. Недалеко от Лода есть небольшой городок Рамла. Придешь туда и на рынке спросишь, где живет Аквила-прозелит. Найдешь его и дашь ему второе письмо. Ему расскажешь правду со всеми подробностями. Аквила пишет историю этой войны. Он представит тебя общине и поможет с гийюром. Это процедура принятия нашей веры. Он сам проходил это и все тебе объяснит. Поживешь пока у него, поможешь ему с торговлей. Третье письмо покажешь Хане, ее дом стоит на соседней улице. Я тут расписываю твои добродетели. Когда будешь свататься, не распространяйся про свою страсть к вину. С этим тебе придется расстаться, также как с крайней плотью.

Аристобул. Ты думаешь, Рабби, она мне не откажет?

Акива. Поверь старику, все будет хорошо. Живите в мире и согласии. Чем бы ты ни занимался, Аристобул, обязательно находи время помогать Аквиле в его главном деле. Он переводит Писание на разные языки. Мой тебе наказ: делай для этого все, что в твоих силах. Это самое важное занятие на свете.

Аристобул. Обещаю тебе, Рабби!

Элиша. Акива, мы сейчас расстанемся. Скажи мне: ты признал Бар Кохбу Мессией, потому что ты вообще не веришь в то, что Мессия когда-нибудь придет?

Акива. Ты спрашиваешь так, потому что сам не веришь в Мессию?

Элиша. Нет, я не верю в него и не скрываю этого.

Аристобул. Мне кажется, ты ошибаешься, Теодор. Мессия обязательно приходит для того, кто его ждет. Помнишь, ты читал мне трагическую книгу Иова? Иов тяжко страдал, но не впал в отчаяние, ждал голоса Бога и дождался его! Это стало уроком для меня. Я стал ждать Мессию, и Он для меня пришел.

Акива. Кто же это такой?

Аристобул. Ты, Рабби Акива! Ты открыл для меня мир, который я раньше не замечал. Ты стал для меня голосом Божьим. Ты сказал фразу, перевернувшую всю мою жизнь: «Если человеку не для чего умереть, ему незачем жить». Теперь я знаю, зачем живу и ради чего готов умереть. В моей жизни появился смысл.

Элиша. Какие неожиданные речи для киника!

Аристобул. Я больше не киник, Теодор, и не хочу им быть. Вот, возьми мой мех с вином, мое перо и чернильницу в память о своем друге-кинике.

Элиша. Я сохраню это, Аристобул. А ты возьми печать проконсула. Она тебе не раз пригодится.

Аристобул. Рабби Акива, благослови меня!

Элиша. Благослови и меня, Акива.

Акива. Нет, Теодор, для тебя у меня нет благословения. Да тебе оно и не требуется. Ступай с миром и живи, как считаешь нужным. А ты, сын мой Аристобул, слушай меня. Я скажу тебе благословение моих учителей. Оно для тех, кто отправляется в дальний путь и хочет найти Божественную истину.

Кладет руки ему на голову.

Барух тигийе! Благословен будь в каждом деле руки твоей, в каждом шаге ноги твоей, в каждом слове уст твоих! Омейн, да будет так!

Элиша. Прощай, Акива!

Аристобул. Прощай, Рабби, я буду молиться за тебя!

Акива. Прощайте, друзья мои! Идите и не оглядывайтесь!

Руф. Акива! Подойди сюда!

Акива. Проконсул Руф! Вот нежданная встреча! Что ты делаешь здесь, в этом подземелье? Разве твое место не на трибуне, среди почетных гостей, готовящихся насладиться изысканным зрелищем?

Руф. Погоди, Акива. У нас мало времени. Ответь мне: как ты себя чувствуешь? Ходить можешь? На коне поскачешь?

Акива. Чувствую я себя, благодарение Господу, сносно. Для последнего дня жизни очень неплохо. Ходить я, безусловно, могу. А вот на коне я не скакал уже лет тридцать.

Руф. В седле ты усидишь?

Акива. Наверное. Но зачем мне это? Римляне собираются устроить мне перед казнью круг почета по арене?

Руф. Вот что, Акива. Когда тебя выведут на арену, смотри на западную трибуну. Найди глазами Квинта. Он подаст знак — поднимет синий платок на копье. По этому знаку твои ученики нападут на солдат в охранении.

Акива. Мои ученики? Но они же все убиты!

Руф. У тебя их больше, чем ты думаешь. Я говорил вчера с одним одноглазым по имени Эли, видимо, их главарем. Он сказал, что в городе несколько сотен твоих учеников и все готовы умереть за тебя.

Акива. Господи, благословенно Имя Твое! Народ твой, Израиль, верен Тебе в испытаниях! Не ожидал, что меня еще помнят.

Руф. Помнят и придут тебе на помощь. А я помогу им. Твои ученики набросятся на стражу у ворот. Там стоят арабы, сирийцы и прочая сволочь. Орлы одноглазого с ними справятся. Рядом я поставил своих ребят, отборную когорту. Они ввяжутся в бой, но будут больше бить арабов, чем твоих. В этот момент ты должен оказаться поближе к воротам. Там тебя будет ждать центурион Лициний, такой здоровяк, он выше всех на две головы. Ты узнаешь его по золотому значку на шлеме. Держись поближе к нему. Он проложит тебе дорогу сквозь толпу и доведет до твоих учеников. Ну а там — в седло и скачка во весь опор. Выдержишь?

Акива. Не знаю. А где ты собираешься меня спрятать?

Руф. В доме моей дочери. Там тебя никто не искать не станет.

Акива. Боже мой, да ты повредился в рассудке! Рисковать жизнью девушки, своей должностью и тридцатью годами службы! Ради чего?

Руф. Ради твоей жизни и моей чести. Ты спас мою дочь. Ты молился за дочь своего врага. Я этого никогда не забуду. Потом, я не понимаю, в чем ты виноват, и чем заслужил такую ужасную и позорную казнь. Над тобой даже не было суда. Соображения государственной пользы, о которых бормочет Пизон, меня не убеждают. Я — человек старой закалки и верю в римскую юстицию. Ты как-то сказал, что я солдат, а не палач. Вот я и хочу поступить как солдат.

Акива. Руф, я благодарю тебя за готовность помочь мне, но не могу принять твое предложение. Дело не в опасности, которой ты себя подвергаешь. Я знаю, что ты — воин, и не боишься риска. Но я должен остаться здесь. Если я убегу, получится, что я признаю себя виновным. А это не так, я убежден, что я прав. Если я буду скрываться, выйдет, что прав Пизон: евреи трусливые, жалкие душонки, боящиеся наказания. А я вижу мой народ смелым и мужественным, отважно глядящим в глаза смерти. Пойми, Руф, убежать — это значит отступить перед врагом. Разве ты отступил бы в таком положении?

Руф. Никогда!

Акива. Вот и я не могу. Уверен, ты понимаешь меня.

Руф. Понимаю. Что ж, поступай так, как велит тебе твой долг. Могу ли я хоть чем-то тебе помочь?

Акива. Да. Я не хочу, чтобы меня волокли и тащили люди Пизона. На арену я выйду сам.

Руф. Хорошо, я все устрою. Сюда никто больше не зайдет. Когда услышишь звук труб, знай, что надо выходить. Акива, тебя все называют утешителем. Скажи мне напоследок что-нибудь хорошее.

Акива. Скажу. Жил как-то один прославленный мудрец. Царь той земли пригласил его к себе и попросил благословить его. Мудрец пришел и написал на стене: Дед умер, отец умер, сын умер. «В чем же здесь благословение?»- спросил царь. «В правильном порядке», — ответил мудрец. Проклятием было бы нарушение этого порядка, когда сын умирает раньше отца, а внук раньше деда. Царь понял его. Вот и тебе, Руф, я желаю правильного порядка вещей в твоей жизни. Когда у твоей дочери родятся сыновья, воспитай внуков похожими на деда, людьми чести, солдатами, а не палачами.

Руф. Благодарю тебя, Акива. Будь мужественным!

Салютует Акиве, как салютовал императору и уходит.

Рахиль. Акива, ты видишь меня? Ну, посмотри же!

Акива. Рахиль! Как ты хороша в этой диадеме!

Рахиль. Эта — моя любимая, потому что ее подарил мне ты. А ты знаешь, почему я надела ее сегодня?

Акива. Конечно! Разве я могу забыть? Сегодня день нашей свадьбы!

Рахиль. У тебя будет возможность отпраздновать?

Акива. Вряд ли. Я сегодня буду занят другим.

Рахиль. Чем-то очень важным?

Акива. Быть может, самым важным в моей жизни.

Рахиль. Ты будешь выступать перед людьми?

Акива. Да.

Рахиль. Тогда надень хороший хитон, тот, с золотым шитьем из Дамаска, помнишь? Ты в нем выглядишь солиднее всего. Прошу тебя, не ходи в повседневной одежде, ладно?

Акива. Обещаю тебе, моя козочка, облачиться сегодня в лучшее свое одеяние.

Рахиль. Акива, мне отсюда не очень хорошо видно… Что там происходит? Много людей… Какой-то праздник?

Акива. Римляне устраивают в цирке представление. Они мастера на такие штуки, ты же знаешь. Тебе не следует смотреть на это, Рахиль. Иди, скоро мы уже будем вместе.

Рахиль. Ты сможешь найти меня?

Акива. Конечно! Обещаю! Разве я когда-нибудь не исполнял, того, что обещал тебе?

Рахиль. Нет, ты всегда делал то, что говорил. Но разве такое возможно?

Акива. С Божьей помощью все возможно! Я обязательно разыщу тебя.

Рахиль. Акива, ты помнишь, ты посватался ко мне на следующий день после того, как впервые меня увидел. Ты не жалеешь о такой своей поспешности?

Акива. Жалею! Я до сих пор жалею о том, что потерял целый день!

Рахиль. Я жду тебя.

Акива. Уже скоро, моя голубка.

Акива. Господи, Боже мой, Тебе передаю я дух свой. Готов я ныне предстать перед судом Твоим. Тебе, Господи, одному Тебе, известны мысли мои. Ты знаешь, что делал я и зачем совершал это. Да завершится успешно предпринятое мной! Не вмени мне в грех гордыню ума и высокомерие учености. Я старался быть верным рабом Твоим и добрым пастырем народу Твоему. Да свершится ныне правосудие Твое! Мне ведомо, что в правосудии нет милосердия. Не милосердия жду я от Тебя, но справедливости и принимаю с покорностью приговор Твой. Господи, Царь вселенной! Всю жизнь просил я Тебя удалить от меня мысль, что я все могу. Ныне же прошу Тебя: приблизь ко мне мысль эту! Внуши мне, что я все могу, дай мне силы с достоинством перенести испытания.

(За сценой ревут трубы).

Шма, Исраэль! Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь Един! Я иду к Тебе, Господи! Я иду к Тебе!