Скандал у озера

Глава 3 Ложь

В церквушке было все еще неспокойно. За окнами дул сильный ветер, и некоторым казалось, что они слышали, как волны бьются о стены домов. Наверное, это была всего лишь иллюзия, вызванная продолжающейся бурей. Брижит Пеллетье, мать Пакома, тоже продолжала возмущаться:

– Обвинять моего сына, невинного мальчика, божьего ангелочка! – причитала она. – Тебе должно быть стыдно, Лорик, за то, что ты так зверски набросился на моего сына, а ведь он вытащил твою сестру из озера! Берегись, я могу и в суд на тебя подать!

– Горе затмило его разум, Брижит. Он извинится, – дрожащим голосом защищал внука Фердинанд Лавиолетт.

Семидесятивосьмилетний старик успокаивающе похлопал по плечу оскорбленную мать.

– Правда, раньше Лорик Клутье вел себя благовоспитанно! – утешал мать мэр. – Он ляпнул не подумав. Куда покатится наш мир, если мы станем убивать друг друга?

Глядя на дрожащего от волнения Пакома, на его разбитый нос, на его рассеченную губу и затуманенный взгляд, Лорик устыдился своего импульсивного поведения.

– Вы все правы, я совсем потерял голову и теперь сожалею об этом. Прошу у вас прощения, мадам Пеллетье. И у тебя, Паком.

– И все же ты назвал моего сына убийцей! Ты зашел слишком далеко! – упорствовала Брижит. – Если бы не он, то в этой беспрерывно прибывающей воде вы бы никогда не нашли Эмму!

– Дорогая Брижит, мы это понимаем, – перебил ее кюре, удрученный всей этой ситуацией. – Ваш сын поступил очень хорошо. Теперь вам следовало бы вернуться домой, чтобы привести его в порядок и обработать рану.

– Да, святой отец, у меня и не было намерения задерживаться тут надолго. Пойдем, Паком. Ничего не бойся, дитя мое, Бог нас любит. Водное безумие обходит наш дом стороной. Не то что дома других.

Бросив напоследок эту колкость, мать взяла слабоумного за руку и попрощалась со всеми, высокомерно кивнув головой.

Кюре поспешил сразу же обратиться к прихожанам с речью. Под сводами церкви прозвучал его мощный голос:

– Для нас настали трудные времена. Нам нужно сохранять мужество. Должен ли я напоминать вам, что смерть ребенка более жестока и несправедлива, чем потеря материальных благ? Сегодня я слышал не одну жалобу: кто-то сетует на испорченное сено, кто-то – на промокшие мешки с мукой. Но впереди и новые урожаи, и новые сенокосы. То, что было разрушено, можно построить заново, если человек способен сделать дом из досок с помощью гвоздей и молотка. Подумайте теперь о горе Шамплена и Альберты, об отце и матери, потерявших свое дитя, – только лишь Господу Богу подвластно открыть для Эммы райские врата и подарить ей вечную жизнь. Помолимся еще раз за Эмму и ее семью.

Когда Сидони увидела, как толпа занимает свои места на скамейках, она тут же помогла Жасент приподняться. К ним подошла женщина, на лице ее играла нежная улыбка. Это была Матильда; несмотря на свои шестьдесят семь лет, она обладала роскошными темными волосами, такими же темными, как и ее бездонной глубины глаза.

– Возвращайся к матери, Сидони. Я отведу твою сестру к себе. Ей нужно набраться сил, – прошептала Матильда. – От небольшой рюмочки джина и куска пирога со свининой ее щечки быстро порозовеют.

– Спасибо, Матильда, – ответила Сидони. – Это очень любезно с твоей стороны; так я буду спокойна за нее.

– Но мне уже лучше, – заверила Жасент; ей не хотелось доставлять пожилой женщине лишние хлопоты.

– Идем, ты сейчас даже не в состоянии спорить, – отрезала Матильда.

Придерживая Жасент за талию, Матильда помогла ей дойти до двери. В Сен-Приме местные жители часто приходили к Матильде за советом. Если мэр и кюре не могли решить проблему, то люди шли к ней – на ее здравый смысл всегда можно было положиться, к тому же она прекрасно разбиралась в лекарственных растениях. В дополнение к этим качествам она отличалась еще и своим бескорыстием.

У входа в церковь Жасент увидела своего отца: он оживленно обсуждал что-то с тремя соседями. При виде Матильды и Жасент четверо мужчин внезапно замолчали.

– Продолжайте болтать, господа, если вы занимаетесь только этим! – крикнула им Матильда.

Мужчины раздраженно пожали плечами, а Шамплен спросил у женщин:

– Куда это вы вдвоем направляетесь?

– Нравится вам это или нет – домой! – ответила Матильда. – Мы скоро вернемся.

Шамплен покачал головой, сделав вид, что ему это безразлично. Но на какое-то мгновение Жасент почувствовала на себе предупреждающий взгляд его темных глаз – молчи, молчи любой ценой, а если понадобится – лги и притворяйся. Жасент отвернулась, не в силах уже ни испытывать какие-то чувства, ни сопротивляться.

Мужчины тихо продолжили беседу.

– Ты прав, Шамплен, нужно действовать. Пора использовать прессу. Мы можем довериться журналистам, они-то уж придумают нужные заголовки, которые заставят чиновников пошевелиться, – говорил один.

– А если это только навлечет на нас неприятности? – осторожно спросил мужчина в надвинутой на лоб шапке. – Нужно учесть, Клутье, что сегодня утром, да и вчера тоже, на берегу озера плавали деревянные брусья – обломки разрушенного стихией моста через Мистассини. Эмма могла упасть в озеро и удариться о плывущий в воде ствол!

– Ну и что? Сам подумай: она ведь все равно упала в воду! – заметил третий мужчина.

Слушая их рассуждения, возбужденный Шамплен, опьяневший от гнева, за которым он тщательно скрывал свою боль, совсем забыл о том, что речь шла о его девятнадцатилетней дочери, о его Эмме, по шелковым волосам и нежной щечке которой он больше никогда не сможет ласково потрепать рукой. Эмма стала знамением, символом всеобщего отчаяния, отчаяния всех этих людей, столкнувшихся с разрушающими водами возмутившегося озера.

– Зачем ломать себе голову? – рявкнул он. – Моя дочь утонула, утонула наверняка потому, что хотела добраться домой по затопленной дороге! Об этом будут писать все газеты, и это заставит министров и чиновников сделать хоть что-то. Мы же ничего не знаем, а возможно, есть и другие жертвы!

Собеседники Шамплена вполголоса согласились с его словами. Все они были одеты в черное – на фоне размытого дождем ночного пейзажа их было почти не видно. Только их бледные лица угадывались в темноте. Они еще какое-то время неподвижно стояли перед церковью, с волнением наблюдая за тем, как неумолимо прибывает вода в мрачном, как сумерки, озере, накатывая на берег пока еще небольшими волнами.

– А теперь давайте помолимся! – заключил Шамплен.

Как только дверь дома Матильды закрылась, отгородив женщин от разбушевавшейся стихии, Жасент сразу же почувствовала себя лучше. Сидя у покрытой эмалью чугунной печки, она наслаждалась мягким розовым светом, падающим от керосиновой лампы на блестящие металлические кастрюли, расставленные на покрытых красной тканью полках. Из кухни доносился легкий аромат выпечки, смешанный с приятным запахом приготовленного на пару мяса и соблазнительным ароматом горячего кофе.

– Угощаю тебя, чем обещала, красавица! – обратилась к ней Матильда. – Я оставила пирог в печке. Но сначала выпей-ка вот это.

Хозяйка подала Жасент бокал карибу – довольно сложного коктейля на основе портвейна, смешанного с виски и водкой.

– Думаю, что на пустой желудок не очень-то правильно…

– Да нет же, мой карибу приятный, словно мед. Ты нуждаешься в тепле, Жасент. Тебе нужно отогреться, как снаружи, так и внутри.

– Это правда, внутри меня холод. У меня такое ощущение, что я умерла вместе со своей сестрой.

– Не говори глупостей! Потерять близкого человека – это тяжелое испытание, я понимаю, но однажды ты снова вернешься к счастливой жизни.

– Не думаю, – вздохнула Жасент и залпом выпила бокал карибу.

Матильда принесла пирог в глубокой тарелке и протянула своей гостье вилку.

– Набирайся сил, – подбодрила она Жасент. – Дай мне хоть раз позаботиться о тебе, барышня, как заботишься ты о своих пациентах в больнице. Я часто говорю с твоей матерью. Она гордится тобой, ты знаешь?

– Она никогда не говорила мне об этом.

Жасент попробовала угощение хозяйки. Корочка пирога была мягкой и душистой, как и кусочки мяса, запеченные в золотистом тесте вместе с картошкой. Жасент ела с неожиданным для себя аппетитом, почти животным, прикрыв от удовольствия глаза.

– Так-то лучше, – сказала Матильда, задумчиво глядя на Жасент.

Дети супругов Клутье росли на ее глазах. По пути в школу они часто проходили под ее окнами. Всегда были веселыми, очень вежливыми. «Мои разбойники», как часто повторяла Альберта, наряжая своих отпрысков к мессе…

– Очень вкусно, – призналась Жасент.

– Еще чашечка кофе – и можешь возвращаться в церковь.

– Да, мне нужно до конца выдержать этот удар. Вечером мы будем возле Эммы у дедушки Фердинанда. Если честно, я бы с удовольствием прилегла отдохнуть.

– Ты говоришь красиво, и манеры у тебя, как у настоящей леди… – посмеиваясь, произнесла хозяйка. – Ничто не мешает тебе прилечь на моем диване. Я скажу твоим родителям, что ты слишком устала. Будешь ты рядом с сестрой или здесь – это ничего не изменит. Душа ее должна воспарить; молитвы помогут здесь гораздо больше, чем слезы. Жасент, я очень волнуюсь за твою мать. Сегодня днем, когда мы одевали Эмму, она воспринимала все так, будто ее дочь всего лишь спит… Она задавала ей вопросы, на которые сама же и отвечала. А ее глаза… они не были похожи на глаза человека, который полностью отдает себе отчет в том, что происходит вокруг. Альберта – женщина с добрейшим сердцем, которая с самого моего появления в Сен-Приме всегда была со мной любезна и уважительна, в то время как другие жители приняли меня поначалу в штыки! Все, кроме кюре. Он поистине святой человек!

Женщина налила Жасент кофе в щербатую чашечку.

– Попробуй-ка этот нектар.

– Вы думаете, мама лишится рассудка? – взволнованно спросила Жасент.

Матильда внимательно посмотрела на нее черными зрачками своих живых и блестящих глаз, казавшихся чрезмерно яркими на фоне изборожденной морщинами бескровной кожи пожилой женщины.

– Пока она может видеть Эмму, прикасаться к ней, говорить с ней – ее рассудок будет сохранять свою ясность. Но после похорон твоей сестры… я думаю, следует опасаться худшего. Твой отец ничего не замечает. Что-то грызет его, но я не могу понять, что именно.

– Может быть, смерть дочери? Или это недостаточная причина? – раздраженно спросила Жасент.

– С тех пор как тело Эммы перенесли в церковь, он не пролил ни единой слезинки, с его уст не сорвалось ни одного нежного слова. Правда, утром он плакал, он был в отчаянии, как и твоя мать, как и мы все. Но что-то в нем изменилось, как будто его душа возмутилась, а его боль превратилась в бунт.

Дрожа от нервного напряжения, Жасент сделала вид, что поднимается, чтобы избежать проницательного взгляда Матильды. Она вспомнила ходившие по деревне слухи: поговаривали, что в жилах Матильды течет индейская кровь, что она является правнучкой шамана гуронов[6]. Рассказывали, что в молодости ее поведение не отличалось строгостью. Однако никто не знал, где прошли ее молодые годы. В Сен-Прим Матильда приехала под руку с каким-то лесорубом, который представил ее всем как свою супругу, но обручальных колец они не носили, а бурные ссоры затевали прямо на улице. Мужчина умер, оставив ей дом, в котором она и живет с тех пор, да трех овец – вот и все богатство. Кюре нанял ее для поддержания порядка в своем доме и в церкви, чтобы таким образом явить пример терпимости к любому прихожанину.

Шли годы, и Матильда постепенно завоевывала сердца местных жителей, вызывая их расположение к себе небольшими услугами, которые оказывала им задаром. Никто лучше нее не мог справиться с резями в животе у коров, помочь курице разродиться, подстричь баранов… Те, кто продолжал обвинять Матильду в безбожии, в конце концов успокоились: она всегда проявляла свою истинную безусловную веру.

– Почему ты уже уходишь? – спросила женщина у Жасент. – Тут тебе ничто не угрожает. Вот снаружи – другое дело. Природа в ярости, озеро все шире разливается, рычит, бросается на нас, словно злобный зверь, готовый поглотить все на своем пути.

– Мое место – с семьей. Спасибо вам за все.

Голос Жасент был слаб, ее неумолимо клонило в сон. Матильда видела, как Жасент на мгновение закрыла глаза, но тут же вздрогнула, быстро заморгала, окинув все вокруг непонимающим взглядом. Она готова была вот-вот заснуть.

– Бедняжка моя, зачем же так мучить себя? Иди-ка сюда.

Матильда энергичным движением обхватила Жасент за талию, подвела к узкому дивану, покрытому мягкой овчиной, и уложила. Изнуренная девушка постепенно погружалась в это безмятежное забытье, когда вдруг, как будто издалека, из глубин ее сознания выплыли странные, пугающие слова:

«Озеро давно ждет вас: твоего брата, сестер и тебя. Эмму оно забрало первой».

Матильда нежным материнским прикосновением к волосам Жасент как бы смахнула с ее лба это грозное предостережение, полученное на пороге в мир сновидений.

Жасент проснулась от какого-то шума. Она резко приподнялась с дивана, удивившись тому, что видит дневной свет в окне чужого, не знакомого ей дома.

– Стучат! Это наверняка за тобой, – обратилась к ней Матильда.

– Боже мой, это невозможно! Я проспала у вас целую ночь? Значит, родители оставались возле Эммы без меня? Отец с дедушкой придут в ярость! Бедный дедушка, ему и так очень тяжело!

Взволнованная Жасент поспешно вскочила, в то время как хозяйка пошла открывать гостю дверь.

– Здравствуйте, мадам. Мне сказали, что мадемуазель Клутье у вас. Я хотел бы с ней поговорить.

Жасент очень удивилась, узнав голос доктора Ивана Гослена. Она быстрым движением разгладила складки на юбке, поправила прическу.

– Входите, мсье. Может быть, налить вам кофе или чаю? – предложила Матильда.

– Спасибо, не откажусь, мадам.

Эта ситуация немного смутила Жасент, ведь до этого она всегда видела доктора только в больнице, за исключением их недавней поездки в город на лодке. На нем были кожаные сапоги, льняной плащ и шляпа.

– Простите меня, – виновато произнесла Жасент. – Я так устала, что проспала здесь не один час.

– Не извиняйтесь, что вы, – ответил доктор, сочувствующе улыбаясь. – Я, как никто другой, знаю, как вы преданы нашей больнице. Что ж поделать, человеческий организм устроен так, что сон ему просто необходим… И ваши родственники это очень хорошо поняли. Двадцать минут назад я познакомился с вашим отцом. Он поведал мне о своих злоключениях. Бо́льшая часть территории его пастбищ затоплена, и он не сможет собрать сено для своих баранов.

– Они найдут чем питаться в летнее время, – сказала Матильда, вытирая посуду. – Садитесь же.

Она уверенными движениями поставила на стол три чашки, два фарфоровых графина, сахарницу и тарелку с золотистым печеньем.

– Доктор, зачем вы сюда приехали? – спросила Жасент вполголоса, опускаясь на табурет.

– Матушка-настоятельница сейчас находится в женской обители Сен-Прима. В этом нет ничего удивительного, так как это заведение содержится сестрами из Нотр-Дам-дю-Бон-Консей в Шикутими.

– Мне это известно, – коротко ответила Жасент. – Я закончила там среднюю школу.

– Я не знал. Но дело не в этом. Одна из воспитанниц страдает от сильнейшей астмы. Меня попросили приехать сюда на такси, чтобы на нем мы могли отвезти девушку в больницу Роберваля. Пока ее готовят к поездке, у меня образовалось свободное время, и я решил воспользоваться им, чтобы выразить свои соболезнования вашим родным. Мне сказали, где их найти, и я отправился к мсье Лавиолетту, вашему дедушке. Ваша сестра Сидони, с которой я до этого времени не имел удовольствия познакомиться, сказала мне, что вы провели ночь у этой дамы… Полагаю, вы и есть Матильда?

– Да, это я. Я работаю на господина кюре и Господа нашего, доктор. Еще я ухаживаю за покойными. Вчера я нарядила Эмму в последний путь.

– Да, действительно, мне говорили… Скажите, вы не заметили на ней ничего необычного? Подозрительные следы, может, какую-то рану в интимной области? Поверьте моему опыту, когда происходит нечто необъяснимое, стоит отнестись к этому с подозрением… Как мы можем быть уверенными в том, что Эмма просто утонула? Разрешите дать вам совет, Жасент. Свяжитесь с полицией и попросите их сделать вскрытие. Кто знает?..

– Но зачем? – испуганно воскликнула Жасент; решительный тон, которым доктор высказал свои предположения, насторожил ее. – Эмма утонула, ее нашли в воде. Зачем же додумывать какие-то страшные события? Нужно позволить моей сестре упокоиться с миром. Я никогда не допущу, чтобы ее резали, чтобы издевались над ее телом!

Иван Гослен кашлянул, допивая кофе под пристальным взглядом Матильды.

– Простите меня, Жасент, я никоим образом не хотел задеть ваши чувства, – сказал доктор. – Однако как только я приехал в Сен-Прим, едва ступив ногами на землю, я тут же узнал, что ваш брат подозревает в убийстве Эммы некоего слабоумного парня, Пакома. Может быть, он это совершил неосознанно; одно необдуманное движение – и готово… со слабоумными такое случается… Нужно как минимум внимательно осмотреть тело вашей сестры.

– Вам лучше уйти, доктор Гослен, – отрезала Жасент. – Смерть Эммы касается только меня и моей семьи. Посторонним не стоит вмешиваться.

После этих слов Жасент резко поднялась. Поведение доктора разозлило ее. Видимо, ему казалось, что он повышает свою значимость, выдвигая глупые гипотезы. Она внимательно смотрела, как он прикуривает. Возраст Гослена приближался к сорока годам. Он уже заметно начинал лысеть и носил очки. В его крупных чертах лица было что-то отталкивающее, но что именно – сказать было трудно. Тем не менее малопривлекательная внешность отнюдь не мешала ему чувствовать себя обольстителем.

– Не беспокойтесь, доктор, – вмешалась Матильда, – у меня тоже возникла такая мысль, поэтому я внимательно осмотрела бедняжку, когда мыла ее. На теле нет ни ранений, ни следов от побоев или насилия. Мы никогда не узнаем, что произошло той ночью на берегу озера, и нам нужно дать Эмме спокойно отойти в мир иной.

– Что ж, если вы в этом уверены… – пробормотал Гослен, откланиваясь. – Я просто хотел предложить вам свою помощь. До свидания, Жасент, до свидания, мадам. И спасибо за кофе, он превосходный.

Матильда закрыла за Госленом дверь. Сегодня на ней было льняное серое платье, а на широкой груди красовалась разноцветная шаль. С возрастом резкие черты ее лица стали мягче, однако матовый цвет кожи и волевой лоб остались прежними. Она поменяла прическу. Вместо вчерашнего пучка, собранного на затылке, теперь ее голову венчала толстая коса.

Убедившись в том, что незваный гость пересек улицу и направился в сторону обители, она насмешливо сказала:

– Интересно, все врачи в Робервале такие милые? Он же настоящий мордоворот!

Ошарашенная такой характеристикой, Жасент невольно улыбнулась, однако через мгновение ее улыбка перешла в нервный смех, граничащий с истерикой.

– Доктор Гослен мордоворот! – давилась от смеха Жасент. – Теперь я всегда буду вспоминать эти слова при встрече с ним.

– Заодно и обо мне вспомнишь. Ну-ка, поцелуй меня в знак благодарности! Тебя уже ждут, собирайся скорее. И заходи ко мне на днях, поболтаем. Этой ночью я стояла у тела Эммы и молилась за ее душу. Ничего не бойся.

Жасент смущенно поцеловала Матильду в щеку. Стоя на пороге, она еще некоторое время колебалась – ей не хотелось уходить от Матильды с ее трогательной заботой.

– Спасибо, – прошептала Жасент. – Обещаю вам, что скоро вернусь.

Дождь лил не переставая, было все так же ветрено. Если вода, стремительно поднимающаяся в озере и в реках его бассейна, обошла стороной близстоящие к церкви дома, то покосным лугам и возделанным полям местных ферм пощады не было. В том числе и ферме семьи Клутье. Идя по улице, Жасент услышала крики, блеянье и собачий лай. Люди суетились, укрывая от опасности живность, убирая ящики с провизией. Солидарность приносила свои плоды: оказавшиеся в беде находили приют у соседей, друзей или родственников.

– Мадемуазель Клутье! – окликнул ее чей-то голос.

К Жасент быстрым шагом подошла матушка-настоятельница больницы Роберваля; ее добродушное лицо было омрачено печалью.

– Мадемуазель, прежде чем вернуться в больницу, я хотела бы выразить вам свои самые искренние соболезнования. Подумать только: ваша сестра так великодушно помогала нам только позавчера! Какое несчастье! Мы будем молиться за вас, за нее и за всю вашу семью.

– Спасибо! Но мне очень стыдно – я проспала всю ночь, оставив родных наедине с горем.

Монахиня взяла Жасент за руку – ей хотелось хоть как-то ободрить девушку, вселить в нее мужество:

– Вы больше ничего не могли сделать… после тех кошмарных часов, которые мы провели в тягостном ожидании, опасаясь, что больных придется эвакуировать из больницы. Этого до сих пор не случилось, при этом ситуация только ухудшилась. В больнице вышла из строя система отопления, в коллеже – тоже. Улицы Нотр-Дам и Артюр полностью затоплены; по всему бульвару Сен-Жозеф плавают ветки деревьев. Мое дорогое дитя, ни в чем себя не вините. К вашему физическому истощению добавился еще и такой печальный траур. Знайте, что сестер из обители Сен-Прима очень тронула смерть Эммы. Они будут молиться за нее здесь, а мы все – в Робервале. Мы можем лишь положиться на волю Господа. Доктор Гослен рассказал мне о вашем горе, но когда я вас увидела, то захотела сама сказать вам пару слов.

– Благодарю вас, матушка. Не теряйте из-за меня времени… Вас ждет такси.

– Разве утешение страждущей души – трата времени? Но вы правы: состояние девочки, которую мы перевозим, нельзя назвать удовлетворительным. Передайте своим родителям мое искреннее сочувствие.

Матушка удалилась, а Жасент пошла в противоположную сторону, чтобы встретиться со своими родителями. Ее дедушка жил на улице Лаберж, в небольшом домике, к которому, однако, прилегал большой участок земли, – там он ухаживал за огородом и огромным курятником. Бывший служащий железной дороги зарабатывал теперь на жизнь, продавая яйца и птицу.

Жасент открыла калитку, и знакомое поскрипывание сразу мысленно перенесло ее на многие годы назад, в детство, когда они с сестрами забегали к бабушке с дедушкой, возвращаясь из школы. Сапоги Жасент увязали в топкой от разлившейся воды земле сада. Зеленая весенняя трава была грязной: она примялась от многочисленных шагов. Жасент взбежала по ступенькам крыльца и открыла дверь. Внутри царила тягостная могильная тишина. Со сдавленным сердцем она вошла в небольшую гостиную с опущенными занавесками. Там было темно, но горели свечи.

Альберта сидела возле тела Эммы, покоившегося на столе, застланного, как в церкви, белой простыней. Полуприкрыв глаза и беззвучно шевеля губами, она, казалось, читала молитвы. Фердинанд держал ее за руку. Сидони стояла позади них и, увидев Жасент, бросилась к ней.

– Ну наконец ты пришла… Ты хоть хорошо отдохнула?

– Да, но я сожалею об этом. Матильда должна была меня разбудить. Но я не могла ее упрекать… Она посчитала, что так будет лучше. Где папа и Лорик?

– Вода все поднимается – нужно было вывести стадо из овчарни. Они отведут животных к Озиасу Руа, а потом отправятся в похоронное бюро за гробом.

Сестры вновь обнялись. Жасент бросила взгляд на тело Эммы: ее лицо было прикрыто широким квадратом тюля с кружевной каемкой.

– Мамина вуаль для первого причастия, которую мы все носили, – прошептала Сидони. – Лорик обнаружил ее дома сегодня на рассвете. Мама очень ею дорожила. Ее поведение волнует меня. Жасент, я хотела бы ненадолго выйти на свежий воздух.

– Иди, конечно, я останусь здесь. Я так расстроена, что пропустила ночное бдение!

– Тише вы, – возмутилась их мать. – Не шумите, моя малышка так сладко спит!

Встревоженная Сидони выбежала на крыльцо, нервы ее были на пределе. Жасент в волнении опустилась перед Альбертой на колени.

– Мама, посмотри на меня, умоляю тебя. Эмма не спит. Она умерла.

– Нет, нет, не говори глупостей. Она простудилась. Ей лучше отдохнуть. Если меня не будет рядом, когда Эмма проснется, она будет плакать. Я ее знаю, она боится темноты. Только не задувай свечи!

– Оставь ее, Жасент, – мягко сказал Фердинанд. – Мы с Сидони уже пробовали ее образумить, но она отказывается принимать действительность. Может быть, так даже лучше.

– Отец, не говори так громко, ты разбудишь малышку, – вздохнула Альберта.

Она покачала головой и ласково улыбнулась. Придя в ужас при виде ее блаженного выражения лица, Жасент попыталась вспомнить все, что ей было известно о приступах психического расстройства. «Это временное состояние, что-то вроде амнезии, при которой отрицается реальность, невыносимая реальность. Может быть, так мама защищается от боли для того, чтобы самой не умереть. Но что произойдет, когда гроб заколотят и опустят в землю?» Не в силах ответить на этот вопрос, Жасент еще больше встревожилась.

За время учебы она однажды сталкивалась с похожим случаем: молодая женщина будто потеряла рассудок, после того как ее супруг погиб в результате несчастного случая, и отказывалась признавать его смерть. Врачи прописали ей тогда барбитал[7], чтобы она могла упокоиться и заснуть. «Я все же могла бы попросить у доктора Гослена совета», – упрекнула она себя.

Вспомнив про барбитал, Жасент на миг застыла – внезапная мысль пронеслась у нее в голове. В памяти возник небольшой эпизод, произошедший в пятницу вечером в аптеке больницы. Ее взору, как будто наяву, представилась живая Эмма, складывающая бинты для перевязки в небольшой шкафчик и передвигающая тюбики и флаконы. Перед тем как закрыть дверцу шкафчика, сестра что-то проворно засунула в карман своего жилета, Жасент в этом не сомневалась.

«Тогда я была такой уставшей, что не придала этому значения. К тому же мне нужно было еще сложить простыни и отнести их в бельевую. Боже мой, как же выяснить, что случилось в действительности? Наверное, мне никогда не суждено узнать о том, что произошло между тем, как она сбежала из больницы, и ее смертью. Следовало бы поискать свидетелей. Ведь она могла взять такси».

Жасент охватило желание вернуться в Роберваль и заняться расследованием, которое представлялось ей неотложным и невероятно важным. Она поднялась с колен и, покусывая нижнюю губу, села на табурет, сложив руки на коленях: это была ее детская привычка.

– Я не видел тебя с тех пор, как закончились праздники, Жасент, – мягко заметил дедушка. – Я знаю о твоей жизни от Сидони. Знаешь, я предложил ей открыть свое ателье здесь, у меня дома. Мне было бы не так скучно. Теперь она, конечно, не захочет. Какое же горе, правда? Я не могу в это поверить. Однако нашей малышки больше нет, она лежит здесь, такая холодная и бледная.

На его глаза навернулись слезы, и старик громко зарыдал. На нем была торжественная одежда: костюм, белая хлопковая рубашка и галстук; его седые волосы были напомажены.

– Господи боже, да вы прекратите шуметь или нет?! – сетовала Альберта. – Я бы тоже хотела немного вздремнуть вместе со своей малышкой.

– Отличная идея, мама. Иди отдохни в своей комнате, – спокойно предложила Жасент. – Я проведу тебя. Не волнуйся, я побуду с Эммой. Я не раз так делала, когда ты помогала папе стричь овец, помнишь? Пойдем.

Она мягко, но решительно провела мать на второй этаж.

– Разбудишь меня, если она меня позовет, – пробормотала Альберта.

– Обещаю.

Успокоившись, Альберта наконец улеглась. Жасент укрыла ее разноцветным стеганым одеялом, и через несколько мгновений мать уже забылась сном под преисполненным сочувствия взглядом старшей дочери.

– Дорогая, любимая моя мамочка, если бы я только могла взять на себя твою боль, все твое горе! – прошептала Жасент.

Несмотря на сильную душевную боль и отчаяние, Жасент неустанно задавалась вопросами. «Сумка Эммы! Ее не было у меня дома, значит, она ее забрала. Куда же она пропала?»

Жасент на цыпочках спустилась вниз. Сидони уже вернулась и ждала ее у лестницы. Капли дождя поблескивали на ее темных волосах, спадающих красивыми локонами ей на лоб. Одетая в черное, с удивительно тонкими чертами лица, порозовевшего сейчас от ветра, сестра показалась Жасент очаровательной. «Теперь из сестер у меня осталась только она! – подумала Жасент. – Наши общие детские мечты уже никогда не осуществятся».

– Помнишь, Сидо, как мы втроем хотели отправиться в Нью-Йорк? Это была Эммина идея. Она изучила карту и знала названия всех главных улиц.

– И спрашивала меня, на какой поезд нужно сесть, чтобы туда добраться! – добавил Фердинанд, выходя из кухни. – В свое время я даже отложил немного денег, чтобы помочь вам заплатить за билеты, когда придет время. Деньги эти у меня до сих пор хранились тут, в железной коробке. Теперь эти деньги пойдут на похороны. Шамплену сейчас туго.

– Ох! Дедушка, как это грустно! – всхлипывая, сказала Сидони.

Готовый вновь расплакаться старик прижал внучку к себе. Тогда Жасент произнесла:

– У меня есть небольшие сбережения в банке. Я покрою эти расходы. Ничего не отдавай папе, дедушка. Кто знает, может быть, через год-два мы с Сидони все-таки сможем поехать в путешествие – так мы почтим память Эммы.

– Да, это было бы хорошо, – согласилась сестра.

– Внученьки мои любимые, я приготовил чай. Он придаст нам сил.

Старика все еще била мелкая дрожь: жестокий удар судьбы потряс его до глубины души. Девушки догадались, что он отчаянно цепляется за эти домашние будничные занятия в тщетной надежде успокоиться.

Спустя два часа Жасент шла по дороге, прямо ведущей к озеру. Она уходила от безразличия отца, от его холодных, исполненных ненависти слов. Он еще не связывался с прессой, но грозился сделать это непосредственно перед завтрашними похоронами.

Убедившись в том, что мать крепко спит, Жасент вышла из дому, рассчитывая вернуться как можно скорее, чтобы присутствовать при всей церемонии погребения Эммы, в тот решающий миг, который мог вывести Альберту из состояния безумия.

«Я должна найти эту сумку. Ведь никто не возвращался на то место, где Паком нашел Эмму. Бедный парень, он, конечно, не обратил внимания на сумку, которая, возможно, осталась там», – размышляла она.

Еще задолго до того, как Жасент дошла до ведущей к озеру дороги, она поняла всю безуспешность своей затеи. Вода озера, сверкая металлическим блеском, сплошь покрыла лишь неделей ранее возделанные для посева луга и поля и небольшими волнами зыбилась по земной поверхности. Порывы ветра доносили до Жасент мощные раскаты грома. Озеро было в ярости. Оно затопило пляж, на котором она играла в детстве, и теперь по нему мерно проплывали ветки и целые стволы деревьев. Пляж был омыт дождем и выглядел таким же темным и мрачным, как и низко нависшее над ним небо с тяжелыми серо-голубыми тучами.

«Это бесполезно. Та узкая полоска земли, о которой говорила Сидони, исчезла. Нет никаких следов».

Девушка остановилась и, дрожа от холода и отчаяния, подняла воротник своего плаща. Внезапно картинка перед ее глазами оживилась. Она увидела двух лошадей с жеребенком: они словно выплыли из тополиной рощи. Они брели по затопленному лугу, растерянно оглядываясь вокруг. Жеребец шел с трудом: вода доходила ему до брюха. Почти в то же мгновение Жасент заметила какую-то лодочку-плоскодонку, ею с помощью шеста управлял мужчина. Она узнала в нем соседа своих родителей, Жактанса Тибо, и помахала ему рукой.

– Они идут к тебе, Жасент! – прокричал ей Жактанс. – Попробуй поймать жеребца, у него на шее веревка!

– Постараюсь! – крикнула Жасент в ответ.

Животные не пугали ее, ведь она с детства привыкла к общению с ними. Это происшествие показалось Жасент как нельзя кстати: если она поможет соседу, то сможет рассчитывать взамен и на его помощь. Не заботясь о том, что у нее намокнут ноги, протянув руку, девушка стала продвигаться вперед, тихонько посвистывая. То, что нравилось их старому Звонку, могло привлечь и его соплеменников. Ей хватило нескольких минут, чтобы добраться до напуганной кобылицы.

– Иди ко мне, моя красавица! Тебе будет намного лучше в конюшне! Ты, наверное, проголодалась. Тише, тише, – повторяла Жасент ласковым голосом, который так успокаивал пациентов в больнице.

Ее пальцы сжались на промокшей насквозь веревке, свисающей с шеи жеребца. Тем временем Жактанс уже привязал свою лодку к стволу какого-то деревца и кинулся помогать девушке. На нем были высокие каучуковые сапоги.

– Век буду тебе обязан, Жасент! – радостно произнес мужчина. – Если бы не ты, я бы до ночи за ними гонялся. Теперь нужно отвести их в безопасное место. К счастью, конюшня стоит на холме возле дома и вода не сможет подняться так высоко.

– Вы в этом уверены?

– Сегодня уже ни в чем нельзя быть уверенным. А ты что здесь делаешь, одна, под таким дождем? Ты шла забрать что-то из своего дома?

– Нет, я просто хотела посмотреть на то место, где Паком нашел мою сестру. Мне кажется, с ней была ее сумка… Это глупо, я понимаю, но если бы я ее нашла – мне было бы легче.

Жактанс в задумчивости почесал подбородок. Он обернулся и взглянул назад, затем грустно посмотрел на Жасент:

– Я хорошо помню то место, где твои несчастные родители увидели Эмму в ее красном платье, лежащую на земле. Но никто не скажет, как долго Паком ее нес. Я знаю только то, о чем болтал вчера этот бедняга, когда мы выходили из церкви: что он споткнулся о ствол какого-то дерева… или о пень… Господи, я заставил тебя плакать! Послушай, Жасент, я заведу лошадей домой и вернусь за тобой. Мы сможем доплыть на лодке, куда ты захочешь… если у тебя, конечно, есть время.

– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – согласилась Жасент, слабо улыбнувшись. – Я проведу вас, вместе мы дойдем быстрее.

Супруга Жактанса, Артемиз, тридцативосьмилетняя беременная женщина, уже высматривала их, стоя на крыльце. Рядом с матерью копошились маленькие сыновья.

– Господи боже, наконец-то лошади спасены! – воскликнула она. – Здравствуй, Жасент. Я приду завтра на похороны, передай матери. Какое горе, боже! А ты здесь нечасто появляешься, с тех пор как начала работать в больнице.

– Увы, мадам Тибо, у меня очень плотный график.

Жасент не хотела начинать разговор – ее снедала ностальгия и на душе у нее скребли кошки. «Да, я была по-настоящему счастлива дома, в Сен-Приме! Я любила бегать к озеру, собирать камешки, отводить баранов на пастбище… Часто со мной ходил Пьер…» – мысли унесли ее в прошлое.

Чтобы прийти в себя, Жасент принялась гладить жеребенка. Точно так же, как и его мать-кобылица, он был обречен тянуть лямку трудовой жизни, а вместе с ней – и всю упряжку семьи Тибо.

– Вот и славно, они в безопасности! – порадовался Жактанс, закрывая за собой дверь.

– Налить вам чаю? – предложила Артемиз, не покидая своего наблюдательного поста.

– Возвращайся в дом! Мне надо отвести кое-куда мадемуазель.

Супруга немедленно повиновалась, несмотря на то что была весьма заинтригована. Такая явная покорность всегда раздражала Жасент. Вообще поведение замужних женщин вызывало у нее неприятие: не один год она наблюдала за тем, как мать покорно подчиняется власти Шамплена Клутье. Именно желание оставаться свободной подтолкнуло ее отказать Пьеру.

– Устраивайся посредине и крепко держись, – посоветовал Жактанс, когда девушка села в лодку. – Здесь неглубоко, но я не хочу, чтобы ты упала.

– Не беспокойтесь за меня, – ответила Жасент. – Моя сестра мертва, поэтому все остальное…

– Боже, не говори такого, в твоем-то возрасте! Чуть меньше десяти лет назад, во время эпидемии испанского гриппа, я потерял брата, родителей и двоюродную сестру. Мне казалось, что жизнь больше никогда не будет меня радовать. Однако со временем я постепенно пришел в себя. Я надел кольцо на палец Артемиз – она мне очень нравилась… Она подарила мне двоих сыновей. Но что я рассказываю тебе о том, что ты и так знаешь! Супруга часто болтает с Альбертой.

Лодка скользила по неспокойной воде. Жактанс управлял с помощью шеста. В солнечную погоду Жасент могла бы яснее различить сушу, где-то поросшую травой, где-то превратившуюся в грязное месиво, но сегодня, несмотря на дневное время, одиннадцать утра, было достаточно темно. В конце концов она отчаялась увидеть нужное место, когда вдруг какие-то детали пейзажа показались ей знакомыми: плетеная изгородь меж лугов, дорожные столбы, березовая роща…

– Мы почти на месте! – внезапно крикнул Жактанс. – Место, куда Паком отнес тело Эммы, должно быть где-то здесь, справа от тебя. Под лодкой теперь стало глубже: значит, почва ближе к озеру проседает. Что ж, по правде говоря, теперь мы уже не знаем, насколько широко разлилось озеро.

– Выходит, Паком мог подняться прямо из воды, – предположила Жасент.

– Не обязательно, – проворчал мужчина. – Если хорошо присмотреться, мы заметим ствол дерева. Если дерево долго находится в воде – оно белеет. Это сразу бросится нам в глаза.

Услужливый Жактанс, исполненный сочувствия к горю Жасент, описал по воде целый круг. Он погружал свою жердь в озеро, затем вынимал ее, не переставая взбалтывать воду в поисках того, что могло бы преградить им путь. Наконец он победоносно воскликнул:

– Вот этот чертов ствол, он длинный и плотно засел в воде! Смотри, здесь, слева!

Жасент в волнении наклонилась и заметила в воде бледное, извилистое, усеянное изломанными ветками очертание дерева. Жасент перестала воспринимать происходящее – комок подступил к горлу, и она представила, как ее маленькая сестренка лежит здесь, такая же белая и неподвижная, как это дерево.

– Нет, нет, – простонала она.

Ей необходимо было понять, что заставило Эмму броситься в озеро именно здесь, так близко к Сен-Приму. Теперь ее начали одолевать сомнения, подобные тем, что волновали доктора Гослена. «Почему она выбрала именно такой способ лишить себя жизни? Почему так близко от нашего дома? Эмма обожала маму. Как будто она предвидела последствия своего поступка, предположила, что все будет происходить именно так: кто-то из соседей найдет ее тело, родители в ужасе прибегут… Лорик прав – ведь она могла сделать это и в Робервале».

Словно зачарованная, Жасент внимательно осматривала все, что находилось рядом со стволом дерева, корни которого напоминали чью-то непослушную шевелюру. Она всем сердцем надеялась заметить в воде блеск белого кожаного ремешка или серебристой застежки: это означало бы, что сумка сестры в этой коричневатой массе найдена.

Внезапно, к неописуемому ужасу Жактанса, девушка переступила через край лодки и прыгнула в воду, доходившую ей до пояса.

– Ты что, спятила? Что ты делаешь? Это опасно, поднимайся сейчас же!

Ворчливый ветер дул все крепче; вдоль берега все выше поднимались волны, готовые обрушиться на затопленные земли.

– Жасент! Что я скажу твоему отцу, если и ты утонешь?

– Я неплохая пловчиха, Пьер Дебьен когда-то научил меня плавать брассом и кролем. – Вы помните Пьера Дебьена? – спросила девушка, шаря руками в воде и прощупывая ногами пористую почву возле утонувшей коряги.

– Дебьен? Тот тип, что получил работу на электростанции в Иль-Малине? Конечно, помню. Он раньше часто к вам приходил.

– Теперь он бригадир на бумажной фабрике в Ривербенде. А на электростанции он проработал всего месяц. Ох! Тут ничего нет, ничего!

Жасент выпрямилась, передернувшись от холода; с волос стекали капли воды, шарф намок, руки были в грязи.

– Поднимайся быстро, сейчас же! – ворчал сосед. – Что такого важного произойдет, если ты найдешь эту чертову сумку? Будь благоразумной – Эмму уже не вернуть.

– Может быть, сумка поможет мне узнать правду о смерти сестры! Или по крайней мере я найду хоть какое-то объяснение случившемуся.

Жасент снова принялась за безуспешные поиски, подстегиваемая своими собственными словами, – в ее сердце, помимо поселившихся в нем печали и боли, закралось страшное подозрение, с недавних пор не дающее ей покоя. «А что, если Эмма не покончила с собой? Ведь по пути из Роберваля в Сен-Прим она могла отказаться от своего намерения, особенно после того как она так близко подошла к нашему дому. Возможно даже, она видела свет в окнах нашего дома… Как же она могла не подумать о матери, которая любила ее больше всех на свете, больше Лорика, Сидони и меня, вместе взятых?»

Коварный случай, который столь ловко играет человеческими судьбами, распорядился так, что как раз в это время Паком находился в сортире, расположенном, как было принято в то время, снаружи материнского дома, в глубине сада. Это деревянное строение, которое каждые пять лет не забывали перекрашивать в пастельный синий цвет, было одним из любимых его укрытий. Паком любил смотреть на небо сквозь небольшое ромбовидное отверстие в двери или же, как и этим утром, слушать, как барабанит по крыше дождь.

– Как мне тута спокойно и хорошо! – думал он, имитируя местный говор своего покойного отца.

Он не забыл проверить, плотно ли закрыта дверь на внутренний засов. Никто не должен был его беспокоить: он хотел внимательно рассмотреть свое найденное сокровище. Мать готовила обед на кухне, она еще долго не отойдет от плиты. «Мамочка будет недовольна!»

При этой мысли он захихикал. Паком сидел на краю соснового унитаза, который мать раз в неделю старательно вымывала жавелевой водой. Несмотря на свое слабоумие, он все же позаботился о том, чтобы опустить крышку, хоть неприятный запах почти его не беспокоил.

Лукаво прищурив глаза, он достал из холщовой хозяйственной сумки женскую белую кожаную сумочку с длинным ремешком и серебристой застежкой. Он несколько раз провел пальцами по мягкой коже. Паком не спешил исследовать содержимое своего клада: он хотел сполна насладиться радостью обладания, возможностью хранить свою находку втайне от всех.

«Это мое, мое, да, папа?»

Преждевременная смерть Иньяса Пеллетье, его отца, бывшего водопроводчика, очень повлияла на Пакома. Учитывая то, что рассудок Пакома был на уровне рассудка ребенка и каждая мысль давалась ему с трудом, видеть мучения своего любимого отца и защитника было для него страшным испытанием.

Душераздирающие крики Брижит, овдовевшей к сорока годам, ужасали его не меньше. Трагедия эта произошла, когда Паком был еще подростком.

– Тебе было четырнадцать, мой бедный Паком, когда умер твой отец! – настойчиво вбивала в его голову мать.

С тех пор прошло уже десять лет, но Паком все никак не взрослел. В своем аномальном развитии он оставался все тем же ребенком с неестественно крепким для него телосложением.

– Что вы хотите, он отстает в развитии, – говорила мама соседкам в присутствии сына. – Я долго рожала его. Когда доктор щипцами вынул его из меня, малыш был весь синий. Если бы не Матильда, его бы похоронили уже тогда. Это она спасла его.

– Он не более несчастен, чем все остальные, – отвечали Брижит. – К тому же этот крепыш всегда готов каждому подсобить.

Никакие слова не задевали Пакома – стоило ему их услышать, как он сразу же все забывал. Ему нравилась его жизнь. Большой гурман, он обожал лакомиться блюдами, которые готовила мать. Он был очень любопытным и часами бродил по округе, ожидая, пока кто-то попросит его об услуге.

– Какой у меня красивенький подарочек, – говорил себе Паком, улыбаясь.

Он уже не помнил, дала ли ему Эмма Клутье эту белую кожаную сумку. А может, он и украл ее, этот славный аксессуар милых девушек. Слабая память отказывалась возвращать его в туманный вечер на берегу озера.

В лихорадочном возбуждении он наконец открыл сумку и заглянул внутрь. Все было аккуратно разложено. Паком осторожно взял в руки губную помаду, придя в восторг от ее приятного запаха. Затем положил помаду обратно в сумку и достал разноцветный шелковый платок с обшитой зелеными нитками каемкой; он потер его о свою плохо выбритую щеку.

– Это тоже пахнет хорошо, – пробормотал он, убирая платок в сумку.

Без особого интереса он скользнул взглядом по металлическому ключу, велюровому кошельку, записной книжке с карандашом внутри. Затем предельно бережно он вытащил герметично закрытый алюминиевый тюбик.

– Конфетки для сна, – веско произнес он. – Их не нужно есть, если не хочешь спать.

Неожиданно в его мозгу пронеслась мысль, никак, однако, не задержавшаяся в его памяти. Она была подобна мимолетному дуновению ветерка, который лишь на долю секунды всполошил былинку. Но Жасент отдала бы многое, чтобы перехватить эту мысль, несмотря на зловещий смысл, таившийся в ней: «Это плохие конфеты, Паком, я не хочу тебе их давать».

Внезапно погрустнев (а грусть – это чувство, которого Паком всегда опасался), слабоумный встряхнул тюбик. Звук постукивающих в тюбике таблеток барбитала показался ему забавным – это развеяло его печаль.

– Смешно, ой как смешно! – развеселился он.

Снаружи послышался резкий голос матери. Она звала сына. Придя в ужас, он быстро убрал тюбик в сумочку Эммы, затем сунул ее в свою холщовую хозяйственную сумку и запрятал все под куртку.

– Паком, ты где? – кричала Брижит. – Покажись маме, разбойник! Мне нужны дрова для печки.

Для матери Паком оставался невинным ребенком. Он приоткрыл дверь сортира и рассмеялся:

– Я быстро, мама, иди домой. Я принесу тебе дров, много дров!

Мать ушла, вернувшись к печке, где на медленном огне жарились бобы с салом. Паком побежал к деревянному сараю, который находился на другом конце сада, и спрятал свое сокровище в старый ящик, заваленный тряпками и пожелтевшими газетами.

«Завтра я обязательно поем конфетки!» – пообещал он себе.

Жасент вернулась к дедушке подавленной. Она промокла с головы до пят. Сидони встретила ее упреками:

– Где ты была все это время? Чем ты была так занята?

– Нам нужно поговорить, я только переоденусь, – тихо ответила ей сестра. – Ты все поймешь.

Спустя несколько минут сестры уселись на кровати друг напротив друга в спальне на втором этаже. В доме было спокойно, везде царила глубокая тишина. Альберта еще спала; Фердинанд занимался своим курятником, где теперь находилась часть стада его зятя, остальные животные были заперты у Озиаса Руа. Шамплен и Лорик отправились на поиски сена.

Жасент, выглядевшая мешковато в старой одежде покойной бабушки Олимпии, вытирала полотенцем свои мокрые волосы.

– Я не могу в это поверить, – в третий раз произнесла Сидони, ошеломленная тем, что только что рассказала ей Жасент. – Эмма покончила с собой? Как мы могли догадаться, что она беременна, что она мучилась до такой степени, чтобы решиться на такое? Боже мой, мама никогда не должна об этом узнать, папа прав. Почему ты не сказала мне ни слова сегодня утром? Или вчера, в церкви?

– Согласись, у нас не было возможности побыть наедине и минутки.

– Допустим, однако сегодня, если бы я знала правду, я бы пошла с тобой на озеро. Нам обязательно нужно найти сумку Эммы, чтобы проверить, были у нее какие-то таблетки или нет.

Неожиданно побледнев, Сидони приложила руку ко рту, глаза ее расширились – казалось, она о чем-то глубоко задумалась, но через минуту заговорила снова:

– Пьер осмеливается утверждать, что это не он отец ребенка, которого ждала наша сестра. Я уверена, что он врет, Жасент. Господи, эта история действительно ужасна. И все же кое-что не дает мне покоя. Отказ от борьбы – это непохоже на Эмму. Характер у нее всегда был сильный – полная противоположность моему. Я вела себя с ней слишком мягко, часто потакала во всех ее любовных приключениях и тайных вылазках из дому… особенно после твоего отъезда в Монреаль. Ей в то время было шестнадцать. Ты думаешь, она лишилась невинности еще тогда? Она была такой юной!

– Мы никогда этого не узнаем, Сидони. И все же нередко девушки в таком возрасте уже выходят замуж. Вчера папа, прочитав письмо Эммы, назвал ее грешницей. По-моему, существуют грехи гораздо страшнее грехов плотских. Но ты пришла к тому же выводу, что и я: это и впрямь совсем не похоже на Эмму. Она могла написать прощальное письмо в порыве отчаяния, но через какое-то время изменить свое решение. Хотеть смерти – это одно, решиться на подобное – совсем другое, особенно в ее возрасте. Боже мой, сейчас я задаю себе столько вопросов… а может быть, доктор Гослен был прав?

– О чем ты?

– Сегодня утром он навестил меня у Матильды: советовал предупредить полицию, чтобы они провели вскрытие. Конечно же, я отказалась, потому что читала письмо Эммы, свидетельствующее о том, что она искала смерти. Я ни при каких обстоятельствах не могла рассказать ему о том, что мне известно.

Сестры обменялись тревожными взглядами. Они не знали, что делать дальше.

– Обсуждать это уже нет смысла, – вздохнула Сидони. – Мы знаем только одно: наша малышка Эмма оставила нас. Мы уже начинаем забывать о нашей сестренке, говоря о ней в прошедшем времени, в то время как она одиноко лежит там, внизу…

– Забывать? Никогда, Сидо! Тем хуже для папы. Я сейчас же пойду на почту, позвоню оттуда в полицию Роберваля. Если это будет необходимо, они начнут расследование.

В это мгновение дверь в комнату стремительно открылась – в проеме появился Шамплен, с побагровевшим от ярости лицом и выпученными глазами; вид у него был устрашающим.

– Я уже давно вас подслушиваю, – прошипел он. – Вам повезло, что мама еще спит, иначе она могла бы застукать вас за этой болтовней. Предупреждаю тебя, Жасент, если ты позвонишь в полицию или расскажешь кому-нибудь об этой истории с самоубийством, твоей ноги в нашем доме больше не будет. Я откажусь от тебя, у меня больше не будет дочери. Я потерял одну, могу потерять и другую. Здесь, в Сен-Приме, будет только одна версия смерти Эммы. Она утонула случайно, пытаясь добраться к дому своей семьи, семьи честной и уважаемой. На завтра заказана святая месса, и Эмму положат в благословенную землю. Сидони, тебя я тоже предупредил.

После этой тирады отец поднял сжатую в кулак мускулистую руку, словно угрожая дочерям подвергнуть их еще более серьезному наказанию, чем отцовское отречение.

– Вы поняли? – прошептал он, все еще опасаясь разбудить супругу.

– А если мне наплевать на нашу честь и на наш дом? – вызывающим тоном парировала Жасент. – Если я предпочитаю узнать правду, пусть даже из-за этого никогда больше не смогу быть со своей семьей?

– Это станет доказательством того, что у тебя нет сердца, что ты готова пожертвовать своей матерью, готова добить ее этой своей правдой. Подумай обо всем этом.

– Папа, я буду хранить тайну, – пообещала отцу Сидони. – Мама не вынесет, если память об Эмме будет очернена.

– Я тоже не хочу причинить маме боль. Ты победил, – вздохнула Жасент.

– И еще: спустись-ка вниз, убери свои вещи – они занимают всю кухню.

– Я сушила одежду, папа. Я хотела дойти до фермы пешком и промокла до нитки.

Отец недоверчиво прищурил веки, затем проворчал:

– Никогда не видел дождя, который был бы способен настолько промочить одежду.

Девушка поднялась и подошла к отцу, который был выше ее на голову:

– Я искала сумку Эммы в том месте, где Паком нашел ее тело. Жактанс привез меня на лодке, и я по пояс зашла в воду. Теперь ты доволен? Мне необходимо было знать, почему она умерла именно там, как она утонула. Я буду всю жизнь задавать себе эти вопросы, папа.

– Лучше бы ты поискала того подонка, который сделал ей ребенка! – пробурчал отец. – Если бы не он, ничего бы не случилось. Ладно, причешись как следует и спускайтесь, вы обе. Работник похоронного бюро привезет гроб во второй половине дня, после обеда. Нужно помочь вашему дедушке, он не очень хорошо себя чувствует.

Шамплен вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Жасент покачала головой, подавленная отцовской суровостью, побежденная его волей. У нее было странное ощущение того, будто она вернулась в детство, снова почувствовав себя той маленькой девочкой, которая не решается восстать против авторитета этого мужчины. Сидони подошла к сестре, нежно провела рукой по ее волосам.

– Он слышал не все, иначе упомянул бы Пьера, – прошептала она Жасент на ухо. – Ты еще любишь его, сестренка?

– Это уже неважно! Я упустила одну маленькую деталь: они с Эльфин Ганье скоро поженятся.

– И ты называешь это маленькой деталью? Ведь это значит, что он не соврал: он не смог бы одновременно встречаться и с Эльфин, и с Эммой, даже несмотря на свою репутацию ветреного донжуана!

– Не знаю. Мне все равно, Сидони. Пусть женится хоть на самом дьяволе; он заставил нашу сестренку страдать. В своем письме она говорит, что не хочет жить вдали от мужчины, которого любит.

– Я хотела бы прочитать его. Папа должен мне его показать… Или ты думаешь, он его уже сжег?

– Я в этом уверена. Честно говоря, после этой ужасной трагедии любовь внушает мне отвращение. Если у меня и оставались какие-то чувства к Пьеру, то все они испарились вчера вечером, в церкви, когда я увидела тело Эммы. Но это не укладывается в голове – отказаться от жизни по причине того, что тобой пренебрег мужчина! Как по мне, то это нелепость и такой поступок нельзя считать нормальным.

Сидони уклончиво пожала плечами. Жители Сен-Прима нахваливали мудрость и серьезность этой девушки. Никто еще не видел ее под руку с парнем. Будучи красивой, но обладая совсем не той красотой, что была у Жасент, она вызывала восхищение у всех холостяков в деревне, однако сама не обращала на них ни малейшего внимания. Сплетницы судачили, что она закончит свои дни в монастыре. И все же причина добродетельного поведения девушки крылась совсем в другом: до сих пор младшая Клутье еще не встретила мужчину, который пришелся бы ей по душе. Даже притягательный Пьер Дебьен оставлял ее равнодушной.

– Пойдем скорее помогать дедушке, – предложила она. – Теперь я уже не знаю, что и думать. Я хотела бы, чтобы Эмма воскресла, подобно Лазарю, и рассказала нам, что произошло. Ради нашей любимой мамы я пообещала отцу молчать, но, думаю, в моей жизни не будет больше ни единой спокойной минуты.

– Я знаю… Нам остается только смириться, Сидо. Может быть, я все себе надумала… В своем прощальном письме Эмма довольно четко все объяснила. Должно быть, она приехала сюда на такси, прошла вдоль озера, проглотила лекарства и отдалась на волю волн, будучи уверенной в том, что вскоре ее тело унесет вода. Свидетелей не было. Идем, нужно сказать правду хотя бы Лорику.

Взявшись за руки, сестры вышли из комнаты. Они даже не подозревали, что на соседней улице жил человек, который мог бы внести ясность в их мысли, но лишь при том маловероятном условии, если бы обладал здравой памятью. А пока Паком думал только о том, как с удовольствием проглотить приготовленные его матерью бобы со свининой.