Скажите «чи-и-из!»: Как живут современные американцы

Кэстро-стрит

Я неспешно гуляю по Сан-Франциско, наслаждаюсь его изумительной красотой. Нигде не встречала я вместе столько образцов архитектурной изобретательности и разнообразия идей. Жаль только, улицы сами по себе узенькие, не разойдешься. Вдруг вижу одну пошире других, сворачиваю на нее.

В городе я впервые, но название Кэстро-стрит я, кажется, слышала раньше, не могу вспомнить, в связи с чем. Теплый полдень. Воскресенье. Жители высыпали из домов: сидят на верандах, разглядывают витрины, небольшими кучками тусуются на углах. И вдруг мне начинает казаться – что за чертовщина! – будто вся эта публика за мной исподтишка наблюдает. На всякий случай останавливаюсь у зеркальной витрины, тщательно оглядываю себя. Одежда, прическа – вроде бы все в порядке; по виду, кажется, мало отличаюсь от других пешеходов. Пора возвращаться в Москву, думаю: это уже похоже на паранойю.

Сзади слышу шаги, похоже – ботинки на толстой солдатской подошве. Я останавливаюсь – шаги замирают, я ускоряю ход – шаги тоже. Ну ясно же, что у меня появилась мания преследования. Кто же будет за мной следовать в яркий полдень на переполненной улице? Я резко разворачиваюсь и вижу… женщину. Ничем не примечательна – худощавая, короткая стрижка, джинсы; ботинки – здоровые, с тупыми носами, на толстой солдатской подошве. От неожиданности моего разворота она чуть не натыкается на меня. Потом приветливо улыбается, говорит:

– Здравствуйте. Как вы поживаете?

– Здравствуйте, – облегченно выдыхаю я.

Все-таки, значит, мне это не померещилось.

– А как вы поживаете? – добавляю из вежливости.

– Прекрасно.

Я машу приветственно рукой, поворачиваюсь и, уже окончательно успокоившись, иду дальше. Что за дьявол? Опять ее шаги в такт моим. Я замедляю – она замедляет, я быстрей – она за мной. Какого черта ей от меня надо? Я снова останавливаюсь. Снова разворачиваюсь. Она снова приветливо говорит:

– Здравствуйте. Как поживаете?

– Прекрасно! – отвечаю сердито.

Она продолжает стоять молча. Потом улыбается. В этой улыбке есть нечто странное. Нет, она не похожа на сумасшедшую. Выражение это знакомо каждой женщине: этот зазывный приглашающий взгляд. Только обычно он исходит… от мужчины.

И тут я наконец вспоминаю: Кэстро-стрит! Меня же еще в Чикаго предупредили, что здесь, на этой улице, живут гомосексуалисты. Вон и флаги на домах с изображением их символа – радуги: пусть, мол, расцветают все цветы на небе любви. В данном случае, впрочем, флаг имеет вполне прикладное значение. Он показывает, что квартиры в этом доме сдаются только однополым парам. И я разом все понимаю. Ну конечно, это же центр секс-меньшинств, где собираются геи и лесбиянки. Они хорошо знают друг друга. А тут вдруг новый человек. Ходит неспешно туда-сюда. Ясно, что он (то есть она) ищет свою компанию, в данном случае – лесбийскую. Не мужчину же к ней посылать. Послали женщину. Я бросилась наутек в ближайший переулок. На углу обернулась. Моя преследовательница стояла на Кэстро-стрит, лицо ее выражало крайнюю озабоченность.

Я остановилась в Сан-Франциско у 40-летней учительницы. Живет она одна, с мужем в разводе. Вернувшись с Кэстро-стрит, я рассказываю своей хозяйке историю о том, как дефилировала по знаменитой улице. Теперь мне это кажется очень смешным, я рассчитываю посмеяться вместе. Но она выслушивает мой рассказ, не изменившись в лице. Ни одной реплики в ответ. От неловкости я начинаю рассматривать фотографии на стенах. Вот портрет мужчины.

– Это бывший муж?

– Нет, мы фотографий экс-супругов не сохраняем.

– Значит любовь?

– Тоже нет. Просто друг. Он недавно умер от СПИДа.

Рядом еще одна фотография, на ней двое: моя хозяйка и другая женщина. Лицо волевое, черты резкие. Стоят обнявшись.

– Вот это и есть моя любовь, – объясняет она.

Я прикусываю язык.

Все. Я решаю до конца визита в Сан-Франциско никому больше не рассказывать о своем приключении на Кэстро-стрит. Кто знает, не нарвешься ли в очередной раз на gay problem, не ляпнешь ли опять какую-нибудь бестактность.

Через несколько дней друзья отвозят меня в гости в пригород Сан-Франциско. Это типичный американский дом-коттедж, в нем обитает типичная американская семья. Вернее, обитала, пока дети не выросли. Теперь старики остались вдвоем – empty nest (пустое гнездо). Две замужние дочери живут с семьями отдельно, сын – студент, еще холост, но тоже переехал в город, снимает квартиру. Они показывают мне фотографии детей, внуков, с умилением рассказывают о каждом. Старики милы: немного старомодны, но с хорошим чувством юмора, любят пошутить. Вот уж кто оценит мою прогулку в центре секс-меньшинств. Пожалуй, сделаю для них исключение.

Я говорю, что собираюсь рассказать им нечто очень смешное. Они с готовностью принимаются слушать, заранее улыбаются. Когда я упоминаю Кэстро-стрит, мне кажется, что их лица слегка напрягаются. Когда заканчиваю – никакой реакции. Они больше не улыбаются. Старик, извинившись, выходит. Его жена шепотом объясняет: их сын-студент, тот, что учится в Университете Сан-Франциско, он президент гей-клуба. Им, конечно, совершенно не до смеха.

Через несколько дней я выступаю именно в этом университете. Перед лекцией друзья меня предупреждают: будь осторожна. Декан колледжа – известная в городе лесбиянка, она активно участвует в движении за права секс-меньшинств.

Декан – немолодая крупная женщина, говорит громко и напористо. Когда я заканчиваю, первые же вопросы от студентов – о том, как решается gay problem в России. Я рассказываю, что до недавнего времени гомосексуализм считался уголовно наказуемым преступлением. И великого армянского режиссера Параджанова посадили в тюрьму именно за то, что его сексуальные пристрастия не совпадали с большинством. Но теперь, слава богу, это в прошлом. В 1993 году закон отменен.

– Когда-а?! – вдруг громовым голосом переспрашивает деканша. – В девяносто третьем? Значит, это варварство существовало почти до конца XX века? Позор! – она грохает огромным кулачищем по кафедре. – Да как такое безобразие можно было терпеть так долго!

Меня впечатляет не столько сама эта проблема, сколько интенсивность ее присутствия. Четыре члена Совета Сан-Франциско, высшего органа городской власти – вполне официальные представители секс-меньшинств. Остальные, как говорят в городе, тоже частично гомосексуалы, только скрытые. Однополые парочки тут встречаются в кафе, на скамейках в парке, просто на улице. Влюбленно смотрят друг на друга, прижимаются, обнимаются.

Впрочем, Сан-Франциско известен как город ультралиберальный. Любая свобода, в том числе и свобода сексуальной ориентации, здесь предмет особой гордости. В других штатах внимания к этим проблемам меньше либо они просто не так откровенно демонстрируются. Но пропаганда гей-культуры идет очень энергично и, на мой сторонний взгляд, вполне успешно.

Пропаганда

В Майами-Бич, в гостинице, на столике у портье беру несколько свежих газет. Среди них – большая красочная газета гомосексуалистов. К ней два приложения – одно для геев, другое для лесбиянок. Умно и профессионально здесь рассказывается об их культуре, идеологии, выдающихся представителях. Много материалов об образе жизни. Общий уровень образования гомосексуалов в Америке существенно выше среднего. Соответственно и доход больше. Это можно заметить в частности здесь же, на берегу Атлантического океана, куда раз в год съезжаются на свой праздник приверженцы однополой любви со всей Америки и Канады.

На три дня часть побережья в Майами-Бич перекрывается тросами. Оборудуется танцевальными площадками, буфетами, украшается пестрыми лентами, разноцветными шарами, красочными воздушными змеями. Надо всем этим в воздухе реет неоновый призыв: «Все на Праздник весны!» С утра сюда начинает стекаться весьма респектабельная публика. Подъезжают дорогущие машины, на выходящих леди и джентльменах можно увидеть весь парад летних нарядов от дорогих кутюрье. Впрочем, и сами кутюрье тоже здесь. Ровно в полдень врубается громкая музыка. Участники праздника разбиваются по площадкам. Начинаются танцы. Так будет продолжаться дотемна.

Сверкают загорелые тела, блестят белозубые улыбки. Они танцуют упоенно. Флиртуют. Ухаживают. Кокетничают. Устраивают маленькие сцены ревности. Сливаются в долгих поцелуях. Со стороны кажется – обычная дискотека. С одним только «но»: женская и мужская части бала строго разделены. Геи на одних площадках, лесбиянки на других. Между собой они не только не сливаются, но даже и не пересекаются. И не замечают друг друга. Как будто это существа не одного рода и вида, хомо сапиенс, а двух разных. Ну, скажем, как мухи и комары: и те и другие летают, но одним нет никакого дела до других; роятся только между собой. А вокруг этого буйного веселья, отгороженного от остального пляжа только тросами, толпятся курортники. Именно им, натуралам, выставлено напоказ это роскошное зрелище. Смотрите, вот какие они – веселые, счастливые, красивые, богатые, эти гомосексуалы. Это и есть пропаганда.

Впрочем, она выражена и в более определенных формах. Например, в ток-шоу. Я не знаю ни одного, где бы не обыгрывалась эта тема. Вот только один сюжет.

На сцене супружеская пара средних лет. Она жалуется, что муж перестал испытывать к ней сексуальный интерес. Она привела его сюда для того, чтобы участники шоу помогли ей: он не хочет обращаться к сексопатологу.

– Но мне не нужен сексопатолог. У меня все в полном порядке, – говорит муж.

– А, так значит, у тебя любовница! – жена возмущена.

– Да, – говорит ведущий. – Мы должны вас огорчить. Сейчас вы увидите объект его любви.

На сцену выходит молодой парень. Мужчины целуются. Жена близка к обмороку. Но это еще не все. Из-за кулис появляется красивенькая девица. Ведущий сообщает, что она жена молодого человека.

– Бывшая жена, – уточняет первый муж, тот, что постарше.

Девица, однако, объясняет, что они не в разводе, просто она на некоторое время от него ушла, когда узнала, что у него есть любовник-мужчина. Но потом, продолжает она, ей пришло в голову тоже завести себе подружку-любовницу. И она все поняла, простила и вернулась. Старший мужчина взбешен: так его обманывали!

Любопытнее всего в этом сюжете – резюме ведущего. Он говорит, что самый большой грех – это обман. Он надеется, что все они примут правильное решение: мужчины будут жить своей семьей; молодая женщина – вместе со своей любовницей. Ну а жена, которая привела сюда мужа-гея, найдет себе мужа-натурала. И совершенно замечательная заключительная фраза: «Все должно быть естественно». Вот ради этих слов и затевается вся передача.

Той же пропаганде служит и полнометражный документальный фильм, снятый на общенациональном канале. Он называется «Свадьба». Это телерассказ о трех бракосочетаниях: двух белых американок, двоих парней-евреев и двух японок. Американки, обе в воздушных свадебных платьях, сетуют корреспонденту, что их радость омрачили родственники: на свадьбу-то они пришли, но детей с собой не взяли. То есть, хотя и приняли этот брак, но не до конца. Евреи, оба в кругленьких кипах, воспроизводят ритуал свадьбы, где один как бы исполняет роль невесты, другой – жениха. Родственников с ними рядом нет, так что от огорчений новобрачные, слава богу, избавлены.

С японками же все сложнее. Мать и отец одной из них, хоть и приехали сюда, но явно находятся в полном обалдении. Они всеми силами стараются понять, что за «сюр» происходит на их глазах. «Конечно, если это принесет счастье дочке, я не возражаю», – говорит папа. Но на лице его, совсем не по-японски, откровенно выражено страдание. Камера наплывает на его дочь и ее невесту (жениха?) в тот момент, когда они впиваются друг в друга в страстном поцелуе. Конец фильма.

В муниципалитете Чикаго, города вполне умеренного, несколько лет назад был создан отдел секс-меньшинств. Сегодня, я думаю, такие отделы работают в мэриях большинства крупных городов. Почти в каждом университете есть клубы лесбиянок и гомосексуалистов. Кстати, при полном отсутствии сексуального интереса друг к другу те и другие довольно часто выступают вместе, поддерживают общие политические требования. И достигают при этом существенных успехов.

Признание

В университете Old Dominian, штат Вирджиния, где я веду курс в Программе женских исследований, мне неожиданно задают вопрос: как вы относитесь к тому, чтобы ввести в школах курс «Гомосексуализм. История, настоящее и будущее»? Я стараюсь быть осторожной. Отвечаю, что, насколько мне известно, в некоторых школах Калифорнии такой факультативный курс уже есть. Меня поправляют, что, мол, не только в Калифорнии, он экспериментально ведется и в ряде школ Нью-Йорка. И тоже факультативно. Но вопрос поставлен по-другому: как сделать предмет обязательным. Чтобы каждый школьник знал основы гомосексуализма, как, скажем, математику или географию. Я пытаюсь от ответа уйти, говорю: пусть каждая школа решает этот вопрос сама. Но меня прижимают к стенке: гей-знания в каждую школу, я – за или против? «Против», – наконец устав от этой борьбы, честно говорю я.

На следующий день меня вызывает к себе директор Программы. Она огорчена. Я ей по-человечески симпатична. И курс мой ей нравится. Но она не знает, что делать: на меня поступил донос, подписанный тремя студентками. В нем изложен описанный выше эпизод. И как будто бы риторический вопрос: может ли человек, недостаточно разделяющий проблемы секс-меньшинств, преподавать на кафедре женских исследований?

Через пару лет я попадаю в школу небольшого городка Александрия, недалеко от Вашингтона, на дискуссию под названием «Дети, усыновленные однополыми супругами. За и против». Меня поражает, что школьники 13–14 лет принимают существование гей-семей как само собой разумеющееся. Спорят они уже о следующей стадии: как идет воспитание приемных детей в таких семьях.

Кстати, когда Билл Клинтон выиграл президентские выборы в 1992 году, свой первый день в Овальном кабинете он начал с проблем секс-меньшинств. Ему это поставили в заслугу. На очередную гей-демонстрацию перед Белым домом он не смог приехать, но послал своего представителя. На следующий день в газетах появились статьи, осуждающие Клинтона за эту политическую ошибку. Они возмущались: своим отсутствием президент, хотя и не нарочно, но все же снизил уровень важности проблем гомосексуалистов.

Милейшая К., профессор на кафедре журналистики Мичиганского университета, занимает кабинет, соседний с моим. Как-то я замечаю, что, обычно жизнерадостная, улыбчивая, она вдруг стала грустной. И так несколько дней подряд. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке. Она, как и положено американке, отвечает что все absolutely fne. Ну, файн так файн.

Но через пару дней она сама приходит ко мне в кабинет и, отводя глаза в сторону, говорит, что вообще-то у нее есть проблема. Но она не может никому о ней сказать. Вот разве только мне, потому что я иностранка и у меня, как она полагает, может быть «иная ментальность».

Проблема ее кажется мне поначалу общеизвестной до банальности: 16-летняя дочка влюбилась. У нее экзамены на носу, а она ни о чем не может думать, кроме своей любви.

– А сколько лет было вам, когда вы влюбились первый раз? – завожу я столь же банальный разговор.

– Мне было пятнадцать, – отвечает К. – Но я только ходила в кино и на танцы. А ночевать приходила домой.

Да, рановато, наверное. Но ведь половина юных американцев начинает свой сексуальный опыт в школе, – успокаиваю я. – Мальчик что, – одноклассник?

– Это не мальчик.

Ах, вот оно что.

– Да пройдет, – говорю. – В детстве всякое случается. Вырастет…

– Вырастет и останется лесбиянкой. Первый опыт, как правило, определяет сексуальную ориентацию.

– Да какой опыт у двух девочек…

– Но ее любовница вовсе не девочка. Это опытная женщина, вполне искушенная. Она была репетитором Кэт по немецкому и соблазняла ее долго и умело.

Тут К. вдруг спохватывается:

– Да, самое главное – пожалуйста, никому-никому.

– Ну что вы, – говорю я, – тайна девочки – это святое.

Она смотрит мне прямо в глаза и говорит, наконец, то, что ее по-настоящему мучает:

– Тайна – не лесбийская любовь Кэт. Тайна – мое к этому отношение. Я никому из своих университетских друзей не могу сказать, что огорчена этой связью. Меня строго осудят. Ведь гомосексуализм принято поддерживать, поощрять, но уж никак не осуждать.

Перспективы

Эту галерею примеров, демонстрирующих успехи гей-пропаганды, я завершу рассказом о добрых моих друзьях, Арлин и Мэле, она социолог, он радиожурналист. Мы действительно дружим, отнюдь не в американском значении слова. Мы предвкушаем каждую встречу, как гурман пиршество. Общение для нас не только обмен информацией, но и взаимное резонирование мыслей, эмоций. Однако на этот раз с резонансом что-то не ладится. Я прихожу к ним в те дни, когда вся Америка обсуждает проблему: можно ли допускать в армию людей, которые официально заявляют о своих однополых пристрастиях.

– Ты слышала, эти тупоголовые генералы требуют запретить прием гомосексуалов на военную службу, – спрашивает Мэл, едва я успеваю снять пальто.

Я хорошо знаю их семью: здесь все натуралы.

– Ужас, ужас! – говорю. – Я этого не переживу. А что, ребята, более важных проблем у вашей семьи нет?

Мэл воздевает руки, трагически восклицает:

– Боже, и эту консервативную особу мы считаем своим близким другом!

Арлин улыбается своей милой, всепонимающей улыбкой:

– Мэл, ну ты все-таки сделай скидку: она же из страны, где столько лет царили тоталитаризм и нетерпимость.

Он парирует:

– Она из страны, где гений сказал, что одна слеза ребенка важнее счастья всего человечества.

– Оставьте Достоевского в покое, – говорю. – Его геи не интересовали.

– Но он взывал к терпимости и состраданию ко всем несчастным. И если человек не может быть счастлив в традиционной любви, то почему же надо отказывать ему в любви альтернативной?

– Так кто говорит, что надо отказывать? Но зачем провозглашать эту альтернативу как норму, зачем вовлекать в нее все больше и больше людей? – горячусь я.

Арлин кладет руку мне на плечо, увещевает, как ребенка:

– Послушай, ну разве было бы плохо, если бы в нашем комьюнити в Эвенстоне (очень престижный район Чикаго) жило бы несколько семей лесбиянок и несколько – геев? Представляешь, насколько разнообразнее, богаче, полнее была бы наша жизнь.

Я спрашиваю, отдают ли мои друзья себе отчет в том, что произойдет, если каждый подросток уяснит, сколь несуществен выбор пола для его сексуальной жизни? Психологам известен, скажем, феномен подростковой дружбы. (Тут я рассказываю классический пример такой дружбы между Герценом и Огаревым и об их клятве на Воробьевых горах.) Чувства в пубертатный период резко обострены, в них много нежности, даже страсти. Но если есть табу, эмоции эти так и остаются в рамках дружбы. А если табу нет? Альтернативная любовь быстро может стать привычкой и потребностью.

– Ну и что, – спрашивают Арлин и Мэл. – Почему тебя не устраивает появление еще одной гей-семьи?