Сказка об уроде

Плохая история

Когда на «базу» прибежал Тимошка и, задыхаясь от усталости и возбуждения, сказал, что на перекрестке собираются повесить человека, сначала ему никто не поверил, а Ганя даже наградил его ощутимым подзатыльником: «Будешь знать, как лапшу на уши вешать». Тимошка скривился, сплюнул на землю, обиженно проворчал: «Тогда тут и торчите, а я пойду посмотрю», — и побежал обратно. Ребята провожали его глазами из окна дома-мертвяшки.

— А может, это правда? — засомневался Васёк на подоконнике первого этажа, болтая ногами.

— Не-е, брешет, — уверенно сказал Ганя. — Да ты же сам знаешь — с тех пор, как батяня зарезал маму, Тимошка поехал головой, постоянно всякую херню придумывает…

Со стороны улицы донесся громкий крик. Судя по животному ужасу, который слышался в этом визге, ничего хорошего с человеком не происходило. Мальчишки тут же встрепенулись и повскакивали с мест.

— Похоже, всё-таки вешают! — воскликнул Шампур.

— Айда туда!..

Они вмиг выбежали вон из недостроенного дома и помчались в ту сторону, куда минуту назад направился Тимошка. Васёк немного отстал от своих приятелей, потому что неудачно спрыгнул с подоконника, и теперь у него ныла ступня. Ему удалось не отстать от приятелей, хотя к концу пробежки на его глазах уже выступали слезинки.

Выход на улицу из двора перекрывал дощатый забор, но он был совсем невысоким — можно было легко подтянуться наверх. Тимошка так и поступил, его кучерявая голова уже торчала над забором. Остальные последовали его примеру. Васёк выглянул последним.

Тимошка говорил чистую правду. Тут на самом деле вешали человека. На перекладину уличного фонаря накинули толстую верёвку с петлей на конце. Тот, кого собирались казнить, стоял на коленях под фонарем, опираясь одной рукой на землю. Васёк боялся увидеть кого-то из жильцов своего квартала, но лицо человека было ему совершенно незнакомо. На лбу мужчины синела большая шишка, а из-под рукавов свитера обильно текла тёмная кровь. Вокруг него стояли люди в странной одежде — в черных балахонах с белыми капюшонами. Один из них набросил на шею человека петлю. Тот опять издал крик отчаяния, но тут другой тип в капюшоне ударил его железным прутом в лицо. Человек замолчал, судорожно замотал головой и попытался встать, но веревку уже стали натягивать — его сначала потащило за шею назад, а потом вверх. Люди в балахонах зашептались, кое-кто издал восторженный визг. Когда бедняга уже хрипел в воздухе, его развернуло на сто восемьдесят градусов, и Васёк увидел наливающееся кровью лицо казнимого. Повешенный в последние секунды тоже увидел мальчишек, которые с любопытством наблюдали за тем, как он умирает. Он вцепился руками в петлю и стал раскачиваться вперёд-назад, дрыгая ногами. Человек в балахоне, который держал верёвку, что-то сказал своим, и к нему на подмогу подошли ещё двое. Втроем они легко подняли тело на полтора метра над землей.

«Пора бы ему умереть, — удивился Васёк. — Почему он не умирает?». Он раньше видел казни, но они были на площади, и там людей сталкивали с высокого помоста с веревкой на горле. Они после этого дергались всего раз-два. Здесь было не так. Прошло несколько минут — движения умирающего слабели, но всё никак не прекращались. Лицо стало красным, как те помидоры, которые Васёк когда-то помогал собирать бабушке. В конце концов, мальчик закрыл глаза, потому что не мог дальше видеть это жуткое представление. Он поднес ладонь к лицу, как будто собрался почесать лоб; нельзя, чтобы его компашка видела его слабость, над ним и так слишком часто подтрунивают. А всё из-за того, что он выглядит младше своего возраста…

Наконец, всё было кончено. Человек перестал барахтаться и обмяк, немного покачиваясь по инерции. Палачи отпустили верёвку, и тело грузно шлепнулось о землю. Оно сначала упало на колени, и даже казалось, что мертвец удержится в этом положении. Но равновесие всё-таки нарушилось, и убитый повалился на спину.

— Кла-а-а-с, — восхищённо прошептал Ганя слева от Васька. Люди в балахонах взяли тело за руки и куда-то потащили. Один из оставшихся «капюшонов», наконец, заприметил мальчишек и погрозил им кулаком. Он не сходил с места, но этого было достаточно, чтобы все ребята тут же побежали назад, от греха подальше. Зрелище-то всё равно кончилось.

— Что это было? — спросил Васёк у Гани, когда они снова перешли на шаг. Нога ещё болела; он прихрамывал, но старался этого не выказать. — Почему они его повесили? Кто это вообще такие?

— А я откуда… — начал огрызаться Ганя, но его перебил Шампур:

— Я знаю, кто это. Мне сестра рассказывала. Это братство грифонов. Ну, они себя так называют. Поклоняются грифам и приносят им жертвы, чтобы те их не трогали. Наверное, этого мужика тоже в жертву принесли.

— Ври больше, — Ганя ткнул Шампура кулаком под бок.

— Зуб даю! — вспылил Шампур. — Ты ведь и про Тимошку говорил, что он пургу гонит, а это оказалось не так!

— Так что там с этим братством? — спросил Васёк.

— Ну, ты же их видел. Они ходят в балахонах с белым капюшоном, чтобы быть похожими на грифов. Но мне сестра сказала, что они зря это делают — если бы она была грифом, ей бы совсем не понравилось, что кто-то наряжается в дурацкую одежду, чтобы быть как она. А злить грифов — ой-ё-ёй…

— Да уж, — согласился Тимошка. — Я бы ни за что не стал напяливать на себя костюм «под грифа».

— Ну, а вот они думают не так. Им кажется, что если они будут похожи на грифов и тоже будут убивать людей, то грифы их не тронут, потому что посчитают их своей родней. Сестра говорит, что это бред собачий, но дядя Коля из второго подъезда как-то сказал, что в этом может быть смысл — он ни разу не слышал, чтобы грифы убивали тех, кто состоит в братстве грифонов… Ай, пидор, что же ты делаешь?

Последнее восклицание адресовалось Гане, который вдруг остановился и со всей дури стукнул Шампура кулаком меж лопаток. Шампур отскочил, как резиновый мяч, и тут же развернулся, сжимая кулаки. Ганя сплюнул на землю:

— Задрал, сука, со своей болтовней. Помолчи.

— Ганёк, а не слишком ли ты оборзел? — Шампур прищурил глаза. — То Тимохе врежешь ни за что ни про что, то мой рассказ тебе не нравится. Сбавь-ка ты обороты, ага?

Ганя быстро зыркнул взглядом по сторонам. Мальчишки уже встали кругом подле него и Шампура, переводя настороженные взгляды с одного на другого.

— Мне фиолетово, что там говорит твоя сестрёнка, все уши прожужжал её брехней, — сказал Ганя, смещаясь вбок, чтобы иметь пространство для маневра. — Она у тебя вообще сумасшедшая. И шалава к тому же, мне вот мой брат говорил, что за бутылку водки она готова у кого угодно…

Договорить он не успел — Шампур размахнулся и ударил его, целясь в лицо. Ганя был готов к нападению: легко увернувшись, он нанёс встречный удар, но не рассчитал направления и попал Шампуру по предплечью. Тот попытался ударить его ногой в живот, но тоже промахнулся. Они схватились друг за друга в попытке свалить противника на землю, и так замерли, раскачиваясь влево-вправо.

— Э-э, пацаны, может, хватит? — осторожно сказал Толик, но драчуны не обратили на него никакого внимания. Первым нанести удар рискнул Шампур, и на этот раз его быстрая атака увенчалась успехом — кулак влетел в челюсть Гани так, что у того клацнули зубы. Ганя взвыл, отшатнулся и почти вслепую рубанул кулаком левой руки. Удар пришёлся Шампуру по виску. Мальчик издал странный звук, похожий то ли на хрюканье, то ли на всхлип, и схватился за голову. На несколько секунд он выпал из боя, и Ганя использовал это время на все сто: сплюнув проступающую между зубами кровь, он обрушился на Шампура градом ударов в грудь, заставляя того отшатываться назад. Наступление увенчалось прямым ударом в нос. Шампур вскрикнул и опрокинулся на спину. За время, проведенное на улицах, он не раз дрался и проигрывал, поэтому привычно скрючился и закрыл лицо локтями, защищая уязвимые места. Ганя не собирался прекращать удары; он вихрем носился вокруг поверженного противника, пиная его острыми носками ботинок. Ваську показалось, что он специально метил Шампуру между ног, но тот ловко отворачивался от него, подставляя худосочную спину. Зато Гане удалось не раз пнуть Шампура в шею и в голову. Кровь, хлещущая из разбитого носа жертвы, смешалась с землёй. Все на всякий случай отошли ещё на пару шагов от места драки и молча смотрели. Уже не на противостояние, а на избиение.

Наконец, Ганя устал. Он остановился и, тяжело дыша, оглядел приятелей.

— Ну? — произнёс он с угрозой, не обращаясь ни к кому конкретно. Мальчишки ответили ему хмурыми взглядами.

— Будете знать, суки, — Ганя нехорошо улыбнулся, показав кровоточащие кривые зубы. Он в последний раз двинул ногой Шампуру под почки и отвернулся:

— Пойдём, эта гнида пусть валяется тут…

И пошёл, тяжело подбирая ноги. Полукруг рассыпался: мальчики последовали за победителем, направляясь к «базе». Васёк опять оказался позади всех. Он не смог противостоять искушению и быстро посмотрел назад. Шампур, оказывается, не ушёл в «отключку», как всем показалось; он поднимался на четвереньки, прижимая ладонь к носу. Едва оказавшись на ногах, он побежал к стене мертвяшки, возле которой лежала куча мусора. Его сильно шатало на ходу. Васёк думал, что он уходит, но ошибся: Шампур нагнулся над свалкой и вытащил оттуда половинку кирпича. И опять побежал, на этот раз вознамерившись догнать уходящих. У Васька нехорошо засосало под ложечкой.

— Ребята, — сказал он. Тимошка, который шёл перед ним, оглянулся, увидел Шампура и приоткрыл рот. Тем временем тот догнал их, занося руку с кирпичом над головой. Неуклюже петляя в стороны, он наткнулся на Армена, но это его не смутило. Дернув головой, рыжий парень ринулся к Гане, который шёл впереди всех и не смотрел назад.

— Гань, берегись! — закричал Армен. Но было поздно — Шампур уже возник за спиной недавнего победителя. Из его груди исторгся бессвязный крик:

— Ай-я-а-а-а!

Кирпич глухо стукнулся о голову Гани. Васёк вздрогнул, будто удар пришёлся по нему самому. Ганя обмяк на ходу, как тряпичная кукла. Он даже не успел повернуться, хотя бы чуть-чуть — как шёл, так и рухнул. Колени подогнулись, ещё секунда — и он зарылся лицом в землю, так и не исторгнув ни звука.

— Что ж ты, гондон, творишь… — Толик поперхнулся собственными словами, когда Шампур, как в судороге, повернулся к нему, не выпуская из руки обломок кирпича. Лицо у Шампура выглядело страшно. На скулах образовались синяки, нос обрёл сливовый цвет, и оттуда на губы капала кровь, которую мальчик то и дело слизывал. Рыжие волосы слиплись некрасивыми клоками. Так все и стояли в безмолвном потрясении, переводя взгляд с Гани на Шампура. У Васька возникло острое чувство повторения уже происходившего.

«А ведь так и есть, — испугался он. — А если через пару минут это произойдёт ещё раз, но валяться на земле буду уже я?».

Ну уж нет. Не настолько он глуп, чтобы перечить Шампуру, когда он в таком состоянии.

И тут произошло то, чего никто не ждал. С неба Шампуру прямо на голову свалилась мёртвая птица. Тот, видимо, решил, что на него кто-то напал сзади, заревел и закрутился волчком. Ноги заплелись, не успевая за разворотом, и Шампур рухнул там, где стоял. Тело птицы, отскочив от макушки мальчика, распласталось на земле.

Тимошка засмеялся.

Смех его был нервным, высоким, напоминающим плач, но Васёк почувствовал, что он тоже не может удержаться от смеха. Через пару секунд ржали уже все, надрываясь, хватаясь за животы. Даже лежащий Шампур заходился в сиплом хохоте и молотил кулаками по земле. Смех обуял всех, кроме Гани, который не шевелился, не говорил.

Когда приступ веселья прошёл, Васёк заставил себя сдвинуться с места. Он подошёл к телу птицы и поднял его за крылья. Мёртвая ворона. Из клюва смердело тухлятиной, будто она разложилась на лету.

— Отравили, — сказал он. — Грифы постарались.

— А я никогда не понимал, зачем грифы убивают птиц, — Армен пожал плечами. — Они же с ними не воюют.

— Небо должно принадлежать грифам, — гнусаво сказал Шампур, поднимаясь. — Они не терпят чужого посягательства. Поэтому уничтожили все самолёты, и птиц тоже будут травить, пока не сдохнет последняя из них. Мне так сестра говорила.

Он опустил взгляд на Ганю и плюнул ему на спину:

— Ну что, чмошник, нечего больше сказать о моей сестре?

Мальчишки притихли. Шампур пощупал свой нос, который заметно съехал в сторону, и хмыкнул:

— Вот чёрт, похоже, сломан. Батя мне за это устроит…

— А Ганька не умер? — забеспокоился Толик. Шампур покачал головой:

— Да брось. Я же не с полной силы ударил, испугался, что замочу ещё…

Васёк присел на корточки возле Гани, взял его за плечо и с усилием повернул на левый бок. Голубые глаза парня были широко открыты, придавая его лицу удивлённый вид. Рот приоткрылся, оттуда высовывался кончик языка, испачканный в крови. Васёк похолодел.

— Ребята, что-то оно мне не нравится.

— Да не мог он сдохнуть! — нервно воскликнул Шампур. Мальчишки согласно закивали. Васёк поднёс ладонь к носу Гани, надеясь ощутить на коже дыхание, пускай и слабое. Но ничего не почувствовал. Он разжал руку, и тело перевернулось обратно на живот. На затылке была кровь, но совсем мало.

— Нет, — Васёк услышал свой голос как будто издалека. — Он не дышит.

— Ни хрена себе, — удивился Армен. Шампур открыл рот, закрыл, снова открыл, потом принялся чесать щеку. Тимошка, ставший бледным как мел, стал отступать назад.

— Побежишь — и тебя завалю, — бросил Шампур, покосившись в его сторону. Тимошка сглотнул слюну. Васёк видел, что даже после такой весомой угрозы он готов сорваться. После секундного колебания Тимошка решил всё-таки не испытывать судьбу и вернулся к остальным.

— Что с ним делать? — спросил Толик. Шампур завертел головой. Свидетелей произошедшего не было; люди в балахонах, совершив казнь, ушли. В покинутом квартале стояла тишина.

— Нужно спрятать тело, — сказал Шампур.

— А ведь там есть яма, — оживился Армен и указал рукой на стройку неподалеку. — Помните, на той неделе я ещё едва туда не свалился? Там внизу вода. Ганя ещё рассказывал, что топил там бродячую кошку.

— Никого он не топил, — отрезал Шампур. — Выдумщик тот ещё…

И добавил:

— … был.

От звучания этого слова, а более всего — от мрачной решимости, с которой парень его высказал, Васёк почувствовал озноб. Чтобы скрыть это, он засунул руки в карманы брюк. Дно правого кармана было порвано, и он поместил туда ладонь полностью.

— Ладно, тащите туда, — буркнул Шампур.

Тимошка с удивлением посмотрел на него:

— А ты?

Шампур повернулся к нему. Тимошка тут же засуетился, подошёл к Гане и брезгливо приподнял его левую ногу за штанину:

— Ну что, берём?

В итоге Ваську досталась правая нога, а Толик и Армен взяли себе по руке. Вчетвером они легко подняли Ганю на воздух и понесли его через улицу к бетонному каркасу семиэтажного дома. Шампур шёл за ними, вынимая из носа запекшиеся сгустки крови. Голова Гани запрокинулась назад, и мёртвый мальчик будто пристально следил за своим убийцей. Васёк не знал, замечает это Шампур или нет, но не горел желанием обратить его внимание на это.

Рядом с восточной стеной дома действительно обнаружился глубокий котлован, на треть заполненный мутной серой водой с примесью то ли цемента, то ли известняка. Края осыпались — Армен, который первым подошёл к яме, едва не поскользнулся. Его спас Толик, вовремя схватив за рукав свитера.

— Кидаем? — Тимошка выжидающе посмотрел на Шампура. Тот подошёл к яме, заглянул в неё и кивнул:

— Давайте.

Они не стали раскачивать тело — просто отпустили его над котлованом, оно тяжело рухнуло вниз и скрылось под водой. Несколько секунд было видно протертое колено штанов (левая нога согнулась при падении), а потом оно тоже исчезло. Яма на вид осталась такой же, какой была до того, как поглотила мальчишку, ещё час назад властно командовавшего их стайкой.

— Ну, всё, — констатировал Армен, подбоченившись. Васька замутило. Он начал отворачиваться от котлована, когда Тимошка вскрикнул:

— Смотрите, вон там!

Все замерли, глядя на то, как на серой жиже образуются и лопаются воздушные пузырьки. Вода пошла рябью: тот, кого мальчишки сбросили туда, пытался выбраться из мокрой преждевременной могилы. Толик выругался, а Шампур начал облизывать губы, словно ему захотелось попить.

— Не может быть! — вырвалось у Васька. Всё новые пузырьки рождались и умирали, качаясь вместе с волнами. В какой-то момент Ваську даже померещилась кисть руки, вознесшаяся над водой. Но это оказалось игрой воображения — Ганя так и не показался. Через минуту пузырьки заметно поредели, и вскоре в котловане вновь воцарилось спокойствие.

— Что за… — начал Васёк и тут же получил хороший тычок в ухо сзади. Голову отбросило вбок, хрустнули шейные позвонки, и мир заполнил противный писклявый звук. Кое-как удержавшись на ногах, он оглянулся и заработал второй удар — на этот раз в грудь.

— Придурок сраный, — прошипел Шампур, наступая на него. — Кто говорил, что он умер? Не ты ли? Так какого чёрта он там ещё дышал, а?

— Но я… клянусь, он точно не дышал! — Васёк коснулся рукой уха и ойкнул от колющей боли. — Я целую минуту проверял, он не сделал ни одного вдоха!

Он сделал шаг назад, чтобы не столкнуться с теснящим его Шампуром, и с ужасом понял, что сзади него нет ничего — только котлован. И стоит Шампуру толкнуть его, как он окажется внизу, в компании с Ганей.

Васёк напрягся, как пружина, но рыжий парень не ударил его. Он отступил назад и заявил:

— Я же говорил, что не убивал его. Просто вырубил. А вот ты, Васёк, — он показал на него пальцем с обломанным ногтем, — ты убил его, понятно тебе? Если бы ты не сказал нам, что Ганя мёртв, с какого хрена стали бы мы кидать его в воду?

— Но… — Васёк запнулся, пытаясь отыскать слова возражения. Мир вокруг вдруг потемнел, будто солнце зашло за тучи, хотя оно ещё с утра скрывалось за холодным серым маревом.

— Значит, так, пацаны, — Шампур обвёл всех широким властным жестом. — Идите-ка сюда.

Когда четверо мальчишек выстроились в ряд, он стал расхаживать перед ними, как офицер на военном смотре, заглядывая каждому в лицо.

— О том, что здесь было, никто не треплется, — жёстко сказал он, почти не гнусавя. — Если Ганю будут искать и спросят кого-то, где он, то все говорим, что мы просто побродили по улицам и разошлись, и больше его не видели. О том, что сидели на «базе», не упоминаем: если обыщут окрестности, то могут и в яме покопаться. Всем понятно?

Парни угрюмо закивали.

— Не слышу! — поднял голос Шампур.

— Понятно, — ответили все вразнобой. Шампур остановился между Тимошкой и Васьком:

— И не дай божок, кто-то проболтается. Я сам найду крысу до того, как меня сцапают, и убью, как этого гомика, — не оборачиваясь, он махнул рукой в сторону котлована.

«Значит, он всё же считает, что это его рук дело», — с глупым облегчением подумал Васёк. Шампур буравил его взглядом, и он вытянулся в струнку, испугавшись, что как-то выдаст свою мысль. Тот прищурился и открыл рот, чтобы сказать что-то…

— Да никто его не будет искать! — громко заявил Тимошка. — Все подумают, что Ганю забрали грифы. Они часто среди мертвяшек летают. Мы же тоже их видели.

Шампур беззлобно толкнул его в грудь локтём:

— Идиот, только не вздумай говорить, будто сам видел, как его гриф утащил. Ты когда-нибудь этих тварей вблизи видел? Заврёшься, расколют в два щелчка.

— А кто будет спрашивать-то? — вклинился Армен. — У Гани дома только мама, да и та больная — еле в подземку на работу ходит… Не, всё будет тип-топ.

Плеск воды в котловане заставил их вздрогнуть. Парни замерли, страшась оглянуться, и обратились в слух. Но плеск не повторился.

— Газы из живота выходят… — пробормотал Толик.

— Так, ну всё, разбегаемся, — раздражённо перебил его Шампур, который за одно мгновение будто съежился и стал меньше ростом. — Завтра встретимся на второй «базе», поговорим. Жратву с собой приносите, а я постараюсь стырить пивка у своего бати. Поняли?.. И не болтаем!

Они жили в разных кварталах, поэтому дороги расходились. Васёк и Армен отправились на восток и шли вместе, пока не выбрались из мёртвой части города. Разговор не завязывался: Армен был хмурым и беспокойным и отвечал односложно на все обращения. Да и Васька не очень тянуло разговориться: во-первых, Армен никогда не был ему близким другом, а во-вторых, после ужасов сегодняшнего дня в душе было тяжко. Стоило Ваську закрыть глаза, как перед внутренним взором тут же представало красное лицо повешенного… и Ганя, тонущий в серой жиже. От этих видений скручивало желудок.

Они расстались на перекрестке со скошенным неработающим светофором, буркнув друг другу: «До завтра». Армен свернул направо, Васёк — налево. До его дома оставался один квартал, родной, знакомый с малых лет. Час был не поздний, и на улице было много людей. Большинство возвращались из подземки с авоськами в грязных руках. Васёк развлекал себя тем, что пытался по внешнему виду авосек угадать, что может быть внутри. С теми авоськами, которые пропитывала кровь, всё было ясно: мясо. Он завидовал этим людям и вместе с тем испытывал жгучее желание затаиться за углом, потом налететь на них, оглушить и забрать авоську. Сейчас он ещё слишком мал — всего одиннадцать лет, — но многие парни постарше так делают. Почему бы и Ваську этим не промышлять, когда он подрастет? Конечно, можно нарваться, выбрав не ту жертву, но ведь он бродит по улицам с детства и привык на глаз прикидывать, представляет человек угрозу или нет. Он будет нападать только на слабых и обходить стороной тех, кто способен дать отпор — как те мерзавцы, которые постоянно у мамы отнимают заработанное в подземке добро…

Кроме мяса, в авоськах могли быть консервы — тоже неплохо. Васёк определял их по угловатым краям авосек и медленному натужному шагу их хозяев: банки имели солидный вес. Ещё были авоськи с пшеном, пухлые и круглые; с водкой и пивом, которые позвякивали на каждом шагу; с сухим концентратом, к которому Васёк с младенчества питал искреннее отвращение. Встречались авоськи совсем уж странной формы, и тут оставалось только теряться в догадках: иногда люди зарабатывали в подземке вещи, в которых нельзя было найти не что то пользу, но и смысл. Его мама как-то принесла в дом старое печатающее устройство для компьютера. Грифы терпеть не могли умных машин и первым делом запретили и уничтожили всё, до чего дотянулись. Так зачем людей за тяжкий труд награждать такой издевательски бессмысленной штукой? Васёк этого не понимал. В тот вечер он был голоден и надеялся, что мама принесёт ему что-либо вкусное, а получил это несъедобное чудо-юдо и сразу возненавидел его.

Дверь подъезда была, как всегда, распахнута. Мама когда-то рассказала Ваську, что кнопки на двери предназначены для ввода секретных чисел, которые должны были знать только жильцы дома — таким образом, в подъезд могли войти только те, кто жил здесь. По крайней мере, так было давным-давно. Васёк очень хотел бы, чтобы кнопки на двери выполняли своё предназначение и сейчас — тогда было бы не так страшно заходить в тёмный обшарпанный подъезд вечером (да и днём тоже). Кто только в тёмное время суток тут не собирался — пили, орали, пели, дрались, убивали друг друга. Иногда к ним в квартиру стучались с угрозами сорвать хлипкую дверь. Мама в такие ночи не подходила к двери, не роняла ни слова.

Васёк взбежал на второй этаж и постучал в дверь квартиры справа. Мама в последние годы слышала плохо, поэтому ему пришлось потратить минуту, пока с той стороны не послышались шаги. Потом опять наступило затишье. Васёк терпеливо ждал, хорошо представляя, как с той стороны мама нагнулась к отверстию глазка, подслеповато щурясь. Наконец, послышался звук отодвигаемого засова. Васёк вошёл в прихожую, сел на деревянный табурет и принялся стаскивать ботинки с ног.

— Почему так поздно? — сухо спросила мама.

— Гуляли с пацанами, — буркнул Васёк под носом.

— Это с кем ещё?

— С Толиком, Тимошкой, Шамп… Витькой, Арменом, — он не смог заставить себя произнести имя Гани. — Много нас было.

— «Гуляли», значит? И чем занимались? — мама заперла и дверь и подошла к табурету. Слабый свет из окна осветил её узкое угристое лицо и ломкие волосы мышиного цвета, собранные в пучок на затылке.

— Да так, всяким… — Васёк встал и прошёл на кухню. Мама прошаркала следом, ворча ему в спину:

— «Всяким», видите ли, он занимался. Хорошо хоть вспомнил, что у него дом есть. Почему бы тебе не приходить вообще в полночь, чтобы матушка настрадалась сполна? Сколько раз я тебе говорила, чтобы после школы ты не шлялся по улицам, а сразу шёл домой? Сейчас стало ещё опаснее, чем прежде — даже днём может случиться Бог весть что… Я и так весь день работаю в подземке в поте лица, чтобы заработать нам на хлеб, не хватало мне ещё переживаний, когда я прихожу домой. Ты слышишь? Ну-ка, смотри на меня, бездельничье отродье!

— Мам, ну хватит, не начинай опять, — Васёк вздохнул и открыл старый холодильник. — Мы просто играли, пока ведь ещё светло.

Его сердце радостно ёкнуло: на верхней полке холодильника лежал большой кусок мяса с костью. Немного почерневший по краям, но это неважно — подгнившие места можно просто срезать и выбросить. Значит, сегодня вечером они будут есть настоящий суп…

Но прошла секунда, и мальчик увидел, что снизу на разделанном куске остался солидный клочок бледно-розовой кожи. Васёк поморщился:

— Фу, мам, опять человечину взяла?

— Что дали, то и взяла, — резко сказала она. — И то пришлось весь день ручку крутить, чтобы заработать это. Ну и что, что оно человеческое — нам что, с голоду помирать? Мясо как мясо, на вкус не хуже баранины.

Васёк закрыл дверь холодильника с комком в горле. Он подошёл к кухонному шкафу, взял чайник с холодной водой и начал прикладываться к горлышку, и тут мама дала ему затрещину:

— Сколько раз тебе говорить, негодник, не пей из чайника! Стаканы на что?

Из-за удара опять запылало огнём ухо, куда врезал Шампур. Васёк скрипнул зубами и послушно открыл шкаф. Достал стакан с нарисованными синими кактусами, налил туда воды и принялся пить большими глотками, закрыв глаза. Потом повернулся к матери:

— Мама, что ты будешь готовить?

— Наверное, плов. У нас осталось немного риса.

— А может, лучше суп?

— Ага, как у тебя всё просто! «Лучше суп». Конечно, лучше, но если мы потратим картошку и макароны на то, чтобы пиршествовать супом, то чем же завтра будем питаться, ты об этом подумал?

Ничего не говоря, Васёк ушёл из кухни и пошёл в свой угол. Там громоздился большой деревянный стол, который смастерил отец, когда Васёк был маленьким. Честно говоря, сколочен стол был так себе: отец явно не был великим плотником. Ножки начинали раздражающе качаться из стороны в сторону, стоило на поверхность что-то положить. Васёк сделал деревянные подпорки, но это не так уж и помогало: каждый раз, когда он усаживался за стол, ему казалось, что тот может развалиться на щепки от неосторожного движения.

Ему не хотелось ничего делать — он просто сидел на табурете возле стола и смотрел на голую стену без обоев. Мыслей в голове не было, только подступающее желание есть и спать. Мама осталась в кухне греметь посудой. Через какое-то время она выглянула оттуда. Васёк повернул голову и посмотрел на маму, ожидая новых упреков. Но её голос на этот раз был на удивление спокойным:

— Ты правда хочешь суп?

Он пожал плечами.

— Хорошо, я сделаю суп, — сказала мама. — Но в нём будет картошки мало, надо и о завтрашнем дне думать.

Васёк кивнул. Мама подошла к нему. Её руки были мокрыми. Она смотрела на него как-то странно, и он испугался, что на маму сейчас опять найдёт истерика и она начнёт его колотить. Он дрогнул, когда она коснулась его головы и ласково взъерошила жёсткие тёмные волосы:

— Как же быстро ты растёшь… По-хорошему, тебя в такое время кормить надо до отвала, чтобы, тьфу-тьфу-тьфу, недоразвитым не вышел. Но ты видишь, как у нас туго с едой…

— Я понимаю, мам, — кивнул Васёк. — Мне не так уж и хочется супа. Пусть будет плов, он тоже вкусный.

— Я сказала суп, значит, будет суп, — в тоне матери опять зазвучали стальные нотки, но она тут же смягчилась. — Сынок, ты не обижаешься на меня, ведь так? После того, как убили твоего отца, ты единственный, кто у меня есть, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты же это понимаешь?

— Конечно, мам. Я не обижаюсь. Как я могу?

Она нагнулась и слюняво поцеловала его в щеку:

— Обещай мне, что больше не будешь задерживаться после школы. Мало того, что вас в этой проклятой школе мучают, как узников, так ещё и после занятий шататься по улице… Это опасно. Могут случиться очень плохие вещи. Помнишь, что стало с Людочкой из квартиры сверху?

— Помню, мам.

— Вот и хорошо, — она снова провела ладонью по его волосам. — Будь очень осторожен, в наши дни это главное.

Она ушла. Васёк ещё немного посидел за столом, потом лег на кровать. Он уже вырос из неё, и приходилось либо свешивать ноги вниз, либо лежать на боку, скрючившись. На этот раз он выбрал второй вариант. Подложив руку под голову, он сонно изучал узор на рваной ширме, отгораживающей кровать мамы на другом углу комнаты. На кухне забулькал кипящий бульон, и тёплый аромат вполз в комнату. Васёк улыбнулся. Приятная истома охватила его, и в какой-то миг он вдруг понял, что чёрный прямоугольник на ширме — тот котлован, куда они сегодня сбросили Ганю. К центру прямоугольника прилипло что-то светлое — не иначе, как тело Гани. Оно высунуло из жижи голову, фыркнуло и поднялось на ноги. Ухватившись за край ямы, мертвый мальчик взбирался вверх, но сырая земля осыпалась под его пальцами, и он каждый раз падал обратно в воду. Тогда Ганя сжал кулаки и посмотрел на небо, откуда за ним наблюдал Васёк, и оскалился кривой усмешкой.

— Знафит, это фы скафал им, фто я мефтф? — его язык еле ворочался во рту, и слова выходили невнятными. — Ну смотфи у мефя, пидофок, жфи в госфи!

Он опять подошёл к краю котлована и принялся проталкивать своё остывшее неуклюжее тело вверх.

— Нет, это не я! — в отчаянии вскричал Васёк. — Я не виноват, ты уже не дышал, когда мы тебя сбрасывали! Это всё Шампур, он тебя кирпичом ударил, не я! Иди к нему, я ни в чём не…

— Чего это ты бормочешь? — сказал кто-то.

Он открыл глаза. Мама озабоченно рассматривала его, наклонившись над кроватью. За окном уже стемнело, и прямоугольник на ширме утонул в сумраке. У Васька отлегло от сердца.

— Плохой сон приснился.

— Даже сны нас не балуют, — вздохнула мама. — Ну, ты давай, и дальше спи на левом боку. Я же тебе говорила, что так ты себе на сердце давишь.

— Да, мам, просто я забыл, — Васёк попытался шевельнуть рукой, которую он положил под голову. Конечно же, затекла намертво.

— Забывчивый ты слишком, — проворчала мама. — Всё киваешь, говоришь, что понял, а как увидишь своих дружков-оборванцев, так и отшибает из головы все мои наказы… Ладно, вставай, ужин готов.

Хотя Васёк питал стойкую неприязнь к еде из человечины, суп всё равно был очень вкусным. Он попросил добавки и прихлебывал из тарелки, стараясь не думать о том, что у кусочков, которые сейчас плавали между картошкой и макаронами, ещё вчера могло быть имя. По мере того, как голод, скручивающий живот, слабел, от подобных мыслей становилось сложнее отмахиваться. Опустошив вторую тарелку, Васёк понял, что если он проглотит ещё ложку маминого супа, то весь его ужин окажется на полу и пропадёт втуне. Он отложил тарелку в сторону. Мама съела совсем мало, но причиной были боли в желудке, а не предубеждение по отношению к человечине — она-то давно привыкла к ней.

После ужина Васёк вызвался мыть посуду, чтобы мама могла прилечь пораньше. Иногда в ответ на такое она говорила, что лучше немного помучается сама, чем позволит ему оставить половину грязи на посуде, но сегодня согласилась без лишнего слова. «Должно быть, день был и правда тяжёлым», — подумал Васёк. Как она сказала? Крутила ручку? Тогда понятно — он несколько раз тайком спускался в подземку (хотя детям входить туда строго запрещалось) и видел эти гигантские железные рукояти, прикреплённые к ржавым валам. Обычно их крутили мужчины, которые могли выдержать целый день тяжкого труда. Почему туда сегодня поставили маму? Должно быть, она сама попросилась — известно, что за эту работу награждают щедрее. Могли бы и говядиной поделиться, а не «белым мясом»…

Когда Васёк поставил на полку последнюю отмытую тарелку, мама уже видела третий сон — он понял это по свистящему храпу, доносящемуся из-за ширмы. По ночам храп мешал Ваську спать, но он давал знать, что мама этим вечером больше не встанет. Сон у неё был убийственно крепким: если мама отошла ко сну, можно не волноваться, что она поднимется не вовремя и хватится его. Он давно приноровился этим пользоваться.

Васёк осторожно прошёл в прихожую, надел ботинки, а потом приложил ухо к двери квартиры. Тихо. Слава богу, сегодня никто вроде не собрался. Он посмотрел в глазок. Различить что-то в темноте было почти невозможно, но движения никакого не чувствовалось. Васёк снял ключ с гвоздика, отодвинул засов, вышел наружу и снова запер дверь на ключ.

Он поднялся на два лестничных пролёта, внимательно прислушиваясь, не слышно ли голосов наверху. Всё было чисто. Оказавшись на четвёртом этаже, он подошёл к двери, обитой коричневым дермантином, и постучался, готовый к молниеносному рывку назад, если услышит приближающуюся к двери тяжёлую мужскую поступь. Но нет — и тут повезло: шаги, которые подошли к двери, были лёгкими, почти неслышными. Васёк довольно улыбнулся. Что за вечер. Всё идёт, как по маслу. Впрочем, после такого плохого дня должна же хоть какая-то белая полоса быть…

— Кто там? — тихо спросили с той стороны.

— Это я, Васёк.

— Сейчас…

Дверь открылась. В квартире было темно, и девочка предстала перед ним маленьким чёрным силуэтом.

— Папа спит? — шёпотом спросил Васёк.

— Да, — кивнула девочка. — Заходи.

Он помедлил:

— Что с твоим голосом? Я едва узнал…

— Потом расскажу. Давай, проходи.

В квартире пахло плесенью. Васёк знал, что их собственная каморка воняет не лучше, но за годы проживания в ней он перестал чувствовать «родной» запах. А тут вонь была чужой, и она сразу била по носу. Разувшись, он последовал за девочкой. Эта квартира была побольше, чем та, в которой жил он. Спален было две, и из-за двери первой доносилось сиплое дыхание.

— Опять пьяный? — спросил Васёк. Девочка равнодушно кивнула. Он вошёл в её комнату и закрыл за собой дверь. Девочка зажгла электричество. Лампа была грязной, дающей колеблющееся красное сияние, больше напоминающее отсвет свечного пламени. Но и этого света хватило, чтобы Васёк нахмурился, вглядевшись в лицо спутницы:

— Чёрт побери, Оля, что это с тобой? Кто это сделал?

— Михаил Гаврильевич, — ответила Оля, почти не размыкая губ. Вокруг её рта были видны кровоточащие ранки, вокруг которых кожа опухла. Васёк насчитал их не менее десяти.

— Твой учитель? Зачем?

— Я разговаривала с Надей на уроке. А он рассердился. Сказал, что если мы не можем держать рты закрытыми в классе, то он нам поможет. Принёс иглы и нитку… — Она запнулась и шмыгнула носом. — Ну, мы и зашили рты друг другу прямо там. До конца урока так сидели.

Она села на кровать на пружинах и стала смотреть мимо него в окно.

— Очень больно?

— Сейчас уже нет. Днём было больно, но когда я пришла домой, то выпила несколько глотков из бутылки с голубым вином, которое спрятано за кроватью папы, и стало почти не больно. Папа ничего не заметил.

— Ты пила… голубое вино? — Васёк не мог поверить.

— Я знаю, что это плохо, — сказала Оля. — Но мне говорили, что оно помогает снять боль, а мне было так больно, что хотелось плакать. Теперь не хочется.

Так вот в чем дело. Васёк присел перед девочкой на корточки и заглянул в её затуманенные глаза с сузившимися зрачками-иголками. Оля смотрела на него отрешённо, словно всматриваясь в глубокую даль тоннеля. Голубая дрянь была в ней, уводила её от него, от этой красной комнаты, от неё самой, избавляя от терзающей тело боли.

Ваську вдруг захотелось плакать. Как это всё неправильно. Учитель не должен был наказывать Олю так жестоко. А она не должна была вливать в себя голубую смерть. Все страшные события сегодняшнего дня померкли перед тем, что он испытывал сейчас — перед страшной, беспросветной, размалывающей кости тоской.

Красная лампа мигнула, на миг макнув их в чернильный мрак.

— Что будем делать? — спросила Оля.

— Не знаю. А чего ты хочешь? Давай поиграем в шахматы?

— Не хочу. Ты всё равно сильнее меня.

— Ну, нет, — улыбнулся Васёк через силу. — Ты же выигрывала у меня.

— Это потому что ты специально поддавался, чтобы я не огорчилась.

— Да не поддавался я!

— Нет, поддавался, — упрямо повторила Оля. — А знаешь, чего я хочу…

И она отключилась, ушла куда-то далеко. Так и сидела с глупо приоткрытым ртом, и слюна тянулась с губ на грязное ситцевое платьице. Васёк ждал, осторожно держа её за руки, чтобы она не упала с кровати.

«Ну зачем, зачем ты это выпила? Боль прошла бы через день… или два… а этот яд может поработить тебя навсегда».

— А? — наконец, недоуменно сказала Оля, замотав головой. Её светлые косички, ниспадавшие на плечи, метнулись за спину.

— Ты говорила, что хочешь чего-то.

— А, ну да. Давай пойдём и посмотрим фильм?

— Оль, ну какой фильм, — мягко возразил Васёк. — Уже поздно, ночь почти. В такое время выходить на улицу?.. А ты ещё и больная. Нет, давай потом. Завтра, хорошо?

— Я хочу сейчас, — сказала Оля. — Мне очень плохо, Вася. Я хочу фильм.

«Она не может соображать», — подумал он. Где же малышка Оля, боящаяся даже нос из дома высунуть, едва солнце зайдёт за горизонт? Нет, она явно не в себе…

— Ложись спать, — устало произнёс Васёк. — Уснёшь, и тебе станет лучше. А завтра мы посмотрим фильм, обещаю.

— Я хочу сейчас…

— Я иду домой, — он встал с корточек. — Запри за мной дверь, а то ещё залезут всякие…

— Не уходи! — вскричала Оля, схватив его за руку так сильно, что он закусил губу. — Я не хочу остаться одна… Мне страшно.

— Закрой глаза и считай до ста. Тогда будет не страшно.

— Нет, — слёзы покатились по её щекам. — Всё равно будет страшно… Мне кажется, что кто-то есть рядом. Прячется под кроватью, смотрит в окно, хочет сделать мне плохо. А когда ты рядом, он исчезает. Он боится тебя.

— Ты выпила голубое вино, — напомнил Васёк. — А оно не только снимает боль. Ты ведь знаешь.

Ничего не ответив, Оля забралась на кровать с ногами, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Рукава платья дрожали — девочку бил озноб. Васёк смотрел на неё, смотрел, потом обречённо вздохнул:

— Очень хочешь посмотреть фильм?

Оля закивала и взглянула на него с отчаянной надеждой. Даже дымка отрешенности в её взгляде почти рассеялась.

— Ладно, пошли, — сказал Васёк. — Только очень тихо. Возьми меня за руку и не отпускай, даже когда мы выйдем на улицу. Хорошо?

— Хорошо, — Оля резво вскочила с кровати и замахала руками, чтобы не упасть. Ваську пришлось поддержать её, иначе она грохнулась бы на пол и ушибла себе что-то. Хотя вряд ли под голубым дурманом она почувствовала бы боль…

В подъезде по-прежнему было пусто. Оля спускалась по лестнице медленно, нащупывая носком сандалии каждую ступеньку. Если бы не Васёк, который цепко держал её, она раз пять сверглась бы вниз, пока они не добрались до первого этажа. Здесь он ненадолго оставил её и вышел на крыльцо, чтобы посмотреть, нет ли какой угрозы рядом.

Ночь захватила город. По небу плыли рваные тучи, между которыми был виден красный полумесяц. В его красноватом свечении знакомые улочки и дворы стали чужими, пугающими. Тут и там во мгле горели огни, но они были до того тусклыми, что казалось — это не свет в окнах, а что-то фальшивое, вырезанное из жёлтой фосфоресцирующей бумаги. Дул ветер, гоняя мусор по земле, но его бормотание перекрывали звуки, которые были ближе, чем хотелось бы: неистовый лай собак, пьяные оры, чьи-то душераздирающие крики, а время от времени — потрескивания и хлопки, и один чёрт, который наверняка был где-то рядом этой ночью, знал, что их вызывало. Васёк напряжённо встал у подъезда и оперся рукой на дверь, словно боялся свалиться в этот страшный стылый мрак.

«Плохая ночь, — подумал он. — Слопает и не моргнёт. Высуни в такой тёмный час ногу на улицу — хорошо, если отделаешься оторванной ногой, а ведь может и всего целиком утащить …».

Было так легко вернуться в дом и, невзирая на протесты Оли, потащить её наверх и уложить спать на кроватке. Она, конечно, будет плакать, но он может сидеть рядом, пока девочка не уснёт, и ей будет не так страшно. А завтра, когда отрава выведется из неё, Оля, конечно, поймёт, что говорила глупость, предлагая отправиться смотреть фильм ночью, и не будет держать на него обиду…

Но Васёк уже обещал ей, и ему не хотелось брать слово назад. Парень он или не парень, в конце концов?

— Тут совсем недалеко, — сказал он сам себе. — Даже в другой квартал идти не надо. Мы будем осторожны.

Он приоткрыл дверь и поманил Олю к себе. Она стояла, прислонившись к стене, и не сразу заметила его. Зато, увидев, сразу выпорхнула наружу птичкой:

— Как, идём?

— Идём, — Васёк мягко сжал её ладонь в своей руке.

В первую минуту он нервно оглядывался, потом глаза привыкли к темноте, а слух перестал опознавать в каждом скрипе смертельную опасность. Крики и стоны продолжались, но они были достаточно далеко, в других кварталах. Оля покорно шла, ведомая Васьком. Похоже, девочка не испытывала никакой тревоги по поводу их похода. Ну и хорошо, подумал он. Не хватало ещё, чтобы она перепугалась не вовремя.

Они пробирались по дворам — прошли через один спящий двор, через второй, свернули в третий. В четвёртом дворе на детской площадке с покореженными гимнастическими снарядами расположилась пьяная компания, которая хриплыми голосами распевала похабные песни. Пришлось сделать крюк и обойти это место. Оглядываясь назад в сторону пьяниц, Васёк потерял бдительность и не заметил человека, который шёл прямо на них. Лишь когда Оля тихонько ойкнула, он резко повернулся и почти столкнулся с ним. Этот ночной гуляка не был пьяным. Лица его Васёк не разглядел, но роста он был высокого. Они стояли пару секунд, глядя друг на друга в нарастающем молчаливом напряжении, затем Васёк потянул Олю за собой вбок, уступая дорогу. Его ладонь быстро стала мокрой: он не знал, что делать, если незнакомец нападёт на них. Конечно, разумнее всего было бы убежать, потому что в схватке этот долговязый одержит над ним лёгкую победу. Но Оля не сможет в таком состоянии угнаться за ним, а бросать её — последнее дело…

Всё обошлось. Высокий человек двинулся дальше, ничего не сказав, и исчез за деревянным забором. Васёк перевёл дух. «Надо быть осторожнее», — пожурил он себя и с этой минуты старался во время ходьбы не вертеть головой.

Наконец, они пришли к заброшенному интернату для беспризорников. Это было массивное П-образное здание в три этажа высотой с собственным двором. Васёк прислушался, чтобы понять, нет ли голосов внутри пустого дома, но ничего не услышал. Иного он не ожидал: кто-то пустил по кварталу слух, что по интернату ночью толпами бродят призраки детей, которые умерли тут во время большого голода, и набрасываются, пуская слюни, на каждого, кто придёт в их обиталище. Даже мама верила в это. Может быть, так оно и было: в любом разе Ваську с Олей сейчас не стоило соваться в само здание. Они обошли дом, следящий за ними чёрными разбитыми окнами, и пошли к маленькой складской постройке в глубине двора.

И тут Оля остановилась.

— Вась, смотри, — шепнула она, указывая пальцем на небо.

Он запрокинул голову. Высоко над городом под чёрной марлей туч парила исполинская птица, купаясь в багровом свечении луны.

— Не бойся, — ответил Васёк спутнице тоже шёпотом. — Он нас не тронет. Он слишком высоко, чтобы что-то увидеть.

Гриф взмахнул крыльями, меняя направление полёта, и резко ускорился. Пять-шесть секунд — и он уже исчез в смазанных задворках ночного небосвода. Дети проводили его взглядами, в которых смешались страх и благоговение.

— Какая она большая, — сказала Оля. Она взялась левой рукой за косичку и принялась мять её между пальцами.

— Да, — кивнул Васёк. — Ну вот, мы почти пришли.

— Папа рассказывал мне, что когда он был маленьким, грифов ещё не было. Зато были звери — волки и медведи. Они вечно воевали между собой, устраивали взрывы и стрельбу, поэтому скоро и тех, и других стало очень мало. Тогда откуда-то взялись грифы, и они добили тех, кто остался. Это случилось очень быстро, потому что у грифов были крылья — они могли летать, а волки и медведи не могли…

Васёк открыл дверь склада. Внутри было пусто. Пахло сыростью и ещё чем-то сладковатым — наверное, плесенью. Темнота была полной, хоть глаз выколи. Мальчик присел и пошарил рукой слева от двери. Пришлось подождать, прежде чем пальцы наткнулись на спрятанный фонарик. Белый луч вспыхнул молнией в гнилом царстве.

— Почему грифы убивают людей? — спросила Оля. — Ведь мы им ничего не делаем…

— Не знаю, — рассеянно ответил Васёк. — Ну не стой ты там, зайди и закрой дверь. А то ещё кто-нибудь увидит свет от фонаря.

Он пошёл вперёд, направив луч под ноги. Вот она — дверь погреба с металлическим кольцом на ремне вместо ручки. Васёк положил фонарь на пол, нагнулся и схватился за кольцо.

— Может быть, потом грифы тоже уйдут? — рассуждала Оля, пока Васёк пыхтел, открывая дверь. — Папа надеется, что они тоже в конце концов сгинут, потому что, когда они пришли, всё стало гораздо хуже. Волков и медведей, он говорит, хотя бы можно было понять, а эти грифы…

— Тш-ш-ш, — перебил её Васёк. — Давай, залезай. Я спущусь за тобой, а пока буду тебе светить.

Он с удовлетворением отметил, как проворно она спускается по короткой вертикальной лестнице, уходящей вниз: должно быть, действие голубого вина пошло на спад. Когда девочка оказалась в погребе, он скинул ей фонарь и полез сам, не забыв опустить дверь над головой. Та глухо стукнулась о пол, и Васёк вытер пот со лба. Теперь-то их никто не найдёт, пока они сами отсюда не вылезут.

— Присаживайся, — он указал на низкое пыльное кресло. — Сейчас включу фильм.

Свисающий сверху чёрный провод находился под током: обращаться с ним надо было предельно осторожно. Впрочем, за те многие разы, что Васёк брал его в руки, привычка начала перерождаться в мастерство. Он поднёс оголённые концы с закольцованными проводками к штырям адаптера, лежащего на фанерной коробке. В момент первого прикосновения провод заискрился голубым огнём, и тревога, как обычно, защемила грудь: что, если на этот раз адаптер не выдержит, и всё перегорит к чёрту? Но искры проскочили и исчезли, а на корпусе маленького переносного компьютера, который тоже стоял на коробке, зажглась зелёная лампочка. Васёк ткнул пальцем в кнопку питания, и на экране появились непонятные надписи: компьютер начал включаться.

— Что посмотрим в этот раз? — спросил он у Оли, которая смотрела на него так, будто он был фокусником, демонстрирующим величайший трюк.

— Хочу про смешного учёного, — ответила она сразу.

— Опять? — Васёк усмехнулся. — Ну, как знаешь. И чем он тебе так нравится? Тут же много других фильмов.

Оля удивлённо посмотрела на Васька:

— Ну так он же смешной…

Васёк принялся водить пальцем по чёрному прямоугольнику на корпусе компьютера, управляя движением стрелки на экране. Сейчас он проделывал это весьма ловко, но в те дни, когда он только учился пользоваться этой штукой, это была настоящая мука: стрелка то не хотела покидать прежнее место, то срывалась и скользила на другой край экрана с умопомрачительной скоростью. Но Васёк был терпелив, и в итоге был вознаграждён: он обнаружил в недрах этого странного устройства из былых дней одно из лучших развлечений в его жизни.

Компьютер достался ему случайно. Как-то раз, возвращаясь к себе домой, Васёк увидел его в мусорке рядом с соседним домом. Матовый экран уставился на него из вороха объедков и тряпок, и он не смог устоять перед искушением забрать его, хотя отлично знал, что это опасно. Ходила молва, что грифы беспощадны к тем, кто пытается овладеть умными машинами, и истребляют бедолаг вместе с семьями. Должно быть, это знал и тот, кто выбросил переносной компьютер. И откуда он его достал? Может быть, компьютер выдали ему в подземке как награду за труд? Если маме отдали печатающее устройство для компьютера, то почему бы им не выдать кому-то другому и сам компьютер? В подземке возможно всё, грифы там не властны…

Так или иначе, эта штука оказалась у него. Тащить компьютер домой было нельзя: у мамы случился бы разрыв сердца, едва она увидела его. Поэтому Васёк принёс компьютер в свою личную «базу», которую он нашёл давно, но не говорил ребятам. Он спустил сюда сверху электрический провод и провёл много часов, пытаясь разобраться, как работает диковинка. Многое он так и не понял — слишком сложно, — но смотреть фильмы он научился.

Васёк прошёлся стрелкой по значкам фильмов. Смешной учёный, значит. Ага, вот оно где… Про «смешного учёного» было даже несколько фильмов, но все были короткими, меньше чем на полчаса. И в каждом из них под хохот невидимых людей очкастый недотепа пытался соблазнить свою белокурую соседку. А ещё он терпел издевательства своего надменного долговязого соседа по квартире, который и был тем самым «смешным учёным», который нравился Оле. Сосед был пренеприятным типом и постоянно втягивал очкарика в разные нелепые истории. Честно говоря, сам «смешной учёный» не очень нравился Ваську — после особенно раздражающей его выходки он нет-нет, да представлял, как съезжает ему по зубам. Очкарик был ему больше по душе — он хотя бы напоминал живого человека. А уж в белокурой красавице Васёк души не чаял. Таких девушек в его квартале (да и во всём городе, наверное) не было. Она жила только по ту сторону экрана, по которому тянулись трещины, искажающие изображение.

И всё же даже нелепый «смешной учёный» казался Ваську родным и близким, куда ближе, чем школьные друзья и даже мама. Исключением была разве что Оля, которая сейчас, следила за экраном, как зачарованная, то и дело весело посмеиваясь в кулачок. Каждый раз, приходя в этот подвал, Васёк погружался в другой мир — в тот мир, который существовал раньше, задолго до его рождения и даже до рождения матери, прежде чем всё полетело в тартарары. Когда всё было светло, правильно и хорошо, и люди могли позволить себе делать смешные фильмы об аляповатых чудачках. Когда были умные машины вроде той, которая сейчас стояла перед ними, и никто не боялся их хранить, опасаясь кары летающих чудищ. Васёк боялся, что скоро компьютер сломается, и он лишится своего окошка в иную реальность. С каждым разом устройство шумело всё громче и надрывнее, и явно был недалек тот день, когда, нажав на кнопку, он услышит глухой щелчок, и экран так и не зажжется…

Но не сегодня. Сегодня они благополучно досмотрели фильм, и компьютер не умер. Когда пошла завершающая песенка, сопровождающаяся быстро сменяющими друг друга надписями на чёрном фоне, Оля с мольбой посмотрела на Васька:

— А давай ещё один, а?

— Нам пора домой, — ответил он, вставая. — Уже, наверное, за полночь.

— Ну пожалуйста…

— Нет, — он и нажал на кнопку питания, и экран померк. — Сама подумай: если мы будем каждый раз смотреть, сколько нам вздумается, то скоро пересмотрим всё, что тут есть. Что мы тогда будем делать?

Васёк лукавил — он был готов пересматривать то, что он уже видел, хоть сотню раз. Но нужно было что-то сказать, чтобы дать понять девочке, что он настроен решительно.

— Ну, ладно… — неохотно согласилась она.

— Пришла в себя? — спросил Васёк, направляя луч фонаря на её лицо. Оля зажмурилась и поднесла ладони к глазам:

— Ты о чём?

— Вино перестало пьянить?

— Я не знаю… — она ощупала пальцами изуродованные губы и поморщилась. — Больно. Да, кажется, всё.

Васёк отвёл её руки вниз. Оля жмурилась, отворачивая лицо от беспощадного белого света.

— Если я узнаю, что ты ещё хоть раз пила эту дрянь…

— Не буду. Обещаю. Правда, Вась, я больше никогда этого не сделаю. Просто мне было очень больно.

— Тебе и в другой раз станет больно. Может, подерешься с девчонками из класса. Или папа тебя побьёт. Или поскользнешься и ударишься головой. И тебе опять захочется выпить голубого вина, чтобы оно тебе помогло.

— Нет, я не стану… — запротестовала она в отчаянии.

«Станешь», — подумал Васёк с напугавшим его самого безразличием.

— Ладно, поверю, — сказал он вслух. — Но если я узнаю, что ты нарушила слово, тогда расскажу твоему отцу, что ты крадешь у него голубое вино.

— Нет, — девочка замотала головой. — Нет! Он же меня за это…

— Вот именно. Поэтому хорошо подумай перед тем, как браться за бутылку в следующий раз. Оля, я не шучу. Я и правда скажу ему.

Черты её лица, заостренные бледным сиянием фонаря, мучительно исказились, и Васёк испугался, что она не выдержит, вскарабкается вверх по лестнице и убежит с рыданиями в ночь. Потом он вспомнил, что дверь погреба надежно закрыта, и Оля не сможет её поднять, и страх прошёл.

— Хорошо, — наконец, тихо сказала Оля, зажав в руке свою косичку. Васёк не был настолько наивен, чтобы успокоиться, но это было хоть что-то. Оля — девочка хорошая, может, и правда устоит перед соблазном…

Васёк оторвал провод от компьютера, и они выбрались наверх и вышли из склада. Ночь сгустилась ещё больше; луна сместилась на запад, крики стали громче, и на северной стороне небо озарилось мутным оранжевым заревом. Горел очередной дом, и наверняка некому было его тушить. Васёк только порадовался, что пожар не в той стороне, где расположен их дом.

Возвращались оба резвым шагом: Оля теперь не была одурманена, и Ваську не нужно было замедляться. Его тело налилось тяжестью, веки норовили слипнуться на ходу. Сегодня был очень длинный день, и все мысли сейчас крутились вокруг одного — поскорее добраться до дома и завалиться на кровать. Жалко, конечно, что с утра пораньше мама растормошит его, чтобы он опять пошёл в эту чёртову школу… «Прогуляю», — мечтательно подумал Васёк. Он весь день просидит в мертвяшках с пацанами, и если Шампур притащит пиво, как обещал, то будет совсем хорошо. Обошлось бы только без ещё одного убийства… Перед глазами вновь предстал Ганя, уходящий в жижу, и Васька передернуло. Он потёр глаза ладонями. Надо растормошить себя, а то ведь и правда на ходу отключится…

— Вась… — сдавленным голоском позвала его Оля из-за спины, и одновременно чей-то хриплый голос произнёс:

— Вот они, щенята.

Васёк повернулся влево всем телом в одном судорожном движении, будто его ударило током. Из-под кривой арки водопроводной трубы на них смотрели люди в балахонах с бесформенными белыми месивами на месте голов. Васёк не сразу понял, что это капюшоны. Людей было не меньше десяти.

— Кто это? — спросила Оля, прижимаясь к спине Васька.

— Детишки, погодите, — один из них вышел вперёд. — Не бойтесь, мы только хотим с вами поговорить…

«Это тот самый, с которым мы столкнулись, когда шли на склад», — понял Васёк. Он не знал, откуда пришла к нему пришла эта уверенность — может, он узнал его по росту, может, по манере ходьбы. Но это был тот человек, никаких сомнений. Он позвал своих дружков по братству грифона, те напялили на себя балахоны и вышли на ночную охоту…

Васёк сглотнул вязкую слюну, наклонился к Оле и шепнул ей в ушко одно слово:

— Бежим…

И они побежали.

— Стойте! — раздалось сзади. — Стоять, я сказал! Тьфу, чёрт, чего вы стоите, как столбы? За ними!

«Там в заборе есть проход в соседний двор, — вспоминал Васёк на бегу. — Маленькая дыра. Мы туда быстро протиснемся». Холодный воздух резал лёгкие. Он мог бежать быстрее, но Оля была рядом, и он не мог оставить её за спиной. Преследователи бежали молча, и лишь их предводитель кричал:

— Плевать на пацана, главное, девчонку схватите! Только посмейте её упустить!

У Васька не было времени, чтобы раздумывать над смыслом этих слов. Забор был уже близко, и он искал глазами дыру в ней. Как назло, на луну набежала туча, и стало очень темно. Васёк слышал, как тяжело дышит Оля слева от него, и гадал, расслышала ли она страшные слова человека в балахоне…

И тут девочка споткнулась о кочку на земле и упала. Васёк услышал её отчаянный вскрик, похожий на скуление щенка, понявшего в последние мгновения, что хозяева собрались топить его в озере.

Всё произошло очень быстро. Преследователи дружно издали торжествующий клич, и Ваську стало ясно, что всё потеряно: люди были всего в пяти-шести шагах за ними. Пара секунд — и они настигнут Олю, скрутят её, она не успеет даже встать на четвереньки. Если он остановится, попытается ей помочь, его тоже сцапают.

«Плевать на пацана, главное, девчонку…».

А дыра в заборе уже угадывалась во мраке — ему понадобится времени всего ничего, привычно юркнуть на ту сторону и уйти в лабиринты дворов, где сам дьявол не сможет его отыскать. Преследователи наверняка отстанут, задержатся возле Оли, даже если продолжат погоню.

Васёк не остановился, а Оля вскрикнула опять — на этот раз от боли. Мальчик больно ударился грудью о жесткие доски забора, нагнулся и стал протискиваться в дыру. Края выломанной доски оцарапали кожу рук, но он ничего не чувствовал. Что-то происходило за спиной, какие-то удовлетворённые перешептывания, шорохи, топот ног. Оля больше не кричала — наверное, ей зажали рот. Васёк, обливаясь потом, прижался спиной к забору с той стороны и стал переводить дух, когда из дыры вылезла чья-то рука и стала выламывать доски забора. Васёк побежал на негнущихся ногах прочь. Преследователи что-то грозно закричали, но он быстро замотал головой из стороны в сторону на бегу, чтобы не расслышать их слова. Если они станут угрожать, что сделают больно Оле, ему придётся остановиться, дать им себя настигнуть…

Солёная вода закапала с верхней губы на зубы. Васёк обнаружил, что он беззвучно плачет. Он даже не попытался сдержать слёзы. Завернул за угол накрененной хибарки, пересек пустую площадку, спрятался за гаражами, и тут дыхание окончательно подвело его. Васёк упал на колени, хватая ртом холодный воздух. Он прижал ладонь ко рту, чтобы не выдать себя свистящими выдохами. Впрочем, это было уже лишнее — люди отстали от него ещё у забора, не сумев вовремя расширить дыру, и теперь могли искать его хоть до рассвета, и то шансы найти мальчика у них были бы невелики. Первую минуту Васёк старался уловить движения в темноте, чтобы не попасть впросак, потом понял, что погони нет. И тут уж не выдержал и всхлипнул вслух, ударив кулаками по неровной земле.

Больше всего мальчик боялся, что Оля опять начнёт кричать. Но ночь источала лишь далекие звуки, которые он услышал в тот момент, когда вышел на улицу — а поблизости, казалось, всё вымерло. Васёк провел рукой по лицу, размазывая слёзы, и поднялся с колен. В голове, как вспышка, возник яркий образ — страшные люди, ряженые в черно-белые балахоны, набрасывают петлю на шею Оли и начинают тянуть её вверх, к перекладине неисправного фонарного столба. Он опять рухнул, как подкошенный, и новый приступ рыданий стал сотрясать его тело.

«Зачем она им понадобилась? — с горечью думал Васёк. — Почему они не довольствовались тем мужчиной, которого повесили днём? Как они вообще могут убивать людей и считать, что это отводит от них гнев грифов?». Но мучительней всех вопросов без ответа был один, до дрожи короткий — как он мог?.. Он оставил свою подругу на растерзание этим ночным хищникам и даже не оглянулся. Васёк не знал, что на него нашло в тот момент. Он помнил, как они вместе убегали, затем несколько мутных, спутанных секунд — и вот он уже протискивается в дыру в заборе. Один. Между этими мгновениями его разумом овладел кто-то чужой, который принимал решения за него. И правда, это не мог быть он. Ведь он не трус, он бы никогда не бросил Олю…

«Нужно её спасти», — с внезапной и окончательной решимостью подумал Васёк, и эта мысль лучом рассвета озарила беспросветную тьму, в которой он заблудился. Страх ушёл вместе с дрожью в теле. Он встал на колени, потом на ноги, и огляделся. Нужно найти людей в балахонах и вызволить Олю из их лап, чего бы ему это ни стоило. Они не могли уйти далеко.

Он побежал, повторяя свой недавний в обратную сторону. В горло словно вставили нож, но Васёк не обращал внимания на боль. Лишь бы похитители не успели скрыться. Если их не будет… то он не знал, что будет делать.

Их и не было. Братство грифонов улетучилось, забрав девочку с собой.

У Васька застучали зубы.

«В какую плохую историю я попал… А ведь мама предупреждала, она говорила, что нельзя выходить на улицу вечером — а я её не послушался».

Слёзы лезли опять, но он моргнул, отгоняя их. Ещё не всё кончено. Наверняка эти ублюдки утащили Олю к мертвяшкам — туда, где они собрались в прошлый раз, чтобы казнить мужчину. Если он поработает ногами как следует, то догонит их.

Васёк ринулся глубже во мрак. Ему было всё равно, что покинутые кварталы находятся далеко, и по пути ему могут угрожать опасности не меньшие, чем те, что его уже настигли; он понимал, что если останется на месте, то сойдёт с ума. Темнота расступалась перед ним, и он бежал, останавливаясь только для того, чтобы наскоро перевести дух. На узком переулке за ним погналась собака, здоровенная чёрная лайка. Васёк шикнул на неё, пробегая мимо, и животное отстало, недоуменно облаяв его в спину.

Мертвяшки ночью выглядели внушительнее, чем днём. Они напоминали великанов, которые замерзли в стойке «смирно», но готовых в любой момент ожить и обрушиться на крохотных людишек всей своей неуемной яростью. Кое-где у подножий домов пылали костры бродяг. Васёк обходил их стороной. Он приближался к первой «базе», и волнение в нём росло. Он не должен опоздать. Ряженых под грифов было много, им потребуется время на марш-бросок, они не могли опередить его…

Проходя мимо «базы», Васёк не удержался и посмотрел на ту сторону улицы, где был котлован. Окрестности хорошо просматривались — луна-предательница, не в последний черед виноватая в том, что Оля попала в лапы безумцев, опять вышла из-за туч. Васёк не знал, что ожидает увидеть; в голове мелькали клочки давешнего сна, где Ганя обещал ему скорую месть. В такую ночь могло произойти всё, что угодно — он бы не удивился, если увидел скрюченные мертвые пальцы, которые поднимаются над ямой…

Над котлованом ничего не поднялось. Зато рядом, раскинув руки и ноги в стороны, кто-то лежал. Судя по росту — ребёнок.

Васёк остановился и прищурился. Человек у котлована никуда не делся.

«Этого не может быть», — сказал он себе, холодея. Ганя умер. Если у него не был размозжен череп, то он должен был утонуть. Он не мог выбраться из своей мокрой могилы.

Он присмотрелся, готовый сорваться ланью, как только лежащий шевельнется. Но тот оставался неподвижным, и Васёк обратил внимание, что волосы у него имеют не чёрный цвет, а посветлее. Он немного успокоился.

«Кто это?».

Васёк осторожно направился к лежащему. Он должен узнать, кто тут валяется. Всего десяток секунд. А потом — бежать дальше, спасать Олю. Но ноги стали свинцовыми — делать шаги становилось всё тяжелее, по мере того, как он приближался к телу и в нём зрела невероятная догадка.

Возле ямы лежал Шампур.

И он был мертв.

Ваську не понадобилось переворачивать тело лицом вверх, чтобы понять это. Рыжие волосы, щуплое телосложение, знакомая одежда… Шампур не дышал. Создавалось впечатление, что он просто пробегал мимо, споткнулся, упал, да так и остался лежать, не подобрав руки-ноги. Никаких ран или крови не было. Но то, что рыжий парень мёртв — в этом у Васька сомнений не было, как и в случае с Ганей.

«Что здесь произошло?».

Васёк нервно облизнул пересохшие губы. Наверное, он мог получить ответ или хотя бы намек на него, увидев лицо Шампура. Нужно только носком ботинка развернуть тело. Но он не знал, хочется ли ему узнать ответ.

Мгновение он колебался, борясь с искушением, потом дёрнул плечом.

— Оля, — напомнил он себе вслух. — Спаси его.

— Ты её не спасёшь, — сказал кто-то сверху.

Васёк поднял взгляд. В окне мертвяшки на третьем этаже был виден большой бесформенный силуэт. Его голос был мягким и грустным.

— Кто ты? — с удивлением спросил Васёк. Вместо ответа неизвестный собеседник вылез из окна. Сперва казалось, что он безудержно падает и вот-вот тяжело ударится о землю, но потом он развернул большие чёрные крылья и плавно спланировал на них, описав круг возле Васька.

— Ты… — Васёк разинул рот. — Ты — гриф?

— Так нас называют люди, — отозвалась птица.

— Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя.

— Зачем?

— Я заберу тебя с собой.

Васёк почувствовал, что тело у него разом онемело от этих слов.

— Но… — он сцепил ладони друг с другом. — Нет… Я не хочу умирать.

— Я не собираюсь убивать тебя, — гриф подвинулся поближе. Белая голова насмешливо наклонилась вбок. — Я просто заберу тебя с собой.

— К-куда?

— В место, которое лучше, чем твой город.

Васёк украдкой посмотрел на «базу». Если бы только добежать… Так ведь птица не даст этого сделать — да если он и добежит, то гриф легко проникнет внутрь через оконные проёмы…

— Но я не могу сейчас уйти, — нашёлся он. — Я должен спасти Олю. Её похитили плохие люди. Они где-то здесь, неподалеку. Мне нужно идти к Оле. Может, ты заберешь кого-то другого?

— Боюсь, что нет, — сказал гриф. — И я уже говорил тебе: её нельзя спасти.

— Она… мертва?

Гриф молчал. Васёк почувствовал себя так, словно всё внутри него пропало, и от него осталась только хрупкая оболочка, как у той фарфоровой куклы, которую однажды дали маме на работе за её труд. Они разменяли эту куклу на базаре на пачку рафинированного сахара.

— А ты не можешь её оживить? — спросил он во вспышке надежды, вспомнив дворовые байки о том, что грифы якобы могут вернуть к жизни покойников. — Забери меня, но только её верни. Хорошо?

Гриф покачал головой и сложил крылья. Маленькие чёрные глаза заблестели красными лампами:

— Мы далеко не так могущественны, как о нас говорят.

Васёк хотел ещё о чём-то спросить грифа, и тот, наверное, даже ответил бы ему. В голове роились сотни вопросов. Он хотел знать, почему гриф выбрал именно его. Хотел знать больше о месте, куда они направятся. Хотел понять, откуда взялись грифы — и правда ли, что они истребили волков и медведей. Хотел узнать причину их ненависти к компьютерам и птицам. Но больше всего он желал спросить у исполинской птицы, почему всё всегда так плохо. Васёк даже открыл рот, чтобы начать говорить, но как раз в этот момент понял, что это бессмысленно. Всё было лишено смысла — не только этой жуткой ночью, но и с момента его рождения. А скорее всего, задолго до того. И никакие ответы птицы не заполнили бы брешь этой зияющей пустоты.

— Тогда я готов, — сказал Васёк.

Грифа не пришлось просить дважды. Он расправил мощные крылья и взвился в воздух. Воздух наполнился тяжелыми хлопающими звуками, а потом мальчик почувствовал, как лапы птицы крепко хватают его за плечи. Он боялся, что будет больно, но птица действовала очень бережно, и когти почти не царапали плечи. Гриф взмыл на небо, Васёк унёсся вместе с ним. Они поднимались всё выше и выше, а город остался внизу со всеми своими грязными огнями, мёртвыми домами, пьяными людьми и убийцами в балахонах. Васёк пытался отыскать взглядом свой дом, чтобы хотя бы так попрощаться со спящей матерью, но они уже взлетели слишком высоко. Холодный воздух бил в лицо, глаза слезились, и тусклые огни города расплылись большими круглыми пятнами.

— А когда мы прилетим… — начал Васёк, но тут птица оторвала левую лапу от его плеча, захватила когтями голову мальчика и легко, без усилий, свернула ему шею.

2012 г.