Сказка о глупом Галилее (сборник)

ЧУДО

Мятежный член художника Да Винчи

Летал над потрясенною Европой,

То к звездам поднимался горделиво,

То опускался ниже облаков.

Случилось это вроде в понедельник,

Или во вторник, или… врать не буду…

Короче, был обычный будний день.

Обычный день, привычная работа,

На рынках шла небойкая торговля

И в магазинах что-то продавалось,

Толпились покупатели у касс.

Ученики за партами сидели,

Водители сидели за штурвалом,

В мартенах сталь варили сталевары,

И повара в котлах варили суп.

По всем дорогам ехали кареты,

Возы с поклажей и автомобили,

Шли железнодорожные составы,

И по морям спешили корабли.

Цвели цветы, росли хлеба и дыни,

И овощи, и фрукты поспевали,

И с криком гомо сапиенс рождался,

Другой со стоном тихим отходил.

Обычный день, но вдруг воскликнул кто-то:

«Летит!». И стал указывать на небо,

Ему никто сначала не поверил,

Но после все увидели: летит!

Повысыпали люди на балконы,

На площади, на улицы, и вскоре

Остановилось всякое движенье

И наступила дикая жара.

Все головы свои позадирали,

К глазам несли бинокли и лорнеты,

И объективы кинофотокамер

Нацелились тотчас же на предмет.

Все астрономы и домохозяйки,

Купцы, шоферы, праздные зеваки

В пустое небо пялили глаза.

Два мужика в траттории открытой

Провозглашали тосты за Да Винчи,

За член его и об заклад побились,

Мол, упадет он иль не упадет.

Торговки рыбой громко хохотали,

А девушки притупливали глазки,

Но все ж порою взглядывали в небо

И прыскали стыдливо в кулачок.

Монахини испуганно крестились

И предрекали светопреставленье,

И говорили, это не к добру.

Когда обыкновенная комета

Появится на небе, это худо,

Но это не комета… Это, это…

Кошмар и ужас, Господи, прости.

И педагоги были в затрудненье,

Как детям объяснить явленье это,

Родители и вовсе растерялись,

Вдруг дети разберутся, что к чему.

А дети впрямь все мигом раскусили.

Был мальчик там по имени Джованни

Иль, может быть, Джузеппе, я не помню,

А помню только, что, взглянув на небо,

У мамы он испуганно спросил:

«Ой, мама, это что еще такое?

Что за предмет такой продолговатый

Над головами нашими летит?»

Конечно, мама несколько смутилась,

Попробовала даже отшутиться,

Потом нашлась: мол, это дирижабль.

Но мальчик был неглупый очень мальчик,

Он в тот предмет попристальней вгляделся.

«Да что ты, мама, это же пиписька,

Ты посмотри, пиписька, – он сказал. —

Такую же у дяди Леонардо

Я видел в бане прошлую субботу,

Точь-в-точь такую, правду говорю».

Прохожий посмотрел на мальчугана,

И дал ему конфету и мамаше:

«Какой ваш мальчик умница», – сказал.

А член летал над сушей и морями,

Пересекал различные границы

И, наконец, приблизился к границе,

Которая обычно на замке.

Его тотчас заметили радары,

Была внизу объявлена тревога,

И прозвучали нужные команды,

И поднялось дежурное звено.

Майор, Герой Советского Союза,

Повел звено вперед по восходящей

На встречу с неопознанным предметом,

Навстречу неизвестности самой.

Звено неслось, оно сближалось с целью

И посылало радиосигналы:

«Снижайтесь плавно и гасите скорость

И идентифицируйте себя!»

Но цель на то никак не отвечала,

Лишь наслаждалась волей и полетом,

То к звездам поднималась горделиво,

То опускалась ниже облаков.

Тогда Герой Советского Союза

На эту цель ужасно рассердился,

Отдал приказ готовиться к атаке,

Отдал приказ атаку начинать.

Четыре перехватчика летели,

А в них четыре летчика сидели,

Четыре пальца точно по команде

Решительно нажали кнопки «ПУСК».

Четыре замечательных ракеты

Четыре цели точно поразили,

Четыре перехватчика при этом

Буквально разломились на куски.

Три летчика немедленно погибли,

И лишь Герой Советского Союза

Живым покинул сбитый самолет.

Майор на парашюте опускался,

А рядом член Да Винчи опускался,

Кружил вокруг, жужжал и корчил рожи

(Коли о члене можно так сказать).

Майор, Герой Советского Союза,

Был вне себя и дико матерился,

И даже плакал от бессильной злобы,

Но что он мог поделать? Ничего.

А враг над ним глумился откровенно,

Парил, кружил, снижался, поднимался

И вдруг пропал неведомо куда.

С тех пор его, насколько мне известно,

Никто нигде ни разу не встречал.

Идут года. Прошли десятилетья.

Майор в отставку вышел генералом

И генералом был положен в гроб.

Давно уж нет и тех торговок рыбой,

И девушек смешливых, и монашек.

А мальчик тот Джованни иль Джузеппе,

Представьте, жив еще и полон сил.

Он стал вполне солидным человеком,

Благополучным, с неплохим доходом,

Весьма примерным мужем и отцом.

Он трубку курит, он гуляет с тростью,

Он думает о печени и почках,

О пользе равномерного питанья

И о вреде безмерного питья.

Пустым мечтаньям он не предается

И в небо глаз не пялит понапрасну,

Теперь его ничем не удивишь.

Года идут, и славная легенда

О чуде, как-то явленном народу,

С годами затухает постепенно,

Стирается из памяти людской.

Но все же есть, есть люди, для которых

Легенда эта вовсе не легенда,

Есть чудаки, романтики, безумцы,

Которые, рассудку вопреки,

Упрямо верят, что наступит время,

Могучий член художника Да Винчи

Вернется к нам, поднимется к зениту,

Разгонит облака, развеет мрак.

Все озарится сказочным сияньем,

Вся наша жизнь тогда преобразится,

Она в чудесный превратится праздник

И никогда не кончится при том.

Домой как-то после получки

Я шел в состояньи хмельном.

Коровы, мечтая о случке,

Вздыхали во мраке ночном.

А если в дороге случались

Собаки, и я различал:

Они меж собою случались,

Я палкою их разлучал.

На крышах рыдали коты,

И птахи на ветках свистели,

И парень деваху в кусты

Затаскивал с низменной целью.

Был вечер на звезды нанизан,

Я шел в состоянии пьяном,

За чьим-то окном телевизор

Вещал о свершении планов.

О жатве, о нефтедобыче,

О шелесте славных знамен…

Такими вестями обычно

Бываю и я вдохновлен.

Но тут героической теме

Решив изменить по пути,

Я думал: кого бы на время

Для низменной цели найти?

С надеждой такой неуместной,

С бескрылой такою мечтой

Шагал я по местности местной,

Подвыпивший и молодой.

Я как-то по Курфюрстендамм

Слонялся праздно и под вечер

Увидел праздную мадам,

Она слонилась мне навстречу.

Я увидал ее и вот

Стою, забыв все мира виды…

Какая грудь! Какой живот!

А зад, что сад Семирамиды.

Она была лицом бела,

Щеками розова и в целом

Столь соблазнительна была,

Что мое тело захотело

С ее соединиться телом.

Просил я страстно у мадам,

Нажав на все души педали…

Она сказала: вам я дам,

Но ведь не на Курфюрстендамм,

Давайте отойдем подале.

Мы отошли, и не угара

Я жар изведал, а безумья,

Я низвергался Ниагарой

И извергался, как Везувий.

В один клубок, в тугой комок

Мы с ней себя соединили

И были словно осьминог

И щупальцами шевелили.

Лодчонкой утлой в океан

Я, оторвавшись от причала,

Был унесен, меня качало,

В моих глазах стоял туман,

И музыка в ушах звучала.

Скрипела скрипка и кларнет

С трубой выпиливали вальсы,

И хлюпал внутренний секрет,

Когда наружу выливался.

Тек пот, кипела крови плазма,

И мы навроде рыб ли, жаб ли,

Дышали и в момент оргазма

Взмывали ввысь, как дирижабли.

Так продолжалось много дней,

Ночей, рассветов и закатов,

Но вот пришла печали дата,

Пришла пора проститься с ней.

Проститься, как с небес спуститься.

Я после этого не жил,

А как подстреленная птица

На месте без толку кружил.

Страдал от жара и озноба,

Слоняясь по Курфюрстендамм,

В надежде снова встретить там

Свою неверную зазнобу,

Свою прекрасную мадам…

Я жил как бомж и как бездельник,

Хмельной, несчастный и без денег,

Печаль свою сквозь годы нес.

И вдруг в минувший понедельник

Мы с ней, столкнувшись к носу нос,

В оцепенении застыли

И, потрясенья не тая,

Я закричал ей: это ты ли?

Она сказала: это я.

Она! Не мешкая нисколько,

Свою добычу я схватил

И утащил домой и в койку,

И сразу к делу приступил.

Забыв задернуть занавески

И запереть забывши дверь,

Я рвал на ней одежды зверски

И сам при том рычал как зверь.

Любя ее и ненавидя,

Я до конца ее раздел.

Но, Боже, что же я увидел,

Когда добычу разглядел!

Заныло сердце, сбились мысли,

Произошел в душе обвал.

Где то, на что я уповал?

Живот обмяк и зад увял,

Лицо морщины бороздили,

И сиськи жалкие обвисли,

Как вымпелы при полном штиле.

К тому ж была она хромой,

Кривой, на ухо туговатой,

Трясла в припадке головой

И затыкала туго ватой

Первичный признак половой.

Надежды юношей питают,

Пытают хвори стариков…

Меня в Берлине всякий знает,

Я был из первых ходоков.

Теперь же на Курфюрстендамм

Сижу немыт, не брит, нечесан.

На проходящих мимо дам

Гляжу с единственным вопросом…

Нет, не дадут иль не дадут,

А подадут ли.

Осень близко,

Течет за ворот дождик склизкий,

И дамы, наклоняясь низко,

Мне в шляпу пфенниги кладут.

По тропинке, по проселку,

По дороге столбовой

Шел я ростом невысокий

С непокрытой головой.

Провожая день погожий,

Полный замыслов и сил,

Я на мир дивился Божий

И на девок глаз косил.

И вниманием ответным

Был отнюдь не обделен,

Потому что был заметным

Я еще со всех сторон.

Знал в делах своих удачу,

Сам любил и был любим

Дамой, жившею на даче

За забором голубым.

Судьбы наши там смыкались,

Как под током провода…

Я спешил, уже смеркалось,

Вышла первая звезда.

И мерцала и светила,

И манила неспроста…

Как недавно это было!

Лет тому назад с полста.

Был я по уши влюбленным,

Вожделением влеком…

Пахло в пункте населенном

Шашлыком и молоком.

Яблони цвели и вишни,

Пар стелился над рекой,

И из космоса Всевышний

Мне помахивал рукой.

Я был недавно в недальнем Где-то.

Там люди тесно живут, как в гетто.

Суровый климат – зима без лета…

И не хватает тепла и света.

Неотличимы там день от ночи,

И люди бродят во тьме на ощупь.

И хоть друг друга они не видят,

Друг друга крепко все ненавидят.

Все злобой, словно мочой, пропахли

И сами в злобе своей зачахли,

Как куст иссохший чертополоха.

Не существуют, а прозябают.

И только радость у них бывает,

Когда соседу бывает плохо.

Сломал ли ногу, свернул ли шею,

Или украли в метро бумажник,

Иль терпит в чем-то ином лишенья,

Его соседям – и свет, и праздник.

Так жизнь проходит во тьме и злобе.

Развлечься нечем душе и телу.

Но если кто-то кого угробил,

Тогда, конечно, другое дело.

Шла бабушка, несла кошелку с овощами.

Спешила накормить свое семейство щами

С картошкой молодой, капустой и морковью

И прочей ерундой, полезной для здоровья.

Шла бабушка… Был день воскресный, и погода

Прекрасна, как всегда в такое время года.

Ей встречная толпа улыбки излучала,

Казалось бы, ничто беды не предвещало.

О, бабушка, яви немного уважения,

Хотя бы не к себе, а к правилам движенья!

Куда там! Подошла она к проезжей части…

Еще мгновенье, и произойдет несчастье.

Стоп, старая! Постой! Не перейди предела!

Неужто тебе жизнь настолько надоела?

Вон слева светофор. Зажжется свет зеленый,

Ступай себе вперед с неспешностью законной.

А справа переход подземный, им надежно

В любое время дня воспользоваться можно.

Она не слышит, нет. И напрямик полезла.

Визжали тормоза, корежилось железо…

Был домино эффект вполне наглядно явлен:

Пал велосипедист, «Тойотою» раздавлен…

Сплошной карамбуляж: «Форд» врезался

в «Тойоту»,

А на «Форда» еще залез побитый кто-то.

В автобус грузовик ударился и смялся,

И превратился вмиг автобус в банку с мясом,

При этом въехав в столб, столб рухнул на троллейбус,

Троллейбус встал, как столб, и тут же загорелся.

Стелился черный дым, визжали пассажиры

(Не все, а только те, что оказались живы).

Об этом по тиви в обед нам сообщили,

Когда мы ели щи и бабушку хвалили.

Распался навеки союз нерушимый,

Стоит на распутье распутная Русь…

Но долго ли будет она неделимой,

Я этого вам предсказать не берусь.

К свободному рынку от жизни хреновой,

Спустившись с вершин коммунизма, народ

Под флагом трехцветным с орлом двухголовым

И гимном советским шагает вразброд.

Припев:

Славим отечество у каждого столика,

Где собирается нынче народ,

И горячо обсуждает символику,

И не имеет важнее забот.

Когда-то под царскою властью мы жили,

Но вот наступила заря Октября.

Мы били буржуев и церкви крушили,

А также поставили к стенке царя.

Потом его кости в болоте достали,

Отправили в Питер на вечный покой.

Простите, товарищи Ленин и Сталин,

За то, что дошли мы до жизни такой.

Припев.

Сегодня усердно мы Господа славим

И Ленину вечную славу поем.

Дзержинского скоро на место поставим,

Тогда уж совсем хорошо заживем.

Всем выдадим всё: офицерам квартиры,

Шахтерам зарплату, почет – старикам.

А злых террористов замочим в сортире,

Ворам-олигархам дадим по мозгам.

Припев.

Коррупционеров загоним в Бутырку,

Чтоб знали, насколько закон наш суров.

Зато мужикам раздадим по бутылке,

А бабам на выбор дадим мужиков.

Символику примем, заплатим налоги,

И – к светлой заре по прямому пути.

Вот только б опять дураки и дороги

Нам не помешали до цели дойти.

Припев:

Славим отечество у каждого столика,

Где собирается нынче народ,

И горячо обсуждает символику,

И не имеет важнее забот.

Жизнь повсюду меня мотала,

Был бродяга я, бич, бездельник…

И всего мне всегда хватало,

Но всегда не хватало денег.

Уж казалось, ну что мне нужно

В череде вечеров и утр…

Ну, немного тепла снаружи

И хоть сколько калорий внутрь.

Ну, черняшки краюшку с корюшкой,

С луком репчатым или репою

Да бутылку на пару с корешом,

Я же большего и не требую.

Но, увы, так всегда бывает,

Что чего-то, да не хватает

Из того, что за деньги дают.

То того, чем себя укрывают,

То того, чем нутро заливают,

То того, чем закусывают.

Иван Александрович Пырьев,

Народом любимый до дрожи,

Как верное средство от чирьев,

Пивные использовал дрожжи.

Из них же советовал брагу

Варить или гнать самогонку

И пить алкогольную влагу,

Смакуя ее полегоньку.

Не то чтоб он был алкоголик,

Но так избавлялся от хворей,

От гриппа, от почечных колик,

От насморка, СПИДа и кори,

А после лечился рассолом

Синдрома похмельного против.

Был слаб он до слабого пола,

Немало актрис перепортив.

Но узы надежного брака

С Мариной ценил, между прочим,

С ней фильм про кубанских казаков

Он снял лакировочный очень.

Потом за большим гонораром

Шел в кассу, карман оттопырив.

Жил бурно и умер нестарым

Иван Александрович Пырьев.

Все плотнее идут годовщины,

Умножая рубцы и морщины,

Но сдаваться старик не спешит.

Он на что-то еще уповает,

Хоть уже никогда не бывает,

Что нигде ничего не болит.

То мигрень, то не гнется колено,

То запор, то понос, то колит.

То распухла нога, как полено,

То шарахает радикулит.

Но старик юбилей затевает,

Он парадный костюм надевает

И на сцене сидит, как живой.

Поливаемый густо елеем,

Что сопутствует всем юбилеям,

И смущен, и гордится собой.

Но слышна уже дробь барабана,

Что там дальше? Нирвана? Саванна?

Или саван из ткани простой.

Отзвучат величальные речи,

Догорят поминальные свечи,

И извольте на вечный постой.

Неужто правда навсегда

Я распрощался с аденомой,

И не вернется адом новым

Обратно старая беда?

И в самом деле я смогу

Жить, как давно уже не чаял,

И свой автограф цвета чая

Смогу оставить на снегу?

О, жизнь, сложна ты и проста ты,

А в общем нечего пенять

Не пострадавшим от простаты,

Что им страдавших не понять.

Не оценить простое благо,

Когда накопленная влага,

Янтарным бисером моча

Струится, весело журча,

Теперь фонтану я подобен.

Но брезжит мне сквозь толщу лет,

Что поливальный мой предмет

Еще на что-то был способен,

А вот на что, не помню, нет.

Быть знаменитым некрасиво.

Красиво быть незнаменитым,

Бомжом немытым и небритым,

Бродягой, струпьями покрытым,

Живущим без законной ксивы.

Есть, что украл иль что подали,

Над головой не зная крыши,

Жить под мостом или в подвале,

Себя газетами накрывши.

Быть бесталанным графоманом,

Ловя в потемках славы призрак,

И тешиться самообманом,

Что после смерти будешь признан.

Но пьяным где-то на помойке

Упасть, замерзнуть, стать ледышкой

И трупом оказаться в морге

Безвестным с биркой на лодыжке.

Быть знаменитым некрасиво…

Я знаменитую цитату

Дополню, может быть, курсивом,

Что некрасиво быть богатым,

И некрасиво быть красивым

И на красавице женатым.

Да, быть в зубах навязшей притчей,

Талант имея с клювик птичий,

Позорно, согласимся, но

Талант иметь не всем дано,

Сверчок, однако, всякий вправе

Искать пути к любви и славе.

И истину искать в вине,

Желать, чтоб было много денег,

Как ни потрать, куда ни день их,

И никогда не быть на дне.

А коль случилось стать известным

Всемирно иль в масштабе местном,

Тому, допустим, повезло

Не столь удачливым назло.

К сему заметим неспесиво

(Кто будет против, тот соврет),

Быть знаменитым некрасиво,

Но лучше, чем наоборот.

Я жил нигде, я был ничей,

Немыт, небрит и неухожен.

О, Света, свет моих очей,

Кто мне послал тебя? Похоже,

Ответ на сей вопрос не прост,

Но и не сложен, потому как

Случайное схожденье звезд

Астрономической наукой

Покуда не подтверждено.

А что же это значит? Значит,

Что то, что было суждено,

Сложиться не могло иначе,

Как не могло и в срок другой.

И потому-то наша встреча,

Определенная судьбой,

Была отложена на вечер.

Но чем позднее, тем нежней

Любовь бывает и теплее.

О, Света, свет души моей,

Гляжу я на тебя и млею.

И помня, что к концу мой путь,

Надеюсь все же постараться

Еще немного, хоть чуть-чуть

На этом свете задержаться.

Света, я тебе признаюсь.

Хоть три года ты со мной,

Но я все еще стесняюсь

Называть тебя женой.

Нас ведь свел не вольный выбор,

А судьбы крутой обвал:

Томас твой из жизни выбыл,

Иру тоже Бог призвал.

Было б лучше или хуже,

Если б раньше полюбил,

Если б я тебя у мужа

У живущего отбил.

Но смущенье травит болью,

Будто в чем-то я соврал,

Будто сгинувшего в поле

Я раздел и обобрал.

Чушь, конечно, и не дело

Мне искать в себе вину.

Две судьбы осиротелых

Мы с тобой свели в одну.

Никого не оскорбили,

Память прежнюю храня,

Но сошлись и полюбили

Я тебя и ты меня

(я надеюсь). Почему же,

Как же это понимать?

Ты меня ведь тоже мужем

Избегаешь называть.

Живущий только временно живет,

А не живущий не живет не временно.

Он, скажем, не впадая в ре минор,

Есть вечности частица и оплот.

Он там, где есть нежизни торжество:

Ни тьмы, ни света, ни зимы, ни лета…

Хорошего там нету ничего,

Но ничего плохого тоже нету.

Там нет дурных вестей, утрат, растрат,

Тюрьмы, сумы и чириев на коже,

Там дрожь не бьет и зубы не болят,

Не жмут ботинки и тоска не гложет.

Там смерти страх неведом никому,

Ни храбрым людям, ни трусливым людям.

Пусть даже мир окончится, ему,

Тому, кто там, конца уже не будет.

Ваш предок тем особо дорожил,

Такую мысль в себе лелеял гордо,

Что с Пушкиным в одну эпоху жил

И с Гоголем в одни и те же годы.

Что ж, за приливом следует отлив,

Не всякий век талантами расцвечен,

А наш и вовсе сир и сиротлив,

Гордиться некем, кажется, и нечем.

Но жребий исправим, поскольку он

На время жизни выпал, а помрете,

И с гениями сразу всех времен

В течение нежизни совпадете.

Покуда там пребудете вы, тут

Случится все хорошее, и даже

Враги все ваши старые умрут

И новые отправятся туда же.

Друзья, без страха ждите свой черед.

Что наша жизнь? Лишь миг на перевале…

Вот минет он, и вечность развернет

Свой бесконечный свиток перед вами.