Сказка о любви, XXII век. Ведьма

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
V

По-настоящему с Леной Зим Иван познакомился на Земле во время очередных каникул, последовавших непосредственно за орнитеррским патрульным рейдом. С Орнитерры, где так трагично погиб Виктор Антонов, «Торнадо» прибыл на ближайшую галактическую базу. Лену, еще не очнувшуюся от глубокого сна, который едва не стал для нее вечным, положили в госпиталь. Но удар геновируса по ее организму оказался столь сильным, что местные врачи, располагавшие ограниченным комплектом медицинской техники, не решились на радикальные меры. Лену срочно эвакуировали на Землю в центральную клинику астральной медицины, и уже здесь она была выведена из шоковой летаргии и в первом приближении поставлена на ноги. А «Торнадо» отправился в очередной патрульный рейд и еще два месяца, как это и планировалось по графику, но уже без приключений, барражировал в заданной галактической зоне. Все когда-нибудь обязательно кончается, завершился и этот тревожный и опасный орнитеррский рейд «Торнадо». Для корабля этот рейд закончился в лунных эллингах, где он был поставлен на текущий и профилактический ремонт, а у его экипажа начались очередные полуторамесячные каникулы - на этот раз не очень веселые. Погиб Виктор Антонов, и хотя торнадовцам не в чем было упрекнуть себя, горький осадок от пережитого остался, мешая им с обычной легкостью отряхнуть, так сказать, прах космоса со своих ног и с обычной легкостью погрузиться в земную жизнь.

Выяснилось, что жизнь новой крестницы торнадовцев, Лены Зим, вне опасности: она выписана из клиники, находится в центральном профилактории дальнего космофлота, что размещен на территории Йеллоустонского планетарного парка, но окончательно от удара орнитеррского геновируса еще не оправилась, и когда оправится - неизвестно. На вопрос встревоженных торнадовцев о характере остаточного заболевания Лены центринформ ответил, что это - очень сложная нехарактерная психотропная болезнь. Четких земных аналогов она не имеет, но более всего она сходна с так называемой биофобией - болезненным ощущением своей ненужности, обреченности, неотвратимо приближающейся близкой смерти. Проще говоря, биофобия - это глубокая депрессия, связанная либо с неумением, либо с нежеланием жить, депрессия пассивная, редко приводящая к самоубийству, но способная за два-три месяца свести человека в могилу. В первобытном мире она была распространена довольно широко. Хотя возникала, как правило, не спонтанно, а через сглазы, наговоры и другие колдовские действия, во всесилии которых заболевшие биофобией не сомневались. В современное же время биофобия встречается в виде редчайшего исключения, но все-таки встречается. И хотя торнадовцев поспешили успокоить, сообщив, что у Лены биофобия имеет легкую форму, ту самую, которая во времена русского православия уводила девушек в монастыри, на весь грустный век их делая христовыми невестами, - ясно было, что Лену следует навестить. Навестить всем экипажем и попытаться вернуть ей естественную радость жизни. Ну, хоть чем-нибудь помочь! Ведь она им не чужая. По давним патрульным традициям спасенная торнадовцами девушка становилась их крестницей.

В общем, все говорило за то, что не стоит торнадовцам разлучаться после трудного и грустного орнитеррского рейда. И все-таки их разлучили! Каждый житель Земли от мала до велика знал, сколь ужасны могли быть последствия от занесения в биосферу родной планеты инопланетных форм жизни и возбудителей чужеродных болезней. И если на протяжении целых трех веков земной цивилизации удавалось избегать этой фатальной опасности, то лишь благодаря жестким мерам предосторожности, которые на первый взгляд могли показаться избыточными и попросту ненужными. Вот и теперь, хотя для этого не было никаких фактических показаний, специальным решением Совета астральной медицины Климу Ждану и Алексею Кронину, как лицам, подвергшимся воздействию орнитеррского геновируса, был временно запрещен прилет на Землю. Им предстоял двухнедельный карантин с пребыванием на лунной базе, скрупулезное обследование и дополнительный курс профилактического лечения. Одному лишь Ивану Лобову, как не инфицированному геновирусом, было разрешено после обычных медосмотров и формальностей сразу же вылететь на Землю. Из солидарности с экипажем Иван было отказался, но друзья отговорили его от этой жертвы. Клим сказал, что просто глупо торчать на Луне, когда течет драгоценное время земных каникул, а Алексей напомнил Ивану о Лене Зим, о ней экипаж «Торнадо», к стыду своему, как-то позабыл в карантинной суматохе, которую космонавты дружно не любили, несмотря на то что сознавали ее необходимость и не пытались прекословить. Напоминание Кронина решило дело - Лобов вылетел на Землю один.

В Йеллоустонском профилактории Лобова встретил психолог-обсерватор, плотно сложенный мужчина лет тридцати пяти, в добродушных голубых глазах которого так и лучился рекламный лозунг: «В здоровом теле - здоровый дух!» У него были замедленные, четко прорисованные движения сильного и уверенного в себе человека и типично прибалтийское имя - Ян Кирсипуу. Крепко пожав руку Ивана, он усадил его в плетеное кресло, скрипнувшее под тяжестью литого лобовского тела. А сам устроился напротив, спиной к широкому, во всю стену окну, выходящему в разреженный, полный световых прогалов и полян парковый лес. Без паузы, словно продолжая ранее начатый разговор, Кирсипуу начал рассказывать о состоянии Лены, избегая медицинских терминов. Он говорил о Лене доверительно и заботливо, как о своей младшей сестре, и это Ивану понравилось. Но ему не очень понравился цепкий, оценивающий взгляд, которым Кирсипуу с профессиональной бесцеремонностью словно ощупывал его лицо и который жил особой, тайной жизнью, независимо от добродушной улыбки психолога и смысла произносимых им слов. Характеризуя состояние Лены, Кирсипуу использовал примеры из обыденной жизни, пользовался историческими аналогиями и литературными параллелями. Он обратился даже к фольклору и хорошо поставленным баритоном пропел: «Извела меня кручина, подколодная змея. Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я». И хотя Кирсипуу тут же уточнил, что это лишь фоновая аналогия, что Лена конечно же не догорит, а восстановится, и все дело лишь в сроках ее выздоровления, Иван все-таки с некоторой неприязнью к пышущему здоровьем психологу подумал: «Тебя-то кручина конечно же не изводит». Живущий отдельной жизнью, оценивающий взгляд психолога споткнулся об эту мысль, точно Лобов высказал ее вслух. Оборвав свою речь, Кирсипуу улыбнулся, улыбнулся не вообще, а персонально Ивану.

- Я выгляжу непростительно благополучным, не правда ли?

Иван на улыбку не ответил, подумал и довольно хмуро признал:

- Правда.

- Откровенность делает вам честь. - Кирсипуу теперь поглядывал на Лобова с любопытством и, пожалуй, с уважением. Но это видимое благополучие - залог моего успеха при работе с теми, кто пытается разлюбить жизнь. И как только я, психолог-обсерватор, почувствую, что меня начинает изводить кручина, - тут в голубых глазах Кирсипуу мелькнула сталь клинка, - будьте покойны, я немедленно подам рапорт об уходе с обсервационной работы. Буду считать, что профессионально не пригоден.

Слово рапорт он произнес с ударением на последнем слоге, как это принято у летного состава космофлота, дав тем самым понять Лобову, что и он, Кирсипуу, повидал космос и не всегда сидел обсерватором в земных профилакториях. Молчаливо признавая справедливость сказанного, Иван поклонился. Посматривая на Лобова с прежним уважительным любопытством, Кирсипуу вдруг спросил:

- Скажите откровенно, так ли уж нужна вам моя консультация о биофобии?

Теперь улыбнулся Иван, дотошно прочитавший перед визитом в Йеллоустон о биофобии все, что было доступно его пониманию, но в тонкостях этой путаной болезни так до конца и не разобравшийся.

- Нужна. Но не теперь.

- Простите?

- Сначала я бы хотел встретиться с Леной. Я знаю ее лишь в состоянии летаргии и, честно говоря, плохо представляю, как она выглядит в жизни. Мне хочется просто, если хотите, по-родственному, поговорить с ней. Ведь она наша крестница! А уж потом я выслушаю все, что вы найдете нужным мне сказать. И выслушаю внимательно.

Кирсипуу согласно кивнул, выжидающе глядя на Лобова. Но Иван молчал, полагая, что и без того был многословен. И хотя пауза затягивалась, он спокойно выдержал оценивающий взгляд психолога-обсерватора.

- Что ж, - решил наконец Кирсипуу, поднимаясь на ноги, пусть будет по-вашему. Рискнем!

- А в чем риск? - уточнил Лобов, поднимаясь вслед за ним.

Кирсипуу взглядом одобрил этот вопрос и пояснил:

- Лена может неадекватно отнестись к вашему появлению. В известном смысле, для нее вы, командир «Торнадо», - живое воплощение Орнитерры. А Лена ненавидит этот ядовитый мир!

- Я и сам его ненавижу, - холодно сказал Лобов. - Не беспокойтесь, Ян. Если проблема только в этом, то все будет в порядке.

Лену Иван отыскал в аэрарии, располагавшемся на открытом воздухе среди старых раскидистых сосен, какими они вырастают на свободе, когда не мешают друг другу. Здесь было уютно, как в родном, с детства знакомом доме. Пахло хорошо прогретой землей, увядающей травой и хвоей. Ленивый ветер гладил вершины сосен, путался в длинных иглах и лишь иногда, совсем обессилев, падал на траву. Светило по-вечернему нежаркое желтеющее солнце, в бледно-голубом, как бы выцветшем небе неслышно парили шапки и башни облаков. Лена в светло-сером брючном костюме спортивного покроя полулежала в шезлонге с книгой в руках. Она не то не заметила Лобова, не то не посчитала нужным обратить на него внимание. Поэтому Иван задержался в некотором отдалении возле пахучего темно-зеленого куста можжевельника.

Лену он узнал не без труда. Конечно, Иван и не пытался пользоваться воспоминаниями о спасенной ими девушке, балансировавшей между беспробудным сном и уже необратимой смертью. Лена тогда была больше похожа не на живого человека, а на не очень искусно сделанную фигуру для музея с медицинским уклоном в целях иллюстрации последствий летаргической болезни. Прежде чем лететь в Йеллоустонский профилакторий, Лобов познакомился с голографиями Лены, хранившимися в космофлотском, пока еще очень кратком досье на ее имя. Лена Зим, полулежавшая в шезлонге с книгой в руках, была похожа на веселую восемнадцатилетнюю девушку, изображенную на голографиях, не больше, чем ее заметно более старшая по возрасту сестра. Или даже ее молодая мать! Таких, похожих на нынешнюю Лену молодых матерей в двадцать третьем веке было предостаточно. А ведь Лене было всего девятнадцать лет!

Когда Лобов приблизился, Лена и не подумала оторваться от книги, хотя вряд ли она по-настоящему читала ее: за все время, что видел ее Иван, она ни разу не перевернула страницы. Поздоровавшись, Иван негромко представился:

- Меня зовут Иван Лобов.

Лена опустила книгу на грудь и некоторое время равнодушно разглядывала стоявшего перед ней крупного сильного человека. У нее было удлиненное, ничем не примечательное лицо с довольно правильными мягкими чертами, бело-матовая кожа с акварельным румянцем на щеках, волнистые коротко стриженные русые волосы и спокойные карие глаза.

- И что вам угодно, Иван Лобов?

- Я командир патрульного корабля «Торнадо», посланного на Орнитерру.

В карих глазах Лены отразилось некое сильное движение души, и похожее и в то же время не похожее на страх: они расширились и снова стали спокойными, пожалуй, усталыми карими глазами.

- Понятно. Ждете от меня слов благодарности?

- Нет.

- И правильно. Напрасно вы меня спасали. - Лена помолчала и уточнила: - Одну.

- Так уж получилось.

Лена кивнула, как бы извиняя Ивана, и подняла книгу на уровень глаз.

- Можно я посижу с вами?

- Зачем?

- Да просто так. Вы читаете, и я почитаю.

Она пожала исхудавшими плечиками.

- Читайте.

Лобов взял один из свободных шезлонгов, прислоненных к золотистому, пахнущему смолой стволу сосны, и разложил его в нескольких шагах от шезлонга Лены - сбоку, так чтобы не мельтешить перед ее глазами. Достал из кармана микропечатный покетбук, вмещавший несколько томов обычной печати, бинокулярные очки. Усевшись поудобнее, он настроил очки на удобную степень увеличения и погрузился в чтение. Сделать это было нелегко, отвлечении, особенно мысленных, было множество, но Лобов уже давно научился делать то, что требуется, в любой, даже неблагоприятной обстановке. Наперед зная, что погрузиться в тонкости художественного текста будет трудно, Лобов остановился на хронике земных событий за последний квартал. Такие обзоры специально готовились для гиперсветовиков, большую часть жизни проводивших в космосе и лишь гостивших на Земле. Помучившись минуту-другую, Иван заставил-таки себя позабыть о Лене, сосредоточиться и уже не отрывался от текста до тех пор, пока не одолел обзор до конца. А когда одолел и снял бинокуляры, перехватил взгляд Лены. Она смотрела на него поверх книги и не отвела неподвижных глаз.

- А вы и в самом деле читали, - проговорила она, скорее просто констатируя, нежели сомневаясь или удивляясь.

- Читал, - подтвердил Иван.

- А я вот не могу. Не получается! - Лена сказала это равнодушно, но в движении руки, которым она опустила свою книгу на траву, осыпанную усыхающей хвоей, проскользнула досада.

- Так и не читайте! Хотите прогуляться?

Она отрицательно качнула головой:

- Меня еще плохо держат ноги.

- Тем более!

- Неловко.

Лобов поднялся на ноги.

- Но я же не чужой. Пойдемте!

- Не чужой?

- Я из экипажа «Торнадо», - напомнил Иван с улыбкой. - Вы для нас - не чужая!

Лена провела рукой по лбу, словно поправляя волосы, хотя необходимости в этом не было.

- Я и позабыла о космических традициях. - Она задумалась и прямо взглянула на Лобова своими тревожными карими глазами. - Вас привело сюда чувство долга?

На секунду Иван смешался, но потом упрямо спросил:

- Разве долг - это плохо?

Она отвела взгляд, пальцы ее перебирали воротник светло-серой спортивной куртки.

- Не знаю. Теперь не знаю. Наверное, хорошо. Но иногда плохо!

Сердце Ивана сжалось. Как только он увидел Лену, она сразу показалась ему странно знакомой. Как будто он уже видел ее раньше, причем именно такой - погруженной в мир своих мыслей молодой женщиной, смотрящей на окружающий мир с неясной тревогой в карих глазах: чуть удивленно, чуть недоверчиво и печально. Умом Иван хорошо понимал, что такую, сидящую перед ним в кресле Лену Зим он видеть никак не мог. Ее просто не существовало прежде! Она родилась из забвенья колибридного сна всего несколько месяцев тому назад. Но сердце упрямо твердило Ивану, что он знал Лену и раньше, и он ничего не мог поделать с этим уверенным внутренним голосом. Прямо наваждение! И вот сейчас, когда карие глаза Лены были обращены на Ивана, но взгляд их скользил мимо, в какие-то только для них открытые дали, Лобов вдруг вспомнил, где видел ее раньше. Не деталями, а общим выражением лица Лена была похожа на рождающуюся Венеру Боттичелли. То же самое щемящее очарование! Немой призыв к доброте и помощи… и робкая надежда на нее. Не умом, а сердцем Иван понял, что в душе Лены происходит какой-то трудный, может быть, давно назревший перелом и что неудачно сказанным сейчас словом можно помешать этому, сломать, испортить второе рождение человека. Негромко назвав Лену по имени, Иван подождал, пока взгляд ее не приобрел осмысленное выражение, и только тогда спросил:

- Вы позволите мне навестить вас завтра?

После паузы она ответила вопросом на вопрос:

- А вы собираетесь задержаться?

- Собираюсь.

- Стоит ли? Вы же исполнили свой долг.

- Я прилетел сюда отдыхать. Каникулы! А врачи после всех передряг на Орнитерре настоятельно рекомендовали мне хотя бы недельку отдохнуть в профилактории, - спокойно ответил Иван.

- Здесь, в Йеллоустоне?

- Нет, в любом. Но если не возражаете, я бы остался здесь.

- А почему я должна возражать?

- Тогда - до завтра.

И поклонившись, Лобов удалился. Ему хотелось обернуться! Но он не позволил себе этого. Но если бы позволил, то увидел бы, что Лена Зим, опершись одной рукой на подлокотник шезлонга, смотрит ему вслед.

Кирсипуу переменился, будто его подменили. Сбросил свою профессиональную маску приветливой сдержанности, он оживился и вел себя просто, как ведут себя со своим человеком. Лобов начал догадываться в чем дело и окончательно уверился в своей догадке, когда психолог спросил:

- Вы всерьез решили задержаться у нас на недельку-другую?

- Разумеется. - Иван помолчал и сердито спросил: - Так вы подслушивали наш разговор? Это, по-моему, лишнее.

Кирсипуу сделал вид, что обиделся, но глаза его лукаво посмеивались.

- Как можно! Но я психолог-обсерватор, понимаете? По долгу службы я был обязан контролировать ваш разговор с Леной и немедленно вмещаться, если бы он принял нежелательный для больной оборот. К счастью, вы вели себя вполне профессионально. Просто молодцом! Я бы сказал, что выбранная вами линия поведения по отношению к больной - оптимальна. Правда, частое упоминание об Орнитерре рискованно, но этот весьма и весьма спорный расчет на эмоциональную подпитку ассоциацией ретроспециями стрессового плана в конце концов оправдался, можете продолжать в том же духе. Но не пережимайте! Воспоминания об Орнитерре остаются самым болезненным звеном в психике Лены и вместе с тем самым активным центром нормализации ее функций. Оптимум воздействия лежит именно в этой зоне, все правильно. Но, повторяю, не пережимайте!

Лобов отмолчался, мысленно поздравляя себя с тем, что отложил беседу с психологом, предпочтя сначала встретиться с Леной без медицинских советов и рекомендаций, ни понять, ни следовать которым по-настоящему Иван все равно бы не смог.

- Вы обратили внимание на видимый возраст Лены?

- Обратил.

- Ей можно дать лет двадцать пять, никак не меньше. Не правда ли? Характернейшее следствие биофобии! Справившись с болезнью, Лена помолодеет. Но никогда уже она не станет той жизнерадостной девушкой, какой она была в свои восемнадцать лет и какой она должна была бы быть в свои нынешние девятнадцать!

Лобов помолчал, обдумывая услышанное, и не очень любезно спросил:

- Зачем мне знать об этом?

- Не ершитесь! - По этой реплике Иван убедился еще раз, сколь точно Кирсипуу улавливает настроение собеседника. - В случившемся с Леной несчастье есть одна тонкость, знать о которой вам следует обязательно. Лена выглядит умудренной жизнью молодой женщиной. Но на самом деле она как была, так и осталась юной, наивной девушкой. Сердце ее еще никогда не было занято. Понимаете?

- Не совсем, - ответил Иван после паузы.

- Не просыпалась она для любви. Не любила еще по-настоящему! Дошло?

Морща лоб, Иван непонимающе разглядывал психолога.

- А Орнитерра? Виктор Антонов?

Кирсипуу вздохнул, поставил домиком брови и сделал рукой легкий сожалеющий жест.

- Нежная дружба. Юношеская любовь. Называйте это как хотите! - Видя, что Лобов наконец-то понял его, но все еще не освоился с услышанным, он добавил: - Можно бы сказать, платоническая любовь, да не люблю я этого слова! Еще в детстве прочитал у кого-то из мыслителей-оригиналов, кажется у Ларошфуко, что платоническая любовь - это гладкий красивый поднос без всякого угощения. И с тех пор стоит мне услышать или сказать о платонической любви, как у меня перед глазами встает не юная дева, а именно этот гладкий и красивый поднос - белый и с эдакими аленькими цветочками.

Недоверчивость Лобова перешла в задумчивость.

- Да-да, - угадал его мысли чуткий к дуновению настроений, как тополиный лист, Кирсипуу. - Именно это и послужило у Лены толчком для развития комплекса виновности перед Виктором, а потом и равнодушия, даже отвращения к жизни. Ведь Антонов пожертвовал ради нее жизнью! И умер мальчишкой, так и не узнав, что такое любовь. А скорее всего ведь именно Лена была инициатором платонизма! В конце концов, именно женщина всегда решает, чему быть: товариществу, дружбе или любви. Особенно, когда люди целых два месяца живут рядом, в одном доме.

- И все-таки, - хмуро сказал Иван, - я так и не понял, для чего вы рассказали мне все это. В таких подробностях.

Психолог поежился под взглядом Лобова, который иногда становился тяжелым, как молот, но своего хладнокровия не утратил.

- Хорошо. Вы вынуждаете меня быть предельно откровенным. Понимаете, вы ведете себя с Леной так, что она может полюбить вас.

Он-таки сумел ошарашить Лобова! Прошло несколько секунд, прежде чем он нашелся с ответом:

- Да я никогда не был ловеласом!

- В том-то и дело, - тонко улыбнулся Кирсипуу. - Никакой ловелас не имел бы у Лены успеха. Ни сейчас, ни, скорее всего, уже никогда.

- Ну и что?

- Лена - девушка, ей девятнадцать лет. Если она проснется для жизни, то проснется и для любви. Проснется естественно, как утром восходит солнце, а весною распускается зелень и расцветают цветы.

- Ну и что? - упрямо повторил свой вопрос Лобов.

- А то, что вы будете рядом с ней! Она будет естественно тянуться к вам, как к надежной опоре. А надежность вашу, вы уж простите, так сказать, за версту видно. А Лене девятнадцать лет! Ей будет трудно перенести новую жизненную неудачу. Вам стоит серьезно подумать обо всем этом.

- А я уже подумал, - рассеянно сказал Лобов.

Он так и не понял истинного смысла того, что сказал его язык. И не заметил, с каким удовлетворением откинулся Кирсипуу на спинку кресла. «Я сделал все, что мог, - было написано на его лице с какой-то неискоренимо прибалтийской, себе на уме психологической окраской. - Кто может, пусть сделает больше».

Прощаясь с Иваном, Кирсипуу на секунду задержал в рукопожатии его большую ладонь.

- Простите мою навязчивость, но мне бы хотелось дать вам несколько советов. Самого общего порядка, разумеется. Скорее даже не советов, а рекомендаций, вовсе не обязательных, но, как мне представляется, полезных.

Лобов улыбнулся этой деликатности.

- Давайте.

Кирсипуу несколько секунд молчал, собрав гармошкой кожу высокого лба, потом прикоснулся кончиками пальцев к широкой груди Ивана.

- Вам придется проявить терпение, командир.

- Я умею быть терпеливым.

- Догадываюсь. Но речь идет о терпении особого рода. Кирсипуу заглянул в самые глаза собеседника и снова отвел взгляд. Психолог был подчеркнуто сосредоточен, и Лобов невольно проникся чувством ответственности к разговору. - Удар орнитеррского геновируса по психике Лены Зим был не только жестким, но и глубоким. Я говорил вам о частичной амнезии. И это правда! Но не вся правда. У Лены была нарушена не только сознательная, но и более глубокая, подсознательная память, хотя и в меньшей степени, разумеется. В ходе сна, который подошел к самой границе смерти, была частично разрушена не только память, но и сама личность девушки-стажера.

Заметив некое, скорее не тревожное, а огорченное выражение, промелькнувшее на лице Лобова, психолог-обсерватор предупреждающе поднял руку.

- Нет-нет! Вы ошибаетесь в своих догадках. Лена Зим вполне психически здорова, если не считать биофобных явлений, церебральный комплекс у нее отменный, но… Когда я говорил вам о том, что это девушка в образе молодой женщины, я несколько приукрасил картину. Правильнее было бы сказать, что она - девочка-женщина, ребенок в облике взрослого человека, заново постигающий окружающий мир, который представляется ей то прекрасным, то, когда побеждает биофобия, ужасным и даже отвратительным. Понимаете?

- Понимаю.

- Вы будете сталкиваться с резкими переходами настроений. С раздражительностью, меланхолией, восторженностью и… некоторой инфантильностью. Лена, если она примет вас, будет задавать вам массу откровенных вопросов. Отнеситесь к этому с пониманием, не отпугните ее.

- Я не отпугну.

По виду Кирсипуу можно было догадаться, что он настроился на обстоятельный разговор. С профессиональной привычкой в ходе беседы он фиксировал выражение лица Лобова. Но догадаться о его настроении трудно было даже опытному специалисту. Рубленые черты его лица были почти неподвижны, лишь слабые отзвуки, легчайшие тени вазомоторных реакций оживляли их. И тем не менее, когда Лобов сказал: «Я не отпугну», Кирсипуу помедлил, сделал одному ему известные выводы и свернул намеченную беседу.

- Желаю вам удачи, Иван.

- Спасибо.