Сказка для старших

Давным-давно, лет десять назад, в некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик. Звали его… ну, скажем, Митька, и хотел он стать волшебником. Казалось бы, естественное для сказочного мальчика желание, но папа и мама у этого мальчика думали иначе.

— Ну, ты даешь, — сказал Папа. — Вот уж не думал, что мой сын вырастет жуликом.

— ?!

— А кушать ты что будешь? А за квартиру кто платить будет?

Мальчик обиделся и уклонился от дальнейшего разговора.

— А я возьму скатерть-самобранку… — сказал он Маме за завтраком, когда Папа убежал на работу.

— Дружок, скатерть-самобранка бывает только в сказках, — сказала Мама мягко, взъерошив ему волосы.

— Так мы же и живем в сказке! — возмутился мальчик.

— Мы живем во взаправдашней сказке, — сазала Мама немного печально.

— Ну, и что? — мальчик взял маму за руку.

— Когда я была маленькая, я тоже не понимала этого.

— А теперь?

— А теперь поняла. Как ты думаешь, стала бы я каждый день ходить в магазин иљ варить обед, если бы скатерть-самобранка была ВОЗМОЖНА?

В другой раз, лежа на пляже жарким летом, Митька сказал Маме:

— А я думал, в сказке ВСЕ ВОЗМОЖНО.

— Я тоже так думала. Когда была маленькая. А потом поняла, что все возможно только У БОГА.

— А мы, что ли, не у Бога?

— Мы далеко от Бога, — сказала Мама печально. — Когда мы приходим к Нему в гости, мы скучаем, потому что вот тут, — она показала на сердце, — мы очень далеко от Бога.

— А я недалеко от Бога, — сказал Митька уверенно. — Потому что я все равно верю, что ВСЕ ВОЗМОЖНО.

Папа хмыкнул.

В другой раз они выходили из храма, и папа заметил:

— Если бы ты был недалеко от Бога, ты бы не ковырял в носу во время службы.

Мальчик промолчал.

— Помнишь, как Он накормил пять тысяч человек пятью хлебами? — сказал Папа примирительно. — Вот если бы ты стал ТАКИМ волшебником, я был бы только рад. Да что я говорю — я был бы счастлив, вот что.

"Тебе лишь бы покушать", — такая мысль промелькнула у Митьки, но вслух он этого говорить, естественно, не стал. Во-первых, не очень-то вежливо говорить ТАКОЕ тому, кто тебя кормит. А во-вторых… ясно, от кого приходят в голову такие мысли. На этом разговор незаметно и увял.

Разговоров про Церковь Митька не любил. Во-первых, ясно, что там вся суть в Святых, а живого Святого Митька ни разу видел, а только мощи. Если бы Митьке показали живого Святого, другой разговор. А во-вторых, в Церкви совсем не чувствовалась сказка. Там все было смертельно серьезно. Митьке иногда казалось, что церковь — это место для отпевания. По крайней мере во время похорон именно в церкви чувствуешь себя на своем месте. Там царство Распятого и воскресшего. Если бы не было смерти, не было бы и церкви. А Митькина сказка страшилась смерти.

Митька был философом. Философом он стал очень давно, еще в младенчестве, под влиянием кота Мяо Цзы. В то время кота звали просто Мурзик, а кличкой Мяо Цзы одарил его Папа после того, как Мурзик чуть не обратил Митьку в свою кошачью веру.

Кот неподвижно лежал, глядя в одну точку.

— Ты что делаешь? — спросил маленький Митька.

Кот долго долчал, так что Митька уже перестал ждать ответа.

— Я иду, — задумчиво сказал Мурзик, — я иду по Пути.

— Как — идешь? Ты же лежишь.

— Путь, которым можно пройти, не есть истинный Путь, — ответил Мурзик.

Пораженный Митька пересказал этот разговор за обедом. Мама очень смеялась, а Папа ругался и запретил Митьке разговаривать с кошками.

— Тоже мне Лао Цзы, — сказал Папа, и с этого момента стал звать Мурзика не иначе, как Мяо Цзы.

— Мявка, Мявка!.. Эй, Мяо Цзы! Иди ешь.

Кот лениво спрыгивал с лавки и начинал лакать молоко. А разговаривать с котом Митька все равно не перестал. Невозможно было удержаться.

— Воплощение в теле кота — это высшая форма жизни, — говорил Мяо Цзы, — потому что коты от рождения знают Путь и никогда не ошибаются.

Митька жалел, что он не родился кошкой. Ему тоже хотелось знать Путь, по которому нельзя пройти. Он решил было стать учеником Кота. И Кот вроде был не прочь, хотя ему было в общем-то наплевать на ученика — может, он просто предвидел себе какие-то льготы. Но потом Митька сообразил, что котов не крестят, а что некрещеным быть нехорошо — это Митька как-то чувствовал, это было ясно без доказательств. Так что тут у Кота был какой-то пробел в теории. И Митька с возрастом охладел к Коту. Но советоваться по философским вопросам — не престал.

У Митьки было неприятное воспоминание, связанное с Церковью. Однажды, когда у него уже появилось желание стать волшебником, ему случайно попался в руки Великий Требник, и Митька обнаружил там "заклинательные молитвы" против нечистой силы. Конечно, Митька не мог упустить случай познакомиться с заклинаниями, и он несколько раз прочитал их, притом вслух, чтобы выучить. Дело обнаружилось. Митьку сильно отругали и объяснили, что заклинательные молитвы разрешается читать только священнику, притом имеющему специальное благословение архиерея.

Еще у Митьки была философская проблема. Один знакомый пес, соседский атеист по кличке Тузик, однажды рассказал ему парадокс. Парадокс был такой: если Бог всемогущ, то может ли Он создать камень, который не смог бы поднять? Неизвестно, где Тузик откопал такой парадокс. Но Митькину голову он поразил.

Митька спросил у Папы.

— Чушь, — сказал Папа. — Пустая игра слов.

Митька спросил у Мамы.

— Человек, — сказала Мама. — Человек — это как раз такой камень, который Бог создал. Бог дал человеку свободу. Человек делает зло, огорчает Бога, но тут уже ничего не поделаешь.

Митьку это удовлетворяло, пока он был маленький и сентиментальный. А когда он стал большой и суровый мыслитель, он заподозрил, что тут неувязка. Выходит, теперь Бог уже не вемогущ? Да еще и не всеблажен, раз огорчается? Это была неувязка.

А про игру слов Митька не понимал. Для него любая философия была игрой слов, только игрой взаправдашней. Потому что из нее выводились практические выводы.

Зато у Митки был любимый храм — в дальнем конце города, на Заречном — где Митька несколько раз бывал с Папой, потому что у Папы там был какой-то знакомый. Там было как-то серьезно и хорошо.

Возле храма был дом — большой, каменный, двухэтажный. В этом доме кто-то жил, какая-то семья. Двое мальчиков, один постарше Митьки, другой помладше — они на службе читали и пели на клиросе.

Еще в этом доме жил Монах. Это был старичок в подряснике, в кожаном поясе, но без священнического креста.љ Монах Митьке чем-то нравился, и Митька всегда обращал на него внимание, когда бывал тут на службе. Монах почему-то любил глядеть вниз, под ноги. Боялся упасть?

Однажды Митька спросил Монаха:

— А может Бог сделать так, чтобы человек не грешил?

Монах на мгновение глянул ему в глаза. И опять стал глядеть под ноги.

— Конечно, может.

— А зачем тогда грех?

— Зачем? А незачем. И не греши.

Такой ответ Митьку еще больше запутал. Что Бог может сделать, чтобы человек не грешил — это было хорошо, потому что Митька хотел всемогущего Бога. Вставал вопрос: почему не сделает? Зачем оставляет людей грешить — это было непонятно. Но разговаривать с Монахом Митьке понравилось. Митька решил еще спросить Монаха.

Но продолжения, увы, не состоялось. Папа почему-то перестал ездить на Заречный.

У Митьки была бабушка, а у бабушки — дом в деревне недалеко от города. Потому у Митьки был и Пес. А Кота тоже возили в деревню, на моцион и на свидание с бабушкиной Муркой.

Пес ненавидел кота по природе, а также за то, что тот морочил Митьке голову. Пес, как и все сказочные псы, был по философским убеждениям материалистом, правда, материалистом невоинствующим, не то, что соседский Тузик-богоборец. Митькин пес уважал религиозные заблуждения хозяев, объясняя это положительным влиянием религии на человеческую психику.

— Просто у вас, у людей, слабо развито природное чувство долга. Приходится применять костыли. Пошел в храм, свечку поставил — гладишь, совесть и проснулась.

Впрочем, собачью природу Пес тоже не идеализировал.

— Мы умеем быть терпеливыми и верными, помним долг, но — сластолюбцы. А что делать? Природа!

С соседским Тузиком Пес дискутировал исключительно на языке силы, так что только клочья летели. А что делать? Между атеистами тоже бывают религиозные войны. Природа!

Так что родители мечту Митькину не поддержали. Оставалось искать свою сказку самостятельно.

Прежде всего Митька залез в интернет, чтобы найти там Академию волшебства, школу магии или хоть какой-нибудь кудеснеческий колледж. Обнаружилась куча лабуды, и ни-че-го внушающего доверие.

Во-вторых, Митька стал присматриваться ко всем встречным, надеясь среди нихљ случайно наткнуться на какого-нибудь неслучайного прохожего из того измерения, где детей с детства учат волшебству.

Но мечты мечтами, а жизнь брала свое.

У Митьки был знакомый, который мечтал стать разбойником. Звали его Сергей Сергеев по кличке Серый. Серый собирался когда-нибудь промышлять с шайкой разбойников по окраине Дремучего леса. А пока он практиковался на сверстниках, а заодно и на тех, кто помладше, в том числе на Митьке. Грабить Митьку было, конечно, бесполезно — что с него возьмешь. Но можно было напасть на него и как-нибудь унизить, заставить его слушаться.

Ведь если человек готов тебя слушаться, то ты для него вроде Правительства, а Правительству положено платить налоги. А что тебе попался нищий или почти нищий — это уж вопрос везения. По крайней мере можно его великодушно отпустить. А можно отпустить и невеликодушно, если попался гордец, который твоей власти никак признать не хочет. Митька был не то, чтобы уж совсем гордец, но власти Серого признавать никак не хотел. У него никак не умирала надежда на лучшее. Все-таки приходилось отчасти и смиряться, чтобы отпускали не совсем невеликодушно.

Сидеть дома Митька не мог, а на улице он нет-нет, да и наткнется на Серого со стаей друзей. Это тянулось уже давно, и Митька начал уставать душой.

Вот друг Юрка с Заречного — другое дело. Был он решителен и смел, и никогда никакому насильнику ничего не уступал. Юрка как-то заявил, что, мол, его проще убить, чем заставить слушаться. Скорее всего, это была неправда, но сам Юрка верил в себя. Отчего порой и попадал в неприятные истории. Зато об этих историях было потом приятно рассказывать. А вот Митька так не мог. Рассказывать ему было не о чем. Что-то мешало ему быть таким же решительным и смелым, как Юрка. Может быть, суровое детство. Юрка вырос на Заречном — это был тихий такой райончик, где гнездилось множество храмов и один монастырь. Народ там был как-то мягче, чем на Туневке. Юрку в раннем детстве никто не бил. А это важно.

Вот Митьку бивали. И в раннем детстве, и в позднем. Пожаловаться взрослым Митька не мог: в нашем царстве-государстве среди малолетних его граждан действовал закон омерты. Омерта означала, например, что взрослых нельзя вмешивать в детское волшебство, иначе оно потеряет силу. И вообще, ребячьи дела должны решаться ребятами. Перевод слова «омерта» Митька не знал, но зато твердо знал, что если он станет жаловаться, то будет предан презрению со стороны всего сообщества малолеток. А сие было гораздо хуже, чем издевательства Серого.

Дело в том, что волшебство требовало веры. И вообще, серьезного отношения. А взрослые относились к детскому волшебству пренебрежительно. Взрослые серьезно относились лишь к проблеме черной магии. Это была взрослая проблема. Может быть, просто взрослые ближе к смерти. Детская сказка боялась смерти, но была еще и недетская сказка, которая ничего не боялась, но сама вызывала страх.

Те, кто бил Митьку в раннем детстве, наложили на его душу какую-то печать, снять которую было непросто. Она не давала Митьке быть таким же смелым как Юрка. Юрка не боялся боя. Может быть, потому, что просто недооценивал опасность.

Вот Митька имел неодолимую склонность жмуриться, когда ему били в голову. Он берег глаза. А Юрка не жмурился и не берег.

— Да не бойся ты, никто тебе не попадет в глаз. Мне ни разу не попали.

Но Митьку это не успокаивало. Он не понимал, почему бы и не в глаз? И вообще, он чего-то по крупному не понимал в этом деле. А жизнь требовала разобраться.

Пошел Митька в секцию рукопашного боя. Понравилось.

— Возможность победы заключена в противнике, — сказал тренер. — А непобедимость — в тебе самом.

Это Митьку вполне устраивало. Гоняться за победой он и не собирался, так что непобедимость его вполне устраивала.

Но тут неожиданно возразила Мама.

— Мы — христиане, — сказала она. — Ударили по правой щеке — подставь левую. Забыл об этом?

— А как же защищаться?

— От кого тебе защищаться? Тебя Сам Бог защищает. Кого тебе бояться?

Это Митька, конечно, понимал. Но жизнь по-своему сурова, и ставила перед Митькой трудные вопросы.

— А если не всегда защищает? Если все-таки приходится драться?

Мама нахмурилась:

— Как это — не всегда? Ты что городишь, Митька?

Папа в данном случае оказался понятливее: он сам когда-то был мальчишкой.

— Пусть занимается, — сказал он примирительно. — Он — будущий воин. Должен будет и других защищать. Пусть готовится.

— Вот когда решит стать воином — тогда и подготовится, — возразила Мама. — А может, он в университет поступит. Или ты уже решил, Митька?

Митька не решил. Он хотел стать волшебником, не воином. Он хмуро промолчал.

— Нет, пусть заранее готовится. В жизни всякое бывает, — постановил Папа, и на этом спор закончился, не начавшись. Мама была человек более-менее дисциплинированный, и с мужем не спорила… по крайней мере при Митьке. В отсутствие Митьки (или когда родители не догадывались о его присутствии) бывало, конечно, всякое.

Митька начал ходить на занятия.

— Мам, а ты вспомни про Нестора, — сказал он, чтобы как-то утешить маму.

— Про какого Нестора?

— Про того, который из жития Димитрия.

Митька был названљ Митькой в честь великомученика Димитрия Солунского, который, уже находясь в темнице, своей молитвой помог Нестору победить одного гладиатора, которого царь для забавы выставлял бороться с приговоренными к смерти христианами. Этот гладиатор был здоровенный как Голиаф, и убивал христиан как детей, сбрасывая их с помоста на копья воинов внизу. Нестор одолел врага и был казнен расстроенным императором.

— А ты что, в Несторы собрался? — сказал Папа насмешливо. — Ты ж волшебником хотел стать! Ты уж выбирай — или святым, или колдуном.

В Несторы Митька не собирался, но ему необходимо было стать более-менее непобедимым. Как обещал тренер. Раз непобедимость сидит во мне самом, думал Митька, то надобно ее извлечь. И усердно бегал, прыгал, выполнял таолу.

Но быстро понял, что в его ситуации это бесполезно: чтобы выйти из положения, надо было научиться оставиться непобедимым в схватке с бандой великовозрастных хулиганов. А пока до такого мастерства дорастешь, станешь седым старичком, вроде тех мастеров ушу, чьи фотографии висели на стенах спортзала.

Все чаще он ловил себя на трусливом желании прокрасться незаметно; в конце концов и начал красться по родному городу. А это было уже совсем плохо: получалось, что он во власти Серого не только в краткие минуты разбойного нападения, но во всякое время, если не дома. Оставалось только признать власть атамана и предаться окончательно на его великодушие — а у сказочных разбойников все же есть великодушие. Надежда на лучшее в душе Митьки начала погибать.

К этому дело и шло.

Чтобы ввести Вас в курс дела, я решил пренебречь некоторыми литературными правилами. Дело в том, что я хочу высказать тут вещи нужные, но довольно трудные, которые не узнаешь из обычных книжек. Обычно на это уходит вся жизнь, а надо бы нам всем понимать их с детства или хоть лет с 30. Потому не стану затрудняться соблюдением законов и жанров, а напишу как придется, как мне удобно.

Мне удобно теперь слегка обрисовать общую обстановку.

Стать волшебником — это, может, и естественно, для сказочного мальчика. Но вообще-то в моей сказке волшебниками становились очень немногие. По крайней мере, добрыми волшебниками. Так что Митька замахнулся на дело оч-чень большое!

Но не надо представлять себе моего Митьку совсем уж беспочвенным мечтателем. Ведь он все-таки был сказочным мальчиком, а любой — ну, почти любой! — сказочный пацан его возраста мог делать обычные детские чудеса. Например, придумать какое-нибудь фантастическое существо и поверить в него до такой степени, что оно начинает жить своей независимой жизнью и постепенно становится заметным и для других. Такие штуки получались у Митьки с самого младенчества, причем с такой легкостью, что невольно задумаешься, нет ли тут настоящего таланта к волшебству.

Конечно, отчасти тут была и обычная сообразительность: Митька как-то очень рано понял, как делаются такие штуки. Может, сам допер, а может, кто-то когда-то и объяснил, только теперь уже не вспомнить, кто… Главное тут — поверить. Чудеса у людей не получаются, потому что в глубине души человек не верит, что правда получится. Живя в сказочном мире, поверить в чудо гораздо легче, но и там с этим проблемы. Кому-то проще, кому-то сложнее. Митька порой задумывался, почему ему — легче, а прочим человекам труднее. И казалось, что это — вопрос удачи. Какое чудо было первым в твоей жизни, с каким настроением ты его принял (или не принял).

Митьке явно повезло. Первое чудо в его жизни было необычным даже для сказочного мира, и Митька воспринял его как благословение Божие.

Если другие мальчишки и девчонки шли по дорогам сказки проторенными путями, то Митька сразу стал искать особого Пути. Может быть, тут был виною Мяо Цзы. Конечно, ничего не стоит научиться делать какого-нибудь бормотунчика, потому что любой (ну, почти любой) может его сделать. Если ты не белая ворона, то отчего тебе сомневаться, что твой бормотунчик тоже оживет и начнет болтать, мимоходом выдавая пророчества и загадочные притчи? Проще пареной репы послать к другу (или к недругу) невидимого гонца, шепнуть на ухо пару слов, напрмер, во время контрольной. Такие стандартные ходы были Митьке малоинтересны.

Ему хотелось нового. Творчества. Митька понимал, что просто невозможно вот так, с ходу поверить, что к тебе ни с того ни с сего сегодня вечером просочится скозь стену твой спальни и заведет разговор какой-нибудь неслыханный Улюбек, которого ты сам же вчера выдумал. Тут нужно действовать тонко и не спешить. В первый раз пусть он пройдет мимо, ты только услышишь шелест травы, притворяясь спящим. Надо много дней привыкать к мысли, что он бродит где-то поблизости, проявляя себя то в одном, то в другом, все более и более явно и решительно. Переломный момент наступает, когда ты со страхом замечаешь, что тот, кто тобою выдуман, начинает становиться для тебя непредсказуемым. Тут важно не впадать в панику! Митька замечал, что многие начинают гнать от себя чудо как раз тогда, когда оно уже становится реальным. Своя собственная фантазия никого никогда всерьез не встревожит — в конце концов, она же полностью зависит от тебя самого. Автор всегда неуязвим. Когда выдумка начинает воплощаться в жизнь, она всегда оказывается не такой, как ты думал — это как-то глубоко пугает людей. Как будто в дело вступает кто-то третий. Ты перестаешь быть автором собственной фантазии и становишься всего лишь ее героем, наряду с тем, кого ты вызвал к жизни. Митьку это тоже пугало, но и вызвало азарт. А еще гордость, что можешь порождать на свет невиданные штуки.

Моя квартира была рядом с Митькиной, на одном этаже. Митькина комната была у меня за стенкой. И он частенько использовал мою жилплощадь для материализации разных гавриков. Так что когда я вдруг слышал поздно вечером шарканье ног и скрип табуретки у себя на кухне, я старался вести себя потише: ясно было, что Митька сейчас напряженно прислушиватся, прижав ухо к моей стене. Будь на моем месте нормальный взрослый, он давно бы уже устроил скандал Митькиным родителям — кому понравится, когда твой дом используют как полигон для воплощения фантазий! Но я-то был ненормальный взрослый, а Митька был мне как родной, хотя ничего обо мне не знал. Так — здрасте, здрасте!..

Дело в том, что я — сказочник. Не по философии, а на самом деле. Я придумал и Митьку, и его родителей, и кота-даоса, и все прочее тут, в этом мире. Я решил, для удобства, и сам поучаствовать в своем собственном сюжете. Да и не только для удобства; без меня тут дело не обойдется, вот увидите. Придется мне пару раз явиться своим героям, чтобы направить и вразумить. Направлять и вразумлять — тут автора никто не заменит. В некоторых случаях.

Потому для удобства я поселился в своей собственной сказке по соседству с Митькой. Я решил, что у меня будет своя квартира в митькином городе, прописка и все дела. Имею право, мой же мир. Как хочу, так и выдумываю.

Согласитесь, было бы нелепостью с моей стороны выставлять тут кому-то какие-то претензии: ведь все Митькины «творения» были на самом деле моими собственными. Сам же я придумал, что Митька — мой сосед, и что он хочет стать волшебником. Как говорится, врачу, исцелися сам.

Но что я о себе, да о себе… Сказка моя — о Митьке.

Идея стать волшебником подогревалась у Митьки не только тем, что он легче прочих детей обращался в сфере детского волшебства.

Суть в том, что у Митьки уже несколько раз получались недетские вещи.

Есть такая обычная волшебная игра, в которую умеют играть даже младенцы. Всякий нормальный сказачный ребенок без особого труда может ненадолго перейти в параллельный мир. Все, что для этого нужно — найти тут, в своем собственном мире, подходящее место, как бы кусочек иного мира. Потом вообразить, что ты уже не здесь, а там. Потом не вообразить, а поверить в это. И все. Митька, кроме того, знал и особый прием: чтобы действительно поверить, что ты уже там, надо сначала вообразить, что ты — человек оттуда, и поглядеть на свой обычный мир глазами пришельца. Митька научился этому у одного знаменитого артиста, Станиславского. Сначала Станиславский воображал на сцене, что он — Фамусов. А потом доходило у него до того, уже не на сцене, а на улице и дома, будто это уже Фамусов притворяется, что он — Станиславский. Это Митька где-то вычитал. И вот, когда он хотел совершить переход, он начинал смотреть на свой мир глазами пришельца. Стараясь, чтобы изо всех сил ощутить чуждость и необычность того, что прочим человекам представляется родным и привычным. Это ощущение было напряженным и скорее неприятным, зато оно скоро притягивало к себе тот, иной мир, из которого было заимствовано.

Обычные дети использовали несколько стандартных переходов — к Синему Морю, в Дремучий Лес, в Солнечный город. Поверить в возможность стандартного перехода нетрудно: это почти каждый умеет. А кто ну уж совершенно лишен способности к волшебству даже в детстве, может воспользоваться чужой верой — љ на это есть простой прием — правило левой руки.

Но стандартный переход — он и есть стандартный. А Митьке нравилось открывать новые места. В этом он, повторюсь, был не одинок. Многие одаренные сказочные мальчики и девочки в моей сказке проводили половину своего детства, гуляя по параллельным мирам. Каждый подыскивал мир на свой вкус, а потом снова и снова переходил туда, если выдавалось свободное время. Тут важно иметь запас времени, потому что обратной переход — штука не совсем управляемая. Бывает, и застрянешь на пару часов. Дело в том, что когда ты уже там, тогда тот, другой мир, для тебя даже более реален, чем этот! И выбраться из него по своему произволению не так просто. Тоже надо вообразить, потом поверить… Правда тут-то проще, потому что там, в чужом мире, ты и так пришелец, и смотришь глазами пришельца — прямо как Станиславский. Так что хочешь — не хочешь, а обратно в свой мир непременно вывалишься.

Многие поселились бы навеки у Синего Моря, если бы могли. Но не тут-то было. Там не было местных. Вообще никого. Безлюдные, понимаешь, пространства. Но берега никогда не пустовали. Многие умели туда переходить, и часто этим пользовались.

Так вот, однажды Митька, пытаясь найти ход в какой-нибудь новый мир, забрел в старый заросший парк недалеко от своего дома. И оттуда перешел в очень приятную местность с маленькой речкой, молодой читательницей-мамой с карапузом, копавшимся в песке, и компанией ребят на другом берегу. Ребята оказались неагрессивными, и Митька присоединился к их игре, сохраняя инкогнито. Было хорошо, но чем больше проходило времени, тем страшнее становилось Митьке.

Как правило, в чужом мире надолго не застрянешь, даже при желании. Искупнешься в море, чуть обсохнешь, наскоро познакомишся с кем-то и — хлоп! — выпадаешь в обычную реальность. То ли сон, то ли явь, только волосы еще мокрые. И еще — не наешься! Митька однажды попал на большой праздник в незнакомой стране, где темнокожие люди, расставив столы прямо вдоль проспекта большого города, что-то культурно праздновали. Они приветливо угостили Митьку и расспрашивали его на незнакомом, но почему-то понятном языке. Митька ел и отвечал. А потом очнулся в обычной школьной столовой, откуда совершил переход прямо во время обеда, представляя себя пришельцем. Что характерно — обед уже кончился, и вообще уроки давно кончились. Митька вышел прогульщиком, к тому же так и остался голодным. Еда, которой его угощали на празднике, впрок не пошла.

А тут, возле маленькой речки, в хорошей компании, время шло, а обратного перехода не происходило. И это очень пугало. Мир был добрым, прямо родным, ребята были хорошие; так бы и остался тут навсегда, но что делать-то? Приближался вечер, ребята уже начали было расходиться. Куда идти Митьке? Где ночевать, чем питаться? Пришлось признаваться, что я, мол, пришелец. Застрял, не знаю, что делать.

Посочувствовали. Один предложил пока пойти к нему домой. К родителям. Вообще-то это было не очень прилично — вмешивать взрослых в детское волшебство! — но что оставалось делать-то?! если детская сказка повела себя вдруг так по-взрослому. Еще вопрос, можно ли будет накормить Митьку здешней пищей. А то ну как помрешь с голоду?

Пришли домой к Юрке.

Родители юркины всполошились. Все были маленькими, все в детстве баловались с волшебством, но тут случай-то редкостный. Решили заявить в милицию. Пусть обратятся к какому-нибудь доброму магу, чтобы расколдовал загулявшего Митьку обратно в свой мир. Пока суд да дело, стали расспрашивать Митьку о его вселенной.

И тут вышел страшный конфуз. Оказалось, что Митька находится в родном городе, только в совершенно другом районе, на Заречном, в восьми километрах от своей Туневки. Митька в Заречном бывал раньше, с Папой. Только с другого конца.

С одной стороны, ясно, что если Митька врун и фантазер, то для чего бы ему было не наплести небылицы о родной планете? Затем было использовать общеизвестные географические названия? Получилось, что и фантазия-то у него бедная, и соврать-то красиво не умеет! Тут еще приехала милиция. Мрачный сержант посоветовал Митьке воспользоваться общественным транспортом и ехать куда подальше. И укатил.

Одно утешение — что Юрка Митьке поверил. На следующий день они с Митькой специально встретились на Туневке, откуда Митька начал путешествие.

— Да. Похожее место, — сказал Юрка, оглядевшись. — Похоже на нашу Перекатную.

Они сели на то же место, где Митька был вчера. И Митька, сосредоточившись, повторил переход. И Юрка прошел! Но только держась за левую руку. В одиночку, без Митьки, Юрка перейти не мог — чего-то не хватало. Не получались у него самостоятельные переходы. Так у Митьки появился друг. Юрка. Не раз Митька жалел, что Юрка появился в его жизни так поздно, уже на пороге взрослости. Что делать?…

До Юрки Митька чувствовал себя немного чужим в своем собственном мире, будто и правда был пришельцем. Может быть, поэтому у него так легко получались переходы. Митьке легко было вообразить себя пришельцем, потому что он и правда чувствовал себя немного чужаком. А вот Юрка крепко стоял на ногах в своем собственном мире, может, потому переходы у него не получались, даже стандартные. Потому он ухватился за Митькину руку, можно сказать, обоими руками! И вдвоем они где только ни побывали. Юрка тоже ощущал, что Митька немного чужой тут. Ну, белая ворона, что ли… Зато держась за его руку (притом зажмурившись), можно было поверить, что ты на другой планете. Митька правда был ненормальным.

— Ты, Митек, точно не от мира сего, — сказал как-то Юрка в ответ на Митькину философию.

Нормальные дети хотят быть крутыми. А Митька почему-то не хотел. Он это осознал давно, в раннем детстве. Он как-то очень рано понял, что крутизна — понятие относительное. То, что круто по понятиям одного мира, может считаться весьма пошлым в другом. Тот, кто хочет стать крутым, просто идет на поводу у общества. Он трудится над собой ради того, чтобы другие признали его. Это было Митьке скучно. Его как-то ломало трудиться только ради того, чтобы удовлетворить публику. Крутой — это раб своего общества. Вернее, клоун, которому платят популярностью за то, что он мастерски ломается. Потом Митька заметил четкую закономерность: крутые рано теряют способность к волшебству. И понял, что это не случайно: чтобы стать крутым, надо конкретно врасти в свой мир, пустить тут корень.

И все-таки Митьке было трудно в роли белой вороны. Он чувствовал потребность найти себя, найти свое место. Кто я? И для чего? Это не давало ему покоя. Отсюда и родилась тяга к волшебству. Волшебник — это гадкий утенок своей сказки, который умудрился стать в ней лебедем. Потому тот случай, с которого началась дружба с Юркой, был для Митьки началом новой эпохи: взрослое волшебство — это был свет в конце тоннеля! Получилось, что проскочив восемь километров от Туневки до Заречного, Митька как бы и правда перешел в другой мир, более родной, чем раньше. И остался тут навсегда. Раньше у него не было Юрки, теперь — стал быть. Раньше митькины мечты о волшебстве не имели реальной почвы, теперь — обрели. И вообще с появлением Юрки что-то неуловимо изменилось в митькиной сказке.

После этого у Митьки время от времени стали получаться переходы с места на место в своем собственном мире. И это было здорово! Потому что это уже не детское волшебство, которое всегда остается на грани глубокой фантазии. Это был настоящий переход из одного места в другое. Такое умели делать только взрослые, настоящие волшебники.

Взрослая магия как раз и отличается от детской тем, что она действует здесь, в этом мире, она имеет материальные последствия.

Потому-то Митька и обиделся, когда папа сказал: "А кушать ты что будешь?" Как и все взрослые, Папа относился к волшебству свысока, считая его бесполезной детской забавой. Все в детстве этим занимаются. Но плода это не приносит.

Но Митька хотел не этого. Он искал настоящего взрослого волшебника. И трепетно ловил каждое доказательство того, что — получается!

Вот такая была обстановка. В общих чертах.

И вот, однажды Митьке повезло. Дело было так. Митька шел домой. Он осторожно заглянул за угол проходного двора, в котором часто промышляли разбойники. Увы, шайка была в сборе.

Митька начал размышлять, стоит ли ему идти к своей берлоге в обход, перелезая через два забора, или попытаться идти напролом. Или пойти, еще раз попробовать найти подходящее место, чтобы совершить переход сразу в свой двор — или лучше сразу с свой подъезд. Хорошо бы найти похожий подъезд, думал Митька, только где гарантия, что попадешь к себе домой, а не куда-нибудь еще… в другой похожий подъезд. Гарантий не было. Сказка было стихией, и управлять этой стихией Митька пока не умел.

И тут он увидел Волшебника. То есть, Митька, конечно, не знал, что этот крепкий дед с седой раздвоенной бородой — волшебник, но что-то волшебное Митька определенно почувствовал. Лицо Волшебника показалось Митьке удивительно знакомым. Где-то Митька его раньше видел. Лицо у Волшебника было светлым, чем-то похожим на лицо Монаха. Только Волшебник смотрел на все прямо, как бы правде в глаза. А монах глядел как-то вскользь, все больше куда-то в сторону или вниз.

И вот теперь, в минуту опасности, Митька поступил так, как умел поступать только Митька. Он подошел к деду и, просительно заглянув в лицо, сказал:

— Дедушка, если Вы — волшебник, то помогите мне.

Волшебник ничуть не удивился.

— А почему ты решил, что я — ДОБРЫЙ волшебник?

А Митька ничего и не решил. Он мечтал стать волшебником — естественно, добрым волшебником, и про злых волшебников в этом смысле даже и не задумывался, хотя и знал про них, конечно. Митька молчал. А Волшебник спокойно ждал ответа.

— А зачем мне злой волшебник? — ответил Митька вопросом на вопрос.

Ответил вроде бы невпопад, но Волшебнику Митькины слова отчего-то понравились.

— Ты хочешь сказать, с какой стати тебе должен был встретиться именно злой волшбник? — переспросил дедушка.

Митька был не уверен, что он именно это хотел сказать, но версия Волшебника ему понравилась. Митька кивнул.

— Ну, что же, по вере твоей да будет тебе, — сказал Волшебник. Он дал Митьке небольшую шапочку, точнее, чепчик из тех, которые надевают на младенцев — только размером побольше.

— Это шапка-невидимка, — сказал Волшебник. Надень и завяжи подвязочки.

Митька сразу поверил. Он благоговейно взял волшебный предмет. И удивился:

— А откуда Вы знаете, что мне нужна именно шапка-невидимка?

Волшебник шутливо погрозил пальцем.

— Я знаю даже то, что ты предпочел бы меч-кладенец.

Митьке почему-то стало стыдно.

— Но меч-кладенец нельзя давать тому, кто не любит своих врагов, — сказал Волшебник совсем серьезно.

Они помолчали минуту, а потом Волшебник как ни в чем не бывало пошел дальше, кивнув Митьке на прощанье.

И вот что странно — Митька не побежал за ним, не стал проситься в ученики, а тоже как ни в чем не бывало кивнул Волшебнику — точнее, даже слегка поклонился. И долго провожал его взглядом. А потом надел шапку-невидимку. И ничего не случилось.

— Надень и завяжи подвязочки, — вспомнил он слова Волшебника.

Митька завязал. И что-то случилось. Ничего не случилось, просто Митька поверил, что он может спокойно идти домой, и его никто не увидит. И он пошел, а солнце светило ему в спину, а Митька смотрел на свою тень, и абсолютно не боялся разбойников.

Он только удивлялся, соображая: как же так, если есть тень, значит, он не стал ПРОЗРАЧНЫМ для лучей света. Почему же он — невидимка?

И только дома, бережно разглаживая в руках драгоценный чепчик, Митька окончательно пришел в себя и ужаснулся: что же я натворил?! Надо было бежать следом, нельзя было упускать ТАКОЙ случай. Волшебник пришел сам, и был, можно сказать, у Митьки в руках! И Митька упустил его. И сам не может понять, почему упустил.

И начал Митька мучиться раскаянием об упущенной возможности. Хотел стать волшебником, а удовольствовался волшебной шапочкой, вот лопух-то!

Но отчего же лицо Волшебника показалось Митьке таким знакомым?

Наконец,љ Митька вспомнил. Еще когда он был маленьким, он однажды побывал в Детском Волшебном театре. Волшебник был тот самый — высокий и толстый, с длинными, совсем белыми волосами, со странным, необыкновенно внимательным выражением глаз, как будто он видел вокруг себя совсем не то, что ты. Не простую обыденную жизнь, а что-то очень важное и не совсем понятное. Казалось, он не различает привычное от непривычного… будто для него все непривычно. Как для младенца. И вот это-то и показалось маленькому Митьке чем-то родным и до боли нужным. Волшебник был нездешним человеком. И Митька тоже был нездешним. Но тогда Митька был маленьким и не смог сделать практического вывода. И забыл с годами. А теперь он был большой и — мог сделать практический вывод.

Театр был на другом конце города, опять-таки на Заречном, недалеко от Юркиной Перекатной. С трудом дождавшись удобного момента, Митька помчался туда, еще в подъезде завязав ленточки чепчика. Его действительно никто не видел, в том числе и кондуктор в автобусе. Не видели в упор. Глядели мимо или сквозь, так что у Митьки стало возникать неприятное ощущение. Тогда Митька намеренно толкнул мальчишку, стоящего рядом. Толкнул, конечно, несильно, просто чтобы обратить на себя внимание. Тот обернулся без удивления и недовольно посмотрел на тетю с авоськой. Митьку в упор не видел.

Митька постучал его по плечу и сказал:

— Прости, это я тебя толкнул.

Тогда тот, наконец, заметил Митьку. Но тоже ничуть не удивился, как будто все время видел его, просто не обращал внимания.

— Что тебе надо? — спросил мальчишка.

— Ничего, я просто.

Тот пожал плечами и отвернулся, словно позабыв о Митьке. И вышел на следующей остановке, по прежнему не видя Митьки в упор.

Что интересно — никто на Митьку не налетал, все аккуратно обходили, совешенно не обращая на него внимания, как будто Митька был какой-то совершенно неинтересной мебелью. Ощущение было таким непрятным, что Митька снял шапку-невидимку и спрятал ее в карман. И тут же пришлось заплатить за билет.

Вспоминая, будто сон, увиденное когда-то в детстве, Митька не мог не почувствовать связи между своими размышлениями о волшебствељ и тем, что увидел когда-то в Волшебном Театре. Ему даже показалось теперь, что его мечта о том, чтобы стать волшебником, началась именно с того представления. Хотя тогда, в раннем детстве, Митька мало что понял в этой сказке, ему просто понравилось сама по себе феерия, когда действие происходит не на сцене, не на экране, а захватывает тебя всего, почти как сновидение.

Вот сюжет той феерии из Волшебного театра, которую видел маленький Митька.

Одним славным древним Королевством правит мудрый и могучий Король. Все дела его успешны, во всех сражениях он побеждает. Но он миролюбив и любезен соседям-королям. Земля полнится слухом, что Король владеет некиим могучим волшебством, которое делает его непобедимым. Поэтому даже самое слово «король» осторожные люди произносят с почтением, чтобы не привести в действие каких-нибудь волшебных механизмов, связанных с королем. У Короля есть сын, соответственно, Принц, который однажды при загадочных обстоятельствах узнает, что его папа-Король якобы умеет говорить на Истинном языке. Этот язык обладает такимљ свойством, что на нем нельзя солгать. Ложь противна самой грамматике Истинного языка. Соответственно, если сказать на этом языке что-либо, относящееся к будущему, то это непременно сбудется. Если же это не сбудется, то и сказать этого нельзя. Принц идет к Королю и требует научить его этому древнему искусству:

— Если ты унесешь с собой секрет в могилу, я не справлюсь с Королевством.

— Справишься.

— А как?

— А как я справляюсь.

— Но ты-то владеешь Истинным языком!

— А я им не пользуюсь. Никогда. Я этого не люблю.

— Почему?

Король старается уклониться от объяснений, но обстоятельства вынуждают его раскрыться, впрочем, под строжайшим секретом. Король уже стар и чувствует приближение смерти.

— Беда в том, сынок, что на истинном языке я не король. А ты, соответственно, не принц. И вот этого никто не должен знать.

— А кто же Король?

Король раскрывает сыну тайну своего рода. Оказывется, в Дремучем Лесу проживает настоящий Король, действительно владеющий Истинным языком. Но давным давно, еще во времена прапрадедушки нынешнего Короля он отошел от дел, всецело погрузившись в таинственное искусство Языкознания. Он удалился в Лес со своим самым верным слугой, там передал ему свою корону, а также свой облик, обещав содействовать в управлении Королевством.

— От этого слуги мы и происходим, сынок.

— Но Языку-то ты меня научишь?

— А я им и сам не владею.

— ???

— Просто в случае серьезных проблем посылаю весточку Королю.

— А как?

— Король открыл нам одно-единственное слово из Языка: это его Имя. Кто бы и где бы ни произнес это слово, Король непременно услышит это, вникнет в дело и разберется. И поможет наилучшим образом. Это и есть секрет нашего Королевского дома.

— Ну, так открой же мне это Имя.

— Охотно. Но ты должен хранить эту тайну от всех. Никто не должен знать тайну Имени. Клянись, что откроешь это Имя только своему Наследнику, притом заставив его поклясться в том же самом.

— Естественно, что за вопрос!

— Это имя: Король. Просто Король, и все.

— ?!

— Не удивляйся. Все, кто говорит обо мне, произносят это Имя, и волей-неволей привлекают к делу Истинного Короля. В этом — секрет силы нашего Дома. Никакие тайные заговоры просто невозможны. Потому-то никто не должен догадываться, что я — не Король. Если меня, или, после моей смерти, тебя станут называть как-то иначе, Королевство может серьезно поколебаться.

— Остроумно. Значит, секрет наш так прост?!

— Вот именно. Если возникают серьезные проблемы, я уединяюсь и начинаю усердно звать Короля.

— А как? Просто: "Король, Король!.."

— Именно так. Просто: "Король, Король!.." И все проблемы сами собой разрешаются.

У принца голова кругом от такой информации. Размышляя об этом день и ночь, он и не заметил, как начал поминутно бормотать себе под нос: "Король, Король…"

Спустя некоторое время король призвал Принца и велел ему:

— Не увлекайся этим делом.

— Каким?

— Ты без конца призываешь Короля. Быть может, отрываешь его от важных размышлений.

— Так ведь по всей стране кто-нибудь поминутно вспоминает Ваше Величество. О Вас пишут в газетах, говорят по радио. И за границей Вы знамениты. Поэтому слово «Король» у всех на устах. Что может к этому добавить мой голос?

— Обо мне не вспоминают без дела.

Принц обещал повиноваться, и постарался отвлечься. Он занялся танцами и охотой. Ведь если дело управления государством оказалось таким легким, о чем теперь заботиться. Но все-таки он то и дело ловил себя на том, что губы его беззвучно шепчут: "Король, король…"

Папа опять вызвал его на ковер.

— В чем проблема?!

Принц смущенно молчал.

— Ну, как это у тебя получается, сынок?

— Сам не пойму.

— Возьми себя в руки. Добром это не кончится.

— Но почему? Король — такое прекрасное имя. Притом Он же сам и поможет, если возникнут проблемы.

— Так-то так. Я боюсь не того, что Имя может принести нам какой-то вред.

— Я понимаю. Просто неудобно беспокоить Короля по пустякам.

Король только рукой махнул.

— Честно сказать, это полная ерунда. У Него хватит мудрости разобраться, где пустяки и где не пустяки. Дело не в этом.

— А в чем?

— Я боюсь, что ты потеряешь охоту к управлению королевством. Я сам чуть не пропал в молодости, как и ты, увлекшись Именем.

— И чем кончилось дело?

— Мой папа, твой дедушка, уговорил меня прекратить это дело. Он сказал, что от частого призывания Имя как бы стирается. Я поверил и испугался.

Принц тоже испугался.

— А оно правда стирается?

— Честно говоря, мне кажется, что мой папа, твой дедушка, тут ошибся.

Принц облегченно вздохнул и пошел… Продолжая то и дело призывать Имя: "Король, Король…"

Тут его срочно вызвали во дворец. Старый Король внезапно почувствовал себя плохо, собрался помирать и призвал к себе сына, чтобы проститься.

— Папа, не умирай. Зови Короля, чтобы Он продлил твои годы.

— Нет, сынок. Ты узнал все, что надо, для того, чтобы казаться в глазах людейљ Королем. Помни только, что на самом деле мы лишь слуги Короля. Но об этом никто не должен догадаться. Теперь оставь меня одного.

Принц отошел от одра, проливая слезы и беззвучно повторяя: "Король, Король!.." Скоро принц и сам был коронован. Народ кричал: "Да здравствует король!" А принц беззвучно повторял: "Король, Король…"

Прошли годы. Принц старался быть хорошим королем, мудрым, добрым и справедливым. И это у него получалось. Он вошел в историю под прозвищем Премудрый. Обычно он сидел на троне как бы в глубокой задумчивости, и губы его беззвучно шевелились, но никто никогда не мог догадаться, что у него на уме. При нем страна достигла вершины могущества, и лишь одно беспокоило подданных: король не имел ни жены, ни детей. Многих принцесс повидал он, но ни одна не зажгла его сердца. Задумчиво глядел он на прекрасных девушек, продолжая беззвучно шевелить губами. Наконец однажды он объявил подчиненным, что отпрвляется на поиски невесты. Он повелел хранить свой отъезд в глубокой тайне, и взял с собой только своего самого верного слугу…

Занавес.

Митьке НУЖНО было разыскать этого человека. Теперь он удивлялся, почему ему ни разу не пришло в голову воспоминание об этом Театре. Он же ломал голову, где найти волшебника. Теперь ясно, где!

Митьке нужно было узнать, как волшебство становится взрослым. Как добиться того, чтобы твои действия оставляли реальный след в этом мире?

Это первое. Но даже не это было главным.

Всю сознательную жизнь Митька искал свой мир. Он бродил по иным мирам, ища там свой родной, потерявшийся. Он чувствовал себя чужаком, застрявшим здесь, в этой вселенной. Ясно было, что рано или поздно он должен выпасть обратно. Что-то мешало. Наверное, для этого был нужен специалист. И вот — он нашелся!

Митька подоспел к началу представления. Надев волшебный чепчик, Митька присоединился к людям, входившим в двери, рассчитывая проскочить незамеченным. Но не тут-то было!

Оказалось, что роль контролера исполняет сам Волшебник. Кого-то он пропускал так, без билета, приветливо кивнув головой. Но невидимого для других Митьку, сразу выделив из толпы, поманил к себе пальцем. Ясное дело — под волшебной шапочкой от волшебника не спрячешься.

— Постой тут, — сказал Волшебник. — Сейчас я запущу феерию, и мы… пока народ грезит, мы поговорим.

Состоялся разговор.

— На Истинном языке можно попросить скатерть-самобранку? — спросил Митька без обиняков. Митька любил начинать с главного.

Волшебник задумался.

— А ты как думаешь? — спросил он в ответ.

— Я думаю, можно, — сказал Митька твердо.

— А почему тогда люди работают? — спросил Волшебник.

— Наверное, не каждому дается, — предположил Митька.

— А от чего это зависит? — спросил Волшебник.

Митька не знал.

— А по вере, — сказал Волшебник. — Если ты веришь, что можно, то у тебя и получится.

— А Вы можете? — спросил Митька, и это прозвучало немного нагло. Но Волшебника, кажется, невозможно было смутить.

— Вот этот театр — моя скатерть-самобранка, — сказал он. — Он меня и кормит, и поит. И знакомит с нужными людьми. Но ты, конечно, хочешь знать, хватит ли моей веры на настоящую скатерть-самобранку?

Митька неуверенно кивнул.

— А может, и нет, — сказал он осторожно. — Я вообще-то хотел знать, возможно ли это В ПРИНЦИПЕ. А не про Вас.

— В принципе, все возможно, — сказал Волшебник серьезно. — Это только вопрос веры.

Это Митьке понравилось. Так он и думал!

— А что касается меня, — продолжел Волшебник, — у меня самобранка не получается. И я не слыхал, чтобы у кого-то когда-то получалась. Мне почему-то не верится, что это возможно. И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что Бог сказал: "В поте лица твоего будешь есть хлеб твой." Есть такое древнее проклятье.

Митька кивнул. Он знал Библию.

— А проклятие Бога — это не шутка, — сказал Волшебник. — Я не знаю, что с этим можно сделать. Только смириться.

— Значит, всемогущество все-таки невозможно? — уточнил Митька. Это, собственно, и был главный вопрос. Главный вопрос Митькиной жизни. По крайней мере, умственной жизни.

Но Волшебник не ответил. По крайней мере напрямую не ответил.

— А что ты с ним будешь делать? — спросил он у Митьки. — Вот ты лично. Допустим, ты всемогущ. Вот ты исполнил все свои желания и заветные мечты. А потом?

— Новые появятся.

— Вряд ли появятся. Мечты появляются, когда чего-то не хватает. А ты всемогущ. Какие уж тут мечты. Ну, допустим, ты осознаешь то, что сейчас не осознаешь. Ну, придумаешь еще что-нибудь. А потом?

— Не знаю, — честно сказал Митька.

— И я не знаю. Получается, на самом деле нам нужно не всемогущество, а что-то попроще…

— Значит, невозможно? Невозможно всемогущество?

— Почему невозможно? Бог же всемогущ. Все возможно.

Митька подумал.

— А что Он делает со Своим всемогуществом? — спросил Митька. — Я не знаю, что делать со всемогуществом. Вы не знаете. А Он-то знает?

— Конечно! На то Он и Бог. Он все знает.

— А может Он сделать камень, который Сам не мог бы поднять?

Если Митька кого-то уважал, он рано или поздно задавал парадокс: может ли Всемогущий сделать камень, который Сам не смог бы поднять?!

Волщебник засмеялся.

— Может. Но не хочет. Он всемогущ, и хочет быть всемогущим. Зачем Ему отказываться от всемогущества? Может, но не хочет! Пусть тебя не волнуют эти детские парадоксы.

— Может… Но не хочет… — зачарованно повторил Митька. — љ А может Он захотеть?

— Может. Но тоже не хочет. — Волшебник ответил серьезно. — Бог все может. А вообще-то в этом вопросе есть глубинный смысл.

— Да? — удивился Митька. — А какой?

— Что даже во всемогуществе есть своя ограниченность. Знаешь, я в молодости, как и ты, стремился именно что ко всемогуществу. Ты ведь ищешь всемогущества?

— Естественно.

— Естественно? Да нет, дружок, это совсем неестественно. Поверь мне, старику. Мы хотим чего-то конкретного. Если ты ищешь того, не знаю чего, и идешь туда, не знаю куда — значит, ты просто чего-то не понимаешь в себе самом. Тебе нужно не всемогущество, а что-то конкретное. Тебе нужно разобраться в себе самом. Вопрос, что тебе нужно на самом деле?

Митька подумал.

— Скатерть-самобранка.

— А что ты с ней будешь делать?

— Подарю Папе.

— А зачем ему? Вам же хватает пищи?

— Хватает.

— Тогда зачем?

— Чтобы не работать.

— А он не хочет работать? Не любит свою работу?

— Да нет, он-то как раз любит.

— Тогда зачем ему скатерть-самобранка?

— Чтобы он разрешил мне стать волшебником.

— Значит, тебе нужно не всемогущество, а просто ты хочешь стать волшебником.

— Ну, да. Конечно. Но всемогущество тоже бы пригодилось.

— Навряд ли. Разберись в себе — чего именно ты хочешь.

— Ну, мало ли, чего я захочу. Я разного хочу.

— Ага. Ты ищешь ГАРАНТИИ, что у тебя будет все, что тебе может понадобиться?

— Ну, да. Гарантии. Именно гарантии. Что — все.

Волшебник вздохнул.

— С этим у меня у самого туго. Каждый раз приходится находить что-нибудь новенькое. Новые подходы. Но в этом тоже есть удовольствие — без конца совершенствоваться. Если бы я вдруг достиг всемогущества — к чему еще стремиться? Вот Бог — Он всемогущ. С этим — к Богу обращайся…

Митька обнаружил, что его не замечают кошки и собаки. Стало быть, Митьке досталась не просто шапка-невидимка, но как будто и неслышимка, и нечуялка. Впрочем, животные при попытке к ним подойти вплотную начинали неврничать, переходили с места на место — но не подальше от Митьки, а просто — на другое место. Птицы взлетали и садились.

Больше всего Митьку поражало, что никто на него не налетал.

Пытаясь понять, что же происходит, Митька попробовал вставать в узком проходе, где его нельзя было обойти — в дверях подъезда. Подошедший снаружи мужчина не заметил Митьки, однако внезапно остановился, будто что-то вспомнил, повернулся и пошел было назад. Потом успокоился, встал возле входа и задумчиво закурил. Видно было, что он вытащил пачку, вставил в рот сигарету и зажег ее привычными движениями, очевидно не сознавая, что делает. Какая-то мысль совершенно захватила его, так что он перестал замечать вообще все вокруг, будто на весь мир надели шапку-невидмку. Сигаретный дым шел прямо на Митьку, что было крайне неприятно. Митька уже собрался было уйти с прохода, но тут стукнул лифт, и к Митьке подошла изнутри подъезда девочка. Не обращая внимания на Митьку, она осторожно выглянула наружу, и чего-то испугалась, увидев курящего мужчину. Недолго подумав, она тихонько пошла обратно вверх по лестнице. Сигаретная вонь стала нестерпимой. Митька наконец не выдержал и освободил проход. Мужчина тут же бросил сигарету, как будто приняв какое-то решение, и решительно вошел в подъезд, следом за девочкой. Митька последовал за ним. На втором этаже они прошли мимо той самой девочки, которая как ни в чем не бывало звонила в дверь. На мужчину она глянула искоса, но без испуга.

Митька вернулся на свой пост — в узком проходе. Появилась тетенька с тяжелой сумкой — очевидно, возвращалась из магазина. Подойдя к Митьке, поставила сумку на бетон и стала отдыхать. Митька терпеливо ждал. Надо же ей войти домой. Но тетенька, видно, решилась досыта подышать свежим воздухом, прежде чем возвращаться к кухонной плите.

Поскольку тетенька была некурящая, выкурить Митьку с его поста она не могла.

Наконец, на первом этаже стукнула дверь и появился здоровенный молодой парень. Явно, крутой, и очень крутой. Подойдя к выходу, он бесцеремонно отстранил Митьку, совершенно не обратив на него внимания. Тетенька тут же взяла сумочку и попыталась войти. Но не тут-то было. Посторонившись перед вышибалой, Митька тут же проворно встал на свое место. Тетенька резко затормозила, стукнув Митьку сумкой по ноге. Поставив сумку, она вдруг погналась за здоровенным парнем, крикнув:

— Молодой человек, сколько времени?

Парень ответил, глянув на часы, и поспешил дальше по своим делам. Его ответ, видно, совершенно утешил тетеньку и она решила еще погулять. Переставив сумку с прохода, она села на лавочку в пределах видимости. Митьку вдруг начала грызть совесть. Ему вдруг представилось, что там, дома у этой тетеньки, маленький ребенок без присмотра. Она оставила его на пять минут и побежала в магазин. А тут Митька ее гипнотизирует. Угрызения были столь внезапными и сильными, что Митька не выдержал и дал дорогу. Тетенька тут же поднялясь с лавочки, вздохнула и побрела домой.

Вдоволь наэкспериментировавшись, Митька пришел к выводу, что когда он завязывает лямочки, всем просто становится трудно сосредотачивать на нем внимание. То есть видят, но не смотрят; слышат, но не вслушиваются. В точности как это бывает со знакомой мелодией или привычным предметом. Митька в восприятии окружающих совершенно сливался с фоном.

На другой день Волшебник показал Митьке ковер-самолет. Он предложил Митьке полететь.

— Сядь, чтобы не свалиться, — приказал он. — Теперь лети.

— А как? — сказал Митька. — Я же не умею.

— А чего тебе не хватает?

— Не знаю. Откуда я знаю? Может, надо сказать волшебное слово.

— Скажи: лети.

— Лети, — скомандовал Митька. Ковер не летел. На мгновение Митьке показалось, что Волшебник просто шутит над ним: ковер самый обыкновенный.

— Не получилось? — сказал Волшебник. — Давай вместе.

Он уселся на кавер рядом с Митькой и скомандовал:

— Лети.

Ковер полетел. Дав Митьке насладиться полетом, Волшебник велел ковру сесть.

— А теперь ты.

Митька втянул голову в плечи. Волшебник сидел рядом. Наверное, поэтому ковер и послушался.

— Лети, — сказал Митька, и ковер начал подниматься вверх, но как-то неуверенно, покачиваясь, как падающий лист.

— Спокойно, — сказал Волшебник. — У тебя получилось.

И Митька успокоился.

Ковер завис в воздухе неподвижно. Митька перевел дыхание.

— Дыши как обычно, — сказал Волшебник. — Если ты будешь управлять им так сильно напрягаясь, то ты быстро устанешь. А если понадобится лететь далеко? Расслабься. Он сам должен работать. А ты сиди себе, отдыхай.

— А как управлять?

— А как хочешь. Можешь командовать голосом, для начала это легче всего.

— Вперед, — попросил Митька Ковер. Ковер медленно пополз вперед.

— Летите по кругу, — попросил Митька, и Ковер послушно полетел по кругу.

— Сажай, — скомандовал Волшебник.

— Садитесь, — попросил Митька.

— А почему ты с ним на "Вы"? — спросил Волшебник, когда ковер лег на пол.

Митька затруднился ответить. Волшебник встал:

— Плохо, если ты подумал, что у него есть душа, что он способен понимать твои слова.

— А как же? Ведь слушается же?

— Ну, и что? Это — вещь, — сказал Волшебник, топнув ногой по ковру. — Он ДОЛЖЕН слушаться. Что это еще за гилозоизм?

— Что-что?

— Гилозоизм. Это такое лжеучение. Ну-ка, командуй сам.

Волшебник сошел с ковра, нахмурившись. Митька испугался.

— Лети, — сказал он ковру сурово.

Ковер начал подыматься.

— Сажай, — скомандовал Волшебник.

— Садись, — испуганно повторил Митька.

— Пока хватит. У тебя получилось.

— Не сердитесь на меня, — попросил Митька. — Я не знал.

Волшебник улыбался.

— Я не сердился, — сказал он с любовью. — Просто, чтобы ты поверил, что у тебя получится, понадобилась суровость.

— Посмотри, что у меня есть, — сказал Волшебник, отпирая дверцу огромного сейфа.

В сейфе лежала одна-единственная вещь — трость, завернутая в какую-то драгоценную ткань. Развернув ее и показав Митьке замысловатую резьбу по дереву, Волшебник продолжал:

— Это моя тайна. Я чувствую и даже знаю, что ты для меня — человек неслучайный. Потому показываю тебе это. Это — магический жезл, по-простому, волшебная палочка. В древности он принадлежал одному великому магу, имени которого я называть не хочу.

— Почему?

— Это имя имеет силу.

— А можно потрогать? — спросил Митька.

— Нельзя, — сказал Волшебник и спрятал тросточку в сейф. — Когда-нибудь я расскажу тебе историю, как он ко мне попал.

— Интересно.

— Это правда интересно. Мне пришлось ввязаться в тяжелую войну с одним черным магом. Но, слава Богу, мой враг не выдержал. Черные маги слишком зависят от вещей. И от имен.

Этой ночью Митьке приснился странный и неприятный сон. Ему явился во сне некто в черном и заявил:

— Ты летал на моем ковре. Ты использовал мои чары. Теперь ты — мой ученик.

Затем перед Митькой как будто распахнулась дверь, а за дверью была бездна, заполненная причудливыми формами. Митьку потянуло туда, но он вдруг почувствовал страх и захотел перекреститься. Рука была будто каменная. Митька закричал и напрягся изо всех сил.

Он проснулся от собственного крика и, лежа в постели, крестился и крестился освобожденной от сна рукой.

Мама зажгла свет:

— Митька, что с тобой?!

— Сон, — сказал Митька. — Страшный сон.

— Чушь, — сказал Волшебник. — Это ковер мой. Я своими руками принес его из магазина. Тебя пытались обмануть.

— Как это — из магазина? Из какого магазина?

— Ты думаешь — из волшебного магазина? Ерунда. Из мебельного, за углом. Пошли.

Они сходили и купили еще один такой же ковер.

— Вот еще один ковер-самолет, — сказал Волшебник невозмутимо, — Сядь, чтобы не свалиться.

љ- Теперь лети.

Чувствуя себя полным идиотом, Митька приказал ковру:

— Лети.

Ковер, конечно, не послушался.

Волшебник покачал головой.

— Тебе, конечно, надо, чтобы я произнес над ним какое-нибудь заклинание, побрызгал очарованной водой и прочее, так? Ладно.

Он достал из шкафа бутыль с водой, велел Митьке сойти с ковра, побрызгал и пошептал.

— Теперь лети.

Митька сел на ковер и попробовал еще раз. Не получилось.

— Да, пока средненько, — сказал Волшебник. Он сам сел на ковер и заставил его лететь. Потом сошел с ковра и заметил:

— Теперь должно получиться. Ты же видел — он летает.

И правда — получилось. На сей раз Волшебник разрешил Митьке сделать самостоятельно несколько кругов по залу, только на минимальной высоте.

— Пока я еще в тебе не уверен, — объяснил он.

Посадив ковер на пол, Митька почувствовал себя смертельно уставшим.

— Ты опять напрягался, — сказал Волшебник. — Ляг, поспи несколько минут. А я пока выясню, кто это к тебе приходил.

Митька тут же, на ковре-самолете, провалился в сон. Проснулся он через пять минут совершенно бодрым и с чувством непонятного ликования во всем теле. Хотелось прыгать и смеяться.

Внимательно поглядав не Митьку, Волшебник сказал:

— Ты, я вижу, начал понимать.

— Наверное, — сказал Митька. — Только я не могу понять, что же я понял.

— Это понятно. Просто не находишь слов. Ты понял, КАК совершается волшебство. Ты понял, что надо просто ПОВЕРИТЬ, и все. Так?

— Точно! — сказал Митька и засмеялся. — Именно! Я всегда это знал.

— Именно, — повторил Волшебник. — Ты всегда это знал. Просто ты не верил. А теперь — поверил.

Митька блаженно кивал головой. У него была эйфория.

— А всякими заклинаниями и волшебными предметами НИКОГДА не увлекайся. Чтобы не подпасть под власть сказки.

— А зачем они вообще нужны? — спросил Митька. В эту минуту самому ему ничего не нужно было.

— А просто, чтобы поверить. Я побрызгал ковер очарованной водой, чтобы ты поверил. Я мог бы с таким же успехом побрызгать и обычной водой, мог бы и вообще не брызгать. Ты же все равно пока не смог САМ полететь.

— Ну, а как же поверить, кто же поверит, что можно летать на ОБЫЧНОМ ковре?!

— Да это все обычные ковры, уверяю тебя. Пошли, полетаем вон на том ковре, или вон на той ковровой дорожке. Пошли, пошли!..

Митька уселся на потертую ковровую дорожку.

— Попробуй все-таки сам. Может быть, получится?

Митька сел на пыльный, затоптанный ковер, и подумал: все же Волшебник рядом; наверное, он незаметно помогает. Он велел ковру лететь, и у него получилось.

Дома, конечно, Митька перепробовал все ковры и половики, но пока ничего не получалось. Не хватало присутствия Волшебника. Он засыпал с блаженной улыбкой, думая о завтрашнем дне.

Странно, но Митька ничего не стал рассказывать Юрке. Знакомство с Волшебником будто провело между ними невидимую черту. Пытаясь разобраться в своих чувствах, Митька понял: он, Митька, застрявший в чужой сказке, наконец начал возвращаться к себе домой. Волшебник был для Митьки родным, и Митька хотел жить в его реальности. А Юрка был местный, и с ним придется расстаться. Когда Митька осознал это, ему вдруг стало так тоскливо, что он даже тихо всплакнул. А может, можно будет взять Юрку с собой?

Митька попытался объяснить свои ощущения Волшебнику.

— А ты думаешь, он захочет уйти отсюда?

— Не знаю, — сказал Митька серьезно. Его удивило, что Волшебник с ходу согласился с версией, что Митька — уходит. Сам-то Митька высказал это как метафору, чтобы как-то передать свои чувства. Он спросил осторожно:

— А что, я правда уйду?

— В каком-то смысле, непременно уйдешь. Мир вокруг тебя изменится. Те, кто прежде были близкими, отдалятся. Появятся новые люди. То, что тебя связывает с Юркой, может стать тебе просто неинтересным.

Это Митьку устраивало. Сурово… но этого-то он и хотел.

Потом они с Волшебником перебирали разные волшебные предметы. Так захотел Митька.

— Я тебя понимаю, — сказал Волшебник. — Поверить в шапку-невидимку гораздо легче, чем поверить в себя.

Митька шмыгнул носом и развел руками.

— Просто в этом мире, в той реальности, в какой ты живешь, для настоящего чуда необходимо присутствие какого-то волшебного предмета. Правильно?

— Ну да. Или Ваше присутствие.

Волшебник засмеялся.

— Это то же самое. Я для тебя — волшебный предмет.

— Ну, все-таки не предмет… — запротестовал Митька.

— Именно — не предмет. Но для тебя я — волшебный предмет.

— Вы для меня — Божий дар, — сказал Митька серьезно.

Волшебник тоже стал серьезным.

— Вот послушай, — сказал он. — Я объясню тебе, чем черная магия отличается от белой.

Чем отличается черная от белой — это было важно для Митьки. Черная магия осуждалась обществом и преследовалась по закону. А вот к белой отношение было разное. Может ли православный человек быть ДОБРЫМ волшебником — тут встречались разные мнения.

По этому поводу у Митьки был даже спор с отцом Федором. Отец Федор был папиным духовником. Он был иеромонахом и очень строгим ригористом. Мама за глаза называла его «зилотом». Как Митька понял, это было не ругательство, но и так… не очень лестное определение.

Митька с ним однажды разговаривал о волшебстве.

— Всякая магия — дело демонов. И черная, и белая, — сказал он Митьке по поводу Митькиной мечты.

— А какая тогда разница? — не поверил Митька. — Есть же и белая, и черная. Есть же разница.

— Черный маг знает, что творит. А белый не знает, что творит. Но они делают одно общее дело: служат злым духам.

— А почему тогда воюют между собой?

— Они воюют, а бесы радуются.

Митька сильно смутился и весь вечер размышлял над словами отца Федора. Но так и не понял, что злого в белой магии, ведь добрые волшебники побеждают злых.

А буквально на следующий день он услышал в храме слова Христа из Евангелия: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет. Если и сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его? а вы говорите, что Я силою веельзевула изгоняю бесов." Это читал сам же отец Федор. Митька специально после службы подошел к нему, надеясь, что тот разъяснит противоречие. Если сатана сам с собой не воюет, то откуда разделение в волшебном мире на черных и белых? Но отец Федор, видно, не заметил противоречия, а может, просто сохранил невозмутимость.

љ- Я объясню тебе, чем черная магия отличается от белой, — сказал Волшебник. — К сожалению, это мало кто понимает. Обычно это так представляют, что черный маг — это такой любитель всевозможных пороков и злодейств. Он любит деньги и славу, похищает девиц и кушает маленьких детей, стремится к власти над миром и ненавидит благородных добрых волшебников, которые бескорыстно творят добро людям и животным, любят музыку, цветочки и расколдовывают злые чары. Так?

— Так, — засмеялся Митька.

— Так вот. Это неправда. Или, точнее, не вся правда.

Митька сел поудобнее. Ему нравилось слушать Волшебника. Митька не совсем понимал его мысли, но это, очевидно, было и необязательно.

Митька заметил, что Волшебнику нравится, когда Митька в ответ говорит ему просто, что в голову взбредет. Каким-то образом Митькины несуразицы в преломлении Волшебника обретали глубокий смысл. Наверное, Волшебник достиг уже такого уровня мудрости, когда глупость просто исчезает. Все осмысливается, все исполняется особого значения.

С ним было легко говорить: он сам улавливал в твоих словах необходимую для беседы с ним мудрость, которой у самого Митьки по молодости лет недоставало. Опять-таки после каждого разговора Митька почти физически чувствовал, что поумнел…љ Главное, стал лучше понимать себя самого, свои смутные ощущения.

— Такие примитивные злодеи, конечно, бывают. И их, конечно, тоже можно назвать черными магами. Хотя на самом деле это просто мелкая шпана. Но тот, кто своим волшебством творит добро людям и любит цветочки, на самом деле тоже может оказаться черным магом.

Митька задрал брови.

— Суть тут не в пользе или вреде. Черный маг — это раб сказки, хотя воображает, что он — господин. А белому магу сказка сама служит, хотя он ее об этом даже и не просит.

— А мне один батюшка сказал, что и черные, и белые служат бесам.

— Ну, он, наверное, белыми называет просто добрых.

— А разве добрые служат бесам?

— Не прямо. Косвенно.

— А почему тогда они воюют? Белые с черными?

— Понятно же, почему. Почему ты спрашиваешь?

— А в Евангелии написано, что сатана с сатаной не воюет.

— Сатана и не воюет. Это они между собой воюют, а сатана радуется.

Это было почти то же, что говорил отец Федор.

— А настоящие белые не воюют? — уточнил Митька.

— Нисколько, ни с кем, никогда.

љВечером Митька рассказал Коту о Волшебнике. Кот отнесся весьма одобрительно.

— Тебе попался настоящий мудрец. Не зевай, хватай и ешь: дичь сама пошла, — посоветовал он.

Митька пожаловался, что не понимает учения Волшебника.

— А чего тут понимать? — сказал Кот. — Совершенный правитель не управляет, и народ при нем благоденствует.

— Как это — не управляет?

— Он идет по Пути, по которому все идет, — объяснил Кот. — Потому как бы стоит на месте.

Яснее не стало. Но ясно было, что Митьке надо в лепешку разбиться, но понять. Возраст такой, что ли, подошел. До сих пор Митька философствовал так, для удовольствия, из эстетических соображений… ну, еще для красного словца. А теперь — Митька чуял как кот! — надо было начать шевелить мозгами не на шутку. Потому что Митька наконец встретил настоящего Учителя.

— Непонятно? А ты вникни в дело. Доброму волшебнику, чтобы делать добро, необходимо зло, необходимы болезни. И волшебная шпана тоже необходима, чтобы было с кем бороться. Если зла не будет, его волшебство потеряет смысл. Останется ему только нюхать цветочки.

То, что говорил Волшебник, странно похоже на то, что говорил отец Феодор.

— А зачем они тогда воюют — добрые со злыми? Если они все черные? — не понял Митька.

— А зачем милиция воюет с преступниками? Тут то же самое. Шпана — она и есть шпана. Злой волшебник колдует из криминальных побуждений. Ради денег, ради власти, ради наслаждений. А добрый — кого все считают белым — ради добра. Для сохранения равновесия. Хотя они между собой воюют, но они — люди одного мира. Одной реальности.

— А настоящий белый — он что?

— А белый — совсем из другого мира, где зла просто нет. А черному нужно зло. Служит он ему или борется с ним — принципиальной разницы нет.

Митька подумал.

— А что ж тут черного? Что плохого? Он же борется со злом. И пусть делает. Почему Вы против?

— Я не против, — сказал Волшебник. — Я вообще не против никого из людей. У меня нет противников среди людей.

— Ну, — сказал Митька.

— А у этих «добрых» волшебников есть враги: эти злодейские кудесники. Видишь разницу?

— Ну, так надо же воевать со шпаной, — сказал Митька, пожав плечами. — А то никакой жизни не будет.

Волшебник покачал головой.

— К настоящему белому магу шпана не может даже приблизиться. Ему не приходится ни с кем воевать. Злые чары рассеиваются просто при его приближении, еще издалека. Ему просто не приходится ни с кем воевать. Вокруг него зла нет.

Это звучало круто. Митька не нашелся, что ответить. Но злые чары Серого с командой ведь не рассеялись сами по себе, когда Волшебник приблизился.

— А шапочка? — сказал Митька

— Шапочка, ковер, сапоги… о том и речь,љ — сказал Волшебник. — Настоящему белому магу это просто не надо. Но тебе пока полезно. Как костыль.

И опять-таки. В сущности, Митька так ничего и не понял. Главного он так и не понял.

— Я так и не понял, что же такое настоящая белая магия. Получается это — черная, и это — черная. А где ж белая? Вы-то ведь — белый?

— Надеюсь, — засмеялся Волшебник. Но тут же стал серьезным:

— А если серьезно, Белая магия — это идеал. Как линия горизонта. Я что есть сил стараюсь. Но мне, боюсь, пока далеко до настоящей Белой магии.

Он это сказал так смиренно, что Митьке тоже захотелось что есть сил стараться.

— Давай мы будем с тобой беседовать небольшими порциями, — предложил Волшебник. — Обдумай пока то, что уже услышал, а в другой раз спросишь. Мне кажется, на сегодня ты уже перебрал. Идет?

Вернувшись домой, Митька стал думать. И выходила у него ерунда. Получалось, что врачи и пожарники — тоже черные маги. Если не будет пожаров и болезней, им тоже придется цветочки нюхать. И милиция — то же, что и шпана. А это уже была философия Серого.

Серый тоже был философом.

Однажды Митька повстречался с Серым далеко от родного города. Они вместе плыли на прогулочном катере по широкой реке. Отделившись от родителей, эемляки сели на корме со стратегическим запасом мороженого, и стали философствовать. Серый, конечно, поучал более молодого Митьку. Но в словесном-то поединке Митька ему ничуть не уступал, и спорил с удовольствием. У Митьки мелькнула надежда, что после спокойного и серьезного разговора их отношения изменятся к лучшему.

Тут-то Серый и высказал убеждение, что между милицией и шпаной нет принципиальной разницы.

— Там и там власть. Как Царь берет налоги, так и мафии надо отстегивать. Милиция для тебя при серьезном залете — крыша. Но ведь и мафия при серьезном залете может прикрыть, причем мафия гораздо удобнее и доступнее.

— Милиция — добрая. А мафия — злая, — указал Митька.

— Милиция для своих добрая, — разъяснил Серый. — Для тех, кто ее законы уважает. А для тех, кто живет по понятиям, мафия добрая. Всякая власть для своих добрая. Вот ты — станешь меня слушаться, будешь своим — буду и я для тебя добрый.

Слушаться Серого Митька все равно не хотел.

— Нет, Серый! Все равно есть разница. Мафий много, они все между собой воюют. А Царь — один. Это для человека гораздо удобнее. Если я тебя стану слушаться, на меня тот же Чака все равно может наехать.

— Если ты меня станешь слушаться, я Чаку за тебя ушибу, — протянул Серый, сплюнув в пенную струю за кормой.

— Ты все равно не самый крутой в стране, — сказал Митька. — Царь все рано тебя круче.

— Я и не претендую, — спокойно ответил Серый. — Я тебе как раз это и объясняю. Царь — просто самый крутой атаман в этом лесу.

Митька покачал головой.

— Ты — дисседент, Серый. Не говори твои мысли кому попало.

Они помолчали, задумавшись каждый о своем.

— Есть разница, Серый, — повторил Митька. — Царь — он Помазанник. Его Бог благословил править. Он один такой. А остальные атаманы — самозванцы, ты уж прости меня, атаман.

Серый великодушно кивнул.

— Тут я не спорю. Помазанник — это круто. Ну, а меня зато народ избрал — это тоже неплохо.

— Кто тебя избрал, Серый? — нахмурился Митька. — Какой народ?

— Мои люди — все за меня, — сказал Серый. — А за Царя вряд ли все. Так ведь.

— Его люди все за него, — возразил Митька, — и их гораздо больше, чем твоих, Серый.

— Вот и нету разницы. Просто ты решил прогибаться перед тем, кто сильнее всех. А я тебе базарю — о свободе.

— О какой свободе, Серый? Ты же хочешь, чтобы я тебя слушался. Какая же это свобода?

— А тебе всяко придется кого-то слушаться, Митек. Меня или другого атамана. Ты ведь сам-то — не атаман по натуре.

Это была правда. Митька не был атаманом по натуре. Атаманы — народ крутой. А Митька не хотел быть крутым. Хотя свободу — любил. Как быть свободным — и не быть атаманом — это был вопрос. Как совместить несовместимое? Не для того ли Митька искал Волшебника?

— Ну, так о какой свободе ты базаришь, Серый? — напомнил Митька. — Какая мне свобода, если я — не атаман. По натуре.

— О реальной. Тебе есть резон прогибаться перед тем, кто ближе к тебе. Со мной ты всегда запросто сможешь побазарить, убедить меня, что тебе надо. А до Царя тебе ни в жисть не достать, в натуре. Твоя свобода — это быть ближе к атаману.

И тут выходила правда у Серого! А Серый продолжал.

— Вот и выбирай, перед кем прогибаться — перед тем, кто ближе, или перед тем, кто сильнее! Вот и вся разница.

— Есть еще разница. Царь — Помазанник, — напомнил Митька.

Так они спорили долго и откровенно, и Митьке даже показалось, что они — подружились. Но, вопреки ожиданиям, задушевный разговор никак не повлиял на политику Серого в отношении Митьки по возвращении в родной город. Это было обидно и непонятно. Получалось, что у Серого тоже вроде того, что дружба — дружбой, а служба — службой. А это Митьке всегда претило.

Ближе к ночи Митька вдруг вспомнил, что Волшебник так ни слова и не сказал ему о таинственном ночном посетителе. Почему-то эта мысль была пугающей. Ночь приближалась, и Митьку стал охватывать страх. Он лег в постель и попросил Маму не выключать свет.

— Что еще за глупости?

— Боюсь. Очень страшный сон.

— Ну, расскажи, что тебе приснилось.

— Злой волшебник.

— Вот не увлекайся волшебниками. Это все глупости. Помолись, и спи.

И Мама все-таки выключила свет. Тогда Митька, скорчившись под одеялом, стал мысленно звать Волшебника.

— Защити меня, приди ко мне…

Он не заметил, как уснул. Во сне ему явился Волшебник и сказал:

— Ты звал меня.

— Да. Я боюсь этого, черного.

— Прости, я совсем забыл про него сказать. Это, можно сказать, мелкий хулиган. Не думай про него, он больше не придет.

— Это хорошо.

— Вообще, если будут проблемы, ты можешь звать меня, как сегодня. Если ты — мой ученик, я обязан тебя защищать. А ты, похоже, решил стать моим учеником.

— Конечно, хочу!

— Но я все же советовал бы в случае опасности призывать Бога, как ты это сделал в прошлую ночь. Это надежнее и, кстати, привычнее. Ты же православный. Сам я в опасности именно Бога призываю.

— Бога?

— Именно Бога. Вот тебе мой совет: никогда не увлекайся волшебными предметами и словами. Особенно остерегайся имен. Используя чье-либо имя, ты оказываешься в долгу. И это в любом случае нехорошо.љ

— А если Бога призываю?

— А у Бога мы так и так в долгу. Потому лучше призывай Бога. Но меня призывать я, конечно, тебе не запрещаю.

— А как же ограниченность? — сказал Митька, окончательно успокоившись.

— Что — ограниченность?

— Помните, Вы сказали, что во всемогуществе есть своя ограниченность.

— Помню.

— Я не понял, что там за ограниченность. Если Он все может — даже может создать камень, который нельзя поднять. Все может — какая ж тут ограниченность?

— Для Него — никакой. Все может. Тут для нас ограничение.

— Какое?

— В этом разобраться не так-то просто. Это трудная штука для человеческого ума. Хочешь, я сейчас покажу тебе феерию? Может, это поможет…

— Феерию? Хочу. Конечно, хочу. Прямо сейчас, во сне?

— Почему же нет? Феерия сродни сну, одно другому не мешает… Я покажу тебе феерию про Конституцию.

— Про Конституцию? — удивился Митька.

Волшебник кивнул.

— Конституция — это камень, который Король может сделать, но потом он уже не может его поднять.

И Митька увидел странный сон про одного совсем древнего Короля, который действительно владел тайной Истинного языка. Его подданные благоденствовали. Когда являлась какая-то нужда, народ шел на поклон к своему Королю — и дело скоро улаживалось. Король был для них действительно отцом и благодетелем.

Но люди любят свободу, дети постепенно взрослеют — и постепенно в народе зародилось недовольство.

В соседнем государстве была демократия — там были и трудности, и трагедии, но зато и люди там были горды и смелы. Они высоко держали свои головы и презирали тех, кто не умел жить своим умом, своими трудами и чуть что — љ бежал жаловаться своему Королю. Конечно, никто и не думал устраивать революций и свергать Короля-Волшебника. Все понимали, что благополучие Королевства зависит от Короля. Просто однажды народ собрался на огромной площади перед дворцом. Самый мудрый и самый старший из подданных приблизился к Его Величеству и просил своего Повелителя даровать им Конституцию, даровать Закон, Право, Разделение властей, Выборы и самоуправление. Верховная власть все равно осталась бы в руках Короля — Король имел право отменить Конституцию и вновь стать неограниченным монархом.

— Если это сделает вас счастливыми, то для чего отменять то, что сделано? А если это сделает вас несчастными, то для чего вам Конституция? — спросил мудрый Король.

— Мы хотим лучше понять самих себя, — ответил мудрый Старейшина.

— Поверьте мне, что это сделает вас несчастными, — сказал Король. — И вы сами же станете винить меня за то, что я послушался вас.

— Тогда мы исправим ошибку и будем жить по-старому!

— Я не хочу делать ошибок, — сказал Король.

— Но быть может, для народа это полезно, Ваше Величество? — заметил Старейшина.

— Может быть, — сказал Король. — Но я не хочу принимать в этом никакого участия. Вот мое решение: если вы захотите получить от меня право на ошибку, я отрекусь от престола.

— Не делайте этого, Ваше Величество, — попросил мудрый Старейшина. — Потому что народ будет Вас винить в своих несчастиях, Вас же и обвинит в этом отречении. Вы будете в их глазах причиной всех несчастий.

— Ну, так что ж? — заметил Король. — Зато я буду прав перед Всевышним.

Мудрый старейшина вернулся к народу и передал волю Короля. Народ, испугавшись возможности отречения, просил Короля не оставлять престола и не слагать с себя корону. Благополучная жизнь оказалась несовместима со свободой, потому что она требовала могущественного Короля. И все разошлись восвояси.

Узнав о происшедшем, вольнолюбивые соседи подняли насмех подданных Короля:

— Жалкие рабы, дети рабов и родители рабов! Вы — не люди, а муравьи, в вас нет человеческого достоинства.

Прошло несколько лет, и народ вновь явился ко Дворцу. На сей раз пришли без униженных прошений и прямо потребовали у Короля — свободы!

И Король, как обещал, отрекся от своего королевства. Он прошел сквозь собравшуюся на площади толпу и удалился. Что удивительно — вслед ему раздались насмешки и укоризны!..

И действительно, жить стало труднее. Все чувствовали себя как дети, вышедшие из-под отчего крова. Приходилось совмещать несовместимое. Но это была — свобода!.. А свобода и взрослая жизнь по-своему привлекательны, хотя и не столь сладки, как это кажется в детстве. Свобода оказалась сопряжена со страданиями. Но игра, наверное, стоила свеч! Первое время.

Но прошли годы, и гордые свободолюбивые соседи завоевали бывшее Королевство!

— Вы рабы, дети рабов и родители рабов, — сказали они. — Служить и угождать, молить и ждать решения — это ваш удел. Будете служить нам и ждать нашей милости.

И тогда-то, вместо желанной свободы обретя новое рабство, куда более тяжкое и обидное, народ опомнился и захотел вернуть прежние порядки. Удивительно, но многие винили Короля в своем несчастии.

— Для чего он послушался нас? Он — Король, и имел право поступить по-своему. Значит, его гордость для него выше народного блага…

Мудрого Старейшину, совсем уже дряхлого столетнего старца, послали разыскать ушедшего Короля.

— Ваше величество, — сказал Старейшина, — можем ли мы исправить ошибку?

— Можем, — сказал Король.

Старейшина вздохнул с облегчением.

— Я так боялся, что Вы скажете "нет".

— Можем, — повторил Король, — потому что это — ваша ошибка. А вот если бы я дал вам Конституцию — это была бы моя ошибка. И этого нельзя было бы исправить.

На этом Митька сон оборвался. В полусне, еще не опомнившись, Митька лежал и гадал над притчей: что бы это все значило?

На следующий день Митька, конечно, опять помчался к Волшебнику.

— Скажите, Вы правда приходили ко мне во сне или это просто сон?

— Правда. Я назвал тебя своим учеником. Но чтобы ты действительно стал моим учеником, необходимо согласие родителей. Необходимо.

— А надо им вообще говорить? — нахмурился Митька.

— Конечно. Это же не детское волшебство. Это — серьезное дело. Ты же не детскому волшебству хочешь обучаться, так ведь?

Митька усмехнулся. Но с сомнением покачал головой.

— А если они не согласятся?

— Тогда придется ждать, пока ты не станешь взрослым. Но, конечно, встречаться во сне никто нам не может запретить. Родители властны над твоим телом, потому что родили его. А сон есть сон, там свои законы. Правда, то, что усвоено во сне, очень трудно применить наяву. Во сне легко совершать чудеса. Слишком легко. Сон не годится для тренировки.

Митьке ужасно не хотелось ставить Папу в известность о своем новом знакомстве. Едва ли ему это понравится. Даже точно — совсем-совсем не понравится.

— А почему конституцию дать нельзя, а уйти с престола — можно? — спросил Митька.

— Это понятно, — заметил Волшебник. — Король вправе уйти и прийти. Если он не вправе уйти — то какой же он король? Он тогда — раб народа. Крепостной.

— А конституцию не может дать?

— Может, — сказал Волшебник. — Но не хочет. Народ будет несчастлив.

— А почему? — сказал Митька. — Разве нельзя сделать, чтобы народ был счастлив и так, с Конституцией? Может он так сделать?

— Почему нельзя? Можно. Но он этого не хочет.

— Почему?

— Потому, что это — необратимо. Это камень, который нельзя поднять.

— А чего же нельзя-то? Взять — и отменить.

— А кому это надо? — сказал Волшебник. — Если все счастливы.

— Я все равно не понял. А почему он не имеет права ошибаться?

— По идее феерии, этот Король всемогущ.

— Ну, и что?

— А всемогущий не может ошибиться. Ошибка ведь — от немощи. Чего-то не учел, что-то не вышло… Если ошибся — значит, не всемогущий.

— Не может ошибиться? Какой же он всемогущий, если — не может?

— Может — но не хочет. Никогда не ошибается, потому что не хочет ошибаться. И в этом смысле — не может ошибиться. Хотя, в принципе, может, но это — камень, который нельзя поднять.

— Давайте еще полетаем, — предложил Митька. Насчет Короля все равно оставалась неясность, но сейчас было не до тонкостей. Если эта встреча — последняя, то хоть налетаться всласть, смутно подумал он.

На сей раз он в присутствии Волшебника вел ковер уверенно и не сбивая дыхания. Учителю оставалось только одобрительно кивать головой.

— Но это только при Вас, — сказал Митька самокритично, посадив ковер на место.

— Увы, пока так. Пока что я пришелец в твоем мире. Это первая ступень ученичества. Ты живешь пока в своей старой реальности.

— А Вы где? — не понял Митька.

— А я в своей. Смысл обучения в том, чтобы ты переехал жить к мне. В мой мир.

— А мы что ли в разных?

— Ну, конечно! В моем мире все происходит так, как мне надо. В моем мире чудеса — это норма. А как там у тебя? — Волшебник приставил ладонь к уху, будто говорил по телефону.

— Нет, у меня не так, — признался Митька, — у меня — только когда Вы рядом.

— Сказка мне служит и сама делает все как надо, — продолжал Волшебник. — А как там у вас?…

— У нас хуже. Хочу жить у Вас!

— Переезжай ко мне! Хочешь?

— Хочу. Но Мама не отпустит.

Волшебник опустил руку и покачал головой.

— Нет, ты не понял. Я не говорю тебе переехать с места на место в твоем мире. Какая разница, где ты будешь жить — у родителей или у меня. Ты должен перебраться жить в мой мир. Не меняя места жительства.

— Тогда — Папа не отпустит, — сказал Митька.

Папе новое увлечение сына крайне не понравилось. Папа с ходу запретил Митьке даже и мечтать о том, чтобы стать учеником Волшебника. И ездить в Театр тоже запретил. С ходу. Папа был человеком православным, церковным. И к волшебству относился отрицательно.

— Ты все же посоветуйся о отцом Федором, — сказала Мама осторожно.

Но от совета Папы с отцом Федором Митьке не приходилось ждать ничего хорошего.

К Волшебнику Митька в тот день, конечно, не пошел. Папин запрет — это вам не шутка. Митька всплакнул.

љНочью Волшебник явился ему во сне и велел послушаться Папу.

— Не торопись отчаиваться, — сказал он.

— Я уже отчаялся, — пожаловался Митька.

— Ну и зря. Волшебник я или нет?

Митька повеселел.

— Подожди, может, Папа и передумает, — пообещал Волшебник. — А мы пока не будем терять время. Чудотворение пока оставим. Творить чудеса не так трудно, как это обычно думают. Гораздо труднее избежать связанных с чудесами опасностей. Ты должен понять, что жизнь волшебника — это невидимая война.

— Война?

— Именно война. Жизнь черного мага — это война с себе подобными. Там воюют все против всех. Но и жизнь белого мага — тоже война.

Митька кивнул. Он так и думал.

— Значит, Вы все-таки воюете с черными.

— Нет-нет. Совсем не так. Я изо всех сил сохраняю мир. Если бы я стал воевать с ними, я сам бы стал одним из них, вот и все. А пока я — в мире, в своем мире, они просто не имеют доступа ко мне. Не понимаешь?

— Не понимаю.

— Я как паук, сижу в своей паутине. Тут я сильнее всех, даже шершня. Но если бы я отправился на войну, меня сожрали бы и муравьи.

Митька отчаянно помотал головой. Нет, так нельзя. Либо он, Митька, неспособный ученик, либо…

— Я ни-че-го не понимаю.

— Все нормально. Это действительно трудно понять. Тем более, ты еще ребенок. А тут и взрослому нелегко разобраться. То, что я тебе объясняю, это мудрость. Тут все на парадоксах. На антиномиях. А по-другому — никак… А ты думал, это просто — стать белым магом? Это не каждому дается.

— А мне дастся?

— Надеюсь. Мы с тобой пойдем по порядку, не торопясь. Сейчас ты не понимаешь, как совместить: что у меня нет врагов, но я — воюю. Это несовместимо. Так?

— Наверное.

— У меня есть идейные враги. У меня с ними — идейная война.

— Идейные? Кто это?

— Невидимые разбойники, которые незаметно лишают людей веры. Веры в добро.

— Бесы, что ли?

— Конечно. Это от них исходит идея зла. И идея, будто зло имеет какую-то власть. Но это только идеи. Если ты не принимаешь их — они не имеют над тобой власти.

— Но с ними-то Вы воюете?

— Суть в том, что я уклоняюсь от борьбы. Я просто вменяю их идеи ни во что, не пытаясь спорить. Не придаю им важности.

В другом сне они стояли на небольшой полянке, на голой вершине лесистого холма. В этом мире кто-то жил: под ногами была тропинка. Она змеилась между деревьями, уходя в лес. Так у Митьки — вроде что-то понятно, а вообще — темный лес!

— Давай начнем сначала. С самого простого, — предложил Волшебник.

— Давайте, — обрадовался Митька.

— Начнем с того, что понятно. С детского волшебства. С переходов. Ты ведь гордишься тем, что у тебя переходы получаются легче, чем у других. И думаешь, что я появился в твоей жизни как бы в награду за это. Верно?

Митька наморщил лоб. Это было похоже на правду, но такая правда звучала не совсем приятно.

— Верно? — повторил Волшебник.

Митька неопределенно качнул головой.

— Н-наверное, все-таки, нет, — сказал он. — Тогда уж, скорее, Вы появились у меня в награду за пространственные переходы.

Волшебник кивнул.

— И это не совсем так, но ближе к истине.

— Все-таки, с места на место — это уже не детское волшебство! — приободрился Митька.

Учитель слегка подтолкнул его, и они двинулись вниз по склону холма. В чащу деревьев и мудрых мыслей.

— А вот и нет, — возразил Учитель. — Ты думаешь, самое ценное там было то, что ты переносился в пространстве?

— Ну, да… А что еще?

— Гораздо лучше было бы, если бы ты сумел сделать такой же переход, оставаясь при этом на месте.

— Как это?! — опешил Митька, остановившись.

— Иди, иди потихонечку. Не стой на месте. Ты переходишь в другой мир. Переходишь, не сходя с места. В мир, очень похожий внешне. Поначалу похожий. Но другой. И со временем это начинает проявляться. Уловил?

— Да, — сказал Митька.

Вот это было — да. Это была находка. Такие мысли Митька понимал и любил. Он знал по опыту, что любые серьезные перемены наступают исподволь, неприметно. Кто этого не понимает — как овладеет волшебством? Хочешь сильных эффектов — начинай с малого, едва заметного. Это Митька умел. Он знал, как дорого стоят, как сильно действуют и как мало ценятся такие идеи!

— Да, — сказал Митька. — Значит, я сижу на месте. И перехожу. Оставаясь на месте. В новый мир.

— И переходишь. А пространственный перенос — это просто внешний эффект для укрепления в вере. Чтобы ты заметил, что ПЕРЕШЕЛ. Это необязательно. Самое ценное там былољ вовсе не то, что ты улетел на Заречную. А то, что ты, совершив переход, так и остался ТАМ, в новом мире. Так и не вывалился назад, — сказал Волшебник и слегка подтолкнул остановившегося Митьку вперед.

Волшебник опять выразил словами то, что Митька лишь смутно чувствовал. В новом мире жил Юрка, а в старом он… неизвестно где был.

Митька как мог объяснил Волшебнику свои чувства.

— Н-нет… — Волшебник покачал головой, — Юрка запомнился тебе как знак нового мира, но по сути с него началось твое возвращение к старому. С него ведь?

Митька пожал плечами и кивнул.

— Не знаю. Наверное. Вам виднее. Я ведь так и не понял толком, что значит "новый мир", "старый мир". Вот Синее Море — ясное дело, другой мир. А Вы в каком смысле?

— Самое простое объяснение: я называю «миром» твое виденье мира. Изменение мира — изменение сознания.

— А-а… А я думал правда мир меняется.

— Правда меняется. Другое сознание — другая вера. А вера — это сила.

— Ладно. Понял.

— Еще не понял. В новом мире новые законы. То, что было важно в старом, теряет важность. Оно становится простым случаем. Одним из многих. А то, что было неважным, случайным — становится закономерным. В этом суть любой перемены.

— Например. Приведите пример.

— Два человека живут на одном этаже. Разбойник и ученый. Они не просто по-разному видят мир. С ними случаются разные события. Они действительно живут в разных мирах. И у каждого есть свои неопровержимие доказательства того, что мир на самом деле именно такой… Доказательства одного — не имеют смысла для другого. То, что для одного — маловажная случайность, для другого — существенный закон жизни. Подтверждаемый опытом! Превратить ученого в разбойника, или наоборот — это магия. Белая или черная. Понятно?

— Вроде, да. А про меня?

— Пример про тебя. Для тебя важен я. Я — знак нового мира. Сам ты пока в старом. Для тебя важно мое присутствие. А когда мир изменится, когда ты перейдешь, это станет неважным. Случаем. Со мной или без меня — у тебя будет получаться. Понял?

— Понял. Давайте еще пример.

— Заречный. Для тебя это знак нового мира. Юрка — с Заречного. В этом его ценность. И мой театр — на Заречном. И твой первый перенос был — с Туневки, где ты вырос, на Заречный. Но с тех пор как ты познакомился со мной, для тебя везде стал Заречный. Так?

Митька опять стал как вкопаный. "Для тебя везде стал Заречный," — это точно! Именно так и чувствовал себя Митька с тех пор, как появилась Шапочка. Но. Что ценность Юрки в том, что он — с Заречного, это звучало как приговор. Неужели это — правда? Да ведь и Заречный начался раньше Юрки, с Монаха. На Заречный Митьку привел Папа. Правда, потом увел…

Волшебник понял митькино молчанье.

— Не вообще ценность юркиной жизни, а ценность для тебя, для тебя лично. Почему ты его выделил среди других ребят.

Митька кивнул.

— Но в принципе — в принципе! в конце концов! — љ знак нового мира — он как мост, который надо сжечь, чтобы перейти окончательно. Когда ты перешел, мост теряет значение. То, что в старом мире необычно, что — знак нового, в новом вполне обыденно. Пока переходишь — теряет значение. Шаг за шагом.

Они спустились в лощину и стали подниматься на соседний холм. Идти стало труднее.

— По-моему, Юрка не потерял, — сказал Митька. — Хотя я с Вами познакомился, но он — не потерял. Почему-то. Меньше стал, но все равно важен. Притом, на Заречном я и раньше бывал. Только не на Перекатной.

Волшебник кивнул одобрительно.

— И хорошо. Значит, я чего-то не учитываю. Значит, ты еще не совсем перешел куда-то. И дело тут не во мне. Не только во мне.

— А в чем?

— А не знаю. Я же не Бог. Если бы я все знал, то зачем тогда жить? Это только Бог знает — как можно все знать, и все-таки жить. Это уже нечеловеческое. Нам не понять этого. Для нас интересно узнавать. Это — наша жизнь. Постепенно узнавать.

— А Бог как? Как можно все знать — и не скучать?

— Не знаю. Может, это мы тоже постепенно узнаем?

В другом сне они сидели на крыше какого-то высотного здания, откуда открывался величественный вид на огромный Город.

— Суть не в том, чтобы сбежать из своей реальности, а в том, чтобы увидеть ее другими глазами. Это и значит «переселиться». Что толку в переходах? Это как грезы — они рассеялись, и будто не бывало.

Митька вроде бы понимал.

— А почему Вы тогда появились? — напомнил он Волшебнику вопрос из другого сна.

— Я появился потому, что у тебя была уверенность, что мир НА САМОМ ДЕЛЕ не такой, каким он тебе представляется. Что ты ищешь не другого мира, а своего собственного. Кстати, какой он, твой мир, который ты ищешь?

— Добрый, — сказал Митька, не задумываясь. — Там нет зла.

Волшебник кивнул.

— А что там делать?

Митька пожал плечами.

— Просто жить. Узнавать мир. Жизнь узнавать.

— А когда узнаешь?

— Мне кажется, никогда до конца не узнаешь.

— А приключения ты не любишь?

— Только если хорошо кончаются… если наверняка хорошо кончаются.

— Бывает туго, но в конце концов всегда хорошо. Так?

Митька кивнул. Хорошо бы.

— Вот так и устроен мир идеального белого мага. Хочешь туда?

— Конечно. А Вы можете меня туда провести?

— Суть в том, что ты уже там.

Митька вскочил и начал озираться по сторонам. Город, видно, спал. Был рассвет.

— Нет, ты не понял. Я говорю не про этот сон. Настоящий маг так видит тот мир, в котором родился. Мир своих родителей. Свой родной мир видит так: для него нет там зла, а есть только приключения, но они наверняка хорошо кончаются.

Это было снова непонятно для Митьки. Мир его родителей ведь и был тем, от чего он бежал. Митька сел.

— Родной мир? Так я ж от него бегу.

— Тебя сбивают с толку.

— Кто?

— Наши враги, бесы. Это они учат тебя бежать от реальности. Твой родной мир — совсем не такой, как тебе кажется. Если бы он и правда был таким — все, конец. Тут ничего не попишешь.

— Почему?

— Потому что вывалишься. Любой путешественник рано или поздно вываливается в мир своих родителей. Пока он жив, пока он в теле. Тело-то — от родителей. Окончательно потерять мир родителей — это и есть смерть. Смерть — принципиальная штука. Это окончательный переход. Пока ты жив, пока ты в теле — ты возвращаешься туда, где родился. В мир родителей. После смерти туда нет возврата. Путешествие без конца.

— Мне он не нравится, — пожаловался Митька. — Я там все равно умру. Заберите меня к себе.

— Пойми, пойми. Суть в том, что ты уже там. Ты уже здесь, в моем мире. И родители твои, и вообще все. Тебя просто ввели в заблуждение.

Митька подумал и осторожно спросил:

— А почему в Вашем мире меня ввели в заблуждение? Как Вы допустили?

Вопрос был дурацкий. Но, общаясь с Волшебником, Митька постепенно убедился, что в разговоре с мудрецом главное — не бояться дурацких вопросов. В этом вся суть. На то он и мудрец. Вывалить на него — и пусть сам разбирается. Опыт, опыт подсказывал Митьке: чем глупее вопрос, тем мудрее будет ответ.

И Волшебник, конечно, ничуть не смутился, что Митька его обвиняет, а даже будто обрадовался. Но сказал несколько виновато:

— Прости Митька. Это приключение. Я люблю приключения. Главное приключение человека — это духовная война. Когда его дурят. А ты не давай себя обдурить. А если обдурили — не смущайся! На войне как на войне. Смысл в том, что ты встретился со мной, и теперь дело пойдет на поправку. Главное — верь, что все хорошо кончится. Нам, белым магам, все идет на пользу.

— А зачем нам вообще война?

— На пользу. Война — приключение. Но приключение серьезное. Если ты сохранишь веру в то, что оно наверняка хорошо кончится, то так и будет, и вера твоя укрепится.

— А если не сохранишь?

— Тогда окажется, что ты — черный маг.

Это звучало неприятно. Митька почесал затылок. Риск, понимаешь.

— А нельзя без приключений?…

— Не знаю, — сказал Волшебник. — Может быть, тут все дело в конституции? Помнишь — про камень, который нельзя поднять?

Третий сон был как будто в подвале того же высотного здания. Были какие-то дети. Похоже, беспризорники. Но они были поглощены разговором между собой и совсем не обращали внимания на Митьку и Волшебника. А может, имела место невидимость.

— Настоящих белых магов мало, — говорил Волшебник. — Зато они гораздо могущественнее. Стать одним из них очень трудно. А стать черным легко. Есть множество черных магов, которые искренне верят, что они — добрые волшебники. Они действительно стараются делать добро, помогать людям и животным. Мне нетрудно научить тебя творить чудеса и прочее. Но наша с тобой задача сложнее. Я должен попробовать обнаружить в тебе настоящего белого мага. Он где-то уже сидит в тебе, только пока трудно открыть.

— Вы уж постарайтесь, — попросил Митька.

— Постараюсь, — серьезно сказал Волшебник. — Но в худшем случае, уж не обессудь, выйдет из тебя добрый, но черный маг. Непросветленный. Черный, но добрый. Добрый, но черный. Таких много. Окружающие считают их добрыми волшебниками. А на самом деле они — черные маги.

— Не хочу, — сказал Митька.

— Я тоже не хочу. Но склонности такие у тебя — есть.

Теперь Митька карабкался по крутому голому склону. Волшебник, даром что старый на вид, ничуть не отставал.

— А как отличить настоящего белого от черного, но доброго?

— Бывает очень трудно отличить, даже мне. Если человек хотя бы чем-то недоволен, хотя бы с чем-то в жизни, в собственном прошлом не согласен, то он — служитель тьмы, хотя и считает себя добрым, и старается бороться со злом.

— А что плохого? Борется — и хорошо. Почему он злой-то?

— Он не злой. Пойми, он добрый. Просто — черный. Понимаешь, бороться со злом — это дело воина… врача… пожарника, наконец. Черный маг может быть хорошим врачем, воином… просто добрым человеком. Но как МАГ — он уже побежден злом. Он ПОВЕРИЛ в зло, что зло действительно имеет ВЛАСТЬ. Как маг — он уже никогда не сможет победить зло до конца, В ПРИНЦИПЕ. Потому что он ВЕРИТ в зло. Зло имеет корень в нем самом. Скажем так, один корешок из многих. Потому для бесов он неопасен. Они всегда найдут подход. Ему остается только без конца бороться со злом. Это — путь воина.

Митька подумал. Вообще-то, с одной стороны, путь воина — тоже интересный. А с другой стороны…

— А если я со всем согласен, если для меня нету зла, зачем мне вообще что-то делать?

— Но есть же дела, которые не являются борьбой со злом. Главное из них — упорно верить в иллюзорность зла. Что все, что кажется победой зла — это только приключение. Этим не кончается. Будет какое-то продолжение, будет непредсказуемый поворот — и все будет хорошо!

Так Митька провел эту ночь.

Проснувшись наутро, он где-то в груди и в животе чувствовал, что помудрел. Он почти не сердился на Папу. К тому же, Мама взяла Митьку на беседу со своим наставником. Вначале они отстояли службу, а после службы подошли к батюшке.

Мамин духовник, благочинный протоиерей отец Глеб, не был ни зилотом, ни ригористом.

— Папу надо слушаться, — сказал он, похлопав Митьку по плечу. А потом они стали говорить с Мамой. Подслушивать было неудобно, и Митька отошел в сторону.

Но все же кое-что он расслышал. Отец Глеб сказал это громко, быть может, специально, чтобы Митька расслышал.

— Мы призваны служить Господу в Сказочной Епархии. И мы не должны замыкать наших детей в православное гетто. Да это и невозможно…

И Митька совсем повеселел.

Когда они вышли из храма, Митьке показалось, что Мама спросила его: "Ты куда?" Митька удивленно обернулся, но не успел ответить. Видно было, что Мама ничего не говорила, она думает о чем-то своем. Наверное, о Папе и о Митькином волшебнике. Митька осекся на полуслове и стал вслушиваться в свои мысли. Это явно была депеша.

И точно: в голову лезла назойливая мысль, и вслушиваться не надо.

— Ты куда пропал, Митек?

Ясно было, что это — Юрка.

Митька наскоро отпросился у Мамы погулять.

— Но к Волшебнику — ни-ни, — строго повторила Мама.

— Ясно, о чем речь!.. Я к Юрке.

— Чтоб к пяти часам был дома.

Отойдя в сторонку, Митька нацарапал на песке: "В храме был."љ Потом сосредоточился и резко стер надпись. Это была обычная техника депеши. Можно было делать и по-другому, но сейчас, после храма, лучше было применить самое простое средство.

В голову назойливо полезла мысль, притворяющаяся юркиной депешей.

— Срочно приезжай.

Потом еще обманка:

— Давай вечером встретимся на Перекатной.

Митька хладнокровно проигнорировал это искушение. Способность к такого типа волшебству во многом как раз и определялась тем, можешь ли ты не клюнуть на эту бесовскую удочку.

— Я тебя жду у клуба, — продолжал бес.

Митька не поверил.

— Сообщи, в каком храме? Я подъеду.

Митька — ноль внимания.

Наконец, пришла настоящая депеша:

— Я тебя потерял, все утро шлю депеши.

— Сейчас приеду к тебе, — ответил Митька. — Жди дома.

Юрка был неспособен к самостоятельным переходам, зато с депешами у него было все в порядке. Он смог бы даже и в храм пробиться, только самому Митьке было сегодня не до того. Чтобы достучаться до Митьки, гонцу даже пришлось сымитировать мамин голос.

В автобусе Митька принял еще одно послание:

— Иди на Перекатную, на наше место.

Они встретились там же, где началось их знакомство.

— Ты куда пропал, Митек, — повторил Юрка, — уже неделю тебя не видно, не слышно. Вы ведь уезжаете?

— Не неделю. В среду же разговаривали, забыл?

— Забыл.

— У меня такие дела…

— Рассказывай, что за дела. Двинули на Море!

Оказавшись на раскаленном пляже, они немедленно разделись и влезли в воду.

Берег был на удивление пустынным, только вдали играли какие-то девчонки.

— Я нашел себе мага, Юрка, — сказал Митька.

— Ну?!

Вода что-то была холодной. Они улеглись на песок.

— Нашел. Но отец мне запретил встречаться с ним.

— Во-он оно что…

Странно. Не хотел Митька рассказывать Юрке о повороте в своей судьбе — но стоило им встретиться — и само все рассказалось.

— Давай одеваться, — сказал Митька, — а то вывалимся полуголыми.

Юрка как всегда выпал первым. Остался только след на песке, а на море и следа не осталось.

Этим же вечером Митька с родителями уехал за город.

Начались отпуска. Митька поехал к бабушке, жить в деревне и ходить с Песом за грибами.

Еще Митька собирался навестить соседкину корову Зорьку. Зорька была в своем роде достопримечательностью. Митька ее очень жалел — с детства. Корова была ненормальная. Она бредила Индией, бредила в буквальном смысле слова. Индия была для нее раем на земле, землей мечты.

Зорька воображала себя ни много, ни мало — воплощением какого-то божества. Но это полбеды. Индийские мотивы переплетались в ее рогатой голове с христианскими, и она воображала, что страдает в этом хлеву, в полной безвестности, за грехи человечества. Она ждала избавления: то ли смерти на бойне, то ли какого-то скорого конца света, но ждала с таким терпением, терпела с такой искренней самоотверженностью, что невозможно было слушать ее без слез.

Даже Папа, при всей его суровости, только качал головой, не находя комментариев. Потом все же нашел где-то в Библии подходящую цитату, что вся тварь страдает за грех человека, и чает избавления через человека же. Так что даже Папа

усматривал в зорькиной теории некую каплю здравого смысла. Ну, а Митька — тот вообще был от Зорьки без ума.

И Зорька отвечала ему взаимностью, ощущая его искреннее сочувствие. И терпеливо ждала каждого Митькиного прихода.

В ее воображении Митька выходил чем-то вроде представителя или посланника целой организации людей, понимавших миссию Зорьки и благодарно ждавших завершения ее страданий.

Зорька охотно беседовала с Митькой, посылая кому-то через него какие-то слова утешения, какие-то наставления и даже пророчества, которые не сбывались, а просто забывались и заменялись новыми. И так она отдавала себя людям, которые считали ее просто коровой. Кормили, поили, доили, убирали навоз. И корова кротко принимала это малое ответное служение человечества.

На следующую ночь Волшебник переговорил с Митькой очень кратко. Он обещал открыть ему секрет Истинного языка и дал базовые упражнения.

— Начинать необходимо с этого. Иначе при всем желании ничего не поймешь. Есть вещи, которые познаются только на практике.

— Давайте, — сказал Митька.

— Секрет Истинного языка прост, как все самое важное в жизни. Но самое простое труднее всего принять. Чтобы подготовиться, поразмысли вот над чем: Бог никогда не лжет, потому что все слова Его сбываются…

— Кстати, — сказал Митька, — я никогда не мог понять, почему говорят, что Бог не может согрешить. Если Он ВСЕ может, то почему этого не может.

— Вот-вот, — сказал Волшебник, — ты меня понял. Я именно про это и говорю. Опять про тот же камень, который нельзя поднять.

— Да я ничего не понял, — признался Митька, — я просто спрашиваю.

— Твой вопрос показывает, что ты понял, зачем я это говорю. Ответ прост: Бог не может согрешить по определению. То, что делает Бог — это и есть праведность. Праведность — это делать дела Божии.

— Не понял, — сказал Митька. — Не может? По определению? Он же все может. По определению.

— Конечно, конечно. Мы же про это говорили. Может, но не хочет. Можешь ты сделать то, чего не хочешь?

— Могу. Но не хочу.

— И Бог. Может — все. А делает только то, что хочет. А грех — это то, что Бог не хочет делать. Может. Но не хочет.

— А как тогда делается? Если Сам Бог не хочет.

— Бог и не делает. Он только допускает. Смотри: Бог не лжет, потому что все, что Он скажет, сбывается. Ложь бывает, когда Бог молчит.

— А зачем допускает? Зачем молчит? — спросил Митька.

— Он допускает, когда предвидит, что все равно, и так все пойдет как надо. А если нет — не допускает.

— Тогда почему бы нам и не грешить? Если все и так пойдет как надо. Тогда все равно.

— Чтобы избежать неприятных приключений. Потому что там есть реальная опасность потерять веру в хороший конец. Когда ты делаешь то, что Бог не хочет делать, это тебя удаляет от Бога. А кто далеко от Бога — легко теряет веру в добро. Грех портит твой мир.

— А Ваш мир? Не портит?

— Я стараюсь не грешить. А чужой грех не портит мой мир. Это тоже приключение, но с рискомљ потерять веру для меня оно не связано. Я уверен, что все будет хорошо. Для меня.

— А для меня?

— Для тебя — всяко может обернуться. Потому я и предлагаю: переезжай жить ко мне.

— А как?

— Я это и объясняю тебе. Бог не может солгать, потому что все Его слова сбываются. И ты никогда не лги, чтобы все твои слова сбывались. Не порти свой мир.

— Ага, — сказал Митька.

— Это первое правило Белой Магии: никогда не говори неправды. Бойся даже маленькой неточности. Если не знаешь точно, то лучше промолчи. Никогда не преувеличивай. Не говори ерунды даже в шутку. Каждое твое слово должно быть правдивым и точным. Чтобы все, что ты скажешь, можно было перевести на Истинный язык. Не говори, чего не знаешь. Особенно осторожно говори о будущем. Не говори "будет то-то и то-то", говори "мне кажется, мне хочется". Это первое.