Сказание о Кише [авторский сборник]

Сказание о Кише

На самом берегу Ледовитого океана жил некогда Киш. Он был вождём своего племени, жил в благоденствии многие годы и умер, чтимый своим народом, и имя его сохранялось на устах у людей. Так давно жил он, что только у стариков оставалось в памяти его имя; имя и легенда о его деяниях, которую они сами слышали в юности от своих дедов и теперь рассказывают юношам, а те, состарившись, будут повторять её своим детям, внукам и правнукам, и так — до конца времён. И когда наступает долгая зимняя мгла, и северные ветры свирепствуют над ледяной равниной, и в воздухе мечутся белые хлопья, и ни одна душа живая не осмеливается высунуться наружу, тогда-то и собираются люди послушать рассказ о Кише — о мальчике, который жил в самой бедной иглу[1], а потом стал первым человеком в посёлке, вождём своего племени.

Киш был резвым мальчиком — так повествует сказание, — здоровым и сильным, и уже видел он тринадцать солнц — таков счёт времени в этих северных краях. Ибо каждую зиму солнце покидает землю и оставляет её во мраке, а на следующий год нарождается новое солнце, чтобы снова дать тепло людям и позволить им видеть друг друга.

Отец Киша был отважным охотником. Но во время голода, когда он, желая спасти жизнь своему племени, вступил в единоборство с громадным белым медведем, смерть настигла его. Страшный зверь переломал ему все кости, хотя и сам погиб. На медведе оказалось много мяса, и жители посёлка были спасены. Киш был единственным сыном храброго охотника и после смерти отца остался один со своей матерью. Но память у людей короткая, они скоро всё забывают, забыли они и о подвиге его отца. Киш был ещё совсем мальчиком, а мать его была только женщиной, и так вот случилось, что о них тоже все забыли, и впали они в бедность и очутились в самой убогой иглу во всём посёлке.

Но как-то раз вечером, на совете в просторной иглу вождя Клош-Квана, Киш вдруг показал, какая кровь течёт в его жилах. С достоинством, подобающим взрослому мужчине, он поднялся и среди шума и споров ждал, когда наступит тишина.

— Я скажу правду, — заявил он. — Мне и матери моей достаётся наша доля мяса, но мясо это часто бывает старое и жёсткое и в нём слишком много костей.

Охотники, седые и степенные, а также молодые и горячие, все были ошеломлены. Это нечто неслыханное! Ребёнок осмеливается говорить как взрослый, да ещё, мало того, бросает им прямо в лицо такие дерзкие слова!

Однако Киш продолжал спокойно и решительно:

— Я говорю так, потому что я знаю, что отец мой, Бок, был великим охотником. Все знают, что Бок приносил домой с охоты больше мяса, чем двое самых ловких зверобоев, и собственными руками помогал делить это мясо и собственными глазами следил, чтобы самая хилая старуха и самый дряхлый старик получили справедливую долю.

— Ну его! — закричали мужчины, — Прогоните мальчишку! Отправьте малыша спать! Не дорос он ещё до того, чтобы разговаривать так с седыми мужами!

Мальчик спокойно выждал, пока буря улеглась.

— У тебя есть жена, Уг-Глук, — сказал он, — и за неё говоришь ты. И у тебя тоже, Массук, и ещё у тебя есть мать, и ты говоришь за них обеих. А у моей матери нет никого, кроме меня, вот поэтому я и говорю. И я говорю вам: Бок погиб потому, что он был слишком ретивым охотником, а значит, справедливо было бы, чтобы я, его сын, и мать моя, Айкига, которая была его женой, оба мы имели вдоволь мяса, когда оно есть у племени. Я, Киш, сын Бока, сказал всё.

Он сел, насторожённо прислушиваясь к негодующим возгласам.

— Мальчишка осмеливается говорить на совете! — ворчал старый Уг-Глук.

— Что же это, теперь грудные младенцы будут поучать нас уму-разуму? — громко спросил Массук. — Неужели я, взрослый мужчина, должен терпеть дерзости от щенка, мальчишки, которому захотелось мяса!

Гнев их разгорался всё сильней и сильней. Они кричали, чтобы Киш шёл спать, грозили, что вовсе не будут ему давать мяса, и посулили ещё, что выпорют его хорошенько за дерзость. Глаза Киша вспыхнули, и кровь хлынула к его щекам. Услышав угрозы и издевательства, он вскочил с места.

— Слушайте меня вы, взрослые мужчины! — крикнул он. — Никогда больше не скажу я ни слова на вашем совете. До тех пор не скажу, пока вы, мужчины, не придёте ко мне и не попросите: «Хорошо было бы, Киш, если бы ты сказал нам своё слово! Вот мы все просим тебя, ибо мы хотим тебя послушать». Запомните это вы все, это мои последние слова. Бок, отец мой, был великий охотник. И я, сын его, тоже пойду на охоту и сам буду добывать себе мясо. И отныне — пусть это запомнят все — делёж добычи, которую я принесу с охоты, будет всегда справедливым. Ни вдовы, ни беспомощные дети не будут проливать слёзы по ночам оттого, что им не досталось мяса, и сильные мужчины не будут стонать и корчиться оттого, что они съели его слишком много. И стыд и позор падут на головы тех, кто объедался мясом в ущерб другим. Я, Киш, сказал всё.

Презрительные взгляды провожали его, и насмешки сыпались ему вслед, когда он, стиснув зубы, не глядя ни направо, ни налево, выходил из иглу.

На следующий день он отправился вдоль по берегу, по самому краю, там, где сходится лёд с землёй. Те, кто видел его, заметили, что он нёс свой лук и большой запас стрел с острыми костяными наконечниками, а на плече — громадное охотничье копьё своего отца. Немало было смеха и пересудов по этому поводу. Поистине это было нечто невиданное. Никогда ещё такие мальчишки, молокососы, не ходили на охоту, а этот — глядите! — отправился один-одинёшенек. Люди покачивали головами и предрекали: это добром не кончится. Женщины участливо поглядывали на Айкигу, и лицо её было сурово и печально.

— Он скоро вернётся! — пытались они её утешать.

— Пусть попробует, это ему будет хороший урок! — говорили охотники. — Недолго он там поохотится. А уж зато потом присмиреет и будет говорить потише.

Но прошёл день, и ещё день, и на третий день поднялся свирепый буран, а Киша всё не было. Айкига рвала на себе волосы и в знак великой скорби вымазала себе лицо сажей.

Женщины осуждали мужчин и упрекали их в том, что они так обошлись с мальчиком — послали его на верную смерть. А мужчины слушали молча и собирались идти на поиски тела, как только утихнет буран.

Однако на следующий день рано утром Киш вернулся в посёлок. Но вернулся он не пристыжённый. На плечах он нёс мясо. И выступал он внушительно, и речь его звучала заносчиво и гордо.

— Берите, мужчины, собак и нарты и ступайте по моему следу, — сказал он. — Идти вам придётся почти целый день. Там на льду вас ждёт много мяса — медведица и два больших медвежонка.

Айкига чуть не плакала от радости, но он встретил её громкие излияния, как подобает истинному мужчине.

— Довольно, мать Айкига, — промолвил он, — пойдём поедим. А после я лягу спать, потому что я устал.

И он вошёл в иглу и поел досыта. А после этого спал, не просыпаясь, целых двадцать часов.

Слова его сначала были встречены недоверчиво: они вызвали немало сомнений и споров. Охота на белого медведя — дело опасное, до трижды и три раза трижды подвергается опасности охотник, отважившийся пойти на медведицу с детёнышами. Мужчины никак не могли поверить, что мальчик Киш один своими руками совершил такое чудо. Но женщины твердили, что он ведь действительно принёс свежую медвежатину! И это было самым неоспоримым доводом против всяческих сомнений. Наконец они всё-таки собрались и двинулись в путь, ворча и сердито рассуждая между собой, что если даже мальчишка на самом деле всё это сделал, то уж, разумеется, ему и в голову не пришло освежевать тушу. А на Севере это надо делать сейчас же, как только убьёшь зверя. Если этого не сделать, мясо так застынет, что об него сломаешь лезвие самого острого ножа. А взвалить на нарты окоченелую тушу, в которой добрых триста фунтов[2], и волочить потом эти нарты по неровному льду — нелёгкое дело. Однако, придя на место, они увидели, что Киш не только убил медведицу с медвежатами, в чём они сомневались до самой последней минуты, но выпотрошил туши и разделил каждую на четыре части по всем охотничьим правилам.

Так началась загадочная жизнь Киша, и тайна, окружавшая его, всё росла и росла по мере того, как один за другим проходили дни. В следующий свой поход Киш уложил молодого медведя. А ещё через месяц — крупного самца и самку. Обычно он уходил па три-четыря дня, но нередко пропадал на снежных равнинах и целую неделю. И он всегда отказывался, если кто-нибудь из охотников набивался пойти с ним, и люди дивились этому. «Да как же это он справляется? — допытывались они друг у друга, — Ведь он даже собаки с собой не берёт, а собака — большая подмога на охоте».

— Почему ты охотишься только на медведя? — решился как-то раз спросить его Клош-Кван.

И Киш рассудительно ответил ему:

— Всякий знает, что у медведя больше всего мяса.

Но всё же в посёлке стали поговаривать о колдовстве.

— Ему помогают злые духи, — завистливо твердили иные, — вот почему у него такая удачная охота. Разве это было бы возможно, если бы ему не помогали злые духи!

— А может быть, это не злые, а добрые духи? — возражали другие. — Ведь все знают, что отец его был великий охотник. Разве не может статься, что дух отца сопровождает его на охоту и учит его терпению, ловкости и искусству?

Но, так или иначе, Киш продолжал охотиться с большим успехом. И охотники, которые были не так удачливы или искусны, не раз уже доставляли в посёлок его добычу. А когда дело доходило до дележа, он всегда бывал справедлив. Как, бывало, его отец, так и Киш теперь строго следил за тем, чтобы самая хилая старуха и самый дряхлый старик получали справедливую долю. И себе оставлял не более того, что было необходимо. И люди стали относиться к нему не только с уважением, но даже с каким-то благоговейным страхом, и многие стали поговаривать, что неплохо было бы выбрать его вождём после старого Клош-Квана. И так велики были его подвиги, что все ждали, когда же он наконец появится на совете. Но он не являлся, а позвать его они стыдились.

— Я хочу построить себе новую иглу, — заявил Киш однажды Клош-Квану и ещё кое-кому из охотников, — Я хочу, чтобы у нас была большая иглу, где мы — мать Айкига и я — могли бы жить просторно и удобно.

— Что ж, это дело, — степенно отвечали они.

— Но мне некогда этим заняться. Моё дело — охота. Она отнимает у меня всё время. Я думаю, было бы справедливо, если бы мужчины и женщины нашего посёлка построили мне иглу — ведь они едят мясо, которое я приношу с охоты.

И ему выстроили иглу, такую большую, что она оказалась даже просторнее, чем жилище самого Клош-Квана. Киш с матерью перебрались туда, и впервые после смерти Бока Айкига зажила в довольстве. Но не только достаток скрашивал жизнь Айкиги — мать замечательного охотника, прославившегося столь необыкновенными подвигами, стала первой женщиной в посёлке. Женщины приходили к ней просить совета, а когда спорили между собой или ссорились с мужьями, они ссылались на её мудрые речи.

И всё же тайна чудесной охоты Киша продолжала удивлять всех, люди только об этом и толковали. И вот однажды Уг-Глук прямо в лицо обвинил Киша в колдовстве.

— Говорят про тебя, — зловеще сказал ему Уг-Глук, — что ты связался со злыми духами и они помогают тебе в охоте.

— Разве я приношу плохое мясо? — возразил ему Киш. — Разве в посёлке кто-нибудь заболел, поев его? Откуда ты знаешь, что мне помогает колдовство? Или это просто твои домыслы, просто тебя грызёт чёрная зависть?

И Уг-Глук отошёл пристыжённый, а женщины смеялись, глядя ему вслед. Но однажды вечером на совете после долгих пререканий решили послать соглядатаев по следам Киша, чтобы узнать, как это он так успешно охотится. И вот, когда Киш в следующий раз пошёл на охоту, двое молодых и самых искусных охотников во всём посёлке, Бим и Боун, осторожно пошли следом за ним, всячески стараясь, чтобы Киш их не заметил. Вернулись они только через пять дней. Лица их выражали крайнее удивление, и видно было, что им не терпится поскорее рассказать обо всём, что им довелось увидеть. Тут же созвали совет в жилище Клош-Квана, и Бим взял слово.

— Братья! — начал он. — Мы сделали, как вы нам велели: пошли по следам Киша. — И шли мы так осторожно, что он не мог нас заметить. И вот в половине первого дня нашего пути встретил он большого самца-медведя. Это был очень большой медведь…

— Больше и быть не может, — перебил Боун и стал рассказывать дальше: — Но медведю совсем не хотелось драться. Он повернулся и пошёл себе тихонько на лёд. А мы спрятались среди утёсов на берегу, и нам всё было видно, потому что медведь шёл прямо к нам, а за ним шёл Киш, и шёл без всякого страха. Он громко бранил медведя, махал на него руками и ужасно кричал. Тут наконец медведь рассердился, поднялся на задние лапы и зарычал. А Киш всё шёл прямо на него.

— Да, — подхватил Бим, — Киш шёл прямо на медведя. И тут медведь как бросится на него, и вот тогда Киш побежал, и на бегу он уронил на лёд маленький круглый шарик. Медведь остановился, обнюхал шарик и проглотил его. А Киш бежал и бросал на лёд маленькие шарики. А медведь шёл за ним и пожирал их.

Тут со всех сторон послышались недоверчивые возгласы, а Уг-Глук во всеуслышание заявил, что таким басням никак нельзя поверить.

— Мы видели это собственными глазами, — сказал Бим.

— Да, собственными глазами, — подхватил Боун. — Так было на самом деле, а потом вдруг медведь поднялся во весь свой громадный рост и заревел во всю глотку и начал колотить себя по животу передними лапами и размахивать ими. А Киш всё ещё бежал от него по льду. Но теперь уж медведь не обращал на него никакого внимания, он весь был занят своей бедой, потому что эти маленькие круглые шарики разгрызали ему нутро.

— Да, они грызли ему нутро, — подхватил Бим, — потому что он рвал себя лапами и катался и прыгал по льду, словно медвежонок, который разыгрался вовсю. И только по тому, как он вопил и рычал, можно было догадаться, что это совсем не игра, а страшная боль. Никогда в жизни не видывал я ничего подобного.

— Да, никогда ещё глаза наши не видели ничего подобного, — подхватил Боун. — А какой это был громадный медведь!

— Это колдовство! — промолвил Уг-Глук.

— Уж не знаю, — сказал Боун, — я говорю вам то, что видел своими глазами. А через некоторое время медведь вдруг ослаб. Ведь он был такой большой и тяжёлый, а прыгал изо всех сил. И вот он поплёлся вдоль берега, тихонько покачивая головой из стороны в сторону. Иногда он садился и опять начинал жалобно стонать и реветь. А Киш шёл за ним. А мы — за Кишем. Вот так мы и шли весь этот день и ещё целых три дня. А медведь всё слабел и слабел и не переставал выть от боли.

— Это колдовские чары! — вскричал Уг-Глук. — Ясно, это колдовские чары.

— Может статься…

Бим перебил Боуна и стал рассказывать дальше:

— Медведь брёл без всякого толку, поворачивая то вперёд, то назад, кружа по своему следу, так что в конце концов он оказался недалеко от того места, где Киш повстречал его в первый раз. Но только теперь он был еле жив и почти не мог двигаться. И тут Киш подошёл к нему и заколол его насмерть.

— А потом? — спросил Клош-Кван.

Тут уж мы оставили его свежевать медведя, а сами бросились сюда, чтобы поскорей рассказать вам, как охотится Киш.

…На исходе дня женщины привезли на санях тушу громадного медведя, а мужчины всё ещё продолжали сидеть на совете.

Едва Киш переступил порог своей иглу, к нему послали просить его пожаловать на совет. Но он отвечал, что устал и голоден, а иглу его просторна и удобна и в ней хватит места для всех.

И так было велико любопытство, что весь совет с Клош-Кваном во главе поднялся как один человек и двинулся в иглу Киша. Киш сидел и утолял голод после охоты, но он почтительно встал им навстречу и усадил каждого, соблюдая правила старшинства. Айкига, преисполненная чувства гордости, была смущена этой честью, но Киш сохранял полную невозмутимость.

Клош-Кван повторил всё, что рассказали Бим и Боун, и в заключение обратился к Кишу строго и внушительно:

— Мы ждём, чтобы ты нам сказал, Киш, как ты охотишься на медведя. Признайся: прибегаешь ли ты к колдовству?

Киш посмотрел на него и усмехнулся.

— О Клош-Кван! — промолвил он — Что может мальчик знать о колдовстве! Его ли это дело! Я ничего в этом не разумею. Я придумал способ, как без труда убивать белого медведя. Вот и всё. Я сделал это умом, а не колдовством.

— И это может сделать каждый?

— Каждый.

Вслед за этим наступило долгое молчание. Мужчины недоуменно переглядывались, а Киш продолжал есть как ни в чём не бывало.

— И ты… ты… откроешь нам эту тайну? — прерывающимся голосом решился наконец вымолвить Клош-Кван.

— Хорошо. Я открою тебе эту тайну.

И тут Киш, разделавшись наконец с мозговой костью, которую он высасывал, встал и сказал:

— Это очень просто. Смотри!

Он взял тонкую полоску китового уса и показал её всем. Концы полоски были отточены и заострены, как иголки. Киш осторожно свернул ус колечком, так что он весь целиком уместился у него в кулаке. Затем он внезапно разжал руку, и ус мгновенно распрямился. Киш взял маленький кусочек китового жира.

— Вот, — сказал он, — ты берёшь кусочек китового жира и разминаешь так, чтобы в нём получилась ямка, затем кладёшь в эту ямку туго свёрнутый заострённый китовый ус и закрепляешь его ещё кусочком жира. А потом выносишь на мороз. Получается маленький ледяной шарик. Медведь глотает маленький шарик, жир тает, китовый ус распрямляется у него в брюхе, и медведю становится плохо. А когда ему становится совсем плохо, ты подходишь и убиваешь его копьём. Всё это очень просто.

— О-о!.. — сказал Уг-Глук.

— А-а!.. — сказал Клош-Кван, и вслед за ним каждый выразил свои чувства по-своему. И все поняли друг друга.

Это и есть сказание о Кише, который жил в давние времена на берегу Ледовитого океана. И потому, что он помогал себе умом, а не колдовством, он, бедный мальчик из самой убогой иглу, стал вождём своего племени. И все долгие годы его жизни племя его благоденствовало, и ни вдовы, ни беспомощные старцы и дети не плакали по ночам оттого, что им не дали мяса.