Сказка для старших

— Хорошо. Попробую.

— Во-вторых, что бы ни случилось, принимай все как должное. Представь, что все, что происходит, происходит по твоей воле. Как будто это ты сам так захотел. Никогда не позволяй себе недовольства, никогда не ворчи и не ругайся. Вспомни каждый случай, когда ты бывал чем-то недоволен, попроси прощения у Бога за свое недовольство. Это второе.

Митька подумал и заметил:

— Это очень трудно. Может быть, я даже не смогу.

— Постарайся. Без этого ничего у нас не выйдет. Самое главное, не ври даже в мелочах. Тот, кто позволяет себе врать, тот никогда не овладеет языком Истины. Язык просто не дастся ему.

— Это можно. Наверное. А вот как быть всем довольным?

— Пойми, если ты недоволен, то ты уже проиграл битву. Ну, война есть война. Одна битва — это еще не вся война. Но в конце концов не должно остаться ни малейшего недовольства. Чтобы все было в твоих глазах хорошо, как в прошлом, так и в предполагаемом будущем.

— Я попробую.

— Давай. Действуй. Разговоры разговорами, а надо и делать кое-что. Ну, все на сегодня!..

Утром Митька случайно подслушал разговор родителей.

— В обычном театре сколько народу работает? И всем надо платить, — сказал Папа. — А этот Волшебник платит только за помещение. Он же все делает один. У него даже сторожа нет.

— Это все так, — возражала Мама. — И все-таки он очень много жертвует на храмы. Отец Глеб не стал бы так говорить, если бы речь шла о ерунде.

— Этот отец Глеб!.. Может ли вообще Церковь принимать пожертвования от волшебника?!

Вот так вот.

Целое утро потом, копаясь в огороде, Митька дулся на Папу. Даже пожертвования не принимать! Значит, что? Все, ложись и помирай! Если ты волшебник, то — не человек. Как можно быть этим довольным? Митька был недоволен. Значит, проиграл битву со злом.

А днем Митька узнал ужасную новость: Зорьку забили. У нее обнаружилась какая-то коровья болезнь, и зорькина жизнь завершилась.

Митька ушел в лес и плакал полдня. Он даже тайно помолился за упокой Зорькиной души, хотя она и некрещеная. Хотя и язычница.

Ночью Митька жаловался Волшебнику, стоя на носу катера, который шел по довольно бурному морю, обдавая их мелкими брызгами. Митьке приходилось говорить громко, собственно, орать, заглушая рев дизеля. Интересно, что Волшебник говорил вроде негромко, но его было отлично слышно.

— Не врать вроде получается! А вот без недовольства никак не выходит!

— Ну, чем ты, например, недоволен?

— Зорьку забили! На мясо! По-моему, это ужасно!

— Не верь, — сказал Волшебник. — Это не конец.

— Это?! Не конец?! А что тогда "конец"?!

— Будет воскресение мертвых.

— Она же корова! — проорал Митька. — Она ж некрещеная!

— Ну, и что же. Она же сказочная корова, говорящая. Ну и что, что некрещеная. Все, кто имеет разум, воскреснут.

— Все равно ужасно! — орал Митька. — Это еще когда будет!

— Ты просто травмирован, — сказал Волшебник. — Хочешь, мы с тобой воскресим эту корову?

— Хочу!

— Хочешь, чтобы я сделал ее бессмертной? Или пусть ее забьют еще раз?

— Пусть вообще не забивают!

— Тогда не будет мяса, — заметил Волшебник. — Хочешь, чтобы она сдохла и ее похоронили?

— Пусть будет бессмертной!

— Только она одна? Или все коровы?

— Пусть вообще не будет смерти! — крикнул Митька.

— Не сможем, — сказал Волшебник. — Не справимся. Это древнее проклятье: "Ты — земля, и пойдешь в землю," — сказал Бог. Это наказание за грех!

Митька замолчал.

— Не получается быть довольным! — закричал он. — Я боюсь смерти!

— Это приключение, — сказал Волшебник. — Страшное, захватывающее дух, самое опасное из всех приключений. Но это — не зло. Если ты будешь верить, что это — зло, то они тебя сожрут.

— Кто?!

— Бесы. Это они научили нас грешить, страдать за грехи, а потом обвинять Бога.

— Так ведь проклятье же!

— Бог проклинает не со зла. Это — во благо, поверь мне. Не мне, Богу поверь!

Митька попробовал. Не очень получалось, но стало чуть легче.

— Чем ты еще недоволен? — спросил Волшебник.

— Папа против Вас очень настроен! Он вообще против волшебников!

— Ну, что же. Большинство волшебников вольно или невольно служат злу. Как волшебники. По видимости борятся со злом, а по сути — укрепляют его тем, что верят в него. Ты ведь уже начал понимать это?

Митька неуверенно кивнул.

— Волшебник должен бороться со злом ВЕРОЙ. Верой в то, что это — никакое не зло, а просто приключение, которое непременно хорошо кончится.

Митька кивнул.

— Маг, который позволил себя втянуть в войну со злом, уже пленник зла… как маг. Хотя он, может быть, хороший воин, но он уже — не белый маг. Для белого — зла просто нет. Большинство из нас, увы, пленники.

— Но не Вы! — прокричал Митька.

— Надеюсь, — сказал Волшебник серьезно.

— А я?! — прокричал Митька.

— А ты пока — пленник. Стань ты сейчас магом, ты был бы черным.

Они помолчали. Катер постепенно приближался к берегу.

— А ты представь, что ты сам так захотел, чтобы Папа был недоволен.

— Не понимаю, зачем это мне! — прокричал Митька. — љ Чтобы он был недоволен!

— Для упражнения в борьбе. Добрый волшебник похож на укротителя. Он укрощает сказку, заставляет ее слушаться. Естественно, если ты решил стать укротителем, сказка восстает против тебя. Ты должен научиться сражаться.

— Не пойму, как сражаться, с кем?!

— Со сказкой. Сказка хочет убедить тебя, что она тебе непослушна, что она живет вопреки тебе, против тебя. Что зло имеет власть.

— А я что хочу?!

— А ты хочешь убедить сказку, что она не может сделать с тобой ничего такого, что бы заставило тебя сердиться. Что бы она ни выкинула, ты будто этого и ждал. Понимаешь?

— Будто?! Будто?! — кричал Митька. — Притворяться, что ли?!

— Вначале хотя бы притворяйся. А потом ты правда поверишь и полюбишь. Полюбишь сказку, поверишь Богу.

— Я верю!

— Ты веришь В Бога. А ты поверь Богу, доверься Ему Самому. Он же знает, как надо. Если Папа недоволен, стало быть, так надо. Ты веришь в воскресение мертвых?

— Верю! — прокричал Митька.

— Ты понимаешь, что это означает не просто, что все люди оживут, но что все зло будет исправлено, все будет восстановлено, все обретет изначальный смысл?

— Н-не понимаю… — сказал Митька тихо. — Не думал про это.

Но Волшебник почему-то все равно услыхал.

— Думай. Эта вера — основа для белой магии. Зло не имеет никакого значения. Это просто приключение. Проверка для всех нас, во что мы хотим верить. Хотим ли мы верить в победу добра? Что зло — одна видимость, ночной призрак, исчезающий с рассветом? Или нам нравится верить, что Бог действительно создал зло?

— Но это долго! — прокричал Митька. — До Воскресения еще далеко!

— А ты начинай жить Воскресением. Прямо сейчас начинай!

Митька начал понимать, но все равно плохо получалось. Очень скверная была погода над этим сонным морем.

Теперь они ходили на службу в монастырский храм, где служил папин духовник отец Феодор. Отец Феодор последние годы прослыл как старец, в монастырь повалил народ, и попасть к нему было уже не так легко как раньше, когда Митька мог запросто подойти и о чем-нибудь спросить. Теперь Митька ждал решающего разговора папы с отцом Феодором и молился, чтобы случилось чудо.

И случилось чудо. Папа имел долгий разговор о Митьке с отцом Феодором и, вернувшись домой поздно вечером, объявил:

— Я разрешаю тебе встречаться с твоим волшебником. Но я против того, чтобы ты сам учился колдовать.

Митька хлопал глазами.

— А почему разрешаешь?

— За послушание, — сказал Папа кратко. И ушел к себе в кабинет.

Ночью Митька поспешил обрадовать Волшебника. Он бежал во сне по какой-то лесной дороге, там был каменный дом, где его ждал Волшебник. Митька сбивчиво стал рассказывать про чудо, про отца Федора…

— Вот, как? — удивился Волшебник. — Оказывается, отец Феодор — духовник твоего Папы! А мы-то волновались.

— Это я волновался, — сказал Митька. — А Вы-то не волновались.

— Точно, — сказал Волшебник. — Я ни капли не волновался. Я даже ничего не предпринимал, чтобы как-то помочь делу.

Теперь Митька удивился. Он-то думал, что Волшебник старается как-то склонить Митькиных родителей в свою пользу, колдует как-нибудь.

— Ты разочарован? — спросил Волшебник, внимательно наблюдавший за Митькиным лицом.

Митька пожал плечами.

— Нет, почему разочарован. Просто мне казалось, что Папа никогда ни за что не согласится. Я думал, Вы заколдовали отца Феодора.

— Чепуха. Кем бы я был, если бы брался заколдовывать иеромонахов.

— А почему же? Как это вышло?

— Само собой вышло, безо всякого волшебства. Сказка сама повернулась к нам нужным боком. Это и есть белая магия.

Митька молчал, переваривая.

— Обрати внимание на этот случай. И сделай вывод.

— Какой?

— Что судьба любит тех, кто ее любит. Принимай от нее все с благодарностью, и она не станет тебя слишком долго мучать.

Митька покивал головой и вздохнул.

— Постараюсь.

— Постарайся. Не лги. Принимай все так, будто этого-то ты и хотел. Это первое и второе правило белой магии. И третье. Самое трудное. Постарайся не делать ничего, кроме необходимого.

— Как — ничего.

— Ничего. Без чего можно обойтись, того не делай. Зато без чего обойтись нельзя, делай с любовью. Благодари Бога за то, что Он дал тебе потрудиться. Люби труд.

Ну, этого Митька совсем уже не понимал. Как можно любить труд?

Опять-таки. Все, что Митьке нравилось делать, относилось к тому, без чего можно обойтись. Кроме сна и еды. Не делать то, без чего можно обойтись — значило для Митьки ничего не делать, только есть и спать. Ну, еще в школу ходить и домашнее задание делать придется. Что — любить это?!

Любовь к труду выглядела просто какой-то насмешкой в устах Волшебника.

Митька молчал.

— Ты думаешь, при чем здесь волшебство?

— Ну, да.

— Соображай. Если ты — могучий волшебник, если ты — белый маг, то зачем тебе вообще трудиться? Все должно само собой получаться. А если уж ты трудишься, то только в свое удовольствие. Так?

— Так я ж еще не волшебник. Не белый маг.

— Но ты же собираешься стать волшебником. Вот и привыкай жить так, как живут настоящие волшебники. Отсюда все три Правила. Белый маг не врет — просто не может соврать, потому что все его слова непременно сбываются. Это раз.

— А если специально соврет?

— Значит, не все его слова сбывается. Значит, он мелкий волшебник. Обычный черный маг. Ложь — это камень, который нельзя поднять. Солгать — можно. А обратно поверить, что все твои слова должны сбываться — трудно. Без посторонней помощи — невозможно! Понял? Дальше. Настоящий волшебник всем доволен и любит труд, потому что все бывает по его воле. Как он захочет, так и будет. Это два и три.

— Это я понял. А почему он не может делать что-то просто для своего развлечения? Зачем он делает только необходимое? Этого не понял.

— Это труднее всего понять. Это ты почувствуешь на практике. Но без этого остальное просто не будет срабатывать. Понимаешь, все, что делает волшебник, должно быть исполнено смысла. Там не должно быть ничего случайного, произвольного. Дети делают много лишнего и на этом незаметно теряют волшебство.

Волшебник помолчал.

— Пойми, если тебе нужно развлекаться, значит жизнь твоя сама по себе скучна. Тебе неинтересно жить, потому ты ищешь развлечений. Но у настоящего волшебника так не бывает. Он любит свою жизнь, саму по себе. Ему не надо развлекаться, ему и так интересно.

Утром Мама объяснила Митьке:

— Оказывается, твой Волшебник — совсем не волшебник.

— Почему это не волшебник? Очень даже волшебник, — сказал Митька честно.

— Так сказал отец Феодор. Оказывется, он знает твоего Волшебника. Давно причем знает, с детства.

И все-таки настоящие, взрослые чудеса у Митьки получались только в присутствии Волшебника. Ясное дело, это происходило потому, что мир у Митьки был все-таки довольно плохой, и у него ну никак не получалось быть всем довольным. И без вранья не получалось.

Он поехал в город, чтобы встретиться с Волшебником наяву. Чтобы не раздражать Папу, хотел поехать, не уточняя цели путешествия — ну, как бы к Юрке.

Спросили. Пришлось уточнить. Сказал, что к Юрке.

Чтобы слова сбылись, пришлось поехать к Юрке. Юрки дома не оказалось. Слать ему депеши Митька не хотел. Поехал к Волшебнику. Получился обман.

— Если бы я сказал, что «хочу» к Юрке, вышел бы обман. Не хотел я к нему, я к Вам хотел.

— Надо было просто сказать правду, — сказал Волшебник.

— Папа расстроится, — оправдывался Митька.

Волшебник покачал головой.

— Нет. Нет. Ты еще не понял. Если ты БУДЕШЬ делать то, что нужно, все будет само собой получаться как надо. Папа не расстроится. Или расстроится, но это приведет к еще лучшему результату.

— К какому? — не поверил Митька.

— Ладно, — сказал Волшебник. — Придется нам с тобой применить крайнее средство.

— Может, не надо, — испугался Митька.

— Не бойся. Сам я шел именно таким путем. Ты вот с детства захотел стать волшебником. А я в детстве хотел стать монахом.

— Монахом?! — поразился Митька.

— Именно монахом. Я долго жил в монастыре, но монахом так и не стал. Но именно там мне отрылась тайна Белой магии.

Митька хлопал глазами.

— Чему ты удивляешься? Тайна истинного волшебства состоит в том, что там нет никакого волшебства. Просто если человек крепко верит в добро, то Бог дает по его вере. Многие дети — добрые волшебники. Помнишь, в Евангелии: "если скажешь горе: перейди отсюда туда, и не усомнишься в сердце своем, будет тебе по слову твоему." Потом, с годами, с опытом,љ с накоплением душевных травм, вера теряется, и жизнь становится серой. Добрый волшебник — это тот, кто сумел на всю жизнь остаться ребенком по вере. А без Божьей помощи это невозможно.

— Так настоящий волшебник что, совсем не колдует?! — наконец сообразил Митька.

— Вот именно. У него все само собой получается так, как надо. Сказка сама покорно служит ему, сама делает все, что надо. Наконец-то до тебя дошло. Это просто, как сон. Если бы все дети с рождения исполняли Три Правила, все были бы настоящими волшебниками. Но они плачут, балуются и фантазируют.

— А что, фантазировать тоже нельзя?! — испугался Митька.

— Ты что, конечно нельзя. Никаких фантазий. Все, что ты хочешь, должно сбываться НА САМОМ ДЕЛЕ.

Митька так полюбил ночные разговоры с Волшебником, что, вернувшись к бабушке, перед сном специально призывал Волшебника, чтобы не терять время на бессмысленные сны.

Волшебник явился ему опять. Они как будто стояли на берегу моря и смотрели на закат. Это было какое-то суровое северное море, частично замерзшее. Стоял мороз, они были в шубах. Багровое от мороза голое солнце медленно-медленно заходило за горизонт, но никак не могло спрятаться.

— Бывают добрые Волшебники, которые даже не догадываются, что они — волшебники. Такие бывают самыми могущественными. Крупные злые маги вообще опасаются приближаться к ним, а мелкие по глупости расшибаются о них.

— Смотри, — сказал Волшебник тихо, вглядываясь вдаль.љ — Осторожно оглянись назад.

Видишь этого человека? Это великий Иван Емелин, один из тех, на которых держится сказка. Теперь о нем слагают легенды. Если бы он захотел, он бы стал хоть кем, хоть Царем. Но он так и остается в полной безвестности, прежним Иванушкой-дурачком. Вначале сказка сильно искушала его бесчестием, и вот, он искренне полюбил бесчестие. Его до сих пор никто не знает, а кто знает — не догадывается, кто он такой.

Митька во все глаза глядел на простоватого крестьянина в тулупчике, который колол дрова. Откуда он взял в тундре такую гору дров и зачем колол их посреди голой снежной пустыни? Действительно, "дурачек".

— Видишь? Он владеет тайной вечной молодости. Я долгое время был его учеником, и даже до сих пор не знаю, заметил он меня или нет. Может быть, просто не обратил на меня внимания. А может быть, не считает нужным обращать на меня внимание. Чтобы начать у него учиться, надо вначале уже быть волшебником, иначе ничего не поймешь. Он ничего не объясняет. Может быть, сам ничего не понимает. Считает это делом естественным. А может быть, все прекрасно понимает, и знает, что мы с тобой сейчас за ним наблюдаем. Я не могу его понять. Вроде я понял его секрет; он оказался простым, как дыхание. Но научиться этому, может быть, и нельзя: он ни разу в жизни не усомнился в Счастливом Конце, вот и все. Ни разу. Никогда. Он настоящий Король Сказки.

В другом сне они встретились в том же Волшебном театре, что и наяву. За окном была глухая ночь. На столе горела свеча. У икон теплилась лампадка. Волшебник сидел в кресле, а на диване у стены лежало спящее тело Волшебника, прикрытое пледом.

То есть Волшебник раздвоился — он лежал на диване и он сидел в кресле. Вначале Митька было запаниковал, но быстро привык: сон же. Его собственное, митькино тело, тоже спало. Далеко отсюда, на Туневке. А душа его говорила с душою Волшебника.

— Чтобы стать белым магом, — говорил Волшебник, — надо начинать заниматься в детстве, как можно раньше. Надо сохранить естественную детскую веру в добро. Почти все теряют ее с возрастом. Вот и ты уже начал терять, и это плохо. Если она потеряна, ее почти невозможно восстановить. Те три упражнения, которые ты выполняешь, служат, чтобы сохранить то, что еще осталось.

Сказав это, Волшебник долго молчал, будто задумавшись о чем-то своем. Глядя на него, Митька вдруг понял… он не мог бы выразить точно, что именно он понял.

— Но все-таки можно восстановить? — спросил Митька шепотом, чувствуя, что у него слезы наворачиваются на глаза.

— Конечно. Я начал гораздо позже тебя, уже взрослым, и все-таки сумел вернуться в детство.

— Как? — спросил Митька. Он… наконц, он понял простую вещь: он понял, что он, Митька, уже умудрился стать черным магом. Успел! Ну, не злым. Но черным. Но не злым. Но — черным.

— Надо обрести Отца. Надо опять стать маленьким. Это возможно, хотя и дорогой ценой. Но мне думается, мы должны рискнуть.

— А как?

— Правда, тогда ситуация может стать неуправляемой. Но игра стоит свеч.

— А как, как? — торопил Митька.

— Надо призывать Имя, — сказал Волшебник.

— Значит, все-таки Имя?… А какое Имя?

— Царя царствующих и Господа господствующих, — торжественно произнес Волшебник, будто говорил заклинание, — Владыки владеющих, Чьим рабом является каждый царь и король на свете.

— Иисуса Христа?!

Митька прошептал Имя, чувствуя, что у него поползли мурашки по спине.

Он немедленно проснулся, успев расслышатьљ еще слова:

— Тот, Кто смог воскреснуть из мертвых, конечно, вернет тебе детство. А другого пути просто нет.

Митька был взбудоражен и долго не мог уснуть, хотя изо всех сил старался, чтобы поскорее продолжить разговор.

Уразумев тайну Имени, Митька ревностно взялся за дело.

Проснувшись утром, он начал шептать как научил его Волшебник: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго."

— Что ты шуршишь? — спросил Папа.

— Ты молишься, что ли? — догадалась Мама.

Через некоторое время Митька догадался, что «грешный» он потому, что потерял веру в добро. Что поверил лукавому, будто что-то в жизни идет не так, как надо. А «помилуй» значит "верни мне веру, чтобы я опять, как маленький, поверил Тебе и не сомневался".

Сообразив это, Митька начал вспоминать, когда он первый раз в жизни усомнился в том, что все идет так, как надо. Но не смог вспомнить, а заметил, что забыл молиться. Тогда он, по указанию волшебника, оставил эти мысли, и опять зашептал: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго".

Теперь слова вдруг показались непонятными и какими-то пустыми. Пошептав некоторое время, Митька устал так сильно, что уже подумал бросить это дело. "Ага, — сообразил он, — вот пришло искушение." И он еще сильнее зашептал: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго." Язык ворочался как каменный. От усталости Митька лег на кровать и не заметил как уснул.

— Ты чего дрыхнешь? — громко сказал Папа.

Митька вскочил с таким чувством, будто пожар. Сообразив, что ничего не случилось, он надулся на Папу, даже не вспомнив ни про молитву, ни про волшебные правила. А вспомнив, он подумал: "Ну вот, я старался-старался, а толку никакого." Все-таки он начал по новой: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго".љ Взгляд упал на раскрытую книжку. Митька решил почитать, одновременно бормоча молитву. Спустя долгое время он заметил, что уже давно не молится.

Нет, так дело не пойдет.

— Твоя проблема в том, что ты ждешь какого-то немедленного результата, — сказал Волшебник. — Тебе тяжело, потому что дело кажется тебе бесполезным.

— Наверное.

— Так вот он, результат: сами по себе мысли о бесполезности молитвы — откуда они взялись? Заметь-ка! до сих пор ты не сомневался в моих словах. А как только дело дошло до молитвы, гляди, как все переменилось. Замечаешь?

Митька молчал. Волшебник внимательно посмотрел на него и заметил:

— Тебе даже не хочется со мной говорить.

— Что Вы, — испугался Митька, — очень хочется.

— О молитве — не очень хочется, — сказал Волшебник категорично. И Митька вдруг осознал, что учитель прав: именно что — не хотелось разговаривать о молитве.

— Вот это то, что я тебе говорил. Когда молишься, жди от молитвы только одного результата: что возникнет сопротивление. Просто БЕШЕНОЕ сопротивление. По всем фронтам. Все вокруг восстанет против того, что ты молишься. И в тебе самом все восстанет. А ты продолжай свое дело, вот и все. Молитва, как победитовые жернова. Если ты от нее не отстанешь, она все перемелет.

— И меня перемелет?

— И тебя перемелет! Так ты ради этого за нее и взлся, чтобы она тебя, грешного, перемолола.

Митька молчал. Что-то мешало ему согласиться.

— А зачем тогда молиться, если от нее одно сопротивление?

— Я не сказал, что одно сопротивление. Я сказал — ЖДИ только сопротивления, притом бешеного сопротивления. Главный результат молитвы — неожиданный.

— Какой?

— Я сказал — неожиданный. Совсем неожиданный. Я сам не знаю — какой именно.

Митька молчал.

— Ты просто поверь мне, — сказал Волшебник мягко. — Если ты не отступишь от молитвы, она все перемелет. Как именно — я не знаю. Но она окажется сильнее любого сопротивления — вот главный результат.

И Митька поверил.

Последовали искушения.

Деревенские мальчишки стали делать бормотунчика. Митька, конечно, принимал участие. Его тут, в деревне, вообще считали вроде эксперта по волшебству. Особенно в игре "волшебники против рыцарей" — тут Митька был просто незаменим!.. Митька умел закрутить такую интригу, что под вечер сам переставал понимать, что происходит на самом деле, а что — только иллюзия.

Митьку ждали и хотели увидеть. Но в этот раз — то ли из-за тайной митькиной молитвы, то ли еще из-за чего, бормотунчик никак не хотел оживать. Бились-бились — все напрасно. Тут Митьку позвали домой.

Митька ушел, а на следующий день выяснилось, что бормотунчик сразу после его ухода ожил и настроил ребят против Митьки, сказав, будто Митька учится у черного мага. Мол, поэтому в его присутствии я и не хотел оживать. Это была подлость, и подлость необъяснимая. Бормотунчики обычно говорят правду, иногда просто болтают глупости, но чтобы вот так авторитетно врать! Доверие к показаниям бормотунчика в мальчишеской среде настолько высоко, что Митька сам чуть не усомнился в своем Волшебнике — а ну как и впраду черный маг?

После этого играть с Митькой никто не хотел. Черная магия — в обычном понимании слова — вещь, чреватая неприятными последствиями, в том числе кровавыми. Митьку стали откровенно чуждаться, и это было крайне неприятно. Пришлось ему гулять как кошке, самому по себе. Вдвоем с Песом. Это быстро заметили родители.

Митька, следуя инструкции Волшебника, выложил всю правду, наплевав на омерту. Да и что было тут опасаться омерты, когда самое худшее, к чему она могла привести, уже случилось?

— Вот и хорошо, — заметил Папа. — Нечего заниматься чепухой.

Митька пожаловался на скуку и одиночество и спросил разрешения ездить на день в город.

— Это зачем? — нахмурился Папа. — К Юрке?

— К Волшебнику, — неохотно признался Митька, следуя инструкции Волшебника. К Юрке Митька не собирался: Юрка с родителями укатил на юг, к настоящему морю.

— К Волшебнику — давай! — сказал Папа одобрительно.

И это было приятным сюрпризом. Видать, слово отца Феодора превозмогло.

— Не хотят общаться с тобой? — сказал Волшебник. — Это неприятно, но, может, и к лучшему.

— Мы должны верить, что наверняка — к лучшему, — напомнил Митька.

— Вот именно. Но обычно это вскрывается со временем. Надо верить и ждать, пока не станет очевидно, что и правда — к лучшему.

— Я уже это понял, — сказал Митька. — А если не верить, то и не станет.

— Бог милостив. Бывает, и без веры становится. Но в данном случае лично для меня дело очевидно сразу, сходу. Конечно, к лучшему. И я могу тебе объяснить, почему.

— Почему?

— Потому что, когда практикуешь изменение мира, необходимо как можно меньше общаться с представителями старого мира. Общаясь с человеком, всегда хоть отчасти заражаешься его миром. Поверь, даже мне после разговора с тобой приходится некоторое время "отходить".

— Неужто?! — поразился Митька.

— Представь себе, да. После тебя я и правда начинаю чувствовать себя магом.

— Ну, и что? Вы же и правда — маг.

Волшебник сильно помотал головой, будто отряхиваясь.

— Никакой я не маг, пойми это наконец. Летать на ковре может любой человек. Любой человек. На любом ковре. Я — никакой не маг. Просто я живу в мире, где это — нормально. Я — не маг, я просто живу в мире белого мага. Когда ты переедешь ко мне, ты сам убедишься в этом. Я — обычный старикашка, и никакой особенной ценности не представляю. Ценен мир, в котором я живу. Ты увидишь сам. А пока после каждого разговора с тобой я мучаюсь чувством собственной важности. Потому что я в твоих глазах — важная птица. Когда два человека общаются, у них возникают общие важности.

Митька вдруг почувствовал, что отупел, и перестал соображать. Но решил барахтаться изо всех сил.

— Какие важности? Что значит — важности?

— Вспомни, я тебе это говорил во сне. Помнишь? На зеленых холмах. Мир изменяется, когда то, что раньше казалось существенным, оказывается случайным, неважным. И наоборот. Случайное становится важным. Вспомни. Про знак нового мира.

Митька кивнул.

— Чтобы общаться с человекам, необходимо признавать какие-то общие важности. Можно по-разному оценивать, для тебя «плюс», для него «минус»… можно спорить, но если ты просто считаешь несущественным то, что для другого важно, то говорить вам просто не о чем.

— Ну и ладно, ну и не надо говорить тогда, — согласился Митька, имея в виду деревенских мальчишек.

— И не надо, — подтвердил Волшебник. — Но если ты все-таки будешь общаться, то чужие важности начнут тебе передаваться… как бы заражаешься ими. Что важно для мальчишек?

— Ну, мало ли… — задумался Митька. — Волшебство важно… правда, больше для маленьких. Важно, кто круче. Одежда важна, особенно для девчонок. В общем, всякая ерунда важна.

— У тебя другие важности?

— По-моему, другие. По-моему, для меня нет особого вреда в общении с ребятами. Я же понимаю, что это неважное, просто подыгрываю…

— Даже если для тебя это не кажется важным, но ты просто обращаешь на это внимание… тратишь на это время… важность начинает нарастать. Люди, с которыми ты общаешься, незаметно держат тебя в плену своих важностей. Они не дадут тебе изменить мир. Понимаешь?

— Что-то понимаю. А вообще — не понимаю.

— Вот тебе на понятном тебе языке. Ты по складу ума — технарь.

Митька удивился.

— Ты начинаешь понимать, когда с тобой говорят на языке приемов… методов, технологий. Делай так и так, и получишь такой-то эффект. Вот тебе на языке технологий: чтобы изменить мир, нужно взять какую-то маловажную детель и начать уделять ей все больше и больше внимания. Знакомо?

Конечно, Митьке это было хорошо знакомо. Именно так и совершается волшебство. Например, берешь за основу шорох за стенкой… или удивительное место в городе, откуда не видно ни однй постойки… или назойливую бессмыслицу, которая сама лезет в голову…

— А почему Вы говорите — маловажную? Как раз-таки важную… только незаметную.

Волшебник кивнул.

— Незаметную для других. Незаметную потому, что она СЧИТАЕТСЯ неважной. Заметь: ты это делаешь тайно, ты понимаешь, что общение с теми, для кого это неважно, может помешать.

— Может, — кивнул Митька. Потому-то он сызмальства и предпочитал быть кошкой, которая гуляет сама по себе.

— Когда ты совершаешь переход, или материализуешь свою фантазию — ты и выполняешь упражнение по изменению мира.

Митька не согласился.

— Скорее уж, бегу от мира. Вы же сами говорили.

— Ты изменяешь мир, — громко, отчетливо произнес Волшебник. — Ты переходишь от мира, где такой фокус невозможен… или почти невозможен, в мир, где он — тривиален… или почти тривиален.

— Ладно. Допустим. Тогда что нового? О чем Вы тогда говорите?

Волшебник засмеялся.

— Ну, вот. Вначале не понимал, теперь понял, и тут же говоришь: ну, и что тут такого… Новое тут вот что. До сих пор ты брал за основу… начинал уделять внимание вещи, которая сразу имела какую-то важность — но только в твоих глазах. Все остальные считали ее мелочью. Так же точно можно брать за основу вещь ВООБЩЕ НЕВАЖНУЮ в твоих же собственных глазах. Напрмер, шелест птичьих крыльев… или стоять всегда так, чтобы вес был на пятках… Фиксировать внимание на том, что неважно — это трудное дело. Совмещение несовместимого. Но эффект — мощный.

Митька задрал брови.

— И что это даст?

— Могут быть совершенно разные эффекты. Все зависит от того, чему именно ты будешь уделять внимание. Мир изменится непременно. Куда именно — это зависит от основы. Что именно взято за основу. Чему именно ты уделяешь внимание. А это уже зависит от того, кто тебе подсказал.

— Так что угодно можно же. Неважных вещей же уйма!.. Зачем подсказывать?

Волшебник погрозил пальцем.

— Смотри, осторожнее! Что брать за основу — это вопрос для Учителя. Если ты решишь сам выбрать, тебе подсунут какую-нибудь вредную мелочь… а потом это будет далеко не мелочь. Это и называется "сделать из мухи слона".

— Кто подсунет? — нахмурился Митька.

— Невидимые разбойники. Они любят контролировать наши мысли. Когда человек решает делать, что взбредет в голову, он, как правило, действует по их подсказке. Они любят исподтишка учить.

— Ну, давайте, я буду слушать шелест птичьих крыльев, — предложил Митька. — Или начну стоять на пятках… То, что Вы сказали.

— Не нужно. В ту сторону ходить сейчас необязательно. Всему свое время. Я уже предложил тебе упражнение. Ты должен уделять внимание словам молитвы.

— А разве молитва — это неважное? — удивился Митька. — Я всегда думал, что важное.

— Потому-то у тебя еще сравнительно неплохой мир, — заметил Волшебник. — Но на самом деле молитва имеет гораздо большее значение, чем тебе сейчас кажется. Уделяй ей как можно больше внимания… гораздо больше, чем это, на твой взгляд, оправдано… и твой мир начнет меняться. Имя Божие будет иметь все большее и большее значение. А все остальное, что для тебя сейчас важно, начнет съеживаться… Это же понятно — чем больше внимания ты уделяешь одному, тем меньше другому.

Это-то Митька как раз понимал. По опыту. Так и делается переход.

— Все, — сказал он. — Дошло.

— Дошло? Вот и отлично. Теперь ты поймешь и то, почему тебе вредно общаться с людьми твоего старого мира. Даже если ты считаешь неважными ихние важности, эти важности все равно становятся важнее — просто оттого, что ты уделяешь им время. Внимание.

Митька постепенно понял, что к молитве привыкнуть нельзя. Удивительным образом Митька снова и снова обнаруживал, что не только забыл повторять слова молитвы, но даже и свое собственное намерение непрестанно молиться Богу. Как ни в чем не бывало занимаясь своими делами, он вспоминал о молитве, но как-то отстраненно, и молиться не начинал. Потом, опомнившись, начинал. Потом опять забывал.

— Я к этому неспособен, — сказал Митька, отчаявшись. — Давайте как-нибудь по-другому. Давайте возьмем за основу что-нибудь такое, что не вызывает сопротивления.

Волшебник покачал головой.

— Нет, нет, дружок. Именно так и только так. Вот эта самая мысль — "давайте по-другому" — это у тебя от врага. Ты их уже измучил своей молитвой. Это не ты отчаялся, а враг начал отчаиваться.

— Вряд ли, — сказал Митька, подумав. — Я же все время забываю.

— Зато ты все время снова начинаешь, вот что страшно-то. Вот это и есть война. Не сдавайся! Они порядочно попортили тебе жизнь; теперь твоя очередь.

Волшебник сказал это с каким-то азартом; с азартом охотника или снайпера.

— Терпи, терпи, выжидай!.. Молитва сильнее их. Они обречены.

Митька сокрушенно вздохнул.

— Что-то тяжело, — пожаловался он.

— А что ж тяжелого-то?! Повторяй себе и повторяй. Что тут трудного?

— Трудно то, что врага не видно. Вот Вы говорите — "они мешают". А мне кажется — просто я сам олух, ни к чему неспособный.

Волшебник поразмыслил.

— Во-он оно что… Ну, давай тогда обострим дело, хочешь? Заставим их показать рожки.

Митька опасливо поежился.

— Ну, дружок, решай. Или хочешь, чтобы было повеселей… и пострашней. Или терпи так.

— Давайте, повеселей, — выбрал Митька.

— Давай. Значит, будешь делать так. Когда тебя одолевают мысли о бесполезности молитвы, произносишь молитву один раз, ни о чем не думая. Ни о чем не думая — понимаешь, что это значит?

— Вроде, да.

— Потом постарайся сказать два раза подряд, ни о чем не думая, потом три… и так далее. Сколько получится. Делай так каждый раз, когда тебе начнет казаться, что пора бросать молитву.

Митька повеселел. Задача казалась нетрудной.

— Но имей в виду: это упражнение — как удар ниже пояса. Они этого очень боятся и сразу начинают злеть.

Митька попробовал, и дело вроде пошло. Молитва по прежнему не хотела становиться привычкой, зато и мысли против молитвы ослабели. Действительно, кто-то невидимый явно предпочитал не провоцировать удары ниже пояса.

Тем временем отпуска заканчивались. Папа перебрался в город, а Мама пока осталась помогать Бабушке на огороде. Митька жил то там, то сям, стараясь и урвать как можно больше лета, и Волшебника не упустить.

Странно, что Юрка с юга не слал депеши. И Митька почему-то не слал ему депеши.

— Вот теперь, с молитвой, я понял, как это можно — не делать ничего, кроме необходимого, — заметил Митька.

— Вот как? — Волшебник пристально глядел на него. — Ты это быстро понял, если ты действительно понял.

— Надо просто вообще ничего не выбирать, — сказал Митька. — Спокойно молиться и ничего не делать. Просто смотреть со стороны, как ты что-то делаешь… ешь… пьешь… в туалете сидишь… по лесу идешь… Смотреть, что происходит — и молиться.

— Точно! — Волшебник кивнул. — Ты это понял. Именно со стороны. Именно не выбирать, а наблюдать, как оно само выбирается.

— Но тяжеловато, — признался Митька. — Меня будто лишко.

Волшебник засмеялся.

— Именно лишко. Тебя — лишко. Ты сотворен с избытком. Для того тебе дана молитва. Стоит забыть молитву — начинаешь вовлекаться в происходящее. Не созерцать, что с тобой происходит, а правда действовать. Выбирать.

Митька кивнул.

— Именно выбирать. Это хуже всего. Я уж изо всех сил стараюсь не выбирать.

— Именно, не выбирай. Наблюдай со стороны, созерцай, как происходит выбор, а сам — не выбирай. Молись.

— Меня лишко, — опять пожаловался Митька. — Мне слишком много дано, приходится выбирать. Слишком много возможностей.

— Выбирай молитву, — сказал Волшебник. — На то тебе и дана молитва. Чтобы поглотить избыток. Этот избыток дан Богом для того, чтобы ты вернул его обратно Богу.

Митька кивнул. С ним в эти дни происходило что-то необыкновенное. Необыкновенная ясность ума.

— Еще я понял, как можно быть всем довольным, — сказал Митька. — Не почувствовал, а просто понял. Умом, не сердцем. Просто головой понял, как это может быть.

— Ну, и? — сказал Волшебник.

— Надо заново осмыслить все прошлые непрятности как приключение. Чтобы вышло, будто у тебя никогда не было никаких серьезных неприятностей. Никогда. Например, Серый мне был нужен, чтобы встретить Вас. Может, еще для чего-то, но для этого — точно.

Волшебник кивнул.

— Похоже.

— Но я одного не пойму, — продолжал Митька. — А как тогда в Царстве Небесном? Там же нет неприятностей. Значит, нет и приключений. Скучно же тогда.

Волшебник улыбнулся.

— Вы не смейтесь. Вы ответьте по правде. Нужно нам тогда Царство Небесное? Получается, нам и тут хорошо.

— Я не смеюсь. Я радуюсь. Вот, ты боялся неприятностей, а теперь полюбил. Не хочешь без них обходиться. А на твой вопрос я не могу ответить. Наверное, там будет еще лучше. Поживем — увидим.

— А куда лучше-то? — сказал Митька.

— Бог знает. Я тебе отвечу первое, что мне приходит в голову. Наверное, встреча с Богом — это Приключение. Недаром говорят: "Страх Божий во век пребывает". Он же старшный — Бог. И желанный, и страшный. Антиномия.

— Ага, — сказал Митька. — Понял. Это здорово. Встреча с Богом — это приключение, которое не кончается.

Волшебник глянул ему в глаза, и Митька будто провалился в небесную лазурь — от глаз Волшебника невозможного было отвести взгляд.

— Но ты не спеши, — сказал Волшебник. — Ты еще ничего не понял. Все только началось. Только начало открываться. И приключения у нас впереди.

Вдруг стала ненадежной шапка-невидимка.

Это произошло в самый неподходящий момент, когда Митька спокойно шел к себе домой мимо команды Серого. Он настолько привык к невидимости, что даже не обратил внимания на окрик:

— Эй, стой!

Митька продолжал идти, повторяя слова молитвы. Послышался топот, Митька обернулся. Его догоняли.

Митька автоматически ухватился рукой за бесполезный чепчик; не просто бесполезный, а вредный — теперь придется объясняться, почему он гуляет в чепчике. Митька быстро сорвал шапочку и скомкал ее в кулаке. Молитву он забыл.

— Ты что, крутой?! — спросили его. — Тебе команда была стоять.

Митьку окружили трое. Серый подходил не торопясь, как хозяин положения.

И тут появился Волшебник. Он просто вышел из ближайшего подъезда.

Он был почти неузнаваемым: теперь ему было на вид лет сорок; черные как смоль волосы, рост под два метра, косая сажень в плечах. Сверх того, он был одет казаком и имел шашку.

Добро-добро улыбнувшись, Волшебник сказал:

— Мальчики, мне нужно поговорить с Митькой.

Разбойники смутились.

— Вы тоже хотели поговорить с Митькой, или мне показалось? — спросил Волшебник.

— Показалось, — сказал Серый. — Мы потом поговорим.

— Приглашайте меня на разговор, — предложил Волшебник.

— А Вы кто? — спросили разбойники.

— Митькин покровитель.

Разбойники обалдело молчали.

— Не пугайся, — сказал Волшебник. — Я всегда рядом.

— А что с шапочкой?

— Сказка капризничает, — сказал Волшебник. — К сожалению, когда приходится прибегать к молитве, уже ни на что нельзя полагаться. Кроме самой молитвы.

— Ни на что?

Волшебник молча кивнул.

— В этом недостаток молитвы. Она сильнее всего, но она ревнива. Она постепенно забирает тебя всего. А все остальное от молитвы слабеет, сохнет, как трава от огня.

— Я напрочь забыл молитву, — признался Митька.

— Это неудивительно. Невидимые разбойники всегда помогают видимым. А видимые — невидимым. НЕ забыть молитву в такой ситуации ужасно трудно. Зато если это удастся, может быть настоящее чудо. От Бога, а не от людей.

— А Ваши чудеса — от людей?

— Ну, да. Я же человек. Изначально-то любое чудо — от Бога. Но потом я усваиваю чудо, и оно уже — мое. По вере.

— А чем отличается?

— От Бога? Новизной. Бог не повторяется.

— А как же с шапочкой? Она еще будет работать?

— Будет. А если вздумает капризничать, я тебя защищу. Не бойся.

Мама приехала из деревни почему-то расстроенная и отвела Митьку к своему духовнику, отцу Глебу, который разъяснил, что молитве нельзя обучаться у кого ни попадя, а не то впадешь в прелесть. Волшебник не годится на роль Учителя.

— А как надо? — спросил Митька.

— Утренние молитвы утром, вечерние — вечером. В начале всякого дела скажи: "Господи, благослови", в конце: "Слава тебе, Господи!"

— И все?

— Хватит с тебя. Подвига сверх силы не бери. Соблюдай посты, ходи в храм. Все прочее постепенно приложится.

Митька не поверил. Постоянно твердить слова молитвы вовсе не казалось ему чем-то непосильным. А что Иисусова молитва сама собой «приложится» к утренним и вечерним, казалось сомнительным.

— Мама, а ты давно ходишь в храм?

— Всю жизнь, сколько себя помню.

— Утренние молитвы читаешь?

— Конечно. Ну, конечно, всякое бывает…

— И вечерние?

— Конечно.

— А почему ты не читаешь Иисусову молитву?

— Этому обучают в монастырях. Я же не монахиня.

— Отпусти меня на лето в монастырь. К отцу Феодору.

Мама решила, что Митька собрался в монахи, и эта идея ее в восторг не привела. С монастырем пока решили не торопиться.

Тогда Митька решил продолжать на свой страх и риск.

Митька попытался научить Кота молиться. Но Мяо-цзы отказался даже пробовать.

— Никого никогда ни о чем не проси, — сказал он. — Сами придут, сами предложат, и еще начнут уговаривать.

Митьке понравились слова Кота. В них было нечто сходное с учением Волшебника. Не про молитву, а то, чему он учил Митьку вначале.

— А почему — сами придут? — спросил Митька.

— Не знаю, — сказал Мяо-Цзы. — Это так всегда бывает. Вон Пес — он просит, и сидит на цепи. А я не прошу, и меня носят на руках, и ласкают, пока мне не надоест.

Митьке стало жалко Пса.

Начав молиться, Митька стал частенько заходить в свой любимый храм — в юркином конце города, на Заречном — где несколько раз бывал в детстве с Папой на службе.

Раньше как-то не заходилось, мешали дела. Хотя Митька частенько проходил мимо церковной ограды по дороге к Юрке. А теперь Юрка уехал, дел стало меньше, а на Заречный все равно надо было ездить, чтобы встречатбся с Волшебником наяву. И Митька полюбил заходить в этот храм один, днем, когда нет службы. Если открыто, можно посидеть внутри, помолиться. Если закрыто, можно посидеть напротив храма на лавочке возле дома, и опять-таки — помолиться.

Сегодня храм был открыт; службы не было; тетеньки, продававшей свечи, тоже почему-то не было. Зато Монах стоял в храме и, по-видимому, молился. Обернувшись и коротко глянув на Митьку, он опять повернулся к алтарю.

Митька почему-то не сел, а остался стоять. Молиться вместе с Монахом было легче.

Раскрылась дверь. Торопливо поклонившись, в храм вошел мальчик — младший из здешних обитателей.

— Ну, что, Миша? Нашел его? — спросил Монах.

Мальчик помотал головой.

— Он у какой-то Лидии. Улица Заречная, дом 7, квартира 12.

— Телефона нет?

— Нету.

— Ну, так бежал бы туда, на Заречную. Ты знаешь, где это?

Мальчик опять помотал головой.

— Это недалеко. Спускаешься к мосту…

Монах стал объяснять. Мальчик не понимал и все переспрашивал. Митька знал Заречную. Это было недалеко от Волшебного театра.

— Я знаю Заречную, — сказал Митька, подходя.

Монах как в первый раз коротко глянул Митьке в глаза.

— Давайте, бегите вдвоем.

Мишка был младше года на два. Бегал он отменно, но выносливости ему явно не хватало. Уже на мосту Митька перестал отставать и перехватил инициативу.

— Теперь давай сюда, дворами, — скомандовал он. — А куда мы спешим?

— Там Марфа Пет… умирает. Надо батюшку, — задыхаясь, пробормотал Мишка.

Митька сбавил темп. Улица пошла в гору, и наверху они вынуждены были перейти на шаг. При молитву он позабыл на бегу.

И тут как из под земли вынырнула шайка Серого! Все пятеро, в полном составе. Первый раз в жизни Митька видел разбойником в Заречном — и каким только ветром занесло?! Мир изменился — как будто, не в лучшую сторону.

— Ба! Какие люди! — обрадовался бандит по кличке Анбал. — Ну-ка стой!

Разбойники разом перекрыли дорогу.

Мишка тут же бросился наутек. За ним не гнались — маленький шкет был никому не интересен. Но Митька не мог просто сбежать — все равно когда-нибудь да поймают, и придется объясняться. Мишка, оглянувшись, тоже остановился и стоял поодаль в нерешительности.

— Иди, крошка, иди! — махнул рукой здоровенный бритоголовый бандит по кличке Лоб, — с тобой потом побазарим.

— Ребята! Пустите нас ради Христа! — пропищал Мишка жалобно. — Мы очень спешим.

— Чего?! — сказал Лоб и сделал вид, что нагнулся за камнем.

Мишка проворно скрылся за углом. Митька совсем расстроился. Оставалась одна надежда — на Волшебника. Шапочка была в кармане, но доставать ее при разбойниках не хотелось — просто отнимут, и все. Пока завязочки завязываешь.

— Ну-с, — сказал атаман, — раскалывайся, что это за хмырь тебя пасет?

— Это маг, — сказал Митька веско.

— Ма-аг? Серьезно? А не брешешь?

Митька пожал плечами.

— Докажи, — потребовал вертлявый Веллер.

— А как я докажу?

— Ну, он ведь тебя пасет? — уточнил Серый.

Митька кивнул, ощущая страх в животе. Волшебник что-то не появлялся.

— Ну, мы сейчас тебя пощупаем. Если он маг, то должен прилететь, правильно?

— Должен, — сказал Митька, совсем не веря.

Разбойники подступили плотнее. Митька уперся плечами в стену.

— А может, ты уже стал послушный, Митька? — спросил Серый вкрадчиво.

Митька молчал, цепенея от беспомощности. Что-то должно было произойти. Митька вспомнил про молитву, но как-то отстраненно. Молиться не начал.

И тут из-за угла стремительно выбежал Мишка с булыжниками в обеих руках! С правой руки залепил Серому в затылок и пнул Анбала под колено. С левой швырнул в опешивших бандитов — те шарахнулись — и пустился наутек!

Путь был открыт! Повинуясь инстинкту, Митька тоже побежал, напоследок как в замедленном кино увидев, как Серый делает земной поклон, обхватив голову обеими руками, словно в приступе сердечного раскаяния.

И тут же все замелькало, понеслось с огромной скоростью. Мишка опять бежал как ошпареный, еще и покрикивал на бегу какие-то непонятные слоги, будто заклинания на чужом языке.

Митька заметно отставал. Куда бежать? Перемахнули какой-то забор. Сверху Митька увидел, что пришедшие в себя разбойники ударились в погоню.

Поворот. Узкая улочка. Митька на бегу выхватил из кармана шапочку и кое-как напялил на себя. Чтобы завязать подвязочки, пришлось остановиться. Мишка скрылся за углом. Митька исчез. Появилась погоня. Невидимый Митька прижался к стене, соображая как поступить. Он решил поставить пропустить Лба вперед, подставить подножку здоровенному Липочке, незримо налететь на Веллера, пробежать назад, там развязать шапочку, позвать бандитов и скрыться за углом, а там опять стать невидимым.

Лоб пролетел мимо, Липочка грянулся наземь, зато Веллер вдруг затормозил и, выпучил глаза, глядя мимо Митьки. Митька тоже оглянулся и тоже выпучил незримые глаза.

Из-за поворота навстречу Лбу вылетел Мишка с арматуриной в руке! И со всего маху врезал остановившемуся Лбу по ноге! Не сумев отпрыгнуть, Лоб стал кататься по земле, неожиданно высоким женским голосом истошно крича. А Мишка уже бил по рукам поднявшегося на колени Липочку. Липочка, естественно, закрывал руками голову, но бил Мишка именно по беззащитным рукам, а не по голове. Зверски расправившись с Липочкой, Мишка кинулся было на Веллера — но тот, естественно, оставшись в одиночестве, что есть духу понесся назад. На бегу Мишка размахивал арматуриной, чуть не зацепив прижавшегося к стене Митьку, и, задыхаясь, выкрикивал свои заклинания:

- љ Есу!.. Цзыду!.. Шанди!..

Победа и так была полная, но Мишка, похоже, не собирался почивать на лаврах, а стремился извести всю шайку разом. С криками понесся он следом за Веллером стремительно и неудержимо, как пес за кошкой. Обалдевший от увиденного Митька, естественно, поспешил следом, уже за поворотом догадавшись снять шапочку.

— Мишка! — крикнул Митька, спасая здоровье Веллеру. Наконец он догадался, что Мишка вертит головой в поисках именно его, Митьки.

— Вон ты где! — обрадовался Мишка, бросая на землю арматурину. К Веллеру он сразу потерял всякий интерес. А тот остановился на приличном расстоянии, ожидая развития событий.

— Давай-ка драпать отсюда, — предложил Митька.

— Не отсюда, а на Заречную, 7, - пробормотал Мишка, задыхаясь.

Проводив Мишку, Митька немедленно отправился к Волшебнику. Накрепко затянув подвязочки волшебного чепчика. Дело приняло серьезный оборот. После Мишкиного наезда на банду Серого Митька решил вообще больше не снимать шапочку, выходя из дому. Следовало ждать страшной, жестокой мести. Лоб и Липочка были временно покалечены, зато Серый, Анбал и Веллер наверняка рыщут по городу в поисках Митьки и посменно дежурят у подъезда, рассчитывая выйти на Мишку, применив, если надо, самые суровые пытки. Про молитву Митька забыл наглухо. А когда вспомнил, усомнился, стоит ли рисковать: шапочке молитва явно не нравилась.

Да и вообще, не могло быть никаких сомнений, что все эти события, вдруг замельквшие в ритме триллера, были следствием молитвы. Особенно — внимательной молитвы. Неожиданный, понимаешь, результат!

— Но имей в виду, — вспомнил Митька слова Волшебника, — это упражнение — как удар ниже пояса. Они этого очень боятся и сразу начинают злеть.

Разозленная сказка показалась Митьке слишком страшной. Желание упражняться в молитве у него что-то пропало. Не-ет, братва, так просто вы меня не возьмете. У меня есть шапочка… и Волшебник.

Но лето кончалось, а школе шапочку придется снять. Будущее угнетало Митьку. Конечно, тут был недостаток веры в Волшебника, но Митька просто не представлял, как тот будет защищать его от озверевших разбойников В ШКОЛЕ, в цитадели омерты.

— Почему Вы не появились?

— Наверное, я был там не нужен. Похоже, тебе повстречался настоящий воин. Воин в таком деле даже уместнее волшебника.

— Воин?

— Ну да. У него же был меч-кладенец. Как он их завалил!

— Да нет, — возразил Митька. — Обычная арматура.

љВолшебник вздохнул и покачал головой.

— Дружок, не ты ли летал на ОБЫЧНОМ ковре?

Митька вспомнил, как Мишка размахивал арматуриной и понял, что Волшебник прав.

— А что теперь делать?

— А ничего не делать. Будь осторожен и уповай на Бога.

— А молиться?

— Конечно! И познакомься поближе с этим Мишкой.

— А если шапочка закапризничает?

Молиться Митька все-таки не решился. Надо было ехать домой. По тому же мостику вернувшись назад, к храму, он сразу наткнулся на Монаха, который стоял на остановке. Митька подошел к Монаху в шапочке, и тот, естественно, не обратил на него внимания. Впрочем, Монах вообще ни на что не обращал внимания. Так, стоял себе, и стоял. Молился, наверное. И Митька тоже начал молиться. А потом снял шапочку. Когда он становился видимым, это никого не удивляло. Его же на самом деле видели, только не умом, а одними глазами. Потому-то не удивлялись, осознавая его присутствие. А может, просто не показывали удивления.

Монах сразу узнал его, хотел сказать что-то, но промолчал.

Надо было что-то сказать, и Митька знал, что. О молитве, конечно. Немного помолившись вместе с монахом, Митька что-то успокоился и опять ощутил энтузиазм. Да и о чем еще было говорить с монахом? Чем дожидаться, пока там родители отвезут Митьку в монастырь (тем более, что Митька чуял: Мама вообще не хочет везти его ни в какой монастырь), лучше съесть мышь, которая сама идет в лапы. Мяо-Цзы тоже что-то понимает в жизни. Одним словом…

— Может Волшебник научить молитве? — спросил Митька без обиняков.

— Какой молитве? — спросил монах, на мгновение глянув ему в глаза.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного.

Монах долго молчал. Потом внимательно посмотрел на Митьку.

— Этому никто не может научить. Никто, как Бог. Ну, а УЗНАТЬ молитву можно от кого угодно.

— А кто научит?

— А Бог и научит.

— А Волшебник что?

— Узнать молитву можно где угодно, — повторил монах.

— А дальше?

— А дальше надо не забывать Главный Секрет.

— Какой?

— Ну, это же секрет.

— А Вы знаете?

— Знаю.

— Скажите, — потребовал Митька.

— Главный секрет молитвы состоит в том, что ее НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ ОСТАВЛЯТЬ. Если решился начать — никогда не бросай, что бы ни случилось, — очень серьезно сказал Монах, глядя Митьке в глаза.

— А я теперь боюсь молиться, — признался Митька, слегка поежившись. Нервотрепка этого дня действительно утомила и расстроила Митьку. Ему захотелось пожаловаться.

— Боишься? — Монах поднял брови. — А чего ты боишься?

— Что меня увидят, — объяснил Митька кратко, глядя Монаху прямо в глаза. Почему-то Митька догадался, что на Монаха омерта не распространяется. Ну, Монах же не от мира сего. Ясно было, что Мишка уже и так обо всем доложил Монаху.

— Во-он что, — Монах опустил глаза.

Они помолчали.

— Ну-ка, покажи-ка твою шапочку.

Митька помедлил. Он не хотел никому ни показывать, ни рассказывать про подарок Волшебника. Но Мишке — после победы — показал. Вопреки ожиданиям, Мишка не изъявил желания примерить шапочку, а только подивился, как Митька то появляется, то исчезает.

— Мощная штука! — высказался Мишка. — Это оружие! Ниндзя, да?

— Да нет, какое оружие, — пробормотал Митька.

Помедлив, Митька протянул Монаху шапочку. Тот повертел Митькину драгоценность в руках как обычный чепчик.

— Вот из-за этого ты не молишься?

— Нет, не из-за этого, — сказал Митька недовольно, засовывая шапочку в карман, — а из-за разбойников. А Вы считаете, это грех — носить эту шапочку?

— Если она боится молитвы, тут что-то не то, — уверенно сказал Монах.

— А что мне делать? Мишка заварил кашу и спрятался в храме. А мне что делать теперь?!

Митька почувствовал, что может заплакать, и насупился. В конце концов, он попал в переплет, бегая именно по поручению Монаха.

— А ты приходи к нам. Посоветуйся с Антонием.

— Это кто?

— Мишкин папа. Пошли прямо сейчас вместе, я вас познакомлю.

Дядя Антоний оказался человеком действия.

Выслушав Митьку, он уточнил:

— Эти разбойники — народ серьезный? Ножи-кастеты носят?

— Да нет, конечно, — испугался Митька. — Какие кастеты?

— В секциях занимаются?

— Не знаю. Может, и занимаются. Откуда я знаю.

— Если бы занимались, знал бы, — уверенно сказал Антон. — Зачем разбойнику это скрывать? Наоборот, надо раззвонить всем, чтобы боялись. Этот народ занимается для престижа.

Тут Митька вспомнил, что про Веллера говорили, что он каратист.

— Один вроде бы занимается. Который удрал.

— Потому и удрал, — сказал Антон раздумчиво. — Реакция хорошая.

Помолчали. Саша и Мишка с патриархальной почтительностью ждали папиного вердикта. Пока шел военный совет, Митька почти перестал бояться разбойников. Чувствовалось, что тут его в обиду не дадут. Самое главное, Антон тоже был каким-то каратистом и к детским проблемам относился без пренебрежения. Мишка тоже уже показал себя в бою. Саша был гораздо старше Митьки, сверстник разбойников, и крепкий на вид; если они с Митькой схватятся с Анбалом, пока Антон будет отрубать каратиста Веллера и страшного Серегу, то победа наверняка будет за нами. Приободрившись, Митька опять стал тихонечко звать Господа Иисуса.

— То есть, с железякой Мишка погорячился, так? — продолжал Антон. — У вас дерутся без оружия.

— Конечно. Погорячился.

Мишка втянул голову в плечи.

— Мишка нарушил неписанный закон. Суть в том, что теперь тебя будут пытать, чтобы найти преступника. А может быть, они теперь тоже начнут применять железо?

— Не знаю. Может быть. Но вряд ли, — сказал Митька сомнительно.

— Мишка в их глазах не авторитет, так? Просто псих, которого надо научить уму-разуму.

Саша и Мишка прыснули. Митька из вежливости тоже улыбнулся, хотя и не понял, что тут смешного — когда Мишка стал методично ломать Липочке руки, ему самому показалось, что Мишка свихнулся.

— Между прочим, для нас это тоже небезопасно, — заметил Антон. — Один раз обожглись, другой будут осмотрительнее. Впредь старайся зубы не показывать.

— Но я же не знал, что у него шапочка. Я бегу — его нет. Я думал — схватили. Что делать-то оставалось?

— Н-да, шапочка все запутала, — сказал Сашка.

Митьке это не понравилсь. Тут все были против волшебства. Конкурирующая фирма, понимаешь.

— А как их зовут? — спросил дядя Антон у Митьки.

— Кого, разбойников?… Серый, Липочка, Веллер…

— А имена ты знаешь?

— Э-э… А зачем? Сергей, Олег, тоже Антон, Андрей и… кажется, тоже Андрей.

— А этих… которых Мишка поломал?

— Антон и Андрей… кажется, Андрей.

— Слышь, Мишка?… — сказал Антон. — На твоей совести.

— Антон и Андрей, — сказал Мишка мирно. — Буду молиться. Но поломал я только одного.

— Пока неизвестно. Теперь так. Прежде всего — Митька. Это — твои враги. Ты должен за них молиться. По заповеди.

Митька пожал плечами. Антон ждал.

— Ну, буду… конечно.

— Прямо сейчас начинай. Просто повторяй и повторяй: "Господи Иисусе Христе, помилуй моих врагов Антона, Андрея…" и так далее. Это — твоя работа на сегодня. А вы, братцы…

Папа Антон немного подумал.

— Короче, слушайте и повинуйтесь, — сказал папа Антон. — Поедете сейчас все вместе. Задача сложная: убивать — нельзя, серьезно ломать — нельзя, придется сыграть в ихнюю игру. Задача: напугать, сильно напугать, но не поломать. Потому Мишка стоит за углом, вступает только в крайнем случае. Играть будет Александр. Это как раз твой случай. Смотри, будь аккуратнее. Никакой пальцовки. Честная мужская драка. Тайский бокс. В пах бить разрешаю, пальцы ломать — љ разрешаю. Это — максимум. Усвоил?

Уже в автобусе Митька решился спросить:

— Это вот так вот он нас послал, а сам дома остался?

— Ну да, — сказал Сашка. — Он же сказал: убивать нальзя, честная мужская драка. Что ему там делать? Он же взрослый. Разве честно — взрослому драться с пацанами?

— Там такие пацаны… Это мы по сравнению с ними пацаны.

— Он за нас будет молиться, — сказал Мишка.

— Да ты не сомневайся, — сказал Саша уверенно. — Что мы маленькие — это даже лучше. У них же тормоза.

— Не сомневайся, — подтвердил Мишка. — Саша их завалит.

— А мы? Что, будем стоять и смотреть?

— Именно, — сказал Мишка. — Стоять и смотреть. Как Санечка их косит.

Саня надул щеки и сделал грудь колесом. Митька невольно улыбнулся, хотя внутренне вибрировал.

— А какие тормоза? — спросил он.

— Обычные, — объяснил Мишка. — Маленьких не бить.

— Бьют, — сказал Митька. — Еще как бьют!

— В полную силу не бьют, — сказал Саша уверенно. — Мучают, издеваются, но — не бьют в полную силу.

— Почему ты думаешь?

— Маленького в полную силу ударить труднее, чем большого ткнуть ножом.

— Ну, ты-то для них не маленький.

— Ну и хорошо, — сказал Сашка невозмутимо. — Будем драться на равных.

Молитва за разбойников как-то успокоила Митьку. Он постепенно начал верить в победу. Тем более, что братья вели себя совсем уверенно, будто делали такие дела каждый день. В молчании Митька подвел их к своему дому. Митька молился за разбойников, братья тоже, кажется, молча читали молитву. Зашли с заднего двора, через территорию детсада. Аккуратно выглянули.

Как Митька и рассчитывал, разъяренные разбойники дежурили напротив его подъезда. Четверо. Лба не было. А Липочка был.

— Вот видишь, ничего я ему не сломал, — прошептал Мишка. — Просто отбил руки.

— Это который? — спросил Саша.

— Да вот этот, в черной футболке, — сказал Митька. — Его Липочкой зовут.

— Ого, какие синяки.

— А ты думал.

— А кто главный? — спросил Саша.

Разбойники как раз рассматривали липочкины запястья, злобно ругаясь.

— А пятого все-таки покалечил, — сказал Саша с непонятным выражением.

— Ну, этого-то я от души, — сказал Мишка. — По голени.

— Ну, с Богом. Я пошел, — сказал Сашка. И пошел.

Митька и Мишкой приникли к наблюдательной щели.

— Вы как хотите, а если что — я надеваю шапочку. Буду мочить их невидимкой.

— Мочить нельзя, — пробормотал Мишка, обратившись в зрение. — Честная драка, тайский бокс…

Заметив Сашу, разбойники тут же уставились на него. Но, естественно, не почтили его вставанием, а наоборот, слегка развалились, как и положено превосходящей силе.

— Ты чей, мальчик?

Сашка шел прямо на них молча, будто в трансе. И с ходу пнул злосчастного Липочку по больной руке. Тот с мычанием отшатнулся. Все вскочили, слегка ошалев.

— Крутой… Ох, крутой… — пробормотал Мишка, и Митька почувствовал, что он весь напрягся.

— Это вы напали сегодня на моего брата? — спросил Сашка без выражения и, не дожидаясь ответа, стал показывать кино про Брюса Ли.

Митька даже рот открыл.

Серый пал смертью храбрых: он был ближе других и начал атаковать первым.

Веллеру, каратист он или нет, помешала лавка. А Сашке не помешала.

Зато Анбалу удалось схватить Сашку. Получив сегодня утром пинок под колено, он действовал осторожнее других. Тут Мишка схватил приготовленную заранее сучковатую дубину, но помощь не потребовалась. Анбал вдруг заорал диким голосом и выпал из боя. Сашка добил недобитого Веллера и отбежал чуть в сторону, прикидывая, что делать дальше. Мишка снова скрылся.

Анбал корчился на земле, лаская сломанный палец. Липочка был деморализован, а может быть, руки окончательно вышли из строя. Но двое, получившие удары в голову, драться еще могли.

Веллер, окончательно придя в себя, драться более не хотел, но Серый, конечно, был тверже духом, чем остальные, как и подобает атаману. Из разбитых губ у него текла кровь; лицо было страшное. Коротким движением головы подбодрив Веллера, Серый попытался обойти Сашу. Обжегшись, разбойники стали гораздо опаснее. Но теперь их было только двое. На всякий случай Мишка опять стал наизготовку со своей рогатиной. Зато Саша, видимо, войдя в раж, чувствовал себя королем. Почти дав себя обойти, он картинным кувырком через голову выпрыгнул из окружения, заставляя вспомнить на сей раз Джекки Чана. Мишка даже захихикал.

Джекки Чан разбойников окончательно встревожил. Сашка отступил к забору. Разбойники приближались, пригнувшись к земле по-кошачьи. Мишке это совсем не понравилось и он почти выскочил из укрытия, держа сук наподобие двуручного меча. Игра становилась по-настоящему опасной. Мишка, видно непроизвольно, опять забормотал свои заклинания. Он сжался как пружина.

— Есу… Шанди… — разобрал Митька.

Тут Митька заметил, что Сашка тоже шевелит губами.

Одним движением Сашка бросился на Веллера, выхватил из кармана что-то металлическое и ловко метнул в Серого. Тот шарахнулся, а Веллер получил разрешенный папой Антоном удар коленом в пах и выпал из игры. Брошенный предмет попал в цель, в грудь атамана, но это оказался всего лишь миниатюрный электрический фонарик.

— Это уже не тайский бокс, — прокомментировал Мишка, покачав головой. — Папа будет ругать.

Но судя по голосу, он был очень доволен поступком брата и даже выпустил палку из рук. Очевидно, Серый в одиночку никакой опасности для Саши вообще не представлял!

Тем временем Сашка принял какую-то совсем экзотическую стойку ушу, всем своим видом напоминая не то тигра, не то богомола, и зверски бросился на Серого, заставив того отскочить в сторону. Подобрав упавший фонарик, Сашка принял человеческую форму и повторил тот же вопрос, адресуясь к атаману.

— Это вы сегодня напали на моего брата? — сказал он с тем же механическим выражением.

— Никто его не трогал. У нас был базар со своим корешем, — сказал атаман, пугаясь возможности увечий.

— Ну, базар. Брата за что били?

— Кто бил?! — возмутился Серый, обретая почву под ногами. — Никто его пальцем не тронул! Врет он все!..

— Хотели побить. Гнались, — сказал Сашка мягче.

— Он сам на нас наехал.

— Значит, не трогайте кореша. Значит, нужен брату этот кореш, — похоже, Саше понравилось слово "кореш".

— А мы почем знаем, что Митька ваш кореш?

— Все, хорош базарить. Теперь знаете.

Через пять минут Митька появился в поле зрения разбойников. В порядке следственного эксперимента. Под незримым надзором братьев он чувствовал себя совсем уверенно.

Разбойники, громко и непристойно бранясь, пытались зализывать раны. Менее всех пострадал Серый, и в этом восхищенный Митька усматривал тонкий психологический рассчет.

Увидев Митьку, бандиты напряглись, но затруднились что-либо предпринять. Митька взял инициативу в свои руки.

— Сергей! — позвал он атамана с предельной вежливостью.

Серый промолчал.

— Ты хотел меня пощупать, чтобы проверить моего мага?

Серый молчал.

— Вот, проверил.

На мгновение в глазах атамана плеснулся мистический ужас. Печальные события этого дня вдруг предстали пред ним в новом свете.

Митька молча развернулся и удалился с подобающей важностью. Хотя внутри у него все пело и плясало. И хотелось славить Бога и весь мир обнять. Про молитву он, впочем, наглухо позабыл.

Митька так возблагоговел перед Сашей, что когда тот непочтительно сказал про шапочку, даже ни капельки не обиделся.

— Все, теперь можешь выкинуть эту штуку на помойку, — сказал Саша.

— Слава Богу, — сказал Митька с искренним облегчением. Когда он увидел Серого напуганным, у него как гора с плеч свалилась. Теперь можно и правда обойтись без шапочки. По правде говоря, получив удовольствие от невидимости в первое время, он все больше тяготился тем, что люди его совсем уж игнорируют, будто нечто неприличное. Становиться вором, шпионом или ниндзей Митька все равно не собирался. Тогда зачем шапочка, по совести?

— Ребята, — сказал Митька проникновенно. — Научите меня драться.

Братья переглянулись без улыбки.

— А мы не можем научить, — сказал Мишка.

— Это обращайся к папе, — сказал Сашка. — Только он не станет тебя учить.

— Почему?

— Это ты его спроси. У него теперь такая идея. Он уже давно никого не учит драться.

— Вот я вот не умею драться, — сказал Мишка.

— Ну, конечно, — засмеялся Митька. — Ты-то — не умеешь?

— Не умеет, — подтвердил Саня серьезно. — Папа его никогда не учил драться.

— Только калечить и убивать, — сказал Мишка, глядя прозрачными голубыми глазами.

— Мишка у нас — ангел смерти, — пояснил Саня, невесело усмехнувшись.

Митька оторопело мограл.

— Что это значит — ангел смерти?!. - пробормотал он.

— Ангел смерти? — дядя Антон фыркнул от смеха. — Ну, они тебя и напугали. Это, понимаешь ли, шутка. В нашем доме так шутят.

— Ничего себе шуточки, — сказал Митька, вспоминая Мишкины глаза. И еще слова Волшебника: "Тебе повстречался настоящий воин. У него же был меч-кладенец. Как он их завалил!"

— Шутки глупые, — сказал Антон серьезно. — Но в каждой шутке есть только доля шутки. Вспомни Библию. Помнишь Ангела, который поразил войско Сенахиррима?

— Не помню.

Антон взял Библию с полки, полистал и прочел:

— И случилось в ту ночь: пошел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском 185 тысяч. И встали поутру, и вот все тела мертвые.

Антон закрыл Библию.

— Вот так. Не двоих-троих. А 185 тысяч живых людей в одну ночь. Он был добрый или злой?

— Наверное, добрый. Раз Господень. Но вообще — круто.

— Бог дал жизнь. Имеет право отнять?

— Имеет.

— Ну, вот. Ангел смерти — не обязательно злой. Просто он послан, чтобы убить.

— И что, Мишка послан, чтобы убить?

— Не знаю, — ответил Антон, подумав. — Может быть, и нет. Но пока — очень похоже. Знаешь ли, с ним все время случаются такие истории.

— А может, он забияка? — предположил Митька.

— Да нет, какой забияка. Ему все время приходится иметь дело с теми, кто его старше, сильнее, как правило враг не один, а сразу двое-трое. Он словно притягивает к себе опасность.

— И — убивает?!

— Слава Богу, никого еще не убил. Вот чему я его и учу — осторожности. Жестокость должна быть умеренной. Соответствовать обстановке.

— Жестокость?… — переспросил Митька. — А Вы считаете, вообще без жестокости нельзя?…

— Если противник превосходит тебя силой, числом, оружием или уменьем — как правило, нельзя, — отрезал Антон.

Митька заболел. Заболел дядей Антоном. Волшебник, молитва — все как-то отодвинулось на задний план.

Дядя Антон оказался на редкость интересным человеком. В детстве он занимался единоборствами, несколько раз становился чемпионом чего-то там. Потом стал военным, не то десантником, не то разведчиком, и долго воевал в горах. Потом был тяжело ранен, чудом остался жив и стал жить при храме.

Детей своих он воспитывал сам. В школу они не ходили, точнее, ходили только чтобы сдавать экзамены.

Кроме того, он писал книги. Воспоминания о войне, потом рассказы о детстве, потом какую-то историческую повесть о Манчжурии. Митька почитал его книжку о войне и ужаснулся — такая она была несказочная. Странными, тревожными были и рассказы о детстве. Зато стали понятнее слова насчет жестокости. И Мишкины странности стали понятнее — он, похоже, пошел в папочку.

А вот Сашка совсем был не в папочку. Он оказался человеком общительным и мягким, и никакие истории с ним никогда не происходили. Иногда Митьке казалось, что он завидует Мишке, жизнь которго была щедрой на нешуточные приключения. А дядя Антон будто нарочно подогревал эту зависть, подшучивая над старшим сыном.

— Мишка у нас — воин, а ты — артист.

Артистом он называл Сашку за зрелищную манеру боя.

— Стоит ему почувствовать у противника слабинку, и он тут же начинает затягивать дело, играть. Издеваться.

— А в настоящем бою это ведь нехорошо?

— Естественно! К настоящему бою это отношения не имеет. Потому и говорю — артист.

Митьку взволновала идея настоящего боя. Он пытался понять, что это такое, и чем это отличается от знакомых ему школьных потасовок, уличных драк и восточных боевиков.

Одним словом, Митька увлекся дядей Антоном как раньше Волшебником. Он хотел научиться драться. Теперь это казалось важнее, чем волшебство. Молитва тоже как-то отшла на второй план. Митька не бросил повторять слова молитвы, но как-то внутренне охладел к этому делу. Молиться ни о чем не думая он совсем забросил.

— А чему именно ты хочешь научиться? — спросил дядя Антон.

— Драться.

— А тебе еще кто-то угрожает, кроме этих… Анбала и Веллера? — спросил Антон деловито, очевидно, намереваясь ликвидировать заодно и всех остальных Митькиных недругов.

— Да нет. Пока — нет. Но в жизни всякое бывает, — сказал Митька, вспомнив Папу.

— То есть, тебя заботят будущие враги. Которых пока нет, но — появятся.

— Ну, да.

— Хорошо. А что значит для тебя — драться?

Митька подумал.

— Чтобы меня не могли побить.

— Значит, для тебя бой — это самооборона, так?

Митька пожал плечами.

— Естественно. А как еще? Нападать что ли на кого-то?

— Нет, зачем. Оборона, так оборона.

Антон мгновение поразмыслил и предложил:

— Научись быстро бегать.

Митька скривился.

— Куда я побегу, — сказал он кисло.

— Некуда бежать? Тогда вооружись.

— Чем?!

— А возьми в руки что попало. Что-нибудь твердое. Или хлещущее. Или даже острое.

Митька помотал головой.

— Не поймут.

— Вот оно что, — пробормотал Антон. — Ты хочешь, чтобы твои враги тебя еще и понимали.

— Не враги, — возразил Митька. — Приятели.

— А они считают, нельзя вооружаться? Ну, тогда заведи себе союзников. Сколоти команду. Один за всех и все за одного. Или присоединись к кому-то.

— Я про это уже думал.

— И что?

— Не хочется. Яљ — кошка, которая гуляет сама по себе. А так — придется соблюдать какие-то правила.

— Э-э, брат! Да ты и так опутан всякими правилами. Убежать тебе нельзя, вооружиться нельзя; кстати, что надо быть независимым — это тоже правило. Тогда пожалуйся родителям, что для тебя в школе небезопасно. Они же тебя в школу отдали.

Митька удивился.

— Да родители и так, наверное, понимают. И что я им скажу?

— Скажи все, как есть.

— А как же омерта?

— Ах, омерта! — Антон клоунски вскинул руки кверху. — Ты тоже поклоняешься этой богине?!.

Митька слегка обиделся.

— Лично я — не поклоняюсь, — отрезал он. — Но соблюдать лояльность — приходится.

— А ты знаешь, откуда пошло это слово?

— Не знаю.

— С Сицилии. «Омерта» значит «молчание». Это заговор молчания, установленный мафией. Если тебя обидели — ты должен обращаться за защитой к мафии. Обратиться в полицию — это преступление. В глазах мафии.

Митька поморщился. Неприятно, когда человек притворяется, будто не понимает.

— Ну, и что? — сказал он проникновенно. — Что это меняет? Какая разница — мафия, не мафия? Жить-то надо.

Дядя Антон помолчал. Подумал.

— Прости, брат, — сказал он, вздохнув. — Я уже немолодой, тяжело больной человек. Я понял, что ты хочешь. Ты хочешь научиться поражать воображение ребят. Именно воображение, а здоровье ихнее чтобы не поражать. Правильно?

— Желательно, — сказал Митька, поразмыслив.

— Прости, — повторил Антон твердо. — Тут я тебе ничем помочь не могу. Чтобы этому научить, надо самому иметь такой огонек… как вот у Сашки. А я уже старый. У меня все это перегорело… перебродило. Будь я на твоем месте, я бы либо стал нарушать правила, либо смирился бы. И подчинился. Тебе же реально ничего не грозит… серьезного. Опускать тебя не будут. Поиграют — и отпустят.

Митька поморщился. Нежелание дяди Антона выдавать тайны своего мастерства удручало.

— А вот Саню же вы научили.

— Научил. Но основы… все, что главное… были заложены лет восемь назад. Когда я был помоложе. Сейчас я так уже не смогу. А главное — не хочу.

— Почему?!

— Потому что я в этом разочаровался. Я варился в этой каше тридцать лет. Всю ее ел-переел по десять раз. Переваривал, и снова ел. Помнишь? Как пес возвращается на свою блевотину. И вот мой вывод: это все — не то. Это — самообман. И я зря научил Сашку играть в эту игру.

— Зря? — недоверчиво сказал Митька.

— Зря. Боюсь, я испортил ему биографию. Но тогда — десять лет назад — я не мог удержаться. Сам болел и его заразил.

— Не знаю, — сказал Митька. — Может быть, это и болезнь. Но меня вы исцелили.

— Ничуть не исцелил, — сказал Антон категорично. — Болезнь у тебя — внутри. Разбойники лишь законно воспользовались этой болезнью.

— Законно?

— Законно — по бандитскому закону.

Митька подумал.

— Ну, хорошо. Тогда — исцелите меня. Вы же сами исцелели. Вот — и меня исцелите.

Дядя Антон чуть удивился и посмотрел на Митьку новыми глазами. Вот тут он начал понимать моего Митьку. Моего возлюбленного героя. И полюбил его (как и Волшебник — полюбил).

— Исцели-ить? Так это, брат, только Бог может исцелить. Вот меня только Бог исцелил.

— Помогите! Вы же что-то там поняли — и меня научите. Вот — меня тоже Бог исцеляет. Это же Бог меня к Вам привел.

Антон глядел на Митьку ласково.

— Хорошо, брат! Давай начнем.

— Давайте!

— Начнем с того, что каждый день ты выделяешь не менее 20 минут, и стоя перед иконами, повторяешь: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй наших врагов."

Митька почему-то покачнулся. Почему-то все поплыло у него перед глазами на короткое мгновение, и Митька услышал голос Волшебника:

— Меч-кладенец нельзя давать тому, кто не любит своих врагов.

Вот так вот! Молитва обложила Митьку со всех сторон. И, честно говоря, ему это нравилось. Хорошо, когда все сводится к чему-то одному. Просто и эффективно. Не то, что там три правила.

И Митька с новыми силами взялся за дело.

По собственной инициативе он попробовал соединить вместе советы дяди Антона и Волшебника: стоял по 20 минут, стараясь ни о чем не думать, просто повторяя Имя Господне, прося помиловать наших врагов.

Позже Митька стал во время молитвы размышлять про реальный бой.

љМама отвела Митьку к известному батюшке.

— Расскажи, как ты молишься? — спросил известный батюшка.

— Просто весь день повторяю молитву.

— И все?

— И все.

— Ну, брат, это не то. Молитва же — не заклинание.

— А как надо?

— Надо с умом, с чувством, с верой. Это же тебе не колдовство какое-то: нажал на кнопку, получил результат.

Митька сильно смутился. И Антон, и Волшебник ничего такого не говорили. Они просто говорили: повторяй. Еще было сказано: ни о чем не думай. А чтобы с верой… с чувством?…

— А что же, — сказал Волшебник, — батюшка, пожалуй, прав. Ты же к Богу обращаешься, так и надо бы с умом, с чувством, а главное, с верой. Как подобает.

— А как? Как мне добиться этого, чтобы с чувством… с верой.

— Ну, тебе-то это должно быть понятно. Ты же ходишь в храм.

— Ну?

— Проси Господа, чтобы Он дал тебе веру.

Митька попробовал.

— Попросил.

— Веришь, что даст?

— Не знаю.

— Надо поверить, что Бог даст, и Он непременно даст. Попробуй еще.

Митька попробовал.

— Так замкнутый круг получается, — сказал он. — Чтобы попросить веру, надо иметь веру.

— Вот то-то и оно, — сказал Волшебник. — Не имеешь веры, грешник, молись как можешь. А тот батюшка, может, святой уже.

Митька успокоился. И спросил про дядю Антона.

— Вон оно что! — Волшебник засмеялся, — значит, учит тебя любить врагов? Дельно!

— Да нет, не любить. Просто повторять и повторять. Как и Вы.

— Ну, вот и повторяй. Видишь ли, молясь за кого-то, ты оказываешь этому человеку благодеяние.

— Да?…

— Несомненно. И это постепенно приучает тебя к любви. Это с одной стороны. А с другой — немалый грех ведь ударить того, кто за тебя молится. Молясь за врагов, ты собираешь им возмездие на голову, если они не перестанут враждовать с тобой.

— Возмездие? Какая же это любовь?

— Так ты же и просишь Бога: помилуй, не наказывай. Это значит: не дай им вредить мне. Не допусти, чтобы они заслужили еще большего наказания. Смягчи их, чтобы они раскаялись, чтобы не враждовали. А если все-таки враждуют — чтобы у них ничего не выходило, чтобы их удары шли мимо цели. Чтобы им не было наказания за меня, за них же и молящегося. Понял?

Волшебник покачал головой и повторил:

— Дельно. Это — дельно.

Когда Митька передал слова известного батюшки Монаху, тот покачал головой:

— Всему свое время. Ты молишься как умеешь.

Это было почти то же самое, что сказал Волшебник.

— Важно только одно. Надо, чтобы ты понимал, что твое упражнение в молитве — это только первая ступень.

— А потом? — заинтересовался Митька. Волшебник ничего не говорил ему про другие ступени молитвы.

— Просто без конца повторять и повторять слова молитвы — это называется словесная молитва.

— А бывает бессловесная?

— Не в этом дело. Потом бывает молитва умственная, потом сердечная.

— Умственная? Когда я молюсь тайно, про себя, это умственная?

— Нет. Ты пока что молишься почти только словесно. Ум просто прислушивается к словам, уделяет им внимание. Слово нужно как точка приложения внимания. Имя Бога.

— А как это — умственная?

— Когда ты просишь Бога, не используя готовые слова, но и не выдумывая свои слова, а просто… непосредственно… он же слышит все твои мысли… это — умственная. Бывает ведь?

Митька кивнул.

— Но у тебя это какие-то секунды… верно? Ум не может долго молиться, отвлекается на что-нибудь. Потому для тебя сейчас важны слова. Они постепенно привлекут ум… со временем. Когда-нибудь сможешь молиться умом подолгу… непрестанно. Это станет самой важной, постоянной мыслью…

Монах замолчал. Митька на всякий случай кивнул.

— Важно понимать, — сказал Монах. — Если ты своей молитвой будешь и горы переставлять — это только первая ступень. Простая общедоступная словесная молитва. Общедоступная и общеобязательная.

— Обязательная?

— По идее — да. Обязательная. Для всех, кто принял крещение в Православии.

— Интересно, — сказал Митька. — А про то, что горы переставлять — это Вы пошутили, или всерьез?

— Почему «пошутил»? Всерьез.

— Так я ж не святой. Это святые горы могут переставлять.

— Ну и что. Ты же Богу молишься. Бог же святой.

— Не понял.

— Что — не понял? Сила молитвы не в твоем достоинстве. Сила молитвы в Имени Всесильного Бога. Ты же Его Имя призываешь. Тут дело не в том, святой ты или не святой.

— А в чем?

— Угодно или неугодно Богу то, что ты просишь. И грешник может горы переставлять… если это угодно Богу.

— А-а… — сказал Митька.

Вот тебе раз. А если тебе нужно, а Богу неугодно — тогда что?… Ложись и помирай? У Волшебника как-то проще выходило.

Выяснилось, что Митькины родители знакомы с семейством дяди Антона.

— А-а, — сказала Мама с неприязнью, — это тот офицер, который мечтает перебить всех неверных.

Митька удивился такой интерпретации. Что-то он не замечал в Антоне таких намерений.

Папе тоже крайне не понравилось мамино заявление, и они заспорили прямо при Митьке, что случалось не так часто.

Из обрывков информации Митька уяснил для себя, что некогда дядя Антон проводил при храме занятия рукопашного боя, которые могли посещать только те, кто исповедался и причащался. Это привело к какому-то конфликту, и усилиями отца Глеба, маминого духовника, благочинного, занятия при храме были запрещены. Похоже, Папа то ли занимался у Антона, то ли собирался начать, но не успел. Может быть, отсюда пошла папина нелюбовь к маминому наставнику.

Так или иначе, единогласия в начальстве по поводу дяди Антона не было, так что не было и неодолимых препятствий к общению.

Серый подошел к Митьке на улице и мрачно предупредил:

— Скажи своему Волшебнику, что у него могут быть проблемы.

Митька удивился.

— Веллер угодил в больницу, — объяснил Серый. — Его родители написали заявление.

Митька знал насчет Веллера. Вроде ничего серьезного там не было.

Но вот нарушение омерты действительно было новостью. Митька встревожился и еще больше удивился. Мама Веллера была знаменитостью.

— Вот уж не ожидал от вас!

— Чего — от нас! — огрызнулся Серый. — Я говорю тебе — родители.

— А откуда родители узнали про Волшебника?

— От верблюда. Веллер раскололся.

— Я боюсь, что у Вас из-за меня могут быть неприятности, — сказал Митька Волшебнику.

— Не бойся. Неприятностей у меня быть не может — я же совершенно не при чем. Но ты, конечно, зря солгал. Ссылаться на меня было совершенно лишним! Они и так были напуганы. Ты только запутал дело.

Митька сокрушенно покрутил головой.

— Сам не знаю, что меня дернуло.

— Не что, а кто. Совершенно ясно, кто тебя дернул. Даже и не сомневайся. Ты впал в азарт войны и забыл о белой магии.

Монах пощелкал языком и покачал головой.

— Это был грех, Митька. Ну, как же так? Вместо того, чтобы прославить Имя Господне, ты прославил своего Волшебника.

Митька сокрушенно кивал головой.

— Ты ведь не можешь не видеть связи между молитвой и тем, что с тобой произошло?

— Вижу, — сказал Митька. — Все вижу. Я круглый дурак.

— Не дрожи, — сказал дядя Антон. — Ничего Сашке не грозит. Я уверен, что тот парень пока скрывает, что их там было — четверо против одного. Когда это выяснится, все будет выглядеть совсем по-другому. В конце концов, рассуждая по-человечески, правда на нашей стороне.

— По-человечески, на нашей. А по закону?

— А неважно, что там по закону. Мы же живем в царстве-государстве. Тут у нас Правда всегда будет выше закона. Мой жизненный опыт подсказывает, что ни до чего серьезного дело не дойдет, но… в случае чего мы возьмем, и подадим прошение Царю. Государь выше закона. И рассудит по правде. Так что — не бойся.

Митька успокоился, но решил со своей стороны блюсти омерту изо всех сил, рассудив, что с его стороны было бы крайней неблагодарностью выдавать братьев.

В утешение дядя Антон дал Митьке почитать рукопись.

— Это — главный труд моей жизни, — сказал он то ли шутя, то ли всерьез. — Только уговор: никому не давать. Совершенно секретно.

Митька отнесся к его словам как к заповеди. Придя домой, он заперся в своей комнате, помолился положенных 20 минут, и только тогда развязал толстенную папку.

"Миссия мастера Ли" — так гласил титульный лист.

Повторяя молитву, Митька стал читать все подряд, но скоро завяз. Это была серьезная монография о жизни какого-то мученика, манчжура по национальности, который принял Православие и был растерзан какими-то повстанцами. Митька вспомнил странную икону, которую видел у дяди Антона над столом. Узкоглазый человек в длинных китайских одеждах в простирает к небу руки, в которых держит мученический крест. Написана икона, видно, каким-то китайцем — поза и складки одежды заставляют вспомнить каких-нибудь полулегендарных китайских единоборцев или полководцев, вроде Сунь Цзы. Теперь Митьке стало казаться, что мастер Ли изображен не коленопреклоненным, а в какой-то низкой боевой стойке.

Много места дядя Антон посвятил обсуждению факта, представлявшего трудность при обсуждении вопроса о канонизации мученика: уже после принятия крещения Ли несколько раз проявил себя как выдающийся боец. В частности, что во время "боксерского восстания", мастер Ли оказал погромщикам решительное и кровопролитное сопротивление, спасая членов своего клана и прихожан местного храма, искавших защиты в доме маститого единоборца. Антон подробно разбирал различные жизнеописания мученика, в которых этот факт либо замалчивался, либо подавался в упрощенном виде.

"Между тем, известный Фу Гуань Вэнь, обратившися к христианству после (или, точнее сказать, в результате) боксерского восстания, свидетельствовал, что его душу не столь глубоко глубоко поразило терпение и изумительное самоотвержение тех, кто ради Имени Христа подвергался мучительным пыткам, распарыванию живота и сжиганию заживо, сколько необъяснимое, таинственное «искусство» мастера Ли. По словам Вэня, если бы ему случилось когда-либо лично перенести подобные муки, он, конечно, смог бы увидеть сверхъестественное действие благодати в подвиге страдальцев. Но, будучи мастером рукопашного боя, он ясно увидел, что эффективность приемов мастера Ли невозможно было объяснить иначе как тем, что Сама Судьба была на его стороне. В глазах прочих боксеров, не достигших уровня Вэня, победы мастера Ли выглядили как цепочка случайностей, не свидетельствовавших об особенном мастерстве. Притом Ли не гнушался применять приемы "грязного ушу". Самого же Вэня именно краткое «общение» с Ли во время схватки поразило настолько, что он из ярого поклонника своих национальных традиций постепенно стал ревнителем Православия. Потом Вэнь не раз высказывал убеждение, что Ли сохранил ему жизнь лишь по милосердию, особым изволением Божиим, потому что менее всего можно было ожидать милосердия во время кровавой схватки не на жизнь, а на смерть. Это яркий пример той "миссии мастера Ли", о которой и заговорил Хэ, первый жизнеописатель мученика, лично хорошо знавший Вэня."

Тут Митька сразу бросился в конец рукописи, где, судя по оглавлению, содержалось описание приемов борьбы, открытых мастером Ли.

"После сказанного, нужно признать в известном смысле таинственным и удивительным тот факт, что исусство мастера Ли не вошло в оборот китайской культуры, обычно бережно хранящей всяческие сведения об «открытиях» этого рода. Единственное, что осталось от мастера Ли в памяти китайцев — это "пальцы Ли", и сам мастер Ли воспринимается специалистами по единоборствам как создатель особого направления ушу, якобы полностью отвергшего обычный кулак как ударную форму. Сам Ли ничего никогда не отвергал, считая эффективность того или другого метода борьбы полностью зависящей от случайных обстоятельств конкретной схватки. Но правда то, что Ли оставил после себя впечатляющий арсенал разнообразных методов как боевого использования раскрытых пальцев, так и специфических приемов тренировки."

"Действовать будет Александр, — вспомнил Митька слова дяди Антона. — Смотри, будь аккуратнее. Никакой пальцовки. Честная мужская драка."

Затаив дыхание, Митька стал учиться "пальцовке".

"Согласно принципу естественности, мастер Ли настаивал на том, что пальцы приспособлены в первую очередьљ для удержания и метания различных предметов. Человек, лишенный пальцев, почти лишен возможности использовать оружие. Сообразно этому, более половины наставлений Ли касательно техники пальцев касались владения оружием и искусства превращения безобидных с первого взгляда предметов в грозное оружие.

Меткая стрельба, между прочим, также относится к технике пальцев. В отличие от многих восточных мастеров, Ли ставил огнестрельное оружие в один ряд с холодным.

Использование же невооруженных пальцев у Ли основано на естественных для китайца представлениях: удары наносятся, собственно, не пальцами, а «ци». Сама по себе эта «технология» заимствована Ли из арсенала мастера Фу. Но, будучи ревнителем чистоты Православия, не мог Ли не понимать духовной опасности, сопряженной с использованием медитативных приемов. Ли сознает, что все методы этого рода вызывают повышенный интерес темных сил. Исходя из того, что всякое бесовское воздействие направлено против молитвы, Ли разрабатывает специальное таолу, выполнять которое необходимо рецитируя слова известной молитвы: "Чжу Есу Цзыду Шанди цзы…" ("Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…")."

— Ага! — сказал вслух Митька, сразу вспомнив Мишку. Вот что это были за «заклинанья»! И продолжал читать далее, одновременно твердя молитву за врагов.

"…это-то таолу и вошло в арсенал боевых искусств под названием "пальцев Ли". Важно отметить, что сравнительно с традиционными техниками "пальцы Ли" не представляют ничего принципиально нового с чисто идейной стороны. Если принять, что это действительно техника мастера Ли, то мы видим те же мысли, только они получают у Ли только детальную проработку. Это-то и вызывает недоумение. Ведь главное достижение Ли — сопряжение "боевой медитации" с Иисусовой молитвой — оказалось в культуре Китая совершенно невостребованным. Это кажется почти невероятным, но одно и то же таолу дало жизнь двум совершенно разным таолу: "пальцы Ли" выполняют, не вспоминая о молитве, как обычную боевую медитацию, позволяющую наносить противнику тяжелые травмы без использования материального оружия; в то же время "нэй дао цуань" (как уже говорилось, см. главу "Кулак умного делания") выполняют как простой оздоровительный комплекс, сопряженный со чтением Иисусовой молитвы. Молитва и бой, соединенные мастером Ли, вновь разошлись спустя всего поколение после его мученической кончины. Только в узком кругу кровных потомков Ли таолу мастера сохранилось в первоначальном виде, позволяющем сравнить результаты эволюции школ "пальцев Ли" и "Нэй дао цуань" с исходным образцом. Автору этих строк посчастливилось долгое время общаться с живым носителем этой семейной традиции — Иоанном Ли."

Далее следовало подробное сравнение «пальцовки» всех трех школ или кланов с многочисленными непонятными иллюстрациями, изображавшими «пальцовку». Иллюстрации были снабженны красивыми иероглифами. Все это вызвало у Митьки странное ощущение, будто он рассматривает комиксы про разборки каких-то китайских уголовников. Вначале было интересно, хотя и непонятно, но скоро Митька почувствовал, что осоловел; тут он осознал, что еще и позабыл молитву. Перевернув сразу много страниц, он снова начал повторять Имя и смотреть дальше.

"Итак, не может вызывать сомнений, что именно школа нэйдаоцуань (кулак умного делания), а вовсе не "пальцы Ли" должна считаться подлинной наследницей великого мастера. Утратив всякое понятие о духовном смысле движений, боевые «пальцовщики» значительно (порой, до неузнаваемости!) исказили первоначальные движения. Верующий читатель без труда поймет, почему это произошло! Пальцы — после языка — это главный знаковый орган человеческого тела. (Вспомним язык глухонемых.) Движения Ли действительно невозможно отделить от Иисусовой молитвы ("Чжу Есу Цзыду…"); каждый иероглиф этой молитвы оказывается прообразом соответствующей "формы Ли", что особенно заметно, если рассматривать работу искусного каллиграфа; каждое движение формы, в свою очередь, превращает движение кисти с тушью в манипуляцию воображаемой "ладонной палочки". Нэйдаоцуань — это молитва глухонемого. Отделив внешнюю сторону техники Ли от мистического, внутреннего смысла, неразрывно сопряженного с Православием, «пальцовщики» вместе с тем утратили то искусство боя, которое позволяло мастеру выходить победителем из безвыходных положений. Ведь главный секрет Ли заключался в том, чтобы сделать своим союзником Самого Бога. Упростив главное и усложнив несущественное, они получили на выходе лишь что-то вроде "Ищущих рук" или "Бьющих пальцев", только без ударов кулаком. (А в первоначальном комплексе, как мы видели, присутствовали едва ли не ВСЕ возможные ударные формы!)љ Естественно, в этом виде искусство Ли не вызывало и не вызывает широкого интереса!"

Становилось ясно, что самостоятельно разобраться в этом невозможно. Митька заскучал. Очевидно, дядя Антон шутил, когда говорил о секретности. Никакой хулиган ни за какие деньги не продерется сквозь этот туман, тем более что все это, как выясняется, "невозможно отделить от Иисусовой молитвы"!

Тут-тољ домой к Митьке и пожаловала милиция!

— Ты знаешь этого парня, который пнул Олега?

— Не знаю, — соврал Митька.

— А если подумать?

Митька решил промолчать.

— Ну, ладно, — сказала милиция, — допустим. Зато ты наверняка знаешь Волшебника.

— Волшебника?! — сказала Мама, — конечно знает. Ну-ка, Митька, немедленно рассказывай, что вы натворили.

— Ничего мы не натворили… — пробормотал Митька.

Милиция покачала головой.

— Ты сказал Олегу, что нападение на него организовал какой-то волшебник.

Митька закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Ничего такого Веллеру я не говорил.

— Вот как? — милиция побарабанила пальцами по столу и дальше разговаривала уже с родителями.

— Ну, ты, Митька, даешь! — сказала Мама. — Докатился до милиции.

Митька молчал, глядя в сторону. А потом сказал:

— Интересно. Когда меня били, никакую милицию это не волновало…

Митька почувствовал, что сейчас заплачет, и опять замолчал.

— Что значит — били? — спросил Папа. — Кто — бил?

— Все били, — сказал Митька осипшим голосом.

— Поточнее. Кто именно. Кто это — все?

— А какой смысл мне все это рассказывать? Вы что — пойдете в школу и будете меня там пасти?…

Митька шел по улице. Был уже поздний вечер, почти ночь, но идти домой Митька не хотел. Было скверно на душе после ссоры с родителями. Как дальше жить, было неясно. И чем больше смеркалось, тем труднее было идти домой. О молитве Митька как-то даже и не вспоминал, будто никогда в жизни не маливался.

Вдруг Митька увидел на чужом подоконнике, на совершенно чужой улице, своего кота, Мяо-Цзы.

— Привет, — сказал Митька удивленно. — А ты здесь откуда?

— Привет, — эхом отозвался кот. — А ты здесь откуда?

— Я ушел из дому.

— И я ушел из дому.

— А ты-то почему, — удивился Митька.

— Я — по делам, — отрезал Мяо-Цзы. — А ты почему?

— А я поругался.

Кот в своей обычной манере надолго замолчал, медитируя. Митька терпеливо ждал. Во-первых, спешить было некуда, а во-вторых, после долгого молчания Мяо-Цзы как правило говорил что-нибудь интересное. Но на сей раз кот изрек что-то странное, вовсе не даосское:

— Они тебя предали, а ты их не предавай.

— Не понял. Когда это меня предали?

— Когда отдали во власть омерты.

Митька решил идти к Волшебнику. Тот уже, конечно, все знал — и о милиции.

— Да, они уже побывали у меня, — сказал Волшебник.

— И что?

— И ничего. Я рассказал им все, как было.

— И… выдали ребят? Или… не выдали?

Волшебник имел право выдать — на него никакая омерта не распространялась, на седого деда.

— Пока — не выдал. Но обещал, что — выдам, если понадобится.

— Зачем? — спросил Митька.

— Я вообще стараюсь содействовать властям. Но в данном случае я уверен, что это не понадобится. Теперь родители Веллера узнают правду и… заберут заявление. Вот увидишь.

— Почему?

— Он, видишь ли, не объяснил им, что он — разбойник. А теперь получается — получил по делом.

— А он поправится?

— Да ничего с ним не будет. Обычная травма. Не повезло. Или, наоборот, повезло. Бывает иногда, что один удар меняет судьбу человека.

И правда, с того времени Митька никогда не видел Веллера в одной компании с разбойниками. То ли мамочка Веллера приняла какие-то решительные меры, то ли просто — разбойники предали Веллера окончательному презрению за нарушение омерты.

— Уже ночь, — пожаловался Митька. — Ума не приложу, как мне теперь идти домой.

Волшебник подумал.

— Да, дружок. Попал ты в переплет. Давай-ка мы в порядке исключения применим с тобой активное вмешательство. Я думаю, в данном случае это оправдано.

— Давайте, — обрадовался Митька. Волшебник не так уж часто пускал в ход свое волшебство, а был он — великим мастером.

— Давай-ка, это будет сон… Начиная со слов "Интересно. Когда меня били, это никакую милицию не волновало"…

Митька почувствовал, что у него все путается в голове. Фигура Волшебника расплылась, и он забылся. А наутро, проснувшись дома в своей кровати, он не мог сообразить, что же было на самом деле, а что — приснилось. Милиция вроде была… А спор с Мамой?

Родители вели себя как будто ничего не случилось, и Митька решил не уточнять…

Активное вмешательство Митьке весьма понравилось. Он и не подозревал, что Волшебник может делать такие мощные фокусы.

Но вот странность — Митька чувствовал, что желание научиться волшебству у него неуклонно слабеет. Росло желание постигнуть тайну мастера Ли.

К тому же теперь, после завершения истории с разбойниками, он и себя чувствовал немножно победителем: ясно было, что все происшедшее в последние дни — это искушение, чтобы Митька бросил молитву. А он не бросил, а наоборот, вошел в азарт.

Последовали искушения.

Тот черный маг явился Митьке опять, на сей раз наяву. Мама была крайне напугана. Дело было так.

Подойдя к большому зеркалу, чтобы посмотреться перед выходом из дома, она увидела там вместо своего привлекательного женского образа — какого-то седого деда в черной мантии. Мама обмерла, а маг шагнул мимо нее сквозь зеркало прямо к Митьке.

— Есу! Цзыду! — заорал Митька что было сил почему-то по-китайски, и видение исчезло.

Мама плакала, обхватив голову руками, и ни за что не хотела утешиться.

Зато Митька был горд и чувствовал себя сильным… очень сильным. Он не понимал, откуда у него на языке взялись священные (и почему-то именно китайские) слова, но сам факт почему-то внушил ему самые светлые надежды.

Немного успокоившись, Мама потребовала объяснений, что это за заклинания.

Пришлось рассказать про мастера Ли.

— Это не заклинания. Это Иисус Христос по-китайски.

Но Маму это не успокоило. Она собралась и поехала в Волшебный Театр, на собеседование.

— Меня мучит совесть, что я втянул тебя в эту историю, — сказал Волшебник. — Ты хотел учиться волшебству, а я втянул тебя в войну с силами тьмы.

— Да не Вы. Почему — Вы?

— Ну, ты же догадываешься, что все, что с тобой сечас происходит — это результат молитвы. Тот самый — неожиданный.

— Ну, и хорошо.

— Хорошо то, что решилась твоя проблема с разбойниками. Это просто прекрасно. Плохо то, что ты втянулся в войну, вошел в азарт.

— Вошел, — признался Митька.

— Вот и плохо. Ты же хотел обрести мир без зла.

Митька промолчал. Хотел… да, хотел.

— И я этого же хотел, — сказал Волшебник. — Молитва все перевернула. И это не совсем хорошо.

— Да что Вы! По-моему, все просто замечательно.

— Твоя мама так не считает.

— Ну, и что?

— Я считаю себя не вправе делать что-либо вопреки воле твоих родителей.

Они замолчали. Такие разговоры Митька уже слышал. И знал, чем это кончается. У него навернулись слезы.

— Не огорчайся, — сказал Волшебник. — Я уже уговорил их: ты будешь моим учеником. Теперь уже вполне официально. У меня нет детей. Я напишу завещание на твое имя, и когда-нибудь весь этот театр будет твой. А что касается молитвы, ты уже добился той цели, которую я перед тобой ставил.

— И что, хватит молиться, что ли?

— Я сказал бы, что хватит, но боюсь согрешить. Может быть. Точно я сказать не могу. У каждого своя мера.

Волшебник помолчал.

— Понимаешь, ты уже поставил сказку на колени. Она уже готова раскрыть тебе все свои тайны. Продолжать все время молиться теперь — это, может быть, жестокость.

Митька чувствовал тут какую-то недосказанность. Ему не понравилось, что Волшебник пошел на поводу у Мамы и говорит не то, что раньше. Раньше говорил: молитва все перемелет! А теперь, понимаешь, он не вправе делать что-либо вопреки воле родителей. Неувязочка получается.

Волшебник, видимо, понял митькины чувства.

— Не торопись с выводами, дружок, — сказал он неожиданно. — Ты, я вижу, уже решил, что я просто-напросто спасовал перед твоей мамой, признавайся!

Митька развел руками.

— Похоже.

— Давай-ка вспомним с тобой, с чего все началось. Началось с Истинного языка, правильно?

В каком-то смысле, с этого все и началось, для Митьки. С детской феерии про Короля.

— Вспомни! Я обещал тебе открыть тайну Истинного языка, так? Но перед этим ты должен был выполнить три условия: перестать врать, поверить в добро, и не делать лишних движений. Это в чистом виде путь Белого мага. У тебя ничего не получилось. Так? И тогда мы с тобой взяли за основу Имя Христово. Это уже, собственно, никакая не магия. Просто надо было дать бесам по рукам, чтобы они перестали вставлять нам палки в колеса. Ты выполнил даже больше, чем требовалось. Но ты вошел в азарт борьбы и для тебя молитва стала самоцелью, уже независимо ни от какой магии. Признайся, что ты считаешь, будто я сам подпал под бесовский контроль и говорю тебе это только для того, чтобы отвратить от молитвы.

Митька кивнул. Ему нравилось, что Волшебник не боится такой безжалостной откровенности.

— Так вот, чтобы тебя разубедить, я тебе сейчас открою тайну истинного языка, а дальше ты сам решай и делай выводы. Кому я служу и за кем тебе идти. Давай?

— Конечно! — сказал Митька. — Давно бы так!

— Нет-нет, торопиться с этим было нельзя, — сказал Волшебник. — Сейчас ты поймешь.

И Волшебник объяснил Митьке, что секрет настоящего, несказочного языка Истины заключается не в грамматике, не в правилах построения слов. Язык Истины мог использовать слова и грамматику любого человеческого языка. Например, Библия вся написана на языке Истины, хотя Ветхий Завет на древнееврейском, а Новый — на древнегреческом. И славянский перевод ее — тоже истинный. Секрет языка Истины заключается в том, что никто не может соврать, говоря с Богом. Бог же все знает, Его невозможно обмануть.

— Если хочешь узнать, правильна ли такая-то мысль, попробуй высказать ее Богу, — объяснил Волшебник. — Если там есть хоть капля лукавства, ты ощутишь смущение. У тебя не получится быть искренним. Только то, что — правда! — только правду можно говорить Богу искренне и безо всякого смущения. Вот и весь секрет.

Митька хлопал глазами, чувствуя себя обманутым в ожиданиях.

— А я думал, с помощью Истинного языка творят чудеса. Скажешь, что тебе нужно — и будет. А если не будет, то и сказать не получится. Так я понял из Вашей феерии.

— Правильно понял. Почти правильно. Если что-то надо, скажи это Богу искренне, и безо всякого смущения — и будет тебе.

— А если Ему неугодно?

— Ты думаешь, если что-то неугодно Богу, то и попросить это не получится?

— Н-не знаю… Нет. Почему же не получится? Получится. Попросить — и все. Только — не даст. Раз Ему неугодно.

— Нет. На самом деле все гораздо лучше. Если не даст, то снова попросить, и еще попросить, и еще, и еще… Пока не получишь просимое.

Митька почесал в затылке.

— И долго придется просить?

— Если просишь искренне и без смущения — то недолго.

— Что значит «искренне», что значит "без смущения"?

— Вот чтобы ты смог это понять, тебе и понадобилось упражнение в молитве. Тебе ведь надо, чтобы Бог тебя помиловал? Естественно. А получается у тебя молиться искренне?

— Иногда. Редко.

— А почему не все время?

Митька пожал плечами.

— Другое отвлекает.

— А что — другое? Ведь Бог над всем властен. Если Он помилует, то все устроится — и то, и другое…

— Да я понимаю.

— Понимаешь. А не делаешь. Вот и неискренность. Потому я и говорю тебе: найди свою меру. Разберись в себе. Определись, что тебе нужно. И заметь: мнение твоей мамы тут — не мелочь! Это — знак. Твое тело — от родителей. Вспомни заповедь: почитай родителей, чтобы долго жить на земле. Непочтение к родителям — знак бедствий для твоего тела.

Митька поежился. Намеки на бедствия для тела в устах Волшебника звучали куда как основательно! Но нашелся, что возпазить:

— Но если нет искренности, так и надо, выходит, молиться как можно больше. Чтобы помиловал. Вы же сами говорите: еще попросить, и еще… пока не получишь.

— А что ты хочешь получить?

— Чтобы помиловал.

— А что значит — помиловал? Чего ты ждешь?

А Митька и сам толком не знал.

— Чтобы все устроилось.

— Так ведь устраивается уже. Устраивается?

Это точно. Главное — Волшебник оказался совсем правоверным, так что не было теперь ни малейших препятствий к тому, чтобы стать самым настоящим учеником волшебника.

Еще пару недель назад такой поворот дела полностью утешил бы Митьку. Наконец он — ученик Волшебника! И скатерть-самобранка впридачу.

Но теперь что-то смущало его. Только дело с молитвой начало по-настоящему двигаться, вдруг сам Волшебник советует тормозить. Что ни говори, это было похоже на очередное искушение. И Монах то же говорит.

— Все вокруг восстанет против того, что ты — молишься, — говорил Волшебник.

Так оно и выходило на деле. И Митька к этому привык. Вошел в азарт, точно. Заупрямился. Теперь Волшебник — вроде как и не против молитвы. Но уже и не за. Зато теперь есть Монах и дядя Антон. А они против колдовства. Опять выбирать. Сердце тянуло Митьку к Антону с мастером Ли. Как быть?

Митка думал-думал, и наконец так постановил: если вся суть в том, чтобы ни в коем случае не оставлять молитву, то при чем тут Волшебник?

И Митька решил продолжать на свой страх и риск, теперь уже совершенно самостоятельно. Но идейное одиночесство его несколько пугало. Монах же не был Митькиным учителем. Просто давал советы. А учитель — нужен. Один в поле — не воин. Митька решил сблизиться с семейством дяди Антона.

— А Волшебник говорит, даже если Богу неугодно, все равно: если будешь просить, то даст.

— Правильно он говорит, твой Волшебник, — сказал Монах. — Только тяжело будет просить.

— Тяжело?

— Тяжело. Если Богу неугодно, то не выдержишь, и бросишь просить. Не будет веры, что — даст. Потому лучше не тратить силы на ерунду, а просить о главном.

— А если не брошу? Если возьму, и опять начну.

Монах покачал головой.

— Трудно будет. Попросишь, попросишь, да и бросишь.

— А если все равно не брошу?

— В принципе, если не бросишь, то получишь.

— Что угодно?

— Что угодно. "Просите — и дастся вам."

— Абсолютно что угодно?!

— Абсолютно. Бог же.

— Если только не брошу?

— Если получится просить и просить без конца — это знак. Значит, Бог собирается тебе это дать.

— Так можно не только «помилуй» просить? В смысле — повторять и повторять без конца.

— Конечно. Что угодно, в принципе. Просто «помилуй» — важнее всего. «Помилуй» все в себе заключает. Но если что правда надо… проси, проси — и непременно получишь. Или отступишься, или получишь.

— Ну, вот кто-то заболел. Я просил-просил, а он помер. Или что-нибудь еще… необратимое. И что?

— Проси, чтоб воскрес. У Бога все обратимо. Все поправимо.

— И что — воскреснет?! — не поверил Митька.

— Просите — и дастся вам, — твердо повторил Монах.

— Что угодно?

— Что угодно. Если не перестанешь просить, то получишь. Что угодно.

— Так это всемогущество получается? — не поверил Митька. Он уже и забыл думать о всемогуществе.

— Конечно, всемогущество. Я не понимаю — ты же читал Евангелие. Там же — черным по белому и много раз — разными словами Сам Господь говорит об этом. И Апостолы то же повторяют. Это невозможно не заметить в Евангелии. Ты что, не читал?

— Читал… Просто как-то… не верится. А если веры нет — то и не будет же. По вере же дается, разве нет?

— Просите, и дастся вам. Проси, что тебе нужно, и обязательно получишь. Будешь просить — и Бог даст веру. Только не бросай просить.

— М-м!.. — сказал Митька с таким выражением, будто распробовал что-то вкусное. — Это хорошо. Это мне нравится. Тогда получается, что Вы с ним про одно и то же говорите?

— Я не знаю, что он тебе говорит.

— Он говорит "найди свою меру" в молитве. Хватит молиться непрестанно.

— Тут — врет, — сказал Монах уверенно. — Чего ее искать? Апостол говорит: "Непрестанно молитесь…" Вот тебе и мера.

љ

Митька полюбил Мишку. Сашу он глубоко уважал за серьезность и немыслимое сочетание крутизны с мягкостью и деликатностью. А Мишку просто полюбил. В обыденной жизни, не сопряженной с опасностью, Мишка оказался пушистым как котенок. Хотелось взять его на колени и погладить по голове. Теперь словосочетание "ангел смерти" стало Митьке понятнее. Когда не надо никого калечить и убивать — Мишка был просто ангелом — кротким, необидчивым, доверчивым. И совершенно наивным в вопросах житейских.